Не было нам покоя

7. Эмберлин

Лайл отвезла Эмберлин на площадку в общественном парке Гэлэкси. Вместо деревянного настила или резинового покрытия земля тут была заасфальтирована. Все там было сделано в морской тематике: пиратский корабль с горками вместо трапов. Пружинистые качели в форме морских коньков. Огромный деревянный кит, которому можно залезть в брюхо, с поцарапанным перископом в дыхале. В теплые летние дни дети бегали по фонтанам в плавках и купальниках. Сегодня было слишком холодно для таких забав, и, хотя вода продолжала неслышно обрызгивать тротуары, в парке никого не было. Куда-то делись все дети, которые обычно приходили сюда после школы.

Эмберлин принесла с собой два скейтборда: когда они с Линком еще были в средней школе, родители подарили им эти скейты на Рождество.

Они с Лайл не проводили время вдвоем с самых похорон. Эмберлин почти ни с кем не виделась за все лето. Ее звали – не старые друзья, а Лайл и иногда даже Ноэми, – но она почти всегда отказывалась идти. На несколько месяцев после смерти Линка Эмберлин превратилась в зажатый нерв, и, хотя никто ей об этом не говорил, все видели ее такой. Слабую, пульсирующую болью. Потом постепенно боль стихла, и Эмберлин потихоньку примирилась со своей новой жизнью. И теперь, когда Лайл пригласила ее в парк, Эмберлин согласилась и не стала переживать, что будет вести себя слишком уныло и что Лайл пожалеет, что позвала ее. Хорошо, что они пойдут только вдвоем: если Эмберлин разрыдается посреди детской площадки, Лайл не будет ее осуждать.

– Наколенники обязательно надевать? – спросила Лайл, подозрительно разглядывая защитное снаряжение в руках Эмберлин.

– Да, и напульсники тоже. То есть необязательно, но лучше надень.

Они взяли скейты, и Лайл стала неуверенно, но настойчиво копировать движения Эмберлин. Эмберлин придерживала ее за локти, направляя вперед. Несмотря на прохладную погоду, кожа Лайл была теплой на ощупь. Эмберлин оттолкнула свой скейт в сторону и провела Лайл на скейте по покатому склону холма от края площадки до дренажной канавы, куда сливалась вода из фонтанов.

– Надо будет купить тебе обувь для скейта, – размышляла вслух Эмберлин.

– А эта почему не подходит?

Лайл надела свои единственные кроссовки, черно-белые All Star. За пределами спортзала Эмберлин ни разу не видела Лайл в чем-то, кроме берцев.

– Они не очень прочные. То есть ничего, годятся, но, если будешь регулярно кататься на скейте, порвешь их в клочья. У Converse есть обувь для скейта, но я их не пробовала. Надень-ка вот эти.

Эмберлин стащила с ног свои грязные сиреневые Vans и осталась стоять на тротуаре в одних носках. Большой палец на левой ноге проглядывал сквозь дырку.

– У тебя ноги замерзнут. Давай поменяемся. – Лайл принялась расшнуровывать свои кроссовки.

Эмберлин натянула обувь подруги, хотя та была ей маловата. Подошвами она почувствовала углубления, которые продавили в кроссовках чужие ноги. Обувь Лайл была еще теплее, чем ее кожа, и Эмберлин на какое-то время забылась, ощупывая стельки пальцами ног. Хотя кроссовки изрядно давили, она показала Лайл, как подпрыгивать на скейте. Для этого она использовала покатый бок игрушечного осьминога и прыгнула, оттолкнувшись от щупальца. Ее движения были плавными и грациозными, словно у фигуристки. Лайл наблюдала за ней, примостившись на бугристой оранжевой голове осьминога.

– Кажется, собирается дождь, – объявила она сверху. – В дождь лучше не кататься?

– Да, лучше не надо.

Они подхватили скейты и пошли к машине Лайл; первые капли шлепались на разноцветный металл детской площадки. Когда Эмберлин уселась в машину, дождь зарядил вовсю. Девочки стянули кроссовки, но переобуваться не стали и остались сидеть в носках. Лайл вставила ключи в зажигание, но уезжать не спешила. Вместо этого она отодвинула сиденье назад и сложила ноги на руле. Эмберлин дернула за рычаг внизу своего сиденья, и, слегка посопротивлявшись, кресло с громким стоном откинулось назад до предела.

Она выбрала каплю на стекле и стала следить за ней взглядом. Интересно, получится ли у нее доползти до нижнего края, не встретив по пути другие капли? Нет: на полдороге она слилась с другой, и они покатились вместе, оставляя за собой толстую неровную линию.

Не сказать чтобы в их местности слишком часто шел дождь. Время от времени, конечно, шел. И его хватило, чтобы утопить брата. Эмберлин даже не помнила ту майскую грозу, в которую погиб Линк. В Шивери редко бывали грозы; и еще реже случались ураганы, от которых падали деревья, засыпая улицы ветвями, и небо окрашивалось в зеленый. Ничего особенного в штормах Шивери не было. Кроме одного-единственного, который убил Линка.

Когда его нашли, он лежал, прислонившись к дереву, полуодетый. Ботинки, штаны и пиджак валялись рядом. С ним не было ничего, кроме кошелька, зажигалки, пачки сигарет и маленькой упаковки лакомства для кошек, которым он кормил семью енотов на заднем дворе. Ни записки. Ни следов на теле, которые бы намекали на вмешательство человека или животного. Просто оказался не в том месте не в то время. Когда местность – когда природа – убивает человека, она не оставляет следов убийства. У природы нет отпечатков пальцев.

– А Линк тоже катался на скейте? – спросила Лайл, нарушая молчание и выводя Эмберлин из задумчивости.

Люди редко спрашивали про Линка. Они обсуждали его, когда Эмберлин не было рядом, но больше всего их интересовала его необычная смерть, а не его собственная необычность. И им было неловко спрашивать у нее напрямую. Иногда она этому радовалась. Прожить несколько часов без навязчивых мыслей о Линке было для нее большим достижением.

Однако случались дни, когда ей хотелось поговорить о нем с кем угодно, кто согласится слушать. Говорить, пока не охрипнет. Но все хотели услышать про таинственное утопление. Их не волновало, что в шестом классе он взял в библиотеке книгу про коров или что перед сном считал не овец, а роботов. Они прыгали в реку, и их проводку тут же коротило. Никто не хотел слышать, что он хорошо рисовал, но смотреть больше любил на скульптуры. Ему нравилось обходить статуи со всех сторон и внимательно их разглядывать.

– Нет, – ответила Эмберлин. – Не катался.

– Хммм… – Лайл поводила пальцем по нижней губе, скатывая помаду в катышки. – Если выбирать из вас двоих, я бы подумала, что это он скейтер.

– Это потому, что он одевался как пацан, на которого орут владельцы магазинов за то, что он хулиганит на парковке.

Эмберлин повернула ноги к приборной панели и почувствовала сквозь носки прохладу стекла.

– Но я и себя скейтером не считаю, если честно. Я не то чтобы серьезно этим занимаюсь, не то что некоторые. Мне больше нравятся коньки.

– Ты поэтому играешь в хоккей?

– Ну наверное. То есть отчасти. Кататься на коньках и играть в хоккей – это далеко не одно и то же, но мне нравится, что хоккей такой быстрый. Прочищает мозги.

– Может, я как-нибудь схожу на твою игру.

Лайл улыбнулась смущенной, напряженной улыбкой и положила голову на руль, точно на подушку. Ее лицо по-прежнему было обращено к Эмберлин.

– Ну, для моральной поддержки.

– Было бы здорово, – ответила Эмберлин. – И уж если ты предлагаешь моральную поддержку, можно попросить тебя кое о чем?

Когда Лайл довезла ее до дома, они с Эмберлин прошли в гараж. Места там хватало только для одной машины, остальное пространство было завалено всякой всячиной. Родители парковали машины на подъездной аллее, прямо перед машиной Лайл.

Они вместе подняли дверь гаража, и она осталась висеть под потолком, омываемая дождевыми потоками. Даже без машины внутри гараж густо пах резиной зимних шин и бензином из газонокосилки. Полы были страшно грязные, покрытые жирными пятнами и мертвыми пауками, однако, почувствовав запах гаража, Эмберлин испытала странное желание прижаться языком к цементу и втянуть в себя этот восхитительно-мерзкий аромат.

Гараж ломился от коробок с праздничными украшениями, разными инструментами, излишками еды из кладовки, игрушками, к которым Эмберлин не прикасалась с двенадцати лет, картонками и бутылками на переработку и другими разностями.

У стены стоял велосипед Линка; шины сдулись уже несколько лет назад. Надувной бассейн кто-то неопрятной грудой втиснул на металлическую полку.

– Может, закрыть дверь? – спросила Лайл.

– Не, а то станет совсем душно.

Линк то и дело таскал в гараж принадлежности для граффити, и родители благоразумно делали вид, что не замечают их. Поначалу находки Линка хранились в синем пластиковом ящике для молока, но вскоре они стали расползаться по гаражу. Эмберлин казалось, что брат и не пытался как-то организовать свои запасы. В основном груда состояла из баллончиков краски, но были тут и маркеры, и наполнители для маркеров, и кисточки, и ручки, и растворитель, и перчатки, и маски, и краска по металлу, и разные крышечки, и еще несколько предметов непонятного назначения.

Обычно в это время года отец донимал Линка требованиями расчистить место в гараже хотя бы для еще одной машины, чтобы ее можно было укрыть от снега. Однако сейчас уже подступал октябрь, а на запасах старой краски только собиралась пыль. Не заглядывая в гараж, родители Эмберлин избавляли себя от решений, какие химикаты оставить, какие выбросить. Так им не нужно было избавляться ни от чего, что напоминало им о Линке. Банки заржавеют, а краска засохнет, так и не дождавшись, что ее используют.

Никто не просил Эмберлин разгребать братовы запасы, но надо было что-то сделать до того, как настанут холода и краски придут в негодность. Его комиксы, футболки, его огромный робот из разноцветных пластмассовых деталек… все, в чем жила память о нем, дремало в комнате Линка, которую семья превратила в музей. Но угол в гараже беречь было необязательно. Банки с краской – это всего лишь банки с краской. Линк больше не придет сюда за баллоном, чтобы раскрасить стену у свалки за хозяйственным магазином. А из Миллеров никто, кроме него, и понятия не имел, что делать со всем этим богатством.

Лайл достала из упаковки новый одноразовый респиратор, а Эмберлин натянула старый пластиковый, в котором Линк напоминал ей двуногого муравья. Респиратор оказался тяжелым, и ее голова клонилась вперед; от дыхания нагревалось лицо, и Эмберлин ощущала себя как в постапокалиптическом фильме. Вместе они оторвали полоску картона от разломанной коробки, стоявшей у мусорки, и принесли ее к гаражу.

Эмберлин не то чтобы разбиралась в аэрозольных красках, но банки все лето проторчали в гараже, а значит, ими вряд ли можно было пользоваться. Девушки потрясли банки (изнутри раздавались звуки, как будто кто-то пересыпал сухой горох), потом стали брызгать краской на полоску картона. В некоторых ничего не осталось, другие загустели. Найдя несколько полупустых банок, девушки пшикали ими на картон, пока внутри ничего не осталось. На полоске остался хаос разноцветных кругов. Какие-то контейнеры подтекали; на одном виднелся ярко-синий отпечаток пальца Линка.

Лайл продолжала разделять банки в два ряда: одни на выброс, другие отдать в класс ИЗО. Эмберлин тем временем замерла, приложив большой палец к отпечатку, который оставил ее брат. Лайл остановилась рассмотреть свои ногти. Их, как и кончики пальцев, усыпали пятнышки ярко-розовой краски. Она склонилась вперед и вытянула руку наружу. Ее ладонь распустилась под дождем, точно цветок шафрана. Однако, сколько она ни крутила рукой, краска не смывалась.

Эмберлин вспомнила рисунки Линка на автозаправке, и за ларьком с хот-догами, и еще тот, другой, под мостом, и в городской аллее. Интересно, сколько дождей они выдержат? Может, цивилизация рухнет, а граффити Линка так и останутся яркими пятнами на ее развалинах?