Назад дороги нет. Наташа. Эпизод 1

Нам завязали глаза еще до того, как посадили в машину, подгоняя пинками и тычками в спину. Было очень страшно и хотелось есть. С утра в камеру приносили кашу, но, сколько я ни пыталась затолкать в себя вязкие холодные хлопья с запахом мокрой бумаги, они лезли обратно с позывами к рвоте. Теперь я жалела, что не съела этой гадости хоть немного, потому что в дороге меня будет беспощадно тошнить. Со мной всегда так — укачивает в машине на голодный желудок.

Где-то вдалеке перебиваемый лаем собак, послышался крик мамы, и я не поверила, что на самом деле это ее голос. Я не слышала его несколько месяцев. Дернулась всем телом. Неужели?! О, Боже! Неужели она встала с постели?! Из-за меня? Илька это видит? Видит, что мама вернулась? Я не верю своим ушам. Почему именно сейчас? Почему только сейчас?

— Наташааааа, девочка моя, я буду бороться, слышишь? Я вытащу тебя оттуда! Наташенькааааа! Сволочи! Она же совсем ребенок! Меня посадите! Меняяяяя!

Слезы не просто навернулись на глаза, они застряли в горле и заставили меня всхлипнуть, оглядываясь назад и ничего не видя, дергая руками в наручниках в попытке сбросить их и сорвать повязку, чтобы увидеть маму в последний раз. Теперь уже не скоро. Теперь только через пять лет. Именно столько мне дали за воровство в лавке Бернарда Шарля и за то, что разбила ему голову и наставила на него его же ружье. Жирный урод заявил, что я ограбила его и собиралась убить.

Когда попыталась еще раз обернуться, меня взяли за затылок и заставили наклонить голову, усаживая в машину, и, прихватив под локоть, толкнули на жесткую скамейку. Я пересчитала все перекладины спиной. Обдало холодом поясницу. Но я ничего не ощущала, мне было все равно, только к голосу мамы прислушивалась. Я так давно его не слышала. И уже не надеялась услышать.

— Я люблю тебя, дочка! Я тебя люблююю! — доносились крики матери, разрывая мне душу в клочья, — Отпустите меня! Отпустите, я всего лишь хочу, чтоб она меня услышала. Куда вы ее везете? Вы не имеете права! Она несовершеннолетняя!

— Мамаааа! Позаботься о них! Мам! Я в порядке! Я справлюсь! Ты только вернись к ним! Мамаааа! Обещай! Вернись к ним! Ты им нужнааа!

— Я вернулась! Слышишь, Наташааа?! Я вернулась!

Слышу. Я тебя очень хорошо слышу. Я тоже люблю тебя, мамочка. Прости меня, я не могла иначе. Они бы забрали Илиаса, а он через год в армию пойдет, ты за него деньги получишь на остальных братьев и сестер. И вы сможете опять в город нормальный переехать. А я… а я непутевая и учусь плохо. Толку с меня все равно не будет. Одна дорога на фабрику швейную, как и ты, гроши оттуда нести. Тебе их на нас на всех не хватит. Если бы отец был жив… Если бы вернуть его обратно, мы бы сейчас опять поселились в Бэлвуде, а не жили в этих трущобах в жалкой лачуге, за которую и так не всегда вовремя платим.

Мои родители, эмигранты, приехали за лучшей жизнью еще в молодости, но лучшей не сложилось. Отец наемником в армию пошел, когда родилась четвертая дочь. Там хорошие деньги платили. Мы тогда переехали в красивый город и жили в доме с коричнево-красной черепичной крышей, со стенами, выкрашенными в белый цвет, с круглыми клумбами во дворе и маленьким почтовым ящиком, похожим на домик. Папа красил его в такой же коричнево-красный цвет и выводил вертикальные полоски, как будто он из дерева. Я ходила в престижную школу, носила чистенькую школьную форму и вкусные завтраки в рюкзаке.

— Нати, я уезжаю. Ты, как самая старшая, должна заботиться обо всех и помогать маме.

— Есть помогать маме. Пап, а девочек в армию берут?

— Берут, но только уродливых, а таких красивых, как ты, берут только в кино.

— Тогда я хочу быть уродиной.

Он смеялся и кружил меня на вытянутых руках. Таким я его и запомнила: в форме, совсем молодого со счастливой улыбкой на губах. Потом папа целовал всех нас по очереди, давал нам напутствия и под конец крепко обнимал нашу маму, прижимался лицом к ее медовым волосам и тихо говорил ей на ушко.

— Наше с нами.

— Всегда. Наше с нами.

Я никогда не знала, что это значит, но мне ужасно нравилось, что они говорят это друг другу. Отца мы видели раз в полгода-год. Он оставлял маме подарок в виде очередного ребенка и уезжал опять… А потом, когда мама была беременна седьмым — Мишкой, к нам приехали двое мужчин в красивой форме с фуражками с белыми козырьками. Я помню только, как они переносили потерявшую сознание маму на диван, как поставили какую-то коробку на стол и как тот, что постарше, с седыми усами потрепал меня по щеке и дал мне конфету на палочке. Я ударила его по лодыжке, а конфету вышвырнула. Тогда я считала, что они что-то сделали моей маме. Ее страшный вой было слышно даже на улице. Я кидалась на них с кулаками и орала, чтоб они убирались. Осознание, что такое смерть, не пришло ко мне тогда даже на похоронах папы. Только сейчас я понимаю, что значит потерять человека навсегда, а тогда я сильно по нему скучала, а потом разозлилась, что он уехал куда-то от нас далеко и больше не приезжает. Его улыбающееся лицо и яма, в которую швыряли лопатами землю, у меня никак не связывались вместе. Я попыталась забыть обо всем, что с ним связано. Спрятала его портрет, и подарки, что он дарил, засунула в мешок и отнесла в подвал. Так мне было легче справиться с утратой. Илиас повторял все за мной, и мы договорились никогда не говорить о папе вслух. И, конечно же, заговорили, когда стали старше и поняли, почему он больше не приезжает. Это был момент прозрения для нас обоих и момент светлой грусти. Отец стал для нас кумиром и примером для подражания.

Через несколько лет наша жизнь покатилась под откос. Совершенно неожиданно. Все отцовские сбережения закончились, и правительство прекратило выплаты. Потом я узнала, что это произошло, потому что ту операцию, при выполнении которой погиб мой отец, сочли незаконной и нарушающей права человека, а всех принявших в ней участие назвали преступниками и убийцами. Журналисты и телевизионщики мусолили это дело по телевизору несколько недель. Нам прекратили выплаты и отобрали все льготы. Мама пыталась бороться, судиться, но адвокат сказала, что это бесполезно. И, вообще, нам лучше переехать. После такого скандала у нас могут быть неприятности. Особенно у детей. Но это было потом…

Все стало рушиться вначале очень медленно. Только я этого не замечала. Мне было не до проблем в семье. Тогда я еще по инерции жила в своем узком мирке, в своих личных проблемах. Сутулый подросток, с парочкой прыщей на лбу под ровной челкой, зачесанной набок, с грудью, которая только называлась этим гордым словом, а на самом деле не нуждалась в лифчике и прекрасно себе пряталась под майкой. Меня бесили мои каштановые волосы и мои совершенно разные глаза. Да, мне досталась какая-то дурацкая мутация от моей прабабки по маминой линии, которую расстреляли во время Революции. Иногда глядя на себя в зеркало то в один, то в другой глаз, я думала, какой из них я бы выковыряла с особым наслаждением. Наверное, оба. Потому что они оба мне не нравились. Ни бледно-голубой, ни второй, болотно-зеленый. Я закрывала их по очереди длинной челкой или носила темные очки. Вот если природа решает на ком-то оторваться, то по полной программе. С внешностью меня явно обделили больше всех в моей семье. Мне не повезло ни с длинными ресницами, ни с красивым лицом, как у моей мамы, ни со светлыми волосами как у всех северянок, и даже у моих младших сестер волосы были русыми, а у меня эти лохмы, вроде и темные, но отливают какой-то ржавчиной. Разве что только кожа белая до неприличия и на ней видно каждый прыщ и две дурацкие маленькие родинки на щеке. С зеркалом я не дружила. Я смотрелась в него только для того, чтобы замазать очередной прыщ на лбу или с особым наслаждением выдавить его и сообщить своему отражению, что уродливей я никого не встречала.

Зато я любила витать в облаках. И как раз в то время, как назло, влюбилась в самого красивого мальчика в школе со странным именем Спартак. Увидела на школьной линейке и все. Меня переклинило, и больше ни о ком другом я думать не могла. Сандра, моя подруга, сказала, что это имя книжного героя. В тот же день я побежала в библиотеку и взяла эту книгу. За одну ночь я прочла историю смелого и отчаянного гладиатора и влюбилась в живого Спартака еще больше. Они слились для меня в одно целое, и я присвоила ему кучу качеств, которых у него априори никогда не было. Но первая любовь, она такая. В каждом недостатке найдешь кучу достоинств.

Он был очень красивым, по крайней мере, мне тогда так казалось. Никого красивее я никогда в своей жизни не встречала. Но вблизи я его почти никогда не видела. Потому что Спартак учился в последнем классе, а я — просто малолетка, на которых парни еще не смотрят. Но однажды мы столкнулись с ним в школьном коридоре, и я укусила себя за язык до крови от неожиданности и от того, что во все глаза засмотрелась на него. На его черные волосы, длинную челку и светло-бронзовые глаза с пушистыми девчачьими ресницами.

— Даже и не мечтай. Он теперь самый красивый мальчик в нашей школе и тебе не светит, — заявила Сандра и поправила свои кудрявые волосы, — о нем даже Стелла вздыхает с десятого. Говорят, он ее вчера домой провожал.

Стелла — это наша королева красоты с белоснежными волосами, голубыми глазами и телом, как у куклы Барби. Каждая девочка в школе мечтала быть похожей на нее. Кроме меня, естественно. Я мечтала быть похожей на Вивьен Ли. Да, мне нравились старые фильмы, и «Унесенные ветром» я затерла до дыр. А Барби хотелось сломать, открутить ей ножки и ручки и выдрать белые патлы, которые она точно красила, и никто меня не убедит, что она блондинка от рождения.

— Ну, чего приуныла? Красавчик этот Ривера, скажи? И имя дурацкое …но ему идет. Он раньше с отцом жил на Юге. Но в этом году его папашка женился, и он к матери приехал.

Тогда мы с Сандрой еще дружили, и она казалась мне крутой и модной. Я гордилась нашей дружбой.

— А тебе он тоже нравится?

— Еще чего, — она поджала губы, — Он не в моем вкусе. Глазки загорелись как. Смотри не влюбись. Он разобьет тебе сердце. Такие играются с маленькими дурочками, а потом бросают. Я слышала он там с одной девчонкой…

Она шепнула мне на ухо, что именно он с ней сделал, и у меня вся краска к щекам прилила.

— Такой скандал был. Просто жесть!

— А ты откуда знаешь?

— Я все всегда знаю. Ты забыла?

Она рассмеялась и намазала губы гигиенической помадой, чтоб они блестели. Потом повернулась ко мне и намазала мне тоже.

— А хочешь… Хочешь я устрою так, что он пригласит тебя в кино?

— Та ладно. Ты шутишь?

— Нууу, у меня есть связи. Моя мама с его мамой по субботам ездит в клуб каких-то суперледи. Не знаю, что они там делают, но мама считает, что посещение этого клуба делает ее худее и красивее. Так что миссис Ривера с детьми иногда приходит к нам на ужин.

Я вдруг ужасно ей позавидовала, представив, как Спартак ужинает у них дома, за одним столом с ней, и она может с ним общаться вот так просто, не то, что я. Оказывается все, что касалось этого парня, делало меня какой-то не совсем адекватной и злой.

— Он, скорее, со Стеллой в кино пойдет, чем со мной.

— Спорим, пригласит? — она повертела меня в разные стороны, — Не, ну ты ничего. С твоей соломой можно что-то сделать, и глаза у тебя красивые. Разве что одеваешься отстойно. Но это поправимо.

Сандра тряхнула роскошной шевелюрой.

— Я все устрою.

И устроила. Тогда я не знала, как у нее это вышло, но Спартак подошел ко мне в школьной столовой и уселся рядом за стол.

— Привет.

Я потеряла дар речи, забыла, что людям необходимо дышать и вообще надо бы ответить, а не пялиться, как идиотка, на его лицо. Но разве можно о чем-то еще думать, когда бронзовые глаза смотрят прямо на меня, а улыбка на чувственных полных губах сводит с ума и вызывает мурашки на коже. Мне кажется, я парализована, и мое сердце бьется так громко, что его слышит вся столовая.

— Привет. — ответила и откашлялась, собственный голос показался мне хриплым и чужим.

Он усмехнулся, и я на секунду зависла, рассматривая ямочку у него на щеке и белые ровные зубы.

— Я слышал, ты с севера приехала.

Кивнула и стиснула вилку вспотевшей ладошкой. Какая же это мерзость, почему у меня вечно потеют ладони, когда я нервничаю?

— И как на севере? Много снега и медведи ходят по улицам?

— Нет. Не ходят. Они живут в зоопарке.

Он снова рассмеялся, отпил кока-колу из своего стакана.

— Ты забавная. Тебя как зовут?

— Наташа.

— А меня Спартак. Да. Как того гладиатора. Можешь не спрашивать, почему мои предки так меня назвали, я сам не знаю, и мне это не интересно. Спасибо, что не назвали Гуффи или Микки-Маус.

Усмехнулся, поковырял вилкой в своей картошке. Видимо, ему надоели с этим сравнением, и я могла его понять.

— Ну что, Натали, сходим в кино?

Я так и не пошевелилась и даже не притронулась к еде, я просто сидела и смотрела на него во все глаза. Мне он казался ненастоящим, сошедшим с обложки журнала или из телевизора. Я бы с ним куда угодно пошла. Даже на заклание.

— Нет? Не хочешь в кино?

Ухмыляется самодовольно, уверен, что я не откажу. Да и кто б ему отказал? На нас и так вся столовая пялилась.

— Хочу.

— Тогда в пятницу в час дня. Ну все, мне пора.

Он встал из-за стола, потом повернулся ко мне.

— Если не трудно, отнеси мой поднос, я курить хочу и могу на урок опоздать. Только никому не говори, а то меня выпрут из школы. И это… у тебя охрененные глаза. Никогда не видел ничего подобного. Это круто. Ну все я пошел. Отнесешь?

Конечно, я опять кивала, как дурацкая заевшая кукла, а потом относила его поднос и чувствовала себя самой счастливой на свете. Идиотка бесхребетная.

Иллюзия прожила всего сутки. И разбилась вдребезги, вонзившись осколками в мое глупое и доверчивое сердце, неплохо покромсав на нем розовый цвет. Но тогда я еще верила в дружбу, в любовь, в светлое. Напрасно верила. Никто и никому на самом деле не нужен. Разве что семье, и то не всем.

Конечно, разочарования пришли после очарования. Сразу по голове получить не вышло, а зря. Лучше бы сразу. Не так больно, не так душу наизнанку выкручивает. В ту пятницу мы встретились со Спартаком возле кафе и пошли вместе в кинотеатр на какой-то боевик. Я бы с ним пошла тогда на что угодно, даже на ужасы, которые никогда не любила смотреть. Потому что смотреть я собиралась только на него, ведь он будет ко мне так близко.

— Классный прикид, Натали.

И опять мурашки от этого его «Натали». Меня никто так не называл. Друзья звали Нат или Нати. Мама называла Наташей. А Натали, звучит так, словно я какая-то актриса. В этот вечер я и сама себе нравилась. Сандра одолжила мне свою кофту и отыскала в недрах моего шкафа короткую джинсовую юбку. Потом мы купили капроновые колготки, уложили мои волосы феном, и она накрасила мне лицо. Я даже начала нравиться себе в зеркале.

Билеты купил он, как и попкорн, а обратно мы пошли пешком через парк. Дул ветер и было прохладно. Спартак отдал мне свою куртку и, наверное, я бы потеряла сознание от счастья, но тогда все бы закончилось, и я все же решила, что хлопнусь в обморок в другой раз и при других обстоятельствах. Мысленно представляла себе, как сейчас из кустов выскочит бандит или большая собака, Спартак меня спасет, а потом поцелует в губы.

Но вместо этого он пинал носком кроссовка листья и рассказывал о своей собаке. Потом я поняла, что со мной было просто зверски скучно, и он просто говорил лишь бы не молчать. Но я влюбилась в его собаку тоже. Мне кажется, я влюбилась даже в листья под его ногами. Потом я рассказала ему о своей семье и об отце. Он был первым, с кем заговорила о нем. Когда мы прощались недалеко от моего дома, Спартак тронул мои волосы и тихо сказал.

— Ты особенная, Натали. Сейчас таких нет.

— Какая особенная?

— Очень особенная. Как-нибудь погуляем вместе еще. Ты мне очень понравилась.

Я кивнула, как всегда, и была невероятно счастлива от этого «как-нибудь» и «очень понравилась». Глупая и наивная дура. Он пошел в другую сторону, а я сунула руки в карманы и тут вспомнила, что на мне его куртка, а в кармане лежит его телефон. Я достала сотовый и уже собралась бежать следом, как тот завибрировал у меня в руке, и я посмотрела на смс. Вздрогнула, когда увидела от кого она, а потом не знаю, почему, но я ее открыла.

«Ну что, красавчик, выполнил условия договора? Как тебе наша уродина разноглазая? Не стошнило? Не ссы, я твоей матери не расскажу, что ты курил травку и трахал Пейдж Стоун на заднем сидении своей тачки… Кстати, ты сказал ей, что она тебе нравится? Как я велела? Ахахаха».

У меня все похолодело внутри, словно я выпила стакан ледяной воды, и она, вместо горла, потекла по моим венам прямо к сердцу.

— Натали?

Перевела взгляд на ублюдка, который вернулся за своим сотовым и курткой, тяжело дыша и чувствуя, как стягивает железными обручами грудь и как впервые появляется жажда разорвать кого-то на части.

— Ну ты и урод!

— Эй, не злись. Я все объясню.

— Да пошел ты!

— Отдай телефон.

— К черту тебя и твой телефон!

Я замахнулась и зашвырнула его сотовый на дорогу, пока он бежал к нему из-за угла выехала машина, обляпала Спартака грязью и раздавила с хрустом его смартфон. Я стянула куртку парня, бросила себе под ноги и попрыгала на ней грязными туфлями, а потом пошла домой, глотая слезы и чувствуя, как железные обручи обросли шипами и разрывают мне грудь в лохмотья, а сердце прорастает ледяными занозами. Так тебе и надо, идиотка несчастная! Все верно. Такие, как ты, на фиг никому не нужны.

— Дура ненормальная!

Крикнул мне вслед, но я даже не обернулась. В этот день иллюзий больше не осталось, а Сандра стала моим врагом. Утром, в школе, я вылила ей на голову чай и посыпала ее кучерявое гнездо яичницей. Пока она стояла ошарашенная и хлопала глазами, я гордо развернулась и вышла из столовой.

И наутро у нас начались неприятности. Совершенно не связанные с Сандрой и со Спартаком… Просто наша жизнь вдруг начала разваливаться на куски именно с этого дня. Потому что вышла первая передача про папу и его отряд. Их назвали убийцами и даже показали их фото по телевизору, а потом и фото жертв… Нет, я не видела. Мне Илька рассказал. Мама нам не давала смотреть. Называла все это клеветой и бредом. Брат у друга посмотрел и вернулся домой взвинченный, с опухшими глазами и сбитыми костяшками пальцев.

Тогда в школе меня первый раз обозвали дочкой грязного убийцы и живодера. Это было только начало.

За пару месяцев мы из более или менее обеспеченной семьи начали превращаться в бедноту. Маминых денег катастрофически не хватало. Нас с братом на работу не брали. Нам еще и пятнадцати не было. Мама тянула нас сама, шила дома, шила на работе, днем и ночью. От недосыпа у нее круги под глазами были размером с черные блюдца. Она начала продавать вещи, мебель, книги. В школе нас начали называть не только детьми преступника и садиста, но еще и нищебродами. От нас отсаживались подальше, и с нами никто не общался. Это было невероятно жестоко и больно. До этого момента я никогда в жизни не дралась и ни с кем не ссорилась, кроме Сандры несколько месяцев назад, но все менялось слишком стремительно. Жизнь заставила нас всех стать другими людьми.

— У Мельников вши. Я видела, они копошились у нее в голове. Фуууу! Не садитесь с ней! Вшивая, грязная дочка убийцы. Тебе не снятся по ночам дети, которых расстрелял твой отец?

Сандра тыкала в меня пальцем и кривила смугловатое лицо, морщила свой длинный нос и поджимала брезгливо губы, а я ведь дружила с этой стервой и даже любила ее. Она на мой День Рождения приходила. Все они приходили, когда у нас все хорошо было. Обычно такие истины познаешь, уже став взрослым, а мне они открылись, когда едва исполнилось пятнадцать. Я бы сказала, что это дети жестокие, что подростки многие такие, но нет. Все закладывается в нас родителями. Я избила ее тогда. Оттаскала за кудрявые патлы, а потом обрезала их ножницами для творчества почти под корень в некоторых местах и залила их канцелярским клеем. Дети нас не разнимали. Меня побаивались. Дочку убийцы. Нет, я была спокойным ребенком. Не конфликтным. Но в тот день со мной что-то произошло, и мне захотелось сделать ей больно. За то, что унизила меня, за то, что у нее все хорошо и ее отец жив, за то, что у нее в рюкзаке сэндвич, а у меня пару сухарей и кусок сахара. За то, что ее мать на машине привезла, а я на велике ехала с другого конца города, и денег на школьный автобус у мамы теперь нет.

Разняли нас учителя. Потащили обеих к директору. Там-то я и поняла, что детей всему учат родители. Мать Сандры, та самая, что распиналась в комплиментах моей маме и нахваливала ее пироги, в этот раз обозвала ее похотливой курицей с выводком и сказала, что она нисколько не сомневается, что у нас у всех вши, и вообще мы все дурно пахнем. Она напишет жалобу, чтоб к нам пришли соцработники, и, вообще, в такой приличной школе не должны учиться оборванцы.

Мне хотелось повырезать патлы и ей, но мама крепко держала меня за руку, и я не хотела расстраивать ее еще больше. Наш директор мистер Симпсон, похожий на облезлого попугая с лысой головой и хохолком на самой макушке, оставшись с нами наедине, сказал, что мама должна выплатить миссис Оливер компенсацию, а также оплатить все долги в школьную казну, иначе он будет вынужден отчислить меня и моих сестер с братьями из учебного заведения.

В тот вечер мама продала обручальное кольцо, сервиз, который подарила ей моя бабушка, наш ковер и свое свадебное платье. Но денег нам все равно не хватило. Ночью я проснулась от звука сдавленных рыданий. Маму я нашла на кухне на полу. Она облокотилась о стену и плакала навзрыд. Помню, как обняла ее и прижала к себе. Гладила по голове и укачивала, как ребенка.

— Не плачь… Не надо! Ну и черт с ней, с этой школой. Пусть сгорит она! Давай уедем? Найдем жилье дешевле. Я работать пойду. И Илька устроится грузчиком. В маленьком городке его обязательно возьмут.

— Как? Как уедем? А ваша учеба… отец мечтал… мечтал, что вы выучитесь что… Ооох. Как же так? Почему его убили? Почему именно его?

На эти звуки пришел Илиас, он младше меня на год, и Люси, она младше на два с половиной. Мы вместе вытирали маме слезы, прижимались к ней и обещали, что все будет хорошо. Но все решили не мы. Через три дня пришли судебные приставы и потребовали оплатить за дом или освободить его в течение двух недель. Оказывается, у нас выросли огромные долги.

Так мы и перебрались в Сент-Морган в лачугу из двух комнат, с кухней в два метра и туалетом с разбитым унитазом и незакрывающейся форточкой. Когда справляешь нужду в задницу дует сквозняком, всю ночь течет вода с бочка, и тараканы бегают по стенам. Поначалу вечно капающая вода бесила и не давала спать, потом мы все привыкли, как и к грохоту пахнущего мочой и исписанного нецензурными словами лифта. Мама все так же ездила на свою фабрику, а мы с Илей смотрели за младшими, собирали в школу, искали, что дать на завтрак. Мать приходила с работы в двенадцать ночи и уже в шесть утра вставала. До двух она готовила нам есть, если было из чего. А если не было, пекла лепешки на воде и муке, присыпала сахаром и складывала нам в пластиковые коробки.

Тони, Сэм и Лив с Мишей сидели одни дома до нашего возвращения со школы. А мы с Илиасом и Люси ездили в единственную в Сент-Моргане школу на велосипедах. Велики еще отец покупал. Хорошо, что на вырост. Помню, как я до педалей не доставала, а он смеялся, как мальчишка, и говорил, что у меня обязательно вырастут ноги от ушей, и я буду самой красивой девочкой во Вселенной. Насчет самой красивой я не знаю, но ноги выросли и правда. Иногда они мне казались длинными и тонкими шпалами с торчащими коленками и жуткими выпирающими бедрами. Зато до педалей прекрасно доставали.

Потом Миша заболел. Мама пыталась лечить его сама, оставляла нам лекарства, которые ей давала какая-то соседка из дома напротив, но легче ему не становилось, он кашлял и сипел по ночам, задыхался. Он умер в больнице от острой пневмонии, а мама после его смерти слегла и не вставала. Смотрела пустым стеклянным взглядом в стену и шевелила бледными потрескавшимися губами. Она вообще ничего не ела. Целыми днями лежала, уставившись в одну точку. Ни с кем из нас не говорила. Илиас притащил к нам ту бабку, что лечила Мишу, и она сказала, что маме никто не поможет, кроме нее самой, и от этого лекарства нет. Ей бы психолога хорошего, но, если идти к бесплатному, маму заберут в психушку, а нас отправят в приют, и не факт, что в один и тот же.

Именно тогда Илька устроился к Бернарду Шарлю грузчиком, а я пошла убирать зачуханное кафе на перекрестке Гарденроуз и 7 улицы. Но первую зарплату мы должны были получить только через неделю, а дома даже корки хлеба не осталось. Я научилась лепить лепешки, как мама, но и мука у нас закончилась тоже. Младшие дети плакали и просили есть, а мне казалось, я попала в самый настоящий ад именно сейчас. Зашла к маме, но она даже не услышала мой голос, по-прежнему лежала на боку в грязном, вонючем платье, которое так и не сняла со дня похорон Миши. Его смерть заставила всех нас повзрослеть. Мое детство закончилось именно тогда, когда я заменила в семье маму, а мой брат не ходил больше в школу и работал на двух работах.

Из еды у нас оставался сахар и гнилая картошка. Точнее, не сахар, а остатки, они присохли ко дну банки, в которой его держала мама, и я сделала малышам конфеты, растопила сахар над печкой, сунула туда спички и остудила. Раздала всем по одной и загнала в постель, предварительно ополоснув их нагретой в кастрюле водой. Горячей с крана у нас не было, это слишком большая роскошь. Уснула я каким-то тяжелым сном, словно, что-то давило меня каким-то мерзким предчувствием. Ощущение крадущейся беды.

Проснулась от звука шагов и тихо прикрываемой двери. Вскочила, оглядываясь по сторонам. Тут же бросилась в комнату мамы, но там ничего нового не увидела — она не вставала. Я тяжело выдохнула и только потом заметила, что Илиаса нет. Не знаю почему побежала за ним. Наверное, то самое предчувствие пульсировало у меня в висках и не давало успокоиться. Но я как знала, куда он пошел. Голодный мог пойти только в одно место — туда, где есть еда.

Его велосипед я увидела у забора в кустах. Я перелезла через ограду и бросилась туда. Илиас открыл окно на складе магазина Бернарда и выносил оттуда продукты, складывая их в мешок возле стены. Схватила брата за руку и дернула к себе. От неожиданности он вначале схватил меня за горло, впечатывая в стену, а потом разжал пальцы.

— Какого черта, Нати?!

— Не делай этого! Ты с ума сошел! Давай уходить, пока нас не заметил никто. Тебя посадят. Заберут от нас, понимаешь?

— Не сошел я с ума! — рявкнул брат и оттолкнул меня. — Не посадят! Хватит! Надоело голодать. Я сегодня хотел съесть крысу, Нат, понимаешь? КРЫСУ! Я прям представил, как жарю ее на огне и впиваюсь в нее зубами, и не ощутил ни капли брезгливости. Все. Хватит. Я всех накормлю и маму тоже. Мы не будем голодать.

Я тяжело выдохнула. Сегодня я сама была готова съесть что угодно.

— Тогда давай вместе и быстро.

Мы шустро тягали банки с консервами, колбасу и сыр, пока Илиас вдруг не взял меня за руку и не притянул к себе, вкладывая что-то мне в ладонь.

— Смотри, Нати, я нашел у него шоколад. Помнишь, когда-то давно, когда мы жили в ТОМ городе, мы покупали эти плитки в супермаркете? Мама их любила. Она говорила, что отец, каждый раз возвращаясь с задания, привозил ей этот шоколад.

Конечно, я помнила. Хорошую жизнь помнишь хорошо, особенно когда она стала больше похожа на сказочный сон, так как ценить начинаешь только тогда, когда теряешь. Сейчас я с ужасом вспоминала, как мы выбрасывали хлеб, недоеденные йогурты, колбасу или сыр, если они казались нам несвежими. Разве кто-то мог тогда предположить, что мы будем голодать. Я бы сейчас за кусочек колбасы отдала все на свете и даже убила кого-то. Наверное.

Мы съели около трех плиток шоколада. Я — глотая слезы, а Илька так быстро, что у него руки тряслись и челюсти скрипели. И так увлеклись, что не заметили, как пикап мистера Шарля тихо припарковался позади здания, и сам он, вместе со своим псом Бэнси и небольшим фонариком двинулся в нашу сторону.

— Эй! Кто там?

Заорал мистер Шарль и бросился прямо к нам. Это было неожиданно. Разомлевшие от шоколада, мы потеряли бдительность.

— Бежим! — рыкнул Илиас, схватил мешок, но тут раздался выстрел, и мы вдвоем пригнулись.

— Ублюдок! Пришел с ружьем! Кто-то настучал ему, что мы здесь. Какая-то тварь нас заметила. Давай, Нати, быстро-быстро!

Но уже у забора Илиас вдруг упал и подвернул ногу. А я как раз успела залезть на ограду, но тут же спрыгнула обратно, осмотрелась по сторонам, увидела большую палку, схватила ее и затаилась в кустах, едва мистер Шарль выскочил оттуда — я изо всех сил ударила его палкой по затылку. Он снова куда-то выстрелил, свалился на землю, проехался по грязи толстым брюхом, но все же успел схватить меня за лодыжку и потянуть на себя с такой силой, что я тоже упала.

— Бегиии! — закричала я изо всех сил, пытаясь вырваться. Но мужчина легко со мной справился и подмял под себя, а потом направил мне в лицо луч фонарика.

— Мельников! Ах ты ж дрянь малолетняя! Это кто с тобой был? Братец твой? Ух, я вас тварей засажу!

— Неет, — я быстро покачала головой, — Я сама. Он вообще не при чем. Я узнала, где он работает, и украла у него ключи от склада. Отпустите.

— Что взяла, гадина?

Я бросила взгляд на мешок, который Илик так и не успел забрать, и перевела взгляд на мистера Шарля.

— Ничего. Вы меня догнали.

Он дернул меня к себе еще ближе и посветил снова в глаза, потом ниже. Долго смотрел куда-то, покусывая мясистые губы, потом причмокнул и закряхтел.

— Я могу забыть все, что тут произошло, если ты будешь ласковая со мной и попросишь прощения. А ты стала очень хорошенькой курочкой из общипанного утенка.

Он облизался, и меня от мерзости затошнило. Я плюнула ему в рожу и таки вцепилась в нее ногтями, поддала ему коленом в пах и, едва он с воем перекатился на спину, схватила его ружье и наставила на него. В эту секунду послышался вой сирен, здание склада окружили со всех сторон. Их Илька вызвал. Увидел, что жирный меня давит и вызвал копов. А может, и знал, на что тот способен.

— Сядешь, стерва! Надолго сядешь! — рычал Шарль, поднимаясь с земли, сначала на четвереньки, цепляя пузом грязь, а потом на колени, и, пошатываясь, неуклюже стал в полный рост. Потрогал затылок и посмотрел на окровавленные пальцы, — Ты меня чуть не убила! И магазин мой ограбила!

Полиция меня забрала сразу же. Едва они заскочили на территорию склада, увидели меня с ружьем, мне тут же приказали поднять руки и лечь на землю. Потом был короткий суд и вынесение приговора. На суде я всю вину взяла на себя. До этого Илька приходил ко мне на свидание и пытался уговорить, чтобы я рассказала, как все было на самом деле. Но это означало приговор для нас всех.

— Не смей, Натка, не смей, поняла? Я виноват! Я воровал. Нечего тебе в тюрьме делать. Ты девчонка!

Я отрицательно качала головой и гладила его по темным непослушным волосам.

— Нельзя тебе сидеть. Ты в следующем году можешь в армию пойти и семью содержать, как папа. Работать можешь все это время. А я одна их не вытяну. Нельзя тебе в тюрьму. А я буду хорошо себя вести, и меня раньше выпустят. Вот увидишь.

И он уступил… не из трусости, нет. Илька никогда трусом не был. Илька сильный у меня и очень умный. Он и в школе хорошо учился, не то что я. Просто не было у нас выхода, и он знал, что я права. Если заберут его, не будет у нас ни единого шанса выбраться из ямы.

Вначале все молчали. Гробовая тишина, грохот кузова на ухабах и запах пыли, забивающийся в нос. Где-то впереди смеются конвоиры с водителем. Мы едем уже довольно долго, и я давно поняла, что нас вывезли из города. Вначале это не вызывало ощущение паники, пока слышался шум проезжающих машин, а потом стало страшно. По кузову били ветки, слышался шелест дождя, и ни одной машины не проехало мимо нас. Стало холодно, и затекли ноги и руки в одном и том же положении. Издалека подкрадывалась мерзкая тошнота, но я пыталась с ней бороться. Думать обо всем, только не о ней и не о кислом комке в горле.

Я представляла себе маму и что она делает сейчас дома, она ведь встала с постели. По крайней мере, все не напрасно — я сумела вернуть детям мать. Пусть даже и такой ценой. Пять лет — это ведь не вся жизнь, и я вернусь обратно рано или поздно. Знать бы еще, куда мы едем. Все тюрьмы округа находились в пределах Сент Моргана. Можно сказать, он был ими окружен. И я думала, меня заберут в колонию для несовершеннолетних, где мама сможет меня навещать вместе с братьями и сестрами. Притом там будут кормить и тепло одевать. По крайней мере, так показывали когда-то по телевизору, когда он у нас был.

Но мы ехали уже слишком долго и уже давно удалились от Сент Моргана, да и от других жилых мест. И я понятия не имела, куда нас везут. В машине, помимо меня, находились еще, по крайней мере, трое. Я слышала покашливание, сопение, дыхание и даже запахи.

— Ублюдки, хоть бы остановились и дали нам сходить в туалет.

Раздался девчачий голос, и привлек мое внимание, я повернула голову на звук.

— И попить, — добавил еще один, тоже женский.

— И пожрать, — теперь уже мужской.

— Размечтались. Нас везут, чтоб пристрелить. А перед смертью не кормят.

Я дернулась всем тело, услышав этот голос. Он показался мне ужасно знакомым, как дежавю. Но это не мог быть именно он. Я слышала его слишком давно и всего лишь один раз. Я точно ошибаюсь.

— Что за бред. Нас не могут пристрелить, суд вынес приговор и… — раздался писклявый голосок, тот, что говорил самым первым про туалет.

— Наивная малышка. Суд вынес приговор, но не озвучил, где мы будем отбывать наказание. Кто-нибудь слышал, куда нас везут?

— Нет, — ответили кто-то дружно, кто-то по очереди, и я определила, что нас шестеро. Трое парней и три девчонки. Одна из них я.

— Вот именно. Зачем им нас кормить?

— Глупости. Тебя послушать, так всех заключенных расстреливают.

В этот момент машина остановилась, и мы все притихли, прислушиваясь к происходящему снаружи. Похоже, машина подъехала к КПП или к границе. По телу пробежал холодок, и снова запульсировало в висках паникой от неизвестности.

— Сколько?

— Шестеро.

— Документы, санитарные справки.

— Все здесь.

— Выгружайте. Они должны пройти обработку и осмотр перед пересечением границы с закрытой зоной.

Какой еще закрытой зоной? Где мы? О чем это они говорят? Какая обработка? Но прежде, чем я успела опомниться, с грохотом открылась дверь, и нас начали вытаскивать из кузова. Снова стало страшно. От холода зуб на зуб не попадал. Где-то вдалеке слышалось карканье ворон и завывание ветра. Меня взяли под руку и насильно куда-то повели. Я вспомнила тот голос, который показался мне знакомым, и по коже поползли мурашки ужаса. Неужели он был прав, и нас, правда, везут, чтобы расстрелять? Но тогда зачем санитарный осмотр? И обработка?

Меня завели в какой-то вагончик и сняли повязку с глаз. От яркого света ослепило, и я часто заморгала, ощущая, как слезы пекут склеры. Я видела перед собой двух человек в медицинских костюмах, масках и шапочках, прикрывающих волосы. Сначала их лица расплывались из-за света, но чуть позже я начала различать, где мы находимся, и видеть двух врачей с отрешенным выражением глаз. Один из них сидел за столом, а вторая смотрела на меня, изучая как насекомое.

— Имя, — спросил тот, что за столом.

— Наталья Мельников.

— Возраст.

— Семнадцать.

— Статья.

— 286ЕНК.

— Срок.

— Пять лет.

— Группа крови?

— Первая отрицательная.

Женщина тем временем осматривала мое лицо, приподнимала мои веки, трогала шею под подбородком, затылок, велела поднять руки и ощупала подмышки.

— Открой рот.

Я открыла, и она осмотрела мои зубы, затем велела вытащить язык.

— Здорова.

Вынесла вердикт, попросила сесть, снять толстовку и закатить рукав. Я ужасно боялась крови и уколов и мысленно взмолилась, чтобы она не надумала сделать мне укол или прививку.

— Вас ввозят в закрытую зону. Я возьму у вас образец крови, и по уставу вам положено сделать три прививки. Отказаться вы не имеете права, как и оказывать сопротивление врачам.

Тяжело дыша, я посмотрела на три шприца на подносе и перевела взгляд на женщину. Трудно было определить, сколько ей лет, только по глазам, но мне казалось, она чуть младше моей мамы.

— Я боюсь уколов и крови.

— Уколы не болезненные, а крови вы не увидите, если не будете смотреть. Закатите рукав.

Я послушно закатала, чувствуя, как учащается мое дыхание и пульсирует адреналин в висках.

— Работайте кулаком и смотрите на стену.

Женщина затянула мне руку жгутом, и я, чувствуя слабость во всем теле, снова глянула на шприцы. А потом. потом я забыла обо всем. Потому что трое конвоиров затащили в вагончик Спартака. Да! Я узнала его голос, но не хотела этого признавать. Узнала его сразу же, едва услышала. Он сопротивлялся и разбрасывал широкими плечами двух охранников.

— Я хочу знать, какого черта здесь происходит и с каких пор у заключенных берут образец крови? Где мы находимся, черт возьми?

Как же он изменился за это время. Возмужал. На четко очерченных скулах проступает щетина и беснуются желваки, а бронзовые глаза налились кровью и сверкают яростью. Он стал шире в плечах, мощнее и выше ростом.

— Имя.

— Пошел к черту.

— Имя, придурок!

Рявкнул конвоир и ударил Спартака прикладом в солнечное сплетение, но тот выдержал удар и зарычал на них как дикий зверь.

— Спартак Ривера, — проговорила вместо него конвоирша, взвалив автомат на плечо и зачитывая с листа бумаги в папке, — Девятнадцать полных лет. Статья 133МСК. Срок десять лет.

— Ты будешь моей секретаршей, детка? — он сделал очень откровенное движение языком в воздухе, и конвоирша отпрянула от него, а один из охранников опять ударил его в живот.

Парня насильно усадили на стул и содрали с него куртку вниз, на сведенные за спиной руки.

— Разожмите кулак, Наталья. Вы меня слышите? Кулак разожмите.

Я перевела на нее взгляд, но даже не увидела ее лица, разжала пальцы и снова впилась взглядом в подонка, который пригласил меня в кино, потому что боялся, что его заложат мамочке. Ублюдка, о котором я все равно думала все это время, и который снился мне по ночам и являлся в мечтах, от которых вспыхивали щеки. Только от холеного подростка не осталось и следа. Спартак, скорее, напоминал пацана из неблагополучной семьи, чем сына миссис Ривера, одной из самых богатых женщин города.

Сейчас все его тело было забито татуировками, а в мочке уха красовалась серьга. На груди висела мощная цепочка с черепами, и во взгляде добавился циничный блеск.

— За донорство положено платить, вам об этом не говорили?

— А за тройное убийство надо казнить! Вам об этом не говорили?

Я резко втянула воздух, а Ривера показал им средний палец. Тройное убийство? О, Господи! Неужели это правда?

— Если выберусь, станешь четвертым. — сказал шепотом, но конвоиру не понравилось, и он пнул парня в грудь прикладом автомата, тот слегка согнулся с глухим звуком, но тут же дернулся вперед, и конвоир отступил назад. А я во все глаза смотрела на парня и не могла проглотить слюну, а в горле пересохло еще сильнее. Под тонкой белой майкой Спартака перекатывались бицепсы, натянув бархатистую смуглую кожу, и татуировки на нем смотрелись как диковинное сплетение узоров. Если пару лет назад он был просто самым красивым мальчиком в школе, то сейчас он мне казался кем-то вроде дьявола, сошедшего на землю, чтобы сводить с ума таких дурочек, как я. Конвоирша тоже на него поглядывала и кусала губы.

Я настолько увлеклась созерцанием, что не заметила, как мне вкатили сразу три укола.

— Ну вот и все. Вставайте.

Я приподнялась и неловко зацепила со стола свою папку, она с грохотом упала на пол, и все обернулись ко мне, включая Спартака Риверу. И… и ничего не произошло. Он меня, конечно же, не узнал. Совершенно равнодушный взгляд, лишь слегка мелькнувший интерес тут же погас. Да, на таких, как я, парни долго не смотрят. Усмешка спряталась в уголке его рта, а густая челка упала ему на глаза, и у меня, как и в прошлый раз, дух захватило.

Я перевела взгляд на иглу, которая вошла ему под кожу на сгибе локтя, и все поплыло перед глазами. Ненавижу смотреть, когда кому-то делают больно. А уколы — это вообще моя слабость.

— Выведите ее! Следующий!

Глаза нам больше не завязывали, тычками погнали обратно в машину. Я оглядывалась по сторонам, пытаясь понять, где мы, но не видела ничего, кроме пустыря, растянувшегося с обеих сторон от дороги, на которой расположился БТР. На дороге, по обе стороны от которой стояли вооруженные солдаты, выложены шипы. Наша машина стояла за чертой, которая была нарисована на асфальте ярко-красной краской. Позади КПП виднелись красно-белые ленты и надписи «Въезд запрещен. Закрытая зона».

Я понятия не имела, где мы, и все это казалось странным, а место — страшным и совершенно безлюдным.

— Давай, пошевеливайся. Не в музей пришла. Рот она раскрыла.

— Где мы?

— Там, откуда дороги назад нет, — хохотнул один из охранников, и второй шикнул на него, и надо мной опять закаркала ворона, я подняла голову, и она закружилась от количества черных птиц, кружащих над нами целой стаей. Но ни одна из них не перелетала за красную линию. Словно что-то их удерживало на расстоянии.

— В машину пошла.

Меня толкнули в спину, и я побрела к автомобилю, взобралась в кузов и села на скамейку. Теперь я видела своих товарищей по несчастью. Двух девушек и двух парней. Никого из них я не знала. Мы все были примерно одного возраста.

— Кто-то знает, куда нас везут? — спросила девушка с двумя черными косами и большими карими глазами.

— На какую-то закрытую территорию, — ответила ей другая — блондинка с хвостиком на макушке и большими синими глазами, — Страшно до жути. Никто ничего не говорит. Они даже наши имена не записали. Только номера проставили.

— Я где-то читал, что в этой местности радиация превышает норму, и неподалеку лет пятьдесят назад взорвался атомный реактор. Вот почему зона закрыта. — сказал один из парней с длинными коричневыми волосами и чуть кривым широким носом.

— Та ладно? Хочешь сказать, что веришь в этот бред про взрыв?

— Взрыв был. Это доказано. Просто правительство надежно скрывает информацию об этом преступлении. Говорят, после аварии здесь заперли сотни людей и оставили их умирать, чтобы не допустить утечку радиации.

— Угу. И теперь их призраки бродят вокруг и пожирают каждого, кто сюда забредет. — хохотнул второй с короткой стрижкой-ежиком.

— А что? Все может быть. Если мы чего-то не видим, не значит, что этого нет. Например, манок слышат только животные, а двадцать пятый кадр мы тоже не видим и радиочастоты…

— Хватит грузить. Мне это неинтересно. Я хочу есть.

— А мне интересно, потому что, если нас везут именно туда, назад мы уже никогда не вернемся.

— Чего это? Мне дали всего два года. Я как раз-таки очень даже собираюсь вернуться.

— А мне год, — пискнула блондинка и поправила хвост, — я выйду раньше всех вас. И хватит пугать. Нас сейчас привезут в колонию или закрытую школу, и все будет зашибись.

Парень с длинными волосами расхохотался.

— Ну да, ну да, на курорт привезут.

Снаружи послышалась возня, и в кузов буквально зашвырнули Спартака, он упал на колени и тут же поднялся, бросаясь назад, но дверь закрыли на засов снаружи. Все уставились на него. Особенно я. У него по подбородку текла кровь, и парень вытер тонкую струйку тыльной стороной ладони.

— Что смотрите? Приготовьтесь, нас всех везут за стекло.

— Какое такое стекло?

— В закрытую после взрыва зону.

— Откуда ты знаешь? — взвизгнула блондинка, — Что за фантастика?

— Оттуда. Пока они там болтали, я стянул у одного из них документы и прочел, куда нас направили. Мы называемся «груз 375». И нас вывозят за периметр, где радиация шкалила пару лет назад по полной программе.

— Я же говорил! — воскликнул патлатый.

— Я не хочу, — заплакала брюнетка с косичками, — я домой хочу. К маме!

— Не выйдет к маме, малышка, — сказал Спартак и уселся на скамейку. Несколько минут молчал, а потом вдруг добавил.

— Но может выйти удрать отсюда до того, как нас закинут за стекло.

— Как? — хрипло спросил тот, что с ежиком.

— Скажу, когда поедем и нас будет плохо слышно в кабинке водителя.

В этот момент он посмотрел на меня и подмигнул мне. Вначале я подумала, что узнал, но потом поняла, что он это сделал просто так. Как и флирт с конвоиршей, как и куча сожранных им девчоночьих сердец в Белвуде. Он зарвавшийся сукин сын и подонок каких поискать. И самое противное — этот подонок мне все еще нравился.

Мы сдвинулись с места через несколько минут. На кузов накинули камуфляжную сетку, и машина быстро набрала скорость, в кабинке включили музыку, а мы все смотрели на Спартака и ждали, пока он заговорит.

— Мы сбежим от них до того, как эти твари отправят нас закланье.

— Но как? — еще раз повторил свой вопрос парень с короткими волосами.

— Ты, — он кивнул в мою сторону, — у тебя шпилька, да?

Я кивнула, судорожно глотнув воздух пересохшим ртом. Каждый раз, когда этот чертовый красавчик обращался ко мне, я теряла дар речи и ненавидела себя за это.

— Отлично. Тебя как зовут? — но это он уже спросил не у меня, а у блондинки.

— Рэйчел.

— Достань из ее волос шпильку и неси мне. А ты… Как тебя?

— Брендон.

— А ты, Брендон развернешься спиной ко мне, и я освобожу тебе руки, потом ты освободишь руки мне.

Пока он говорил я затаила дыхание, ощущая одновременно ярость от воспоминаний о том, как этот подонок унизил меня, и в то же время восхищение его смелостью. Тогда он таким не был.

— Ну, мы освободим руки, а дальше что? У них автоматы, как мы удерем?

— Рейчел их отвлечет. Притворится, что ей плохо, когда один из них зайдет проверить, в чем дело, я ударю его по голове и отниму автомат. Мы возьмем его в заложники и вынудим их отдать нам машину.

— А дальше? Через КПП нам не проскочить.

— А нам и не надо. Пойдем через лес, а затем мы переберемся через реку в нескольких милях отсюда. Бросим машину и свалим. Плавать все умеют?

— Я не умею, — тихо сказала я, и все повернулись ко мне.

— Разберемся, — сказал Спартак, — сейчас не это важно.

— Конечно, не важно. Тебя ведь мало волнует, доберемся ли мы все обратно. Главное, что доберешься именно ты, верно?

Спартак удивленно приподнял бровь. Он явно был удивлен моей наглости и агрессии.

— Угадала?

— Почему бы и нет? Угадала. Но я мог бы сбежать сам. А я тяну вас с собой. Значит, у каждого есть шанс, и, если кто-то им не воспользуется, то это не мои проблемы.

— Ясно. Значит, выживать будем каждый как умеет. Кто за такой план?

Все переглянулись.

— А у тебя есть другой? — Спартак прищурился, и в этот момент мне показалось, что он мысленно оторвал мне верхние и нижние конечности, как надоедливой мухе.

— Нету. Я просто уточнила.

— Вот и отлично. Теперь ни у кого нет иллюзий, и мы все же попробуем выжить, и если вы будете делать так, как я скажу, то, скорей всего, мы все окажемся сегодня на свободе.

Или сдохнем, а ты выберешься на волю. Ты ведь скаут. Я вспомнила. А может, и еще кем-то стал за это время. Но больше в тебе ничего не изменилось. Как был подонком, так и остался. Лично я ему совершенно не доверяла. И план мне его тоже не нравился. Бегаю я медленно, плавать не умею и, скорей всего, меня или догонят, или я сломаю ногу, ну или утону.

— Ты можешь остаться здесь, — оскалился Спартак, — тебя никто насильно с собой не тянет.

Захотелось выцарапать ему один глаз, а второй оставить, чтоб видел в зеркале, как я испортила его красивую физиономию. Надо было это сделать еще тогда. И особо обидно было, что этот козел меня не узнал.

— Рейчел, притворяться умеешь?

— Ну, не знаю. Я никогда не пробовала.

— Я умею. Меня Ханна зовут. Я в драмкружке училась.

— Вот и хорошо, Ханна. Ты, главное, ляг на пол и делай вид, что тебе очень плохо. Живот болит, например. Поняла?

Она несколько раз кивнула. Рейчел тем временем вытягивала шпильку из моих волос, выдернула вместе с прядью и протянула Спартаку. Через пару минут руки Брендона были свободны, а еще через время после некоторой возни со шпилькой освободили и Спартака. А тот уже всех. Правда, со мной вышла заминка. Он ковырялся в моих наручниках нарочито долго, а мне было ужасно неудобно, и затекли руки.

— Оставил бы тебя и так. Все равно толку никакого.

— Так оставь, — процедила я.

— На первый раз не стану. Дам шанс. Слабое звено все равно отвалится.

Подонок! А я бы ему не дала. Больше ни одного. И пусть у меня по-прежнему мурашки бегают по коже от его близости, но удушить мне его все равно ужасно хочется.

— Эй! Вы! Тут девушке плохо, живот болит, пена со рта идет.

Заорал Брендон и постучал в кабинку.

— Когда приедем, тогда и открою. Пусть терпит.

— Так ей очень плохо, может умереть.

— Пусть умирает.

Наверное, в этот момент мы впервые поняли, что всем наплевать, что с нами будет, и что Спартак прав — нас везут на закланье.

— И что теперь?

Он поджал губы, глядя на каждого из нас по очереди.

— Надо открыть дверь в кузове и прыгать на ходу.

— Чем открыть? Шпилькой? — съязвила я.

— Они нас не заперли на замок. Там обычная защелка. Я видел. Если расшатать дверь, она соскочит с крючка. Давай, Брендон и ты, Дарен. Начнем дергать дверь, но только на ухабах.

Я не верила, что у них что-то получится. И в то же время я ужасно боялась, что, когда получится, я буду первой, кто сойдет с дистанции. Я ведь даже прыгнуть не смогу. Я ужасная трусиха.

— Ты, да, ты, агрессивная, присматривай за кабинкой. И поменьше думай. Когда думаешь, много проблем появляется.

Открыть дверь у них получилось с четвертой попытки, но все же получилось. Брендон и Дарен придерживали ее прикрытыми, а Спартак посмотрел на нас с девочками.

— Прыгаем по одной, желательно тут же откатиться в левую сторону и бежать к лесу. Встретимся все там. Прыгаем по моей команде. Дарен, смотри за кабинкой, чтоб нас не спалили.

Он приоткрыл дверцу и посмотрел на Рейчел.

— Прыгай, детка. Катишься влево, в ту сторону где у тебя родинка на шее.

Блондинка кокетливо похлопала глазами. Заметил родинку. А у меня целых две, и ты меня не запомнил.

— Давай. Прыгай. И не орать!

— Тогда я не первая. Я точно заору, — в ужасе сказала она, и Спартак перевел взгляд на Ханну.

— Да. Хорошо. Я прыгну.

— На раз-два-три. Прыгай.

Они открыли дверь, и она прыгнула, раздался глухой удар, и я мысленно помолилась, чтоб она побежала. Затем прыгнул Брендон, потом Дарен. Остались мы с Рейчел и Спартаком.

— Давай ты.

Кивнул на меня, и у меня дух от страха захватило.

— Так. Я не собираюсь ждать. Прыгну сам, а вы — как хотите. Прыгай и не ори.

Когда он сказал «три», у меня все внутри оборвалось, и я прыгнула, а точнее, свалилась мешком и куда-то покатилась. Пересчитала ребрами ухабы и камушки. Еле поднялась на ноги. Ушибла колено. Но все же побежала к лесу. Пару раз оглянулась назад. А потом услышала крик Рейчел и тихо выругалась. Побежала еще быстрее. Сзади раздались выстрелы. О, Боже! Боже! Нас увидели. Они будут гнаться за нами и стрелять в спины.

Я побежала еще быстрее, что есть мочи, задыхаясь и спотыкаясь, прямо к деревьям, всматриваясь впереди себя, пытаясь отыскать взглядом Дарена, Брендона и Ханну. Но никого из них не увидела. Добежав до самого леса, я осмотрелась по сторонам и хотела было скрыться за деревьями, но в этот момент меня обуял дикий ужас: прямо передо мной на примятой траве виднелось огромное красное пятно… цвета крови… и след тянулся вглубь леса, словно чье-то тело тянули в кусты. Я попятилась назад и, врезавшись в кого-то, громко закричала, но мне тут же закрыли рот.

— Тише! Не ори! Бежим!

Голос Спартака заставил вздрогнуть, и я вцепилась в его руку, пытаясь вырваться. Он отпустил, когда я перестала барахтаться.

— Но там-там!

— Это какое-то животное. Наверняка здесь водятся хищники.

— Разве они не вымерли от радиации?

— Поменьше думай, Натали.

Быстро посмотрела на него широко распахнувшимися глазами, поймав штормовую волну восторга, но в этот момент где-то вдалеке опять раздался выстрел. И мы побежали через кусты в лес. Спартак тащил меня за руку, не давая отставать или упасть, и я сама не подозревала, что умею так быстро бегать. И сейчас мне казалось, что я бы бежала и бежала… Но бежать далеко не получилось, потому что мы увидели лежащего на земле Дарена и застывших возле него Рейчел и Ханну. Они смотрели куда-то перед собой. Обе подняли руки, они как будто щупали воздух. Но их ладони, как будто во что-то упирались.

— Стекло! — прошептал Спартак, а я протянула руку и тут же одернула. Ладонь обожгло словно легким ударом тока. Она наткнулась на препятствие словно из плотного стекла, от которого исходили легкие разряды электричества. Оно периодически потрескивало мелкими голубоватыми искрами. Я попробовала еще раз, потом выдохнула перед собой, как обычно дышат на стекло, и нечто, мешающее нам пройти, покрылось испариной. Неужели то, что говорил Спартак, правда?

— Где Брендон?

— Не знаем. Он бежал за нами, потом закричал и исчез, а мы помчались вперед. Дарен наткнулся на ЭТО первым и сильно ударился.

За нами послышался лай собак и выстрелы, мы все резко обернулись, приблизившись к друг другу и всматриваясь в вооруженных людей, которые бежали к нам в камуфляжной одежде и черных масках из-за кустов и деревьев. Они окружили нас и наставили автоматы. Один из них, мужчина лет сорока, снял маску, отделился от отряда и приблизился к нам. Его седоватые волосы поблескивали в пробивающихся сквозь листву лучах солнца.

— Новая партия изгнанных. Опустите оружие. Ребята совершенно безобидные. Младенцы, я бы сказал. Добро пожаловать в сектор 16. Назад дороги нет. Это мертвая зона, детки. Кто будет хорошо себя вести, получит конфетку.