Найденыш

1

Даже рев урагана не способен заглушить гвалт, который стоит в кабаке этой старой сухопутной крысы Хлуда. Что за демон потянул Ожерелье именно сюда? Шуха усеяна кабаками, как прокаженный язвами, а ему только и снится любимая сердцу «Барракуда». Ладно бы одно это! Рыжему рапайскому чудовищу, помеси кашалота и тюленя, горе мяса по имени Йошен, а по прозвищу Сова, кормчему нашей «Касатки», пришло в голову в сей благостный, как он выразился, вечер приобщить меня к вину. Можно подумать, что я раньше вина не пробовал! Пробовал. Правда, тайком. Ежели б Ожерелье засек меня за этим делом, то моей заднице пришлось бы туго. Что за невезучий сегодня день? Сначала кормчий, хлопнув меня по спине так, что все мои внутренности начинают ходуном ходить, заявляет: мол, пора уже мне становиться мужчиной, — остальные, само собой, зареготали кто во что горазд. Потом Ожерелье уставился на меня, будто впервые только сегодня увидел, ехидно так улыбнулся и кивнул… Что тут началось! До сих пор вспоминаю с дрожью. А когда корабельный колокол отзвонил вечерю, они всем гуртом поволокли меня на берег. И куда? К жирному слизню Хлуду! В «Барракуду»! Я бы удрал по дороге, да Йошен взгромоздил меня к себе на плечи и крепко держал за ноги, чтобы я не дал тягу. Я сначала возмущался и елозил у него на шее, но он пригрозил, что потащит меня волоком за пятку. И ведь сделал бы! Пришлось смириться с несчастливой судьбой. А Ожерелью я этого в жизни не прощу! Он шел впереди и делал вид, будто его ничего на свете не касается. А я сидел на шее кормчего и обливался холодным потом. А почему? Потому что ныне в слизнячьей берлоге все будут икру метать, и покоя мне не светит никакого. И еще эта Инра! Она как поднапьется, так все сулит за меня замуж выйти, говорит, борода вот пробьется — и сразу. И каждый раз щупает мой подбородок. Ладно бы пощупала один разок — и хватит. Так нет: чем больше наливается вином, тем чаще тянет лапы к моей щеке! Вот назло им всем надерусь сегодня так, чтобы впредь думали и меня спрашивали.

К «Барракуде» мы подошли уже втроем: я, кормчий и Ожерелье. Остальная братия рассосалась кто куда: Шуха — порт не маленький, мест, где зенки залить можно, полно. С высоты живой мачты, кормчего нашего, я по-быстрому оглядел битком набитую харчевню, которая при нашем появлении разразилась приветственным улюлюканьем. Еще бы: Йошен так и не захотел спустить меня на твердую землю и ввалился в кабак со мною на плечах, хотя, для того чтобы протиснуться в низкие двери, ему пришлось присесть на корточки и топать гусиным шагом. Инры в зале не было, и я сразу почувствовал громадное облегчение — слава Старцу и его остроге, мое мучение не начнется прямо сейчас.

Кормчий снял меня с плеч и поставил на пол, а потом схватил за ворот и поволок в угол, где под связкой сушеных губок маячили знакомые рожи — кое-кто из наших добрался сюда раньше и теперь призывно махал руками. Ожерелье не спеша шествовал впереди и успел по дороге осушить парочку дармовых стаканов.

Наших было пятеро: Руду, палубный, два неразлучных дружка — старший баллистер Улих Три Ножа и его подручный Дрон по прозвищу Крошка, детина ниже кормчего разве что на палец, положенный на голову, — да еще Братец — два брата-близнеца из фризругов, которые прибились на «Касатку» недавно, и различить, кто из них кто, не удалось пока еще никому, даже Ожерелью. Глаза у четверых уже блестели и смотрели в разные стороны. Один Три Ножа неторопливо прихлебывал из стакана мелкими глотками и не пьянел. Кормчий плюхнул меня на лавку. Зубы мои лязгнули. Я вовремя убрал язык.

— Потише, ты, костолом, — прогудел Руду.

Разумеется, они были не одни, кроме Улиха. Видно, он был не в настроении и предпочел цедить винишко в одиночестве. Троих вертихвосток я знал, четвертая оказалась новенькая. Девки при виде меня растянули в смехе раскрашенные рты и застреляли подведенными глазами. А, что б их…

Кормчий озабоченно поморгал рыжими ресницами и на всякий случай помял мне ребра. Я озверел окончательно и саданул его локтем, не глядя. Оказалось, попал куда надо. Он шумно вздохнул, издав приглушенный рык.

Тут у стола возник, сияя лысиной — маслом он ее смазывает, что ли?! — Хлуд. Его правую руку оттягивали три кувшина, а в левой он тащил стопку пустых стаканов. Близнецы мигом перехватили пойло, а кормчий умыкнул половину стаканов. Хлуд даже сразу не сообразил, почему это ему вдруг стало так легко, а когда дошло, изобразил на жирной физиономии негодование.

— Ожерелье! — возмущенно пискнул он и грозно выпятил брюхо. — Я не на твой стол нес вино!

Капитан и ухом не повел, прикрыл веки и запустил нос в стакан. Хлуд раздулся в гневе — вот-вот лопнет — и запыхтел. Тогда кормчий сломался в поясе пополам, чтобы заглянуть в буркалы кабатчика.

— О, Хлуд! Неужели твои запасы вина иссякают? — громко и горестно завопил он, перекрывая общий гам в харчевне. И рявкнул: — Не верю!

Кабатчик в сердцах плюнул, ткнул пухлым кулачком кормчего в лоб и покатился колобком за новой порцией. Кормчий с зычными стонами ухватился за лоб и рухнул задом на лавку. На другом ее конце девка, сидевшая на коленях у Братца, не знаю уж какого, с пронзительным визгом подлетела в воздух. Кормчий поставил передо мной пустой стакан и с гордостью посмотрел на меня.

— Даль, это твой первый в жизни стакан, — провозгласил он.

Тут я начал лопаться со смеху, изо всех сил стараясь не заржать в полную глотку, но все испортил Три Ножа.

— Ага, — томно протянул он. — А через годик-другой, Сова, ты ему будешь показывать, какой рукой у девки подол задирают. И проследишь по первому разу, чтобы он все выполнил правильно.

Такой подлости от баллистера я не ожидал. Ожерелье подавился вином. Он закашлялся, разевая рот, как рыба, выброшенная на берег. Палубный заколотил кулаком по спине капитана. Ожерелье прокашлялся и захохотал в полный голос, у него аж слезы на глазах выступили. Девки тоже гнусно захихикали. Я сидел, и уши мои полыхали огнем. Отсмеявшись, Ожерелье хлопнул по столу ладонью.

— Все, — сказал он. — Оставьте его в покое.

Капитан наполнил вином мой стакан, пододвинул его ко мне и подмигнул. Встретив мой нахмуренный взгляд, он пожал плечами и добродушно улыбнулся. Мне сразу стало легче дышать. Я осторожно потянулся к стакану. Остальные изо всех сил старались не смотреть в мою сторону. Я набрался духу и одним глотком осушил стакан на две трети.

— Ого! — не выдержал какой-то Братец. — Лихое начало…

Я тут же вспомнил свое обещание напиться в отместку и решил приступить к выполнению, не откладывая.

— А-а! Вот и они! — заорал кормчий у меня над ухом. От неожиданности я подскочил на лавке.

Огибая столы, к нам торопились еще две юбки, Инры среди них не было, и я про себя еще раз вознес хвалу Старцу за такое везение. Одна девка с ходу запрыгнула на колени к кормчему, вторая уселась на капитана: оба мгновенно потеряли ко мне интерес. А мне только этого и надо было. Вино теплым облаком таяло у меня в животе. Я хлебнул еще и стал ждать, когда притащат чего-нибудь перекусить. От нечего делать я вертелся, рассматривая люд, набившийся в «Барракуду». Смотря по тому, кто торчит в кабаке, можно сказать, чьи лохани ошиваются в шухской гавани. В дальнем от нас углу кто-то драл глотку и струны арфы, воображая, что поет. Я бы гусляра послушал, да что-то сегодня ни один из них в «Барракуду» не забрел. Жалко. Говорят, где-то на Рапа Баюнов Внук обретается, вот бы послушать… Но они, Баюновы Внуки, так, запросто, не поют. Уж лучше бы Ожерелье взял арфу. До гусляра ему далеко, но петь и играть он умеет. Он много чего умеет. Он ведь когда-то был капитаном в Атене, на флоте у тамошнего Деспота. Пока не съездил по роже какому-то высокородному или еще что-то вроде этого. Такие слухи ходят о нашем капитане. Знаю, что капитаном был, — это точно, а все остальное — сказки, одна красивее другой, как легенды об Исполинах. Ожерелье и сейчас капитан не чета многим, и про него много баек бродит. На Теплом Море хорошо знают его прозвище — Ожерелье, которое он получил за то, что из браслета Сына Моря, что на руке носят, сделал нечто вроде ошейника и, надев его на шею, запаял намертво. Зачем он это сделал, не знает никто… Говорят, поначалу над ним смеялись, но тот, кто смеялся, быстро за свой смех поплатился. Потом другие тоже стали так делать, но он заставил снять браслеты с шеи всех, кто осмелился на это, выпустив добрую порцию крови из наглецов. Ошейником его украшение назвать после разборок не рискнули, стали называть ожерельем, а потом и самого капитана стали так кликать. Но это было до того, как я появился на «Касатке».

Певец с глоткой раздавленной жабы распалялся все пуще и пуще. И тут я заметил, что рядом со столом, за которым истошно голосил этот припадочный, у стены, совсем неприметный, стоит небольшой бочонок, а за ним на низенькой скамеечке примостился какой-то человек в темной одежде. Бочонок был поставлен на попа, его плоское днище служило столом. Человек этот сидел откинувшись спиной на стену и потягивал из стакана. На Сына Моря он совсем не походил, и это было странно. То, что он не местный, — я понял сразу. Мне стало интересно, и я решил его «пощупать». Меня братва пестует не только за то, что я найденыш и маленький. Я — видящий, я загодя чувствую кашалота или как, например, спрут из глубины поднимается, — мне есть чем гордиться.

Перед тем как «прощупать» незнакомца, я решил выпить еще. Потянулся к ближайшему кувшину, но тот оказался пуст. Тогда я дернул за рукав кормчего, мурлыкавшего своей юбке на ухо так, что тарелки на столе дребезжали. Жаль, пустые: орава успела сожрать все до нашего прихода. Где Хлуда со жратвой носит-то? Кормчий недовольно покосился на меня. Я показал ему пустой стакан. Он громко крякнул и произнес:

— Однако. — Но все же вытянул лапищу, ухватил с противоположного конца стола кувшин за тонкое горло, не глядя нацедил мне вина, а потом снова с урчаньем воткнулся в свою красавицу.

Меня передернуло от такого зрелища. Я сделал пару глотков и почувствовал себя лучше. И напрасно: едва оторвавшись от стакана, я узрел Инру. Она с руганью отбивалась от непонравившегося ей назойливого ухажера. Под стол, что ли, залезть? С горя я докончил стаканчик и срочно наполнил его снова и выпил, а затем еще один. Говорят же, что горе вином заливать надо! Я был уверен — полегчает. И вправду полегчало — даже Инра показалась не такой занудой. А она тем временем убежала наверх, оставив обиженного детину потирать покрасневшую щеку. И мне стало вообще хорошо. Я вспомнил про странного незнакомца, но он уже куда-то исчез: скамеечка возле стены пустовала, а рядом с сиротским видом торчал бочонок, на котором осталось несколько грязных тарелок. Они меня почему-то рассмешили. Я фыркнул, и, видать, громко, потому что Ожерелье с удивлением уставился на меня. Это рассмешило меня еще больше. Чтобы как-то унять смех, я тяпнул еще стаканчик и в блаженстве привалился к спине кормчего. По всему моему телу бродили теплые волны, а голова приятно кружилась.

Когда Инра вдруг снова обнаружилась в поле зрения, мне уже было на это начхать. В голове у меня возник план мести за все ее плоские остроты, которыми она ранила мое достоинство. Я приготовился пустить его в действие, как только она в очередной раз начнет приставать, но Инра, к великому моему удивлению, даже не сделала попытки задеть меня. Она наклонилась к капитанской девке и нашептала ей что-то на ухо. Та вдруг вскинулась, соскочила с колен Ожерелья и кинулась на кухню чуть ли не бегом. Инра осклабилась ей вослед и, не медля, заняла освободившееся место. Ожерелье тут же как ни в чем не бывало облапил новую, но на этом дело не кончилось. Инра обхватила капитана за шею рукой, притянула его голову к себе поближе и, постреливая по сторонам хитрющими глазами, стала Ожерелью что-то втюхивать. Капитан сидел с довольной рожей, сиял что твое ясно солнышко, после заржал и с размаху отвесил ей шлепок по ляжке. Она вскочила на ноги и потянула его за собой. Руду проорал вослед парочке громкое напутствие, отчего харчевня взорвалась пьяным ревом.

Я сидел счастливый. Правда, план мести так и не удалось привести в исполнение, зато я ощутил потребность спрыснуть исчезновение опасности с горизонта. Я выпрямился на лавке, вернее, мне показалось, что я это сделал, — на самом же деле мне так и не удалось отлепиться от широченной поясницы кормчего. Я удивился и попытался еще раз, но с тем же результатом. Подумав, я уцепился за край стола и потянул его на себя. Стол приблизился ко мне слишком резко, и я навалился на него грудью, больно ударившись при этом. Я выругался. Кормчий повернулся ко мне и с недоумением посмотрел на меня сверху вниз. Его веснушчатое круглое лицо с полуоткрытым ртом оказалось последним, что я запомнил.

2

Вода с тихим шипеньем плескалась о борт, покрытый уже начавшей лупиться краской. Плеск воды казался мне громче грохота прибоя где-нибудь на рифах. Я, схватившись руками за голову, пытался удержать на месте свои виски, которые, как мне чудилось, стремились разбежаться в разные стороны. Неподалеку от меня на палубе бельмом на глазу торчал Сид Мачта, вахтенный. Он время от времени с озабоченным видом поглядывал в мою сторону. Во позорище-то! Оно, конечно, хорошо бы сейчас забраться куда-нибудь в темный угол и отлежаться там, но меня хватило только на то, чтобы кое-как выползти из кубрика и добраться до борта. Силуэт Сида сдвинулся с места и стал неторопливо приближаться ко мне. Уйди, молил я про себя, уйди! Но тщетно.

— Даль, а Даль? — Мачта нерешительно потоптался за моей спиной. Доски палубы легонько поскрипывали у него под сапогами. — Может, тебе… это… стаканчик винца приволочь? Полегчает.

Меня чуть не вытошнило, и вытошнило бы обязательно, если бы было чем. Пустой живот скрутило спазмом, а перед глазами запрыгали разноцветные круги. Я ухватился за борт, чтобы не полететь вниз, в грязную водицу гавани, усеянную скорлупой орехов, рыбьей чешуей и прочими помоями. Пальцы Мачты вцепились в ворот моей рубахи. Он оттянул меня от борта и поставил перед собой, придерживая за шиворот, дабы не рухнул.

— Или, может, холодной водицей на голову польем? — с участием спросил он, заглядывая мне в лицо. — Все лучше, чем так-то.

— Давай, — выдавил я из себя, с остервенением стараясь удержать свой желудок на положенном ему месте.

Сид с величайшей осторожностью, будто я мыльный пузырь и могу лопнуть в любой миг, усадил меня на палубу и прислонил к бухте каната. Он с прищуром оглядел меня и, убедившись, что помирать у него на глазах я не собираюсь, потопал за водой. Вернулся он быстро, приволок полное ведро, плеская на палубу, а вот вторую руку зачем-то прятал за спину. Мне было тошно, и я не придал этому значения. А зря… Сид присел возле меня на корточки.

— Ну, как ты? — поинтересовался он.

— Ой! — промычал я.

Он подхватил меня под мышки и перегнул через борт.

— Ну вот, — проворчал он, и холодная струя потекла мне на голову.

Прохладные струйки воды сбежали по волосам на шею, тело отозвалось сладкой дрожью озноба. Мне действительно стало легче, желудок в брюхе перестал метаться и успокоился. Я застыл, наслаждаясь мгновениями облегчения.

— Ну, а теперь… — произнес этот предатель и зажал мою голову у себя под мышкой.

Я поначалу ничего не понял, только когда Мачта воткнул мне в зубы кружку и язык почувствовал мерзкий вкус вина, сообразил, откуда ветер дует. Я забился изо всех оставшихся сил, пытаясь вырваться. Пустое… Я давился и пускал пузыри, но он меня заставил выпить все вино.

— Убью… — простонал я, глотая слезы, ручьем потекшие из глаз, когда он наконец убрал проклятую кружку.

— Тише, тише… — приговаривал Сид, однако не выпуская моей головы. Свободной рукой он гладил меня по мокрым волосам, отчего я приходил в неистовство еще больше. — Ну, перестань дергаться… Теперь и вправду должно полегчать.

Я смирился, прекратил молотить кулаками воздух и процедил:

— Ладно. Отпусти.

Мачта недоверчиво хмыкнул.

— Отпусти, говорю тебе!

Он расслабил локоть, и я полетел вниз. Стоя на четвереньках, я следил за тем, как он неторопливо удаляется с ведром в руке.

— Мачта, — позвал я.

Он обернулся.

— Не говори никому. Хорошо? — попросил я.

Мачта кивнул.

— Поклянись, — потребовал я на всякий случай.

Он махнул рукой с ведром:

— Клянусь острогой Старца, малыш. Буду немее дохлой акулы.

Я в изнеможении привалился спиной к бухте.

Светало. Последние летучие мыши черными росчерками мелькали в голубеющем небе. Они в гавани кишмя кишат, как и чайки. Далеко на горизонте наливалась алым широкая полоса между небом и морем. Сид подошел к корабельному колоколу и стал отбивать время. Ему откликнулись с других посудин, и вся гавань, как одеялом, накрылась разноголосым перезвоном.

После всех приключений меня стало клонить в сон — то ли вино сморило, то ли еще что-то. Напоследок я подумал о том, что скажет кормчий, когда проснется, и, поскрежетав зубами, провалился в дрему.

Проснулся я внезапно — словно кольнуло внутри. Я разлепил веки и еще со сна смутно разглядел нависшую надо мной фигуру. Я рывком сел и помотал головой, разгоняя пелену перед глазами. Я было решил, что это кормчий заявился по мою душу, но с громадным облегчением обнаружил перед собой капитана. Ожерелье пока ничего не знает о моем позоре, а значит, издевательства начнутся позже. Я зевнул и посмотрел на капитана.

Взгляд Ожерелья был устремлен в открытое море. Небольшой шрам на левом виске шевелился, подрагивая в такт бившейся жилке.

— Даль, как оно все прошло? — спросил он.

— Ожерелье! — запротестовал было я и запнулся: вид у капитана был странный, будто он здесь и не здесь одновременно.

— Палубного, кормчего и Три Ножа ко мне. Быстро! — приказал он.

— Слушаюсь, капитан. — Я вскочил на ноги. Меня опять замутило. Я покачнулся и ухватился за борт, проклиная в душе вчерашнюю свою дурацкую браваду.

К счастью, Ожерелье этого не видел. Он, даже не выслушав ответа, круто развернулся и пошел прочь. Наткнувшись на кусок каната, валявшийся на палубе, капитан с размаху поддал его ногой, отправив канат за борт. С Ожерельем явно было что-то не так. Вздохнув, я поплелся в кубрик.

Кормчий храпел на своей койке, выпятив подбородок и раскинув в стороны тяжелые руки с выпирающими из-под кожи буграми мышц. Однажды его пригласили принять участие в состязании, которое время от времени устраивал Хлуд в своем кабаке, дабы морская братия могла утолить буйный нрав более мирно, нежели валтузя друг друга по мордасам кулаками, а также скамейками и обломками столов. Тогда кормчий оглядел своих возможных соперников с ног до головы и спросил Хлуда, есть ли у него лом. Кабатчик удивился, но ответил, что да, имеется. Кормчий попросил принести. Хлуд сходил за ломом. Получив железяку, кормчий взвесил ее на руке, а затем на глазах у всех безо всякой натуги завязал лом тремя узлами: по узлу на каждый конец и узел посередине с имеющимися уже двумя. Изуродовав лом, он положил его на пол и предложил любому желающему вернуть предмету первоначальный вид. Желающих не нашлось, а кормчему единодушно присудили победу с правом никогда не участвовать в состязании. Хлуд, этот жмот, поначалу осатанел и потребовал возмещения убытка, но, когда кормчий тяжело вздохнул и поднял лом с полу, намереваясь запустить им в окно, быстро изменил свое отношение к происшедшему. Теперь этот лом висит у него в зале на стене как украшение, и Хлуд грозится поставить бочку самого лучшего вина тому, кто сумеет лом развязать. Без помощи магии, само собой.

Я похлопал кормчего по животу. Он сразу открыл глаза, будто и не спал вовсе, и сел на койке.

— Ожерелье зовет, — сказал я быстро, не давая ему рта раскрыть. — Тебя, Руду и Три Ножа. Срочно!

Он кивнул и принялся натягивать рубаху.

— А где палубный и Три Ножа? Знаешь? — спросил я. Кроме кормчего, в кубрике никого не было: дрыхнуть до посинения, когда «Касатка» в гавани, — это его право, а в море Йошен спит меньше всех.

— Не-а, — ответил он, зевая.

Я побежал наверх. На палубе я налетел на Руду, едва не свалив его с ног.

— Ты чего? — недовольно проворчал он и ехидно добавил: — Не протрезвел еще?

Вот зараза!

— Тебя, кормчего и Три Ножа капитан зовет, — сказал я. — Где баллистер?

Палубный не ответил. Подскочив в два прыжка к борту, он свесился с него и заревел на всю гавань:

— Улих! Три Ножа! — А потом яростно замахал. — Сейчас придет, — сообщил он мне и пояснил. — Три Ножа в Шуху собрался. К оружейникам.

На палубе появился озадаченный баллистер. За ним, как огромная тень, вперевалку шагал Крошка.

— В чем дело? — спросил Три Ножа. — Ты надсаживал глотку так, что и на вершине Рапа слышно было.

— Ожерелье зовет, — ответил палубный. — Пошли к нему.

Три Ножа пожал плечами.

— Дрон, подожди меня, — сказал он напарнику.

Крошка почесал пятерней в затылке и сел там, где стоял. Руду и Три Ножа быстро ушли. Я поразмыслил малость, что делать дальше, и поспешил на корму, где уселся под раскрытым окном капитанской каюты, — мало ли что: вдруг Ожерелью снова понадобится гонец. На «Касатке» секретов не бывает: она ведь небольшая — на носу чихнешь, с кормы отвечают.

— Наконец-то, — услышал я голос капитана.

— Зачем звал, Ожерелье? — Это Три Ножа.

— Точно. Зачем? — Это Руду рыкнул.

— Урезонь свою глотку, чудище морское. — Голос у Ожерелья какой-то странный, на обычный непохожий. — От твоего рева у меня в каюте лампа качается. — Он сделал паузу. — Так. Наши планы меняются.

Ожерелье вдруг умолк. Остальные ждали продолжения, но капитан молчал.

В каюте что-то брякнуло, а потом заговорил кормчий:

— Не тяни, капитан.

Кто-то шумно вздохнул.

— Готовьте «Касатку» к выходу в море. На рассвете уходим, — сказал Ожерелье.

— Клянусь громыхающей задницей Старца! — Изумление палубного было безмерным. — Ожерелье, ты спятил!

— Инра несколько раз пыталась затащить меня к себе в постель. Я отказывался, потому что чувствовал — это плохо кончится, — пробасил кормчий.

Три Ножа разразился громким уханьем, заменявшим ему смех. Палубный с кормчим присоединились было к нему, но Ожерелье их резко оборвал.

— Стоп, — сказал он. — Я не шучу.

Смех стих. Они переваривали услышанное.

— Тогда ты либо на самом деле спятил, либо… — подвел итог Руду после молчания. — Выкладывай, — потребовал он.

Ожерелье ничего не ответил. Они ждали.

— Не тяни, капитан. — Это опять кормчий.

— Не могу.

— Что?!

Они были не то что удивлены, они поверить такому не могли. Впрочем, и я тоже. Я сидел и слушал, затаив дыхание.

— Сказать не могу ничего, — добавил Ожерелье. — Пока.

Он сказал это так, будто все уже было делом решенным.

— Послушай, Ожерелье, мы же собирались как следует подлатать «Касатку», — по голосу палубного было слышно, как он обескуражен, — сменить изношенную оснастку. Мага нет. Лекаря потеряли… — Руду внезапно оборвал себя и взорвался: — Да что случилось-то?!

— Мага я уже нашел. И нанял. Он — маг и лекарь. Дешево, — бесцветным голосом произнес капитан.

— Ожерелье, да ты, видать, и вправду сбрендил. — Палубный аж осип, чего с ним отродясь не бывало.

В капитанской каюте повисла настороженная тишина. Потом заговорил Ожерелье:

— Вы что же… Решили, что я и впрямь того? Ах… — И тут капитан загнул такое, чего я и от кормчего ни разу не слыхивал, а он мастер не только ломы в узлы завязывать.

После такого и видящим не надо быть, чтобы понять: капитан в полном порядке. Я попытался запомнить услышанное хотя бы отчасти, но быстро врюхался, что это мне не по силам. Такое учить надо. По отдельности. И не один день.

После того как раскаты капитанского голоса отгремели, кормчий осторожно нарушил тишину:

— Тогда, может, все-таки объяснишь почему?

— Нет. Повторяю: пока нет.

— Однако, — уронил кормчий.

В беседу вмешался ровный говор баллистера:

— Ожерелье, так не годится: все уже было оговорено, полватаги по кабакам не просыхает — и тут ты резко меняешь намеченные планы да еще и темнишь при этом, как девица на выданье. Чего-чего, а такого я, например, от тебя никак не ожидал. Думаю, палубный и Сова со мной согласны.

Руду и кормчий дружно заворчали.

— Хорошо, — произнес Ожерелье. — А если я скажу, что мы можем взять хороший куш? Такой, какой еще ни разу не брали.

Из окна донеслось удивленное разноголосое кряканье, а затем снова заговорил Три Ножа.

— Хороший куш? — переспросил он. — Допустим. Тогда другой вопрос: а стоит ли этот куш подобной спешки?

— Стоит.

— Каков же тогда этот куш?

— Большой, — отрезал Ожерелье раздраженно. — Три Ножа, я сказал достаточно.

— А по-моему, нет, — парировал баллистер.

— Ладно, — в сердцах сказал Ожерелье. — Это приказ. «Касатка» к рассвету должна быть готова. Пошлите людей по шухским борделям, чтобы вся команда к ночи была на борту. С отливом уходим. Кто не желает, пусть берет свою долю и катится в тартарары. Это и вас троих касается. Ясно?

— Ого, — произнес кто-то.

Я не понял кто. Я сидел под окном, сжавшись в комок и боясь шелохнуться. Творилось что-то странное, непонятное. В каюте капитана опять воцарилась тишина.

— Э-э, Ожерелье, так тоже не годится, — неуверенно протянул кормчий. — Мы ведь ничего не понимаем.

— А я ничего не могу сказать! — рявкнул капитан.

— Хватит! — перебил его палубный. — Мы сейчас просто-напросто перегрыземся, как свора псов над костью, — и этим все кончится. Три Ножа, отстань от капитана! Лучше вспомни — мы уже раз прошляпили богатый хабар из-за того, что излишне распустили языки. Помнишь?

Я помнил. Было такое дело. Шел купец с Архипелага на Побережье, камни вез драгоценные и много еще чего. И был у нас на «Касатке» один придурок — мозгов меньше, чем у медузы. Перепил он как-то и сболтнул лишнего. А Гил Рябой, сволочь еще та, смотался из гавани по-тихому и встретил купца на десяток верст раньше, чем мы его поджидали. В результате мы остались с носом. Правда, Рябой до сих пор боится заходить на Рапа, когда наша «Касатка» там стоит, но купец нам хвостом махнул и тю-тю. Три Ножа полудурку этому чуть голову в задницу не воткнул, а Ожерелье почему-то не дал братве распотрошить недоноска — только вышвырнул с «Касатки». Но, говорят, кто-то ему и без нас кишки наружу выпустил.

Голос баллистера отвлек меня от воспоминаний.

— Руду, не путай дерьмо с гранатой, — сказал Три Ножа веско. — Тогда окно в каюте было бы закрыто, или мы бы сидели наверху у Хлуда за запертыми дверями. Ожерелье, «Касатка» принадлежит не только тебе…

Дальше я уже не услышал, потому что с палубы истошно заорали, призывая меня по имени. Я кубарем вылетел на зов, проклиная про себя неожиданную помеху. Разрази меня молнией, дело-то творится нешуточное! И Ожерелье ведет себя так, будто и впрямь умом тронулся…

Звал меня Крошка, а рядом с ним у сходен ошивался еще кто-то. Я пригляделся и чуть не растянулся в полный рост, споткнувшись от неожиданности: это был тот самый незнакомец из «Барракуды», который сидел там за перевернутым бочонком у стены. Я его сразу узнал, хотя и видел всего-то один раз, и тот мельком. Он смотрел на меня, ожидая, когда я подойду.

— Даль, чего валандаешься? — опять заорал Крошка. — Давай быстрее.

Но со мной случилось непонятное: идти-то всего ничего осталось, но ноги мои ни с того ни сего стали как деревянные. Мне казалось, что я вдруг оцепенел и иду медленно-медленно. Крик Крошки тоже звучит как издалека. А незнакомец спокойно и внимательно следит за моим приближением своими прозрачными зелеными глазами.

— Даль, отведи его к Ожерелью, — сказал Крошка.

— К капитану? Зачем? — брякнул я, а сам еще весь в наваждении.

— Ты чего это? Перегрелся на солнце? — удивился Крошка. — Это новый лекарь. Говорит, капитан вчера нанял его и велел явиться поутру на борт.

«Не лекарь он! Не лекарь!» — захотелось закричать мне. Голова как в тумане. Незнакомец будто услышал мой мысленный вопль. По его губам скользнула тень улыбки, мягкой, без насмешки, словно я только что отменно пошутил.

— Когда нанял? — переспросил я.

— Твоего ли это ума дело? — взъерепенился Крошка.

— Капитан сейчас занят. У него Руду, кормчий и Три Ножа, — буркнул я в ответ, а самого крутит, прямо не знаю, что и думать.

Незнакомец снова улыбнулся.

— Это ничего, — сказал он. — Капитан велел мне явиться прямо к нему сразу же.

Голос у него был густой и глубокий, как отдаленный раскат грома.

— А я тебе что говорю! — встрял Крошка. — Веди давай. Не препирайся. А то будешь сегодня драить всю палубу в одиночку.

Наваждение с меня схлынуло, будто и не было. Я потряс головой и вроде как очухался. Ожерелье и правда говорил о лекаре, которого он нанял. Вот он и появился, этот лекарь, только на лекаря что-то не очень смахивает, прямо скажем. Мне все это страшно не нравилось: я же видящий — меня обмануть ой как непросто. Я и попытался его «коснуться». Лучше бы я этого не делал: давешнее наваждение вновь навалилось на меня с утроенной силой. Я «отшатнулся», весь дрожа, ощетинившийся, как кот, увидевший собаку. Боялся я его. А как он идет! Ноги обуты в грубые сапоги — и хоть бы каблуком стукнул! Я аж оглянулся проверить, идет или нет. Уже перед самой дверью в капитанскую каюту меня как ожгло — вспомнил! Ожерелье же упомянул, что он и маг вдобавок! Но что я — магов не видел? На «Касатке» парочка была. А этот…

Я стукнул кулаком в дверь каюты и распахнул ее настежь. Перед глазами картина: Руду и кормчий красные, распаренные, а Ожерелье и Три Ножа, наоборот, бледные, и все четверо напружинены — все равно что четыре кобеля перед свалкой. Окно в каюте, я заметил, было уже закрыто. Они одновременно повернулись на скрип отворившейся двери.

— Капитан, лекарь явился, — объявил я и увидел, как лица всех, кроме Ожерелья, вытянулись.

Незнакомец мягко отодвинул меня рукой в сторонку, шагнул через порог и закрыл за собой дверь. Она захлопнулась перед моим носом. Я постоял перед дверью, хлопая глазами, да и пошел себе назад.

На палубе меня дожидался Крошка со шваброй и ведром. Он всучил их мне, вместо напутствия сунул под нос кулак и отправился облизывать баллисту, которую любил пуще всего на свете. Я зачерпнул забортной водицы, выплеснул ее на палубу и стал размазывать шваброй по доскам, стараясь не удаляться от кормы далеко. Ждать пришлось недолго: Три Ножа, палубный и кормчий появились на палубе. Вид у них был очумелый, даже у обычно невозмутимого баллистера зенки были круглые, что монеты. Вслед за ними показался лекарь-маг. Я со шваброй в руках совершил несколько маневров, преследующих цель оказаться поближе к ним, в пределах слышимости. Руду свистнул Сида Мачту и приказал ему разместить новенького в кубрике. Сам же палубный все время бросал на лекаря исподтишка косые взгляды. А кормчий, тот вообще старался не смотреть в сторону пришельца. Один Три Ножа в задумчивости теребил пальцами косицу.

Мачта подошел и осклабился:

— Как звать-то?

— Рий, — ответил новый лекарь.

— А прозвище?

— Нет у меня прозвища.

Мачта осклабился еще шире и хлопнул новенького по спине пятерней.

— Ну за этим дело не станет, — заржал он.

Они ушли. Кормчего, баллистера и Руду давно и след простыл. Я с остервенением тер шваброй палубу, с каждым взмахом распаляясь все больше и больше. Ну как же они все ничего не чувствуют? Может, поговорить с Ожерельем? Может, мне еще удастся повернуть все по-другому? Приняв решение, я отшвырнул швабру в сторону и бросился к капитанской каюте.

Ожерелье, сгорбившись, сидел у окна и невидящим взглядом уставился в переборку. Я закрыл за собой дверь и прижался к ней спиной. Сердце мое колотилось как бешеное. Капитан повернул голову.

— Ожерелье, — начал я, стараясь говорить ровно и не сбиться. — Он, этот новый лекарь…

— Т-с-с, — прервал меня Ожерелье, прижав палец к губам. — Я знаю все, что ты мне хочешь сказать.

— Но…

— Цыть, — цыкнул он, и я снова увидел прежнего капитана.

Ожерелье поманил пальцем меня к себе. Когда я подошел, он взял меня за плечи и заглянул мне в лицо.

— Ты ведь видящий, — сказал он. — И ты его испугался.

Заметив, как покруглели мои глаза, он усмехнулся.

— Он попросил меня поговорить с тобой, но ты пришел первый.

— Кто? — не понял я.

— Маг.

— К-какой маг?

— Ты знаешь.

Я аж задохнулся от внезапно нахлынувшей догадки.

— Он?!

— Ти-хо, — раздельно сказал Ожерелье. — Ни-ко-му. Слышишь? Никому.

Я изо всех сил закивал. Он легонько подтолкнул меня к двери.

— А теперь иди. И слышишь? Никому.

— Подожди, капитан, — удивился я. — А Сид Мачта? Он тоже видящий…

— Ему до тебя далеко, — сказал Ожерелье. — Иди.

Я сам не свой вернулся к брошенной швабре. Меня всего распирало от вопросов. Какой маг? Зачем? Откуда? Догадку, промелькнувшую у меня в капитанской каюте, я гнал прочь, не в силах ей поверить. Поглощенный своими размышлениями, я даже не заметил мачту, выросшую у меня на пути. Не Сида Мачту, а настоящую. Из глаз моих полетели искры. Много искр. Я плюхнулся задом на мокрую палубу, держась за лоб. Син Щербатый, висевший в раскорячку на вантах, покатился со смеху. Он спрыгнул на палубу и подошел ко мне.

— Даль, ты чего-то сегодня не в меру ретив, — сквозь смех сказал он, отбирая у меня швабру. — Охолони малость. — И протянул мне медяк. — Держи. Приложишь ко лбу.

Продолжая держаться за ушибленное место, я убрался за одну из баллист и оттуда принялся следить за происходящим, приложив монету к вздувшейся шишке. Корабельный колокол отбил очередной час, и на причал стали прибывать груженые фуры. Ого! Никогда еще палубный и старший баллистер не действовали так сноровисто. Они и так мужики расторопные, но тут превзошли самих себя. Голый по пояс новый маг-лекарь по имени Рий (а кто же он на самом деле?) вместе с остальными подставил спину под прибывший груз. Как он только выбрался на палубу, я впился в него взглядом, стараясь не упустить ни одного его движения. Сбросив рубаху, он таскал на плечах мешки с фуры, возле которой суетился, покрикивая, палубный. Освободившись от очередной ноши, он подошел к бадье с питьевой водой, зачерпнул ковшик и принялся пить. Две тоненькие струйки воды сбегали по подбородку на голую грудь мага. У меня тоже сразу пересохло во рту от жажды, я непроизвольно подался вперед. Он оторвался от питья, и наши взгляды встретились. Он повесил ковшик на бадью и подмигнул мне зеленым глазом.

3

— Ты мне объясни, когда это такое было, чтобы меня среди ночи снимали с девки и волокли на «Касатку», будто куль с дерьмом?

Подручный баллистера, коротышка и толстяк Фитар, которого в насмешку окрестили Скелетом, возмущенно шлепал пухлыми губами, алевшими среди дремучей поросли, что затянула его щеки до самых глаз. Выражая свое негодование, он размахивал короткими руками и то и дело подпрыгивал, чтобы хоть не разговаривать с пупком собеседника.

Баллистеры с подручными обступили Крошку, допытываясь о причинах вчерашнего переполоха. Крошка хранил невозмутимый и многозначительный вид, но рта не раскрывал и разъяснять что-либо не собирался.

— Скажут… — бурчал он. — Отвяжитесь.

Баллистеры были озадачены, да и не только они — вся братва шалела на палубе, кроме тех, кто торчал на мачте, убирая парус. Незадолго до этого зычный рев палубного выгнал ватагу из коек, наказывая собраться на палубе, а потом капитан распорядился убрать парус и лечь в дрейф. А от острова отошли всего-то ничего!

Вулкан Рапа громоздился над линией горизонта, как сахарная голова с неровно надкушенной верхушкой, поставленная на скомканный, весь в пятнах мешок. Над зубчатой вершиной вулкана облака сбились в плотную шапку, хотя над морем небо было чистым. Такая облачная шапка видна издалека, и по ней завсегда узнают о находящейся поблизости суше, даже если сам берег не виден.

Я не стал слушать дальше гомон баллистеров и отошел. Руду прохаживался с задранной головой вокруг мачты. Три Ножа на мостике что-то втолковывал капитану и кормчему. Ожерелье слушал с рассеянным видом, а кормчий чесал в затылке.

— Хватит возиться, чтобы вы так петлю на собственной шее затягивали! Клянусь зеленой бородой Старца, как же вы с мотней-то в отхожем управляетесь? Что скалитесь? Падаль и то резвее! Шевелись, акулье мясо, острога Старца вам в зад!

Палубный, закатив глаза, исполнял традиционную песнь. Когда парус убрали, он взялся за ползающих по вантам. Я три раза обшарил глазами палубу в поисках нового мага-лекаря, но того нигде не было видно.

— Капитан, готово! — проорал палубный.

— Поднимайся на мостик, — отозвался Ожерелье.

— Нет. Я и здесь побуду, — отмахнулся Руду.

Все столпились на палубе, недоумевая, в чем дело. Три Ножа привлек общее внимание, гаркнув:

— Слово капитану!

Взгляды устремились на мостик. Ожерелье крикнул:

— Господарь Зимородок!

Мы замерли. Господарь! Это надо же! Голос, прозвучавший за нашими спинами, заставил всех, как одного, круто развернуться на месте.

— Я здесь, капитан!

Братва раздалась в стороны, отступив к бортам и освободив середину палубы. Я протиснулся сквозь сгрудившихся кучей баллистеров в первый ряд, просунув башку под чей-то локоть, и раскрыл рот от изумления.

Поначалу я даже не узнал его: по палубе шел высокий человек в длинном светлом одеянии, на плечах его лежал плащ, скрепленный у шеи простой деревянной застежкой. На груди, покрытой тонким холстом белой рубахи, на витиевато плетенной цепочке висел яркий круглый медальон: семь цветов радуги, закрученные в спираль. Он двигался неспешным текучим шагом, и нечто, исходившее от него, заставляло затаивать дыхание.

— Вот тебе и Рий-лекарь… — негромко пробормотал кто-то за моей спиной.

Хотя и казалось, что маг идет неторопливым шагом прогуливающегося человека, двигался он на удивление быстро. Никто и глазом не успел моргнуть, как он очутился на свободной части палубы между капитанским мостиком и нами. Мне почудилось, что, проходя мимо меня, он на миг черкнул по моему лицу взглядом и едва заметно улыбнулся. Маг остановился и повернулся к нам, встав спиной к мостику. Все молча ждали, что он скажет. А он молчал, потом вдруг расцвел широкой улыбкой.

— Подходите ближе. Чего вы сгрудились у бортов? Мне до вас будет не докричаться, — сказал он очевидную глупость, потому как голос его был столь ровен и мощен, что палубному с его глоткой впору позавидовать.

Оробевшая братва не посмела ослушаться. Все двинулись вперед, но до определенной невидимой черты, заступать за которую не решился никто.

Маг оглянулся на мостик.

— Капитан Ожерелье, объясни же людям, в чем дело. Я тебя дополню, если понадобится, — сказал он.

Ожерелье рассеянно жевал конец зеленого платка, которым была повязана его голова. Над палубой пролетел шумный вздох. Ожерелье выплюнул изжеванный конец и выругался.

— А я и не знаю, с чего начать! — громогласно заявил он.

Такое вступление вызвало невольные смешки.

— Ожерелье! — взревел палубный, решив прийти капитану на помощь. — Лепи как есть. Там разберемся!

Капитан поскреб шею под узлом платка и набрал в грудь воздуха.

— Сыны Моря! — начал он.

Тут я понял, каким он был, когда служил во флоте.

Братва ожидала чего угодно, но только не подобного начала. Сдерживаемое напряжение прорвалось, вылившись в дикий хохот. Так ржут разве что над какой-нибудь смачной историей. Кое-кто, корчась, повалился на палубу. Руду попытался навести порядок, но куда уж тут… Маг жестом повелел палубному не вмешиваться. Руду послушался беспрекословно. Это Руду-то!.. Который и демонов заставит под свою дудку плясать! Сам маг терпеливо ждал, когда братва угомонится. Ожерелье на мостике был мрачен. Три Ножа неподвижно, как храмовая статуя, застыл рядом с ним. Ни один мускул не дрожал на лице старшего баллистера. Мне было не до смеха: один вид мага заставлял меня трястись невесть от чего, и я никак не мог понять, куда запропастился кормчий, — вроде бы только что стоял на мостике.

Постепенно хохот стал затухать. Маг выждал, пока не утихли последние смешки, а потом сделал знак капитану.

— Эй, вы! Слушайте меня! — рявкнул Ожерелье, стерев с лиц остатки ухмылок. — У нас на «Касатке» гость! Слышите? Гость! Светлый маг! Звать его Зимородок. Мы так спешно вышли в море по его просьбе. И не только его. Он просит от лица всех светлых магов. — Капитан вколачивал слова одно за другим, как гвозди в доску. — Светлые маги просят нас, Сынов Моря, об услуге, за которую они нам заплатят! Слышите? Заплатят! Щедро! Надь отвезти Зимородка туда, куда он нам укажет, а потом высадить его на берег. Я понятно объяснил?

Он умолк.

После недолгой тишины поднялся несусветный гвалт. Орал каждый, а что — разобрать было невозможно. Однако братва была поражена дальше некуда. Палубный хрипло взревел, призывая к тишине.

— Говорите кто-нибудь один! — прокричал он, перекрывая общий шум.

Вперед выпихнули Скелета, славного своим красноречием, которое он любил демонстрировать на берегу перед девками. Они к нему из-за этого липли, как осы на сладкое, либо как мухи на говно, — кому что нравится, тот то и выбирает. Скелет хоть и неказист с виду, но заговорит — и никакого зелья приворотного не надо! Ежели видишь где в кабаке столпившихся в одном месте девок, лыбу растянувших по самые уши, то в самом центре, будь уверен, сидит Скелет, сидит и заливает, раздувшись, как жаба среди тростника.

Скелет мячом выкатился, остановился, подбоченился для пущей важности и раззявил пасть.

— Ожерелье! Капитан ты нам или нет? — завопил он. — Мы тебе доверяли и доверяем! Правильно я говорю? — Он обернулся. В ответ ему одобрительно зашумели. — Светлые маги, как известно, никому зла не чинят. Можно и оказать им услугу, тем паче они за нее заплатят. Так что думать нечего: ставим парус — и вперед! Но… — он выставил короткую руку с поднятым к небу толстым пальцем, — сначала мы бы хотели узнать цену. Сколько нам заплатят светлые маги за то, что мы окажем им услугу. — Скелет снова обернулся. — Правильно я говорю?

Братва отозвалась довольным гулом. Скелет, выполнив возложенную на него задачу, бочком протиснулся назад. Он оказался рядом со мной и громко пыхтел, утирая рукавом вспотевший лоб — все остальное у него заросло волосом.

— Маг, теперь твоя очередь. Говори, — крикнул с мостика Ожерелье.

Зимородок слегка поклонился, когда взгляды вновь обратились к нему. Внезапно налетевший порыв ветра сбил его плащ на сторону. Не спеша он поправил одежду и оглядел всех нас пронзительными зелеными глазами.

— Не торопитесь, — сказал он. — Капитан сказал не все. Он и не мог сказать всего. То, чего вы не услышали, скажу вам я. А потом вы примете решение.

Хотя это было совершенно не то, что братва ожидала услышать от мага, прервать его никто не посмел. Зимородок продолжал:

— Не все так просто, как кажется. Туда, куда направляюсь я, направляются и темные маги. Они отстают от меня. Плаванье может быть легким и безопасным, но может быть всякое — судьбы людей держат в своих руках боги, а своих планов они никому не открывают. Мне надо торопиться, иначе темные маги опередят. Я бы мог ничего не рассказывать вам, но обман не в чести у светлых магов. Я бы мог лишить вас всех воли, и любую мою просьбу вы выполнили бы с радостью безо всякой платы, но такое к лицу лишь темному магу. Я предупреждаю еще раз: может быть всякое. И предлагаю вам принять решение доброй волей.

Маг замолчал, и снова заговорил Ожерелье:

— Те, кто не захочет идти вместе с магом, могут взять свою долю, сесть в шлюпку и возвращаться на Рапа. — В руках капитана блеснуло стекло. Он поднял вверх правую руку, на ладони которой стояла клепсидра. — Как только истечет последняя капля, время для раздумий кончится. Все.

Ощущение было такое, будто среди палубы взорвалась граната с горючкой, разбрызгивая в разные стороны пламя. Братва хлопала глазами и ушами — никто ничего не мог понять: Скелет вроде про плату спрашивал, а маг в ответ про судьбы и богов разливается. Ожерелье и Три Ножа спустились с мостика. Три Ножа отвел баллистеров в сторонку, а капитан встал перед нами, держа на ладони клепсидру.

— Теперь спрашивайте еще, если хотите, — сказал он.

Палубный подошел к Ожерелью и встал рядом. Три Ножа бросил несколько слов баллистерам и присоединился к Руду и капитану. Их троих обступили тесным кольцом.

Я приподнялся на цыпочках: мне хотелось узнать, что сейчас поделывает маг. Зимородок подошел к борту и, опершись на него, смотрел в море. Удовлетворив свое любопытство, я стал протискиваться вперед, на меня ворчали, но пропускали. Я успел как раз к тому моменту, когда Ожерелье, так и не дождавшись вопросов, начал сам.

— Плата светлых магов такова: пять тысяч колец золотом на долю… — Капитану не дал закончить единый вздох изумления, как ветерок, пронесшийся по палубе. Ожерелье усмехнулся. — Мы можем до конца жизни грабить купцов и не набрать даже десятой части.

— Пять тысяч… — сдавленно прошептали над моим ухом.

Я покосился и увидел выпученные глаза Скелета, в бороде которого дыркой зиял округлившийся рот.

— И это еще не все, — сказал Ожерелье.

Я снова вздохнул вместе со всеми. Куда уж больше-то?!

— Маги обещают всем полное помилование. После плавания. Все приговоры будут отменены, где бы они ни были вынесены — на Побережье или на Архипелаге. Но это только в том случае, если перестать быть Сыном Моря.

— Ожерелье, погоди-ка, — вперед протиснулся Братец. Близнецы переглянулись. — Так. Значит, мы потом можем вернуться домой? И плаха больше не грозит?

— Правильно, — подтвердил Ожерелье. — Вы оба вернетесь, и никто вас не тронет. Мало того — у вас будут до отказа набитые кошельки, и вы можете плевать в потолок до конца жизни.

— Э-э, зачем плевать? — удивилась одна из половин Братца. — Я женюсь.

Братца отпихнули в сторону, чтобы не застил. Двое уже согласны, понял я. Сердце мое стучало, как бешеное.

— Ожерелье, а это не брехня? — просипел Скелет.

За капитана ответил Три Ножа.

— Кто-нибудь когда-нибудь слыхал, чтобы светлые маги брехали? — Ровному голосу Улиха никогда не требовались лишние подтверждения. Он говорил как резал. Раз — и насмерть. — Коли все будет не столь гладко, даже накинут.

Этими словами он сразил меня наповал. И не только меня. Но Скелет не унимался, избрав себе роль глашатая:

— Слышь, капитан, маг ведь говорил, что нам в корму будут смотреть темные маги. А ну как догонят? Что делать-то будем? А если и не догонят, то после того как мы получим денежки, что с нами будет? От темных добра не жди! А кто я против мага?

Вокруг загомонили:

— Точно! Маги ведь! А мы кто?

Ожерелье устало передернул плечами.

— Господарь Зимородок, подойди сюда! — громко позвал он.

Кольцо зашевелилось и расступилось, пропуская мага. Когда оно вновь сомкнулось, то было уже не таким тесным.

— Сыны Моря опасаются темных магов, — объяснил Ожерелье. — Вдруг нагонят нас? И что после будет? Вдруг вздумают мстить?

Маг кивнул.

— Если нагонят, то они — это мое дело. Больше ничего обещать не могу. А что будет дальше? Бояться не надо: вы хоть и Сыны Моря, но магу не чета — вам они мстить не будут. — Он улыбнулся, как бы говоря, что все наши страхи — пустое. — Нам, главное, добраться туда раньше их, а потом уж темным магам нас будет не догнать при всем их желании. Да и нужда у них в погоне отпадет. Если мы отплывем прямо сейчас, то в запасе денька три есть, а мне больше и не нужно, для того чтобы сделать свое дело. Я говорил капитану.

Скелет почмокал толстыми губами и поскреб пятерней темя.

— Тогда чего мы ждем? — громогласно заявил он. — Я согласен.

— Ты — это еще не все, — отрезал Три Ножа. Он ткнул пальцем в клепсидру на ладони капитана. — Время еще есть. Кому затея не нравится — может отправляться вниз, там кормчий выдаст ему его долю. А где кормовая шлюпка, знают все.

Он поймал мой взгляд и подмигнул.

— А ты, Даль? Возвращаешься на Рапа или идешь с магом?

Вот это вопрос! Того и гляди, отправят назад, не спросивши.

— Вот еще возвращаться, — буркнул я. — Я только светлого мага увидел, надо же и на темного посмотреть.

Все тут же начали ржать, чтоб им полопаться! Что ни скажешь — вечно одно и то же.

Ожерелье унял хохот взмахом руки.

— А теперь разойдитесь, — приказал он. — И пусть каждый делает то, что считает нужным.

Сам он так и остался стоять посреди палубы, держа на ладони клепсидру и уперши взгляд в капающую воду. Когда упала последняя капля, он дал знак Руду.

Палубный радостно оскалился и взревел:

— Чего расселись, олухи? Бездельничать будете на берегу! А сейчас к парусу, пока ветер есть. По веслам соскучились, жабье отродье?

Парус «Касатки» затрепетал и взбугрился, поймав ветер. Она заскрипела и стала набирать ход.

К кормовой шлюпке не подошел никто.

4

Весь день я провел на вахте в «вороньем» гнезде на верху мачты. Обвязав глаза платком, чтобы они не слезились от слепящего блеска поверхности моря, я застыл в привычном для видящего полусне. Тонкий черный платок не мешал мне видеть, он смягчал яркость солнечных бликов, танцующих на волнах. Дважды за день конец, спущенный из гнезда на палубу, начинал дергаться. С привычной сноровкой я подтягивал наверх корзину с едой, а перекусив, отправлял назад. Несколько лепешек лежали за пазухой рубахи на всякий случай, а у ног стоял кувшин, полный воды. Ветер, выпятивший парус упругой подушкой, басовито гудел в снастях — это гудение снилось мне по ночам, когда мы стояли на берегу.

Сегодня я постоянно высовывался из гнезда и глазел вниз на палубу. Мне не давал покоя светлый маг. Всегдашний полусон видящего нисколько не мешал думать, а надо сказать, что мысли в моей башке вертелись кругом, как котенок, играющий с собственным хвостом. Сыны Моря — народ охочий до всяких россказней и небылиц, и, чего скрывать, байки травят — одна завиральнее другой, любой гусляр позавидует. А ежели моряк, к примеру, и сам к ремеслу гусляра дар имеет, то тогда держись — такого наворотит, что не скоро из ушей выбьешь наваждение. Но все эти байки в основном о боях на море, о богатой добыче, о чудищах морских ужасных да еще о любви высокородной к гордому Сыну Моря, а вот про магов среди Сынов Моря баек-то я, пожалуй, до сих пор не слыхивал. Само собой, каждая посудина стремится заполучить на борт мага: без него в море соваться можно, конечно, но с ним гораздо лучше. Только маг магу — рознь. Светлые маги! Кто о них не знает? Знают все. А видят? Я вот вижу впервые. Говорят, что на Побережье и на больших островах Архипелага их полным-полно, так много, что с магом можно запросто столкнуться на улице. Может быть, на Побережье такое и возможно, но на Рапа разгуливающих по улицам больших магов я пока не встречал. Ни светлых, ни темных. У нас на «Касатке» был один бедолага, которому в последнем бою всадили из самострела болт прямо меж глаз… Нам вообще на магов не везет: на других посудинах они по нескольку лет плавают — и хоть бы что! А у нас: одна-другая вылазка — и все, пошел на корм крабам. А кто, кроме мага, заставит уйти спрута или отгонит кашалота? Разве что удачный выстрел из баллисты. Очень удачный к тому же… Морскому змею выстрел из баллисты, пусть даже с гранатой, — все равно что щелчок карапуза трех лет от роду в лоб кормчему Сове. Зверюга только рассвирепеет дальше некуда, а после этого, можешь быть уверен, твоя душа отправится к пращурам, а тело — на дно морское или в чье-нибудь брюхо. Так нашему бедолаге тогдашнему отогнать змея было плевым делом, хотя и вкладывался он в это весь: бледнел, как пена, а по роже пот струями. Так-то! А каков же тогда по силе этот маг, Зимородок?

Я покосился через край гнезда на корму. Рядом с кормчим маг казался игрушечным. Полы его плаща хлопали на ветру. Благо все-таки ветер попутный — не надо ползти на веслах. Или ветер — это работа нашего гостя, как назвал его Ожерелье?

На вечерней зорьке меня сменил Сид Мачта, который тоже видящий. Он Мачта не потому, что длинный, росту он как раз невысокого, а потому, что с мачты не слезает, как и я. Раньше нас было трое, но третий, однажды перебрав, нарвался на ссору в кабаке. Дело кончилось дракой, и он получил в правый бок две ладони закаленной стали. Ну а с распоротой печенью мало кто жилец на этом свете. Так что мы с Мачтой отдуваемся теперь вдвоем.

Я спускался, медленно перебирая одеревеневшими после долгого сидения ногами. Сорваться я не боялся даже при сильном ветре: сколько раз уже лазил туда-сюда — и не сосчитать. На первых порах поджилки тряслись, это было, ну а сейчас руки-ноги делают все сами. Я спрыгнул на палубу и стал прохаживаться по ней, чтобы размяться. В животе бурчало — время к ужину. И, словно отвечая на мои мысли, наш кормилец застучал черпаком по дну сковородки.

— Эй, Даль, отнеси кормчему миску, — заорал Скелет, размахивая черпаком. Подручным баллистера он становился, когда начиналась заваруха. Пройдоха, отлынивая от матросских работ, избрал тепленькое местечко кашевара, но то, чем он нас потчевал, слава богам, есть было можно.

— Отстань! Не видишь, что ли? Я только что с верха, — огрызнулся я.

Скелет отстал и всучил миску с порцией кормчего другому. Я получил свою долю крутой ячменной каши с несколькими кусками солонины и уселся в сторонке, приступив к ужину.

Маленькая очередь, образовавшаяся перед Скелетом и его котлом, вдруг заволновалась.

— Мага пропустите! — возопил кто-то. — Гость все-таки!

У нас как заведено — капитан, он на мостике и в доле капитан, а кашу ему на мостик никто не таскает. Только для кормчего. Но гость у Сынов Моря — про такое и не слыхивали, вот братва и выпендривается. И делает она это не со зла, а так, ради удовольствия, — не привычны Сыны Моря к гостям.

Маг уже успел переодеться в прежнюю неброскую одежонку, в которой он впервые появился на «Касатке». Он принял миску, куда Скелет навалил каши, не жалея, с верхом, отошел на свободное местечко и принялся уплетать за обе щеки. Я время от времени косился на него так, чтобы он не заметил, но у мага глаза как будто по всему телу рассыпаны были. Уши мои загорелись, и я уткнул нос в миску. Кто-то уселся на палубу рядом со мной. Я сразу понял — это он. Покосился в очередной раз и увидел — точно он. Чего ему от меня надо? Я почувствовал, как мои щеки начинают полыхать. Эх, провалиться бы сквозь палубу до самого днища! Но маг просто продолжал есть кашу. Постепенно я успокоился, побросал в рот куски солонины и принялся выскребывать дно миски. По другую сторону от меня примостился Руду. Нижняя челюсть палубного мерно двигалась, перетирая мясо. Дернув щетинистым кадыком, Руду проглотил кус и с удовлетворением причмокнул.

— Господарь маг! — громко сказал палубный.

Головы вмиг повернулись в нашу сторону, рты прекратили жевать — все боялись упустить словечко.

— Может, ты поведаешь Сынам Моря о цели нашего плавания? Подробнее. — Руду шумно вздохнул: он не привык быть столь велеречивым. Надолго его, разумеется, не хватило. — Мне эти бакланы уже всю плешь проклевали, а к тебе подойти не решаются. Любопытствует братия, — пояснил он напоследок и замолк.

Скребя задами по палубе, братия стала подгребать поближе к магу. Я навострил уши в ожидании его ответа. Мне тоже смерть как хотелось узнать, из-за чего началась вся кутерьма.

Зимородок отставил миску.

— Хорошо. Я расскажу вам. Это ваше право — знать, куда и зачем мы плывем. А мне таить нечего… Рассказ мой будет не очень долгим, но времени ужина на него не хватит. Как поступим?

Братва загудела.

— Тихо! — прикрикнул Руду. — Как колокол пробьет, так можете собираться и развешивать уши. Вахтенным же, во! — Палубный потряс в воздухе кулаком. — Сидеть по местам и не рыпаться. Не судьба, значит. Позже услышите от остальных. Ясно?

Одобрительные вопли были ответом на краткую речь Руду. Маг, окончив трапезу, вернулся на корму. Ожерелье возле котла так и не появился. Странно начал вести себя наш капитан с тех пор, как я видел его уходящим с Инрой в хлудовском гадюшнике. Возмущенное квохтанье отвлекло мое внимание от мага, который, вытянув руку к звездам, что-то толковал кормчему. Тот внимательно его слушал, склонив к плечу голову, поросшую буйной шевелюрой: у Совы волосы были что баранья шапка. Вились они мелкими кольцами, и никакой гребень их не брал. Когда ему мешали лезшие в глаза пряди, кормчий брал нож и смахивал их начисто. По весне кормчий каждый раз, когда мы бросали якорь на Рапа, отправлялся к брадобрею и возвращался с бритой, похожей на яйцо башкой.

Я обернулся узнать, чем это так недоволен Скелет.

— Ну вот… А мне еще миски мыть и котел драить, — горестно причитал он.

От него отмахивались. Видя, что причитания не оказывают должного действия, он решил сменить тактику.

— Не подождете — пеняйте на себя! — грозно предупредил Скелет. Вот ужо накормлю я вас в следующий раз! Не обрадуетесь!

Это он хватил лишку. Баллистер Орхан встал против негодующего Скелета и смерил его взглядом.

— Чего костями разгремелся? — спросил он тоном, не предвещающим Скелету ничего хорошего. — Слыхал, что Руду сказал? Это и тебя касается. А надоело кашу варить — ступай по вантам лазить, неволить тебя никто не будет. И пузо тебе враз мешать перестанет.

Скелет, который у Орхана как раз и был подручным, в одночасье сник.

— Ну, чего сразу-то? — пошел он на попятную, пряча голову в плечи. — Мне тоже послушать охота.

— Вот бери свою дребедень, подсаживайся поближе, мой и слушай. Только не греми слишком, а то, когда с котлом возишься, рыба кверху брюхом всплывает.

Скелет остался доволен, в его черной, непроглядной бородище прорезалась полоска, означающая ухмылку.

Тут и колокол пробил. Все загомонили, обсуждая, подождать ли, когда маг сам спустится, или же послать за ним с приглашением. Решили-таки остановиться на втором.

— Даль, — окликнули меня. — Сходи к магу, позови. Скажи: ждем.

Ну конечно же, кого еще посылать, кроме меня? Я поначалу хотел отбрехаться, а потом решил извлечь хоть какую-то выгоду: пристроюсь поближе, чтобы словечка не пропустить.

— Лады, — буркнул я и поднялся на ноги.

Кормчий, завидев меня, покосился на мага и сделал страшные глаза. Ну тебя к демонам, мысленно ответил я ему. Зимородок стоял поодаль у борта и вглядывался в море. Я направился к нему, чувствуя легкий холодок внизу живота. Собрался кашлянуть или еще как-нибудь привлечь внимание мага, но этого не понадобилось. Он повернулся, и все заранее приготовленные слова застряли у меня в глотке.

— Пойдем, — сказал он. — Я уже сам хотел спускаться.

Он шагнул вперед и оказался рядом со мной, его рука поднялась и опустилась мне на плечо. Я невольно вздрогнул.

— Ты меня боишься, — произнес маг. — Почему?

Башка моя пошла кругом: я не думал, что я его боюсь, но рядом с ним мне было не по себе. Я почувствовал, что сейчас начну трястись мелкой дрожью. Он легонько подтолкнул меня.

— Пойдем, — повторил Зимородок. — Тебе не следует меня бояться.

Я шел, не чуя под собой ног. И снова мне почудилось, будто за спиной у меня никого нет: ни дыхания, ни стука подошв — ничего не было слышно. Меня вновь потянуло коснуться мага своим внутренним чутьем, но я выгнал эти мысли из головы напрочь — одного того раза хватило и за глаза и за уши.

Братва дожидалась нас на полубаке. Зимородка усадили на бухту каната. Он сел и жестом предложил мне пристроиться рядом.

— Тебе уж точно будет интересно послушать, — весело заявил он и сказал остальным: — Вы так и собираетесь стоять, пока я буду рассказывать? Вот уж незачем!

Я сел у Зимородка в ногах. Ладонь мага снова лежала на моем плече, но я почему-то уже не чувствовал себя неуютно. Наоборот, во мне зрела радостная уверенность, что мага мне действительно бояться не стоит. Уж кого-кого, а его — нет! Хорошо мне так стало, как редко бывало.

Братва смотрела на мага, раскрыв рты, как дети малые. Все разом опустились на палубу и замерли, боясь лишний раз шелохнуться. Тишину нарушил Скелет, который уронил миску. Миска громыхнула о край котла и задребезжала по палубе. Он таки приперся вместе с кухонной утварью. Скелет испуганно подхватил миску и прижал к груди. Во взглядах, брошенных на него, он прочел угрозу быть вышвырнутым за борт и состроил умоляющую рожу. От Скелета отвернулись, и он с величайшими предосторожностями продолжил мыть посуду, опасаясь громко плескать водой.

Зимородок помолчал, оглядел притихших слушателей и начал говорить:

— Хоть рассказ мой будет и не так долог, но начать мне придется издалека. — Он сделал паузу. — Всем известно, что Архипелаг громаден, и сколько в нем островов — не знает никто. Даже мы, маги, не знаем. Несколько месяцев назад на затерянном островке в западной части Архипелага некий темный маг нашел руины города Исполинов. Город почти весь затонул, но кое-что все-таки от него осталось…

От одного такого начала сердце замерло. Про Исполинов, знамо дело, все слыхали — вон гусляры о них сколько песен сложили, — а вот чтобы в их городе побывать, пусть даже в развалинах… Мне такое даже во сне не снилось.

А Зимородок тем временем продолжал:

— И этот маг нашел среди руин предмет, сотворенный в древности Исполинами. Никто никогда до него не находил ничего подобного. А предмет этот был предназначен для магии. Темный маг и его подручные перенесли находку на корабль и покинули остров, направляясь в южные пределы Архипелага. Если бы все у них сошло удачно, то у темных магов появилась бы сила, способная причинить немало бед. Однако вышло не так… Корабль темного мага не доплыл, а все, кто был на нем, погибли в одночасье. Почему? Неведомо. Известно только, что самым последним умер маг. Он прожил дольше всех, а неуправляемый корабль прибило к безлюдному острову, рядом с которым он и затонул, и маг погиб вместе с ним. Но маг этот, чувствуя, что смерть не пощадит и его, сообщил обо всем своим собратьям. Темные маги, получив весть, стали срочно снаряжать новый корабль. Светлым же магам по чистой случайности удалось проведать о находке и о том, что с ней произошло. Мы, светлые маги, не можем допустить, чтобы в руки темных попало древнее изделие Исполинов и они обрели связанное с ним могущество. Был выбран маг, который находился ближе всех к месту, где затонул корабль с находкой, и ему было велено как можно быстрее добраться до острова и отыскать изделие Исполинов. Я и есть тот маг, который выполняет приказ.

Зимородок замолчал, вроде как раздумывая о чем-то, а потом сказал:

— Вот и все.

Братва зашевелилась и разочарованно заворчала. Ну да, все-то ведь ожидали страстей разных и подольше, хоть маг и оговорился, что разговор не будет долгим, но все же… Не знаешь, что и подумать — коли для Зимородка его рассказ длинен, то как же коротко для него будет, а? Но маг уж и сам сообразил, что к чему.

— Я вижу, вы не совсем довольны моим рассказом, — сказал он. — И то правда: рассказчик из меня не очень хороший. Вполне возможно, что многое, интересное для вас, я упустил из виду. Да вы не стесняйтесь. Спрашивайте, — предложил он, улыбаясь.

Тут братва враз оробела, никто к магу с расспросами соваться не решается, а маг подначивает — ну, мол… И у меня тоже свербеж по всему телу, язык чешется — жуть, а боязно. Я не утерпел, набрался храбрости и потянул Зимородка за рукав. Маг посмотрел на меня.

— Давай, Даль, спрашивай, — подбодрил он.

Мою смелость сразу же как ветром сдуло, но назад подавать было поздно, тем паче что наши на меня так уставились, аж потянуло посмотреть: не наделала ли, часом, братва во мне дырок глазищами. Делать было нечего — вызвался веревкой, так вяжись в узлы, — и я спросил:

— А что это за штука, какую темный маг откопал? И что с ней можно делать?

Меня поддержали возгласами: «Правильно спросил! Молодец, Даль!» А Зимородок вдруг рассмеялся, беззлобно так, по-хорошему:

— Да уж спросил ты, брат! Ничего не скажешь!

Удивились мы; конечно, он объяснил, почему смеялся:

— Этой штуки пока еще в глаза не видел никто, кроме тех, кто ее нашел. И что с ней делать можно, тоже пока неизвестно.

Вот это да! Сплошной туман… Получается: идем туда, не знаем куда, ищем то, не знаем что? Я так и сказал. Зимородок залился пуще прежнего, остальные начали ему вторить. Я разозлился, маг это заметил.

— Не сердись, Даль, — сказал Зимородок. — Вообще-то ты прав, но…

Тут братву и прорвало, вопросы посыпались горохом. Зимородок сначала попытался разобраться в галдящей каше, что навалилась на него, потом выставил ладонь:

— Нет. Давайте уж по одному.

Вперед Скелета нашего еще никогда не удавалось проскочить никому, и тут он поспел первым.

— А чего это они все на корабле перемерли? — громко вопросил Скелет. Посудой он грохотал уже безо всякого стеснения.

Зимородок развел руками:

— И это неведомо: маг мало что успел сообщить.

— Вот оно как, — многозначительно покачал головой Скелет. Вид у него стал важный, как у еж-рыбы, когда она воды наглотается и иглы топорщит, — только у Скелета иглы бородища заменяла.

Братва заржала. Скелет обиделся.

— Чего регочете, жабьи дети? Ума у вас как у травленных тараканов на камбузе, — взъярился он, размахивая мокрой тряпкой, которой посуду мыл. — А ежели они все из-за этой хреновины и отдали концы? А кто ее назад с острова повезет, как не мы? Так ведь, маг? Как бы самим не того…

Когда до меня дошло, что сказал Скелет, смех выбило начисто. Да и не у меня одного. Остальные тоже враз заткнулись, будто подавились чем. Тихо стало на полубаке, тихо и неуютно. Все смотрели на мага — что он скажет? А маг смотрел на Скелета нашего, так смотрел, будто очень был им доволен, а отчего — неизвестно.

— Светел твой ум, уважаемый, — громко сказал Зимородок.

Боги! Что тут со Скелетом сталось! Запыхтел наш толстяк на всю палубу, и в краску его кинуло. Фу ты, ну ты! Братва, коли ей к Скелету лень тянуться, начала Орхана по плечам лупить — его подручный ведь. Маг подождал, пока восторги утихнут.

— Я отвечу тебе, — продолжал Зимородок. — Опасения твои не напрасны, светлые маги тоже гадали о странных смертях на корабле. Если изделие Исполинов вызвало гибель людей и темного мага, то оно может нести угрозу и нам. Но в таком случае на вашем корабле его не будет.

— А куда ж оно денется? — выкрикнул кто-то.

— Я его уничтожу, если будет такая возможность, — ответил маг.

Наступила тишина, а маг обвел всех своими зелеными глазами и легонько хлопнул ладонями по коленям:

— Не обессудьте, но мне, однако, недосуг. Пойду я. А вам напоследок вот что сказать хочу — только чтоб без обид! Вы, может быть, слыхали о том, что маги умеют мысли людские читать. Это правда. Поэтому хочу предостеречь… Изделие Исполинов стоит дорого, но не дороже жизни. Человек, который продаст его магам, получит много, но только в том случае, если доберется до них. А темные маги, думаю, вообще платить не будут — ведь они его нашли… А вот охотиться они за этим человеком будут, и, думаю, не только они.

Видимо, и впрямь в некоторых головах бродили разные мыслишки, потому как последние слова мага кое-кто слушал, старательно пряча глаза. Зимородок глубоко вздохнул, как будто проделал тяжелую работу, и встал, собираясь уйти.

— Подожди, Зимородок, — остановил его голос Ожерелья.

Я вздрогнул от неожиданности. Лицо капитана смутно белело в темноте. Он, скорее всего, незаметно подошел, когда страсти кипели вовсю. Маг остановился в ожидании. Ожерелье большим пальцем коснулся браслета, намертво запаянного у него на шее.

— Подожди, Зимородок, — повторил он. — Позволь и мне задать тебе вопрос.

— Я слушаю тебя, капитан.

— Что ты будешь делать, если не сможешь уничтожить изделие Исполинов?

Маг долго молчал, потом наконец ответил:

— Я не могу сказать этого сейчас. Что толку размышлять: если бы да кабы… Во всяком случае могу сказать однозначно: при любой грозящей вам опасности вы оставляете меня там, а сами убираетесь подобру-поздорову. Я же об этом уже говорил, капитан!

— Слыхали? — сказал Ожерелье нам. — Он собирается ухлопать себя, лишь бы эта штука не досталась темным!

Кто-то присвистнул.

— Это не игра в бирюльки, — спокойно сказал Зимородок. — На часах весов, возможно, лежит слишком много.

Я не совсем понял его, но как-то сразу уяснил себе, что так оно все и будет. И мне стало жаль Зимородка, сам не знаю почему: откуда мне знать, что там на самом деле творится?

— Ты уверен, маг, что я смогу тебя вот так просто оставить? — резко спросил Ожерелье. — Считаешь, раз пират, так и…

— И в мыслях не держу, — перебил капитана Зимородок. — Тебе, Ожерелье, больше ничего не останется делать. Магия — не твое дело.

— Ты прав, — согласился Ожерелье. Грустно как-то он это произнес. И спросил: — Сколько темных магов идут туда же, куда и мы?

Маг удивился:

— Мне странно твое любопытство, капитан, но я отвечу. Пока об этом я не знаю. Возможно, узнаю этой ночью. Двое-трое. Не думаю, чтобы их было больше. А теперь позволь мне уйти.

Перед магом расступились, он поднырнул под парус и исчез из виду. Ему смотрели вослед.

— Ожерелье, — раздался голос Скелета, — а я вот чего не понял: коли так случится, что мы оставим мага там и он там того… То нам светлые маги выплатят?..

Скелет не закончил, он отскочил от Ожерелья с вытаращенными зенками.

— Ты чего, капитан?!

Ожерелье как-то сник, круто развернулся на месте и зашагал прочь.

— А что я такого сказал? — удивился Скелет, пожимая плечами. — У него такая рожа стала, что я подумал — конец мне пришел. Что-то с Ожерельем странное творится с тех пор, как этот маг появился на «Касатке»…

Скелета никто не слушал, у всех ум за разум зашел от беседы капитана с магом. Тут появился палубный с бочонком в лапах. На него уставились, как на спрута, всплывшего под самым бортом — …тьфу-тьфу-тьфу, отведи от нас, Старец, подобное несчастье. У нас ведь какой закон: вино на борту только для раненых, пока в море — ни капли, а на берегу хоть залейся. Кто желает ходить на «Касатке», должен подчиняться этому правилу, а иначе шлепай другим курсом.

Руду выбил пробку из бочонка и зевнул.

— Ожерелье наказал: всем по стакану. — И пояснил: — Чтобы крепче спали. А то, говорит, до самого утра не угомонитесь. Кому на вахту заступать, тому не дам! — грозно крикнул он. — Опосля получите.

Вид бочонка внес заметное оживление и разгладил лишние морщины на лбах.

— Тебе налить? — спросил у меня палубный.

Я отказался.

— Тогда иди спать, — буркнул он.

Я поплелся в кубрик. Что-то мне не давало покоя, но я никак не мог понять что. Сон не шел. Я вертелся с боку на бок — и хоть бы хны. Вскоре в кубрик ввалились остальные, и шум воды, бьющейся о борт, перекрыли раскаты мощного многоголосого храпа. И тут я вспомнил: маг говорил, что этой ночью он узнает про темных. Как? Оставаться в кубрике и лежать, тараща зенки без сна, стало просто невмоготу. Я осторожно прополз под раскачивающимися койками, стараясь никого не разбудить, и выбрался из кубрика на палубу. По привычке видящего первым делом «прощупал» море, и тут меня словно ожгло: маг был на палубе, на баке. Оглядевшись, я крадучись отправился на его поиски, а сам дрейфил. Ну как он меня застукает? Скажу, по малой нужде вышел, решил я и стал красться на бак, прячась в черных тенях, отбрасываемых баллистами. Хорошо, что луна на убыль шла, месяц был тоненький — не месяц, а линия от циркуля. Я крался и молил всех богов, чтобы мне хоть на этот раз повезло. Видимо, боги меня таки услышали, потому что маг даже не обернулся. Я подобрался к нему близко, как мог, и спрятался за последней по правому борту баллистой и стал смотреть.

Зимородок сидел неподвижно спиной ко мне. И все. Я ждал и ждал, а он даже не шевелился. Довольно быстро это мне надоело, я был расстроен, разочарован и зол: зачем я ушел из кубрика и торчу на баке среди ночи, когда другие спокойненько спят себе и в ус не дуют? Я был обижен на весь белый свет: на себя, на мага, на храпящего в койке палубного. Обида была такой острой, что я еле сдерживал себя — она меня так распирала. Или сейчас разревусь, вдруг понял я, или начну костерить, как палубный, в полный рост.

…И тут я услышал! Я затаил дыхание, не понимая, откуда идут эти голоса. Один из них я узнал сразу — это голос Зимородка, другой мне был совершенно незнаком. Голоса звучали тихо, и то ли нашептывал мне кто на ухо, то ли звенели прямо у меня в башке комариным писком… Но что они говорили!

— Я прошу помочь мне с поиском демона. — Это говорил Зимородок.

— Мы ищем, — отвечал голос.

— Тогда поторопитесь. Времени мало. — Это опять Зимородок.

— Не беспокойся. — Это незнакомый.

— Может понадобиться не один… — Это снова Зимородок.

И тут-то до меня дошло. Демон! Он собирается вызвать демона! Перед глазами у меня замельтешили красные круги, и вдруг я обнаружил, что не дышу. Боги великие! Да я забыл, как дышать! Я со всхлипом втянул в легкие воздух и тут же спохватился — маг мог услышать мои вздохи. Но Зимородок продолжал оставаться недвижим. Я задышал увереннее. Что делать?! Демон! Голоса пропали, я их больше не слышал, да и не до них мне сейчас стало. Потихоньку-полегоньку я начал отползать задом, страшась ненароком загреметь чем-нибудь. Оказавшись на безопасном расстоянии от мага, я со всех ног припустил к капитанской каюте. Взлетев по ступенькам короткого трапа, я толкнул дверь и ворвался вовнутрь.

Ожерелье не спал, в каюте тускло светила притушенная лампа. Он лежал на койке, закинув руки за голову, и резко приподнялся, когда открылась дверь. Я увидел покрасневшие глаза капитана. Он раскрыл было рот, но я уже подскочил к нему и, вцепившись в край койки, прошептал:

— Ожерелье, он хочет вызвать демона!

Капитан смотрел на меня непонимающим взглядом.

— ОН ХОЧЕТ ВЫЗВАТЬ ДЕМОНА! — повторил я, изо всех сил стараясь не кричать.

— Кто? — изумленно спросил Ожерелье.

— Маг, — выдохнул я.

Ожерелье точно подбросили вверх. Он сел на койке, ухватил мой подбородок пальцами и притянул мое лицо к своему.

— Ты, парень, в своем уме? Откуда тебе-то это знать?

— Я сам слышал.

— Что?!

Я запнулся. Он слегка тряхнул меня, поняв, в чем дело.

— Не трусь. Говори.

Я рассказал все без утайки: как меня заело любопытство, как я следил за магом, как я услышал разговор мага с кем-то…

Ожерелье внимательно меня выслушал, а когда я закончил, соскочил с койки.

— Пошли, — сказал он.

— Куда? — перепугался я.

— К магу.

— З-зачем?

— Ты что же? Думаешь, нам на «Касатке» нужен демон? — недобро усмехнулся он, ухватил меня за руку и потащил за собой.

Я поплелся за ним, размышляя, отчего он мне так сразу поверил. Рад был этому и не рад одновременно.

Маг шел по палубе нам навстречу. Мы едва не столкнулись, когда Зимородок, пригибаясь, вынырнул из-под паруса. Он воззрился на капитана и меня с недоумением.

— Зимородок, — не теряя времени даром, пошел в атаку Ожерелье. — Зачем тебе нужен демон?

Маг был погружен в какие-то свои мысли.

— Демон? — переспросил он. — Демон нужен, чтобы… — Он ошарашено уставился на Ожерелье. — А откуда тебе известно про демона?

Я, как только усек Зимородка, так сразу спрятался за капитанскую спину, но Ожерелье пальцами, словно клещами, вцепился в мое плечо и вытолкнул меня вперед.

— Может быть, магия и не мое дело, но вот Даль слышал твой заговор уж не знаю с кем и слышал, что ты собираешься вызвать демона.

— Слышал?! — Зимородок впился в меня взглядом. Ожерелье порывался еще что-то сказать, но маг остановил его: — Погоди, капитан, я все объясню.

Ожерелье озадаченно умолк.

Я стоял, понурив голову, проклиная собственное любопытство. Рука мага задрала мой подбородок кверху. Он заглянул мне в лицо, и я увидел, что его зеленые глазищи смеются.

— Ты подслушал мой разговор с другим магом? — спросил он, почему-то довольно улыбаясь.

От стыда я был готов провалиться до самого дна Теплого Моря и даже глубже. Он повторил свой вопрос. Делать было нечего: я кивнул, сознаваясь. Хотя не понимаю, почему мне было стыдно? Ведь он собирался вызвать демона!

Зимородок отпустил меня и выпрямился.

— Ожерелье, я не ошибся, — сказал он. — Мальчик не видящий, он — маг. Ох и силен ты, брат… — сказал он мне.

Мое сердце ухнуло куда-то далеко-далеко, удары его стали гулкими, они, подобно грому, казалось, заполнили меня от пяток до макушки.

— Да, — кивнул Зимородок. — Никто, слышишь? Никто бы не смог подслушать моего разговора, кроме человека, у которого врожденный дар мага. И очень сильный дар. Ты не видящий, ты — маг, Даль.

В полной растерянности я оглянулся на капитана. Ожерелье как-то странно смотрел на меня, губы у него дрожали.

— Зачем тебя судьба привела на мой корабль, Зимородок? — спросил он глухим голосом.

— Возможно, ради этого мальчика, — ответил Зимородок.

5

На вершине скального утеса росла одинокая сосна. Изломанный и корявый ствол дерева был темен, а корни его, как вздувшиеся щупальца, вцепились в голый камень, с которого ветры в незапамятные времена сдули последние остатки почвы. Сосна прилепилась на самом краю утеса, чей изрытый склон круто обрывался в море. У его подножия бурлила и клокотала морская вода, высоко вверх подкидывая ошметья белой пены. Утес нависал над беснующимся морем, выставив изъязвленную непогодой грудь. В саженях ста от утеса, перекрывая подходы к нему, виднелась полоса рифов. Мутная морская вода, отсвечивающая бледной зеленью, неслась стремительными потоками в узких щелях между торчащими над поверхностью острыми вершинами, образуя водовороты. Большие и малые, они возникали внезапно: непрозрачная зелень воды вдруг закручивалась воронкой. Водовороты казались безобидными провалами на матовой глади моря, только бешеное кипение воды в глубине воронок развеивало обман. Да еще грохочущий рев моря, которое стремилось размолотить преграду в пыль, развеять ее по дну и наконец успокоиться.

Я свесился из гнезда на мачте, рискуя свалиться вниз и свернуть себе шею. Да, если я выпаду отсюда, от меня мало что останется. На всякий случай вокруг пояса у меня было намотано несколько витков крепкого линя, я его загодя приготовил и закрепил узлами, вязать которые меня обучил Руду. Палубный потратил не один день, вколачивая в меня науку затягивать всякие хитроумные петли.

«Касатка» дрейфовала саженях в полуторастах от полосы рифов на спокойной воде. Парус был убран, шли на веслах. Между рядами гребцов выхаживал палубный с продолговатым барабаном на брюхе. Ударами палочек по натянутой коже Руду задавал ритм гребле. Сейчас гребцы помаленьку табанили, чтобы «Касатку» не снесло на рифы. На баке стояли капитан и маг. Зимородок протянул руку, показывая на утес, и что-то говорил Ожерелью. Сколько бы я сейчас отдал за то, чтобы услышать его! Ожерелье, крепко уперевшись широко расставленными ногами в палубу, внимательно слушал мага. Когда Зимородок перестал говорить, тоже вытянул руку к рифам и что-то произнес. Маг закивал, соглашаясь, видимо. Ожерелье отвернулся от него и прокричал команду. До меня донеслись только маловразумительные обрывки: рев моря на рифах заглушил крик. Палубный встрепенулся. Руду раскрыл рот. «… блю…» — донеслось до меня. Наверное, «ублюдки», решил я. Руду взмахнул руками и принялся охаживать палками кожаные бока барабана. Барабан у палубного звучный, слышен был ясно, невзирая на ревущее море. Весла по левому борту продолжали табанить, по правому начали загребать. Пойдем вдоль острова по линии берега, сообразил я, значит, ищем место, где бросить якорь.

Я задом плюхнулся в гнездо и стал растирать живот: ему, надо сказать, досталось — я ведь висел на узком ребре ограждения, уцепившись за него пальцами. Сколько я так провисел? Не знаю. Часов у меня здесь нет. Брюхо саднило. Я глотнул водички из кувшина и кинул взгляд на солнце. До полудня еще далеко. Берег острова медленно проплывал стороной, снизу доносились ровный бой барабана и мерный плеск весел по воде. Не заметно для себя я полностью ушел в мысли, не дававшие мне покоя с той самой ночи, когда Зимородок в присутствии Ожерелья назвал меня магом. С тех пор я хожу как в тумане, ног под собой не чуя, на море смотрю, а волн не вижу. Братва на меня с удивлением поглядывает. Им ведь невдомек, что со мною творится, а я и рассказать не могу — мне Зимородок запретил. После того как я немного очухался, он тогда при Ожерелье взял меня за плечо и сказал:

— Пользоваться магией тебе, Даль, конечно, еще учиться и учиться, и сегодня же ты получишь свой первый урок. А будет он таков: о том, что ты узнал о самом себе, пока никому ни слова. До той поры, пока я не разрешу говорить об этом. Твой первый урок — урок молчания, сдержанности и спокойствия: эти три вещи перво-наперво усваивает каждый маг. Понял? — И когда я заплетающимся языком пробормотал «да», он добавил: — Доплывем до места, помогать мне там будешь, а как — скажу потом. О демоне тоже не проговорись, а то все перепугаются, как и ты.

Потом он отправил меня в кубрик спать, а перед этим дал лизнуть какого-то белого порошка. Порошок оказался на вкус ничего, кисленький. Спать будешь лучше, сказал. Я-то, наоборот, думал, что заснуть после всех приключений мне вряд ли удастся и придется с горем пополам досыпать в гнезде днем, но задрых я быстро и так крепко, как никогда еще, пожалуй. А с утра начались мои мучения: меня начало прямо-таки разрывать на части. И не потому, что хотелось выболтать всем на свете, что я — маг. Просто это в моей голове никак уложиться не могло. Я ведь кто? Найденыш. Меня «Касатка» в море подобрала. Три года назад это было: нашли меня в открытом море на обломке мачты, посиневшего и вцепившегося в обрывок фала мертвой хваткой. Я этого не помню. Я и имени своего настоящего не помню. Именем Даль меня нарек Ожерелье. Я это случайно узнал — проговорился один из наших не вовремя, когда я поблизости ошивался. Я, помню, тогда к Ожерелью пришел и спросил, так ли? Он подтвердил. Меня что тогда удивило? Не то, что я сирота, — ну, сирота и сирота, мало ли с кем ни случается, — а то, что мне память отшибло начисто. Я поначалу голову ломал, хотел взаправдашнее имя свое вспомнить. Не маленький ведь уже я, правда, возраста своего точно не знаю. Никто не знает. Я тогда к кормчему пристал: мол, скажи, как думаешь, сколько мне лет? Сова лоб наморщил и говорит: мол, весен двенадцать — верняк. А это значит: когда меня в море подобрали, мне около девяти было — я ж говорю, не маленький. Но имя я так и не вспомнил, не удалось. От натуги мне тогда ой как худо стало. Ожерелье меня выправил: сказал, что, после того как они меня выловили, он меня окликал разными именами. Я откликнулся на Даля. Было решено, что это и есть мое настоящее имя, и стали меня называть так. Настоящее оно или нет — сказать не могу, но после беседы с Ожерельем я подуспокоился и перестал изводить себя. А тут что выходит? Зимородок обо мне больше знает, чем я сам! Он — маг, ему все мое нутро как на ладони. А мне ведь порой сны снятся очень странные. Я о снах этих никому не говорил: ни капитану, ни кормчему. Не хотел. А Зимородку почему-то захотелось рассказать, только он с той ночи на меня даже не взглянет, будто и нет меня вовсе на «Касатке». До того дошло, что кормчий меня тихой сапой отвел в сторонку и давай выпытывать, чего это я хожу сам не свой, словно на меня ядро с баллисты уронили, того и гляди за борт свалюсь. Я, памятуя свое обещание магу молчать, отбрехивался какой-то чушью. Сова даже обиделся слегка. А мне вдруг в голову пришло, что, может быть, я в своих снах вижу то, чего наяву не помню. Кто мне на это сможет ответить? Разве что Зимородок…

Мой внутренний сторож подал сигнал тревоги: рядом с «Касаткой» появились гости, но неопасные. Я высунулся из гнезда. Люблю дельфинов.

Я насчитал восемь дельфинов, окруживших «Касатку». Они резвились у самой поверхности, кувыркаясь и выпрыгивая из воды. Один, здоровущий, с белой полосой на голубоватой шкуре, заплясал на хвосте возле самых весел. Среди морского люда о дельфинах столько россказней ходит: они и тонущих спасают, и корабли из беды выводят. Один такой рассказчик божился, что видел их город, выстроенный на дне морском, и про чудеса этого города. Мне кормчий однажды, подвыпив, толковал, что дельфины, похоже, и от меня погибель отвели: после того как «Касатка» наткнулась на обломок мачты, за который я цеплялся, дельфины повадились появляться у борта «Касатки» раз в день, и так было до тех пор, пока я в первый раз не появился на палубе. После этого они исчезли и больше не показывались. А так они нас частенько в море сопровождают.

— Да-а-аль!!!

Окрик отвлек меня от дельфинов. Я обернулся на голос. Ожерелье снизу грозил мне кулаком. Случилось-то что? Опасности нет никакой — это я почуял бы сразу. Я стал озираться. С одного борта — море чистое, с другого — лесистый берег островка, а прямо по курсу… Да проткни меня Старец своей острогой!

«Касатка» прямым ходом направлялась в узкую, вытянутую бухту с песчаными пляжами по берегам. Значит, на дне грунт — песок, и якорь не оборвем. Только вот в дальнем конце бухты я увидел лежащую на боку посудину и рассыпанные вокруг нее крохотные человеческие фигурки. Да… За подобный зевок Ожерелье меня по голове не погладит: я должен был заметить их первым — на то и торчу здесь в гнезде. Фигурки суетились на берегу, перебегали с места на место и тыкали соломинками рук в нашу сторону. Я перегнулся через край гнезда, вложил два пальца в рот и засвистел. Лучше поздно, чем никогда. Ожерелье обернулся на свист и вновь показал мне кулак. Ладно, капитан, я понял и больше зевать не буду… Я занялся судном лежавшим на берегу. Судя по обводам, суденышко было торговым, а не военным, а чье оно — я пока сказать не мог. А если это темные маги умудрились добраться сюда раньше нас? От подобной мысли мне враз стало нехорошо, но Зимородок, стоявший рядом с капитаном, обеспокоенным не казался. Но что из гнезда я разглядеть толком могу-то? Раздосадованный дальше некуда, я принялся сверлить взглядом спину мага, в общем-то не надеясь, что моя попытка разузнать что-либо увенчается успехом. Внезапно рой мыслей, колотящийся в моей башке, во мгновение ока куда-то сгинул, как звенящее комарье сдувает резким порывом ветра, а в воцарившейся тишине явственно прозвучал голос Зимородка: «Мальчишка! Не мельтеши!» Я так и сел на дно гнезда. Маг был рассержен и не скрывал этого. Сконфуженный и злой, я обозвал себя дурнем и стал пялиться на берег. Я должен был узнать об этой посудине первым!

Люди возле опрокинутого судна перестали сновать по берегу и собрались в одну кучу, несколько человек бросились к судну и потерялись из виду, скрывшись в нем. Остальные вдруг украсились яркими, слепящими бликами. Оружие. Они достали оружие. На Сынов Моря они не похожи и готовятся с нами драться. А кто мы, они поняли сразу — вон у нас какая морда на парусе намалевана, догадаться нетрудно.

С каждым ударом весел, подбадриваемых равномерными ударами в барабан, берег становился ближе. Я уже видел дырищу в борту посудины и что сама посудина — это фризружская лодья, большая, двухмачтовая. Значит, точно не Сыны Моря. Лодий у Сынов Моря не бывает: уж дюже она неповоротливая. Крепкая — это факт, но и только-то…

На берегу несколько человек волокли по песку баллисту. Нам собирались устроить горячую встречу, однако. Я засвистал так, что у самого в ушах зазвенело. Ожерелье, думаю, и без моего сигнала баллисту заметил, но пусть те, на берегу, знают, что мы тоже не спим. Палубный, будто подзадоренный свистом, зачастил по барабану, задавая гребцам темп побыстрее. Ожерелье, закрываясь от солнца, всматривался в берег. Маг с палубы исчез, парус мешал мне увидеть, куда он мог подеваться. Люди возле разбитой лодьи суетились рядом с баллистой. Смешно… Чтоб Ожерелье без нужды сунулся под выстрел баллисты? Скорее рыбы будут гулять по суше.

Ожерелье отвернулся от берега и махнул рукой. Барабан резко смолк.

— Табань! — хрипло скомандовал палубный и снова загремел палками по натянутой коже.

Весла вспенили воду, притормаживая стремящуюся вперед «Касатку». Она остановилась на расстоянии, недостижимом для снарядов корабельной баллисты.

— Весла сушить! Отдать якоря!

С шумным всплеском носовой якорь бултыхнулся в море. Волны медленно толкали «Касатку» к берегу. Якорный канат вздрогнул и натянулся, как толстая басовая струна на гуслях. Следом полетел в воду кормовой якорь. «Касатка» остановилась и закачалась на мелкой волне бухты.

Я с тоской смотрел вниз на палубу. Братва сложила весла и готовила оружие. Ждали приказа капитана, хотя и так все было ясно: спускаем шлюпки, высаживаемся и атакуем по берегу под прикрытием огня с моря. Лодью, видать, бурей отбило от каравана и выбросило на островок, а теперь все, что есть в ее трюмах, достанется нам. Матросов на лодье немного, и куда уж им против Сынов Моря, да еще с таким магом на борту. Да и в нашей ватаге дураков нет — Ожерелье знает, кого брать на «Касатку», а кого посылать подальше. Одна эта парочка — Братец — чего стоит! Не знаю толком, из-за чего они в Сыны Моря подались — молчуны оба, каких свет мало видывал, — но на мечах рубятся так, как наш Скелет языком чешет. А может, и покруче: братьям все равно, что левая рука, что правая — косят так, как я представляя себя мастером меча крапиву палкой сшибаю, когда меня не видит никто. Меня аж завидки берут! На кинжалах-то меня Три Ножа натаскивает. И драться, и метать. А меч — он тяжелый. Я пробовал. Братьев Мачта в каком-то кабаке сыскал, где они кому-то показывали, как надо на мечах рубиться. Только ученики во время урока помирали, не сходя с места. Сид тогда и приволок Братца на «Касатку», а после разговора с капитаном близнецы остались. Вообще, Ожерелье — самый отчаянный из Сынов Моря, ну и ватага капитану под стать.

А тосковал я от того, что сидеть мне в гнезде, пока братва с лодейщиками не разберется. Место здесь глубокое: всякой нечисти вроде кашалота или змея развернуться есть где — значит, торчать мне тут до тех пор, пока «Касатка» не подойдет ближе к берегу. Дело мага — отогнать опасную тварь, а не следить за ней; следить — забота видящего. Ожерелье никаких распоряжений не отдавал. На палубе было маленькое столкновение — братва ожидала приказа спустить шлюпки.

— Капитан! — крикнул кто-то. — Чего тянем?

Ожерелье не ответил, а на палубе появился Зимородок. Его встретили восторженным гулом голосов. Маг вновь переоблачился в светлое одеяние. Ожерелье отдал негромкий, неслышный мне сверху приказ, и восторженный гул сменился изумленными возгласами:

— Одну шлюпку?!

Гомон усилился, братва зашумела — оно и понятно: кто ж с таким малым отрядом решится напасть? Чистое безумие!

И вдруг как гром среди ясного неба:

— ТИХО!

Таким голосом говорят, наверное, боги или демоны. Гвалт унялся сразу, все уставились на мага, будто сам Морской Старец объявился на палубе. Зимородок сделал навстречу братве два шага, сжимая в руке невесть откуда взявшийся посох, и этот посох сиял ровным блеском. Меня мороз по коже продрал при виде такого зрелища, неудивительно, что на палубе наступила мертвая тишина, лишь плеск волн нарушал ее.

— СЛУШАЙТЕ МЕНЯ! — Голос мага прогремел над палубой. — ВАС НАНЯЛ СВЕТЛЫЙ КРУГ. ЗА ЭТО ОН ВАМ ПЛАТИТ. МЫ ПРИБЫЛИ НА МЕСТО, И С ЭТОГО МОМЕНТА ВЫ БУДЕТЕ ДЕЛАТЬ ТОЛЬКО ТО, ЧТО СКАЖУ ВАМ Я. ПОНЯТНО? СЕЙЧАС МНЕ НУЖНЫ ШЛЮПКА И ГРЕБЦЫ. Я ОТПРАВЛЯЮСЬ НА БЕРЕГ, А ВЫ БУДЕТЕ ОЖИДАТЬ ОТ МЕНЯ РАСПОРЯЖЕНИЙ.

Шлюпку спустили быстро. Руду отобрал четверых, они спрыгнули в нее и сели на весла. Зимородок легко перемахнул через борт следом. Маг поднялся в полный рост на носу, посох сверкал в его руке. Гребцы взмахнули веслами, и шлюпка направилась к берегу.

Возле лодьи тоже была сумятица: видать, раскаты Зимородкова голоса долетели и до них. Матросы сгрудились возле самой кромки воды, яростно взмахивая руками. Страсти кипели и там. На «Касатке» все же прилипли к бортам, провожая глазами удаляющуюся шлюпку. Ожерелье стоял на баке, ковыряя носком сапога палубу. К нему подошел Три Ножа. Шлюпка быстро покрыла половину расстояния, уменьшаясь на глазах.

— БРОСЬТЕ ОРУЖИЕ! Я — МАГ СВЕТА ЗИМОРОДОК. ВАМ НИЧЕГО НЕ УГРОЖАЕТ, — прогремело над берегом. Над шлюпкой сверкнул ярчайший сполох, затмевающий дневной свет.

Люди с потерпевшей крушение лодьи стали медленно отступать от воды. Блики от оголенных лезвий в их руках постепенно исчезали один за другим, пока не пропали совсем. Шлюпка пристала к берегу, гребцы выскочили из нее, ухватились за борта и вытолкнули на песок. Маг продолжал стоять на носу. Толчок должен был получиться сильным, но Зимородок даже не шелохнулся. Он покинул шлюпку и направился к матросам с разбитой лодьи. Толпа матросни заволновалась, от нее отделился человек, который пошел навстречу магу. Они остановились друг против друга: Зимородок и этот, из матросни. Стояли так довольно долго, а потом маг вернулся к шлюпке. Лодейщик же смешался со своими. Маг приблизился к гребцам. Шлюпку столкнули с песка, наши запрыгнули в нее и дружно заработали веслами, нацелив нос на «Касатку». Зимородок остался на берегу.

Я вглядывался в песчаный пляж, аж зенки чуть на лоб не повылазили, и голос мага, внезапно прозвучавший в моей голове, заставил меня вздрогнуть от испуга.

— Даль, — позвал Зимородок. Я поежился: не по себе как-то. Голос мага звучал спокойно и явственно, будто он стоял рядом. — Слушай внимательно и запоминай. Передай Ожерелью вот что: «Касатку» можно подвести к берегу — это раз. Другое: пусть посылает людей на разгрузку лодьи — ее груз теперь ваш. Третье: матросов с лодьи не трогать. Кто нарушит этот приказ, будет наказан мной. Повтори, — потребовал голос мага.

О боги, как!?

— Просто повтори в уме все, что я тебе сказал.

Я остолбенел. Оказывается, он меня слышит.

— Да, слышу, — подтвердил маг. — Повтори, что я тебе передал.

Я повиновался.

— Молодец, — похвалил Зимородок. — Теперь выполняй.

Распираемый гордостью, я поспешил без промедления: сунул пальцы в рот и засвистел. Ожерелье обернулся, задрал голову и прищурился на гнездо. Я объяснил ему знаками, что мне надо спуститься, и показал в сторону берега. Что пришло в голову капитану, не знаю, но вскоре на смену мне по вантам полез Мачта. Я дернулся было выбраться из гнезда, забыв, что привязан. Чертыхаясь, я распустил узлы на лине. Над краем гнезда появилась взлохмаченная шевелюра Мачты.

— Давай проваливай, — сказал он, болтая серьгами в ушах.

Я так торопился, что сиганул на палубу с высоты в два моих роста. Зашипев от боли в пятках, я помчался на бак. Братва выпучила на меня глаза, ничего не понимая. Ожерелье поджидал меня с мрачным видом.

— Ожерелье, у меня к тебе послание от Зимородка, — выпалил я.

Капитан моргнул, шрам у него на левом виске дернулся.

— Говори, — велел он. Три Ножа стоял рядом с каменной рожей — его ничем не проймешь.

Я зажмурился, чтобы сосредоточиться, боялся ошибиться.

— «Касатку» можно подвести поближе к берегу… послать людей для разгрузки лодьи… груз купца теперь наш… матросов трогать нельзя… — Я декламировал слова Зимородка, как виденный мною однажды бродячий гусляр нараспев читал длинную былину. А о чем была эта былина, я уже и не помню.

— Не вой! — осадил меня Ожерелье.

Я поперхнулся.

— Еще раз. И нормально! А то взвыл, как пес по покойнику, — сказал он и повернулся к Три Ножа. — Давай Руду и кормчего сюда.

Меня бросило в краску.

Когда Руду и кормчий появились, Ожерелье вкратце объяснил им, в чем дело, и потребовал от меня повторить послание Зимородка. Никто, кроме капитана, пока не знал, что я — маг, поэтому воззрились они на меня, как на невиданную доселе диковину, даже у Три Ножа всегдашняя бесстрастная маска слегка дрогнула. Я в третий раз передал послание мага.

— Руду, — сказал капитан. — Пошли кого-нибудь с лотом.

— Уже не надо, — отмахнулся палубный. — Я сунул лот Заике, когда они пошли с магом. Видишь, — показал он, — промеряют.

— А-а, — сказал Ожерелье. — Хорошо. Тогда объясни нашим ухарям что к чему, а то у меня от речей уже в глотке першит. — Капитан поморщился. — И чтоб у этих, с лодьи, ни один волос с головы не упал, понятно! Магов сердить опасно. И темных и светлых…

— Да уж… Навалилось нам на шеи, — согласился Руду.

— Ладно, — вздохнул Ожерелье. — Скажи ватаге, что груз наш без единого выстрела. Пусть порадуются…

— Ожерелье, а что маг надумал с фризружской матросней? — поинтересовался Три Ножа.

— А мне-то откуда знать? — удивился капитан и призадумался.

— Смекаешь? — Три Ножа посмотрел на остров.

— Нет, — еще больше удивился капитан.

Три Ножа наклонился ко мне.

— Даль, маг не говорил, что будет дальше с матросами лодьи?

— Нет, — ответил я.

— Похоже, я тебя понял, Три Ножа, — вдруг произнес Ожерелье.

— Во-во, — протянул баллистер.

— Даль, ты можешь спросить мага? — Ожерелье заглянул мне в лицо.

Я вспомнил о своей недавней попытке, которую предпринял в гнезде, и мне стало не по себе: вдруг он там занят и снова меня таким макаром шуганет.

— Не знаю, — запинаясь, сказал я.

— А ты попробуй, — предложил Три Ножа. — Не бойся.

Да, подумал я, хорошо говорить «не бойся»…

— Ну, — нетерпеливо подначивал меня Ожерелье.

Я вздохнул и сказал:

— Попробую.

Я зажмурился и, внутренне отчаянно сдрейфив, мысленно позвал Зимородка. «Я слушаю тебя, Даль, — зазвучал в моей голове голос мага. — В чем дело?» Обрадовавшись донельзя, я стал объяснять. Видно, трясло меня изрядно, потому как маг попросил успокоиться и не бояться. Выслушав, он ответил: «Люди с лодьи будут взяты на борт „Касатки“. Своими товарами они расплатятся за спасение. Отлично, парень, из тебя выйдет толк. Все».

Разговор окончился. Я стоял и млел, чувствуя себя таким счастливым, каким еще ни разу не был. Ожерелье сдернул меня с небес, помахав перед моим лицом ладонью:

— Эй, Даль, очнись.

Я открыл глаза. Кормчий смотрел на меня, раскрыв рот. Ну да, он ведь себя за мою няньку считает.

— Что сказал маг? — спросил Ожерелье.

Я передал ответ Зимородка.

Кормчий шумно вздохнул и огрел меня лапищей по спине.

— Да ты и взаправду маг, Даль, — сказал он с восхищением. Он мной гордился.

— Угомонись, Сова, — бросил ему Три Ножа.

— Все слышали? — произнес капитан.

— Угу, — угрюмо пробурчал палубный.

— Пять тысяч колец золотом на долю, — сказал Ожерелье. — Помните?

Я тоже вспомнил про плату светлых магов, и мне стало смешно: на пять тысяч колец можно купить десять таких лодий и еще останется, а мы бой собирались затевать.

— А теперь по местам, — приказал Ожерелье.

— Нет! — вдруг заявил Руду. Голос его повысился. — Его что, этого мага — чайка в темя клюнула? Ты посмотри на берег, Ожерелье, какая там кодла песок топчет. Никакого уговора про это не было. А темные маги? Срать я хотел на его пять тысяч! Либо он держится прежнего уговора, либо…

— Заткнись! — рявкнул Ожерелье.

Руду умолк на полуслове. Братва с палубы начала оборачиваться на бак. Ватага и так головы ломает, не зная, что и подумать, а тут еще палубный орет не своим голосом. Ожерелье вцепился в рукоять меча, чуть-чуть обнажил лезвие и с лязгом вогнал назад в ножны.

Он повернулся к ватаге и закричал:

— Братва! Лодья наша! На абордаж пошел маг. Один. Они ему сдались без единого выстрела. Матросню не трогать — они пленники мага! Ясно?

Все заревели, празднуя победу. Ожерелье продолжал надрывать глотку:

— Повторяю: матросню не трогать!

— Э, капитан! — заорал с палубы Скелет. — Что ж это маг-то? Решил выкуп в одиночку прикарманить?

— Спроси об этом у Зимородка, — ответствовал Ожерелье. — Или тебе светлые маги мало заплатили?

Скелета тут же заткнули.

Палубный, пока капитан держал речь, двигал нижней челюстью, разевая рот, как выброшенная на сушу рыба. Кровь прилила к его лицу и отхлынула, Руду побледнел до синевы.

— Ладно, Ожерелье, — процедил палубный, — ты еще мои слова попомнишь. Три Ножа, похоже, капитан спятил, как и любезный ему маг.

— Вижу, — сказал баллистер.

Молчавший до сих пор кормчий решил вмешаться:

— Общий совет собрать надо.

— Ну да, — повернулся Ожерелье. — Пока мы судить да рядить будем, тут-то темные и пожалуют к нам в гости. Мне давеча Зимородок поведал, что нам светлые маги две галеры навстречу снарядили. Идут с Побережья.

Кормчий, Руду и Три Ножа переглянулись.

— Чего же ты молчал, капитан, а? — разлепил губы Три Ножа.

— Не успел.

Палубный растерялся, а кормчий заулыбался добродушно, как бы говоря: ну вот, мол, порядок, а мы тут глотки друг дружке чуть не рвем.

— Не брешешь? — недоверчиво спросил Руду.

— Зачем мне брехать? — огрызнулся Ожерелье. — Сколько долей на твое рыло приходится, а, палубный?

— Мне жизнь дороже, — спокойно ответил Руду.

— То-то ты ею дорожишь на «Касатке»…

— Это одно дело, а темные маги — совсем другое, — отрезал палубный.

Конец спору положил Три Ножа.

— Хватит, — сказал он. — Будет вам собачиться. — И добавил: — Как знаешь, Ожерелье, но мне затея мага все равно не по нутру.

— Не только тебе, — пробурчал палубный.

— Лады, я потолкую с магом на берегу, — сказал Ожерелье. — Долго мы еще стоять будем, лясы точить?

— Э-э-ч… — Руду бросил на капитана мрачный взгляд и потопал с бака. Над палубой разнеслось: — А ну на весла, мусор забортный! Хватит бездельничать, рыбье мясо!

Разогнав гребцов по местам, палубный перегнулся через борт и, приложив ладони ко рту, заорал:

— Заика!

На шлюпке, дрейфующей в саженях двадцати от «Касатки», замахали, сигналя.

— Поднять якоря! — приказал Ожерелье.

Я стоял столбом, не зная, куда мне деваться: вахта моя кончилась досрочно.

— Даль! — окликнул меня Ожерелье. — Пойдешь на берег вместе со мной. А сейчас сгинь с глаз.

Я облизнул пересохшие губы и только сейчас понял, что умираю от жажды. Над «Касаткой» вновь раскатилась гулкая барабанная дробь, весла заскрипели в уключинах. Я уселся у мачты, где стояла бадейка с питьевой водицей. Зачерпнул ковшик и припал к нему. Осушил его целиком, даже не заметив. Я не напился, но решил, что наливаться по горло перед вылазкой тоже не стоит. На веслах затянули песню — братва радовалась неожиданной удаче. Мне петь не хотелось, я оперся затылком о шершавое дерево мачты и прикрыл веки.

Неожиданно для себя я задремал, а проснулся от толчков, которыми меня разбудил Ожерелье.

— Иди в шлюпку. Спать после будешь. — Ожерелье рывком поставил меня на ноги.

Зевая и потягиваясь, я потопал, куда велено было.

— Давай, Даль, — поторопил Орхан.

Я перегнулся через борт и соскользнул в шлюпку. Меня подхватил Нож и сразу же отпихнул в сторону, чтобы не болтался под ногами. Шлюпка покачивалась на волне и с шорохом терлась о «Касатку». Я нагнулся к воде, зачерпнул полные ладони и умылся, прогоняя остатки сна. Любопытная рыбья мелюзга, тучей крутившаяся у поверхности, шарахнулась в разные стороны, отсвечивая блестящими боками. Я отер лицо рукавом рубахи, на губах остался горько-соленый привкус морской воды.

На шлюпку стали передавать оружие: самострелы и болты к ним.

— Даль!

Я поднял голову. Надо мной нависал кормчий, сжимая в лапище мой нож вместе с поясом.

— Лови! — сказал он и швырнул мне нож.

Я перехватил его на лету, пояс обвил предплечье, царапнув пряжкой холстину рубахи.

— Спасибо, Сова, — поблагодарил я.

Кормчий махнул и исчез за бортом. Я сосчитал самострелы, сложенные на днище, — один из них предназначался мне; выбрал тот, который был полегче, и взвел. Теперь оставалось приладить тяжелый болт и отпустить тетиву. Я подтянул к себе коробку с болтами и зарядил самострел.

В шлюпке все уже были по местам, ждали только капитана. Ожерелье появился последним и занял место на корме. Он одел легкую кирасу, шлема не было, медный браслет на шее тускло отсвечивал красным. Ожерелье упер ножны меча в сапог и скомандовал:

— Пошли.

От борта оттолкнулись руками, чтобы не сломать весла. Из-за корпуса «Касатки» выскочила вторая шлюпка, ведомая Три Ножа. На ней, вставши на колено, четыре лучника держали наготове луки. Самострел, конечно же, бьет сильнее, и урону от него больше, но в меткости с луком на нем мало кто потягаться может.

— Держаться поправо и чуть назад, — приказал Ожерелье.

6

Киль шлюпки с громким шипением пробороздил мокрый песок. Я вцепился в банку, чтобы не вылететь от толчка. Вторая шлюпка подошла чуть раньше нас. Четыре лучника, положив пальцы на тетиву, ожидали, пока гребцы оттащат ее от воды. Три Ножа стоял рядом с лучниками, придерживая широкий тесак на боку. Бритая макушка баллистера не спеша покачивалась, а длинная косица на затылке шевелилась, как живая, — он осматривался. Я вылетел из шлюпки, сжимая ложе самострела запотевшими пальцами. Песок на пляже оказался раскаленным, жар чувствовался даже сквозь подошвы. Я вздернул самострел и навел его на толпу матросни с лодьи.

— Охолони, малыш, здесь все спокойно, — пробурчал Три Ножа, не оборачиваясь.

Иной раз выходки баллистера заставляют поразмыслить, а не маг ли он сам. Я подошел к Три Ножа и встал с ним рядом, он положил руку мне на плечо. Я присвистнул: матросов с лодьи было много: человек сорок-пятьдесят, не меньше. Они стояли поодаль, и их лица отнюдь не светились радостью встречи. А мне их рож и видеть было необязательно, и так чуял, что только лязгнешь ножом невпопад — и пойдет потеха с красными ручьями. За нашими спинами зашуршал песок — это Ожерелье.

— Где маг? — негромко спросил капитан. — Ну и орава…

Я принялся разглядывать лежавшую на песке лодью. Далеко их выбросило, и судну досталось: в обросшем ракушками днище зияла дырень та еще. Повезло им все-таки; сами боги их хранили: с такой дыркой не пойти ко дну — это просто чудо. Паруса в клочья, от мачт остались одни воспоминания. А ведь неплохая посудина эта лодья, крепко сработана, с первого взгляда видно.

Матросня лениво зашевелилась и раздалась в стороны, и нашим взорам предстал Зимородок, а рядом с ним долговязая, костлявая орясина с огненно-рыжей паклей вместо волос, выряженная в зеленый кафтан с золотым шитьем, с золотой гирькой, болтавшейся на длинной цепочке на брюхе. Купец. Он брел за магом, ковыряя песок носками башмаков с золочеными пряжками. Морда у него была кислая. Ну, это ясно, что радоваться ему нечему: был товар в трюмах его, стал наш. Я посматривал на расфуфыренного купца и злорадствовал.

Зимородок не торопясь шел между матросами, они расступались перед ним, как волны перед носом судна. Маг тоже был невесел, лоб его прорезала глубокая складка. Посох Зимородка оставлял в песке глубокие круглые вмятины. Маг пробежал по кирасе капитана рассеянным взглядом, и лицо его прояснилось.

— А, Ожерелье, — сказал Зимородок и покачал головой каким-то своим мыслям. — Можете разгружать разбитый корабль, матросы вам помогут, а мне с почтенным господарем Надья надо прогуляться по острову. — Маг обернулся к рыжему купчине и сделал приглашающий жест. — Пойдем, господарь Надья.

Купец повернул в нашу сторону красное, обветренное лицо с выгоревшими бровями. Фризруг. Какие проклятья он призывал на наши головы, я не знаю, но явно не желал нам долгих счастливых лет безбедной жизни. От этого взгляда у меня кровь в жилах закипела. Я посмотрел по очереди на Ожерелье и Три Ножа. Бесстрастная физиономия баллистера не выражала ничего, он только глаза слегка сощурил, а капитан на купца даже ухом не повел, будто того и не было на пляже.

— Зимородок, — позвал Ожерелье. Маг остановился. — Отойдем-ка в сторонку. Потолковать надо.

Маг криво улыбнулся краем рта.

— Я знаю все, что ты мне хочешь сказать, капитан, — сказал он. — Можете поднимать якорь и уплывать. Вам заплатят половину обещанной суммы.

Маг повернулся и пошел прочь, купчина поплелся за ним, переставляя ходули по песку. Он обернулся, поглядев на нас через плечо. Мне захотелось разрядить в него самострел.

Ожерелье смотрел вслед магу и беззвучно шевелил губами, Три Ножа безмолвствовал, а матросня пялилась на нас звериными глазами.

— Ожерелье, давай потрошить эту дырявую лохань, может, что и найдем, — пробурчал Три Ножа.

Ожерелье шумно вздохнул, будто только что пробудился от глубокого сна.

— Что? — переспросил он.

Три Ножа хмыкнул.

— Грести не будут, сам по одному за борт повыкидываю. И глоток резать не буду, акулы и так сожрут.

— Тебя не поймешь, Три Ножа: сначала ты одно долдонишь, а после другое, — сказал Ожерелье.

Баллистер звучно зевнул:

— Не надо меня понимать. Давай лучше что-нибудь делать, а то они вконец озвереют от страха.

Фризружская матросня с угрюмым видом следила за нами, тихонько переговариваясь между собой.

— Ха! — крикнул Ожерелье, хрустнув пальцами. — Братца бы сюда…

Он повернулся к фризругам и крикнул:

— Эй, вы! Слушайте! Есть среди вас тот, кто говорит по-нашему?

От тех вышел вперед плечистый малый в кольчуге.

— Я понимаю, — крикнул он.

Смешно они разговаривают, фризруги-то, как птахи чирикают.

Ожерелье почесал нос и снова закричал матросне:

— Мне вы можете не верить, но светлому магу верить должны. Сюда на двух кораблях идут темные маги. Если мы отсюда вовремя не уберемся, то жарко будет всем: и нам, и вам. Я не хочу терять времени на стычку, нам лишняя кровь тоже ни к чему. Считайте, вы нам платите за то, чтобы убраться отсюда подобру-поздорову. А чтобы вы нас не опасались почем зря, мы оставим вам оружие. С условием: из ножен не вынимать. Обещаем делать то же самое. Тот, кто нарушит это условие, после общего суда будет повешен независимо от того, кто он — Сын Моря или матрос. Согласны?

Фризруги стали совещаться. Совещались они недолго, потом толмач крикнул:

— Согласны!

Ожерелье с удовлетворением кивнул.

— Ладно, капитан, я возвращаюсь на «Касатку», — сказал Три Ножа. — С Руду надо потолковать и с остальными.

— Ага, дуй, — согласился Ожерелье. — А я с хабаром пока разберусь.

— А-а, думаешь запрячь этих отпрысков медузы? — протянул баллистер.

— От тебя, Три Ножа, ничего не утаишь, — буркнул Ожерелье.

Я разрядил самострел, сунул болт в короб, болтающийся на бедре, и отпустил натянутую тетиву. Тетива коротко хлопнула. Три Ножа свистнул своих гребцов. Они вытолкнули шлюпку на воду и поочередно попрыгали в нее. Ожерелье подтолкнул меня и сказал:

— Пошли.

Мы направились к лодье. Фризруги что-то оживленно тиликали по-своему. Когда мы приблизились к ним, они сразу замолкли и подались назад. Мы прошли мимо. Они потоптались на месте и потихоньку потянулись за нами. Судя по их рожам, уверения Зимородка о помощи с их стороны все равно что мираж над морем. Ничего, Ожерелье заставит их вкалывать как миленьких.

Обшивка борта на лодье на солнце высохла, и дерево покрылось сетью мелких трещин. Рядом с ней на песке валялось несколько свежесрубленных стволов. Понятненько… Хотели, значит, залатать пробоину и стащить лодью на воду, а там уж и мачты поставить. Да не успели, однако, — тут и мы с магом им на головы свалились.

Ожерелье только мельком заглянул в дыру и обернулся к матросне, топавшей за нами по пятам. Те враз остановились, будто натолкнулись на стену.

— Кто старший-то будет? — громко спросил Ожерелье.

Вперед выбрался все тот же плечистый в кольчуге.

— Кто ты? — поинтересовался Ожерелье.

— Кормчий я, — ответил он.

— Как звать?

— Юрьюс.

— Угу, — буркнул капитан. — Шлюпки целы?

— А то не видишь? — огрызнулся фризруг.

— Не шуми, — кратко посоветовал ему Ожерелье. — Что маг сказал, то делать и будем — нравится тебе это или нет. Снимайте шлюпки с лодьи и тащите их к воде, а потом начнете разбирать барахло.

— Ладно, — тяжело вздохнул плечистый, у него это прозвучало как «льядьнё», и яростно сплюнул себе под ноги. — Если б не маг…

— …то лежать бы вам на песке всем до единого, — ледяным голосом закончил за него Ожерелье.

Фризруг аж задохнулся. Ожерелье терпеливо ждал, пока он перестанет хватать ртом воздух. Мне стало скучно: чего это капитан с ними тетешкается? Зимородок же сказал им, что делать надо? А то стоят как стадо баранов перед воротами на бойню. Ожерелье тем временем отослал Щербатого и Гилда на лодью разведать, что и как. Мне тоже захотелось с ними, но и посмотреть, чем закончится припадок плечистого Юрьюса, я тоже был не прочь. Матросня заволновалась, когда наши стали карабкаться наверх.

— Что галдите? — рявкнул Ожерелье. — Ваших грошей нам не надо. Спускайте шлюпки!

Плечистый толмач-кормчий от злости заскрипел зубами. Он повернулся к своим и что-то проорал по-фризружски. Они медленно побрели выполнять приказание. Кормчий посмотрел им в спины, снова с ожесточением сплюнул и нехотя обратился к Ожерелью:

— Эй, ты! Как тебя звать? Не пиратом же мне тебя кликать…

— Звать меня Ожерелье, — ответил капитан. — А называть меня ты, кормчий, будешь капитаном.

Фризруг отшатнулся, побелел лицом и выкатил глаза.

— Ожерелье? — переспросил он севшим голосом.

Капитан ухмыльнулся:

— А что? Маг не говорил?

Мы довольно заржали. Знают Ожерелье на Теплом Море, тут уж никуда не денешься. Даже плата за его голову назначена отдельная. Время от времени нас пытаются ловить: то Атена снарядится, то из Тебай охоту объявляют, ну и Архипелаг от них старается не отстать. Только без толку все это — мух сапогом ловить и то проще. Плечистый толмач совсем сник. И поделом: не будешь пасть раскрывать, когда не просят.

— Тихо! — вдруг ни с того ни с сего взревел Ожерелье. — Хватит ржать! Давайте с ними. А ты, — глянул он на меня, — заберись куда-нибудь повыше, чтоб все было видать как на ладони, и смотри в оба…

Мне только этого и надо было, я уж себе и место присмотрел удобное — не впервой ведь, частенько приходится на часах сидеть. Я закинул самострел на плечо и поторопился вслед за понурыми спинами, увязая в песке чуть ли не по щиколотку. Не завидую я им: по эдакой жарыни да по песку валтохаться. Ну, ничего, если жить хотят, то побегают. Когда я прошлепал, отдуваясь, мимо них, кто-то из матросни вполголоса обложил меня за милую душу, по-нашенски, по-родному. Я от неожиданности даже споткнулся и вмиг рассвирепел — это ж надо, а? Да ежели б не Зимородок, то…

Разбитая лодья, накренившись, лежала на левом борту кормой к морю. С правого борта свисали два веревочных трапа. Я уцепился за шершавые веревки и вскарабкался по ним. В раскрытом люке трюма, свесив ноги вниз, сидел Щербатый. Увидев меня, он оскалил в улыбке гнилые зубы.

— Много? — поинтересовался я.

Он в ответ расплылся еще шире и развел руки в стороны, показывая — во сколько!

Я сжал кулак, вытянув при этом большой палец вверх, и показал ему. Щербатый довольно заухал. Ну а я полез дальше на грот, добрался до реи и уселся на нее, уперевшись в остатки мачты спиной. Прямо над моим теменем было место надлома, а остальная часть грот-мачты косо уходила вниз, воткнувшись верхушкой в песок. Они ее даже обрубить не смогли, чувствуется, что шторм, в который попала лодья, был не из слабых. Фок-мачта выглядела не лучше. И тут до меня дошло: мы же в бухте! Бухточка хоть и небольшая, но от шторма в ней укрыться можно запросто да и ломаные мачты срубить долой. Не в буре, видать, дело, а в чем-то другом. Неужто на волну напоролись?! Когда Старец трясет морские глубины, то поднимаются громадные волны, такие, что, кажется, до неба достают. Видел я однажды, как такая волна рыбацкую деревушку смыла. Хлоп — и нет! В открытом море она, волна эта, не страшна, а вот у берега — хуже не бывает. Я завертелся на месте, оглядывая пляж. Ну, так и есть! И как сразу не заметил-то! Эвона сколько водорослей по берегу валяется, а песок уже успел просохнуть, будто ничего здесь и не было.

Громкий деревянный стук внизу наряду с громкими выкриками привлекли мое внимание. Три шлюпки с лодьи тащили волоком к воде, четвертая, видать, разбилась. Я посмотрел на «Касатку». Сид должен быть сейчас в гнезде. Я встал на рею, достал из-за пазухи два платка, красный и ярко-желтый, и просигналил. Он тут же ответил. Порядок. От «Касатки» к берегу шла шлюпка. Я поискал глазами Ожерелье. Капитан стоял у раскрытого трюма, он наклонился, заглядывая вниз. Я вложил два пальца в рот и свистнул. Ожерелье поднял голову.

— Капитан! — закричал я. — С «Касатки» шлюпка идет.

— Кто в ней? — спросил он.

Я прикрылся от солнца ладонью и прищурился. Вода слепила почище солнышка. Но только два человека на «Касатке» были такого роста: кормчий да Крошка. Легкая, дырявая тучка закрыла сияющее светило. Я разглядел блик на бритой голове Три Ножа.

— Три Ножа возвращается, — крикнул я капитану. — С ним Крошка. А больше не вижу.

Ожерелье отер шею ладонью. Он так и не снял кирасы.

— Понял, — ответил он.

Я снова принялся глазеть по сторонам, и тут меня словно что-то кольнуло. Я насторожился и принялся осматривать окрестности с большим тщанием. Ничего. Но какое-то нехорошее чувство не отпускало меня. Я вернул взгляд на палубу лодьи. Неприятное ощущение усилилось. На палубе тоже вроде ничего особенного не творилось. Со мной такое происходит не впервые, и ни разу еще меня это предчувствие не обманывало. Я стал ждать.

Он появился на палубе с увесистым узелком на плече. Я сразу сообразил, кто он. Корабельный ворожей с лодьи. (Это Зимородок — маг, а все остальные для меня теперь ворожеи, и только.) Длинная рубаха из выцветшей, когда-то синей ткани топорщилась на его спине. Он вынырнул из дверцы, ведущей в кубрик, и остановился, притопывая ногой по палубе.

Я смотрел на него, и внутри у меня все клокотало. Он почувствовал мой взгляд. Я вовремя спохватился и принялся вертеть головой, будто мне, кроме как до леса на ближайших склонах, до всего остального и дела-то нет. А сам внутри себя всем богам молюсь, — только бы не заметил чего. Он ведь, может, и не чета Зимородку, но все-таки маг… Тут я вспомнил, что я тоже маг, и сразу мне полегче стало, и вспомнил, как мне раньше удавалось магов дурить, тех, которые у нас на «Касатке» бывали. После того как я припомнил те две шутки, какие я с последним отмочил, тем самым, что получил болт из самострела аккурат в переносицу, так и вообще приободрился. Этот ведь корабельный тоже небось недоучка какой-нибудь.

Капитан, будто его моя внутренняя возня затронула, вдруг вздрогнул спиной и медленно повернулся. Ворожей с лодьи топтался по палубе, прилаживая свой узел на плече. Ожерелье подозвал его к себе. У меня перехватило дыхание, но… ничего особенного не произошло. Ожерелье крикнул толмача, переговорил через него с ворожеем и отпустил его. Но нехорошее предчувствие меня не отпускало. Буду за ним следить, пообещал я себе, да и Зимородка стоит предупредить.

— Даль, — позвал меня снизу Ожерелье. — Зимородка не видать?

Я оглядел берег.

— Не-а, — отозвался я. — Не видно.

Солнышко ползло по небосводу, а я сидел и жарился на гроте. Ожерелье потрошил лодью основательно, видать, рыжий купчина не шкурами дохлых собак торгует. Может, он пряности вез? Вот было бы круто! Пряности-то на вес золота. Я смотрел на это дело сверху, обливаясь потом, а каково было в эдакое пекло таскаться, увязая в песке, с тюками на спинах? Возле лодьи в теньке выставили бочку с пресной водой, и время от времени кто-нибудь подходил к ней, чтобы вылить себе ковшик-другой в глотку и на голову. Когда бочка опустела, Ожерелье отрядил несколько человек за водой. На лодье отыскалась небольшая тележка, на которую помещалась небольшая бочка. Двое впряглись в телегу вместо волов, но этого оказалось мало из-за песка, понадобились еще двое.

Когда они приволокли первую бочку свежей родниковой воды, мне показалось, что веяние прохлады добралось и до меня на мачту. Хоть я и устроил себе нечто вроде навеса из собственной рубахи, все равно пара-другая глотков свежей родниковой водички мне бы совсем не повредила. У бочки сразу выстроилась очередь, и возня с грузом на некоторое время прервалась. Когда привезли вторую порцию из родника, первая бочка была уже высосана насухо.

А потом случился небольшой бунт. У кого-то из матросни то ли кровь носом пошла, то ли удар от жары приключился. Короче, собрались они вместе, бросили тюки таскать и стали возмущаться. Они с самого начала были недовольны происходящим, а тут повод нашелся. Страсти потихоньку начали накаляться. Я со своего места слушал маловразумительные вопли, громкие и негодующие, а сам посматривал на ворожея с лодьи, который в махании руками наряду с ором тоже был не из последних. Ожерелье сообразил, что сейчас с матросней каши не сваришь, и прекратил облегчать трюмы купца, пока не спадет зной. Несколько подуспокоившись, эти крабьи объедки с лодьи поползли прятаться в тень, отбрасываемую судном. Они устраивались там вповалку с недовольным бурчанием. Я заметил на себе пару осторожных взглядов. Ну, смотрите, смотрите… Самострел-то я снова зарядил, как только на мачту взобрался. А стрелять я из него могу: с пятидесяти шагов дощечку размером с ладонь болтом в самом центре раскалываю. Когда «Касатка» в заветном устье стоит, про которое ни одна живая душа, кроме своих, не знает, там у меня самострел самое лучшее развлечение после ножа. Натягивать тетиву на нем, правда, попотеть приходится, но я наловчился управляться с воротом так, что лучнику только самую малость в скорости уступлю.

Разгрузка была прекращена. Матросня валялась на песочке в тени, наши с Ожерельем и Три Ножа устроились на палубе и попивали себе из кувшинчика холодную родниковую водицу, а я торчал на мачте как пугало на огороде с самострелом под мышкой, постепенно стекая в собственные сапоги тонкими струйками пота. Капитан наконец-то вылез из кирасы и теперь блаженствовал. Я смотрел на него и завидовал самой черной завистью. Эх, сейчас бы в море окунуться…

Разные мысли бродили у меня в черепушке хороводом, но каким-то краешком я все время был направлен туда, где находился встревоживший меня ворожей с лодьи. Чем он мне не показался, я сам не мог понять. Сейчас я его не видел, борт лодьи укрывал его вместе с остальными фризругами от моего взгляда. Я старался не упускать из виду ничего: ни место, где прятались от жары матросы, ни наших на палубе, ни берег, ни «Касатку», ни шлюпки, черневшие на желтизне песчаного пляжа. Я сидел потный, злой, взвинченный, как на иголках. Сам не знаю почему. И не удушающий зной был тому причиной. Вдруг я поймал себя на том, что в мыслях крою нашего капитана почем зря. И за что? За то, что он вообще в это дело ввязался, в эти пять тысяч колец на долю. И крою почище, чем Три Ножа и палубный. Ох, не к добру все это… Я обмер весь и как будто в пустоту провалился. Что за чушь в башку лезет? Откуда?

Движение на краю леса, которое я уловил краем глаза, отвлекло меня от сумятицы в мыслях. Я повернулся и увидел, как меж редких деревьев, пустивших корни в песчаный грунт, мелькает человеческая фигура. Человек вышел из-за дерева и направился к лодье. Это был рыжий купчина, ушедший вместе с Зимородком. Возвращался он один, светлого мага с ним не было. Купец не торопился, он шел, часто утирая лоб рукавом темно-зеленого кафтана. Золотая цепь, поблескивая, прыгала у него на груди.

— Эй, на палубе… — просипел я и поперхнулся. Вот в глотке-то пересохло, уж и голос потерял.

Но они меня все равно услыхали. Три Ножа отвлекся от болтовни с Ожерельем и обратил на меня взгляд. Я сглотнул, пытаясь промочить горло остатками слюны. Испепели меня огонь небесный, рот мой был сух, как… уж не знаю как, но язык мой был похож на кусок неошкуренной доски.

— Купец идет, — сообщил я тем же сиплым шепотом.

Хвала баллистеру, тот сразу все понял. Он подхватил с палубы кувшин с водой и направился ко мне. Ловко, как обезьяна, взобрался по вантам и протянул сосуд к моему носу. Я махнул рукой по направлению к лесу, ухватился за кувшин и припал к горлышку. Улих посмотрел сначала на меня, после туда, куда я ему указал.

— Капитан, купец возвращается! — заорал он у меня над ухом.

— А маг? — послышался голос Ожерелья.

— Не видно, — ответил Три Ножа.

Я с жадностью пил из кувшина. Вода просачивалась из горлышка и капала на разгоряченную кожу. Я постанывал от наслаждения. Когда первая жажда была утолена, я оторвался от воды, чтобы перевести дух.

— Не лопни, — поостерег меня Три Ножа. Уцепившись одной рукой за ванты, он вытянулся стрункой и вглядывался в глубь островка, будто надеялся что-нибудь высмотреть в лесу.

Осоловев от воды, я едва пробурчал в ответ и снова принялся пить.

— Не, не видать мага, Ожерелье, — повторил он и пробормотал негромко. — Куда же он подевался-то?

Вслед за этим вопросом Три Ножа легонько ткнул меня кулаком в бок. В моем брюхе забулькала вода.

— Чего тебе? — недовольно проворчал я. В кувшине еще оставалось на донышке.

— Где маг? — спросил он.

Ну, Три Ножа… Совсем от жары обалдел: думает, коли я один раз поговорил с Зимородком, так уж должен знать и где он находится, что ли?

— А мне откуда знать? — выпучил я глаза.

Три Ножа с сомнением посмотрел на меня.

Я опять махнул рукой в сторону купца, идущего к нам:

— Он должен знать, раз вместе с Зимородком ушел.

Три Ножа покачал головой и потянул у меня кувшин.

— Эй-эй-эй, допить-то дай… — возмутился я.

Улих терпеливо ждал, пока я доцежу последние капли. Я сунул опустевший кувшин ему в лапу. Черные брови баллистера удивленно поползли вверх по лбу. Он взвесил посудину в руке и заглянул в узкое горлышко.

— Ну ты силен, брат, — сказал он. — Целый кувшин вылакал.

— А ты посиди здесь с мое, — буркнул я и устроился на рее поудобней, чтобы живот не перевешивал.

Три Ножа спустился вниз. Он кинул пустой кувшин Крошке, а сам уселся рядом с Ожерельем.

7

Сумерки, а за ними темнота в бухту пришли раньше, чем в открытом море. Небо еще светилось, и на нем стали проступать первые звезды, бледные и едва заметные. Морская вода в бухточке превратилась из синей в непроглядно-черную, а за крохотным мыском, стоящим на входе в бухту, она переливалась тяжелыми волнами расплавленного червонного золота.

Но у лодьи по-прежнему было светло, как днем. Три Ножа с Крошкой поколдовали немного с горючкой, что была на лодье для баллист (снарядился купец, однако!), и запалили несколько больших костров, расположив их с подветренной стороны, чтобы огонь ненароком не перекинулся на судно. Это их палубный подначил. Он появился на берегу с первой же порожней шлюпкой, прежде отправленной на «Касатку» груженной по самые борта. Купец, как я и подумал, вез пряности с юго-восточных островов Архипелага. Было еще кое-что, но так, белиберда по сравнению с пряностями. На песке вокруг лодьи валялись тюки и кипы, которые так и останутся гнить на острове.

Палубный, едва соскочив на берег, во всю прыть понесся к лодье и, еще толком не успев подняться на перекошенную палубу, напустился на Ожерелье. Капитан по своему обыкновению дал ему откричаться, а потом Руду принялся за разборку остального хабара. Он набрал в грудь побольше воздуха и принялся за физругов, слонявшихся вокруг лодьи, как в спячке. Обычно, если ты не занят какой-нибудь работой, то после первых трех выражений Руду ты хватаешься за живот и валишься где помягче, ибо устоять на ногах нет никакой возможности. Руду был зол — и этим все сказано. Матросня фризружская хоть и понимать-то ничего не понимала, да и повода для веселья у них не было никакого, вскоре загоготала. Рыжий купец, спрятавшийся в своей каюте после того, как сам принес и отдал Ожерелью знатный ларец, и то выглянул на шум, учиненный Руду. Как бы то ни было, а дело пошло значительно живее, правду говорят про палубного, что он и демонам зубы заговорит: матросня и не заметила, как принялась вкалывать засучив рукава. Шлюпки одна за другой уходили к «Касатке» и возвращались порожними, а Руду знай себе покрикивает, поминая богов, матросов и всякую нечисть, аж голова кругом идет.

Как только стало смеркаться, Ожерелье согнал меня с мачты. Носильщик, конечно, пока из меня никакой, но и мне досталось: бегал туда-сюда, как щенок за поноской, — то это принеси, то еще чего-нибудь. А Зимородок все никак не объявлялся. Ожерелье мрачнел лицом и обращал ко мне вопросительные взгляды. Я только плечами пожимал: мол, откуда мне знать-то, где и за каким рожном светлый маг изволит шляться. А сам я тоже беспокоился. Что же это получается? Зимородок ступил на берег и сгинул невесть где, предоставив нам самим разбираться с ошарашенными фризругами. Купец-то собрал своих после прогулки с магом, сказал им что-то, а потом засел в каюте и носа наружу не кажет. Они, матросы-то, после этого попритихли еще больше, но только Морок знает, что у них там на уме. А о маге купец не сказал ничего вразумительного. Вот и думай.

Тут меня мыслишка шальная коснулась: ларец Ожерелью купец-то отдал, но… Да только все ли это? Вон у фризруга кафтан какой — такая ткань не медный грош стоит, а всякое ведь случается: и тайники в каютах бывают.

Думка эта пришла ко мне как раз вовремя. Ожерелье перестал меня гонять, и я оказался предоставлен самому себе. Для начала я стал бочком ускользать, чтобы проверить, так ли это. Оказалось, так. Ожерелье перестал обсуждать с Три Ножа, как разместить всю эту ораву на «Касатке», и снова с озабоченным видом уставился на окрестности, выглядывая, наверное, мага. Они сидели возле пылающего костра, баллистер чертил пальцем на песке и смотрел в искры пламени, летевшие в небо целыми охапками. Я потихоньку отошел от них и нырнул в черную тень, которую отбрасывала лодья. Меня никто не хватился, и я этим был очень доволен: все были заняты, до меня никакого дела никому нет. Я решил сперва обойти вокруг лодьи. Это оказалось не так-то просто: поломанные мачты висели на остатках такелажа, с рей свисали ошметья парусов — путаница была еще та, похоже на паутину, которую сплел бы вконец ополоумевший паук. Чертыхаясь на каждом шагу, я продирался через мешанину дерева, канатов и высохших водорослей, которые начинали шуршать, едва их коснешься. Шорох мне не мешал — я ведь, надо сказать, ни от кого и не прятался, но я решил пробраться бесшумно и каждый раз после неудачного шага, когда раздавался громкий хруст, вполголоса ругался, кляня свой проигрыш. Так я добрался до кормы. Лопасть руля лодьи глубоко зарылась в песок. Я посмотрел наверх. Три окна были светлыми. Значит, купец по-прежнему в своей каюте. И охота ему сидеть там?.. В ней наверняка все вверх дном — вон как палуба лодьи перекошена. Я прикинул на глазок, как мне лезть наверх и за что при этом цепляться, благо света, сочащегося из окон, хватало. Вот сейчас и посмотрим, что купец там делает.

Несколько сшитых вместе толстенных досок, служивших рулем лодье, треснули и перекорежились. Я поставил ногу на обломок, который выперся в сторону, зацепился пальцами за ощеренный щепками край другого и собирался уже было начать подъем, как сердце мое ни с того ни с сего екнуло. Не успев даже ничего толком подумать, я юркнул под руль лодьи и затаился там, тесно прижавшись к борту судна спиной. Моя способность видящего предупредила меня раньше, чем я успел что-то понять. Ко мне кто-то приближался. Не прошло и мгновения, как я уже точно знал кто. Мало того, что он был не из наших, этот к тому же оказался тем ворожеем из фризругов. Недаром-таки я за ним следил! Несмотря на то что он до сих пор вкалывал вместе с матросней, чувствовал я, успокаиваться рано, хотя, может, он по нужде решил в сторонку отбежать. Нет, по нужде все к морю бегают. А он бежал, торопился. К морю бегают по малой нужде, соображал я, а вдруг ему приспичило: от всех передряг, которые на их головы свалились, может и понос прохватить. Клянусь громыхающей задницей, как любит говаривать палубный, в башку мою полезло невесть что.

Я увидел его, когда он выскочил из-за корпуса лодьи, и сразу понял, что не ошибся. Не в том, что это именно он, маг с лодьи (тут ошибок быть просто никакой не могло: мне хоть глаза завязывай — все равно узнаю), — а в том что он торопился, очень торопился. Не будь я видящим, попасть бы мне впросак, потому что двигался он совершенно бесшумно. Он снял сапоги и шел босиком: так и в песке меньше увязаешь, и шаг неслышен. В руке у него была зажата какая-то короткая палка. Ворожей завернул за лодью и пошел прочь от берега, держась так, чтобы корпус судна скрывал его. Я забился поглубже в свою щель между рулем и кормой. Он не заметил меня и почесал, не оборачиваясь, к лесу. Ночь была безлунная, темно. Я смотрел ему в спину и соображал, что же мне делать — бежать за ним или поднимать тревогу? А вдруг он действительно по нужде, да и уговору, чтобы матросы от берега ни на шаг, как я помню, не было: хочешь гулять — гуляй, а если мы тебя вдруг забудем ненароком, то уж не обессудь. Вот позору будет, если я взгоношу всех — и попусту. Стыда потом не оберешься, с полгода дразнить будут, не меньше. Да и отбрехаться сейчас ворожею — раз плюнуть. Приняв решение, я стащил с себя сапоги.

Он успел, пока я раздумывал, покрыть половину расстояния до леса. Он по-прежнему не оглядывался, но мне от этого легче не стало. Между нами разрыв небольшой, кругом сплошь ровный пляж. Ни камешка. И укрыться толком негде. А ежели он вдруг обернется, что тогда я делать буду? Орать как резаный, решил я, сколько успею — он ведь маг все-таки. Эх, жаль Зимородка где-то демоны носят. А вдруг он, Зимородок, в это время как раз демона и вызывает?

Так я думал уже на бегу. Согнувшись в три погибели, я мчался по песку вслед за ворожеем. Я не спускал с него взгляда: если он вдруг внезапно решит обернуться, то мне никак нельзя пропустить этого момента, чтобы камнем рухнуть на землю, авось темнота выручит.

Ворожей добрался до первых деревьев, но там он не присел за ближайшим стволом, а продолжал, не сбавляя шага, двигаться дальше. Тут до меня дошло, что я, похоже, сглупил, решив не поднимать тревогу. Ворожей замелькал среди деревьев, и мне пришлось прибавить ходу, чтобы не упустить его из виду. Песок кончился, и я бежал по мягкому мху, устилавшему землю среди деревьев, проклиная собственную глупость и безрассудство. Возвращаться и гоношить братву было уже поздно. Он удирал — это уже безо всякого сомнения. Но зачем? Скорее всего, по приказу купца спрятать что-нибудь. Островок хоть и небольшой, но не будешь же его перелопачивать весь. А может, у него и самого в загашнике что-то имелось? Спрячет, зароет — и поминай как звали. А потом его пытай не пытай — все одно, не расколется. Он ведь какой-никакой, а маг! Это купцу или матросне можно фитилей между пальцев понавтыкать и запалить или раскаленным прутом пятки поджарить, а магов надо бить сразу. Ну, а коли промахнулся, пусть тебя боги хранят. Я бежал за ним, и меж лопатками у меня тек холодный пот. Быть услышанным я не боялся: ворожей несся, не разбирая дороги, только хруст от упавших сухих ветвей стоял, да светящиеся горицветы голубыми брызгами разлетались в стороны. Но мне было все равно не по себе. Похоже, влип я крепко. Забрался я уже далече — отсюда ори до посинения, а на берегу и знать об этом не будут, одно только и утешало, что если он меня не засек до сих пор, то, значит, у него в голове и мыслишки нет о том, что за ним кто-нибудь следить может, а значит, моя башка не такая уж пропащая.

Много чего я передумал, пока бежал за ним и уворачивался на бегу от низкорастущих ветвей. Пару раз мне сучком чуть глаза не повышибало, а ворожей все не останавливался. Я уж стал прикидывать, что эдак мы и до противоположного берега острова домчимся, как вдруг он сменил бег на шаг. Я вовремя спохватился. Ночь безлунная, от горицветов толку почти никакого, я за ним на одном чутье только и шел. Когда он остановился, замер и я, притаившись за толстенным, в три обхвата, стволом, но видеть я не видел ни шиша. Ворожей был неподалеку, но что он там собирался делать, я понятия не имел. Деревья света не добавляли, к тому же он в одежде темной, в ночи плохо различимой. Я от бессилия чуть в полный голос не взвыл. Зачем, спрашивается, тогда я за ним поперся? Что я Ожерелью скажу? Погнался за ворожеем, который мне подозрительным показался, а что этот ворожей делал, я и знать не знаю, потому что темень в лесу стояла непроглядная, так, что ли? А как к нему подобраться незамеченным? Ох, дурак я, дурак…

Я помотал башкой, отгоняя прочь сумятицу, и осмотрелся. Темно оно, конечно, но ничего: я в темноте вижу не хуже кошки, а пока бежал, и глаза успели привыкнуть. Разберемся. То, что я увидел, меня мало обрадовало. Вокруг смутно чернели деревья, там и сям бледно светились горицветы — ничего такого, за что бы глаз мог зацепиться… Но покуда мне везло, я решил использовать везение до конца. Я лег ничком, то есть брюхом на мох, и пополз медленно и тихо, как слизень, стараясь не поднимать головы и обползая светящиеся горицветы. А их здесь росло навалом. Я и десятка шагов еще не отполз от дерева, как возненавидел эти цветы лютой ненавистью. Могли бы и в другом месте светиться! Они стояли на своих тонких стебельках, раскрыв слюдяные чаши небу. Немочь бледно-голубая, раздери их демоны! Я осторожно вытягивал вперед руки, будто это и не руки были, а драгоценнейшее хрупкое стекло, клал их на мох и медленно подтягивал тело. Сердце у меня колотилось бешено. Казалось, стук его раздается по всему лесу, он мне страшно мешал, в ушах просто гул стоял. Под руку мне таки попалась высохшая ветка. Треснула она, наверное, не так уж громко, но мне почудилось, что над ухом моим грянул гром небесный. Я вдохнул и забыл, как дышать, все ждал, что на плечо мое опустится рука, пальцы сожмут плечо, ну а дальше… Я лежал и слушал, как грохочет у меня в груди сердце. Нет, вроде пронесло. Я потихоньку выпустил воздух из легких и собрался было ползти дальше, но у меня ничего не вышло. Я не сразу понял, в чем дело, а когда сообразил, меня стал разбирать нервный смех. Я, когда двинуться ползком наметил, то перекинул перевязь с ножом так, чтобы он за спиной оказался, и вот лежу я теперь, свою правую руку ищу, а она у меня мертвой хваткой в рукоятку ножа вцепилась. Я разжал пальцы и вытер потную ладонь о штанину. И пополз дальше. Ползу и молюсь. Морскому Старцу молюсь, который над моряками владыка, чтоб охранил верного ему Сына Моря. Кому еще? Самому Роду, что за все жизни и судьбы в ответе. Отведи от меня Род взор смерти, я пожил еще мало, рано мне к пращурам…

И тут я увидел его. Ворожея с лодьи. У меня все молитвы из башки как помелом вымело. Он сидел на пятках прямо на мху спиной ко мне… И у него не было головы! Я раскрыл рот и вытаращил глаза, едва не заорав с перепугу. Мгновением позже я смекнул, что голова у ворожея никуда не подевалась, торчала на месте, как ей и положено, только вот свесил он ее чего-то так низко, что и не видать. Сидел он не шелохнувшись, кажется, и не дышал вовсе. Размышлять, что с ним такое творится, было недосуг, а ну как вздумается ему обернуться. Я же лежу, как ломоть мяса на тарелке. Подходи и ешь с любого края. Я позыркал глазами по сторонам. Справа от меня была крохотная полянка, сплошняком заросшая горицветами. Нет, туда я не пойду, ищите дураков в другом месте. А вот слева лежало поваленное дерево, вскинув к небу загогулины корней. Это было то, что надо. Я как краб — бочком, бочком — пополз к нему, не спуская с ворожея взгляда, а добравшись, с облегчением перевел дух. Он не обернулся, значит, не слышал. От вывороченных из земли корней смердело гнилью. Вот только расчихаться мне не хватало! Я сунулся назад, чтобы свербение в носу уменьшилось, но, однако, и ворожея из виду не терять. Теперь он был у меня как на ладони.

Ворожей продолжал сидеть в прежней позе, опустив плечи и свесив голову на грудь. Я ждал, что он будет делать дальше. Но он не делал ничего, просто сидел на одном месте. Ежели б на его месте был кто-то из наших, то я бы сказал, что он перебрал сверх меры пойла из погребка Хлуда и надо его брать под руки и лить ему на башку холодную воду ведрами, пока не протрезвеет. Но передо мной сидел не обалдевший с перепою Скелет, а маг с лодьи, у которого, клянусь своим ножом, и капли во рту не было. Что-то тут нечисто. Зачем он так сидит? Я дырявил ему спину зенками и думал, что он там может делать, и башка моя потихоньку начала гудеть от перенапряжения. Не привык я магические задачки решать — это не Ожерелье со своими уроками: к двум баллистам прибавить три баллисты, сколько всего баллист получится? Вот тут на меня и снизошло озарение. А вдруг он с кем-то болтает, как это маги могут и как это делал Зимородок на «Касатке», когда я его застукал? А ежели так, то почему тогда я ничего не слышу? Вот незадача… Наверное, я ошибаюсь, подумалось мне, но какой-то червячок внутри меня стал подтачивать, мол, нет, не ошибаешься, все именно так и происходит сейчас: он с кем-то собирается говорить, кого-то ищет, и ничего хорошего от его разговора не будет ни тебе, ни Зимородку, ни Ожерелью, ни братве… У меня прямо дыхание перехватило. Почему собирается? Почему ищет? Значит, я все-таки что-то уловил? Я вмиг превратился в одно большое ухо, но…

Вдруг мне показалось, что сидящий ворожей чуток пошевелился. Я затаил дыхание. Точно: он медленно расправил плечи, разогнул сгорбленную спину, поднял склоненную ранее голову и снова замер, но уже весь в напряжении, будто вслушиваясь во что-то, слышимое только ему одному. Так оно, видать, и было, а я не слышал ничего, кроме шума листвы на деревьях и отдаленного уханья в лесу. Червячок внутри словно взбесился и не давал мне покоя. Слышишь, говорил он, ворожей начал свой разговор, слышишь? Но я был глух. Почему? Я неистовствовал. Я же Зимородка умудрился подслушать! Я же с Зимородком разговаривал так, как умеют маги! Почему?!!!

Башку мою охватило раскаленным обручем, сам не знаю отчего. На один миг ее ожгло изнутри, будто плеснуло под череп пылающей горючкой, из глаз вперемешку со слезою посыпались искры и пропали, затем боль исчезла, как и не было ее вовсе. И я услышал. Говорили… Тихо говорили, вроде взаправду боялись, что их подслушают. Я лежал ни жив ни мертв и слушал.

— Теперь я понимаю, что ты не лжешь, — медленно произнес незнакомый голос. Жуткое все-таки ощущение — говорят непонятно где: вроде и внутри моей башки, а вроде бы и бубнят над самым ухом, стоя прямо за спиной. Но кто это говорит — сам ворожей или другой, неведомый?

— У меня нет никакого намерения лгать тебе, — раздался в ответ другой голос. Он был не менее бестелесный, чем первый. Наверное, такими вот голосами должны разговаривать души умерших. Но первый голос хуже.

— Ты можешь назвать место точно? Или собираешься служить нам маяком? — Это опять первый голос. Когда он заговорил, я весь ощетинился. Не по нутру он мне, ой не по нутру…

— Я покажу, где находится остров, — сказал второй.

Теперь все и прояснилось: второй — это голос ворожея. Только кому он собрался показывать, где остров, и как? Великие боги! Зимородок же предупреждал, что у нас на корме будут висеть темные маги! Так это он нас им продает!

— Показывай, — приказал темный маг.

Ворожей зашевелился. Рука его медленно поднялась с зажатой в ней давешней короткой палкой, которую он прихватил с собой, удирая, и вдруг палка эта развернулась в широкий лист.

— Что это? — спросил голос темного мага.

— Карта. Я взял ее у хозяина, — ответил ворожей.

— Подожди, я запомню ее, — произнес темный маг. Он помолчал недолго. — Хорошо. Все: — И спросил. — Говоришь, всего один светлый маг?

— Один. Зимородок. И пираты.

— Людишки не в счет. Ладно, возвращайся. Мы отблагодарим тебя за услугу. Будешь с нами. — Голос темного мага стал довольным дальше некуда. У, сволочь…

— Где вы? — спросил ворожей.

— Близко, — захохотал темный маг.

Я понял сразу, что разговор окончен, но голос темного мага продолжал звенеть у меня в ушах. Что теперь делать? Зимородка и нас продали с потрохами, как снулую рыбу на городском торжище в Шухе! Но, однако, мне надо сматываться отсюда побыстрее, чтобы успеть предупредить своих и даже этих, с лодьи. Вот пригрели выродка! Хорошо бы Зимородок уже вернулся, остальные могут еще и не поверить, хотя вряд ли: Ожерелье поверит, он, по-моему, после случая со светлым магом на «Касатке» поверит всему, что бы я ни рассказал.

Ворожей, подлая скотина, по-прежнему сидел спиной ко мне, то ли отдыхая, то ли еще что. Я не стал терять попусту времени и, пользуясь моментом, стал задом отползать, толком не зная еще куда, но лишь бы подальше от этого места. А там руки в ноги — и побыстрее к берегу.

— Стой! — Резкий оклик хлестнул меня и эхом отдался в голове.

Тело вдруг налилось свинцовой тяжестью, я не мог даже пальцем пошевелить, не говоря о том, чтобы продолжить передвигаться ползком. Будто кто-то придавил меня огромной ладонью, решив навечно впечатать в мох. Проклятый предатель не спеша поднялся на ноги. Лист карты в его руках зашевелился, сворачиваясь в трубку, которую я поначалу принял за палку. Мой подбородок вдавился в мох, от бессилия я скрипел зубами. Я дергался, как червяк под каблуком, но ничего не мог поделать. Он повернулся лицом ко мне и ткнул в мою сторону свернутой картой.

— Встань! — приказал он. — Иди ко мне!

Боги великие! У кого-нибудь когда-нибудь было такое, чтобы его собственные руки и ноги не повиновались хозяину, а выполняли чужие приказания? Я ничего не успел сообразить, как оказался на ногах, а затем они, ноги мои, зашагали к нему.

— Иди сюда, мальчик. Поговорим, — звал меня ворожей, похлопывая картой по бедру.

Его слова почему-то эхом отзывались у меня в башке, словно я перехватывал сначала мысли, а потом уже слышал сказанное.

«Щенок, — вдруг услышал я. — Какой любопытный. Ничего, сейчас ты у меня все забудешь».

Он этого не произносил вслух, но я услышал. Ноги мои, не слушаясь меня, топали прямо к ворожею, и я вместе с ними, разумеется. Расстояние между нами сокращалось. Страха я напрочь не испытывал, а вот злобен был так, как от себя и не ожидал. Я ненавидел ворожея самой лютой ненавистью, на которую был способен. Ненависть клокотала во мне.

«И не надейся, что забуду, — со злобой подумал я. — Я уж все силы приложу, чтобы не забыть. Скорее ты собачьего дерьма наешься».

Так я думал, глядя ему в лицо, которое приближалось ко мне с каждым шагом. А он вдруг встрепенулся, и на морде его появилось встревоженное и растерянное одновременно выражение. И тут со мной что-то произошло. Для начала в моих конечностях появилась былая легкость, а дальше я вдруг как-то по-особенному «заорал» у себя в башке. Рожа ворожея перекосилась, а невидимые путы, которыми он меня опутал, исчезли. Дальнейшее я помню с трудом. Что-то коротко просвистело в воздухе. Ворожей внезапно стал заваливаться на спину, вскинул руки к лицу. И в тот же миг мой левый глаз взорвался такой болью, что я чуть не спятил.

Очнулся я на коленях, зажимая глаз ладонями и уткнувшись теменем в мох. Боль в глазу пропала. Я поморгал для проверки, вроде как все в порядке, и посмотрел на своего врага. Ворожей валялся поодаль, его босые пятки судорожно скребли землю. Первым моим порывом было бежать, пока не поздно, но я не мог пошевелиться. Ворожей дернулся еще пару раз и затих. И вдруг я понял, что затих он надолго. Навсегда. Мне стало страшно и холодно, дрожь затрясла меня до стука зубовного. Я клацал зубьями, а сам непослушной рукой тянулся за спину к ножу. На всякий случай. Дрожащие пальцы нащупали пустые ножны. Нож-то где? Где?! Потерял?!

Что-то смутно бродило в черепе, уверяя, что нож не потерян. Я осторожно встал на подгибающиеся ноги и сразу увидел свой нож. Оказывается, за это время успела взойти луна. Темная рукоятка торчала из левой глазницы ворожея. У моего ножа есть маленькая гарда, как у меча, а на конце рукояти вырезана оскалившаяся морда льва. По ней я и узнал свой нож, гарды я не увидел: она ушла глубоко в глазницу. Ворожей стал покойником. Лезвие у ножа — ой-ой-ой — в полторы ладони кормчего: метать его всегда было удовольствием.

Дрожь и страх проходили, уступая месту новому чувству. Покойника я не боялся, тоже мне невидаль — покойник. Это ж выходит — я его уложил, так что ли? Я пытался собрать мысли в кучу и размышлять более ясно, но у меня только закружилась голова. Я закрыл глаза и подождал, пока мельтешение пройдет. Меня пробило на шумный, судорожный вздох, и после него сразу полегчало, а в мозгу засвербило: надо бежать, предупредить Ожерелье и Зимородка. И тишина, окружавшая меня, в одночасье распахнулась, будто кто мне пробки из ушей вынул. Лес закряхтел, загукал, где-то поблизости защелкала какая-то ночная тварь. Ее щелчки окончательно привели меня в чувство.

Пошатываясь, я направился к ворожею, которого спровадил в тартарары. Мне совсем не хотелось, чтобы он прихватил с собой заодно и мой нож. Я приблизился к мертвецу. Да, личико я ему подпортил. Ладно, ему уже все равно, а в преисподней и не таких принимают. Я уцепился пальцами за морду льва на рукоятке ножа и потянул. Лезвие засело крепко, голова покойника приподнялась. Я не ожидал подобного и разжал хватку, голова тюкнулась о землю и застыла. Я разозлился. Еще чего не хватало — без ножа уходить! Крови из раны вытекло совсем немного: маленькое пятнышко потемневшего мха возле левого уха да черная струйка, сбегающая по виску. Моя тень легла на осунувшееся лицо трупа. От неожиданности я отшатнулся, а потом сообразил, в чем дело. Демоны, луна-то на небо вскарабкалась! Вон и тени от деревьев вокруг залегли, и горицветы побледнели. Говорят, маги умеют оживлять мертвецов, распалял я себя, но тут же постарался урезонить не в меру разыгравшиеся страхи. Мертвецов, может быть, и могут, а себя вряд ли. Я ухватил рукоятку покрепче, поставил пятку на лоб покойнику — меня аж передернуло, нет, не от страха, просто я его так ненавидел — и силой дернул за нож. Лезвие вышло с противным хлюпаньем, с него на мою босую ступню упала тяжелая темная капля. Я отдернул ногу. Лезвие ножа из-за налипшей крови казалось черным, я вытер его о линялую рубаху ворожея, все равно на гарде осталось много крови, и надо будет тщательно почистить нож. А ноги уже тянули меня прочь от трупа. Карта, вспомнил я, надо взять карту. Ежели он ее стянул, это будет лишним доказательством. И нам она тоже пригодится: хорошие карты — редкость и ценятся соответственно. Свернутый в трубку лист валялся рядышком с залитой лунным сиянием скрюченной кистью ворожея. Я обошел мертвеца, подхватил карту с мха и, держа ее в одной руке, а нож в другой, бросился бежать к берегу.

8

Пока я мчался сквозь лес, почти не разбирая дороги, меня снова начало трясти. Я боялся. Я вспомнил, что сказал темный маг напоследок. Сказал, что они уже близко. Может быть, я уже опоздал, колотилась в башке затравленная мысль. Я несся как угорелый, несколько раз со всего маха чуть не налетел на дерево. Если бы не луна, которая светила ярко, я бы точно где-нибудь шею свернул. Лишь когда я увидел лежащую на боку лодью в зареве пылающих костров и темные точки людей рядом с нею, камень свалился с моей души, не весь, но облегчение я почувствовал. По песку я бежал чуть ли не на четвереньках, а обогнув корму лодьи и в очередной раз возблагодарив богов за то, что они навели меня на мысль последить за купцом и вывели на ворожея, с ходу налетел на Три Ножа, при этом ударив его головой в живот.

Три Ножа разъяренно зашипел от удара и ухватил меня за ворот.

— А, вот ты где? — рявкнул он и тряхнул меня. — Где тебя носит? — Баллистер добавил парочку выражений, которыми баловался Руду. — Ожерелье тебя обыскался, собирается фризругам юшку пустить. Ты… — Глаза его округлились, и пыла в голосе заметно поубавилось. — Эй, малыш, что случилось?

Я дышал, как загнанный конь перед кончиной, разевал рот и со всхлипыванием втягивал воздух в легкие, не в силах что-нибудь произнести. Три Ножа свел брови к переносице. Размышлял он недолго.

— Ну-ка, пошли, — сказал он и дернул меня за руку.

Ноги мои, дрожавшие мелкой дрожью, подогнулись, и я стал валиться на песок. Три Ножа озадаченно крякнул. Он не дал мне упасть, подхватил меня, как куль, под мышку и потащил. Я висел на руке баллистера и старался отдышаться перед разговором с Ожерельем.

Капитан раскрыл рот при виде нас двоих. Они с палубным о чем-то горячо спорили, сидя у костра. Разгрузка лодьи, видать, была закончена, и те из наших, что были на берегу, развалились на песке вокруг огня кто где, задрав кверху ноги. Я завозился, пытаясь увидеть фризругов. Увидел. Они разбили бивак возле другого кострища, не смешиваясь с нами.

— Не елозь, — буркнул Три Ножа сквозь пыхтение. Он свалил меня у сапог Ожерелья и встал надо мной, отдуваясь. — Тяжел ты, брат, стал…

Я почувствовал, что дар речи потихоньку возвращается ко мне.

— Зимородок… — просипел я, — где?

На лице Ожерелья было написано намерение дать мне хорошую выволочку, но упоминание мага направило ход его мыслей в другую сторону. Он помрачнел и пожал плечами.

— Ты-то сам где шатаешься? — зарычал он.

Горло мое саднило, сухой язык прилип к нёбу, но я все забыл, помнил только главное.

— Беда, — с хрипом выплюнул я.

Ожерелье насторожился, взгляд его стал жестким. Три Ножа с палубным напряглись в ожидании дурной вести.

— С Зимородком случилось что? — спросил Ожерелье.

Я помотал головой, отрицая, и облизнул шершавым языком запекшиеся губы. Ожерелье это заметил.

— Воды! — крикнул он за спину. — Воды с вином.

Мне сунули в руки кружку, она очень быстро опустела. Братва, привлеченная шумом, собралась в кружок вокруг нас. Я заметил новые лица: хмурил белесые брови Братец, из-за него выглядывали Нож и другие, которых раньше тут не было, — видать, Ожерелье решил, что нас на берегу маловато в отличие от фризругов.

— Ну? — спросил капитан.

Я сообщил:

— Маг с фризружской лодьи заложил нас темным магам. Надо Зимородку сказать.

Лицо Ожерелья напряглось и заострилось, на виске забилась жилка, шевеля шрам.

— Ты не спятил, парень? — тихо переспросил он.

— Я прикончил его в лесу, — сказал я.

— Что?! — Ожерелье всем телом подался вперед, ко мне.

Вокруг зашумели.

— Тихо! — рявкнул палубный.

Вместо ответа я протянул капитану карту и нож. Ожерелье сначала взял нож и повертел его перед глазами. Ну да, я ж его так в песке извалял… Капитан передал нож баллистеру, а сам потянулся за картой. Развернул лист и присвистнул. Три Ножа поднес мой нож к носу и стал сосредоточенно его обнюхивать.

— Э-э, Ожерелье, а на ноже свежая кровь, — протянул он и сунулся мизинцем в гарду, после чего вытянул палец к свету. На нем красовалась темная густая капля.

Капитан поднял голову от карты и воззрился на мизинец Три Ножа, затем свернул лист и хлопнул им по колену.

— Рассказывай, — велел он. — И покороче. Самое главное.

Я вздохнул. Легко сказать…

— Значит, так… — начал я. — Я был у кормы лодьи, когда увидел мага. Спрятался. Он меня не засек. Он таился. — Каждое мое слово Ожерелье сопровождал кивком, отчего я приободрился. — Он побежал к лесу. Я за ним. Я подслушал его разговор точно так же, как подслушал Зимородка на «Касатке». Всего не слышал, только конец разговора. Он закладывал про остров и про то, что тут всего один светлый маг. Про нас сказал. Потом он меня все-таки засек и заворожил, вернее, сначала это у него получилось. Потом не знаю, что произошло, но он ничего не смог со мной поделать. Я освободился и убил его ножом в глаз. Он свалился как подкошенный и отдал концы. Я взял нож и карту и бросился бежать сюда. Все.

— Да уж, короче не бывает, — пробормотал капитан, когда я закончил.

— Ожерелье! — заорал я, обретя наконец голос. — Он продал нас темным! Они уже близко!

— Тише ты, не ори, — цыкнул на меня Ожерелье. — Как близко?

— Ему темный маг напоследок сказал: «Мы близко».

Ожерелье замолчал, вцепившись пальцами в подбородок.

— Говоришь, убил его? — спросил он.

— Убил, — подтвердил я. — Метнул нож — и в глаз. — И заново переживая боль, что обрушилась на меня в лесу, добавил: — Ох, и больно же было…

— Кому? — не понял Ожерелье.

— Мне.

— Это почему же?

— Шут его знает, — ответил я. — У Зимородка бы спросить.

Ожерелье дергал щетину, темным налетом покрывшую подбородок.

— Даль, как у тебя получилось подслушать их, если маг этот фризругов по-нашему ни слова не знал? Я с ним через толмача говорил.

Я опешил. Не верит!

— Притворялся он. На поляне ему толмач не понадобился, — сказал я и потребовал себе еще воды. Мне сунули кружку. Я прихлебывал водицу, в которую и на этот раз плеснули добрую толику вина, и поглядывал на капитана, прикидывая, не придется ли мне вести его к телу ворожея. Или так поверит. Лучше бы поверил. Кто его знает, может, темные маги уже возле самого островка околачиваются и готовят какую-нибудь пакость? Зимородка искать надо.

Ожерелье отобрал у Улиха мой нож и стал вертеть его в пальцах.

— Убил его, говоришь… — повторил он и замолчал.

Я растерялся.

— Похоже, мы влипли, капитан, — сказал Три Ножа. Повернувшись, он посмотрел в сторону фризругов, кучкующихся у дальнего кострища. — А-а, мать их ящерица…

Головы стали поворачиваться к фризружскому костру, братва заворчала тихо пока еще, но это были первые далекие раскаты перед бурей, а фризруги и знать не знали, какое лихо на них сейчас когти точит.

— Ну что, капитан? — Палубный подтянул на брюхе ремень перевязи. — Пощекочем фризругов железом? А там и якорь поднимем.

— Эй, Руду, — позвал я.

Он обернулся.

— Чего тебе?

Я показал пальцем на фризругов:

— Они ничего не знают.

Палубный удивился, но я не дал ему рта раскрыть.

— Не знают они, — повторил я и пояснил. — Ворожей сказал, что он взял карту в каюте капитана. Он стащил ее.

Палубный недоверчиво качал головой, но то, что я полез на защиту матросни, обескуражило его.

— Когда Зимородок ушел вместе с купцом, а остальные кобенились на песке, я с мачты видел, как ворожей фризружский выперся на палубу аккурат оттуда, где капитанская каюта на лодье. У него еще мешок был, наверное, карту в нем прятал. А потом Ожерелье увидал.

— Слышь-ка, Три Ножа, язви его… — ухмыльнулся Руду криво. Еще немного, и он будет за фризругов драться.

— И буду, — сказал я и сам себе удивился. Что это со мной происходит-то? Однако меня несло. — Вот щелкну пальцами, и от тебя один пепел в сапогах останется. — Сказал это, глядя во внезапно перекосившееся лицо палубного, и понял, что никогда он уже не будет меня учить вязать узлы. Не забудет мне он этого никогда, а если и случится ему позабыть, то будет это не скоро.

Сильный удар по уху сбил меня на песок, кружка, выплескивая остатки воды, полетела из рук. В глазах потемнело. Я лежал, уткнувшись в песок лицом, и чувствовал на губах соленую влагу и шершавые песчинки. Голова сильно кружилась. Досталось ей сегодня, подумал я, сначала всякие магические штучки, теперь еще вот это…

Кто-то потянул меня за плечи, усадил и стал счищать с лица налипший песок. А я, хоть и плыло все перед глазами, смотрел на стоящего надо мной Ожерелье. Это он меня ударил. Стараясь унять подступившую тошноту, я прикрыл веки. И щеки у меня были мокрыми. Но не от выплеснувшейся из кружки воды.

— Волю взял, — услышал я голос Ожерелья.

— Дурак ты, Ожерелье, — басовито прогудел Три Ножа.

А дальше я стал уплывать, потому что извечный сторож, живущий во мне, проснулся и поднял голову. У входа в бухту появился змей. Шел он на глубине. Большая зверюга. Тут в моей голове как дважды два сложились и предательство ворожея, и темные маги. Спазм тошноты сдавил мой желудок, и вся выпитая вода выплеснулась из меня на песок.

— Эк тебя скрутило, — сказал Три Ножа, придерживая мне голову.

Я перевел дух и сказал:

— Три Ножа, наших, кто на «Касатке» остался, всех на берег. Змей идет.

Глаза мои были все еще закрыты, поэтому я услышал только враз насторожившийся голос баллистера:

— Даль, «Касатка»-то на мелководье стоит. Да и Мачта там.

Про себя я вздохнул с облегчением: уж в этом-то мне доверяют полностью.

— Всех на берег. Быстро, — сказал я, давясь следующим спазмом.

И открыл глаза. Лучше бы я этого не делал. Перед глазами все дико закружилось, во сто-крат быстрее, чем когда в Шухе на ярмарке на гигантских шагах. И мутило страшно. Я проглотил ком в горле и закричал:

— Ожерелье! Всех на берег!

А потом наполовину отключился, уйдя в муторное кружалово, которое всосало меня, оградив от всего толстой стеной из головной боли и тошноты. Я слышал обрывки восклицаний и разрозненные звуки.

— А ну подай назад! Живо! — рявкнул кто-то.

И вслед за криком раздалось громкое «ф-фух-х», и яркая вспышка проникла сквозь мои сомкнутые веки. Горючка, сообразил я, барахтаясь в обволакивающем мутном киселе мыслей, в костер бросили гранату с горючкой.

Меня подняли и понесли. Запах моря усилился, и лицо стал обвевать свежий ветерок. Голову немного отпустило, я разлепил ресницы. Перед глазами по-прежнему была круговерть, но уже не такая, как прежде, терпимая.

Крошка тащил меня на руках, а я смотрел на море поверх вооружившейся горящими головнями братвы, забравшейся в воду, туда, где на высвеченном луной кольчужном плетении волн чернела «Касатка», отвечая луне фонарем на корме. От бортов «Касатки» тенями отделялись низкие вытянутые кляксы шлюпок. Шлюпки шли к берегу.

Крошка остановился рядом с Три Ножа. Тот повернулся.

— Очухался? — спросил он и посветил головней.

Шлюпки быстро приближались, уже стал ясно слышен плеск весел о воду.

— Эй, на шлюпках! — закричал Ожерелье. — Опустить оружие! Боя нет!

На передней шлюпке прозвучала невнятная команда. Гребцы стали сушить весла.

— Капитан, ты, что ли? — заорали с нее.

— Я, — ответил Ожерелье. — Давай к берегу! Скорее! И без пальбы!

Весла снова макнулись в воду и стали описывать над нею полукружия. На шлюпках переговаривались громкими голосами:

— Точно Ожерелье! И Три Ножа! А вон Крошка рядом светится!

Морской ветерок, казалось, влил в меня новые силы.

— Крошка, поставь меня на ноги, — сказал я.

— А не рухнешь? — поинтересовался он.

— Постараюсь.

Он поддержал меня под мышку, потому что ноги мои держали еще не очень.

— Умойся морской водицей, — посоветовал Крошка.

— Давай, — согласился я.

Я встал на колени, набежавшая на берег волна услужливо промочила меня до пояса. Но это было только к лучшему. Я едва пересилил желание плашмя лечь на мокрый, утрамбованный волною песок, чтобы накрыло с головой. Зачерпнул пригоршню морской воды и плеснул в лицо. И тут же зашипел от боли, забыв о разбитых в кровь губах. Невзирая на боль, я плескал еще и еще. Светящаяся мелкая креветка, которую волною пригнало к берегу, порскнула от моей ладони и затерялась в черном стекле морской воды. Боль отрезвила меня, прогнала головокружение. Я поднялся на ноги.

Шлюпки пристали к берегу. Вновь прибывшие сыпали вопросами: что к чему и в чем дело? Сигнал уговаривались давать на случай заварухи, а заварухи-то и нет! Я бегал глазами по лицам, пересчитывая. Сердце мое внезапно провалилось куда-то далеко.

— Ожерелье! — закричал я. — Кормчего нет! И Мачты! И…

Капитан встрепенулся и оглядел, поднимая повыше горящую головню, весь гурт, который вывалился на песок пляжа.

— Где кормчий? — заорал он. — Почему не все?

Скелет, вооруженный абордажной саблей, ответил:

— Где им еще быть? На «Касатке» остались.

— Каких демонов?! — взревел палубный. — Вам что, факелами не сигналили? Всех на берег! Всех!!!

— Не кипятись, палубный, — принялся урезонивать его Скелет сквозь общий галдеж. — Говорено было что? Горючка в костер — все к бою, а пятеро остаются на «Касатке» и держат глаз востро. Так? Ну, мы и решили, сигнал факелами — чтоб подтвердить оговоренное. Так?

— Так? — с горечью передразнил его Руду. — Можешь попрощаться с кормчим и остальными.

Скелет разинул бородатую пасть и захлопал веками.

— Ты чего это, палубный? Почему попрощаться?.. — просипел он.

Я не стал дальше слушать, как они будут выяснять между собой, кто прав. Протиснулся между ними и, оказавшись перед шлюпкой, уперся в нос посудины и принялся сталкивать ее в воду. То, что я решил, — это была верная гибель, но мне было все равно. Когда меня потащили от шлюпки, я начал отбиваться. Пропадите вы все пропадом, но Сову и ребят я на «Касатке» не оставлю. Руки Улиха схватили меня железной хваткой.

— Остынь, Даль, — сказал он, но я молча рвался у него из рук. Тогда он сжал меня так, что перехватило дыхание, и рявкнул гомонящей парочке: — Хватит языком узлы плести! Возьмите мальчишку!

И швырнул меня в пухлые клешни Скелета. Тот облапил меня, но я саданул его локтем под дых и вырвался. Три Ножа перехватил меня, взял за ворот и немилосердно тряхнул.

— Не задерживай меня, Даль, — змеей прошипел он мне в лицо и с силой отшвырнул от себя на песок.

Я упал и врезался подбородком в собственное колено, прикусив язык. Во рту появился солоноватый привкус крови. Три Ножа смотрел поверх меня.

— Крошка, ты как — со мной или нет? — спросил он.

Крошка без слов подошел к шлюпке и одним рывком спихнул ее с песка.

— Нужны еще двое, — сказал Три Ножа.

Возле шлюпки появился Ожерелье.

— Капитан, да ты очумел, — сказал Улих. — Одного меня хватит.

Вперед выбрался Братец.

— Братец, останься, — приказал Ожерелье.

— Почему? — удивились близнецы.

— На мечах вы горазды, а моряки пока из вас хреновые, — пояснил капитан.

Братец задумался. Его оттеснил в сторонку Скелет. Он косо поглядывал на меня, потирая ушибленный живот.

— Ты чего это, Скелет? Или кость какую на «Касатке» оставил? — съязвил кто-то невпопад.

Скелет взъерошился, свирепо блеснув зрачками.

— Нож на камбузе забыл… для твоего брюха, — хрипло рыкнул он.

— Нужен еще один, — невозмутимо сказал Три Ножа.

К шлюпке вышел Петля. Имени его никто не знал. По слухам, он был из Килика, где то ли его хотели повесить, то ли он кого-то удавил. Второе, наверное, будет вернее. Его как-то Петлей обозвали, так и прилипло, сменив старую кличку.

— Я иду, — сказал он.

Я сплюнул слюну себе на ладонь, слюна была красной, в ней плавали маленькие сгустки крови. На Три Ножа я не злился — он прав, просто я совсем голову потерял. Я вытер ладонь о штанину, обтер слюну с разбитых губ и поднялся. Надо было остановить Три Ножа: змей пошел на «Касатку».

— Улих! — крикнул я.

Он посмотрел на меня.

— Поздно! — Я вытянул руку, показывая на «Касатку», мирно качающуюся на слабой волне. — Смотрите!

Сначала не было видно ничего: бухта мирно шевелила волной и играла лунными бликами. Мне показалось, будто возле «Касатки» что-то плеснуло, как если бы за борт вышвырнули мешок, набитый чем-то тяжелым. А потом за «Касаткой» спокойная и безмятежная поверхность воды вскипела, и над ней, как в страшном сне, вознеслась брылястая голова размером со шлюпку в густом воротнике толстых щупалец. Змей выскочил на мелководье. Перепахивая брюхом дно, он шел на «Касатку», держа над водой чудовищное рыло с частоколом длинных зубов. Добравшись до судна, змеюга выпер из воды еще больше. Его рыло зависло над мачтой. На глубине змей такого бы не смог сделать. На какой-то миг он замер, отсвечивая черной глянцевой шкурой, а потом всей своей махиной рухнул на «Касатку». Змеи, они как рыбы, немые — и только бешено бурлившая вода нарушала тишину, повисшую над берегом. Мачта «Касатки» сломалась, как прутик, прямо посередке, а змей, упав на палубу, насадил себя на кол: оставшаяся часть мачты острым концом пробила шкуру чудовища. Тварь забилась в агонии, разнося «Касатку» на щепки. Над бухтой повис оглушительный треск ломающегося дерева. Конечно, зверюга подохнет — обломок мачты пропорол змея насквозь, но нашей «Касатки» больше нет, а на ней остались кормчий, Сид Мачта, Кривой Гуил, Миклан с Этаки и Римургу.

Я отвернулся, чтобы не видеть, как змей доканывает «Касатку», и уперся взглядом прямо во фризружскую матросню. Фризруги стояли шагах в сорока от нас и, раскрыв рты, глазели, как змей беснуется в бухте. Радуясь небось, подумал я со злостью. Радуетесь! И начхать мне было на то, что я готов был их защищать совсем недавно.

Высокий голос, громко читающий нараспев нечто непонятное, заставил меня вздрогнуть от неожиданности. Я развернулся и увидел Зимородка. Маг стоял напряженный, как струна, подняв к ночному небу лицо и руки ладонями вверх. Я даже не удивился, увидев его. Куда это он так уставился? Я задрал взгляд вверх и увидел… луну, странную такую, бледную, прозрачную, сквозь которую просвечивали звезды. И вдруг она дернулась. И тогда я понял, что это никакая не луна. Да и не похоже на нее вовсе. Высоко над магом парил светящийся слабым желтоватым светом полупрозрачный шар. Он был похож на те огни, что зажигаются на концах мачт перед сильной бурей с грозой, только больше раза в три. Но лишь я подумал об этом, как шар вдруг вспыхнул изнутри и засиял ярко-алым цветом, слепящим глаза. Сияние было настолько ярким, что не один я обратил внимание на чертовщину, происходящую над пляжем: фризруги один за другим тоже поднимали очи горе. Шар, подергиваясь, висел в воздухе. Безмолвный. Я бы не изумился, услышав из него громоподобный глас или что-нибудь еще в этом роде. Но только уже почти крик мага да громкое клокотание воды в бухте разрывали тишину. За своею спиной я услыхал возгласы. Значит, наши тоже заметили шар. Мне вдруг почудилось, что сияющий шар хочет спуститься, а Зимородок не позволяет ему этого. По щекам мага струился пот, волосы его были мокры: казалось, маг окунал голову в воду. Алый шар мелкими прыжками сигал в воздухе на одном месте, будто дрожал и приплясывал от нетерпения. Зимородок оборвал свои непонятные песнопения.

— УЙДИ! — сказал маг.

Боги всемогущи, я никогда еще не слышал, чтобы люди говорили таким низким голосом. Даже утробный рык палубного, который он издает, доведенный до озверения, показался мне звоном цикады по сравнению с тем, что я услышал: это был низкий рокочущий звук, каким гудит твердь под ногами во время землетрясения.

Цвет шара изменился еще раз, став из алого желтым не меньшей яркости, и шар очень медленно, почти незаметно для глаза, поплыл вверх. Тяжело он поднимался, нехотя. Зимородок снова заговорил нараспев, теперь уже низким голосом, пробирающим до дрожи в печенке. Шар резко дернулся, и из него вылетели сверкающими змеями две изломанные молнии. Молнии ударили в столпившихся фризругов. Два истошных вопля были им ответом. Я этих воплей никогда в жизни не забуду. Зимородок загремел яростно, с ненавистью. Шар вздрогнул, взмыл стремительной свечой и взорвался в вышине ослепительными желтыми брызгами. Зимородок на подломившихся ногах осел на песок и обхватил руками голову. Фризруги в полной панике орали не разбери что. Меня тоже трясло, как в лихоманке. Что это было? Откуда? Зимородок медленно опал на спину, лег навзничь и замер неподвижно. Я посмотрел на бухту. Там все еще бурлила вода и вздымались над поверхностью кольца змеева туловища, а от «Касатки» не осталось и следа. Я закрыл глаза, чтобы не видеть всего этого: ни мага, ни бухты, ни фризругов. И зажал ладонями уши, чтобы не слышать тоже.

Не знаю, сколько я так просидел. На меня навалилось странное оцепенение: я думал о Сове, о том, что его больше нет, и не чувствовал ничего, словно его смерть меня и не касалась, а ведь он меня, считай, действительно нянчил. Ух и злился я на него за это. Я выплюнул изо рта сгусток крови, и рана на прикушенном языке засвербила вновь. Я сидел, закрыв глаза и уши, и плевался кровью в песок.

Меня похлопали по спине. Я с неохотой разлепил веки. Передо мной на корточках сидел Ожерелье и беззвучно шевелил губами.

— Не слышу, — сказал я.

Он потянулся ко мне. Оказывается, я продолжал зажимать свои уши ладонями, потому и не слышал.

— Цел? — спросил Ожерелье.

Я в очередной раз сплюнул скопившуюся во рту кровищу и сообщил:

— Зимородок здесь.

И перепугался. Лицо у капитана стало такое, словно он собственную смерть наяву увидел. А ведь было разное у нас, но никогда лицо его таким не становилось, даже тогда, когда у нас на корме повисли две атенские боевые галеры — вот когда казалось, что путь к пращурам начинается прямо от волн морских. Галеры-то были набиты солдатами по самое не могу — в глазах рябило от блеска оружия на палубе, а Ожерелье — ничего, лишь зубы ощерил. Мы мотали их за собой, пока не начало темнеть, а потом капитан приказал лечь на обратный курс и начать драку. Все тогда решили, что он обезумел окончательно и бесповоротно: у них же солдат было по десять человек на нашего одного! Но нам даже и драться не пришлось… Целый день игры в салочки убедил братву лишний раз, что Ожерелье может оседлать любой ветер, а если штиль, то ему, пожалуй, хватит и нашего дыхания, лишь бы все дышали в одну сторону. И, как оказалось, удирал он тоже не без толку, не только ради того, чтобы смыться от галер, — нет, удирал Ожерелье с умом. В результате обе галеры, на которых в запале погони забыли про все и вся, в том числе и про разницу в осадке, с полного хода сели на мель. Обе. С треском. Сказать кому — не поверит. Эти раздолбаи на галерах, видать, вконец ошалели от радости, когда узрели, что мы премся им навстречу. На том и погорели. Да и Ожерелье рассчитал так, чтобы засели они крепко. И хотя мы были на порядочном расстоянии — кому ж охота нарваться на снаряд баллисты, — и то услышали, как днища галер заскребли по грунту. Вляпались они намертво. На «Касатке» тогда такой рев поднялся. Братва завопила, требуя абордажа. Я, помню, сам орал, чуть зенки не повылезли. Но Ожерелье приказал уходить, не позволил даже обстрелять галеры из баллист, чтобы солдатам было чем ночью заняться, туша пожары. Все кое-как сообразили, что абордаж мог кончиться для нас плачевно, — все-таки солдат там была уйма, не то что нас. В ту ночь не спал никто — и откуда только силы взялись после целого дня погони, — все гадали, как капитан про эту банку проведал. Допытывались у Ожерелья, а он лишь зубы скалил в ответ.

Братва, как пришла на Рапа, принялась в кабаках трезвонить, хвастаться, а там и так уже все про все знают — слухи, они по морю носятся быстрее, чем штормовой ветер. После этого про Ожерелье среди Сынов Моря байка пошла, что он-де когда-то давно спас дельфина, выброшенного бурей на берег, и тот его за это отблагодарил: показал все скрытые и незнакомые мели и много еще чего в придачу. А капитан себе карту составил. В байку поверили, и к Ожерелью началось самое настоящее паломничество по поводу карты. Ожерелье сначала ржал, но вскоре ему стало не до смеха. Дошло до того, что капитан объявил во всеуслышание: кто, мол, еще раз при нем о карте заикнется, тому он, не сходя с места, собственноручно выпустит кишки наружу. И выпустил разок — нашелся дурак на свою голову. Страсти потихоньку утихли, но и наши постарались, выручая капитана из передряги: стали уверять, что дельфин здорово поранен был и показать успел мало — каких-то пару мелей, — а потом, чувствуя приближение кончины, нырнул и больше не показывался. Умер, стало быть. Про то, что карты нет вообще, не поверил бы никто, а в новую байку поверили. На том все и кончилось. Но все же, когда галеры гнали нас, то смерть и впрямь дышала в наши затылки, а Ожерелье тогда хохотал, стоя на мостике.

Страшным стало лицо Ожерелья. Окостенело оно, лишь провалы глазниц темнели в проступившем сквозь кожу черепе.

— Где он? — спросил Ожерелье и по-волчьи, всем телом, развернулся, отыскивая взглядом мага, увидел, поднялся и пошел к лежащему Зимородку, загребая сапогами песок.

С моря до меня донесся многоголосый радостный ор. Орали наши. У меня ум за разум зашел. Вот и праздничек… Интересно только какой? Змеюга, что ли, ожил и принялся отстраивать «Касатку» заново? В башке моей давно уже катали пустые бочки по булыжникам, и разобрать, что орут, я просто был не в состоянии.

Ожерелье тоже услышал вопли. Он остановился и обернулся к морю.

— Ожерелье! Капитан!

Я распознал в крике голос палубного. Он еще что-то кричал, но пульсирующий гул в ушах мешал мне расслышать его слова. Я повозился в песке и оказался лицом к бухте. На залитом светом луны пляже шевелилась темная масса, быстро увеличиваясь в размерах: ватага приближалась к нам, размахивая головнями в воздухе. Они были все ближе и ближе, и вдруг я узнал того, кто бежал впереди.

— Сова!!! — заорал я, забыв про боль, раскалывающую мою голову.

9

Они спаслись, все пятеро. Мачта не подкачал: почуял змея и не упустил момента, когда тварь пошла в атаку. Тогда они маханули через борт — этот всплеск я и слышал. Акул бояться было нечего: там, где рыщет, поднявшись из глубин, змей, акул за сто верст днем с огнем не сыщешь. Боятся акулы морского змея.

Кормчий стоял перед Ожерельем мокрый с головы до пят. Он оглянулся на море и махнул рукой:

— Хана «Касатке», капитан. Что делать будем?

Ожерелье не успел ему ответить.

— Надо с фризругами разобраться, — крикнул кто-то из ватаги. — Это из-за них все!

Братва вспыхнула, как сухой трут. Все, чего сейчас жаждал каждый, — это пустить фризругам кровь. Они, ясное дело, тоже не дураки — быстро смекнули, откуда ветер подул, и приготовились защищаться.

— ОСТАНОВИТЕСЬ!

Зимородок сел на песке и несколькими резкими взмахами головы вытряхнул из волос песчинки. Он быстро вскочил на ноги и проворно метнулся, встав между нами и фризругами. На бегу он наклонился, и в его руке оказался посох.

— Боя не будет, — сказал Зимородок. — Уберите оружие.

Братва угрожающе заворчала. Вперед выбрался палубный.

— Уйди с дороги, маг. Не мешай. Ты ничего не знаешь. — Руду покачал мечом. — Они заложили тебя темным магам. И нас в придачу.

Зимородок выслушал палубного и повторил:

— Боя не будет.

Палубный вдруг с громким проклятьем отпрыгнул назад, отшвырнув от себя меч, словно не меч он держал, а гада ядовитого. Руду пятился, отступая от мага. Он оступился, чуть не упал. Его подхватили. Палубный повел круг себя ошалелыми глазами.

— Острога ему в зад… — выдохнул Руду. — У меня меч в кольцо свернулся. Прямо в руке. Я и глазом моргнуть не успел. А он и пальцем не пошевелил.

У фризругов хватило разума, чтобы стоять тихо и не рыпаться. Ежели б с их стороны донесся хотя бы один вяк, то чем бы дело кончилось — сказать трудно.

Зимородок прохаживался между нами и матросней и, вероятно, дожидался, когда распаленные головы поостынут.

Палубный потихоньку пришел в себя. Он сорвал с пояса пустые ножны и с размаха закинул их куда глаза глядят, а потом уселся на песок и принялся изливать душу, проклиная фризругов, магов и дурную свою башку, которая позарилась на жирный кусок. Его молча слушали. Охота воевать пропала — куда уж тут, когда вон он, маг, расхаживает, тыча в песок посохом, сунешься, а он от наглецов мокрые пятна оставит.

Первым не выдержал Три Ножа:

— Будет тебе стонать, Руду! Дались нам эти фризруги. Пусть он с ними сам разбирается.

Палубный посмотрел на баллистера снизу вверх.

— Ты погляди на море, Три Ножа, — сказал он. — Может, паруса увидишь, которые темных магов. Они Зимородку башку свернут, а потом и наш черед придет. Для потехи и в назидание, чтобы в следующий раз не лезли. Те, кто в живых останется.

Три Ножа издал горлом сдавленный звук, а Руду с кряхтением поднялся и огляделся.

— Куда Ожерелье подевался? — спросил он.

— Вон он сидит, — ответили ему.

— Руду! — Орхан это крикнул, по-моему. — Зимородок к фризругам пошел!

— Ну и хрен с ним! — рявкнул палубный.

Подбоченившись, он поджидал капитана, который, услышав свое имя, не торопясь приближался.

— Что скажешь, Ожерелье? Дорого нам достанутся пять тысяч на долю, — хрипло рассмеялся Руду.

— Не обмочись со страху, палубный, — мрачно сказал Ожерелье. — Того и гляди, в штаны напустишь.

Руду осекся, лицо его перекосила обида.

— Зря ты так со мной, Ожерелье, — глухо проговорил он.

Ожерелье вздохнул.

— Зря, Руду, — согласился он. — Ладно, не держи зла. Сгоряча сорвалось.

Капитан расстегнул пряжку пояса, меч его упал на песок.

— Пойду я с магом потолкую, — сказал Ожерелье. — Ждите меня здесь.

— Один пойдешь? — спросил Три Ножа. — Давай я с тобой…

Ожерелье усмехнулся:

— Не надо.

Он повернулся, собираясь отправиться к фризругам, но Три Ножа остановил его:

— Погоди, капитан.

Ожерелье остановился.

— Чего еще?

— Зачем тебе идти к нему? Ты что, ослеп? Не видишь, как он носится со всеми нами и фризругами тоже, словно наседка с цыплятами? Сам придет.

— Знаю, — бросил Ожерелье. — Но все равно пойду. Головню дайте мне, чтоб они видели, что я без оружия. — Он скривил губы в улыбке, больше похожей на оскал, и махнул головней. — Ладно. Ждите.

Костры, запаленные Три Ножа, как ни в чем не бывало продолжали полыхать, облизывая воздух желтыми языками и выбрасывая стайки искр, похожих на светляков. Потерпевшая крушение лодья в их неровном освещении казалась неведомым морским чудищем, зачем-то выползшим на берег и там издохшим, разбросав вокруг себя изломанные в агонии конечности. Валявшиеся вокруг лодьи тюки темнели, как гигантские лужи крови, которые насытившийся песок пляжа не смог заглотить. Зрелище было безотрадным, но не менее безотрадно выглядела бухта. Морской змей, сделав свое черное дело, всплыл брюхом кверху среди обломков «Касатки». И в бухту пришли акулы, привлеченные запахом крови подыхающей твари. Пока акул было немного, но жратвы для них в бухте теперь более чем предостаточно, и сколько их торопилось сейчас попировать — одни боги знают. Косые плавники кружили вокруг змея, постепенно сужая круги.

Ожерелье вернулся быстро. Его окружили, стали забрасывать вопросами. Он не отвечал, только отмахивался, как от назойливых мух.

— Где Даль? — спросил он.

Ноги меня держали еще плохо, поэтому понадобилась помощь Совы, чтобы подняться и пойти навстречу капитану.

— А, вот он ты, — заметил он меня. — Пойдешь со мной.

— Эй-эй, Ожерелье, — забеспокоился кормчий. — Куда пацана тащишь? Чего молчишь? Что? Слова не сказать?

Сову поддержали.

— Да не собирался я отмалчиваться, — огрызнулся Ожерелье. — Фризруги хватились своего мага — им-то невдомек, куда он подевался. — Капитан повернулся туда, где чернела в отблесках пламени костра лодья и показал: — Там встречаемся я, маг и купец фризружский. Так маг захотел. Ему-то я сказал, что с пропавшим произошло. А фризруги струсили дальше некуда. У них двоих демон убил.

Когда Ожерелье помянул о демоне, наступила нехорошая тишина.

— Шар горящий видели? — спросил Ожерелье. — Это и был демон. Маг его отогнал. Больше не вернется. — Капитан запнулся. — Вернемся — скажу больше. А сейчас идти нам надо. Пусть Даль купцу расскажет, как он его мага к праотцам отправил. И почему.

— Ожерелье, да на кой нам сдались эти фризруги? — закричал палубный. — Маг с ними возится, и ты туда же?

— Руду, — с бешенством в голосе сказал Ожерелье. — В бою ты хорош, а в остальном… До твоей башки дойдет, что нам теперь без фризругов с острова не выбраться? Или ты вплавь собрался?

Палубный задумался. Соображал он недолго.

— А ты голова, капитан, — с одобрением сказал он. — Правильно. Спустим с матросней лодью на воду, а там их можно и… — Он провел ребром ладони по горлу.

Ожерелье мигнул. Видно, не совсем по нутру ему были слова палубного.

Он повернулся ко мне:

— Пошли, Даль.

Я бы, конечно, с радостью пошел, да уж очень у меня голова кружилась. Сделал пару шагов и в собственных ногах запутался. Ожерелье чертыхнулся сквозь зубы и подхватил меня на руки.

— Даль, — окликнули меня. Я оглянулся.

Ко мне подошел Братец.

— Держи, — один из близнецов протянул мне мой нож.

Я зажал в ладони костяную рукоять с гривастой головой льва.

Ожерелье перехватил меня, чтобы удобней было нести, и зашагал к лодье, а я, покачиваясь у него на руках, думал о демоне, которого видел впервые в жизни. Никогда бы не подумал, что демоны такие вот. Обычно думаешь: раз демон — значит, рогов побольше и зубы в локоть длиной. А где же у этого шарика рога? Не говоря о клыках.

— Даль, — позвал меня Ожерелье.

Я оторвался от дум и спросил:

— Что?

— Вытри мне пот со лба. Глаза заливает, — попросил он.

Я отер ему влажный лоб. Да, ночка ныне душна. Со всех сторон.

— Даль, — опять позвал меня капитан.

Я отозвался — чего, мол.

— Слышь-ко, Даль, — сказал Ожерелье. — Держишь на меня зло за то, что я тебя ударил?

Я подумал и ответил:

— Не-а, Ожерелье. Не держу.

Маг и купец уже поджидали нас у костра. Рыжий купчина сидел, сложив под себя тощие костыли ног, а Зимородок стоял рядом, опираясь на посох.

Ожерелье опустил меня на песок. Маг наклонился ко мне, пытливо заглядывая в лицо.

— Да, брат, досталось тебе, — проговорил он и, обернувшись к купцу, сказал что-то по-фризружски. Тот ответил.

Маг взял меня пальцами за виски, подержал немного, а потом провел ладонью над моим теменем. Я почувствовал, что вроде как теплом повеяло, и обмер, потому что боль, разламывавшая мою башку на части, и мельтешение перед глазами исчезли. А Зимородок продолжал со мной возиться, а ладони у него то жаром, то холодом веют. Он снова что-то сказал по-фризружски, купчина пролопотал в ответ и развел руками. Маг сел передо мной на корточки и взялся за мои запястья.

— Ну-ка, посмотри мне в глаза, — сказал он.

Я пожал плечами и уставился в зеленые радужки. Взгляд его вдруг сделался таким пронизывающим и жестким, что мне стало не по себе.

— Не бойся, — подбодрил он меня.

На миг передо мной все поплыло, а потом опять прояснилось.

— Ах, вот ты как от него ушел, — негромко пробормотал Зимородок.

Я, ошалев, раскрыл рот. Ну и ну! А Зимородок снова по-фризружски заговорил. Купец кивнул рыжей головой и пересел к нам поближе.

— Я буду говорить по-вашему, — вдруг сказал он.

Слова купец, конечно, коверкал здорово, но ничего, понять было можно.

— Садись, Ожерелье, в ногах правды нет, — предложил маг капитану, который так и стоял возле меня, наблюдая за возней мага.

Ожерелье опустился на песок.

— Расскажи, Даль, господарю Надья, что с тобой приключилось, — обратился Зимородок ко мне.

— Про ворожея, что ли? — спросил я.

— Про него, — подтвердил Зимородок. А сам улыбку в губах прячет.

Я выложил все как на духу, с самого начала. Когда дошел до того, как я ворожея угрохал, то вытащил из ножен нож и показал. Купец жевал нижнюю губу и внимательно меня слушал. После того как я закончил, он вопрошающе взглянул на мага.

— Мальчик ни слова не солгал, — сказал ему Зимородок.

Купец нахмурился и процедил какое-то фризружское проклятье, а потом почесал в затылке.

— Мои люди напуганы, — сообщил он. — У нас уже трое погибли, считая с Альи. Альи — это маг, — пояснил он. — Плохо.

— Гораздо хуже, чем тебе это представляется, уважаемый, — сказал маг.

Фризруг захватил жмень песка и пропустил его сквозь пальцы, размышляя.

— Ожерелье, — произнес он. — Я не давал ему карты. Он украл ее у меня. Я думал, что это ты взял карту, поэтому не стал искать.

Ожерелье смотрел в костер, он подобрал валявшуюся щепку и бросил ее в языки пламени. Щепку обняли крохотные синеватые огоньки, и она почернела, обугливаясь по краям.

— Я верю тебе, фризруг, — сказал капитан. — Но мои люди обозлены и тоже напуганы. Их трудно будет остановить.

— Я же отдал вам все! Как и договаривались. — Купец в досаде стукнул кулаком по колену.

— Но они все это потеряли по вине твоего мага, — ответил Ожерелье. — И могут потерять еще больше.

Зимородок ухмыльнулся невесело и ударил ладонью по посоху, лежавшему у него на коленях.

— Вы ведете себя как неразумные дети, — сказал он. — Сейчас не время считаться.

Ожерелье сплюнул в костер.

— Знаешь что, маг? Мне хочется связать тебя, а когда прибудут темные маги, отдать им эту штуку с тобой в придачу. Я трижды проклинаю ту ночь, когда согласился помочь тебе.

— Ты думаешь, такой поступок спасет тебя и твоих людей? — спокойно спросил Зимородок, глядя в лицо капитана. — Тогда делай. Я не буду сопротивляться.

Ожерелье не нашел что ответить.

— Чума на твою голову, — только и сказал он.

— Если уж ты согласился мне помочь, то почему бы тебе не помочь мне до конца, — добавил маг.

— О, боги! Как? Чего ты хочешь еще? Чтобы мы полезли в драку с темными магами? После того как свернул в колечко меч палубного на глазах у всей ватаги?!

— Нет, конечно.

— Тогда чего тебе надо?

— Убеди своих людей не трогать фризругов. Уходите в глубь острова и затаитесь там. И не показывайтесь до тех пор, пока я сам не найду вас.

Ожерелье задумался и покачал головой:

— Я понимаю, чего ты хочешь. А если ты проиграешь? Что тогда будет с нами?

Зимородок вытянул перед собой руки:

— Ну, тогда вяжи меня.

Капитан посмотрел на ладони мага и отвернулся. Помолчав, он сказал:

— Ладно, маг, допустим, я сделаю это: мы уйдем в глубь острова. А что ты скажешь о них? — Он кивнул на купца. — Один уже нашелся, которому темные маги милее, чем ты.

Тут зашевелился рыжий купец.

— Позволь мне рассеять твои сомнения, уважаемый Ожерелье! — Фризруг вцепился пальцами в знак гильдии, висевшей у него на цепочке и легонько потряс им. — Клянусь тебе своим ремеслом. Сделка, которую предложил мне Зимородок, очень выгодна. Если исходить из того, что произошло, то с темными магами торговля будет менее удачна. Мне так кажется. Что до моих матросов, то я знаю, как их приструнить. И у меня тоже есть понятие о чести.

— Брось, фризруг, — прервал его Ожерелье. — Мы враги: ты честный купец, а я пират, который только и ждет удобного случая, чтобы потрясти твою мошну. В любом случае теперь держитесь от нас подальше. Я не могу ручаться за ватагу: вдруг во время случайной встречи вам захотят пощипать перья.

— Я понимаю, — сказал фризруг.

Ожерелье поднялся.

— Пошли, Даль, — сказал он.

Зимородок поднял голову, шаря по лицу капитана встревоженным взглядом:

— Ты мне не ответил, Ожерелье.

Капитан стряхнул песок со штанов.

— Пойдем потолкуем с глазу на глаз, маг.

Втроем, я, Ожерелье и Зимородок, мы отошли от костра, фризруг остался. Он подпер кулаком подбородок и тяжко задумался.

— Маг, твои галеры долго сюда ползти будут? — спросил капитан.

— Они не успеют, — ответил Зимородок.

— Ясно. — Ожерелье посмотрел сначала на бухту, а потом на лодью.

Зимородок терпеливо ждал.

— Ты, маг, как будто приговора ждешь, — усмехнулся Ожерелье.

— Многое решается, капитан.

— Тогда вот что: иди и скажи фризругу — пусть убираются на все четыре стороны. И пойдешь со мной. Сам будешь с ватагой говорить. Ты нас сюда притащил, тебе и отбрехиваться.

10

Братва собралась в угрюмый кружок, в центре которого стоял маг. Зимородок говорил:

— Я не дал вам отомстить фризружским матросам, потому что не хотел напрасного кровопролития. Они не виноваты в том, что произошло с вашим кораблем. Если кого и винить в происшедшем, то только меня: я не должен был уходить отсюда надолго. Но об этом говорить уже поздно: что случилось, то случилось. Однако я хочу вам напомнить о договоре, который мы заключили. И еще вот о чем: я говорил, что может быть всяко — и легко обойтись, и нет. Как видите, вышло не так, как предполагалось. Я знаю, есть среди вас те, кто боится темных магов. Я не могу сказать, что вам грозит, когда они появятся, потому как не знаю этого. Возможно, они не обратят на вас никакого внимания. Поначалу так и будет: на острове есть я, и им придется иметь дело со мной. Что будет потом — я не ведаю. С магами сюда прибудут и обычные люди. Они не маги, и, думаю, страха перед ними вы не испытываете. Фризружские матросы отдают вам половину запасов пищи на лодье и половину самострелов в придачу: предательство их человека и им сослужило плохую службу. Если бы не ваша озлобленность, то я бы предложил вам объединиться с фризругами. Но это вам решать, как и другое: будете ли вы держаться договора со светлыми магами или нет. Если договор остается в силе, то вам надо уходить в глубь острова и не показываться. Если нет, то вы также уходите, а я остаюсь на берегу дожидаться прибытия темных магов. Я отдам им изделие Исполинов, они возьмут его и уплывут, не тронув никого из вас: вы им не нужны — им нужно только оно. А всех нас впоследствии заберут с острова, и каждый отправится своим путем. Решайте. А от себя добавлю лишь одно: нельзя, чтобы эта вещь попала в руки темных магов. Нельзя.

Лишь только Зимородок замолчал, голову поднял Ожерелье.

— Как решать будем? — закричал он.

Из круга торопливо поднялся палубный. Расставил ноги пошире, уперся сапогами покрепче и начал:

— А что решать-то, жабьи дети? — спросил он. — Маг первый нарушил договор. Думает, за пять тысяч колец Сыны Моря у него по ниточке ходить будут? Как бы не так! Фризругов вздумал на «Касатку» тащить, а насчет такого вообще речи не шло. Теперь он предлагает с фризругами в обнимку ходить, а ежели б не они, то мы бы уже давно подняли якорь и в море вышли. Демоны вон на острове объявились. Чего дальше нам ждать-то? Какой нечисти? Появятся темные маги и спустят на нас ее стаей, чтобы самим рук не марать… Я вот что думаю, братва: тут с самого начала хитрость была задумана. Маги, они похитрей нас и хитрость удумали такую, что сразу и не раскусишь. Однако не на тех напали. А хитрость их вот какая. Братва, зачем покойнику золото? Никогда оно ему не нужно было — на то он и покойник. Вот. Так и получается: нас перебьют, и магам никому и платить не придется. Себя-то они уберегут. И вот что скажу: нехай темные маги со своим добром и с ним вот, — Руду ткнул пальцем в Зимородка, — сами управляются, как захочут. И не надо верить больше никаким посулам, иначе беды не оберешься, а как убраться с острова — у нас и самих головы на плечах имеются.

Палубный кончил говорить, а в довесок отправил длинный плевок в сторону Зимородка.

Братва скрипела мозгами: ничего не скажешь, палубный резал не в бровь, а в глаз. Только насчет хитрости светлых магов Руду хватил через край. Видать, появление демона и меч, свернувшийся в кольцо, доконали его: у палубного затряслись поджилки, чего за ним отродясь не водилось. Только мне не по нраву были речи палубного. С тех пор как маг меня выправил, я уже соображал ясно, но из-за переделки, в которую мы влипли по милости ворожея фризружского, и у меня в башке весла волну не цепляли. А Зимородок стоит открытый — бери его и вяжи, сам же у костра предлагал. И получается так, что теперь мы его продаем, чтобы шкуру свою спасти. Да о нас такая слава по морю пойдет! А что маг с фризругами носится, как с писаной торбой, тоже понятно. Ежели бы мы сделали свое дело и вышли в море, оставив матросню на острове, то им бы пришлось несладко: появились бы темные маги, прочухали бы, что остались с носом, и отвели бы душу на ни в чем не повинной матросне — это уж точно! А купец и в самом деле самострелы с болтами и жратвы предложил. Зимородок об этом сказал, когда мы к своим возвращались после переговоров.

Рядом с палубным встал Три Ножа. Что он скажет, мне было ясно, как светлый день: они же с Руду дружки.

Три Ножа отошел от палубного, обвел всех взглядом.

— Послушайте теперь, что я скажу. По словам палубного, так мы уже покойники получается. Только рановато он нас хоронить собрался. Эй, маг! — внезапно крикнул баллистер.

— Я слушаю тебя, — ответил Зимородок.

— Прав ли палубный, когда говорит, что темные на нас демонов спустят?

Зимородок оперся на посох.

— Он ошибается, — ответил он. — Для того чтобы вызвать демона из его мира, надо много сил положить. И демон не арбуз — в мешок не положишь, авось пригодится. Если маги и будут вызывать демонов, то только на острове, а тогда их можно будет брать голыми руками. Демоны не любят, когда их без нужды тащат, куда они не просили. С ними ухо держать надо востро.

— Как же тогда демон-то здесь объявился? — заорали из ватаги.

— Он змея с собой привел. За этим и послан был: привести змея и разбить ваш корабль. А когда сделал свое дело, то, обозленный, стал убивать тех, кто не мог от него защититься. Без разбору. А послали демона, разумеется, темные маги. Послали они его наобум: они не знали, удастся ли им разбить таким образом корабль, — я ведь мог вернуться и раньше. Теперь-то они проведали, что добились успеха, а мне ничего больше не остается, как просить у вас прощения за свою оплошность.

— Погоди, маг, каяться, — прервал Три Ножа. — Значит, демонов больше не будет?

— Не будет.

— Зимородок, а сам-то ты не можешь на них змея или там спрута наслать? — выкрикнул с места Син Щербатый.

— Могу. Но это бессмысленно — они знают, что я могу это сделать, и держатся настороже. Врасплох их теперь не застанешь.

Ватага после выкрика Сина насторожила уши, но ответ мага вызвал разочарованный гул. Палубный вклинился в гул ватаги разъяренным воплем:

— Гладко стелешь, маг. Поначалу ты тоже соловьем разливался, а вон что вышло. Да и брешешь ты насчет того, что можешь змея наслать, — вон ты как над фризругами квохчешь! Не будешь ты никого на них насылать: там, кроме магов темных, и люди безвинные есть, а их ты губить не станешь. Так ведь? Ответь.

Зимородок посмотрел на море.

— Да.

— Слышите! — торжествующе заорал палубный. — Ежели нам глотки резать начнут, он и не шелохнется. Для него мы что? Пустое место! Что скажешь, маг?

Зимородок долго молчал и наконец ответил:

— Я не буду стоять сложа руки.

— Не будешь? — захохотал Руду.

— Руду! — рявкнул Три Ножа. — Я еще не кончил говорить!

Палубный махнул рукой — говори, мол, и так все ясно.

— Зимородок, если старый договор нарушен, то почему бы не заключить новый? — неожиданно спросил баллистер.

Никто не мог понять, куда гнет Три Ножа, а он стоял и выжидающе поглядывал на мага.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросить Зимородок.

— Светлые маги могут заплатить не пять тысяч колец на долю, а десять?

Тут все рты пораскрывали. Десять тысяч золотых колец! И ждали, что ответит маг.

— Могут, — сказал Зимородок.

— А пятнадцать? — не унимался Три Ножа, как будто он в кости в кабаке играл и поднимал ставку.

— Могут, — ответил Зимородок.

— Ага, — удовлетворенно протянул Улих. — Ну, так… Коли светлые маги заплатят по пятнадцать тысяч на долю, то я с тобой. — И он повернулся к ватаге. — Братва, кому не по нраву пятнадцать тысяч колец золотом?

Однако зря Три Ножа в Сыны Моря подался, ему бы самому купцом быть, как тот фризруг рыжий, или даже ростовщиком — ухватки те же. Все, услыхав про пятнадцать тысяч на долю, вконец ошалели, а я к тому же обалдел не только от закидона Улиха, а от того, что баллистер пошел против палубного. Впервые такое происходит, обычно-то они в одну дуду дуют. Когда в воздухе лишь повеяло расколом, я встревожился: мало нам фризругов, так теперь еще ватага промеж собой перегрызется, а нам кучей держаться надо — это ж ежу понятно.

Ожерелье сидел уткнувши глаза в песок, и понять, что варится сейчас у него в голове, было никак невозможно. А кормчий… Вот тут-то я и раскрыл варежку по-настоящему. Кормчий спал! Сова, задрав подбородок к звездному небушку и закинув могучие лапищи за загривок, дрых без задних ног, тихонько похрапывая, и ничего его не будило.

Палубный стоял мрачный, темнее самой темной тучи. Он раскрыл было рот, но Три Ножа опередил его.

— Слышь, Зимородок, — закричал баллистер, — погуляй по бережку недалече, пока мы тут решение примем.

Маг посмотрел на баллистера, подхватил посох и без слов пошел по пляжу. Отойдя на некоторое расстояние, он сел на берегу лицом к морю.

Три Ножа стоял, уперев руки в пояс, и довольно улыбался.

— Я, братва, одно время был знаком с магами не понаслышке, — громко сообщил он. — Золото для них что песок, им на него плевать. — Для убедительности он взрыл носком сапога песок вокруг себя. — И много у них золота. Пятнадцать тысяч для них капля в море.

Палубный наливался кровью все больше и больше.

— Куда ты всех тянешь, баллиста безмозглая? — Рев Руду перекрыл даже шум волны, накатывавшейся на берег.

Его озлобленный вопль был последней каплей. Ватага, доселе молча внимавшая палубному и баллистеру, вышла из ступора. Семена раздора, посеянные Руду и Три Ножа, взошли. Братва разделилась. Орали все. Одни голосили, что пусть маг катится колбасой до самых врат преисподней, другим пятнадцать тысяч колец, затребованных Три Ножа, белый свет застили. Еще бы… Даже тот, на чей нос приходится всего одна доля, получит столько, что сиди он сутками напролет за игрой в кости по крупным ставкам и проигрывай изо дня в день — все равно ему на пять жизней хватит, а может, и поболе: он же будет богаче иной знати, у которой род тянется, как хвост у змеи — от самых ушей. За половину только можно купить весь Рапа с Шухой в придачу. Поэтому тех, кто кричал за Три Ножа, было больше, чем тех, кто принял сторону палубного. Кричали, размахивали руками…

Крики разбудили кормчего, спавшего сном младенца. Он сел и протер глаза.

— Чего шумят, Даль? — поинтересовался он у меня.

Я в сваре не участвовал. Пусть я возрастом и мал, но мой голос тоже вес имеет. Только мне эта свара была как собаке пятая нога. Меня тянуло к магу, и я готов был идти за Зимородком хоть на край света. Он ведь раскрыл мне глаза на себя: я тоже маг. Правда, мне обучаться надо. А что мне золото по сравнению с этим? Конечно, деньги, они никогда помехой не бывали, но магам, похоже, на золото плевать — прав Три Ножа: ишь как Зимородок тысячами швыряется! И не моргнет. Не нравилось же мне то, что братва вот-вот в глотки друг дружке вцепится.

— Рядятся, — кратко ответил я кормчему.

Сова вопросительно хмыкнул, и я объяснил ему, что к чему.

— Однако, — крякнул он и задумался.

Ну вот, подумал я, сейчас ты поднимешься и тоже хайло распялишь от неба до земли. Но кормчий не стал встревать в общий хай и остался сидеть. Он, позевывая спросонок, вертел башкой и недовольно хмурился.

— А что Ожерелье? — снова спросил он.

— Знал бы я. Не видишь? Сидит. У него и спрашивай.

Ожерелье сидел низко опустив голову, играл желваками и водил указательным пальцем по песку, пропахивая ногтем длинные борозды. Когда кормчий окликнул капитана, рука того замерла, доведя очередную борозду только до половины.

Ожерелье обвел взглядом гомонящую ватагу и усмехнулся, нехорошо так, с прищуром.

— Вставай, Сова, — сказал он. — Кончать надо с базаром, язви их в бок.

Кормчий с готовностью и во всю мочь гаркнул, перекрывая гомон:

— Хватит орать!

Вопли разом стихли.

— Гляди-кось! Сове спать помешали! Заухал! — ехидно выкрикнул Щербатый.

— Уймись, Щербатый, не шепелявь, а то последние зубы повыпадают, — беззлобно отмахнулся кормчий и гаркнул во второй раз: — Слово капитану!

Ожерелье встал так, чтобы его видели все.

— Разорались, бакланье щипаное, — произнес он и добавил с издевкой: — Вам впору рыбой торговать: глотки в самый раз — далеко слышно будет.

Если кого и проняло, то только не палубного. Руду оттянул ворот рубахи и подвигал жилистой шеей.

— Ожерелье, ты нас срамить-то не срами, — вызывающе сказал он. — Коли по делу что сказать решил, то говори.

Ожерелье не внял вызову, прозвучавшему в голосе Руду.

— До чего докричались? — громко спросил он. — Что магу ответим? Или на мечах окончательный ответ выяснять начнем?

Сказал, будто ушат холодной воды на распаленные лбы вылил, а сам посматривает по сторонам. Палубный не выдержал.

— Говорил я с самого начала: не надо лезть.

— Сейчас уже поздно, Руду, — сказал Три Ножа.

— Поздно… — сплюнул палубный и длинно выругался. — То-то и оно, что поздно.

— Может, мага послушаем еще, — выкрикнул Орхан. — Вон он сидит.

— Дельная мысль, — согласился Ожерелье и крикнул, оборачиваясь: — Даль, подойди-ка сюда!

Братва удивленно примолкла, я тоже удивился: с чего бы это я капитану понадобился?

— Вот вам маг, — сказал Ожерелье и выпихнул меня вперед. — Спрашивайте.

Я обомлел, а ватага заржала.

— Да ты обалдел, Ожерелье. Что Даль сказать может? — Три Ножа окинул меня насмешливым взглядом.

— Смог же он фризруга ущучить — а маг ведь был, фризруг, — ответил капитан. — И Зимородок его за своего признал. Может, у Даля ума побольше, чем у всех нас, станется, а магия у него в крови: магами не становятся, магами, сами знаете, рождаются…

Я слушал Ожерелье, и под ложечкой у меня засосало, а по спине потянуло холодком. Это как же понимать надо? Что я скажу, то ватага и примет? Вон капитан как братву настраивает, расписывая мои достоинства, а они, пораскрывав хлебальники, ловят каждое его слово. Выходит, Ожерелье растерялся и хватается за меня, как за соломинку? Не происходи все на моих глазах, я бы в жизнь такому не поверил, расскажи кто. А мне ведь отбрехиваться надо будет. Что я скажу?

— Говори, Даль, — сказал Ожерелье.

В горле у меня запершило. Я закашлял, чтобы потянуть время, а в башке пусто: ну хоть бы одна мыслишка… А ведь они ждут: вон Руду угрюмо уставился, Три Ножа одел свою всегдашнюю маску и через щели сверлит, из-за Орхана Скелет выглядывает… И стало мне понятно, что, хоть братва и пыжится, особенно те, кто за Три Ножа кричал, соблазненные кучей золота, которая и во сне-то никогда не снилась, думает братва, как палубный: провалился бы маг в тартарары, и еще лучше было бы, если бы он провалился туда раньше, на Рапа, не добравшись до «Касатки».

Я посмотрел на берег, на маленькую фигурку Зимородка, сидящего у самой воды, и отчетливо услышал бульканье и шипение волн. Подсказал бы мне кто…

— ДАЛЬ, — услышал я внутри себя негромкий голос и сразу узнал его — со мной разговаривал Зимородок. — Помоги мне, мальчик.

— Меня могут не послушать, — ответил я.

— Могут. Но все равно попытайся, — сказал Зимородок.

Страхи палубного были мне понятны и близки, но Зимородок просил меня.

Я зажмурился — ощущение такое, будто я собрался с завязанными глазами с высоты вороньего гнезда сигануть в море на авось, — и сказал:

— Надо идти с магом.

— Что ты шепчешь? — спросил Ожерелье. — Говори громче.

Я вздохнул поглубже и повторил в голос:

— Надо идти с магом!

Ватага шумно вздохнула. Я открыл глаза. Ожерелье пристально смотрел на меня, и снова лицо его было таким, как я его видел, когда змей разбил «Касатку» на щепу. Капитан медленно отвернулся.

— Слышали? — крикнул он. — Все слышали?

— Ты что, Ожерелье, смеешься над нами? — ответил ему палубный.

— Смеюсь? — переспросил Ожерелье и зябко передернул плечами. — Не до смеха мне, Руду: «Касатки» нет, ватага в раскол идет. Куда уж смеяться? Ты, палубный, мага не боялся, пока он тебе хвост не прикрутил. Наши колдуны, что прежде были, мечи в кольца сворачивать не умели — вот ты и пятишься раком и других за собой тащишь. А Три Ножа готов рискнуть своей задницей, если светлые маги заплатят больше. Как ты остановишь его, Руду? Уйти-то тебе некуда! Как решать? За ножи браться будем? Кто жив останется, тот и прав? За этим ли мы пришли на остров? Даль говорит, что надо с магом идти. Я ему верю…

— Эй, капитан! — раздался неожиданный выкрик, не давший Ожерелью докончить.

Из-за Орхана-баллистера вылез Скелет и потрусил к капитану, размахивая каким-то маленьким темным мешком.

— Погоди, капитан! Дай я скажу. — Скелет добрался до Ожерелья и тряхнул ношей в воздухе, заявив: — Вот!

Все мрачно ожидали продолжения. Скелет опять потряс мешочком, в нем забрякало.

— Я так скажу: палубный прав в одном — не в свое дело мы влезли, но ложиться на обратный курс уже поздно, да и не на чем… а ежели мы тут друг дружке кровя пускать начнем, то вообще дело гиблое… — Скелет торопился, подбадривая себя бряканьем содержимого своего мешка. — Вот кости гадальные! — И он поднял мешок над головой.

Кто-то крякнул, кто-то хмыкнул, а Скелет скороговоркой продолжал:

— Мне что на ум пришло: как ни крути конец, а получается, светлого мага на «Касатку» неспроста занесло. Судьба, значит… Мы тут собачимся, идти с магом или нет, — а судьба как повернет? Во! Никому не ведомо! Слушай, братва… Зимородок небось фризругам тоже чего-то посулил. Как без этого? И щедро — верняк! Вон Три Ножа чего загнул, а маг хоть бы торганулся. И фризружскому недоноску тоже всяк обещано было, однако запродал он нас и своих в придачу, как перданул с гороха. Так-то. А потому, хоть Зимородок и божится, что отдаст он темным магам хрень Исполинову и оставят они нас в покое, не тронувши, верится мне с трудом, что так оно и будет: заберут темные маги свое добро, успокоятся и мирно поплывут восвояси. Не верится мне, и все! — Скелет остановился передохнуть. — Кости эти мне бабка-знахарка в наследство оставила, и ни разу они меня еще не надирали: как кину, так и выходит. Я вот что предлагаю: коли судьба привела мага к нам на борт, то пусть и подсказку даст, как поступить. Вот так.

Братва, оторопевши, молчала, уставившись на темную дерюжку в пухлых пальцах Скелета. По губам Ожерелья бродила непонятная ухмылка. Три Ножа свел брови к переносице, а палубный, по-прежнему озверело-угрюмый, пялился на Скелета, поигрывая ножом на поясе. Кормчего, как и многих других, я не видел: Сова стоял у меня за спиной. А самому мне подумалось, что врет Скелет насчет бабки-знахарки и наследства. Купил он кости где-то по дешевке на шухском торжище или спер.

— Братва, будем кости тащить, судьбу спрашивать? — Скелет помахивал мешочком перед глазами.

Братва соображала.

— Давай, Скелет, тащи, — выкрикнул Римургу, что вместе с кормчим и Мачтой с «Касатки» спасся, когда змей на нее выскочил. В сваре он принял сторону палубного, а тут, видать, решил поиграть с судьбой в прятки.

Его голос и решил дело.

— Тащи кости, Скелет! — закричали за ним все остальные.

— Погоди-ка, — остановил толстяка капитан. А Скелет и не торопился. — Ватага, слушай меня. — Ожерелье сказал голосом, которым с мостика приказы отдавал. — Уговор: как кости выбросим, так и будет. Для всех. И чтоб никто потом не шел на попятную! Согласны?

Все были согласны, только палубный помалкивал. От Ожерелья это не укрылось.

— А ты, Руду, почему молчишь? — спросил он палубного. — Согласен или нет?

Руду молчал, глядя на мешок с гадальными костями, как на клубок гадючий. Когда на палубного стали с угрозой ворчать, он выдавил из себя через силу:

— Согласен.

— Тащи свои кости, Фитар, — велел Ожерелье.

Скелет, которого и девки-то в кабаках по имени не звали, вмиг стал серьезным, чего ему никогда еще не удавалось, — какая серьезность, если у него вид как у ряженого на праздничных гуляниях. Мне показалось, что он даже враз похудел малость и побледнел. Луна светила ярко, я видел свежий прыщ на Скелетовом красном носу.

— Не, — покачал головой Скелет. — Я сам тащить не буду. На себя гадать — это дело привычное, а на всех не буду. Боюсь. Вдруг обманусь — шутка ли!

Еще бы немного — и ему не сдобровать: такие финты братва не любит. Но Скелет угрем выскользнул из сети, в которую чуть себя не загнал.

— Не могу я сам кости тащить, дурьи башки! — заорал он. — Вы в гадальных костях ни уха ни рыла, а я знаю, что говорю: неспроста отказываюсь ведь, а по нужде. Далю кости гадальные тащить надо.

Тут не выдержал кормчий:

— У тебя, брюхатый, борода в мозги вросла! Чего на мальчишку сваливаешь?

— Не ори, Сова, — разозлился Скелет. И с видом знатока принялся разъяснять. — Дело-то серьезное, говорю. В храмах кто жребий тянет? Отроки. А Даль кто? Отрок он. Дитя невинное. Жрецы вон говорят, что если какая молитва и доходит до богов, то впервоочередь молитва невинного дитя.

— И чего это ты с нами палубу топтал? — с издевкой спросил кормчий. — Тебе бы в пророки пойти. Где ж это Даль — дитя невинное? А кто фризруга на нож напорол? Память отшибло? А сколь народу его болтов из самострела отведало? Думай, что городишь…

Скелет скривился пренебрежительно:

— Сова, ты и есть сова, и мозги твои птичьи. Посчитай сначала свои грехи, а потом мальца. Так-то и получается, что по сравнению с тобой он — дитя невинное. Может, и не без греха он, но почище нас всех будет. Лучше не лезь, кормчий, коли разумом до такой простой вещи дойти не можешь.

Ватага со Скелетом согласилась, кормчий возразить не мог — получается, прав Скелет. Ожерелье смотрел пустыми глазами на мешок с гадальными костями и слова не молвил. Выходит, ночью лунной на островке далеком свет на мне клином сошелся.

Скелет сунул мне гадальные кости. Вдруг рядом со мной оказался палубный и потянул мешочек из моих рук.

— Нельзя ему тащить, — сказал он. — Он маг.

Скелет отобрал у палубного кости и оттеснил его в сторону.

— Может, и маг. Только сопливый еще, — отрезал он. — Не баламуть, палубный. Маги, они богами обласканы: от них свой дар получают.

На мою ладонь вновь легла плотная дерюжка. Ладонь щекотали ворсинки ткани, а Скелет поучал меня:

— Ты тряси мешок, пока в башке мыслишка не образуется — все, хватит трясти. А потом руку вовнутрь сунешь и тащи первую, в которую пальцы ткнутся. И Морскому Старцу молись…

Он меня наставлял, а я его и не слушал. Я видел четырехугольные кости внутри мешка: где какая лежит. Я ведь никогда в другие кости — игральные — не проигрываю, а если и проигрываю, то понарошку, потому что вижу все сквозь стакан, в котором их при игре встряхивают, а положить кости выигрышным числом вверх — это наука нехитрая. Я об этом никогда и никому не обмолвился: узнай кто, так со мной в кости играть перестанут, кому ж охота с деньгами за дешево расставаться. Меня и так везунком считают.

Я стал перетряхивать гадальные кости в мешочке. Тряс долго, пока на самом верху не оказалась кость «Маг». Тогда я запустил руку в горловину и, вытащив ее, передал Скелету.

Он впился в нее взглядом и объявил:

— Маг. — И добавил: — Тащи вторую.

Второй я вытащил кость «Удача».

— Тащи последнюю, — сказал Скелет.

Ее я тащил в благоговейной тишине. Третьей была кость «Сокровище».

— Толкуй, Скелет, — приказал Три Ножа.

Скелет надулся и сделал важную рожу. Он с задумчивым видом жевал губами, двигал бровями и закатывал глаза — думал, стало быть. Ватага с уважением следила за его кривляньями, не торопила. Три кости в ряд лежали на Скелетовой пухлой клешне, а он то подносил их к самому носу, то отводил от глаз и все время неразборчиво бормотал себе под нос. Наконец Скелет прекратил бормотание и многозначительно произнес:

— Так, значит… — И сделал паузу.

— Не томи, толстозадый! — погрозил кулаком Три Ножа.

Скелет посмотрел на баллистера, поморгал.

— Редкие кости выпали, — громко объявил он во всеуслышание. — И одна к другой притом. Не иначе как прямой знак судьбы будет! А указывают они вот что: первая, «Маг», говорит — с магом идти надо всяк, вторая, «Удача», прямо к первой ложится и сулит, что за магом не пропадем. Парой они, кости-то, выходят, и, как не крути конец, станется нам без мага светлого одна беда. Третья кость, «Сокровище», замыкает, и ей двойное толкование будет: по первости маг свое сокровище получит, а второе толкование для нас указка — мы тоже сокровище обретем. А какое оно будет, ежели кому не понятно, то это проще репы пареной: заплатят нам светлые маги, сколь ни спросим. Вот что кости говорят, братва.

Я изо всех сил старался сдержать улыбку, губы мои дрожали от напряжения, готовые расплыться в широчайшую из ухмылок, которую когда-либо видел свет. Я ликовал: как по-писаному! Я видел, как на лицах окружившей меня и Скелета ватаги напряжение сменяется расслабленностью — ну все! Решено наконец! — и сквозь растерянность проступает и поднимается на поверхность чувство удовлетворения и готовность следовать за магом на смену желанию свернуть ему шею и страху, что это окажется не по силам. Боги мои, а Зимородок-то прав! Дети неразумные… Слышишь, маг, я выполнил твой наказ, хоть и боялся, что у меня ничего не получится? Слышишь, Зимородок?

— Благодарю тебя, Даль.

— Верно говоришь, Скелет! — выкрикнул Три Ножа. — Братва, пора мага кликать!

У меня на миг опять все поплыло перед глазами. Я уперся рукой в землю, чтобы не упасть, и помотал башкой, отгоняя внезапно нахлынувшее головокружение. Однако частенько стала суша у меня под ногами качаться!

— Э нет, Три Ножа, погоди торопиться!

Палубный все никак не мог уняться. Ватага уже на него посматривала с усмешечкой, но Руду сдаваться, видать, не собирался.

— Слышь, Скелет, а не чересчур ладно кости-то легли? — спросил палубный. — И кому они удачу сулят? Может, темным магам?

Три Ножа разозлился не на шутку. Он хоть и камнем порой кажется, но и камень треснуть может. Три Ножа скривил рот и повернулся к палубному хищным движением, под нижним веком баллистера задергалась кожа. Бритое темя Улиха холодил лунный свет, косицу, заплетенную из длинных волос на нетронутом бритвой затылке, резкий поворот головы забросил на плечо.

С Три Ножа шутить опасно: метнув нож с завязанными глазами, может на лету комару яйца снести на слух, по одному писку. И не шевельнется при этом — если не знаешь, то нипочем не догадаешься, что это он нож метнул. У них на Кифре — островке Архипелага, откуда он родом, — нож вручают сызмальства, считай с колыбели. А ежели кто не может одной рукой зараз три ножа кинуть и в три разные цели попасть, то он там считается за наипоследнейшего, за выродка. Сам Улих так рассказывал. За то и прозвище свое получил.

Но Скелет был доволен вмешательством палубного: нравилось ему быть пророком, он и не скрывал того.

— Ты, палубный, в гадании не разумеешь, — веско сказал Скелет. — Я ж что говорю: знак судьбы! Потому и кости так легли! А темные маги тут ни при чем… Мы на кого кости тянули, спрашивается? На себя и Зимородка. Они, кости, на нас и указывают. А чтоб узнать, как судьба темными магами распорядится желает, на них кости тащить надо. Так вот… Ну, можно и на темных магов погадать…

— Не будем мы на них сейчас гадать, — вмешался Ожерелье. — Может, после…

Но никто особого интереса к судьбе темных магов и не проявлял. Ватага в большинстве своем была состоявшимся гаданием довольна, а кто, как и Руду, сомнение имел, решили припрятать его и не высовываться. Да и устала братва мозгами шевелить: одно дело — лезть на борт взятого на абордаж судна, а там рубиться и в запале рубки даже не заметить, что ты уже не на вражеской палубе с мечом в руке, а шагаешь невесомыми шагами на встречу с пращурами, либо очнуться и увидеть, что рубить уже некого, кроме валяющихся под ногами хрипящих полутрупов; другое — думать, что там с тобою завтра будет, каких таких там темных магов нечистая принесет и что они с тобой учудить могут.

Братва не желала больше гадать, о чем и заявила дружным ворчанием. Скелет ссыпал кости с ладони в мешочек, бережно затянул горловину и со значением повесил мешочек себе на пояс под пупом, чтобы все видели, и пузо выпятил.

— Все. Я за магом пошел, — объявил Три Ножа. — Позову.

— Может, так покличем? — предложил Щербатый.

Три Ножа зевнул:

— Надоело глотку драть. Схожу.

— Ты, Три Ножа, про пятнадцать тысяч колец не забудь, — напутствовал его Скелет, любовно поглаживая мешочек с гадальными костями.

Уж столько мурыжили языками эти пятнадцать тысяч, до мозолей прямо, а все равно братва охнула, заслышав про них снова.

Три Ножа быстрым шагом направился к одиноко сидящему в ожидании нашего решения Зимородку. Ожерелье устало опустился на песок и принялся за прежнее занятие: песок пальцем ковырять. Палубный продолжал стоять, опустив очи долу. К нему подошел кормчий и похлопал его по плечу. Руду дернул плечом, сбросив руку Совы, и потопал, раздвигая ватагу. Ему в спину скалили зубы. Кормчий вернулся, озабоченно качая головой:

— Совсем Руду скис, — сообщил он. — Трясет его. Черный весь. Напугал его Зимородок. Слышь, Даль, может, маг не только с мечом пошутковал, а и самого Руду прихватил чародейством своим?

— Струсил он, Сова, — ответил вместо меня Ожерелье. — Поджилки затряслись. Ты вспомни, они у него еще в Шухе трястись начали.

— Ну… — с сомнением протянул кормчий и спросил: — Ты-то сам? Вон рожа у тебя какая…

— Спать хочу, — буркнул Ожерелье. — Сколько галдит уже?!

— Братва, гляди! Три Ножа с магом сюда идут!

Возглас Скелета отвлек кормчего, который собирался еще что-то сказать. Я тоже повернулся и посмотрел. Зимородок широким шагом отмерял берег, взмахивая посохом. Рядом с ним, по-журавлиному высоко поднимая ноги, вышагивал Три Ножа.

— А вдруг маг отказался такую гору золота платить? — высказал сомнение Римургу.

Скелет вновь не вытерпел возражений своему в одночасье прорезавшемуся пророческому дару:

— И не думай. Увидишь. Еще купаться в золоте будешь.

— Загнешь же ты, Скелет! Купаться! — захохотал Римургу.

Братва настроилась на добродушный лад, посыпались шуточки. Купаться можно было бы и в пяти тысячах, обещанных ранее, а тут вообще — море разливанное. За приближением Зимородка и Три Ножа следили с неослабным вниманием. Но чем ближе они подходили, тем тише становилось: шуточки умолкли, братва притихла. И в этой тишине прозвучали глухой удар железа, с хрустом входящего в мясо, сдавленный хрип и громкий хлопок спущенной тетивы самострела.

И тишина взорвалась криками:

— Эй, палубный! Руду! Смотри!

Ноги подняли меня с места и понесли без моего приказа. Я пробивался сквозь тесно сгрудившуюся ватагу кулаками и пинками, внутри у меня все заледенело от одной страшной мысли. А когда я увидел, то упал на колени.

Руду лежал лицом вниз, раскинув руки. Возле него валялся разряженный самострел, а песок вокруг головы палубного потемнел от крови, и рядом с Руду на коленях стоял Зимородок, который должен был вместе с Улихом только подходить к нам. Зимородок склонился над палубным. А в сторонке Братец держал за руки Петлю, озиравшегося с затравленным видом.

— Я ничего не могу для него сделать, — громко сказал Зимородок и приподнял голову палубного.

С моей стороны лицо Руду покрывала корка из песка, замешанного на крови. Из развороченного виска торчала плоская рукоять короткого гарпуна. Такие гарпуны служат абордажными крючьями, если привязать к рукояти веревку. И метают их: гарпун тяжеленный, весь иззубренный, вопьется — не вытащишь.

— Зачем вы убили его? — спросил маг, поднимаясь с колен. — Я знал, что он хочет убить меня. Но со мной это не так просто сделать.

И тут закричал Петля:

— Не хотел я его убивать! Не хотел! Обернулся случайно, а он уже палец на скобу положил. Я в плечо метил! А он присел — и прямо в висок!

К близнецам протиснулся Ожерелье.

— Отпусти его, Братец, — велел он.

Петля рухнул на песок и обхватил голову руками, бормоча:

— Не хотел я… Не хотел…

— Рассказывай, Петля, — приказал капитан.

Петля продолжал завывать, его пнули. Он поднял лицо, и оно у него перекосилось, потому что за спинами раздался крик Три Ножа:

— Братва! Беда! Маг исчез! Где Ожерелье? Где Руду?

Перед баллистером расступались.

— Смылся маг! В воздухе растворился: раз — и нет его. — Объяснял Улих, пробиваясь в середину. — У меня сердце в пятки ушло… Он осекся, увидев Зимородка и распростертое у ног мага тело. — Руду… — сказал Три Ножа надтреснутым голосом. — Кто?..

Ожерелье заслонил собой Петлю. Три Ножа сразу все понял.

— Уйди, Ожерелье, — тихо произнес он.

— Руду хотел Зимородка убить, — так же тихо сказал капитан.

Улих перевел взгляд на мага.

— Это правда, — кивнул Зимородок. — Но я не хотел, чтобы убили его.

Три Ножа отвернулся от мага.

— Сначала выслушаем Петлю, — сказал Ожерелье. — Он имеет право быть выслушанным. Не нарушай закона, Три Ножа. Если Петля виновен — судить будем за убийство.

— Пусть говорит, — выдавил Три Ножа. — Я подчиняюсь закону.

Ожерелье отступил на шаг в сторону, открыв Петлю. Тот смахнул ладонью испарину со лба, перемазавшись в песке.

— Тюрьмы здесь нет. Решать будем на месте, — объявил капитан. — Говори, Петля.

Петля со всхлипом перевел дух.

— Я не брешу, братва! Не хотел я! И не думал даже! — сбивчиво заторопился он. — Оборачиваюсь, будто в спину толкнули, гляжу — палубный из самострела целит. Кричать без толку, допрыгнуть не успею — всяк выстрелит раньше. Я остановить хотел — в плечо, а он, видать, с колена решил выстрелить, присел. Все спинами стоят, никто не видит. Да только я уже метнул гарпун. Ему в висок и попало. — Петля остановился и вздохнул. — Даль вон фризруга ножом уложил, а тут самострел — я и… — Петля не выдержал, перешел на крик. — Не хотел я! Поверьте! На крови поклянусь! Не хотел!

Он замолчал, шаря обезумевшим взглядом по лицам.

— Кто может подтвердить его слова? — спросил Ожерелье.

Таких не нашлось. Все только головами качали.

— И вправду все на мага смотрели, — сказал Орхан. — А когда обернулись, Руду уже лежал и ногами дрыгал.

Петля готовился к смерти: поджал ноги и спрятал лицо в коленях.

— Я могу подтвердить, — сказал Зимородок.

Братва загудела.

— Тихо! — прикрикнул Ожерелье. — Как ты можешь подтвердить его слова, маг? Тебя не было здесь в это время!

— Я маг, — сказал Зимородок. — Я могу это сделать.

Капитан остановил его взмахом руки.

— Братва, выслушаем мага?

Раздались крики:

— Пусть скажет.

— Говори, Зимородок, тебе разрешили, — сказал Ожерелье.

— Я маг, — повторил Зимородок. — И поэтому мне ведомы мысли этого человека. Он не лжет. Все было так, как он рассказал. От себя добавлю: ваш палубный действительно хотел меня убить. Я не держу на него зла: он не смог бы этого сделать — я бы отвел от себя стрелу. Мне жаль, что он мертв. Если бы гарпун не вонзился ему в голову, я бы залечил его рану.

Мага выслушали, ловя каждое его слово. Ожерелье поднял руку.

— Принимаем ли мы свидетельство мага?

Петля отлепил лицо от колен и опять замер, ожидая.

— Капитан, маг палубного десять раз в бараний рог скрутить мог! Чего уж тут не верить? — крикнул Скелет.

— Все согласны? — Ожерелье четко следовал неписаным правилам судилища.

Ватага ответила ему нестройным:

— Согласны!

— Какой будет приговор?

— Невиновен! — крикнул Кривой Гуил. — Так, стало быть, получается.

За ним закричали остальные. Ожерелье повернулся к Улиху.

— Слышишь, Три Ножа? Невиновен!

Три Ножа застыл истуканом.

— Дерьмово ты кидаешь гарпуны, Петля, — наконец разлепил он губы и внезапно оказался стоящим с вытянутой вбок левой рукой.

Петля отшатнулся и опрокинулся на спину, а все дружно ахнули, глядя в направлении вытянутой руки Три Ножа.

Маг по-прежнему стоял над мертвым телом палубного, но теперь перед его глазами в воздухе висел длинный узкий стилет, дрожа и поблескивая серебром на трехгранном лезвии. Такие стилеты Три Ножа носил на обоих предплечьях, пряча их под рукавами рубахи.

— Я не лгал, Три Ножа, когда говорил, что отвел бы от себя стрелу, — произнес Зимородок.

Стилет медленно поплыл по воздуху прочь от мага. Он проплыл над мертвецом, покачался и упал в песок.

— Я больше не буду проверять тебя, маг. — Три Ножа подошел к стилету, поднял его и спрятал на прежнее место.

11

Фризруги не солгали: как и обещали, они оставили запасы еды, часть своих самострелов и связки болтов к ним. Нашлись и пустые мешки, чтобы положить в них твердый сыр и вяленое мясо.

Светало. Костры вокруг лодьи еле тлели. Как три багровых, в черных трещинах глаза, они пялились в посеревшее небо. Над кострищами дрожал и прыгал горячий воздух.

Мертвое тело палубного осталось лежать на песке, а вместе с ним на берегу остался Три Ножа. Улих сказал, что похоронит Руду сам, а потом нагонит нас. Никаких возражений он слушать не стал.

Да и возле лодьи мы наткнулись на свеженасыпанный песчаный холм. Двое фризругов, убитых демоном, дожидались часа, когда их похоронят по моряцкому обычаю в море.

Нехорошо мы на них наткнулись, на мертвых фризругов. Закопали их вместе и неглубоко — так, песочком присыпали. Щербатый сапогом в холмик и въехал. Заорал, как резаный. И было отчего: песок осыпался, а из-под него показалась обугленная, черная кисть с вывернутыми, перекореженными пальцами. В ней и кисть человеческую с трудом можно было узнать. Будто кто ее перекрутил, как мокрую тряпку выжал, а потом осмолил шутки ради. Ожерелье сапогом нагреб на черную руку песок и велел лезть в лодью.

Припасы с лодьи забирали в угрюмом молчании, изредка перекликаясь вполголоса, а когда мешки были набиты, мы отправились в глубь острова, сами еще не зная куда.

Лишь только стволы деревьев обступили нас, а над головами зашуршали листьями кроны, ватага немного ожила, словно деревья надежно оградили всех от чертовщины, творившейся всю ночь на берегу. Зимородок с нами не пошел, сказал, что при нужде отыщет нас сам, а если в нем нужда возникнет… Тут он кивнул на меня.

И стала братва меня сторониться. Только Братец мне подмигивал в четыре глаза: мол, не тушуйся, Даль, все обойдется. Но не подходил.

Я шел рядом с кормчим, которому, похоже, было все равно: будь я жабой ходящей и говорящей — Сова бы не мигнул. Секрета большого нет: у кормчего в горной деревушке младший брат остался, а сам он оттуда удрал сызмальства. Мне он о своем младшем брате все уши прожужжал — видно, на «Касатке» я ему его и заменял. Ладно, спасибо Сове за это, потому как после смерти Руду Ожерелье смотрит на меня и в упор не видит.

Я шагал рядом с кормчим и слушал, как шушукается вокруг братва. Она о многом шушукалась: о том, что не стоило Руду супротив судьбы-то переть — вот бы и жив остался, поминали опаленного, как свинью, и судили, что, может, Руду-то и прав, но тут же всплывали пятнадцать тысяч колец, на которые согласился Зимородок и выдал Ожерелью лист с приложенной его, Зимородка, печатью. Сказал маг, что лист дает для пущей нашей уверенности, а так слова достаточно — обман у светлых магов не в чести. Поминали и меня, но тут же голоса принижали: я — вот он, рядом иду. И снова Руду…

Я слушал перешептывание, и слезы вскипали у меня под веками. Кто же виноват в смерти палубного, как не я? Если бы не я кости тащил, что бы выпало? Может, все бы и обернулось по-другому… У меня перед глазами маячил распластанный по песку палубный с торчащим из виска гарпуном и глядящий на него Три Ножа. Хоть и видящий я, но ошибся тогда во время спора: никогда бы в жизни Улих на Руду руку не поднял, чтобы убить. Они с палубным вместе раньше плавать начали, еще допережь того, как с Ожерельем столкнулись, не один пуд соли вместе съели. Мне почему-то подумалось, что Три Ножа я видел в последний раз, и стало мне еще хреновей. Я же тащил кости, видя их сквозь мешок, в котором они лежали! Когда убили Руду, мне захотелось закричать, повиниться, но взгляд Зимородка остановил меня. Многое я увидел в его взгляде, понял, что Зимородок готов был из себя потроха вынуть, лишь бы палубный жив оставался, но и от своего маг отступать не собирается. И я смолчал…

Громко хрустнувшая под ногой ветка отвлекла меня. Я споткнулся, и, наверное, благодаря этому думы мои потекли в другом направлении, но мысль, пришедшая ко мне первой, сделала мои колени мягкой глиной, и я чуть не упал, если бы Сова не подхватил меня под локоть.

— Гляди под ноги, — проворчал кормчий.

Я бросил Сову и поспешил к Ожерелью. Кормчий кликнул меня, но я от него только отмахнулся. Догнав капитана, я подергал его за рукав. Он слегка повернул голову, а увидев меня, помрачнел:

— Ну? Зимородок, что ли?

— Нет, — сказал я. Объявлять о своих опасениях ватаге я не собирался: они тогда окончательно спятят. Но и молчать было невмоготу. — Ожерелье, разговор есть.

— Да ну? — мрачно удивился он. — Говори…

Еще чего! Вон как уши-то все враз настрополили.

— С глазу на глаз, — шепнул я.

Ожерелье поморщился.

— Не сейчас, — обронил он.

— Сейчас.

Ожерелье удивился еще больше и помрачнел тоже.

— Не сейчас, — упрямо повторил он.

Я понял, что толку не будет. Ах, острога тебе в жопу, как говаривал палубный, да будет ему там лучше, чем здесь…

И тогда я кинулся в лес прочь от ватаги.

— Даль! — взревел Ожерелье за моей спиной. — Стой! — И крикнул ватаге: — Идите. Я догоню его. Совсем ополоумел малец.

Далеко я не убегал, встал за деревом, слушал, как Ожерелье хрустит кустами и костерит меня сквозь зубы.

— Я здесь, — позвал я его.

Он остановился, и я вышел из-за ствола, за которым спрятался.

— Ты что, парень? — прорычал Ожерелье.

Я молчал, глядя на него. Он тяжело вздохнул, со стоном и пробурчал:

— Давай болтай, что у тебя там.

Я отодрал от дерева кусочек коры и бросил его себе под ноги.

— Ожерелье, вспомни. Зимородок говорил, что сюда не один темный маг спешит, а двое или даже, может, трое.

— И что же? — глухо спросил он, глядя на меня исподлобья.

— А если он с ними и впрямь не справится?

Ожерелье какой-то миг стоял неподвижно, а потом захохотал, трясясь всем телом. Продолжая хохотать, он свалился на мох и внезапно оборвал хохот.

— Ну и ну… — тихо сказал он и спросил: — Боишься?

Я подумал и ответил:

— Не знаю.

По лесу разносились крики: ватага аукала нас. Ожерелье медленно поднялся.

— Пошли назад, — сказал он. — И никому ни слова. Не то тебя разорвут на части. Понял?

И я вдруг как-то ясно понял, что Ожерелье не шутит.

— Понял? — переспросил он жестко.

— Да, — ответил я. — А ты боишься?

— Боюсь, — просто ответил он, а затем резко повернулся и пошел на зов ватаги.

Я догнал его.

— Может быть, можно помочь Зимородку? — спросил я, приноравливаясь к шагу капитана.

Ожерелье усмехнулся.

— Как?

— Но я же маг, Ожерелье!

От сильнейшего подзатыльника из глаз моих шарахнулись искры. Ожерелье ухватил меня за ворот и затряс.

— Забудь об этом! И думать не смей! — прохрипел он в такой ярости, что я не испугался, а удивился.

Ожерелье тяжело дышал, постепенно приходя в себя. Успокоившись, он отпустил меня и вполголоса добавил:

— Пока забудь.