Навола

Глава 10

– Покатайся со мной, Давико.

Челия хлопнула перчатками по моему письменному столу. Она была одета в серую юбку и бриджи для верховой езды; ее щеки раскраснелись, темные глаза проказливо сверкали.

– Мне скучно, а на улице светит солнце.

О ее прибытии в банк возвестила суматоха внизу, знакомая волна возбуждения и благоговения, пробегавшая по абакасси и нумерари, когда те приветствовали Челию и лебезили перед ней. Ее голос просочился наверх, искрящийся и свежий, шутливый и поддразнивающий писцов; если бы не подсчеты золота и ведение гроссбухов, эти люди непременно последовали бы за ней, словно псы, стосковавшиеся по угощению.

Услышав, что она пришла, я сразу понял: меня ждут проблемы.

Повзрослев, Челия стала еще более самоуверенной. Она сломя голову кидалась в любые авантюры и тащила меня за собой – иногда по моему желанию, иногда против, но тащила. Когда мы были детьми, ее затеи были детскими: прокрасться по темным коридорам для прислуги, изображая фат и пугая служанок Сиссию, Тимию и Джорджо. Теперь, когда мы выросли, она хотела скакать галопом по холмам на головокружительной скорости, или подглядывать за посланниками, которые приходили к отцу в поисках милостей и кредитов, или, переодевшись слугой, подслушивать разговоры в красильном квартале, где вианомо без всякого почтения обсуждали архиномо, а в сточных канавах текла разноцветная вода.

Челия действовала стремительно, а ее ум работал еще быстрее, и с годами она стала мне не просто сестрой. Она стала мне другом – пусть и дурно на меня влияющим.

– Я знаю, что ты меня слышишь, – сказала Челия, вновь хлопнув перчатками. – Поехали кататься.

Вокруг нас щелкали костяшками отцовские нумерари, сверяя отчеты и числа, но я знал, что они оторвались от работы. Челия отвлекала их не меньше, чем меня, пусть и по иной причине.

– Я занят, – ответил я, пытаясь вспомнить слова, которые собирался написать.

На самом деле я отчаянно хотел сбежать вместе с ней. Мысль о поездке была очень заманчивой. Сбежать не только из скриптория, но и из стен Наволы… Однако у меня имелись обязанности, и я не собирался разочаровывать Мерио или отца, какими бы тоскливыми ни были стоявшие передо мной задачи.

– За окном чудесный весенний день. Зачем тратить его, сидя в помещении?

– Он оттачивает мозги, – сообщил Мерио из-за своего стола, который располагался на возвышении над всеми нами. Лицо нумерари было испачкано чернилами. – Как следовало бы делать и вам, юная сиа.

Челия скорчила ему гримаску.

– Мои мозги остры, как нож, который может расщепить волос Урулы. Благодарю покорно. – Она склонилась надо мной, изучая журналы. – Что это за списки?

Я проглядел колонки.

– Шелк, лошади, золото из Шеру…

– Это слабое золото.

– А дождь мокрый, спасибо за откровение. И потому я должен пересчитать цену в нависоли, но Андретон в Шеру все сильнее разбавляет свои деньги и провести точную конвертацию невозможно.

– В таком случае тебе следует подождать до завтра, потому что цена снова изменится. Счёты оставят мозоли на пальцах, но ответа у тебя так и не будет. И потому, – она дернула головой, – поехали кататься.

Ее темные волосы были уложены спиралями и завязаны голубой лентой; узел возвышался на голове, придавая Челии сходство с одной из Сиана Джустича древности. На взрослеющем лице выделялся острый аристократический подбородок и сверкающие темные глаза. Сестра больше не превосходила меня ростом, потому что, хотя и продолжала расти, я наконец обогнал ее, и все же она могла послужить одной из муз для Арраньяло, когда тот начал работу над ротондой калларино и рисовал Справедливых.

– Я не могу, – вздохнул я. – Скоро мой день имени. Я должен закончить эту работу.

– И так мальчик станет мужем.

Голос Челии был столь серьезен, что я обернулся, пытаясь понять, шутка ли это, но она уже расхаживала вокруг столов Туллио и Антоно, дразня их.

– Что ж, – сказала она, огибая Туллио, который с трудом заставлял себя не таращиться на ее прекрасную покачивающуюся фигуру, – я отправляюсь кататься. И Аган Хан тоже едет. – Она кивнула на лежавшую у моих ног Ленивку. – И Ленивка хочет побегать, не так ли? Ведь хочешь, милая моя?

Ленивка понимающе навострила уши и застучала хвостом по мрамору. Я ожидал, что собака вскочит по призыву Челии, однако в решающий момент она сдержалась. И все же смотрела на меня с отчаянием, карие глаза умоляли, выбор был очевиден.

– Ты знаешь, почему мы не даем ссуды скипианцам? – спросил я, игнорируя мольбу Ленивки.

– Потому что вам не нравится, как они стригут усы? – предположила Челия, играя с чернильницей Антоно. (Его щеки стали ярко-розовыми от смущения.) – Потому что они слишком низкорослые? Потому что они как вши в борделе – если доберутся до тебя, то ни за что не уйдут?

Антоно покраснел еще сильнее.

– Потому что они никогда не возвращают долги, – сказал я. – Они берут ссуду и мчатся назад в Скипию, а в следующий раз присылают в Наволу другого члена семьи, который делает вид, будто незнаком с предыдущим. Боррагезцы лишились целого состояния, поверив скипианцам. А еще их ксмо просто отказался платить Борраге.

– Их ксмо. – Челия подмигнула Антоно. – Их предводитель называется ксмо, Антоно. Ты не одолжишь мне ксмо?

Антоно что-то пролепетал, он задыхался, его кожа побагровела. Челия перестала мучить беднягу и вернулась к нам с Ленивкой, опустившись на корточки, чтобы почесать собаку за ухом.

– Какое тебе дело до ксмо и скипианцев?

– Мерио попросил меня придумать способ обезопасить нас от невыплат со стороны скипианцев. Только представь! Способ защититься от тех, кто постоянно тебя грабит!

– Не давать им в долг? – предложила Челия.

– Не годится, – вмешался Мерио из-за своего стола. – Мы хотим, чтобы они поддержали нас в случае нового нападения шеруанцев. Шеру боится, что они ударят сзади, после битвы на полуострове. Кроме того, у них есть связи в Мераи. Банка Регулаи всегда пригодятся новые глаза там. Парл с трудом удерживает трон, а его брат Чичек постоянно плетет интриги. Даже наши лучшие шпионы не всегда могут узнать, что творится в Красном дворце, и оценить риски выдачи парлу новых ссуд.

– А вы уже много выдали?

Я покосился на Мерио, не уверенный, что могу раскрывать детали нашего бизнеса.

– Мы… подпитываем его интерес.

Истина заключалась в том, что мы выдали парлу колоссальные ссуды – на строительство роскошного дворца в Мераи, на содержание любовниц и тому подобное, – а взамен получили преимущественное право на мерайскую пшеницу и разрешение на не облагаемую налогом торговлю на его территории. Это оправдывало затраты на причуды парла, если учесть объемы товаров, проходивших через его земли, и охранные письма, которые мы продавали купцам, направлявшимся в те края.

В политическом смысле мой отец считал Мераи существенным буферным государством против Шеру и хотел, чтобы оно зависело от нашего влияния, а не было верно королю Андретону, как в прошлом, когда мерайцы разрешили армиям Шеру пройти через перевалы в наши земли. Красный город, как иногда называли Мераи, располагался на перекрестье путей, его влажные, плодородные речные земли с трех сторон были окружены горами. Мы с юга, Шеру с запада, Вустхольт с севера. И Весуна с востока, вдоль морского побережья. Перевалы Мераи становились труднопреодолимы, если мерайцы хотели их защитить, а налоги разрушительны, если мерайцы считали кого-то своим врагом. Дешевле было инвестировать в дружбу.

– И потому Давико сидит, запутавшись в хитрых сетях своего отца, с пожелтевшими гроссбухами и тремя счётами, погрязнув в плесневелых тенях, пока бедная госпожа Ленивка чахнет. – Челия еще энергичней почесала собаку за ушами и под подбородком. – Бедная госпожа Ленивка.

– Рядом со мной найдется местечко для юной сиа, если она не будет соблюдать осторожность, – предупредил Мерио.

В ответ Челия только рассмеялась.

– Терци абакасси, сенци гаттименси.

Трое счётов, но нет мозгов. Или, точнее, нет кошачьих разумов. Сенци гаттименси. История из нашего детства.

Мерио грозно посмотрел на нее, но она лишь подмигнула мне и вновь произнесла:

– Терци абакасси, сенци гаттименси.

– Я и в первый раз тебя услышал, – проворчал я.

Она начала мурлыкать мелодию, потом запела:

– Я не трое счётов и не три кошки, – перебил я. – Меня ждет серьезная работа.

– Ай, маэстро Не-Три-Кошки! Итак… – Она забрала у Туллио стул и подтащила его к моему столу. Уселась. Переплела пальцы и положила на них подбородок, изображая серьезность. – Какое еще дело заставляет нашего молодого Быка считать, что ему необходимо испортить этот весенний день?

– Ну, я должен написать письмо нашему капо ди банко[32] в Торре-Амо и пригласить его отправиться на север в честь моего дня имени. Я должен польстить ему и навести на мысль, будто я тот человек, которого он сможет уважать, когда мой отец отойдет от дел.

– Но его щека уже отмечена твоим отцом. К чему льстить?

– Мерио говорит…

– Дружба не менее могущественна, чем деньги и договоры. – Мерио наставительно поднял палец. – А иногда более могущественна, сиа. Слова, которые человек произносит, пачкая свою щеку, подобны сухим пустынным ветрам Зурома, если он не смочит их кровью своего сердца.

– Сиа Наветта говорит, что любое слово мужчины – лишь сухой ветер, – возразила Челия. – Это в лучшем случае, а скорее – ветры из задницы.

– Сфай, сиалина! Вы слишком молоды, чтобы видеть мир в столь мрачном цвете!

– Этот человек, Филиппо, – продолжил я, – судя по всему, любит шутки про шлюх и священников. Он их собирает и обменивает.

– И про козлов, – добавил Мерио. – Не забудьте, что особенно ему нравится про козлов.

– И про козлов.

– Какой очаровательный мужчина. – Челия задумалась. – Тогда расскажи ему историю про нашего каноника Гарагаццо. Что-нибудь про религиозного толстяка, который заставляет монашек вылизывать складки жира на его животе.

– Это богохульство.

– Вовсе нет. Все монашки об этом твердят. Говорят, что его складки воняют, как бани Скуро. Уверена, ты можешь добавить что-нибудь про козлов и не погрешить против истины. – Челия вновь занялась Ленивкой. – То, что Давико назвал тебя Ленивкой, – настоящее преступление, – заворковала она, энергично почесывая собаку. – Ужасная клевета про такую хорошую девочку. Хорошую девочку, которая только и хочет, что бегать на воле и играть, вместо того чтобы сидеть здесь, в темноте, среди гроссбухов и чернил.

Хвост Ленивки застучал сильнее. Она посмотрела на меня с отчаянием.

– Знаешь, она больше ни для кого так не делает. Даже хвостом не виляет.

– Если бы ты ее не пленил, она бы вмиг стала моей, – заявила Челия, продолжая чесать. – Она хорошая девочка и чует мое чистое сердце.

– Она чует, что ты скормила ей под столом мантольскую ветчину двенадцатимесячной выдержки.

– Снова клевета, – проворковала Челия, еще активней почесывая собаку. – Я встану на защиту твоей чести, о дражайшая Ленивка!

И с этими словами она вскочила и выхватила перо из моей руки, прежде чем я успел ее остановить. Потом отпрыгнула, стремительная и хохочущая. Я бросился за ней.

– Идем со мной, Давико! Идем вместе с госпожой Ленивкой! Золото обесценится! Города падут! Скипианцы ограбят тебя поутру! Мы все станем пылью на драконьем глазу твоего отца! А завтра Шеру отчеканит новую порцию своих проклятых монет, и тебе придется снова все пересчитывать, пока твой капо в Торре-Амо видит сладкие сны про козлов!

Ленивка, пыхтя, смотрела на меня жалостливыми, умоляющими глазами, виляя хвостом так сильно, что ее крестец дергался из стороны в сторону.

Я снова попробовал отнять перо, но Челия спрятала его за спиной. Я обернулся за помощью к Мерио, однако тот замахал руками, шутливо сдаваясь.

– Эта юная сиа мне не по зубам, Давико. Идите и наслаждайтесь жизнью. Скоро вы станете мужчиной, и ваши обязанности возрастут. Думаю, сегодня счёты могут подождать.

– Ты дерешься нечестно, – проворчал я.

– Меня учили Регулаи, – весело ответила Челия, салютуя мне пером. – Идем! Покатаемся! Свет ярок, воздух мягок, и абрикос в цвету!

Глава 11

Вскоре мы уже ехали верхом по лабиринту узких мощеных улочек в сопровождении Агана Хана и небольшой охраны, лавируя среди овощных тележек, стражников, слуг, паланкинов, дам и тружеников. Повсюду вокруг нас возвышались каменные стены величественных палаццо.

Навола всегда была гордым городом, в котором жили гордые благородные семейства, и потому палаццо выглядели внушительно, а их высокие стены скрывали жизнь обитателей от посторонних глаз. Но поскольку это была Навола, самые гордые семьи походили на нашу – то есть были связаны с банка мерканта. Согласно трудам амонского историка Никкоса, Навола издревле являлась центром торговли, удачно расположенным рядом с широким устьем реки Ливии и защищенным прибрежными островами, которые смягчали приливы и отливы, что способствовало путешествиям по реке вверх и вниз.

Согласно Никкосу, торговые дома всегда процветали в этом средоточии сырья, квалифицированного труда и транспорта, куда привозили мрамор, и пшеницу, и ячмень, и железную руду, и шерсть, и лён – и где копили свою продукцию гильдии ткачей и кузнецов и мастерские художников. И потому по пути от палаццо Регулаи к южным городским воротам мы проехали мимо всевозможных торговцев, укрывшихся в тени городских портиков с колоннами, кричавших о только что прибывших товарах и деловито паковавших в ящики предметы для отправки к далеким берегам.

Мы проехали Золотой переулок и Серебряный, Изумрудный и Нефритовый рынки, расположенные рядом и по приказу калларино находящиеся под охраной люпари, готовых кинуться на крик торговца о помощи, высматривающих известных карманников и налетчиков, способных лишить мужчину золотых монет, а женщину ожерелья в тесном переулке. Миновали Тканевый квартал с его искусно вытканными шелками, шерстью и льном, чьи выставленные напоказ длинные яркие полосы хлопали на ветру, демонстрируя цвет и качество.

Мы проехали переулки, провонявшие речными угрями, серебрянками, шиповками и лазурными глазками. Ядовитые голубые кальмары лежали на прилавках, блестящие, готовые стать косметическими притираниями или быть высушенными и превратиться в чернила. Рядом можно было найти крошечных рыбок, из которых делали паштеты, и огромных рыбин, которых запекали, начинив нежными птенцами голубей. Утренний улов был совсем свежим – однако лишь через несколько часов, когда прибудет вечерний улов, его продадут соляной гильдии, которая завялит старую рыбу либо приготовит из нее заправки при помощи морской соли.

Мы проехали прилавки, с наступлением весны заполнившиеся клубникой, молодыми стручками гороха и горькими травами. Заставляли лошадей пробираться сквозь толпу рабов со шрамами на щеках и слуг, делавших покупки для самых знатных архиномо и самых простых вианомо. Миновали торговцев пряностями с их открытыми мешками, полными красного перца, и золотистой куркумы, и кардамона, и гвоздики, и черного перца; голоса торговцев разносились мерным, монотонным кантос[33], предлагая понюхать товар и попробовать на вкус его свежесть.

Мы проехали распахнутые ворота, через которые можно было заглянуть во внутренние дворы наволанских архиномо, с весело журчащими фонтанами и мозаичной инкрустацией в аккранском стиле, выложенной из кусочков размером меньше моего пальца. Миновали закрытые храмовые ворота сэгов, которые жили в Наволе, будучи выдворены из Ксима, откуда они привезли старые амонские книги, что прежде были нам неведомы. Сэги – и мужчины и женщины – всегда носили на руках кинжалы и, по слухам, поклонялись крови. Они ценились как убийцы, если требовалось убрать непокорного мужа, бесполезного зятя или своенравную жену: сэгов не интересовали наволанские интриги, а потому, выполнив работу, они помалкивали.

Мы проехали узкую аллею между палаццо Джибберти и Варрасоза, где у открытых ворот стояла лишь пара стражников. Прошло несколько лет с тех пор, как закончились войны чести между этими близкими семействами, когда их громогласные обвинения в том, что отцы спят с дочерями и наставляют рога сыновьям, звенели по всей Виа-Люче. Пролилась кровь, и, какие бы скандалы ни разыгрывались по сей день в стенах их палаццо, теперь о них лишь перешептывались на рынках, когда сын сопровождал мать на молитву в катреданто.

Ехать по городу было приятно, и я радовался, что Челия вытащила меня из темного скриптория, чтобы повидать виды и понюхать запахи. Пенек с Ленивкой тоже радовались прогулке. Мне было стыдно за то, что в последнее время я редко выводил Пенька из стойла. Он энергично махал хвостом, и приходилось то и дело осаживать его, поскольку он рвался к ждавшим нас холмам и зеленым лугам. Рядом рыскала Ленивка, снуя между копытами Пенька, кружа и сопя, иногда убегая вперед, но всякий раз возвращаясь, высунув язык, наслаждаясь городскими ароматами.

Несмотря на прекрасный день, Аган Хан был настороже. Он выезжал вперед, затем возвращался в хвост кавалькады, чтобы узнать, не следит ли кто за нами. Ему помогали два стражника: Полонос, который часто сопровождал меня в полевых вылазках с Деллакавалло, и его брат Релус. Они были грубыми людьми, привычными к жестокости дикой Ромильи, где мелкие аристократы и самозваные герцоги подчинялись только законам меча и огня, а не книги, пера и гильдейских литиджи. Они были чрезвычайно быстры с мечом, но также – вопреки своим варварским корням – добры.

Я видел, как покрытый шрамами Полонос покупает яблоки для маленьких попрошаек на Куадраццо-Амо, а потом, сидя на ступенях катреданто, режет фрукты и раздает их с хрустящим черным хлебом и горьким пардийским сыром. Он и Релус ели вместе с детьми, которых не пугали лица воинов со сломанными носами. Яблоки почти тонули в огромных мозолистых ладонях. Когда я спросил об этом Полоноса, тот фыркнул, немного оскорбившись:

– Я же не какой-то боррагезец!

И потом более серьезно добавил, что в детстве им с Релусом часто приходилось выпрашивать хлеб, а в ответ получать удары.

Когда мы ехали через город, Полонос отставал, а Релус отправлялся вперед. Они вместе с Аганом Ханом выбирали маршрут случайным образом, никогда не повторяя тот же путь по узким, гулким улочкам.

Когда я был моложе, я не понимал их опасений и однажды пожаловался отцу на все эти повороты и петли. Отец в ответ привел меня к реке, откуда вытаскивали труп.

Мадрико ди Джибберти, второй сын этой семьи.

– Это сделали Варрасоза, – объяснил отец. (Релус и Полонос стояли рядом с нами.) – Видишь, сколько раз его ударили ножом?

Я видел. Удары пришлись в голову, и туловище, и руки, и ноги, словно он был набитым чучелом, которое Аган Хан использовал на тренировках с мечами, а не жертвой убийства. Алые рваные раны зияли, как разинутые рты. В них извивались угри и другие рыбы.

– Он отослал стражу, потому что отправлялся на свидание с женщиной и не хотел сплетен, – сказал отец. – А Варрасоза этим воспользовались, поскольку разозлились из-за утраты контроля над торговлей шелком. Не имеет значения, что у тебя нет врагов. Ты должен понять, что их предостаточно у меня. Должен понять, что главную угрозу для нас представляет то, чего мы не видим и не ждем. Мадрико любили все, кого он знал, а теперь он мертв. Потому что ему не хватило здравомыслия опасаться невидимого. – Отец коснулся глаза. – Нас уничтожает то, чего мы не видим. Итак, ты видишь Мадрико?

Я молча кивнул. Я знал Мадрико. Он был полон жизни, всегда смеялся. Челия говорила, что его глаза улыбаются, и я бы не смог придумать лучшего описания. Он источал веселье, и я радовался, увидев его на празднике, или танцах, или ужине. Однажды он подарил мне шоколадку знаменитого чокколатисто Этруаля. На шоколадке была выбита скопа – герб Джибберти, – а внутри чередовались слои начинки из лесного ореха и малинового джема. Мадрико сказал, что Этруаль потратил целый день, чтобы изготовить всего несколько штук, и потому я должен наслаждаться каждым кусочком. «В точности как жизнью! – сказал он. – Наслаждайся ею!»

После чего рассмеялся и дал мне еще одну шоколадку.

А теперь он превратился в мокрый, израненный бледный труп. Его лишили жизни. Нет, этого описания было недостаточно. Мадрико был моим первым трупом. Понимаете, не первым человеком, чью смерть я видел, потому что, разумеется, я видел, как вешали воров, как людей протаскивали по улицам или обезглавливали за измену, а нериса релиджиа[34] сжигали живьем. Но он был первым убитым, кого я знал лично, а потому отсутствие жизни было вопиющим. Мадрико стал… пустым. Я долго смотрел на него, на эту пустоту.

И больше ни разу не предлагал поехать куда-нибудь без Агана Хана или других стражей и не выбирал новые пути.

– Я хотела спутника, – сказала Челия, прервав мои раздумья, – а не мыслителя, предающегося раздумьям о свете Амо.

Только что подъехавший к нам Полонос с улыбкой проговорил:

– Но наш Давико очень задумчивый. Сфай! Вы нарушили его мистические размышления.

Челия показала ему язык.

Я попытался улыбнуться, но воспоминание о Мадрико не отпускало меня.

– Если все время нужно высматривать невидимую опасность, как вообще жить?

Полонос задумался.

– Но такова жизнь. Опасности повсюду. – Он наполовину вытащил меч из ножен. – Когда приходит опасность, ты с ней разделываешься. А до того – зачем тревожиться?

– Но как не думать о ней?

Челия посмотрела на меня почти с жалостью:

– Давико, что за мрачные мысли в такой солнечный день? Надо было оставить тебя дома?

– Я просто думаю. Таков мой разум. Он беспокойный.

– Шумный, как таверна, – согласился Полонос. – Сплошь песни, вино и девчонки.

– Не совсем, – нахмурившись, возразила Челия, – но шумный. И в последнее время стало хуже. – Она по-прежнему изучала меня. – То, о чем ты думаешь, Давико, мешает тебе жить. Живя в страхе, ты не живешь. Ты уже мертв. Мертв задолго до того, как к тебе подберется реальная опасность.

– И у кого теперь мрачные мысли?

– Видишь? Стать мрачным очень легко. Лучше быть веселым. – Внезапно она широко улыбнулась. – Сейчас, Давико, ты не живешь. – Наклонившись, Челия шлепнула меня петлей своих поводьев. – Не живешь! Наслаждайся весной! Наслаждайся этим моментом, сейчас! А не извилистыми поворотами в твоих мозгах.

Я отмахнулся от нее:

– Хотел бы я, чтобы в моих мозгах имелись извилистые повороты. Тогда бы я знал, чего опасаться.

– Най! Хватит жаловаться, Давико. Я этого не потерплю. – Она снова хлестнула меня поводьями. – Радуйся! Это приказ твоей сестры.

И она снова хлестнула меня. И снова.

– Ай! – Я отпрянул, не в силах сдержать смех, а она продолжила атаковать. – Моя сестра – тиран! Спаси меня, Полонос!

– Я не осмелюсь, юный господин! – ухмыльнулся Полонос.

Челия остановилась, занеся поводья для очередного удара.

– Вот видишь? Если Полонос сдается, тебе тоже следует.

Я со смехом вскинул руки:

– Сдаюсь!

– Тогда скажи, что ты счастлив. Дай слово, что будешь наслаждаться этим днем и не испортишь его мрачными мыслями.

– Я счастлив. Даю слово.

И я не кривил душой. Этот день стал подарком, которого я сам себе не позволил бы. Решимость доказать Мерио и отцу, что мой ум так же стоек, как их, заставила бы меня сидеть за работой до заката. Если бы не Челия, я бы по-прежнему трудился.

Мы миновали арочный мост, соединявший двойные палаццо семьи Амонетти. С арок свисали бархатцы и люпины, пурпурные и оранжевые – в цветах семейства, – и улица под мостиком была усыпана лепестками, словно мы получили благословение Амо, просто проехав внизу.

– Почему палаццо твоей семьи не такой красивый, как у Амонетти? – спросила Челия, срывая бархатец. Она покрутила его, понюхала и игриво кинула мне. – Вы достаточно богаты.

– Не знаю. Так пожелал мой дед.

– У Амонетти мало поводов для страха, – сказал Аган Хан. – Они торгуют винами с собственных виноградников и дистиллятами, названными в честь их семьи. Они почти не вмешиваются в политику. У них немного врагов, а тех, которые есть, они напаивают допьяна, чтобы не беспокоили. В нашем случае разделенный палаццо был бы глупостью.

– Я только что взбодрила Давико. Сейчас вы снова его расстроите.

– Он меня не расстроит. Просто я… – Я не мог описать путаницу уроков и предостережений, опасений и рисков, что заполняли мой разум. – Кажется невозможным знать и видеть каждую опасность.

– Най. – Аган Хан покачал головой. – Это не ваша задача. И такие мысли полны отравы. Вместо этого думайте о разумной предосторожности. Если ваш отец посылает судно на тот берег Лазури, оно может попасть в шторм и утонуть. Если он пошлет судно в августе, оно почти наверняка утонет. Не тревожьтесь о риске, а вместо этого подумайте о глупости. Я знаю по опыту: неглупому человеку обычно мало что угрожает. И потому у нас нет разделенного палаццо.

Мы свернули в короткий переулок, который сузился до тесной аллеи, а дальше свернули на Виа-Ува, Виноградную улицу, где лучшие городские виноделы продавали вино из близких и далеких земель и где – неслучайно – на видном месте красовался герб Амонетти. Я принялся изучать вина: не подойдет ли какое к отцовскому столу? Он мог утверждать, что плохо в них разбирается, но я замечал, как он прямо-таки светился от удовольствия, попробовав добрый сорт…

На улицу словно упала тень.

Бутылка разбилась о мостовую.

Внезапно торговцы принялись разбегаться, освобождая дорогу четверке всадников. Одинаковые черные скакуны в черно-красной упряжи врезались в оживленную улицу, словно ростр смертоносного корабля. Их всадники носили черные доспехи и держали в руках обнаженные мечи, вопреки приказам Каллендры, запрещавшим подобные выходки. Торговцы стремительно очистили переулок и оставили наши отряды друг напротив друга.

– Назад! – крикнул Аган Хан, когда новые черные всадники вылетели на Виа-Ува. – Назад!

Его рука уже наполовину вытащила меч. Полонос и Релус прикрыли нас. Я осадил Пенька и стиснул рукоять своего меча. Челия сделала то же самое.

За четырьмя первыми солдатами ехала женщина на черном боевом скакуне. Мое сердце едва не выскочило из груди. Она была одета в изящную темно-бордовую кожу, расшитую серебром, и черную шелковую юбку. Женщина смотрела на разбегающихся торговцев самодовольно и презрительно.

Ла сиана Ничисия Фурия. Госпожа Фурия. Имя, вселявшее страх в сердца всех благопристойных наволанцев. Имя, которым матери пугали детей. «Веди себя хорошо, иначе ла сиана Фурия придет за тобой – и уже никто никогда тебя не увидит. Ла сиана Фурия вырежет твое сердце и съест у тебя на глазах, если тебе повезет. А если нет, продаст тебя в рабство грязным боррагезцам. Веди себя хорошо, дитя, иначе ла сиана Фурия придет за тобой».

По бокам от госпожи Фурии ехали два мускулистых чернокожих великана в сверкающей броне. С зачехленными копьями, на которых развевались флаги с вороном, гербом Фурий. С колчанами дротиков за спиной. С кривыми ножами и колющими мечами наготове. Воины из Хуса. Их блестящие шлемы были покрыты странными хусскими письменами; говорили, что это стихи, посвященные семьям и богам. Забрало окружали четыре клыка хусского льва, чудовища, которое я видел только на иллюстрациях к путешествиям Деместоса и Марселя из Биса.

Хусский лев имел грубую, жесткую кожу вроде крокодильей, но гибкое и ловкое тело кошки. У него было шесть ног, и говорили, что он смертельно быстр, а его клыки сочатся ядом, как и шипы, которые он мечет из кончика хвоста. Тецци Афосский утверждал, что это выдумки Деместоса, однако вид клыков на шлемах воинов заставил меня предположить, что Деместос не ошибся. Согласно Деместосу, эти люди убили львов в одиночку, вооруженные только традиционным кривым ножом и дротиками. Это было испытание на зрелость, из-за которого, по словам Деместоса, число претендентов к концу каждого сезона взросления снижалось вдвое.

Как бы там ни было со львами, истина заключалась в том, что хусы были воинами до мозга костей. Под их натиском рушились империи. За всю свою историю Хус ни разу не был покорен – ни древними амонцами, ни Зуромом, ни империей Хур. Все они пытались – и все разбились, как стекло о гранит.

За госпожой Фурией следовала еще четверка воинов, очень похожая на первую, но производившая меньшее впечатление в тени хусов. Все они ехали с мечами наголо. Всадники справа сжимали меч в правой руке, всадники слева – в левой. Ни один не придержал коня, чтобы дать торговцам время убраться с дороги. Они просто вломились в толпу. Сыпались стеклянные бутылки. Ящики кололись в щепки под железными подковами, но воинам было все равно.

– Спокойно, – приказал Аган Хан.

На тесной улочке не было места для маневра. Торговцы продолжали разбегаться, пытаясь спасти свое добро от напирающих всадников, а потом внезапно переулок опустел и наши отряды встретились.

Фурия и ее всадники не остановились и не сбавили ход; они будто не видели нас, а мы были вынуждены пятиться. Они не говорили, а просто напирали. Полонос и Релус создали преграду между ними и нами. Аган Хан полностью извлек меч из ножен, пока мы отступали по улице. Полонос и Релус тоже обнажили мечи. Мы с Челией последовали их примеру, вытащив тонкие лезвия, хотя нам было далеко до наших солдат.

При виде голой стали госпожа Фурия наконец признала наше существование и натянула поводья. Она не произнесла ни слова, но ее свита тоже остановилась.

Фурия окинула взглядом меня, Челию, наших стражников.

– Ай, – сказала она. – Регулаи. Вылезли из своего палаццо. Какой сюрприз.

Она источала угрозу, как солнце источает свет. Ее темные волосы были заплетены в косы и уложены в высокую прическу. Смуглая кожа была гладкой и чистой, глаза – удивительно зелены.

– Итак, – сказала она, – это юный Бык Девоначи. – Она с легкой улыбкой оглядела меня. – Столь малочисленная охрана для столь уязвимого подопечного?

Ее рука коснулась броши из серебра и малахита в ямке под горлом, и на мгновение мне показалось, будто женщина манит к себе, призывает коснуться броши, поцеловать ее кожу, ее горло, изгиб грудей…

Во имя фат! Я с трудом отвел глаза. Госпожа Фурия была, наверное, самой прекрасной женщиной из всех, что я когда-либо видел, но мне хотелось бежать от нее со всех ног.

– Нас достаточно, – ответил Аган Хан. – Во время мира между семьями.

– Мира. – Голос Фурии был любезным, однако в ее глазах сквозил неутолимый голод. – Звучит заманчиво, но мне этого не постичь. Вот он есть, а вот… – она пожала плечами, – его нет. Как ни прискорбно.

Вид у нее был отнюдь не скорбный. Судя по всему, ей отчаянно хотелось нарушить мир. Я ожидал, что она вот-вот небрежно махнет рукой и ее люди пришпорят коней и скосят нас как пшеницу. Кровь брызнет на каменные стены, прольется на мостовую рядом с разбитыми бутылками, смешается с вином…

– Быть может, если бы вы не разъезжали с обнаженной сталью, вопреки всем законам Каллендры, мир доставлял бы вам больше удовольствия, – предположил Аган Хан.

– Сфай. – Фурия скорчила гримасу. – Я езжу, как пожелаю и где пожелаю, и никакой канисфинкто сфаччито[35] Регулаи мне не указ. Каллендра битком набита сфаччито Регулаи. – Она коснулась своей щеки. – Там столько сфаччито. Все втайне помечены, все пыхтят, как собаки, чтобы угодить Девоначи. – Она лениво махнула рукой, отметая Каллендру, моего отца, всех прочих, не заслуживавших ее внимания и уважения. – Жаль, что ты решил стать одним из них, Аган Хан. – Она покосилась на хусов рядом с собой. – Полагаю, даже моим лучшим воинам есть чему у тебя поучиться. И… – она сделала паузу, сверкая глазами, – я никогда не заставлю тебя спрятать в ножны твой прекрасный меч.

– Когда я обнажаю меч, сиана Фурия, я делаю это по веской причине, а не для того, чтобы пугать детей и торговцев вином.

Фурия рассмеялась.

– Аган Хан, что ты за человек! Великан! – Она стала серьезной, оценивая его. – Действительно великан. Если бы ты пришел ко мне, я бы вознаградила тебя солнцами, и лунами, и всеми рабами из бань удовольствий Фурий. Ты дурак, что выбрал Регулаи.

– Однако я удовлетворен.

– Удовлетворен тем, что пасешь детей? В самом деле? Тогда ты не тот солдат, которого я помню.

Выдержка Агана Хана была слишком велика, чтобы клюнуть на приманку, но я видел, что Фурии удалось его ужалить. Вот сейчас прозвучит гневный ответ… Но солдат взял себя в руки и, не спешиваясь, изобразил поклон.

– Я сам выбираю, кому служить. И пусть одно имя предлагает золото, другое, более великое, предлагает славу, которая затмит все солнца Наволы.

– Славу? – поморщилась Фурия. – Только не Регулаи.

– Я и не ожидал, что вы сможете оценить человека, чье золото не осквернено унизительной торговлей. Быть может, вам бы следовало поучиться у архиномо Регулаи, вместо того чтобы браниться, словно запачкавшийся ребенок, который стыдится грязи.

Госпожа Фурия прищурилась. Я почувствовал, как подобрались ее воины. Их мускулы трепетали, натянутые, словно взведенные арбалеты. Неужели пара неосторожных слов вновь затопит улицы Наволы кровью? Городские палаццо и башни были построены во времена хаотичных войн чести между наволанскими семействами. При жизни моего деда отряды Фурий и Регулаи сходились на улицах в ожесточенной схватке. Я затаил дыхание.

Фурия рассмеялась.

– Ай! Ну ты и шутник, старый солдат! Ай! – Она шлепнула себя по бедру. – Ай. Да. За словом в карман не лезешь. Зуромский язык жалит как пчела. Но я не держу обиды. Если когда-нибудь лишишься своего праведного хозяина, твой добрый меч всегда ждут гостеприимные ножны в палаццо Фурия. Теплые, гостеприимные ножны.

Аган Хан побагровел, сраженный не чужим мечом, а двусмысленностью. Прежде чем я успел сообразить, что крылось за словами Фурии, та обратила свое внимание на меня и Челию.

– Что ж, они хотя бы красивая пара. – Фурия по очереди оценивающе оглядела нас. – Я могла бы продать их за сундук солнц. Брат и сестра. Невинные. – Она улыбнулась. – Лакомые.

Полонос и Релус ощетинились. Аган Хан жестом угомонил их.

– Осторожней, сиана Фурия. Вы говорите о Регулаи.

– Конечно, я говорю о Регулаи. О детях Регулаи, в цепях. – Она скривила губы. – Дети Регулаи, в загоне. Дети Регулаи, на коленях…

– Вы зашли слишком далеко!

Это был Полонос. Они с Релусом обнажили мечи.

– Назад! – приказал Аган Хан. – Назад, псы!

Лошади забеспокоились, сверкнула воздетая сталь.

– Назад!

В последний момент Полонос и Релус неохотно отступили. Наши лошади гарцевали в узком переулке. Превосходно вымуштрованные солдаты Фурии не двинулись с места, но дрожали, как волки, алчущие наброситься на козленка. Кони ржали, люди выкрикивали оскорбления. Аган Хан и его бойцы невольно толкали нас с Челией, пытаясь защитить, и лишь Фурия на скакуне казалась островком спокойствия в кипевшей вокруг стальной буре.

– Ай. Какое наслаждение, – сказала она, натягивая поводья. – Лакомство. Увидеть, как архиномо ди Регулаи, дрожа, опускается на колени и ублажает покупателя…

– Сфачирритай! – Челия мазнула тремя пальцами по щеке. – Однажды ты сама наденешь собственные цепи, сфаччита феската! Наденешь цепи и подавишься членом!

Взгляд Фурии упал на Челию, словно ледяное одеяло, гасящее пламя. Челия умолкла.

– Перилис[36], дитя мое. – Фурия легко улыбалась. – Перилиссиссимо. – Она коснулась щеки тремя пальцами. – Я так легко могу пометить твое лицо. Твое и твоего брата. И прежде чем я покончу с вами, вы оба будете умолять меня о том, чтобы ощутить огонь сфаччире на своей коже.

Челия дрожала от ярости, но Фурия уже перевела взгляд на меня.

– Чи. – Она издала презрительный звук. – Юный Бык. – Усмехнулась. – Даже не тень великого человека.

Фурия дернула поводья, и ее скакун тронулся с места. Проезжая мимо нас, она сказала:

– Мои поздравления с приближающимся днем имени, юный Бык. Да хранит тебя Сиа Фортуна.

Она рассмеялась и уехала со всей своей стражей.

Никто из нас не пошевелился.

Стук копыт Фурии затих вдали, оставив нас в тишине, густой, как лесные заросли, куда в ужасе забился кролик, молящийся о том, чтобы волк действительно ушел.

Постепенно улица вновь оживала. Торговцы выбрались из магазинов. Подмастерья принялись собирать осколки стекла. Я поймал себя на том, что почти застыл. Моргая, мы все переглянулись, Казалось, будто мы побывали в кошмарном сне и лишь сейчас пробудились.

– Во имя Амо, она меня пугает, – нарушила молчание Челия.

– Рабы и лошади. – Аган Хан сплюнул. – Я видел ее загоны, и это мерзкое зрелище.

Но мне показалось, что он сердится не только из-за предмета ее торговли.

– Мне не понравилось, как она на нас смотрела, – сказала Челия. – Точно змея, размышляющая о том, как проглотить мышь.

– Так она смотрит на всех людей, – объяснил Аган Хан. – Ее семейство нельзя назвать ни добрым, ни благородным, и она пришла к власти вовсе не из-за своей доброты и благородства. – Он пустил лошадь вперед. – Девоначи оторвал бы мне голову, если бы я позволил вам попасть в лапы Фурии. Нам пора ехать.

– Вы же не думаете, что она действительно нарушит мир? – спросил я.

– Я думаю, что она похожа на кошку. А кошки едят мышей. Я не стану дразнить эту кошку – а потому мне не придется выяснять, что сделает и чего не сделает сиана Фурия. Вашему отцу давным-давно следовало велеть Каззетте всадить кинжал ей под ребра и покончить с этим.

Мы все поспешили к городским воротам, желая оказаться как можно дальше от госпожи Фурии. Но в то время как остальные вскоре снова смеялись и наслаждались прекрасным днем, я не мог избавиться от тревоги, которую вселила в меня эта женщина. Она словно воплощала все то, чего я боялся, и даже больше. Она была угрозой, которая возникла из ниоткуда и всегда маячила неподалеку, готовая обрушиться, если я утрачу бдительность.

Глава 12

– Видишь? – спросила Челия, остановив лошадь рядом со мной на вершине холма. – Приятно быть на солнце. – Она до отказа наполнила легкие воздухом. – Запах моря. Цветов и моря. Что за восхитительное время года!

Выбравшись за внешнюю стену, мы сразу пустили лошадей в галоп и понеслись, стряхивая с себя город и воспоминания о Фурии, летя по ярко-зеленым лугам и полудиким садам, пока наконец не сбавили скорость и не позволили Ленивке поравняться с нами – ненадолго, потому что она принялась гоняться за кроликами и фазанами, наводя на них ужас. Когда я свистел, Ленивка возвращалась, вывалив язык в довольной широкой ухмылке, но стоило мне отвернуться, как она вновь бросалась прочь, радуясь игре.

Теперь, когда мы, запыхавшись, остановились на вершине холма, казалось, будто внизу раскинулся весь мир: синяя река Ливия, извилистая и неторопливая на плодородной равнине; Навола с ее многочисленными башнями, сверкающими на солнце; бескрайняя Лазурь, уходящая за горизонт…

– Как думаешь, что это за корабли?

Челия указывала на многочисленные парусники, пришвартованные в порту Наволы, на лодки, испещрившие окрестные воды, на торговые суда, стоящие на якоре мористее и дожидающиеся места у пристани. Одно крупное судно разворачивало квадратные паруса, направляясь в открытый океан.

– Похоже, это «Фортуна дель Дельфино», идет в Торре-Амо. Гвоздика и шафран – к нам из Хуса, затем лен и вино – от нас в Паньянополь, затем сувианские оливки и керамика – обратно в Хус.

Я был рад, что мне это известно. Годы неутомимого наставничества Мерио не прошли впустую. Я знал торговые пути, имена капитанов, названия судов; знал грузы и цены… Я проследил глазами за удаляющимся силуэтом «Дельфино» с его яркими, веселыми белыми парусами; голубой океан манил, и лишь несколько барьерных островов стояли между судном и свободой…

На протяжении многих дней единственными кораблями и людьми, которых встретит «Фортуна дель Дельфино», будут триремы пескаторе с треугольными парусами в красную полоску – лодки рыбаков, преследующих стаи беложаберок и красножаберок, большого окуня, китовую акулу и злобную серратину. Эти люди всю жизнь проводили в океане и редко ступали на твердую землю.

Мир был огромен, и меня потрясла догадка о том, что я ничего о нем не знаю, если не считать записей в наших гроссбухах, которые рассказывали о странах и портах посредством чисел, списков и контрактов. Я жадно следил за уходящим парусником, гадая, каково это – жить на волнах Урулы, под солнцем Амо. Я знал груз судна, но не его жизнь.

– Давико! Челия!

Мы обернулись на крик. Неуклюжая фигура карабкалась на холм, обхватив руками огромную книгу.

– Хвала Амо!

– Джованни! – воскликнула Челия. – Что ты здесь делаешь?

Это и правда был наш друг Джованни. Раскрасневшийся и потный, с коленями, испачканными землей и травой, но, конечно же, с идеально чистой книгой, которую защитили его объятия. Холмы часто привлекали компании студентов университета, которые брали с собой хлеб и вино, чтобы приятно провести день. Бедные приходили пешком, богатые приезжали на лошадях, но Джованни, похоже, был совершенно один – и плохо подготовлен к такой вылазке.

– Разве тебе не следует быть в университете? – спросила Челия. – Прятаться в какой-нибудь тенистой библиотеке? И что ты делаешь с этой книгой?

Джованни без особого успеха попытался стереть покрывавший лицо слой пота.

– Я был в Либриксиум-Лючия, где хороший свет и совсем нет теней, а потом пришли Пьеро и Чьерко и убедили меня отправиться сюда. Они собирались встретиться с друзьями за вином и обсудить филос.

– Пьеро хотел обсудить филос? Я в это не верю.

– Ну, он хотел выпить вина, – поправился Джованни. – И сказал, что я могу сидеть под деревом с тем же успехом, что и в библиотеке.

Челия оглядела усыпанные одуванчиками поля.

– А где сейчас Пьеро и Чьерко?

Джованни вздохнул:

– Наверное…

– Ну-ну?

– Наверное, я забыл как следует привязать наших лошадей.

– Всех?

– Гм… Да.

Челия рассмеялась:

– Похоже на ошибку.

– Все было бы не так ужасно, если бы Пьеро не напугал их, запев. Они убежали, и теперь… – Джованни пожал плечами и махнул рукой в сторону Ромильи, где холмы становились более лесистыми. – Теперь они ищут лошадей где-то там.

И Джованни.

– А ты идешь домой пешком.

– Не думаю, что они вернутся за мной сегодня. Даже если отыщут коней.

Лукаво вскинув бровь, Челия посмотрела на меня:

– Что скажешь, Давико?

Джованни выглядел таким несчастным, что я не мог не подыграть.

– Что ж, согласно филосу Ла Салвикса, мы должны ему помочь. Если речь о филосе.

– Эта книга выглядит тяжелой, – заметила Челия.

На лице Джованни вспыхнула надежда.

– Но… – И я многозначительно умолк.

– Но? – повторила Челия.

Джованни кисло посмотрел на меня:

– Только не начинай.

– Он потерял лошадей своих дружков, а не только собственную, – сказал я.

– Ай. Это верно. – Челия задумчиво погладила подбородок, словно бороду. – Твой отец частенько говорит, что трудный урок запоминается навсегда.

– Верно! – Я щелкнул пальцами. – И Аган Хан тоже утверждает нечто подобное! – Я понизил голос, подражая воину: – «Лишь вкусив плоды своих заблуждений, ты познаешь истину».

– Именно так! – воскликнула Челия.

– Если бы я знал, что вы ничуть не лучше Пьеро и Чьерко…

– Я тоже слышала Агана Хана. – И Челия перешла на бас. – «Ребенок не станет есть гнилой фрукт дважды».

– Ай! – Я шлепнул себя по бедру. – Верно, сестра! Это я забыл. Ребенок не станет есть гнилой фрукт дважды. Хороший урок, ты согласна?

– Полностью согласна.

– Ты всегда так мудра, сестренка.

– Най, это ты мудр, братец.

– Нам нужно больше заниматься филосом.

– Я прямо чувствую, как расширяется мой разум!

Джованни одарил нас мрачным взглядом:

– Думаю, мне пора.

К нам подъехали Аган Хан, Полонос и Релус.

– Что здесь происходит? – спросил Аган Хан.

– Наш друг лишился лошади, – ответила Челия.

– Вот как?

– Он ее не привязал.

– О. – Аган Хан огладил бороду. – Это ошибка.

– Путь до дома неблизкий, – сообщил я.

– Эта книга выглядит тяжелой, – добавил Полонос.

– Эти туфли выглядят мягкими, – заметил Релус.

– Мы думали о том, чтобы помочь ему, – сказала Челия.

Аган Хан сложил ладони на луке седла и, нахмурившись, посмотрел на Джованни.

– Я давно убедился, что солдат лучше всего усваивает урок с натертыми ногами.

Челия просияла:

– Отличная пословица! Нужно ее запомнить, братец.

Джованни выглядел таким несчастным, что я больше не мог продолжать этот фарс и расхохотался.

– Не будь таким печальным, дружище. Конечно, я отвезу тебя домой. Мы не бросим тебя здесь в одиночестве. Пенек выдержит нас двоих.

– Ты один едва на нем помещаешься, – возразила Челия. – Джованни поедет со мной. – Она хлопнула себя по бедрам. – Я посажу его спереди. Прямо сюда.

Джованни побагровел, чего она, без сомнения, и добивалась, а Полонос, Релус и Аган Хан расхохотались над его смущением.

– Не волнуйся, Джо, мы что-нибудь придумаем. – Челия спешилась. – А пока давайте перекусим.

Выдохшийся Джованни с облегчением плюхнулся в траву, а мы все спешились вслед за Челией.

Пока готовились к обеду, я заметил, как пальцы Джованни почти неосознанно тянутся к лежащей рядом на траве книге. Эта книга, без сомнения, отвлекла его от привязывания лошадей – и теперь снова манила к себе. Таков был Джованни. Светило солнце, пчелы весело гудели в одуванчиках – а он думал лишь о своей книге. Он всегда был таким – и всегда нравился мне. Маэстро в университете уважали его. Он был совсем не похож на Пьеро и Чьерко – нобили ансенс, которых больше интересовали битвы, воинское дело и стародавние времена, когда их предки махали мечами и устраивали кровавые бойни по всему полуострову. Джованни был спокойнее, хотя и бледнее большинства из нас, потому что редко выходил на улицу. Даже сейчас его нос и щеки покраснели на солнце. Ему требовался головной убор.

– И что же это за книга, принесшая тебе столько неприятностей? – спросила Челия.

– Авиниксиус. Его «Наблюдения». На старом амонском.

– Ненавижу читать на амонском. Это очень трудно.

– Я рано его выучил, поэтому мне проще.

– Ты выучил его в три года. Это противоестественно.

– И что наблюдал Авиниксиус? – спросил я.

– Пока не знаю, – вздохнул Джованни. – Я сел читать, потом Пьеро запел, а потом они с Чьерко взялись бороться, как обычно, а потом лошади разбежались и… – Он пожал плечами.

Мы разложили хлеб, тонко нарезанную монталло и сыры, Аган Хан достал бутылку вина, и все приступили к трапезе под абрикосовым деревом, чьи розовые цветы источали такую сладость, что казалось, в теплом воздухе вокруг нас струится сироп. Мы передавали бутылку друг другу, как принято у друзей, и на время все наше внимание заняла трапеза.

Потом, в качестве испытания, Аган Хан пристроил яблоки на пики Полоноса и Релуса, а мы с Челией по очереди упражнялись с его арбалетом, пытаясь сбить качающиеся плоды с их насестов. Джованни уселся под абрикосом и погрузился в труды Авиниксиуса, время от времени изрекая что-нибудь вроде:

– Вы знали, что он не должен был стать императором? Просто все его кузены умерли, поев испорченных моллюсков.

– Прямо-таки все? – Челия фыркнула. – Все разом? За одним столом? Ужасная трагедия.

– Он их не отравлял, – хмуро возразил Джованни.

– Конечно, не отравлял. – Челия прицелилась, выстрелила и мрачно изучила результат. – Вери э веро, Аган Хан дал мне яблоко меньше, чем брату.

Аган Хан усмехнулся:

– Они одинаковые, сиа. Вам не хватает терпения.

Яблоки дрожали на ветру, дразня нас. Я прицелился и тоже промазал, однако Ленивка помчалась за моей стрелой, умудрилась вытащить ее из земли и гордо принесла назад.

– Нечестно, что она тебе помогает, – возмутилась Челия. – По правилам игры ты сам должен бегать за стрелами.

– Ты просто ревнуешь, потому что Ленивка любит меня больше.

Челия скорчила раздраженную гримасу:

– Нет, я всего лишь считаю это противоестественным.

– Читать на амонском противоестественно. Иметь любящих друзей противоестественно. Естественно, ты ревнуешь.

– Никого не должны любить настолько сильно, чтобы ему не нужно было выполнять простую работу и разыскивать собственные стрелы.

– Как вы этому научили собаку? – спросил Полонос.

– Она сама так захотела. – Я ухмыльнулся Челии. – Естественно, потому, что любит меня.

– Фескато! – Челия мазнула тремя пальцами по щеке в мою сторону. – Из твоего рта вылетают фекалии. Одни лишь фекалии.

– Ревность тебе не к лицу, сестра.

В качестве награды я кинул Ленивке кусочек яблока. Та прыгнула за ним, изящно извернувшись, щелкнула челюстями и приземлилась.

– И она ест яблоки! – воскликнула Челия. – Думаю, это ненастоящая собака.

– Ей нравятся яблоки.

– Она должна есть мясо.

– Но ей нравятся яблоки, – возразил я, садясь на корточки и почесывая Ленивку за ушами. Она перекатилась на спину и подставила мне живот. – Не так ли, девочка? Ты обожаешь яблоки, верно?

Ленивка высунула язык и ухмыльнулась мне, счастливо поеживаясь, задрав лапы.

Челия плюхнулась на траву рядом с нами.

– Ты выбрал наряд для великого события?

Я непонимающе посмотрел на нее.

– Твой день имени? Совершеннолетие? Превращение в мужчину? Провозглашение наследником твоего отца?

– А-а… Это.

Челия закатила глаза.

– Скоро тебе вручат штандарт величайшего номо банка мерканта в свете Амо – и все, что ты можешь сказать: «А-а, это», – словно тебя ждет проклятие фаты. – Она покачала головой. – Ты такой один, Давико. Другого нет.

На самом деле я не обрадовался напоминанию. Я так наслаждался прогулкой, наслаждался солнечным светом и обществом Ленивки, Челии и Джованни, что совсем забыл про свое совершеннолетие. А теперь разом вспомнил, и оно замаячило на горизонте, подобно черной буре, вселяя в меня смутный страх.

– В чем дело, Давико?

Полонос и Релус присоединились к нам, расслабленно скрестили ноги на траве. Релус сорвал яркий одуванчик и стал безмятежно жевать его.

Я покачал головой:

– Ни в чем. Вы не поймете.

– А ты дай нам шанс.

– У него нет наряда для дня имени, – сообщила Челия. – Бедное дитя.

– Дело не в этом, – начал возражать я, однако Полонос и Релус уже хохотали, что заставило Джованни поднять глаза, встать и подойти к нам.

– Что случилось?

– День имени Давико. Он до сих пор не выбрал себе наряд.

– Авиниксиус в день имени надел доспехи.

– Без сомнения, чтобы защититься от уцелевших кузенов.

– Вам тоже следует надеть доспехи, – сказал Полонос. – Они понадобятся, чтобы защититься от всех сиалин, что придут в гости.

– Вам нужно бежать, – посоветовал Релус. – Если сиана Ашья схватит вас, вы никогда не вырветесь из ее рук. Она укутает вас в шелка и драгоценности, сделает похожим на детскую куклу.

Челия раздраженно посмотрела на них:

– От вас никакой помощи.

– Помощи? – Релус ошеломленно повернулся к Полоносу. – От нас требовалось это? Помощь?

– Только не от меня, – возразил Полонос. – Я надеялся усугубить ситуацию.

– Как и я! – Солдаты ухмыльнулись друг другу. – Должно быть, мы братья! – воскликнули они и расхохотались.

Челия мазнула двумя пальцами по глазу в их сторону.

– Сфай, ну и парочка. Если бы человек тонул, вы бы плясали на его голове.

– Только если бы вода была глубокой, – ответил Релус.

– Люблю смотреть, как захлебываются люди, – согласился Полонос.

Аган Хан присоединился к нам и тоже сел на траву, скрестив ноги.

– По какому поводу веселье?

– Давико скоро станет мужчиной, – ответил Полонос, срывая очередной одуванчик. – Он в ужасе. Все прекрасные девицы всей Сотни имен накинутся на него, и придется выбирать. Сиалины выстроятся до края Лазури, до самого горизонта и даже дальше. Короли и принцы будут трястись от страха, что он лишит их кредита. Все склонятся перед ним. И потому он сидит такой несчастный. – Солдат подмигнул Челии. – Бедное дитя.

К моему изумлению, Аган Хан не стал смеяться. Вместо этого он нахмурился. Его лоб пошел морщинами.

– Это ноша, – сказал он.

Полонос и Релус заржали, но Аган Хан усмирил их взглядом.

– Обязанности реальны. Ноша ответственности нелегка. Вам хватает проницательности увидеть ее, Давико. Вы не похожи на детей старых нобили, которые расхаживают, как павлины, в уверенности, что просто заслужили свое богатство, точно так же, как воображают, будто покорность рабов и слуг принадлежит им по праву. Мы все их знаем – тех, кто проводит дни, бахвалясь древней славой своего имени, распутничая в квартале стеклянных окон, гоняясь за наложницами, которых тренирует сиа Аллецция, напиваясь на Куадраццо-Амо и вызывая на дуэль всякого, кто на них взглянет. – Он поморщился. – Они думают, что благородны, потому что у них древнее имя, но это не так.

Я смущенно покосился на Джованни, гадая, не обидится ли тот, ведь он был таким же нобили, как и Пьеро с Чьерко, но Джованни внимательно слушал и кивал. Аган Хан продолжил:

– Унаследовать великое имя, великую семью, великую историю – немалое дело. Я видел кое-что, когда служил стражником в Зуроме. Видел, как ведут себя дети султана, и поклялся, что не стану служить этим тварям. И то, что вы всерьез размышляете об обязанностях, которые вас ждут, делает вам честь. Однако это вовсе не преисподняя, которую вы вообразили, Давико. У вас есть семья и друзья, которые вас любят. – Он указал на Челию и Джованни. – Есть люди, знающие вас с детства. – Указал на Полоноса и Релуса. – Мне не стыдно служить вашей семье. Для меня это честь. Для Полоноса и Релуса это честь. Мы можем дразнить вас, можем толкать, но главное в том, что для нас честь служить вам, потому что вы не пятнаете нашу честь. В этом ваша сила, Давико. И потому радуйтесь жизни в хорошей компании, среди хороших друзей, и пожалейте созданий вроде падших нобили, которые живут лишь ради того, чтобы считать акты возмездия, и производят на свет детей, отравленных так же необратимо, как и они сами. – Он хлопнул меня по колену. – В любом случае вы рождены для этой жизни. Это ваша судьба. И, несмотря на тяжелое бремя, не забывайте наслаждаться ее плодами. Вы серьезная душа, это верно. Вы всегда были таким, но это не все, что есть в жизни. Если будете практиковаться в радости так же, как практикуетесь в печали, сможете стать более счастливым наследником.

– Уверена, Ашья что-нибудь для тебя подобрала, – утешающе сказала Челия. – У нее безупречный вкус.

– Она уже дважды сняла с меня мерки, – мрачно проговорил я, думая о наложнице отца и о том, как она, склонив голову, разглядывала меня, словно говяжью тушу, которую намеревалась разделать и подать на стол в день имени.

– Ты будешь неотразим, и все девчонки в тебя влюбятся, – поддразнила Челия.

– Она оденет меня, как манекен, а ее портной воткнет в меня булавки.

– Чи. Я помогу тебе, Давико. Встану рядом и буду охранять. Как Полонос и Релус защищают твое тело от мечей, так и я защищу его от портновских булавок.

Я рассмеялся.

– Обещаешь?

– Обещаю, что не позволю портному тебя колоть, а когда Ашья закончит работу, ты будешь выглядеть столь сногсшибательно, что любая сиалина упадет в обморок при виде твоей прекрасной фигуры.

– Все равно Давико не знает, что делать с сиалинами, – сказал Полонос. – Он будет похож на пирог из тех, что Этруаль ставит в витрину. На вид эти пироги очень красивые, но сделаны из бумаги и покрыты цветным сахаром.

– Я не дурак, – возразил я, нахмурившись. – Я знаю, что делать с девушками.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Полонос. – В вашем возрасте мальчишка может разве что несколько секунд подергаться, точно кролик.

– Ты переоцениваешь его выдержку, – сказал Релус. – Взгляни, как он краснеет!

К моему смущению, Челия тоже смеялась.

– Тебе известно, что твой отец держит в библиотеке книги с крайне непристойными картинками?

– Правда? – встрепенулся Джованни. – Они старые?

– Ну и вопрос! Старые ли они? Ты ничуть не лучше Давико. Следовало спросить, предосудительные ли они.

Я покраснел при воспоминании об этих книгах, о лобках и фаллосах, грудях, о девушках на четвереньках перед варварского облика мужчинами. Эти образы нахлынули с такой силой, что я ощутил неконтролируемый трепет в паху. Разумеется, Челия приняла мой стыдливый румянец за признак невинности.

– Это правда! – сказала она. – Прямо под бюстом твоего деда. У всех на виду! Тебе бы на них посмотреть! Мужчины и женщины, сплетенные друг с другом. Женщины и кальмары. Женщины и минотавры. Мужчины и демоницы… Ай! Столько секса! Столько непристойности!

– Хватит, Челия, вы его сломаете, – вмешался Аган Хан, но Челия лишь рассмеялась.

– О Давико, все прекрасные сиалины будут рядом с тобой и с твоим прелестным румянцем! Тебе столько предстоит узнать теперь, когда ты станешь мужчиной! Изучи эти книги, иначе отправишься в битву совершенно неподготовленным!

С этими словами она вскочила и унеслась прочь, смеясь.

И к моему отчаянию, Ленивка последовала за ней.

Весунская песня

Глава 13

Как и предсказывала Челия, у Ашьи, наложницы отца, были весьма конкретные мысли насчет моего образа. Я должен был выглядеть царственно, но не пафосно. Богато, но не пошло. Изысканно, но не тщеславно. Однако в первую очередь (к моей тревоге и веселью Челии) я должен был выглядеть достойным претендентом. Приняв имя, я официально стану наследником отца. Наследником его состояния. Его власти. И Ашья твердо намеревалась позаботиться о том, чтобы в глазах патро каждого архиномо я выглядел обстоятельно, а в глазах каждой матры – романтично.

А потому по мере приближения торжества Ашья все чаще кружила вокруг меня. Она приводила портных и выбирала наряды для грядущих мероприятий, и ее сверкающие глаза постоянно высматривали недочеты. Когда я пожаловался, что вышивка на воротнике натирает, Ашья шлепнула меня по ладони, предостерегающе цокая языком, как было принято на ее родине.

– Так и есть, – сказала она. – Вы будете терпеть. Ваша одежда не для комфорта. Это статус.

В тот день все окна были распахнуты настежь, потому что весна подходила к концу и стояла теплая погода. Ветерок с моря и реки дразнил и соблазнял, касался кожи, заставляя желать облегчения, но не приносил его. Вскоре наступит лето, которого так страшится Челия, – зной укутает город плотным, неподвижным одеялом.

– Где Челия? – спросил я, когда хмурая Ашья, ухватившись за высокий вышитый воротник моего камзола, заставляла меня поворачиваться то вправо, то влево.

– На уроках. – Ашья указала на мои рукава портному и неодобрительно щелкнула языком. – Слишком длинные. Он не какой-то веланский актер. Подшейте их.

– Да, госпожа, – ответил портной.

На щеках Ашьи выделялись рабские шрамы, по три пореза на каждой, как было принято в Наволе. Она попала в наш дом, когда ей было четырнадцать: отец купил ее в качестве наложницы, чтобы согревала постель после смерти моей матери. Хотя Ашью пометили еще в юности, шрамы были отчетливо видны даже по прошествии стольких лет. Она умрет с этими знаками на щеках, сколько бы ни прожила.

Тем не менее Ашья управляла нашим хозяйством с властностью истинной аристократки, которой была когда-то в своей далекой стране.

– И я хочу, чтобы его туфли соответствовали наряду, – сказала она.

– Разумеется. Я могу нашить бриллианты…

– Чи. – Она вновь щелкнула языком. – Только не на туфлях. Регулаи богаты, а не глупы, маэстро.

– Разумеется, сиана. Приношу извинения.

– Что за уроки у Челии? – спросил я. – Она обещала быть здесь.

– У нее есть свои обязанности, – ответила Ашья, продолжая возиться с покроем моего камзола. – Это вас не касается.

У меня создалось впечатление, что, пока меня ощупывали, тыкали пальцами и кололи портновскими булавками, Челия развлекалась.

– Но она сказала, что будет здесь и выскажет свое мнение.

– Мнение этой девочки не должно вас волновать. Теперь вы будете встречаться с архиномо.

– Архиномо и их дочерьми, – кисло сказал я.

– Прекрасными дочерьми, – уточнила Ашья, вместе с портным подрубая мне рукава. – Стойте смирно, иначе вас уколют.

Я покорился, но был расстроен. Челия делала подобные мероприятия терпимыми. Она хотя бы оживляла их остроумными замечаниями. Сейчас она бы дразнила меня, обещая, что дочери архиномо станут падать в обморок при виде моих длинных рукавов, или утверждая, что моя шея, растянутая высоким царапающимся воротником, похожа на цыплячью. Что угодно, лишь бы развеять скуку. А вместо этого она сбежала, оставив меня на растерзание Ашье.

Ашья обошла меня кругом. Подергала длинный камзол.

– Да. Так лучше. – Она потрогала ткань. – Но я не уверена насчет цвета. Кремовый…

– Это отменный ксимский шелк! – возразил маэстро. – Он лучше, чем производят наши собственные мануфактуры. Предназначался для королевских лиц и был вывезен контрабандистами с большим риском. Мы не можем изготовить ничего подобного даже здесь, в Наволе.

– Да, мы с вами знаем, что это лучший шелк, но наволанцы… – Она нахмурилась. – Они любят яркие цвета.