Настоящее лето

Глава 1

В мастерской стало очень тихо после ухода Юлия. Никто не скрипел диваном, не шелестел страницами вышедших из моды детективов, потертые стереонаушники молчаливо висели на люминесцентной лампе... Ни шагов, ни даже дыхания.

Был человек. Нет человека.

Безмолвие залепило хозяйке мастерской уши воском, и собственное тело начало казаться ей таким же глухим и пустым, как бронзовая скульптура.

Юлий всегда был взбалмошным, капризным, требовательным и замыкался в себе, когда не получал желаемого. В свои двадцать пять он остался милым мальчишкой, который больше всего на свете хотел, чтобы его любили.

Юлий принимал любовь в дар. Когда ее оказывалось недостаточно, он выпрашивал еще. Если в ней отказывали — вымогал и шантажировал, пока ему не уступали.

«Боже мой, — думала Мэй, — он плакал, как ребенок, когда я закрыла перед ним дверь мастерской».

Мастерская находилась в мансарде. Три квадратных окна смотрели в небо, два дивана льнули к стенам, в растопленном камине-флейте ворочалось пламя, лениво двигая по натюрмортам зимние тени.

Вот увядшие бумажные тюльпаны на полке. Вот манекен держит в руке старую трость с костяным набалдашником. Вот небрежно перекинутый через гипсовую руку кружевной платок.

Тюльпаны сложил Юлий для панно и забыл о них. Трость подарил Мэй отец — для зарисовок, манекен тоже принадлежал ему. Шарф достался брату и сестре от матери, маленькой, изящной и очень подвижной женщины, которой когда-то оказалось проще расстаться с обручальным кольцом, чем с дирижерской палочкой. Гипсовая рука, найденная ей на барахолке, обличающе указывала в угол, где стояли, подпирая одна другую, незаконченные картины.

Мэй никак не могла довести их до ума.

Она взяла в руки ту, где маленькая девочка сидела на краю кровати в детской. В окно струился полумрак городского вечера, а из-за приоткрытых створок шкафа дышало незаконченное лето: небо с наброском облаков, серая трава и плоские пятна древесных крон. Девочка прислушивалась — не идут ли за дверью родители? Она почти-почти соскочила с кровати, чтобы отправиться в невероятное путешествие…

Мэй забросила картину год назад. В тот вечер Юлий пришел к ней уставшим и злым. Он сделал только себе растворимый кофе и встал у Мэй за спиной. Прошло несколько минут, но она не перестала рисовать. Тогда Юлий подошел совсем близко к мольберту и сказал:

— Я такое уже видел.

Мэй поняла, что он хочет поговорить. Она отложила кисть и спросила, как его дела. Они сели рядом на диване, и до полуночи брат рассказывал ей о проблемах с очередной плохой женщиной. Потом Юлий лег спать, а Мэй убрала картину с мольберта, ведь он «такое уже видел».

Сегодня она задумалась, что женщины Юлия не были плохими. Брат просто не умел любить сам. Когда мама бросила папу, в его душе словно разверзлась Марианская впадина, через которую он так и не смог протянуть ниточку моста. Вся любовь, что Юлий получал в избытке, пропадала там. А он стоял на противоположной стороне пропасти, тянул к ней руки и не мог взять, чтобы почувствовать, переосмыслить и вернуть обратно хоть крупицу.

Мэй поставила картину на мольберт и достала кисти.

Капля льняного масла упала на палитру-радугу, в ноздри ударил запах застаревших цинковых белил. Краска неохотно выдавливалась из подсохших тюбиков, но Мэй не собиралась отступать. В отличие от брата она построила свой мост, пусть фантасмагорические существа ходили по нему чаще, чем люди. Юлий не мог поставить на нем табличку «закрыто», потому что нуждался в опеке и ласке сестры. И никто не мог.

Мастерская сжалась до одной художницы, одного холста и живописи между ними. Глаза девочки на кровати засияли ярче, а городской вечер за окном померк и отступил на второй план. Застенчиво загорелся на подоконнике ночник, нос любопытной кошачьей мордочки показался из-под стула. Шкаф распахнул двери. Небо на картине залил ультрамарин, в траве пробились ромашки, древесные кроны пронзили ветви и укутали тени.

От картины повеяло настоящим летом.

Мэй удовлетворенно улыбнулась. Она словно дышала им и не могла надышаться. Ласковое солнце грело кожу, цветочные ароматы бередили обоняние, шелест листвы вливался в уши.

Мэй научит Юлия любить и затем снова позовет в свою мастерскую.