Кем был Иван Ефремов для русской культуры?
Иван Антонович Ефремов двулик. Или, вернее, в отечественной культуре существует как будто два Ефремова – столь сильную метаморфозу претерпела его писательская манера за несколько десятилетий творчества… Иной раз, читая Ефремова 1940-х, а затем открывая его же книгу 1970-х, с трудом веришь, что все это создано одним автором.
Известность пришла к Ивану Антоновичу весьма быстро. Первый рассказ напечатан в 1943 году, первый сборник – в 1944-м, первый роман – в 1956-м. По меркам советского времени для литератора это поистине стремительная «карьера».
Более, уже ранние публикации Ефремова завоевали умы и сердца читающей публики. Его приняли – сразу и сразу поставили очень высоко.
Строгая логика, склонность видеть четко выстроенную систему в художественном произведении – вот главные приметы ефремовского стиля. Профессиональный геолог и палеонтолог, доктор биологических наук, он принес в изящную словесность поэзию дальних экспедиций, забытых окраин, где человека порой ожидает чудо открытия или неожиданная страшная гибель. Ефремов воспевал человека сильного, отважного, готового бороться хоть в одиночку с опасностями доселе запретных мест. Ученые только-только добираются до этих «незнаемых» земель и вод. Там можно встретиться с чудовищем, которое не вошло ни в одну из научных классификаций («Олгой-Хорхой»), и с тайной древнего искусства («Голец Подлунный»). Стоит ли открытие иска? О да!
«Я часто стоял по ночам у открытого окна. Ветер, пахнущий полынью, сухой и свежий, приветливо обвевал меня. Легкая степная темнота подчеркивала древнее безлюдье равнины», – у какого мальчишки не заноет под ложечкой, когда прочитает он эти слова из рассказа «Обсерватория Нур-и-Дешт»?
Рассказы «Бухта Радужных Струй», «Путями Старых Горняков» и «Ак-Мюн-гуз (Белый Рог)» – это настоящие стихотворения в прозе.
В «Белом Роге» современник автора повторяет подвиг, совершенный за много веков до него. Обстановка, в которой происходит действие, – древние горы, неспешный ход событий, отвага героя, драгоценный меч, добытый им с покоренной вершины, – все придает рассказу оттенок легенды. «В поисках трещины геолог начал разрывать молотком тонкий слой щебня. Ветер выл все сильнее, подхваченные им исколки щебня ударяли по лицу и рукам Усольцева. Молоток вдруг звякнул о металл, и этот тихий звук потряс геолога. Усольцев вытащил из-под щебня длинный тяжелый меч, золотая рукоять которого ярко заблестела. Истлевшие лохмотья развевались вокруг ножен. Усольцев оцепенел. Образ воина – победителя Белого Рога из народной легенды – встал перед ним как живой. Тень прошлого, ощущение подлинного бессмертия достижений человека вначале ошеломили Усольцева. Немного спустя геолог почувствовал, как новые силы вливаются в его усталое тело. Будто здесь, на этой не доступной никому высоте, к нему обратился друг со словами ободрения. Усольцев накинул веревочную петлю на небольшой выступ белой породы. Осторожно поднял драгоценный меч, крепко привязал его за спину и, улыбаясь, положил на площадку свой геологический молоток… У основания отвесного фундамента Белого Рога геолог остановился, выбирая путь. Прямо на Усольцева, гонимое ветром, двигалось облако. В полете огромной белой массы, свободно висевшей в воздухе, было что-то неизъяснимо вольное, смелое. Страстная вера в свои силы овладела Усольцевым. Он подставил грудь ветру, широко раскинул руки и принялся быстро спускаться по склону, стоя, держа равновесие только с помощью ветра, в легкой радости полета. И ветер не обманул человека: с ревом и свистом он поддерживал его, а тот, переступая босыми ногами, пятная склон кровью, спускался все ниже. С бредовой невероятной легкостью Усольцев достиг узкого карниза, миновал и его. Тут ветер угас, задержанный выступом соседней вершины, и снова началась отчаянная борьба. Усольцев скользил по склону, раздирая тело, кроша ногти, переворачивался, задерживался, снова сползал. Сознание окружающего исчезло совсем, осталось только ощущение необходимости цепляться изо всех сил за каждый выступ каменной стены, судорожно искать под собой ускользающие точки опоры, с жуткой обреченностью прижиматься к камню, борясь с отрывающей от горы, беспощадно тянущей вниз силой. Никогда позже Усольцев не мог вспомнить конец своего спуска с Белого Рога…»
Но поэтом, художником Ефремов был недолго. В его сочинениях возобладал философ, историк (автор исторических романов «На краю Ойкумены», «Таис Афинская»), а поэту пришлось отступить.
В 1958 году вышел его роман-утопия «Туманность Андромеды». Это фантастическое сочинение похоже на ученый труд. Каждая глава романа похожа на раздел в монографии: здесь об искусстве будущего, здесь о космических полетах, здесь о том, какие сохранятся к тому времени преступления и как их научатся пресекать, а здесь – из чего будет состоять образование и воспитание детей… Во всей русской и советской литературе нет примера более масштабной и более фундаментальной утопии. Но утопия эта… холодновата, если не сказать прямо – холодна; в ней многое, почти все – от логики, эмоциям оставлено не столь уж много места.
Незадолго до смерти, в романе «Час Быка», Ефремов предложил новую утопию – значительно более тонкую, чем «Туманность Андромеды». В последнем произведении писателя сталкиваются два общества: служители света и приверженцы тьмы. Но конфликт между ними ничуть не похож на битву социализма и капитализма. Это вечное противостояние двух начал, прошедшее через всю историю человечества и унаследованное далеким будущим. «Час Быка» во многом опирается на восточные религиозные и философские традиции. Автор подробно выстроил этику, философию и весь образ жизни идеального человека – человека света.
Главный труд Ефремова – роман «Лезвие бритвы», над ним Иван Антонович работал около пяти лет (1959–1963), и в год завершения работы появилась первая его публикация. В нем, думается, мировидение и художественная манера зрелого Ефремова проявились в наибольшей мере.
Все, что Ефремов создавал как писатель, привлекало внимание огромных читательских масс, оказывалось в фокусе общественного интереса. Но именно «Лезвие бритвы» вызвало настоящую бурю. Многие читатели, ознакомившись с текстом, увидели в авторе духовного наставника, своего рода «гуру». Сам Ефремов был этим недоволен, ему больше нравилось аналитическое, т. е. рациональное отношение к любимому произведению. Прошло много лет после выхода книги, и на склоне дней своих писатель все еще считал этот роман недопонятым…
Взявшись писать «Лезвие бритвы», Иван Антонович уже мог рассчитывать на колоссальный читательский запрос: за его спиной к тому времени были «Звездные корабли», «Туманность Андромеды», циклы рассказов и повестей. Ефремов завоевал огромную известность как фантаст и заслужил значительный авторитет как ученый. То, что вышло из-под его пера, было одновременно и фантастикой… и не фантастикой. Имело научную основу… но не особенно близкую к традиционной науке. Более того, «Лезвие бритвы» оказалось еще и литературой, которая… не вполне литература. Это один из самых загадочных текстов советского времени, произведение, идущее поперек всех стандартов и форматов, даже конфликтующее с понятием «роман» – как его видели тогда, полстолетия назад.
Ефремову требовалась большая смелость и еще бóльшая уверенность в собственной правоте, чтобы написать такую вещь. И действительно, его книга погрузила тысячи и тысячи читателей в шок… но шок вызвал, скорее, притяжение, нежели отталкивание. У Ефремова родился роман-экзот, существо, как ни парадоксально, одновременно уродливое и по-своему красивое.
Когда-то, в эпоху Оттепели, роман громыхнул. На протяжении всего советского периода он притягивал к себе внимание читателей и высоко котировался на «черном рынке». Автор этих строк очень хорошо помнит, сколь трудно было достать «Лезвие бритвы» – хоть за самые безумные деньги. А украсть эту книгу из библиотеки не представлялось возможным, поскольку из большинства библиотек «Лезвие бритвы» украли задолго до того, как у тебя впервые появлялась такая мысль…
В 1971 году Ефремов писал: «Лезвие бритвы» и по сие время считается высоколобыми критиками моей творческой неудачей. А я ценю этот роман выше всех своих (или люблю его больше). Публика уже его оценила – 30–40 руб. на черном рынке, как Библия. Все дело в том, что в приключенческую рамку пришлось оправить апокриф – вещи, о которых не принято было у нас говорить, а при Сталине просто – 10 лет в Сибирь: о йоге, о духовном могуществе человека, о самовоспитании – все это также впервые явилось в нашей литературе, в результате чего появились легенды, что я якобы посвященный йог, проведший сколько-то лет в Тибете и Индии, мудрец, вскрывающий тайны… До сих пор издательства относятся к «Лезвию» c непобедимой осторожностью, и эта книга пока еще не стала пройденным этапом, как все остальные, хотя о йоге печатаются статьи, снимаются фильмы, а психология прочно входит в бытие общества, пусть не теми темпами, как это было бы надо».
Фантастический элемент, позволяющий включить «Лезвие бритвы» в поле НФ, присутствует, но он незначителен. Речь идет о находке на дне морском древнего венца, принадлежавшего когда-то Александру Македонскому, который добыл его в одном из древнейших городов Индии. Этот венец способен влиять на психику человека, и при неблагоприятном стечении обстоятельств он отбирает значительный фрагмент памяти. Еще в романе есть сцены, когда современный ученый с помощью биохимических коктейлей (много разного плюс немного ЛСД) оживляет «генетическую память». Ну и несколько картинок, демонстрирующих возможности гипноза: исцеление тяжелобольного, победа одного мастера внушения в дуэли с другим мастером, перевоспитание врача-садиста… Вот, собственно, и все. Фантастическое допущение разбросано скудными вкраплениями по всему тексту романа, оно оживляет его, тянет за собой читателя, ожидающего новых «чудес» и окончательной разгадки. Однако элемент фантастического играет в романе сугубо служебную, инструментальную роль, находится на втором плане.
Но и само полотно художественного повествования также не составляет смысла и наполнения книги. Персонажи знакомятся, влюбляются, время от времени испытывают незначительные приключения (спасение индийским художником Даярамом возлюбленной Тиллоттамы, открытие частной экспедицией итальянцев затонувшего флота Неарха у берегов Южной Америки и т. п.). Но и приключенческие фестончики, и романтические бантики, и даже блесткая вышивка любовных отношений – всего лишь детали на платье, сшитом из суровой научной ткани.
«Туманность Андромеды» – роман, который в большей степени напоминает монографию, т. е. монографическое описание будущего Земли, каким видел его Ефремов. А вот «Лезвие бритвы» – роман-трактат, средоточие философии, публицистики, научных гипотез, идей, высказанных в виде наброска и самого краткого обоснования. «Час Быка», кстати, следует в кильватере «Лезвия бритвы», это литературный корабль того же типа – роман-трактат.
Тут все «обслуживают» нескольких героев, в свою очередь, служащих устами Ивана Антоновича. Из них главное лицо – врач Гирин. Эти персонажи, и Гирин прежде всех прочих, дают книге основную «плоть», наполняют ее главным смыслом. Они проделывают это двумя разными способами, служащими для достижения одной цели – популяризации ефремовских идей. Чаще всего Иван Антонович позволяет основным действующим лицам читать большие лекции, изредка прерываемые репликами оппонентов. Например, тот же Гирин в самом прямом смысле этих слов читает лекцию, по ходу которой представляет основным критерием красоты (в данном случае, красоты человеческого тела) биологическую целесообразность. Он же в других местах романа произносит монологи, например, о пользе психофизиологии, о язвах современной цивилизации и необходимости их уврачевания за счет ускоренного развития знаний о психике человека, или, скажем, о возможности проникнуть в «генетическую память» – «память поколений». Все эти монологи, по сути, те же лекции. Ефремов-ученый, как видно, не находил адекватной аудитории для публичных выступлений на подобные темы, и он сумел превратить роман в сборник непрочитанных лекций, скрепленных сюжетом, приключенческой составляющей и т. п. Если тема высказывания оказывалась слишком дискуссионной для подобного монологического выступления, Ефремов использовал очень древнюю, еще к античной мысли восходящую конструкцию – сократический диалог. Такой диалог обычно происходит между истинным мудрецом, человеком, владеющим правильным взглядом на вещи, и его менее искушенным собеседником. Этот самый собеседник может спорить и даже сердиться, но философ обречен на победу в диспуте, во всяком случае, именно в его словах читатель увидит истину. Иногда оппонентов может быть больше одного, но все же носителем правильной позиции всегда является единственная персона. И диалоги действующих лиц весьма часто превращаются у Ивана Антоновича в восхождение от неправильной позиции к позиции более правильной или же в коррекцию не совсем правильной платформы в абсолютно истинную. Очень хорошо видна культура академической полемики, знакомая Ефремову по его профессиональной деятельности и буквально затопившая страницы романа – вплоть до самых бытовых, казалось бы, эпизодов.
Ефремов-ученый, или, вернее, мыслитель в более широком понимании, на страницах романа победил Ефремова-писателя. От той спокойной и задушевной манеры автора-рассказчика, которая звучит в небольших произведениях Ивана Антоновича, опубликованных в 40-х годах, не осталось ничего. А для современного читателя несколько десятков страниц очередной «лекции» или очередного «сократического диалога» – непривычно тяжелое испытание.
В 90-х полыхнул «ефремовский ренессанс», а затем имя Ивана Антоновича и тексты его в подавляющем большинстве своем откочевали в область «культурной археологии». Иными словами, сделались частью мемориала советской культуре, утратив притягательность для массового читателя. Ефремов – классик нашей НФ, но его сейчас читают очень мало. Поздний Ефремов слишком тяжел в восприятии, слишком тягуч его язык…
Ефремов был «коммунаром». Он видел будущее России и всего мира в коммунизме. С его точки зрения, современная цивилизация, цивилизация больших городов, страдала чудовищными язвами и сильно исказила сущность человека, изначально здоровую. Другой роман Ивана Антоновича, «Час Быка», был посвящен ее слабостям и ее «искажающим факторам»; нет в этом романе ни пародии на капитализм, ни пародии на социализм; есть общий тупик мегаполисной культуры. Но если из «капиталистической модели» Ефремов не видел выхода в будущее, к исправлению, то модель социалистическая давала ему самые добрые надежды. Фантаст обернулся идеологом, притом весьма оригинальным, но труды его недолго оставались жизнеспособными.
«Лезвие бритвы» сообщает об этой части мировоззрения Ефремова совершенно однозначно. Словами одного из персонажей Иван Антович говорит о необходимости веры в социализм, поскольку «…Другого пути у человечества нет – общество должно быть устроено как следует. Разумеется, социализм без обмана, настоящий, а не национализм и не фашизм». Но Ефремов подходил к коммунистическому маршруту в жизни человечества с романтическим пафосом. За бетонными коробками советской действительности он видел прекрасную картину отдаленного будущего. С его точки зрения, мощную струю новых смыслов и жизненной энергии «реальному социализму» обеспечила бы прививка восточных духовных учений. В частности, тантризма, йоги. Ефремова устроил бы индуистско-марксистский путь развития, странный сплав коммунизма и восточной эзотерики.
Однако советская действительность умерла, не успев превратиться в самостоятельную цивилизацию. «Сценарий» будущего, милый сердцу Ефремова, сгинул вместе с нею. Разнообразные восточные учения хлынули в нашу страну мутным потоком на рассвете 90-х, был восприняты, главным образом, через поп-версии, весьма далекие от ефремовского сложного письма, насыщенного дискуссиями и своего рода острыми «проповедями»; а те, кто освоил восточные учения позднее, всерьез, уже в ашрамах и разного рода углубленных семинарах, не читал Ефремова за ненадобностью: тот хотел выплавить из коммунизма и эзотерики самостоятельную философию, но востребованной оказалась (до поры до времени) именно эзотерика, коммунизм же, что в сплаве, что без оного, уходил безвозвратно. А мощная прослойка советской техфизматинтеллигенции, составившей ядро восторженных поклонников Ивана Антоновича, изрядно уменьшилась в размере. И в наши дни «Лезвие бритвы» представляет собой монумент на могиле давних надежд и упований, памятник несбывшемуся сценарию.
Но уж во всяком случае Ефремов оказал огромное влияние на всю последующую русскую фантастику. Его имя многие в сообществе фантастов до сих пор произносят с трепетом.
Помимо текстов Ефремова, до наших дней дошло еще одно его наследие – «ефремовская школа». Много было споров вокруг того, кто был истинным последователем Ивана Антоновича, а кто «примазался» к его громкому имени. Из советского времени чаще всего называют рано умершего Вячеслава Назарова, а из нынешних авторов – здравствующего и активно публикующегося Дмитрия Федотова. Фирменный стиль школы – соединение твердой науки с размышлением о судьбах всемирного социума и с элементами все той же восточной эзотерики: слова «стихия», «энергия» и какое-нибудь «состояние самадхи» для истинного ефремовца – органика.
С 2004 года вручается литературная премия имени И.А. Ефремова, учрежденная международным Советом по фантастической и приключенческой литературе и Союзом писателей России. Ефремова помнят, хотя читают мало.
Ефремова пока еще помнят…
И вот вопрос вопросов: да, конечно, Иван Антонович – ученый муж, обретавшийся на весьма высоком уровне научного социума (доктор биологических наук, профессор, орденоносец), его не могло не тянуть и тянуло, разумеется, на философию, на высокоумное теоретизирование, отсюда смена творческого стиля, но… останься он прежде всего художником, как знать, не пользовалось бы его творчество большим спросом у наших современников? Ныне то, что от него осталось, напоминает музейный скелет бронтозавра, меж ребер которого бродит красивый кот сибирской породы.
Прежде всего, хочу сказать о состоянии жанра НФ у нас в стране. Его фактически нет. Редкие исключения не в счет: они малотиражны и незаметны в общем потоке «палп-фикшн». Это, конечно, связано с рядом факторов:
а) политикой издательств, которые, идя на поводу у книготорговцев, сделали своей аудиторией подростков и «невзыскательного индивида», ищущего в книге удовлетворения простых эмоций;
б) что привело, согласно механизму с положительной обратной связью, к падению интеллектуального уровня аудитории;
в) соответственно, неудивительно, что аудитория начала замещать в своем досуге чтение интеллектуально более простыми видами досуга: компьютерные и РПГ-игры, общение в Интернете, кино, интерактивные приложения и прочее.
г) любители сложной фантастики – а НФ такова – обратили свои взоры к научно-популярной литературе и зарубежной НФ.
Однако и это важно. Западная НФ, а также японская (НФ-анимэ) и даже, в последнее время, – китайская, никакого дискомфорта не испытывают. Узкая страта российских любителей НФ не верит в существование качественного отечественного продукта, читает НФ западное, причем зачастую пользуясь «самопальными» переводами. Поскольку переводится далеко не все и тоже издается малыми тиражами.
Все это лишь подчеркивает мой старый тезис, что сильная НФ – один из признаков великой державы.
На всякий случай, повторим определения.
Настоящая НФ всегда пишется людьми с научным складом мышления. Есть в науке такое понятие «мозговой штурм». Это когда для решения сложной задачи ученых делят на две группы – «генераторы» и «эксперты». Дело «генераторов» – обсуждать и высказывать самые безумные и даже нелепые гипотезы в рамках поставленной проблемы. Все это записывается и потом анализируется «экспертами» – и зачастую «эксперты» в данном шквале безумия находят нити, ведущие к нужному решению. Так вот, научные фантасты – они генерируют. Зачастую ученые пренебрегают их предсказаниями, а зря. Задним числом ученые очень неохотно признают, что «такая-то идея была высказана тридцать лет назад в рассказе такого-то». Кто ж добровольно отдаст лавры первооткрывателя? Но генерация имеет место, факт.
При этом НФ-произведение должно обладать художественной ценностью. Сразу возникнет вопрос: а что такое НФ-текст, почему НФ, почему нельзя обойтись без нее? Ответ. Нф-текст является таковым, если вне рамок заданного автором фантастического допущения (или системы фантастических допущений) невозможно раскрытие данной проблематики, или раскрытие будет неполным, или не слишком, скажем так, ярким и убедительным. Предлагаю простой тест: если вычленить из текста фантастику и сюжет это выдержит (меняем космические корабли на галеоны и бригантины, скажем) – то перед нами антуражная развлекательная фантастика. Следовательно, зачастую НФ-фантаст выступает и в роли социолога, и в роли футуролога, и – особенно – в роли философа. При этом, писать НФ очень непросто, так как в рамках сделанного фантдопущения, искажающего привычную картину мира, автор должен быть абсолютно художественно убедителен (ведь и так читатель знает, что перед ним – вымысел, fiction): логически непротиворечивый мир, острый конфликт, живые герои…
Но проблема в другом.
Талантливых авторов у нас хватает – но НФ они не пишут. Квалифицированных читателей пока тоже не «съели» подчистую компьютерные игры и иные виды легкого досуга, но они НФ не читают. Ведь даже переводы современных западных мастеров выходят мизерными тиражами в две-три тысячи экземпляров, да и те, прямо скажем, продаются не ахти как. Значит, есть что-то еще. Что же?
Что происходит? Закономерный процесс. Прогнозирую, что в среднесрочной перспективе (двадцать – двадцать пять лет) чтение как массовое явление, то есть, развлечение с целью получения эстетического, эмоционального и интеллектуального наслаждения, исчезнет. Поясню, почему. Осмысление любого, даже примитивного текста требует хотя бы минимального умственного усилия: хотя бы представить внешность персонажа, или внешний вид технического устройства, или описываемый автором пейзаж. Это станет недоступно широким массам. Если еще недавно ребенок в период развития и закрепления нейронных сетей в мозгу получал от родителей прежде всего книгу – сперва в виде чтения на ночь, потом – самостоятельно, то сейчас – телеканал мультфильмов и электронный планшет с играми. Это советские дети мультики смотрели по выходным и в передаче «Спокойной ночи, малыши». Нынче «поколение пепси» сменилось «поколением айфон», а следующее – уже напрочь будет лишено способности устанавливать связь между текстом и образом. Взамен же – широкий спектр развлечений: кинематограф, компьютерные и РПГ игры, социальные сети и множество иных видов досуга, не требующих столь существенного умственного напряжения, как чтение художественного текста.
Таким образом, мир неизбежно вернется к ситуации начала девятнадцатого столетия (для Европы – чуть ранее, второй половины восемнадцатого), когда чтение книг было уделом элиты. И не только в России, но и на Западе. И на Западе это хорошо понимают.
Немного повторюсь. Итак, сильная НФ всегда была признаком (одним из, но признаком) великой державы. В самом деле, сильная НФ писалась в США – Великобритании и в СССР. И вот вам доказательство «от противного». Мне могут сказать: вот в Польше был великий научный фантаст Лем, а Польша – отнюдь не сверхдержава. Был. И широко издавался… в США и СССР. На родине же он был практически не востребован, даже в период высшего своего расцвета, как писатель. Ну, не было в Польше достаточного количества читателей, способных осмыслить его творчество. А в СССР, США, Великобритании – были. Известен случай, когда советский космонавт (кажется – Леонов) приехал в Польшу с «официальным дружественным визитом», и его спросили: каковы пожелания уважаемого гостя? Леонов ответил, что хотел бы встретиться с Лемом – это был пик славы пана Станислава в СССР. Возникло тягостное недоразумение. Очень долго разбирались, кто такой этот Лем, где живет, но встречу, в итоге, все же обеспечили.
Именно поэтому на Западе целенаправленно поддерживают научную фантастику. Никакая власть не может существовать без творческой элиты – технократов, ученых, инженеров, – необходимого базиса успешной сверхдержавы, без которого неизбежен цивилизационный и экономический проигрыш государства в конкурентной борьбе. Если массами достаточно манипулировать с помощью информационных симулякров, то для творческой элиты этого недостаточно. Она хочет и будет читать. Даже когда массы станут воспринимать текст только как источник информации и способ общения в социальных сетях. Что, кстати, уже и происходит, и доказательство тому – тотальный рост безграмотности в социальных сетях: «плывущая» орфография, почти полное отсутствие пунктуации, потеря заглавных букв, «иероглифизация»; все это уровень бытового письма примитивного человека, известный, например, уже из новгородских берестяных писем.
Но у нас власть имущие всегда исходили из посыла: умные нам не надобны, надобны верные. А вот Западу – надобны верные, но умные. Осталось разобраться – зачем.
А для этого достаточно посмотреть на современную западную НФ – не всю, конечно, такая задача вне рамок небольшой статьи, но на «мэйнстрим».
Возьмем известную трилогию Питера Уоттса «Рифтеры». Посмотрим, что за мир там описан. А очень примечательный мир. Миром правит некая могущественная Корпорация. Ее члены – боги и демиурги для простых смертных. В привилегированном положении находится обслуживающий технический персонал (sic!). А удел широких масс, удел простого смертного – быть объектом манипуляций: информационных, биотехнологических и прочих, вплоть до массового уничтожения по воле «богов». В трилогии почти нет положительных персонажей. А те, кто есть, – эпизодичны, и автор их даже не асфальтовым катком давит: система прихлопывает всех, проявляющих человечность, как давят вошь или таракана. В трилогии нет России. От слова «совсем». Я здесь намеренно не разбираю сюжет. Дьявольски талантливо описано совершенно фашистское (по Ефремову) общество.
То же самое, но в еще более жуткой форме – в трилогии Хану Райаниеми «Квантовый вор». Снова группа демиургов – еще более всемогущих, снова «особо приближенные», владеющие частями информации, вот только людям теперь нет покоя даже в посмертии. Все блестяще обосновано с научной точки зрения – Райаниеми математик и с квантовой физикой знаком не понаслышке. Цикл сразу писался на английском, с одобрения издателя контракт заключен сразу на трилогию, дебютный роман активно «продвигался» и пиарился.
Можно вспомнить и Дэвида Брина с его «Возвышением». Да, возвышают неразумные расы до стадии разумных, благое дело вроде бы, но ведь не за красивые глаза! Ох, не за красивые. Впрочем, «Возвышение» написано несколько ранее и может служить примером начала тенденции, которая окончательно сложилась в англосаксонской-НФ в двухтысячные годы. Подчеркиваю, разумеется, не все западные тексты таковы, я говорю о «мэйнстриме».
А теперь вспомним, каков же цивилизационный проект Западной цивилизации? Да именно таков: отказ от государства, навязывание планете западной монокультуры, управление сосредоточено в руках узкой группы всемогущих транснационалов (корпораций!), которых, конечно, должны обслуживать квалифицированные ученые, медики, биотехнологи, техники. Удел остальных – тотальное невежество, полная управляемость через создаваемые информационные симулякры и роль расходного материала. Вот же оно!
Но ведь эта система в подробностях описана и в советской фантастике. Именно, в романе Ивана Ефремова «Час Быка». Очевидно, что это – роман-предупреждение, один из путей, по которому может пойти наша цивилизация, а не рассказ об абстрактно-далекой планете Торманс. Именно Ефремов предупреждал об опасности распространения по планете монокультуры западного типа. Именно он определял фашизм прежде всего как полное и монопольное распоряжение информацией узкой группой лиц. Так вот, именно систему «владыки» – «джи» – «кжи» навязывает исподволь западная НФ своему читателю. Какому читатель? А тому самому, который видит себя в этой иерархии на месте «джи». А что? Отличное место. И такого читателя на Западе много.
А вот у нас – поменьше. Тоже есть, и именно этот читатель потребляет переводы западной НФ (он-то – наверняка потенциальный «джи» в потенциальной Корпорации) и морщится от единичных текстов отечественной. Но все же поменьше, и сильно. И связано это с тем, что Россия не выработала собственного цивилизационного проекта – пока не выработала (советский мертв), а застряла на осмыслении прошлого. Ведь, к примеру, вал «попаданческой» литературы (иногда удачной, иногда отвратительной в художественном смысле) – не что иное, как попытка в художественной форме осмыслить и переосмыслить наше прошлое. Сюда же интерес к «историческому» нон-фикшн. Сюда же эскапизм множества фантастических произведений. Если реальность непонятна, а перспективы неясны – то вперед, в прошлое! Или в сказочные миры.
Следовательно, пока не возникнет и не будет внятно ощущаться хотя бы на уровне коллективного бессознательного новый цивилизационный проект, научная фантастика, как самобытное русское явление, проявлена у нас не будет. А вот слепое копирование и потребление западных шаблонов, напротив, может привести к последствиям весьма печальным. Особенно если учесть, что чтение художественной литературы перестанет быть уделом масс, но станет уделом элиты. Не в смысле политиков и олигархов, боже упаси, а элиты настоящей – ученых, людей искусства, медиков, технологов… Такова реальность, данная нам в ощущениях.
Ищите проект, господа!
Расшифрованная и расширенная версия семинара, состоявшегося в рамках фестиваля «Созвездие Аю-Даг 2016»
Вадим Панов (В.П.): Добрый день! Прежде чем начать семинар, хочу сказать, что после его объявления в предварительной программе фестиваля я получил довольно много писем от удивленных друзей и читателей, которые спрашивали, почему семинар будет посвящен «Детскому миру»? Но если изначально заявленная тема вызвала недоумение, то сейчас, уверен, многие из вас уже поняли, почему я решил поговорить об этой литературе: примерно месяц назад увидела свет книга «Ириска и Звезда Забвения», написанная в новом для меня жанре фэнтези для подростков. Работа над этой книгой стала своего рода вехой – не побоюсь этого громкого слова, – и многому меня научила. Точнее, мне многому пришлось научиться, и теперь я хочу поделиться впечатлениями, которые остались от работы, и приобретенным опытом.
Вопрос: Какой был мотив перехода к литературе для подростков?
В.П.: Во-первых, пришло время. За свою карьеру я писал книги на самые разные темы: фэнтези, городское фэнтези, киберпанк, стимпанк, современная мистика, постапокалипсис, и, как мне кажется, новое направление стало естественным продолжением поиска. Во-вторых, это действительно интереснейшая тема и настоящий вызов для писателя, потому что, на мой взгляд, самая сложная из существующих литература – для детей. Сложнее нет по целому ряду причин, и о некоторых из них мы сегодня поговорим. В-третьих, я взялся за работу, будучи основательно подготовленным, ведь книга об Ириске родилась из долгих сказок на ночь, из не связанных друг с другом историй, а некоторые из них рождались, что называется, «на ходу»: в машине во время долгого путешествия, в поездках или на пляже; родилась из персонажей, о которых меня просили рассказывать снова и снова. Вокруг меня постепенно накапливались законченные эпизоды, полностью описанные персонажи, эпизоды, которые складывались в сюжет, и оставалось лишь связать их крепкой нитью.
Таким был мой путь в «детскую лигу». А теперь давайте приступим к семинару.
Этот первый момент я выделил еще до начала работы, понял, что впервые в жизни обращаюсь к конкретной аудитории. «Ириска» – «семейная» книга, ее читают и взрослые, и подростки, но в первую очередь – подростки, и это обстоятельство я не мог игнорировать и постоянно держал его в голове. И если при работе над «взрослыми» книгами я показываю тестерам уже законченные версии, то при написании «Ириски» приходилось советоваться с будущими читателями начиная с самых ранних этапов, чтобы выяснить, понятна ли им история, сюжетная канва, мотивация персонажей и многое-многое другое. В том числе – понятны ли им слова, которые используются в тексте. Мы, взрослые, не задумываемся над тем, как много на самом деле знаем, помним или же просто понимаем. Наш лексикон формировался годами, у нас в голове огромный массив информации, к которому идет постоянное обращение, многие слова мы используем «по умолчанию», абсолютно точно зная их смысл, и напрочь позабыли о том, как некогда узнавали значения слов и понятий. Сейчас мы считаем их элементарными, не стоящими нашего внимания, а они, оказывается, совершенно непонятны детям. Соответственно, приходилось внимательно выискивать такие слова и либо давать разъяснения в тексте, либо делать сноску с определением.
Вопрос: Какие слова, например?
В.П.: Разные и иногда – совершенно неожиданные для меня. Например, «нокаут». Не могу назвать себя записным драчуном, но это слово знаю с раннего детства, уже в первом классе мы с ребятами азартно обсуждали бокс, ну и уличные столкновения у нас, разумеется, были, куда же без них. Так что слово в повседневных разговорах звучало довольно часто. А вот многие девочки, как выяснилось, понятия не имеют, что оно означает, и этот факт стал для меня большим сюрпризом.
То есть приходилось обращать внимание не только на те слова, которые дети и подростки могут не знать в силу возраста, но и учитывать гендерные отличия, определять, что понятно мальчикам, а что – девочкам.
Вопрос: А не легче было перенять для книги сленг современных подростков?
В.П.: Легче, разумеется, но какой в этом смысл? Сленг – это поветрие, он быстро приходит и быстро уходит. У каждого поколения детей есть свои особые словечки, присказки и обороты речи. Например, те слова, которые я употреблял, будучи подростком, мои дети практически не используют, для них они звучат очень странно, а значения некоторых наших общепринятых оборотов они даже не понимают. И это нормально: время тех слов прошло, поколение сменилось, даже мир вокруг изменился и теперь «рулят» абсолютно другие термины. Такова жизнь. Если немного отвлечься, то можно сравнить это со стилем письма: в XIX веке романы писались долго, и они были толстыми. Эта традиция сохранялась примерно до середины ХХ века, но постепенно размывалась, и теперь толстый роман на двадцать и более авторских листов – большая редкость. Или другой пример: советская литературная школа породила не только великих писателей, таких как Шукшин, Распутин, Астафьев, но и множество авторов, тяготеющих к уныло-официозному стилю, которым нелепо писать книги для современных читателей. Поэтому использование текущего сленга бессмысленно: через пару лет от него останется в лучшем случае два-три всем понятных и доросших до общеупотребительного уровня слова, как это произошло с некоторыми выражениями «олбанского языка» и прочих «модных течений».
Более того, в такой огромной стране, как наша, сленговые термины меняются от области к области, то есть даже в рамках одного поколения существуют различные вариации «современного молодежного сленга» и не факт, что их состав совпадает.
Однако самая главная причина, по которой я избегал современных словечек, заключается в том, что, по моему глубокому убеждению, язык должен быть изначально предельно правильным, особенно когда книга пишется для подростков. Нельзя идти по легкому пути и писать на том языке, на котором они говорят с друзьями и родителями, нельзя чрезмерно упрощать, чтобы «стало понятнее». Книга – это не компьютерная игра, книга призвана развивать человека, учить думать и задавать ориентиры. Ориентир нормального человека – правильный, качественный, литературный язык, а ему нужно учиться, к нему нужно привыкать, его нужно ценить. Если книга подарит читателю пару-тройку новых понятий – это хорошо, поэтому я нарочно не заменял некоторые непонятные слова, а делал сноски, давая их определение и помогая, надеюсь, развиваться.
Современная жизнь быстра, мы вечно торопимся и в том числе – торопимся писать. Наши SMS и посты в соцсетях переполнены орфографическими ошибками и грубыми сокращениями, имитирующими разговорную речь. О пунктуации я вообще молчу… Но мы, во всяком случае, многие из нас, обладаем качественным образованием и способны эти же тексты набрать правильно, на нормальном русском языке. Чуть медленнее, но правильно. В этом преимущество образованного человека – планка изначально выше. Он сможет спуститься до уровня сленга или нарочито обедненной речи, но может быстро вернуться на свой уровень. И ни в коем случае нельзя делать эталоном нечто упрощенное или изначально неправильное, потому что именно это и называется деградацией.
Итак, краткий вывод: язык подростковой книги должен быть не сложным, но не упрощенным, без изысков, но не бедным, и не надо бояться вводить в него новые, возможно – незнакомые слова.
Следующее, о чем пришлось очень серьезно подумать, – о злодеях. Точнее, об описании отрицательных персонажей вообще и главного антагониста в особенности, ведь его фигура неимоверно важна для любой книги, не только для фэнтези.
Каким он должен быть?
Разумеется, могущественным, очень сильным и очень опасным для всей Вселенной. По возможности главный злодей должен представлять глобальную угрозу, его цель – кардинально поменять структуру описываемого мира, но важно не переборщить с дифирамбами в его адрес, поскольку литература знает огромное количество «чОрных колдунов, мечтающих покорить мир», разной степени достоверности, и необходимо добиться того, чтобы наш «плохой парень» выгодно отличался от коллег по нелегкому злодейскому ремеслу. Он должен быть предельно реальным, в него нужно верить. Главный злодей должен быть фигурой демонической, но чтобы в его угрозу поверили, необходимо дать его внутренний мир; и возникает вопрос: какой он в данном случае? Как описать мерзавца в книге для подростков?
Мы, люди взрослые, понимаем, что мир, даже мир фэнтези, не может быть черно-белым, мы понимаем, что у каждой стороны конфликта есть своя правда, которую она отстаивает. Мы понимаем, что каждый человек преследует свои интересы, и если нам он видится злодеем, врагом, подлецом, то для своей стороны, для тех, ради кого он идет на войну или на преступление, этот же персонаж является героем и образцом для подражания. Мы понимаем, что сторонники могут оправдать любой поступок «своего».
Мы это понимаем.
Но мы – взрослые. У каждого из нас есть большой багаж знаний, сложившиеся принципы, личный опыт и определенные этические установки. Мы твердо знаем, что такое хорошо и что такое плохо, и в том числе – благодаря полученной в детстве информации. Благодаря тому, что раньше мы не путались и нас не пытались запутать. Поэтому я сознательно исключил полутона из описания отрицательных персонажей. Проводя аналогию, я не хотел и не показал в романе, что вампир может быть хорошим, как это, к примеру, сделано во многих современных книгах. Я хотел дать четкое понимание, что есть добро и есть зло – два безусловных полюса, которые никогда не сойдутся, и, надеюсь, показал.
Однако эта принципиальная позиция породила другую проблему: как избежать «картонности» отрицательных персонажей? Ведь чем больше делаешь злодеев черными, злыми, тем более плоскими, ненастоящими они становятся, и в какой-то момент в них перестают верить. История превращается в сказку в плохом смысле слова и становится слишком простой для сопереживания.
И поэтому для описания главного отрицательного персонажа я решил использовать его подчиненных, вспомнив поговорку: «Короля играет свита». То есть давать главного антагониста не столько самостоятельно, сколько через помощников, благо их у Захариуса Удомо оказалось предостаточно. Помощники получились разные, каждый со своим характером и положением в иерархии темной армии, и поэтому образ Захариуса, сформированный из диалогов, отношения и отзывов о нем, получился достаточно выпуклым. Но не настолько, чтобы зло стало привлекательным.
Я знаю, что «плохие парни» часто получаются яркими, смотрятся гораздо выигрышнее главного героя, и старательно избегал этого эффекта.
Вопрос: Какой допустимый уровень насилия в детской книге, для той аудитории, для которой вы пишете?
В.П.: Этот вопрос тесно переплетается с сюжетом и жанром книги, напрямую зависит от того, чем будут заниматься и в каком окружении пребывать персонажи. Поскольку мы говорим о фэнтези, то история, безусловно, должна быть приключенческой. А там, где приключения, там обязательно присутствуют сражения: против армий, разбойников, драконов – не важно. Важно то, что схватки являются органической частью повествования, и значимой частью, поскольку абсолютное зло должно быть уничтожено. Однако на мой взгляд, многие авторы подростковых книг злоупотребляют описанием, а иногда даже смакуют жестокие подробности, пытаясь привлечь читателей тем, что «у меня – как в жизни». В арсенале писателя имеется достаточно средств, чтобы передать ужас сражения или чьей-то гибели, не скатываясь в дешевый натурализм, а вот низменные приемы не красят ни детскую книгу, ни взрослую. Художественное произведение не должно иметь ничего общего с лекцией по анатомии, и авторам следует избегать излишнего натурализма.
Хотя бы потому, что это пошло.
Я искренне считаю, что благодаря нашим масс-медиа, точнее, их безумной погоне за высоким рейтингом, читатели любого возраста видят достаточно насилия: в кинофильмах, играх и даже программах новостей. К насилию привыкли и не воспринимают с той смесью ужаса и отвращения, как даже 30–40 лет назад. Насилие стало частью повседневной картинки, но книга не может, да и не должна соревноваться с художниками и создателями спецэффектов в его описании и уж тем более – в его смаковании. Книга – это Слово. А Слово – это интеллект. И потому, переворачивая страницы, мы должны находить на них в первую очередь пищу для ума. Вульгарное описание подробностей обращает книгу в фильм ужасов категории «В», в то время, как истинно писательское умение позволит создать эталонный триллер.
Как вы уже поняли, я против натурализма.
Читателя должна увлекать история, сюжетные повороты, неожиданные ходы (не путать с «роялями в кустах»), внезапно выстреливающие ружья, но уж никак не грязные детали, больше подходящие для «желтой» прессы.
И самое главное: любое сражение, любой бой – это этап становления человека. Даже из банальной уличной драки герой может выйти не таким, каким в нее попал, и именно этот момент мне наиболее интересен. Особенно в финале, в главном сражении книги, которое становится для главной героини, для Ириски, своего рода переходом через Калинов мост. С одной стороны, это отчаянный бой с силами зла, с другой – сражение внутреннее, сражение со своим страхом, сражение за себя, чтобы победить и стать другой.
Есть широко распространенное мнение, что главный герой детской книги должен обязательно вызывать жалость, должен быть несчастным по определению и печальной историей своей жизни вызывать у читателя сочувствие, а лучше – вышибать слезу. Золушка, Оливер Твист, Гарри Поттер – все они глубоко несчастные дети, лишенные любви, тепла, ласки, и тем сразу же накидывают на читателя «крючочек» жалости к себе. Читателю хочется, чтобы у них все получилось, чтобы им наконец повезло в жизни, читатель сразу оказывается на их стороне, что хорошо для восприятия книги… Но мне такой подход кажется не совсем честным приемом, ведь получается, что мальчик или девочка, у которых присутствуют оба родителя и все хорошо в семье и жизни, не имеют шанса на читательское признание, если, конечно, их зовут не Алиса и они не бегут за белым кроликом. Я понимаю, что идти проторенной и проверенной дорожкой не только легко, но и благоразумно, однако сознательно лишил главную героиню поводов для жалости.
Герои в ней не нуждаются.
Ириска – обыкновенная девочка, оказавшаяся в необыкновенной ситуации и вынужденная вступить в противоборство со страшным врагом. Она может отказаться от сражения в любой момент, но обстоятельства сложились так, что от ее решения зависит будущее целого мира, и девочка понимает эту ответственность. И сражается.
Какая в этих обстоятельствах разница, полная или неполная у нее семья? На мой взгляд – никакой.
Хорошая детская книга не может обойтись без большого количества интересных и забавных персонажей. В хорошей книге – как и в хорошем фильме, – обязательно должны быть короткие, но запоминающиеся эпизоды, раскрывающие героя с разных сторон и, соответственно, звезды этих эпизодов. И не важно, комедийным будет эпизод или трагическим, появится сей персонаж дальше или навсегда сойдет со сцены, главное, что он запомнится, обратит на себя внимание.
Важность эпизодов невозможно переоценить, они наполняют глубиной не только героя, но историю и сам мир. Эпизоды – те самые мелочи, детали, из которых складывается Вселенная книги, мелочи, которые делают ее живой и настоящей.
Бытует мнение, что эпизод «тормозит» развитие сюжета и снижает динамику, но я с этим категорически не согласен. Во-первых, потому что любой эпизод можно написать достаточно энергично, во-вторых, потому что грамотное добавление не тормозит историю, а украшает.
К сожалению, современный мир пытается навязать и авторам, и читателям свои правила. Скорость жизни сейчас неимоверно высока, особенно в больших городах, и многим отчего-то кажется, что книга «должна соответствовать», быть такой же быстрой, как пост в социальной сети, а главное, что в ней «не должно быть ничего лишнего». Я с этим мнением категорически не согласен. Хорошую книгу я читаю медленно, мне нравится узнавать то, что осталось за рамками сюжета, нравится погружаться в мир, который меня увлек, и я благодарен тем авторам, которые создают для меня небольшие, но такие значимые эпизоды. И тем же стараюсь радовать своих читателей. Я обожаю придумывать «звезд эпизодов» – смешных и умных, глуповатых и гадких, «постоянных» и проходных, обожаю возиться с ними, подбирать им словечки и отличительные черты. Они – полноправные члены мира.
Но больше «звезд эпизодов» для книги важны спутники главного героя…
Вопрос: Обязательно должны быть Страшила и Железный Дровосек?
В.П.: И Трусливый Лев. На самом деле, спутники главного героя являются обязательными персонажами и особенно – для детской книги. Причем у каждого из них есть своя, ярко выраженная «специализация»: один обязательно «умник», который очевидно знает больше других, способен разгадать загадку, вспомнить нужное событие из истории или прочитанной книги и составить внятный план действий; другой – «верный солдат», преданный, честный, в меру сильный (или очень сильный), который без колебаний бросается в любое приключение или же закрывает главного героя собой, этому персонажу частенько выпадает умереть во имя сюжета. Возможны и другие помощники, но они встречаются редко, поскольку мало кто рискнет перенасытить «основную компанию», то есть группу главного героя и спутников, увеличив их количество – в этом случае остается риск, что кому-то из персонажей либо не хватит места в сюжете, либо второстепенные герои начнут закрывать главного. И если во взрослой книге (вспомним, хотя бы, «Три мушкетера») эксперименты с количеством основных действующих лиц допустимы, то в детских книгах стараются не рисковать.
Вопрос: Насколько важно для вас, когда вы планируете главного героя и его спутника, чтобы второстепенные герои не затмевали по яркости главного?
В.П.: Если честно, предсказать этот момент очень и очень трудно, поскольку главный герой наиболее понятен читателю. Да, можно придумать ему сложную историю, необычные мотивы, глубокие внутренние переживания, другими словами – создать сложнейший, противоречивый образ, но… Но перед нами все равно останется главный герой. Каким бы сложным ни был его внутренний мир, он все равно поступит как главный герой, он все равно окажется «хорошим» и положительным. И подсознательно об этом знает любой читатель.
А вот помощники главного героя такими жесткими рамками не связаны, и им разрешены многие вещи, которые главному герою недозволительны. Быть жадным, себе на уме или не очень честным, или глуповатым, вечно влипающим в истории, из которых его приходится выручать главному герою. Или же наоборот: быть честным и верным на фоне чересчур хитроумного главного героя, при этом сильным и смелым.
После окончания «Анклавов», я как-то провел опрос, попросив проголосовать за любимого героя, и первое место в нем занял Олово, классический «второй номер», тень главного героя, его слуга и телохранитель. Олово, который всегда оставался самим собой и не раздумывая исполнял любой приказ Кирилла. И его полюбили. Кирилла и Мертвого уважали, к Патриции с самого начала было двойственное отношение, а Олово полюбили. Затмил ли он главных? Не думаю. Но он крепко запомнился.
Но затмить главного героя могут не только его помощники. Еще одна опасность, которая подстерегает авторов, – чересчур качественный злодей. Его роль для повествования огромна, в действительности он «тащит» на себе изрядную часть истории, и не случайно среди голливудских продюсеров бытует мнение, что «Качественный злодей – это 80 % успеха картины». Отрицательные персонажи обладают известным «обаянием зла», весьма притягательным для некоторых людей, и при определенных условиях способны перевернуть историю, заставив читателя встать на свою сторону.
Как видите, любой персонаж способен оказаться на первых ролях, и потому одна из задач писателя заключается в том, чтобы каждому персонажу указать его законное место и проследить, чтобы он его не покидал.
В заключение нашего семинара хочу сказать, что работа с детской литературой оказалась для меня не только тяжелой, но и необычайно интересной. Я учился, писал, снова учился и снова работал над текстом. Роман «Ириска и Звезда Забвения» потребовал от меня полтора года напряженного труда, но я по-настоящему доволен результатом. И надеюсь, опыт, которым я поделился, будет вам интересен и полезен.
или немного об истоках лингвистической фантастики
Земля, как известно каждому здравомыслящему человеку, покоится на трех китах…
Здание лингвистической фантастики, так уж получилось, тоже стоит на плечах трех титанов, чьи столь разные и по судьбе, и по содержанию книги были написаны почти одновременно, в конце сороковых.
Именно эти три автора и три текста определяют развитие жанра до настоящего времени:
Джон Толкиен и его трилогия «Властелин колец» (закончена в 1948, вышла в 1954–1955).
Роберт Хайнлайн и повесть «Бездна» (1949).
Джордж Оруэлл и роман «1984» (1949).
Первого «кита», самого большого, с роскошным и обильным фонтаном над ним, можно обозвать антуражно-лингвистическим: на нем по литературным морям путешествуют тексты, в которых идеи, связанные с языком и его использованием, применяются для создания антуража.
Запустил в плавание этого исполина «Властелин колец» Толкиена, самая известная, пожалуй, фэнтезийная сага.
Даже далекий от фантастики человек знает, что народы, обитающие в Средиземье Профессора, говорят на разных языках и что языки эти обладают словарем, грамматикой, а некоторые даже и письменностью. Толкиен увлекался созданием проектных языков (конлангов) с молодости, он был профессиональным лингвистом и поэтому подходил к делу основательно, можно даже сказать – академически.
Вот как он сам писал о «Властелине колец»:
«…основополагающим «фактом» о всей моей работе является то, что она целостна и фундаментально лингвистична по своему замыслу. […] Это не «хобби» в смысле чего-то совершенно отличного от основного занятия человека, того, чем человек занимается для отвлечения и отдыха. Изобретение языков является основой моих трудов. «Истории» были написаны более для того, чтобы создать мир для этих языков, а не наоборот» [6].
Толкиен создал для своей трилогии полтора десятка искусственных языков, перечислять их нет смысла, упомянем только самые известные и разработанные.
Квенья, высокое эльфийское наречие, основой для которого стали финский, латынь и греческий. После смерти Профессора язык не погиб в безвестности, на нем говорят, издают журналы и даже защищают диссертации по его грамматике.
Синдарин, язык «серых» эльфов, выросший из различных кельтских наречий, в первую очередь из валлийского, и из книжного, искусственного, также ставший живым, разговорным.
Адунаик, язык Нуменора, построенный по модели языков семитской группы.
Черное наречие, использующее экзотическую для Европы эргативную модель построения предложений.
Последователи Толкиена в том, что касалось использования языков в антураже – нет им числа, – чаще все же шли иным путем, сначала выдумывали мир, персонажей, а уже затем в качестве украшения пришивали к этому делу более или менее разработанный конланг.
Для того чтобы перечислить всех, кто развлекался подобным образом, нужна отдельная статья, поэтому ограничимся самыми интересными примерами.
Большинство авторов ограничивается словами или фразами из чужих наречий; кто-то, как Кэролайн Черри, строит на этих словах и фразах мощное здание чужой культуры. Другие идут дальше, разрабатывая грамматику, порой на весьма экзотических основаниях.
Сильвия Сотомайор, чьи тексты на русский не переводились, например, придумала для своих эльфов келен, язык без глаголов, что является не просто экзотикой, а чистой фантастикой, поскольку естественное наречие такого типа на Земле не существует, ну или по крайней мере пока не обнаружено.
Т. Донелли – к сожалению, известна только фамилия – сконструировал язык, предназначенный вовсе не для человекоподобных существ, и учел особенности их анатомии. Раса мачи, использующая этот конланг, является инсектоидами, и речь у них порождает сложная трахейная система, не особенно похожая на человеческую «спарку гортань – рот».
Чайна Мьевиль в своем «Посольском городе» описал язык, на котором можно говорить, только имея два рта, издавая два параллельных потока звуков. Люди, чтобы общаться с носителями этого языка, вынуждены использовать пары особым образом подготовленных близнецов, которых именуют Послами. Но что еще более интересно, в языке негуманоидных Хозяев слова не обозначают вещи, а указывают на них, являются не символами, как у людей, а фрагментами реальности, и поэтому здесь немыслима ложь, метафоры, а сравнения существуют лишь такие, что основаны на реально разыгранной сцене с живыми участниками.
Слова этого языка «прозрачны», за ними нет слоя знаков, как в любом из человеческих, а непосредственно просвечивает разум, их использующий, поэтому невозможны такие вещи, как письменность и аудиозапись.
Некоторые образцы фантастики такого рода можно взять и из кино.
Это клингонский, разработанный по заказу Paramount Pictures для сериала Star Track на основе санскрита и нескольких языков американских индейцев, а также на’ви, придуманный на основе амхарского и маори для синекожих аборигенов фильма «Аватар».
Второе морское млекопитающее куда менее упитанно, и на его округлом боку можно различить рекламную надпись «трансформация сознания с помощью языка».
Породил его на свет Роберт Хайнлайн, написавший повесть «Бездна».
Сам текст на фоне «Звездного десанта», «Чужака в чужой стране» или «Луна – суровая хозяйка» выглядит примитивным, обыкновенным, не особенно искусно выстроенным боевиком, и не зря он, в отличие от вышеназванных произведений, почти забыт.
Но есть одно «но»…
В «Бездне» Хайнлайн описывает язык, названный им «спидтолк» (speedtalk), в вольном переводе «быстроречь», которым пользуется некая тайная секта товарищей, пытающаяся управлять человечеством, развивать его в нужном им направлении.
Язык этот идеально логичен, полностью соответствует нашему мышлению, и на нем человек думает в семь раз быстрее, чем на английском.
В основу спидтолка положены сто фонем из разных человеческих языков, каждая (с которой это возможно сделать, как я понимаю) подвергнута вариациям по длине, ударению, тону, и в зависимости от сочетания этих параметров от нее производится несколько разных фонем.
Затем был взят словарь из восьмисот пятидесяти наиболее распространенных слов – он был составлен в 1925 году для проектного языка Бейсик-инглиш – и каждому слову в соответствие поставлена одна фонема.
Таким образом для выражения каждого из базовых понятий нужен всего один звук.
Фраза в таком случае получается не длиннее слова, отчего растет скорость мышления и речи.
Дополнительные словари с более сложными терминами создаются по особым правилам, по каким именно, Хайнлайн не сообщает. Зато пишет о том, что благодаря логичности этот язык меняет мышление говорящего так, что на нем нельзя говорить чушь, ошибаться, впадать в заблуждение, в нем не существует вербальных парадоксов, как нет их в реальной Вселенной.
Этот кит не столь громаден, но зато на его спине можно обнаружить куда более интересных пассажиров, чем на первом, поскольку лингвистика здесь является не столько украшением, сколько источником оригинальных идей.
Здесь у нас знаменитейший «Вавилон-17» Сэмюэля Дилэни, классика лингвистической фантастики. В этом романе тоже описан компактный, аналитически точный язык, организованный по принципу матрицы, где каждое «слово» может означать разные понятия в зависимости от контекста. В этом языке нет понятия «я», он ускоряет мышление пользователя, но при этом вынуждает его думать и действовать строго определенным образом, перепрограммирует на некие действия, в процессе их выполнения отключает рефлексию и самоконтроль.
Идеальное средство зомбирования, при использовании которого ни «зомби», ни окружающие его люди не догадываются, что с ним происходит, пока не становится слишком поздно.
Тут же «Имбеддинг» (или «Внедрение») Йена Уотсона, текст, в котором с помощью языковых средств люди и нелюди пытаются ощутить, нащупать границы реальности, основанной на нашем восприятии, и вырваться за них.
И рядом с ним – сравнительное свежая «История твоей жизни» Теда Чана, повесть, в которой выведена разумная раса, что воспринимает мир не каузально, с точки зрения причины, как люди, а телеологически, через цель. Язык для них некая форма действия, с его помощью они не информируют, а актуализируют то, что уже знают.
И человек, сумевший выучить этот язык, начинает думать и воспринимать мир совсем иначе.
Третий левиафан крошечный, почти эфемерный, самый фантастичный, но зато над ним гордо реет транспарант «языковая инженерия».
Его «папой» является писатель, которого с фантастикой, а тем более с лингвистической, ассоциируют не часто, а именно Джордж Оруэлл. Меж тем в его «1984» имеется специальное приложение, посвященное описанию упомянутого в тексте языка «новояз».
Новояз – проектный язык, он призван обслуживать идеологию «ангсоца» – английского социализма. Сформирован он, понятное дело, на основе английского, и цель его создания – загнать мышление носителей в определенные рамки, навязать ему параметры, нужные тоталитарному государству.
В обществе, что будет говорить на новоязе, никакие другие течения мысли, кроме официальной доктрины, станут просто немыслимы.
Для этого производятся перемены в лексике: изобретается масса новых слов, другие меняют значения (например «свобода»), третьи просто ликвидируются за ненадобностью («наука», «мораль», «честь»). Значение слов определяется куда строже, чем в естественных языках, образование новых слов происходит по так называемому «гнездовому принципу», когда от одного корня образуется масса семантически связанных слов (например «писатель» от слова «карандаш»), а все синонимы, в гнездо не попадающие, ликвидируются.
Все исключения и нерегулярности языка-исходника уничтожаются, все глаголы сделаны переходными.
Слова обычной речи по возможности усекают до одного слога, названия сокращаются, везде, где возможно, сводятся к аббревиатурам.
Цель подобного насилия над языком – чтобы речь стала отрывистой и монотонной, рождалась не в мозгу, а непосредственно в гортани, автоматически, без участия мозга.
Самый известный, помимо Оруэлла, текст этого направления – «Языки Пао» Джека Вэнса. Автор жестко связывает строй используемого народом языка с характером этого народа: полисинтетический (он же инкорпорирующий) дает расу покорных, мирных земледельцев, изолирующий – расу манипуляторов-ученых, холодных эгоистичных прагматиков.
Соответственно, можно изменить привычки и образ жизни целого народа, или создать на его основе несколько, используя только языковые методы. Разрабатывая наречия с заданными характеристиками и заставляя группы людей говорить на них, ты через некоторое время получишь общины со склонностью к деятельности определенного рода: воинов, торговцев, изобретателей…
Понятно, что до такого рода технологий современная лингвистика далека, а описать их более-менее реалистично сложно, поэтому и текстов здесь исключительно мало.
Если говорить откровенно, то общее число фантастических произведений, к которым можно приложить ярлык «лингвистическое», сравнительно невелико, они исчисляются десятками,
Почему так?.. Это тема для другой статьи.
Писатели-реалисты пишут либо о настоящем, либо о прошлом. Будущее для них закрыто. У фантастов ограничений нет. Прошлое, настоящее, будущее – выбирай любое время и твори на радость людям. Чудо, тайна, достоверность органично впишутся в любую эпоху.
И все же для большинства читателей фантастика – это о будущем. Для некоторых фантастика и будущее – это синонимы. И неудивительно. Да, социальная и научная фантастика уверенно чувствует себя в декорациях дня нынешнего, но только будущее способно предоставить безграничную площадку для социальной инженерии и научных экспериментов. Антиутопии, киберпанк, львиная доля НФ, космические направления (от путешествий и заселения планет до звездных войн) – это все будущее. Ограничений нет, от возможных декораций голова идет кругом. Идеальные условия для творца новых миров.
К сожалению, бывают времена, когда и фантасту важнее сосредоточиться на настоящем. Иначе будущее, до которого нам хочется дожить, может просто исчезнуть.
Сейчас именно такое время.
Сегодня на некоторых конкурсах фантастического рассказа организаторы требуют РЕАЛИЗМА. Звездолеты и новые технологии многих в фэндоме уже достали и раздражают. Народ не верит! Народ требует писать О НАСТОЯЩЕМ. Народ чувствует, что его элементарно разводят. В воздухе явно витает что-то нездоровое. Многие это ощущают, но не могут четко осознать и выразить. Отсюда и требования реализма от фантастов, и аллергия на футурхайтек со звездолетами, и желание достоверного «прекрасного далека».
Телевизор, Интернет и газеты каждый день рисуют нам совершенно нефантастическое будущее. Для стран «арабской весны» оно уже наступило. Выжженная земля, банды грабителей и террористов, торжество порока под маской ислама, отсутствие электричества и водоснабжения, ни школ, ни больниц. Я сейчас говорю не о политике, я говорю О РЕАЛЬНОМ БУДУЩЕМ, которое готовят и нам. Тут фантастов явно отодвинули в сторонку нервно покурить. Пришли парни покрепче. Точнее, вышли из тени, изменив правила игры. Что фантасты до последнего времени считали своим долгом (коммерческую литературу не учитываем)? Предугадывать будущее? Предупредить о грядущих угрозах? Строить прогнозы? Угадать развитие науки? Сегодня это неактуально. Что угадывать, если главное направление очевидно. В будущее нас целенаправленно ведут. Ведут уже давно, однако только сейчас проводники перестали прятаться.
Первый проблеск – это «1984» Оруэлла. Многие до сих пор уверены, что Оруэлл попал в точку, предугадал будущее. На самом деле он писал о том, что видел. Родился в семье кадрового сотрудника британской спецслужбы, учился в Итоне, служил в колониальной полиции в Бирме. Оруэлл был «в теме». Он видел, как проектируется будущее, к чему все идет. Можно сказать, побывал в соответствующем конструкторском бюро.
В 90-х на русском языке вышла книга Джона Коулмана (Колемана)«Комитет трехсот». В то время у нас уже были авторы, глубоко анализирующие положение СССР и России в рамках глобальной политики (вспомним «Манипуляцию сознанием» Сергея Кара-Мурзы), но именно Коулман наглядно и скрупулезно показал скрытую механику процессов, описал работу реальных контор по социальной инженерии. «Времена не меняются – их меняют. Все изменения заранее запланированы и происходят в результате тщательно рассчитанных действий». Особое внимание в книге уделено «Тавистокскому институту человеческих отношений» и «Стэнфордскому исследовательскому институту». Проанализирована программа «Изменение образа человека». Показано, как на основании программ и рекомендаций этих институтов работают СМИ, политики, спецслужбы, школы… По Коулману, наркотики, новояз, мультикультурность, рок– и поп-музыка – это всего лишь инструменты в умелых руках социнженеров.
После «Комитета трехсот» в России появилось много книг, раскрывающих все ту же «скрытую механику» глобального управления. Например, «Исповедь экономического убийцы» Джона Перкинса и «Доктрина шока» Наоми Кляйн.
Не менее интересна и книга «Новый цифровой мир», написанная Эриком Шмидтом (председатель совета директоров Google) и Джаредом Коэном (директор Google Ideas). Это уже взгляд с другой стороны. Представители крупнейшей корпорации сами берут слово и задают направление развития. Книгу глубоко проанализировал публицист Дмитрий Перетолчин в лекции «Корпорация монстров. Google и цифровая диктатура будущего». Лекция выложена на «Ютубе». Вот его вывод: «Такое впечатление, что у Google другой задачи, кроме как сменять правительства, просто нет. В книге красной линией идет смена правительства: что делать при смене правительства, как делать при смене правительства… Вся книжка об этом. Все технологии и перспективы развития у людей должны сконцентрироваться на смене власти».
Перечисленные книги и сейчас официально продаются в магазинах.
Ничего тайного.
Только что с этим делать фантастам? Что предсказывать? Зная реальное положение дел, закрыть глаза и продолжать фантазировать о звездолетах, «стальных крысах» и заселении новых планет? Или вообще, наивно хлопая ресницами, сделать вид, что ты ничего не знаешь, что будущее непредсказуемо, что все может быть… Тогда и проблемы нет.
Наше будущее, уже вовсю реализуемое, выглядит так: избранное меньшинство получает АБСОЛЮТНУЮ власть и все плюшки технического прогресса (от комфорта до продления жизни); большинство превращается в рабов с урезанными функциями мозга («служебный человек» по Ковальчуку); социальные лифты невозможны; где-то на выжженных землях бегают группы отверженных, убивая за еду («не вписались в рынок»). Для реализации плана необходимы всего два условия: максимальное расчеловечивание общества и сокращение населения. Что мы сейчас и наблюдаем.
Предупреждать об опасности уже поздно. Все говорится открытым текстом.
Представители западной элиты, не стесняясь, разглагольствуют о необходимости сокращения населения. Принц Филипп, герцог Эдинбургский, мечтал после смерти «вернуться на землю вирусом-убийцей, чтобы уменьшить человеческие популяции». Билл Гейтс заявил: «В мире сегодня 6,8 млрд человек. Это число возрастет до примерно 9 миллиардов. Теперь, если мы действительно сделаем большую работу по новым вакцинам, здравоохранению, услугам в области репродуктивного здоровья, мы уменьшим его, возможно, на 10 или 15 процентов». Не просто заявил – выделил 10 млрд долларов на разработку нужных «вакцин» для развивающихся стран. О стерилизации женщин после рождения второго ребенка мечтает и Джон П. Холдрен (John P. Holdren) советник по науке президента США Барака Обамы. Той же политики сокращения населения придерживается и ООН, и ВОЗ. Цивилизованная элита объясняет свои людоедские намерения исключительно заботой о Земле и экологии. При этом «элитарии» даже мысли не допускают о более скромном потреблении ресурсов. Зачем скромничать и лишать себя роскоши, если можно сократить население?!
О чем и кого после этого предупреждать?!
Сегодня речь должна идти о разработке собственных концепций развития и, самое главное, о сохранении человечности. Иначе оглянуться не успеем – нас уже сократят.
В деле предсказывания будущего – мы в одной лодке с футурологами. Или в одном углу: стоим и нервно курим. Одно дело – разрабатывать будущее, другое – пытаться его угадать. У футурологов сегодня те же проблемы, что и у фантастов, та же избирательная «слепота» и маниакальная вера в стереотипы из серии «технологии спасут мир». Неумение вовремя предугадать события – это еще полбеды. Непонимание событий, происходящих прямо под носом, намного хуже.
Будущее очень дифференцировано. Оно многомерно и разнообразно. Каждому – свое. Нет единого будущего для всех. Будущее разнится по времени, месту, нации, социальной группе и множеству других параметров. Кому-то прямо сейчас – выжженная земля, смерть или рабство, кому-то завтра – богатство, власть и продвинутые технологии. Украина уже двумя ногами в будущем (накормили печенькой, поманили членством в ЕС, теперь грабят и убивают, обвиняя во всем Россию и Путина). Сирию под визг «мирового сообщества» ВКС России возвращают в прошлое, возвращают обратно к мирной жизни, к домам, в которых есть электричество и водопровод, в прошлое, где люди разных религий и верований жили мирно. А халифат в Европе – это фальстарт, будущее, прошлое, настоящее или все вместе? Беженцев подвозят четко по расписанию, изнасилованная Европа послушно улыбается и заявляет, что все хорошо. Ведь агрессор один – Россия. Во всем этом прослеживается четкая стратегия. Теракты – лишь ее часть. Самое время натравить местных на беженцев. Работают профессионалы. А мы… мы по-прежнему где-то в углу. И даже не наблюдаем – отворачиваемся.
В книге «Будущее науки в XXI веке. Следующие пятьдесят лет» под редакцией Джона Брокмана (у нас издана в 2011 году) опубликован очерк психолога и кибернетика Джона Х. Холанда «Что произойдет и как это предсказать».
Холанд пишет: «Неизвестно, сможем ли мы не допустить реализации жуткой фантазии Дж. Оруэлла, представленной в романе «1984». Святая наивность! «Сможем ли мы не допустить…» Неудобно говорить, но ведь уже переплюнули! Технологии со времен Оруэлла ушли далеко вперед! Посмотрите на освещение АТО в украинских СМИ, на выступление украинских чиновников, на политику ЕС в отношении России и беженцев, на улыбающуюся Ангелу Меркель во время выступлений Сары Вагенкнехт, на формулировку, с которой США и Франция отвергли предложенный Москвой проект резолюции Совбеза ООН в защиту суверенитета Сирии («У российского документа нет будущего»). Вспомните заявление Обамы с трибуны ООН: «Что хорошо для Америки, хорошо для всех». «Исключительной нации» можно все! Вот и Марк Тонер, представитель госдепартамента США (страны, возглавившей антиигиловскую коалицию!), выступая перед журналистами в конце марта 2016-го, отказался приветствовать освобождение Пальмиры от боевиков ИГИЛ и не скрывал своей печали. Как тут не взгрустнуть, когда террористов победили?! Запланированное будущее под угрозой! Ведь Россия должна быть агрессором и причиной всех бед! А она помогает Сирии побеждать террористов! Срыв шаблона.
Кое в чем «1984» безнадежно устарел! Теперь мало кто прикрывается эвфемизмами. Незачем! Все уже схвачено, и нет смысла притворяться.
Еще два предсказания Холанда (психолога!): «Совершенствование знаний в области биологии даст нам беспрецедентный контроль над болезнями и травмами и освободит от боли», «…технологическая автоматизация разработки и производства лекарств приведут к снижению стоимости даже редких препаратов. Снижение стоимости лечения и усовершенствование методов диагностики позволят наконец укротить цены на медицинское обслуживание». Все та же святая наивность.
По поводу контроля над болезнями. Их уже давно (с середины прошлого века) очень хорошо контролирует мировая медицинская мафия: от бизнеса на лекарствах никто просто так не откажется. Итальянец Тулио Симочини излечивал больных от рака за копейки, используя соду. Попробовал запатентовать свой способ – тут же угодил в тюрьму. Еще раньше в Америке чиновники от медицины гнобили Рояла Райфа и всех его последователей за излечивание рака методом биорезонанса. Разрушали лаборатории, уничтожали приборы, документы, архивы. Причина: дешевизна и эффективность метода. Копеечное лечение контролерам болезней не нужно. Как же тогда дорогущие лекарства народу втюхивать? А бесконечные гранты на изыскания? Последние двадцать лет лекарства от рака изобретают по нескольку раз в год. Сейчас – уже каждый месяц. И будут изобретать дальше. Год за годом. Одно дороже другого. Рак – золотая жила. Его будут холить и лелеять, всячески оберегая от гениальных идеалистов.
Теперь о снижении цены на редкие препараты и медобслуживание. В августе 2015 года американец Мартин Шкрели выкупил патент на производство лекарства от токсоплазмоза «Дараприм» (применяется для лечения ВИЧ-инфицированных) и поднял цену с 18 до 750 долларов за таблетку. Шкрели уверен, что «делает доброе дело», ведь он установил «адекватную цену» и «доходы от продажи будет вкладывать в исследования и доработку устаревшего препарата».
Нет, никакие технологии нас от Шкрели и ему подобных не спасут. Уже и в России отказываются производить дешевые лекарства – невыгодно. Здоровье людей, общественная безопасность, будущее страны? Не, не слышали. Чистый бизнес.
Иногда, чтобы сориентироваться в будущем, не нужно заглядывать на полвека вперед, достаточно просто открыть глаза и посмотреть, что происходит у тебя под носом, или серьезно проанализировать прошлое.
Будущее, настоящее, прошлое сегодня сменяют друг друга с поразительной быстротой. Такие парадоксы.
Когда Обама называет Россию в числе трех самых страшных угроз наряду с терроризмом и вирусом лихорадки Эбола, он политик или фантаст? Очень тесное переплетение. А каменный век, в который нас мечтают отправить «элиты» «цивилизованных» стран, – это альтернативная история, фантастика ближнего прицела или наше будущее?
Раньше на каждом конвенте если не со сцены, то в кулуарах обязательно говорили про объединяющую силу фантастики. Дескать, политики создают границы, а фантастика их стирает. Наше гражданство – русский язык. Иногда добавляли что-то о миротворческой миссии искусства. Это были сладкие речи.
Реальность все испортила.
Мы не лезли в политику, это она пришла к нам.
Когда началась война в Чечне, мы успокаивали себя тем, что там Кавказ, там у людей горячая кровь, там другая религия, а славян друг с другом не поссорить. Когда Америка понесла демократию в Ирак, Ливию, Сирию и каждый раз дело оборачивалось войной, мы убеждали себя, что там арабы, а у нас такое не прокатит. Было очевидно, что Украина встала в очередь за демократией, но мы не верили в очевидное. Или боялись верить. Мы – славяне. Мы братские народы. Мы единый народ. У нас одна вера. Между нами войну не разжечь. У нас семьи живут на две страны! Украинцы не станут убивать русских. А русские – украинцев. Так мы думали. Реальность оказалась куда страшнее. Нам и в голову не могло прийти, что ради американских и европейских интересов украинцы начнут убивать украинцев, используя авиацию, артиллерию, танки и системы залпового огня…
Для всего Русского мира 2014 год запомнился проамериканским вооруженным переворотом на Украине и приходом к власти фашистской банды с очень простыми установками: перевод страны под полное внешнее управление, геноцид народа Украины любыми способами и развязывание войны с Россией. Разумеется, личное обогащение банды и приближенных никто не отменял.
Больше трех лет назад на Майдане в центре Киева вместе с коктейлями Молотова и криками «Хто не скаче, той маскаль!» Украина ускоренно стартовала в кровавое будущее. Братоубийственная гражданская война идет уже третий год, но заокеанские кураторы продолжают требовать крови и натаскивать киевскую власть на Донбасс.
А что фантасты? А ничего! В Киеве, как и прежде, встречаются любители фантастики, устраивают конвенты, приглашают маститых писателей из Харькова, из Москвы и, к собственному удовольствию, говорят ТОЛЬКО о литературе, не отвлекаясь на политическую ситуацию. Дабы не разжигать. Этакий «Декамерон» с поправкой на темы.
Почему нет?
Потому что бегство от реальности для писателя (особенно для фантаста) – это не просто профнепригодность, это предательство.
После сожжения людей в Одессе и Мариуполе, после расстрела артиллерией деревень и городов Донбасса киевский фэндом устраивает мероприятия, где разговаривают ТОЛЬКО о литературе, изо всех сил делая вид, что все в порядке (про игры в бандеровцев на встречах местных КЛФ вообще помолчим). В Киеве все хорошо. Сие означает полную потерю берегов и связей с реальностью.
Народ отдельно, писатели отдельно. Что дальше? Социальная значимость писателя или равна нулю, или уходит в минус. Другими словами, грош нам цена. Мы превращаемся или в сферического коня в вакууме, или в мультяшных страусов, прячущих от страха голову в песок.
Это в Киеве, а что фантасты в России? Ровно то же самое.
Если мы посмотрим журналы, посвященные русской фантастике, за 2013-й, 2014-й и начало 2015-го года, то не увидим особой разницы. Та же история – с фантастическими сайтами. Что в тринадцатом году, что в марте пятнадцатого – круг проблем не изменился.
Но изменился мир, а мы этого не заметили.
Вот как на «Фантлабе» представили очередной номер журнала DARKER в 2015 году: «В Сети появился мартовский номер онлайн-журнала DARKER. Главная тема: секс и хоррор. Насильники, порносадисты, суккубы, некрофилия, хентай… Будьте готовы, в номере хватает очень жестких и подчас шокирующих материалов». Очень актуально! Понятно, что журнал ужасов, но берега-то надо видеть! Что это, если не издевательство? Выпускать садистский номер, когда на территориях Донецкой и Луганской областей без всякой фантастики, в натуре творился такой хардкор с расчлененкой, что никакие DARKERовские насильники, порносадисты и некрофилы рядом не стояли. Наш Следственный комитет не успевал возбуждать уголовные дела. Там одних фотографий минимум на десятки томов.
Две параллельные реальности.
Мы не просто умудрились проглядеть самую страшную трагедию Русского мира за последние десятилетия, но и сейчас продолжаем ее игнорировать, сами себя загоняя в туннельный сценарий. Если раньше фантастику называли «литературным гетто», то сейчас мы превращаемся в секту. Все, что не касается интересов секты, для нас не существует. Война на Донбассе? Гибель десятков тысяч русских людей? Снаряды падают в Ростовскую область? Ежедневные обстрелы, несмотря на перемирие? Не, не слышали. Надоело уже как-то. Привыкли.
Казалось бы, выразить свою позицию проще простого. Разве трудно было фантастическим сайтам и журналам поставить в правом верхнем углу на главной странице или обложке георгиевскую ленточку с текстом: «Столько-то дней войны на Донбассе»? Аллергия на георгиевскую ленточку? Можно было поставить черную ленточку в знак траура по погибшим, а на ней – тот же или похожий текст. И мы уже не в стороне. Мы бы из наблюдателей превратились в участников процесса, способных если не формировать будущее, то хотя бы влиять на него. Такие же ленточки можно было внести и в эмблемы конвентов. Нельзя оставаться равнодушными, когда идет война и гибнут наши люди.
Ни один фантастический журнал не вышел с георгиевской ленточкой, по сайтам и конвентам – та же картина. Мы предпочли равнодушие.
Давайте посмотрим на ситуацию глубже и представим наш фэндом как часть Русского мира, ведь наше гражданство – русский язык. Попробуем выйти за пределы «гетто» на уровень русской культуры.
Вдумчивый читатель может искренне удивиться моим словам. С какой радости профильные фантастические издания и ресурсы должны как-то реагировать на гибель простых людей? Тем более на Украине? Читатель, разумеется, будет прав. Он всегда прав и может удивляться сколько угодно. Наша задача – объяснить и просветить.
Да, большая часть погибших на Донбассе людей не имела никакого отношения к фантастике. Но мы имеем к ним отношение. Фантастика – вид литературы, литература – вид искусства, а истинное искусство неотделимо от народа. Когда часть народа гибнет, оставшаяся часть испытывает боль утраты. Искусство не имеет права оставаться в стороне и не замечать эту боль. С начала Майдана весь Русский мир жил мыслями о людях на Украине и до сих пор переживает за судьбу Донбасса. Очевидно, что армии ДНР и ЛНР не только сражаются за Новороссию – они защищают Россию от американо-украинского фашизма. Весь Русский мир это прекрасно осознает. Но мы, фантасты, почему-то прикидывались глухими и слепыми. Стоило кому-то заикнуться о событиях на Донбассе, сразу же слышались окрики: «Давайте не будем разжигать!», «Мы здесь говорим только о литературе!», «Давайте обойдемся без политики, иначе мы все тут переругаемся!» и т. д. Это путь вырождения, и нам нужно быстрее с него сворачивать. Иначе мы окончательно превратимся в секту. Потом поздно будет плакать о тиражах. Нам нет дела до народа, народу нет дела до нашей писанины. Какие претензии?
Наше молчание работало на врага. Не возмущались, боялись выразить свою позицию – значит, одобряли произвол киевской власти и предавали Русский мир.
Самое интересное, что в ЖЖ фантастов и сочувствующих вопросы Украины и Донбасса обсуждались постоянно. Уютные жэжэшечки буквально ощетинились блогпостами. Однако почти ничего из этих обсуждений не отразилось в наших печатных и сетевых ресурсах. Пришлось наступать на горло собственной песне. В личных ЖЖ одно, в книгах, журналах и на официальных сайтах – совсем другое. «Одни слова для кухонь, другие для улиц».
Социальный эксперимент на Украине удался. Ребята из Тавистока и Стэнфорда провели шикарный мастер-класс. Чистая классика: переписывание истории, новояз, двоемыслие, манипуляции в СМИ – и уже наш брат фантаст не видит ничего страшного ни в гражданской войне со всеми ее ужасами, ни в расстреле жилых домов артиллерией. Он просто не хочет это обсуждать. Он лучше напишет рассказ в жанре хоррор и попробует пристроить в журнал DARKER или в антологию «Самая страшная книга». Только не надо про Донбасс!
Под соусом «Давайте не будем говорить о политике» нам закрывают глаза на реальность. Когда по административным зданиям и жилым домам бьют ракетами и артиллерией, а людей сжигают заживо, это не политика – война. А говорить о войне писателя обязывает и долг перед Родиной, и совесть.
Сейчас мы еще немножко поговорим. Не пугайтесь. Потому что точно такое же будущее готовят и для России. Обсудим наши ошибки и попробуем найти место фантастики в новой реальности. Подумаем, что мы, фантасты, могли и можем сделать для снижения кровавости событий и недопущения подобных сценариев в России.
На фоне Майдана и последующих событий дала трещину вся культурная жизнь Русского мира. Тут нечему удивляться, в тяжелые времена страну первыми предают элиты и интеллигенция. Постепенно трещина превратилась в разлом и окончательно разделила творческую интеллигенцию на два лагеря. Некоторые, правда, не определились: пытались устоять одной ногой здесь, другой – там, но логика событий подсказывала, что такая неустойчивая позиция обречена. Чем сильнее разлом, тем шире придется раздвигать ноги. Не успеешь определиться, упадешь в пропасть.
Мы видели певцов и актеров, словом и делом поддержавших Донбасс. Многие из них не просто приехали в Донецкую и Луганскую Республики с фильмами или концертами, но и привезли с собой гуманитарную помощь (в основном лекарства), купленную на свои деньги. Сразу вспоминаются Кобзон, Розенбаум, Пореченков, Скляр, Охлобыстин, Нетребко… С другой стороны, не меньшее количество российских актеров и певцов поддержали киевскую банду.
Точно так же разделился и наш фэндом. Что примечательно, разлом прошел не по государственным границам, а по мировоззренческим. Суть конфликта лучше всего отразилась на поэтическом уровне.
Сначала появилось стихотворение Насти Дмитрук «Никогда мы не будем братьями», в котором очень четко отразилась позиция сторонников Майдана. Стихотворение со страшной скоростью распространилось в Интернете, превратилось в песню, появился проникновенный клип, и Настя Дмитрук стала одной из икон Майдана.
Чем же объясняется дикая популярность стихотворного произведения «Никогда мы не будем братьями»? Почему Настю Дмитрук раскручивали украинские телеканалы? О поэтических достоинствах говорить не приходится. Дело не в рифме и размере, дело в содержании и уровне мировосприятия. Поэзия – штука возвышенная по определению. Утверждение: «Мы хорошие, вы плохие, уходите из нашей песочницы, забирайте свои бумажки!» кое-как сгодится для майданных лозунгов, но априори выходит за рамки поэзии. Итак, перед нами не столько стихотворение, сколько провокация, смысл которой – разжигать ненависть, генерировать рифмованные ответы из серии «На самом деле это вы плохие, а мы хорошие» и опустить идеологических противников на свой уровень.
Провокация удалась частично. Запланированные ответы стали появляться как грибы после дождя, разжигая ответную ненависть, и вдруг все затихло: Русский мир отозвался стихотворением Леонида Корнилова «Ответ украинке». Выберем для примера несколько строк из этих стихотворений и поставим их рядом.
Все. Позиции обозначены. Ни убавить, ни прибавить. Тема закрыта.
Теперь о том же самом прозой. Пророссийские силы (от политиков и ополченцев до интеллигенции) считали сторонников Майдана, пусть заблудшими, но братьями. Отсюда постоянные призывы одуматься и словосочетания: «братский народ» или «единый народ». Промайдановские силы двадцать три года следовали принципам: «Украина не Россия!» и «Убей русского в себе!». У них получилось. Мы для них не люди. Отсюда лозунги: «Москалей на ножи!», «Москаляку на гиляку!» и «Хто не скаче, той москаль!». Вот главное зерно конфликта. Например, для Яны Дубинянской бескровная «оккупация» Крыма – это крах гуманистических ценностей, нацистские кричалки на Майдане – всего лишь способ согреться, а фраза «Крым полит русской кровью» – просто шутка. Яна регулярно размышляет о критериях человечности, о российской «агрессии» в Крыму, но почему-то не замечает, как подконтрольные Киеву силы ежедневно обстреливают из тяжелого вооружения города и села Донбасса. Там живут не люди – «москали», «колорады», «вата», – чего беспокоиться? Человечность и гуманизм – это только для своих, свидомых.
Пока на полях сражений владычествовал бог войны, убивая и солдат, и мирных жителей, наш брат фантаст устраивал разборки в блогосфере (сейчас уже поутихли). Большинство почему-то подливало масло в огонь.
Казалось бы, кто, если не мы, должны были первыми попытаться наладить мосты через пропасть, если уж не смогли предотвратить раскол. Ополченцы с нацгвардией регулярно пытались договориться. Алексей Мозговой, командир бригады «Призрак», участвовал в телемостах с сотниками Майдана и сторонниками киевской власти с единственной целью: показать всем, что мы не враги, что у нас один общий враг в Киеве, что единый народ разделили и сталкивают лбами. Ополченцы, чтобы снизить кровавость конфликта, предлагали окруженным частям ВСУ оставить оружие и выйти из окружения.
А мы, на радость кукловодам, превратили уютные жэжэшечки в блогпосты. Все начиналось мило и незатейливо. С шутками и прибаутками. И как-то незаметно, само собой, вялотекущий «хохлосрач» перерос в полномасштабные боевые действия информационной войны.
Мы вносили в списки «народного трибунала» коллег по фэндому и бывших соавторов, просили Путина давить гадину (украинскую территорию) и не стесняться стратегических комплексов; они желали нашей стране гибели, потому что только так их страна выживет, и учились нас убивать, потому что другого выхода нет.
Подробно цитировать жэжэшные баталии смысла нет: любой желающий найдет их сам. Тут важна суть. Вместо того, чтобы спокойно раз за разом доносить до одурманенных коллег и граждан Украины взвешенную, адекватную позицию, мы сорвались с цепи.
Уверен, что работники Тавистока и Стэнфорда аплодировали стоя, читая жэжэшные разборки наших фантастов. Классическая схема «разделяй и властвуй» сработала «на ура». Энергия успешно канализирована. В официальных профильных ресурсах – только о литературе.
Отсюда следует простой вывод: или фантастика у нас прогнила и правильно ее называют недолитературой, или мы отошли от настоящей фантастики куда-то очень далеко. Мы заигрались. Второстепенное вышло на первый план, заслонив главное. Все эти премии, конкурсы, проекты, пираты, тиражи, гонорары, рейтинги затуманили нам глаза не хуже водки, и в какой-то момент мы забыли, за что когда-то всей душой полюбили фантастику – вид литературы, который даже в самой кровавой войне на краю Вселенной поет гимн миру и человечности.
Одна из главных задач нашего врага – перессорить русских и украинцев. К сожалению, мы сами этому всячески способствовали. Другая важная задача – расчеловечивание. Враг хочет уничтожить нашу нравственность, духовность, душевность. Хочет превратить нас в нелюдей. План Даллеса никто не отменял. В ход идут любые провокации. Проамериканские фашисты растворяются среди мирных граждан Украины и, спрятавшись за их спины, кричат свои лозунги. А нам кажется, что все украинцы – фашисты. Фраза «перемирие по-украински» уже вошла в историю, как и «последнее китайское предупреждение». Низость и подлость нынешней украинской власти и ее карательных подразделений очень легко перенести на всех украинцев. Стоит поддаться эмоциям – и мы потеряем человечность. Потом – кипящая ненависть, рождающийся нацизм, и мы становимся как они. Из лучших побуждений. Слишком тонкая грань, слишком просто ее переступить. После гибели нашего «Ту-154» с ансамблем имени Александрова украинские политики и блогеры начали радостно глумиться над погибшими. Но киевляне несли к посольству России цветы. Нам нужно быть очень осторожными. Что толку, если мы победим фашистов, но сами станем такими же? Это будет наше самое страшное поражение.
Как мы уже выяснили, одна из главных задач фантастики – моделирование будущего и предупреждение общества о возможных негативных сценариях – нами полностью проигнорирована. Одно выступление главы Курчатовского института Михаила Ковальчука на заседании в Совете Федерации, посвященное будущему российской науки, показало больше проблем, опасностей и направлений развития, чем мы найдем в нашей фантастике за последние десять лет. Какой там моделировать и прогнозировать! Мы за реальностью не успеваем.
Ученые уже не мечтают реализовать идеи фантастов. Сегодня мы бежим за учеными, пытаясь догнать. Получается не очень. В современной научно-популярной книге по физике тайны и чуда куда больше, чем в научной фантастике.
С воспитательной функцией литературы (а фантастика – это литература) все еще хуже. К сожалению, ее нельзя просто проигнорировать или отключить. Хочет автор или не хочет, осознает или не осознает, но воспитательная функция всегда присутствует в тексте. И очень часто работает «в минус», очень часто текст не воспитывает, а развращает, ужесточает читателя. Утрата функции моделирования будущего и уход воспитательной функции «в минус» – важнейшая проблема нашей фантастики. Дальше – вырождение, потому что фантастика становится социально бесполезной. Мы забыли наставление Стругацких: «Главное – на Земле». Наша избирательная слепота и глухота – следствие начавшегося вырождения.
Но не все так плохо. Были у нас и победы. Я расскажу об одной из них. Во время Майдана в одном из крупнейших российских издательств состоялось совещание редакторов, на котором решали, как быть с украинскими авторами, поддержавшими Майдан и выступающими против России. Стоит ли их печатать дальше или пришло время вводить санкции. В итоге понадеялись, что все образуется, и решили ничего не менять, «ведь все это безумие закончится, так зачем портить отношения с людьми?». У редакторов хватило ума и выдержки, чтобы максимально сгладить конфликт. Честь им и хвала. Украинским писателям дали шанс образумиться. Но тогда они просто поддерживали Майдан. Еще не было ежедневных обстрелов городов Донбасса из систем залпового огня. Сейчас уже ясно: шансом воспользовались единицы, в массе своей промайдановские писатели так и не одумались.
К сожалению, война не закончилась. От бандеровского рассадника Россию защищают ДНР и ЛНР, от исламского терроризма – сирийский фронт. А информационная война идет в голове каждого из нас. Любой, кто может сложить слова в читабельные предложения и донести их до публики, – солдат на этой войне. Нас тоже покупают и будут покупать. Европейский отдых, членство в солидных организациях, выгодные проекты, контракты и прочие ништяки все чаще будут пахнуть Майданом и печеньками Нуланд.
За призывы молодежи во ВТУЗы советскую научную фантастику пинали и до развала Союза, и после. Дескать, социальный заказ, партийная линия, голимая пропаганда, никакой свободы творчества и т. д. Для критиков было очевидно, что соцзаказ – это плохо, что работа фантастов на интересы страны – это тоже плохо, что писатель должен быть абсолютно свободен в выборе тем, иначе полноценное творчество невозможно. От последних призывов молодежи во ВТУЗы прошло больше полувека. Что изменилось? Соцзаказа (финансово подкрепленного) от государства нет и в помине. У фантастов полная свобода творчества. Ничто не мешает творить гениальные произведения. Но почему-то целая волна писателей ушла в проекты. Очевидно, свобода вскружила голову и захотелось поскорее засунуть себя в рамки. Заданные локации не смутили. Кушать же хочется! Сеттинг и тематические сборники отнюдь не воспринимаются как прокрустово ложе для полета фантазии. Все пучком. Все о’кей. Только бы взяли. Можно даже бесплатно! Про зомби? Нормально. Ктулху? Вампиры? Пойдет! Сегодня – про ювеналку, завтра – про мистических чудовищ. Мы напишем про что угодно. Только скажите тему! Гениальные произведения? Ну… это как-нибудь в другой раз.
В общем, за что боролись…
Советские фантасты не просто звали людей во ВТУЗы и обещали, «что на Марсе будут яблони цвести», не просто дарили мечту – они выполняли важнейшую социальную функцию: программировали будущее. Дети читали фантастику, стремились к мечте, получали образование, поднимали страну. Векторы развития страны и фантастики совпадали. Поэтому в Советском Союзе фантастику обожали и уважали. Писатели жили с народом одной жизнью, одними проблемами.
После развала Союза ситуация изменилась. Страна перестроилась на капиталистическую экономику с идеологией ростовщичества, усиленно не замечая атомизацию общества и сокращение населения. А фантастика разорвалась на несколько частей. Вдруг выяснилось, что отстаивать идеалы человечности, познания, дружбы, взаимовыручки уже не актуально. Рынок диктовал свои условия и требовал другой фантастики. Так появились всевозможные «С.Т.О.Ч.К.Е.Р.Ы», бесчисленные романы о магических школах, о попаданцах, об избранных, о подростках, управляющих государством, и т. д. Чуть позже мы услышали требования издателей о количестве трупов на страницу текста. И много достойных авторов, увы, послушно начали калькулировать.
(Когда наши фантасты справедливо осуждали Майдан и украинцев, продавших страну за печеньки, кружевные трусики и вступление в ЕС, мне почему-то вспоминались авторы, послушно заполняющие страницы оговоренным количеством трупов.)
С научной фантастикой возникли проблемы. Чтобы отправиться в далекую экспедицию, совершить научное открытие или стать капитаном космического корабля, нужно долго учиться и много работать. При этом в стране, на земле, априори должны быть соответствующая инфраструктура и кадры: университеты, КБ, заводы, студенты, ученые, рабочие. Здесь тоже мы выходим на два ключевых слова: УЧИТЬСЯ и РАБОТАТЬ. Для ростовщической идеологии это неправильный подход, неправильные слова. Кто же будет скакать, скандируя волшебные заклинания? Другое дело – добиваться всего с помощью меча, волшебной палочки и таинственных артефактов! А еще лучше – просто быть избранным. Так ученых вытеснили наемники, маги и авантюристы.
Научная фантастика пыталась дать отпор. Устраивались «круглые столы», на конвентах и в профильных журналах долго шли обсуждения (и сейчас идут) на тему «умерла или не умерла?». В 2008-м появилась группа НФ-возрожденцев, главным идеологом которой стал Глеб Гусаков. НФ-возрожденцы абсолютно точно почувствовали проблему и стали бить в набат. Они выпустили несколько программных статей, доказывая прямую связь между могуществом государства и научной фантастикой. Увы, идею НФ-возрождения в фэндоме сразу же приняли в штыки, и не поглумился над ней разве что ленивый. Это был даже не глас вопиющего в пустыне – все вылилось в цирк. Зрители занимали места, запасались поп-корном и ждали, подзуживая друг друга: «А где результаты? Не возродили еще, нет? Давай-давайте, ждем-с!» Кое-кто из НФ-возрожденцев и сам давал повод пошутковать, то участвуя в «сточкерных» проектах, то отжигая что-то вроде «литературка подождет», «главное – идея, художественность вторична».
К набату не прислушались. А стоило.
Для ростовщической идеологии научная фантастика – очень неудобный подвид литературы, потому что способна конкурировать на концептуальном уровне и создавать альтернативу развития.
Один из самых ярких маркеров научной фантастики – экспедиция на космическом корабле. Это не что иное, как модель полноценного общества. Здесь нет денег (ростовщичество невозможно), жизнь всей команды зависит от каждого члена экспедиции (соборность, один за всех и все за одного), изначально обусловлены и высокая нравственность, и отсутствие демократии, и жизненная необходимость называть вещи своими именами. Плюс большая ответственность перед страной и народом. Это упрощенная модель общества, мобилизованного на решение любых проблем и внешних угроз. Без артефактов и волшебных палочек. Вместо них – знания, интеллект, навыки, совесть. Все то, что реально работает.
Но и с космическими полетами не все так просто. Классический вариант, описанный выше, сегодня стараются исказить, вывернуть наизнанку или выхолостить из него самое ценное. Пример искажения и оборотничества – рассказ «Космос есть космос» Игоря Пронина. Здесь все наоборот: безнравственные героиматершинники, цель полета – личное обогащение, вместо «все за одного» – «каждый за себя», вместо дисциплины и порядка – бардак. Экипаж полностью профнепригодный. В самом начале рассказа капитан Гаррисон (в нарушение инструкции) запрещает врачу и биологу Чен проверить груз на предмет заражения. В реальности ни такой экипаж, ни такой полет невозможны в принципе. Никто в здравом уме не рискнет доверить корабль столь оригинальным космонавтам. Рассказ напечатан в журнале «Если» (№ 7, 2010) и получил премию «Филигрань».
Выхолащивать из научной космической фантастики самое ценное любят западные авторы. Этот способ сложнее оборотничества и направлен на более продвинутую публику. Классический пример: «Ложная слепота» Питера Уоттса. Критики относят «Ложную слепоту» к твердой НФ, но при этом единогласно отмечают дрейф в сторону научпопа. По сути, перед нами уже не художественная литература, а смесь фантастики и научпопа. Такая химера опасна именно тем, что не выполняет функций художественной литературы. Здесь нет глубокого психологизма в отношениях между героями, нет человечности и опыта преодоления угроз, нет зерна, из которого потом в читателе прорастает тяга к звездам, желание учиться, творить и совершать открытия. Химеры бесплодны.
Оборотническая фантастика воспитывает потребителя. Приключения холодного разума в декорациях модных научных теорий сгодятся для воспитания «человека служебного». Хотим чего-то большего? Тогда нам нужна другая фантастика. И вы сами это чувствуете. Правда же?
Одна фантастика, освоившись в омуте псевдоискусства, канализирует энергию, способствует атомизации общества и сокращению населения в рамках ростовщической идеологии, другая – помогает обществу выжить за счет собственных ресурсов, развиваться и противостоять внешним угрозам. Выбор очевиден.
Только сейчас речь идет не о могуществе и величии нации, не о борьбе искусства и псевдоискусства, а об элементарном выживании нашей страны. И, конечно, о праве самим проектировать свое будущее.
Или мы так и будем стоять в сторонке?
Раскол русскоязычного фэндома поставил перед нами очень важный вопрос: «Может ли человек, находящийся по одну сторону военного конфликта и черпающий информацию только из официальных источников, воспринимать ситуацию более-менее объективно, или он обречен принять поведенческие и концептуальные императивы, навязываемые СМИ. Будет ли артиллерийский обстрел жилых домов восприниматься как однозначное зло обеими сторонами или возможны варианты? Другими словами, так ли всесильны СМИ и есть ли у человека шанс не поддаться их воздействию? Специалисты по информационным войнам дают неутешительный ответ и советуют меньше смотреть телевизор. Но нас подобный ответ не устраивает.
Инженеры человеческих душ хотят знать больше!
Ситуация напоминает физический принцип относительности движения. Два поезда стоят на станции. Пассажир, сидящий в вагоне одного поезда и смотрящий в окно на другой, не сможет определить, какой поезд набирает ход, а какой остается на станции. Нужна система отсчета. Например, столб или здание вокзала.
Существует ли система отсчета для людей по разные стороны конфликта? Или выбор стороны предопределяет все? Вопрос философский, и ответ на него тоже стоит поискать у философов. Сразу же приходит на ум «Критика чистого разума» Иммануила Канта. Но сейчас мы вспомним только одну его мысль: «Две вещи на свете наполняют мою душу священным трепетом – звездное небо над головой и нравственный закон внутри нас». Кант имел в виду нравственные императивы, заложенные в человека Творцом изначально («внутренне присущие»). Вот она – внутренняя система отсчета. Человек, по Канту, ведет себя правильно не из-за боязни ада или тюрьмы, а просто потому, что он человек… если он человек.
Но ведь звездное небо и нравственный закон внутри нас – это наша вотчина, это вечные и основные направления фантастики, претендующей называться литературой. Звездное небо – это фантастика космоса и большая часть жесткой НФ, нравственный закон внутри нас – это социальная фантастика. Иногда они объединяются, и связь эта не случайна: упустим нравственный закон, потеряем и звезды.
Сегодня уже невозможно не заметить, что ведется активная подрывная работа по уничтожению нравственности, по расшатыванию нашей внутренней системы отсчета. Работают и с нашим братом писателем.
Последние годы нам агрессивно навязывают концепцию серости. Ее продвигают на семинарах для молодых писателей и на курсах сценаристов. Суть концепции в следующем: не должно быть очень хороших или очень плохих героев. У каждого положительного героя обязательно должен быть скелет в шкафу (Шерлок Холмс употреблял морфий), а каждый злодей обязательно должен хоть раз проявить себя с хорошей стороны (Димас в сериале «Физрук-2» спасает героиню от избиения). Объясняются эти танцы с бубном очень лукаво. Речь не идет о сложном характере героя, о духовном росте, о покаянии и искуплении или, наоборот, о деградации. Все намного проще. Стопроцентно положительный или отрицательный герой – это скучно и плоско, почти картонно, это деление мира на черное и белое. Небольшой компромат на хорошего парня и легкое отбеливание злодея придадут героям объемности, сделают их более живыми и добавят тексту оттенков. К тому же интересно изобразить стопроцентно положительного героя очень сложно и мало у кого получается. Другими словами, вместо черно-белых героев нам предлагают серость. Но мы же помним: «Там, где торжествует серость, к власти всегда приходят черные». Концепция серости работает на черных. Она компрометирует хороших парней и возвышает злодеев. В результате мы лишаем читателя и зрителя положительных героев. У народа отбирают последний свет в окошке. В жизни мы все видим, кто пробирается наверх и стоит во главе «пищевой цепочки», но черным некомфортно чувствовать себя черными! Им очень мешают светлые герои. Не должно быть хороших людей даже в книгах и фильмах! Сопереживайте и соотносите себя с серостью! Будьте идеальными потребителями! Вот ваши ориентиры! Тогда вы сделаете все, что мы вам скажем. Но как промывать людям мозги, как насаждать алкоголь, беспорядочные половые связи, разврат и потребительский образ жизни (для слома внутренней системы отсчета), когда у писателей и сценаристов рождаются из-под пера герои, не хуже пушкинской Татьяны Лариной или гриновского Грея? Чертовски сложная задача! Что толку выливать на читателя потоки запредельного насилия и пошлости, если он хотя бы изредка на страницах книг будет встречать ремарковскую «нежность, в которой растворялось желание»? Не тот получится эффект.
Сегодня не важно, возрождаешь ли ты научную фантастику или просто любишь писать в этом направлении, не важно, присягнул ли ты перед Абсолютным Порталом на верность фэнтези или твой конек – альтернативная история с «попаданцами», не важно, издаются ли твои книги «космическими» тиражами или тебе изредка удается пристроить рассказик в сборник. Главное – сберечь нравственный закон внутри себя и пытаться ему следовать. Тогда каждая твоя публикация – наша маленькая победа.
Мы еще помним, что «поэт в России больше чем поэт», но это ведь не про фантастов? И даже не про писателей. И хотя в глубине души каждый из нас понимает, что было бы хорошо «глаголом жечь сердца людей» или «чувства добрые лирой пробуждать», но кто ж это будет печатать? Неформат! Вот и приходится писать несколько о другом… Так что во всем виноваты издатели.
В конце концов, книги же покупают, гонорары какие-никакие платят, а значит, статус писателя подтвержден, чего же боле?
В мирное время можно было везде найти виноватых и оправдать себя десятком разных способов. Но случилась война и все изменилось. Наши самолеты падают, наши посольства обстреливают, наши люди гибнут. Народ не верит газетам и телеэкранам: у каждого СМИ свой спонсор со своими интересами. К тому же у нас что ни блогер, то аналитик. Со своими интересами. Потоки информации могут запудрить мозги до полной неспособности адекватно оценивать ситуацию. Кому верить? И тут народ вспомнил, что у него есть не только СМИ, но и писатели. Много писателей. Много писателей-фантастов. И что же они? Как восприняли войну? Что думают наши провидцы? Какие дают рекомендации? Народ ведь не в курсе про формат и неформат, про сериалы и проекты, про издательскую политику и наши внутренние заморочки. Для народа писатель – по-прежнему инженер человеческих душ. Писатель ведь в шахте кайлом не работает, и на комбайне урожай не убирает, и даже на стройках бетон не льет. Он ведь все свое время только и осмысливает происходящее да в книжки это осмысление вкладывает. Стало быть, куда лучше комбайнеров да шахтеров в ситуации разбирается. Вот пусть и скажет свое веское слово.
Оказалось, что с писателями у народа туго. Оказалось, что коммерческий автор и писатель – это, что называется, две большие разницы. Какое осмысление ситуации?! Какой трезвый анализ, когда пираты очередную новинку потырили?! Вот кто настоящий враг! Некоторые из нас так увлеклись борьбой с пиратами, что стали сравнивать свои произведения с продуктами в супермаркете. Ни в коем случае не оправдываю пиратов, но ведь никто за язык не тянул. Сами поставили на один уровень свои тексты и колбасу, не видя разницы. Имеют полное право. Пишут, что хотят, никому ничего не должны! Демократия с ростовщическим уклоном! Только ни к литературе, ни к фантастике такие произведения отношения не имеют. Это уже литературоподобный коммерческий продукт, категория: «колбасные» тексты.
Хотим сами строить свое будущее, придется убрать фантастику с продуктовых полок (хотя бы в собственных головах).
Недаром появление многих великих произведений в литературе часто приходится на военное и послевоенное время. Что у нас, что в Европе и Америке. Это естественная защитная реакция общества. Война четко показывает, ради чего стоит жить и за что стоит умирать, показывает главное и самое важное, отметая шелуху. Именно на войне становится очевидно: если мы хотим остаться людьми, то жестокости и смерти можно противопоставить только чувство долга, любовь и высокую нравственность.
Но идут годы, ужасы войны забываются, на первый план выходят вопросы экономики и коммерческой выгоды, писатели потихоньку перекочевывают в сферу услуг (категория: развлечения), снова популярны «колбасные» тексты, и уже никто никому ничего не должен.
До следующей войны.
А требуется немного. Основная задача писателя – способствовать в меру своего таланта нравственному развитию общества: беречь родной язык, сеять разумное, доброе, вечное и в тяжелое для страны время не бояться высказывать свою позицию. Этого достаточно, чтобы вполне заслуженно носить высокое звание русского писателя.
Рецензия на роман Роберта Ибатуллина «Роза и червь» (М., Селадо, 2016)
Долгая и изнурительная дорога к публикации из беспросветной самиздатовской трясины. Стремительный марш-бросок на прилавки центральных книжных магазинов. Яркая вспышка на небосклоне русскоязычного фэндома. Восторженные и разгромные рецензии известных критиков. Ожесточенные столкновения читателей на форумах любителей фантастики. Попадание в орбиту литературных премий. И, наконец, блистательное восхождение на писательский Олимп под сень наград АБС, Интерпресскона, далее везде. Не правда ли, впечатляющее начало для дебютанта? Что же это – удачное расположение звезд или заслуженное признание за цепляющий сюжет добротной НФ, столь редкой у нас?
Итак, дано. Или информация к размышлению, господа присяжные читатели. Роберт Ибатуллин, потомок известного татарского поэта и драматурга Фазыла Туйкина, переводившего Коран на татарский язык в начале ХХ века. Физик из Уфы. Кандидатская по истории Римской империи. С 2003 года в Москве. Преподает физику в институте, занимается переводами. Пишет. Рассказы, фанфики, таймлайны альтернативок. Например, сценарий «Мир без Ислама». Начинает и бросает незаконченным роман «Роза и червь». Текст висит несколько лет на сайте «Самиздат», пока в июне 2015-го автор не сообщает о своем решении дописать роман. Причины тому, по его словам, две: забрезжила перспектива публикации и то, что «в уме наконец-таки сложилась точная идея финала, неожиданная и закономерная». Публикация из призрачной перспективы стала фактом. А вот финал – стал ли он тем, каким его обозначил автор? Но обо всем по порядку.
Начнем с жанра. Одни читатели относят роман к миксту космооперы с постапокалипсисом. Другие уверяют, что это чистой воды киберпанк. Пожалуй, как говаривал в подобных случаях Ходжа Насреддин, правы все. Но, может быть, этот роман еще несет и черты какого-нибудь нового течения в НФ или вообще в художественной литературе? Что-то вроде неопосториентализма? Ведь роман от начала и до самого конца насквозь пронизан крепко впечатанными элементами будущего с исламским контекстом. Не случайно основное действие после ударного пролога начинается с появления в постъядерном Поволжье верховного эмира Иделистана, предложившего выжившим космонавтам помощь на Земле в обмен на оружие. И все же спусковой крючок сюжета вне нашей планеты. Космос. Вторжение. Коварные инопланетяне, сумевшие обойти защиту космического флота. Ракетный удар по планете. Уничтожение флота захватчиков. Кажущееся. И снова борьба. Покой нам только… И не только с чужими. Борьба за власть между астероидами и космическими станциями землян. А внизу на поверхности Земли ровно то же самое. С поправкой на то, что аквилиане начали заражение жителей планеты.
Ибатуллин мастерски закручивает сюжет, делая его настолько непредсказуемым, насколько это возможно в жанре НФ. Однако его фантазия не безгранична. Автор задает рамки и ограничения, которым строго следует. Некоторые фандопущения претендуют на оригинальность. Например, недоуничтожение Земли как способ стимулировать развитие цивилизации. Этакая прививка от космического снобизма землян. Доминионы как симбиоз семьи, трудового коллектива и половых партнеров.
Но что же все-таки с сюжетом? Многие читатели интернет-ресурса «Лаборатория Фантастики» (https://fantlab.ru/) ставят в упрек автору провисание и скомканность финала, при том, что первые две трети романа вряд ли кого-то могут оставить равнодушным. И это несмотря на достаточно простоватый и «нелитературный» язык, скудность эпитетов и красок. Да, язык Ибатуллина прост. Но эта «простота» дорогого стоит. Автор дает читателю тот необходимый словесный минимум, которого вполне достаточно, чтобы сложился тот многоплановый сеттинг, на фоне которого разворачивается действие на Земле и в Космосе.
Первая сюжетная линия завязана на двенадцатилетнем мальчике Саиде Гафурове из мусульманского предместья Новой Москвы. Автор при этом практически игнорирует то, как, что и когда произошло с нашей страной. Стала ли она частью одной из трех сверхдержав Земли – Амеропы, Пацифики или Индокеании. Или она вообще исчезла с лица Земли?
Ибатуллин оставляет историю вопроса за скобками, ставя читателя перед фактом. Есть Новая Москва, есть Иделистан, есть прочие осколки – Нижгород, Зеленый мост и так далее. А вот России нет. Той страны, в которой мы живем и в будущее которой нам все-таки хочется верить, нет. Но что же с нашим мальчиком? Поначалу кажется, что Ибатуллин применит к данному персонажу классические подходы, описанные у Пропа, Воглера, Маки и других классиков сюжетостроения в художественной литературе и сценарном искусстве. И действительно, Саид пускается в странствия героя подобно Джиму Хокинсу из «Острова сокровищ». И ближе к финалу читатель предвкушает его чудесное спасение или если не подвиг, то что-то героическое. И вот здесь читателя ждет – нет, увы, не сюрприз. Разочарование. Пустота. Но вряд ли грусть. Потому что персонаж на всем протяжении романа умудрился не вызвать ни малейшей капли симпатии. Впрочем, это системная проблема всех действующих лиц романа. Они вовсе не герои, а скорее функции. Говорящие функции, перемещающиеся со страницы на страницу романа, где настоящие главные герои – это планета Земля и человеческая цивилизация.
А что же мальчик? Да и был ли он? Саид ведет себя так, будто ему не двенадцать, а тридцать девять. Даже в мире постапа, через сотни лет после нас, ребенок должен оставаться ребенком. Увы, ребенка автор нам так и не смог предъявить. Как бы то ни было, в одном из интервью Ибатуллин честно признает, что претензии читателей к психологии персонажей обоснованны.
Следующий главный герой – Брэм Конти. Наемник. Классический одинокий волк на тропе войны. Ходульный персонаж из голливудских боевиков. Пьющий все, что горит, и … все, что движется. Еще один герой-функция. Который, тем не менее, в финале пытается начать свою игру в Уральских горах Башкирии с выжившими представителями постчеловечества на заброшенной военной базе.
И, наконец, Зара Янг. Светлое будущее ЛГБТ в космосе. Главный персонаж второй сюжетной линии, завязанной на противостоянии орбитальных станций, колоний на планетах и Космофлота. Единственная из жителей космических станций, кто приходит на светские приемы и оргии в одежде. Готовая уничтожить десятки тысяч человеческих жизней. То во имя своей любовницы, то ради того, чтобы заслужить любовь отца, а то и просто из-за нездоровых карьерных амбиций. И, тем не менее, именно она становится в итоге посредником между человечеством и представителями Галнета, предложившими помощь в борьбе заражением от аквилианских «роз».
Остальные персонажи еще более картонны и безлики. И все же, невзирая на это крайне досадное упущение, роман читается с интересом – настолько увлекательно и вкусно сконструирован мир будущего: тьюринги и сигиллы, земляне и космики, правоверные и кяфиры, а еще антропофабрики, циклики, нульдевы и хайгравы. И все это вселенское великолепие затягивает читателя в гигантскую воронку сюжета, длящегося на протяжении нескольких веков – с бомбардировками Земли релятивистскими снарядами, земными поселениями на Марсе и Венере на фоне погибшей Москвы – «великого города кяфиров».
Можно поспорить, что лучше удалось Ибатуллину, – мусульманский постап или холодные космические декорации. С одной стороны, автор скупыми, но броскими мазками рисует тяжелые будни Иделистана. Сильно смахивающими на нынешние Афганистан, Ирак и Сирию. И снова умолчание о предыстории возникновения такой ситуации в ближайшем Подмосковье представляется гораздо более выигрышным, чем подробный рассказ. Ибатуллин словно намекает читателю на то, что автор прекрасно понимает отсутствие необходимости пояснения такого почти реального будущего. Ужасного кровавого будущего, прорастающего ядовитым цветком уже не так далеко от наших южных границ. Там, где наши воздушно-космические силы пытаются упредить вторжение вроде бы землян, ведущих себя подобно самым злейшим врагам человеческой цивилизации.
С другой стороны, блистательно разработанный космический антураж, в который влюбляешься сразу, не обращая внимания на мелкие шероховатости по матчасти. Автор, правда, уверяет, что тщательно прорабатывал каждую деталь сеттинга. Что ж, большинство читателей, ругавших автора за ляпы и ошибки, в конце концов признают, что роман хорош. Это ли не наивысшая похвала по гамбургскому счету?
Ну а что у нас с истинными врагами Земли? Уничтожившими миллиарды человеческих жизней, превратившими в пепел и прах нашу цивилизацию. Ибатуллин не пытается вызвать хоть какие-то эмоции у читателя. Потому что понимает – мы настолько привыкли к тому, с какой легкостью убивают нашу планету, что проглатываем эту часть сюжета почти на автомате. Наверное, потому, что мы морально готовы ко всему, Карл. Ну, прилетели, ну разбомбили. Эка невидаль. Наше дело правое, инопланетные захватчики будут разбиты, победа будет за нами. Ибо Земля превыше всего! Ах, если бы. Превыше всего оказывается амбиции, власть и иногда секс. Ничего нового со времен первобытных людей. И ничего личного. Потому что у Земли нет постоянных друзей и врагов. Есть только постоянные интересы. И единственные союзники – Космофлот и армия милитантов. Но только ли они?
В финале автор окончательно выбивает почву из– под ног читателя. Показывая то, сколь ничтожно мала дистанция от вражды до сотрудничества. И сколь порой неотличимо пораженье от победы. Впрочем, нам ли, землянам, удивляться? Все это мы уже проходили и пройдем снова и снова. Римская империя. Арабский халифат. Золотая Орда. СССР. Гибель. Симбиоз. Возрождение. Кто следующий, земляне?
Рецензия на роман Ольги Кай «Городская Ромашка» (Севастополь, Шико-Севастополь, 2015. – 318 с.)
Постапокалипсисом в наше время никого не удивишь. Тема в современной российской фантастике популярная и, видимо, коммерчески выгодная.
Вот и кочуют из романа в роман одинаковые, как сиамские близнецы, супергерои, которые пытаются не только выжить после глобальной катастрофы, но построить новую цивилизацию, причем скрепить ее каркас кровью. Поневоле вспоминаются стихи Некрасова: «Дело прочно, когда под ним струится кровь…».
Но очень мало постапокалиптических романов рассказывают о том, как стали жить люди после того, когда цивилизация возродилась. Самый известный из них – «Дивергент» Вероники Рот.
Роман Ольги Кай как раз и заполняет эту лакуну в постсоветской фантастике.
Ольга Кай – писательница, которая стала известна благодаря Интернету, в первую очередь благодаря другому своему роману – «Невеста императора». удостоилась статьи в «Википедии», где о ней сказано: «Работает в направлениях приключенческого и романтического фэнтези, а также социальной фантастики, пишет сказки для детей».
Роман «Городская Ромашка» – как раз яркий образец социальной фантастики. О мире, в котором глобальная катастрофа произошла так давно, что о ней уже почти никто ничего не помнит. Известно лишь только, что прежний мир когда-то уничтожил «каменный дождь» (можно предположить, что речь идет о падении на Землю гигантского астероида или даже нескольких астероидов). И на осколках прежнего мира возник мир новый.
Название романа может настроить читателя на лирический лад. Лирические моменты в книге действительно есть. Однако это очень жесткая книга. Местами – даже жестокая. Хотя и очень женская – в тех эпизодах, в которых речь идет о зарождении и развитии романтических чувств.
Эта книга ставит перед читателем вопросы, не давая ответов.
Читатель должен сам найти их.
«Городская Ромашка» – роман о мире, в котором человеку очень нелегко жить. Особенно если он не такой, как все, если он выделяется из серой массы. И умеет не только думать, но и мечтать.
Мечтать о совсем другом мире, который живет в мечтах и фантазиях.
Правда, как вскоре выясняется, мечтать в этом мире запрещено. Мечта – это преступление, за которое могут жестоко покарать. Как это напоминает антиутопии Замятина и Оруэлла, в которых герои тоже поставлены в жесткие рамки! Однако в том мире, о котором пишет Ольга Кай, почти никому не приходит в голову думать о том, что за стенами городов может существовать другая жизнь.
Героиня романа Ольги Кай, девушка по имени Ромашка, предприняла попытку вырваться из жесткой антиутопии. И это ей сделать удалось – она оказалась совсем в другом мире, который первоначально воспринимается как счастливая утопия.
Жанр романа – это действительно попытка противопоставить антиутопию и утопию.
Антиутопия – это мир городов, жестко структурированный, где каждый человек – «винтик» в системе. А над людьми стоят государственные службы, которые контролируют не только их жизнь, но и мысли.
«Город» в романе – это символ технической цивилизации, которая берет от природы все, что ей нужно, убивая при этом саму природу.
Утопия – это сельская пастораль, где люди радостно живут на лоне природы и работают на земле, где, на первый взгляд, нет жесткого подчинения государственной власти.
«Деревня» – это естественная цивилизация, которая живет в ладу с природой, совершенствуя то, что в них природой заложено. «Деревенские» отказались от технологического развития, чтобы не губить мир, который их окружает.
На первый взгляд – идиллия, которую описывал еще Жан-Жак Руссо более двухсот лет назад.
Но идиллия – это только на первый взгляд.
Потому что чем дальше, чем больше возникает вопросов.
О которых – чуть дальше.
Главным конфликтом романа можно назвать как раз конфликт «города» и «деревни», если воспользоваться советской терминологией. Причем этот конфликт пытаются решить силой оружия: горожане и сельские жители бьются не на жизнь, а на смерть, не считаясь с жертвами, – ни своими, ни тем более чужими, и перевес в этой войне – явно не на стороне городов.
Да и первоначально симпатия читателя – тоже на стороне жителей сельской утопии. Потому что, как уже было отмечено, города – это тоталитарные государственные образования, в которых люди априори несвободны. Правда, они особенно и не стремятся к свободе – никто из горожан не интересуется, что находится за стенами, слепо веря тому, о чем вещает пропаганда (как это всем нам знакомо!) Никто – кроме, опять же, главной героини – девушки с цветочным именем Ромашка. Я бы назвал Ромашку романтической героиней: она, в отличие от своих подруг и остальных горожан, смотрит на небо и мечтает вырваться из тесных городских стен на простор, мечтает увидеть другой мир. Окружающие считают девушку «белой вороной», не принимают ее всерьез – и вполне закономерно, что итогом внутреннего бунта героини против существующего миропорядка становится бунт внешний: Ромашка помогает раненому незнакомцу, который, как вскоре выясняется, оказывается вражеским лазутчиком. Однако, что интересно, у девушки не возникает вопроса, который сразу приходит в голову читателю: что делает чужак в ее городе? И тем самым – внимание! – делает первый шаг к предательству. Предательству пусть не очень уютного, но все-таки родного мира, предательству всех горожан, в том числе и тех, кого она считает друзьями. Героиня становится на сторону тех, кто является врагами городов. Она очень быстро находит компромисс со своей совестью – скорее всего, потому, что влюбилась в Мирослава – того самого вражеского лазутчика, которого спасла. То есть Мирослав рассказывает ей, что собирал информацию, которую нужно будет довести до старейшин – они и должны в итоге решить судьбу городов. Если назвать вещи своими именами, то он занимается разведкой. Но не только: он активно формирует «пятую колонну» из числа тех, кто недоволен существующим положением вещей и кто готов пойти против своего города. Кто готов с оружием в руках бороться за свободу, против бесчеловечных порядков, против угнетения.
Как можно назвать таких людей?
С точки зрения городских властей, они являются террористами.
Но для противоположной стороны они – борцы за свободу.
Не правда ли, знакомая ситуация?
И автор, судя по всему, симпатизирует этим людям – как, впрочем, и вообще «деревне», которая сознательно противопоставляется городам.
И Ромашка, которая вместе с Мирославом бежит из города, с радостью входит в этот естественный мир, который наполняет гармонией ее душу. Девушка понимает, что именно на лоне природы, а не в душных стенах города она может стать по-настоящему счастливой.
Но, как уже было сказано ранее, «город» и «деревня» находятся в состоянии перманентной войны. И в этой войне девушка, осознанно встав на сторону «деревни», становится невольной виновницей гибели своего города. То есть предает своих ради чужих, которые стали для нее своими. И что характерно: Ромашка понимает, что предала. Но она пытается оправдать предательство тем, что в городе ей было плохо… Возникает явная параллель с нашей историей: и Российская империя, и СССР были разрушены изнутри теми, кто пошел на сговор не только с совестью, но и с внешними силами.
Потом они радостно плясали на руинах убитой при их содействии страны…
Не уверен, что автор романа сознательно закладывала в книгу такую аналогию. Тем не менее она просматривается. И оправдать некоторые поступки Ромашки трудно… В первую очередь – предательство.
Впрочем, Ромашка на руинах не пляшет. Но и сожалеет о содеянном недолго. И не потому ли, что на ее сознание было совершено некоторое воздействие?
Потому что если рассматривать конфликт «города» и «деревни», то не совсем понятны его истоки и причины. Автор романа, которая априори стоит на стороне «деревни», пытается всеми силами убедить читателя, что именно «город» пытается уничтожить «деревню» – а «деревня», уничтожая города, лишь защищает себя от агрессии. Однако проблема в том, что читатель об этом узнает исключительно от вождей «деревенских». То есть именно сельские старейшины убеждают Ромашку, а вместе с ней и читателя, что в конфликте виноваты именно города. Тогда как точка зрения правителей городов читателю остается неизвестной. Да и, если вдуматься, старейшины – весьма умелые манипуляторы. Обладая и даром убеждения, и некими сверхъестественными способностями, можно убедить кого угодно в чем угодно…
То есть в итоге получается весьма неприглядная картина: мы видим города, в которых правители подавляют людей, – однако получается, что и «деревенские» не такие уж и свободные, потому что находятся целиком во власти тех, кто ими управляет.
Сельская пастораль, с такой любовью показанная нам автором романа, из утопии (мира, в котором хотелось бы жить) превращается в такую же авторитарную антиутопию, из которой мечтала вырваться Ромашка. И выходит, что девушка, которая осознанно становится на сторону врагов городов, приняла другой вариант авторитаризма, который только на первый взгляд кажется вариантом свободы. Да и осознанно ли?…
Может быть, все-таки кто-то повлиял на ее решение, через воздействие на сознание?
Не потому ли так быстро успокаивается ее совесть, что ее угрызения подавлены извне?
И не оттого ли в какой-то момент Мирослав, который влюблен в Ромашку (хотя личные взаимоотношения героев романа сами по себе интересны, речь сейчас не о них), начинает избегать общества девушки – потому что знает правду? А правда состоит в том, что девушку сделали пешкой в большой политической игре, то есть просто использовали, как разменную монету. Вполне можно допустить, что и сама встреча Ромашки с лазутчиком может быть совсем не случайной – ведь Мирослав, как уже было сказано ранее, ищет тех, кто недоволен устоявшимся порядком вещей. И использует наивную девушку в своих целях. Более того – даже подставляет ее. Допускает, что она попадает в лапы городских спецслужб, которые прямо обвиняют девушку в измене. И спасает ее только в самый последний момент… Хотя он вполне мог не допустить пленения девушки, которая спасла ему жизнь. Но, видимо, ему (или тем, кто за ним стоит) было нужно, чтобы девушка как можно быстрее «созрела» – то есть встала на нужную сторону.
Цинично, конечно… Но политика никогда не делалась в белых перчатках. И простые люди во все времена были пешками в играх сильных мира сего…
И вывод можно сделать такой: Ольга Кай – вольно или невольно – показала, что любое общество, которое делит людей на своих и чужих, очень жестоко не только к чужим, но и к своим. Свои, чтобы не стать чужими, должны подчиняться тем, кто правит обществом. И не важно, каким способом власть добивается повиновения: прямым ли насилием или при помощи воздействия на сознание… Последнее гораздо страшнее: оно априори лишает человека способности к сопротивлению.
Такие вот не совсем веселые мысли рождает роман «Городская Ромашка», который был написан чуть больше десяти лет назад, но пришел к читателю только сейчас.
Рецензия на роман Вячеслава Рыбакова «На мохнатой спине»
Роман Вячеслава Рыбакова «На мохнатой спине» – вещь, на первый взгляд, совершенно не фантастическая. Это размышление, не отягощенное сложным сюжетом, захватывающими приключениями и даже бытовыми зарисовками повседневности: это поток оформленных в единое целое мыслей. И не так уж важно, совпадает ли позиция героя с позицией автора, важно, что автор говорит с читателем о вещах, которые его волнуют. И собеседники романа абстрактны в основном потому, что это – читатель. Читатель задает вопросы, а автор вкладывает в уста центрального персонажа свои ответы.
Да, герои очень абстрактны, и не только из-за стоящего за каждым образа и пласта знаний читателя – зачем говорить, кто такой Сталин, описывая его так или иначе, если у читателя есть собственный образ, связанный с этим именем? Персонажи безлики, как безлик для автора читатель, неведомый человек с собственным характером и мировоззрением. Да, герои, в отличие от читателей, задают автору только нужные ему вопросы, и с нужным ему акцентом – но это потому, что в героях воплощен читатель, которого интересует именно эта эпоха и поднятые ею вопросы, актуальные и сегодня.
А эпоха выбрана сложная, очень сложная. 1939 год, как можно вычислить из романа, год огромного внешнего и внутреннего напряжения для многих стран, и особенно – для Советского Союза. Но прямо год нигде не указан, и, если не считать упоминаний событий и имен того времени, время действия можно смело соотнести с сегодняшней эпохой, до такой же степени наполненной вопросами без ответов. Время автора абстрактно… не менее его героев.
Уже название заставляет задуматься. На чьей спине? Кто именно на ней находится? И о ком роман, ведь он же о людях, а они – не блохи. Или – блохи? Есть предрасположенность событий, некая неизбежность, и как бы ни пытался человек, предначертанного не избежать?
Внешний сюжет прост: герой влюбляется молодую девушку, и жена догадывается об этом. Герой вспоминает, как он впервые встретил жену, как они сражались рядом в Гражданскую войну. День за днем течет жизнь в обстановке страшного предвоенного напряжения, особенно ощутимого в дипломатической сфере. В конце концов герой вынужден принять два решения. Первое – семейное: он не способен предать жену ради другой. Второе – следует подписать пакт, практически жертвующий Польшей (1939 год). И Маша, оказывается, неспособна простить ни первого решения, ни, главное, второго – она полька. Вспомнив все политические обиды, начиная с царской России и заканчивая надуманной ненавистью к Польше ее современников, она делает собственный выбор.
Хотя в романе так и оставшийся безымянным герой почти поучает окружающих, говоря им непривычные и неожиданные для них вещи, которые они боятся осознать, уверенности в его словах все же нет. Может быть, как раз потому, что существует эта предначертанность. Даже в собственной его семье ситуация сформировалась не за один или два дня, она лежит в противостоянии, закладывавшемся веками. Что именно разрушило семью: влюбленность героя или убеждения его жены? И то и другое – самый простой ответ, лежащий на поверхности, но ведь решающий шаг жена героя делает вовсе не из-за ревности к женщине. Для автора ситуация внешняя – всего лишь оболочка, под которой лежат более глубинные факторы. Да, влюбился – пережила бы и простила. В крайнем случае – развелась. В самом крайнем случае – им пришлось бы жить в лживой ненависти, как живет немало семей. Но это было слишком просто, именно потому, что это внешнее проявление ситуации.
Герои автора – не люди, а убеждения. Каждый из героев – носитель того или иного взгляда на мир, и именно в их столкновениях, замаскированных под мягкие разговоры, смысл романа. Свои убеждения несет Надя, свои – Сергей, свои – Маша. Каждый из них воплощает что-то, и влюблен герой не столько в красоту Нади, сколько в молодость ее взглядов и убеждений. Но он выбирает прошлое – и оно мстит ему выстрелом. Может быть, потому что прошлым жить нельзя, и человеку следует меняться, как бы больно это ни было.
Именно поэтому роман – фантастический. Люди здесь – оболочки мнений. И конфликт заключается именно в поисках каждым из них единственно верного решения. Но такого решения не существует. И герой знает это – он то и дело упоминает о событиях будущего, которые персонажу неизвестны. Он знает о последствиях, к которым приведут его действия, как знает читатель. Однако изменить прошлое невозможно. А оно всегда будет воздействовать на будущее.
Книга очень своеобразна. Трудно сформулировать свое отношение к ней. Внешней бессюжетностью – живет человек, разговаривает с разными людьми – она оттолкнет большинство читателей. Даже заявленная в начале лирическая линия сюжета, основанная на влюбленности героя, предполагает больше семейные, чем моральные конфликты, и их отсутствие может удивить неподготовленного читателя. Это не биография и не эпизод из нее, это не роман о семье, ее становлении или распаде, это не политическая история (хотя такие моменты есть), это не… В общем, это много что «не». А что же в книге есть, кроме размышлений? Даже конфликты очень мягки и не разрешаются – герой прав априори, – если, конечно, не считать конфликта основного.
Наверное, главная сложность как раз в том, что это книга-дневник. Заметки автора, которыми он хочет поделиться, оформив их в полубиографической подаче. Это необычное решение, своего читателя найти ему нелегко. Невозможно до конца понять роман, не перечитав его несколько раз. Он заключает в себе поистине сложное чтение, рассчитанное на неглупого читателя. Можно сказать, книга представляет собой эксперимент, предназначенный для аудитории интеллектуалов.
Книга мудрая и… усталая. С ней можно даже не соглашаться, но мнение автора начинаешь уважать практически на автомате – настолько спокойно и весомо выглядит его альтер-эго. Наверное, именно в этом и заключается главное достоинство романа: способность заставить взглянуть на чужое мнение не как на повод для конфликта, а как на повод для размышления о «своей» и «чужой» правде. Маша не пыталась понять правду мужа, что привело к печальному итогу. Но ведь и герой со всей мудростью, со всем пониманием, так и не осознал, насколько важна для жены ее правда, считая, что он выбрал жену – и этим автоматом заставляет ее все понять и принять. Может быть, кроме понимания, необходимо еще и взаимопонимание? Ведь как раз его герои и не смогли найти.
Герой сделал выбор. Он убежден в одном: цепляясь за прошлое, мы убиваем себя. Стоит меняться, как бы больно это ни было, и искать ответы в будущем. Об этом и есть странный роман-размышление «На мохнатой спине». Спине вечности.
Осталось сделать выбор и читателю.
Рецензия на книги Варвары Еналь из цикла «Живые»:
1. Мы можем жить среди людей
2. Мы остаемся свободными
Еналь В. Живые. Мы можем жить среди людей / В. Еналь – М.: Росмэн, 2015.– 416 с.
Еналь В. Живые. Мы остаемся свободными / В. Еналь – М.: Росмэн, 2015.– 544 с.
Научная фантастика – жанр крайне многогранный. Не в последнюю очередь потому, что под маской фантастического допущения писатель может задуматься о человеке и его месте в мире и обществе. Недаром в формулировке С. Снегова научная фантастика – это «выдуманное, но правдивое зеркало человеческой сущности». Правда, в последнее время большинство так увлеклось самими фантдопущениями, что уже не задумывается о том, что это допущение должно что-то значить и к чему-то приводить героев и читателя.
Особенно это заметно в литературе для подростков. Если там не преобладает магия, то правит «экшен». Иногда авторы пытаются заявить что-то вроде осмысления места человека, но обычно все это скатывается в стандартную победу «хорошей» фракции над плохой. А настоящая НФ появляется редко, и еще реже появляется НФ удачная.
В основе действительно удачной НФ лежит не просто фантастическое допущение, а общество и человеческая сущность. Писателей интересуют последствия фантдопущения, его воздействия на мир, а сильнее всего такие воздействия сказываются именно на человеке и создаваемом им обществе.
Книга, точнее две книги из, возможно, трех (четырех?) Варвары Еналь, цикл «Живые», написана для подростков, но ее неплохо бы прочесть и иному взрослому. Потому что это почти классическая НФ, пусть и в современной обработке.
Итак, фантастическое допущение: космическая станция МОАГ, практически автономный город, населенный исключительно детьми до пятнадцати лет и роботами. Нет, все знают, есть еще один уровень станции, где работают взрослые, но детям нет туда допуска. Зато стоит отпраздновать школьный выпуск – и ты присоединишься к тем, кто работает на благо человечества, не тратя времени даже на минутные свидания с детьми. Только вот некоторые подростки почему-то сбегают от счастливой участи служить станции и человечеству. Они предпочитают жить в заброшенных уровнях, куда нет хода роботам, и вынуждены голодать и воровать продукты.
Классическая вроде бы для современных подростков система противостояния «государства» – станции – и отдельных «избранных». А уж с учетом того, что на известных беглецам уровнях нет ни одного взрослого человека, только роботы, в том числе способные напасть, искушенный читатель и вовсе может придумать что угодно, в меру своих знаний и предпочтений.
Перед ним предстают Таис, воровка, добывающая продукты, и правильно-безупречная Эмма, готовая вот-вот перейти в мир взрослых. Симпатии подростка изначально отданы «плохой» Таис – она понятнее и ближе «стукачки» и зануды Эммы. Но Таис с друзьями вынуждены спасти зловредную врагиню, и вместо идеального мира взрослых Эмма оказывается в пугающем и до противного неуютном мире беглецов. Выход у нее один: раскрыть тайну станции и доказать, что прячущиеся ребята ошибаются в своих знаниях.
При этом удача автора не столько приключения на станции – хотя и они способны заставить сопереживать героям. Главное – сами герои. Постигая секреты станции, они вынуждены меняться и в чем-то взрослеть, зачастую принимая совсем не детские решения. А еще – поднимая извечные вопросы.
Душа. Любовь. Семья. Ответственность. Что отличает человека от робота, делая его – человеком? И, главное, что отличает человека от безумных, вечно голодных тварей, которые оказались на станции МОАГ?
Характеры мальчиков более статичны и типичны – автор сделала их изначально «правильными». А вот главным героиням приходится нелегко: им приходится едва не полностью пересмотреть все жизненные принципы.
«Закон – ложь. Главное – ты сам», – живет Таис.
«Закон превыше всего. Всегда поступай по Закону», – живет Эмма.
А правда, как всегда, лежит где-то посередине. Оказывается, нельзя отречься от Закона станции, если хочешь остаться человеком. И иногда нельзя соблюдать Закон, если хочешь человеком остаться. А как ее найти, эту середину, если тебе всего пятнадцать, и вас всего четверо, а за спиной – дети, которым угрожает смерть? И при этом нужно уцелеть, не став ни кровожадной тварью, ни ее добычей.
Непростая задача для любого человека, избалованного безмятежной и беспроблемной жизнью. Роботы смогли дать детям все, но не научили главному: человечности. Этому героям приходится учиться самим, ведь, выясняют герои, научить быть человеком может только семья.
И потому во второй книге дети станции МОАГ пытаются «выйти к людям». На станции немало детей, а четверо главных героев в себе-то не уверены, где им воспитывать малышню. Мало того, Эмму удерживают от превращения в чудовище только таблетки, а их запас не бесконечен.
Таис проще. Ее, Федора и Кольку спасает нечто, дающее природный иммунитет – простая человеческая любовь. Это и есть единственный верный антидот. Но любви нельзя научиться, а Эмма умеет только зубрить.
Люди разные, напоминает автор. Кому-то хватает искусственного тепла, скажем, роботов, кто-то – влюбляется без раздумий раз и навсегда, кто-то и вовсе не нуждается в «глупых чувствах». Только как быть, когда фантастическое допущение мира делает любовь единственным средством от превращения в безумное, вечно голодное чудовище? А люди на Земле, куда удается добраться Федору и Таис, давно «прочипованы» роботами и тоже, как оказалось, не слишком-то разбираются в чувствах. Правда, и среди роботов оказываются человечные – это те, кто рос в любви семьи, словно настоящий человек.
Кто же настоящий враг? Неведомая болезнь, твари со станции, роботы, уже почти превратившие людей в стадо? Пока ответа нет – ведь написано лишь две книги и готовится третья.
Единственный серьезный недостаток серии – инопланетяне. Как-то очень уж они не к месту. То ли автор решила, что НФ без инопланетян не НФ, то ли не могла придумать иного выхода из почти безнадежной ситуации, но выглядят они во второй книге неуместно. Этакий «рояль из космоса». Возможно, они найдут объяснение и применение в третьей книге, но пока они смотрятся лишними. Просто там, где идет речь о человечности, инопланетяне не нужны. Хотя, если автору удастся обосновать их появление в сюжете и найти некий еще один эквивалент человечности, иной и чуждый нам, это будет удачей. Получится ли у автора? Надеюсь, что да, ведь пока потенциал книги значительно больше этой неудачи.
А главная заслуга «Живых» – что она не поучает, а просто «думает». Герои вынуждены решать проблему за проблемой – во вполне «экшеновом» антураже, не дающем заскучать, и вместе с героями читатель размышляет и приходит к выводу.
Семья. Любовь. Ответственность. Что все это? Нужно ли оно? И как быть, если вместо родительского тепла – машинный Закон, вместо любви – пустота, а вместо ответственности – безалаберность? Как из ничего создать… Человека? Да и что такое – человек?
Подросткам нужно задумываться на такие темы. Только так они вырастают людьми, а не просто членами общества. И именно в этом, в способности заставить думать, главная задача фантастического допущение. И в этом главная сила НФ.
Варваре Еналь удалось создать книгу, где приключения – не просто развлечение скучающего читателя, а процесс, заставляющий заново осознавать очевидные, но постоянно отвергаемые из-за «банальности» вещи. В этом ее огромная заслуга. Стоит лишь пожелать ей сохранить это мастерство и в следующей книге или книгах. Ждем третьей части и надеемся, что она не будет уступать первым, а инопланетяне окажутся не украшением сюжета, а еще одним поводом подумать и вспомнить о себе нечто важное.