Народ, или Когда-то мы были дельфинами

Глава 11. Преступления и наказания

Эхо пистолетного выстрела раскатилось по склонам горы. У Дафны в голове оно отдалось еще громче. Атаба повалился навзничь, как подрубленное дерево.

Дафна сообразила: «Только Пилу и Мило понимают, что произошло. Все остальные в жизни не видели огнестрельного оружия. Просто раздался грохот, и старик упал. Может быть, мне еще удастся предотвратить бойню». Мау, склонившийся над телом Атабы, уже вставал на ноги. Дафна лихорадочно замахала ему, чтобы не поднимался.

И тут Фокслип покончил жизнь самоубийством. Правда, сам он этого еще не знал, но все уже было решено.

Он выхватил второй пистолет и рявкнул:

– Скажи черномазым, чтоб не двигались. Первый, кто шевельнется, – покойник. А ну скажи им!

Она вышла вперед, подняв руки.

– Я знаю этих людей! Это Фокслип и Поулгрейв! Они были в экипаже «Милой Джуди». Они убивают людей! Они застрелили мистера Уэйнсли и мистера Пламмера! И смеялись! Они… Пилу, объясни, что такое пистолет!

– Это плохие люди! – сказал Мило.

– Да! Плохие! И у них есть еще пистолеты. Видите? Вон, за поясом!

– Ты про делатели искр? – спросил Мау, все так же сидевший на корточках. Мышцы напряглись, готовые к прыжку.

«Боже мой, – подумала Дафна, – как сейчас некстати его хорошая память».

– Сейчас некогда объяснять. Направив эту штуку на человека, можно его убить вернее всякого копья. А эти люди в самом деле могут убить, понимаешь? Но меня они, скорее всего, не убьют. Я слишком дорого стою. Держись подальше. Это внутренние дела брючников!

– Но ты направляла делатель искр на меня…

–Некогда объяснять! – прошипела Дафна.

– Что-то вы разговорились, барышня, – сказал Фокслип. Поулгрейв, стоящий за спиной у Дафны, захихикал. Дуло пистолета уперлось ей в позвоночник.

– Я как-то видел, как одного чувака застрелили в позвоночник, мисс, – шепнул Поулгрейв. – И пуля там застряла, ей-крест. Странное дело, этот чувак заплясал, прям как чокнутый, ноги вскидывает, как псих, и орет. Свалился не раньше, чем минут через десять. Чего только на свете не бывает.

– Закрой дупло! – сказал Фокслип, нервно осматривая поляну; большинство островитян растворились в кустах, но у оставшихся былне слишком довольный вид. – И чего этот старый дурак напросился на пулю? Теперь черномазые на нас обозлились!

– Они с виду не ахти какие воины, – ответил Поулгрейв. – Авось продержимся, пока наши подойдут…

– Заткнись, я сказал!

Дафна подумала: «Они не знают, что делать. Глупые, напуганные люди. Беда только в том, что у этих глупых, напуганных людейесть пистолеты. И еще к ним должно прийти подкрепление. Мау говорил, что Имо сотворил нас умными. Я умнее дурака с пистолетом? Думаю, что да».

– Джентльмены, – произнесла она, – почему бы нам не договориться как цивилизованным людям?

– Смеяться изволите, ваше величество? – спросил Фокслип.

– Отвезите меня в Порт-Мерсию, и мой отец дарует вам прощение и даст золота. Лучшего вам никто не предложит. Посмотрите с точки зрения математики. Да, у вас есть пистолеты, но сколько времени вы сможете обходиться без сна? Дикарей, – она с трудом выдавила из себя это слово, – намного больше, чем вас. Даже если один из вас все время будет начеку, он сможет выстрелить два раза, а потом ему перережут горло. Конечно, возможно, что они и не с горла начнут – ведь они, как вы справедливо указали, дикари и вовсе не так цивилизованны, как вы. У вас должна быть лодка. Вряд ли вы планировали остаться тут надолго.

– Но ты у нас в заложниках, – ответил Поулгрейв.

– Мы еще можем поменяться ролями. Стоит мне закричать… Зря вы застрелили жреца.

– Старик был жрецом? – явно испугался Поулгрейв. – Убить духовное лицо – плохая примета!

– Языческие не считаются, – сказал Фокслип, – а если кому тут и не повезло, так это ему, а?

– Но у них есть заклинания; они могут уменьшить человеку голову…

– Похоже, они тебе мозги уменьшили, – сказал Фокслип. – Не будь идиотом! А вы, принцесса, пойдете с нами.

«Принцесса», – подумала она. У мятежников была отвратительная манера все время называть ее какими-то слащавыми кличками. Ее от омерзения бросало в дрожь. Скорее всего, они этого и добивались.

– Нет, мистер Фокслип, я не принцесса, – осторожно сказала она, – но все равно вы пойдете со мной. Не отставайте.

– Чтоб ты нас завела в ловушку?

– Солнце скоро сядет. Хотите остаться тут в темноте? – Она вытянула руку ладонью вверх и добавила: – И под дождем.

Налетел шквал, на землю упали первые капли.

– Здешние жители видят в темноте, – продолжала Дафна. – И умеют ходить бесшумно, как ветер. А ножи у них такие острые, что они могут перерезать человеку…

– Почему все так обернулось? – вопросил Поулгрейв, обращаясь к Фокслипу. – Я думал, ты умный! Ты сказал, нам достанутся лучшие трофеи. Ты сказал…

– А теперь я говорю, чтоб ты заткнулся. – Фокслип повернулся к Дафне. – Ну хорошо, миледи. Не думай, что я поверил во всю эту брехню. Как рассветет, мы уплываем с этой задрипанной скалы. Может, даже к папочке тебя отвезем. Но смотри, чтоб в конце нам перепало золотишка, а не то пожалеешь. Никаких фокусов, ясно?

– Да, барышня. У нас четыре заряженных пистолета, – сказал Поулгрейв, махнув одним из них в ее сторону. – И они остановят все, что угодно, ясно?

– Они не остановят пятого человека, мистер Поулгрейв.

Он переменился в лице, что доставило Дафне огромное удовольствие. Она обратилась к Фокслипу:

– Фокусы? Я? Нет. Я хочу домой. И я не знаю никаких фокусов.

– Поклянись жизнью своей матери, – сказал Фокслип.

– Что?

– На «Джуди» ты вечно задирала нос. Поклянись, я сказал. Тогда я тебе, может, даже поверю.

«Знает ли он о моей матери? – гадала она. Спокойные мысли словно плавали поверх озера ярости. – Капитан Робертс знал, и еще я сказала Кокчику, но даже он не стал бы судачить о таких вещах с Фокслипом и ему подобными. Да развеможно вообще требовать от человека такой клятвы!»

Фокслип зарычал. Дафна слишком долго не отвечала, и ему это не нравилось.

– Что, язык проглотила? – спросил он.

– Нет. Но это очень важная клятва. Мне надо подумать. Я обещаю, что не попытаюсь от вас сбежать, я не буду вам врать и не попытаюсь завести вас в ловушку. Достаточно?

– И клянешься в этом жизнью своей матери? – не отступал Фокслип.

–Да, клянусь.

– Очень мило с вашей стороны, – сказал Фокслип. – Правда, мистер Поулгрейв?

Но Поулгрейв смотрел на роняющий капли лес по обе стороны тропы.

– Там водятся всякие твари, – застонал он. – Они ползают и кишат!

– Я не удивлюсь, если там еще и слоны есть, и львы с тиграми, – бодро заметил Фокслип. И добавил погромче: – Но у этого пистолета жутко чувствительный курок, и если мне толькопокажется, что я слышу какой-то лишний звук, этой барышне будет очень плохо. Услышу чужие шаги – и ее можно будет нести на кладбище!

Как только Дафна и двое брючников исчезли из виду за поворотом тропы, Мау выступил вперед.

– Мы можем броситься на них. Дождь на нашей стороне, – шепнул Пилу.

– Ты ведь слыхал, что сказал тот, который повыше. Я не могу рисковать ее жизнью. Она спасла мою жизнь. Дважды.

– А я думал, тыее тоже спас.

– Да, но в первый раз, когда я спас ее жизнь, я спас и свою тоже. Понимаешь? Если бы ее не было, я бы взял самый большой камень и вошел бы в темную воду. Один человек – ничто. Два человека – народ.

Пилу сморщил лоб, напряженно думая.

– А три человека тогда что?

– Народ побольше. Давай пойдем за ними… только осторожно.

«И во второй раз она спасла меня от Локахи», – подумал он, когда они пустились в путь, бесшумно, как призраки под дождем. Он тогда проснулся, и в голове у него не было ничего, кроме серебряных рыб, и старуха ему все рассказала. Он бежал к белому городу на морском дне, а потом там оказалась Дафна. Она вытянула его наверх, обогнав Локаху. Даже на мудрую женщину это произвело впечатление.

У девочки-призрака был план, но она не могла поделиться с Мау. Оставалось только красться за ней, взяв дубинки и копья…

Нет, совершенно незачем за ней красться. Он и так знал, куда она пойдет. Он смотрел на бледнеющий в сумерках силуэт: она вела тех двоих по тропе вниз, в Женскую деревню.

«Интересно, есть здесь кто-нибудь?» – подумала Дафна. Она видела миссис Бурбур наверху, у пещеры. Все, кто мог ходить, пошли наверх. Только в дальних хижинах лежали больные. Придется соблюдать осторожность.

Она зажгла пучок сухой травы от костра, горевшего у хижины, и засветила одну из ламп, принесенных с «Джуди». Дафна делала все очень осторожно, рассчитывая каждое движение, – ей не хотелось думать о том, что она сделает потом. Нужно разделиться на две несообщающиеся половинки. Все равно у нее тряслись руки, но любая девочка имеет право на дрожь в руках, если двое мужчин наставили на нее пистолеты.

– Садитесь, пожалуйста, – сказала она. – Циновки хоть как-то лучше голой земли.

– Премного благодарен, – сказал Поулгрейв, оглядывая хижину.

У Дафны чуть не разорвалось сердце. Когда-то какая-то женщина учила этого человека хорошим манерам. А он вместо благодарности вырос вором, подхалимом и убийцей. И сейчас, когда он боится и ему не по себе, крупица настоящей вежливости выплыла из глубин, как чистый прозрачный пузырик из болотной трясины. Это не облегчало дела.

Фокслип только хрюкнул и сел, прислонившись спиной к внутренней стене хижины – скальной стенке.

– Это ловушка, а? – спросил он.

– Нет. Вы же заставили меня поклясться жизнью матери, – холодно сказала Дафна и подумала: «И это был грех. Даже если у вас нету вообще никакого бога, это грех. Некоторые вещи сами по себе грех. А я собираюсь вас убить, и это тоже смертный грех. Но с виду это не будет похоже на убийство».

– Не хотите ли пива? – спросила она.

– Пива? – повторил Фокслип. – Здесь есть настоящеепиво?

– Ну, нечто подобное. Во всяком случае, демонский напиток. Я все время готовлю свежее.

– Ты варишь пиво? Но ты же из благородных! – воскликнул Поулгрейв.

– Может быть, я варю благородное пиво, – сказала Дафна. – Порой приходится делать то, что нужно. Так дать вам пива?

– Она хочет нас отравить! – сказал Поулгрейв. – Это ловушка!

– Да, принцесса, мы выпьем пива, – согласился Фокслип, – но сначала поглядим, как ты сама будешь его пить. Мы, знаешь ли, не вчера на свет родились.

Он подмигнул ей – вышла неприятная гримаса, полная коварства, зловредная и безо всякой веселости.

– Да, барышня. Ты позаботься о нас, а мы уж позаботимся о тебе, когда дружки Кокса, людоеды, явятся на пикник! – сказал Поулгрейв.

Выходя наружу, Дафна слышала, как Фокслип шипит на Поулгрейва. Впрочем, она и так ни на минуту не поверила, что они собирались ее «спасти». Значит, Кокс нашел охотников за черепами? Интересно, кого из них следует пожалеть?

Она пошла в соседнюю хижину, где варилось пиво, сняла с полки три кокосовые скорлупы с пузырящейся жидкостью и старательно выудила плавающие на поверхности трупики мух.

«То, что я задумала,не убийство, – сказала она себе. – Убийство – грех. Это не будет убийством».

Фокслип, конечно, сначала заставит ее тоже выпить пива, чтобы убедиться, что оно не отравлено. А ведь до сих пор она никогда много не пила – только по чуть-чуть, когда экспериментировала с новыми рецептами.

Бабушка говорила, что одна капля демонского питья лишает человека разума. Человек опускается, пренебрегает родительским долгом, разрушает свою семью и многое другое. Но ведь это пиво делала сама Дафна. Это не фабричное пиво, в которое могли насовать что угодно. Это пиво сделано из хорошего, качественного… яда.

Дафна вернулась, балансируя тремя широкими, мелкими глиняными чашками, и поставила их на пол между циновками.

– Так, вижу, у тебя отличные кокосы, – сказал Фокслип свойственным ему отвратительным, недружелюбным «дружелюбным» тоном. – Но вот чего, барышня. Ну-ка перемешай пиво, чтоб мы пили одно и то же, слышишь?

Дафна пожала плечами и повиновалась под пристальными взглядами мужчин.

– Похоже на лошадиную мочу, – заметил Поулгрейв.

– Ну, лошадиная моча – это не так уж плохо, – сказал Фокслип.

Он взял стоявшую перед ним чашу, посмотрел на чашу, стоявшую перед Дафной, поколебался, а потом неприятно ухмыльнулся.

– Надо полагать, у тебя хватило ума не отравить свою чашку, думая, что мы их поменяем, – сказал он. – Ну-ка, пей, принцесса!

– Да, за папу, за маму! – подхватил Поулгрейв. Опять словно крохотная стрела пронзила сердце Дафны. Так всегда говорила мама, уговаривая ее не оставлять брокколи на тарелке. Вспоминать было больно.

– Пиво одно и то же во всех трех чашах. Вы же заставили меня поклясться.

– Я сказал –пей!

Дафна плюнула в свою чашку и запела пивную песню – островной вариант, а не свой собственный. Она подозревала, что песня про барашка сейчас будет неуместна.

И вот она запела песню о четырех братьях, и поскольку бо́льшая часть ее мыслей была занята этой песней, меньшая часть услужливо подсказала: воздух – это планета Юпитер, а наука утверждает, что эта планета состоит из газов. Какое удивительное совпадение! Дафна запнулась и не сразу собралась с мыслями, чтобы продолжить: в каком-то закоулке мозга сидело беспокойство из-за того, что она собиралась сделать.

Когда она закончила, воцарилось потрясенное молчание. Наконец Фокслип произнес:

– Это еще что за чертовщина? Тыхаркнула в свое пиво!

Дафна поднесла чашку ко рту и отхлебнула. Ореховый привкус был чуть сильнее обычного. Дафна подождала, пока пиво, пузырясь, стечет в желудок, и увидела, что мятежники по-прежнему пялятся на нее.

– Нужно плюнуть в пиво и спеть пивную песню, – она рыгнула и прикрыла рот ладонью. – Прошу прощения. Я могу вас научить. Или просто подпевайте. Пожалуйста, очень вас прошу. Это древний обычай…

– Я не буду петь всякое языческое мумбо-юмбо! – отрезал Фокслип.

Он схватил чашку и сделал большой глоток – Дафна изо всех сил старалась не закричать.

Поулгрейв не прикоснулся к пиву. Он все еще не верит! Он переводил взгляд подозрительных блестящих глазок с товарища по мятежу на Дафну и обратно.

Фокслип поставил чашу и рыгнул.

– Давненько я не…

Тишина взорвалась. Поулгрейв потянулся к пистолетам, но Дафна уже слетела с места. Чашка с хрустом ударила его по носу. Поулгрейв завизжал и упал на спину, а Дафна схватила с пола его пистолеты. Она старалась одновременно думать и не думать. Не думать о человеке, которого только что убила. (Это была казнь!)

Думать о человеке, которого, может быть, придется убить. (Но я же не могу доказать, чтоон убийца! Ведь не он убил Атабу!)

Она возилась с пистолетом, а Поулгрейв, плюясь кровью, пытался встать. Пистолет оказался тяжелее, чем думала Дафна, и неуклюжие пальцы не слушались. Она проглотила ругательство, вспомнив о специальном бочонке для ругани, установленном на «Милой Джуди».

Наконец ей удалось оттянуть курок, совсем как учил капитан Робертс. Раздался двойной щелчок. Кокчик называл это «двухфунтовым звуком». Когда она спросила почему, он объяснил: «Потому, что если человек услышит такое в темноте, он тут же теряет два фунта… весу!»

Поулгрейв, во всяком случае, сразу притих.

– Явыстрелю, – соврала она. – Не двигайтесь. Хорошо. Теперь слушайте меня. Я хочу, чтобы вы убрались отсюда. Вы здесь никого не убивали. Убирайтесь. Прямо сейчас. Если я увижу вас тут еще раз, я… в общем, вы об этом пожалеете. Я вас отпускаю, потому что у вас была мать. Кто-то по-настоящему любил вас, кто-то старался научить вас хорошим манерам. Впрочем, вам все равно не понять. А ну вставайте и вон отсюда! Выходите из хижины и бегите, чем дальше – тем лучше! Быстро!

Скрючившись и пытаясь так бежать, прикрывая рукой сломанный нос, истекая соплями и кровью и, уж конечно, не оглядываясь, Поулгрейв умчался в зарево заката, словно краб, что пытается, спасая свою жизнь, скрыться в полосе прибоя.

Дафна села, по-прежнему держа перед собой пистолет и ожидая, пока хижина перестанет вращаться.

Она посмотрела на молчаливого Фокслипа, который так и не пошевелился.

– Зачем ты был такой… дурак? – спросила она, потыкав его пистолетом. – Зачем убил старика, который грозил тебе палкой? Ты стреляешь в людей, не раздумывая, и сам же называешьих дикарями! Почему ты такой дурак, что счел меня дурой? Почему не стал меня слушать? Я же тебе сказала, что мы поем пивную песню. Неужели трудно было бы просто подпеть? Но нет, ты считал себя умнее, потому что они дикари! А теперь лежишь мертвый, с дурацкой улыбочкой на глупом лице. Ты мог остаться в живых, но ты ведь меня не послушал. Ну что ж, мистер идиот, теперь у вас куча времени, так что слушайте! Дело в том, что пиво готовится из очень ядовитого растения. Этот яд парализует все тело сразу. Но, видите ли, в человеческой слюне есть особые вещества, и если плюнуть в пиво, а затем спеть пивную песню, оно превращается в безобидный напиток с ореховым привкусом, и, кстати, все говорят, что я здорово улучшила его вкус. Чтобы пиво стало неядовитым, нужно меньше пяти минут, ровно столько, сколько требуется, чтобы спеть официальную пивную песню. А можно просто повторить: «Ты скажи, барашек наш» шестнадцать раз. Потому что, понимаешь, дело не в песне, а в сроке ожидания. Я это сама установила с помощью научных экспериме… ик, – она рыгнула, – прошу прощения. Я хотела сказать «экспериментов».

Она прервала монолог, чтобы вытошнить пиво, а заодно, судя по ощущениям, и все, что она съела за последний год.

– А ведь вечер мог быть таким прекрасным, – сказала она. – Ты знаешь, что собой представляет этот остров? Хотя бы догадываешься? Конечно, нет, потому что ты дурак! И покойник! А я – убийца!

Она разразилась слезами, большущими, безудержными, и принялась спорить сама с собой.

«Но послушай, они же мятежники! Если бы их судили, их бы приговорили к вешанию!»

(Не к вешанию, а к повешению. Но для этого и нужны суды – чтобы одни люди не убивали других только потому, что те, по их мнению, заслуживают смерти. В суде есть судья и присяжные, и если обвиняемого находят виновным, его вешает палач, аккуратно и в соответствии с процедурой. Палач сначала преспокойно позавтракает и, может быть, прочитает молитву. Он будет вешать приговоренных спокойно, без гнева, потому что в этот момент он представляет собой закон. Так это устроено.)

«Но всевидели, как он застрелил Атабу!»

(Верно. Значит,все и должны были решить, что с ним делать.)

«Как они могли решить? Они ведь не знали того, что знаю я! А ты знаешь, что это за люди! У них было четыре пистолета! Если бы я не убрала их с дороги, они бы перестреляли других людей! Они говорили о захвате острова!»

(Да. Но все равно то, что ты сделала, было убийством.)

«А что же тогда палач? Он тоже убийца?»

(Нет, потому что так провозгласило большинство людей. Для этого и существует зал суда. Там вершится закон.)

«И тогда все становится правильно? А разве Бог не сказал «не убий»?»

(Да. Но потом все сильно запуталось.)

В дверном проеме что-то зашевелилось, и рука Дафны подняла пистолет. Затем мозг велел руке опустить его.

– Хорошо, – сказал Мау. – Я не хочу, чтобы в меня стреляли второй раз. Помнишь?

Слезы потекли снова.

– Прости меня. Я тогда думала, что ты… что ты дикарь, – кое-как выговорила Дафна.

– Что такое дикарь?

Она показала пистолетом на Фокслипа.

– Что-то вроде него.

– Он умер.

– Мне очень жаль. Он непременно хотел выпить свое пиво.

– Мы видели другого, он бежал к нижнему лесу. Он был в крови и хрюкал, как больная свинья.

– Потому что он не захотел пить пиво! – провыла Дафна. – Прости меня… я привела сюда Локаху…

Мау сверкнул глазами.

– Нет, это они его привели, а ты отослала его прочь с полным желудком, – сказал он.

– Приплывут другие! Они говорили об этом, – выдавила из себя Дафна.

Мау ничего не сказал, только обнял ее за плечи.

– Я хочу, чтобы завтра устроили суд, – сказала она.

– Что такое суд? – спросил Мау.

Он подождал ответа, но не услышал ничего, кроме храпа. Он посидел с ней, наблюдая, как темнеет небо на востоке. Потом осторожно уложил Дафну на циновку, взвалил на плечо коченеющий труп Фокслипа и отправился на пляж. Безымянная Женщина смотрела, как он погрузил тело в каноэ и выгреб в открытый океан. В океане Фокслип отправился за борт с куском коралла, привязанным к ногам. Пусть его сожрет какая-нибудь тварь, достаточно голодная, чтобы жрать падаль.

Безымянная Женщина смотрела, как он вернулся и поднялся обратно на гору, где Мило и Кале бодрствовали над телом Атабы, чтобы он не стал призраком.

Утром они вместе с Мау пошли на пляж, где к ним присоединились Безымянная Женщина и еще несколько человек. Солнце уже всходило, и Мау не удивился, что рядом скользит серая тень. Один раз Мило прошел через нее насквозь и не заметил.

«Еще две смерти, краб-отшельник», – сказал Локаха.

«Ты доволен? – разозлился Мау. – Тогда отправь этого жреца в совершенный мир».

«Как ты можешь просить об этом, крабик-отшельник, не верящий в богов?»

«Потому чтоон верил. И ему было не все равно. А его боги даже на это оказались неспособны».

«Мау, я не вступаю в торги, даже когда люди просят не за себя».

– Я, по крайней мере, пытаюсь! – крикнул Мау.

Все уставились на него.

Тень развеялась.

На краю рифа, над темным течением, Мау привязал к старику обломки коралла и стал смотреть, как тот опускается в глубину, недосягаемую для акул.

– Он был хорошим человеком! – заорал Мау в небо. – Он заслуживал богов получше!

В нижнем лесу, среди зловонных испарений кто-то трясся.

Артур Септимус Поулгрейв, а для друзей, если бы они у него были, – Септик, провел эту ночь очень плохо. Он знал, что умирает. Просто знал. Ему было очень плохо. За последний темный, словно залитый супом, час каждая тварь в этих джунглях постаралась его укусить, клюнуть или ужалить. Здесь были пауки – ужасные, огромные, ожидающие на каждой тропе на уровне носа, и насекомые, все до одного вооруженные, судя по ощущениям, раскаленными докрасна иглами. Одни твари кусали за уши, другие старались забраться в штаны. Третьи топтали его ногами. Посреди ночи что-то ужасное прыгнуло с дерева ему на голову и попыталось открутить ее от плеч. Как только станет посветлее, он рискнет, рванет к лодке и уберется с острова. «В общем и целом, – думал он, вытаскивая из уха какую-то тварь с чрезмерно большим количеством ног, – хуже не бывает».

На дереве прямо над ним что-то зашелестело; он поднял голову как раз в тот момент, когда упитанная птица-дедушка решила хорошенько проблеваться перед завтраком, и понял, что ошибался.

Тем же утром Дафна подошла к Пилу с судовым журналом с «Милой Джуди» и сказала:

– Я хочу справедливого суда.

– Это хорошо, – ответил Пилу. – Мы идем смотреть на новую пещеру. Ты пойдешь с нами?

Большая часть островитян столпились вокруг него: вести о найденных богах разошлись быстро.

– Ты не знаешь, что такое суд, да?

– Э… нет, – ответил Пилу.

– Это когда решают, поступил ли человек плохо и нужно ли его наказать.

– Ну вот ты и наказала этого брючника, – радостно ответил Пилу. – Он убил Атабу. Он был пират!

– Да, но… вопрос в том, имела ли я право это делать? У меня не было власти, чтобы его убивать.

За плечом Пилу воздвиглась фигура его брата. Мило склонился и что-то шепнул Пилу на ухо.

– А, да, – сказал Пилу. – Мой брат напомнил мне про тот раз, когда мы были в Порт-Мерсии и одного моряка поймали на воровстве. Его привязали к мачте и били кожаными штуками. Ты об этом? Кожу мы найдем.

Дафна вздрогнула.

– Э… нет, спасибо. Но… э-э-э… разве на островах не бывает преступлений?

Пилу понадобилось некоторое время, чтобы понять, о чем она говорит.

– А, я понял. Ты хочешь, чтобы мы тебе сказали, что ты поступила не плохо. Правильно?

– Девочка-призрак говорит, что на все должны быть правила и причины, – сказал Мау за спиной Дафны. Она даже не знала, что он здесь.

– Да, но вы не должны говорить, что я поступила правильно, только потому, что я вам нравлюсь, – добавила Дафна.

– Ну,он нам точно не нравился, – ответил Пилу. – Он убил Атабу!

– Кажется, я понимаю, чего она хочет, – сказал Мау. – Давайте попробуем. Это будет… интересно.

И состоялось первое судебное заседание Народа. Судью и присяжных не выбирали: все островитяне сели в круг, включая детей. Мау тоже сел в круг. Здесь не было более и менее важных людей… и Мау сидел в кругу, как любой другой островитянин.

Каждый должен сам принять решение… а Мау сидел в одном кругу со всеми. Не очень высокий, даже без татуировок, он не выкрикивал приказов… но каким-то образомприсутствовал в большей степени, чем все остальные. И еще у него была капитанская шляпа. Он был капитан.

Дафна слышала, как порой новоприбывшие говорили о Мау. Они использовали что-то вроде кода: «бедный мальчик», говорили они, и «как ему тяжело пришлось», и где-то в этих словах прятался невысказанный, но недвусмысленный намек на то, что Мау слишком молод, чтоб быть вождем. Обычно в этот момент появлялись Мило или Кале, словно тень набегала на солнце при затмении, и разговор переходил на рыбную ловлю или детей. И каждый день Мау становился чуть старше и по-прежнему оставался вождем.

В суде председательствовал Пилу. Он был в своей стихии. Но нуждался в помощниках.

– Нам нужен обвинитель, – объяснила Дафна. – Это человек, который считает, что я поступила неправильно. И защитник, который будет говорить, что я поступила правильно.

– Тогда я буду защитником, – радостно сказал Пилу.

– А обвинитель? – спросила Дафна.

– Ты.

– Я? Нет, я уже делаю что-то другое!

– Но все знают, что этот человек убил Атабу. Мы видели! – сказал Пилу.

– Слушай, а что, на острове вообще не бывает убийств?

– Иногда бывает, что кто-нибудь перебрал пива или драка из-за женщин, всякое такое. Весьма прискорбно. Есть история, очень старая, про двух братьев, которые подрались. Один убил другого, но в битве все могло повернуться по-иному, и тогда убитым оказался бы тот брат, а не этот. Убийца бежал. Он знал, какое наказание положено за убийство, и сам наложил его на себя.

– Ужасное наказание?

– Его ожидало изгнание с острова, он должен был покинуть свой народ, свою семью. Ему не суждено было больше ходить по стопам своих предков, не суждено было спеть погребальное песнопение отцу, слушать песни своего детства, обонять аромат вод своей родины. Он построил каноэ и уплыл в новые моря, далеко, туда, где солнце обжигает людей, раскрашивая их в разные цвета, а деревья каждый год умирают на полгода. Он прожил много жизней, много повидал, но в один прекрасный день нашел место, лучше которого быть не могло, потому что это был остров его детства, и он шагнул на берег и умер счастливым, потому что вернулся домой. Тогда Имо превратил этих братьев в звезды и поместил в небе, чтобы мы помнили о брате, который уплыл так далеко, что, в конце концов, вернулся.

«Боже мой, – подумала Дафна, представляя себе умирающего брата, – это так печально. Но у этой истории есть еще один смысл. Она – о человеке, который уплыл так далеко, что вернулся обратно… О, ядолжна еще раз пойти в ту пещеру!»

– Но девочка-призрак и так уже изгнана, – заметил Мау. – Волна изгнала ее на наш остров.

Спор разгорелся с новой силой.

Через полчаса он нисколько не приблизился к цели. Все население острова сидело вокруг Дафны, пытаясь ей помочь и понять, что произошло, по ходу судебного заседания.

– Ты говоришь, что это были плохие брючники, – сказал Мау.

– Да, хуже не бывает, – ответила Дафна. – Убийцы и мучители. Ты говоришь, что ходишь по стопам Локахи, а они ходили в его набедренной повязке, когда он не мылся много недель.

Все засмеялись. Наверное, она что-то неправильно сказала.

– А как же они ходили в его набедренной повязке? – спросил Пилу. Все опять засмеялись, но, к его разочарованию, не так громко.

– Это неправильный вопрос, – вмешался Мау. Смех прекратился. Мау продолжал: – Ты говоришь, что сказала им про пивную песню, но они тебя не послушали. Ты ведь не виновата, если человек – дурак.

– Да, но, понимаешь, я расставила им ловушку, – сказала Дафна. – Я знала, что они меня не послушают!

– Почему они не должны были послушать?

– Потому что…

Она заколебалась, но другого пути не было.

– Пожалуй, я лучше расскажу все полностью, – сказала она. – Я хочу рассказать вам все. Чтобы вы узнали, что случилось на «Милой Джуди». Узнали про дельфинов, про бабочку, про человека в каноэ.

Сидящие в кругу слушали, открыв рот, а Дафна рассказывала им о том, что видела сама, что рассказал ей Кокчик и что записал в судовом журнале бедный капитан Робертс. Она рассказала про первого помощника Кокса, про мятеж и про человека в каноэ…

…Он был смуглый и, как миссис Бурбур, словно скроен из старой дубленой кожи. «Милая Джуди» нагнала его в море среди островов – он очень старательно работал веслами в маленьком каноэ, направляясь куда-то к горизонту.

Если верить первому помощнику Коксу, старик показал ему грубый жест. Фокслип и Поулгрейв поддержали эту версию. Но капитан побеседовал с каждым из них в отдельности и отметил в судовом журнале, что ни один из них не смог в точности описать упомянутый жест.

Кокс выстрелил в этого человека и попал. Фокслип тоже выстрелил. Дафна помнила, как он смеялся. Поулгрейв выстрелил последним, как и следовало ожидать. Он был из тех негодяев, которые способны пнуть ногой труп, потому что мертвецы не дают сдачи. Поулгрейв непрестанно хихикал, а когда Дафна выходила на палубу, не сводил с нее глаз. Но он был, по-видимому, умнее Фокслипа. Что, впрочем, было нетрудно. Фокслип умом не превосходил среднего омара – от этого ракообразного его отличали только жестокость и манера вечно хорохориться. Парочка все время таскалась за Коксом. Трудно было понять, зачем, если не знать, что на свете бывают рыбы, которые таскаются за акулами – плавают вдоль бока акулы или даже у нее в пасти. Там они защищены от других рыб, там их не съедят. Никто не знает, что с этого имеет акула: то ли не замечает их, то ли приберегает на случай, если захочется тайно перекусить среди ночи.

Конечно, Кокса нельзя сравнивать с акулой. Он гораздо хуже. Акулы – просто машины-пожиратели. У них нет выбора. А у Кокса, первого помощника капитана, выбор был. Этот выбор предоставлялся ему каждый день, и каждый день Кокс выбирал быть Коксом. Странный выбор: если бы зло было болезнью, Кокс давно уже оказался бы в изоляторе на каком-нибудь негостеприимном острове. И даже там мирные пушистые кролики начали бы драться друг с другом. По правде сказать, Кокс был заразен. Всюду, куда падала его тень, ссорились старые друзья, разражались небольшие войны, молоко скисало, мучные черви бежали из сухарей, а крысы вставали в очередь, чтобы прыгнуть в море. Во всяком случае, так говорил Кокчик, но он, надо сказать, был склонен к небольшим преувеличениям.

И еще Кокс ухмылялся. Это была не мерзкая, шершавая ухмылочка Поулгрейва, при виде которой хотелось вымыть руки. Это была улыбка человека, любящего свою работу.

Он взошел на борт в Порт-Адвенте, когда пять членов экипажа не вернулись из увольнения на берег. Кок сказал Дафне, что это бывает. От капитана, который строго запрещает команде играть в карты, свистеть, пить и ругаться, люди бегут, сколько им ни плати. Ужасно видеть, сказал Кокчик, когда такой хороший человек и так ударился в религию. Ноименно потому, что Робертс был такой хороший человек и умелый капитан, многие члены экипажа ходили с ним в одно плавание за другим, несмотря на чудовищный и немыслимый запрет на ругань (моряки нашли выход: поставили бочонок с водой у шпигатов и ругались в него, когда становилось невмоготу; Дафна очень старалась, но не могла разобрать всех слов; к концу дня вода в бочонке так нагревалась, что в ней можно было мыться).

Про Кокса знали все. Первого помощника Кокса не нанимали на корабль. Он сам являлся. Даже если вы не нуждались в первом помощнике, потому что у вас уже был один, на нынешнего первого помощника вдруг нападало горячее желание вернуться во вторые помощники, о да, сэр, премного благодарен.

Бесхитростные и простодушные люди принимали за чистую монету восторженные рекомендации других капитанов, не задаваясь вопросом, почему этим капитанам так не терпится спровадить Кокса на другой корабль. Правда, Кокчик сказал, что, по его мнению, Робертс все знал насчет Кокса и горел миссионерским пылом: не каждый день выпадает случай спасти такого закоренелого, отборного грешника от геенны огненной.

Возможно, что Кокс, оказавшись на корабле, где трижды в день проводились обязательные молитвенные собрания, преисполнился пылом иного рода – черным, с язычками пламени по краям. Как говорил Кокчик, зло в одиночку не ходит.

Как ни удивительно, Кокс охотно посещал молитвенные собрания, присоединял свой голос к общему хору ивнимательно слушал. Те, кто его знал, насторожились. Нечестие было для Кокса хлебом и водой, и если неясно, что он задумал, – жди настоящей беды.

Когда Коксу нечего было делать, он стрелял в живых существ. В птиц, летучих рыб, обезьян – в кого угодно. Однажды на палубу приземлилась большая синяя бабочка, занесенная ветром с какого-то острова. Кокс попал в нее так метко, что остались только два крылышка, а потом подмигнул Дафне, словно ему удался особенно ловкий трюк. У Дафны был такой кузен, звали его Ботни – он не мог пройти мимо лягушки, чтобы ее не раздавить, мимо котенка, чтобы не пнуть его ногой, мимо паука, чтобы его не прихлопнуть. В конце концов, Дафна нечаянно сломала Ботни два пальца – придавила лошадкой-качалкой в детской, пообещала напустить ему в штаны ос, если он не исправится, и разразилась слезами, как раз когда прибежали люди. Если человек ведет свой род от древних воителей, как Дафна, это поневоле придает характеру определенную безжалостность.

К несчастью, некому было направить стопы Кокса по истинному пути и оправить его пальцы в гипс. Правда, среди команды ходили слухи, что он переменился. Он по-прежнему стрелял в кого попало, но на богослужениях всегда сидел в первом ряду и рассматривал старину Робертса как натуралист – редкого жука. Похоже, капитанзавораживал Кокса.

Что же до капитана – возможно, он хотел спасти душу Кокса от геенны огненной, но самого Кокса ненавидел и не стеснялся это показывать. Коксу это было не по душе, но застрелить капитана он не мог, слишком сильный шум поднялся бы. Поэтому, как сказал Кокчик, он, должно быть, решил побить капитана на его поле, точнее – на его воде, уничтожить изнутри.

Кокс убивал живых тварей только потому, что они были живые, но лишь ради времяпрепровождения. В отношении капитана у него были гораздо более честолюбивые планы. Кокс решил целиться в его веру.

Для начала Кокс завел привычку внимательно слушать на молитвенных собраниях и завершать каждую фразу капитана воплями «Аллилуйя!» или «Аминь!» и громкими аплодисментами. Еще он задавал невинные вопросы типа: «А чем кормили львов и тигров в ковчеге, сэр?» или «А куда девалась вся вода после потопа?». В один прекрасный день он попросил Кокчика накормить весь экипаж пятью хлебами и двумя рыбами. Капитан сказал, что эту историю нельзя понимать буквально. Кокс отдал ему честь по всей форме и спросил: «А что тогда можно понимать буквально, сэр?»

Обстановка накалялась. Капитан стал раздражителен. Те, кто давно ходил с ним, говорили, что он хороший человек и хороший капитан и что он сам на себя не похож. От раздражительности капитана страдали все. Он всюду выискивал недостатки и превращал каждый день в тяжкую повинность. Дафна старалась как можно больше времени проводить у себя в каюте.

А еще был попугай. Неизвестно, кто научил его первому ругательному слову, хотя дрожащий палец подозрения указывал на Кокса. Но к этому времени раздоры охватили всю команду. У Кокса были свои сторонники, у капитана – свои верные защитники. Начались драки. Стали пропадать разные мелкие вещи.

– Это очень плохо, – сказал Кокчик. – Если человеку приходится постоянно следить за сохранностью своих вещей, это раскалывает экипаж, как ничто другое.

Он сказал, что их ждет роковая судьба и расплата. «Скорее рок, чем расплата», – добавил он.

А на следующий день Кокс застрелил старика в каноэ. Дафна рада была бы сказать, что весь экипаж ополчился на Кокса за его поступок, и в каком-то смысле это была правда; но многих беспокоило не столько нарушение заповеди, сколько возможность, что поблизости окажутся родственники старика на быстрых каноэ, с острыми копьями и не захотят выслушивать объяснения. А некоторые даже считали, что, подумаешь, одним стариком больше – одним меньше, но Кокс и его дружки стреляли еще и в дельфинов, а это было жестоко и навлекало на корабль несчастье.

В конце концов, стороны перешли к открытым боевым действиям. Злость так кипела, что Дафне казалось: в конфликте участвуют не две стороны, а больше. Она пересидела войну у себя в каюте, на бочонке с порохом, с заряженным пистолетом в руке. Капитан приказал ей, если победят люди Кокса, выстрелить в бочонок, чтобы «спасти свою честь». Дафна, правда, не была уверена, стоит ли чего-нибудь спасенная честь, если она сыплется с неба в виде мелких клочков вперемешку со всей остальной каютой. К счастью, она так и не узнала ответа на этот вопрос, потому что капитан Робертс подавил мятеж, отцепив одну из вертлюжных пушек «Джуди» и направив ее на мятежников. Эта пушка предназначалась для стрельбы картечью по пиратам, которые пытаются взять корабль на абордаж. Пушка не годилась для стрельбы с руки, и если бы капитан выстрелил, его, скорее всего, подбросило бы в воздух, но все находящиеся по другую сторону пушки умерли бы от большого количества отверстий, несовместимых с жизнью. Кокчик рассказывал: капитан преисполнился такой ярости, что даже Кокс осознал это. Лицо капитана приняло выражение Всевышнего, разбирающегося с особенно грешным городом, и, может быть, у Кокса как раз достало здравого смысла, чтобы понять: этот человек еще злее его самого, по крайней мере, временно, и этого времени хватит, чтобы разорвать Кокса и его приспешников на кусочки. А может быть, сказал Кокчик, капитан был уже готов совершить беззаконное убийство, но понял, что Коксу хочется именно этого и что его дьявольская душа тут же отправится в ад и утащит душу капитана с собой.

Но капитан не выстрелил, сказал Кокчик. Капитан положил пушку на палубу. Выпрямился, сложил руки на груди и мрачно улыбнулся, а Кокс стоял с растерянным видом, и тут все члены экипажа, верные капитану, направили на Кокса пистолеты. Мятеж выдохся. Кокса и его дружков загнали в корабельную шлюпку с провиантом, водой и компасом. И тут, конечно, встал вопрос об оружии. У мятежников еще оставались дружки среди команды; они заявили, что бросать людей в этих неверных водах без оружия – все равно что приговорить их к смерти. В конце концов, им оставили оружие на небольшом островке в миле от места мятежа, хотя капитан Робертс и заявил, что у любого пиратского корабля или работорговца, стоит ему наткнуться на Кокса, очень скоро будет новый капитан. Робертс велел зарядить вертлюжные пушки и держать их наготове день и ночь и сказал, что если шлюпку мятежников еще хоть раз увидят с корабля, в нее будут стрелять.

Шлюпку спустили на воду, и она отчалила. Экипаж шлюпки был мрачен и молчалив, кроме Поулгрейва и Фокслипа, которые насмехались и плевались. Кокчик сказал, это потому, что они слишком глупы и не понимают: они направляются в бурные воды, а командует ими безумец и убийца.

«Джуди» так и не оправилась от мятежа, но продолжала идти прежним курсом. Люди были молчаливы и, когда не стояли на вахте, держались обособленно. «Джуди» была несчастна. Пять человек дезертировали еще в Порт-Генри, а за вычетом еще и мятежников команде просто не хватило людей, когда пришла волна.

Все это Дафна рассказала островитянам. Она старалась быть предельно правдивой и там, где полагалась на рассказы Кокчика, с его склонностью к преувеличениям, обязательно упоминала об этом. Она жалела, что у нее нет таланта Пилу; он, споткнувшись о камень, мог подать это как захватывающее приключение.

Когда она умолкла, воцарилась тишина. Бо́льшая часть собравшихся повернулась к Пилу. Дафна старалась рассказывать на чужом языке, как могла, но все же многие смотрели на нее непонимающе.

Пилу повторил всю ее историю с начала и до конца, но в лицах. Она видела капитана Робертса, грузного и помпезного; тот, кто ходил бочком, несомненно, был Поулгрейв, а тот, кто ревел и топал, – Кокс. Они все время кричали друг на друга, пальцы Пилу щелкали, как пистолеты, и вся история словно развернулась в воздухе перед глазами зрителей.

Щепотку безумного реализма добавил попугай. Он бешено плясал на верхушке кокосовой пальмы и вставлял в рассказ выкрики типа: «А как насчет Дарвина? Ва-а-ак!»

Перевод Пилу кое-как поспевал за рассказом Дафны, но когда дело дошло до убийства старика, понадобились дополнительные разъяснения.

– Он убил человека в каноэ, потому что тот не был брючником?

Дафна была к этому готова.

– Нет. Человек, которого я убила… тот, кто умер, мог бы это сделать, но, я думаю, Кокс убил старика просто потому, что не нашел другой мишени.

– Э… я не очень хорошо понимаю по-английски… – начал Пилу.

– Мне очень жаль, но ты понял меня правильно.

– Он убивает для Локахи и тем самым добавляет себе славы, как охотники за черепами?

– Нет. Просто потому, что ему так хочется.

Судя по взгляду Пилу, он понял, что это будет очень тяжело объяснить. Так и вышло. По-видимому, слушатели решили, что в этих словах нет никакого смысла.

Он упорно продолжал, перевел еще несколько фраз и снова обратился к Дафне:

– Дельфины? Не может быть. Ни один моряк не убьет дельфина. Ты, должно быть, ошиблась.

– Нет. Он действительно убивал дельфинов.

– Но ведь это значит убить чью-то душу, – сказал Пилу. – После смерти мы становимся дельфинами, пока не настает время родиться вновь. Разве можно убивать дельфинов?

Слезы удивления и гнева заструились по его лицу.

– Мне очень жаль. Кокс убивал дельфинов. Фокслип тоже в них стрелял.

– Зачем?

– Чтобы быть как Кокс, очевидно. Чтобы казаться большим человеком.

– Большим человеком?

– Как ремора. Э… вы называете их рыбами-прилипалами. Они плавают с акулами. Может быть, им нравится думать, что они тоже акулы.

– Даже охотники за черепами не станут стрелять в дельфинов, а они поклоняются Локахе! В это невозможно поверить!

– Я сама видела. И капитан Робертс записал в судовом журнале. Сейчас покажу.

Она запоздало вспомнила, что Пилу не столько умеет читать, сколько опознает письменный текст, если ткнуть в него пальцем. Пилу посмотрел на Дафну, словно взывая о помощи, так что она подошла к нему поближе и нашла в журнале нужное место:

«Кокс и его дружки снова стреляли в дельфинов, противно всем представлениям о человечности и морским обычаям. Да простит его Господь, потому что ни один достойный моряк не простит. Воистину, я подозреваю, что даже для неисчерпаемого милосердия Всевышнего это будет нелегкая задача!»

Дафна прочитала это вслух. Люди в кругу беспокойно зашевелились. Они громко перешептывались – Дафна не разбирала слов – и, похоже, начали приходить к какому-то общему согласию. Кивки и шепот пробежали по людскому кругу в двух разных направлениях, пока не сошлись на Мау. Он улыбнулся плотно сжатыми губами.

– Эти люди могли без причины застрелить человека с коричневой кожей, – сказал он. – Они стреляли в дельфинов, которых уважают даже брючники. Девочка-призрак, ты можешь заглянуть к ним в голову. Правда ведь? Ты видишь, как они думают?

Дафна не могла взглянуть ему в лицо.

– Да, – сказала она.

– Мы для них дикари. Звери.Черномазые.

– Да.

Она не смела поднять голову и встретиться с ним взглядом. Она помнила, что в тот первый день нажала на спусковой крючок. А Маупоблагодарил ее за дар огня.

– Когда я впервые встретил девочку-призрака… – начал Мау.

«Ох, неужели он хочет имрассказать? Не может быть!» – подумала она. Но у него на губах играла улыбочка – так он улыбался, когда злился по-настоящему.

– …она дала мне еду, – продолжал Мау, – а потом дала пистолет, чтобы я мог разжечь огонь, хотя она была далеко от дома и боялась. Она даже позаботилась о том, чтобы вынуть шарик, который летит и убивает, чтобы я не поранился. А потом она пригласила меня на «Милую Джуди» и угостила чудесным хлебом со вкусом омара. Вы все знаете девочку-призрака.

Она подняла голову. Все смотрели на нее. Мау встал и вышел в середину круга.

– Эти люди были другие, – сказал он, – и девочка-призрак знала, как они думают. Они не захотели спеть пивную песню, потому что считали нас какими-то зверями, а себя – чересчур великими и гордыми, чтобы петь песню зверей. Девочка-призрак об этом знала.

Он оглядел собравшихся.

– Девочка-призрак думает, что она убила человека. Так ли это? Решайте.

Дафна хотела понять, о чем будут говорить собравшиеся, но все заговорили разом, а поскольку все заговорили разом, то все стали говорить еще громче. Но что-то происходило. Маленькие разговоры сливались в большие, а потом подхватывались и переносились из уст в уста по кругу. Дафна подумала: «К какому бы решению они ни пришли, оно, скорее всего, не будет коротким, в два-три слова». Пилу встал и пошел по кругу – подсаживался к говорящим, ненадолго вступал в общий разговор, переходил на другое место и там проделывал то же самое.

Никто не поднимал рук и не голосовал, но Дафна подумала: «Может быть, так же было и в Древних Афинах? Это чистая демократия. Человек не просто получает голос: ему предоставляется слово».

Разговоры начали стихать. Пилу встал, прервав последний разговор, и снова вышел в середину круга. Он кивнул Мау и заговорил:

– Человек, который способен убить жреца, или убить человека просто ради удовольствия поглядеть, как тот будет умирать, или убить дельфина… – тут по кругу прошел громкий стон, – вообще не может быть человеком. Народ говорит, что это, должно быть, злой демон, поселившийся в оболочке человека. Девочка-призрак не могла его убить, потому что он уже был мертвый.

Мау сложил ладони рупором у лица.

– Таково ваше решение?

Раздался хор одобрительных воплей.

– Хорошо.

Он хлопнул в ладоши и повысил голос:

– Слушайте все! Мы не закончили чинить изгородь от свиней, и нам нужны еще доски с «Джуди», и верши для рыбы тоже сами не сплетутся!

Круг распался на людей, спешащих в разные стороны. Никто не колотил по столу деревянным молотком, никто не надевал мантию. Люди просто без особой суеты выполнили нужное дело, а теперь, ну что ж, надо и изгородь починить.

– Ты этого хотела? – спросил Мау, вдруг оказавшийся рядом с Дафной.

– А? Что? – Она даже не видела, как он подошел. – О да. Э… да. Спасибо тебе. Это был очень хороший, хм, приговор. А ты что скажешь?

– Я скажу, что они решили, и дело закончено, – резко ответил Мау. – Этот человек привел сюда Локаху и служит ему своими пистолетами. Но Локаха – никому не слуга.