Наркотик времени

Глава 6

Рано утром, когда Кэти Свитсент сидела в своем кабинете в ТМК и оформляла покупку артефакта тысяча девятьсот тридцать пятого года — почти совсем неповрежденной пластинки фирмы “Дека” с записью сестер Эндрюс “Bei mir bist du Schon”, — она почувствовала первые признаки недомогания. Ее руки стали непревычно тяжелыми”.

Со всей осторожностью, на которую она была способна, Кэти положила хрупкую пластинку, В окружающих ее предметах тоже произошли видимые изменения. Тогда в доме сорок пять по Авила-стрит под влиянием Джи-Джи 180 она воспринимала окружающий мир состоящим из воздушных, открытых и дружественных предметов, похожих на мыльные пузыри; ей казалось, что она может, по крайней мере в галлюцинации, пройти сквозь любой из них по своей воле. Теперь, в такой знакомой прежде обстановке своего кабинета, она чувствовала преобразование реальности в другом, зловещем, направлении: обычные вещи, когда она вглядывалась в них, казалось, наливались тяжестью. Они больше не казались послушными и готовыми поменять свое положение по ее воле.

И одновременно она ощущала, что внутри ее собственного тела происходят те же гнетущие изменения, В результате обоих этих процессов соотношение сил между нею, ее физическими способностями и внешним миром изменилось в худшую сторону; она ощущала, что становится все более и более беззащитной в буквальном смысле этого слова — с каждый секундой она все больше теряла способность на какое-либо действие. Вот, например” дссятидюймовая пластинка. Она лежит так близко, что можно дотянуться до нес пальцем, но предположим, что она попытается это сделать. Пластинка ускользнет. Ее рука, неловкая от своего непривычного веса, как бы связанная и онемевшая, просто раздавит пластинку. Сама мысль о том, чтобы выполнить какое-либо сложное и тонкое действие с пластинкой, казалась невероятной. Она потеряла способность выполнять тонкую работу.

Она догадалась, что Джи-Джи 180, вероятно, принадлежит к классу таламических стимулянтов. Теперь, во время ломки, она страдала от недостать таламической энергии. Эти изменения, переживаемые ею как реально происходящие во внешнем мире и в ее теле, представляли собой почти незаметные изменения обмена веществ в ее мозге. Однако… Это знание мало чем могло помочь. Потому, что эти изменения в окружающем мире и в ней были просто иллюзией. Это было то, что она переживала, о чем сообщали мозгу ее органы чувств, что вкладывалось на ее сознание помимо ее воли, присутствовало в ее сознании. А между тем… изменена в окружающей обстановке продолжались. Конца этому было пока не видно. В панике она подумала; “Как далеко это может зайти? Насколько хуже еще может стать? Конечно, ненамного…” Неприступность в непоколебимость даже мельчайших предметов стала теперь почти бесконечной. Она сидела, застыв на своем месте, неспособная шевельнуть пальцем, неспособная изменить положения своего ставшего таким громадным тела по отношению к этим чудовищно массивным предметам, которые окружили ее и, казалось, надвигались все ближе.

И хотя она чувствовала это подавляющее ее скопление предметов обстановки, теперь они стали казаться далекими, они уплывали зловещим и пугающим образом. Они теряли, поняла она, — свою сущность, свою, если так можно выразиться, душу. Предметы теряли то, что делало их знакомыми, постепенно они становились чужими, отдаленными и враждебными. Вещи вместо отброшенной оболочки из чувств и отношений окружающих их людей, они обрели свою первородную изолированность от приручающего воздействия человеческого мозга. Они стали грубыми, необработанными, с неровными краями, о которые можно удариться, порезаться и даже получитъ смертельную рану. Она не смела шевельнуться. Смерть, почти реальная, затаилась в каждом предмете, даже бронзовая пепельница у нее на столе приобрела неправильную форму, потеряв всякое подобие симметрии, и ее выпученные и перекошенные грани грозили рассечь ее кожу, если бы она оказалась настолько глупа, чтобы приблизиться к ним.

На ее столе загудел видеофон. Люсиль Шарп, секретарша Вирджила Акермана, сказала:

— Миссис Свитсент, мистер Акерман приглашает sac в свой кабинет. Я бы советовала вам захватить с собой новую пластинку “Bei mir bist du Schon”, которую мы купили сегодня; он ею интересовался.

— Хорошо, — проговорила Кэти, и усилие, которое ей для этого потребовалось, почти убило ее. Дыхание отказало ей, ее грудная клетка была просто неспособна шевельнуться, чтобы впустить порцию воздуха. Затем, каким-то чудом, ей удалось вздохнуть; она наполнила легкие и затем выдохнула неровно и шумно. На этот раз ей удалось спастись. Но что дальше? Она поднялась на ноги. “Так вот что значит быть пойманной на крючок Джи-Джи 180”, — подумала она. Ей удалось поднять со стола пластинку. Ее темные края напоминали лезвие ножа, впившегося Си в руку, когда она несла ее через весь кабинет к выходу. Ее враждебность к Кэти, ее неодушевленное и вместе с тем яростное желание причинить ей вред стали невыносимыми, прикосновение к ней заставило Кэти съежиться от ужаса.

Она уронила пластинку.

Пластинка лежала на толстом ковре и казалась неповрежденной. Но как заставить себя поднять ее еще раз? Как отделить ее от ковра? Потому что пластинка не была теперь отдельным предметом, все переплелось. Ковер, пол, стены и все в кабинете представляли собой единую поверхность, которую невозможно можно разъединить на части, не порвав ее. Внутри пространства, ограниченного этой поверхностью, не было свободного места, оно все было занято и никаких изменений или дополнений быть больше не могло.

“Боже, — думала Кэти, стоя над лежащей у ее ног пластинкой, — Я не могу освободиться, я останусь здесь, и они найдут меня и подумают что-нибудь ужасное. Это столбняк”.

Она все еще стояла в том же положении, когда дверь отворилась, и на пороге появился Джонас Акерман. Его гладкое моложавое лицо светилось радостью. Он бодро подошел к ней, заметил лежащую пластинку, поднял ее и передал ей в протянутые руки.

— Джонас, — сдавленно проговорила она, — необходима медицинская помощь. Я больна.

— Больна? — он озабоченно посмотрел на не Его лицо перекосилось, неуловимо напомни в ей гнездо со змеями. Его эмоции захлестнули ее как тошнотворная зловонная волна. — Боже мой, — сказал Джонас, — ну и время ты выбрала — Эрика нет, он в Чиенне, а мы еще не подыскали ему замену. Я могу отвезти тебя в тиуанскую правительственную клинику. Что случилось? — он взял ее за руку и пощупал, — Мне кажется ты просто расстроена отъездом Эрика.

— Помоги мне подняться наверх, — выдавила она, — к Вирджилу.

— Ты действительно больна, — сказал Джонас, — Конечно я с удовольствием провожу тебя к старикану. Может быть он знает, что нужно делать, — Он проводил ее до дверей, — Может быть мне лучше взять у тебя пластинку, ты вот-вот се снова уронишь?

Им потребовалось не более двух минут, чтобы добраться до кабинета Вирджила Акермана, но ей показалось, что это суровое испытание заняло целую вечность. Когда она оказалась наконец перед Вирджилом, сил у нес почти не осталось; она тяжело дышала, не в силах сказать ни слова. Для нее это было слишком.

Глядя на нее с любопытством и тревогой, Вирджил произнес своим слабым проникновенным голосом:

— Кэти, сегодня тебе лучше пойти домой; набери груду женских журналов, выпивки и ложись в постель…

— Оставьте меня, — услышала она свои голос. — Боже, — в отчаянии поправилась она, — не оставляйте меня одну, мистер Акерман, прошу вас!

— Решай, чего ты все-таки хочешь, — сказал Вирджил, наблюдая за ней. — Я вижу, что отъезд Эрика в Чиенну…

— Нет, — сказала она, — я в порядке. Теперь си сделалось немного лучше, она чувствовала, что впитала от него новые силы, возможно, потому, что у него их было слишком много. — У меня здесь отличная вещица для Вашин-35. — Она повернулась к Джонасу за пластинкой. — Это одна из самых популярных мелодий того времени. Эта и еще “Музыка все не кончается”. — Взяв пластинку, она положила ее на стол рядом с ним. “Я не должна умереть, — подумала она. — Я должна пройти через это и поправиться”. Я хочу вам сказать, мистер Акерман, что я нашла еще кое-что. — Она уселась в кресло, пытаясь сберечь остатки сил. — Любительская запись того времени. Александер Вулкотт в своей программе “Городской глашатай”. Так что в следующий раз, когда мы будем в Вашин-35, мы сможем услышать настоящий голос Александера Вулкотта. А не ту подделку, которую мы слушаем теперь. — “Городской глашатай”! — с детским восторгом воскликнул Вирджил. — Моя любимая npогpaмма.

— Я почти уверена, что достану ее, — сказала Кэти. — Конечно, пока деньги не уплачены, всегда может что-нибудь случиться. Я должна лететь в Бостон чтобы окончательно все уладить; записи находятся там, у хитрющей старой девы по имени Эдит Скрутс. Она пишет в своем письме, что они сделаны на магнитофоне “Паккард-Белл”.

— Кэти, — произнес Вирджил Акерман, — тебе действительно удастся получить настоящую запись голоса Алсксандера Вулкотта, я тут же повышу твое жалование, и да поможет мне Бог. Миссис Свитсент, дорогая, я так люблю вас за все, что вы для меня делаете! Какая компания транслировала эту программу? Просмотрите копии “Вашингтон пост” за тридцать пятый год. И кстати, это мне напомнило: этот номер Америкэн Викли статьей про Саргассово море. Я думаю, что нам все-таки следует исключить его из Вашин-35, тому что когда я был маленьким, мои родители не выписывали газет Херста; я увидел ее, то; когда я…

— Минуту, мистер Акерман, — сказала Кэти, отнимая руку.

Он склонил голову набок и сказал:

— Да, Кэти?

— Что, если я поеду к Эрику в Чиенну?

— Но, — неуверенно возразил Вирджил, — ты нужна мне.

— Ненадолго, — сказала Кэти. “Может быть будет достаточно, — подумала она. — Они не могут требовать большего”. Вы же отпустили его, — сказала она вслух, — а ведь он отвечал за вашу жизнь, он был для вас гораздо нужнее, чем я.

— Но он нужен Молинари. А ты ему не нужна. У него нет Страны детства, которую надо строить; он не интересуется прошлым, он на полной скорости жмет в будущее, как подросток, — Вирджил выглядел обеспокоенным. — Я не смогу обойтись без тебя, Кэти; остаться без Эрика и так достаточно неприятно, но в его случае я, по крайней мере, могу всегда послать за ним при необходимости. Я был вынужден его отпустить; это патриотический поступок в наше военное время — я не хотел этого, мне страшно без него. — Но без тебя. — его тон стал жалобным. — Нет, это слишком. Эрик клялся мне в Вашин-35, что ты не захочешь уехать с ним, — он бросил безгласный, умоляющий взгляд на Джонаса. — Уговори ее остаться, Джонас.

Задумчиво потирая подбородок, Джонас обратился к ней:

— Ты не любишь Эрика, Кэти. Я разговаривал с вами обоими. Вы оба жаловались на домашние невзгоды. Вы настолько далеки друг от друга, что этого расстояния как раз хватает, чтобы не совершить что-нибудь ужасное… я не понимаю тебя.

— Я так думала, пока он был рядом. Но я себя обманывала. Теперь я все поняла, и я уверена, что он чувствует то же самое.

— Ты уверена? — ядовито спросил Джонас. — Позвони ему, — он указал на видеофон, стоящий на столе Вирджила. — Посмотрим, что он скажет. Честно говоря, я думаю, что одной тебе будет лучше, и я сомневаюсь, что Эрик тоже это знает. — Могу я быть свободной? — проговорила Кэти. — Я должна вернуться в свой кабинет, — Она почувствовала приступ тошноты и страха. Ее пораженное наркотиком тело жаждало облегчения и диктовало ей, что надо делать; оно вынуждало ее следовать за Эриком в Чиенну, что бы ни говорил Акерман. Она не могла остановиться, и даже теперь, в таком состоянии, она могла заглянуть в будущее; ей не уйти от Джи-Джи 180 — лилистарцы были правы. Ей необходимо идти к ним, следуя карточке, которуюй дал Корнинг. “Господи, — подумала она, — если бы только я могла рассказать обо всем Вирджилу! Ми необходимо рассказать хоть кому-то, Я скажу Эрику. Он врач, он сможет мне помочь. Я поеду в Чиену для этого, не для них”.

— Сделай мне одно одолжение, — сказал Джона Акерман. — Ради бога, Кэти, послушай, — он сжал ее руку.

— Я слушаю, — раздраженно ответила она, — и отпусти руку, — Она выдернула руку и отступила, чувствуя, как на нее накатывает злоба, — Не смей так со мной обращаться, я этого не выношу, — она снова посмотрела на него с ненавистью.

— Осторожно, — нарочито спокойным голосок Джонас обратился к ней; — Мы отпустим тебя к твоему мужу в Чиенну, Кэти, если ты обещаешь выждать двадцать четыре часа перед тем, как туда отправиться.

— Почему? — казалось, что она не поняла.

— Чтобы этот первый шок от разлуки мог пройти, — ответил Эрик, — Я надеюсь, что за двадцать четыре часа ты сможешь увидеть причины, чтобы переменить свое решение. А тем временем… — он взглянул на Вирджила, старик согласно кивнул, — я останусь с тобой. Весь день, а если необходимо, то и ночь.

Она в замешательстве возразила:

— Как бы не так. Я не хочу…

— Я вижу, что с тобой что-то происходит, — спокойно сказал Джонас. Это очевидно. Я думаю, что тебе не следует оставаться одой. Я чувствую себя ответственным за тебя, — он добавил вполголоса: — Ты слишком дорога для нас. — Опять, на этот раз твердо и решительно, он взял ее за руку, — Пойдем, спустимся в твой кабинет, тебе будет полезно уйти в работу, а я посижу рядом не мешая. После работы я подброшу тебя в Лос-Анджелес к Спринтеру. Мы пообедаем там, я знаю, ты любишь рыбные блюда, — он повел ее к выходу.

Она подумала: “Все равно ты меня не удержишь. Ты не настолько хитер, Джонас. Сегодня же, может быть вечером, я избавлюсь от тебя и уеду в Чиенну. Или, скорее, вспомнив отвратительные приливы недавнего ужаса, — я ускользну от тебя где-нибудь в лабиринтах ночной Тиуаны, где происходят самые ужасные и самые чудесные вещи. Тиуана для тебя крепкий орешек. Она и меня-то порой озадачивает, а ведь я хорошо знаю ее; я провела здесь, в ночной Тиуэне, немалую часть своей жизни.

Как странно все получилось, — думала она с горечью, — Я так хотела найти в жизни что-то чистое и мистическое и вместо этого оказалась связана с людьми, которые ненавидят нас, которые угнетают нашу расу. Наши союзники. Нам следовало бы воевать с ними, теперь-то мне это ясно. Если я когда-нибудь окажусь наедине с Джино Молинари — а это очень возможно, — я скажу ему это, скажу ему, что у нас не те враги и не те союзники”.

— Мистер Акерман, — сказала она, повернувшись к Вирджилу, — я должна поехать в Чиенну, чтобы сообщить Секретарю нечто очень важное. Это касается всех нас. О нашей войне.

Вирджил Акерман сухо ответил:

— Скажи мне, и я ему передам. Так будет вернее; тебя к нему не пропустят…, если ты, конечно, не его кузина или любовница.

— Так оно и есть, я его ребенок. — Это имели для нее свой смысл, все они здесь на Земле моглн считаться детьми Генерального секретаря ООН. И они верили, что их отец обеспечит им безопасность, Но это ему, похоже, не удалось.

Покорно она последовала за Джонасом Акерманом.

— Я знаю, что ты собираешься делать, — сказала она ему, — Ты собираешься воспользоваться тем, Эрика нет, а я в таком состоянии, чтобы удовлетворить свои сексуальные притязания”

Джонас рассмеялся.

— Посмотрим, — его смех не показался ей виноватым; он прозвучал уверенно.

— Что же, — сказала она, не переставая думал о полицейском с Лилистар Корнингс, — посмотрим, насколько ты будешь удачлив. Лично я бы не поставила на это и цента. — Она не пыталась убрать ей большую уверенную руку с се плеча; она тут же вернулась бы обратно.

— Ты знаешь, — сказал Джонас, — если бы я тебя не знал, я подумал бы, что ты находишься под воздействием вещества, которое мы называем Джи-Дэд 180. Но этого не может быть потому, что тебе проста неоткуда его получить.

Уставившись на него, Кэти смогла только проговорить:

— Что… — она не могла продолжать дальше.

— Это наркотик, — объяснил Джонас, — разработанный в одной из наших дочерних фирм.

— Он разработан не ригами?

— Фродадрин, или Джи-Джи 180, был получен в прошлом году в Детройте, в контролируемой нами фирме под названием “Хазелтин-Корпорейшн”, Это наше главное оружие в войне — или станет им, когда мы наладим его производство. Это случится уже в нынешнем году.

— Потому, — спросила она, — что он делает людей наркоманами после первого же раза?

— Конечно нет. Таких наркотиков много. Из-за тех галлюцинаций, которые он вызывает, — Он добавил: — Он галлюциногенен, как ЛСД.

Кэти попросила:

— Расскажи мне об этих галлюцинациях.

— Я не могу — эта информация засекречена, Резко засмеявшись, она сказала:

— Значит единственный способ разузнать об этом, это попробовать его самой.

— А как ты его достанешь? Даже когда мы начнем его производство, мы примем все меры, чтобы исключить возможность применения наркотика населением — эта штука ядовита, — он пригляделся к ней: — Никогда даже не заикайся о том, чтобы его попробовать; все лабораторные животные, на которых проводились испытания, погибали. Забудь, что я говорил о нем, Я полагал, что Эрик рассказывал тебе о нем — я не должен был этого говорить, но ты вела себя так странно; это напомнило мне о Джи-Джи 180, потому что я очень беспокоюсь, мы все беспокоимся, что кто-нибудь ухитрится поставить этот наркотик на наш собственный внутренний рынок, кто-нибудь из наших же людей.

— Будем надеяться, — сказала Кэти, — что этого не произойдет, — ей хотелось рассмеяться; все это выглядело безумием. Лилистарцы получили наркотик на Земле, но притворились, что добыли его у ригов. “Бедная Земля, — подумала она, — нам отказано даже в признании авторства на открытие этого злосчастного химикалия, который разрушает мозг, нового оружия, как сказал Джонас. И кто же его использует? Наши союзники. И на ком? На нас. Kpуг замкнулся. Конечно, космическая справедливость состоит в том, чтобы земляне одними из первых подверглись воздействию этого оружия”. Нахмурившись, Джонас сказал:

— Ты спрашивала, не производится ли Джи-Джи 180 нашими врагами, значит ты где-то слышала ой этом. Значит Эрик все-таки рассказал тебе, С этап все в порядке, засекречены только его свойства, а не само существование. Ригам известно, что мы экспериментируем с наркотиками на предмет их использования в войне уже в течение десятилетий, начиная еще с двадцатого столетия. Это одно из увлечения землян, — он усмехнулся.

— Возможно, мы все-таки победим, — сказала Кэти, — Это должно взбодрить Джино Молинари. Возможно, ему удастся удержаться у власти с помощью какого-нибудь чудо-оружия. Не на это ли он рассчитывает? Он знает?

— Конечно, Молинари знает, Хазелин держит его в курсе всей разработки. Только ради Бога, не…

— Тебе нечего бояться, — сказала Кэти. “Пожалуй, я подсуну тебе этот Джи-Джи I80” — решила она про себя. — Ты этого заслуживаешь. Этой заслуживают все, кто разрабатывал его, кто о ней знал. Останься со мной весь день и всю ночи, все эти двадцать четыре часа. Ешь со мной, ложись со мной в постель и в какой-то момент ты будешь помечен смертным клеймом, так же как и я сейчас. А затем его получит Эрик, Уж он-то обязательно, Я возьму его с собой в Чиенну. Отравлю там всех, Мола и его свиту. У меня для этого есть все основания. Это заставит их отыскать метод лечения. Их собственные жизни будут поставлены на карту, не просто моя. Для меня одной им незачем стараться, даже Эрик не будет, и уж конечно не Корнинг со своими людьми. Если вдуматься, никому нет до меня дела”.

Возможно, это не совсем то, что задумывали Корнинг и его руководство, посылая ее в Чиенну, Но это было ничуть не хуже, и это было ее собственным решением.

— Его бросят в воду, — объяснял Джонас. — Эти риги — они соорудили громадные хранилища для воды, похожие на те, какие были когда-то на Марсе. Джи-Джи 180 будет брошен сюда и распространится по всей планете. Я признаю, что это выглядит не очень, но… A tour de force, В действительности, это очень рационально и справедливо.

— Я и не думала критиковать, — сказала Кэти, — идея выглядит блестяще. Лифт приехал, они вошли и начали опускаться.

— Подумай о простых гражданах Земли, — сказала Кэти. — Они беспечно живут своей обыденной жизнью… им даже не приходит в голову, что их правительство разработало наркотик, который за один прием превращает тебя в… как бы ты назвал это, Джонас? Нечто меньшее, чем робот? И конечно меньшее, чем человек. Интересно, на какой ступени эволюционной лестницы ты отвел бы для него место?

— Я никогда не говорил тебе, что одного приема наркотика достаточно для перестройки организма. Это, должно быть, сказал тебе Эрик.

— С ящерами юрского периода, — решила Кэти. — Существами с крошечным мозгом и громадным хвостом. Существами, почти полностью лишенными нервной системы. Просто машины с простейшими рефлексами и с видимостью жизни. Верно?

— Да, — сказал Джонас, — но ведь это риги получат наркотик, а я не стал бы проливать слезы о ригах.

— Я не стану проливать слезы ни о ком, кто попался на удочку этого Джи-Джи 180. Мне отвратительно все это. Я хотела бы… — она осеклась. — Не обращай внимания. Я просто расстроена. Все будет в порядке. — Про себя она размышляла, как улучить время, чтобы повидаться с Корнингом и получить побольше капсул. Теперь было ясно, что она стала наркоманкой. Надо смотреть правде в глаза. Она чувствовала только покорность.

В девять, в своей уютной, современной, но на удивление крошечной комнате, предоставленной как по мановению волшебной палочки в его распоряжение кем-то из высшего руководства Чиенны, доктор Эрик Свитсент закончил ознакомление с медицинской картой своего нового пациента — называемого на всем протяжении толстенного тома просто мистером Брауном. Мистер Браун, размышлял он, запирая папку обратно в прочный пластиковый контейнер, очень больной человек, но диагноз его болезни не может быть поставлен, по крайней мере диагноз в обычном смысле этого слова. Потому — и это было самое странное, к чему не подготовил его Тигарден, — что пациент проявлял все эти годы симптомы всех серьезных органических заболеваний, симптомы, никак не связанные с реальным состоянием его организма. Однажды наблюдался даже рак печени с метастазами, — и все-таки мистер Браун не умер. А раковая опухоль исчезла. Как бы то ни было, сейчас ее не было; анализы, проводимые в течение последних двух лет, подтверждают это со всей достоверностью. Чтобы удостовериться в этом, была предпринята операция, которая показала, что печень мистера Брауна не имеет даже обычных для его возраста изменений.

Это была печень молодого человека девятнадцати или двадцати лет.

Подобная странность наблюдалась и в других органах, подвергнутых тщательному исследованию. И все же мистер Браун умирал. Это было видно невооруженным глазом; он заметно постарел и выглядел значительно старше своих лет, его аура тоже свидетельствовала о плохом здоровье. Это выглядело так, будто его тело чисто физиологически становилось все моложе, в то время как его существо, его общее психобиологическое состояние — Gestalt, — старело в соответствии с возрастом и к настоящему времени приближалось к смерти.

Откуда бы не происходила эта сила, которая поддерживала мистера Брауна физиологически, мистер Браун не получал от ее присутствия никакой выгоды, кроме той, конечно, что он не умер от раковой опухоли в печени или от обнаруженной еще раньше опухоли в селезенке, или от заведомо смертельного рака предстательной железы, который прошел, так и не будучи обнаружен, в тридцатилетнем возрасте.

Мистер Браун был жив, но жизнь в нем едва теплилась. Все его тело было изношено и находилось в состоянии почти полного упадка; взять, к примеру, его кровеносную систему. Кровяное давление мистера Брауна составляло двести двадцать — и это, несмотря на постоянный прием лекарственных препаратов, уже начало влиять на его зрение. И все-таки Эрик был уверен, что Браун справится и с этой болезнью, как и со всеми прежними недомоганиями; в один прекрасный день болезнь просто уйдет, даже несмотря на его отказ от предписанной ему диеты и на то, что ему не помогал даже резерпин. Самым впечатляющим было то, что мистер Браун переболел почти всеми сколько-нибудь серьезными заболеваниями, известными медицине — от воспаления легких до гепатита. Он был ходячим скопищем болезней, всегда нездоровый, всегда с каким-нибудь жизненно важным органом, пораженным болезнью.

А затем…

Он излечивался сам. И без пересадки внутренних органов. Это выглядело так, как будто Браун использовал какое-то народное средство, или гомеопатию, или какой-нибудь идиотский травяной отвар втайне от своих врачей. И будет использовать впредь.

Брауну было необходимо болеть. Его недомогания были реальны. Это не было просто самообманом — у него были настоящие болезни, причем из тех, которые в конце концов сводят пациента в могилу. Если это и была истерия, набор чисто психологических жалоб, то Эрик никогда раньше не встречался ни с чем подобным. И все-таки должна существовать причина всех этих болезней; что они порождены где-то в недосягаемых недрах подсознания мистера Брауна.

Три раза за свою жизнь мистер Браун обзаводился раком. Но каким образом? И зачем?

Возможно, это происходит из его желания умереть. И каждый раз мистер Браун останавливается на самом краю, отступает. Он нуждается в том, чтобы болеть, но не в том, чтобы умереть. Стремление к самоубийству оказывалось поддельным.

Это важно знать. Если это так, то мистер Браун будет бороться за жизнь, бороться против того, зачем он собственно и пригласил сюда Эрика.

Поэтому мистер Браун будет чрезвычайно сложным пациентом. Если не сказать больше. И все это — без сомнения — происходит на уровне подсознания. Мистер Браун конечно не догадывается об этих двух противоположных побуждениях.

Раздался звонок в дверь. Он пошел открывать и столкнулся лицом к лицу с личностью официального вида в щегольском деловом костюме. Протянув удостоверение, посетитель пояснил:

— Служба безопасности, мистер Свитсент. Вас хочет видеть Секретарь Молинари. У него сильные боли, так что лучше поторопиться.

— Конечно, — Эрик бросился к шкафу за своим пиджаком; через минуту они уже маршировали к припаркованному неподалеку дисколету. — Опять желудочные боли? — спросил Эрик.

— Похоже, теперь боли сместились влево, — ответил сотрудник Секретной службы, выводя дисколет на трассу, — в область сердца.

— Он не говорил, что это похоже на то, будто сильная рука сдавливает ему грудь?

— Нет. Он просто лежит и стонет. И требует вас. — похоже, сотрудник Секретной службы воспринимал: это как само собой разумеющееся; для него это было хорошо знакомо и привычно. Ведь Секретарь всегда чем-то болен.

Немного спустя они добрались до Белого дома ООН, и Эрик вошел внутрь.

“Если бы только я мог использовать искусственные органы, — подумал он, — это сразу решило бы все проблемы”.

Но теперь, когда он ознакомился с картой Молинари, ему было ясно, почему Молинари в принципе отказывается от искусственных органов. Если он согласится, он выздоровеет; неопределенность его состояния, его парение между болезнью и здоровьем прекратится. Его двойственная мотивация разрешится в пользу жизни. Тонкое психическое равновесие будет нарушено, и Молинари подпадет под влияние одной из двух сил, борющихся в нем за свое господство. А этого он не мог позволить.

— Сюда, доктор, — агент повел его по корили к двери, у которой стояли несколько полицейских в форме. Они расступились, и Эрик вошел внутрь.

В центре комнаты на громадной смятой постели лежал на спине Джино Молинари и смотрел вмонтированный в потолок телевизор.

— Я умираю, доктор, — произнес Молинари, повернув голову. — Мне кажется, что теперь эти боли идут от сердца. Может быть, все это время болело именно оно. — Его лицо, массивное и багровое, блестело от пота.

— Мы сделаем вам ЭКГ.

— Не надо, мне уже сделали десять минут назад; она ничего не показала. Моя болезнь, черт ее побери, слишком тонка для ваших инструментов. Это не значит, что ее нет. Я слышал о случаях, когда людям с обширным инфарктом делали ЭКГ и ничего не обнаруживали, это правда? Послушайте, доктор, я знаю кое-что, чего вы не знаете. Вы недоумеваете, откуда у меня эти боли. Наши союзники, наши соратники в этой войне. У них есть план овладеть тиуанской компанией “Меха и красители”: они показали мне документ — они настолько откровенны. У них уже есть агент, проникший в вашу фирму. Я говорю это вам на случай, если я умру от этой болезни; я могу умереть в любую минуту, вы знаете это.

— Вы сообщили Вирджилу Акерману? — спросил Эрик.

— Я начал было, но… как сказать старику такое? Он не понимает, какие вещи творятся в этой тотальной войне; захват основных промышленных компаний Земли это самое безобидное. Скорее всего, это только начало.

— Теперь, когда я это узнал, я должен рассказать всеВирджилу.

— Хорошо, скажи ему, — проскрежетал Молинари. — Может быть, ты сможешь объяснить. Я собирался, когда мы были в Вашин-35, но… — Он закру-тился от боли. — Сделайте что-нибудь, доктор, это убьет меня.

Эрик сделал ему внутривенную инъекцию морфия, и Секретарь ООН затих.

— Вы просто не представляете, доктор, — забормотал Молинари расслабленным, умиротворенным голосом, — с чем мне приходится сталкиваться с этими лилистарцами. Я делаю все, чтобы удержать их подальше, — он добавил: — Я больше не чувствую боли, вы неплохо справились с этим.

Эрик спросил:

— Когда они намереваются приступить к захвату ТМК, скоро?

— Несколько дней. Может быть неделя. Гибкое расписание. У вас делают наркотик, которым они интересуются… вы, возможно, не в курсе. Как и я. На самом деле я не знаю ничего, доктор. В этом секрет моего положения. Никто ничего мне не говорит. Даже вы; например, что со мной — вы ни за что не расскажете мне об этом, держу пари.

У одного из агентов Секретной службы Эрик спросил:

— Откуда здесь можно позвонить?

— Не уходите, — сказал Молинари, привстав в постели. — Боль скоро опять вернется, я знаю. Я хочу, чтобы вы доставили сюда Мэри Райнеке; мне нужно поговорить с ней теперь, когда я чувствую себя лучше. Видите ли, доктор, я не рассказал ей, насколько я болен. Вы тоже не делайте этого; ей нужен идеализированный образ. Таковы все женщины; чтобы любить человека, им необходимо преклоняться перед ним, смотреть на него снизу вверх, Пот.

— Но когда она увидит вас лежащим в не подумает ли она…

— О, она знает, что я болен, она просто не: что это смертельно. Понимаете?

— Я обещаю не говорить ей, что это смертельно.

— А это так? — глаза Молинари тревожно ширились.

— Нет, насколько я знаю, — сказал Эрик. И осторожно добавил: — Я прочитал вашей карго что вы пережили несколько болезней, которые и принято считать смертельными, включая рак пре…

— Я не желаю об этом говорить. Я впадаю в депрессию, когда мне напоминают, как часто я болел раком.

— Мне казалось,…

— Что меня ободряет, что я вылечился? Нет, тому что в следующий раз я могу не поправиться. Я имею в виду, что рано или поздно болезнь одолеет меня, а моя работа останется незавершенной. А тогда будет с Землей? Попробуйте предположить; на ваш просвещенный взгляд?

— Я иду за Мэри Райнеке, — сказал Эрик и направился к дверям. Один из агентов вызвался проводить его к видеофону.

В коридоре агент произнес приглушенным голосом:

— Доктор, здесь на третьем этаже у одного из: поваров Белого дома случился приступ. Доктор Тигарден сейчас у него и хочет с вами поговорить.

— Конечно, — сказал Эрик, — я загляну к нему, перед тем как позвонить. — Он последовал за агентом к лифту.

В столовой Белого дома он нашел доктора Тгардена.

— Вы мне нужны, — тут же начал Тигарден, — потому что вы специалист по пересадке

искусственных органов. Это очевидный случай грудной жабы, нужна немедленная трансплантация. Я полагаю, у вас есть при себе по крайней мере, одно сердце?

— Да, — пробормотал Эрик, — У вас здесь есть история болезни больного?

— Никаких жалоб еще две недели назад. Потом небольшой сердечный приступ. Был прописан дорминил, два раза в день. Казалось, он совсем поправился. А потом…

— Какая связь существует между грудной жабой человека и болями Секретаря? _ Связь? А разве она существует?

Разве вам не кажется это странным? У обоих прогрессируют сильные брюшные боли примерно в одно и тоже время…

— Но в случае с Мак Нейлом, — возразил Тигарден, подводя Эрика к кровати, — диагноз совершенно ясен. В то время как ив случае с Секретарем Моллинари такой диагноз, как жаба, совершенно невозможен, никаких симптомов. Я не вижу никакой связи. — Тигарден добавил: Кроме этого, доктор, здесь очень много народу, обязательно кто-нибудь болеет.

— И все же мне кажется…

— В любом случае, — сказал Тигарден, — задача чисто техническая; вставить новое сердце, и дело с концом.

— Плохо, что мы не можем сделать то же самое наверху. — Эрик наклонился над кроватью, на которой лежал Мак Нейл. Так вот он человек, страдающий недугом, от которого, как Моллинари кажется, страдает он сам. Чья болезнь появилась первой? Мола или Мак Нейла? Что причина и что следствие — если предположить, что такая связь вообще существует, а это очень хлипкое предположение. Как сказал Тигарден.

— И все же очень было бы интересно узнать, не было ли у кого-либо поблизости рака предстательной железы, когда им болел Джино… и все другие раки, инфаркты, гепатиты и многое, многое другое.

“Вероятно, стоит изучить медицинские карты всего персонала Белого дома”, — подумал он.

— Я нужен вам для операции? — спросил Тигарден. — Если нет, я поднимусь к Секретарю, Здесь дежурит медсестра, которая может вам помочь, она была здесь минуту назад.

— Вы мне не нужны. Что бы я хотел, так это список всех дневных жалоб людей из местного окружения. Всех, кто находится в контакте с Молинарв изо дня в день, неважно, принадлежат они к персоналу или просто часто бывают здесь по делам. Независимо от их должности. Можно это устроить?

— Что касается персонала” то да, — сказал Тигарден, — с посетителями сложнее — у нас не заведены на них медицинские карты. Естественно, — он посмотрел на Эрика.

— У меня такое чувство, — сказал Эрик, — что как только мы трансплантируем новое сердце Мак Нейлу, боли Секретаря немедленно прекратятся. А последующие наблюдения покажут, что, начиная с этого дня Секретарь поправится после тяжелейшего приступа грудной жабы.

Выражение лица Тигардсна изменилось и стало непроницаемым.

— Хорошо, — произнес он и пожал плечами, — Метафизика и хирургия. Мы получили в вашем лице редкое сочетание, доктор.

— Не кажется ли вам, что Молинари обладает свойством перенимать любое заболевание, которым болеет кто-то из его окружения? И я не имею в виду, психически, я имею в виду, что он на самом деле испытывает это. Заболевает.

— Никакого такого свойства, — сказал Тигарден, — если вам угодно называть это свойством для придания своим словам значительности, я не знаю.

— Но вы же видели карту, — спокойно ответил Эрик.

Он открыл свой докторский чемоданчик и начал собирать набор самоуправляющихся автоматов, которые понадобятся ему для трансплантации искусственного сердца.