Нарбоннский вепрь

Глава десятая, в которой принц Нарбоннский встречает живых покойников, а затем выбирает между ними и собственным отцом

Отшумела утренняя охота. Принц Варг в сопровождении девяти молодых рыцарей, составлявших его обычную свиту, возвращался домой, в Нарбонну. Нынче охота выдалась удачной: принц собственноручно подстрелил из лука пятерых куропаток, а еще одну принес ему верный сокол. Не остались без трофеев и его друзья, среди которых первое место занимал отважный оруженосец рыцарь Ромуальд.

Несмотря на столь впечатляющие победы над лесной живностью, ехать в город никому не хотелось. С недавних пор Нарбонна перестала казаться этим людям родным домом. Молодые рыцари всецело разделяли убеждения своего принца — однако заявлять их в открытую не имело никакого смысла; сверх того, в наступившие времена за такие взгляды можно было запросто поплатиться жизнью. Обо всем же прочем, к чему могла лежать душа утренних охотников, уже поговорили, и потому принц со спутниками ехали молча, каждый наедине со своими мыслями.

День уродился теплым и ясным; весенняя распутица в такой день не раздражала; молодая поросль с могучих лиственниц жадно тянулась к солнцу, наслаждаясь светом и теплом; предвкушение расцвета благой весны витало в пока еще студеном воздухе. Широкой грудью Варг вдыхал чистые лесные ароматы и думал, сколь же стоек древний лес в своем вековечном желании просто наслаждаться жизнью; о, как мечтал он, Варг, уподобиться этому дремучему лесу, истинному другу с детства, в чьих объятиях только и можно было чувствовать себя свободным.

Он нарочно ехал медленно, чтобы опоздать к завтраку; кусок застревает в горле, когда видишь эти лица, когда-то такие родные, а нынче — личины отступников, маски врагов. Никакой голод не заставит истинного воина подбирать крохи со стола неприятеля. К тому же потом будет обед — а обедают с недавних пор все отдельно. Впрочем, вспомнил Варг, до обеда назначен суд; на суд неправый тот также неплохо было бы опоздать…

Внезапно чуткий слух его приметил приглушенные голоса вдали, какую-то возню, шум и треск ломающихся веток. Медведь? Но кто может травить медведя в этом лесу в столь неурочный час?! Нет, не медведь — так кто же?

Любопытство взыграло в душе юноши: появился повод испытать какое-нибудь приключение, которое наверняка отсрочит возвращение в Нарбонну. Принц пришпорил коня и поскакал на шум; свита устремилась за ним.

Он выехал на поляну и застал удивительное зрелище. Ватага грязных босяков, по всему видать, разбойников, привязывала к огромному дубу двоих человек. Собственно, это-то как раз не удивило Варга, потому что для того разбойники и существуют, чтобы заниматься подобным промыслом. Удивительное заключалось в другом: жертвы нападения никак не походили на заезжих негоциантов или, на худой конец, состоятельных крестьян. Это были такие же босяки, как и сами лесные братья, к тому же низкорослые, худые — одна кожа да кости, — в рваном тряпье, с засаленными растрепанными волосами.

Заслышав цокот копыт, лесные братья бросили свое занятие. Бежать им стало несподручно — далеко ли убежишь от этих грозных рыцарей с мечами и луками, что горделиво восседают на верных скакунах?!

— Так, так, Бальд Заячья Нога, — с усмешкой проговорил Варг, натягивая поводья, — наконец-то мы с тобою встретились!

Разбойничий вожак, чью личность признал Варг, сорвал с головы дырявую ушанку и в пояс поклонился принцу.

— Господин мой, и я тебя рад видеть.

— С чего бы радоваться тебе, Заячья Нога? Я прикажу тебя повесить.

— Повесить?! Да за что же это, добрый господин мой принц? Неужто я тебя прогневал?

Могучий принц расхохотался наглости разбойника и указал мечом на дерево и пленников Бальда.

— Да вот за них тебя я и повешу, — коротко пояснил он.

— Да вот за них, — передразнил принца Бальд, — тебе бы следовало меня вознаградить! Ну это если правда, что люди про тебя толкуют.

Заинтригованный Варг опустил руку с мечом и спросил:

— А что толкуют про меня?

— А то, мой добрый господин, что ты остался верен истинным богам, и что чудовищ аморейских презираешь, и что когда ты станешь герцогом, отеческие боги возвратятся к нам, а амореи лживые отсюда уберутся, раз и навсегда! — вымолвил один из разбойников, по виду жрец-расстрига.

Варг нахмурился; с недавних пор он стал очень недоверчив. Кто знает, нет ли среди лесного сброда подсылов аморейских?

— Ты мне зубы не заговаривай, — сурово произнес он, обращаясь к вожаку. — Живо отвязывай тех двоих, а сам убирайся с моих глаз; радуйся, что я сегодня добрый. Ну, живо, Заячья Нога!

— А-а! — разочарованно протянул вожак. — Стало быть, враки то были про тебя, коли ты велишь отвязать проклятых амореев!

Принц опешил, а затем расхохотался снова.

— Ну ты даешь, Заячья Нога! Тебе бы скоморохом выступать; вот эти голодранцы — амореи?! Да ты чего, не видел настоящих амореев? Так я тебе скажу, я видел: у самого бедного аморея денариев в мошне поболе будет, чем у тебя оболов!

Бальд внезапно посерьезнел, подошел, не боясь, к принцу и, поманив его пальцем, прошептал:

— Я дело говорю, мой господин. Это подсылы аморейские. Я сам слыхал, как вон тот, что помоложе, тому, постарше, что-то промычал, да не по-нашему, по-аморейски!

— Да нет, он мямлил по-латыни, — уточнил расстрига. — И тут решили мы: где это видано, чтоб наши оборванцы ученым языком владели!

— Во-во, — поддакнул Заячья Нога. — Клянусь задницей Локи, принц, это амореи, имперские подсылы! Вели немедля их казнить, злодеев!

Тут к Варгу подъехал рыцарь Ромуальд, до этого внимательно всматривавшийся в жертв разбойного нападения, и шепнул ему на ухо:

— Тебе это ничего не напоминает? По-моему, мы где-то уже видели такое, но тогда оковы получше были и столб потверже!

Молодой принц вытаращил глаза на узников большого дуба. В этот момент привязанный старик поднял голову и лукаво подмигнул ему. Принц отшатнулся, точно увидел пред собой живого Гарма, и прошептал заклинание, охраняющее от демонов.

— По-моему, это уже слишком, — пробормотал он, покрываясь холодным потом.

— Отнюдь, — сказал по-аморийски привязанный старик, демонстрируя тем самым свой невероятный слух, — мы всего лишь выполнили обещание, данное тебе, благородный юноша.

— Вот-вот, опять! — закричал Бальд Заячья Нога. — Опять говорят не по-нашему! Вели казнить их, добрый господин!

Сердце Варга неистово затрепетало в могучей груди. Он сам и не представлял, что испытает такую радость, узрев этих двоих живыми — тех, кого уже давно похоронил… Принц повернулся к Ромуальду и прошептал ему что-то на ухо. Рыцарь кивнул и взялся за поводья. Затем Варг спрыгнул со скакуна и встал напротив Бальда; принц превосходил разбойника на добрую голову.

— Ты вот что, Заячья Нога. Бери своих и двигай отсюда, да побыстрее. Мои друзья проследят, как ты поторопишься.

— А как же амореи?! — изумился вожак.

— Сам с ними разберусь, то не твоего ума дело. На тебе, на память о нашей встрече.

С этими словами принц протянул разбойнику монетку в десять оболов; для лесных братьев то были неплохие деньги. Бальд монету взял, покрутил в руках, — и вдруг плюнул на изображение аватара Сфинкса, отчеканенного на лицевой стороне. И выкинул монету в кусты. Тотчас за ней кинулись трое разбойников; одному из них сопутствовала удача. Бальд выругался. Варг положил руку ему на плечо и негромко сказал:

— Не горюй, дружище. Когда-нибудь у нас тоже будут свои монеты.

— У вас, может, и будут, а у нас — навряд ли, — пробурчал вожак лесных братьев.

— Будут у нас — будут и у вас, — усмехнулся Варг. — Даром, что ли, вы тут промышляете. Ну, ступай, живо.

Когда разбойники убрались вслед за своим вожаком и уехали рыцари, Варг подошел к большому дубу и молча, как и в тот, первый, раз, принялся освобождать узников.

— Тебе, наверное, смешно, — сказал Марк Ульпин по-галльски, — нам и самим смешно: из пасти зверя выбрались без единой царапины, а тут попались…

— Хм!.. Да запоздай я… — начал было Варг, но молодой Ульпин перебил его:

— Не преувеличивай. Ты полагаешь, мы бы дали этому низкому сброду умертвить себя?!

— А чего ж вы делали тут? — криво ухмыльнулся принц.

— Мы изучали ситуацию, — серьезно произнес Марк, разминая затекшие суставы. — Не могли же мы просто так явиться во дворец герцога: "Здравствуйте, мы — беглые еретики Ульпины, не будет ли угодно вам предоставить нам политическое убежище от аморийских властей?". Да будет тебе известно, друг мой, мы давно уж тут, в Галлии. Мы избрали самые непритязательные личины…

— Не очень-то они вам помогли, — вставил Варг.

— …И в личинах этих проводили репрезентативное исследование умонастроений вашего народа.

— Мой отец хочет сказать, что мы выявляли, как подданные герцога Круна относятся к его последним нововведениям, — пояснил Януарий Ульпин.

— Именно, — кивнул Марк. — Тебе интересно знать, к каким выводам мы пришли? Изволь, скажу. Во-первых, народ ваш расколот…

— Это обман! — вскипел Варг. — Простой народ, почти все рыцари и большинство баронов за отеческую веру! А за отца и амореев лишь кучка дураков, предатели, купцы да несколько баронов и ближние советники отца! Плюс сами амореи!

Марк Ульпин сокрушенно покачал головой.

— Э-э, нет, мой благородный друг, так дело не пойдет. Уж если ты собрался побеждать — изволь глядеть в глаза жестокой правде! Скажи мне, разве ты, когда вступаешь в бой, спускаешь вниз забрало шлема, чтобы не видеть, как грозный враг несется на тебя?

Принц смутился; от этого щуплого старика исходила некая могучая аура, ему хотелось покоряться, с ним хотелось соглашаться, его словам хотелось просто внимать…

— Я повторяю, — говорил Марк Ульпин, — ваш народ расколот! Смятение царит в умах простолюдинов. С одной стороны, война им надоела, и миру, что с Аморией установился, они рады. Ибо мир суть залог успешной жизни всякого трудяги, будь то пастух, свободный мастер или землепашец. А с другой, им трудно в одночасье отринуть все заветы отцовской веры и воспринять Империю как друга.

— Как же, друга!.. — пробурчал Варг.

— Теперь насчет купцов. Напрасно ты считаешь, что все они за амореев. Купцам выгоден мир, это верно. Однако самые умные ваши купцы уже поняли, что такое есть конкуренция со стороны имперских негоциантов. Чем дальше, тем больше ваши купцы будут отступать под напором имперских, а, следовательно, становиться недругами амореев.

— Толстобрюхие торгаши трусливы, как и все, кто наживается нечестно. Они нам не союзники.

— И вновь ошибка, юный друг! Купцы в бой за свободу не пойдут, это стократ верно. Но их возможно убедить купить оружие для тех, кто в бой идти готов. Ты понимаешь?

Варг изумленно посмотрел на старика: такая возможность не приходила ему в голову.

— Нет, — помотал головой он, точно изгоняя наваждение. — Я рыцарь и сын герцога, мне ни к чему испрашивать милостей у низкорожденных торгашей!

Марк и Януарий переглянулись; Варгу показалось, что на тонких губах старика промелькнула усмешка. Принцу вдруг стало стыдно, как бывает стыдно ребенку, сказавшему глупость умному взрослому и осознавшему это.

— Ты определись, — молвил младший Ульпин, — чего ты хочешь, а потом решай, что для тебя важнее. Если ты мечтаешь освободить свой народ, одно дело. Тогда все средства хороши, ну, почти все. А если ты мечтаешь остаться в памяти потомков как благородный рыцарь, за правое и великое дело павший, — что ж, тогда сам выбирай, с кем тебе дружить!

— И еще, — молвил старший еретик, — помнишь, там, на Форуме, ты сказал нам: "Сила у меня есть. Или будет скоро. Мне нужны знания"?

— Да, — прошептал Варг, в душе изумляясь великолепной памяти этого старика, — я именно так сказал!

— Ну вот, — кивнул Марк, — мы дадим тебе знания, если ты сам захочешь их у нас взять. А вот станут ли наши знания твоей силой — это зависит только от тебя самого. Подумай и решай.

— Да чего мне думать! — с волнением воскликнул принц. — Я все давно решил! Я за свободу своего народа буду биться, с вами или без вас, а буду! Вы… вас мне, я думаю, послали боги… истинные боги, а не аватары…

— А что, если нас к тебе дьявол подослал? — с нарочито гаденькой ухмылкой вопросил Януарий.

— Пусть даже дьявол! Пусть! Ведь дьявол против аватаров, так?!

— Вполне разумно, — заметил Марк. — Никто не станет отрицать, что дьявол против аватаров. Ну а тебе не страшно будет с нами, с еретиками, слугами дьявола, дела водить?

Принц вздрогнул поневоле. На память пришли гнусные фотографии, которые показывала ему София Юстина. Он поспешил объявить те фотографии подделкой — он знал всегда, что амореи способны на любую гнусность, дабы опорочить своих врагов. А если не подделка — если правда? Варг вспомнил отрубленные члены, магические знаки, зловещие книги… и этих двоих, заснятых рядом. Проклятие, как мог забыть он: эти двое — тоже амореи, да не простые, а патрисы!

— Ты сомневаешься, — констатировал Марк Ульпин. — Я читаю твою душу по твоему лицу. Тебе, наверное, такое про нас наговорили!

— Мне показали фотоснимки, — прошептал Варг.

— А-а, — вздохнул старик. — Тогда тем более понятно.

— Скажи… скажи мне, это правда? Ну, то, что видел я на снимках?

— Такая же правда, как и известие о нашей с отцом смерти, — улыбнулся Януарий. — Оно прошло во всех газетах Империи. Ты не видел?

От души Варга отлегло. "Фотографии — подделка, — подумалось ему. — Эти двое — не злодеи, какими их представляют София Юстина и ей подобные. Эти двое — отважные бунтари, которые восстали против Империи Чудовищ".

— Видел, — кивнул он. — Амореи пересылают свои газеты во дворец отца. Я видел… и поверил.

— Никогда не верь тому, что пишут и говорят твои враги о своих врагах, — отчеканил Марк Ульпин.

— Хорошо. Я… мне нужно вам сказать.

— Говори.

— Я очень на вас надеюсь, — произнес Варг, стараясь взвешивать каждое слово. — Я не знаю, кто вы на самом деле, но… но мне кажется… мне кажется, вы те, кого всю жизнь отцу недоставало! Мне вы нужны! Но если… если я узнаю… если я пойму, что вы мне не друзья… что водите меня за нос и держите за недоумка… я отомщу вам пострашнее амореев!

— А ты нас не пугай, — вскинув голову, заметил Януарий. — Мы не боимся никого! Тебе бы стоило это понять сразу, как только ты увидел нас на Форуме!

— Над нами лишь Единый Бог, Творец, Всевышний, — добавил Марк. — Он создал мир и тотчас же забыл о мире. А люди тут живут; тут мир людей, а не богов! Какую жизнь устроят сами люди, так будут жить. Добьются для себя свободы — будут счастливы. Покорятся — неважно кому, богам, призракам иль другим людям — так всю жизнь и проживут с рабским торквесом на шее… Так что мой сын правду тебе сказал: ты нас не пугай, отважный юноша с благородным сердцем! Твоими подданными мы никогда не станем. Ни слугами и ни рабами. Хочешь — мы будем тебе друзьями и наставниками. Не хочешь — обходись без нас. Подумай и решай!

…Чувства метались в душе молодого принца. Тут были и восхищение, и радость, и уважение, и страх… Какие-то внутренние голоса в отчаянии ему шептали: "Остановись, остановись, безумный! Ты не гляди, что эти двое слабы, тщедушны, беззащитны. Оно лишь видимость. Ответив "да", ты рискуешь не друзей с наставниками, но господ твоей души заиметь! Твоя воля крепка — но этих воля крепче! Ты камень — но они стилет; стилет из закаленной стали раскалывает камень…".

— Я все уже решил, — повторил принц, глядя в глаза старшему Ульпину. — Богам имперским не смутить меня! Вот тебе моя рука, друг!

Рука его повисла в воздухе. Марк Ульпин сказал:

— Ты мало думал! А я хочу, чтобы ты представлял себе, на что идешь.

— Я представляю, — Варг опустил руку. — Я знаю, сколь чудовища сильны.

— Нет, — вмешался Януарий Ульпин, — ты этого не можешь знать. Даже мы с отцом, служившие посвященными иереями аватарианского Содружества, этого не знаем до конца. Ибо поистине неизмерима сила тех, кого в действительности не существует!

Варг обомлел; ему показалось, что он ослышался.

— Наша вера, — продолжал молодой еретик, — учит, что аватаров нет в реальном мире. Ни в Космосе, ни на Эфире, ни на других планетах — их просто не было и нет! Их выдумали люди, тот же лукавый Фортунат, зачинатель Аморийской империи. Так появились аватары. Появились — и проникли в души; там они живут. В миллионах душ живут! Вот какая это сила! Ты вдумайся, друг: миллионы, десятки миллионов обманутых душ готовы умереть за дело тех, кого не было и нет, за дело призрачных богов! Готов ли ты сражаться против миллионов?

Пытаясь унять нервную дрожь, принц ответил:

— Я буду сражаться за свободу своей родины. Навряд ли Империя выставит против меня миллионы солдат; да нет у нее столько…

Ульпины снова переглянулись, и старший с горечью промолвил:

— Он снова нас не понимает. Очень жаль.

— Проклятие! — взревел Варг. — Так объясните! Вы же умные — так объясните мне, я желаю знать!

Марк приложил руку к груди и сказал:

— Ты узнаешь. Но не сразу. Не торопись. Излишек знаний пьянит поболее, чем лишняя чаша крепкого эля. Мы твои друзья. Мы тебя не оставим. Мы тебе поможем. Ты все узнаешь, что сам узнать захочешь. Не торопись.

— Подумай на досуге о том, что мы тебе сказали, — прибавил Януарий. — И если ты решишься, то уж тогда не отступай! Нам нужно быть уверенными, что ты всецело с нами, умом, и сердцем, и душой, и телом, а не только чувствами. Ибо чувства преходящи…

— Хорошо, — молвил Варг.

Он понял, что больше ничего пока не добьется от этих диковинных людей. Но именно потому, что они были такие диковинные, они казались ему столь нужными! Он вспомнил, какие опасности могут угрожать беглым еретикам.

— Я должен где-то спрятать вас, друзья. Чтобы ни герцог, мой отец, ни люди его, ни разбойники, ни кто-нибудь другой вас не смогли бы потревожить.

— Разумно, — кивнул Марк. — Нам надобно такое место, где мы творить могли бы…

— Чего-чего?!

— Я имею в виду, устроить лабораторию. Мы — ученые, не забывай, друг.

— Не сердись, — улыбнулся Януарий. — Мы не собираемся писать философские трактаты. Мы будем создавать оружие, если тебе так угодно.

— Вот именно, — снова кивнул Марк. — Оружие, какого не было у галлов никогда. А ты нам обеспечь условия и безопасность. Понятно, благородный друг?

Принц вернулся в город к обеду. Погода стремительно портилась. Благое солнце скрылось за пеленой свинцовых туч, стало ветрено и сыро. Некогда шумная столица юго-западной Галлии как будто спала. Хмурые стражники без звука пропустили Варга через городские ворота и проводили сонными взглядами. В самый разгар дня улицы были пустынны.

В Нарбоннской Галлии царил мир.

Современная Нарбонна стояла в десяти гермах от древнего римского поселения. Она сформировалась вокруг средневековой крепости, построенной на холме норвегами, то есть "северными людьми", в пору завоевания ими Галлии; случилось это завоевание примерно тысячу лет тому назад.

Цитадель возводили добрые мастера. Стены творили из грубо отесанных блоков, но зато укладывали эти блоки плотно друг к другу. Стены были отвесными, высокими и толстыми. Их венчал парапет с прямоугольными зубцами. В крепость вели единственные ворота с тяжелой стальной решеткой и подъемным мостом над широким рвом с водой. История минувших веков запечатлелась на крепостных стенах: вот отметины от снарядов баллист и катапульт, вот следы от пушечных ядер, вот черные пятна от пламени огнеметов, а вот древний камень словно плачет — это поработали тепловые излучатели на эфиритовых кристаллах… За тысячу лет Нарбоннская твердыня лишь однажды покорилась имперским легионерам.

Внутри крепость представляла собой крохотный город. Посреди возвышался строгий замок с положенной башней-донжоном, имелся двор, по периметру двора стояли дома для рыцарей, родичей господина и его челядинцев. Разумеется, были и кузницы, и пекарни, и небольшой сад с огородом на задворках, и всякие мастерские. Конечно же, в подвалах замка винные погреба соседствовали с тюрьмой для особо опасных государственных преступников, из которой, естественно, никому еще не удавалось бежать. На вершине донжона постоянно дежурили впередсмотрящие.

Средневековый Нарбоннский замок закономерно превратился в дворец правящего герцога; нынче цитадель украшали два стяга: алый с белыми лилиями, флаг Нарбоннской Галлии, и белый с двенадцатью черными звездами, каждая о двенадцати лучах, — флаг Аморийской империи.

Вообще же имперские стяги соседствовали с нарбоннскими знаменами не только во дворце герцога Круна, но и везде, где признавали его власть. А подле черно-белых стягов обязательно находилось место для зловещего аморийского герба, орла с распростертыми крыльями, сжимающего в когтях земной шар, для изваяний богов-аватаров, статуй Фортуната-Основателя и нынешнего августа Виктора V, а также прочих наглядных свидетельств покорности юго-западного удела "естественной власти" Божественного императора. Даже самому внимательному взгляду не удалось бы приметить ни единого изображения Донара-Всеотца, Вотана Мудрого, Прекрасноволосой Фригг либо других "языческих идолов" — для "ипостасей Хаоса" в Нарбоннии больше не осталось места…

Мост был опущен, и Варг беспрепятственно въехал в цитадель. Обширный двор оказался пуст, лишь в глубине его на эшафоте за ноги был подвешен труп казненного; кровь капала из разрубленной шеи, а голова виднелась рядом, насаженная на алебарду. От такого зрелища принц Варг содрогнулся, со злости и обиды закусил губу и выругался; он до самого конца не верил, что отец решится казнить своего лучшего друга. Бывшего друга. Судить — да, но не казнить же!..

Граф Седвик когда-то правил в северной Британии, на самой границе с Каледонией. Там, в сумрачных горах, он без малого четверть века отбивался от других графов, баронов и танов, приласканных амореями цепных собак. Война закончилась разрушением графского замка и разделом владений Седвика между покорными Божественной власти федератами. Сам граф Седвик чудом избежал плена. После долгих лет скитаний он нашел пристанище в Нарбонне, где стал убежденным и преданным соратником герцога Круна. Крун настолько доверял Седвику, что отдал ему на воспитание своего единственного сына. Варг полюбил старого графа, почти как отца, а в последнее время даже больше, чем отца.

Кто кого предал в итоге, разобраться нелегко. Когда Крун решил отправиться в Темисию, Седвик обвинил его в измене и попытался свергнуть с престола. Принц Варг отказался возглавить мятеж против отца, и Седвик был схвачен. Пока Крун отсутствовал в Нарбонне, неугомонному графу удалось освободиться и затеять новый мятеж. По возвращении герцога Седвик бежал к пиратам Эгейского моря, но и там его достали щупальца вездесущей аморийской охранки. По приказу из Темисии мятежного графа доставили в Нарбонну, то есть на место последнего преступления: княгиня София Юстина, имперский министр колоний, пожелала, чтобы герцог Крун собственной властью примерно покарал смутьяна.

И вот сегодня это случилось: графу Седвику отрубили голову.

Варг отвел коня в стойло и направился к себе. Неожиданно дорогу ему преградил барон Фальдр, служивший у Круна начальником стражи и, по совместительству, командующим нарбоннской армией.

— Мой принц, — сказал Фальдр, — хорошо, что вы вернулись. Ваш отец требует вас к себе.

Варг измерил начальника стражи хмурым взглядом и, отодвинув рукой, направился дальше.

— Мой принц, таков приказ герцога, вашего отца, — не отставал Фальдр. — Вам надлежит немедленно явиться к нему!

— Я не ел с ночи, — пробурчал Варг. — Пообедаю и приду. Так и доложи государю.

Барон Фальдр схватил его за рукав куртки.

— Прошу вас, принц! Герцог гневен. Лучше бы вам…

Варг расхохотался.

— Гневен, говоришь?.. А по-моему, у него должен быть праздник нынче! Как не праздновать казнь смутьяна Седвика?!

Начальник стражи насупился и через силу прошептал:

— Его светлость повелел мне привести вас к нему, как только вы появитесь. Мне очень жаль, мой принц…

В этот момент за спиной барона Фальдра возникли еще несколько рыцарей.

"Придется подчиниться, — подумалось Варгу. — Ну не драться же с ними, в самом деле!".

— Мне тоже жаль, барон, что ты превратился в холуя, — процедил он, — а ведь совсем недавно мы с тобой в одной палатке спали, помнишь, в ночь перед Массильской битвой?

Фальдр побледнел. Не дожидаясь его ответа, Варг направился в апартаменты герцога.

Принц нашел отца в тронном зале. Правящий герцог Нарбоннский полулежал на большом, с высокой спинкой, кресле из слоновой кости, служившем ему троном. Лицо Круна покрывала ставшая уже привычной бледность. Ворот был распахнут, правая рука была где-то под рубахой, наверное, на животе, а левая покоилась на подлокотнике трона.

Крун был не один — у окна стояла и говорила что-то принцесса Кримхильда. Когда Варг вошел, она оборвала свою речь и резко обернулась к нему. Ее красивые губы сложились в усмешку, и она сказала:

— А-а, явился наконец… охотник!

Принц пробежал взглядом по лицу сестры. За те месяцы, что минули со времени поездки в Миклагард, Кримхильда изменилась совершенно. Куда и девалась ее девичья робость! Медленно, но верно дочь герцога приобретала повадки госпожи. Сначала она заставила считаться с собой челядинцев, затем взялась за наведение порядка в хозяйстве дворца, наконец, стала устраивать собственные выезды в город и за его пределы. Роскошные платиновые волосы свои Кримхильда больше не прятала, они складывались в одну большую косу, когда принцесса была дома, либо развевались на ветру, когда она мчалась подле отца и брата на охоте. Аморийские облегающие одежды она, впрочем, носить избегала, но и прежние платья-рубахи игнорировала, предпочитая облачаться в мужские куртки и штаны, в которых, нужно признать, выглядела весьма и весьма элегантно.

Само собой разумеется, подобное поведение принцессы не осталось незамеченным. Однажды ей сделала замечание старая служанка — больше эту служанку во дворце не видели. На принцессу жаловались и отцу, герцогу Круну, но он только пожимал плечами и изредка замечал, что дочь его достаточно взрослая и сама знает, как себя вести. При полном попустительстве отца Кримхильда постепенно прибрала к рукам управление дворцовым хозяйством, и челядинцы почувствовали ее жестокую руку.

Три месяца тому назад, в январе, случилось и вовсе удивительное событие. В тронном зале собрался государственный совет. Присутствовали все бароны герцогства. Крун вошел, сопровождаемый сыном, наследником престола, и… дочерью! Вошел — и объявил о начале собрания. Бароны молчали: они ждали, когда единственная женщина покинет их, так как известно, дела правления — не для женских ушей. А она стояла подле трона отца и не выказывала желания уходить. Как ни в чем не бывало герцог Крун объявил первый вопрос; баронам предстояло высказаться насчет того, отправлять или не отправлять сыновей на учебу в Аморию. Барон Старкад не выдержал и вспылил по поводу присутствия Кримхильды. В ответ Крун разразился гневной и страстной речью, смысл которой заключался в следующем: дочь моя не глупее всякого из вас, и она будет участвовать в совете, а кому это не нравится, тот пусть убирается на все четыре стороны. Тогда убрались пятеро из двадцати восьми баронов, остальные смущенно молчали.

В тот раз принцесса не выступала. Не открывала рта она и на втором, и на третьем совете, приучая баронов к своему присутствию. Однако на четвертом совете, месяц тому назад, герцог сам обратился к ней, — то рассматривали вопрос об устройстве новой гавани на берегу Внутреннего моря, — и Кримхильда ответила: да, мой государь, гавань нужна, так как вследствие заключения мира поток товаров увеличился, а прежний порт не в состоянии принимать большие аморийские корабли. Затем она стала давать советы, какая именно гавань нужна, сколько и каких кораблей разумно принимать в месяц. Варг, чрезвычайно раздосадованный всей нынешней политикой отца вообще и неожиданной наглостью сестры в частности, принялся активно возражать… куда там! Герцог грубо оборвал сына и с горечью заметил, мол, стыдно брату быть глупее сестры. Бароны угрюмо молчали, избегая смотреть на эту странную троицу…

Все чаще и чаще Варг заставал Кримхильду в апартаментах отца. И добро бы они беседовали о погоде, об искусстве, об охоте, наконец, — но Крун обсуждал с дочерью политические дела! Протест и злость, помноженные на ревность, играли в душе Варга, он пытался вмешиваться в беседы отца и сестры… это плохо у него получалось, такие вторжения обычно заканчивались скандалами, Крун обзывал сына глупцом, кричал на него, а затем попросту выгонял из своих покоев. Варг топил обиду в воинских тренировках, в охоте и даже в вине, чего за ним не замечалось раньше. Однажды принц напился так, что не смог явиться на очередной государственный совет. Это было неделю тому назад; с тех пор, между прочим, герцог фактически отстранил наследника от каких-либо дел. А позавчера принцесса Кримхильда от имени отца принимала послов тевтонского короля и беседовала с ними…

Варг знал, конечно, откуда растут уши. Основное время свое сестра проводила не у отца и даже не у мужа, Виктора Лонгина, который, видимо, боялся высовываться из своих покоев, а в компании так называемых миссионеров. Эти подозрительные личности вроде бы занимались устройством аватарианской веры, но Варг не сомневался: это шпионы Софии Юстины. Кримхильда не скрывала, что постоянно переписывается со своей аморийской "подругой"; и дня не проходило без славословий в адрес дочери первого министра; княгиня София, как живое божество, постоянно присутствовала и безраздельно царила в мыслях принцессы Кримхильды. По мере того, как почва уходила у него из-под ног, принц Варг все более сознавал, насколько умна, предусмотрительна и настойчива София Юстина; отец, сестра и все прочие часто казались ему не более чем марионетками, которых министр колоний Империи умудрялась в нужные моменты дергать за ниточки, даже находясь в тысячах герм от Нарбонны… О, сколь наивной была его надежда вернуть прежнего отца на родине! Родина была здесь, в Нарбоннии, а отец остался в Миклагарде, в цепких объятиях лукавой аморийской змеи…

— А-а, явился наконец… охотник! — сказала принцесса Кримхильда.

Она смотрела на брата с вызывающим презрением и даже со злорадством. Он ответил ей полным ненависти взглядом; он ненавидел в ней лазутчицу проклятых амореев, которая вытеснила прежнюю его сестру. Не отвечая Кримхильде, Варг преклонил голову перед троном и спросил:

— Ты звал меня, государь?

Отцом давно уж герцога не называл он.

Крун посмотрел на него невидящим взором. Как будто не на сына глядел герцог, а всматривался куда-то в даль, туда, где ожидал его увидеть… Голос отца прозвучал хрипло, глухо, точно из другой комнаты, из другого мира… а слова его привели Варга в замешательство:

— Сын… где прячешь ты Ульпинов?

Повисла мучительная тишина. Крун молчал, ожидая ответа; стройная фигура Кримхильды застыла у окна, загораживая солнечный свет; молчал и Варг, так как знал, что не сможет ответить с должным достоинством и хладнокровием. В сущности, должного ответа и не было у него, не было никакого: правду врагам сказать он не мог, а лжи они все равно не поверят.

Варг смотрел на отца таким же невидящим взором и размышлял: "Кто-то выдал меня… Кто угодно мог. Никому нынче верить нельзя, ни рыцарю, ни разбойнику. Разве что Ромуальду можно; этот не предаст. Но кто другой, кроме него, знал об Ульпинах? Никто не знал! Так откуда же?..".

Левая рука герцога резко взметнулась, на лету складываясь в кулак; этот все еще железный кулак грохнул по подлокотнику трона. Крун выпрямился и проревел:

— Я желаю знать, куда ты упрятал окаянных колдунов! Отпираться бесполезно, мне известно все! Ну, отвечай, злосчастный сын!

— Пусть она уйдет, — Варг мотнул головой в сторону сестры.

Кримхильда скрестила руки на груди и заметила надменно:

— Я не уйду. Мне тоже интересно.

— Тогда я не отвечу!

И вновь повисла тишина. Крун решал, что для него важнее. И он выбрал.

— Ты мне ответишь, как велю и когда велю! Ну же, отвечай!

— А не отвечу! — с тихой злостью произнес Варг. — Довольно, я тебе не раб!

Кримхильда выступила вперед и встала перед братом. Она знала, что у него не хватит духу ударить ее.

— Нам известно, что ты вновь с ними связался, — промолвила она. — Еще известно нам, что ты нас ненавидишь, меня и моего… нашего отца. Но если хотя бы капля разума в тебе осталось, ответь отцу! Скажи нам, где Ульпины! Пойми же, наконец, они отродья дьявола, злодеи лютые! Они погубят тебя, младший брат!

— И это все? — усмехнулся он. — По-моему, твоя хозяйка в Миклагарде говорила красивее!

Гримаса бешенства исказила лицо Кримхильды, превратив его в маску разгневанной фурии. Принцесса замахнулась, чтобы влепить брату пощечину, но он перехватил ее руку и сильно сжал запястье. Кримхильда прикусила губу, чтобы не закричать. Он сжал еще сильнее. Сестра открыла рот, однако не для крика. Она прошептала, с достоинством, какого он от нее не ждал:

— Ты просто дикий вепрь, ты глуп, ты не силен, ты жалок. Тебе нас не сломить, не испугать! А ну-ка, отпусти!

Он механически разжал руку. Принцесса встала рядом с отцом и положила руку ему на плечо. Принц стоял перед ними, как нашкодивший ребенок…

— Спрашиваю в последний раз, — проговорил Крун, — где колдуны Ульпины?

— Там, где тебе их не достать, — усмехнулись уста Варга. — По-твоему, я выдам их тебе? Выдам для расправы? Так ты меня, выходит, совсем не знаешь, ты, который был моим отцом!

— Стража!!! — взревел герцог.

Явились барон Фальдр и несколько рыцарей.

Указывая на сына, герцог Крун повелел:

— В темницу его! На самый нижний ярус, в одиночную камеру. Приставить круглосуточную стражу. Не кормить, давать только воду. Исполняйте!

Начальник стражи посерел и не решился сдвинуться с места. Он понимал, что герцог совсем не шутит, и еще барон Фальдр видел презрительную усмешку на лице принца Варга…

— Исполняй, Хель тебя побери! — рявкнул герцог.

Фальдр поклонился и сделал шаг к принцу. Варг вызывающе осклабился. Фальдр остановился.

— Государь… я должен арестовать вашего сына, законного наследника престола?

Герцогский кулак снова грохнул по подлокотнику. По лицу Круна пробежала гримаса. Кримхильда бросила на него обеспокоенный взгляд. Она-то знала, что то была гримаса невероятной боли, которую терпел ее мужественный отец… Ему нельзя было волноваться.

— Да, арестуй принца, — сипло повторил Крун, — немедля арестуй! Я, что, неясно говорю?

— Ты говоришь по-аморийски, государь, — ухмыльнулся Варг, — вот почему они тебя не понимают!

На самом деле герцог Крун говорил, конечно же, по-галльски…

…Как только Варга увели, Кримхильда позвала врачей — тех самых, аморийских. Врачи облегчили страдания Круна, и он отослал врачей. Остались в тронном зале одни они, отец и дочь.

— Он это сделал… — простонал герцог. — Он сделал это, да…

— Он это сделал, — кивнула дочь. — Он тебя предал. Ты и княгиня София спасли его от смерти там, в Темисии, а он ответил на благодеяние изменой. Он меч вонзил в твою спину. Зловещих колдунов, еретиков, слуг дьявола, он предпочел тебе, отец.

Крун внимательно посмотрел на Кримхильду. Плотно сжатые губы, ясные зеленые глаза, резкие скулы, придающие лицу волевое и хищное выражение. Гордый и уверенный взгляд. Словно и не его дочь. Словно совсем другая женщина, — та, из Миклагарда, — вселилась духом в Кримхильду… А как же дочь, которая была, — она исчезла?!

— Проклятие!.. Ну почему ты не мужчина?! — вырвалось у герцога.

— Я твоя кровь, — ответила принцесса. — Во мне живешь, отец, и я — твоя! Тебя я никогда не осужу и не оставлю. Тебя люблю таким, каков ты есть. Поверь, мне тоже горько, что ты лишился сына, а я лишилась брата. Но у меня есть ты, а у тебя есть я, и вместе мы…

— Да!.. Я люблю тебя, дочь, очень люблю. Мне страшно… Я не говорил тебе… теперь скажу! Мне страшно видеть их… моих баронов… и тебя!

— Отец, я не боюсь твоих баронов.

— Но я боюсь! Боюсь не их, а за тебя боюсь!.. Прости меня, Кримхильда.

Принцесса вздохнула, вспомнила наставления Софии Юстины и сказала:

— Не думай о дурном, отец. Ты долго будешь жить еще. Они ко мне привыкнут.

Глава одиннадцатая, в которой узник подземной темницы принимает неожиданных посетителей

Из дневниковых записей Януария Ульпина

…Его камера была узкой и длинной, как кишка. Я подозреваю, что на этом месте когда-то были катакомбы, возможно, во времена римлян, а может, и еще раньше. Во всяком случае, подземелья герцогского дворца явно были старше и города, и крепости над ними. Века не пощадили древний лабиринт: большинство ходов засыпало землей, а остальные люди приспособили для заточения себе подобных.

В широком подземном коридоре чадили факелы. У двери принца дежурили двое. Они не заметили меня, и я без особых трудов погрузил их в благостный сон. Дверь в камеру была очень тяжелой, из толстых листов чугуна. Ее закрывали на три замка, причем ключей у стражников не оказалось. Мне стало совершенно ясно, что дверь взломать невозможно.

С той стороны двери я увидел частую стальную решетку. Она делила камеру на две половины; принц Варг был за решеткой. Обследовав ее, я понял, что решетка не имеет своего замка, а поднимается куда-то вверх; где-то там, на верхних этажах, и находится подъемный механизм.

Принц спал у стены, когда я появился. Его щиколотки обвивали змеи кандалов, которые цепями крепились к кольцам в стене. Ни лежанки, ни стула, ни стола в камере не было. Не заметил я и приспособлений для отправления естественных надобностей. С потолка нудно капала вода, собираясь в большую лужу в самом центре камеры. По-видимому, эту воду принц и пил.

O, tempora! O, mores![44] Глядя на это, нелегко поверить, что живу в конце восемнадцатого столетия. Вот он, мир, над которым владычествуют аватары, — здесь, в этом каменном мешке, а не в "блистательной" Темисии!..

Я негромко кашлянул. Мой друг варвар тотчас пробудился и уставился на меня. Волосы на его голове зашевелились и встали дыбом.

— Изыди! Изыди, исчадие, обратно в Хель!

— Н-да… — улыбнулся я. — Так-то ты встречаешь друга!

— Не верю! — простонал он. — Не верю в тебя! Тебя нет! Ты мне снишься!

— Пустой разговор, — заметил я. — Сам понимаешь, я тебе не снюсь.

— Этого не может быть! Как ты попал сюда?

— Вот так и попал.

С этими словами я шагнул вперед, к принцу, и прошел через решетку. Мне показалось, что глаза Варга вылезут из орбит. Стоило больших усилий не расхохотаться.

— Это просто голографическая проекция. Меня здесь нет, а где я, ты сам знаешь. Перед тобой не я, а только лишь мое изображение. Понятно, благородный друг?

Принц отчаянно замотал головой. Бедняга. Конечно, откуда ему знать, что такое голографическая проекция. Он-то полагает, это колдовство.

— Н-да, неприятное место, — заметил я. — Признаюсь, нас с отцом содержали в большем комфорте. А тебя, выходит, герцог, твой собственный отец, засунул в эту мышеловку!

Напоминание об отце заставило принца подавить свой страх. Волосы на голове немного успокоились.

— Он приходил недавно, — пробурчал принц. — Стоял тут чуть ли не на коленях. Плакал. Молил меня. Хотел, чтоб я вас выдал.

— Ты молодец. Я научу тебя, как отключаться во время пытки. Это тебе поможет.

Он усмехнулся:

— Я пытки не боюсь. Выдержу. Я опасаюсь только колдовства. А что, если такой, как ты, вдруг явится и заморочит меня? А я во сне ему скажу не то, что надо.

— Людей, отважных духом, "заморочить" нелегко, — ответил я. — Гипноз хорош для слабаков. Это во-первых. И во-вторых, таких, как я и мой отец, в окрестности двух тысяч герм навряд ли можно отыскать! А хочешь знать, что в-третьих?

Принц заинтересованно кивнул и вдруг протянул ко мне руку. Она беспрепятственно прошла сквозь мой "плащ". Варг испуганно отдернул руку.

— Чудеса! — прошептал он.

— А в-третьих, — продолжил я, — скажу, что твой отец не просто так заглядывал к тебе. Что в городе творится, ты не знаешь? Конечно, ты не знаешь. А в городе восстание! Народ потребовал освободить тебя.

Огонь восторга вспыхнул в синих глазах принца — и тут же погас.

— Пустое… Солдаты герцога мятеж подавят. Жаль друзей. Они могли бы мне… могли бы нам еще сгодиться!

— Правильно мыслишь, — похвалил я его. — И все же. Тенденция ясна. Чем дальше, тем сложнее твоему отцу удерживать тебя в темнице. Тебе ведь даже обвинение не предъявили.

Он невесело ухмыльнулся и заметил:

— О чем ты говоришь, Ульпин? Какое обвинение?! У нас не Амория, у нас присяжных нет и нет судов. Не говорю уже об адвокатах. Мы варвары, неужто ты забыл? Прикажет герцог, и конец на этом! Вот приказал отец меня арестовать, ну, я и арестован. Велел мне пищи не давать — и не дают мне пищи! А между прочим, который день я тут сижу?

— Седьмой.

— Хм!.. Он, что же, голодом меня собрался уморить?

— По нашим данным, — осторожно заметил я, — пищу тебе дадут сегодня.

— А ты откуда знаешь?

— Давай с тобой договоримся, друг. Таких вопросов больше мне не задавай. А моему отцу — тем более. Не потому, что мы скрываем от тебя ответы. По иной причине. Любой ответ наш будет пахнуть колдовством, а мы с отцом вовсе не хотим, чтобы ты полагал нас колдунами. Мы всего лишь скромные друзья науки.

Принц поежился.

— Как же, скромные вы… Ну ладно. А вытащить меня сумеете?

Вот он, главный вопрос! Я ждал, что принц его задаст.

— Еще не время, — ответил я. — Для дела лучше покамест посидеть тебе в темнице.

На моих глазах он стал наливаться гневом. Я понимал его. Принцу обидно. Он нас освобождал целых два раза. И что же? Вдруг он слышит, мол, для дела лучше посидеть ему в темнице! Ему, молодому, сильному, энергичному юноше, воину, принцу, рыцарю, — сидеть в цепях в норе мышиной, на одной воде! Кому бы не было обидно?!

Предвосхищая все его претензии, я кратко и доступно для него пояснил, какая польза может быть для дела, если он останется в темнице, и какой ущерб случится, если он сбежит сейчас. Принц слушал меня, сначала, правда, порывался прервать обидными словами, затем внимал, открывши рот; а когда я закончил, он покачал головой и промолвил:

— Теперь я понимаю, почему тебя и твоего отца сама Юстина боится. А говоришь, вы скромные друзья науки!

— Политика и психология — суть высшие науки. Не зная душу человека, ты не научишься человека побеждать. Бессмысленно оружие ковать из стали, коль не владеешь оружием внутри себя.

— Скажи… сколько тебе лет, друг?

— Двадцать два, — улыбнулся я, — мы с тобой ровесники.

— Не могу поверить!.. А выглядишь ты…

— Знаю. Это все проклятый Эфир! Мы с отцом жили в Мемноне, священной столице Аморийской империи.

— А-а, это тот город, который мы называем Хельгардом.

— Да, вы его зовете "Городом Зла". И вы правы! Ибо там, в Мемноне, рождается могущество Империи Чудовищ. Там Хрустальная Гора, там добывают кристаллы-эфириты, там звезда Эфира сияет над Храмом Фатума… Она сияет и поражает все и всех вокруг, от мертвых камней до животных и людей. О, эфир животворящий! Ты думаешь, эфир — это только благо? Думаешь, эфир — это дармовая сила, это машины, движущиеся сами по себе, это пушки, которые не нужно заряжать, думаешь, это милость богов?! Н-да, милость!.. Мы с отцом прожили в теополисе пять лет… в Священном Городе, что в толще Хрустальной Горы сокрыт… немногие выдерживают столько! Мы изучали науки… и постигли истину… ту истину, которую невежи обозвали ересью! Эфир отомстил нам: да, мне только двадцать два, а выгляжу глубоким старцем! Однако ни о чем я не жалею: губительное излучение Эфира лишь тело поразило мое, а душу прояснило! Я стал свободен; клянусь, в свои-то годы я больше прожил на свободе, чем все мои сородичи за сотни лет!..

Мне хотелось еще очень и очень многое сказать этому благородному юноше, которого послал нам Всевышний, — но в это самое время послышался скрежет ключа в двери. Я вынужден был попрощаться с принцем и исчезнуть.

Бедняга варвар! Он так и не уразумел, каким же чудом я проник в его темницу, — и тем более не понял, как я из нее исчез.

Отец считает, это даже хорошо: таинственность суть власть, а когда все ясно, для власти места нет. Власть нам потребуется вскоре. Мы разобрались в обстановке и уяснили, как сотворить из Варга орудие нашей мести аватарам. Поистине идеальное орудие! Его руками мы вымостим для миллионов дорогу к справедливости, свободе, счастью.

Отец мой подсчитал, что факторы нашего успеха сложились в лучшей из трех с лишним миллиардов комбинаций.

— Мы будем совершенными кретинами, если не воспользуемся столь благоприятной ситуацией, — говорил отец…

Чугунная дверь с ужасным скрежетом отворилась. Варг, еще не успевший отойти от встречи с живым призраком молодого Ульпина, оторопело взирал на новое диковинное явление. Принц видел в дверном проеме барона Фальдра, начальника герцогской стражи, и еще двоих рыцарей. Они сопровождали девушку… Тонкий стан под традиционным галльским платьем-рубахой, маленькие руки, правильный овал лица, отмеченный аристократизмом, прямой носик, волосы спрятаны под головной платок, большие глаза, распухшие от слез…

Увидав Варга, девушка вырвалась вперед и припала к прутьям стальной решетки.

— Любимый!.. Мой любимый! Ты жив, какое счастье!

Барон Фальдр тактично затворил дверь с той стороны, оставляя принца наедине с женой.

Как всегда в присутствии Доротеи, Варг испытал некоторое смущение. Он разрывался между разумом и чувствами. Разум подсказывал ему: эта женщина, дочь князя и сенатора Корнелия Марцеллина — злокозненная лазутчица амореев, шпионка, приставленная к нему с целью покрепче привязать его к ненавистной Империи. Но чувства… неожиданно родившиеся чувства к этой странной девушке заставляли забывать о пропасти, разделявшей их.

Полгода жили они вместе. Он никогда еще не встречал такой терпеливой, чуткой, покорной женщины. Доротея молчаливо сносила его презрение, его ненависть, его недоверие… Когда он бил ее, она была нема, как рыба. Три месяца тому назад, узнав, что она носит его ребенка, он перестал бить ее. Нынче у нее заканчивался шестой месяц беременности, и материнский живот уже начинал проявляться.

Доротея Марцеллина оставалась, пожалуй, единственным живым существом, которое всегда и во всем соглашалось с ним. Даже верный Ромуальд иногда возражал. Она — ни разу. Принца мучило подозрение, что жена играет с ним в поддавки, чтобы затем вовлечь в какую-нибудь жестокую ловушку; принц внимательно следил за ней, и Ромуальд, и другие соратники принца следили тоже… Ничего! Доротея совершенно не общалась с аморийскими "миссионерами", ни разу не была замечена в попытке передать им какие-либо письма, документы, вещи. Она не проявляла ни малейшего интереса к прежней родине, ни малейшей ностальгии по блистательной Темисии, по отцовскому дворцу, по былой богатой жизни… Свободное время свое она проводила, прилежно изучая галльский язык и обычаи нарбоннского народа.

Не замечая за женой предательского поведения, принц Варг стал подозревать, что она попросту глупа. Проверяя эту догадку, он устроил ей несколько нелегких испытаний. Однажды, например, в горницу к Доротее явился некий тевтонский купец. Он вручил девушке дары, якобы в знак уважения к ее мужу принцу, и, как бы между делом, принялся выспрашивать о жизни Варга, о его взглядах, о планах принца на будущее, когда он станет нарбоннским герцогом. Сам Варг в это время стоял за дверью и подслушивал. Разговор с "купцом" закончился тем, что Доротея вернула ему все дары и вежливо, но строго, потребовала оставить ее. Ничего, даже отдаленно похожее на тайны мужа, она "купцу" не рассказала. Скорее наоборот: принцу почудилось, будто жена на самом деле раскусила этого "купца".

Со временем он пришел к однозначному выводу, что Доротея достаточно умна. Он начал проявлять к ней интерес не только плотский. Вечерами они беседовали, причем о разном; о чем бы ни заговаривал принц, оказывалось, жена в состоянии поддерживать разговор. Варг иногда ловил себя на мысли, что в некоторых делах Доротея разбирается лучше его, например, в науках и искусстве. Она, впрочем, никогда не пыталась одержать над ним интеллектуальную победу; напротив, как только Доротея замечала, что муж "плывет" в разговоре, она умело сворачивала беседу в такое русло, чтобы Варг вновь ощутил себя первым. Будучи сам человеком умным, молодой принц хорошо понимал незатейливую игру жены. Но раздражения не было; подсознательно Варг испытывал благодарность за понимание, чуткость и верность.

Подозрительный по природе и в силу сложившихся обстоятельств, принц мучительно искать ответы, в чем причина столь странного для аморийки поведения жены. Достойных ответов не было, кроме одного, о котором не уставала твердить сама Доротея: единственной причиной была любовь! И верно: все вокруг видели, что аморийская княжна без памяти влюблена в мятежного варварского принца. Эта тема постоянно присутствовала в пересудах, о ней говорили и в кабаках Нарбонны, и в дальних баронских замках. Сперва, разумеется, аморийку только осуждали, и принца порицали за брак с нею. Но со временем Доротея стала внушать нарбоннцам все большую и большую симпатию, особенно простому люду, далекому от высокой политики, и особенно на фоне вызывающего поведения другой всем известной женщины, принцессы Кримхильды. Молодой Варг был всеобщим любимцем; вскоре его популярность в народе перенеслась и на Доротею; говорили, мол, у такого мужчины, как наш принц, не может быть плохой жены.

Популярность наследника и его жены, конечно же, тревожила аморийских "миссионеров". Доротея упорно отказывалась водить с ними общие дела, даже с самим послом Империи, давним соратником отца высокородным патрисом Луцием Руфином. "Миссионеры" прилежно доносили вести из Нарбонны в Темисию, предоставляя богатую пищу для размышлений Софии Юстине и Корнелию Марцеллину. Но если первая получала все новые и новые основания для беспокойства, то второй в мыслях своих не уставал хвалить умную и старательную дочь…

Сам Варг постоянно ожидал какого-нибудь подвоха, если не от жены, так в связи с женой; из каждой замочной скважины проглядывали лазутчики Софии Юстины; что же до Корнелия Марцеллина, Варг не сомневался: его люди тоже тут, в Нарбонне, и не бездействуют. Соперничество Юстины и Марцеллина не было секретом для принца, равно как и то, что в этом соперничестве оба потомка Фортуната-Основателя уготовили нарбоннским галлам незавидную роль игральных фишек…

— Зачем ты пришла? — нарочито грубо спросил он.

— Ты жив! Жив… — прошептала девушка. — Я счастлива! Скоро тебе принесут поесть…

"Странно, — подумал Варг. — Ульпин тоже говорил об этом. Они, что, сговорились?".

Внезапно Доротея пошатнулась и, чтобы не упасть, вынуждена была вцепиться в прутья решетки. Варг встал и приблизился к жене, насколько позволяли ему кандалы. Даже в тусклом свете огарка он обнаружил неприятные изменения в облике жены: обычно румяное лицо Доротеи казалось бледным и осунувшимся, губы были серыми, а глаза запавшими, и не одни лишь слезы могли быть тому причиной…

— Что с тобой? — резко спросил он.

Девушка улыбнулась; он понял, что эта улыбка далась ей нелегко.

— Со мной — ничего, — ответила Доротея. — Я была расстроена из-за тебя, любимый. Но вот я тебя вижу… ты жив, и скоро тебе принесут…

— Дай мне свою руку!

— Зачем? — испуганно спросила жена.

— Дай, говорю!

Девушка вздохнула, но не осмелилась возражать. Тонкая рука прошла сквозь клетку решетки, достав как раз до ладони Варга. Кисть была белая и холодная, а пальцы едва шевелились… кожа и кости!

— Что ты с собой сделала?

— Я? Ничего…

— Тогда кто? Говори!

— Прости, — Доротея всхлипнула и убрала руку. — Но иначе бы меня к тебе не пропустили!

У Варга закружилась голова — от стыда, гнева… и благодарности! Он все понял.

— Ты голодала, да?

— Да… — прошептала Доротея. — Как только узнала, что ты в темнице… на одной воде! Я пришла к твоему отцу и сказала: буду пить воду, как он, и все тут! Пока моего мужа не начнут кормить и пока меня к нему не пропустят… Отец твой разозлился, а она…

— Кримхильда?

— Да, она посоветовала ему посадить меня под домашний арест и кормить насильно. Они пытались… — девушка через силу улыбнулась, — но я выплевывала пищу! И сегодня они сдались…

Варг до крови закусил губу, чтобы не заплакать и не зарычать. Вот оно как получилось! Родные отец и сестра морят его голодом в сыром подземелье, а эта хрупкая девчушка, аморийка, сенаторская дочка, нашла в себе силы для недельной голодовки… и все это ради него, ради Варга!

— Ты не должна была так поступать, Дора, — проговорил он. — Ведь наш ребенок…

— С ним ничего не случится, — быстро сказала она. — Мои соки питают его. Наш ребенок появится на свет здоровым и красивым. Как ты, любимый!

— Сегодня же… сейчас… ты прекратишь голодовку! Я требую!

— Хорошо. Мы победили, можно и поесть, — вновь улыбнулась она, и принц вдруг почувствовал себя счастливым…

— Погоди, мы еще не победили. Скажи, что в городе творится?

— О-о, тут такое было! Народ ходил к дворцу и требовал от герцога освободить тебя.

— Ходил?

— Прости… Отец твой приказал разогнать толпу. И разогнали. Я слышала, десятки человек убиты, а заводилы арестованы, и завтра их казнят…

"Я так и знал! — с горечью подумал Варг. — О, разве это справедливо: я ничего еще не сделал для народа моего, а люди уже гибнут за меня?!".

— …Но есть и новости хорошие, — продолжала Доротея. — Ромуальд и с ним еще пятеро твоих друзей… они сбежали из Нарбонны. И правильно сделали, потому что Кримхильда советовала герцогу арестовать и их… я слышала. Еще я видела, как барон Видар и барон Старкад вместе ходили к герцогу просить за тебя… и я подумала, что если эти двое решились действовать совместно, то и другие бароны… во всяком случае, большинство… тоже за тебя!

Гордость за жену проникла в сердце принца, и он подумал: "Какая умница моя Дора! Так и есть. Видар и Старкад друг друга ненавидят, потому что дед Видара когда-то изнасиловал мать Старкада. Но оба барона — честные рыцари, и оба за меня, и оба ненавидят пришлых амореев. Действительно, хороший признак, если они к отцу ходили вместе!".

— А что отец?

Доротея виновато вздохнула.

— Не знаю.

— А что ты думаешь сама?

Девушка изумленно воззрилась на него. Никогда прежде муж не спрашивал ее мнения, а тем более по вопросу, касающемуся политики. Однако он касался не только политики, но и самой жизни принца, поэтому Доротея бестрепетно ответила:

— Я думаю, по доброй воле герцог не выпустит тебя. Прости…

Варг усмехнулся.

— Тебе незачем извиняться. Ты поступила, как верная жена. Могла схитрить, могла слукавить, могла сказать, мол, ты скоро из темницы выйдешь, — но ты сказала правду. И вот я думаю… ты ведь понимаешь, у меня полно времени для раздумий… откуда ты взялась такая? Не могу понять!

— А что тут понимать? — с болью и надеждой воскликнула Доротея. — Я люблю тебя, это ты пойми, люблю!

Принц отвернулся.

— Не знаю… А вдруг через тебя отец твой Марцеллин готовит мне ловушку?

Следующие слова девушки изумили его и заставили задуматься. Она сказала:

— Может быть… Отец — это отец. Тебе ли этого не знать, каков отец бывает для детей своих? Но я… я люблю тебя! И мне неважно, что замышляет мой отец! Хочешь — верь мне, а хочешь — не верь, но я скажу: тебя, любимый, не оставлю… никогда! Что бы ни сотворил Корнелий… он больше мне не господин! Ты — господин моей души, мой муж!

Дверь отворилась снова, и фигура в проеме произнесла голосом барона Фальдра:

— Свидание окончено, принц. А вы, княжна…

— Барон, постойте! — воскликнула Доротея. — Минутку дайте мне, всего одну минутку!

Фальдр заколебался, но, уловив выражение лица принца, кивнул и скрылся за дверью. "По-моему, этот тоже в душе сочувствует мне, — подумалось Варгу. — Лишь авторитет герцога сдерживает их. Бароны присягали моему отцу… и они остаются ему верны, хотя отец уже другой, не тот, кому бароны присягали…".

Доротея поманила его к решетке. Их руки снова встретились. От радости, или от волнения, или по какой иной причине руки жены больше не казались Варгу холодными. Нет! Они были теплыми, ласковыми. Они были руками друга. И принц крепко сжал пальчики жены в своих ладонях: спасибо!

— Мне нужно кое-что еще тебе сказать, — прошептала Доротея. — Я подслушала разговор твоей сестры с Луцием Руфином, послом Империи в Нарбонне. И вот что я узнала. Большой фрегат "Пантикапей" спешит сюда…

— Проклятие! У нас же мир!

— Нет, нет, не то, что ты подумал! Фрегат везет высокого вельможу, генерального инспектора министерства колоний. Его ждут завтра вечером. И знаешь, кто этот инспектор?..

Она ему сказала, кто, и храбрый принц не смог сдержать стона:

— Худо наше дело!.. Послушай, Дора, если б ты могла…

Жена внимательно выслушала его просьбу, а затем ушла, счастливая и гордая оказанным ей доверием.

Принцу вскоре принесли поесть, но ел он без особого аппетита. Мысли его витали далеко отсюда. Сама жизнь его была в руках амореев, людей малознакомых и, в сущности, чужих: загадочных еретиков Ульпинов и дочери лукавого сенатора Империи…

Глава двенадцатая, в которой высокий гость из метрополии пытается распутать нарбоннский "гордиев узел"

Как и большинство имперских кораблей класса фрегат, "Пантикапей" имел три мачты с трапециевидными парусами и гребной винт на корме. Винт приводился в действие силовой установкой, которую, в свою очередь, питала энергия Эфира. В прибрежных аморийских водах излучение Эфира было достаточным для достижения скорости в двадцать герм в час. Специальная энергетическая рамка, уже знакомая читателю по мобилю Софии Юстины, позволяла умножить поступление эфира и увеличить скорость фрегата до сорока-пятидесяти герм в час. Однако на приличных расстояниях от Эфира, например, в Британском море или в Персидском заливе, фрегату приходилось включать запасные эфиритовые батареи, чей ресурс, естественно, ограничен, либо просто поднимать паруса. Здесь, у южных берегов Галлии, с помощью винта, энергетической рамки и эфиритовых батарей фрегат "Пантикапей" мог развивать скорость до сорока пяти герм в час.

Вооружение фрегата составляли десять пушек среднего калибра и две пружинные баллисты. Пушки размещались по бортам судна, а баллисты — на носу и на корме соответственно. Поскольку "ханьский огонь", то есть порох, был официально запрещен Святой Курией как "богопротивное вещество", пневматические пушки стреляли особыми разрывными снарядами, начиненными горючей смесью. Дальность полета разрывного снаряда из такой пушки не превышала одну герму, но это все равно было больше, чем у любого орудия нарбоннской армии. Пружинные баллисты метали ядра и разрывные снаряда на расстояние до трех герм. На носу фрегата размещалось самое грозное его оружие — тепловой излучатель на эфиритовых кристаллах. Кристаллы-эфириты, добытые в Хрустальной Горе Мемнона, образовывали сложную систему линз, которая позволяла получать невидимый направленный луч, раскаленный настолько, что в трех гермах от излучателя этот луч плавил железо. В принципе тепловой луч эфиритовой пушки не имел ограничения по дальности, однако чем дальше, тем ниже становилась его температура, и, если говорить конкретно об излучателе фрегата "Пантикапей", то уже на расстоянии в двадцать герм его тепловой луч "палил" не жарче июльского солнца.

Здесь стоит обратить внимание читателя на другое важное обстоятельство: столица нарбоннских галлов стояла в семи гермах от береговой линии. Ее построили в те далекие времена, когда аморийцы еще не научились устанавливать на своих кораблях эфиритовые излучатели.

Впрочем, для случаев, когда вражеская цитадель скрывалась вдали от берега, у аморийцев находились орудия помощнее; так, недавно введенный в строй линейный корабль "Хатхор" обладал излучателем, который плавил железо на расстоянии в пятьдесят герм… К счастью для мятежников, излучатели всех типов были слишком прожорливы на эфир, весьма громоздки, сложны и опасны в применении. В дальних колониях от них было мало толку, и даже здесь, в Нарбоннской Галлии, практичные и осмотрительные аморийцы никогда не пытались перемещать свое чудо-оружие по суше; на просторах же Океана, как уже, наверное, понял читатель, имперский флот господствовал безраздельно…

Итак, вечером четырнадцатого апреля военный фрегат "Пантикапей" встал на якорь в восьмидесяти мерах от нарбоннского берега. Грозные орудия были прилежно упрятаны в бортах, пружинные баллисты зачехлены, башня эфиритового излучателя на носу корабля напоминала вполне мирную капитанскую рубку; на мачтах черно-белые знамена Аморийской империи реяли вместе с темно-зелеными стягами аватара Кракена, покровителя мореходов, и синими стягами аватара Сфинкса, покровителя дипломатов; нигде не было заметно черных стягов аватара Симплициссимуса, покровителя воинов, — иными словами, фрегат "Пантикапей" всем видом своим показывал мирные, по отношению к нарбоннским галлам, намерения.

Однако расслабляться встречающим не пришлось. С фрегата спустили четыре шлюпки. Когда шлюпки причалили к берегу, оказалось, что в каждой из них прибыло по декурии вооруженных до зубов воинов. Молчаливые легионеры быстро рассредоточились по берегу, оттеснив зевак и прочих подозрительных субъектов на расстояние, превышающее длину полета арбалетной стрелы. Лишь после этого с фрегата спустили пятую шлюпку, в которой и был сам генеральный инспектор.

Его облачение составляли синий калазирис, плащ и покрывало в форме капора, лицо скрывала синяя маска аватара Сфинкса. Аналогичным образом были одеты и трое его сопровождающих.

На берегу высокого вельможу из метрополии приветствовали посол Луций Руфин и другие аморийцы. Без долгих церемоний генеральный инспектор занял место в посольском экипаже; к нему присоединились сам Луций Руфин и Виктор Лонгин, супруг принцессы Кримхильды. Эскортируемый охраной в полсотни имперских легионеров и столько же солдат герцогской стражи, экипаж двинулся в путь, в Нарбонну.

За время, пока продолжалось это путешествие, генеральный инспектор министерства колоний успел получить ответы на все интересовавшие его вопросы.

В сумерках отряд прибыл в притихшую Нарбонну и, не останавливаясь, проследовал через город во дворец герцога. Только там, под защитой древних крепостных стен, генеральный инспектор решился покинуть карету. Имперские легионеры остались в цитадели, организовав совместные с нарбоннской стражей ночные посты.

До самых дверей тронного зала генеральный инспектор не проронил ни слова. Герцог встретил высокого гостя, восседая на троне, облаченный в длинный и широкий бордовый кафтан с застежками на груди и на рукавах, а также плащ-мантию того же цвета с подбивкой бурого меха. На голове государя покоилась так называемая Большая корона; она представляла собой золотой обруч с семью башнеподобными зубцами. Помимо самого герцога, в тронном зале присутствовали его придворные, а также дочь, принцесса Кримхильда.

Но не успели начаться приветственные речи, как посол Луций Руфин попросил у герцога приватной аудиенции для генерального инспектора министерства колоний. Отказать было бы невежливо, и вскоре высокий гость из Темисии и правитель Нарбоннской Галлии остались в тронном зале одни.

Генеральный инспектор освободил свое лицо от маски Сфинкса.

— Вы!.. Это вы! — выдохнул изумленный Крун.

— Я, собственной персоной, — улыбнулась София Юстина. — Вы мне не рады, ваша светлость?

Герцог поднялся с трона и подошел к ней. Голосом, трепещущим от волнения, он отозвался:

— Я ли не рад вам?! О, боги!.. Да знаете ли вы, что всякий день я думаю о вас, я вспоминаю наши встречи в Темисии, ваши слова и ваши жесты, ваши мысли… О, если б знали вы, как не хватало мне вас эти долгие месяцы, как мечтал я прикоснуться своей рукой к руке вашей…

— Да, я знаю… — прошептала София. — Вот вам моя рука, держите, герцог…

…Это было странная картина, зрелище не для людей, обремененных эмоциями и предрассудками, но для самих богов. Токи взаимной симпатии, полгода тому назад связавшие старого варвара и молодую аморийскую княгиню, усилились за время их разлуки; узы дружбы, более неосознанной, чем заявленной, скрепили этих непохожих людей прочнее, нежели мирный договор скрепил их народы; и вот теперь, когда судьба устроила им неожиданную встречу, Крун и София, пренебрегая всем, кроме чувств, бросились в объятия друг к другу. Огромный варвар, могучий отпрыск Севера сурового — и прекрасная южанка, дщерь знатнейшего патрисианского рода…

— О, нет, постойте, герцог! Мы друзья, и только…

Крун, чьи губы уже тянулись к алым и влажным устам Софии, опомнился и прошептал чуть слышно:

— Да… Простите.

— Мы друзья, и это очень много! — со всей страстностью, на какую она была способна, произнесла княгиня. — Как только я узнала, что тут у вас творится, я приняла решение, оставив все дела иные, немедля к вам прибыть, в Нарбонну.

— Так значит, вы все знаете? — сумрачным голосом промолвил Крун и сам же ответил: — Вы знаете, конечно… вам ли не знать?!

"Несчастный сильный человек, — думала София, внимая ему, — ты загнан в угол, ты трепещешь под ударами жестокой Тихе[45]. Тебя оставил сын любимый, а вместо сына встала дочь, которую привык ты ограждать от испытаний; ты между ними мечешься, не зная, кого избрать в итоге… а тут еще твои бароны, твой народ, и аморийцы, и… Ульпины! И твоя болезнь; о ней я знаю больше, чем ты сам и даже больше, чем твои врачи… Твою болезнь я по твоей душе читаю. Лишь силой воли заставляю улыбаться я себя; лицо твое… мне больно на него смотреть: Facies Hippocratica[46]!.. Мне не нужны агенты для того, чтобы понять, что тут у вас творится. Конечно же, я знаю все — и как мне не приехать, не помочь тебе… тебе, кого я, не кто-нибудь, а лично я, из суетного честолюбия, втравила в эти испытания… Похоже, я единственный друг, который понимает твою страдающую душу. Я уважать себя бы перестала, если бы оставила тебя в твой последний час. Мне надлежит быть сильной; иначе никогда тебя себе я не прощу!..".

— …Мне очень вас недоставало, вас, княгиня, — говорил Крун. — Я… я загнан в угол! Мне стыдно… мне горько, что я вам это говорю — вам, женщине! Но я устал. Что делать дальше, я не знаю… Помогите! Я нуждаюсь в вашей мудрости, в вашем добром совете. Как мне спасти немногое, что у меня осталось?!

София приняла его руки в свои, ее теплые токи полились в его хладные ладони, и она сказала:

— Все будет хорошо… увидите, все будет! Я помогу вам разобраться, зачем иначе приезжать мне?.. — стремясь поскорее увести разговор с тягостной ноты, она быстро достала из складок своего плаща белый свиток. — Вы знаете, что это такое, герцог? Я вам скажу. Это концессионный договор на разработку того самого месторождения вольфрамовых руд. Он утвержден моим отцом, первым министром. Как только вы подпишите его, я передам вам сто империалов в качестве задатка, а всего концессионных вы получите двенадцать тысяч империалов, с рассрочкой выплаты на десять лет…

— Двенадцать тысяч?.. Я не верю!

Княгиня молчаливо развернула свиток и позволила герцогу прочитать договор. Крун затряс головой, в глазах его проступили слезы, и он простонал:

— О, если бы на эти деньги купить бы можно было счастье!..

— Я привезла вам сто империалов в счет задатка, — быстро сказала София. — Разумеется, не в больших платиновых монетах и не в ассигнациях. Насколько мне известно, у вас признаются только золото и серебро. Поэтому я привезла вам тысячу солидов золотом и тысячу денариев серебром; оставшиеся от ста империалов средства я приказала перевести в оболы; таким образом получился еще миллион оболов, который вы сможете раздать простолюдинам…

Скрывая слезы радости и восхищения, Крун промолвил:

— Какая же вы умница… София!

— Македонский царь Филипп, отец Александра Великого, говорил: "Верблюд, нагруженный золотом, перейдет через любую стену"…

Она говорила это, а сама думала: "Легко бы было жить на свете, если б людские души, как тела, продавались за империалы. Увы! Кого-то мы купить сумеем, а кого-то — нет. Нам лишь бы выиграть мир, чтобы этот сильный человек ушел из жизни с сознанием исполненного долга… А что после него… тогда я разберусь без сантиментов!".

Они проговорили до самого утра, точнее, до того рассветного момента, когда Круну пришлось сдаться перед натиском жестокой боли, а Софии — позвать врачей.

Потом, когда герцог забылся в бессильной дреме, княгиня имела трудный разговор с врачами. "Если вы не в силах совершить чудо, его совершат другие, а вы обратитесь в прах", — примерно такими словами она наставляла злосчастных слуг Асклепия. Они слушали ее — и понимали, что она не шутит.

Этим людям предстояло страдать вместе с ее проснувшейся совестью.

Скрежет ключа в двери.

Усилием воли принц заставил себя собраться. Он догадывался, кто идет по душу его. Она не должна увидеть его слабым. И она не должна понять, что он ждал ее прихода, иначе ее сильный и изощренный ум тотчас вычислит Доротею…

Она была в подпоясанной на талии мужской черной весте поверх короткого кафтана со стоячим воротником и длинными узкими рукавами, ноги укрывали черные колготы, кисти — перчатки черной кожи, голову — меховой берет с пером, а лицо — маска аватара Сфинкса. Это сочетание благородного рыцарского одеяния с ненавистным символом колониального господства показалось Варгу особенно вызывающим и возмутительным, и он подумал, что, возможно, лучше вообще уклониться от разговора с нею. Нет, нельзя, — она сочтет его молчание своей победой!

Пока он думал, какой тон избрать для нее, она сказала:

— Здравствуйте, принц.

Играя изумление, он вскинул голову и раскрыл рот. София сняла маску и впилась в него пронзительным изучающим взглядом. В свете нового факела его глаза блестели, давая ей пищу для размышлений и выводов.

— Вы знали, что я приеду, — жестко заметила она.

— Догадался, — усмехнулся Варг.

Он вложил в эту усмешку всю природную хитрость варвара, все свои актерские способности.

— Вероятно, вы полагаете, что я пришла позлорадствовать.

— А разве нет?!

София Юстина глубоко вздохнула и медленно, с достоинством, покачала головой.

— Тогда зачем пришли вы? Воспитывать меня?! Напрасный труд!

— Послушайте меня, принц. Возможно, и напрасный… Но я обязана предпринять последнюю попытку переубедить вас… — она замялась, размышляя, с чего начать, чтобы пробить броню в его душе. — Ответьте честно, принц, кто я для вас?

Он задержал ответ. Вопрос был неожиданный. И принц решил ответить честно, как она просила.

— Враг. Вы для меня жестокий враг, княгиня. Могущественный и коварный враг. Только такому врагу под силу было превратить моего отца в жалкую марионетку. Об остальных я и не говорю: вы охмурили их играючи! Вы — сильная личность. Если бы вы были мужчиной, я бы не пожелал себе противника достойней.

София кивнула, словно ждала именно такого комплимента.

— И я вас уважаю, принц. Как человека, который до предела свободе предан, равно как и я.

"Она меня провоцирует, — с содроганием подумал Варг. — Я ни на мгновение не должен забывать, кто она такая и на что она способна".

— Ваша свобода — это наше рабство.

— Вы ошибаетесь. Свобода или есть у всех, или ее нет ни у кого. По-моему, каждый человек свободен настолько, насколько он отвоевал свою свободу у судьбы.

— Отлично сказано! — воскликнул Варг. — Я всегда подозревал, что такой человек, как вы, должен понимать мои мотивы. Я не хочу, как мой отец, ловить крохи свободы из ваших рук — сам отвоюю себе столько, сколько смогу переварить!

— Вы предпочитаете моим рукам объятия Ульпинов?!

Варг вздрогнул. Эта удивительная женщина вновь перехватила у него инициативу. Сегодня, в этой камере, она была немногословна; уважая его ум, она предоставляла ему возможность самому додумать ее аргументы. И он, конечно, понял, что она хочет сказать. "Объятия Ульпинов"! Ее голос вторил его внутренним голосам — тем, которых принудил он умолкнуть, польстившись на обещанные знания, оружие и силу, какой у галлов от сотворения мира не бывало… Понимая, что хитрить перед нею бесполезно, он сказал:

— С Ульпинами у меня есть шанс… а без них я обречен на поражение!

— Ну как же вы не понимаете! — с горечью воскликнула София. — Вы говорите, шанс?! О да! У вас есть шанс поймать иллюзию свободы! У вас есть шанс на краткий миг взмыть в небо, к солнцу, как взмыл Икар — и кончить, как Икар!.. Ну хорошо, допустим, вы прогнали нас из этого удела. И что тогда? Вы думаете, тогда наступит долгожданная свобода?! Отнюдь! Наступит истинное рабство! И безраздельным властелином воцарится в душе вашей бог, вернее, злобный демон, по имени Марк Ульпин…

— Ложь! Я не позволю никому командовать собою!

— Как вы наивны, принц! Вы все еще не понимаете, с какими существами вы связались. Это нелюди, одержимые дьяволом, у них не осталось ничего святого в душе. Не у вас — у них благодаря вам появился шанс… шанс отомстить нам, то есть Империи! Вы для них — никто, орудие, не более чем инструмент зловещей мести. Они используют вас — а потом выбросят за ненадобностью! Для них ваша свобода — предмет издевки; сами они давно уже от совести свободны — а есть ли господин суровее, чем совесть?!

Слова молодого Ульпина вдруг пришли на ум Варгу: "В свои-то годы я больше прожил на свободе, чем все мои сородичи за сотни лет!..". Не ту ли свободу, о которой говорит Юстина, еретик имел в виду? Нет, нет, конечно, нет… она пытается совратить его… О, как она искусна! Но напрасны все труды ее!

— Я вам не верю, — промолвил он. — Это вы боитесь Ульпинов. А я их не боюсь. Вы, что же, мне хотите доказать, что эти двое для меня опасней всей имперской мощи?!

— Да, — отозвалась София, — именно так! Прошу вас сделать над собой усилие и забыть, кто я. Вернее, нет, не забывайте. Представьте себе людей, враждующих друг с другом, и чудовищ, которые враждебны роду человеческому. Разве люди не объединятся против чудовищ?

— Чудовища — это ваши аватары, — упрямо выговорил Варг. — Аватары живут в душах человеческих и…

"Что это я говорю? — мысленно простонал принц. — Это разве я говорю? Это они говорят, они, Ульпины!".

София поняла его, поняла, почему он осекся.

— Ради всего, что дорого вашему сердцу, принц, умоляю: скажите, где прячутся Ульпины! Ну же, говорите, пока еще не поздно их остановить!

В тот же момент она поняла, что перегнула палку. Варг, насупившись, молчал.

— Как только вы спасете себя и нас от Ульпинов, герцог освободит вас из темницы, — прибавила она.

— Хорошо, — сказал принц, — я вам отвечу, где Ульпины. А вы мне поклянетесь, что позволите отцу расторгнуть постыдный договор, который сами же ему и навязали.

— Нет. Я этого не сделаю. Мне просто не позволят. Ну вы же не ребенок, принц! Вы вдумайтесь, что говорите: как может Империя добровольно отказаться от своих владений?

— Но это не имперская земля, а наша, галльская!

— Вся земля под солнцем принадлежит Империи, — вздохнула София. — Так завещал Великий Фортунат. И я не в силах что-то изменить. Никто не в силах, даже император. Поймите, принц, меня сметут, как жалкую тростинку, как только заикнусь о вашей просьбе… Это же ересь суть!

— Вот то-то и оно, — невесело усмехнулся Варг. — Добром Империя нас не отпустит. Придется воевать!

"Он мне не скажет, где Ульпины, — пронеслась в ее мозгу горькая мысль. — Жестокая Нецесситата! Он фанатик, ловец иллюзий. А фанатик не может быть разумным человеком. Неужели я проиграла еретикам?..".

— Вы раб своих страстей, мой благородный принц, — с грустью заметила она. — Хотите снова воевать? А о народе вы подумали? Ведь именно его руками вам придется воевать!

— Народ мечтает драться за свободу.

— Какая чушь! Мечтают драться рыцари, и то не все, а лишь зеленые мальчишки. Народ грезит о мире, о покое, о добром урожае, о достатке…

— В своей стране, а не под чужим ярмом!

— А разве барон ваш или рыцарь не угнетает своих крестьян?! Какая разница крестьянину, один ли флаг над дворцом герцога или их два? Крестьянин равно служит господину!.. Поймите, союз с нами — великое благо для вашего народа! Ну сколько можно воевать! О, неужели вы, галлы, лишь бунтовать способны?! Нет, не верю! Я знаю ваш народ, он мужествен и трудолюбив. Так не совращайте его, дайте народу своему возможность потрудиться!

— Для императора?! Для вас?! Затем, чтобы у вас, патрисов и магнатов, побольше стало в кошельках империалов?! Вы мните, я не знаю, зачем открыли вы месторождение вольфрама?! Нам, галлам, вольфрам не надобен — вам он нужен, для ваших батарей и бластеров. Вот вся ваша дружба: вы забираете у нас вольфрам, а затем посредством этого вольфрама ваши пушки сжигают наши города!

— Вам злость и ненависть застлали разум, — в сердцах ответила София. — У вас все спуталось: причины, следствия… вы мальчик, но не муж! О, да если б я позволила себе потакать собственным страстям… то вы давно уж были бы мертвы!

Варг зловеще ухмыльнулся, как всегда, когда ему угрожали, и спросил:

— Так что же вам мешает подослать ко мне убийцу? Разве вы не всемогущи, что в Миклагарде, что в Нарбонне?!

— Да, я без труда могу устроить вашу смерть, — кивнула она. — Но ваша смерть проблемы вашей не решит.

— Вы всего-навсего боитесь, что наш народ возьмется мстить за меня. Или какой-нибудь отважный самозванец примет мое имя и возглавит борьбу. И герцог не простит вам мою смерть. Верно?

"Верно, — подумала София. — Таких, как ты, надежней умерщвлять открыто".

— Возможно, — ответила она. — И все же вас казнят, мой благородный юноша, не муж! Как графа Седвика казнили.

— Нет! — воскликнул он. — Отец не сможет сделать это!

— Посмотрим. Вы сами выбираете свою судьбу, злосчастный принц.

Варг похолодел. Он понял вдруг, что она способна убедить отца предать его публичной казни. "Да, способна! Она скажет красивые слова о мире, напомнит об Ульпинах и прочих прегрешениях моих… И мой отец прикажет отрубить мне голову".

В руках княгини появилась какая-то бумага.

— Буду откровенна с вами до конца, принц. Это императорский эдикт о признании вашей сестры Кримхильды правящей архонтессой-герцогиней Нарбоннской Галлии. Как видите, здесь не проставлено число, когда эдикт вступает в силу. Зато есть виза первого министра. А виза министра колоний…

— Ваша!

— Да. Она появится, если я уйду от вас ни с чем. Ну же, решайте: жизнь или смерть?

"Свобода!", — подумал Варг. И не ответил ничего.

Внезапно ее огромные черные глаза сузились, их взгляд точно прожег его до самого сердца, и она промолвила с таинственной усмешкой:

— Или вы надеетесь, что ваши добрые Ульпины вас спасут?

Он срочно отодвинулся в тень, чтобы она не смогла прочесть чувства по его лицу. София Юстина скрестила руки на груди и сказала:

— Ну что ж, прощайте, сам себя сгубивший принц. Кто знает, может быть, и впрямь они спасут вас от секиры палача. Наивная была бы я, если б презрела силу дьявола и черных слуг его… На вашем месте, благородный принц, я бы секиру предпочла!

Она повернулась и сделала три шага к двери. У двери София вновь обратила к Варгу свое печальное лицо.

— Прошу вас перед смертью наш разговор припомнить.

— Я умру еще не скоро, не надейтесь, а может быть, и вас переживу! — со злостью выкрикнул он ей вослед.

Княгиня вышла из тюрьмы с маской Сфинкса на лице. Помимо герцога, посла и самых приближенных к ней персон никто еще не знал, что под личиной генерального инспектора министерства колоний скрывается сама министр. София расспросила своих агентов и узнала, кто посещал мятежника в его темнице. Поразмыслив, она решила нанести визит кузине Доротее.

Однако супруга принца Варга во дворце не обнаружилась. Служанки Доротеи Марцеллины сообщили, что княжна уехала в гости к баронессе Хольде, жене барона Старкада, по личному приглашению самой баронессы. Баронский замок стоял на самой границе Нарбоннской и Лугдунской Галлии, в ста сорока гермах от столицы. Сам барон Старкад подтвердил: да, моя жена давно звала супругу принца в гости, и я отправил княжну, со свитой преданных мне рыцарей; ясное дело, я не сомневаюсь, они доставят Доротею куда надо… Возможно, кого-то бы и удовлетворило такое объяснение, но только не Софию Юстину.

"Муж в темнице, а жена — любящая жена! — отправляется в гости. И куда — на самый край герцогства!.. Буду я не я, если маленькая дрянь не спешит предупредить Ульпинов о моем приезде! И разумеется, ее послал сам принц. Надо же, как доверяет ей, шпионке дяди моего… Наивные глупцы, что Варг, что Доротея! О том, что я приехала, Ульпины знают и без них. О дядя Марцеллин! Тебе не быть первым министром: из-за любви твоей дочурки к варвару ты влип в прескверную историю; тебя мне, право, жаль, дражайший дядя!".

Могучий дедуктивный аппарат в мозгу княгини быстро просчитал варианты и выбрал решение. София встретилась с Круном. Их разговор продолжался почти четыре часа и завершился новым тяжелым приступом болезни Круна. Однако ей удалось добиться своего: еще час спустя из Нарбонны в сторону баронского замка Старкада выехал отряд из десяти конников, слуг герцога; вслед за этим маленьким отрядом двигался большой — он состоял из полусотни самых надежных рыцарей Круна и девяти десятков легионеров морской пехоты, которых София срочно вызвала с фрегата "Пантикапей". Центуриону, командиру отряда, министр колоний от имени имперского правительства приказала уничтожить двоих преступников, которые, возможно, будут выдавать себя за казненных полгода тому назад еретиков Ульпинов.

Помимо этого, из Нарбонны в баронские замки разъехались курьеры герцога. Курьеры везли собственноручно подписанные Круном указы, обязывающие всех баронов срочно прибыть в столицу на государственный совет.

Наконец, сама София Юстина возвратилась на фрегат, где посредством видиконового зеркала связалась с военным министром и приватно попросила его отдать приказ линкору "Уаджет" срочно выдвинуться к берегам Нарбоннской Галлии.

Глава тринадцатая, в которой министр колоний Аморийской империи, как Цезарь, переходит Рубикон и сжигает за собой мосты

На экстренный государственный совет прибыли тридцать два из тридцати шести баронов герцогства, три барона сказались больными, но прислали своих сыновей, и лишь один, старый барон Тюр, осмелился остаться в родовом замке без каких-либо объяснений.

Неясное напряжение витало над столицей в этот хмурый весенний день. Рыцарей герцогской стражи и солдат нарбоннской армии на улицах города было больше, чем самих горожан. Баронам, прибывшим на совет с собственными дружинами, было велено отослать дружинников домой. Количество имперских легионеров, сошедших на берег с фрегата "Пантикапей", увеличилось до двух сотен. В довершении ко всему на рассвете фрегат зачем-то устроил показательные учебные стрельбы в акватории Нарбоннского порта; эти зловещие маневры распугали торговый люд и укрепили многоопытных подданных герцога Круна в уверенности, что намечается нечто нехорошее.

Никто более не осмеливался открыто выражать сочувствие томящемуся в темнице принцу Варгу; те, кого можно было заподозрить в таком сочувствии, поспешно покидали город.

Однако начался день как будто добрым знаком: герцог Крун в Большой короне и парадном облачении проехал по городу, одаривая народ медной мелочью. Подле отца скакала принцесса Кримхильда. Она улыбалась и широкой рукой разбрасывала аморийские оболы. Горожане покорно поднимали монетки, кричали здравицы государю, а самые умные — и прекрасной дочери государя. Возбуждение толпы достигло апогея, когда закончились самые мелкие деньги и герцог с дочерью начали разбрасывать монеты достоинством в пятьдесят, сто и даже пятьсот оболов. За последние шла настоящая драка…

Как заметила днем раньше мудрая София Юстина, "пусть лучше ваши подданные дерутся между собой за ваши деньги, чем с вами — за вашего сына".

Возвратившись во дворец, герцог Крун принял большую депутацию местного купечества. Разговор случился на редкость задушевный; предусмотрительный торговый люд единодушно заверил герцога в самых глубоких верноподданнических чувствах к нему лично и к аморийскому императору, Божественному покровителю Нарбоннской Галлии. Затем принцесса Кримхильда от имени отца вручила каждому члену торговой гильдии "символическую" субсидию в десять серебряных денариев. Еще по пятнадцать денариев были пожалованы самим герцогом шести "наиболее видным" купцам, как было сказано, "на развитие национальной торговли". В заключение Крун пообещал верноподданным членам гильдии сделать субсидии регулярными.

А ровно в полдень начался государственный совет. В тронном зале дворца для каждого барона установили отдельное кресло. Герцог Крун восседал на троне из слоновой кости, по правую руку от него стояла принцесса Кримхильда, по левую — загадочный, для большинства присутствующих, аморийский эмиссар в маске аватара Сфинкса. Еще подле трона разместились советники и военачальники герцога. Двери тронного зала охраняли совместные посты рыцарей и легионеров.

Крун открыл совет представлением высокого гостя…

Из воспоминаний Софии Юстины

…Я всматривалась в лица баронов и пыталась по ним прочесть будущее этой многострадальной земли. Когда герцог представил меня, и я сняла маску, эти лица отразили изумление, протест и любопытство. Разумеется, нарбоннские бароны были наслышаны обо мне и знали, что это я направляю события в их маленьком государстве. Сознание того, что двадцатисемилетняя женщина из чужой страны, из недавно враждебной страны, неизмеримо могущественней каждого в отдельности и всех вместе, было нелегким испытанием для их варварских сердец.

Приветственную речь я произнесла по-галльски. Пришлось забыть уроки возвышенной риторики; я старалась говорить с варварами на понятном им языке — просто, коротко и ясно. Моей целью было убедить баронов не воспринимать нас, аморийцев, как победителей и оккупантов. Напротив, говорила я, мы — ваши союзники, ваши друзья, мы преодолели войну вместе и вместе будем строить мир… Я расписала им преимущества мирной жизни, но, не забывая, какие люди составляют эту аудиторию, напомнила, что верные клинки в любое время могут потребоваться императору и герцогу, так как на свете еще остаются наши общие враги.

По-моему, моя речь понравилась баронам. И я сама понравилась, ибо протест на их лицах сменился восхищением; как известно, варвары неважно умеют скрывать свои истинные чувства.

После моей речи герцог торжественно объявил о подписании им вольфрамовой концессии. Новость не произвела достойного впечатления на баронов. Что им вольфрам? Но вот в речи герцога прозвучало магическое слово "золото", и реакция баронов оказалась именно такой, какую я и ждала.

Согласно моему плану, каждый верноподданный барон получал "вольфрамовый бонус" в сумме ста золотых солидов, причем первые двенадцать солидов, то есть целый империал, можно взять наличными сразу по завершении государственного совета.

Чтобы благородные рыцари не подумали, будто мы их покупаем, я вмешалась и сказала такие слова:

— Вольфрамовое месторождение — это общее богатство вашей земли, и имперское правительство совместно с его светлостью герцогом Круном определило, что высокородные бароны Нарбоннии достойны иметь свою долю доходов от рудника. Вы видите, господа, правительство Его Божественного Величества признает и уважает ваши законные права.

Общими усилиями мы успокоили их совесть; во всяком случае, никто не встал в позу и все выразили удовлетворение.

Неминуемо наступала критическая фаза собрания. К чести моего мужественного друга, он нашел в себе силы и заявил решительно и твердо, тоном настоящего властелина:

— Как вам известно, мой сын принц Варг находится в темнице. Я вынужден был заключить его туда, поскольку мой сын замыслил заговор против меня. Цель заговора — ввергнуть нашу державу в самоубийственную войну с Империей. Десять дней я дал ему на размышление, но безумец отказался покаяться в преступлении и признать себя неправым. Итак, я сделал все, что мог. Ждать дальше не имею права. Поэтому я принял решение предать принца Варга публичной казни, — в этом месте герцог возвысил голос, чтобы заглушить ропот своих баронов, — а вместо него назначить наследницей нарбоннского престола мою верную дочь принцессу Кримхильду.

Вот так он и сказал, и голос бедного отца не дрогнул ни разу…

Ропот. Безумные взгляды. Крики протеста. Верная стража, преграждающая потрясенным баронам путь к трону и путь из зала. Воздетая рука герцога и его зычный голос, призывающий вассалов к порядку.

Все так, как я предполагала, не больше и не меньше.

Мой мужественный друг был прекрасен в эти кульминационные мгновения: горящий взор из-под густых бровей, решительные губы, раздувшиеся ноздри атакующего волка.

Его дочь, мое творение, также была прекрасна: если и был в душе ее испуг, он отразился лишь бледностью лица и губ, — а руки не дрожали.

Когда внешний порядок в зале был восстановлен, герцог Крун провозгласил:

— Вам надлежит немедленно принести присягу дочери моей Кримхильде как будущей герцогине нарбоннских…

— Да где же это видано, — прокричал, дерзко обрывая герцога, барон Видар, — чтоб рыцари девчонке присягали?!

И тут Кримхильда чуть переиграла. Она вышла вперед и отчеканила:

— Я не девчонка, сударь, а ваша госпожа!

— Нет! Не бывать тому! — вскричал Видар. — Да разве это можно: нашего принца убивать, а женщину над нами ставить?!!

— Нет, не можно, и не бывать тому! Не будем присягать, и точка!! — прокричал Старкад и с ним еще три барона.

Я быстро оценила ситуацию. Откровенных бунтарей набиралось не более десятка, остальные таили протест либо колебались. Согласных с волей герцога я пока не примечала, но они, конечно, тоже были и выжидали, как далеко зайдет дело. Возможно, они полагали, что герцогу под напором баронов придется сыграть отступление.

Они ошиблись. А я — нет. Я хорошо помнила давние предостережения герцога насчет того, что дразнить этих людей — опасное занятие. Это верно. Дразнить ни в коем случае нельзя. А вот поставить перед фактом, ошеломить, взломать броню решительным и неожиданным ударом — совсем другое дело. Передо мной стояли варвары, жестокие, свирепые звери, лишь силу уважающие. Потому они и не допускают над собой власть женщины, что женщина для них синоним слабости. Но если мы предъявим силу им, они склонятся перед этой силой — или эта сила их сметет!

Таков был мой расчет. Он оправдался.

Мой мужественный друг царственным жестом указал бунтарям на место и заявил не допускающим возражения тоном:

— Любой из вас, кто бросит вызов моей воле, будет немедленно казнен. А земли его отойдут короне.

После этих слов зависла тишина. Герцог недобро усмехнулся и продолжил:

— Решайте сами, какую участь предпочесть. Никто из вас живым из крепости не выйдет, если немедля не поклонится дочери моей. Итак, решайте: жизнь, мир, золото — или позорная смерть под секирой палача для вас и жестокая опала вашим детям!

Это была хорошая дилемма для настоящего рыцаря! Все становилось ясным этим людям: и почему лишили их охраны, и почему повсюду стража, и почему стрелял фрегат, и с какой стати герцог с дочерью народу деньги раздавали… Им действительно третьего не было дано: жизнь, на наших условиях, — или скорая, неминуемая смерть.

Барон Эльред, которого сам герцог считал наиболее рассудительным из своих вассалов, подал голос:

— Государь! Вы требуете от нас того, чего не знали наши предки. Позвольте нам удалиться и обдумать вашу волю…

Мой мужественный друг грянул кулаком по подлокотнику трона и голосом Стентора проревел:

— Не позволяю! Нечего тут думать! Вы сделаете так, как я велю, или умрете! Я сказал!

— Постойте, государь, — повторил барон Эльред, — вы совершаете ужасную ошибку…

— Довольно! Присягай, Эльред, или положишь первым голову на плаху!

Да, мы побеждали! Бароны впали в ступор. Это была ловушка, и они в нее попались. Мы обложили их, галльских волков…

Внезапно барон Эльред направился ко мне. Моя охрана тотчас преградила ему путь, однако я, прочтя его намерения по лицу, велела страже пропустить барона.

— Ваше сиятельство, — сказал он мне, — как можете вы допускать подобное беззаконие?! Ведь известно, сам ваш император признал нашего Варга наследным принцем Нарбоннским!

Я ликовала. Это был для меня приятный, удивительный сюрприз: галльский волк обращался ко мне как к арбитру. Ко мне, — к женщине, к аморийке! Не ожидала, честно говоря…

— Да как ты смеешь, пес… — начал было уязвленный герцог Крун.

— Да, смею! — дерзко воскликнул Эльред. — Уж если мы в Империи, пускай Империя блюдет свои законы!

Я подала герцогу знак, что желаю ответить барону сама.

— Вы правы, господин барон, — сказала я, — Божественный Виктор действительно признал принца Варга наследником нарбоннского престола, так как надеялся на верность принца. Но принц жестоко обманул надежды императора и своего отца. Поэтому его казнят, и это будет по закону. От имени имперского правительства я выражаю полную поддержку всем действиям его светлости герцога Круна. Вот, у меня в руках, новый императорский эдикт о признании Кримхильды вашей герцогиней; осталось лишь число поставить.

— Да это сговор! — простонал барон Старкад. — Они же сговорились все, что государь, что эта! О, горе нам!..

— Поймите, сопротивление бессмысленно и безнадежно. Не нас вините с государем вашим, а принца Варга, который в своей безумной гордыне презрел доводы рассудка. И еще одно. Дабы среди присутствующих не зародилось искушение поднять мятеж против законной власти, я откровенно вас предупреждаю: линкор "Уаджет" находится всего в пятнадцати гермах от нарбоннского берега. Вам все понятно, господа?

Им было все понятно. Линкор "Уаджет", эта плавучая крепость, прославился во время последней войны, весьма печально для галлов. Тогда его эфиритовая пушка дотла спалила укрепленный лагерь герцога Круна. А еще на линкоре постоянно базировалась целая когорта морской пехоты…

— Если желаете, вы можете жаловаться на меня хоть самому императору, — добавила с усмешкой я.

— Но это будет после, — заметил герцог Крун, — а теперь, живо, присягайте дочери моей, довольно всяких обсуждений!

…Кримхильде присягнули двадцать семь баронов и два баронских сына. Пятерке непокорившихся вассалов, и в том числе баронам Видару и Старкаду, пришлось сложить головы на плахе. Это случилось еще до захода солнца. Ну а третий баронский сын попал в темницу; там будет ожидать он решения трусливого отца.

Как только завершилось заседание совета, герцог отдал приказ казначею выдать обещанные деньги оставшимся в живых баронам. Из двадцати семи за золотом явились девятнадцать. А восемь гордецов так выдали себя. Но я была уверена, что неблагонадежные есть и среди явившихся за золотом. Поэтому мой мужественный друг воспретил баронам покидать дворец до казни принца Варга, а я приставила к ним своих агентов.

Герольды герцога провозгласили волю государя горожанам. Выступлений протеста не случилось, и это, признаюсь, меня насторожило. Я знала, что мы одержали важную победу, и еще я знала, что это не конец.

Поздно вечером во дворец привезли мою кузину Доротею. Ее изловили в пустынной местности, где, разумеется, не было никаких баронских замков. Лишь вход в пещеру Гнипахеллир начинался поблизости; теперь я точно знала, где прячутся еретики Ульпины.

Я попыталась побеседовать с кузиной по душам, однако эта милая бедняжка от меня закрылась, и разговор не получился. Пришлось отдать приказ доставить Доротею на фрегат. Негоже любящей супруге смотреть на завтрашнюю казнь. Она все поняла и возмутилась, грозила мне жестокой местью своего отца… а позже плакала и умоляла. Раньше нужно было думать! Мои руки чисты: я отправила девчонку на фрегат из сострадания и ради собственной ее же безопасности.

А что до князя Марцеллина, ее отца, ему я не завидую; когда кузина возвратится в космополис, дяде придется долго танцевать передо мной, вымаливая ей — и самому себе! — прощение, и я еще подумаю, какую цену с него за это взять.

Барон Фальдр, начальник стражи, сперва противился моим приказам, но потом уразумел: тут я командую, а герцог, государь его, лишь верно исполняет мой сценарий.

Глава четырнадцатая, в которой приговоренный принц готовится предстать перед Вотаном, а вместо этого встречает сына его Донара

День, как назло, выдался тихим и ясным. Солнце слепило привыкшие к мраку тюремного подземелья глаза молодого принца. Кандалы звенели на ногах; зная характер своего сына, герцог Крун для верности повелел стянуть цепями и руки Варга за спиной, и грудь, и шею. Вот таким, закованным в сталь не рыцарских доспехов, но позорных цепей изменника, его и привели к эшафоту, на котором еще не высохла кровь казненных накануне баронов.

До самого последнего мига, до первого солнечного луча, до первого шага по брусчатке этого двора, он надеялся и верил, что его спасут. Всю ночь он не смыкал глаз, ожидая друзей. Ими могли оказаться кто угодно: еретики Ульпины, которые нуждались в нем для своей мести; наперсник Ромуальд и молодые рыцари; бароны, видевшие в нем вождя; и сам отец мог передумать и, пока не поздно, вернуть потерянного сына; наконец, даже Юстина, пересчитав все варианты в своем математическом мозгу, могла дать задний ход и приказать освободить его… ему так хотелось верить, что она блефует!

Не пришел никто: еретики оставили его (а может, Доротее не удалось предупредить их или она нарочно предала мужа?), наперсник и его друзья, видать, пробиться в крепость не сумели, бароны сами за себя дрожали, отец не передумал, и Юстина, как оказалось, вовсе не играла с ним… Все было взаправду: и этот двор, и этот эшафот, и стража по периметру двора, и бледные бароны, затравленные волки, и победители… Они, победители, стояли на балконе донжона, друг подле друга: в центре — отец, справа — сестра, слева — Юстина.

Превозмогая боль в глазах, он взглянул на этих победителей. В слезящихся веждах отца узрел он страдание и боль, а еще решимость эту боль преодолеть и пережить страдание как должно государю своего народа. В глазах сестры играло торжество, она злорадствовала казни брата… дура! Он подумал, что сестра, если случится чудо и если по воле недобрых богов станет она герцогиней, то трон Нарбоннский долго не удержит — и поделом ей; она умрет похуже, чем он умирает нынче…

А третья пара глаз была невозмутимой, они глядели на него достойно, с едва заметным сожалением. Он долго, сколько мог, смотрел в глаза Юстине, надеясь уловить что-то еще… нет, ничего там больше не было! И он подумал: железная, мужская воля, сильный ум. На нее единственную он не таил обиды: Юстина не менялась, она с самого начала была его врагом, но именно как враг сражалась благородно с ним. Сначала, в Миклагарде, когда впервые она могла его казнить, Юстина оставила ему шанс; затем, когда он этот шанс отверг, она, уже в Нарбонне, снова приходила к нему с миром; и лишь когда он в последний раз оттолкнул протянутую ему руку дружбы, она решилась умертвить его. В душе своей он признавал, что сам другого выхода ей не оставил. На ее месте, со своим врагом, он, скорее всего, поступил бы так же. Да, на Юстину не было обиды у него, и ненависти не было, а было уважение к врагу, который честно одержал над ним победу.

Зато к отцу и к прочим он испытывал презрение и злость; ему казалось, что они слишком быстро сдались на милость Юстины. Он не знал всего, но даже если бы и знал, навряд ли изменил бы мнение свое.

В отличие от Софии Юстины, он принимал людей не такими, какими они являлись на самом деле, а такими, какими они обязаны были, на его взгляд, быть.

Его ввели на эшафот. Палач в черном капюшоне стоял с секирой, начищенной до блеска. Он знал этого палача. То был человек, в сущности, неплохой, но из-за дурной его профессии всяк недолюбливал его; Варг помнил, что когда-то, много лет тому назад, жестоко и напрасно оскорбил этого палача. Тот отомстить поклялся. В те времена принц рассмеялся — а не смешно ли сыну герцога бояться угрозы мастера заплечных дел?! За балахоном Варг не видел лица, но чувствовал, как оно кривится гримасой предвкушения той долгожданной мести: сейчас палач сполна сумеет расквитаться с ним!

А умирать так не хотелось! Он был молод, силен, горяч, жизнь била в нем ключом, жизнь тянулась к жизни, к людям, к великим подвигам, к свершениям во благо своего народа, к свободе… Ведь он не сделал в жизни ничего, чем мог бы похвалиться пред богами в Вальхалле! Не сделал, не успел. А норны каменносердечные назначили принять конец… О, неужели отеческие боги и впрямь слабее пришлых аватаров?!

Безмолвие царило над двором в Нарбоннской цитадели. Принц ощущал желание кричать, вопить, взывать к их мужеству, этих людей, а трусов — проклинать… Слова, которые он хотел сказать, застревали в его глотке. Не от страха, конечно; краем глаза он ловил легкую усмешку на устах Юстины — и понимал, что у нее все под контролем, и что этот его последний бунт ничего не изменит, и что бунтом этим он лишь продемонстрирует ей свою слабость… Он плотно сжал губы и поклялся себе принять смерть, как подобает рыцарю — с достоинством и с честью, которую ей не отнять.

Герцог взмахнул платком. Взвыли трубы и загремели барабаны. Чьи-то руки немилосердно толкнули Варга, прижимая голову к плахе. Палач воздел секиру. Принц затворил глаза и стал ждать, когда валькирия примчится за его душою.

Из дневниковых записей Януария Ульпина

…Отец все сетовал, мол, мы не догадались прихватить с собой из Амории пусть самый маленький хрустальный шар — как будто мы могли спасти хоть что-нибудь помимо жизни! — и посему, ввиду отсутствия у нас шаров и прочего полезного инструментария, нам приходилось напрягать ментальные способности, да так, что после всякой процедуры нечеловечески болела голова.

Устройство, например, моего голографического визита к принцу Варгу обошлось отцу тяжелейшим приступом мигрени, а я отлеживался добрые сутки. О, если б знал бедняга принц, как мы за него страдаем, в прямом и в переносном смысле!

О приезде Софии Юстины мы узнали вовремя, и не от Доротеи. Идея принца послать девчонку к нам была невероятно глупой, но ни отец, ни я не собирались снова отправлять в темницу голограмму. Нужно беречь силы для настоящих дел, говорил отец.

Посредством телепатического зрения отец незримо присутствовал почти на всех важных встречах с участием нашей давней врагини. Следует отдать ей должное: София действовала выше всех похвал, — равно как и прежде, когда она судилище над нами учиняла. Мы с отцом даже не ожидали, что казнь принца случится так скоро.

Как только девчонка Доротея невольно навела Софию на наше милое прибежище, мы стали ждать непрошеных гостей. Отец не сомневался, что София бросит всех своих собак на штурм пещеры и не успокоится, пока ей не притащат наши трупы. Хуже того, она постарается совместить по времени казнь принца и атаку легионеров на нас, чтобы мы не успели помочь нашему благородному другу. К несчастью, у нас не было возможности отыскать другое убежище. Максимум, чего нам удалось добиться, это создать ментальные помехи для видиконовой связи, и таким образом лишить Софию возможности направлять действия легионеров.

А чем и как их встретить, мы знали.

Я чуть помедлил, ожидая, когда большая часть щенков Софии войдет в пещеру, а затем спустил на них настоящего пса.

Признаюсь, все последующие годы мне было лестно слушать будоражащие кровь легенды о том, как дьявольский пес Гарм внезапно вырвался из недр страшной пещеры, напал на имперских легионеров и в клочья растерзал их. На самом деле, разумеется, сотворенный мною фантом не мог терзать живую плоть; достаточно, что это призрачное чудище величиною со слона как следует перепугало бравых легионеров, не говоря уже о суеверных солдатах герцога Круна. А что не сделал Гарм, то довершил обвал.

В то время как я отражал атаку щенков Софии, мой великий отец занимался много более полезным и перспективным делом…

— Смотрите, это же Донар-Владыка! Сам Донар!!!

"Странно, — подумалось Варгу, — вроде в Вальхалле хозяйничает старый Вотан, а не сын его Донар. Или тут, на небесах, тоже власть переменилась?".

Он открыл глаза — и сразу понял: это не Вальхалла.

Над внутренним двором герцогской цитадели прямо в воздухе парил здоровенный, в два или даже три человеческих роста, богатырь в рогатом шлеме и в кольчуге, с огромным двусторонним молотом в левой руке. Богатырь не просто так парил в воздухе, а вместе с колесницей и двумя запряженными в эту колесницу гигантскими козлами, свирепому виду которых могли бы позавидовать братья Гарм и Фенрир. Однако лицо богатыря казалось еще более свирепым, чем морды козлов, а его пламенно-рыжие волосы и борода не оставляли никаких сомнений в том, что сей богатырь сам Донар-Всевоитель и есть.

В связи с этим принц Варг ожидал услышать грохот колесницы, свист молота Мьельнира и могучий рев разгневанного бога — но услышал лишь отчаянные крики собравшихся на казнь людей. Донар-Всеотец парил над землею совершенно безмолвно и неразговорчивость свою компенсировал яростными телодвижениями: огромный молот то трясся в воздухе, то повелительно указывал на Варга, то гневно грозил стоящим на балконе донжона людям. Свирепые козлы Донара совершали какие-то неясные скачки, совсем как кони, и было не понять, хотят ли эти самые козлы наброситься на стражу или просто так ярятся, для пущего испугу.

Но людям было некогда вникать в причины загадочного поведения козлов и их хозяина: ведь эти люди впервые в жизни увидели Донара во плоти!

Того самого Донара, которого вроде бы и не должно было быть в помине после принятия здешним народом Истинной аватарианской Веры…

Из воспоминаний Софии Юстины

…Я должна была предвидеть, что Ульпины выкинут нечто подобное.

Мне ли не знать, какими тонкими психологами были еретики?

В одно мгновение они разрушили здание мира, которое я с невероятными трудами возводила годы…

Вот так и бывает: разрушителям всегда легче, чем творцам. Ульпины были разрушителями и только подтвердили это.

Когда их фантом появился у эшафота и начал размахивать своим молотом, случилось истинное светопреставление. Даже герцог Крун застыл с выпученными глазами — что уж говорить об остальных!

Я пыталась овладеть ситуацией, кричала герцогу на ухо: "Это не настоящий бог, это всего лишь призрак, сотворенный Ульпинами, он совершенно безобиден!", кричала что-то еще, кажется, насчет рогатого шлема, который никогда не носил настоящий Донар, и еще, и еще… бесполезно! Галлы меня не слышали и не понимали.

Моя вина: нужно было заранее просветить герцога насчет подобного развития событий.

А в это время к принцу уже спешили суеверные вояки, спешили, чтобы выполнить безмолвное веление Донара. И на моих глазах Варга освобождали от цепей…

Я оставила бесполезного герцога и Кримхильду, которая, разумеется, уже лежала без чувств. По моему приказу командир моей охраны принялся организовывать отпор бунтовщикам. Я понимала, что лишь жестокая резня способна отрезвить варваров. К тому же, знала я, Марк Ульпин не сможет поддерживать фантома слишком долго, а как только "Донар" исчезнет, мы сумеем быстро восстановить порядок.

Меня ждал еще один удар, который я также обязана была предусмотреть. Внезапно опустился мост, и снаружи во двор ворвались молодые рыцари во главе с Ромуальдом. Он подъехал к принцу, и принц, недолго думая, вскочил к нему на скакуна.

В этот момент отчаяние овладело мною, и я совершила безрассудный поступок. Я вырвала у какого-то легионера бластер и принялась стрелять в Варга. Увы! Стрелок из меня никудышный. Вдруг рядом оказался герцог. Лицо его было перекошено от гнева, мне даже показалось, что он хочет меня убить. Но он "всего лишь" вырвал бластер из моих рук и тут же застрелил моего охранника, который как раз целился в его сына… Впрочем, в Варга метил не только мой бедный охранник, но и другие легионеры. Электрические разряды сверкали над двором, но принц как будто был неуязвим…

Бароны опомнились и, в большинстве своем, встали на сторону принца. В бой вступили арбалеты, взвились стрелы… одна стрела чуть не задела меня… спасибо герцогу, который увлек меня в укрытие; оттуда я бессильно наблюдала бой.

Он вскоре завершился, этот бой. Хотя бы в одном я оказалась правой: как только вдохновлявший варваров фантом исчез, они утратили свой пыл. Но принца к тому времени в крепости уж не было, и вместе с ним сбежали большинство баронов… Жалкие глупцы! Многого ли стоят их рыцарские клятвы, если единственный призрак ничтожного языческого идола сумел развеять эти клятвы?!

Увы, то понимаю я — но не они!

Потом, когда я привела герцога в чувство, мы отправили за беглецами погоню — всех рыцарей и легионеров, которые остались нам верны. И поступили опрометчиво, оставив крепость без защиты. На наше счастье, горожане еще некоторое время переваривали случившееся, прежде чем решились на штурм. Этого времени хватило мне, чтобы призвать подмогу с фрегата "Пантикапей". Прибывшие в город легионеры учинили хорошую резню нарбоннским голодранцам, которые еще вчера жадно ловили наши деньги, а сегодня готовы были перерезать нам глотки. Vulgum pecus![47]

Легионеров я не останавливала, пока они крушили презренную толпу. Напротив, я стояла у окна и наблюдала, как умирают эти звери, слишком дикие, чтобы понимать, какое счастье я несла с собой для них…

Воистину, как говорили древние, nolite mittere margaritas ante porcos[48]! Помнится, мой хитроумный дядя Марцеллин очень любит это выражение…

Я нынче проиграла, и проиграла страшно — много страшнее, чем выиграла вчера.

Но как вчера был не конец, так и сегодня — не конец еще, нет, не конец, а лишь начало!..

Из "Походных записок" рыцаря Ромуальда

…Погоня наседала. Позади нас мелькали вспышки аморейских бластеров. Многих из нас, бежавших вместе с принцем из Нарбонны, уже не было в живых. Мы отстреливались, как могли, из луков, арбалетов и духовых ружей, но преследователи были еще слишком далеко, чтобы наши стрелы могли достать их.

Принц скакал на вороном убитого амореями барона Грюльда. На ходу он сорвал себя тюремную робу и был почти обнажен. Его густые волосы развевались на ветру, и, если б не их цвет, принца можно было бы принять за самого Донара. И многие из нас взаправду верили, что Всевоитель, пришедший на выручку к моему другу и господину, нынче вселился в него. А я так мыслю, что принцу воли и мужества не занимать, даже у самого Донара!

Это принц решил скакать в Эльсинор. Мы подивились его сообразительности: куда же, как не в Эльсинор? В том замке принц родился, вырос, да и вообще Эльсинор считался, до недавних пор, покуда герцог нас не предал, вотчиной его сына. Но, главное, Эльсинор стоял не на холме, как большинство баронских замков, а в низине; лес и овраги заслоняли Эльсинор с моря, а значит, амореи не могли достать его своими тепловыми пушками. В прежние времена крепость бывала нашей временной столицей, взамен Нарбонны. И я так мыслю, что эти времена вернутся.

Коней мы гнали что есть мочи. Башни Эльсинора уже чернели на горизонте. До крепости была еще долина; не раз на этом поле брани сходились наши воины с имперскими легионерами. Нас осталось немного: принц, я, бароны Хримнир, Скольд, Эльред и девять рыцарей. Их было много больше, с полсотни, причем легионеров — три десятка. Их бластеры почти не стреляли; видать, закончились заряды либо берегут, змееныши, для верного удара, надеются догнать, тогда и выстрелят. Они тоже скакунов не жалели. Наш шанс был в том, чтобы укрыться в Эльсиноре прежде, чем они догонят нас.

И вот уже ворота. Проклятие, они закрыты, и не желают открываться! Какие-то ослы со стен выспрашивают нас, кто мы такие и зачем нам нужно в замок. Как будто не видят сами, кто и зачем! Принца не признали, но я подозреваю, что признали и нарочно не открыли именно ему. Трусливые шакалы!

Погоня уже тоже тут, у замка. Они стреляют, легионеры и собаки герцога. Принц проворно уходит от выстрелов и нападает сам. В руках его меч и секира. Он атакует легионеров. Вот разряд из бластера взрывается на лезвии секиры, но принцу хоть бы что: он-то в перчатках! И в следующий миг рука легионера вместе с бластером летит под ноги вороному скакуну, а принц берется за следующего врага.

Я тоже не дремал. Драка — так драка! Как яростные вепри, мы кидались на легионеров и убивали их. Они же слабаки, уже устали от долгой скачки. Как же, долгой: всего-то шесть десятков герм от Нарбонны до Эльсинора!

Да будет вам известно, люди, мой господин уже в те годы был великий государь, не только воин. Он дрался с имперскими собаками, но при этом не забывал склонять людей отца присоединиться к нам. Не помню уж, какие там слова он говорил, что-то про свободу, отеческих богов… ну, в общем, ясно, что он мог сказать. И он добился своего: кое-кто из стражи герцога, гнавшейся за нами, принял сторону принца и вступил в бой с предателями и легионерами.

Но их было слишком много против нас, и оружие у них было посильнее нашего. Наших убили почти всех, кроме баронов Хримнира и Эльреда, меня и еще одного молодого рыцаря. Мы были ранены; так, мне разряд прожег плечо, и я сражался левою рукой. Один лишь принц до сих пор миновал вражеского удара; видать, и впрямь сам бог в него вселился и хранил от раны!

А их оставалось еще очень много против нас, десятка два было, не меньше. И тут ворота замка приоткрылись! Видать, в ослах проснулась совесть. Принц тотчас бросился в проем, а я — за принцем, и оба барона, и тот рыцарь… он въехал в Эльсинор с кинжалом, торчащим из груди, и тут же, в Эльсиноре, пал с коня. Хотел бы знать я имя нашего ублюдка, который рыцаря ударил в спину!

Как мы попали в замок, ворота тотчас затворились, и враги остались по ту сторону. Вы бы слышали, как бесновались эти шакалы! Ведь добыча прямо из когтей ушла, да что из когтей — из самих зубов!

А к принцу уже бежал рыцарь Пиндар, командир эльсинорской стражи. Мой господин спешился и по-мужски обнял его. Пиндара этого я плохо знал и не доверял ему. Но принцу виднее.

С той стороны слышался крик барона Фальдра. Предатель требовал выдать принца. Как же! Принц ответил фразой, которую я хорошо помню, но не рискую приводить, так как мой труд могут читать благовоспитанные дамы.

Фальдру и остальным изменникам пришлось ни с чем убраться, а мы остались в Эльсиноре…

Глава пятнадцатая, в которой принцу разъясняют суть послания его отца

Варг ловко пробирался меж валунов. Главный вход в пещеру был завален, да и просто опасно было появляться у главного входа: люди отца и Софии Юстины наверняка устроили там засаду.

Немногие знали, как знал он, эту неприметную тропинку в Нарбоннском лесу. Она заканчивалась у скал. Мимо струился ручей Урд. Тут не было глубоко, за исключением омута, где, по слухам, обитала дочь страшного морского змея Йормунганда, само собой, тоже чудовище.

На самом же деле никакой дочери морского змея в омуте ручья Урд не водилось, зато посредством этого омута можно было попасть в подземную реку Гьелль, которая, в свою очередь, протекала через пещеру Гнипахеллир. В детстве и юности Варг с Ромуальдом часто пользовались подводным лазом, часто бывали в знаменитой пещере, лелея надежду встретить настоящее чудовище, — встретить и победить!

Настоящих чудовищ, подобных псу Гарму или дракону Нидхоггу, они ни разу не встречали, хотя, признаться честно, пещера Гнипахеллир действительно была весьма несимпатичным местом. Никто не знал ее истинные размеры; пещера растянулась на десятки, если не на сотни, герм под Нарбоннской, Лугдунской и Аквитанской Галлией. Поговаривали даже, что в далекой Арморике над Кантабрийским морем есть дыра, в которую и вытекает из пещеры река Гьелль; однако Варг и Ромуальд не верили сказкам о дыре, ибо известно, что Гьелль заканчивает путь свой в загробном мире, в царстве Хель. Во всяком случае, даже они не спорили: пещера велика, ужасно велика, и место это для кого угодно, но не для людей.

Тут жили летучие мыши-кровопийцы, слизни величиною со змею, гигантские улитки; подземные реки населяли слепые рыбы, а однажды Ромуальду ногу едва не откусила некая таинственная тварь, чей облик друзьям узреть не удалось, поскольку мерзость быстро уплыла, как видно, убоявшись рыцарских клинков.

Иными словами, по мысли Варга, пещера Гнипахеллир была как будто создана для обитания могучих колдунов, то есть Ульпинов. Простые смертные по доброй воле сюда лишний раз не заглянут, а колдунам чего бояться? Ну не вампиров, в самом деле!

Ульпины с радостью согласились. Он и устроил их тут, в одном из боковых ответвлений гигантской пещеры. Апартаменты аморейским колдунам понравились; особенно понравился большой чертог с гейзером горячей воды. Старший Ульпин, Марк, заявил, мол, это самое лучшее место для лаборатории. Марк подошел к гейзеру, что-то сотворил — и на глазах Варга из струй воды возникло человеческое лицо! Лицо, правда, тут же пропало, но волосы на голове принца успели на него отреагировать. И хотя еретик любезно объяснил научную суть явления, молодому варвару все равно было не по себе. Должно быть, думал принц, колдун договорился с духом гейзера… договорился, ну и ладно!

Нынче он нашел обоих еретиков в другом чертоге. Старик лежал на каменной скамье, укрытый ватным одеялом, а молодой Ульпин — прямо на полу, лицом вверх; к счастью для обоих, земля в пещере была теплой.

Варг приблизился к ним, и сердце у него заныло: так выглядеть могут только мертвецы! Бескровные лица, скрюченные конечности… могильным холодом веяло от этих похожих на скелеты тел!

Принц нагнулся к молодому Ульпину и дотронулся рукой до лба. Нет, не дотронулся… внезапно глаза еретика широко открылись, и в тот же миг принц ощутил резкую боль в висках. С этой болью он мог справиться, но она явилась слишком неожиданно, и он не сдержал стона.

— Прости, — виновато улыбнулся Януарий, — ты не должен был так красться.

— Ну ты даешь, — вздохнул Варг, приходя в себя. — Дивлюсь я, как амореям удалось заполучить вас. Вам никакое оружие не нужно, вы человека можете на расстоянии ухлопать!

— Ты преувеличиваешь, — сказал, вставая, молодой Ульпин. — Вернее, убить-то мы можем, но и сами концы отдадим… от перенапряжения. И не всякого еще удастся убить. Тебя, например, даже отец не сможет, а он ментат сильнее меня.

Варг прищурился и спросил:

— А Юстину?

Януарий медленно покачал головой.

— Нет. Там, где крепкая воля и могучий разум, мы бессильны. У простого ножа лучше получится.

— Я так и думал, — кивнул принц. — Юстина вам не по зубам, иначе бы она от вас бегала, а не вы от нее. Ну а сестру мою осилите?

— Раньше — да, теперь — навряд ли.

— Почему так?

— А разве ты не замечаешь в ней изменения? — вопросом на вопрос ответил еретик.

— Она стала злобной, как великанша Ангрбода, — ухмыльнулся Варг.

— Скорее, как валькирия, мой друг. София постаралась сделать из Кримхильды тебе замену. И у нее почти получилось!.. А вот твоего отца, пожалуй, мы могли бы попытаться…

Принц невольно содрогнулся.

— Нет! Даже не думай об этом! Отец… это отец! Ты прав, он нынче слаб, но все равно… я не позволю!

Януарий вперил в синие глаза Варга взгляд своих едва заметных вежд. Они были почти бесцветны, эти вежды, но с металлическим отливом.

— Пойми, мой благородный друг, — раздельно проговорил молодой еретик, — твой отец больше не твой отец! И дело не в том даже, что он повелел тебя казнить. Дело в другом! Герцог не владеет собой — над ним всецело властвует София!

Варг надолго задумался, а потом отметил:

— Прочитай его письмо. Я так мыслю, ты прочитаешь и скажешь иначе.

— Письмо?

Принц достал из кармана вскрытый пакет.

— Его привезли мне в замок Эльсинор нынче утром. И я решил…

— Посоветоваться с нами?

— Да. Здесь и о вас немного говорится…

По серому лицу Януария пробежала едва заметная усмешка.

— Не смущайся, благородный друг, со мной и с отцом ты можешь говорить откровенно. Мы же понимаем, что все беды твои — из-за нас.

— Нет, — упрямо заявил Варг, — не из-за вас. Из-за того, что Империя не хочет дать нам волю, а я хочу на воле жить. Вот из-за чего!

— Но если бы ты выдал нас…

— То я бы был уже не я, если б вас выдал! Ну, довольно об этом. Скажи, а почему отец твой… он спит?

Молодой Ульпин беззвучно рассмеялся.

— А ты решил, он умер?! Да, он спит… вернее, отдыхает.

Холодок пробежал по телу принца. Угадав его мысли, Януарий подметил:

— Если человек не дышит, это еще не значит, что он мертв.

— А твой отец нас слышит?

— Ну, видишь ли…

— Не надо, не отвечай! Я и забыл, что говорил ты мне в темнице. Не буду больше задавать вам такие вопросы. Ты мне скажи другое… насчет Донара! Это…

Молодой еретик воздел руку, останавливая принца.

— Я мог бы обмануть тебя, а ты бы мне поверил. Но я ценю твое доверие и открою правду. Донар был не Донар, а призрак, сотворенный моим отцом. Вот почему отец не в форме. Он должен отдохнуть. Этот ментальный опыт — ты назовешь его чародейством — дался моему отцу нелегко.

— А мои друзья… мои друзья полагают, что то на самом деле был Донар-Владыка, — с горечью заметил Варг. — Выходит, я обманом получил свободу!

— На этот счет у Вергилия — это в Старом Риме был такой мыслитель и поэт — есть примечательная фраза. Запомни ее: "Dolus an virtus quis in hoste requirat?" — "Кто станет разбирать между хитростью и доблестью, имея дело с врагом?".

— Юстина посоветовала мне предпочесть секиру палача вашим услугам, — внимательно глядя на Ульпина, сказал принц.

Его слова нисколько не смутили Януария.

— Мы тебя сразу предупредили, кто мы такие и чего можно от нас ждать. Помнишь, что ты нам тогда ответил? Ты передумал?

— Нет… Я о другом. Хитрить с врагами — одно дело, а с друзьями… Мне никогда еще не приходилось обманывать друзей!

— А ты их не обманывал.

— Но я-то знаю правду, а они — не знают!

— Верно. Если б они знали, ты сейчас не со мной бы разговаривал, а со своим Вотаном. Это во-первых. А во-вторых, если ты не рад, что мы тебя спасли, ты в любое время волен сдаться герцогу… то есть Софии, и исправить нашу ошибку!

Варг в ответ молча протянул Януарию письмо.

Письмо: герцог Крун Нарбоннский — принцу Варгу, в замок Эльсинор

Сын!

Это мое последнее слово к тебе. Не чаял я его произносить. Придется.

Не буду лгать тебе, и в том клянусь я памятью твоей матери Хельги. Полагаю, это единственное, что нас еще объединяет.

Хочу открыть тебе мою тайну. Я умираю от язвы в желудке. Мне остался год, самое большее. Скорее всего, я умру намного раньше: ты мне поможешь умереть. Об этой тайне знают Кримхильда, София и лекари, которые живут в моем дворце под видом миссионеров. Меня можно было спасти еще месяц тому назад, но для этого пришлось бы снова ехать к амореям. Я отказался ехать, так как знал, что на тебя оставить государство не могу. Теперь я понимаю, что ошибся. В другом ошибся: я должен был казнить тебя, тогда бы и уехал!

Я поступил, как плохой отец, как слабый государь, и боги слабости мне не простили.

Не буду уговаривать тебя отдать Ульпинов. Знаю, не отдашь, особенно теперь, когда обязан этим тварям жизнью. Вот кто твои друзья отныне: ублюдки, которые сыграть решили на святых чувствах нашего народа. Даже княгиня София не представляла, что им достанет выдумки устроить подлый балаган с нашим вчерашним богом!

Ладно. Тебе выбирать, в чьей компании губить свою душу. Я не об этом. После моей смерти Кримхильда станет герцогиней, это решено. Но прежде я обязан довершить несделанное — избавить государство от тебя. Иначе ты утопишь мой народ в крови. Ясное дело, твои друзья Ульпины помогут тебе назвать это иначе. Ты назовешь это битвой за свободу, освободительной войной, местью проклятым оккупантам… мало ли как назвать можно! Но суть останется: ты будешь драться за свое до последнего нарбоннца, упрямец и гордец безумный!

Вот почему я, отец твой и покамест господин, приказываю тебе самому явиться ко мне в Нарбонну и принять смерть, которую ты заслужил и которая единственная может положить конец страданиям народа.

Я знаю, ты не явишься на казнь. Твои друзья Ульпины скажут много умных слов о долге, о свободе, об интригах вероломных амореев. И ты останешься за стенами Эльсинора, как трусливый заяц прячется в норе!

Так вот, я вызываю тебя, сын, на смертный поединок. Завтра в полдень жду тебя на поле Регинлейв. Я стар, я слаб, я умираю, и у тебя есть шанс. Не трусь, а приходи. Но если есть на свете справедливость, то боги подсобят мне перед смертью погубить того, кого я породил.

А если ты и этот вызов мой не примешь, я прокляну тебя при всем народе и затем отправлюсь сам к тебе, к Эльсинору, с надежным войском, и с тобой покончу. На то, что я умру до того срока, не надейся: нарочно не умру!

Друзьям своим Ульпинам можешь передать: пусть не стараются, ни я, ни верные мне люди их привидений больше не боятся. София объяснила нам, как отличать дурное чародейство от истинных вещей.

И кстати, о Софии. Она — мой самый лучший друг. Она — единственная, кто понимает до конца меня. Я не устаю дивиться благородству этой женщины. Ей ничего не стоит объявить Нарбоннию мятежным краем и выиграть на этом. Как тебе известно, в Империи воинственные люди пользуются высшим спросом. А мы нынче слабы, как никогда, да ты еще междоусобицу затеял. По-моему, одной когорты легионеров хватит, чтобы уничтожить наше государство и сотворить тут экзархат Империи — на веки вечные! Но София, из нашей с нею дружбы, еще пытается устроить дело миром.

Наверное, я это зря бумагу порчу. Ты глух к словам рассудка. Поэтому я повторяю: вернись в Нарбонну и прими положенную казнь. Или приходи на поле Регинлейв в завтрашний полдень. А не придешь, я прокляну тебя и сам к тебе приду. И буду с тобой драться, пока ты не погибнешь.

Я сказал.

Писано в Нарбонне двадцать второго апреля Сто сорок восьмого Года Кракена, на рассвете.

Из дневниковых записей Януария Ульпина

…Принц молчаливо ждал, когда мой отец закончит чтение письма. Я тоже был безмолвен, ибо не привык высказываться прежде отца.

— Великолепно, — отметил отец, — просто великолепный опус! В этом письме София превзошла саму себя!

Принц с удивлением воззрился на отца.

— София? Она-то здесь причем?!

— А кто ж, по-твоему, это писал? — усмехнулся отец.

Принц помрачнел.

— А по-твоему, Ульпин, выходит, я не в состоянии признать руку своего отца? Это его почерк!

— Друг мой, — прочувствованно молвил отец, — я вовсе не намерен утверждать иное! Буквы сам герцог рисовал, да, но рукой его она водила!

— Ты все еще не знаешь своего врага, — добавил я. — А мы знаем! В твоем возрасте, принц, София Юстина уже преподавала политическую психологию в Императорском Университете. Тебе это о чем-то говорит?

— Даже мы в Мемноне считали ее одним из самых талантливых умов Империи, особенно среди молодежи, — сказал отец. — Если бы она не принадлежала к династии Юстинов, она бы стала великим ученым. Ты думаешь, она не понимает, что никакие мы не еретики, что аватаров не было и нет, что люди сами создают судьбу свою?! Уверен, понимает, еще как понимает! И, понимая это, сознательно служит злу, то есть Империи Чудовищ. Потому что только в Империи Чудовищ ей возможно ублажить свою честолюбивую мечту о высшей земной власти. Она — политик, она — враг, наш и твой. А ты по-прежнему недооцениваешь своего смертельного врага. Твое варварское презрение к женскому полу играет с тобой злую шутку.

— Да причем тут это! Я не хуже вашего разумею, кто такая Юстина! — огрызнулся принц.

— А если разумеешь, — подхватил отец, — то должен видеть в письме герцога не только буквы на бумаге, но и мысли, что в воздухе витают! Ты погляди, как тонко здесь все рассчитано, продумано до мелочей! Не забыта ни одна струна твоей души. Вот тебе начало: клятва памятью твоей матери. Скажи, когда последний раз твой отец о матери твоей вспоминал?

— Не помню… давно уж это было, — прошептал принц.

— А тут вдруг вспомнил! Это подкупает сразу. Смотрим дальше. Он умирает якобы, в этом его тайна. И ты, как сын, отца жалеешь. Тебе, по замыслу Софии, должно быть стыдно в этом месте. Я не прав?

Принц сумрачно кивнул.

— Потом о нас написано. Какие мы плохие. Ты обрати внимание на аргументы! Уже нас обвиняют не в том, что мы еретики, а в противоположном: мы-де играем на святых чувствах вашего народа. Чувствах к языческим богам! И кто это говорит? Человек, насаждающий аватарианскую веру!.. Просто великолепно! Смотрим дальше. Что тут у нас? А, о войне междоусобной. И в этом месте тебе опять должно быть стыдно. Перечитай этот абзац, здесь каждое слово — психологический шедевр! Спроси у самого себя, смог ли бы герцог, твой отец, такое написать?..

Вот так, абзац за абзацем, отец все разложил на свои места. Я испытывал гордость за него. При всем почтении к талантам нашей врагини я полагаю, что мой отец даст ей сто очков вперед. София здесь опять переиграла. Ей следовало знать, что принц придет советоваться к нам, и мы ему втолкуем, что к чему.

— …Это шедевр, — резюмировал отец. — Неприятель выложился в надежде совратить тебя. Ты полагаешь, что чародейство, это когда сверкают молнии и в одночасье гибнут бастионы? О нет, мой благородный друг! Вот оно, истинное чародейство, в этом письме. Виртуозная игра на струнах человеческой души. По каждому больному месту твоему она смогла ударить. А твой отец… прости меня, мой друг, но твой отец давно уж раб ее, не больше!

На принца было больно смотреть. Он был намного выше ростом, чем мой отец, но в это мгновение казался карликом, так согнула его страшная правда. Губы его дрожали, на них выступила пена. И руки трепетали тоже, он бессильно тискал их, то прятал за спиной, то теребил карман кожаной куртки, то к ножу тянулся… Я мог лишь догадываться, какие чувства пробуждали в нем жестокие слова отца.

— Что же мне делать? — вдруг прошептал он, перебив моего отца на середине фразы.

— Хороший вопрос, — кивнул отец, — но, опасаюсь, мой искренний ответ тебе не понравится.

— Знаю… Ты скажешь, что я должен отсиживаться за стенами Эльсинора.

— Более того, ты обязан собирать вокруг себя верных людей…

— Но это же мятеж!

— Не ты его начал — тебя вынуждают. Иначе ты погибнешь и погубишь дело.

— Я не пойду против отца войной, — отрубил принц.

— И не нужно! И даже вредно. Ты — честный сын и благородный рыцарь. Насколько понимаю я, ты не против отца, а за его и за свою свободу, против имперских оккупантов. Вот так и нужно выступать.

— А…

— Собери армию и жди. Герцог намерен сам к тебе явиться — пускай является. На это уйдет время. Плюс еще осада Эльсинора. Ты понимаешь?

— Нет, — признался принц.

Отец сделал многозначительную паузу и пояснил:

— Главная опасность для тебя — это София. Она и так в Нарбонне целую декаду. Это чересчур для имперского министра колоний. За ней следят ее враги, тот же лукавый Марцеллин. Ее слишком долгое пребывание в варварской стране вызовет в Темисии подозрения. Иначе говоря, Софии вскоре придется уехать из Нарбонны. А без нее герцог тебе не страшен… Правда, у нее есть другой вариант.

— Ну, говори, я слушаю.

Отец вздохнул и наконец решился.

— Как ты думаешь, зачем герцог написал тебе насчет смертельной болезни? Я отвечу. Так София готовит тебя к известию о его кончине. Не сомневаюсь, нет никакой язвы, а все те так называемые врачи, кого он… вернее, она упоминает, на самом деле герцога не лечат, а убивают медленною смертью… по ее приказу!

— О, боги, — простонал наш бедняга, — зачем ей убивать его?! Ведь он же делает все, что она хочет!

— Затем, друг мой, — объяснил я, — что смерть герцога позволит ей еще остаться тут, во-первых, а во-вторых, призвать военную подмогу из метрополии. И повод будет веский: желание предотвратить брожения народа по случаю вступления на трон твоей сестры Кримхильды. София призовет преторию имперских легионеров, или две претории, и под шумок расправится с тобой.

— Не верю!.. Не может быть она столь подлой! Она же аморейская княгиня, потомок Фортуната!

— Наивные иллюзии, — печально усмехнулся мой отец. — Для них, потомков Фортуната, вы, варвары, не более чем прах и тлен, черви земные, которым боги ради смеху даровали языки, животные, и только. Прости, но я обязан был тебе это сказать.

— Так что же делать?! Как мне спасти отца?

— Благородный юноша, ты герцога уж не спасешь — ты о стране подумай! Ее спасти еще не поздно! Прислушайся к моим советам: скорее собирай войска, поднимай сограждан, укрепляй замок. И выжидай. Всемогущее время играет на твоей стороне. А мы тебе поможем. Чем больше времени оставит нам судьба, тем мощней оружие мы выкуем тебе и твоему свободному народу…

…Когда принц нас покинул, мы снова завалились отдыхать. Давно не ощущал себя таким счастливым. А видели бы вы отца! Он радовался, как ребенок, и не напрасно: его резец приноровился к варварской глыбе. Из этой глыбы мы сотворим такого голема, что Ойкумена содрогнется от его шагов.

Una manu latam libertati viam faciet,[49] — а другой рукой будем мы, Ульпины!

Ну а покуда голем лишь в проекте, нам нужно набираться сил. За безопасность нашу в этой замечательной пещере можно было не волноваться: навряд ли варвары посмеют хотя бы раз еще нагрянуть.

Если все ж таки нагрянут, спущу на них очередного Гарма или кого-нибудь из их языческих божков. А припожалуют легионеры — легионеров встретит сам Симплициссимус…

Глава шестнадцатая, или Vixerunt[50]

В одном София оправдала ожидания Ульпинов, а в другом преподнесла их молодому другу неприятные сюрпризы.

В ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое апреля под покровом темноты она покинула Нарбонну. Непосвященные о том узнали рано утром, когда не обнаружили на рейде порта ставший привычным силуэт фрегата "Пантикапей".

Поздно вечером того же дня фрегат вошел в Неаполитанский залив. Министра колоний Аморийской империи встречали президенты девяти италийских республик, три императорских экзарха с Больших Бореад и медиоланский герцог — эти правители-федераты были срочно призваны в Неаполь секретной директивой министра. Всю ночь София не сомкнула глаз. После совещания с президентами, экзархами и герцогом она встретилась с молодым тевтонским королем Оттоном VIII, который находился в Неаполе на отдыхе, и неаполитанским магнатом греческого происхождения Аристидом Фонтакисом — этот магнат часто выступал неофициальным посредником между имперским правительством и пиратами Эгейского моря. Еще не наступило утро, а король Оттон и Аристид Фонтакис спешно покинули Неаполь и направились: первый — в свою столицу Вюрцбург, а второй — на остров Делос, главную базу пиратского флота.

Двадцать пятого апреля София Юстина посетила имперскую разведшколу в окрестностях Везувия, пожалуй, самую мощную в этой части света. Шеф разведшколы генерал-майор Фламиний Семерин был дальновидным человеком, так сказать, по роду службы. Он не стал выяснять полномочия министра колоний и в точности исполнил все ее предписания. При этом Фламиний Семерин поклялся соблюдать чрезвычайную, как во время войны, секретность. Из разведшколы София проследовала на фрегат, и он немедленно покинул Неаполь.

Как и пророчили Ульпины, в столице Империи затянувшийся вояж министра колоний представлялся подозрительным многим влиятельным персонам. София торопилась в Темисию, чтобы их подозрения не переросли в уверенность.

Днем двадцать девятого апреля она уже выступала перед плебейскими делегатами. Вожди радикальной фракции, оказавшиеся в курсе если не всех, то большинства проблем нарбоннских галлов, устроили молодой княгине подлинный разнос, а Кимон Интелик даже потребовал незамедлительной отставки юстиновского правительства. Княгиня София с присущей ей изобретательностью отбивала атаки цепных плебеев сенатора Корнелия Марцеллина. Старший Интелик не подозревал еще, что неделек тот день, когда ему придется, чтобы спасти сына Андрея, сменить хозяина на хозяйку.

Вечером София Юстина посетила отца, первого министра, и встретилась в Квиринальском дворце с видными деятелями аристократической фракции, которую неформально возглавляла. Все встречи она сочла успешными; судя по всему, ее шансы сменить отца в Малом Квиринале мятеж нарбоннского принца Варга не только не ослабил, но даже укрепил.

Новые победы над жестокими обстоятельствами дались Софии нелегко. К концу дня двадцать девятого апреля она едва держалась на ногах и грезила лишь об одном — о горячей ванне и теплой постели в фамильном юстиновском дворце.

Ее надеждам не суждено было осуществиться. Почти у самой ограды фамильного дворца карету с буквой "J" на дверцах нагнал мобиль специального министерского курьера. Курьер доставил министру экстренную депешу посла Луция Руфина. Прочитав ее, София приказала развернуть карету. Через час она прибыла в Эсквилинский аэропорт. Еще час ушел на подготовку правительственной аэросферы к полету и улаживание обязательных формальностей. В начале второго ночи воздушный корабль с министром колоний на борту гондолы отправился в путь.

Семь часов спустя правительственная аэросфера причалила к приемной мачте линкора "Уаджет", который по-прежнему дрейфовал в пятнадцати гермах от нарбоннского берега. Огромная плавучая крепость пришла в движение и заняла место на рейде порта, в двух гермах от берега, и лишь тогда спустила шлюпку.

В десять часов утра (по эталонному имперскому времени, исчисляемому от Мемнона, было только восемь) София Юстина въехала во дворец герцога.

Она не опоздала.

Из воспоминаний Софии Юстины

…Тот страшный день, последний день того горячего апреля, мне не забыть до конца жизни.

Но сначала — о событиях, случившихся в мое отсутствие.

Мои опасения оправдались: принц Варг, не мудрствуя лукаво, проигнорировал мольбу несчастного отца. Ответом герцогу стали отчаянные попытки принца раздуть пламя мятежа. Из замка Эльсинор во все концы Нарбоннской Галлии он слал свои воззвания. Его рукой водили опытные демагоги. Неудивительно, что в первые же дни к Эльсинору потянулся всякий сброд, мечтающий повоевать: рыцари-идеалисты, обнищавшие крестьяне, городская беднота, служители языческих божков и жрецы-расстриги, но, в основном, авантюристы всех мастей, искатели добычи. Привычный набор поборников предателя и бунтовщика!

Без сомнения, принц и его наставники рассчитывали на большее. Они надеялись призвать подмогу из сочувствующих государств, а также наемников и пиратов. Я их опередила, обязав наших вассалов, под страхом жестких кар, не оказывать повстанцам даже символическую поддержку. Что касается пиратов, я им пообещала, через Аристида Фонтакиса, полный разгром эгейских баз имперским флотом, если хотя бы один их торговец будет замечен в поставках оружия принцу Варгу. Впрочем, пираты и сами понимают: одно дело обирать суда отдельных негоциантов и совсем другое — помогать заклятым врагам имперского правительства.

Благодаря моим усилиям позиции герцога Круна укреплялись с каждым днем. Жители Нарбонны быстро забыли явление призрачного "Донара" и горели желанием доказать свою преданность законному государю. Дружественные правители изъявляли Круну военную поддержку. Так, двадцать пятого апреля прибыл отряд в тысячу ратников из Медиолана, на следующий день Тосканская республика прислала еще две тысячи солдат, а двадцать седьмого на девяти судах явились тевтонские рыцари, числом более трех сотен, с конями и в полном обмундировании. Не остались в стороне и другие архонты, с которыми у меня состоялся крупный разговор в Неаполе.

К двадцать восьмому апреля герцог Крун имел в своем распоряжении войско в тысячу двести конников и шесть тысяч пеших ратников. Это не считая наших легионеров и всей мощи линкора "Уаджет". Принц Варг сумел собрать не более пятисот рыцарей и двух тысяч пехотинцев. Наблюдая такой поворот событий, большинство баронов вернулись к герцогу или удерживали нейтралитет; с принцем остались лишь закоренелые бунтовщики Хримнир, Эльред и Тюр.

К сожалению для нас, у принца имелись двое, стоившие тысячи закованных в броню рыцарей каждый. Мне пришлось отказаться от намерения покончить с Ульпинами немедля; в пещере, где они укрылись, их удалось бы достать слишком дорогой ценой. Я пообещала герцогу, что наши диверсанты покончат с Ульпинами, как только мятеж Варга будет подавлен.

Утром двадцать девятого апреля войска герцога взяли в кольцо замок Эльсинор. Мой мужественный друг не собирался прибегать к долгой осаде — он провоцировал мятежников на выступление.

Днем состоялся первый бой. Большой отряд мятежников во главе с самим принцем попытался прорваться в сторону пещеры Гнипахеллир. Очевидно, безумец спешил к наставникам за очередной порцией "мудрых" советов. Итоги боя вышли неоднозначными. Со стороны герцога пали около трехсот воинов, принц потерял не более ста двадцати. Несмотря на это, контратака повстанцев захлебнулась, и Варгу пришлось искать спасение за стенами Эльсинора.

Непосредственного участия в битве герцог Крун не принимал, это я ему категорически запретила, но руководил войсками с близлежащего холма. Первая победа — в сложившихся обстоятельствах я бы не стала называть ее "пирровой" — вдохновила его, и герцог объявил, что завтра утром, то есть уже сегодня, тридцатого апреля, он возьмет Эльсинор штурмом.

Боги рассудили иначе…

На обратном пути в Нарбонну с ним случился удар. По словам очевидцев, внезапно герцог побледнел, согнулся в седле, стал судорожно глотать ртом воздух, затем вырвал, забился в корчах и практически сразу же свалился с лошади. Врачей рядом не было, поскольку этот упрямый варвар не пожелал, чтобы на схватку с сыном его сопровождали аморийские миссионеры. Какой-то галльский лекарь оказал герцогу первую помощь. Круна доставили в Нарбонну на носилках. И тут уже взялись за дело настоящие врачи.

По их словам, тот вечерний удар был самым тяжелым за все время болезни. Они определили вздутие живота, обильный пот, высокую температуру. Герцога постоянно рвало, и рвота напоминала кофейную гущу, равно как и испражнения. Наши врачи давали ему висмут и другие обычные лекарства, но это почти не помогло. К радикальным мерам тогда не стали прибегать. В конце концов герцог заснул, а посол Луций Руфин, вняв совету врачей, отправился на линкор "Уаджет" и по видиконовой связи передал для меня экстренную депешу.

Ни посол, ни я не предполагали, насколько все серьезно. А врачи, если и предполагали, — что они могли изменить в тех условиях, в той варварской стране, где всякий, даже друг Империи, относился к ним с опаской и предубеждением?..

Ночью приступ повторился. Врачи не отходили от постели герцога. Вместо того чтобы отдавать все силы на спасение больного, им приходилось заботиться о конспирации. За стенами палаты, в крепости и в городе, обретались тысячи свирепых варваров, для которых герцог Крун был важным символом и единственным связующим звеном. Все уже знали об ударе. Обстановка была нервозной, но Кримхильде, барону Фальдру и другим советникам герцога удалось совершить невозможное и несколько успокоить страсти. Они подтвердили приказ государя о завтрашнем походе и клятвенно заверили, что герцог справился с болезнью и нынче ночью просто спит.

На самом деле он не спал.

К утру моему другу стало лучше. На рассвете он сам поднялся с ложа, оделся и вышел на балкон донжона. Все, кто его видел, приветствовали мужественного государя радостными криками. Герцог сказал, что поход начнется в десять и что он лично поход этот возглавит. Наши врачи, услыхав такое, пришли в ужас. По их словам, уже в тот рассветный час герцог едва переставлял ноги, и остается лишь дивиться могучей воле этого человека…

И вскоре, в семь утра — моя аэросфера в это время подлетала к линкору "Уаджет" — у герцога случился второй удар. На этот раз он потерял сознание. Обморок был настолько глубоким, что врачам удалось привести моего друга в чувство лишь полчаса спустя.

…Я увидела его и ужаснулась. Когда от рака крови погибал мой сводный брат Овидий, и я, девочка, смотрела на брата, мне не было так страшно, как теперь, когда на моих глазах уходил из жизни этот, в сущности, чужой мне человек. А то, что герцог умирал, мне стало ясно и без подсказки врачей.

В то жуткое мгновение я не смогла быть сильной. Увидев герцога, я стыдно разрыдалась, и он — он, умирающий! — стал успокаивать меня. Он говорил, что боль пройдет, что все течет по плану, что мы побеждаем и что в десять он лично поведет войска в последний бой с мятежным сыном… Он говорил опять, какая я хорошая и умная, какой я верный друг, как благодарен он спасительнице галлов, то есть мне, и многое еще он говорил… Пока я не нашла в себе силы и не оставила его врачам.

Он забылся тревожным сном, а я учинила эскулапам строгий допрос. Увы, мне не в чем было упрекнуть их! Разве что в том, что они мне прежде обещали по меньшей мере месяц его жизни. Но врачи — не боги.

Вот, вкратце, их резюме. У герцога случилась перфорация, иначе прободение, желудка. Худший финал язвенной болезни! Содержимое желудка исторглось в брюшную полость, началось внутреннее кровотечение и воспаление брюшины.

Я спросила, остался ли еще шанс спасти больного. Может быть, ответили врачи. Для этого необходимо немедля погрузить герцога в анабиоз и в таком состоянии отвезти в Темисию или в Киферополь на операцию, причем от заморозки до разморозки должно пройти не более восьми часов. Я обрадовалась: у меня была аэросфера, которую я предусмотрительно задержала до выяснения ситуации; из Нарбонны до Темисии семь часов полета, а Киферополь еще ближе. Мы успеем!

Наверное, в тот момент во мне уснул политик. А когда проснулся, я тотчас поняла, что это невозможно. Во-первых, сам больной не согласится. Для варвара анабиоз — та же смерть. И он захочет умереть в своей Нарбонне, а не в нашем Киферополе; он это мне сказал однажды. Пока мы будем переубеждать его, он умрет. Конечно, мне достало бы власти увезти герцога насильно, не растрачивая драгоценное время на уговоры, но…

Но я представила, как это будет выглядеть в глазах его народа: "Злые амореи тайно увозят государя нашего накануне решающей битвы!". Мятежники не могут и мечтать о таком подарке. После этого их победа станет делом времени. Это во-вторых.

И главное: по мнению врачей, счастливый результат операции относится к летальному как один к десяти. То есть десять шансов против одного, что, погубив дело герцога, его мы не спасем…

Мне вновь пришлось стать сильной. Я размышляла, как нам пережить кончину герцога с наименьшими потерями. О том, как я сама переживу смерть друга, которого я полюбила всей душой, мне думать было некогда; отныне я одна была в ответе за его страну, за дело, которому он отдал жизнь.

Троих курьеров я отправила на линкор за подмогой. Мне нужна была центурия морской пехоты, никак не меньше. Больше — тоже опасно, это вызовет у галлов подозрения. Я надеялась, что центурия настоящих имперских легионеров составит нам надежную защиту от тысяч диких варваров. Нам — это мне, моим людям, Кримхильде и всем, кто останется нам верен после смерти Круна.

И снова жестокий удар Нецесситаты! Мои курьеры не добрались до берега. Мятежники двоих убили, а третьего курьера взяли в плен. Все это я узнала позже.

Ближе к десяти напряжение стало нарастать. Командиры отрядов пытались пробиться к герцогу, но стража их не пропускала. Это еще более усиливало подозрения. Нужно было что-то предпринять. Я встретилась с бароном Фальдром и от имени имперского правительства поручила ему возглавить военный поход, так как герцог болен. Фальдр выслушал приказ, отдал мне честь, вышел — и я успокоилась.

Как выяснится вскоре, я поступила самонадеянно.

Врачи меня позвали к герцогу. Рядом была Кримхильда; ее он вызвал прежде. Слезы опять застлали мне глаза, и я ничего не могла с собой поделать…

Он бормотал какие-то слова… я их не слышала. Жизнь уходила из него, он уже не мог пошевелить ни рукой, ни даже пальцем. Лишь глаза молили меня… и я нагнулась к нему. В нос мне ударил зловонный запах изо рта его… ведь он же много рвал. Меня саму тошнило, но я себя переборола и выдавила ободряющую улыбку.

— Все будет хорошо, мой друг, — сказала я.

Ну что еще ему могла сказать?!

Он просипел мне в ухо, я едва разобрала:

— Благородная княгиня… София… поклянитесь мне…

Поклясться? О да, я была готова ему поклясться в чем угодно! Нет ничего священнее последней воли великого человека.

— Говорите, герцог… говорите!

— Молю вас… ради всех богов молю… пощадите! Пощадите… мою страну… моих детей…

Он так и сказал: "Моих детей"! Наверное, в тот миг мое лицо выдало мои чувства, и герцог, сделав над собой чудовищное усилие, повторил эту страшную мысль:

— Пощадите их — моих детей! Дочь… и сына!

— Варга пощадить?!! — вырвалось у меня.

— Да, его! И дочь… и мою страну… не дайте ей погибнуть! Молю вас… благородная княгиня!

…Видно, недаром варвары не позволяют своим женщинам участвовать в делах правления. Женщины сентиментальны сверх всякой меры, а политика не терпит сантиментов. Мужчина на моем месте… А, что рассуждать теперь! Я поклялась ему, поклялась кровью Фортуната-Основателя, что в жилах течет моих… предполагаю, горько Фортунату за меня!

И то был не конец еще. Он призвал Кримхильду. Странно, в ее глазах слез не было совсем. Но я-то знаю, она отца любила!

Крун поднял руку. Так бывает в последние секунды жизни: наши мудрецы называют это "приветствием старухи смерти". Я услышала, как он сказал дочери — да, не просипел, как мне, а именно сказал, веско и твердо:

— Беги! Беги с Софией… только так спасешься! Прости меня… тебе не править тут! Беги, дочка… ради меня — беги!

С этими словами он испустил дух.

Я смотрела на Кримхильду. Она стояла рядом, и мне показалось, что она потрясена последними словами отца больше, чем самим фактом его смерти.

И я внезапно поняла: он безнадежно прав, мой мужественный друг…

Кримхильда думала иначе. Она подняла на меня глаза и, запинаясь, проговорила:

— Я теперь герцогиня?.. Да! Отец умер, значит, я теперь герцогиня!

Она рассмеялась каким-то странным нервическим смехом, заставив вздрогнуть меня и всех моих врачей.

— Дорогая, — вымолвила я, — ваш бедный отец был прав, к несчастью. Сейчас не время надевать корону.

Судя по ее лицу, она восприняла мои слова как оплеуху.

— Я вас не понимаю, ваше сиятельство… княгиня! Ведь вы же сами… и император! Вот его эдикт!

Я с изумлением наблюдала, как она вытаскивает из-за корсета знакомый мне свиток. Она этот заветный свиток принесла с собой к смертному одру отца!

— Поймите, дорогая… герцогиня, сейчас не время…

— Какой вы говорите вздор! — возмутилась она. — Я не привыкла отступать! Отец меня назначил, взамен злодея Варга. Вы сами этого хотели, княгиня.

— И вы взойдете на престол Нарбонны. Но не сейчас!

— Сейчас, сейчас, и только! — как истеричная девчонка, воскликнула она. — Я по закону герцогиня, и никого я не боюсь! Мне присягнули все бароны. Как я могу сейчас бежать, когда поход назначен?! Вот я его и совершу!

Как будто и не слышала она последних слов отца. Конечно, слышала — но не вняла им. Я не успела ей ответить, как Кримхильда быстрым шагом покинула меня.

Кого винить мне? Я демиург ее. Ее — и остального, творящегося здесь…

Что было делать мне? Мой друг меня покинул. И я одна осталась, в окружении людей, которые не понимают ни его, ни меня, ни самих себя. И не поймут — тысячи варваров, вооруженных глупой сталью и древними предрассудками взамен ума. И я, в бессильном ожидании спасительных легионеров. Никогда прежде я не чувствовала себя такой жалкой, немощной, беспомощной. Так что же, дьявол победил?..

Я вспомнила о дьяволе над хладеющим телом моего друга. Ужасающая мысль прожгла мне рассудок, и я приказала врачам сделать вскрытие.

Они ошеломленно воззрились на меня и в один голос заявили, что это излишне. Причина смерти явственна, бесспорна — прободная язва. Никаких сомнений в том быть не может, все симптомы… Я оборвала врачей: мне недосуг было устраивать научную дискуссию. Верно, в медицине я ничего не смыслю — зато я умею отвечать на политический вопрос: "Кому выгодно?".

Среди врачей был высококвалифицированный патологоанатом. Он сделал надрез на животе. Я не могла на это смотреть. Но я себя заставила смотреть. Меня стошнило. Врачи мне помогли, и вскоре… вскоре я услышала:

— Не может быть! Нет, это невозможно…

Они продемонстрировали мне внутренности и следом объяснили то, о чем я догадалась прежде их, врачей.

Прободения язвы не было. Внутренние органы герцога Круна оказались, как и следовало ожидать, органами больного человека — но прободения язвы не было. По этой причине мой друг не мог умереть.

Venena?[51] Врачи клятвенно заверили меня, что так отравления не протекают. И во-вторых, никто попросту не имел возможности подсунуть герцогу яд. Крун прожил более пятидесяти лет и за это время сам научил себя беречься ядов (особенно имея дело с нами, с аморийцами). Наконец, никаких следов яда в организме герцога мои врачи не обнаружили…

— Ответьте мне, — спросила я их, — а мог ли послужить причиной смерти ментальный импульс?

Вопрос застал их врасплох. Увы, среди моих врачей не было квалифицированного ментопатолога, специалиста по нарушениям мозговой энергетики.

Ментальный импульс? Маловероятно, ответили эскулапы. Мощная мозговая атака в принципе способна убить человека, но как быть тогда с симптомами прободной язвы? Разве возможно столь виртуозно разыграть естественную причину смерти?

"Для слуг дьявола — возможно", — подумала я, но врачам ничего не сказала.

В сущности, мой вопрос был чисто риторическим.

Prorsus absurdum!..[52]

Я не смогла уберечь дорогого мне человека от козней тех, кто уже не имел самого права существовать.

А вне стен этой палаты уже творилось нечто. Я подошла к окну, и взору моему предстала дикая картина.

На балконе донжона стояла Кримхильда — в рыцарских доспехах, пурпурной тоге отца и Большой короне. А подле герцогини стоял ее муж и мой деверь Виктор Лонгин, облаченный в латы галльского барона. Герцогиня Кримхильда размахивала именным отцовским жезлом из слоновой кости и держала перед подданными речь. Ей внимали сотни вооруженных мужчин, заполнивших пространство внутреннего двора цитадели.

…Я думаю, они вовсе не были глупцами, эти двое. Они "всего лишь" не рассчитали свои силы. И это тоже я могла понять: ведь всеми мыслями и чаяниями мой деверь и эта молодая северянка оставалась в Амории, в нашей блистательной Темисии, со своими новыми друзьями и покровителями… Но площадь, на которую Кримхильда вышла в стальных латах, герцогской короне и пурпурном одеянии, ничем не походила на Форум космополиса. Символы власти значат для варваров неизмеримо меньше, чем человек, носящий их. Кримхильда не имела и не могла иметь такого авторитета, каким пользовался ее покойный отец. Авторитет отца не передался ей с короной и с плащом, к тому же плащом не галльским — нашим, аморийским! И даже если бы этот авторитет передался новой герцогине, он не в силах был сменить ее пол.

И случилось то, что должно было случиться. Увидав, что молодая женщина надела латы и отдает им приказы, бароны и рыцари, часом прежде еще сохранявшие верность старому вождю, взбунтовались.

Нет, они ничего у нее не требовали — ибо, если требовать, значит, признавать ее право управлять ими. А они, немногим более декады тому назад клявшиеся перед ее отцом повиноваться ей как законной властительнице, более не признавали ее таковой.

Она же этого не понимала. Блеск нежданной власти, иллюзорной власти, ослепил ее.

На моих глазах чья-то рука метнула копье. Верная рука: копье перелетело через парапет балкона и вонзилось в грудь моего деверя, пробив доспех… Я знала, что этот кадр будет потом долго сниться мне в кошмарах: брат моего мужа с копьем в груди. Это на самом деле я его убила; мне надлежало знать, как кончит он, когда я понуждала этого красавца жениться на Кримхильде… Вот он сгибается, хватается рукой за древко, кровь появляется на его губах — и Виктор Лонгин умирает, на глазах жены, которая его любила…

То был сигнал к восстанию. Убили первого аморийца и сразу же взялись за остальных. Их было тут немного, легионеров, составлявших мою охрану. Они отстреливались… но взбешенная толпа — я лишь потом узнала, ЧТО этим диким людям в безумном упоении наговорила бедная Кримхильда — взбешенная толпа их растерзала. За легионерами пришел черед погибнуть послу Империи Луцию Руфину и сотрудникам посольства…

Бежать, бежать — только бегством я могла спасти свою жизнь. Все остальное потом. Внутренняя охрана дворца, слава богам, не слышала речь новой герцогини и осталась верна законной власти. Я, мои врачи и приближенные попытались выбраться из дворца черным ходом. К нам присоединилась и сама Кримхильда; должно быть, гибель мужа чуть отрезвила ее…

Нам преградила путь измена. Начальник стражи барон Фальдр сообразил, что мы попробуем бежать черным ходом, так как весь остальной дворец был уже в руках мятежников. Нас атаковали с двух сторон: барон Хримнир и его рыцари преследовали сзади, а впереди стоял и ухмылялся барон Фальдр.

Он приказал охране схватить нас. Пятеро легионеров, не отходившие от меня, вступили с варварами в бой. И даже мои врачи, нужно отдать им должное, взяли в руки оружие, чтобы защитить меня, — ведь я была не только женщиной, министром, но и потомком Великого Фортуната, я была для них последним символом Отечества! Тем временем мы с Кримхильдой и еще двумя врачами спрятались в какой-то комнате и забаррикадировали дверь. Кримхильда плакала и извинялась, но я велела злополучной герцогине замолчать и выслушать, как следует ей поступить, когда мятежники ворвутся к нам.

Взломав дверь и разметав нашу баррикаду, они ворвались — рыжебородый великан Хримнир и долговязый Фальдр, похожий на шакала. Их чувства прочитала я на лицах: предвкушение скорой и жестокой мести гордых мужей унизившим их девчонкам. Для них мы даже не были врагами, мы личностями не были для них, я не была министром колоний, а Кримхильда — герцогиней; мы, вернее, наши соблазнительные тела, были в тот момент для них объектом гнусной похоти. Они мечтали изнасиловать нас; возможно ли большее унижение для аморийской княгини, чем быть изнасилованной диким варваром, животным в человеческом обличии?!

Я приготовила им сюрприз. Как только эти двое ворвались в палату, Кримхильда скрутила мои руки за спиной и приставила кинжал к моему горлу. Должна признать, она сделала это с неподражаемым артистизмом, а я сыграла страх и ужас.

— Стоять, гнусные собаки! — голосом владычицы воскликнула Кримхильда. — Еще шаг, и эта женщина умрет!

По-моему, красиво получилось. Это был шоковый удар. Хримнир и Фальдр застыли. Не давая им времени собраться с мыслями, герцогиня продолжала, и при этом на устах ее играла сатанинская ухмылка:

— Ну, Фальдр, раскинь мозгами, что случится, когда она умрет?! Что сделает с тобой и с остальными ее отец, первый министр?! Ну, представь!

Даже дикарю нетрудно было представить: имперские войска не станут разбираться, чья именно рука убила дочь первого министра. А вид моей подруги не оставлял сомнений в том, что эта женщина не шутит: ей, потерявший отца и мужа, уж нечего терять, она убьет княгиню-аморийку, то есть меня, затем умрет сама — но, умирая, будет знать, что никто из обидчиков беспощадной расправы не минует…

Хримнир грязно выругался, а Фальдр, этот жалкий пес, выдавил приторную улыбку и сказал:

— Вы нас не так поняли… дамы.

— Еще шаг, и она умрет! — повторила Кримхильда, а я жалобно простонала:

— Господин барон, пожалуйста, не перечьте ей. Эта женщина не в себе. Прошу, оставьте нас. Мы никуда не убежим, мы ваши пленники…

— Ничего подобного, ваше сиятельство, — осклабился Фальдр. — Вы наша уважаемая гостья, и я уверен, что герцог Варг почтет за честь свидеться с вами. Он уже спешит в Нарбонну из Эльсинора.

Вот так я и услышала впервые это сочетание слов: "герцог Варг"! Признаюсь, в тот миг я ужаснулась… Не принц, но герцог Варг, выкормыш злокозненных еретиков Ульпинов, вскоре решит мою судьбу!

И тут я не сдержалась:

— Как вы могли, барон! Вы присягали…

— Под принуждением, под страхом лютой смерти, а значит, беззаконно! — вскричал Фальдр. — Государю моему, герцогу Круну, я служил до самого последнего его мгновения, а этой… этой я служить не стану! Вот ваши грязные монеты, возьмите их назад, я рыцарь, а не раб, я не холуй, не мальчик для битья!

Он вытащил из кошеля наши солиды и швырнул это золото мне в лицо. Хримнир сделал то же самое. А затем оба барона вышли вон. В дверях осталась стража.

…Облик Варга возник перед моим мысленным взором. Я представила его в короне правящего герцога Нарбонны. И вообразила, как этот юный властелин с триумфом вступает во дворец отца, где драгоценным трофеем его ждет сама дочь правителя Империи, а фактически — правительница Империи собственной персоной… На память мне пришел мой первый "разговор по душам" с Варгом, еще в Темисии. Тогда он мне сказал диковинную фразу: "У богов переменчивый нрав; кто знает, может статься, это вы, великая и неподражаемая София Юстина, в один прекрасный день будете молить меня о пощаде!". Я, помню, рассмеялась ему в лицо. О боги, неужели этот день, для него прекрасный, а для меня фатальный, уже настал?!!

Нет, невозможно! Никогда еще потомки Фортуната-Основателя не сдавались на милость варваров. И сегодня этого не случится: пусть лучше кинжал, который Кримхильда держала у моей шеи, познает вкус фортунатовой крови! А не сможет она — я сама себя отправлю на суд к великим божествам. Как Клеопатра; велик был юный Цезарь, однако же она избрала сон Осириса взамен мянящих золотых цепей! Я знаю, мне достанет воли. Ни один варвар на свете не услышит от дочери Юстинов мольбу о пощаде!

Однако я бы не была собой, если бы думала единственно об этом. Мы выгадали время, и у нас появился шанс. К чести Кримхильды, она больше не плакала. Ее глаза сверкали, но не отчаянием — гневом и жаждой мщения! Как только мятежные бароны нас покинули, она шепнула мне:

— Ваше сиятельство, в этой комнате есть потайной ход наружу. Я точно знаю, есть, но где, не знаю.

Мы обязаны были отыскать потайной ход, не вызвав подозрения у тюремщиков. Чтобы обмануть их, мы, две молодые женщины, разыграли смятение. Мы плакали, в волнении мерили комнату шагами, хватались то за один предмет, то за другой… Двое врачей поддерживали нашу игру.

Тайник нашла Кримхильда. Не скажу, что это оказалось очень сложно: ход начинался за каминной плитой. Сложнее было отыскать рычаг… но и его мы отыскали. Теперь нам нужно было проскользнуть через тайник незаметно для тюремщиков. Но как это сделать? Эти, с позволения сказать, рыцари не сводят с меня и герцогини глаз, а в глазах бушует пламя гнусной похоти… еще немного, и они сорвутся, позабудут, зачем поставили их здесь.

Нас мог спасти лишь отвлекающий маневр. Двое врачей… они должны были принять удар на себя. Я не знала, смогут ли. Когда я им сказала, они развеяли мои сомнения. Оба считали счастьем умереть, спасая Фортунату. Да, так и сказали, — "Фортунату", — как будто я не княгиней была, а кесаревной Священной династии!

Не стала их разубеждать. В тот миг я испытала гордость за свою великую державу, где даже низкорожденные плебеи верны Божественному Престолу, как герои. Что бы ни вещали еретики и варвары, такая держава по праву властвует над миром. У обоих моих спасителей в Амории остались семьи; я поклялась, что позабочусь о детях и вдовах, а самих спасителей моих на родине будут славить, как героев… Чтобы исполнить свое слово, я обязана была спастись.

И вот оба врача неожиданно бросились из палаты, мимо стражей. В тот же миг Кримхильда нажала рычаг. Каминная плита отъехала, и мы ринулись во тьму неизвестности. Затворяющий рычаг мы не имели времени искать, мы попросту бежали по темному коридору, надеясь, что куда-нибудь он нас приведет…

В каком-то месте я споткнулась и почувствовала резкую боль в ступне. Вокруг царил мрак. Кримхильда не оставила меня, помогла подняться, и мы двинулись дальше. Фактически она тащила меня на себе; сама идти я не могла.

Позади уже слышались мужские голоса. Понятно, то была погоня. Я приготовила кинжал — он мог мне скоро пригодиться.

Внезапно ход закончился. Мы вышли наружу, отворив люк, вероятно, древней канализационной системы. Осмотревшись, я поняла, что мы за городом. Поблизости виднелись лес и дорога, а на дороге — множество вооруженных мужчин, конные и пешие. У них не было черно-белых флагов, и так я поняла, что это войско Варга.

За моей спиной раздался крик. Я резко обернулась. Моя подруга билась в тисках рыжебородого дикаря Хримнира. Варвар Фальдр, его попутчик, с ухмылкой, не предвещавшей ничего хорошего, надвигался на меня:

— Хотели нас оставить, ваше сиятельство? Не выйдет!

Я обнажила кинжал и быстрым движением порезала себе руку. Барон изменился в лице, но среагировал иначе, чем прежде, во дворце. Он попытался схватить меня. Я отпрянула и поднесла кинжал к шее.

— Прочь, ничтожный варвар, иначе я убью себя! Потомки Фортуната не сдаются в плен!

— Блеф! — рявкнул Фальдр и бросился на меня.

В тот миг я поняла, что нужно умирать — иначе в самом деле будет поздно.

Я не успела. Внезапно барон Фальдр выпучил глаза, изо рта его хлынула кровь. Он рухнул наземь, а я увидела Кримхильду с окровавленным мечом. На земле подле нее бился в корчах гигант Хримнир; его рука валялась рядом. Еще я обнаружила, что у барона вспорот живот. Мне стало страшно; не верилось, что эта женщина, моя подруга, изловчилась поразить двоих сильных мужчин менее чем за минуту. Ее лицо напоминало маску ликующей валькирии. Она кивнула мне и обратилась к Хримниру:

— Ну что, презренная собака, как тебе твоя госпожа, герцогиня?!

Умирающий изрыгнул омерзительное проклятие. Кримхильда взмахнула мечом и отрубила ему вторую руку. Хримнир завыл от боли.

— Я вольна казнить и миловать таких, как ты, — произнесла Кримхильда. — Тебя — казню, предатель!

И она ловким движением отрубила ему левую ногу. Меня стошнило. Мы, аморийцы, презираем бессмысленную жестокость. Но то — мы, а она, Кримхильда, была дочерью варварского народа. И она заслужила право на месть.

Барон Хримнир был еще жив, когда она лишила его второй ноги. И тут уж я вмешалась:

— Добейте его, герцогиня! Вы не можете…

— Могу! Я все теперь могу. Сам император такое право даровал мне, — жестоко расхохоталась она. — А впрочем… пусть сперва презренная собака скажет, кто я! Пусть назовет меня нарбоннской герцогиней!

Барон что-то прохрипел, но мы не разобрали его слов. В ответ Кримхильда просто отрубила ему голову.

Меня трясло. Впервые в жизни мне довелось присутствовать при лютой варварской казни. И казнь совершила женщина, — женщина, которую я почитала своим орудием, не более того! Ведаю ли я, какие демоны скрываются в ее душе?..

— Где вы научились владеть мужским клинком?

Она пожала плечами.

— У отца. Я с детства любила наблюдать, как он фехтует. Мне, как женщине, запрещалось носить меч, но я… у меня оказалась хорошая память!

— Должна вас поблагодарить, — сказала я. — Если б не вы, мне пришлось бы лишить себя жизни.

— Благодарить будете, когда мы выберемся, — ответила она. — А благодарность ваша будет заключаться в том, что вы поможете мне подавить мятеж моих баронов.

"Моих баронов!". Это она заявила. И в тот момент я уяснила, что с нынешнего дня и до конца жизни эта женщина будет считать себя герцогиней. О боги… я перестаралась!

…Мы спрятались в лесу и стали ждать удобного момента. Нашей единственной надеждой был линкор "Уаджет"; я поняла, что мои гонцы до него так и не добрались.

Новая герцогиня не уставала изумлять меня. Она проворно влезла на высокое дерево. Оттуда было видно многое, что творилось в городе. Там шла жестокая бойня. Главным образом, нарбоннцы бились с пришельцами — тевтонскими рыцарями, медиоланцами и тосканцами. К середине дня галлы победили, а пришельцы, оставшиеся в живых, сдались в плен. В один момент Кримхильде показалось, будто она видит ненавистного брата. Я не поверила, что она его видит на таком расстоянии, но, с другой стороны, победоносный Варг, скорее всего, уже прибыл в Нарбонну.

Это могло означать, что скоро беглянок начнут искать целенаправленно: узурпатор достаточно умен, чтобы понимать, насколько мы ценнее многих тысяч обычных пленников.

Я мучительно размышляла, как нам добраться до берега моря. В довершении ко всем нашим бедам моя нога опухла, и я совсем не могла идти.

Боги вняли нашим мольбам. Кримхильда сверху увидала повозку дровосека. Повозка ехала из леса. И сам дровосек правил единственной кобылой; судя по всему, он и не подозревал, какие события приключились в столице герцогства за время его отсутствия.

Кримхильда слезла с дерева. Я дала ей золотой солид и велела договориться с дровосеком. Наверное, идея была глупой, и герцогиня поступила правильно, без лишних слов убив беднягу. Что ни говори, а жизнь этого варвара не стоила наших жизней; мы не имели права рисковать.

Герцогиня помогла мне взобраться на повозку. Она взяла вожжи, и мы поехали через лес. Ехали долго и неизвестно куда; мне оставалось лишь доверять первобытному инстинкту этой валькирии. Однажды нам пришлось спрятать повозку, так как мимо проезжал отряд мятежников. К счастью, они нас не заметили.

Вот лес закончился, и показалось море. В душе моей взыграла радость, когда на горизонте я увидела грозные очертания линкора "Уаджет". Но от корабля нас отделяли три гермы, одна по берегу и две по воде. Целых три гермы, три тысячи мер, и каждая мера могла таить смертельную опасность!

По берегу сновали воины, и явно не бесцельно. Вероятно, узурпатор успел отдать приказ отрезать нас от воды. Он тоже понимает, что мы стремимся на линкор. Выйти из леса значило для нас немедленно угодить в лапы врагов. Что же делать?..

— У вас найдется зеркало, герцогиня? — спросила я.

Зеркала у нас не нашлось, но были латы, начищенные до блеска. Кримхильда помогла мне влезть на дерево… Это была пытка! Но я влезла, а остальное было не столь сложно.

Воистину, не знаешь, какая наука пригодится в жизни! В лицее я факультативно изучала кодовый язык. Кто бы мог тогда представить, что высокородная София Юстина будет сидеть на дереве в Нарбоннском лесу и посылать световые сигналы на имперский военный корабль?!

Меня, вернее, мои сигналы, увидели и расшифровали. Я это поняла, когда линкор пришел в движение. Еще я услышала боевой сигнал и увидела, как на палубе выстраивается морская пехота, а шлюпки готовятся к спуску на воду.

Но они были слишком далеко! А галлы на берегу тоже увидели мои сигналы. Галлы были гораздо ближе! И они спешили на источник сигналов, чтобы захватить нас. Вот их передовой отряд в ста мерах, в девяноста, в восьмидесяти… все ближе и ближе враг!

Жуткий вопль потряс меня. И обрадовал! Враги горели заживо, невидимый луч поджигал их, одного за другим! Я и не представляла, что линкору удастся так быстро подготовить эфиритовый излучатель, обычно на это уходит не менее получаса. Должно быть, контр-адмирал Септимий Доламин, командующий линкором, оказался более предусмотрительным человеком, чем я полагала.

Берег очистился. Однако враги не бежали, они залегли меж валунов, там, где луч не мог достать их, и ждали, когда мы выйдем. А я не собиралась выходить; время играло на меня.

Линкор подошел к берегу на минимально допустимое расстояние и спустил три шлюпки. Враги обнаружили себя и стали забрасывать наших легионеров стрелами. Убийственный тепловой луч вновь заставил этих червей вжаться в землю; враги были бессильны помешать высадке спасительного десанта.

Ситуация изменилась, когда легионеры сошли на берег. Варвары стремглав выскочили из своих укрытий и бросились на них. В ближнем бою враги не боялись теплового луча, так как луч, естественно, не различал своих и чужих, а Септимий Доламин не помышлял стрелять по своим.

Бой закончился вничью. Полегли почти все легионеры, равно как и враги. Мы с Кримхильдой решили прорываться. Враги того и ждали. Только мы вышли из-за деревьев, засвистели стрелы. Нам пришлось вернуться в укрытие. Ситуация казалась патовой.

С линкора спустили еще одну шлюпку. Легионеры сошли на берег и — наконец-то! — прочистили дорогу к нам. Какое счастье после всех мытарств увидеть пред собой вооруженного мужчину, который отдает честь и называет "сиятельством" не с издевкой, но с искренним благоговением!

Я радовалась рано. Мы уже были в шлюпке, как на берегу возник новый отряд варваров. Враги, недолго думая, принялись поливать нас стрелами. Минуту спустя им пришлось ретироваться от теплового луча. Но этой минуты хватило, чтобы поразить многих легионеров, бывших с нами в шлюпке. Оставшиеся в живых гребли что есть мочи. Меня положили на дно и накрыли чьим-то телом.

И это было не самое страшное. С другого конца леса выехал еще один отряд. А излучатель на линкоре был один, и ствол излучателя не мог быстро менять прицел. К счастью для нас, на борту имелись также пушки. Пять орудий выстрелили одновременно… нужно отдать под трибунал бездарных канониров! Один снаряд свалился в воду невдалеке от нашей шлюпки. Волна настигла нас, шлюпка перевернулась, и мы очутились в ледяной воде…

Меня спасла Кримхильда. Сама не выплыла бы, да еще с больной ногой. Как это все закончилось, помню плохо. Вода повсюду… руки Кримхильды… она плывет и подбадривает меня, не позволяет утонуть… я снова чувствую ее руки… кто-то еще нам помогает… вокруг нас летают вражеские стрелы… но вот уже корабль… меня поднимают на палубу… я жива, и я среди своих!

Силы оставляли меня, но, помню, еще смогла сказать Кримхильде:

— Признаюсь, нынче утром я решила для себя, что вам не быть нарбоннской герцогиней. Но эти варвары… они позволили себе глумиться надо мной… над нами… принудили скрываться… стреляли в нас… в меня, в Юстину, желая смертью поразить! Спустить такое выше моих сил. Я отомщу! А вы… вы взойдете на престол Нарбонны, герцогиня, клянусь…

Поклясться кровью Фортуната не успела: довольно и того, что я уже перенесла в тот страшный день.

Глава семнадцатая, в которой читатель убеждается, что умные люди имеют обыкновение мыслить одинаково

Последний оставшийся в живых врач-амориец висел на пыточном колесе. Несчастному не довелось умереть, как его коллегам, смертью героя — боги назначили ему конец мучительный и позорный, и конец этот неумолимо приближался.

Обезьяноподобный мастер заплечных дел выплеснул на страдальца ведро воды. Врач очнулся и издал приглушенный стон. Молодой Варг попытался заглянуть в глаза этого человека. Это удалось ему, но в глазах супостата победитель не обнаружил осмысленного выражения. Да и как сохранить рассудок, когда сломаны ребра, вывернуты руки, а стопы напоминают горелые головешки?..

— Он так и не признался? — спросил Варг у палача.

— Нет, мой государь, — хмуро процедил тот и невольно бросил опасливый взгляд на третьего присутствующего в пыточном подвале.

Могло показаться странным, почему верзила-палач сторонится этого тщедушного человека, явившегося вместе с новым государем. Спутник Варга с ног до головы был укутан в непроницаемый черный плащ с капюшоном, который оставлял открытым лишь острый подбородок. Лица этого человека палач не видел, но ему отчего-то казалось, что под капюшоном скрывается неизвестный Ужас…

Читателю нетрудно понять чувства варвара: третьим в пыточной был Януарий Ульпин.

— Он утверждает, что не убивал герцога, — пробурчал Варг. — И я склонен ему поверить: если б было иначе, он бы уже сознался.

— А я бы на твоем месте не торопился с выводами. Вы зашли не с того конца, — тихо сказал Ульпин; от звуков его голоса у палача пробежали мурашки по коже.

— Что ты имеешь в виду?

— Для людей, подобных этому врачу-лазутчику, клятва Гиппократа — пустые слова в сравнении с клятвой Гарпократа. Как ты полагаешь, отправила бы их София во вражеский лагерь, не будучи уверенной в их абсолютной надежности?! Этого человека перед отправкой в Нарбонну подвергли психокодированию. Неудивительно, что он молчит под пыткой.

— Зачем ты мне это говоришь? По-твоему, он утаивает правду?

— Ты хочешь, чтобы его допросил я?

Варг вздрогнул. Подсознательно он был рад увериться в невиновности врачей, а значит, и Софии Юстины. Любопытство пересилило. Взяв себя в руки, он согласно кивнул.

Януарий выпростал исхудалую руку из-под плаща и сделал ею несколько замысловатых движений перед лицом врача. И хотя рука не коснулась тела, страдалец конвульсивно вздрогнул и застонал, как от боли.

— Кто ты? — негромко спросил Ульпин.

— Никандр Лисма, плебей из Темисии, врач Императорской клиники внутренних болезней, магистр медицины, — срывающимся голосом ответил мученик.

— Это мы и так знали, — буркнул Варг.

Януарий бросил на него сумрачный взгляд, затем тощая рука повторила пассы у лица мученика.

— Не надо! — вдруг отчаянно завопил Никандр Лисма. — Оставьте мою дочь! Она еще совсем ребенок!

Варг почувствовал, как на голове начинают шевелиться волосы. Он скосил глаза в сторону, на палача. Того сотрясала нервная дрожь.

— Ответь мне, зачем ты прибыл в Нарбонну? — спросил Януарий.

— Чтобы убить герцога Круна, — на едином дыхании выпалил несчастный.

— Ты сам хотел его смерти?

— Нет, мне приказали.

— Кто?

— Ее сиятельство София Юстина…

— О, нет! — простонал Варг.

Ульпин бросил на него быстрый взгляд и спросил врача:

— Ты сейчас говоришь правду или лжешь?

— Клянусь Творцом-Пантократором и всеми аватарами, я не лгу… Только не терзайте мою дочь, пожалуйста!

— Причем тут его дочь? — шепнул Варг Януарию.

— Ему кажется, что его дочь у нас в руках, — ухмыльнулся молодой Ульпин.

— А где она на самом деле?

— Почем я знаю? Я просто вызвал из его памяти ее образ и снабдил этот образ своими комментариями…

Варгу было не по себе. Ульпины могли называть все это "наукой", но здесь, в этом мрачном пыточном подвале, варвару казалось, что он присутствует при самом гнусном чародействе… достойно ли рыцаря узнавать правду посредством черного колдовства?..

— Мы оставим твою дочь в покое, если ты ответишь на мои вопросы, — сказал Януарий.

— Да, да! Спрашивайте, я все скажу, все!

— Твои коллеги, другие врачи, которые были здесь, — им София Юстина также приказала убить герцога Круна?

— Да.

— Каким образом?

— Нам надлежало отравить его.

— Какие яды вы использовали?

— Мышьяк, силициум, висмут и травы.

— Назови мне эти травы.

— Я их не знаю… Травы готовил другой. Он умер.

— Ладно. Тогда скажи, была ли у герцога Круна язва желудка. Ты это должен знать как гастропатолог.

— Да, я знаю. Никакой язвы не было. Еще четыре месяца тому назад герцог был абсолютно здоров.

Януарий и Варг переглянулись. "Ну, что мы тебе говорили!", — прочитал Варг в глазах молодого Ульпина.

— Итак, вы отравили его, — сказал Януарий.

— Да.

— А зачем был сделан надрез на животе?

— Герцог слишком долго не умирал…

— Нн-неттт! — взревел Варг.

Горечь и отчаяние заполонили его душу, он более не мог контролировать себя. Пальцы сложились в железный кулак, он взметнулся и со всей силы ударил страдальца по лицу. Никандр Лисма издал прощальный хрип и обмяк. Ульпин покачал головой.

— Мы еще не все узнали.

— Так оживи его, колдун, я думаю, ты это можешь! — прогремел Варг.

— Нет, не могу, — спокойно произнес Януарий. — И даже мой отец не может. Прошу тебя, не оскорбляй нас. Ты сам хотел добиться правды. Я для тебя ее добился — так чем ты недоволен?

— Да будь она проклята, эта ваша правда!

— Я полагал, ты сильный человек, — усмехнулся еретик. — Неужели я ошибся?

Варг вонзился в него ненавидящим взглядом. Януарий бесстрастно выдержал этой взгляд. Варг первый отвернулся и прошептал:

— У тебя нет души, Ульпин.

— Ты ошибаешься, мой благородный друг. Моя душа свободна, и в этом мое счастье и мое преимущество перед тобой. Моя душа не бегает от страшной правды, как твоя.

— Будь проклята эта женщина, — со злостью произнес Варг. — А я еще испытывал к ней уважение! Сколь был наивен я!

— Мы тебя предупреждали.

— Да… Благодарю тебя, Ульпин… мой друг! Ты мне открыл глаза. Клянусь молотом Донара-Всеотца, я больше эту женщину-змею не уважаю… я ее ненавижу, ее, убийцу моего отца!

— Ну и напрасно, — заметил молодой Ульпин. — Ненависть — обоюдоострое чувство. Она хороша для обычного врага. Ненависть незаменима в ратном поединке. Но в поединка умов ненависть вредоносна. Она затмевает рассудок и заставляет совершать ошибки. Вот тебе последний пример: если бы твои бароны не унизили Софию, она, возможно, сегодня была бы в твоих руках. Хотя нет, вряд ли она сдалась бы варварам…

— Юстина просчиталась, — процедил Варг. — Она рассчитывала посадить на престол Кримхильду, а герцогом стал я!

— Ты глубоко заблуждаешься, если мнишь себя победителем. По-моему, когда ты сидел в темнице, твое положение было куда более завидным: тогда ты еще мог рассчитывать на благосклонность Софии. Нынче — нет.

Варг нахмурился.

— Я это понимаю. Война объявлена. Юстина не угомонится, да?

— Разумеется, — кивнул Януарий. — Политика отошла на второй план. Речь идет о чувствах. Ты дал ей пощечину — ей, сиятельной княгине, которая привыкла добиваться своего. Это смертельное оскорбление она попытается смыть твоей кровью и кровью твоих подданных.

— Мы будем защищать нашу свободу. Юстине не сломить нас.

— Не говори за всех. Самообман опасен.

— По-твоему, что она предпримет?

Ульпин ненадолго задумался и сказал:

— Я бы на ее месте попытался немедленно подавить мятеж и возвратить Кримхильду на престол. Если это случится, София представит твой мятеж не более чем беспорядками, обычными для варварской страны, когда там меняется власть. Не забывай, на линкоре "Уаджет" еще остались морские пехотинцы, не менее когорты. Плюс бортовые вооружения.

— Легионеров не боюсь, — уверенно заявил Варг. — Ты говоришь, не менее когорты? У меня ратников впятеро больше! Наше численное превосходство и наша вера в свободу покроют их перевес по качеству. А вот насчет вооружений корабля… послушай, друг, а вы с отцом не можете мне подсобить?!

Януарий наклонил голову в знак согласия.

— Мы думали об этом. Прежде всего о том, как нейтрализовать эфиритовую пушку.

— Да, да! Проклятый луч вчера спалил три десятка моих воинов! Нельзя ли отключить его?

— Боюсь, что нет… Мы попытаемся использовать иной способ.

Однако в подробности молодой Ульпин вдаваться не стал.

— Я поспешу к отцу, в пещеру, — сказал он. — Не нужно, чтобы твои люди увидели нас вместе.

Тут он вспомнил о палаче, который невольно стал свидетелем сугубо доверительного разговора. На самом деле верзила-палач даже не пытался вдумываться в суть беседы нового герцога и этого, по всему видать, могучего колдуна. В тщетной надежде, что о нем забудут, заплечных дел мастер забился в угол.

Януарий приблизился к нему и воздел руку. В руке ничего не было, но палач затрепетал от ужаса.

— Эй, погоди! — вмешался Варг. — С чего ты взял, что можешь убивать всех, кого ни попадя?! Меня сперва спроси!

Молодой Ульпин рассмеялся.

— А ты с чего взял, что я его убью? Как будто я не понимаю, сколь тебе как герцогу полезен человек его профессии!

Януарий заставил палача посмотреть себе в глаза.

— Ты меня не видел. Ты меня не помнишь. Ты меня не знаешь. Ты никого сегодня не пытал. Ты ничего не слышал. И герцога тут не было. Ты спал всю ночь. Ты засыпаешь! С восходом солнца ты проснешься…

Когда палач уснул, Януарий обернулся к Варгу и сказал:

— Прикажи своим людям убрать труп Лисмы. Вернее, нет, пускай его доставят к нам.

— Зачем? — вырвалось у Варга.

— Для научных изысканий, — загадочно улыбнулся молодой Ульпин.

Княгиня София Юстина полулежала на широкой софе в большой каюте, которую раньше занимал командующий. В настоящий момент контр-адмирал Септимий Доламин, командующий линкором, стоял перед Софией и докладывал обстановку. Помимо названных аморийцев, присутствовала Кримхильда, свергнутая герцогиня нарбоннских галлов, — она сидела в кресле подле ложа Софии.

— …Итак, ваше сиятельство, нам следует признать, что мятежникам удалось захватить контроль над столицей герцогства, — заключил Септимий Доламин.

— Как вы считаете, адмирал, сколь значительными силами они располагают?

— Судя по наблюдениям с линкора, речь может идти о войске численностью от двух до четырех тысяч человек. Более точные данные получить пока невозможно.

— Я так и думала, — проговорила София Юстина. — Солдаты вашего отца, герцогиня, присоединились к войску узурпатора.

"А это, в свою очередь, означает, что нам не удастся спровоцировать гражданскую войну, — еще подумала она. — Придется тебе, подруга, въезжать в Нарбонну на наших штыках. И опять мы будем выглядеть интервентами! Это печально, но неизбежно. Я не могу отступиться от тебя сейчас, когда твои враги жестоко унизили меня, а ты спасла мне жизнь".

— Негодяи, — прошипела Кримхильда. — Я их казню, подлых изменщиков, клянусь богами!

Аморийцы сочли за лучшее пропустить последнюю фразу незадачливой герцогини мимо ушей и продолжили разговор между собой на патрисианском сиа. Уяснив ситуацию, княгиня сказала:

— Следует немедля высадить десант морской пехоты и дать решительный отпор мятежникам, пока они приходят в себя после так называемой победы.

— У меня от когорты осталось не более пятисот человек, — ответил командующий.

— Этого вполне достаточно, адмирал. Или вы сомневаетесь в победе наших доблестных легионеров над зарвавшимися петухами[53]?!

Септимий Доламин нахмурился и с выражением заметил:

— Эти, как вы выражаетесь, зарвавшиеся петухи уже уничтожили более полутора сотен моих солдат!

— По-вашему, ваши солдаты пали напрасно?

— Никак нет, ваше сиятельство. Они спасали вашу жизнь. Однако если бы вы послушали меня вчера, вашей жизни ничего бы не угрожало, а мои солдаты сохранили бы свои жизни…

— Ne sutor supra crepidam[54], — ледяным тоном промолвила София. — Я сделала то, что обязана была сделать, и не вам судить мою политику.

— Так точно, ваше сиятельство. Я воин. И мне дороги жизни моих подчиненных, таких же солдат императора, как я. Поэтому я не позволю бросать их в огонь брани, точно дрова в печку!

Теперь нахмурилась София. Она устремила на командующего суровый взгляд и отчеканила:

— От вас не требуется принимать решения, контр-адмирал. Вам надлежит выполнять то, что я приказываю. У вас есть час для подготовки операции. Можете быть свободны.

Сказав так, она прикрыла глаза.

— Я этого не сделаю, — процедил Септимий Доламин.

София Юстина открыла глаза — в них было удивление.

— Это что, бунт? Вы забываете, кто я?!

— Никак нет, ваше сиятельство. Это вы забываете, что я не ваш слуга!

Княгиня рассмеялась; новая ситуация огорчала бы ее, если бы не казалась столь забавной.

— Я министр имперского правительства, меня назначил сам Божественный Виктор — а вы кто такой, сударь?!

Командующий призвал все свое мужество и ответил:

— Вы не мой министр, ваше сиятельство. Я исполняю приказы военного министра, а не министра колоний!

Она улыбнулась.

— Похоже, я переоценила вашу сообразительность, контр-адмирал. Сколько вам лет?

— Сорок пять, ваше сиятельство.

— Рада это слышать. Выходит, у вас еще десять лет до отставки по возрасту. Так вот, милейший, я вам устрою перевод по службе. Не пройдет и суток, как вы получите приказ военного министра. Куда бы вас назначить на эти десять лет?! Как вы смотрите на должность помощника капитана на сторожевике где-нибудь в районе Экваториальной Африки?

Септимий Доламин побледнел.

— Вы мне угрожаете, ваше сиятельство?

— Я требую от вас повиновения!

— Мне нужно связаться с моим командованием в Темисии…

— Нет! Я запрещаю! Иначе вы пойдете под трибунал за нарушение секретности операции.

— Подпишите письменный приказ. Без приказа…

София Юстина не стала сдерживать смех:

— О каком-таком приказе вы толкуете, сударь? Разве не вы только сейчас сказали, что я не ваш министр?! Как я могу писать для вас приказы?

"Она просто издевается, — с горечью подумал командующий. — Если я не послушаюсь ее, она меня уничтожит, а если послушаюсь, вся ответственность за ее затею все равно ляжет на меня! Что же остается?.. Vincere aut mori?[55]".

— Но это явное превышение полномочий, госпожа министр!

"Недоумок, — отметила для себя София, — где тебе знать, каковы мои полномочия?".

— Вы утомили меня, капитан, — сказала она, намеренно понижая ранг командующего. — У меня вывихнута нога, и врачи назначили мне покой. Ступайте, и если я пойму, что вы саботируете мои распоряжения, военный министр отдаст вас под трибунал по статье за содействие врагам Империи. На вашем месте я сделала бы все, чтобы к исходу дня мятежники были разгромлены. Когда десант будет снаряжен, пришлите ко мне командира когорты. И не забудьте подготовить излучатель. У вас есть еще ко мне вопросы?

— Никак нет, ваше сиятельство!

Контр-адмирал Септимий Доламин отдал министру честь и покинул каюту. Княгиня София Юстина устало улыбнулась и сказала герцогине Кримхильде по-галльски:

— Не беспокойтесь, дорогая: он лишь в политике слабак, а в ратном деле знает толк; Империя не держит бесталанных адмиралов.

Глава восемнадцатая, из которой читатель узнает, каким образом аморийцы и варвары иногда воюют друг с другом

Галлы не препятствовали высадке имперского десанта. Предупрежденный насчет возможных намерений Софии Юстины, Варг поджидал противника на северной стороне поля Регинлейв. Поле лежало немного в стороне от дороги, связывающей порт и город, в ложбине; вид с моря на Регинлейв загораживала холмистая гряда, так что мятежники могли чувствовать себя в относительной безопасности от лучей эфиритовой пушки линкора. В относительной — ибо, в отличие от поля, дорога в город простреливалась на всем протяжении. В случае разгрома отступающие в свою столицу варвары могли быть добиты огнем с корабля, а в случае победы эта победа могла быть попросту отнята. Варг полагался на третий вариант, в котором он одерживает победу над людьми, а его друзья Ульпины — над машиной.

Генеральное сражение представлялось ему неизбежным. Кто бы ни вышел победителем, он или сестра, победитель получал всю власть в Нарбоннской Галлии. Кримхильда, а вернее, ее хозяйка, не может сдаться, даже не попытавшись подавить мятеж. Но и он, Варг, не может просто так уйти из Нарбонны: как объяснить отступление тысячам преданных воинов, которых он сам привел к победе? Нынче им предстояло закрепить эту первую и во многом случайную победу.

Три сотни тяжеловооруженных рыцарей он поставил в центре. Еще сотня, самые лучшие и надежные воины, была в резерве; ею командовал Ромуальд. Перед рыцарями располагались легковооруженные конники с мечами и пиками. По правому и левому флангу стояли лучники с большими луками; стрелы таких луков могли накрыть все пространство поля Регинлейв. За лучниками на флангах расположилась пехота; ее вооружение составляли короткие копья и мечи.

В качестве артиллерии Варг располагал восемью катапультами и тремя баллистами, причем одна из баллист была трофейной; когда-то ее захватил у аморийцев сам герцог Крун, а вот как она сохранилась во время мира, никто сказать не мог. Эта пружинная баллиста пребывала в идеальном рабочем состоянии; едва взглянув на нее, Януарий Ульпин заявил Варгу, что с ее помощью можно бросать ядра на расстояние до двух герм, и показал, как лучше всего перезаряжать эту баллисту. Вследствие такой неожиданной консультации пиетет Варга к молодому Ульпину еще более возрос, и вождь повстанцев уже задавал себе вопрос, существует ли какая-нибудь область, в которой спасенные им еретики могли бы дать слабину.

В полдень на южной оконечности поля Регинлейв показались имперские легионеры. Первый день мая выдался ясным, было светло и жарко; в то время как галльские рыцари парились в броне своих тяжелых доспехов, легионеры чувствовали себя вполне комфортно в замечательных мундирах из шкур немейского льва.

О последних следует сказать особо. Немейский лев, или сехмут, принадлежал к породе кабиров, то есть животных-мутантов, ставших таковыми под воздействием излучения Эфира. От обыкновенного повелителя зверей сехмут отличался большими размерами и необычайной свирепостью; достаточно заметить, что он был убежденный антропофаг и без человеческого мяса быстро утрачивал интерес к жизни.

Немейские львы обитают преимущественно в так называемом "Заповеднике мутантов" — ареале радиусом пятьсот-шестьсот герм, считая от места слияния новых рек Маат и Шу. Этот район, в отличие от окрестностей Мемнона, родины всяческих мутаций, богат пищей, водой, имеет удачный, особенно для подобных существ, климат. Обычной пищей немейским львам служат представители чернокожего населения федеративного государства Батуту, мауры; четвертая часть территории этого зависимого от Аморийской империи государства лежит как раз в "Заповеднике мутантов". Экзотическая охота на сехмутов является одним из самым опасных видов развлечения патрисианской знати. Они являются также наиболее примечательными животными зоопарков крупных городов Империи.

Однако основную ценность представляет шкура сехмута. Она славится необыкновенной прочностью, поэтому из нее, в частности, делают разнообразное военное снаряжение. Мундир, сшитый из немейской шкуры, подобен броне. В отличие от доспеха из стали, немейский мундир легок, как обычная одежда. Такой мундир считается исключительной принадлежностью аморийского воина; варварам, даже дружественным Империи, его носить не положено. Распространение немейских мундиров находится всецело под контролем государства. Несмотря на это, процветает контрабанда. При большом желании такой мундир можно купить у пиратов Эгейского моря; помимо желания, потребуется еще не менее империала за самый дешевый воинский наряд. И покупатели отыскиваются: тренированный воин в доспехе из шкуры немейского льва становится поистине непобедимым!

На битву с аморийцами Варг вышел именно в таком контрабандном немейском доспехе.

Еще интересно, что немейские мундиры доспехи подобны скоропортящимся продуктам: во-первых, они изготавливаются аморийцами по особой технологии, которая держится в секрете от варварского мира, а во-вторых, раз в месяц немейский доспех полагается облучать эфиром с помощью сложного устройства; вековечная мечта варваров заполучить это легендарное устройство так и остается мечтой, но без облучения замечательный мундир расползается по швам и превращается в обычную мешковину…

Легионеры двигались навстречу противнику сплошной коричневато-зеленой волной. Согласно аморийской традиции, сухопутные войска носили черные мундиры, по цвету покровительствующего ратному делу аватара Симплициссимуса; внутренние войска, или милисы, имели мундиры коричневого цвета, то есть цвета аватара Цербера; морские пехотинцы носили мундиры коричневато-зеленые, хаки, соответствующие покровителю мореходов аватару Кракену. Были, конечно, и подразделения других цветов, например, медицинские части, относящиеся к аватару Кентавру, носили серебристую форму, пожарные, "воины Саламандры", — оранжевую, строительные — желтую, по цвету Феникса, а вот отряды так называемой "священной милисии", то есть секретных служб, одевались в белое, цвет самого Творца-Пантократора.

Немейский доспех Варга был черным — внимательный читатель помнит, что в результате Выбора сыну герцога Круна выпал небесным покровителем грозный аватар Симплициссимус. Изображение причудливого существа, похожего одновременно на петуха, дракона и летучую мышь, красовалось на лицевой стороне кителя. Доспех, между прочим, был дорогостоящим — Варгу пришлось отдать за него три империала; совершена эта покупка была в глубокой тайне от Круна, незадолго до роковой встречи принца с Ульпинами в Нарбоннском лесу. На рукавах еще сохранились преторские нашивки с абрисом грозного аватара и тремя черными звездами о двенадцати лучах каждая.

Помимо кителя, в состав форменного немейского облачения входили маска Симплициссимуса на лицо, колготы, каска и сапоги. От каски и форменной обуви Варгу пришлось отказаться, так как они были малы, да и в китель он влез едва-едва. Сапоги на нем были тяжелые, с "галльскими шпорами", то есть шипами на каблуке. Вместо немейской каски Варг надел стальной рыцарский шлем конической формы, с пышным султаном конских волос. С наружной стороны шлем укрывала накладка из каучука — она защищала от разрядов аморийских электробластеров. Точно какие же каучуковые накладки предохраняли стальные доспехи других рыцарей.

Что же касается немейской маски Симплициссимуса, предназначенной для защиты лица, Варг решил ее не надевать: негоже, рассудил он, вождю свободного народа прятаться за личиной вражеского идола!

Как только все легионеры вышли на поле битвы, Варг приказал атаковать.

Из воспоминаний Софии Юстины

…В этот день все не ладилось с самого начала, словно небесные силы и люди нарочно объединились против меня.

Утро еще было ясным, однако днем над морем сгустился туман. Странно, не правда ли? Обычно туман бывает на рассвете, а днем рассеивается. Еще более странным было то, что белесое марево как будто тянулось к нашему кораблю; над берегом тумана не было вовсе, а с носа линкора уже к одиннадцати часам дня не было видно ни зги. Туман затруднял высадку нашего десанта. И все же я, по неопытности своей, не замечала в этом тумане значительной для нас проблемы — пока Септимий Доламин не объяснил мне, что туман, наряду с дождем и снегом, это, пожалуй, единственная серьезная помеха для эфиритового излучателя.

Меня уложили в кресло-каталку (сама передвигаться еще не могла) и отвезли на палубу, с тем чтобы я убедилась в справедливости слов командующего своими глазами. При мне включили луч, направив его к берегу. На берегу ничего не изменилось; насыщенный водной взвесью воздух вблизи корабля превращался в горячий пар. Капитан-инженер корабля объяснил мне, что в густом тумане тепловой луч растрачивает энергию на испарение частиц воды в воздухе и до цели если и добирается, то уже изрядно обессиленным, не способным эту цель поразить. Мне нелегко было смириться с поражением. Я приказала увеличить мощность луча. Из башни излучателя выдвинулась энергетическая рамка. Она сориентировалась на Эфир. Поскольку расстояние от Нарбонны до Мемнона составляло почти две тысячи герм, излучатель не сразу набрал максимальную мощность.

Военные оказались совершенно правы. Тепловой луч сжигал воду. Раскаленные потоки пара уносились в небо и, остывая, оседали на палубе корабля. Чтобы миновать ожогов, нам пришлось укрыться в башне излучателя. А на нарбоннском берегу вспыхивал сухой кустарник, только и всего… Врагам наш грозный излучатель в таком густом мареве был не опаснее "солнечного зайчика".

Командующий предложил мне перенести операцию хотя бы на один день. Природные аномалии каждый день не повторяются, говорил он и, исходя из опыта своего, заверял: завтра тумана не будет.

В отличие от командующего, я прекрасно понимала, что нынешний туман — никакая не природная аномалия; если нужно, он появится и завтра, и послезавтра; он будет появляться и окутывать наш корабль столько раз, сколько будет полезно Варгу и насколько хватит сил его поддерживать Ульпинам…

Вот так, еще перед началом игры, мятежники отобрали у нас важнейший козырь.

Однако я не стала отменять операцию. Несмотря на коварную уловку Ульпинов и численное превосходство бунтовщиков, мы по-прежнему превосходили их боевой выучкой и экипировкой; как известно, в немейских мундирах наши легионеры практически неуязвимы для оружия северных варваров. Кроме того, уловка Ульпинов фактически означала, что они заранее выдали свои карты и, занятые нейтрализацией эфиритового излучателя, не смогут преподнести нам другие сюрпризы.

Что касается моей подруги герцогини Кримхильды, она нисколько не сомневалась в нашей победе. Ее голова была занята составлением планов жестокой мести бунтовщикам и собственному брату — в первую очередь; Кримхильда мечтала предать Варга позорной казни через повешение, поскольку он сам отказался от чести умереть как рыцарь. Я не смогла удержать на корабле эту неистовую валькирию, и она высадилась на берег вместе с нашими легионерами. Герцогиня требовала подчинить легионеров ей, как законной государыне нарбоннских галлов, но я, разумеется, этого сделать не могла. Майору, командиру когорты морских пехотинцев, я наказала оберегать Кримхильду — как-никак, другой законной креатуры на герцогский престол у нас после смерти Круна не было. Еще я пообещала командиру когорты серьезное повышение по службе в случае успеха операции и разжалование в простые солдаты в случае ее неудачи.

Битва началась около часа пополудни. Нам — мне, командующему и его старшему помощнику — докладывали о ходе операции по видиконовой связи; у майора имелось портативное зеркало. Изображение и звук шли с помехами; возможно, эти помехи создавала холмистая гряда, отделявшая нас от поля Регинлейв, но не исключено, что и тут постарались гнусные Ульпины. Во всяком случае, мы имели возможность судить о том, как складывается военная ситуация.

Мятежники атаковали первыми. Залпом их катапульт и баллист убило троих легионеров и пятерых ранило. Это внушало нам надежды на скорую победу: если варвары настолько "эффективно" используют свою метательную артиллерию, что уж говорить о мечах и стрелах!

Мы не ответили на их первый залп. Оставшиеся от когорты четыре центурии надвигались на варваров обычным боевым порядком, четырьмя прямоугольниками по двенадцать легионеров в каждой шеренге; таким образом ширина шеренги составляла десять рядов.

Варвары выстрелили снова, на этот раз из дальнобойных луков и арбалетов. Майор докладывал нам, что туча стрел на мгновение заслонила солнце. По его оценке, атака лучников и арбалетчиков унесла не более десятка жизней.

Наши воины шли вперед, не обращая ни малейшего внимания на комариные укусы мятежников. В смятении враг открыл беспорядочную стрельбу из метательных машин, луков и арбалетов. Легионеры не обращали на нее внимания. Живые перешагивали через мертвых и неостановимо двигались вперед. Лишь однажды варварам удалось удивить нас, когда прямо в центр одного из прямоугольников упала разрывная бомба. Взрыв унес жизни пятнадцати человек. Контр-адмирал Септимий Доламин заявил, что выстрел, безусловно, был произведен из трофейной баллисты. За одно это я решила для себя отдать под суд наших инспекторов, полгода тому назад проверявших, согласно мирному договору, арсеналы герцога Круна. Неужели мой мужественный друг сознательно утаил от инспекторов этот давний трофей?.. Не верю!

Легионеры приблизились к мятежникам на расстояние в пятьсот мер, взяли в руки бластеры и по команде майора дали разряд. Лазоревые молнии прорезали воздух и поразили намеченные цели. Майор доложил, что наша первая атака взяла жизни как минимум сотни варваров. Дикари снова оросили воздух стрелами. Легионеры двинулись дальше.

В этот момент раздался сигнал с пульта правительственной связи. Нам пришлось отключиться от полевого канала. На экране зеркала в командном пункте возникло лицо кесаревича Эмилия Даласина. Я ожидала увидеть кого угодно, только не его. Лицо моего кузена было бледным и встревоженным. Он попросил военных ненадолго удалиться и, когда они исполнили его просьбу, сообщил мне новость: мой старший сын Палладий в тяжелом состоянии доставлен в Центральную клинику Фортунатов. Третьего дня мой сын, как предполагают врачи, слишком много купался в озере Феб и застудил ухо; развился отит, а поскольку ни сам Палладий, ни его отец, мой муж Юний Лонгин не обратили должного внимания на боль в ухе, воспаление передалось на мозг. Мой муж забил тревогу только тогда, когда у Палладия начались спазмы и резко поднялась температура. Кесаревич Эмилий тотчас подключился к этому делу, и, благодаря его вмешательству, Палладий уже через час после первого обращения угодил в руки лучших врачей нашего государства.

Несмотря на все заверения кузена, что худшее осталось позади, ни о чем другом, кроме сына, я думать больше не могла. К великому счастью для меня, у приемной мачты все еще висела правительственная аэросфера, на которой вчера рано утром я прибыла из космополиса.

Всего через полчаса после звонка кузена я покинула линкор "Уаджет", и моя аэросфера, набрав предельную скорость в пятьсот герм в час, понеслась на юго-восток…

Из "Походных записок" рыцаря Ромуальда

…Самое лучшее у амореев — это как они наступают. Зрелище не для слабонервных! Представьте себе аморейского морского пехотинца: на двух ногах и о двух руках, но весь коричнево-зеленый, в круглой каске, обтекающей голову, так что она кажется лысой, и в личине, живописующей поганого спрута с бессчетными щупальцами! Словно и не люди вовсе, а какие-то морские твари, вышедшие на берег. Стреляешь в них — из лука, из арбалета, из духового ружья — а им хоть бы что! Если повезет угодить стрелой в глаз, легионер упадет. И ничего! Остальные знай себе идут на тебя, как будто ничего не случилось. И вдобавок у тварей за поясом электробластер, у бедра — кхопеш, а у офицеров ихних — еще и огнемет за спиной!

С ними главное — не испугаться и не побежать. Унять дрожь в коленках и припомнить, что это не чудовища, а люди. Если ты не испугался и не побежал, ты уже почти их победил. Чем ближе они к тебе, тем ты сильнее. Лучшие их бластеры бьют с пятисот мер, но плохо. Поэтому им приходится сокращать дистанцию. С трехсот мер удачный выстрел из бластера может тебя поджарить, особливо если ты не прикрылся каучуком и не прикрыл коня. А ты не жди, когда они тебя поджарят — рви с места и скачи врагу навстречу!

Тут нужно знать момент. Если амореи слишком далеко, скакать рано: они увидят, как ты скачешь, успеют достать свои огнеметы и накроют тебя пламенем прежде, чем ты к ним доскачешь. Тут уж никакой каучук не поможет. Чересчур близко подпускать их тоже не след: во-первых, они успеют поразить многих наших из бластеров, да и из огнеметов тоже, а, во-вторых, на близком расстоянии не всякий конь тебя к ним понесет, потому что воздух округ них становится как во время лютой грозы, это от разрядов электробластеров. Сам дивлюсь, как амореи таким воздухом дышать умудряются! Ну так вот, если конь успеет разогнаться, потом его уж скверным воздухом не остановишь.

Герцог подпустил легионеров на четыреста мер и дал сигнал к атаке. Наши легковооруженные конники сорвались с места и что есть силы помчались на врага. Им приходилось вилять по полю, ускользая от разрядов. Амореи уже начали навострять свои огнеметы. К счастью для нас, огнеметы не могут стрелять с руки; чтобы подготовить такую пушку к бою, нужно сперва снять тяжелый ствол со спины, поставить его на штатив и подсоединить трубку к баллону с горючей жидкостью, что остался за спиной. На это даже у самых проворных уходят драгоценные минуты; дело наших конников успеть добраться до огнеметов прежде, чем они начнут стрелять.

Ура! Наши успели. Первым делом наши конники атаковали огнеметчиков. Тяжелые пики, каждая длиной в пять мер, взвивались в воздух и поражали либо самого огнеметчика, либо его пушку. Разбитый огнемет уже не опасен.

Ясное дело, враги не стали ждать, пока мы их лишим самого грозного оружия. Они образовали "черепаху", то есть живой щит вокруг огнеметчиков. Нашим конникам приходилось растрачивать пики на всякую мелкоту. Не забывайте, что в это время легионеры палили из бластеров. Я был на холме и видел это, я видел, как наши мрут, точно мухи, один за другим… и все же наши добились своего: ни один огнемет не выстрелил пока!

Освободившись от пик, наши конники атаковали врага мечами. Рубить обычными клинками немейский доспех способны только настоящие мужчины. Наконец наши полностью смешались с амореями, и завязался ближний бой. В ближнем бою бластер — больше помеха, нежели подмога. Поэтому амореи запрятали бластеры и стали драться кхопешами.

Мы, галлы, к этим кривым, как змеи, клинкам испытываем презрение и отвращение. Иное дело меч, прямой и честный клинок рыцаря. А кхопеш — оружие хотя и маленькое, и невзрачное на вид, но коварное и подлое, как сами амореи. Нужно признать, легионеры навострились владеть своим подлым оружием, как иной наш рыцарь двуручным мечом не владеет. Со стороны посмотришь и не поверишь собственным глазам: вот лишь блеснуло лезвие, а самого змеиного клинка не видно, так он быстр, и следом твой товарищ падает со вспоротым животом! Либо, как с кавалерией, падает конь, а вместе с ним и всадник; там, на земле, легионер его и добивает.

Понятно дело, герцог не стал ждать, когда противник перебьет иль перережет всех наших конников. Только амореи отвлеклись на ближний бой, к ним устремились тяжеловооруженные рыцари; мой господин сам возглавлял их. Следом за рыцарями побежали пехотинцы.

И тут враг показал свою истинную силу. Оказывается, основные огнеметы были спрятаны в глубине их атакующих квадратов, а те, которые мы видели, были муляжи для отвода глаз! Противник подпустил рыцарей на расстояние примерно в полсотни мер, затем строй легионеров стремительно распался, и почти сразу навстречу герцогу и его рыцарям ударила струя пламени, за ней другая, третья и четвертая!

С холма я наблюдал, что сделал герцог. Он успел метнуть скакуна в сторону и так избежал убийственного пламени. Не все его соратники оказались столь же проворны. Это было жуткое зрелище: люди, которых я знал и которых полагал своими друзьями, на моих глазах превращались в живые факелы, вместе с конями, метались по полю — и умирали в страшных муках…

Но некоторые пали как великие воители. Уже пылая во вражьем огне, эти рыцари из последних сил стремили коней в гущу аморейского войска. К несчастью, доспехи легионеров не горели, но все равно наши рыцари не напрасно пали: им удалось рассеять верный строй легионеров, внести смущение в ряды врага, а ведь дисциплина и порядок — это первое, чем побеждают амореи. Но порядок сохранить непросто, когда на тебя и на твоего товарища несется живой факел!

А огнеметы знай себе палили наших. Считай, почти три сотни рыцарей они вывели из битвы за считанные минуты. Покончив с рыцарями, взялись за пехоту. На моих глазах пылающие струи ложились на солдат, и те, не рыцари, но простые ополченцы, сыграли трусов: кто кинулся обратно, а кто припал к земле, как будто это против огня сильно поможет… Признаюсь, в тот момент мне показалось, что битву мы продули сразу!

Вы можете мне не поверить, но я скажу, что было дальше: всех спас великий герцог, он один. С уцелевшими рыцарями он сделал обходной маневр и вышел в тыл к легионерам. А огнеметы вмиг не повернешь назад; я видел сам, как это попытался сделать один легионер в погонах турмариона — и сломал штатив, и ствол его загремел на землю!

Амореи заметили отряд и подняли тревогу. В моего господина принялись палить из бластеров. Пустое дело! Одетый в немейский доспех герцог для врага неуязвим. Как сам Донар во плоти, он несется на легионеров. Вот он уже пред ними, его рука бросает пику, пика опрокидывает огнеметчика… Нет, мой господин не бросил пику — она опять в его руках! Он спешит поразить другого аморея с огнеметом — и поражает! Его спутники тоже не тратят времени даром. Их убивают, но и они убивают врагов!

На моих глазах происходит чудо: герцог собственноручно приканчивает троих огнеметчиков одной-единственной пикой! Еще четверых поражают другие рыцари. Но всему случается конец. Коня под герцогом убивают, но мой великий господин не падает наземь вместе со скакуном, нет, он ловко выпрыгивает из седла, успевая захватить с собой тяжелый двуручный меч. Вокруг него тотчас образуется кольцо из легионеров. Они пытаются подстрелить его из бластеров — он бросается на них, как разъяренный вепрь, гигантский меч работает как жернов, летят конечности, легионеры падают — а герцог невредим! Взяв в толк, что бластеры тут бесполезны, враги пытаются достать его кхопешами. Это уже опасно! Но господин мой не ждет, когда враги его достанут. Он принимается вращать мечом, а меч длиной в две меры: кто ближе подойдет, тот мертвец!

Герцог не только защищался. Решительной атакой он прорвал строй легионеров и устремился туда, где еще орудовал последний огнемет. Поразить цель было важно, поскольку огнемет не позволял вступить в бой пехоте. Раскидывая амореев, герцог добрался до этого огнемета. Это случилось молниеносно: мой господин ударил огнеметчика мечом в спину, через баллон с горючей смесью! Герцог тут же отпрянул, и вовремя — огнеметчик сам превратился в факел! Достойная смерть для того, кто привык поджигать других.

В это мгновение я услышал условный клич герцога: вы не поверите, но он еще умудрился не забыть обо мне и моем отряде! Я сорвался с места, и рыцари, которых государь поставил под мое начало, тоже устремились в битву. Пехотинцы увидали нас и уразумели, что вражьего огня больше не будет. С радостными криками они бросились за нами. Мы, свежие силы, неслись на подмогу герцогу, который один мужественно сражался посреди вражеского войска.

Легионеры тоже увидали нас. Вновь раздались разряды бластеров, но мы уж были слишком близко! Наша сотня обрушилась на врага, мы взметали пики и каждым точным ударом забирали жизнь уставшего легионера; другой рукой действовали мечом, и этот тяжелый меч тоже бил наверняка. Несильно спасают даже немейские доспехи, когда со всей силы в тебя вонзается клинок весом в добрые пять тысяч оболов[56]!

Следом подоспели пехотинцы, и началась настоящая сеча. Не подлый бой по аморейским правилам, когда имперские собаки просто расстреливают нас из своих чудо-пушек, а настоящее сражение, где каждый сам себе солдат. Нужно признать, и в таком бою легионеры выучкой сильнее нас. На каждый наш удар приходилось в среднем по два удара кхопешем, и почти все они оказывались смертельными. Пехотинцы били врагов копьями и мечами, но те проворно ускользали от ударов, возникали сбоку или за спиной и ловкими движениями перерезали шею либо, если это не удавалось, рубили нашим конечности. Короче говоря, на каждого убитого легионера в той сече приходилось по одному павшему рыцарю и четверым пехотинцам, которые тоже хотели победить…

Как и предсказывал мой господин, мы покрывали их выучку численностью, а еще больше — верой в правое дело. Любой из нас всей душой ненавидел проклятых имперских собак, явившихся на нашу землю, чтобы учинять здесь свои порядки. Амореи тоже ненавидели нас, ведь их всю жизнь обучали, мол, мы, варвары-язычники — не люди даже, а недочеловеки, полуживотные, которых можно убивать без всякого греха, не только можно, но и нужно, во имя торжества треклятой веры аватаров. Но мы их ненавидели стократ сильнее, чем они нас, поскольку они дрались по приказу, как безмозглые машины смерти, а мы сражались добровольно, за нашего великого вождя, который нес нам свободу от ярма врагов.

И наступил момент нашей победы. Это случилось, когда первый легионер показал нам спину. Увидеть аморея убегающим от варваров — непростое дело. Это позор для аморея. Уж если он бежит — взаправду его дело худо, а твое — напротив, ладно; считай, ты победил его!

За первым легионером последовали и другие: не все, но многие. Я вскоре понял, почему они бегут: бежали с поля боя те, у кого заряды в бластерах закончились, кто был ранен и в битве потерял кхопеш. Позорное бегство врагов придало нам новые силы. Согласно с волей герцога, мы не преследовали убегавших — пускай бегут! Зато оставшимся пришлось несладко!

Уже все наши силы участвовали в битве, и казалось, что победа не за горами… И тут как раз из-за горы мне привиделось чудное явление: одинокий воин на кауром жеребце мчался к нам со стороны амореев! Выглядел воин грозно и странно: грозно — потому что весь был в латах, кольчуге и панцире, а странно — потому что на его доспехах не было каучуковых накладок! Ужели он не боялся бластерных разрядов?

Как видно, не боялся! Мы приветствовали храброго рыцаря восторженными криками. А он молниеносно подлетел к амореям сзади… но что это?! Безымянный рыцарь пронесся мимо врагов и налетел на нас! Я едва миновал сокрушающего удара его полутораручного меча. Мой друг Рагволд пал, пронзенный в самое сердце. Мы еще не успели придти в себя от такого вероломства, как этот свирепый рыцарь поразил еще двоих. Сотворив это, он издал какой-то непонятный клич. Но я не стал медлить более. Яснее ясного, тот рыцарь был наш враг, и надо было поразить его. Я бросился за негодяем.

Конем владел он выше всех похвал. Мы вырвались из битвы: я, он и еще трое моих друзей, которые решили покарать предателя. Мы гнали его, а он уходил от нас по кругу; я не улавливал смысла в его тактике. Внезапно черный рыцарь развернул коня и поднял забрало шлема.

Сам удивляюсь, как в тот момент с седла не свалился. Это была женщина, родная сестра герцога, Кримхильда! Мы опешили, а она, наслаждаясь нашим изумлением, прокричала:

— Ну, гнусные ублюдки, кто из вас захочет первым со мной сразиться?!

Мы не знали, что предпринять. Сражаться с дамой недостойно рыцаря. Это понятно всякому. Но была ли эта женщина дамой?! Она предала нас, связавшись с амореями. Сверх того, только что она подло убила троих наших. Уже за это последнее стоило забыть, что она дама!

Мой друг Аскольд сообразил скорее, чем я. Он издал гневный рык и бросился на Кримхильду. Она спокойно ждала, когда он приблизится. Подлетев к ней, рыцарь, видать, стушевался… непросто нашему брату поднять меч на женщину, особливо на такую красавицу, как сестра моего господина! Знай она свое место, не было бы ей цены. Увы, коварные амореи завладели душой Кримхильды…

Я увидел, как мой друг Аскольд сваливается с коня. А злодейка была совершенно невредимой! Он не упал еще, а Кримхильда пришпорила коня и понеслась на нас. И снова глупый стыд сковал наши сердца… она походя убила мечом молодого рыцаря Фемнира… и понеслась дальше!

Я вдруг понял, что не смогу ее убить. Как только убью одну женщину, сразу перестану быть рыцарем. Это нельзя: родился рыцарем — им и умри. Но как иначе остановить жестокую валькирию?!

Она неслась наперерез бегущим амореям. И вот она настигла их. Не слышал, какие слова она кричала им, зато я видел, как эти трусливые амореи повернули назад, воевать заново. А Кримхильда, обгоняя их, ринулась в гущу битвы — туда, где сражался ее брат, герцог.

Что творилось, не могу передать. Она ли это была, Кримхильда, или в самом деле свирепая валькирия в нее вселилась, как в герцога — Донар-Воитель?! Она орудовала мечом не хуже опытного рыцаря — где только научилась?! Не у амореев же, в самом деле!.. Она рубила наших воинов, а они только успевали от нее отлетать. Так она прочищала себе дорогу к брату. И чем ближе она к нему становилась, тем больше ненависти и злобы объявлялось на ее лице. То было зрелище не для робкого десятка!

Мой господин тоже ее заметил. Я оказался с ним рядом и успел приметить изумление на его лице. Понятно, как не изумляться, когда твоя сестра играет рыцаря и бьет твоих людей! Впрочем, дивился он недолго. На его устах взыграла ухмылка — а, скажу я вам, к тому моменту мой господин, залитый вражьей кровью, выглядел как сущий демон, так что представьте, какова была его ухмылка!..

А дальше странное случилось: герцог бросился бежать, как был пеший, так и побежал от конной валькирии! Она издала торжествующий крик и ринулась за ним вдогонку. Могу поклясться, вся битва замерла: и мы, и амореи во все глаза глядели, чем завершится схватка брата с собственной сестрой. Она неслась за ним, вопя, как оглашенная, и размахивая окровавленным мечом. А он бежал от нее, и, казалось, что у герцога вовсе нет оружия; куда делся его меч, я не ведал.

Она его скоро настигла. Вот взвился меч для рокового удара… У меня замерло сердце: неужели девчонка так запросто убьет великого государя?!

Внезапно герцог метнулся в сторону, затем назад, в его руке блеснул кхопеш — он полоснул чужим оружием по стременам… Кримхильда дернулась в седле… и не удержалась! На всем скаку лошадь унеслась вперед, а Кримхильда рухнула наземь. Нет, не рухнула, а приземлилась, словно кошка. Ну дает! Но герцог оказался тут как тут, он зашел со спины и повалил сестру на землю. Она трепыхнулась, попыталась выскользнуть… куда там, разве из объятий государя кто выскользнет, даже валькирия?!

Быстрыми движениями он обезоружил и повязал ее. Вы бы слышали, как она ругалась! Клянусь, у пирата заалели бы уши, если б он ее тогда услышал. По-моему, не осталось такого проклятия, которое она не обрушила бы на голову герцога. А он знай себе посмеивался!

Мой господин рывком поднял пленницу с земли. Наверно, хотел сказать ей что-то, но это бешеная волчиха вдруг извернулась и впилась в его кисть зубами, словно хотела откусить! Государь завопил от боли и неожиданности. Она вырвалась и побежала. Я видел, как лицо герцога перекосила гневная гримаса. Он в три прыжка догнал Кримхильду и снова повалил ее на землю. Не могу передать, как бешено она сопротивлялась. И откуда только в женском теле сыскалась такая сила?! Мы не решались помогать герцогу, боясь оскорбить его. Ему пришлось несладко, прежде чем она угомонилась в крепких путах и с кляпом во рту.

Об этой битве мой господин любил потом шутить, что следов от укусов сестриных зубов на его теле осталось больше, чем боевых шрамов.

Ну а дальше неожиданностей не случилось. Считай, после победы герцога над Кримхильдой битва даже не возобновлялась. Разгром легионеров был полным. Из пяти сотен остались в живых человек двадцать.

Государь проявил столь несвойственную его возрасту и воспитанию воздержанность, граничащую с мудростью. Никто из пленников убит не был. Мы даже не чинили над ними издевательств, как поступили бы они с нами, если бы победили. Государь всего лишь предложил им убираться восвояси.

— Я вас сюда не звал, и вы мне здесь не нужны, — спокойно сказал он легионерам.

Те вытаращили на него глаза. Понятно, им чудно слышать такое: их, амореев, галлы отпускают просто так! Не обращают в рабство и не просят выкуп, а просто отпускают восвояси — их, тех, у кого на счету не одна жизнь нашего воина! Воистину, им нас было не узнать! Побитые легионеры посовещались и попросили изволения остаться с герцогом. Это решение, в общем, было очевидным: всех их на родине мог ждать трибунал; как известно, Империя не жалует солдат-неудачников. А не будет трибунала — так немногим лучше всю оставшуюся жизнь ходить с метой человека, побитого и отпущенного восвояси "грязным галлом"…

Мой государь, с трудом сдерживая ликование, ответил согласием. Он давно говорил мне, сколь нужны ему легионеры, еще в бытность принцем. Они научат наших настоящему воинскому искусству. Только жаль, все эти люди, что в живых остались, — простые солдаты, плебеи, многого знать не могут; вот бы захватить в плен настоящего патриса, центуриона или самого майора, — тот бы мог немало рассказать!

Однако таковых не оказалось: патрисианский кодекс чести строго воспрещал патрисам, то есть наследникам Народа Фортуната, сдаваться в плен язычникам, то есть нам, и все патрисы предпочли пасть в бою; лишь один из них, последний, с нашивками центуриона, перерезал себе горло кхопешем, как только понял, что мы победили…

Интерлюдия вторая, в которой наши герои понимают, что не все еще потеряно, и заглядывают в будущее

— Ваше сиятельство…

— А, это вы, командующий… Слушаю вас.

— Битва завершена, ваше сиятельство. Мятежники разгромлены.

— Не нужно меня щадить, контр-адмирал. Все ответы я читаю на вашем лице. Имейте же мужество сказать их словами!

— Я сказал правду, ваше сиятельство. Мятежники разгромлены. Кроме небольшого отряда рыцарей и двух-трех сотен ополченцев… Они и празднуют победу.

— Наши?

— С нашей стороны не вернулся никто.

— Никто?!!

— Так точно, ваше сиятельство. В битве с мятежниками пали все мои легионеры.

— О-ох… Продолжайте.

— Туман рассеялся, ваше сиятельство. Я готов сжечь этот проклятый город!

— Нарбонну?

— Да. Сожгу его дотла! Пусть мятежники знают, как праздновать победу над моими солдатами.

— Такое решение, если оно и будет принято, то не вами. И даже не мной.

— Но я имею право отомстить грязным варварским собакам за моих солдат!

— Отставить, сударь! Не уподобляйтесь варварам, возьмите себя в руки. Мне, женщине, как-то неловко призывать к этому вас, мужчину, военного, адмирала. И это тогда, когда в Темисии, возможно, умирает мой сын, мой первенец и наследник…

— Виноват, ваше сиятельство…

— Я хочу увидеть герцогиню Кримхильду.

— Это невозможно. Узурпатор захватил ее.

— Что?!!

— Она сама виновата, она…

— Вы идиот, Септимий Доламин! С этого нужно было начинать! О, Творец!.. Как такое могло случиться?! Вы хотя бы понимаете, что это значит?!! Мы потеряли нашу единственную креатуру на престол Нарбонны! Теперь Империи иного не остается, как просто превратить Нарбоннию в наш экзархат, а ведь я Круну… Вы совершенный идиот, Септимий Доламин!

— Пошли к Эребу вы, сиятельство! Довольно мне оскорбления терпеть от вас… вы, глазом не моргнув, сожгли в огне чужой войны шестьсот моих солдат и горюете о какой-то варварской девчонке!

— Я уничтожу вас, Септимий Доламин. Вы проиграли битву — и вас ждет расплата.

— Вы проиграли, а не я!

— Я проиграла? Я?! Вы меня смешите! Вижу, в вас ума совсем не осталось. По-вашему, потеряв всего одну когорту, я уже проиграла? Это я-то, София Юстина! Когда мне будет нужно, я одержу победу. Но уже без вас. Вопросы есть?

— …Еще один, ваше сиятельство. Кому мне передать дела?

— Вы в самом деле решили поступить, как подобает поступать патрису?

— Так точно.

— У вас есть сын, если я не ошибаюсь.

— Не ошибаетесь. Он заканчивает Академию Генштаба.

— Ваш сын ее успешно закончит и получит достойное место во флоте.

— Я хочу умереть, зная, что мой сын не будет стыдиться своего отца…

— Хорошо. Я что-нибудь придумаю. Посмертной славы вам не обещаю, адмирал, но и поношений… полагаю, их тоже не будет!

— Благодарю, ваше сиятельство.

— Простите и вы меня, адмирал. Это политика. Увы, политика часто бывает несправедливее войны…

— Конечно. Я буду молить о вас богов. Не каждому солдату императора суждено принять смерть из-за прихоти такой красивой женщины, как вы, княгиня София…

— Ох, ничего-то вы не поняли!

— Понял. А впрочем, это уже неважно… Да будут боги благосклонны к вам. И к вашему сыну Палладию.

— Думаю, он будет жить. Прощайте, адмирал. Я также помолюсь о вас великим аватарам.

— Прощайте, ваше сиятельство…

Из дневниковых записей Януария Ульпина

…Герцог явился к нам на рассвете. Сказать, что он выглядел плохо — значит ничего не сказать. На нем не было лица. Все то время, что минуло со дня битвы, мы не беспокоили его, и делали это вполне сознательно: наш благородный друг обязан был сполна почувствовать бремя власти и ответственности. Без нашего участия.

Мы знали, разумеется, что его тревожит. Первомайская победа явно была пирровой. Чтобы справиться с одной-единственной когортой, молодому герцогу пришлось пожертвовать жизнями более чем трех тысяч преданных ему людей. А если прибавить события горячего апреля, можно с уверенностью утверждать, что наш благородный друг остался править в государстве без армии, без знати, без казны. Он это понимал. Со дня на день герцог ждал новой интервенции. Когда второго мая с рейда порта исчез линкор "Уаджет", герцога это нисколько не обрадовало. Он был уверен, что София снарядит против него по меньшей мере преторию морских пехотинцев, и против этой силы он уже не выстоит…

Наш благородный друг не знал, как знали мы, что Софии Юстине не до него нынче. Она дни и ночи пропадает в Центральной клинике Фортунатов, не отходя от сына ни на шаг. Умница! Это для нее лучший способ замять нарбоннский скандал — да разве кто посмеет обвинить в политических просчетах страдающую мать?! Даже плебеям Корнелия Марцеллина и то не хочется прослыть хладнокожими циниками. Вдобавок София обезоружила критиков, подав в отставку с поста министра колоний, правда, не в связи с неудачей в Нарбоннской Галлии, а якобы из-за тяжелой болезни Палладия. "Растроганный" отец, первый министр, не посмел удовлетворить прошение дочери и взамен отставки предоставил ей месячный отпуск… Мы убедились, в который уже раз, в умении нашей врагини устраивать душещипательные фарсы, виртуозно ускользать от ответственности, да при этом выглядеть святой и героиней в глазах слезливой аморийской публики!

Первый министр Тит Юстин выступил вместо нее перед плебейскими делегатами. Как и следовало ожидать, высокородные Юстины свалили всю свою вину на стрелочников. Главными виноватыми оказались: само собой, Варг, как вожак мятежников; Кримхильда, ибо не сумела удержать вверенную ей власть; покойный командир когорты, оказавшийся бездарным военачальником; наконец, посол Луций Руфин, также покойный, за то, что допустил мятеж. Обычное дело в "Богохранимой" Амории: dat veniam corvis, vexat censura columbas[57]. Сенатор Марцеллин молчал, забившись в угол, и не возражал, когда в газетах откровенно поносили его выдвиженца Луция Руфина. Сенаторская дочка Доротея, беременная ребенком герцога, была при отце, благодаря хитрости Софии, собственной глупости и глупости Варга…

Политические дрязги в имперской столице означали для молодого герцога важную передышку. Мы постарались втолковать это ему. Мы объяснили, как, по нашему мнению, лучше всего использовать эту передышку и что она может дать делу свободы. Герцог внимательно, я бы даже рискнул сказать, с благоговением, выслушал нас, и настроение у него заметно улучшилось.

— …Нынче же казню Кримхильду, — сказал он в завершении разговора.

— Это будет грубейшей твоей ошибкой, благородный друг, — тотчас отозвался отец.

Варг опешил. Он никак не мог привыкнуть к извилистому ходу наших мыслей, но уже начинал понимать, что мы с отцом ничего не говорим и не делаем просто так.

— Если ты казнишь сестру, сам сотворишь из незадачливой герцогини святую мученицу, — пояснил отец. — Тебя все будут обсуждать и осуждать, от императора амореев до лесного разбойника. Первому ты бросишь наглый вызов тем, что казнишь архонтессу, которую он назначил править в Нарбонне, а второй потеряет к тебе уважение, так как рыцарю-победителю надлежит быть великодушным к женщине, к родной сестре…

— Какая ж мне она сестра, какая женщина, — загремел герцог, — когда она меня убить хотела?! И убила бы, если б смогла!

— Ну и что? Ты для себя определись, чего ты хочешь: отомстить Кримхильде или использовать ее в благих целях, во имя свободы своей родины.

Герцог смотрел на отца зачарованным взглядом.

— Неужто можно? — опасливо спросил он.

— Кого угодно можно использовать в благих целях, если знаешь, как, — усмехнулся я.

— Полагаю, вы мне сейчас это объясните, касательно Кримхильды, — пробурчал герцог.

— Нет ничего проще, — кивнул отец. — Отпусти ее.

Варгу показалось, что он ослышался.

— Как это "отпусти"?!!

— Мгновение, не кипятись. Лучше скажи мне, благородный друг, как себя ведет твоя сестра в темнице?

— Вызывающе! Едва я водворил ее туда, она объявила сухую голодовку. Четвертый день не ест, не пьет. Я приходил к ней… ну, как ко мне София… хотел дать ей шанс. Но она только орет на меня, говорит, мол, ты, брат, убийца нашего отца и подлый узурпатор, а я, Кримхильда, твоя законная владычица… Вообрази, она клянется вздернуть меня на осине, как только возвратит себе престол! По-моему, она рехнулась, коли грозит мне из темницы!

— Не зарекайся, — хмыкнул отец. — Не ты ли сам грозил оттуда же могущественной Софии?! Вспомни, как давно это было!

Варг помотал головой и возразил:

— Я был в своем уме, когда говорил с Юстиной, а она, Кримхильда, тронулась рассудком, это точно.

— Очень хотелось бы в это верить. Тем более отпусти ее. Великий грех казнить умалишенную. И удерживать далее опасно. Она уморит себя, а виноват будешь ты, герцог.

— Однозначно, — прибавил я. — Про тебя скажут, мол, ты, узурпатор, уморил жаждой и голодом законную герцогиню. Это еще хуже, чем если б ты ее казнил.

— А мне плевать, что скажет чернь! — раздосадованный, рявкнул Варг.

— Не вовремя плюешься, — усмехнулся отец. — Эта самая чернь тебе еще понадобится. Кто, по-твоему, будет защищать свободу твоей страны? Разве у тебя есть армия рыцарей?

Герцог смутился; как обычно, отец оказывался прав на все сто.

— Так что же, ты предлагаешь просто выпустить Кримхильду из темницы?!

— И помочь ей удалиться восвояси. Если не поможешь, она наделает глупостей и погибнет, а обвинят все равно тебя, мол, ты подстроил. Напротив, если твоя сестра невредимой прибудет к амореям, считай, ты выиграл важное очко.

— К амореям?! В уме ли ты, Ульпин? Она притянет с собой целый легион, и мне конец наступит!

Отец загадочно улыбнулся и сказал:

— Доверься интуиции мыслителя, мой благородный друг. Поступи, как я советую, отправь Кримхильду к амореям, а там увидишь!

— Я не привык творить, чего не понимаю, — насупился Варг.

Мне пришлось мягко взять его под руку и промолвить самым доверительным тоном:

— Пойми одно, мой друг. Ты видишь далеко, у тебя орлиный глаз. Но даже ты не в силах заглянуть за горизонт. А мой отец способен заглянуть. Он зрит грядущее! Внимай ему, и в грядущем тебя великая победа ждет…