Наместник ночи

Глава 5 о новой выходке Мюриель

Франц спустился на первый этаж, медленно переставляя ноги по ветхой лестнице. Никаких загадок резчик в ней не спрятал – узор был самый что ни на есть простой. Сейчас, в утреннем свете, мальчик разглядел по стенам над лестницей множество портретов. Очевидно, тетушка Мюриель гордилась своей родословной. Делайла приходилась ей лишь двоюродной сестрой, оттого они и не были так уж близки, да и выросли в разных местах. На последней ступеньке Франц застыл. С нижнего портрета на него уставился суровый дядька – прижав к груди все три подбородка, предок Мюриель сквозь толщу времен сверлил мальчишку презрительным взглядом.

Франц скорчил рожу дядьке и вдруг услышал голоса: судя по всему, в столовой уже завтракали. По проходу, заставленному безвкусной мебелью, загроможденной безделушками, разносился гулкий басок тетки – та что-то втолковывала матери. Пересиливая отвращение, Франц поплелся на звук.

– А я говорю, Делайла, – продолжила тетушка, когда Франц появился в дверях, – это все детская дурь. Поверь моему слову – дети все такие. Они не желают взрослеть, покуда не всыпать им парочку розог.

Тетушка Мюриель восседала за столом точно английская королева. Вокруг меланхолично бродила служанка, расставляя тарелки, а сама хозяйка, держа увесистый белый ломоть – порцию в пять раз больше той, что Франц съедал за день, – намазывала на хлеб паштет. Завидев в дверях племянника, Мюриель сделала вид, что его не заметила, и продолжила говорить – правда, теперь чуть громче:

– Мальчишке очень пойдет на пользу гимназия! Закрытая школа только для мальчиков. Никаких развлечений, никакой пустой болтовни, только учеба и строгая дисциплина! Из него сделают настоящего мужчину, уж поверь мне, Делайла. Через полгода ты не узнаешь своего сына! Он мигом забудет про эту свою… чепуху. – Мюриель фыркнула, одарив ломоть (или Франца?) усмешкой.

Ломоть, который стал в два раза толще после манипуляций с паштетом, отправился прямиком в тетушкин рот. Дряблые щеки Мюриель задвигались с завидной для старухи скоростью.

– Боюсь, это невозможно, – ответила Делайла.

Франц наконец вошел в столовую и присоединился к завтракающим. На его приветствие тетушка ответила невнятным мычанием, а затем, звучно сглотнув, утерла рот салфеткой и поинтересовалась:

– Как ты спала, дорогая Делайла?

– Спасибо, ночь прошла хорошо.

Мать – как всегда с поджатыми губами – аккуратно поддевала овсянку самым краешком ложки и медленно подносила ко рту. Жевала она с таким видом, будто это были сырые телячьи мозги. Впрочем, аппетита у нее никогда не наблюдалось. Не только к еде, но и к жизни в целом.

– А я – просто ужасно! – Заданный вопрос оказался уловкой, чтобы в очередной раз пожаловаться на здоровье. – Всю ночь не сомкнула глаз. Ох уж эта старость! И теперь, мало того что у меня начинается мигрень, вдобавок совсем пропал аппетит!

На этих словах тетка закончила намазывать второй бутерброд – еще внушительнее, чем первый. Франц уныло уставился в свою тарелку со склизкой кашей.

– Впрочем, я и то ем больше, чем твой сын. – Тетка кивнула в сторону Франциска. – Почему он такой худой? Ради бога, Делайла, неужели ваши дела настолько плохи? Вы что, голодали?

Мать поджала губы:

– Он просто растет.

– Что-то незаметно, – фыркнула Мюриель. – Меньше лекарств, больше труда – вот что я всегда говорила! Дурные мысли появляются, когда есть время думать. А в этом возрасте мальчишкам думать вредно. Полковник Бабкок… – На этом имени тетушка перевела дыхание. – Полковник Бабкок имеет отличные связи и наверняка сможет устроить мальчишку в подходящую школу. Хоть это очень непросто, ты же знаешь, найти место в престижном заведении… Когда мальчишка, прямо скажем, не одарен ничем, кроме нахальства…

Безусловно, Делайла Фармер и сама была того же мнения. Но сейчас в ней боролись два чувства. С одной стороны, Мюриель права: Франц – эгоистичный, несдержанный ребенок. С другой, критикуя мальчика, тетушка критиковала и саму Делайлу: ведь если она вырастила такого непутевого сына, значит, и сама непутевая!

Франц уловил, как на скулах матери задвигались желваки. Кажется, миссис Фармер из последних сил сдерживалась, чтобы не сострить в ответ на «любезности» Мюриель. Мальчик с удовлетворением заметил, что мать изо всех сил пытается сохранять на лице вежливое равнодушие.

«Ну и пусть помучается, пусть теперь знает, каково это…»

Впрочем, вся эта ситуация нисколько не сблизила мать с сыном, а, наоборот, еще больше отдалила. Тетка с матерью не замечали, что за столом сидит третий. За это время Делайла ни разу не взглянула на Франца, хотя речь шла о нем.

Проигнорировав недовольство Делайлы, тетушка продолжила с тем же азартом:

– Так что насчет школы? Подумай, Делайла. Очень хорошо подумай. Мальчишка растет как сорная трава – делает что хочет да лоботрясничает целыми днями, прикрываясь своими странностями… Разве ты не видишь? Он же тебе на шею сел! Не потакай ему, слышишь? Закрытая школа – вот что ему нужно! Целый год вдали от материнской опеки сделает его мужчиной.

«От материнской опеки? О чем она?» – подумал Франц и вдруг… До него кое-что дошло.

Год. Вдали. Отсюда.

«Филипп!» – чуть не вскрикнул Франциск, и его обдало холодом. Чертова Мюриель! Если она начнет шантажировать мать, чтобы избавиться от Франца, в итоге это действительно может закончиться закрытой школой, и тогда…

Их разлучат с Филиппом.

Сердце пропустило удар. Франц со всей силы стиснул мельхиоровую ложку и бросил косой взгляд на чрезвычайно довольную собой Мюриель: идея сбагрить племянника на целый год ее буквально захватила. «Ненавижу», – прорычал про себя Франц. Еще чуть-чуть, и он не выдержит, бросит все и убежит прочь… Прочь!

– Делайла, ты, конечно, слишком молода. – Тетушка снисходительно улыбнулась. – Но все же должна понимать, что держать мальчишку при себе – значит портить его! Поверь мудрой даме, один год в закрытой школе, и мальчишка позабудет о странностях. Станет нормальным, как все. Полковник гостит у нас каждый четверг, и если хочешь, я попрошу его об услуге… Да, это сложно, и у вас нет денег платить за учебу. Но, в конце концов, я его тетя. – Мюриель горделиво вскинула подбородок. – Да и полковник Бабкок мне ни разу ни в чем не отказывал…

На этих словах рыхлые щеки тетушки Мюриель (которая, как помнил Франц, так и осталась старой девой) слегка покраснели. Франц содрогнулся от отвращения.

– Спасибо, Мюриель, – ответила мать, откладывая ложку в сторону; поговорка «аппетит приходит во время еды» с Делайлой не срабатывала. – Я подумаю над твоим предложением.

«Нет! – вскричал про себя Франц. – Только не это!»

– Отлично. Рада, что мы нашли взаимопонимание.

По рябому лицу Мюриель расплылась довольная ухмылка.

Весь завтрак Франциск едва сдерживался, чтобы не выбежать из-за стола, – ведь тогда у тетки появился бы повод наказать племянника. Он не должен был поддаваться на ее уловки. «Чертова Мюриель… ненавижу!» – скрежетал про себя Франц, с неистовством черпая овсянку. Он раздумывал о коварной мести… Всякий раз, когда тетка называла его лоботрясом, хамом и невеждой, Франц воображал, как прокрадывается к тетке в спальню и привязывает ее волосы к столбику кровати… кромсает ножницами рюшчатую шляпку… подливает в чай воду из уборной…

Наконец принесли поднос с чашками. Увлекшись последней фантазией, Франц сделал первый глоток и чуть не поперхнулся.

«Что за ерунда?»

Коричневая жидкость в чашке была странной. По виду – чай, но вот вкус… Франц поднял взгляд: тетушка Мюриель прихлебывала из своей чашки без каких-либо проблем, лицо миссис Фармер не выражало большего неудовольствия, чем обычно.

– Эм…

На него не обратили внимания.

– А можно… Можно мне другой чай?

Губы миссис Фармер слегка дернулись, но глаза остались холодны и мертвы.

– Нет, – отрезала она и отвернулась.

Франц еще раз втянул ноздрями запах и наконец узнал его.

Лекарства.

По-видимому, тетушка была в курсе: ее лицо расплылось в ухмылке. Мать уже давно ничего не подмешивала в еду Франца, и он было расслабился, но сейчас…

Все из-за переезда.

«Она боится, что я выкину что-нибудь еще, – подумал Франц. – И Мюриель нас выставит».

Что это были за препараты, Франц не знал. Иногда к ним заезжал доктор, и после его визитов на столике матери оставались бутыльки. А затем еда и питье Франца приобретали странный запах. Мать делала вид, что ничего не происходит – хотела, чтобы все казалось нормальным.

Но суть оставалась такова.

Делайла считала, что странности Франца – последствия того случая и, не желая верить сыну, предпочитала накачивать его сомнительными снадобьями. Одно лекарство сменяло другое, и после некоторых мальчика сильно мутило. Иногда от «успокоительных» начиналась мигрень, но чаще всего в голове воцарялся такой туман, что Франц переставал соображать, что говорит и делает. Лекарства связывали язык. Наливали тяжестью руки и ноги. Одурманивали мозг. Это было нужно для того, чтобы он не делал и не говорил ничего странного – разумеется, странного лишь по мнению матери.

Как-то раз Франц даже потерял сознание, но мать списала все на тепловой удар. Мальчик этого не забыл. И это была еще одна причина ненавидеть Делайлу – то, что она не гнушалась ничем, чтобы добиться своего. Заставить Франца молчать. Связать его по рукам и ногам. Соблюсти приличия.

У него не оставалось выбора: он знал, что мать все равно заставит допить эту дрянь. И Франц пошел на уловку – задержав дыхание, в несколько глотков осушил чашку, поблагодарил за завтрак, чинно вышел из столовой и, оказавшись вне зоны видимости, рванул в сад.

В саду тенькали синицы, а в темных буковых ветвях сновали чьи-то шустрые маленькие тени, то и дело нарушая деревенскую тишину писком и шорохом. Хлопнув входной дверью, Франциск буквально скатился с крыльца и помчался в дальний угол сада, подальше от пронырливых взглядов матери и тетки. «Скорей, скорей!» Укрывшись в кустах под огромным буком, Франц надавил двумя пальцами на корень языка и через секунду сложился пополам, расставаясь с содержимым желудка. Он знал, что до полудня еще далеко и тетка не позволит съесть что-то в перерыве между трапезами. Он останется голодным.

Но выхода не было. Чем скорее избавишься от лекарства, тем слабее оно подействует. Может, и вовсе не успеет.

Утерев рот листьями, Франциск прислонился лбом к стволу огромного бука. Кора еще холодна – солнце даже не начало припекать, и мальчик позволил прохладе расползтись по охваченному огнем лицу…

Он надеялся, что переезд изменит их жизнь. Но все продолжалось: бедность, косые взгляды, презрение матери, ночи под замком, болезнь Филиппа, лекарства…

«Пожалуйста, – взмолился Франциск, – если ты меня слышишь… Если можешь… Спаси меня. Прошу, спаси меня из этого ада – как тогда! Я готов на все, чтобы сбежать отсюда. Покажи мне путь. Подай знак! И я найду эту Дверь. Я ждал все это время, и ради тебя – я смогу. Поверь мне… Поверь хоть ты… Прошу…»

Франциск закрыл глаза, гладя холодную кору дерева и представляя образ того, кого призывал. Он позволил мыслям покинуть его и воззвать к чему-то далекому, неведомому, но столь желанному…

Его мысль – стрела.

Он не видел направления, но знал цель и пустил стрелу – потому что ничего иного не оставалось.

– Прошу… – прошептал он.

И тут…

Прямо за спиной Франца раздался очень странный звук.