Налог на мутацию

Наступало дежурство Розового. Он давно хотел бежать, но все побеги обычно заканчивались совершенно идиотски — выслеживали и ловили на старте. И как тут скроешься, если режим усилили: за одним дежурным следили аж четверо!

На сей раз он запасся цветами, замечательными розовыми цветами. Настоящими, которые, как говорила ему дряхлая бабушка — соседка по бараку, приносят удачу всем розовым. В старушьи бредни верилось слабо, но практическая польза от них неоднократно проверялась Розовым на соратниках. Должно получиться.

В час икс к нему в цех зашли Зеленый и два человека. Это было против правил! Людей приглашали по одному, второй обычно дежурил на пульте — постоянно прослушивая, что творится на посту. Розовый ахнул мысленно: неужто вычислили?! Потом заговорил с людьми о вредительстве голубых, о торговой политике правящего клана и прочих этикетных темах. Вроде беседу подхватили охотно. Значит, ничего не откладывается! Может, так-то даже лучше сработает. Внести малюсенькие коррективы — и все подозрения снимутся. Эх, человеческая особь хороша! Розовый невольно залюбовался ею, в области мочеиспускательного канала что-то сладко заныло. Говорили, у человека там расположен орган для наслаждения. Некоторые разноцветные рассказывали про нытье внизу, что так отзывается предвкушение большой радости. Какой радости?! У него там ликовать нечему, не заслужил. Другим, особенно отличившимся в труде, ставили на выбор медперсонала гонады: каналы со сперматозоидами или щели для яичников. Но все это происходило в больницах, «отрадовавшиеся» навсегда оставались в стенах медучреждений «для размножения», и ни от кого о доставленном удовольствии Розовому не доводилось слышать. Тем не менее человеческие женщины почему-то всякий раз хоть на несколько мгновений вгоняли его в ступор. Потом он приходил в себя, но это потом. Однажды он обмолвился о своей странной реакции сменщику — тот испугался и даже попросил дежурного зеленого перевести его в другое помещение. Надсмотрщик ничего не понял, но долго потом смеялся над ними обоими.

Второй человек через несколько минут заторопился к себе на пульт, убежал, махнув на прощание красивым хвостом волос. Розовый залюбовался его летящими шагами, великолепием волосяного покрова на голове. Ну, почему, почему нет такого же ни у одного розового?! Не говоря уж о зеленых и голубых. Там — непременно должны иметься у всех, кто захочет! Он хотел. Летящую походку, длинные золотистые волосы, тонкие нежные руки… Он посмотрел на свои неуклюжие клешни, мысленно вздохнул и вернулся к агрегатам.

За условные сутки смены ему надлежало отслеживать потоки водяных и электрических энергий. Это вовсе несложно — все давно отлажено и настроено. Но не дай Великий Вождь, что сломается — ремонтировать придется одному! Разве что Зеленый и человек станут советовать, не трогаясь с места. В самом крайнем случае, зеленого заставят помогать. О том, что не справится, он боялся помыслить. Рассказывали (шепотом, за пределами рабочей зоны, по дороге домой), как одного розового насколько лет назад нашли издыхающим у мусорной кучи. Он не смог в одиночку устранить серьезную аварию на гидроузле мегаполиса, и его отдали пластическим хирургам. Те неделю резали бедолагу без наркоза, наживую, пытались подсадить максимальное количество клешней, экспериментировали, насколько все отростки будут рабочими. Аварийщик после хирургического опыта походил на истекающую сукровицей иголочную подушечку в мечущихся хваталках. Он непрерывно трясся, как праздничное желе и шептал, шептал, призывая смерть.

Вахта шла хорошо. Сменщик сообщил, что прочистил все соединения и подкрутил пару незначительных муфт. Ни искр, ни водяных утечек. Нет, на его участке поломок не может произойти! Розовый уверил себя в этом совершенно и предложил коллегам выпить по чашке чаю, пока он исполняет свою функцию.

Все шло по плану. Человек пил густой цветочный чай Розового со своими печеньями (закон запрещает есть одну еду человеку и тварям; удивительно, как удалось заманить ее на чай) и болтал без умолку. Зеленый следопыт пил непривычное пойло, пытаясь хотя бы внешне походить на человека. Да где ему?! Рецепторы, и те ограничены грубыми запахами потовых желез, уникализированы на голубых да розовых. А, еще отпечатки рабочих пластин любой зеленый найдет там, где ни одному человеческому прибору не обнаружить.

Хотя, если честно, Розовому стало его немного жаль — по причине родства оболочек. Ну да, форма у обоих одинаковая, только цветом разнятся. Это сугубо для практических целей — чтобы в случае надобности зеваки могли вычленить в толпе розового рабочего и зеленого-полицейского. Зеленые и вправду хорошие полицейские. Прекрасный нюх, удивительный слух и зашкаливающее за пределы человеческого совершенства зрение, нисколько не обремененные излишним интеллектом. Он слышал, будто в том, другом мире точно для таких целей — поисков кого-то или чего-то — использовали животных. Кто такие эти животные, никто не знает толком, но от того, что у полицейских функции животного, он стал их меньше уважать. Впрочем… Они и вправду глупые, действуют всецело на инстинктах. Вон, ни в водопроводе, ни в электрике ничего не соображают.

Розовый насторожился — в цехе установилась непривычная тишина. Слышались только гудение и шелест воды, подаваемой по трубам. Он заглянул в закуток, где сидели его сторожа: оба спали. Правда, человек завис с открытыми глазами на мягком стуле и пытался что-то осмыслить, а зеленый попросту упал на бетонный пол. У розового затряслись внутренности от напряжения — неужели победа?! «Надо дать еще время», — поспешил он утихомирить расходившиеся нервы и осторожно погладил клешней человека по плечу, чего в обычной жизни делать строго-настрого запрещалось. Человек оглянулся и осоловелым взглядом окинул розового, прошептав почему-то: «Ну, иди же ко мне». Розовый и без того стоял совсем вплотную. Он не понял ничего и потому поспешил вежливо проскрипеть ротовыми пластинами: «Вам, я вижу, неможется. Вы, может, пойдете, а я с этим солдафоном поработаю. По времени-то чего осталось? Совсем чуть». Судьба благоволила ему — человек неловко кивнул, не сводя с него глаз, зачем-то провел теплой влажной ладонью ему по панцирю и удалился к выходу, слегка пошатываясь при каждом шаге.

Где-то внизу вспыхнула и растеклась сладкая боль, располовинив его от паха до макушки. Так хотелось выйти за человеком… Зачем-то… Но сроки поджимали.

Розовый тщательно обошел цех, заглянул во все котлы, осмотрел приборы, прислушался к шелесту воды и потрескиванью электричества (какой идиот решил, что водопроводчик и электрик — смежные профессии?!). Убедившись, что камеры слежения смотрят не на него, в целом на участке все безупречно и никто сюда не заявится прежде времени, он медленно подошел к зеленому.

Тот безмятежно спал, привычно клацая клешнями в пустоте. Вот зараза, привык конечности перерубать! Эта злая мысль решила судьбу надзирателя. Розовый аккуратно приложил свои гигантские клешни к его горлу и мгновенно сжал их. Едва слышный хруст — и лишенный головы служивый не успел даже фыркнуть во сне. Умер с закрытыми глазами. «Вот теперь он рассыплется, как рассказывали на уроке твареведения», — вспомнил розовый и подождал чуток. Но зеленый рассыпаться в прах не стал. Он почему-то вытек оливково-кисельной слизью на пол, оставив после себя отвердевший хитиновый покров. «Снова обманули», — с досадой промелькнуло в голове у розового. Он потоптался тонкими ножками по слизи, чувствуя, как жижа застывает. Сбегал к выходу, приволок грязную тряпку, валявшуюся здесь, казалось, со времен его первого выхода на работу, постелил аккуратно на поверхности слизи. Пусть намертво склеится с останками тела стражника. Хоть так его похоронить — неудобно все же… Хитин он раздолбил клешнями и затолкал кусочки под гигантскую трубу. Другого служаку вряд ли скоро пустят по его следу — у каждого собственная группа подопечных. К тому же, любой зеленый настроен к восприятию знакомых запахов и звуков — подвела человека генная инженерия. Как никто из собратьев до такого еще не додумался?! Теперь все.

Мгновенья толчками сердца в груди подкрадывались к концу смены. Нужно успеть выйти так, чтобы не вызвать подозрений ни у охраны на входе в производственное здание, ни у смотрителя на пульте. Еще несколько минут. Секунд…

Розовый подобрал узелок, принесенный из родной барачной норы. Там лежало несколько корочек хлебного крошева, подаваемого к приему пищи, остатки сонных цветочных веточек, сделавших его план выполнимым, да пропуск из рабочей зоны корпуса. Веточки он выбросил здесь же, запихав их под металлический шкаф у входа — кто знает, что подумают, если все же остановят?! Скороговоркой пробормотав возле клацающего зева проходной славу Наставникам и их предкам до седьмого колена, Розовый вышел, стараясь выглядеть как можно естественнее.

Машинку перемещения он нашел два месяца назад на пустыре, за свалкой. Та ржавела, скорбно покосившись на него пустыми глазницами фар. Розовый не смог ее оставить без помощи. Эта штуковина показалась ему таким же тружеником, как и он сам. Только совершенно обессиленным. Он привел аппарат в действующее состояние, ежедневно по нескольку часов возясь с умирающей техникой. Он думал о ней, находясь в цехе, и по пути в барак, разговаривая со сменщиком и принимая пищу. И вот теперь она встречала его, тщательно спрятанная в куче ржавого железа. Розовый разбросал мощными клешнями грохочущие листы с облетающей перхотью ржавчины, любовно вывел трехколесный механизм на более-менее ровную площадку и проскрежетал ей негромко: «Не подведи».

Никаких наворотов вроде невидимости-неслышимости он на нее не ставил. Во-первых и главных, слишком заметный шаг — пропажу серьезной электроники тут же отловит учетчик. Во-вторых, технологию установки таких программ он знал недостаточно, значит, легко мог ошибиться в расчетах и отладке. А в третьих, выбирая дешевый аналог в казарменном ларьке, можно приобрести вещь глючную или снабженную чипом для поиска. А так никто ничего не заметил.

Казалось, прошли годы, если не тысячелетия, пока ожившее творение несло его в надпространстве. Розовый постоянно тревожился, что задал неправильные параметры, либо не хватит заряда изношенного аккумулятора, и он вывалится прямо на головы ищеек в полицейской зоне. Он ожидал всего. Но не такого!

Внезапно внутренности затрепетали, ощутили небывалую легкость, и стали будто наполняться каким-то… смыслом. Чем мог наполниться панцирь, полный, как он сегодня убедился, слизи и всяческих мешочков? Он не знал.

Сознание мутилось. Приходили неясные образы. Или мысли… Вот кто это сейчас перед ним — человек с добрыми глазами, длинным волосяным покровом на голове, смотрит на него и улыбается? Он, человек-женщина, целует Розового в ротовую пластину! Говорит что-то… Обнимает, и капли воды (слезы?) текут по их щекам…

«Граница рядом», — пронеслась в памяти болтовня соседей по бараку. Почти все мечтали удрать, но все поголовно перетирали крохи информации от неудачливых беженцев. Те именно так и рассказывали: неопределенные мыслеобразы, загадочные, непривычные чувства… Сердце билось о грудину неровно, беспокойно. А ведь он врет себе — не смятение, а паника поселилась в нем. Хотелось вернуться домой, в нору барака. Срочно! И одновременно хотелось жить! Иначе. Не так, как учили в панцирном заповеднике. И еще хотелось знать. Все, что скрывали.

Понял — началось.

Словно заскрежетало, простуженно и надсадно засипело где-то в голове. «Наверное, здесь грань, за которой портится мозг, — подумал Розовый. — Должен ведь у меня быть мозг! Ведь приходят мне куда-то эти мысли. У Зеленого мозга не было, у него инстинкт, думать не надо. А у меня есть».

Подступала тьма. Мрачная. Безысходная. Она окутывала и согревала изнутри. И там, в уютном хитиновом коконе, возникал тихий ласковый голос…

Теперь выставить курс — пусть ведет автомат, — и держать себя в руках. Розовый вспомнил рассказы пойманных, все сходились на одном — отвлекаться. Он замотал головой, затопал ногами по полу кабинки, стараясь переключиться. Голос дробился, множился, растекался по телу…

— Брат, брат, — шептал до боли родной, но какой-то сетевой голос, — не оставляй нас! Мы не сможем без тебя! Мы любим тебя. Кто есть у тебя, кроме нас? И кто у нас, кроме тебя? Брат, брат, вернись домой, домой… Не предавай самого себя, не забывай о родстве оболочек и душ! Не отрывай от нас кусочек своей души, не умножай зла, мы созданы Великим Учителем народов, чтобы творить в мире добро! Без тебя мы не справимся, брат! Вернись домой, тебя ждут уютная постель и братья за тонкими перегородками! Мы дышим одним воздухом, питая друг друга, ты погибнешь без нашей близости, брат! Мы любим и ждем тебя! — Голоса плакали и умоляли. Стало трудно дышать, голос вселенского добра словно проникал во все поры. Розовый заорал, стараясь прервать поток сознания. Ротовую пластину заклинило, она осталась раскрытой и перекошенной. Он несколько раз ударил себя по подбородку клешнями — кажется, помял, но так и не выправил. И голоса все нудели, почти физически заставляя развернуть машину и поспешить назад, к привычному бытию.

— Вспомни, как выносили и выпестовали тебя в яслях и школе Мотиваторы добра. Они выпустили нас в мир, чтобы мы делали его чище и светлее!

Человек-женщина… Улыбается. Подносит его к груди и сквозь ротовые пластины (рот!) течет сладковатая жидкость…

— Мама, — тихонько пробормотал Розовый, закрывая ушные отверстия. — Меня родила МАМА!

— Черт, у него программа сбилась, — четко прозвенел в голове незнакомый озлобленный мужской голос. — Передавай охране, пусть ловят на подлете к жилым окраинам. — И все стихло.

— Ты, электрическая галлюцинация! — в исступлении завопил Розовый и устало обмяк, опустив хваталки на приборную панель. — Я все равно уйду от тебя…

Может, он не такой хитрый, как другие, и не такой умный, как хочется надеяться, но упертый и терпеливый — точно. Часть пути пройдена. Эх, если бы она оказалась самой трудной! Он всхлипнул, стараясь унять мелкое подрагивание клешней, вывел на обзорное окно вид местности. Маленького синего ангара, про который вели пересуды цветные рабочие особи, не отмечается. Хорошо. Много званых, да мало избранных. Он нервно вздохнул. Пора входить в приграничную зону. Аккуратно. Не напороться на патруль. Включил единственный дорогостоящий прибор — сканер дифференциальной мутации. Такую штуку невозможно купить. Разумеется, выкрал у зазевавшегося человека-охранника. Черная коробочка мигнула зеленым, тоненько запищала — предел резервации. Что там говорили о реакции организма на смену полей? Мысли лихорадочно метались, сменяясь обрывками воспоминаний. Ничего… Неужели его предшественники сюда не доходили? Он вспомнил мрачный анекдот: «Те, кто там побывал, уже ничего рассказать не могут», — и похолодел.

Пискнул и замигал красным сигнал аккумулятора. Не может быть! Предельный заряд, рассчитан на двое суток полета! Хотя, транспорт выстоял столько лет беспорочной эксплуатации…

Машина снижалась рывками.

— Миленькая, — просительно заскрипел Розовый, — еще немножечко осталось, пожалуйста!

Словно услышав его, аппарат выровнялся, опять пошел горизонтально. Но тут же нырнул носом строго к земле. Возникла легкая вибрация, самостоятельно переключив неизвестный ему тумблер, «родной», не тронутый во время реконструкции, который теперь ни на какие дерганья не реагировал. Водитель застонал, с размаху стукнул зажатыми до боли хваталками о приборную панель — больше не понадобится! Или поймают и отдадут на опыты или он уйдет туда, откуда не возвращаются. Нет, он уйдет!

Хруст. Вспышка боли. Темнота.

— Вставай… Вставай… Вста…

Его привел в чувство собственный голос. Монотонный, до омерзения скрипучий. Нет, способность к регенерации его не подвела!

Наверное, вечерело. Кромешная темень и тишина окружали его. Ни шелеста, ни промелька движения. Где он?

Попробовал встать на ноги. Внутри все тряслось, словно заливное. Пришел на ум несчастный беженец, что просил о смерти. Лучше он откусит собственную голову, чем отдастся медикам.

Встал и на противно трясущихся ногах, побрел вперед. Рот перекосило, в голове звенело, сердце пульсировало мелко и быстро-быстро, в такт дрожащим клешням. На осмотрах всегда говорили, будто у него повышенная восстанавливаемость. Пусть регенерирует!

Едва уловимое слухом, послышалось отдаленное движение. Чья-то тяжеленная плоть. Тела неторопливо приближаются. Не похоже ни на что, слышанное ранее. Скорее прятаться.

Зрение медленно восстанавливалось, Он увидел, что тащится вдоль низеньких каменных строений. «В два этажа», — откуда-то пришло осознание. Без света, нежилые, заброшенные. В норах они жили в один ярус. В два — никогда. Значит, тут когда-то были люди. Ушли…

Движение приближалось. Розовый слышал уже чужое дыхание — словно всхрапы. Где-то за поворотом, за стеной дома. Поскорее исчезнуть, испариться среди человеческого жилья…

На ватных ногах он подошел к зданию, подергал дверь. Заперто. Ломать? Услышат. Нет, все должно быть тихо. Лишь третья дверь подалась. Вошел и почти бесшумно притворил за собой. Злодейская дверь предательски скрипнула, предупредительно щелкнул старый замок. Розовый почувствовал, как внутренности рухнули куда-то вниз, в бездонную пропасть ужаса. Снаружи все ближе слышалось какое-то удовлетворенное чавканье и всхрюкивание.

В мрачном захламленном помещении пылилась добротная мебель. Печальным напоминанием об ушедших хозяевах висели в распахнутом шкафу комья одежды. Пространство под столом на изящных ножках просматривалось насквозь, спрятаться здесь невозможно. Он затравленно огляделся, ощущая, как бешено колотится сердце — только бы не услышали те, кто идет следом! Путь они решат, что он разбился!.. Розовый даже постарался сдержать дыхание, вырывавшееся сиплыми толчками. Там, снаружи, совсем близко, неритмично прошлепали три пары тяжеленных ног. Затем разнесся удаляющийся вскрик, эхом, дробясь о стены, взметнулись радостные вопли непонятных существ.

И тут Розовый увидел в дальнем углу заваленный обломками мебели и тряпьем огромный диван. Ему почудилось даже, что в помещении стало светлее. Только бы успеть! Он бросился к спасительному раскладному сиденью.

За дверью послышалось невнятное ворчание, от которого у беглеца сдавило спазмом клешни. Он не сдастся! Нашарил, приподнял ложемент, юркнул в прохладное лоно, куда обычно мама складывала постельное белье (откуда, откуда берутся эти воспоминания?!).

Ручка на двери заскрежетала, дергаясь — они даже не затрудняют себя познаниями о примитивных замках! Розовый, стараясь быть как можно бесшумнее, улегся, оказавшись в спасительной тьме в тот самый момент, когда дверь подалась под напором тупой силы, и с грохотом рухнула внутрь.

Послышались посапывания — вошедшие с силой тянули ноздрями воздух, пытаясь определить количество живых и их местонахождение.

Тяжелая, словно каменная поступь (кажется, двое, но каких невероятных должны быть размеров!) прогрохотала по всему дому (и как они передвигаются при их-то весе?), разбрасывая все, что попадалось на пути. Вылетели двери в соседние помещения, раздался стук падающей там мебели. Потом ищейки направились к его убежищу, звуки втягиваемого воздуха остановились прямо над ним. Беглец живо представил, как две почему-то гигантские темно-зеленые морды в отвратительных коричневых бородавках (идиотские усилители запахов) нависли над диваном, с раззявленных ротовых пластин капает на тряпье красноватая слюна (он видел как-то действия тупых полицейских в момент погони). Звон металла о металл (что они там делают?) и хруст прорезаемой кожаной обивки. Снова и снова. Он съежился, вжался в самое дно, чтобы стать меньше, но остро отточенная сталь вонзилась в его плечо, прорывая ткани, он отчетливо слышал треск ломающейся брони. Боль пронзила тело, но Розовый заставил себя безмолвствовать. Удовлетворенное ворчание чужаков, небрежно ткнувших еще пару раз клинками поблизости, стало ответом. Потрескивая и покряхтывая, блюстители законов приграничья затопотали к выходу. Снова на улице раздался всхрап, видно, они удалились громить окрестные дома.

Розовый простонал чуть слышно, боясь поверить: неужели закончилось? Ушли, потому что решили, будто никого нет? Ну да, наверное, клинок-то лишь немного задел оболочку, прошел вскользь. Шум стихал, удаляясь. Он полежал еще немного, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Извернулся, наклоняя голову к плечу. Стараясь не слышать боли, здоровой клешней стягивая края раны. Оболочка выделила чуток наноклея. Должно зажить, у него всегда получалось. Потом спать — сон прекрасное лекарство…

— Ребят, глянь, еще один, — разбудил его тонкий голосок. Ломота во всем теле. И только-то? Открыл глаза: над ним склонились два человека — мужчина и женщина. — Его к Франкенштейну надо! — Женщина оглянулась назад, взмахом руки призывая кого-то. — Повезло тебе, бродяга, что капсулу не повредили, — проговорила она успокаивающе. — Ты лежи, лежи пока. — И он снова отключился.

Чувствовал — куда-то несут, переговариваются. Каким-то особым чутьем ощущал — безопасно, и не просыпался.

Очнулся на ровной прохладной поверхности, освещенной десятком склоненных над ним допотопных, но довольно ярких, ламп. Три человеческих лица в белых масках нависли, рассматривают. «Лаборатория», — ужаснулся он. В желудке екнуло и разлилось невыразимой жутью по всему организму. Тело не слушалось, в голове стало мутиться. Идиот. Попался!

Наверное, ужас в его глазах заметил один из медиков.

— Все нормально, ты у своих, — негромко пробасил кто-то. — Ты вообще счастливчик, что в наше время вывалился. Легко мог в прошлое упасть. Три века назад — инопланетянином бы прослыл! А тут доктор — наш человек, знает, чего делать.

— Сейчас мы тебя, братец, освободим от оков, — пробурчал над ним второй мужской голос. — Ты не бойся, мы общую анестезию сделали. — О чем они? Анестезию делают только людям!

— Ага, бродяга, не боись, — услышал он знакомый женский голос. — Сами такими были, пока Франкенштейн нас из оболочек не вытащил. Они, сволочи, мало того, что во времени прячут, так и психокод в младенчестве вводят, и биобронежилет поверх человеческого тела натягивают. Такую, электроткань с наращенными на ней твоими живыми клетками. Прирастает, как родная — не оторвешь! Только сперва они из нее лепят то, что им надо и заставляют броник из твоих мышц и электродов окрашиваться в нужный цвет. Типа, специализацию навешивают. Ну, ты знаешь, родство оболочек и все такое…

— И это, — подключался третий человек в маске, подавая хирургу какую-то железку. — Ампулу внутрь засовывают, чтобы тело полностью растворилось, если ударить по ключевому месту. Так что, в рубашке ты родился! Молодец мамка твоя, любила, видать, тебя сильно!

— Я ее видел, — одним языком пролепетал он, — маму…

— Значит, она о тебе вспоминает, — со знанием дела кивнула девушка.

Становилось трудно дышать. Едко-кислый запах, казалось, проникал в легкие. Так пахло в норах. Так пахли издыхающие мутанты. Так пахло от него, Розового. Пахнет…

— Мы не рабы, — прошептал он, вспоминая человеческую наставницу в детской колонии. — Мы — рабочие особи…

— Иди ты! — восторженно проговорили у него над ухом, — вот память, а?!

— Человек ты, а не особь, — прогудел, словно сквозь вату, тот, кого звали доктором. — Смотрите, какой вояка! Чуть жив, а воюет. Прямо Ратибор.

— Ратиш, — почти беззвучно произнес Розовый. — Мама звала меня Ратишем.

— Ты смотри, угадал, — восхитился доктор, — Ратиш — сокращенно от Ратибора! — И тут все звуки смолкли.

Легко. Первое ощущение, когда он начал приходить в себя. Он не чувствовал тела. Его просто не существовало! Подумал, вдруг попал «на небо», как говорили старики, доживавшие последние дни в бараках. Там тело не нужно, только душа. Нет, глаза открылись, поднял хваталки: увидел странные, почти прозрачные человеческие руки с белой просвечивающей кожей, пронизанные синими венами и красноватыми артериями. Сел. Ноги — человеческие, хоть и такие же полупрозрачные, в венах, мышцы видны, можно потрогать.

Он лежал в длинной белой рубахе на отдельной кровати, в отдельной комнате со светлыми стенами. Окно слева. Огромное, чистое, стеклянное, незарешеченное.

Дверь прямо напротив него. Полуоткрытая.

— Я на небе? — Тихо и неуверенно.

Из-за косяка выглянула озабоченная мордашка, расплылась в улыбке:

— О! Ты очнулся? Ребят, он проснулся уже! Привет, Ратибор… То есть, Ратиш. Я Лана!

Так началось их знакомство.

Она подошла, села на краешек кровати и вылила на него океан информации. Сначала его позабавило, что она тараторит без умолку. Похоже, девушка едва донесла сведения до него, не расплескав. Про то, как нашла его в приграничной зоне. Потому что бегает туда каждое утро — вдруг кто из мутантов бежал. И вот, впервые за два года ей повезло. Конечно, в первую очередь, везунчик-то он. Ему вообще потрясающе фартило. В последние два года ввели новую программу охраны мутантов-резервистов и разместили их где-то в иновременье. Доктор Франкенштейн, или попросту Франк, который его оперировал, случайно узнал. У него остались «каналы из прошлой жизни», как она их назвала. Теперь, чтобы невозможны стали попытки удрать к людям, резервацию удалила во времени — не то вперед, не то назад — скрывают.

— Тут, вишь, зона такая, приграничье — не отлаженная… Потому отсюда и ушли люди в незапамятные годы — тут время путается. Какая-то ерунда с ним случается, — объясняла Лана. — Мы потому здесь и поселились: будто открывается какое-то окно, и к нам сыплется народ. Ну, те, кому удается проскочить сквозь барьер с той стороны. Редко-редко, но случаются перебои. Как вот с тобой.

Постепенно в комнату стали заглядывать незнакомые люди, улыбались, подходили к стене, трогали — оттуда выползала вязкая дымчато-прозрачная масса, превращаясь в кресла, рассаживались. Он подумал, что никогда не видел сразу столько людей вокруг себя. Людей… Добрые Наставники, а он-то кто? Тоже человек! И вполне имеет право разговаривать с ними! Мечты сбываются.

— Вы кто? — Робко, опасаясь поучительного электрошока или грубого оклика.

Они заговорили. По порядку и разом, перебивая друг друга, опрокидывая на его сознание новые и новые подзатыльники — один больнее другого.

Он попал к тем, из анекдота, кто в резервации уже ничего не расскажет. Они подтвердили, что бывший Розовый такой же человек, как и наблюдатели из людей. Просто ему выпала в младенчестве дурная карта — попасть в число поставок госзаказа на мутацию. Есть в их чудесном отечестве такая статья в конституции — все население страны свободно, не обременено никакими заботами и счастливо. Народ кормится и развлекается даром. Но каждая семья обложена налогом, обязующим поставлять определенное число детей «для нужд родины». Проще говоря, обеспечивать страну рабами. Каждый второй ребенок в семье отправляется в резервации для мутантов. Всякий неженатый-незамужний член общества имеет право существования на должном уровне, если поставит необходимое количество спермы/яйцеклеток для выращивания «обслуживающего персонала» в государственных масштабах. На вопрос «зачем нужен панцирь», ему ответили, мол, как же тогда различать «людей» и «нелюдей». Ведь мутанты автоматически попадают в разряд обслуги, с которой не полагается церемониться, а делать, что угодно. И даже смерть такого существа выглядит совершенно естественной, словно муху раздавил — только зеленая слизь остается, когда тело растворится в кислоте, вытекшей из капсулы, раздавленной внутри навеки закованного в бронежилет человека.

Бывшие «рабочие особи» в созданной доктором коммуне не ощущали себя обиженными судьбой или рационалистичным государством. Им жилось нисколько не хуже, чем в бараках резервации. Они ели и пили вволю, ничем себя не обременяли. Разве что установили наблюдение за границей, отмечая прибытие себе подобных, чтобы вернуть несчастным человеческий облик, ввести в курс, пристроить. Заботы радовали, ведь оттуда бежали крайне редко. Группа к моменту его прибытия состояла из двенадцати человек.

— А доктор…

— Франкенштейн, — перебила его Лана. — Он верный налогоплательщик. Был сотрудником правительственного проекта госмутации. Секрет жуткий! Ясное дело! Но у его брата отняли младшего сынишку прямо у Франка на глазах. Брат сошел с ума от горя, жена брата умерла. И наш Франк ушел. Просто так, в никуда, бросил все, уехал жить рядом с приграничной зоной. Потрясение ему, а нам избавление от позорных оболочек! — Лана засмеялась, показывая ровные белые зубы. Господи, какая красота пряталась под изуверскими ротовыми пластинами!

Зашел вчерашний хирург: Ратиш узнал его по глазам — улыбавшимся, хотя брови оставались сдвинутыми. Он осторожно погладил девушку по голове, поинтересовался, как пациент чувствует себя после операции.

— Девочку нам не обижай, — кивнул в ее сторону. — А то мы добрые и милые, однако, с норовом.

Лане исполнилось недавно, по словам Франкенштейна, семнадцать лет, она проявляла эмоции непосредственно, мысли и чувства не скрывала. И сейчас смотрела на бледное (кожа внутри панциря истончалась и становилась почти бесцветной, со временем приобретая нормальную пигментацию) лицо новенького с восторженным обожанием. Ее назвали Светланой, потому что собственного имени она не помнила, а новое по всем статьям подходило ей: казалось, она несла в мир свет и радость. Лана была единственной удачливой девушкой в компании разновозрастных мужчин, и все они галантно охраняли ее, ревностно оберегая друг от друга, объясняя, мол, она еще маленькая. Хотя кое-кто втайне хаживал к одиноким и неприхотливым налогоплательщицам. Одна даже отдала «плод связи» сотрудникам ювенальной полиции для мутаций.

— Родители страдают, конечно, больше всех, — завершила Лана рассудительно. — Думаю своих порадовать. Обязательно найду мамочку и останусь в семье!

Один из сидевших в кресле хмыкнул. Пробасил, мол, она так не сделает. Потому что непременно уничтожат.

— Беглых мутантов обязаны уничтожать, — подтвердил другой, с отросшими светлыми волосами на голове. Такими, о которых мечтал когда-то Розовый. — И вообще — мы не платим налогов, ведь по всем документам нас, бывших резервистов, нет. А нет — потому как мы числимся в нелюдях. А это же налог в чистом виде, сданный, возврату и обмену не подлежит. Вот потому нам приходится скрываться. По крайней мере, за едой и одеждой ходим в магазины с автоматическим обслуживанием и поодиночке, чтобы не «светить» всю компанию.

— Ну, как правило, — смущенно покосилась на доктора девушка.

Наиболее тяжкой стала весть о боготворимом резервистами Великом Учителе народов.

— Его вовсе не существует, — сообщил доктор, который знал об этом, как он сам заявил, «слишком много». — Видишь ли, Учитель — прекрасно разработанная и исполненная программа, с младенчества внедренная людям в психику. Программа, в основе которой характер и поведение некогда существовавшего лидера. Образ, используемый для возжигания любви и поклонения. Божество, которого нет. — Франкенштейн тяжело вздохнул, прошелся туда-сюда по комнате, потер руки, повернулся к Ратишу. — Есть некий электронный разум, аналитик, логично руководящий и направляющий. С перекосами, но, в целом вполне жизнеспособное общество создал и управляет. А человека не существует! — Развел он руками, цыкнул огорченно и вышел.

За ним потянулись остальные.

Идеалы рассыпались. Он еще острее показался себе уродом. Посмотрел на свои руки, с настоящими человеческими пальцами, обтянутыми полупрозрачной кожей. «Мутант», — горько пронеслось в голове. И подумалось: напрасно он все это затеял. Работал бы спокойно в резервации и жил, наполненный до краев оболочки идеей творить добро. Теперь придется существовать так — бессмысленно, бесцельно…

Дни складывались в недели, месяцы. Он ежедневно занимался на тренажерах, чтобы мышцы, совершенно неподвластные ему в первый день освобождения, начали действовать без привычной брони на теле. Кожные покровы уплотнялись, касания становились менее болезненными. Он обретал нормальный облик. Постепенно начало мучить вынужденное безделье. По сути, заняться оказалось нечем не только бывшим резервистам. Налогоплательщиков, как он понимал, обязали заниматься одним — платить налог младенцами, то есть их долг состоял в спаривании «во благо страны и народа».

Все чаще преследовал его образ женщины с добрыми глазами, омывающей его щеки слезами. Он понял, что еще немного — и сойдет с ума. «Я ее найду», — заявил он растерявшимся товарищам.

Как-то Лана подошла к его тренажеру, спросила:

— Тебе не интересно, чем здешний народ развлекается? — спросила как-то Лана. — Тут, понимаешь, особый спрос — на электронных биомутантов! Смехота! Хочешь посмотреть? Обалдеешь!

Он не поверил. Не может человек дойти до крайней степени цинизма, чтобы подсовывать в качестве развлечения тех, кого лишил родителей!

— Не, — пробормотала девушка, тряхнув головой, когда поняла, что он подумал, — ты не понял. Они продают оцифрованную биомассу. Прикольно, между прочим!

И она потащила его к микробусу доктора.

Через несколько минут полета прибыли на крышу мегамолла. Едва припарковались, к ним подбежал голографический рекламный агент. Он демонстрировал на экране, встроенном прямо в грудь, какие-то образцы ресторанной еды и даже предлагал их понюхать. Лана досадливо отмахнулась — тот испарился. Мгновение спустя они услышали его вкрадчивый голос несколькими метрами дальше — у вновь парковавшегося транспорта.

Лифт опустил их с крыши парой этажей ниже. Девушка потянула Ратиша за рукав мимо сияющих в пространстве надписей и голографических зазывал внутрь, пока они не оказались возле отдела, похожего на детский мир.

— Игрушки?

— Да! — Она казалась в полном восторге. — Не только для детей! Такие!.. — Девушка задохнулась от восторга и нырнула внутрь.

Мимо писклявой электроники и мягких уродцев, жавшихся к ногам и клявшихся в любви всякому прохожему, она протащила его к стеллажам с коробками. Из них свисали невнятные гроздья. Ратиш приблизился и обомлел: розовые, цвета живой кожи кули, болтавшиеся на толстой общей «цепи», жили собственной жизнью! Они подергивались, непрестанно меняли форму, становясь то подобием животного, то внезапно обретали человеческие черты.

— Что это? — одними губами, как ему казалось, прошептал он.

— Они, мутанты, — обернулась к нему Лада, сверкая глазами.

Внезапно один из невнятных кулечков оторвался и упал на пол, тут же обрел форму розового поросенка. Взмахивая темно-розовыми ушками, бросился к ногам спутницы Ратиша, боднул ее, тут же лизнул, радостно похрюкивая. Мгновенно попка его, едва обтянутая нежнейшей кожей, стала покрываться бесцветными волосками, появился завитой хвостик на месте соединения с «пуповиной», стал подсыхать и уплотняться. Поросенок неумело перебирал ножками, разъезжавшимися под ним, словно на льду, затем стал более уверенно передвигаться, запрыгивал на коробки, разбросанные по полу, отфыркивался, потягивая смешным розовым пятачком воздух, пытался залезть покупателям на руки. Поскольку покупателей в отделе оказалось двое — он всячески очаровывал Лану. Наконец угомонился.

— Я его беру! — заявила она, подхватывая игрушечного зверенка на руки. Тот ткнулся мордой ей в плечо и улегся поудобнее.

— Вы его понесете или доставить по адресу? — поинтересовался служитель.

— Сами, сами! — живо отозвалась Лана, прижимая розовый, уже покрывшийся пухом бок обеими руками к себе.

— Можно просто на руках. Или переноску взять, — размышлял вслух консультант. Порыскал взглядом, привстал на цыпочки, заглядывая за высокий стеллаж. — Вот, возьмите. Подарок от фирмы.

Подарок оказался бестолковым. Прозрачная коробка из непонятного материала, едва ли выдерживающая вес игрушки. Кстати, сколько же он весит? Ратиш подхватил у Ланы замахавшего ножками и завизжавшего поросенка подмышку. Тяжелый! Как его везти-то, правда? Вдруг он… того… наделает внутри кучу.

Они не успели выйти из отдела, как им навстречу побежал малышок. Такой же, но с человеческой генетикой. От силы пятнадцать сантиметров от пола. Худощавый, белобрысый и веснушчатый. Летел со всех ног и пищал не переставая, словно боясь, что не услышат: «Ой… мама, мамочка моя». Наверное, его присказка решила исход событий.

— А этого можно взять? Вместо поросенка, — оглянулась на сотрудника отдела Лана.

Тот помялся:

— Ну, тот, вроде, для вас оторвался… Они сами покупателя себе выбирают… — Он поднял глаза и вгляделся в лицо покупательницы, широко улыбнулся: — Берите! Правда, малыш, видите, недозрел немного… Вон, малюсенький какой — недокалибровочка вышла. — Консультант на миг замер, словно прислушивался к чему-то. — Хотя… Прекрасный выбор, сударыня!

Коробка не понадобилась. Пацаненок уцепился за шею новоявленной мамочки, прильнув к ней всем телом. Из выреза ее блузки торчала его голова.

Так они и ушли: мужчина и юная женщина с игрушкой — мутантом с человеческими генами.

Дома пришелец (Ратиш назвал его «зверек») стал, пофыркивая от усердия, прыгать, карабкаться по стульям и столам. Под большим обеденным (доктор предпочитал крупную, массивную мебель) он уселся, сложив ноги калачиком и, постукивая по ножкам стола, крикнул восторженно: «Я в домике»! И тут Ратиш вспомнил, что делал точно так же в далеком детстве. Притащил подушку, подоткнул сзади, добавил еще одну «стену». Малыш пришел в полный восторг и заявил, что останется тут жить. «Если можно», — робко добавил он, чем окончательно привел домашних в умиление. Один Франк ворчал, что «ни к чему лишний раз светиться перед властями» и мало ли, что им могли подсунуть. Никто не обращал на его брюзжание никакого внимания.

Зверька коллективно вымыли в душе, — каждый вице-мутант хотел ощутить себя родителем; укутали в полотенце, сообразили ему личную кроватку, сдвинув два кресла сиденьями друг к другу. Когда чудо современной техники начало посапывать, засыпая, толкаясь и шикая, расползлись по комнатам.

Наутро игрушка пропала. Тщетно Лана с Ратишем бродили по двору, звали забавного человечка. Не дали результатов поиски всей компании, заглядывавшей под каждый куст, отодвигая любое препятствие на дорожках. И лишь доктор многозначительно хмыкнул, поднял палец вверх:

— Я говорил!

— Собака, небось, унесла, — отмахнулась всеобщая любимица. Ей поддакнули. И впрямь, поблизости бродила щенная собака, частенько забегавшая на территорию их коммуны. Новое приобретение жалели. Может, за щенка приняла, уволокла. Погоревав о пропаже до вечера, стали забывать.

В ночь монолит из мягкого стекла, где жил доктор со всей компанией спасенных, лишился электричества. Враз потухло и смолкло все, что обслуживало население. Приборы и механизмы словно умерли.

Франкенштейн выскочил на улицу, огляделся — у соседей вдалеке светились окна.

Забрался в кабину припаркованного на лужайке микробуса — не заводится.

— Я говорил! — Он вылез, чертыхаясь, пнул машину, запрыгал на одной ноге. — Перебираться надо…

Наутро вездесущая Лана принесла весть о новом мутанте на границе. Трое крепких мужиков доставили бессознательное тело, одетое в роговую оболочку. Ратиш с ужасом смотрел, как они взвалили его на обеденный стол, наскоро превращенный в операционный. Ему казалось страшным увидеть собственную копию — к операции готовили розового рабочего.

Анестетик ввели через рот, и пациент отключился, перестав ворочать глазными яблоками. Затем доктор, обряженный в белое, аккуратно надсек грудную пластину острым лезвием. Стараясь не повредить кожу, начал отделять бронированные части, приросшие к телу. И тут разом включилось электричество: застрекотали кухонные механизмы, вспыхнуло освещение, ослепив собравшихся. Пальцы Франка дрогнули, однако он с нервным всхлипом продолжил работу.

Внезапно сзади подкатил домашний робот-гувернер, протянул вперед держатель, которым обычно подавал на стол пищу, разложенную по тарелкам. Лана, стоявшая рядом с хирургом, попыталась оттолкнуть автомат, но тот словно прирос к месту. Девушка досадливо махнула ладонью, отвернулась.

Когда с потолка опустился тонкий шнур, тянущийся к груди пациента, его попытались перерубить скальпелем. Один из коммунаров, прикоснувшись к металлу, пошатнулся и упал. Словно змея, шнур метнулся, «укусил» уродливый бронежилет, и в помещении начал разливаться удушливый запах — кислотный.

Франк ладонью в стерильной перчатке прикрыл распахнувшийся рот, выронив острие.

— Компьютерный Вождь… Программа заработала, — произнес он глухим голосом.

Кухонный робот тронул его металлическим держателем, медик нелепо дернулся, остекленевшие глаза стали пугающе огромными. Он вздрогнул и, словно деревянный, с грохотом упал навзничь.

Ратибор заметил, как шнур метнулся к другому коммунару, а робот — убийца доктора переместился по направлению к его товарищу. Он схватил за руку оцепеневшую Лану:

— Скорее отсюда!

Они выскочили на улицу. Взбесившаяся техника грохотала внутри. На лужайке ожил микробус, повернулся в их сторону.

— Ложись! — Он толкнул девушку, придавив ее сверху. — Мы должны лежать, словно мертвые, — зашептал ей в ухо. — Иначе убьют…

Она выскользнула из-под него:

— Обалдел?! Бежим!

— Нет! Микробусы не могут стрелять! Они созданы для перевозки пассажиров!

Но тонкий луч яркого света вырвался из небольшой антеннки на крыше, девушка рухнула плашмя. Ратиш уткнулся лицом в землю. Горький комок подкатил к горлу, впервые из его глаз потекли слезы.

Через пару секунд транспорт погибшего доктора уставился невидящими фарами в противоположную сторону, в доме все стихло. Он был один.

Оглядываясь на двери дома, подполз к неподвижной Лане. Прильнул ухом к груди, нащупал пульс. Мертва? Внезапно она вздрогнула, тонкая жилка на запястье дернулась, неровно заколотилось сердце. Ратиш подхватил ее и короткими перебежками, прячась за кустами и строениями, бросился прочь.

Он спрятал ее в беседке на окраине заброшенного парка. Девушка все так же не двигалась, дышала слишком медленно, сердце едва прослушивалось. Наверное, можно было что-то сделать, как-то вернуть ее к жизни, ведь сердце начало биться. Но Ратибор не представлял, что именно предпринять. Он прекрасно разбирался в электричестве и водопроводе, мог реанимировать транспорт и устранить аварию на водоканале. Но что делать с умирающими людьми — этому их не учили. Он пытался согреть ее собственным телом, обнимая, дышал ей в рот, стараясь восстановить естественные сердечные ритмы, но она становилась все более холодной и безжизненной. Трогая ее пальцы и щеки, он убеждался — Лана перестала дышать, но рассудок отрицал реальные факты.

Тело Ланы не шевелилось и все более костенело. Верить в то, что остался один, не хотелось. Один — среди людей. Невероятно!

Руками вырыл могилу — прямо там, рядом с беседкой. На третьи сутки. Когда окончательно уверился в том, что уже ничего не поделаешь. Устлал яму досками, оторванными от крыши ветхой, рассыпающейся беседки, заложил сверху стальным листом и насыпал земляной холм.

Присел рядом, вспомнил погибших товарищей, доктора, задумался о людях, так называемых «свободных налогоплательщиках». По сути — производителях рабочей силы. «Родители страдают, конечно, больше всех», — всплыло в памяти.

Теперь у него появилась цель — увидеть маму. Пусть знает, что он — человеческий детеныш. Ведь именно так хотела сделать Лана. И еще — он поможет им, Всем!

Полтора месяца поисков и восьмая по счету ювенальная контора, которую он посетил. Принцип «внебрачный сын» срабатывал везде. Правда, с явными потугами, но ювеналки деланно жалели бравого мужчину, заботливо разыскивающего собственного ребенка. Удивлялись, зачем ему налоговый мутант, но, услышав, что он надеется найти мальчика в списках налогоплательщиков, успокаивались и пропускали к начальнику отдела распределений. Вот и сейчас:

— У нас все изъятия записываются, — словно похвастала женщина, снисходительно глядя на него. — Но показывать отчетное видео мы не имеем права. Тем более, неизвестно кому.

— Я… — У него пересохло в горле. Всякий раз приходилось искать такой довод, чтобы прозвучал убедительно. Что сказать этой? Холеная, самоуверенная, похожая на оцифрованную куклу из детского мегамолла. Да ничего ее не проймет! На высшее руководство он никак не тянет. А кроме высокого начальства таким ничто не указ. И он решился на последнее средство. Будь, что будет! — Я, сам оттуда, мля, слышишь, сука, — прошипел, ей в ухо, схватив за шею мертвой хваткой. Он выдавливал из себя злые, гадкие слова, за каждое из которых его отдали бы в резервации медикам. Но здесь… — Я такой же человек, как и ты, поняла?! Но почему-то я, а не ты, работал там, пока ты грела тут задницу и скармливала режиму живых детей! Не веришь?! А не верь, насрать! Мне терять нечего! Показывай! Иначе залезу в систему и сотру тебя, как налогоплательщицу, как нефиг делать! Меня и не такому научили!

Дамочка как-то вся осела, осоловелыми глазами уставясь на него. Но руки ее слепо зашарили по столу в поисках клавиатуры.

— Так это на… тебя пришла докладная, — пролепетала ювеналка, трепеща пальцами по виртуальной клавиатуре.

— Не тупи, животное, — на всякий случай предупредил он. — Не забудь, из списков исчезнешь не одна, я уничтожу остальных даже полумертвый. У меня прекрасная регенерация, ты должна знать.

Она часто-часто закивала, бегая глазами по ожившему на дымчатой стене монитору. Губы и пальцы ее мелко дрожали. «Все сделает, — удовлетворенно подумал он. — Только угроза на них действует». Во внешнем мире функционировали иные законы, чем в его прошлом. Он с горечью вспомнил, как в школе ему вдалбливали в голову, в душу, в сущность его, что любовь спасет мир, что нужно быть честным, добрым и порядочным к окружающим. Почему им там это надо, а тут?.. Он мысленно вздохнул и содрогнулся.

По экрану поползли надписи, которые ему ни о чем не говорили. Но там, в череде мелькающих фотографий, он вдруг заметил ту, что часто виделась ему во сне, являлась в трудные моменты раздумий и принятия решений. Фас, профиль.

— Стой! — прохрипел он, судорожно сжав шею ювеналки, так, что та закряхтела под его пальцами, хватая воздух. Опомнился, отпустил. — Медленно, назад.

Пошли кадры. Дошли до той, единственной, что связывала его с реальным миром.

— Вот эту покажи…

Серая девятиэтажка, облезлый лифт. Двое вошли внутрь. Похоже, снимали друг друга. Деловитые женщины-ювеналки в черном. Остановка. Красная цифра «7» на панельке. Створки разъехались со скрежетом.

Железная дверь, черная клавиша звонка. Тишина. Дверь распахивается, в кадр врывается заливистый детский смех и гиканье. Высовывается любопытная физиономия молодой женщины с ребенком на руках, сзади прячутся, держась за складки цветастого халата, два разновозрастных малыша, мальчик и девочка.

— Здравствуйте, госпожа Иванова, — подчеркнуто вежливо обращается к ней невидимый голос. Камера дрогнула, показывает деловитое лицо говорящей. Мамочка испуганно отшатнулась, пытаясь захлопнуть дверь. Но служители госразнарядки уже выхватили у нее из рук ребенка. — Благодарим вас от себя лично, государственного клана, а также лично от лица великого Поводыря Всех Народов за проделанную работу. Ваш вклад в дело обеспечения отчизны трудовыми руками будет учтен.

— Не-е-е-е-ет! — Крик женщины потонул в топоте ног убегавших к лифту ювеналов и дружном реве малышей.

— Вас предупреждали письменно, загодя, за полгода, как и принято по законодательству! — крикнула от дверей лифта черная сотрудница с ребенком на руках. Аккуратно спеленатый малыш кряхтел и вырывался. Мать дралась в дверях со второй сотрудницей.

Грохот дверей. Крик той, что осталась: «Я буду этажом ниже, только повестку отдам!» Вход в подъезд.

— Мамаша, хватит реветь! — Ювенал в черной форме отгонял молодую мамочку от громадной коляски налоговиков резиновой дубинкой. — Не нойте, говорю! Обратно ребенка не вернуть, не тратьте силы и нервы. Ни мне, ни себе. Подите вон к мужу, настрогайте еще парочку детишек на радость себе и на благо общества.

— Из…изверги! — Молодая женщина изнеможенно прислонилась к двери подъезда, метнулась взглядом по зашторенным окнам. Наверняка, соседи прятались там, за плотными занавесками, боясь попасться на глаза блюстителям великоучительских указов. Все думали о собственных детях. — Да чтоб вам!.. — Она не нашлась, чего пожелать — хлесткого, злого, чтобы хватило на бесконечно длинную череду поколений.

— Госнаряд, мамочка, — устало пробубнил ювенал, продолжая пихать несчастную родительницу. — Попали в четырнадцать процентов — ваше несчастье, мы тут ни при чем… Все на благо отчизны…

Женщина в отчаянном жесте протянула руки, чтобы схватить свое дитя, непрестанно ревущее и ворочающееся в клубке таких же беспомощных телец. Выходящий из подъезда служащий в черной форме грубо ударил ее коленом в бедро. Она чуть не упала, удержалась на ногах и спросила едва слышно, глядя опухшими зареванными глазами в землю:

— Каким же он… станет, Ратиборушка мой?

— А кто его знает, — доброжелательно откликнулся первый ювенал. — Ну… каким-нибудь рабом в зоне. По разнарядке.

После того, как он порылся в нескольких электронных программах, сейчас уж точно знал, что делать. «Не надо», — пискнула обездвиженная тетка сквозь комок «незрелой» биомассы. Ратибор даже не отвлекся. Не до нее. В программе должен произойти такой сбой, что система не скоро очухается. Если вообще кто-то сможет ее восстановить. Еще пара кликов…

Он утомленно поморщился, перезагрузил систему.

— Конец вашему рабовладению. Порвал связи с обслугой. Все! Ну, если кто сможет восстановить — тогда не найдут, куда именно во времени отправлены мутанты. Не найдете резервацию, Новую придется строить. А за это время власть переменится. Через пару часов ни электричества, ни транспорта, ни воды не будет — ничего!

Он дотронулся до помертвевшей начальницы разрядником памяти. Взгляд женщины из панически затравленного мгновенно стал приветливо-внимательным:

— Вы, извините, по какому вопросу?

Полезная штука. Вовремя он прибрал его у зазевавшегося кинолога на площадке.

— Да вот, хотел сдать сперму налогом, но передумал что-то. Пойду…

— Всего доброго! — растерянно прозвенело ему вслед.

Он не ответил.

…Ратиш спал. Равномерно вздымалась грудь, спокойно билось сердце. Дыхание ровное и безмятежное. Никто не смог бы найти его здесь, даже если примерно знал место. Тишина царила в водосточном колодце, нарушаемая равномерным плеском непрестанно текущей воды и шелестом крысиных лап да их попискиванием. Ему снилось лицо человека. Любящее, с огромными улыбающимися глазами. Человек наклонился к нему и легонько коснулся ресницами щеки. Колокольчиками прозвенел рассыпчатый смех — его и человека-женщины. Ресницы щекотали его кожу, и он сам засмеялся, захлебываясь, вырываясь и тут же подлезая под нежный трепет ее ресниц. «Мама, — прошептал он во сне. — Я найду тебя, мамочка»…