Над озером, в глухих дубровах...

– Принимай груз, Сергеич! – сказал Бутов, возвышавшийся на корме в своих неизменных японских болотниках оранжевого цвета.

Стрела со скрежетом развернулась к причалу, и в кузов грузовика тяжело посыпался сверкающий чешуей обвал.

– Килограмм семьсот, – заметил Сергеич, выискивая в пачке «Примстона» не слишком высьшавшуюся сигаретину и щелкая зажигалкой.

Зажигалка, само собой, огня не давала, хобби такое у китайских одноразовых зажигалок. Я достал спички и чиркнул одну, прикрывая ладонью от набегавшего с озера сырого ветра.

– Ты кран-то ниже опускай в следующий раз, бьется ж улов… – буркнул Сергеич, отворачиваясь. (Мог бы и спасибо сказать или кивнуть хотя бы. Хрен я ему в следующий раз огоньку поднесу, не нанимался.)

– Учтем, – сказал Бутов.

Стрела снова оглушительно заскрежетала, что-то с треском провернулось.

– Шестерни менять надо. Ни к черту шестерни,– сказал Бутов, спрыгивая на причал. «Академик Вавилов» качнулся, покрышка на краю пирса с шепотом притерлась о его борт.

– Надо с главным говорить, – пожал плечами Сергеич.

– Говорил уж. Завтраками кормит. – Бутов сплюнул на серые обомшелые доски. – И доски пора менять, провалится причал вместе с грузовиком, и все дела.

– Доски поменяем. На следующей неделе начнем, – сказал Сергеич.

– Как дела, наука? – спросил Бутов, поворачиваясь ко мне. (Всегда так. Сначала с Сергеичем о делах, потом ко мне: «Как дела, наука?» А какая я наука? МНС. «Майонез». Волшебник-недоучка.)

– Работаем, – неопределенно сказал я.

– Ну-ну, – сказал Бутов и пошел к кабине грузовика, чтобы обменяться не менее традиционным приветствием с водителем Федей.

Каждые три дня «Вавилов» с командой в составе Бутова, молчаливого Степана Степаныча, Драгана и Ломакина выходил на лов, чтобы вернуться с тонной, полутонной или центнером – как повезет. Центнер, конечно, не улов – всего-то две-три туши, в зависимости от размера. Молодняк они стараются не ловить – переловишь ненароком весь, что тогда делать? Бутов даже со мной по этому поводу советовался, даром что я – «майонез». Но от сорока кило уже идет не как молодняк.

Сегодняшние семьсот кило – улов выше чем средний. В прошлом году один раз привезли почти две тонны, но Пономарев накричал на Бутова: мол, такими темпами все вычерпаем, максимум тонну, не более того. Да и с разделкой не поспеем, а морозить на потом – себе дороже, потому что надо размораживать, а это, скажу я вам…

Я подошел к краю причала и посмотрел вдаль. Озеро плескалось в метре снизу, шурша волнами о скользкие причальные столбы, вдалеке над водой вились чайки. Дальний берег терялся в дымке, хотя озеро-то небольшое – километров пять в диаметре, почти идеально круглое…

На «Вавилове» возник Драган. Его цыганская физиономия была перекошена влево пухлым фингалом.

– Кто это тебя? – осведомился я.

– Бутов, зараза, – беззлобно сказал он. – Когда сеть тянули, одну упустил, кило на восемьдесят.

– Ого! – подивился я. Особи по восемьдесят килограммов попадались редко. Матерая, наверное, потому и ушла. – И чем он тебя?

– Рукой. Потом извинился, само собой. Налить обещал.

– Да, он мужик добрый. В угаре врезал, – согласился я.

– Сам я на лов ходил раз десять, в спокойную погоду. Не могу на воде – даже на резиновой лодке блевать тянет. Потому и работаю в основном на берегу, в разделочном или упаковочном, только-то и название, что научный консультант…

– Да и что тут консультировать?

– Параметры засолки?

– Дозу лаврушки?

Место, конечно, уникальное, даже более того, хоть диссертацию пиши… Да только подписку о неразглашении давал – заповедник на особом положении, какие тут диссертации. Платят хорошо, и ладно.

– Давай, наука, в цех, – сказал возникший за спиной Бутов. От него пахло вином и табаком, как от заправского морского волка.

Я потопал в цех. В подсобке надел комбинезон, черный брезентовый фартук, рукавицы. Грузовик уже заезжал задом в ворота цеха, воняя выхлопом. Из окошка торчала рожа Феди.

Мы с Ломакиным влезли в кузов и принялись сбрасывать туши в обитый жестью лоток, откуда они скользили к столу и там накапливались. Всего оказалось четырнадцать – в среднем получается по пятьдесят килограммов каждая. Ломакин ловко вскинул на плечо последнюю, шлепнул ладонью по мокрому чешуйчатому боку и сказал:

– Поджарим филе? Пономарева все равно нету, звездеть некому.

– А чего ж, – согласился я. – Надо и самим побаловаться иной раз…

Деликатес в виде филе нам доставался редко. А из требухи ничего дельного приготовить не представлялось возможным: печень была ядовитой, икра шла в засолку, да и попадалась редко – в нерест лов прекращали. Пузыри Пономарев велел собирать, какое-то есть им применение, пузырям.

Ну вот. Теперь нужно все разделать, почистить, внутренности выбросить в специальный чан, потом промыть выпотрошенные туши и переправить их в консервный цех. Там ими займутся Драган и Степан Степаныч – эта неделя на их совести. Пусть сами разбираются, что в консервацию, что в заморозку, откуда там какие заказы пришли – из буфета Госдумы, из Правительства, из Администрации Самого, из элитных ресторанов… Аппетиты у них дай боже, а ловится не так уж и много.

Что интересно: в вяленом виде ну совершенно не идет. Казалось бы, розовое полупрозрачное мясо, куда там семге с форелью, а не идет, и все тут. Вкус омерзительный. Загадка, да?

С непривычки на разделке работать тяжело, я месяца два привыкал. Таскай полдня тяжелые скользкие туловища, все в липкой слизи… Чешуя на комбинезон налипает, на руки, в рукава набивается. Нож выскальзывает, топор выскальзывает… Электрический резак есть, но он сдыхает регулярно, чинить уже надоело. А пойди-ка переруби хребет вручную…

А к концу работы начинаешь ловить себя на том, что всматриваешься в мутные пустые глаза – действительно, придумал же кто-то удачное выражение «рыбий глаз», – словно желая увидеть там что-то этакое… Ну, вы меня поняли.

Изо рта туши, лежавшей на плече Ломакина, надулся прозрачный слизистый пузырь. Надулся и бесшумно лопнул.

Ломакин молодецки спрыгнул с грузовика, не снимая тушу с плеча, за ним соскочил и я. На всякий случай попробовали резак. Где там, скыргыкнул и затих. Выключили от греха, пока не сгорело чего-нибудь…

– Так, я – башку, ты – хвоста, – распределил обязанности Ломакин.

Я вздохнул и взял топор. Не люблю с хвостом возиться – там хребет против ожидания толстоват, а с головой куда проще: раз маханул сплеча – и нет ее, головы…

Топор скользнул по крупной чешуе, и я едва не отрубил себе руку. Ломакин неодобрительно покосился:

– В инвалиды метишь?

– Мокрая, зараза, – виновато сказал я.

– Аккуратнее надо. Вот так.

Голова упала в заботливо подставленный бак.

Наверное, это правильно назвать «рыбсовхоз». Или рыболовная артель. На бумаге это у них вообще никак не проходит. Раз в месяц прилетает вертолет и забирает продукцию, потом, наверное, по железке или самолетами ее везут в Москву. Когда по телевизору показывают какой-нибудь фуршет или праздничный обед у кого из шишек, все мы с гордостью думаем, что вон, на столе, явно лежит наш улов. А может, и не с гордостью, но определенно думаем. Особенно много думает, по-моему, Пономарев. Не зря ему отвалили «За заслуги перед Отечеством», хоть и не самой высокой степени.

Живем мы в уютном двухэтажном домике, у каждого своя комната, вроде как номер в хорошей гостинице: небольшой телевизор «Сони», кондиционер, ванная… Столовая общая, повариха тетя Клава – кладезь кулинарных талантов, да и с продуктами вопросов нет. Все остальное – административный корпус в виде маленького строения, где сидит Пономарев и где помещаются рация, компьютеры и телефон, разделочный и консервный цеха, склады с морозильниками, генераторная, на берегу – хозяйственные постройки и причал, где торчит «Академик Вавилов». И вся артель. Или рыбсовхоз? Нет, все-таки, наверное, артель.

Озеро, хотя на картах и есть, попадает в закрытую зону. С одной стороны, заповедник, с другой – военный объект. По крайней мере, лесную дорогу, которая к нему ведет, стерегут военные, они же охраняют и периметр. В какую бы сторону ни пошел, рано или поздно наткнешься на колючую проволоку с табличками про стрельбу, а если вовремя не среагируешь, то и на патруль.

А мы тут сидим, как ученые в «шаражке» в сталинские времена. Только они делали самолеты, ракеты и атомную бомбу, а мы – мы делаем консервы и мороженую рыбу. И очень хорошо получаем. Очень хорошо. Правда, тратить деньги на всем готовом некуда, но мы копим, копим. И даже переводим в доллары. Не все – Бутов переводит в марки, он почему-то больше им доверяет. И рано или поздно я отсюда уеду с приличной пачечкой, а то и с чемоданчиком зеленых бумажек с президентскими портретами. Уеду на юг, подальше от комарья и вонючих репеллентов, от рыбной вони и дизельных выхлопов, от ворчания Сергеича и штампованных шуток Бутова… Буду лежать на песке, слушать компакты в плейере, пить холодное пиво.

А потом поеду на рыбалку. На старую добрую рыбалку, с удочкой и поплавком, с ползучими червями в коробочке, с красноперками с пол-ладошки, которые клюют как бешеные… И мерить улов буду не на центнеры, а на штуки, на килограммы, может быть. И разделывать и морозить его не буду, а сразу отдам соседскому коту, который будет сидеть на тропинке и поджидать меня с гостинцами…

Скоро. Контракт я подписал на четыре года и продлевать не собираюсь. Пусть другие работают – за такие деньги желающих найдется достаточно. Да и занятие не самое противное. Хуже бывает.

Вот только обидно, что добрую половину туши приходится выбрасывать. Потому что мы ж не людоеды, и в Москве тоже не людоеды сидят.

Русалки – они ж только на одну половину как рыбы.

А на вторую – как люди…