На суше и на море - 1987

Александр Мидовский
УСТЮРТ ПРИОТКРЫВАЕТ ТАЙНУ

Очерк

Художник А. Жукова　

Цветные фото автора

Поездки на Устюрт я ждал давно. И не только потому, что хотелось увидеть один из самых труднодоступных и не освоенных человеком районов нашей страны, где краткая вспышка жизни весной быстро пресекается испепеляющими лучами солнца, а зима с лютыми морозами и гуляющими ветрами делает его еще менее гостеприимным. Побывав несколько лет назад в Бадхызском заповеднике и побродив по его балкам и оврагам вместе с тогдашним директором Валерием Кузнецовым, отдавшим много сил и времени изучению куланов, джейранов, леопардов и других редчайших ныне животных Средней Азии, я был увлечен его надеждой найти считающегося давно исчезнувшим на территории нашей страны гепарда. Основания для такой надежды давали поступавшие изредка сигналы о том, что кто-то видел промелькнувшего зверя или его свежие’ следы. Почти все они исходили из Устюрта, ставшего, судя по всему, последним прибежищем гепарда, и Кузнецов старался по возможности проверить каждое из таких сообщений, вылетая в наиболее вероятных случаях на место вертолетом. Прощаясь с ученым, мы условились, что, если один из таких сигналов подтвердится, он вызовет меня из Москвы телеграммой.

Однако случилось так, что не зоологическая, а археологическая загадка привела меня на плато. Причем загадка совершенно необычная. Дело в том, что при анализе материалов аэрофотосъемки картографы обратили внимание на какие-то странные линии, судя по всему искусственного происхождения. Когда отдельные снимки соединили, из этих линий выстроились еще более непонятные стреловидные знаки, никогда ранее не встречавшиеся. Так, волей случая в руки археологов попал ценнейший материал. При обычных полевых методах обследования местности эти знаки заметить невозможно, так как гигантские масштабы сооружений делают их совершенно невоспринимаемыми с высоты человеческого роста, рельеф их сглажен, и можно сотни раз проезжать или проходить по стрелам, не ведая о том, что под ногами у тебя уникальный археологический памятник.

И вот я вместе с ташкентским журналистом Вилором Ниязматовым в столице Каракалпакии — Нукусе, чтобы оттуда с группой археологов вылететь на Устюрт и попытаться увидеть с воздуха найденные знаки, которые в предварительном научном сообщении именуются «стреловидными планировками».

— Удалось выявить десятки таких стреловидных планировок, почти непрерывной цепью протянувшихся от мыса Дуана на Аральском море и в широтном направлении в глубь Устюрта, — рассказывает нам заведующий сектором археологии Каракалпакского филиала Академии наук Узбекской ССР кандидат исторических наук Вадим Николаевич Ягодин. — Все они развернуты стрелами на север и мало отличаются друг от друга очертаниями и размерами. Каждая планировка представляет собой фигуру в виде мешка с втянутой внутрь верхней частью, разорванной широким проходом, к которому на некоторых из планировок ведет направляющий вал.

Верхние острые края мешка образуют собой, таким образом, две стрелы, имеющие наконечники в форме удлиненных треугольников, в которые имеется узкий проход из тела стрелы. На вершинах треугольников находятся круги или кольца десятиметрового диаметра, служившие, вероятно, когда-то ямами. Схематический рисунок системы очень напоминает военную карту, на которой жирными стрелами указано направление массированного удара на широком участке фронта. Длина каждой из планировок колеблется в пределах восьмисот-девятисот метров, а вместе с направляющим валом достигает полутора километров, ширина — четыреста-шестьсот метров, высота ограды в нынешнем состоянии, не превышающая восьмидесяти сантиметров, была, конечно, большей.

Циклопическую систему удалось проследить пока на стокилометровую длину, и ученые уверены, что она тянется и дальше по территории Казахстана, превосходя протяженностью всемирно известную систему загадочных линий и рисунков в перуанской пустыне Наска — единственно сравнимый с ней по масштабам археологический феномен! Вот такой диковинный сюрприз преподнесли картографы археологам.

Изучив снимки, те предприняли смелую, если не сказать рискованную вылазку в самый отдаленный уголок Каракалпакии, проехав на вездеходе по дикому плато несколько сот километров, и за короткие часы, которые удалось продержаться в его пекле, провели самое поверхностное обследование одной-двух стрел, раскопав маленькие их участки. Вполне понятно нетерпение, с которым ученые ожидают встречи с загадочными знаками и возможности увидеть их «во весь рост» с большой высоты.

…В томительном ожидании мы напряженно всматриваемся, припав к иллюминаторам, в проплывающую под крылом желто-бурую выжженную поверхность Устюрта. По правому берегу синеет Аральское море, прямо под самолетом — сверкающей на солнце белой известняковой стеной плато обрывается к морю, а на самой кромке береговой полосы ощерились в страшной улыбке серые клыки скал, словно охраняющие затерянный мир плато от вторжения непрошеных гостей.

Мы не можем дать летчикам точного ориентира, потому что его здесь нет, а руководствуясь имеющейся у археологов схемой, пилоты не могут привязать интересующие нас объекты к своей карте. Кроме того, никто из нас, включая каракалпакских ученых, никогда не видел эти объекты с воздуха и не знает, с какой высоты их можно обнаружить.

Полет длится уже почти три часа, из которых минут двадцать мы кружим в предполагаемом районе, то прижимаясь к земле так, что видны прорезающие ее трещинки, то поднимаясь на километровую высоту. И наконец вот она! Первая загадочная стрела, вернее, только ее огромный изящно очерченный треугольный зубец выплывает из-под крыла, словно некий космический знак из фильма Деникена «Воспоминания о будущем». Поднявшись на несколько витков над стрелой, мы видим с километровой высоты причудливый рисунок целиком: это огромный овал с двумя исходящими из него стрелами длиной в несколько сот метров. Только теперь сознаем, насколько нам повезло: нынешнее лето необычайно дождливо, благодаря чему по всему периметру конструкции — на месте бывшего здесь когда-то рва — зеленеет густая трава (для разгара лета явление на Устюрте редчайшее), четко выделяясь на фоне пожухшей и выцветшей степи. Без этого стрелы были бы неразличимы.

Обнаружив линию стрел и исчерпав первые восторженные возгласы и эпитеты по поводу воистину фантастического зрелища, мы, сделав крутой вираж над прибрежной синью Арала, летим перпендикулярно береговой черте в глубь материка, нанизывая на невидимую нить археологического ожерелья одну за другой всё новые знаки. Не успевает раствориться в дымке одна стрела, как на смену ей неумолимо вырастает под крылом другая. Все они имеют индивидуальные признаки: у одних наконечники стрел нарисованы прямыми линиями, у других они очень красиво и изящно выгнуты или вогнуты. На некоторых линии стрел перекрыты очертаниями других стрел — это, высказывает догадку Вадим Николаевич Ягодин, вероятно, объясняется тем, что на месте старых, отслуживших сооружений возводились новые.

Зеленые стрелы влекут все дальше в глубь Устюрта, но топливный ресурс нашего Ан-2 не безграничен. К счастью, самолет ведет опытнейший летчик Т. Тундыбаев, имеющий право посадки в любом месте по его усмотрению, и мы сможем потрогать таинственные стрелы руками.

…Искусство пилота мы оценили, лишь когда вышли из самолета в дохнувшую жаром и густым запахом сухих трав пустыню. Он посадил машину в старую колею от проезжавшего здесь когда-то грузовика, белой чертой прорезавшую растрескавшуюся почву. Проплешины сухой, безжизненной земли чередуются с зарослями такой же сухой, ломкой бело-голубой среднеазиатской полыни — джусана, на которой настоян раскаленный терпкий воздух. Какие мы все, оказывается, маленькие! Как ни тянись на цыпочках над плоско уходящей к горизонту степью, как ни верти головой, только что бывшей под нами стрелы как ни бывало.

Идем, выбирая приблизительное направление и обильно собирая брюками колючки, семена, цепкие травинки, стебельки. И вот в одном месте желто-бурая гамма под ногами вдруг оживает сочной зеленью. Вдоль нее еле приметным возвышением тянется каменистая гряда, в которой при внимательном изучении не трудно увидеть следы скрепляющего раствора. Так выглядят они вблизи, очертания стрел. Зная, что изгородь неизбежно приведет к треугольному наконечнику, мы идем с участниками экспедиции вдоль нее. Через несколько десятков шагов служащая нитью Ариадны зеленая черта завершается круглым понижением, по краю которого кольцом буйно разрослась трава, а контур стрелы под довольно острым углом уходит из кольца обратно. Значит, мы у острия одной из стрел. Огибаем кольцо и возвращаемся по другой стороне наконечника. В некоторых местах каменная насыпь выступает из земли довольно заметным бугром, и хорошо видна слоистая структура крупных кусков устюртского известняка, из которого она сложена и который брали, очевидно, из рва, зеленеющего рядом. Каменная изгородь была поставлена на земляной вал, а ров проходил с внутренней стороны мешка.

Кто, когда и зачем построил загадочные сооружения и каково значение этого открытия? — неизбежные вопросы, возникающие при соприкосновении с этим археологическим чудом. Задаем мы их, понятно, Вадиму Николаевичу Ягодину, занимающемуся изучением стрел со дня их открытия. Ответить на них можно, оказывается, пока лишь с большой осторожностью, в предположительной форме. Для серьезных научных обоснований нужно капитальное, обстоятельное изучение системы, а сейчас только делаются первые шаги в этом направлении.

— И все же кое-что можно сказать определенно уже сегодня, — говорит Вадим Николаевич. — Начнем с датировки. — Во время пробных раскопок одного из валов стрелы найдены керамика и другие предметы, характерные признаки которых свидетельствуют о принадлежности их к седьмому — пятнадцатому векам, а поскольку эти предметы находятся выше культурного слоя времени создания стен, то эти века, вероятно, и следует считать верхней границей периода их возведения. В какую даль веков уходит нижняя — мы пока не знаем.

Теперь о тех, кто возвел на плато сооружения, по своей площади, возможно, не имеющие себе равных в истории. В районе стрел (еще до их обнаружения) нами найден целый уникальный комплекс археологических памятников, несомненно со стрелами как-то связанных. Их изучение потребует, вероятно, усилий не одного поколения археологов. В этот комплекс входят помимо стрел остатки культовых сооружений, огромные могильники кочевников. В первую очередь мы занимались раскопками могильников, чтобы установить хронологию комплекса и далее изучать остальные памятники. В результате была открыта древняя кочевая культура Устюрта, неизвестная ранее совершенно.

Мы знаем о существовании здесь кочевников-казахов в восемнадцатом — девятнадцатом веках, письменные источники сообщают о средневековых кочевниках, теперь же в результате раскопок найдены многочисленные свидетельства обитания здесь кочевников в первом тысячелетии до нашей эры. Что представляют собой раскопанные памятники? Это, как правило, курганы, причем не просто разбросанные по территории Устюрта, а сгруппированные в определенных районах. Цепочка этих курганов тянется вдоль восточного чинка Устюрта по побережью Аральского моря, подходя к системе стрел. Раскопки позволили установить их типологическую близость сарматским погребальным памятникам южного Приуралья.

У кочевавших на Устюрте сарматских племен был непрерывный круглогодичный кочевой цикл с использованием плато как весенне-осеннего пастбища, к лету они поднимались далеко на север, выходили даже в Приуралье, район реки Белой, осенью опять спускались к Аральскому морю на устюртские пастбища и зимовали, вероятно, на границах античного Хорезма, вступая с ним в торговые связи, продавая продукты своего скотоводческого хозяйства. Вот почему во многих сарматских курганах Южного Урала находят вещи хорезмского происхождения.

Наши материалы с каждым новым полевым сезоном растут, сарматская гипотеза обрастает все новыми и новыми фактами, но одновременно с этим выясняется, что Устюрт был чрезвычайно сложной в этническом отношении территорией. Помимо сарматских памятников мы обнаружили параллельное существование памятников еще некоторых типов, имеющих, очевидно, другую этническую характеристику и принадлежащих к другим племенам. Каким? Сейчас пока трудно сказать.

Столь своеобразное использование кочевниками Устюрта объясняется неизбежной необходимостью выработки форм хозяйственной адаптации к экстремальным жизненным условиям, которые характерны для этого сурового плато. В прошлом экологическая среда Устюрта была, судя по всему, иной. По некоторым признакам, сопровождающим наши археологические находки, удалось установить, что здесь было влажнее. Мы нашли даже какие-то руслоподобные образования, которые существовали за счет выхода на поверхность грунтовых вод, видимо, были и более или менее постоянные озера. А нынешний крайне жаркий и засушливый климат сложился здесь лишь к началу первого тысячелетия до нашей эры, то есть как раз ко времени формирования культуры кочевников.

Во многом пролить свет на историческое прошлое Устюрта должно и изучение системы стреловидных планировок, безусловно игравших в хозяйственной ли, в духовной ли жизни кочевников огромную роль. Ведь надо думать, что такая гигантская система, потребовавшая колоссальных усилий и времени на ее возведение, строилась не ради потехи, а с какой-то очень важной, судя по всему жизненно необходимой для людей целью. С какой?

— Одна из гипотез, которую мы выдвинули: система — это загоны для гигантских облавных охот на мигрирующих животных: куланов, сайгаков. В случае если эта гипотеза подтвердится, то система стрел станет одним из важных примеров хозяйственной адаптации кочевников к экстремальным жизненным условиям.

Исторический парадокс: крайне неблагоприятная среда обитания сделала Устюрт благодаря кочевьям важным звеном, можно сказать, гигантским ретранслятором культурной информации из районов Ближнего Востока на Южный Урал и в Западную Сибирь. В археологии накоплено множество фактов, свидетельствующих о наличии культурных связей между этими отдаленными районами, но не было промежуточного звена их передачи. Сейчас Устюрт приобретает в наших глазах все большее значение как это звено.

Устюрт принес ученым уже не одну сенсацию. За десять лет ведущихся здесь археологических работ представление о плато в корне изменилось. До начала раскопок здесь были известны лишь отдельные находки памятников каменного века третьего — четвертого тысячелетия до нашей эры и хорошо заметные развалины средневековых караван-сараев на караванных путях, связывавших Хорезм с Восточной Европой. И среди ученых существовало очень пессимистичное мнение об Устюрте как о бесперспективной в археологическом отношении территории.

В. Ягодин, Ю. Манылов — участники нашей экспедиции — и другие каракалпакские археологи, начиная свои работы на Устюрте, после теоретических разработок пришли к убеждению, что здесь обязательно должны быть памятники каменного века, намного превосходящие возрастом ранее найденные. На чем основывалась их уверенность? Дело в том, что многие районы Приаралья, долина и дельта Амударьи, оазисы находятся под толстым слоем аллювиальных наносов этой реки, скрывших следы человеческой жизни и деятельности в этих краях в древности, если таковые были. На Устюрте же поверхность сохраняется практически в нетронутом виде миллионы лет. Уже по одному этому признаку ученые были вправе ожидать находок очень большой древности. «И действительно, наши работы последних лет, — рассказывает В. Ягодин, — выявили памятники верхнего палеолита, возраст которых порядка сорока тысяч лет, а затем и нижнего палеолита, уходящего от нас за многие сотни тысяч лет — во времена формирования человека!»

Все эти находки сосредоточены в районе впадины Барсакельмес, на западной стороне которой имеются выходы окремненной породы. Там, на хребте Ясен, мы обнаружили орудия, изготовленные древним человеком из местного камня, целые стоянки с большим количеством этих универсальных для палеолитического человека орудий, двусторонне обработанных кусков кремня, заостренных с одного конца, — ручных рубил.

Затем нижнепалеолитические орудия были обнаружены и в местности Каракудук — на восточной стороне Барсакельмеса, а более молодые находки палеолита — в районе чурука и впадины Шахпаткуль. Открытие палеолитических стоянок полностью перевернуло наши представления о характере раннего заселения Приаралья. В самых последних изданиях по истории Каракалпакии, Узбекистана, СССР об этом районе сказано, что его первоначальное заселение началось с третьего — четвертого тысячелетия до нашей эры. Теперь это время отодвинулось в глубь истории по меньшей мере в сто раз!

…Наша короткая экспедиция к тайне устюртских стрел подходит к концу: нужно засветло вернуться в Нукус, а путь впереди — около четырехсот километров. Короткий, с легкой тряской разбег, и вновь под нами летят зеленые стрелы, выпущенные из тугих луков столетий. Не меньше пятнадцати веков летели они к нашим ногам, чтобы донести весть о тех, кто спустил тетиву. Пока прочитаны только первые строки послания, а дальше…

— А дальше предстоит огромная работа, — говорит Вадим Николаевич. — Надо ведь ясно представлять себе, насколько трудно здесь, в крайне удаленных от населенных мест районах, вести стационарные раскопки, достаточно сказать, что ближайшая пресная вода находится на расстоянии полутораста километров в Комсомольске-на-Устюрте. Это потребует, конечно, и должного технического оснащения экспедиции. Ведь долгое время мы ездили по абсолютно необжитой и безводной территории с нарушением всех правил техники безопасности и риском для жизни на одном разбитом грузовике. Теперь у нас появились два вездехода. Однако для обстоятельной экспедиции за тайной стрел нужны бензовозы, водовозы и многое другое. Для начала мы планируем в ближайшем будущем специальную детальную аэрофотосъемку системы и ее дешифровку на местности.

Если же говорить о дальнейшей археологической разведке Устюрта в целом, то первая наша задача — завершить составление его археологической карты с выявлением памятников разных эпох, а затем на основании этой полной картины имеющихся следов древних культур наметить программу углубленного их изучения по направлениям: памятники каменного века, этническая характеристика Устюрта в прошлом, проблемы сарматской культуры в частности, и система стрел. Так что все еще впереди…

…Экспедиция закончена, но мысли возвращаются к загадочным стрелам, к древним курганам и великим кочевьям, к удивительной исторической миссии плато Устюрт. Мы полны впечатлений, но чего-то недостает, чего-то очень важного не хватает в нашем путешествии в минувшие эпохи. Конечно, должна быть какая-то связь между теми далекими от нас во времени погонщиками скота, охотниками и нами — людьми, лепившими примитивные глиняные горшки и летающими на самолетах. Если оборвалась когда-то нить памяти, а вместе с ней был утерян исторический опыт и теперь она вновь связывается крепкими узлами археологических находок, если истории угодно было подать нам обрывок этой нити, то должен быть в этом заложен некий смысл. И он, несомненно, есть! Ведь заселение и освоение человеком древности огромной территории плато, пролетая над которым ныне не увидишь не то что кулана, но и овцы, — это ли не заочный урок дню сегодняшнему? Уже только поэтому изучение истории Устюрта имеет значение, далеко выходящее за рамки археологии. За десять лет, прошедших с тех пор, как плато было практически «белым пятном» на археологической карте Узбекистана, учеными Каракалпакии проделана огромная работа по его изучению, и результаты этой работы должны помочь использованию плато в практических, хозяйственных целях, ведь теперь известно, что на Устюрте по одним и тем же путям из года в год мигрировали неисчислимые стада копытных, мясом которых, вероятно, кормились целые племена, что здесь когда-то пасли стада, и немалые.

Устюрт — территория, чрезвычайно сложная для ее хозяйственного освоения. Сейчас осуществляются попытки организации там постоянных животноводческих совхозов, которые будут использовать плато круглогодично. Корма предполагается выращивать и заготавливать на базе орошения отдельных участков подземными источниками. Однако весь тот исторический опыт освоения Устюрта, который сейчас открылся перед нами на основе полученных материалов, говорит об ином использовании плато. Сама экология современного Устюрта ставит чрезвычайно узкие рамки для адаптации здесь человека. Исторический опыт показывает, что плато может быть эффективно использовано лишь сезонно, когда за счет накопленной зимней влаги весной и дождей осенью на сравнительно короткое время оно покрывается растительностью, пригодной для питания скота, что оптимальной формой было именно сезонное использование пастбищ, причем для очень большого количества скота. Однако в современных условиях, когда и сам Устюрт, и территория за Устюртом на древнем кочевом сарматском пути находятся во владении разных республик, скотоводы выпасают скот только на своей территории, поэтому Устюрт отдает ныне людям лишь часть своих ресурсов. Межреспубликанская кооперация, для которой административные границы не служат препятствием, — вот что могло бы поставить эти неиспользованные ресурсы на службу людям. Исторический опыт скотоводства в этом районе — за создание такого объединения.

Интересно, а как оценят уникальную находку в Узбекистане ученые-биологи, ведь она впрямую вторгается в сферу их проблем? И вот я в Москве, у одного из крупнейших специалистов по диким копытным животным и биологии пустынь и засушливых территорий доктора биологических наук, профессора А. Банникова, ныне покойного.

— Для нас, биологов, удивительное открытие на Устюрте представляет, может быть, не меньший интерес, чем для археологов и историков, — говорил Андрей Григорьевич, внимательно ознакомившись с фотографиями устюртских находок. — Уверен, что гипотеза об охотничьем назначении сооружений верна. Мы располагаем многочисленными материалами — в основном это свидетельства и основанные на беседах с местными охотниками рассказы русских исследователей и путешественников первой половины прошлого века о том, что в Казахстане, Узбекистане и на севере Туркмении в семнадцатом — восемнадцатом веках, а кое-где и почти в начале девятнадцатого века существовали и использовались для облавных охот огромные, с основанием больше версты, загоны в форме конуса, оканчивавшегося ямой-ловушкой в его острие. Иногда несколько таких конусов исходили из одной сферы, напоминая формой стреловидные конструкции Устюрта. История донесла до нас и их Названия — араны. Араны представляли собой каменную изгородь высотой четыре локтя — около полутора метров, перед которой шел глубокий ров. Ямы глубиной более двух метров имели отвесные стены, а дно их покрывали остро отточенные колья. В одну такую ловушку за один загон попадало до двенадцати тысяч сайгаков или сотни куланов! Араны служили по многу лет и подновлялись перед сезонной миграцией. В своей книге «Кулан», вышедшей в издательстве «Лесная промышленность», я привел вычисленные мной на основании десятков исторических источников маршруты миграции этих животных в Приаралье, и главный путь осенней миграции проходит точно через систему обнаруженных на Устюрте стреловидных загонов.

Теперь, когда благодаря раскопкам мы знаем, что история гигантских охот в этих местах измеряется многими веками, уходя истоками к началу нашей эры, перед нами открывается поразительная картина рачительного ведения охотничьего хозяйства в колоссальных масштабах непрерывно на протяжении полутора тысячелетий! Ведь если бы оно велось хаотично, то природа не смогла бы выдержать долго такой урон. А судя по всему, охоты не подрывали популяции животных.

Примеры такого в высшей степени разумного, как бы сейчас сказали, научного подхода к промысловым животным известны. Скажем, на территории нынешней Центральной России еще в период общинного строя были строгие нормы и сроки добычи бобра, существовали бобровые заповедники, где охота была запрещена. Древнее бобровое хозяйство было разрушено нашествием татаро-монгольских завоевателей.

Не исключено, что подобное хозяйство велось и в отношении пустынно-степных копытных. Ведь охота была тогда основным источником получения мяса — животноводство не достигло еще того уровня, который мог бы обеспечить племя достаточным количеством пищи. И конечно, веками вырабатывались определенные правила охоты, которые нередко облекались в религиозную форму: объявлялись священные места, где охота запрещена, накладывались временные табу на ставшие редкими виды.

— Уверен, — продолжал разговор Банников, — что вопрос о возможности использования исторического опыта хозяйствования в таком крайне сложном в климатическом отношении районе, каким является Устюрт, в высшей степени своевремен. И он касается не только Устюрта, но и многих миллионов гектаров пастбищных земель, которыми располагает наша страна и которые в значительной мере недоиспользуются. Глубокое изучение копытных животных показало, что каждый их вид занимает в природе определенную экологическую нишу, потребляет определенный набор трав и т. д. Домашний скот поэтому не способен один полностью использовать пастбища, в особенности в засушливой местности: в нем генетически закрепились черты, выработавшиеся в результате эволюции в совершенно других условиях. Поэтому, как правило, домашние животные реализуют всего от одной пятой до половины биомассы. Этими резервами с успехом могли бы, не вступая в существенную конкуренцию с домашним скотом, пользоваться дикие животные.

Опыт ведения такого смешанного хозяйства уже есть не малый. В Кении и других африканских странах существуют процветающие фермы, на землях которых пасутся, давая отличное мясо, многие виды антилоп, газелей. В густо населенной и освоенной Западной Европе в 70-х годах численность основных охотничьих копытных составила примерно 8 миллионов голов, из которых ежегодно добывается 2,5 миллиона, давая 100 тысяч тонн первоклассного мяса. Причем по сравнению с 60-ми годами эти цифры выросли вдвое. В Швеции из 200-тысячного поголовья лосей ежегодно добывается от 70 до 100 тысяч — по 535 килограммов мяса с тысячи гектаров угодий, что дает 12 тысяч тонн мяса в год, или три процента всей мясной продукции страны.

В СССР сейчас около миллиона голов лося, но добывается их ежегодно ничтожно мало — 40–45 тысяч. В последние годы в Казахстане значительно выросло поголовье сайгака, но теперь там наметилась тенденция к снижению его численности вдвое — якобы потому, что он травит посевы. Это не более чем результат пренебрежительно-невежественного отношения к этому животному, которое в силу своей природы не идет на пахотные земли, потому что не может по ним бегать, попытка переложить на сайгака вину за собственное нерадение.

Что же касается ловушек-аранов, то даже их исторически сложившиеся размеры, форма и место расположения могут быть переняты нами при условии, конечно, что удастся восстановить численность диких животных, мигрировавших на плато. Переняты, естественно, на современном уровне без жестокого способа убоя животных. Охотничьи качества древних загонов позволяют преодолеть большую трудность, возникающую при массовой добыче, — чтобы не нарушить жизненный цикл популяции, необходимо добыть большое количество животных в очень короткие сроки, кроме того, желательно делать это выборочно. Многовековой опыт использования аранов здесь очень пригодится.

Если нам удастся восстановить стада диких животных в южных степях, как это сделано с северным оленем, лосем и сайгаком, то, зная их экологию, этими стадами можно было бы как-то управлять, а учитывая огромные пространства нашей страны, мы могли бы без значительных затрат получить сотни тысяч тонн мяса, великолепное сырье для кожевенной промышленности. Неразумно пренебрегать тем, что природа может нам дать и что человек веками учился брать без ущерба для нее.

Этим призывом Андрея Григорьевича Банникова, вероятно, и заканчивался бы мой очерк, не получи я письма кандидата сельскохозяйственных наук А. Сидько, узнавшего об организованной нами экспедиции и предложившего свою версию назначения загадочных устюртских стрел. Прежде всего в связи с этим письмом сразу вспомнился разговор с одним из летчиков нашего Ан-2, который во время обратного полета в Нукус рассказал, что нечто подобное ему приходилось видеть и раньше, в других местах над Казахстаном и, по словам его отца, это были остатки старых водосборных систем, в которых влагу задерживали после выпадавших дождей и которыми пользовались еще в недалеком прошлом. Гипотеза археологов, поддержанная крупным зоологом, мне представлялась более убедительной, и рассказу летчика большого внимания я не придал. Теперь же он подкреплялся мнением специалиста.

«Напомню, — пишет А. Сидько, — что плато Устюрт — засушливое, безводное, и кочевникам-скотоводам, чтобы выжить, приходилось прежде всего думать о том, где добыть воду. Где же и как они могли это сделать? Устюрт — возвышенность на коренных (каменистых) породах, покрытых небольшим слоем четвертичных отложений. Грунтовые воды, которые встречаются в этих отложениях, — соленые, реже солоноватые — непригодны для людей и скота. Подземные залегают глубоко в толще коренных пород. Единственным источником воды были осадки. Но в теплое время года их выпадает очень мало, и лишь в холодный осенне-зимний период — около 50 —100 миллиметров. Это тоже немного, но, так как серо-бурые, нередко такырные солонцеватые тяжелоглинистые почвы слабо впитывают воду, образуется сток».

Чтобы пережить засушливое время, считает ученый, и были построены стреловидные планировки. По его мнению, они представляют собой древние обводнительные сооружения лиманного типа. Рвы с валами на внешней стороне задерживали сток воды со всей заключенной между ними территории и направляли его в расположенные ниже стреловидные треугольники-водохранилища. Кольцеобразные же углубления в углах треугольников (ямы) — это, по-видимому, глубокие, теперь заиленные колодцы, вырытые в твердых непроницаемых для воды породах, служившие дополнительной емкостью.

В пользу гипотезы А. Сидько говорит то, что все стреловидные планировки направлены острием на север, то есть по существующему на плато уклону, а на месте бывших рвов видна сочная растительность, значит, даже теперь здесь задерживается и накапливается влага. Конечно, гипотеза стала бы значительно весомее, если бы удалось с помощью приборов установить, что все без исключения рвы и валы имеют уклон, а существование колодцев было подтверждено раскопками.

Автор гипотезы предлагает, восстановив хотя бы одну из таких систем, понаблюдать за ее действием, установить запасенные объемы воды, а следовательно, возможное значение этих систем для животноводства и, может быть, целесообразность использования в наше время.

«Лиманное орошение пастбищ было известно человеку давно, — пишет А. Сидько. — Сохранились и следы древних лиманов. Так, например, в Присивашье нами были обнаружены еле заметные следы валов. Осматривая их (к сожалению, не с самолета), мы в какой-то мере выявили схему их расположения. Система представляла собой два треугольника: большой и поменьше, соединенные как бы срезанными вершинами. Площадь большого треугольника была покрыта слабопроницаемыми для воды солонцеватыми почвами с редкой солонцовой растительностью, а на площади меньшего треугольника поднимались луговые злаки, свежие и густые. Из схемы расположения валов и валиков внутри треугольников можно было представить, как работала система. Земляные валики большего треугольника собирали осадки и направляли сток воды в меньший треугольник. Там и зеленели сочные пастбища.

Так улучшали пастбища в давние времена в крымском Присивашье. Заметим, что такая конструкция лиманного орошения пастбищ по качеству ничуть не уступала современной. А если сравнить ее с конструкцией глубоководных лиманов, которые строились у нас в конце XIX — начале XX столетия, то она совершеннее, так как обладает способностью распределять сток и увлажнять почву более равномерно и экономно. Только последние конструкции так называемых мелководных лиманов могут сравниться с ней. Обводнительные и оросительные системы лиманного типа сейчас широко распространены в нашей стране. Эти системы строятся, естественно, на основе последних достижений науки и техники, однако при их сооружении не следует пренебрегать и практикой далеких наших предков».

Итак, другая гипотеза и тоже, как видим, достаточно веская. Кто из ученых ближе к истине, покажут дальнейшие исследования системы. А может быть, правы и те и другие, и стрелы имели двойное назначение? Но так или иначе, являются ли обнаруженные археологические памятники охотничьими загонами древних кочевников или их обводнительными сооружениями, обе версии дают неожиданный поворот темы: от древних загадочных стрел к заботам дня насущного. Исторический опыт освоения и использования такого труднейшего для этого района, как Устюрт, подсказывает нам оптимальные пути рачительного использования громадной территории. Загадочные стрелы стали почвой эпох, вестью о тех временах, когда в заброшенной ныне степи вольно паслись стада куланов и джейранов, когда не надо было искать с вертолетом остывший след гепарда, как это приходится делать теперь моему другу зоологу Валерию Кузнецову, радостную телеграмму от которого я до сих пор не получил, а эти великолепные могучие пятнистые кошки были украшением княжьих охот. И еще вестью о том, как помочь безжизненной степи возродиться. Выпущенные тугой тетивой веков, загадочные стрелы попали в цель: они заставили задуматься над судьбой Устюрта.

Валерий Гуляев
НИКАРАГУА ДО КОЛУМБА

Очерк

Художник И. Гансовская　

Фото автора

Он смотрел на меня сквозь толстое стекло музейной витрины и улыбался. Улыбался откровенно, во весь свой широкий рот, излучая вокруг безграничное веселье.

В просторном полутемном зале царила тишина. Пожилой мужчина-смотритель задремал в углу на своем стуле.

А редкие в этот полуденный час посетители музея сюда почти не заглядывали. Я мог созерцать своего кумира без всяких помех, спокойно и неторопливо. Какая странная и непонятная вещь! Брызжущий яркими красками росписи высокий глиняный сосуд, стоящий передо мной, был украшен спереди гротескной человеческой фигурой. Огромные выпученные, глаза, шишкообразный короткий нос, вертикальные полосы татуировки на лице: получеловек, полузверь — поразительное творение искусных рук и неуемной фантазии древних обитателей Америки. Ничего похожего в доколумбовом искусстве индейцев я не встречал.

«Что, нравится?» — раздался вдруг за моей спиной чей-то знакомый тихий голос. Это был Луис Ферейра — сотрудник отдела антропологии и истории Национального музея Коста-Рики в городе Сан-Хосе, с помощью которого я вот уже несколько дней довольно успешно изучал богатые коллекции местных древностей.

«Сосуд принадлежит культуре индейцев чоротега и был изготовлен в девятом — двенадцатом веках нашей эры, — продолжал Ферейра, — но нашли его не на нашей территории, а в Никарагуа, на перешейке Ривас. И в этом нет ничего странного: в доколумбовы времена индейские культуры и племена имели свои собственные границы, редко совпадающие с современными».

Да, здесь было над чем поломать голову! Получалось так, что задолго до прихода европейцев на юге Никарагуа и северо-западе Коста-Рики (полуостров Никоя) процветала единая и самобытная культура, добившаяся немалых успехов в духовной и материальной сферах жизни. Но каково происхождение этой культуры? Действительно ли ее создали одни чоротега? Были ли они коренными жителями данных мест или пришли издалека? Что вообще знаем мы сейчас о доколумбовой истории Никарагуа — крупнейшей страны Центральной Америки?

Утром 30 июля 1502 года знаменитый адмирал «моря-океана» — Христофор Колумб, в четвертый раз отправившись искать счастья за голубыми просторами Атлантики, открыл на западе еще один клочок суши. Это был остров Гуанаха, расположенный близ северного побережья Гондураса[6]. За ним, далеко на юге, сквозь туманную дымку виднелись вершины высоких гор. «Там скорее всего материк», — подумал Колумб. И на этот раз не ошибся. Открытие восточного побережья Центральной Америки стало реальностью. Но в то историческое утро нигде на всем континенте, за исключением одного крохотного островка, не ощущалось никаких волнений. И тем не менее появление четырех каравелл с изодранными в клочья парусами у берегов Гуанахи означало, что прежняя спокойная жизнь краснокожих обитателей этих равнин, гор, озер и лесов стала всего лишь временным и чем-то иллюзорным. До завоевания и колонизации Нового Света испанцами оставались считанные десятилетия.

Первооткрывателям новых горизонтов всегда трудно. Они впереди, и поэтому именно на их плечи падают все лишения и невзгоды, все удары судьбы. Узнав у местных индейцев, что золота и жемчуга на острове нет, но зато и то и другое можно в изобилии найти южнее, на континенте, Колумб решительно повернул свои корабли на юг. И здесь местная природа показала ему свой свирепый нрав. Казалось, она сделала все, чтобы преградить великому мореплавателю путь к новым открытиям. «В течение 28 дней, — пишет Колумб в своем дневнике, — не прекращалась ужасная буря такой силы, что от взора были скрыты и солнце и звезды. Корабли дали течь, паруса изодрались, такелаж и якоря растеряны, погибли лодки, канаты и много снаряжения. Люди поражены были недугами и удручены, многие обратились к религии… Им нередко приходилось видеть бури, но не столь затяжные и жестокие… Никому еще не приходилось никогда видеть такое море — бурное, грозное, вздымающееся, покрытое пеной. Ветер не позволял ни идти вперед, ни пристать к какому-нибудь выступу суши… Никогда я еще не видел столь грозного неба. День и ночь пылало оно, как горн… Молнии сверкали так ярко и были столь ужасны, что все думали — вот-вот корабли пойдут ко дну. И все это время небеса исторгали воду, и казалось, что это не дождь, а истинный потоп. И так истомлены были люди, что грезили о смерти, желая избавиться от подобных мучений».

Об испытаниях, выпавших на долю экспедиции, можно судить лишь по одному факту: за сорок дней суда Колумба продвинулись вдоль центральноамериканского побережья от мыса Гондурас на юго-восток всего лишь на 350 километров.

Только 14 сентября положение изменилось в луч1пую сторону: за одним из мысов берег круто поворачивал на юг, течение стало попутным, а ветер задул в корму. И сильно потрепанные каравеллы вновь резво понеслись по голубым волнам Карибского моря прямо в манящую неизвестностью даль. Адмирал назвал мыс, оказавшийся для него столь счастливым, Кабо-Грасьяс-а-Дьос (Слава Богу). С этим именем он и остался навсегда на географической карте.

Как известно, сейчас мыс Кабо-Грасьяс-а-Дьос является самой северо-восточной точкой современной латиноамериканской страны Никарагуа. По стечению обстоятельств единственная длительная стоянка судов Колумба на этом побережье в устье реки Сан-Хуан точно совпадает с крайней юго-восточной точкой никарагуанской территории. Однако здешние лесистые земли (Москития, или Москитовый берег) и их сравнительно бедные обитатели не привлекли внимания великого мореплавателя, и он не оставил о них в своем дневнике каких-либо особых упоминаний. Обуреваемый давней своей мечтой об открытии богатых азиатских царств Индии и Катая (Китая), адмирал поспешил к берегам Панамы, где, по слухам, у индейцев имелось множество золотых безделушек. Дух стяжательства, ненасытная жажда обогащения были отнюдь не чужды и самым выдающимся умам европейского средневековья. «Золото — это совершенство, — пишет Колумб в своем дневнике. — Золото создает сокровища, и тот, кто владеет им, может совершить все, что пожелает, и способен даже вводить человеческие души в рай». Сам адмирал так и не нашел на берегах Центральной Америки каких-либо сказочных сокровищ и, вернувшись в Испанию, вскоре умер там в нищете и забвении. Но первый шаг был уже сделан. И по следам великого первооткрывателя двинулась в Новый Свет алчные отряды испанских авантюристов — искателей наживы.

Первые испанские колонии были основаны на Панамском перешейке. А уже оттуда по суше и вдоль Тихоокеанского побережья по морю конкистадоры начали свои грабительские походы на север — на земли Коста-Рики и Никарагуа. Местные индейские племена не смогли долго сопротивляться натиску вооруженных до зубов пришельцев, закованных в стальные латы, имевших огнестрельное оружие и восседавших на странных четырехногих животных — лошадях.

В 1522 году конкистадор Хиль Гонсалес Давила организовал экспедицию из Западной Панамы на север, в Никарагуа, с целью разведать, ограбить, а при случае и захватить имевшиеся там индейские земли. Сам Давила шел с сотней пехотинцев и четырьмя всадниками по суше, а вдоль Тихоокеанского берега двигалась небольшая флотилия наспех построенных судов во главе с Андресом Ниньо. Сухопутный отряд с трудом добрался до полуострова Никоя — густо заселенной области на границе Коста-Рики и Никарагуа. Морская группа добралась до обширного залива, названного испанцами заливом Фонсека в честь могущественного королевского чиновника, обосновавшегося в Панаме.

На полуострове Никоя Давила силой принудил местного вождя (касика) по имени Никоя безвозмездно отдать испанцам все свои золотые вещи и разрешил крещение нескольких тысяч индейцев. Участник этой экспедиции казначей Андрес де Серседа приводит в своих воспоминаниях точный список всего награбленного с указанием имен касиков, количества золота, числа крещеных аборигенов и пройденных расстояний:

«Касик Никоя живет в 5 лигах (25 км) в глубину суши; здесь было крещено 6063 души и собрано 13,442 песо золота…» Перепуганный индейский вождь поспешил избавиться от опасных пришельцев, сказав им, что далее к северу лежит еще более могущественное и богатое «царство» во главе с касиком Никерагуа[7]. Главный центр этого «царства» или «княжества» находился на перешейке Ривас. И на пути к нему Давила открыл два величайших пресноводных озера Центральной Америки: Никарагуа (площадь — 8430 кв. км) и Манагуа (площадь — 1500 кв. км). Касик Никерагуа (или Никарао) без боя «уступил» испанцам свои богатства на сумму 18 506 песо золотом и поспешно крестился сам вместе с 917 подданными. Казалось, успех налицо. Весь перешеек и берега озер, включая их многочисленные острова, были густо заселены оседлыми земледельческими племенами, принадлежавшими к языковым группам науа (родственной ацтекам) и чоротега-манге (родственной южномексиканским группам населения). Грабеж этих мирных и покладистых людей протекал без особых помех. Общий перечень награбленных сокровищ рос день ото дня: «касик Гурутина (Оротинья), в 5 лигах позади, 713 душ крещеных и 6053 песо золота… Касик Канхен, в 3 лигах позади, 1118 душ крещеных и 3257 песо золота… Касик Коребиси (Коробиси) живет в 4 лигах от Сабанди, 210 душ крещеных и 840 песо золота…». Так длилось до весны 1523 года.

Внезапно с севера пришло многотысячное войско индейцев и, изрядно потрепав конкистадоров в нескольких стычках, заставило их поспешно отступить на юг, к заливу Никоя.

И здесь Хилю Гонсалесу Давиле явно повезло. Не успел он разбить свой лагерь, как в голубые воды залива вошла флотилия Андреса Ниньо. Таким образом, вместо изнурительного и долгого сухопутного марша назад в Панаму объединенный отряд последовал к своей опорной базе сравнительно легким морским путем.

В июне 1523 года корабли благополучно прибыли в гавань Панамы. Здесь в присутствии известного испанского летописца Фернандо де Овьедо всю добычу рассортировали и большую часть полученных золотых вещей сплавили в слитки, причем чистого металла оказалось очень мало.

За последующие десятилетия XVI века грозный вал конкисты докатился до самых северных границ Никарагуа. Одно за другим склоняли свои головы перед могуществом испанского короля местные индейские «княжества». Только Москития, Москитовый берег — низкая и болотистая равнина вдоль Карибского побережья — не привлекала внимания завоевателей и почти не подверглась заметным влияниям извне.

В 1524 году конкистадор Франсиско Фернандо де Кордова основал на никарагуанской территории первые испанские города — Леон и Гранаду, ставшие опорными пунктами для дальнейших походов завоевателей.

Индейские племена Центральной Америки так и не смогли оказать длительного и успешного сопротивления испанцам. Причем весь парадокс состоит в том, что наиболее сильный отпор конкистадоры получили от наименее развитых племен, живших в горах и лесах центральных и восточных районов Никарагуа. Жестокие колониальные порядки, преследования, насильственная эксплуатация на плантациях и рудниках, голод и неизвестные до тех пор болезни привели к быстрому вымиранию местных индейцев. Подсчитано, что с 1519 по 1650 год было уничтожено до % всего индейского населения. Сведения о точных его размерах к моменту конкисты остаются крайне противоречивыми. Испанский летописец Хуан де Торкемада приводит для «провинции Никарагуа» в начале XVI века цифру в 500 тысяч жителей. Современные исследователи склоняются к более умеренным показателям: от 150 до 200 тысяч человек. Тем не менее ясно одно: ужасы и насилия испанского завоевания и последующей колонизации за считанные десятилетия поставили местных индейцев на грань полного физического уничтожения.

Но вместе с тем именно конкистадоры, католические миссионеры и священники, чиновники колониальной администрации в своих отчетах, письмах, воспоминаниях оставили для нас обширную и ценную информацию об индейских племенах, с которыми они столкнулись в XVI веке, а затем жили бок о бок в течение ряда лет. Начиная с середины XVI века появляются также и пространные труды официальных испанских летописцев и историков, собравших все доступные им сведения о природе Нового Света и его краснокожих обитателях (Овьедо, Эррера, Лас Касас, Гомара, Торкемада и др.).

В XIX веке в изучение Центральной Америки внесли свою лепту многие европейские путешественники и исследователи — ботаники, зоологи, географы, геологи, этнографы и лингвисты. Работы последних были особенно важны: они изучали как ранние словари и грамматики индейцев, составленные католическими миссионерами XVI–XVII веков, так и собственные материалы, собранные среди уцелевших еще окраинных индейских групп. В результате появилась возможность осуществить классификацию индейских языков по группам и по семьям и определить их географические границы. Очень важную роль сыграли тут и свидетельства ранних испанских авторов.

«Никарагуа, — сообщает Овьедо, — это большое царство, состоящее из многих и добрых провинций, в которых говорят на четырех или пяти различных языках… Главным языком считается тот, который называется «Никарагуа», и он одинаков с тем, что имеется в Мексике или в Новой Испании. Другой используемый здесь язык — чоротега, а третий — чондаль…

Что касается плодородия этой страны, — продолжает испанский летописец, — ее здорового и мягкого климата, ее прекрасных вод и рыбных богатств, ее многочисленной дичи, то во всех Индиях не найдется ничего подобного, что могло бы превзойти ее…»

Ко времени испанского завоевания тихоокеанское побережье Никарагуа и полуостров Никоя в Коста-Рике населяли индейцы чоротега и никарао. Чоротегские языки, принадлежавшие к более крупной группе Отоманге (родственной сапотекам и миштекам на юге Мексики), были распространены в районе залива Фонсека, в департаментах Леон, Манагуа, Гранада, Масайя и т. д. Перешеек Ривас и острова озера Никарагуа были заняты науаязычными (родственными по языку ацтекам) никарао. Однако и чоротега, и никарао подчеркивали, что они — сравнительно недавние пришельцы в этих местах и прибыли сюда со своей родины в Южной Мексике незадолго до конкисты. Обширный список черт и навыков культуры, явно родственной блестящим культурам доколумбовой Мезоамерики[8], заставляет нас со всей серьезностью относиться к версии о сравнительно позднем появлении групп чоротега и никарао на тихоокеанском побережье Никарагуа.

«И эти из Никарагуа (т. е. Никарао. — В. Г.) имеют многие обряды, похожие на мексиканские, точно так же как и язык, на котором они говорят. Люди языка чоротега, которые являются врагами первых, имеют такие же храмы, но их язык, обряды, церемонии и обычаи другие, отличающиеся по форме…»

Видимо, именно эти северные пришельцы вытеснили более древнее население с Тихоокеанского побережья в центральные и восточные области, не столь благоприятные для жизни и земледелия. Ученые предполагают, что эти более ранние обитатели Никарагуа принадлежат к языковой группе чибча, основной центр которой находится в Колумбии, на северо-западе Южной Америки. К их числу относятся индейские племена рама, ульва, мискит (москито), магагальпа, коробиси, жившие в XVI веке в горах и на лесистом атлантическом побережье Никарагуа. В целом они заметно уступали по общему уровню культурного развития своим соседям на западе — чоротега и никарао. Таким образом, запад и восток страны издавна резко отличались друг от друга не только по природно-климатическим условиям, но и по языку и культуре. Если на Тихоокеанском побережье за много столетий до конкисты обосновались пришлые группы северного (преимущественно мексиканского) происхождения, то центр и Атлантическое побережье населяли племена, родственные южноамериканским чибча.

Индейцы никарао — одно из самых могущественных местных племен в момент конкисты — занимали перешеек Ривас — узкую полоску земли между озером Никарагуа и Тихим океаном и острова Ометепе и Сапатеро на озере Никарагуа. «Столицей» или, вернее, главным поселением никарао была Куаухкаполька вблизи современного никарагуанского городка Ривас. Другими важными населенными пунктами были Текоатега, Тотоака, Теока, Мистега, Папагайо, Очомого и Ошморио.

Довольно смутные легенды о многолетних странствиях никарао из Южной Мексики (Соконуско) в Центральную Америку, которые дошли до нас в изложении испанского летописца Хуана де Торкемады, позволяют понять лишь одно: продвижение никарао на юг вдоль Тихоокеанского побережья было довольно медленным и осуществлялось оно при ожесточенном сопротивлении местных жителей. Текст одной старой хроники недвусмысленно говорит о том, что для окончательного расселения в западных районах Никарагуа пришельцам пришлось и коварством, и силой оружия терроризировать прежнее население страны и изгнать его дальше к востоку — в горы и леса, малопригодные для продуктивного земледелия и жизни человека: «Наконец они (никарао. — В. Г.), — пишет Торкемада, — достигли «Никарагуа», где местные жители приняли их весьма гостеприимно. Некоторое время спустя пришельцы попросили у них множество носильщиков, чтобы помочь переносить им вещи. Хозяева охотно согласились исполнить эту просьбу, поскольку они уже устали от постоя (содержания) столь многочисленных чужеземцев. Однако науа (никарао. — В. Г.) перебили всех несчастных носильщиков, когда те спали, и в решающей битве разгромили своих прежних хозяев. И когда там поселились науа, прежние обитатели этих мест бежали в Никою».

Основную массу населения Западного Никарагуа составляли в начале XVI века индейцы языковой группы чоротега-манге. Согласно свидетельствам испанских авторов, чоротега делились на несколько отдельных, живших в разных районах и говоривших на разных диалектах племен. Много споров и путаницы среди ученых вызывал до недавнего времени факт некоторого сходства в написании и звучании слов «чоротега» и «чолольтека», то есть «житель города Чолулы в Центральной Мексике», который вроде бы лишний раз подтверждал пришлый, северный характер этих людей. Однако следует помнить, что происхождение почти всех названий этнических групп местных индейцев восходит ко временам первой испанской экспедиции во главе с Хилем Гонсалесом Давилой (1522–1523 гг.). В большинстве случаев имя встреченного вождя (касика) служило испанцам достаточным основанием для того, чтобы точно так же назвать и поселок, где жил вождь, и племя, которым он управлял.

Ближайшие, родственные чоротега (по языку) группы живут далеко на севере, в мексиканских штатах Герреро, Оахака и Чьяпас. Среди важнейших селений чоротега-манге упоминаются Сальтеаба, Масайя, Момбачо, Манагуа, Типитаба, Дириомо, Дириамба, Никиномо, Масатепе, Нандаиме, Субтиаба и т. д. Нетрудно заметить, что многие из этих названий (включая и столицу страны — город Манагуа) сохранились на географической карте и по сей день.

Имеются смутные сообщения испанских летописцев о вторжении в Никарагуа военных отрядов ацтеков в начале XVI века. Будучи разбитыми в открытом сражении, ацтеки якобы все же сумели захватить страну с помощью той самой хитрости, какую использовали никарао против прежних обитателей этой земли (убийство носильщиков). И в качестве дани ко двору ацтекского императора Монтесумьг II отсюда посылали золото, зеленые перья птиц и нефрит. Однако большинство ученых сомневается в достоверности данной истории и отрицает факт столь дальнего проникновения ацтеков на юг.

По описаниям очевидцев — испанских солдат, чиновников и монахов, побывавших в Никарагуа в XVI веке, можно достаточно полно представить себе хозяйство, быт, жилище, одежду, внешний вид, ритуалы и празднества, религиозные верования и весь жизненный цикл индейцев никарао и чоротега.

Индейцы тихоокеанского побережья Никарагуа в доиспанские времена были прежде всего земледельцами. Они выращивали маис, фасоль, тыкву, сладкий маниок, перец, батат, какао, табак, хлопок и различные виды фруктов. Обработка земли производилась следующим образом. В лесу выбирался участок для расчистки и посева. Кустарники на нем вырубались каменными топорами, а большие деревья надрубали и обдирали с них кору, чтобы те быстрее высыхали. Незадолго до сева, перед началом сезона дождей, всю эту порядком засохшую растительность сжигали. Корнеплоды (маниок, батат) сажали в виде ростков в специальные миниатюрные холмики рыхлой, удобренной пеплом земли. Зерновые растения типа маиса сеяли иным способом. С помощью заостренной палки-копалки сеятель делал в почве небольшое отверстие и бросал в него несколько зерен, засыпая затем ямку ногой. После двух-трех урожаев земля истощалась, и возделываемый участок оставляли под паром как минимум на 5–6 лет.

За исключением некоторых племен Атлантического побережья (сумо, мискито, ульва и др.), которые вели полукочевой образ жизни и были охотниками, рыболовами и собирателями, большинство доиспанского населения Никарагуа жило оседло в постоянных деревушках и селениях. Политическая организация у местных индейцев не развилась выше уровня небольших племенных союзов, когда под эгидой одного касика объединялось несколько сельских общин. Не было здесь и монументальной каменной архитектуры, сопоставимой с пирамидами и храмами ацтеков, майя, сапотеков и других цивилизованных народов Мезоамерики.

Испанцы встретили на территории Никарагуа лишь легкие постройки из дерева, листьев и тростника, стоящие на платформах из глины или земли. Наиболее крупными сооружениями этого типа были святилища богов и жилища вождей.

Одежду местные жители изготовляли из хлопка и растительных волокон.

«Мужчины носили туники без рукавов из тонкой хлопчатобумажной ткани с цветными узорами и тонкие пояса из белого хлопка шириной в ладонь человека, которые они многократно обертывали вокруг туловища, от груди до бедер, оставляя конец пояса висеть между ног и прикрывать срамные места… Женщины были одеты в юбки из той же ткани, длина которых доходила лишь до колен…»

И мужчины, и женщины отпускали длинные волосы и сооружали из них с помощью гребней и различных клейких веществ причудливые высокие прически. Мочки ушей, перегородка носа и нижняя губа протыкались, и в них вставляли украшения из камня, кости и золота.

Лицо, туловище часто покрывались татуировкой или расписывались красками. Череп с детства искусственно деформировался.

При изготовлении орудий труда и оружия индейцы употребляли дерево, кость, камень и раковины, тогда как металл (золото и «тумбага» — сплав золота и меди, близкий по качеству к бронзе) шел лишь для производства украшений и предметов культа. Большого искусства достигли в доиспанский период и местные гончары: керамика древних никарагуанцев была разнообразной по форме и украшалась вычурной многоцветной росписью. В крупных селениях имелись рынки, где торговали продуктами земледелия и ремесла, разными привозными вещами. В качестве эквивалента денег употреблялись бобы какао.

По общему уровню своего развития никарао и чоротега так и не поднялись до порога государственности и цивилизации. Можно предполагать, что у них существовала какая-то форма «военной демократии» (последний этап родоплеменного строя).

«В этой провинции Награндо, где находится город Леон, — говорит Овьедо, — имеется множество людей, как и в других провинциях этого царства. И многие из них не управляются касиками или единым владыкой, а управляются общинным способом, определенным числом выбранных народом старейшин. А те избирают военачальника для руководства вопросами войны и, когда тот умирает или гибнет в сражении, выбирают нового. Иногда же этих военачальников убивают, если случится так, что они не подчиняются законам своей республики».

Яркую картину того великолепия и роскоши, которые окружали наиболее могущественных вождей никарао, рисует нам тот же Овьедо при описании визита касика Дириайена в лагерь Хиля Гонсалеса Давилы в 1522 году: «Он привел с собой 500 мужчин, и каждый из них держал в руках по индейке; за ними были помещены десять малых флагов на шестах, все из белой ткани; а позади этих флагов находилось 17 женщин, почти сплошь покрытых бляхами из золота и двумястами или более топориков из низкопробного золота, которое стоило не менее 18 тысяч песо. А еще дальше, возле самого «калачуни» (вождя. — В. Г.) и его ближайших сановников, стояло пятеро трубачей…»

Пленников, захваченных на войне, обращали в рабов или же приносили в жертву богам. При этом часто имело место ритуальное людоедство. В никарагуанских храмах и святилищах стояли изваяния многочисленных божеств из дерева, камня и металла, которым регулярно приносились щедрые дары. Одной из самых высших форм поклонения богам считалось человеческое жертвоприношение с вырыванием сердца. Обряды и культы индейцев никарао очень напоминают ацтекские, хотя они и не были столь пышными и кровавыми, как у воинственных обитателей Теночтитлана-Мехико.

Индейские вожди, отвечая на вопросы монаха Франсиско де Бобадильи — одного из первых католических миссионеров в Никарагуа — по поводу своих религиозных верований, заявили: «Когда мы умираем, то оставляем живым наше имущество, детей и землю… И если умерший был хорошим человеком, его душа отправлялась наверх, на небо, к нашим богам — «теотес», а если плохим — то его душа шла в подземный мир. И нашими богами являются Тамагастад и Сиппатоваль, которые, когда мы приходим к ним, говорят: «Вот пришли мои дети»…»

Холодный, пронизывающий ветер и высокие пенистые волны словно играли с парусной лодчонкой, носящей гордое имя «Гренада». Люди уже давно вымокли и замерзли. А желанный остров Сапатеро был еще далеко. Не менее 20 километров широкого и бурного, как море, озера Никарагуа отделяло его от незадачливых путешественников. Бородатый и светлокожий человек с пистолетом у пояса и с подзорной трубой в руке то и дело смотрел вперед, пытаясь сквозь свинцовую мглу ранних сумерек различить скалистые берега острова. Североамериканский дипломат Эфраим Джордж Сквайр с риском для жизни решил проверить слухи о каменных идолах Сапатеро, упорно ходившие среди местных жителей. Ему удалось найти проводника — разбитного и веселого парня по имени Мануэль. Последний заверил Сквайра, что сам неоднократно находил статуи «монахов» в лесных зарослях острова.

И вот экспедиция наконец у цели. «Гренада» лихо причалила к берегу, и поиски начались. «Вскоре, — вспоминает Сквайр, — мы пришли на широкий, ровный участок земли, сплошь покрытый огромными деревьями, кустарником и травой. В нескольких местах были видны большие, сложенные из камня холмы, которые, как я вскоре установил, оказались искусственными. Вокруг этих сооружений, по словам Мануэля, и находились скульптуры «монахов». И желая, видимо, подтвердить свои слова делом, проводник усиленно заработал мачете, расчищая густые заросли. Я последовал его примеру и, не пройдя и пяти шагов, наткнулся на первую скульптуру — статую, все еще стоящую во весь свой рост. Казалось, она улыбнулась мне, когда я раздвинул кусты, закрывавшие ее, и почти была готова заговорить…»

Позвав на помощь еще несколько человек, Сквайр продолжил расчистку облюбованного им участка. И новые находки не заставили себя долго ждать. «Первым монументом, который привлек наше внимание, — вспоминает Сквайр, — была тщательно вырезанная из камня фигура человека, скорчившись сидевшего на вершине высокого, пышно украшенного пьедестала. Его руки были перекрещены ниже колен, голова наклонена вперед, а глаза широко открыты, словно идол пристально разглядывал какой-то лежащий перед ним на земле предмет… Он был высечен с большим искусством из глыбы базальта и почти нс пострадал от времени». Затем показался еще один идол, потом — другой.

Повсюду среди зарослей леса встречались массивные каменные изваяния. Одни из них стояли вертикально, другие рухнули на землю или были намеренно разбиты. Они изображали людей, животных и какие-то фантастические фигуры в виде получеловека, полузверя.

Мир образов, с которыми Сквайр здесь столкнулся, был совершенно непохож на все то, с чем ему приходилось встречаться до сих пор; этот мир был настолько далек от европейских представлений, взглядов и идей, что разум буквально отказывался верить во все увиденное. Здесь были представлены произведения самобытного искусства, увековеченные в камне идеалы народа, происхождение которого терялось в глубине веков.

Людская молва оказалась вполне достоверной: задолго до прихода европейцев неведомый индейский народ освоил берега и острова огромного озера Никарагуа и установил здесь повсюду своих почитаемых каменных кумиров. Но что это был за народ? Откуда и когда пришел он в эти края? Каков был характер его культуры? Сам Сквайр при всем желании не мог дать ответ на эти вопросы. Шел 1850 год, и центральноамериканская археология делала лишь первые шаги на пути познания прошлого индейцев. В каждой стране научный интерес к древностям возникал в силу каких-то своих, специфических причин. Например, в Коста-Рике бурный рост археологических исследований древних захоронений был связан с необходимостью опередить грабителей могил, охотившихся лишь за золотыми украшениями и безжалостно уничтожавших все другие предметы, которые находились в погребении. В Сальвадоре это была находка древнего поселения, перекрытого сверху мощным слоем белого вулканического пепла, — осязаемый след неведомой нам трагедии прошлого. В Никарагуа же мощный импульс всеобщему интересу к доколумбовой истории страны дали загадочные статуи острова Сапатеро.

Сквайру удалось даже вывезти несколько этих каменных изваяний на корабле в Нью-Йорк. Их необычный вид, отсутствие какого-либо заметного сходства со скульптурными стилями ацтеков, майя, тотонаков, сапотеков, ольмеков и других культурных народностей Мезоамерики, простота и выразительность линий, а главное, непроницаемая пелена тайны, которая их окружала, вызвали в научных кругах США настоящую сенсацию. Одна догадка сменяла другую. Но, увы, сколько-нибудь логичного и объективного объяснения так и не находилось.

Сам Сквайр склонялся к тому, чтобы считать все найденные им скульптуры сравнительно поздними по времени, возведенными буквально накануне прихода европейских завоевателей. Швед Карл Боваллиус, изучавший те же изваяния в 80-х годах XIX века, не сумел предложить ничего нового для их объяснения.

Наконец в 20-е годы нашего века американский археолог Сэмюэль Лотроп обратил внимание на то, что никарагуанские каменные скульптуры демонстрируют определенную эволюцию стиля и уже поэтому не могут все без исключения относиться к одному и тому же времени. Он был убежден в значительной древности идолов Сапатеро и связывал их происхождение с приходом в Никарагуа с севера племен чоротега. Но точно определить время этого события Лотроп не сумел. Решающее слово сказали здесь недавно археологи, терпеливо изучавшие неказистые на первый взгляд обломки глиняной посуды и лепных статуэток, оплывшие пирамидальные холмы и могилы. Именно их усилиями и удалось воссоздать сейчас в общих чертах долгий и сложный путь развития древних культур индейцев Никарагуа от эпохи первоначального заселения страны до испанского завоевания.

Хотя мы можем уверенно предполагать, что территория Никарагуа была заселена первобытным человеком еще 10–12 тысяч лет назад (об этом говорят, например, находки характерных «хвостовых» наконечников дротиков из кремня типа Кловис в соседней, более южной Коста-Рике). Древнейшей известной здесь пока находкой являются отпечатки ног людей и животных в древних вулканических грязевых потоках из Эль-Саусы и Акахаулинка близ Манагуа. Эти отпечатки, сделанные в полужидкой грязи, быстро затвердели и впоследствии были перекрыты сверху мощными отложениями более поздних эпох. Обнаруженные еще в конце прошлого века никарагуанские «следы» стали вскоре предметом горячих споров. Некоторые ученые приписывали им даже «доадамовский» возраст, ссылаясь на глубину залегания находки и наличие рядом с ней следов ископаемого бизона. Однако ни археологи, ни палеозоологи не имеют никаких определенных данных о времени бытования и вымирания этого животного на территории Никарагуа. Нет здесь, к сожалению, и каких-либо древних предметов, прямо связанных с «отпечатками». Поэтому точное хронологическое положение их остается до сих пор спорным. Некоторые исследователи, ссылаясь на свидетельства геологов, предполагают, что возраст следов из Никарагуа составляет не менее 5 тысяч лет.

В первом тысячелетии до нашей эры на территории страны, прежде всего на ее Тихоокеанском побережье, впервые появляются оседлые земледельческие поселения. Раскопки этих ранних памятников, где бы они ни находились, вскрывают поразительно однообразную картину: остатки хрупких глинобитных или деревянных хижин с высокими крышами из пальмовых листьев или травы, многочисленная глиняная посуда, каменные и костяные инструменты — то есть весь набор вещей, характерных для простого быта земледельцев. Их жизнь была нелегка. По сути дела она состояла из бесконечных циклов изнурительного сельскохозяйственного труда. Все зыбкое равновесие нового хозяйственного уклада зависело от величины собранного урожая. Правда, большим подспорьем для этих людей служили охота, рыболовство и собирательство. И тем не менее по мере развития земледелия и его продуктивности древние никарагуанцы стали производить пищи больше, чем требовалось для их собственного потребления. А отсюда и появление реальных возможностей для занятий другими видами деятельности — искусством, наукой, управлением, религией и т. д.

Всю эпоху господства земледельческой культуры в Никарагуа ученые делят обычно на четыре периода, или этапа, отличающиеся друг от друга по изменениям в типах керамики и глиняных статуэток, а также по изменениям в характере поселений. Но чтобы непосвященный читатель мог лучше разобраться в хитросплетениях хронологии и периодизации древних культур, разрешите сделать небольшой экскурс в тайны археологии.

У каждой профессии есть какая-то особая приметная черта, или, как иногда говорят, «свой пунктик». Пожарник повсюду следит за соблюдением правил обращения с огнем. Медик изо всех сил насаждает вокруг себя чистоту и стерильность. Археолог же с завидным постоянством стремится «привязать» каждую попавшую ему в руки древнюю вещь к определенному времени. Вопросы хронологии, точный возраст той или иной находки стали для него главным условием, обеспечивающим успех всей дальнейшей работы. И в этом нет ничего удивительного. Никакая «машина времени» не сможет умчать нас в глубь веков, если не видно по обочинам привычных «верстовых столбов». В противном случае трудно сказать, где именно находится сейчас ваша волшебная колесница, сколько километров в глубины истории она успела проехать.

В археологической практике различают хронологию относительную и абсолютную. Первая из них призвана определить последовательность бытования тех или иных предметов, то есть решить, что было раньше, а что позднее. Вторая прямо устанавливает более или менее точный возраст предмета. Относительная хронология основана прежде всего на стратиграфии[9], то есть на последовательности залегания слоев земли, содержащих следы деятельности древнего человека. Слой мусора и строительных остатков на месте древних поселений напоминает слоеный пирог, который вместо ножа разрезают лопаты археологов. Чем ниже находится та или иная вещь, тем старше она по возрасту. Другой чисто археологический метод, использующийся для этих целей, — типология, или составление последовательных рядов, отражающих развитие определенных типов вещей во времени и пространстве от самых простых до самых сложных форм. Именно на этих двух методах — стратиграфии и типологии, — ив частности на изменениях стилей керамики и статуэток, основаны все существующие схемы развития археологических памятников доколумбовой Центральной Америки.

Абсолютная хронология целиком зависит от данных письменных источников. Но никарагуанские индейцы не имели своих летописей и хроник, а немногочисленные сообщения испанских авторов не освещают важнейших событий местной истории ранее XV–XVI веков. Поэтому современные исследователи почти полностью лишены надежных свидетельств очевидцев, которые непосредственно касаются предмета научных споров — рассказов о древних переселениях народов, основании новых могучих царств и поселений, о социальном и политическом развитии, войнах, торговле и т. д.

Только появление радиоуглеродного способа датировки ¹⁴С в начале 50-х годов решительно изменило ситуацию в лучшую сторону. Археологи приняли новый метод сразу, без всяких оговорок и сомнений. Многие искренне верили, что в археологии наступил наконец долгожданный «золотой век». Но, как показали дальнейшие события, радость эта оказалась преждевременной. Подобно любому новому изобретению, метод ¹⁴С не был еще разработан до конца и страдал многими серьезными погрешностями. Иногда образцы органических веществ (уголь, дерево) для радиоуглеродного анализа брали без соблюдения необходимых правил. Другие пакеты слишком долго лежали на пыльных музейных полках, прежде чем их передали в руки физиков. Не всегда совершенными были и сами методы определения дат. Это зачастую приводило к обескураживающим результатам. В археологических кругах одно время даже возникал вопрос: стоит ли верить всемогуществу современной физики, или же следует полагаться лишь на старые, испытанные методы собственной науки? Как бы то ни было, постепенно страсти улеглись, и на свет появилось единственно правильное решение — принимать даты по ¹⁴С только после проверки их обычными археологическими приемами. Для каждого древнего памятника стремятся теперь получить не одну или две, а целую серию радиоуглеродных дат. Кроме того, в повседневной практике часто каждый образец органического вещества делят на несколько частей и отправляют для анализа в разные лаборатории. Полученные результаты предварительно сравнивают между собой и выводят в итоге какую-то среднюю хронологическую величину.

В настоящее время археологические памятники, датированные по методу ¹⁴С, выглядят на карте Никарагуа словно крохотные островки, отделенные друг от друга «морями неизвестности». С помощью близких по облику предметов, найденных в разных древних поселениях, археологи пытаются «привязать» каждый еще не имеющий «свидетельства о рождении» памятник к его более изученному собрату. Таким образом, каждая радиоуглеродная дата обслуживает подчас сразу по нескольку археологических комплексов. Но для всей территории Никарагуа и ее доколумбовой истории мы располагаем пока только тринадцатью датами ¹⁴С. Это, конечно, ничтожно мало. Вот почему хронология и периодизация никарагуанских древностей до сегодняшнего дня остается крайне неполной и несовершенной.

Первым более или менее четко выделяемым здесь периодом доиспанской земледельческой культуры был так называемый «Зонный Бихромный». Он назван так из-за характерных приемов оформления керамики: роспись красной и черной красками в сочетании с резьбой по отдельным «зонам», или «участкам», на поверхности сосуда. Несколько радиоуглеродных дат и определенное сходство с керамическими изделиями более северных областей позволили отнести упомянутый период к 350 году до н. э. — 300 году н. э.

Следующий период — «Раннеполихромный» — продолжался с 300 по 800 год н. э. и связан с появлением глиняной посуды, украшенной простейшей полихромной росписью.

«Среднеполихромный» период (800 — 1200 годы н. э.) — время наивысшего культурного расцвета на западе (Тихоокеанское побережье) Никарагуа. Одновременно происходит и значительный рост населения, что хорошо видно по количеству обнаруженных поселений и увеличению их размеров. Вместе с тем керамика «Среднеполихромного» периода демонстрирует резкий разрыв со всеми предшествующими традициями гончарного искусства. Во-первых, появляется новый характерный стиль полихромной росписи, получивший условное название «Нико-яполихром»: краски оранжевого, красного, серого и черного цветов по белокремовому фону. Во-вторых, наблюдаются явные изменения в формах сосудов: преобладают грушевидные вазы на высоких поддонах и пьедесталах, чаши на трех ножках с налепными головами животных и т. д. В мотивах росписей налицо некоторое влияние керамических стилей майя конца первого тысячелетия нашей эры и Центральной Мексики начала второго тысячелетия нашей эры.

Резные изделия из нефрита, агата, опала и других полудрагоценных камней, изящные поделки из золота, вычурная керамика свидетельствуют о появлении групп искусных ремесленников. Намечаются и определенные различия в общественном положении разных социальных групп: высокие могильные холмы — места погребения вождей и родовой знати, часто сопровождаемые принесенными в жертву людьми.

Скульптурные каменные колонны и статуи, холмы-платформы из земли и щебня, тщательно выделанные ритуальные зернотерки из базальта получают широкое распространение по всему тихоокеанскому побережью Никарагуа.

Здесь мы приблизились наконец и к разгадке тайны идолов острова Сапатеро. Как выяснилось, все они относятся именно к «Среднеполихромному» периоду, то есть к 800 — 1200 годам н. э. На квадратных или круглых колоннах-пьедесталах изображались обычно фигуры мужчин, сидящих или стоящих, с каким-нибудь животным (или только с его головой) на своей спине, плечах и голове, как бы нависающим сверху. В искусстве доколумбовой Мезоамерики подобный мотив называют «альтер-эго», то есть изображение человека и его зооморфного духа-покровителя («нагуаля»). По крайней мере в двух случаях эти никарагуанские каменные изваяния были облачены в маски в виде утиного клюва. Очень близкие по стилю скульптуры встречаются в южных областях Мезоамерики с довольно раннего времени (например, ольмекская статуэтка из Сан-Андрес-Тустла).

На острове Саиатеро и перешейке Ривас есть также статуи, у которых голова человека заключена в раскрытую пасть зверя (крокодила, ягуара и др.) — тоже явно мезоамериканская черта. Изваяния на колоннах известны по крайней мере с первого тысячелетия до нашей эры в горной Гватемале и на тихоокеанском побережье этой страны, в Северо-Западном Гондурасе (Копан, р. Улуа). Таким образом, не подлежат сомнению северные связи и, вероятно, северное мезоамериканское происхождение скульптурного стиля Сапатеро-Ривас. Как правило, все эти изваяния связаны с архитектурой ритуального назначения — облицованными необработанным камнем или булыжником земляными пирамидальными холмами. Последние служили основаниями для легких храмов и святилищ.

«Позднеполихромный» период (1200–1523 годы н. э.) на территории западных и юго-западных областей страны связан с некоторым упадком местной культуры и заметным сокращением населения. Одновременно резко усиливаются связи с Центральной Мексикой, что находит прямое отражение в керамике и искусстве Никарагуа. Это и неудивительно — к 1200 году н. э. долина Мехико становится главным политическим и культурным центром всей Мезоамерики. Прекращение же влияния со стороны цивилизации майя, видимо, объясняется упадком и запустением в IX–X веках н. э. основных майяских центров в низменных лесных районах Северной Гватемалы. Керамика этого времени имеет ряд мотивов и черт, близких по стилю к центральномексиканским. На некоторых расписных сосудах можно встретить изображения тольтекско-ацтекских богов — Кецалькоатля (Пернатый Змей — бог воздуха, покровитель знаний), Эхекатла (бог ветра), Тлатекутли (бог смерти).

Из изложенных выше археологических данных неизбежно вытекает вывод о том, что начало «Среднеполихромного» (800 — 1200 годы н. э.) и «Позднеполихромного» (1200–1534 годы н. э.) периодов в истории Никарагуа были связаны с резкими изменениями в характере местной культуры. В ней заметно ощущаются инородные, главным образом мезоамериканские, влияния. С другой стороны, в самой Мезоамерике 700–800 и 1100–1200 годы н. э. отмечены изменением всей политической обстановки — драматическим крахом старых влиятельных центров культуры и появлением новых, более могущественных: гибель Теотихуакана — столицы обширного государства предков науа в Центральной Мексике (конец VII века н. э.) и распад империи тольтеков в конце XI века (их столица Толлан находилась в штате Идальго, на северо-восток от долины Мехико). Эти гигантские по масштабам социально-политические катастрофы потрясли до основания и Мезоамерику, и ее окраины. Нарушилась вся давно сложившаяся система связей и союзов. С севера в цветущую зону древних цивилизаций вторглись дикие орды полукочевых варваров-чичимеков, сея вокруг смерть и опустошения. Ряд племен и народов был сдвинут потоком событий с насиженных мест и вынужден был искать лучшей доли где-то в иных землях. Древние легенды и хроники неоднократно сообщают о таких вынужденных странствиях многих мезоамериканских индейцев, особенно с севера на юг.

А не связаны ли в таком случае между собой факты резкой перемены культуры в Никарагуа и перемещения целых групп мезоамериканцев на юг в VIII и XII веках н. э.?

Да, по мнению подавляющего большинства современных исследователей, такая связь, несомненно, имеется. По сообщению испанского автора Фернандо де Овьедо, предки индейцев никарао, которых конкистадоры встретили в 1523 году на юго-западе страны, пришли туда, по их же собственным словам, совсем недавно — «всего за 5–6 поколений» до конкисты. Если взять среднюю продолжительность человеческой жизни для того времени в 30–40 лет, то мы получим в качестве начальной даты вторжения никарао примерно XIII–XIV века н. э. Никарао говорили на языке науа и имели обычаи, культуру и верования, близкие ацтекским. Но именно на керамике «Позднеполихромного» периода в изобилии представлены образцы центральномексиканских (науа, ацтекских) божеств! Таким образом, приход никарао из Мексики в юго-западные районы Никарагуа весьма вероятен. А что же чоротега? Они, скорее всего, тоже были пришельцами с севера, хотя и более ранними, чем никарао. Их прародина, судя по лингвистическим данным, находилась на юге Мексики, в районе Соконуско. Они родственны по языку хорошо известным древним народам Мезоамерики — сапотекам и миштекам. Учитывая широкое распространение языка чоротега по тихоокеанскому побережью Никарагуа и тот факт, что в их культуре вообще и в полихромной керамике в частности представлены многочисленные следы влияний со стороны майя конца первого тысячелетия нашей эры, можно довольно уверенно сопоставить приход этих индейцев с началом «Среднеполихромного» (800 — 1200 годы н. э.) периода в Никарагуа.

Центральноамериканская археология насчитывает сейчас чуть больше ста лет от роду. В 1852 году Эфраим Джордж Сквайр, выпустив в свет первое печатное сообщение о таинственных статуях острова Сапатеро, положил тем самым начало подлинному изучению забытых индейских культур Никарагуа. Однако первые научные раскопки никарагуанских древностей стали реальностью только в 50 — 60-е годы нашего века, когда М. Ко, К. Боде, А. Норвеб, В. Хаберланд и другие заложили первые метры шурфов и траншей на зеленых склонах холмов перешейка Ривас и островах Ометепе и Сапатеро. Таким образом, подлинно археологические исследования на территории Никарагуа ведутся еще ничтожно малый срок — всего каких-нибудь тридцать пять — сорок лет. Стоит ли поэтому удивляться, что многие проблемы доиспанского прошлого страны не могут быть решены и по сей день?

Так, мы практически ничего не знаем об археологических памятниках атлантического побережья Никарагуа. Испанцы встретили здесь в лесах и болотах редкие и отсталые племена индейцев мискито, сумо, ульва и рамо. Они не имели постоянных поселений и вели полукочевой образ жизни, занимаясь охотой, рыболовством, собирательством, а кое-где и земледелием.

На своих участках, расчищенных в лесу, местные индейцы выращивали сладкий маниок, батат и другие корнеплоды, ананасы, бобы, перец и маис, хотя последний не имел здесь того значения, как в Мезоамерике и на западе страны. Между отдельными группами индейцев часто происходили военные столкновения.

К моменту прихода испанских завоевателей в XVI веке индейские племена Москитового берега говорили на языках и диалектах, родственных языковой семье чибча из северо-западной части Южной Америки. Это, а также преобладание маниока и корнеплодов над маисом и наличие таких черт культуры, как ткани из коры, гамаки и другое, свидетельствуют, возможно, о том, что основная часть древнего населения Никарагуа была ближайшими родственниками индейских племен из тропических лесов Южной Америки.

Один из наиболее сложных вопросов для исследователей доколумбовой истории Центральной Америки состоит в том, что мы до сих пор не знаем причин культурного отставания этого региона от своих более развитых «соседей» на севере и юге: Мезоамерики и Перу. Одни ученые объясняют местный «феномен» изоляцией данной области, другие сводят все дело к вредному воздействию центральноамериканских экологических условий, третьи ищут ответ в издержках малопродуктивного подсечно-огневого земледелия. Но сколько-нибудь обоснованного объяснения на этот счет пока не появилось. И здесь поистине непочатый край для самой серьезной работы.

Ждут своего часа и сотни известных и неизвестных науке древних поселений и могильников. Рука археолога лишь слегка коснулась некоторых из них, выявив с помощью шурфов и небольших раскопов время и основные этапы существования данных памятников. Теперь задача состоит в том, чтобы раскопать их широкой площадью и воссоздать общий характер и планировку поселений, основные типы жилищ и прочих сооружений, их взаимосвязь между собой.

Наконец, много споров вызывает вопрос об уровне общественного развития наиболее передовых индейских обществ на западе Никарагуа. Существовало ли у них государство? Или же они жили еще родовым строем?

Загадки, проблемы, нерешенные вопросы далекого прошлого — они встречаются в Никарагуа буквально на каждом шагу. И задача исследователей состоит как раз в том, чтобы своей настойчивой и повседневной работой сократить число этих загадок на максимально возможную величину.

КОРОТКО О РАЗНОМ

Самый большой из лесных заповедников нашей страны организован в Красноярском крае. Назван он Центрально-Сибирским, а под его площадь отведено без малого миллион гектаров. Если посмотреть на карту, то найти эту таежную зону можно в среднем течении Енисея. Именно здесь когда-то произошло падение знаменитого тунгусского метеорита. Обитают там лоси и олени, соболь и лососевые рыбы.

Возведение этого района в ранг государственного заповедника должно способствовать естественному воспроизведению ценных пород диких зверей, а также рыб, например тайменя.

Разумеется, в новом заповеднике — зоне, характерной для Центральной Сибири, запланирована большая научная работа. По международным программам будут работать зоологи и ботаники, лесники и геологи. Задуман большой комплекс биосферных исследований, предусмотрен анализ антропогенного влияния на сибирскую тайгу.

Южный магнитный полюс был открыт в 1909 г. С тех пор новозеландские геофизики, географы и специалисты по морской навигации ведут непрерывные наблюдения за этой точкой. Накопленные сведения позволили сделать вывод, что электромагнитные процессы, идущие в верхней части жидкого ядра Земли, вызывают перемещение полюса. В настоящее время он переместился в направлении Австралии й находится уже в 90 морских милях от Антарктиды.

Точные знания координат этой точки важны для навигации, ибо с перемещением полюса меняются и направления магнитного поля в южном полушарии.

Виктор Дыгало
ЭСКАДРА СПЕШИТ НА ПОМОЩЬ

Очерк

Художник В. Руденко　

Во второй половине декабря 1908 года отряд русских военных кораблей Балтийского флота под флагом контр-адмирала В. Литвинова находился в Средиземном море в учебном плавании.

28 декабря[10] после напряженного дня отработки учебных задач отряд стал на якорь на рейде порта Аугуста, что расположен на восточном берегу Сицилии, в восьмидесяти милях южнее Мессины. Стояла теплая ночь. На темной воде тяжело покачивались линейные корабли. «Цесаревич» и «Слава», крейсеры «Адмирал Макаров» и «Богатырь». Тишину нарушал лишь перезвон корабельных колоколов, отбивающих склянки.

Внезапно стальные корпуса кораблей начали содрогаться, и послышался отдаленный мощный гул. Вслед за тем все корабли в полный штиль резко развернулись носом к морю.

На эскадре немедленно сыграли боевую тревогу, внимательно осмотрели помещения, особенно тщательно жвака-галсы и якорные устройства. Убедившись, что корабли не повреждены и их не дрейфует, дали отбой боевой тревоги.

Между тем спавший до того город Аугуста внезапно ожил: в окнах домов зажегся свет, с берега донеслись шум и крики людей. Однако скоро все утихло, и казалось, что берег снова погрузился в предутренний покой. Утром отряд вышел на стрельбы, и, только когда корабли возвратились на рейд, стало известно о невиданном землетрясении, разразившемся в Сицилии и Калабрии. В Аугусте были повреждены некоторые здания, нарушена телеграфная связь и пострадал железнодорожный путь в сторону Катании (город к северу от Аугусты).

Вечером из Катании на флагманский корабль «Цесаревич» к командиру отряда прибыли русский вице-консул А. Макеев вместе с капитаном порта. Они рассказали контр-адмиралу Литвинову о страшном землетрясении, эпицентр которого находился в Мессинском проливе. Пострадала вся юго-западная Италия. Особенно сильно разрушены города Мессина и Реджо-ди-Калабрия. Под обломками зданий оказались погребенными десятки тысяч жителей, а те, кто уцелел, остались без крова, без пищи, без воды. Телеграфная связь повсеместно нарушена. Капитан порта вручил адмиралу послание от префекта Сиракуз, в котором тот просил «дружественную нацию» не отказать в помощи населению.

Командир отряда приказал приготовиться к походу. В Аугусте временно оставался крейсер «Богатырь» для поддержания телеграфной связи с материком через Палермо.

Ночью 29 декабря отряд вышел в Мессину. На кораблях началась подготовка к спасательным работам. Все экипажи разбили по сменам для высадки на берег. Спасательные команды обеспечили лопатами, кирками, топорами, ремнями и веревками, вещевыми сумками с продуктами, каждому моряку выдали фляжку с водой. Шлюпки, на которых находились ящики с галетами, анкерки с водой и медикаменты для пострадавших, изготовили к спуску. В корабельных лазаретах развернули медицинские пункты, оборудовали операционные. Руководил этим флагманский врач отряда А. Бунге — в прошлом известный полярный путешественник, исследователь дельты реки Лены и Новосибирских островов. Часть медицинского персонала готовилась для оказания помощи пострадавшим на берегу.

Утром 29 декабря показались подернутые легкой дымкой берега Мессинского пролива, но еще милях в двадцати от Мессины моряки увидели над ней огромное багровое зарево, а по мере приближения к городу в море встречалось все больше и больше всевозможных плавающих предметов — деревьев, разбитых шлюпок, лодок.

Около семи часов утра отряд прибыл на Мессинский рейд. Линейные корабли стали на якорь, а крейсер «Адмирал Макаров» вошел во внутреннюю гавань. Взорам русских моряков открылось ужасное зрелище: от цветущего большого города (население Мессины составляло свыше 160 тысяч жителей) остались только груды развалин. Во многих местах полыхали пожары. Дым застилал бухту. Набережная и портовые сооружения осели, на берегу лежали выброшенные буксиры и мелкие суда, шлюпки, тюки товаров.

Одновременно с русскими кораблями подошел к Мессине и стал на якорь идущий с юга английский крейсер «Сетлей», в гавани уже находились итальянские крейсер и миноносец.

Как стало известно позже, в районе землетрясения радиусом около 60 километров, считая центром Мессину, погибло около ста тысяч человек.

Землетрясение началось перед утром, когда город, раскинувшийся у подножия вулкана Этна, еще спал. Люди, разбуженные первым толчком, еще не успели прийти в себя, как последовали второй, а затем и третий, еще более сильные подземные толчки, от которых начали рушиться дома, засыпая тех, кто не успел выбежать на улицу. Тысячи людей, ища спасения, устремились на набережную. Но здесь их ожидало новое несчастье. Вода в глубокой Мессинской бухте вдруг опустилась на несколько метров, после чего на берег хлынула огромная волна. Она и довершила катастрофу, разбила многие суда, стоявшие в гавани, затопила набережную, прилегающие улицы, а затем унесла с собой в море все, что встретилось на ее пути. В числе погибших судов был и русский пароход «Продуголь», стоявший в Мессинском доке на ремонте. Ни одному из членов команды спастись не удалось. Город окутался бурыми тучами известково-кирпичной пыли, по развалинам зданий поползли огненные языки. Отовсюду слышались стоны раненых и крики обезумевших от ужаса людей. «Нет слов, чтобы выразить горе, ни красок, чтобы нарисовать страшное лицо катастрофы», — писал находившийся тогда в Италии Максим Горький.

Вот как рассказывал о землетрясении один из спасенных:

— Я проснулся от ужасающего гула и грохота. Я сразу же вскочил и должен был прислониться к стене, потому что ноги меня не держали. Толчки следовали один за другим. Мебель подскакивала, стекла лопались с оглушительным звоном, а в разбитые окна врывались порывы вихря. Двадцать секунд длился первый вал землетрясения. Еще ни один дом не упал, но над городом пронесся всеобщий стон, который обращала к небу Мессина, перед тем как умереть. А затем стены разлетелись, как осенние листья, дома превратились в груды щебня. Меня выбросило на улицу. Я думал, что это конец света.

С русских кораблей немедленно спустили шлюпки со спасательными командами, врачами, фельдшерами и санитарами. Со стороны это было похоже на высадку десанта. В полной тишине, нарушаемой лишь криками людей с берега, слышались громкие отрывистые слова команд, и вот уже головная шлюпка под флагом командира отряда отвалила от «Цесаревича» и стремительно пошла к берегу. За ней, чуть поотстав, шли другие шлюпки с развевающимися русскими военно-морскими флагами.

То, что моряки увидели на берегу, превзошло их самые мрачные предположения: здесь толпилось несколько тысяч полураздетых и израненных мужчин, женщин и детей. Из-под развалин доносились стоны и крики засыпанных, повсюду на улицах лежали окровавленные люди, большинство домов представляли собой кучу развалин, а оставшиеся кое-где стены ежеминутно грозили падением. Среди развалин бродили люди, ища своих близких и родных.

Спасательные партии и пожарные команды отряда, вооруженные разными инструментами, тотчас начали тушить пожары, откапывать засыпанных и доставлять раненых на организованные русскими врачами перевязочные пункты. Раскапывать завалы было невероятно трудно, ибо, боясь нанести повреждения людям, моряки действовали преимущественно не инструментом, а руками. Еще труднее было гасить пожары: в городе не хватало воды.

Спасательные работы велись в условиях постоянной опасности — подземные удары продолжались, грозя обвалить стены, под которыми производились поиски. Осложнялась организация раскопок, ибо все представители власти, за исключением тяжело контуженного и совершенно растерявшегося префекта, погибли, а расквартированные в городе воинские части были почти полностью погребены в своих казармах. В этой ситуации нужно было надеяться только на себя, на свои силы, и русские моряки, рискуя жизнью, смело взбирались по обломкам стен, пролезали в подвальные помещения, строили галереи и колодцы, чтобы добраться до пострадавших. Действия спасателей сильно затруднял разразившийся проливной дождь.

Моряки действовали по разработанной штурманом «Цесаревича» инструкции. Они шли по десять человек шеренгами на расстоянии пяти метров друг от друга, осторожно ступая и внимательно прислушиваясь, не застонет ли кто-нибудь. Через каждые пять-шесть шагов по команде старшего все останавливались и опять внимательно прислушивались. Услышавший стон или зов поднимал руку, и все устремлялись к нему. Старший десятки оставлял двух-трех человек, организовывал работу, а остальные двигались дальше. В пункте сбора десятки объединялись и вновь продолжали спасение найденных.

Сплошь и рядом возникали критические ситуации. Мичман Свидерский, услышав зов, направился к груде обломков. В этот момент сильный толчок вновь потряс город. Свидерский уже был у цели, когда два матроса схватили его под руки и оттащили назад. И вовремя… С грохотом, поднимая тучи красноватой кирпичной пыли, рухнула стена, под которой только что стоял Свидерский.

Гардемарин Николай Рыбаков из экипажа «Цесаревича» в своих воспоминаниях писал: «…десятилетняя девочка привела нас к развалинам ее дома, от которого уцелела лишь одна стена. Из-под развалин мы услышали слабый голос, взывавший о помощи. Там был завален ее отец. Мы принялись за работу почти голыми руками. Освободив отца, мы прежде всего дали ему попить. Он лежал среди развалин около двух суток. Тут я почувствовал, что почва заколебалась под ногами, а оставшаяся от дома стена стала наклоняться. Я крикнул: «Берегись!» Мы еле-еле отскочили в сторону, когда стена с шумом рухнула… Несколькими минутами позже мы снова принялись за работу».

Очевидец трагедии в Мессине Д. Фратта в своих мемуарах свидетельствует: «Славные ребята! Вот уже три дня я наблюдаю за ними, как они разбирают развалины домов, хлопочут у носилок каждого раненого. Их руки не знают усталости после 10–14 часов чудовищной работы. Тем, кто выражает им свое сочувствие, они отвечают, пожимая плечами: «Ничего!» С помощью переводчика я спросил у этих запыленных, измученных лихорадочной работой ребят с Волги: «Сколько вы спасли сегодня?» — «К сожалению, немногих. Двадцать четыре раненых. Остальные были уже мертвы». — «Вы здорово устали?» — «Ничего! Это наш долг. Ничего, синьор, ничего!»

Доблесть и самоотверженность матросов были настолько велики, что начальники вынуждены были удерживать их от риска.

Смена спасательных команд на берегу происходила через шесть часов, но многие отказывались от отдыха и оставались работать до вечера.

«Их послало нам само небо, а не море!» — так говорили итальянцы о русских моряках.

Одна из групп с «Макарова», приведенная местным жителем к развалинам банка, откопала несгораемый сейф, в котором, как потом выяснилось, было 25 миллионов лир золотом и ценными бумагами. Касса была немедленно передана на итальянский военный корабль.

Около полудня 29 декабря на рейд прибыли итальянские линейные корабли «Регина Елена» и «Наполи». Последний перешел к Реджо, а с «Регины Елены» свезли на берег спасательные партии, которые немедленно подключились к работам.

А землетрясение не унималось: вечером, около 20 часов, произошло новое сильное колебание почвы, с грохотом стали рушиться уцелевшие стены. К счастью, жертв не было. Работавшие среди развалин моряки отделались незначительными ушибами, но даже тот, кто нуждался в медицинской помощи, не пожелал уйти с места поиска пострадавших и продолжал работать. Стоны и крики заживо погребенных людей удесятеряли силы русских моряков.

«При понятном рвении помочь несчастным пострадавшим, — писал в рапорте морскому министру В. Литвинов, — раскопки велись изо всех сил, и в этот же день общими стараниями наших команд удалось извлечь из-под обломков зданий около 1000 человек, большинство коих были тяжело искалеченные, нуждающиеся в немедленной перевозке…

Ввиду полного отсутствия какого бы то ни было помещения на берегу… я распорядился отправить перевязанных более тяжелораненых на крейсер «Адмирал Макаров»».

Вечером 29 декабря крейсер с 400 ранеными ушел в Неаполь.

…В одной из спасательных групп находился гальванер кормовой башни крейсера «Богатырь» (прибывшего на рейд на сутки позже) Владимир Полухин — впоследствии известный революционер, расстрелянный в числе 26 бакинских комиссаров английскими интервентами. В развалинах одной из улиц внимание Полухина привлекли пятна крови на камнях у угла чудом сохранившегося дома. Видимо, кто-то из пострадавших находился среди развалин второго этажа. Один из матросов набросил трос на конец балки перекрытия и полез наверх. Там обнаружил придавленную балкой девушку, которая была без чувств. Матрос ничего не мог сделать — не хватало сил сдвинуть балку. Тогда наверх полез Владимир Полухин, человек огромной энергии и редкой физической силы. Обломком толстой доски он приподнял балку и помог освободить девушку. Матросы отнесли ее на корабль, где ей была сделана сложная операция. Девушка осталась жива.

С рассветом 30 декабря начали приходить пароходы, зафрахтованные итальянским правительством для вывоза раненых и эвакуации населения из Мессины и Реджо. Прибыли и две русские канонерские лодки — «Кореец» и «Гиляк», доставившие из Палермо роту итальянских солдат, санитаров и принявшие участие в спасении и перевозке раненых из Мессины в Неаполь. После них пришел английский крейсер «Минерва», с которого были выгружены запасы продовольствия и медикаментов. В 9 часов прибыл итальянский линейный корабль «Витторио Эмануоло» под королевским штандартом. Около 17 часов король посетил линейный корабль «Цесаревич» и выразил признательность командиру отряда и всему личному составу за быстрый приход в Мессину и за энергичную и самоотверженную деятельность всех команд на берегу.

В 18 часов 30 минут линкор «Слава» с 550 ранеными, женщинами и детьми на борту вышел в Неаполь, имея приказание контр-адмирала Литвинова после передачи пострадавших немедленно возвращаться обратно, закупив лишь свежую провизию, а также перевязочные и дезинфекционные средства.

В Неаполе корабль встречали толпы народа. Вот как описывает эту встречу Алексей Максимович Горький в книге «Землетрясение в Калабрии и Сицилии 15(28) декабря 1908 года»[11]: «Первое судно, прибывшее в Неаполь, — наша «Слава», — воистину команда этого судна оправдала его имя, как о том единодушно и горячо свидетельствует пресса всей Италии. Воистину моряки нашей эскадры геройски работали в эти дни горя Италии.

Отрадно говорить об их подвигах, и да будет знаменательным и вещим для эскадры это первое ее боевое крещение, полученное ею не в страшном и позорном деле борьбы человека с человеком, а в деле братской помощи людям, в борьбе против стихии, одинаково враждебной всему человечеству. На «Славе» прибыли женщины и дети. Матросы сходили на берег, неся на руках ребят и женщин. О подвигах матросов уже знали в Неаполе, и Неаполь встретил русских восторженными рукоплесканиями.

— Да здравствуют русские моряки!

— Да здравствует Россия! — гремел город.

Неаполитанцы, рыдая, обнимали, целовали моряков».

На титульном листе этой книги значилось: «Весь доход от настоящего издания поступает в пользу пострадавших от землетрясения».

Кроме этого Горький организовал сбор средств в фонд помощи потерпевшим бедствие. Значительные суммы в этот фонд поступили из России.

Газета «Ла Стемпа» писала в те дни: «Кто не был в эти дни в Неаполе, тот не может дать себе отчет в громадной важности подвигов русских моряков… Итальянцы и русские были два народа, мало друг друга понимавшие. И вот, по мановению судьбы, они встретились в минуты величайшего трагизма… Весь мир теперь знает, что русские были первыми, которые поспешили нам на помощь и превзошли всех в своей самоотверженности при спасении несчастных жертв землетрясения».

К трагическим событиям в Италии было приковано внимание всей мировой прессы. Но в разных странах и разными газетами эти события освещались по-разному. Сообщая о землетрясении, англичане, например, основное внимание уделили проявлению «истинно монаршего человеколюбия прибывших в Мессину итальянского короля и королевы». Французские газеты были заполнены описанием публичной казни четырех бандитов, пойманных в Мессине. Официальная пресса Австро-Венгрии, находившейся в натянутых отношениях с Италией, злорадствовала, призывая свести счеты с этой страной даже в дни ее национального бедствия.

Уместно напомнить, что в дни мессинской катастрофы Италия входила в Тройственный союз, враждебно относящийся к России. Несмотря на это, русские первыми пришли на помощь итальянскому народу во время его национального горя. Главную роль в этом благородном поступке играли не официальные государственные отношения, а присущая русскому, народу отзывчивость к судьбам и страданиям других людей, к какой бы национальности они ни принадлежали.

Царское правительство было не прочь извлечь политический капитал из героизма и благородной солидарности русских моряков с итальянским народом в годину тяжких испытаний. Но трудящиеся массы Италии еще со времени революции 1905 года неплохо разбирались в разнице между русским народом и царской знатью. Когда спустя некоторое время после землетрясения Николай II направился с визитом к королю Италии, его попросту освистали. Царю пришлось «за неимением времени» вернуться во Францию из пограничного итальянского города…

…Спасательные работы в Мессине продолжались.

1 января 1909 года итальянский морской министр обратился к командиру отряда с просьбой снова предоставить русский корабль для перевозки раненых. Назначенный для этого «Адмирал Макаров», приняв 200 человек раненых и 400 эвакуированных, вышел в Неаполь. В Мессине остался один «Богатырь». Около полудня 2 января «Слава» возвратилась из Неаполя и снова направила на помощь жителям спасательные партии.

В Мессине постепенно устанавливался порядок. К этому времени здесь было сосредоточено более 6000 солдат, 40 военных кораблей, собралось свыше 300 врачей, между портами курсировали специально зафрахтованные пароходы. Поэтому контр-адмирал Литвинов запросил адмирала Мирабелло, нужна ли еще помощь русских. Выразив еще раз благодарность от имени короля и народа, морской министр ответил, что теперь они могут обойтись своими силами.

До полудня 3 января спасательные партии с обоих русских кораблей продолжали работать на берегу, после чего они передали спасательные работы итальянцам. В 14 часов в Аугусту ушла «Слава», а в 19 часов — «Богатырь».

В течение шести дней русские моряки самоотверженно вели спасательные работы в Мессине. На смену одним отрядам приходили другие. Ночью работали при свете корабельных прожекторов, с факелами. Русские моряки работали, не жалея себя. Они забирались в самые опасные места. Многие из них были ранены, а некоторые навечно погребены под рухнувшими стенами… 8 января отряд перешел из Аугусты в Александрию. Там личный состав наших кораблей был восторженно принят итальянской колонией. К приходу русских моряков была выпущена листовка. В ней говорилось: «Слава русским офицерам и матросам, не щадившим себя в Мессине во имя человечества!»

По официальным данным, моряки отряда и канонерских лодок «Кореец» и «Гиляк» извлекли из-под развалин и спасли 2000 человек. Около 1800 из них было доставлено в приморские города Италии, не пострадавшие от землетрясения.

Итальянское правительство наградило командование кораблей и врачебный персонал итальянскими орденами и специальными медалями за оказание помощи Мессине. Весь личный состав русских кораблей, работавший в Мессине, был награжден медалью «В память содружества».

Итальянский поэт Фацио Умберто Марио написал в те дни:

…Прошло два года. Итальянский комитет помощи пострадавшим в Мессине собрал средства на отливку золотой медали. На ней символически в виде женщины была изображена Мессина, на втором плане — силуэты русских кораблей, надпись на итальянском языке гласила: «Мессина — доблестным русским морякам Балтийской эскадры».

Было решено вручить ее экипажам русских кораблей, отличившимся в Мессине в 1908 году, а в случае их отсутствия передать медаль любому русскому кораблю, находящемуся в Средиземном море. Им оказался крейсер «Аврора», совершавший в 1911 году учебное плавание. Крейсер получил приглашение итальянского правительства зайти в Мессину.

В 13 часов 1 марта 1911 года «Аврора» вошла в гавань. Набережная была полна народа, раздавались приветственные возгласы и звуки русского гимна, повсюду развевались итальянские и русские флаги. На второй день состоялась торжественная церемония. На корабль прибыли префект и представители мэрии и передали командиру золотую медаль и панно с изображением русских моряков.

…В одном из тихих тенистых уголков Мессины в память о событиях 1908 года установлен памятник, созданный по проекту — итальянского скульптора Пьетро Куферге. На монументе запечатлен эпизод оказания помощи пострадавшим.

Жители Мессины помнят о мужестве и самоотверженности наших соотечественников. Свидетельством этому явилась и манифестация, которая состоялась здесь 7 октября 1978 года и была приурочена к 70-летию героического подвига русских моряков.

В присутствии сотен горожан на здании муниципалитета города была торжественно открыта мемориальная доска. В церемонии приняли участие работники советского посольства в Италии и экипаж эскадренного миноносца «Решительный», прибывшего в порт по этому случаю с официальным визитом под флагом контр-адмирала Н. Рябинского.

Выбитый на мраморе текст гласит: «В память о благородной помощи, без промедления оказанной экипажами русских военных кораблей «Богатырь», «Цесаревич», «Макаров», «Слава» гражданам Мессины, пострадавшим от землетрясения 28 декабря 1908 года. Муниципалитет в память об этой человеческой солидарности, бескорыстном героизме открывает эту мемориальную доску по случаю доставляющего нам радость визита советских представителей и в знак вечной признательности и братской дружбы между городом Мессиной и русским народом».

Выступая на церемонии, мэр Антонио Андо отметил, что жители города помнят о подвиге русских моряков, свято хранят чувство искренней благодарности русскому и советскому народу. Повсюду, где появлялись советские моряки, их тепло приветствовали жители города. Многие представлялись гостям из СССР как сыновья, дочери, внуки спасенных русскими моряками в 1908 году.

В одну из пещер в Польских Карпатах краковские археологи поспешили после сообщения туристов о том, что там случайно найдены древние каменные рубила. Ученые организовали планомерные раскопки и вскоре стали обладателями не только каменных и костяных орудий труда, но и остатков кострищ. Небольшие угольки — особая удача. Они помогают датировке находок. Цифра оказалась солидной — около 25 тысяч лет назад в этой пещере жили первобытные люди. Это следы самого старого поселения на территории Польши.

Удивительно было и другое. После реставрации осколков ребра мамонта перед учеными предстало древнее орудие охоты — нечто, напоминающее австралийский бумеранг. Чтобы убедить скептиков, был сделан такой же образец из пластмассы. Он действительно мог летать и возвращаться к месту броска.

Пещера объявлена заповедной зоной. Научные работы в ней будут продолжаться совместно с археологами других стран. Ведь найдены следы жизни очень древних европейцев.

Владимир Устинюк
ПРИТЯЖЕНИЕ ГЛУБИН

Очерк

Нас разделяла лишь металлическая скорлупа огромного шара, выкрашенного в защитный цвет. Там, в замкнутом пространстве, уже 35 дней находились четыре человека. Проходил уникальный научный эксперимент, организованный сотрудниками Южного отделения Института океанологии АН СССР и Института медико-биологических проблем.

— Скоро откроется люк, — сказал мне Вячеслав Семенович Ястребов, доктор технических наук, заместитель директора Института океанологии, научный руководитель эксперимента. — И наши акванавты окажутся… на поверхности.

Испытательная барокамера гипербарического комплекса состоит из трех отсеков и пристыкованного к ним шара, соединенных тоннелями-шлюзами. Самый большой из отсеков — жилой. Его стены обшиты специальной термоизоляционной пластмассой. С каждой стороны по два иллюминатора. Для жизнеобеспечения имеется здесь система регенерации дыхательной смеси, которая совершает постоянный круговорот через многочисленные фильтры.

В общем комплекс похож на космический корабль. И не случайно «сухое погружение» по психологическому воздействию многие сравнивали с полетом в космос. Как и при длительной работе на космической станции, так и при погружении на большие глубины людям угрожает немало опасностей. Акванавтам, возможно, и труднее. Ведь там, за обшивкой, они без скафандров испытывают на себе давление, равное 45 атмосферам, то есть толще воды высотой 450 метров.

— Таких комплексов в стране немного, — объяснил мне Вячеслав Семенович. — Тот, что в Москве, пожалуй, в счет не идет. Он служит прежде всего для медицинских целей. Наш геленджикский, расположенный в Голубой бухте, — гигант по сравнению с московским. Да и назначение его иное. Это незаменимый тренажер, без которого людям будет трудно, а то и невозможно осваивать морские глубины…

Длительное время исследователи находились в барокамере, чтобы вернуться и рассказать, как там. И вот этот момент приближается…

А мне вспомнилось начало эксперимента.

Солнце било в широкие окна павильона, в котором располагался экспериментальный комплекс. Улыбка, прощальный взмах рукой, и акванавты Владимир Подымов, Александр Суворов, Владимир Тутубалин во главе с командиром экипажа Родионом Унку один за другим скрываются в чреве стальной барокамеры. Опускается тяжелая крышка люка, тщательно задраивается. Теперь за самочувствием людей и ходом испытаний будут следить посты контроля, передавая все данные на центральный пульт управления, расположенный рядом с барокамерой. Здесь размещены приборы наблюдения за атмосферным давлением в отсеках, влажностью, температурой воздуха, за работой систем жизнеобеспечения. Уже на местах дежурная бригада, в которой врачи и инженеры, оператор и специалист по газообеспечению. Сейчас каждый из них занят своим делом. Олег Николаевич Скалацкий, ответственный за техническое обеспечение, записывает в бортовой журнал: «Комплекс к испытаниям под повышенным давлением готов».

Включается внутренняя связь с экипажем.

— Как самочувствие?

— Хорошее, — слышится энергичный голос командира. — Ждем спуска.

— Экипаж, внимание! Начать погружение…

Мерно загудели компрессоры, нагнетая давление в камере.

— Глубина пять метров… десять… двадцать, — раздается четкий голос оператора, — пятьдесят… сто…

Как только акванавты достигали определенной глубины, предусматривалась остановка, с тем чтобы организм каждого освоился с новыми условиями и экипаж выполнил необходимые различные задания. Затем спуск до следующей площадки.

Триста метров! Начинались условия, о воздействии которых на организм человека еще никто не знал. Конечно, специалистам известно, что земной воздух пригоден для дыхания лишь в определенном интервале давлений. При сильном повышении он вызывает глубинное опьянение, которое может привести даже к смерти. Потому для акванавтов был создан особый состав дыхательной смеси — своеобразный коктейль, который содержит гелий, азот и небольшой процент кислорода. Но при высоком давлении эти доли процента «весят» столько же, сколько 21 процент в земной атмосфере.

Итак, 300 метров. «Спуск» теперь пошел по особому графику, в ином режиме, рассчитанном на ЭВМ.

На вторые сутки погружения барокамера «зависла на глубине» 350 метров. Когда специалисты Института медико-биологических проблем, обеспечивавшие эксперимент, убедились, что испытания проходят нормально, они дали «добро» на переход Унку и Тутубалина в шар-отсек для дальнейшего погружения еще на сто метров. Эксперимент вступил в решающую фазу…

Подъем проходит медленно и плавно. В среднем два метра в час. А начался он где-то две недели назад. Ускорить его невозможно! Известно, что при повышенном давлении в крови растворяется азот. Чем больше глубина, тем больше его растворено. Если человека мгновенно поднять на поверхность с глубины, кровь в нем закипит. Чтобы этого не случилось, ученые рекомендовали ступенчатую декомпрессию.

— Да, ребята проделали не близкий путь для возвращения домой, — сказал я и, глядя на Вячеслава Семеновича, добавил: — Выходит, на глубине они находились меньше времени, чем потребовалось для возвращения?

В этот момент откинулась крышка люка. Показался Родион Унку, командир экипажа. Следом вышли и остальные. Первыми акванавтов приветствовали Олег Николаевич и Игорь Петрович Полещук, ответственный за медико-биологическое обеспечение эксперимента. Похудевшие, осунувшиеся, исследователи смотрели в окно на солнечную Голубую бухту и жадно вдыхали морской свежий воздух…

После небольшого отдыха акванавты охотно вызвались показать мне свой «дом». Захотелось увидеть и прочувствовать хоть малую толику того, что испытала эта отважная четверка.

Я опускался в люк барокамеры с таким чувством, точно мне самому предстояло погрузиться в морскую пучину. Спрыгнувший за мной Володя Тутубалин сразу предупредил:

— В предкамере надо обязательно снять ботинки, у нас там в отсеке все стерильно.

Беспрекословно подчиняюсь и через узкий длинный шлюз лезу в жилой отсек, ярко освещенный. Окидываю взглядом жилище акванавтов: маленький столик, четыре кровати, как в купе пассажирского поезда, полка с книгами, магнитофон. Нет ничего лишнего, отвлекающего. Правда, по желанию можно сходить в «баню» — есть душ.

Ребята охотно рассказывают мне о том, как рождался экипаж. По словам Родиона Унку, отбор исследователей — проблема непростая. Испытателю конечно же надо иметь идеальное здоровье. Работа в условиях высокого давления — тяжелое испытание и для психики. Не каждому она по плечу. Перед тем как стать участниками эксперимента, кандидаты — а их было довольно много — прошли всестороннее медицинское обследование в Институте медико-биологических проблем. Характеры, привычки, профессиональные навыки — все нужно учитывать. Даже малый сбой у одного может повлечь за собой разлад в работе остальных.

Родион Унку закончил Первый Московский медицинский институт имени И. М. Сеченова, ординатуру по хирургии, работал в городской больнице, а сам «болел» морем. Как врача его заинтересовало прежде всего влияние на организм человека азотного наркоза на разных глубинах. И он решает все испытать на себе. Поступил на курсы подготовки водолазов. После этого Родион начал погружение с тридцатиметровой глубины, затем опускался до ста и более метров. Казалось, материала набрал не только на кандидатскую, а и на докторскую диссертацию. Но… его волновало другое. И вскоре опускается на глубину 350 метров.

— Теперь, — улыбается он, — удалось попробовать «глубины» на четыре с половиной сотни метров. И тянет, признаться, дальше. Потому что за экспериментами последует работа, настоящая, в океанских глубинах. А тот, кто хоть раз заглянул в подводный мир, будет стремиться вернуться в него…

Владимир Тутубалин — физик по образованию. Окончил Казанский университет, и ему представлялась возможность остаться на кафедре, да вот море… Все началось с увлечения подводным спортом. И не предполагал, что найдет в нем смысл жизни.

В 1971 году Владимир приехал в Геленджик. Ему повезло, его сразу взяли для участия в эксперименте по жизнеобеспечению подводного дома «Черномор», хотя правила приема были достаточно жесткими. Однако испытания выдержал. Затем работал по специальности в Болгарии, участвовал в экспедиции научно-исследовательского судна «Витязь», которая занималась исследованием подводной горы Джозефин в 400 милях от берегов Португалии. Под толщей воды в две с лишним сотни метров два Владимира — Тутубалин и Подымов — не собирали со дна образцы минералов, как это делал подводный аппарат «Аргус», а сами откалывали от скалы куски породы.

Характер человека здесь — его основа, не у всякого он сразу заметен. Иногда прячется и не в бойцовском теле — мимо пройдешь и не угадаешь в нем личность стойкую и мужественную. Таким неприметным был с виду Александр Суворов: небольшого роста, щуплый, русые волосы и голубые глаза. Окончил Второй Московский медицинский институт имени Н. И. Пирогова, учился в клинической ординатуре по спортивной медицине. Теперь занимается научными исследованиями по газообмену в организме человека в условиях гипербарии, классный водолаз. Не раз совершал длительные погружения на глубину от 20 до 100 метров. Сашу интересует работоспособность человека под водой, его возможность.

— Но зачем человеку самому спускаться на такие глубины? — спросил я, когда мы покинули барокамеру и стали спускаться по железным, гулким ступенькам лестницы. — Может, лучше довериться автоматам?

— Подводные аппараты используют на многих работах, — кивнув, согласился Тутубалин, но тут же добавил: — Только человека с его умением оценивать обстановку и принимать решение роботы не заменят. Во всяком случае в ближайшем будущем. Присутствие исследователя придает наблюдениям высокую достоверность. Но для этого надо идти на погружение, учиться выдерживать высокие давления, приспосабливать к ним свой организм.

— С одной стороны, это не так уж и трудно, — подхватывает разговор Родион. — Достаточно уравновесить давление толщи воды с давлением в организме человека — в легких, сосудах, тканях. Такой способ дает возможность работать человеку на больших глубинах, не подвергая организм резким перегрузкам, и выполнять работу в десять раз большую. Кстати, Саша Суворов усовершенствовал с врачом Михненко прибор, с помощью которого в течение всего подъема велась ультразвуковая локация пузырьков газа в крови при «рассыщении» организма от растворенной в ней дыхательной смеси. Электронный газоанализатор позволил производить экспресс-анализ крови прямо в барокамере.

Я мельком взглянул на Суворова. У него было задумчиво-озабоченное выражение лица. Саша в тот момент, как он потом сам выразился, был уже «за экспериментом».

— На состояние акванавтов, — неторопливо заговорил он, — на скорость и степень адаптации большое влияние оказывает подготовленность их к предстоящей работе. Что касается нашего эксперимента, то он доказал главное — разумное использование скрытых в человеческом организме резервов способно обеспечить ему возможность жить и работать на глубине в сотни метров. Представим себе, что во время разведочного бурения нефтяных или газовых скважин на морском дне вдруг понадобилось погружение водолаза-глубоководника. Срочное! Аварийное! Но… невозможное, потому что длительность спуска и подъема начисто перечеркивает оперативность. Вот поэтому, если возникнет производственная необходимость, акванавтов надо отправлять на задание из подводных домов, аппаратов, в которых они подолгу будут «жить». Ведь давление газовой дыхательной смеси там такое же, как в окружающей среде — под водой.

— Срочность, аварийность, — смеясь, перебивает его Тутубалин. — Об экстремальных условиях Саша может говорить часами. — И уже серьезно продолжает: — В глубинах океана от трехсот до пятисот метров имеются большие залежи полезных ископаемых, а их добыча без участия человека довольно сложна. Вот почему нам очень важно знать, с какой работой справятся акванавты, как и сколько им надо спать, каким должен быть режим труда и отдыха вообще на больших глубинах. Наконец, как скажется высокое давление на работе мозга, на психике человека, на его способности анализировать ситуацию и принимать самостоятельное решение. На все эти и многие другие вопросы и должны дать ответ такие эксперименты…

— Насчет того, сколько и как спать, — смущенно произнес Подымов, посмотрев на своего тезку. — Ты мне случай один напомнил. Однажды просыпаюсь — мы тогда уже опустились метров на сто пятьдесят, — хочу что-то сказать, а вместо голоса услышал писк. Растерялся было — ничего понять не могу. Лишь по веселым лицам товарищей осознал, что все не так страшно. Самому потом смешно стало, знал ведь, что в гелиевой среде голосовые связки издают совсем другие колебания, чем в воздухе. Поэтому можно было общаться только с помощью электронного устройства — корректора речи. На глубине «гелиевый» барьер стал для звука серьезной помехой. Плотность газовой смеси сильно сказывается и на дыхании — оно становится учащенным и затрудненным. Нам все время казалось, что не хватало какого-то маленького глотка воздуха для нормального дыхания. И работоспособность, естественно, становилась ограниченной. Но гелий еще и в шесть раз теплопроводнее воздуха. Акванавт быстро теряет тепло, «убегающее» сквозь кожу и легкие. «Комфортной температурой» жилого отсека на глубине четыреста пятьдесят метров является тридцать один градус. И отклонение даже на полградуса создает большие неудобства.

— Бывало, ляжешь на спину, — замечает Тутубалин, — животу холодно. Перевернешься на живот — спина мерзнет. Накроешься одеялом — жара донимает. Помню, кто-то из ребят уронил полотенце. Оно задело мое лицо, вернее даже, чуть прикоснулось. А мне показалось, что ледяной водой плеснули. Я еще потом долго ощущал неприятный озноб во всем теле.

— Сюрпризов хватало, — усмехнулся Родион Унку. — Чаю горячего не попьешь, гут же остывает… Вокруг однообразие, двигаешься мало, от долгого сидения среди стен со всех сторон наползает ощущение угнетенности, словно и в самом деле ты в беспросветной глубине… Вообще, — вдруг перескакивает он на другое, — для врача в эксперименте обширнейшее поле деятельности. Во-первых, обособленность экипажа, когда в критический момент медицинской помощи ждать неоткуда. Здесь и работа, и активное исследование. А во-вторых, врач может брать кровь из вены прямо на месте для анализов. Уникальность таких исследований очевидна. Это распространяется и на декомпрессию… О, и нудная штука, — рассмеялся Родион. — Сиди и жди, пока освободишься от проклятого азота. Хорошо, что взяли с собой художественную литературу… А вообще-го рабочий день у нас расписан строго по графику. Свободного времени очень мало. Иногда, правда, разрешали смотреть через иллюминатор телевизор.

— О чем я про себя мечтал постоянно, — со вздохом признается Саша Суворов, — так это о настоящем борще. Чтобы налит был в тарелку, а рядом ложка лежала.

— Ты и от торта не отказался, — посмеивается Подымов. — Когда его Людмила испекла нам вкусный торт. Мастерица она на это дело…

Людмила, жена Тутубалина, работала лаборантом гипербарического комплекса. И если выпадала ее вахта, она «подкармливала» своего Володю, а значит, и всех. Организаторы эксперимента особенно этому не препятствовали, прекрасно понимая, что хорошее настроение у исследователей в барокамере — это и высокий конечный результат работы. Через шлюз, похожий на широкий рукав, вмонтированный в корпус камеры, вручали им письма из дома, газеты. И пища даже подбиралась с учетом индивидуального вкуса каждого. Высококалорийная, в тюбиках, как у космонавтов. Тем не менее на пятые — седьмые сутки ребята запросили хоть что-нибудь «земное». Им «шлюзовали» апельсины, вызвавшие у всех хохот. При доставке они так сжимались, что становились не больше куриного яйца, а кожура сама отходила. Вот она — живая и наглядная работа быстрой компрессии!

— Что стало бы с яблоками, — с иронией замечает Тутубалин, — если бы их дали нам с Родионом! Когда мы «нырнули» на четыреста пятьдесят метров, воздух сделался таким «густым», что, казалось, его не вдыхаешь, а пьешь. И чувствуешь, как он в тебя втекает.

— А под конец, помнишь, Володя, — говорит Родион, — газету развернули, и она словно зависла в воздухе, читай — не хочу…

— А я, откровенно говоря, никак не мог привыкнуть к… снам, — смущенно произнес Подымов, — да и не только один я. На глубине мы всегда видели удивительные цветные сны. Почему? Для нас это, загадка.

Только сейчас я обратил внимание на то, что Володя Подымов участия в разговоре почти не принимал. Разговорить его я так и не смог. Он отвечал односложно и нехотя. Лишь спустя некоторое время мне удалось выяснить, что Володя закончил Московский авиационный институт, а попал на работу в Институт океанологии. Однако и здесь не было момента случайности. Подымов занимался в клубе любителей подводного плавания «Волна», а на курсах водолазов-глубоководников встретился с Тутубалиным…

Ребята смеялись. Они испытали и прочувствовали жизнь в другом измерении. И вышли победителями. Но акванавты довольны не только результатами эксперимента, которые еще будут изучать различные специалисты и ученые. Радость идет и оттого, что работают они на будущее поколение, на освоение океана. И еще: им теперь хорошо известно, что человек способен на многое и возможности его велики…

В районе Керчи, где когда-то располагалась столица Боспорского царства город Пантикапей, раскопки ведутся вот уже 150 лет. Замечательные археологические находки украшают ныне местный краеведческий музей, Ленинградский Эрмитаж и московский Музей изобразительных искусств.

Московские ученые давно предполагали, что Пантикапей должен был украшать центральный храм, свой Парфенон, как это и полагалось во всех древнегреческих городах-полисах. Его планомерно искали и нашли наконец именно там, где он должен быть, согласно традиционной планировке, — в центре Акрополя, в верхней части города. Находка, бесспорно, уникальная. Храм в честь Афродиты — покровительницы Боспора, как показал анализ, сооружен в начале IV века до н. э. Разумеется, до наших дней дошли лишь руины, занесенные вековыми напластованиями. Предстоит еще очень большой объем земляных работ, но уже сейчас можно говорить о том, что здание было величественным и красивым. На территории нашего Причерноморья археологи еще никогда не находили столь большого святилища в классическом греческом стиле.

Генриетта Алова
ПОЛЕТ ПО ЗВЕЗДАМ?

Наш век насыщен удивительным, но мы быстро привыкаем к грандиозным творениям человеческих рук. Скажем, к синтезированию генов, посадкам рукотворных аппаратов на Венеру, регулярным трансконтинентальным перелетам. Не перестают только удивлять некоторые явления в мире животных и растений. Например, перелет маленькой полярной крачки от Северного Ледовитого океана до Антарктиды. Откуда у нее силы берутся на такой подвиг? И как ей удается все время приземляться на одних и тех же «аэродромах»?

Многие птицы летают от наших тундр до южной оконечности Африки. Минимальное же расстояние перелетов, необходимое для обеспечения благоприятной организму пернатых климатической обстановки на зиму, — не менее тысячи километров.

Загадочны уже сами по себе живое крыло и его работа, изучению которых отдали дань многие крупнейшие ученые всех времен. Да, конечно, и у самолетов есть крылья. Но так ли велико на самом деле воспетое поэтами сходство между птицей и творением человека — летательным аппаратом? Оно по сути только в том, что оба летают. Но аппарат перед полетом «накачивают» топливом, без которого он останется неподвижным. Каким же топливом запасаются птицы? Ведь они летят, если можно так выразиться, пустыми. И при этом некоторые из них преодолевают в сутки в среднем 20–30 километров. Но есть и такие, для которых нормой бывает сто, двести и даже тысяча километров.

Резонно, конечно, предположить, что на полет уходят внутренние запасы калорий. Тогда каким образом они восполняются? Ученые-орнитологи взвешивали птиц до отлета и после прилета на новое место. И оказалось, что существо, весившее тридцать граммов, становилось вдвое легче. Но ведь чтобы непрестанно махать крыльями, преодолевая такие большие расстояния, нужны запасы «топлива», значительно превышающие птичий вес! Конечно, бывает, птице повезет и она попадет в попутный воздушный поток, который облегчит движение. Но бывает и наоборот: на нее обрушивается ливень или сильные ветры относят ее в сторону от маршрута. И тем не менее она упрямо возвращается на него. Ориентация нарушается в редких случаях, например при сочетании сильного ветра, дождя и облачности.

Когда световой день, увеличиваясь или уменьшаясь, достигает определенной долготы, птицами овладевает «беспокойство, охота к перемене мест». У них как бы обостряется «чувство миграции». Это свойственно любой перелетной птахе независимо от того, находится она на свободе или в клетке. Исследователи установили в большой круглой клетке жердочки, сориентировав их по разным частям света. Летунья прыгает на любую из них. Но наступает момент, когда она садится только на жердочку, направленную на северо-восток (весной) или на юго-запад (осенью). Благодаря размещенным на жердочке датчикам можно с математической точностью зарегистрировать количество и направленность таких прыжков.

Как птицы находят путь к своим гнездовьям и зимовьям? Логичнее всего предположить, что днем — по солнцу, а ночью — по звездам (кстати, большинство перелетов совершается ночью). И многие эксперименты это подтверждают. Отмечено, что пернатые летят по своим маршрутам и в непогоду, когда светило за тучами. Ученые надевали им на глаза искажающие контактные линзы. Но они все равно летели правильно.

Вернемся к экспериментам с клеткой и направленными жердочками, говорящим о том, что, когда наступает время перелета, у птиц обостряется «чувство миграции», «чувство направления полета». Так вот. У этих экспериментов было интересное продолжение. Клетку поставили в центре планетария и «зажгли звездное небо». Дело было ночью, когда над городом светились реальные звезды. Но искусственное небо не соответствовало их расположению. На какую же жердочку сядет птица? По каким звездам сориентируется? По настоящим или искусственным? Она точно сделала «поправку» на небо за стенами планетария, которого не могла видеть!

Эксперимент повторялся не раз. Его участниками были разные представители птичьего царства. Но ни один из них не «поверил» искусственным звездам, и какой-то неведомый компас внутри организма ориентировал каждого в том направлении, которое веками выдерживали многие поколения его сородичей.

Современная орнитологическая наука ответила на многие вопросы, связанные с дальними перелетами. Но не на все. Загадок здесь хватит еще не на одно поколение ученых.

Навигация птиц включает в себя как бы две самостоятельные проблемы. Первая — энергетика перелетов, работа, затраченная при этом. Вторая — ориентация, определение направления.

Первую из них в основном можно считать решенной. Жира, запасенного впрок, накопленного в предполетное время, оказывается достаточно для свершения дальних путешествий. Но — с учетом ежедневной подкормки. Птицы ведь не летят все время, без передышки. Ночь летят, день отдыхают и подкармливаются. При этом природа так уж устроила, что у птиц углеводы преобразуются в жиры очень быстро.

Со второй проблемой сложнее. Конечно, уже нет сомнения, что генетически птичий организм сориентирован на точное определение времени отлета. Он отвечает «миграционным возбуждением» на конкретную длину светового дня как раз в тот момент, когда накоплено такое количество резервного жира, которое способно обеспечить дальний маршрут. Более того, ученым известен физиологический механизм этого явления: увеличение (или уменьшение) светового дня действует на определенную зону мозга — гипоталамус. При этом воздействии изменяется работа желез внутренней секреции. Наступает предполетное состояние организма.

Большую роль в изучении перелетов играет сеть биологических станций, расположенных в разных районах нашей страны. Беседую с директором биостанции Зоологического института АН СССР, доктором биологических наук В. Дольником. Станция базируется на Куршской косе. Через нее пролетает огромное количество птиц, ибо она находится на пути миграции пернатых, с севера на юг. В прошлом году в пирамидах-ловушках было задержано 104 тысячи путешественников. За четверть века существования станции — миллион. Осенью птицы летят от Ботнического залива до предгорий Урала. В ловушки попадают те, что направляются из Европы, Африки, Ближнего Востока и юго-востока Азии.

— Вначале, — рассказывает ученый, — целью было кольцевание и соответствующие наблюдения. Однако нельзя было не понять, что количество ежегодно пойманных птиц отражает и их численность на огромном пространстве. Сидя на косе, как на мосту, мы самым дешевым способом достигали замечательного результата. Выражаясь бухгалтерским языком, подсчитывали «дебет и кредит». Оказалось, что количественные данные, накопленные за четверть века, позволяют судить о некоторых общих закономерностях птичьих миграций, об ареалах обитания, об их смещении, увеличении или уменьшении.

Гипотетически одним из факторов, способствующих ориентировке птиц, является магнитное поле Земли. В некоторых экспериментах исследователям удалось показать, что птицы вносят поправку в ориентировку в соответствии с изменением. В середине 70-х годов В. Дольник вместе с кандидатом биологических наук М. Шумаковым провел серию интересных опытов. Птиц, отловленных на Куршской косе, перевезли в район Курской магнитной аномалии. Оказалось, что они не потеряли способности ориентироваться.

Но все-таки, что же за «компас» запрятан в их организме? Птичий компас — это сложный физиологический механизм. Для того чтобы он начал действовать, необходимы ориентиры. Это могут быть звезды, солнце, запахи.

Ученые накопили богатый фактический материал, связанный с перелетами птиц. Однако далеко не всегда методика проводившихся наблюдений и экспериментов соответствовала строгим критериям. Поэтому так важна была аналитическая работа по оценке накопленных данных, выполненная орнитологами Института биологии АН Латвийской ССР под руководством X. Михельсона. Проанализировав гипотезы, объясняющие загадку ориентации птиц, они выделили из их множества наиболее вероятные и наиболее удобные для экспериментальной проверки. В такое древнее занятие, как изучение птиц, вторглись современная математика и физика. Для опытов был построен специальный планетарий (это о нем шла речь выше), позволяющий менять углы между звездным, магнитным и географическим меридианами. Выяснилось, что подопытные птицы — зарянки — во время миграции ориентируются по визуальным источникам. В их ориентации по звездам большую роль играет вектор освещенности. На основе этих опытов высказаны гипотезы об астроориентации ночных мигрантов (так называют птиц, совершающих перелеты ночью), использующих для этой цели отдельные звезды или звездные скопления. Ученые предположили также, что в некоторых случаях ночные мигранты используют и солнце, положение которого в светлое время суток «проецируется» в их памяти.

Обоснованы ли эти предположения? Ответ на вопрос дают и наблюдения прошлых лет, и эксперименты сегодняшнего дня.

Вот одно из таких наблюдений. Перелетные птицы выжидают в исходной позиции 40–50 минут до того момента, когда от уходящего за горизонт солнца останется одна светящаяся точка. Тогда взлетают. Ученые предполагают, что они выбирают направление полета относительно заходящего солнца. Но как удерживается взятое направление в течение ночи?

Для проверки гипотез используются круглые клетки и планетарий. Ученые создают искусственное магнитное поле. При этом для птиц возникает конфликтная ситуация, ибо звездное поле указывает одно направление, а магнитное — другое. Интересно, что в опытах латвийских ученых зарянка выбирает звездный ориентир, а в опытах ученых из ФРГ — магнитное поле.

Латвийский орнитолог В. Лиепа нашел объяснение одному интересному явлению: птица, посаженная в круглую клетку, принимает одиночный световой ориентир за звезду. Его коллега К. Кац, пользующийся для наблюдений идентичными средствами, объясняет то же самое солнечным компасом. Есть точка зрения, согласно которой птица избирает угол, по отношению к искусственному ориентиру соответствующий углу к заходящему солнцу.

С 1973 года орнитологи Института эволюционной морфологии и экологии животных АН СССР и МГУ совместно выполняют комплексную научно-исследовательскую программу, посвященную пространственной ориентации птиц. В основу ее положена экологическая концепция. В отличие от концепции единственного ориентира она рассматривает ориентацию как сложное явление, которое вовлекает в свою орбиту многие внешние природные ориентиры и органы чувств, обеспечивающие в течение жизни решение разнообразных экологических задач, в том числе и миграционных. Другими словами, ученые отказались от поиска только одного ориентира, будь то звезды, магнитное поле или какой-нибудь другой природный фактор. При этом не исключается, что в определенных условиях главную роль может сыграть один из них.

Автор экологической концепции, научный руководитель программы В. Ильичев считает, что у птиц действует не одна, а несколько дублирующих систем ориентации, которые включаются параллельно или последовательно.

Ориентация изучается как сложное явление, подверженное сезонным, суточным, погодным и другим факторам, меняющееся в зависимости от ситуации и зависящее, например, от возраста, пола, физиологического состояния, соседства с партнерами, сигнальных связей с ними. Необходимость управлять поведением птиц к настоящему времени стала одной из наиболее важных практических задач. Защита зерновых и садовых культур от птиц, предотвращение их столкновений с самолетами, борьба с насекомыми-вредителями с помощью птиц нуждались в средствах привлечения и отпугивания. Эта область развивалась эмпирически, и ее дальнейшие успехи целиком зависели от новых теоретических подходов.

Творческое разнообразие подходов, поистине планетарная география экспериментов — залог того, что со временем будет найден ответ и на те загадки в этой области, которые пока еще не разгаданы.

Олег Красницкий
ПАНТЕОН АТЛАНТИКИ

Очерк

Фото подобраны автором

Далеко не на каждой карте мира и даже Европы можно отыскать эти 145 небольших островов и островков, сгруппировавшихся у западного входа в пролив Ла-Манш. Но морякам, проходящим проливом или огибающим юго-западную оконечность Англии — полуостров Корнуолл, они хорошо известны. Не только штурманы, но и редкий из капитанов судов не поднимется на мостик, чтобы определиться и лично убедиться в безопасности пути судна. Пренебрежение мерами предосторожности в этом районе всегда имело катастрофические последствия.

Острова, известные под названием Силли, частью покрыты травой, частью являются голыми, вылизанными ветрами скалами, круто обрывающимися в океан. Самая высокая точка над уровнем моря на острове Сент-Мартинс имеет всего 56 метров. Полагают, что, название островов происходит от уэльских слов «силя» или «силла», что переводится как «угорь», которым изобилуют здешние воды. Но более вероятен другой вариант, образующий названия от слова «суллех» — «подводные камни».

К островам также относят группу обнажающихся в отлив скал, расположенных в семи милях на северо-восток от острова Сент-Мартинс. По числу скал группа носит название Севен-Стонс (Семь Камней).

Несмотря на неблагоприятные природные условия и оторванность от берегов Англии, острова Силли были заселены еще в глубокой древности — в бронзовом веке. Некоторые историки склонны полагать, что Силли и являются островами Касситериды, возможно известными еще финикийским мореплавателям, которые приходили сюда за оловом.

Когда исключительно сильный и длительный по времени шторм в 1962 году размыл прибрежный песок и гравий, то оказалось, что они скрывали древние каменные дома и стены, относящиеся к началу первого тысячелетия до нашей эры. Упоминание об островах встречается в древних хрониках, датируемых IV веком до н. э., а во время римского владычества (1 —IV века н. э.) Силли являлись торговым и перевалочным пунктом. Официальным владением Англии острова стали с 938 года, когда англосаксонский король Ательстан основал на острое Треско аббатство монахов-бенедиктинцев и разместил небольшой гарнизон. Развалины монастыря сохранились до наших дней. Позже король Генрих I (1068–1135 годы) передал острова монахам из Тавистока.

Тяжелые жизненные условия обрекали жителей островов на полунищенское существование. Поэтому островитяне, превосходные моряки и рыбаки, занимались и побочными промыслами — контрабандой, пиратством и бичкомерством.

Основными товарами контрабанды с времен феодализма являлись вина и легкие ткани из Франции, фламандские кружева, английские шерсть и сукно, а также виски. С открытием Америки и морских путей в Индию и на Дальний Восток к традиционным контрабандным товарам добавились сахар, пряности, чай, кофе, а затем и табак.

Пиратство на островах Силли развивалось вместе с историей Англии, но особенно возросло в XVI веке. Разбоями занимались как английские, так и французские, шотландские, ганзейские и испанские пираты. Английский король Генрих VIII в 1536 году издал специальный указ о мерах борьбы с пиратством и наказаниях за него. Но эти меры не дали ожидаемых результатов, так как в этот же год король начал реформацию церкви, закрыв все католические церкви и монастыри и конфисковав их имущество. Некоторые из гонимых и разоренных католиков встали на путь вооруженной борьбы, в том числе и пиратства. Одним из его опорных пунктов стали острова Силли. Пираты объединились под командованием некоего Томассино, который был прекрасным мореплавателем и удачливым воином.

Однажды добычей Томассино оказалось голландское судно, которое он привел к острову Треско. При выгрузке трюмов пират обнаружил мешок каких-то луковиц, явно несъедобных. Посмеявшись над причудами голландских моряков, Томассино выбросил содержимое в ров, опоясывавший стены аббатства св. Николая. Спустя некоторое время рассыпанные луковицы проросли, пошли в рост и расцвели бледно-желтыми нарциссами редкой красоты. С Треско цветы распространились по всем островам.

Королевский военный флот и нанятые морские разбойники безуспешно боролись с Томассино более десяти лет. Только в 1547 году удалось покончить с гнездом разбоев на Силли, и то не вооруженной силой. Фаворит короля лорд Сомерсет уговорил Томассино оставить пиратский промысел и перейти на государственную службу. Указом короля он был назначен вице-адмиралом Западного Корнуолла с прилегающими островами, в том числе и Силли.

В 1568 году дочь Генриха VIII королева Елизавета подарила Силли своему фавориту Френсису Годолфину.

Вновь об островах как о прибежище пиратов заговорили 80 лет спустя, во времена английской буржуазной революции. С низвержением королевской династии Стюартов Сияли превратились в прибежище и опорный пункт монархистов. С 1648 года остров Сент-Мэрис избрали для базирования своих кораблей племянники казненного короля Карла I, братья Руперт и Мориц, грабившие в Ла-Манше и Ирландском море торговые суда.

Адмиралу Роберту Блейку пришлось дважды выбивать «братьев-разбойников» с островов: в 1649 и в 1654 году — окончательно.

С реставрацией Стюартов в 1660 году Силли административно причислили к графству Корнуолл. Но так как граф Корнуоллский по традиции является наследным принцем и носит титул герцога Уэльского, то острова стали владением короны, которая уже 150 лет сдает их в аренду.

В тихие солнечные дни Силли, создают впечатление идиллической красоты и покоя. В действительности же, окруженный множеством подводных скал и рифов, архипелаг является самым настоящим кладбищем судов. Сколько их погибло здесь — в точности неизвестно, однако житель островов Ричард Лари собрал сведения о 1250, причем львиная доля приходится на XIX столетие.

Причин кораблекрушений много. Острова Силли издавна были районом интенсивного мореплавания, поскольку с открытием Америки и морских путей в Индию центр мореходства переместился из Средиземного моря в Атлантический океан. Однако средства судовождения и навигационное обеспечение плаваний продолжали оставаться на низком уровне. Например, выяснилось, что в течение ряда веков Силли были нанесены на карты на 10–20 миль севернее их истинного местонахождения. В районе долгое время отсутствовали маяки. Первый маяк на острове Сент-Агнес был сооружен только в 1680 году. Это белая каменная башня, увенчанная крестом. Долгое время маячный огонь на ней разводили в жаровне, где сжигался каменный уголь. Второй маяк сделали плавучим и выставили в 1841 году у скалы Севен-Стонс, третий был построен на западной оконечности островов Бишоп-Рок.

Но его башня была снесена штормом, и лишь в 1858 году маяк восстановили. Его высота превышала 30 метров и была видна с расстояния в 16 миль. Однако беды сваливались на маяк одна за другой. Через два года с него сорвало и смыло штормом туманный колокол весом 250 килограммов, а ураган 1874 года разбил маячный фонарь, установленный на двадцатиметровой высоте. Но этим дело не кончилось. В 1901 году на маяк налетел английский четырехмачтовый барк «Фолкленд» водоизмещением 2867 брутто-регистровых тонн. Судно затонуло, а его останки до сих пор представляют опасность для мореплавания. Чтобы снизить ее, район в двух кабельтовых к юго-востоку от маяка объявлен запретным.

Четвертый маяк был сооружен в 1889 году на островке Роунд-Айленд. До первой мировой войны он служил исправно, но в войну маяки были погашены, и 13 ноября 1916 года на скалах Роунд-Айленда разбился английский грузовой пароход «Бродфилд». За годы войны в разных местах архипелага погибли и другие суда.

Не последними причинами катастроф у Силли являлись частые там туманы, а также незнание навигаторами характера течений. Особенно опасно течение из океана, поворачивающее у западного входа в Ла-Манш на север. По имени своего исследователя Джеймса Реннеля оно носит название течения Реннеля и не раз играло с моряками плохие шутки.

Так, в 1703 году отряд английских торговых судов Ост-Индской компании при следовании в Ла-Манш с юга не заметил, как обошел острова Силли с северо-запада и оказался… в Бристольском заливе! К счастью, на этот раз обошлось без жертв. То же самое произошло в 1758 году с французским линейным кораблем «Белликве», когда он плыл из Канады в Брест и также оказался в Бристольском заливе, где и был взят в плен англичанами. В дальнейшем течение Реннеля зачастую способствовало крушениям, особенно в ненастную или туманную погоду.

И наконец, немало крушений произошло из-за ошибок и небрежности штурманов и капитанов. Именно они приводили к наиболее впечатляющим результатам. В первую очередь к ним нужно отнести гибель части средиземноморского флота Англии в 1707 году.

29 сентября эскадра под командованием адмирала Клоудесли Шовела вышла из Гибралтара и взяла курс на Британские острова. Шовел держал флаг на 96-пушечном линейном корабле «Ассошиэйшен». В первых числах октября эскадра попала в полосу тяжелых штормов, вынуждавших часто менять галсы и ложиться в дрейф. Дождливая и облачная погода мешала определять координаты по солнцу и звездам. Чтобы избежать возможности выхода к островам Силли, Шовел в полночь 22 октября лег на курс ост-норд-ост и следовал им до 16 часов, после чего, как гласит официальная версия, лег в дрейф и вызвал к себе младших флагманов и командиров кораблей. Все они высказали мнение, что эскадра находится на широте острова Ушанта. Только штурман линейного корабля «Леннокс», поддержанный своим командиром Уильямом Тампером, заявил, что, по его расчетам, корабли дрейфуют на 100 миль севернее счислимого места. Но с этими доводами не согласились, и Шовел с иронией заявил, что если командир и штурман «Леннокса» считают, будто они находятся ближе к Англии, то он немедленно отправляет их в Фалмут, чтобы оповестить о скором прибытии эскадры. Для сопровождения «Леннокса» адмирал выделил бриг «Ла Валеур» и бриг-брандер «Феникс», остальные же корабли, в 18 часов вступив под паруса, последовали за флагманом на север.

Следуя курсом 33°, «Леннокс» и сопровождавшие его корабли через несколько часов попали в туман, а вскоре после полуночи обнаружили, что находятся среди скал, вокруг которых кипят буруны. «Леннокс» и «Ла Валеур» тотчас отдали якоря, но «Феникс» этого сделать не успел, и его перебросило волнами через рифы. Убедившись в безнадежном состоянии корабля, командир посадил его на мель между островами Треско и Сент-Мартинс, где впоследствии он был разбит волнами. Но решение командира было правильным, поскольку этим маневром он спас команду.

А что же «Леннокс»? Уильям Тампер был доволен, что расчеты штурмана оказались правильными и кораблю удалось избежать катастрофы, но его угнетала мысль о невозможности предупредить командующего, который в это время шел северным курсом.

Излагая дальнейшие события, мы будем придерживаться труда английского историка У. Е. Мэя «Последний вояж сэра Клаудесли Шовела», опубликованного в 1960 году. Мэй проделал огромную работу по розыску и исследованию судовых журналов эскадры, из которых он нашел сорок четыре. При этом выяснились совершенно новые и неожиданные факты.

Оказывается, ни командир «Леннокса», ни его штурман на совещании у Шовела не были и не могли быть, так как «Леннокс», «Ла Валеур» и «Феникс» направились в Фалмут не позже чем в полдень 22 октября. Более того, ни в одном из исследованных журналов нет упоминания, что совещание 22-го вообще состоялось! В них имеются лишь записи о вызове на флагман в течение плавания некоторых командиров и штурманов, в том числе 21 и 22 октября.

Проанализировав записи, Мэй установил истинный ход событий. Начнем снова с «Леннокса» и сопровождающих его кораблей. Отделившись от эскадры, У. Тампер лег на курс 33° и следовал им до 14 часов, когда корабли накрыл туман. Не желая приближаться к опасным берегам Корнуолла, они повернули на курс 96°, а в 16 часов легли на курс 112°. В 3 часа ночи Тампер обнаружил, что вышел на скалы, и дальнейшие его действия соответствуют тому, о чем рассказывалось выше.

Между тем события на эскадре развивались следующим образом. Вступив в 18 часов под паруса, корабли последовали за мателотом, но вскоре командир линейного корабля «Понтера», проверив расчеты своих определений, обнаружил, что находится близко к островам Силли и курс флагмана ведет прямо на них. Командир сделал соответствующую запись в журнале корабля, но Шовелу о ней не доложил, полагая, что мог ошибиться в наблюдениях, и ожидая, что адмирал вот-вот отдаст приказ о повороте. Как выяснилось позже, счислимое место оказалось абсолютно точным, но никто на эскадре не знал об этом, и вскоре после предпоследней склянки «Ассошиэйшен» потряс сильнейший удар, и он оказался на подводных камнях. За ним последовал 54-пушечный «Ромней», а 70-пушечный «Игл», напоровшись на камни в трех милях от острова Самсон, так быстро ушел на дно, что из 600 человек команды не спасся никто.

Не лучше обстояли дела на «Ромнее» и «Ассошиэйшене». С «Ромнея» спасся лишь унтер-офицер Джорж Лоренс, а с «Ассошиэйшена»… адмирал Шовел! Спасся, чтобы погибнуть через несколько часов. Несмотря на возраст — 57 лет — и тучность, Шовел был физически сильным человеком и превосходным пловцом. Он доплыл до острова Сент-Мэрис, но в штормовом прибое получил тяжелые травмы и ранения. Тем не менее адмирал все же выполз на берег, где его, обессиленного и окровавленного, обнаружили утром две женщины. Видимо, он был уже мертв, потому что женщины сняли с руки Шовела массивный золотой перстень с изумрудом, а с него самого — расшитый адмиральский мундир. На другой день адмирала похоронил житель острова Гарри Пенник. К этому обстоятельству мы еще вернемся, а пока лишь отметим, что, когда через некоторое время стало известно о месте захоронения Шовела, королева Анна распорядилась доставить останки в Англию и упокоить их в Вестминстерском аббатстве.

Результаты катастрофы, постигшей эскадру Шовела, были очень тяжелыми. Погибло пять кораблей, а на них — более 2100 человек. Уцелевшие суда в течение недели подбирали тела утонувших, вылавливали предметы судового снаряжения. Но еще более месяца после этого море выбрасывало их на острова Силли и на побережье полуострова Корнуолл. Так, отделанная художественной резьбой кормовая доска с вельбота Шовела сохранилась до наших дней в ратуше города Пензанса, а в аббатстве Сент-Мэрис можно увидеть резного льва с одного из кораблей эскадры — «Сент-Джорджа».

Непосредственное отношение к теме нашего рассказа имеет и другая история, случившаяся у берегов Силли, — гибель английского 74-пушечного линейного корабля «Колоссуса» 9 декабря 1798 года. Этот корабль входил в состав средиземноморской эскадры, которой командовал знаменитый Горацио Нельсон. Получив в Абукирском сражении значительные повреждения, «Колоссус» был направлен с ранеными и больными в Англию, но предварительно на него погрузили часть коллекции произведений античного искусства, принадлежавшей английскому посланнику в Неаполитанском королевстве сэру Уильяму Гамильтону, мужу возлюбленной Нельсона Эммы Гамильтон. Следуя в конвое, корабль пересек западную часть Средиземного моря, обогнул Пиренейский полуостров, прошел Бискайский залив, но на подходе к Ла-Маншу жестокий шторм рассеял конвой. «Колоссус» получил новые повреждения и был вынужден лечь на курс по ветру и волне, который привел его в ловушку островов Силли. Тем не менее корабль благополучно миновал кромку юго-западных опаснейших рифов, но, будучи плохо управляемым, сел на скалы к югу от острова Самсон. Ветер практически стих, но волнение било и разрушало и без того разбитый французскими ядрами «Колоссус». Лишь умелое командование его командира Джорджа Муррея, дисциплинированность команды и помощь, оказанная потерпевшим крушение островитянами, не привели к трагическим последствиям — 640 человек, находившихся на борту «Колоссуса», были спасены. Однако коллекция Уильяма Гамильтона ушла на дно вместе с кораблем. И только через 180 лет она обретет новую жизнь.

И в более поздние времена, и в наши дни острова Силли не утратили своей недоброй славы. Кораблекрушения у их берегов продолжались и продолжаются. Последним наиболее известным случаем явилась гибель в 1967 г. танкера «Торри Каньон».

Танкер, принадлежавший американской компании «Юнион ойл компани оф Калифорниа», плавал под флагом Либерии и был укомплектован итальянской командой, то есть являлся типичным судном так называемого «удобного флага». Он шел из Кувейта в Милфорд (Англия) и вез почти 120 тысяч тонн сырой нефти. Из-за многочисленных ошибок капитана и экипажа танкер 18 марта 1967 года выскочил на скалы Севен-Стонс, получил пробоины, и нефть из шести танков хлынула в Ла-Манш. Спасательные работы проводила голландская спасательная служба, но ей не удалось снять танкер с камней. 21 марта на нем произошел взрыв в котельном отделении, пробивший три палубы и частично разрушивший кормовую надстройку, а 27 марта разыгрался шторм, во время которого корма судна оторвалась и затонула. Последующие штормы разломили танкер на три части, и спасательные работы были прекращены.

Гибель «Торри Каньона» получила название «крушения века», и это действительно так. Во время катастрофы более 60 тысяч тонн нефти вытекло в океан, образовав огромный нефтяной ковер площадью более чем 100 квадратных миль. Он выплеснулся на берега Юго-Западной Англии, нанеся огромный ущерб рыболовству, морским животным и птицам, гидротехническим сооружениям, курортам и пляжам. Десятки тысяч людей, мобилизованных и добровольцев, и армейские части были брошены на борьбу с «черной напастью». Несмотря на их героические усилия, отстоять удалось немногое.

Поскольку на танкере оставалось еще около 60 тысяч тонн нефти, английские власти решили сжечь ее. 28–30 марта военные самолеты бомбили судно, вылили на него 6 тысяч галлонов авиационного бензина, сбросили зажигательные вещества. 31 марта было официально объявлено, что с экологической опасностью покончено, однако нефтяной ковер, увлекаемый ветром и течением, перешел к французскому побережью, где все повторилось сначала.

Мы уже говорили о контрабанде и пиратстве, которыми занимались жители островов Силли в средние века, но многочисленные кораблекрушения породили и еще один вид промысла — бичкомерство, то есть возможность поживиться за счет того, что выбрасывает океан. А выбрасывает он многое, и это испокон веков поддерживало островитян в их полунищенском существовании, потому что ни рыболовство, ни добыча омаров, ни разведение устриц, ни получение соды из водорослей не могли обеспечить хотя бы мало-мальское благосостояние.

Крушения же восполняли отсутствие леса для постройки домов и подсобных помещений, снабжали людей необходимым топливом, а спасенные грузы являлись неплохой добавкой к семейному бюджету. Здесь, правда, случались курьезные противоречия. Например, уже с XVII века жители Силли сооружали загоны для свиней из черного эбенового дерева, строили дома из выдержанного дуба корабельной обшивки, обивали стены индийским тиковым деревом. Дома обставлялись мебелью также из ценных пород дерева — красного, орехового и т. д. Никто не считал бичкомерство преступным промыслом, так как правящие круги подавали пример своим подданным. Так, когда в 1686 году корабль «Принцесса Мэри» разбился недалеко от островов, король Англии Яков II распорядился скрыть факт крушения, и специально посланная группа в течение трех недель сняла для него находившийся на судне груз. Спустя столетие священник Троумбек писал, что наибольшей популярностью у прихожан пользуются его проповеди, заканчивающиеся призывом: «Мы молим тебя, о Боже, чтобы не было кораблекрушений, а если им суждено случаться, то ниспошли их на острова Силли на благо их бедных жителей».

И господь внимал этим молитвам: зал аббатства Треско и по сей день отделан высококачественной сосной, из которой был сделан корпус канадского судна «Награда», разбившегося у островов в 1860 году.

Бичкомерство существовало вплоть до 20-х годов нашего столетия и породило многовековую устойчивую версию о том, что островитяне преднамеренно устраивали кораблекрушения, зажигая ложные огни или гася свет единственного маяка Сент-Агнес, чтобы, наведя корабли на скалы, заполучить их грузы. Более того, в эту версию вплеталось утверждение, что при крушениях они оказывали погибавшим помощь только для того, чтобы ограбить и раздеть их до нитки, а затем опять столкнуть в буруны. Это мнение особенно утвердилось после истории с адмиралом Клоудесли Шовелом. Поспешность, с какой он был похоронен, навела на подозрение и породила слухи о кощунственном отношении жителей Силли к жертвам кораблекрушений. В частности, много рассказывалось о том, что перстень Шовела не принес счастья ее новой владелице, так как никто из жителей островов не мог дать за него его стоимость, а кроме того, все опасались расспросов и возможных репрессий. Только через 30 лет, уже умирая, владелица перстня отдала драгоценность священнику, который передал его друзьям адмирала — семейству Беркели, где он хранится и в настоящее время. Тайна исповеди помешала узнать истину о последних минутах жизни Клоудесли Шовела.

Слухи живучи, поэтому даже спустя более 150 лет, в 1871 году, два человека, спасшиеся с разбившегося парохода «Делавер» на необитаемом островке Уайт-Айленд, встретили пришедших на помощь жителей острова Брайер камнями. Моряки «Делавера» были уверены, что те пришли с единственным намерением ограбить и убить их.

Однако многочисленные факты говорят об обратном — о бескорыстии большинства жителей островов. И в случае с моряками «Делавера» они руководствовались этими побуждениями. Ведь совершенно очевидно, что от двух полураздетых людей трудно ожидать какой-нибудь поживы и награды, тем не менее островитяне в сильный шторм с риском для жизни дошли на вельботе до острова Самсон, перетащили вельбот через узкий перешеек на другую сторону острова, догребли до Уайт-Айленда и спасли моряков. Но, выполнив свой долг гуманности, островитяне с не меньшей сноровкой и быстротой забрали с разбитого судна все, что могли. И это не акт мародерства, а трезвая оценка ситуации — ведь через несколько дней, а может, часов все уцелевшее станет добычей океана.

Времена на Силли стали меняться с 1834 года, когда герцог Уэльский сдал в аренду остров Треско семье Смитов из Хелфорда. Первым арендатором, называемым лордом-проприэйтором Треско, стал Огастес Джон Смит. Молодой делец, истинный сын своего времени, он привнес в дело свежую струю расцветающих капиталистических отношений. Хотя Смит официально арендовал только один Треско, но его влияние вскоре распространилось на все острова Силли. Вместо занятий контрабандой он расширил рыболовный и устричный промыслы, производство соды из сжигаемых водорослей, а главное, нашел постоянных покупателей, заключив с ними договора. Наряду с этим Смит организовал огородничество, вывел новые мясо-молочные породы коров и свиней, обеспечив и для них рынки сбыта.

Лорд-проприэйтор заботился о ремонте Старых и постройке новых дорог, причалов, оказывал жителям помощь в постройке домов и школ и ввел на Треско обязательное начальное образование.

Став фактическим хозяином острова Треско, Смит выстроил для себя большой дом, разбил лесопосадки и даже завел оленей для охоты. Треско и в настоящее время является единственным островом, на котором растут деревья. Большой интерес представляет созданный Смитом Монастырский парк вокруг развалин бенедиктинского монастыря, который основал в X веке англосаксонский король Ательстан. В его аллеях можно встретить пальмы и алоэ с Канарских островов, причем на Треско эти алоэ выросли до гигантских размеров по сравнению с их собратьями на острове Гран-Канария. Рядом растет капустное дерево из Новой Зеландии, эвкалипты из Австралии, кактусы из Мексики, лимоны, бананы. Вместе с ними пышно цветут лилии с острова Мадейра, мимозы, герань высотой до двух с половиной метров. Таким образом, Монастырский парк является уголком тропиков и субтропиков не только Англии, но и Северо-Западной Европы, лежащей на широте 50°, на которой расположены остров Ньюфаундленд, Прага, Харьков, Комсомольск-на-Амуре. Благодаря ветви Гольфстрима (течение Джеймса Ренне-ля), растения чувствуют себя на Треско так же, как и в своих родных местах.

Но главной примечательностью парка является невысокое здание, сложенное из неотесанных гранитных камней и называемое Валгаллой[12]. Внутри его, вдоль стен, орнаментированных раковинами местных устриц и моллюсков тропических морей, размещено уникальное собрание предметов судового снабжения с 40 судов, погибших на скалах Силли. Сбор этой коллекции начал тот же О. Д. Смит. После его смерти в 1812 году (он прожил на Треско 38 лет и умер холостяком) аренду унаследовал его племянник Алджерннон Смит. Но окончательно систематизировал и пополнил коллекцию, выстроил для нее теперешнее здание праправнучатый племянник, четвертый арендатор Треско, капитан-лейтенант в отставке Т. М. Дорриан Смит. Основу этого своеобразного музея составляет коллекция уцелевших носовых фигур, а также бортовые и кормовые украшения и отдельные вещи с судов.

Некоторая часть носовых фигур представляет изображения богинь античной эпохи — Афродиту и Тэтис, другая же разнообразна по своему жанру. Наиболее примечательно здесь носовое украшение с парусного корабля «Полинарус», который, следуя из Демерары в Лондон, 27 декабря 1848 года выскочил в шторм на риф Лайон-Рок. Катастрофа произошла так близко от берега, что рвущиеся с треском паруса напугали стадо пасшихся поблизости коров. Животные прибежали в селение, и жители догадались, что на берегу что-то случилось. Когда они прибыли к месту крушения, финал трагедии уже завершился — вся команда судна погибла 6 кипящих бурунах.

Носовое- украшение «Полинаруса» представляет фигуру английского морского офицера размером примерно полтора метра, в полной парадной форме, с занесенной абордажной саблей над головой. Напротив нее другая фигура — английского солдата первой половины прошлого века, изготовившегося к стрельбе из ружья с колена. Это все, что осталось от парусного корабля «Волонтёр».

Живописна группа женских фигур, из которых особое внимание привлекает так называемая «Уэльская девушка» — носовое украшение с английской шхуны «Джейн Оуэн», погибшей в марте 1889 года. Фигура изображает девушку в национальном костюме и с эмблемой Уэльса — бледно-желтым нарциссом — в руке.

Очень выразителен «Шотландский вождь» — превосходная мужская фигура с пристальным взглядом. Борода и усы «вождя» аккуратно подстрижены, на голове — берет.

Невольную улыбку вызывает фигура «Веселого отшельника», некогда венчавшая носовую часть клипера «Фрайар Тук» (помните «Айвенго» Вальтера Скотта и одного из героев романа — монаха Тука?). Клипер шел из Шанхая в Лондон с грузом китайского чая. 23 ноября 1863 года он попал в ураганный шторм и через три дня оказался на камнях острова Сент-Мэрис. Несмотря на усилия береговой охраны, весь чай был расхищен. Об этом эпизоде долго помнили на Силли, и до сих пор в барах и тавернах архипелага шутники требуют подать им чашку чая «Фрайара Тука».

Некоторые фигуры устроители музея вынесли в Монастырский парк, умело вписав их в ландшафт. Так, орел со змеей в клюве смотрит на вас с высоты кактуса, а с паркового холма вглядывается в океанскую даль бог морей Нептун.

И сегодня владельцы острова Треско стараются пополнить экспонаты своего музея, тем более что поиски затонувших кораблей и подъем с них грузов продолжаются. И одним из главных объектов работы является уже знакомый нам «Ассошиэйшен», флагманский корабль адмирала Шовела. Еще в июле 1710 года шотландская газета «Лондон леттер» писала: «…корпус корабля уцелел, и в нем содержится огромное богатство — королевский сервиз, несколько сундуков с монетами, не считая десяти сундуков самого сэра Клоудесли с великими сокровищами грандов Испании».

В 60-х годах нашего столетия судьба «Ассошиэйшена» привлекла внимание частной предпринимательской организации «Блю си дайверс» (ныряльщики голубого моря). Ее руководитель Уильям Роджерс организовал экспедицию к месту гибели «Ассошиэйшена» — рифу Джилстон-Рокс. Здесь, на глубинах от 12 до 25 метров, аквалангисты нашли десять старинных пушек и большое количество посуды, как целой, так и битой. С 1963 года к поискам корабля Шовела подключился ВМФ Англии. Его водолазы за три года подняли со дна несколько полусгнивших шпангоутов, пушек и два десятка золотых монет. Более удачливым оказался Роланд Моррис, бывший водолаз. Наняв за 90 фунтов стерлингов небольшой рыболовный траулер, он с двумя помощниками начал в 1967 году искать «Ассошиэйшен». После двухмесячных поисков им удалось обнаружить останки корабля. О том, что это был флагман эскадры Шовела, говорила находка серебряного блюда с гербом адмирала. Но главные ценности были найдены на глубине свыше 30 метров, на участке дна, находившемся в ста метрах от места работ экспедиции У. Роджерса. Всего было поднято около двух тысяч золотых монет — английских, французских, испанских, португальских. На следующий день после сообщения газет о находке объявились наследники Шовела. Нет сведений, чем закончилась история с кладом, но по английским законам половина найденного становится собственностью того, кто обнаружит ценности.

Другая группа аквалангистов, используя судно с металлоискателем, подняла в 1973 году поблизости от места гибели «Ассошиэйшена» около 7 тысяч серебряных монет и других ценностей на сумму около 30 тысяч фунтов стерлингов. Поисковые работы приняли новый размах в 1980 году, когда вышла книга немецкого археолога и писателя Г. Ланицкого «Амфоры, крушения, затонувшие города». В ней ученый указывает, что с «Ассошиэйшеном» ушло на дно ценностей на 15 миллионов марок.

Возвращена миру и коллекция древнегреческих и древнеримских амфор, принадлежавшая Уильяму Гамильтону. Ее поиски начались в 1974 году. Экспедицию возглавила помощник куратора античного отдела Британского музея Энн Бирчол. За три летних сезона, проработав под водой более 900 часов, аквалангисты подняли на поверхность почти 32 тысячи осколков амфор. Группа энтузиастов Британского музея в 1980 году начала работу по разбору осколков и восстановлению амфор. К сегодняшнему дню восстановлено 10 сосудов, и работа продолжается.

С арендой острова Треско О. Д. Смитом в 1834 году острова Силли перестали быть захолустьем Англии. Как уже говорилось, первый арендатор многое сделал для этого, а его преемники продолжили начинания. В частности, Алджернон Дорриан Смит обратил внимание на нарциссы острова Треско, выращиваемые со времен пирата Томассипо. С 1880 года А. Д. Смит организовал их вывоз и продажу в Лондоне намного раньше, чем они начинают расцветать в других областях Англии. А так как бледно-желтые нарциссы являются национальной эмблемой Уэльса, то спрос на них достаточно велик. Наряду с нарциссами началось массовое разведение и других цветов. В наши дни в урожайный сезон срезается до 60 миллионов бутонов и на продажу вывозится 1200 тонн цветов. Сбор начинается в ноябре, в середине января происходит ставшая традиционной ярмарка-выставка, а в апреле — фестиваль, посвященный завершению сезона.

Новая аренда островов, подписанная в 1921 году, оговаривает сдачу острова Треско семейству Смитов на 99 лет, и, хотя остров остался частным владением, на нем, как и на других островах, все большее значение приобретают выборные советы общин. Столицей Силли является Хью-Таун на острове Сент-Мэрис, на котором проживает примерно 75–80 процентов населения островов.

После второй мировой войны Силли приобретают все большую популярность как место отдыха англичан и зарубежных туристов. Это способствует занятости населения и приносит немалый доход.

В настоящее время восемь маяков, сеть радионавигационных систем и обязательная лоцманская проводка значительно повысили безопасность плавания в районе островов. Но тем не менее Силли по-прежнему остаются опасными, особенно для спортивных, прогулочных судов и рыбаков-любителей. Сообщения о несчастных случаях с ними еще можно встретить в местной печати. Корабли и суда всех наций, проходящие острова, всегда несут вахты повышенной бдительности, так как Силли, как правило, ошибок не прощают. Об этом напоминают Валгалла на Треско, а также многочисленные фотографии кораблекрушений, вошедших в историю островов, которые украшают стены гостиниц и таверн.

Всеволод Карпов
КОШКИ НА РУСИ

Художник А. Кузнецов

Фото подобраны автором

Если тебе, уважаемый читатель, вздумается полистать когда-нибудь книгу о кошке, не ищи такой книги. На русском языке книг про домашнюю кошку не издавалось. Есть книги о лошадях, собаках, голубях, обезьянах, аквариумных рыбках, кроликах, курах и бог весть еще о ком, но только не о кошке. О ней всерьез писать почему-то не принято. А ведь семейство кошек, и вместе с ним и наша обыкновенная домашняя кошка, представляет собой, как утверждают ученые, венец эволюции хищных животных. Ее вполне можно было бы причислить к интеллигенции животного мира, существуй подобное понятие.

Да мы и не смогли бы сейчас обойтись без кошки, привычного домашнего существа, не теряя при этом частицы нашей истории, нашей культуры. Сегодня кошка является не просто полезным животным, она нечто большее, она стала явлением в истории культуры народа. Попробуйте «закрыть» вдруг кошку — исчезнут сказки Ученого кота и поблекнет Лукоморье, не станет веселых обитателей Кошкина дома, да и самого дома, забудется отважный Кот в сапогах, из многих книг уйдет изящество сравнений, бледнее станут юмор и народная мудрость, люди утратят «превосходного друга дома», и некая пустота возникнет в душе народа.

Всегда имея их под рукой и порой даже досадуя на избыток уличных кошек, мы не привыкли — или перестали — смотреть на это существо как на некий духовный символ. Так посмотреть умел Чехов, и не только он. Когда во время своей поездки на Сахалин Чехов обходил на острове ссыльных и вникал в их горестную жизнь, его поразил неустроенный, временный быт этих вечных поселенцев. Сосланные сюда на пожизненную каторгу, они так и не приняли душой этот край, и он всю жизнь продолжал оставаться для них чужбиной. «…Там чувствуется, — писал Чехов, — отсутствие чего-то важного; нет деда и бабки, нет старых образов и дедовской мебели, стало быть, хозяйству недостает прошлого, традиций. Нет красного угла, или он очень беден и тускл, без лампады и украшений, — нет обычаев; нет кошки…»

Как видим, среди примет духовной жизни великий писатель числит и присутствие в ней кошки. И это действительно так. Домашний зверь из рода кошек навсегда занял свое место в ряду великих символов человечества — друг, дом, родина.

Давно уже домашняя кошка обитает в наших краях, она гораздо старше матрешки, самовара, картошки, и даже крещение Руси случилось на ее глазах. Наиболее ранние сведения о ней дают археологические находки.

На территории нашей страны самые древние останки домашней кошки — кошки «номер один» — найдены на юге (не потому ли, что там больше искали?) — в Закавказье. Никто, конечно, специально кошку не искал, просто при раскопках холма Кармир-Блур в Армении археологи обнаружили там развалины древней урартской крепости VII века до н. э. Тейшебаини. Некогда это была великолепно оснащенная крепость, с громадными кладовыми для хранения товаров, вина и хлеба, но увы. Тейшебаини погибла в начале VI века до н. э. во время штурма ее ассирийцами.

Так вот, при раскопках развалин Тейшебаини в одном из винных сосудов был обнаружен скелет кошки. Трудно сказать, что ее туда занесло — то ли погналась за мышкой, угодила сгоряча в пустой кувшин и нс сумела выбраться назад, то ли пыталась спрятаться от огня да так и осталась на века в коварной западне. Как бы там ни было, маленькая трагедия позволила сохранить для истории любопытный факт существования домашней кошки в древнем Урарту. Археологи полагают, что эта почтенная по возрасту кошачья персона вполне могла нежиться под жарким солнцем Закавказья в любом году того же VII века до н. э., на который приходится расцвет и благоденствие Тейшебаини.

Останки кошки «номер два» также найдены на юге нашей страны — в развалинах античного города Ольвии, заложенного греческими колонистами в Северном Причерноморье в том же VII веке до н. э. Археологи утверждают — а они весьма тщательны в своих оценках прошедшего времени, — что найденные в древней Ольвии кошачьи косточки относятся к VI веку до н. э. Следовательно, уже около 2600–2700 лет назад домашние кошки бродили в жилищах обитателей наших краев, а появились впервые в них наверняка еще раньше.

Появление самых первых экземпляров домашней кошки именно в Урарту и Ольвии вполне закономерно. Урартцы известны как весьма предприимчивые люди. Они оживленно торговали с соседними странами, с греческими колониями в Северном Причерноморье и даже с Египетом. В кладовых Тейшебаини найдены египетские фаянсовые амулеты и другие ювелирные изделия, и полагают, что в Закавказье египетские предметы в древности попадали именно через Урарту. Его правители, кстати, дружили со скифами и выступали вместе с ними против ассирийцев, которые весьма завистливо смотрели на торговые занятия процветающего Урарту и чинили ему зло. Существовали накатанные дороги для проникновения домашней кошки в Закавказье из ее египетской родины, и, скорее, было бы удивительно не найти следов ее раннего появления там.

Возраст единственного кошачьего экземпляра, найденного в ранних слоях античной Ольвии, практически совпадает с возрастом этого города — и тому и другому более двух с половиной тысяч лет. Вероятно, кошка была доставлена в Северное Причерноморье первыми поселенцами в числе необходимейших предметов. Основавшие Ольвию выходцы из Древней Греции перенесли на эти пустынные берега свойственный им образ жизни и привычные мелочи быта. Знаменательно, что в их число попала и домашняя кошка.

Позднее, в римское время на рубеже старой и нашей эры, домашние кошки появляются в других античных городах Северного Причерноморья — Танаисе, Нимфее, Пантикапее, Фанагории, Тиритаке. Как видим, они предпочитают обитать в больших и богатых городах. В селищах никаких следов кошачьего обитания не обнаружено.

А что же скифы, властители причерноморских земель, ближайшие соседи и современники греческих колонистов, — знали ли они такого зверя, как домашняя кошка? Тончайшая ниточка — одна-единственная косточка домашней кошки, найденная археологами за всю историю раскопок скифских памятников, буквально символически удостоверяет — да, скифы имели представление о домашней кошке.

Эта редчайшая, так сказать, «улика» была найдена при раскопках скифского поселения, которое археологи скромно именуют Каменским городищем. В свое время — в V–III веках до н. э. — это был громадный город площадью 12 квадратных километров, столица степных скифов. Севернее него, по Днепру, да и южнее тоже уже не было подобных величественных поселений. Располагался он на левом берегу Днепра против теперешнего Никополя. Город был удобно расположен на своеобразном выступе территории, защищаемом с севера и запада обрывами над Днепром, рекой Конкой и Белозерским лиманом, а со стороны степи — земляным валом и рвом.

В возвышенной части города находился акрополь, где располагалась крепость, какие-то скифские святыни и жила скифская знать. Даже после запустения города в III веке до н. э. в этой части его жизнь продолжалась еще в течение нескольких веков. Вот в этом-то акрополе и нашли археологи уникальное свидетельство того, что в скифском царстве водилась по крайней мере одна домашняя кошка (кстати, останков собак в акрополе найдено двадцать).

А вот при раскопках Неаполя скифского, бывшего в те годы столицей крымских скифов, среди множества исследованных археологами костей животных не найдено ни одной кошачьей. Не правда ли, парадоксален археологический баланс — на все скифское золото, многочисленные украшения, предметы утвари и многие другие ценные в историческом смысле находки приходится пока что одна-единственная кошка?

Верно, дорожили античные греки своими драгоценными домашними кошками и, оживленно торгуя со скифами всякой живностью, предметами рукоделия и ремесла, золотыми украшениями «звериного» стиля, ревниво берегли редчайших домашних зверьков для себя.

В начале нашей эры путь от берегов Черного моря в суровые северные края будущих русских городов был не очень гладким, а кошачье поголовье не отличалось изобилием, поэтому мода на кошек, да и сами они продвигались на север неторопливо. Тем не менее во II–V веках н. э. археологи отмечают появление домашней кошки в трех поселениях, существовавших на территории нынешних Одесской, Черкасской и Кировоградской областей.

В каждом из этих поселений снова найдена одна-единственная кошачья особь! Не подумайте, что археологи ленились или плохо искали. Насколько редким было в те времена это существо, говорят простые цифры — найденная в поселении Журовка ископаемая компания домашних зверей при сорока трех собаках располагала опять-таки всего одной кошкой.

Снова прошло несколько сот археологических лет, и в VI–VII веках кошка появляется в лесных краях — останки ее найдены при раскопках мерянского поселения вблизи Ярославля, а также в древнем Пскове. Приблизительно в это же время она объявляется в северо-западных краях — в Литве и Латвии. Археологи относят самые ранние находки прибалтийских домашних кошек к V–VIII векам н. э.

Затем, в VII–IX веках, кошка попадает в Старую Ладогу, в тот же период она была уже известна в Среднем Поволжье, а в X–XIII веках — в землях Древней Руси. Археологические находки ее отмечены в Новгороде, старой Рязани, Москве, Подмосковье, Киеве. А вот в древнерусском охотничьем городе Гродно, скрытом дремучими лесами с изобилием дикого зверя, домашняя кошка не была известна вплоть до XIII века.

Интересные находки сделаны при раскопках погребений X–XI веков в Ярославском Поволжье. Ученые вскрыли там около 600 курганов, из которых 200 выделялись одной особенностью — в них найдены останки жертвенных животных. И только в двух курганах из 200 (интересно, что оба раза это были женские погребения) найдены кошачьи кости.

История домашней кошки на Руси будет неполной, если не упомянуть еще о двух любопытнейших археологических находках. Одна из них сделана при раскопках старой Рязани — богатого древнего русского города, жестоко разоренного татаро-монголами в 1237 году и более не поднявшегося из пепла на прежнем месте. Здесь интересны не столько найденные в слоях XII века останки целой компании — семи кошачьих особ, сколько находка тонкой резной костяной пластинки в виде стилизованной кошки. Полагают, что некогда она могла украшать весьма ценную вещь — переплет рукописной книги. Пластинка обнаружена в жилище, которое ученые склонны считать домом-мастерской древнего мастера-костореза.

Любопытно, что манерой исполнения этот первый на Руси кошачий портрет напоминает русскую деревянную резьбу более позднего времени. Будто и затейливые львы на наличниках русских крестьянских изб XVI века резаны той же привычной рукой, что и древняя кошка на костяной пластинке из старой Рязани. Когда-то считалось, что такую манеру резьбы занесло на Русь с Запада вместе с книжными картинками, но вот находка столь древнего кошачьего портрета заставляет пересмотреть это мнение.

Другая необыкновенная находка относится к тем же суровым и драматичным временам нашей истории — разорению древнего Киева татаро-монголами в декабре 1240 года. Город погиб в огне, и лишь следы пожарищ встречаются при раскопках слоев того времени.

Целый комплекс обгоревших остатков жилищ разведан археологами в Киеве, все они сильно повреждены, но одно из них, самое интересное, к счастью, сохранилось лучше других. Найденные в жилище замечательные своей редкостью и назначением предметы — заготовки и осколки всевозможных поделочных камней — дали основание назвать его «мастерской художника».

Когда возник пожар, хозяев мастерской не было дома — запертый ими много веков назад уцелевший замок и по сей день крепко удерживает несуществующую дверь. Однако отлучились они не насовсем и даже не надолго, ибо внутри оставались многие ценные даже по нынешним временам вещи, но, главное, взаперти было оставлено живое существо — кошка. Тщетно пыталась выбраться она из огня, да так и погибла в горящем помещении — полуобгоревший скелет ее найден на полу мастерской.

Самое примечательное, что хозяйка кошки — мы даже знаем, что это была девочка, — не забыла о своей любимице и попыталась спасти ее. Неведомо как пробралась она сквозь пожар к своему дому — он был уже совсем рядом, но преодолеть последние метры ей не удалось. Девочка погибла у своего дома под обвалившимся горящим зданием. Подле жилища художника найден детский скелет, на руке у девочки сохранились три стеклянных браслета, а в кулачке, пожалуй, был ключ, рассыпавшийся в прах.

Столь же печальная участь постигла и другую кошку, обгоревший скелет которой найден позднее еще в одном хорошо сохранившемся жилище того же комплекса. Но то было совсем отличное от «мастерской художника» помещение. Остатки большого деревянного ларя и россыпь горелых зерен разных злаков на полу не оставляют сомнения в том, что там хранились запасы хлеба. И кошка, стало быть, погибла «на службе».

Если отвлечься от романтики археологических находок и перейти, как говорят, к прозе жизни, то выяснится нечто неожиданное. Сугубо официальные документы Московской Руси говорят о том, что кошка представляла в былые времена весьма ценное имущество. И стоила она громадных денег.

В старину на Руси рублей и копеек еще не знали, а оценивали стоимость вещей и тяжесть проступков, противных закону, в гривнах, ногатах и кунах. Самой крупной, так сказать, купюрой служила гривна, которая представляла чаще всего слиток серебра весом около 205 граммов. Естественно, что пользоваться гривной при повседневных расчетах было примерно так же удобно, как стрелять из пушки по воробьям. Поэтому гривна могла делиться на более мелкие доли — либо на 20 частей (тогда они назывались ногатами), либо на 50 частей (в этом случае их звали кунами). Наименование более мелких долей гривны — куна — произошло от названия распространенных меховых шкурок — куньих, которые служили когда-то, еще до появления металлической монеты, деньгами на Руси.

Ногата, не говоря уже о гривне, представляла собой немалые деньги. В древнем Киеве при князе Ярославе сооружалась церковь, но работа шла не так проворно, как того хотелось бы князю. Тогда он приказал возвестить на торгу, что за работу будут платить по ногате в день, «и бысть, — как сообщает летописец, — множество делающих». Выходит, что ногата была суммой, весьма даже солидной для дневного заработка, которую мог себе позволить выплачивать лишь великий князь, да и то в исключительных случаях — строились ведь первые храмы только что крещеной Руси. Поросенок или баран стоил в те времена ногату, раб — 5 гривен, а за куну можно было даже скромно пообедать.

Не сохранилось прямых свидетельств того времени о цене, которую давали за кошку. Да это и не столь важно, ибо до нас дошел иной замечательный документ, в котором точно определена относительная ценность по тогдашним меркам и кошки, и собаки, да и всех других домашних животных Древней Руси. Это своеобразный свод законов, который историки называют «Правосудье митрополичье».

Он является одним из древнейших исторических документов на Руси, в котором упомянута кошка как домашний зверь. Она появляется в статье, определяющей наказание — денежный штраф — за хищение домашних животных.

Естественно, что величина штрафа зависела от ценности украденного животного и косвенно говорила о его стоимости. Вот какие штрафы взимались со злоумышленников — татей — в XIV веке за хищение живности и как соответственно ценились тогда домашние животные: «За голубя платить 9 кун, за утку 30 кун, за гуся 30 кун, за лебедя 30 кун, за журавля 30 кун, за кошку 3 гривны, за собаку 3 гривны, за кобылу — 60 кун, за вола 3 гривны, за корову 40 кун, за третьяка 30 кун, за лоньщину полгривны, за теля 5 кун, за барана ногата, за поросенка ногата, за овцу 5 кун, за жеребца гривна, за жеребенка 6 ногат». Каковы цены?!

А кошка оценивалась, таким образом, в три гривны — так же, как и незаменимый в крестьянстве вол. Кошка приравнивалась к трем резвым скакунам или к целому стаду баранов! Одна лишь собака ценилась еще столь же высоко. Чтобы заработать 3 гривны, даже при сказочном жалованье, положенном князем Ярославом строителям древней киевской церкви, надо было трудиться не разгибая спины два полных месяца.

Видимо, имелся свой крепкий резон у наших предков, отдавших первые по важности три места таким несопоставимым на сегодняшний взгляд животным. Одинаково незаменимы были они в крестьянском хозяйстве тех времен, выполняя каждый свою ответственную роль — вол был незаменим на хозяйственных работах, кошка охраняла хлеб, собака стерегла стадо и дарила счастливую охоту.

Статьи о наказаниях за хищения домашней живности есть и в других судебниках. Если сравнить такие статьи из более ранней по времени написания «Русской правды» и созданного позднее «Правосудья митрополичья», то выяснится, что они совпадают. И тут и там указан тот же перечень животных, те же штрафы, за одним лишь исключением — в «Русской правде» отсутствует упоминание о кошке. Все другие животные есть, а кошки нет! Удивительный этот факт можно истолковать таким образом, что в XI веке кошка еще не являлась распространенным домашним существом, хищения ее были крайне редки и составляли скорее исключение, нежели правило.

Но уже к XIV веку она стала заметным деловым домашним животным. Первыми оценили кошку в этом качестве святые отцы и, дабы пресечь участившиеся хищения ценного зверя, поставили его под защиту подходящей статьи церковного свода законов. Но и тогда еще кошачье поголовье на Руси было невелико, о чем красноречиво свидетельствуют громадные размеры охранных штрафов.

Любопытно, что одной этой охранной статьи составителям «Правосудья митрополичья» показалось недостаточно. Ведь кошку могут не только украсть, но и запросто убить. Поводов для этого у простого люда тогда имелось немало. На редкостное создание смотрели косо. Кошка — животное подвижное и любознательное, с вредоносными и бесовскими повадками, шныряет по чужим погребам, чуланам да птичникам, а владеют ею лишь богатые дома. Все зло идет от них, так не грех и отплатить им.

И вот в судебник включается единственная в своем роде во всем русском законодательстве статья: «А кто собаку убьет, ли кошку — вины гривна, а собаку даст вместо собаки, а кошку — вместо кошки». Удивительно читать эти выполненные славянской вязью слова древнего закона, столь ревностно защищавшего обыденных в наши дни животных. Ничего подобного более на Руси не встречалось никогда. Невольно вспоминаются суровые законы Древнего Египта, каравшие смертью за убийство кошки, и средневековые указы принца Уэльского, бравшие под защиту это существо. Есть своя глубокая закономерность в таком уважительном отношении к домашней кошке в разных (но непременно земледельческих) краях на определенном этапе их истории.

Естественно, что такой дорогой предмет был не по средствам даже зажиточным людям, не говоря уже о бедняках. Поэтому первоначально кошка, как редкая диковина и своего рода полезный предмет роскоши, попадала лишь в богатые дома. Однако, принятая вначале с горячим интересом, она, похоже, быстро утрачивает расположение своих имущих боярских и княжеских покровителей и начинает постепенно «просачиваться» в круги победнее.

Такой внешне не показной зверь не мог, конечно, сравниться по своей декоративной привлекательности и производимому впечатлению с другими существами, составлявшими гордость какого-нибудь боярского дома. Бояре да князья любили удивлять и потешать гостей домашними медведями, сворой гончих псов, скакунами, охотничьими соколами или редчайшими тогда заморскими попугаями либо павлинами.

Их всех можно было показать в деле, чего никак нельзя сказать о кошке. Она блистает иными талантами и может быть достойно оценена лишь в сравнении с себе подобными. Да и трудно было ужиться этому независимому зверю взаперти, в тщательно оберегаемых боярских теремах, светлицах да хоромах.

В наше время обыкновенная кошка ничего не стоит. Тому, кто возьмет лишнего котенка, еще и спасибо скажут. И мы, избалованные этой всеобщей распространенностью привычного зверя, совсем забыли его истинную ценность. Бывают, однако, в истории редчайшие моменты, когда она возрождается на миг во всей своей первозданной весомости.

Блокадный Ленинград… Тяжкие испытания выпали на долю людей, но не менее страшными были они для зверья, всегда сопутствующего человеку в его городской жизни. В дневниковых записях писателя Л. Пантелеева о блокадной зиме 1941/42 года есть скупые строки об «осажденном городе… где вымерли все кошки и собаки. Где вымерли даже мыши и птицы». Люди выстояли. Выстояли, победили и фактически начинали жизнь снова. Среди больших и малых примет возрождения городской жизни, увиденных Л. Пантелеевым в январе 1944 года, была и такая: «Котенок в Ленинграде стоит 500 рублей. Вероятно, приблизительно столько же он стоил бы до войны на Северном полюсе».

Если вспомнить, что зарплата, скажем, городского сторожа составляла тогда рублей 120, а килограмм хлеба продавался с рук за 50 рублей, то, может, и перетянут на весах истории эти ленинградские послеблокадные 500 рублей те невероятно щедрые 3 гривны, в которые оценивало кошку «Правосудье митрополичье».

Если самый ранний период кошачьей истории на Руси освещается археологией, средний — еще и летописными источниками, то более поздние сведения о ней дают произведения живописного искусства.

Первое красочное изображение кошки в русской живописи принадлежит кисти замечательного художника Венецианова. Картина, которую он создает около 1825 года или несколько позднее, называется «Девочка с котенком». Специалисты отмечают необыкновенно тонкую работу кистью и высокую одухотворенность, свойственные этому двойному портрету. Вероятно, именно его с легким пренебрежением упомянет впоследствии В. М. Гаршин в своем рассказе «Художники». Упомянет о дамах на выставке, которые «проплывут к следующей картине, к «Девочке с кошкой», смотря на которую скажут: «Очень, очень мило» или что-нибудь подобное».

Даже в самых полных изданиях с красочными репродукциями картин Венецианова «Девочка с котенком» всегда воспроизводится в черно-белом цвете. Драматическая судьба постигла эту картину. Оригинал ее, хранившийся в одной частной коллекции, бесследно исчез в вихре событий революции и гражданской войны. Сохранилось лишь упоминание о картине в выставочном каталоге да черно-белый негатив ее в Третьяковской галерее. Неизвестно ни одной цветной репродукции картины.

Но теплится все же надежда найти эту замечательную работу Венецианова. Много лет пытается установить ее дальнейшую судьбу тонкий знаток творчества Венецианова известный искусствовед Татьяна Алексеева, любезно сообщившая автору историю картины. Однако поиски «Девочки с котенком» пока безрезультатны. Нет ли в твоих позабытых тайниках, уважаемый читатель, чего-либо могущего помочь в этих поисках?

Более подобных картин, столь представительно изображающих кошачью персону, в большой русской живописи не встречается. Лишь десятилетием позднее Федотов включит кошку в композицию знаменитых шедевров — «Свежий кавалер» и «Сватовство майора».

«Свежий кавалер», кухарка и кошка составляют на ней слаженный ансамбль обитателей некоего дома. Убога жизнь в этом запущенном доме, убоги его обитатели, убоги их интересы — выше писаний Фаддея Булгарина не поднимается любознательность хозяина. Но он честолюбив, болезненно честолюбив, и первая вожделенная награда (лишь «крестик», как пренебрежительно обозначил ее Федотов) затмила собой все. Чиновный служака опьянен столь значительным для него событием.

«Новый кавалер не вытерпел: чем свет нацепил на халат свою обнову и горделиво напоминает свою значительность кухарке», — писал о сюжете своей картины Федотов. Тупой, чванливый азарт (на первоначальном эскизе картины это была лишь самодовольная ухмылка) исказил его лицо. А кошка на драном стуле потягивается в его сторону (наши предки были твердо убеждены, что если кошка «на человека тянется», то это к обнове), как бы предвещая очередные «обновы», которые логически назревают на наших глазах, — недалекий честолюбец не остановится ни перед чем. «Первый крестик» все расставил по своим местам и определил точное место герою, ну а кошкин «прогноз» показывает, что все еще впереди.

Вспомним, как истово доверяла «преданьям простонародной старины» Татьяна Ларина («русская душою» — это о ней сказал Пушкин):

«Кошка моется — гостей замывает (зазывает)», — записал некогда в своем знаменитом сборнике В. Даль. Эта примета является, наверное, одной из самых древних, стойких и распространенных среди прочих, связанных с кошкой. И снова невольно возникают в памяти творения великого и точного мастера Федотова, его знаменитое «Сватовство майора».

Помните: в купеческом доме переполох и суета, в купеческом доме гости. И не обычные гости — приехал (снизошел-таки!) жених, он ждет ответа, момент решающий. Быть или не быть… Непроизвольное движение невесты полно отрицания, его можно толковать как «не быть». Несмотря на усилия и фальшивый восторг свахи и осуждающее «дура!» на устах матери, согласие не ладится, мы видим два несоединяемых звена цепи, два лагеря. Картина насыщена динамикой поз, жестов, взглядов, мыслей. Все в движении в этом доме, где, по словам Федотова, «одно пахнет деревней, другое харчевней».

И лишь кошка, которой — и только ей — преднамеренно отдан весь передний план картины, степенно и уверенно «замывает» гостей. Именно она вводит нас в ближайшее будущее и позволяет узнать то, что сейчас неясно еще самой невесте, — быть гостям! — стало быть, состоится эта корыстная и нелепая свадьба. Вот где подлинное замковое звено, прочно скрепляющее распадающиеся было части картины!

Любопытно, что сам Федотов не в пример некоторым знатокам его творчества и толкователям «Сватовства майора» отвел кошке должное место в своей рацее (объяснении) картины:

Уходили в прошлое времена «Правосудья митрополичья», и кошка постепенно становится все более демократичным, если можно так выразиться, существом, чему в живописи и графике можно найти немало подтверждений. Мы уже не встретим ни одного упоминания или изображения кошки в компании с мало-мальски знатным лицом. Зато на тех картинах, где она присутствует, кошка предстает участницей самых разных сцен простонародной жизни или изредка, как у замечательного художника Кустодиева, жизни купеческого сословия.

Когда в XVIII веке начали распространяться русские народные картинки — лубки, кошка попала в число их полноправных персонажей. Вот она на лубке, который называется «Блинщица». Громадная русская печь, главная принадлежность блинщицы, занимает почти всю избу, а на печи особняком расположилась кошка. Да и где же ей еще блаженствовать! У блинщицы печь никогда не стынет, это большое удобство, да и из блинных припасов кое-что лакомое всегда перепадет. Вот и счастлива кошка по-своему.

Кошачью особу можно видеть также на другом лубке, который входит в целую серию «Доброе и худое домоправительство». Полна иронии сопроводительная подпись к этому лубку: «Муж лапти плетет, а жена нитки прядет, обогатеть хотят: огня не гасят». У ног жены сидит кошка, а возле мужа расположилась собака. Как тут еще раз не вспомнить известную русскую пословицу: «Баба да кошка в избе, мужик да собака на дворе». Народное поверье, что хозяйке близка кошка, а хозяину — собака, существует с древнейших, возможно, первобытных времен, когда главной обязанностью мужчины была охота и вообще добыча съестного, а женщина своим трудом создавала и поддерживала то, что зовется у людей домашним очагом.

Уже эти два лубка говорят о том, что кошка давно перестала быть редкостью. Она обычна не только в доме блинщицы, живущей если не богато, то все же зажиточно, но и в доме бедняков, которые лишь «обогатеть хотят».

Но особенно приглянулась кошка купеческому сословию. Да и кто лучше скряги купца, товары которого беззастенчиво портились мышами, мог оценить бескорыстную кошачью службу! Без кошки мышиный разбой был безнаказан и не столько разорителен для дела, сколь несносен для Купцовой амбиции. Его, продувного бестию и надувалу, запросто обводили вокруг пальца какие-то грызуны!

Когда в начале нынешнего века Московская дума решила навести порядок в торговом Охотном ряду, «первым делом, — писал великий знаток старой Москвы В. Гиляровский, — было приказано иметь во всех лавках кошек. Но кошки и так были в большинстве лавок. Это был род спорта — у кого кот толще. Сытые, огромные коты сидели на прилавках».

Не иначе как потомки все тех же купеческих любимцев попадались Сергею Есенину в один очаровательный сентябрьский день 1925 года, когда он, задорный и веселый, гулял по Москве со своей сестрой-школьницей Шурой. Извозчик катил и катил неторопливо по московским улицам, Есенины посматривали вокруг, шутили, ребячились, а на улицах нежились кошки.

«Столько кошек, — вспоминает сестра поэта Александра Александровна Есенина, — мне как-то не приходилось встречать раньше, и я сказала об этом Сергею». Это позабавило Есенина, и он затеял веселую игру — считать всех попадавшихся на пути кошек. День ли выдался необыкновенный, душа ли поэта была раскована и вольна шутить, но он сам по-ребячьи увлекся игрой.

Впечатления от этой замечательной прогулки не растворились в суете будней. Запечатленные Есениным, они стали строфами ласкового, почти свободного от пронзительной есенинской грусти стихотворения, которое живо передает настроение того дня и владевшие поэтом чувства.

Посвящено стихотворение сестре Шуре:

Кошачье племя, со своей стороны высоко ценя изобильную купеческую жизнь и уважительное отношение, довольно любезно относилось к Купцовым домам и домочадцам. Не случайно мы можем видеть на некоторых парадных портретах кустодиевских дородных купчих и картинах провинциального быта весьма довольных жизнью кошек. Впрочем, кошка у Кустодиева является тонким инструментом, предназначенным для выражения более глубоких мыслей.

Вот его картина «Купчиха за чаем». Поначалу все великолепно и по-купечески истово в ней: пышная и по-своему очаровательная красавица — настоящая «мисс купчиха», как сказали бы сегодня, праздничное сияние самовара, блеск фарфора и шелка, пышность снеди, холодная складчатая свежесть скатерти… Все так ослепительно, чисто, добротно, умиротворенно и приятно для глаза. Взор, правда, силится хоть что-нибудь прочесть на безмятежном лице купчихи, но никакое движение мысли или души не одухотворяет его. Между тем, освоившись с первыми яркими красками картины, мы замечаем подле купчихи кошку. Ох уж эта кошка!

Ее приторно-угодливая поза, комичная позиция на высоком неподобающем пьедестале, куда кошка взгромоздилась в порыве подобострастия, и даже блеклый колорит ее шубки придают совершенно иное направление первоначальному благостному впечатлению. Обывательщина, неуловимо присутствующая в деталях картины, как бы кристаллизуется вдруг явлением кошки, и вот уже глаз выделяет лишь пышный цвет провинции и красочное мещанство.

Уберите кошку — исчезнет неуловимая ирония, исчезнет некий противоположный полюс и порождаемое им внутреннее напряжение сюжета, картина обретет безоговорочную и слащавую серьезность. Поразительно мастерство художника, сочетавшего свое восхищение земными красками и формами с отточенной иронией по отношению к мещанской сути их реальных воплощений. Вот что может выразить умело поданная кошка.

Но давайте покинем бездуховную провинцию, выйдем на свежий воздух и обернемся к солнцу.

Бесконечно далек от духа мещанства и провинции выдающийся русский композитор А. П. Бородин. «Мне чрезвычайно по душе была, — вспоминал П. И. Чайковский, — его мягкая, утонченная, изящная натура». А между тем Бородин весьма симпатизировал кошачьему народцу. Случилось так, что и жена его Екатерина Сергеевна благоволила к этим существам. Н. А. Римский-Корсаков, бывавший в гостях у Бородиных, оставил красочные воспоминания об этой привязанности великого композитора.

Невозможно не привести следующие строки из них, согретые тончайшим юмором и деликатной иронией: «Несколько поселившихся в квартире котов разгуливали по обеденному столу, залезали мордами в тарелки или без церемонии вскакивали сидящим на спину. Коты эти пользовались покровительством Екатерины Сергеевны; рассказывались их разные биографические подробности. Один кот назывался Рыболов, потому что зимою ухитрялся ловить лапой мелкую рыбу в проруби; другой кот назывался Длинненький — этот имел обыкновение приносить за шиворот в квартиру Бородиных бездомных котят, которых он где-то отыскивал и которым Бородины давали приют и пристраивали их к месту. Были еще и другие, менее замечательные особы кошачьей породы.

Сидишь, бывало, у них за чайным столом, кот идет по столу и лезет в тарелку; прогонишь его, а Екатерина Сергеевна непременно заступится за него и расскажет что-нибудь из его биографии. Смотришь, другой кот вспрыгнул уже Александру Порфирьевичу на шею и, разлегшись на ней, немилосердно греет. «Послушайте, милостивый государь, это уже из рук вон!» — говорит Бородин, но не шевелится, и кот благодушествует у него на шее».

Бородин прекрасно разбирался в психологии своих любимцев. Его описание характеров конкретных кошачьих личностей отличается тонкостью наблюдения и кажется вышедшим из-под пера журналиста. Когда композитор поселился однажды летом у своих знакомых в имении Житовке, он не преминул сообщить в письме к Екатерине Сергеевне такие подробности тамошней жизни:

«Нас давно уже ждали и встретили предупредительно. Первая встретила кошка, которая поняла сразу, что приехали господа, для которых, значит, отворят дверь в квартиру, куда кошке без хозяев доступа не было. Она приласкалась к нам и встала около самой двери; только что открыли последнюю, она мигом юркнула туда и в комнатах уже начала расточать мне и Гане восторженные ласки: вскочив на шею, курныкала, лизала, прикусывая легонько мои уши, тыкаясь носом в щеки…»

Общение с этим своеобразным мирком, вероятно, помогало Бородину установить добрый душевный комфорт, который бывает столь необходим для творчества. Вообще творец, мыслитель обычно предпочитают для своих раздумий уединение, ночную тишь, осеннее умиротворение природы либо скверную погоду. Лишь тогда тончайшая впечатлительность художника естественно освобождается от напрягающих ее посторонних внешних сил и свободно обращается к голосам своего внутреннего мира. Все мы знаем о золотой болдинской осени Пушкина, но не многие, вероятно, помнят вот эту строчку его письма, отправленного из Болдина друзьям: «…осень чудная, и дождь, и снег, и по колено грязь…» «А мне хочется снега; в дурную погоду работается приятней», — писал с томящего юга Чехов.

Странное дело, живое существо — кошка отнюдь не нарушает своим присутствием сосредоточенности художника. Скорее наоборот, дружественным и ненавязчивым участием это создание вносит какой-то мистический творческий уют в холодное одиночество писательского уединения. Совсем как это получилось у любимицы Куприна Ю-ю.

Если помните, так звали одну в общем-то обычную кошачью особу, жившую много лет назад. Ю-ю не блистала никакими выдающимися качествами и не оставила бы после себя никакой памяти. Моей посчастливилось быть любимым домашним существом замечательного русского писателя А. И. Куприна и навечно остаться в его произведениях добрым духом счастливых мгновений творчества.

Рассказ «Ю-ю» Куприна автобиографичен: «…я писал по ночам: занятие довольно изнурительное, но если в него втянуться, в нем много тихой отрады.

Царапаешь, царапаешь пером, вдруг не хватает какого-то очень нужного слова. Остановился. Какая тишина! Шипит еле слышно керосин в лампе, шумит морской шум в ушах, и от этого ночь еще тише… Где я: в дремучем лесу или на верху высокой башни? И вздрогнешь от мягкого упругого толчка. Это Ю-ю легко вскочила с пола на стол. Совсем неизвестно, когда пришла.

Поворочается немного на столе, помнется, облюбовывая место, и сядет рядышком со мною у правой руки…

Я опять пишу быстро и с увлечением. Порою, не шевеля головою, брошу быстрый взор на кошку, сидящую ко мне в три четверти. Ее огромный изумрудный глаз пристально устремлен на огонь, а поперек его, сверху вниз, узкая, как лезвие бритвы, черная щелочка зрачка. Но как ни мгновенно движение моих ресниц, Ю-ю успевает поймать его и повернуть ко мне свою изящную мордочку. Щелочки вдруг превратились в блестящие черные круги, а вокруг них тонкие каемки янтарного цвета. Ладно, Ю-ю, будем писать дальше.

Царапает, царапает перо. Сами собою приходят ладные, уклюжие слова. В послушном разнообразии строятся фразы…»

Конечно, из воспоминаний близких людей известно, как работал Куприн, как он знал и любил животных. Но это все-таки слова других. Ю-ю же помогла взглянуть на затаенные стороны личности Куприна его глазами. Как знать, сколько нужных, уклюжих, как он говорил, слов было найдено писателем в те часы творчества, когда Ю-ю неназойливо помогала ему своим молчаливым участием. Не будь ее, мы никогда бы не узнали маленьких тайн творчества писателя, и чуть бледнее высветился бы его образ.

Самые, пожалуй, проникновенные слова дружеского признания, обращенные к бессловесному спутнику творческих удач и вдохновения, можно найти в томике стихов одного замечательного русского поэта. Любой человек гордился бы этим дружеским обращением, будь оно адресовано ему:

Поэтом, написавшим эти удивительные строки, был Фет. Абсолютно искренний и серьезный Фет, даже тенью иронии никогда не смутивший прозрачность выраженных им чувств и мыслей. Замкнутый и непроницаемый внешне Фет, чья нежная и чуткая душа творца воплотилась в тончайших полутонах его неповторимых стихов.

Фетовские стихотворения сотканы из личных переживаний, чувствований, ощущений поэта, но крайне редко в них можно встретить такое вот проявление чувства по-мужски дружеской приязни. К кому? К тому, кто был для Фета символом каких-то светлых, созидательных, духовных мгновений жизни, а для нас навсегда останется просто безымянным котом-мурлыкой. Но ведь не приходит же никому (да и не придет никогда) в голову нелепый вопрос — провинциален ли Фет?

Очень любил животных Б. М. Кустодиев. И упоминавшиеся ранее кошки на картинах Кустодиева тоже имеют, подобно легендарной Ю-ю, свою жизненную предысторию. Очень даже возможно, что художник писал их с тех четвероногих особ, которые обитали в его доме.

В последние годы жизни художника мучившая его болезнь обострилась, он не мог самостоятельно двигаться и только сидел иногда в кресле, которое передвигали по дому. В это время, чтобы как-то рассеять и порадовать Кустодиева, ему подарили ангорскую красавицу кошку Кэтти. Подарок был сделан Софьей Васильевной Шостакович, семья которой была дружна с семьей Кустодиевых.

Трудно было избрать более уместный подарок. Забавные проделки Кэтти и ее котят были для смертельно больного художника не просто возней домашних зверей. Они отвлекали Кустодиева от тяжких мыслей, поддерживали оптимизм и тем самым на какое-то время отодвигали его от приближающегося края бездны. «За день до папиной смерти, — вспоминает дочь художника Ирина, — когда его вывезли в мастерскую, вечером Кэтти вдруг прыгнула к нему на колени, стала обнюхивать, облизала ему лицо, голову, точно прощалась с ним, точно чувствовала, что он не жилец».

Наше время выявляет новые грани взаимоотношений человека с его стариннейшим домашним другом. Во многих странах мира действуют общества, объединяющие любителей этого грациознейшего существа, регулярно проводятся выставки кошек, выводятся новые породы их. А не так давно в Швейцарии открыт едва ли не первый в мире Музей кошек.

Всего этого пока еще нет в наших краях, но зато есть другое — интереснейшие коллекции изделий рук человеческих, посвященных домашней кошке или украшенных ее изображением. Знакомясь с этими коллекциями, поражаешься изобретательности человеческой фантазии, равно как и той степени внимания, какой люди одаривают это существо. Оказывается, кошачий лик присутствует ныне во множестве окружающих нас предметов, будь то фантики от конфет, почтовые марки, книжные знаки, торговые и спичечные этикетки, открытки, игрушки, сувенирные статуэтки, игральные карты, ковры и прочие вещи, не говоря уже о бисере рассыпанных по страницам различных изданий стихов, метких сравнений, рисунков и карикатур.

Известно по крайней мере два таких содержательных собрания, о которых в свое время упоминалось в газетах и журналах. Составлены они людьми, соединившими в себе страсть коллекционера с любовью к своенравному домашнему зверю.

Одно из них принадлежит известному ученому, потомственному археологу В. М. Массону, живущему в Ленинграде. Как рассказывает хозяин коллекции, все началось несколько десятилетий назад с отчеканенной из бронзы кошечки с цветком в зубах, подаренной ему в один памятный день. Но недаром говорится, что лиха беда начало. Сегодня уже более двух с половиной тысяч разнообразнейших кошек, не живых, естественно, а запечатленных в металле, фарфоре, керамике, на ткани, бумаге и других материалах с трудом умещаются в двухкомнатной квартире.

Бывая за рубежом, В. М. Массон непременно привозит из разных стран сувениры, пополняющие его коллекцию. Немало их дарят друзья, коллеги и просто люди, знакомые с этим удивительным собранием. Коллекция пополняется, живет, и почти каждый экспонат ее имеет, как и в любой другой коллекции, созидаемой любовью, свою особую историю. Но не только вещественная сторона отличает это собрание. Память ученого хранит множество любопытных сведений и фактов, складывающихся в пеструю мозаику многовековой истории домашней кошки.

И вот эта незримая, к сожалению, половина коллекции, быть может, и составляет наиболее интересную часть ее. Остается надеяться, что со временем она, зафиксированная типографскими литерами на бумаге, станет доступной многим тысячам читателей, порадует любителей домашней кошки и раскроет многообразную роль ее в жизни людей.

Знакомство с другой коллекцией приведет нас в литовский город Шяуляй. Некогда Шяуляй был известен разве что жителям Литвы. Ныне он стал крупным промышленным центром, где выпускаются сложные изделия, расходящиеся по всей стране и идущие на экспорт. Сегодня Шяуляй знают многие далеко за пределами Советской Литвы.

И тем более примечательно, что дальнейшему росту известности этого города способствовали присущая шяуляйцам выдумка, юмор и некоторым образом кошки. Однажды — это было в сентябре 1985 года — газета «Известия» опубликовала фотоснимок, изображающий двух забавных кованых котов на черепичной крыше старого дома. Краткая подпись под снимком гласила, что в этом шяуляйском доме размещается аптека, что ценящими юмор шяуляйцами аптека названа «Валерьянкой» и что забавные коты на крыше служат лучшим указателем ее месторасположения. Действительно, их фигуры видны со многих точек города и неизменно вызывают добрую улыбку. Кованые коты стали своего рода шутливой визитной карточкой Шяуляя.

Вот с них-то можно и начать рассказ о местной коллекции рукотворных кошек, которая сегодня насчитывает более десяти тысяч всевозможных экспонатов. Хозяйка коллекции — заслуженный работник здравоохранения Литовской ССР, глава крупного учреждения провизор Ванда Каваляускене. Не без ее активного участия «взобрались» на крышу аптеки и застыли в качестве эмблемы озорные коты, поэтому их вполне можно причислить к экспонатам упомянутой коллекции.

«Родители, — вспоминает В. Каваляускене, — с детства прививали мне любовь к животным и природе. И хотя мы жили в городе, у нас в доме всегда была кошка, а во дворе — собака…» Долгое время в доме жили Муркис и Жулик — два дымчатых красавца с осанкой английских лордов.

Первым в коллекции стал длинноусый черный кот из металла, привезенный два десятка лет назад из Закопане, затем к нему прибавился скромный деревянный котенок, кошки из мрамора, глины, стекла и другие. Сейчас в коллекции есть экспонаты из всех социалистических стран, а также других стран Европы, из США, Японии, Австралии, Египта, Сенегала… В коллекции — сотни стихов о кошках, десять тематических подборок р вырезками из газет, картины художников-профессионалов и народных мастеров.

В скромный домик на тихой улице часто наведываются школьники и взрослые. Шяуляйцы знают, любят и ценят эту коллекцию, и выражением их внимания к ней явилась большая выставка, которая была развернута в 1983 году в Шяуляйском доме работников просвещения. Многочисленные записи в книге отзывов — восхищенные, удивленные, заинтересованные — говорят о том, что выставка никого не оставила равнодушным. Для многих она явилась откровением и позволила увидеть в обыкновенной домашней кошке не просто банальное существо, но выразительную частицу человеческой культуры.

Однако представительной коллекции давно уже тесно в трехкомнатной квартире, и перед шяуляйцами открывается благодарная возможность проявить последовательность и организовать оригинальный музей — первый в стране Музей кошки. Есть ведь в Каунасе знаменитый Музей чертей, хотя представленный в нем объект не блещет своим вкладом в сокровищницу человеческой культуры.

Говоря о нынешнем времени, нельзя не вспомнить и старшего нашего современника писателя Н. С. Тихонова, который, отложив однажды перо публициста, подарил всем нам «Удивительные маленькие истории» о живших рядом с ним бессловесных друзьях. «Я не хочу погружаться, — писал Тихонов, — в особый мир тропиков или других далеких стран, где живут неведомые нам животные. Нет, речь пойдет о тех живых существах, которых мы видим и знаем, которые живут возле нас».

В числе прочих персонажей есть там и сиамская кошка Лемура, как представил ее Тихонов — «мать наших котов… особа очень своенравная, гордая, самолюбивая и предприимчивая». Не один ли из этих «наших котов» гордо позирует на плече Тихонова на известной фотографии, которой открывалась публикация удивительных историй?

А быть может, это любимец поэта Маус, проживший долгий кошачий век, целых 24 года? Именно ему посвятил Тихонов проникновенные строки, говорящие о смерти, но прославляющие верность и дружбу:

А маленькие истории поистине удивительны отраженной в них тончайшей наблюдательностью автора, его глубоким пониманием психологии зверья, мудрой добротой и уважением к окружающему нас живому миру.

В африканских странах, где начала развиваться молодая национальная наука, экологи придерживаются теперь мнения о большой пользе крокодилов. Эти пресмыкающиеся на их континенте — важное звено в природных циклах водоемов. Во-первых, крокодилы являются санитарами в реках и озерах, поедая больных рыб и животных. А во-вторых, они вносят существенный вклад в столь важное дело, как борьба с малярией. Хищники поедают придонных рыб, которые являются естественными врагами верхоплавающих. Тем самым поддерживается высокий уровень верхоплавок, которые питаются личинками малярийных комаров. Вот и получается, что в тех местах, где браконьеры уничтожают крокодилов, вспыхивают эпидемии.

Австралийскому летчику Брайену Коваджу по долгу службы частенько приходилось в поисках команд кораблей, потерпевших аварию, удаляться на большие расстояния от базы. Бывали у него и вынужденные посадки на маленьких островах в Тихом океане.

Недавно летчик выпустил брошюру, в которой предлагает удивительно простой способ утоления жажды в местности без воды. Он испытал его на собственном опыте. Достаточно, как он утверждает, иметь при себе большой пластмассовый мешок. Это приспособление надевается на крупную ветку дерева или на вершину куста, а затем плотно завязывается внизу. Влага, испаряемая листьями, остается в мешке и конденсируется на его стенках в виде капелек. Чем жарче воздух, тем больше добываемых капель. Ковадж утверждает, что за день с помощью столь простого способа ему удавалось накопить в мешке целый литр питьевой воды.

Анна Левина
СЛОНОВИЙ «УНИВЕРСИТЕТ»

Очерк

Художник И. Гансовская　

Улицу Патпонг в Бангкоке знает каждый. Этот 150-метровый отрезок бывшего болота, соединяющий две городские магистрали — Суривонг и Силом, — превратился в скопление представительств иностранных фирм, авиакомпаний, отелей, ресторанов. С наступлением темноты она одевается в разноцветные одежды неоновых реклам. Именно она-то, а точнее, демонстрационная витрина одной из американских фирм положила начало горячей полемике о… будущем слонов в Таиланде. Некий предприимчивый мистер Лесли Рикетт выставил за зеркальными стеклами «скиддер» — помесь бульдозера с трелевочным трактором, сопроводив машину броской рекламой: ««Скиддер» может перетаскивать стволы весом в 20 тонн. Слон — только 2. «Скиддер», как и слон, может взбираться по крутым склонам и обходить деревья. Чтобы обучить водителя «скиддера», достаточно 3–4 дней. Обучение слона занимает не меньше 7 лет. К тому же «скиддер» работает быстрее и не знает усталости. Покупайте «скиддер»!»

Правда, мистер Рикетт забыл уведомить, что продукция его фирмы стоит 75 тысяч долларов, а обученный слон дает 4 тысячи в год чистого дохода его владельцу.

Возможно, попытка прорыва техники в традиционную сферу слоновьего промысла не привлекла бы особого внимания, если бы американский предприниматель не обратился за поддержкой к прессе. В пространном интервью, опубликованном несколькими бангкокскими газетами, мистер Рикетт попытался сыграть на национальной гордости таиландцев, заявив, что сторонники слонов просто-напросто страдают консерватизмом мышления.

Да, когда-то Сиам не зря называли «Королевством слонов», и его жители не раз одерживали победы в войнах с соседями благодаря этим великанам. Неплохо работали слоны и в тиковых лесах на севере Таиланда, откуда тянулись медлительные караваны с многотонными грузами. За все это следует сказать слонам «Коп чай ма!» — «Большое спасибо!» Однако те, кто сетует, что число их после второй мировой войны сократилось на 5 тысяч, а на месте древней «Дороги слонов» в Бангкоке пролегла теперь оживленная магистраль Нью-Роуд, напрасно винят в этом иностранцев. Не пришельцы из-за океана, а современная техника обрекает «слоновий извоз» на полное исчезновение через каких-нибудь восемьдесят лет. Разве плохо, что слоны остались в таиландской столице только в зоопарке? Ведь старики помнят, как еще в начале нынешнего века эти гиганты во время брачного сезона доставляли массу неприятностей вагоновожатым трамвая, видимо принимая звенящие вагончики за невесть откуда взявшихся соперников и бросаясь на них в атаку. А выпусти их теперь на бангкокские улицы, и все движение встанет. Кстати, слоны и сейчас нередко задерживают поезда на важной магистрали Бангкок — Чиангмай. Им, видите ли, понравилось выходить греться на железнодорожное полотно. И если их потревожить, то, рассердившись, они начинают выворачивать рельсы и шпалы. В век техники, утверждал Рикетт, пора кончать с этим обременительным анахронизмом, от которого не слишком-то много проку, ограничив слоновье поголовье и оставив их лишь в специальных заповедниках.

Интервью наделало много шума. И хотя владельцы лесоразработок тика не спешили менять традиционные «живые механизмы» на американские «скиддеры», зерна сомнения в их души запали. Не исключено, что мистеру Рикетту в конце концов удалось бы прорастить их к своей выгоде, если бы в защиту четвероногих помощников лесорубов не выступил его соотечественник, видный биолог Джеффи Макнили, многие годы проработавший в Таиланде. В своей довольно резкой и весьма ироничной отповеди бизнесмену ученый высказал сожаление по поводу его явной «механомании», помешавшей глубоко разобраться в действительном положении вещей. Слон не просто перетаскивает тяжелые бревна на лесосеках. Он легко передвигается по густому бамбуковому подлеску, преодолевает склоны крутизной до 70 градусов и весьма умело разбирает заломы, что очень важно, поскольку большая часть спиленного тика сплавляется по маленьким речушкам. «Не следует забывать и другое, — писал Макнили. — Мы живем в условиях все более обостряющегося энергетического кризиса. Слоны же в отличие от «скиддеров» работают на местном растительном «горючем», сами себя ремонтируют и «выпускают» с минимальными затратами. К тому же это не «вспомогательный механизм», а незаменимый помощник, которого связывают с человеком целые столетия дружбы и любви. Достаточно побывать в слоновьем «университете» департамента лесного хозяйства, чтобы убедиться в исключительных способностях и полезности этого гигантского «анахронизма», который наверняка будет трудиться для человека и после того, как истощатся все запасы нефти на земле. Но для этого мы должны позаботиться о его будущем».

…Ровно в пять вечера под протяжные удары старинного медного колокола от перрона Бангкокского вокзала отошел «Северный экспресс» на Чиангмай. Но даже свежий ветерок, ворвавшийся в никогда не закрывающиеся окна вагона, не улучшил настроение фоторепортера Нила Улевича, тщетно гадавшего, зачем понадобилось его шефу, заведующему бангкокским бюро Ассошиэйтед пресс Дэнису Грею, тащиться в далекую глушь, куда-то в предгорья хребта Кунтан. На все расспросы тот лишь загадочно улыбался и туманно намекал на «сенсационную тему», которая Улевичу и нс снилась. Первое представление о ней он получил, когда после бесконечных подъемов, спусков и поворотов на рассвете поезд прибыл на станцию Лампанг. Выйдя из вагона, Грей оглянулся и показал на стоявшие неподалеку от железнодорожного полотна небольшие глиняные домики, которые тайцы называют «пра пхум чао тхи» — «жилища духов» и ставят в память об усопших. Но вместо глиняных человеческих фигурок на маленькой площадке перед ними стояли крошечные фигурки слонов.

— Сегодня мы побываем в единственном в мире «храме науки» для… слонов, — с шутливой торжественностью сказал Грей.

У границы университетского «кампуса» джип с журналистами встречали сам директор, доктор Чаум Кинвуди, в очках и накрахмаленной белоснежной рубашке с галстуком, и главный махаут Нуон Комруе, коренастый таец средних лет с редкими усиками и бородкой, одетый в простую синюю куртку. После обмена приветствиями, прежде чем отвечать на вопросы, они пригласили гостей, пока не слишком жарко, осмотреть их необычный учебный центр.

И тут Улевича постигло жестокое разочарование: оказалось, что снимать в «университете» нечего. Конечно, он не рассчитывал на то, что увидит залы или аудитории — для этого «студенты» были слишком велики. Но хоть какое-то подобие циркового манежа или хотя бы учебной лесосеки должно было быть! А тут всего лишь дюжина пыльных истоптанных пустырей, груды бревен, в беспорядке разбросанных на них, да десятка два легких бунгало у подошвы покрытого джунглями холма, в которых, как совершенно серьезно пояснил директор Чаум Кинвуди, жил «преподавательский состав».

— Наш центр, — продолжал он, — существует уже восемь лет. И хотя мы принимаем учеников без вступительных экзаменов, не было случая, чтобы в процессе семилетнего обучения кто-нибудь из них отсеялся или не усвоил курс слоновьих наук. А он, поверьте, далеко не прост. По окончании обучения слоны должны уметь нс только безошибочно исполнять двадцать шесть команд своего погонщика — махау га, но — и это главное — усвоить все необходимые рабочие навыки: перетаскивать в джунглях, без дорог, бревна, обходя деревья так, чтобы не застрять со своим грузом; складывать тик в штабеля; при сплаве помогать разбирать заломы и многое другое…

— Мастерство наших четвероногих лесорубов по-настоящему можно оценить только на валке леса, — вступил в разговор главный махаут, до этого скромно державшийся чуть позади. Грей, моментально обернувшись, сунул ему под нос микрофон. От неожиданности Нуон Комруе запнулся, но затем продолжал:

— Тик вода не держит. Тяжел очень. Поэтому за год-два до валки в коре у основания ствола прорубают кольцо, чтобы дерево начало сохнуть. На лесосеке их стоят сотни, а то и тысячи, и каждое нужно положить так, чтобы не зацепило другие. К тому же валить можно только в дождливый сезон, когда земля мягкая и ствол не расколется от удара. Сначала лесоруб подпиливает дерево, потом уже слон упирается в него лбом и валит туда, куда нужно, ни на шаг в сторону. Тут одними командами не обойдешься, он сам должен соображать не хуже человека.

— Иногда бывают просто поразительные случаи, — прервал его Кинвуди. — Недавно, например, один наш выпускник спас своего махаута от верной гибели. Тот подпиливал дерево и не заметил, что оно стало чуть клониться прямо в его сторону. Секунда, другая, и человека расплющило бы в лепешку, если бы слон вовремя не понял, что произойдет, и не успел повалить ствол вбок. В другой раз…

— Сунг! — оглушительный крик, словно выстрел, прозвучавший в утренней тишине, заставил умолкнуть директора, увлекшегося разговором о своих питомцах.

Еще не зная, что произошло, и следуя лишь профессиональной привычке, Улевич вскинул камеру и резко повернулся налево в сторону ближайшего плаца. Он щелкнул затвором как раз в тот момент, когда по команде махаутов двадцать молодых слонов одновременно, как солдаты на параде, подняли согнутые в колене правые ноги. Едва коснувшись этой своеобразной «ступеньки», погонщики тут же очутились на массивных шеях гигантов. Легкое прикосновение небольшой палочкой ко лбу слонов — и те, без толкотни перестроившись в цепочку, не спеша зашагали к опушке лесистого склона холма, где лежали огромные тиковые бревна. Все произошло так быстро, что фоторепортер едва успевал переводить кадры.

— Сейчас у них начнется урок групповой работы по перетаскиванию стволов. Это один из самых трудных разделов программы: главное здесь — добиться абсолютной согласованности действий, — пояснил журналистам Кинвуди. — Обучению этому в основном и посвящаются последние два года пребывания в университете. К сожалению, чувство ритма у них не слишком развито, и им трудно шагать в ногу. Поэтому многое зависит от махаутов, которые задают темп.

— Ну а если попадется хитрый лентяй и не захочет тянуть в полную силу, что тогда? Ведь погонщик все равно ничего ему не сделает своей дирижерской палочкой?., — спросил Грей.

Чаум Кинвуди и Нуон Комруе переглянулись и пожали плечами.

— Такого не бывает. Слоны слишком дисциплинированны и умны, чтобы отлынивать от работы и подводить товарищей, — убежденно заявил главный махаут.

— Зато у погонщика работа на зависть: знай себе посиживай да помахивай палочкой, — усмехнулся Улевич, вытирая обильно струившийся по лицу пот, прежде чем заняться перезарядкой пленки.

— Ошибаетесь, — возразил директор «университета». — От них требуется постоянное внимание и быстрая реакция. А это не так-то легко, когда целый день приходится работать во влажной духоте джунглей и все время смотреть, чтобы не раскроить лоб о сучья и не набрать за шиворот тропических пиявок. К тому же сама езда на слоне — целое испытание. Кожа у него никуда не годится: слишком велика для слоновьего тела и поэтому скользит и свисает при каждом движении. Того и гляди свалишься на землю и будешь раздавлен. Да и поступь слона — настоящая пытка для наездника, все внутренности вывертывает. Недаром в цирке красавицы, которые гарцуют на слонах и посылают публике воздушные поцелуи, требуют добавочной оплаты…

— Ну а ваши слоны могли бы овладеть цирковыми трюками? — заинтересовался Грей.

— Нет ничего легче, — презрительно сморщился Комруе. — Недели три-четыре, и любой из них будет выступать не хуже заправского артиста. Когда мне исполнилось семнадцать, я стал «кхон тином» — «служителем» при слонах на лесной концессии одного иностранца, а через два года — махаутом. С тех пор уже двадцать лет при них. Так что и цирковые трюки знаю. Ведь публике самым трудным кажется то, что и для дрессировщика, и для слона проще простого. Нужно, например, научить его на голове стоять. Зрелище — прямо дух захватывает. А на самом деле не так-то это и сложно. Сперва слона подводят к стене и заставляют прислониться к ней так, чтобы он чувствовал, что есть надежная опора. Передние ноги ему спутывают, голову прижимают к полу, а задние начинают подтягивать вверх на прочном канате, с каждым днем все выше и выше. Когда животное привыкнет, передние ноги освобождают, и оно подгибает их, чтобы удобнее было опираться на голову. Наконец приходит день, когда, почувствовав, что задние ноги тянут вверх, слон сам поднимает их. Дело сделано: он понял, что от него требуется, и скоро выучится стоять на голове. Угощайте его каждый раз любимым лакомством, и все будет в порядке. Ну а научить садиться и того легче: лишь бы стул был прочный, как скала, да сначала еще опора для спины. У нас слоны через год уже ложатся но команде, хотя это для них куда неприятнее: ведь они опасаются, что если это сделать в джунглях, то в хобот и в уши сразу заберутся муравьи и всякие ползучие твари…

Захваченные рассказами директора и «проректора по учебной части» — так журналисты шутя окрестили главного махаута Нуона Комруе, охотно раскрывавшего перед приезжими секреты обучения слонов, они и не заметили, как успели осмотреть почти весь кампус. Фоторепортер нащелкал добрую дюжину пленок, запечатлевших основные моменты учебного процесса, и мечтал только о том, как бы поскорее укрыться в тени и утолить жажду.

— А теперь познакомьтесь с нашими подготовительными курсами, — предложил доктор Кинвуди, когда гости подошли к просторной зеленой лужайке, словно стеками, окруженной высокими зарослями бамбука. На дальнем ее краю резвилось десятка полтора слонят, а рядом в тени дерева стоял огромный старый самец с тяжелыми бивнями, флегматично обмахивавшийся большой веткой и, казалось, снисходительно взиравший на забавы мелюзги. Правда, так слонят можно было назвать только по сравнению с этим гигантом: некоторые наверняка весили не меньше 800 фунтов. Во всяком случае, когда двое подростков, играя, «боднули» друг друга широкими лбами, раздался звук, похожий на отдаленный раскат грома. Казалось, слонята должны тут же рухнуть на землю с проломленными черепами, но они как ни в чем не бывало продолжали шалости. Да и взрослый их сородич даже ухом не повел.

— Ничего страшного, лбы крепче будут. Пригодится при валке леса, когда подрастут, — заверил американцев махаут в ответ на их вопросительные взгляды. — Взрослые слоны умеют куда лучше, чем люди, следить за молодняком и никогда не позволят им причинить себе вред. А это, поверьте, очень и очень нелегко, когда воспитанники веселы и подвижны, как козлята, несмотря на свой изрядный вес. Неуклюжими их никак не назовешь. Особенно они любят бороться. А если противником бывает кто-нибудь из наших махаутов и слоненку удается уложить его на лопатки, то маленький победитель от радости пускается в пляс на всех четырех. Да вон, посмотрите сами, какие номера выкидывают…

В это время на лужайке разыгралась забавная сценка. Маленький толстенький слоненок, пригнув к траве голову, тщетно старался подлезть под живот другому, не догадываясь встать на колени. Второму это надоело. Он рассерженно затрубил и попытался хоботом отогнать проказника, но тот не унимался. Тогда два слоненка постарше, до этого мирно обрывавшие листья с кустов неподалеку, вдруг тоже предупреждающе затрубили, а затем подошли и встали по обе стороны, оттеснив обидчика.

— Никто их этому не учил, сами всосали с молоком матери: ведь именно так, зажав между своими телами, взрослые защищают слонят от нападения хищников и помогают переправляться через быстрые горные потоки, — заметил Нуон Комруе.

— Не всосали с молоком, а переняли у старших, — уточнил Чаум Кинвуди. — Ведь на ночь мы отпускаем всех наших воспитанников пастись в джунгли, а там слонята проходят школу жизни под руководством взрослых сородичей. Мы же здесь, как я уже говорил, опираясь на природный ум, быструю восприимчивость и поразительную память слонов, прививаем им лишь необходимые трудовые навыки.

Заинтересовавшийся Грей попросил поподробнее рассказать, каким образом маленькие слонята становятся «студентами». Директор охотно согласился, но сначала предложил пройти в контору, чтобы укрыться от палящего солнца. Там, сидя в низеньких плетеных креслах и слушая пространное повествование доктора Кинвуди, изредка дополняемое пояснениями «проректора», журналисты постепенно приходили к выводу, что этот центр правильнее было бы называть не «университетом», а настоящим «учебно-трудовым комбинатом» для толстокожих жителей джунглей. Ведь в него входили и ясли, и детский сад, и начальная школа, и технический колледж!

— Большинство слонов у нас в Таиланде давно приручено и используется на различных работах. По-настоящему дикие остались лишь в горных районах, где живут карены. Те же, что кочуют в долинах, находятся под специальным наблюдением местной администрации. Каждые два-три года их окружают, подвергают осмотру и самых сильных отбирают для дрессировки. Первоначально и мы пополняли число наших учеников подобным же образом, но вот уже пять лет как отказались от облав на диких слонов и полностью перешли на… самообеспечение. — Чаум Кинвуди с улыбкой посмотрел на журналистов, довольный их удивлением.

Оказывается, в настоящее время центру принадлежит больше сотни слоних, «арендуемых» государственной лесопромышленной организацией. Когда какая-нибудь из них собирается стать матерью, за ней посылают специальный десятиколесный грузовик с мягкой подвеской и доставляют в центр. Поэтому новорожденный автоматически становится его воспитанником. Первое время он находится на попечении мамаши, а когда она возвращается на лесоразработки, слоненок переводится в группу молодняка — своеобразный слоновий «детский сад». В возрасте трех лет он идет в «школу». Первым классом для него становится тесный загон из прочных бревен. В нем слоненок знакомится со своим махаутом, с которым будет работать всю жизнь, пока в шестьдесят лет оба не уйдут на пенсию. Примерно месяц уходит на то, чтобы ученик усвоил основные команды, за правильное выполнение которых получает в награду сахарный тростник. Только после этого начинается основной курс слоновьих наук. Через семь лег устраиваются «выпускные экзамены». К этому времени слоны должны знать около трех десятков команд, подаваемых на тайском и карснском языках, а также с помощью похлопывания палочкой и прикосновений коленей или пяток махаута к шее и ушам, и без запинки исполнять их. Например, уложить бревно на штабель. Одна и та же команда может быть отдана трем слонам их погонщиками тремя различными способами, но они обязаны выполнить се абсолютно синхронно.

— Не подумайте, что для слонов жизнь в нашем центре — сплошная муштра, — сказал доктор Кинвуди. — Заняты они у нас, как и на государственных лесоразработках, шесть — восемь часов в день в зависимости от сезона. Каждую неделю им дается выходной да еще двухмесячные «каникулы», с марта до мая. Для слонов даже устраиваются концерты. Да, да, самые настоящие концерты. Иногда по вечерам махауты собираются на плацу и исполняют народные мелодии на бамбуковых флейтах и самодельных скрипках. И честное слово, создается впечатление, что слонам это нравится: они собираются вокруг и стоят, слегка покачиваясь и помахивая хоботами, словно настоящие меломаны.

— А когда им стукнет шестьдесят, опять вернутся сюда, — добавил главный махаут. — У нас уже живут два «пенсионера». Большую часть времени они проводят в лесу, а в центр приходят два-три раза в неделю полакомиться сахарным тростником, бананами, подсоленными стручками тамаринда да полюбоваться на подрастающую молодежь…

Когда вечером в Лампанге журналисты садились на поезд, Дэнис Грей, взглянув на освещенные свечами глиняные домики с фигурками слонов перед ними, задумчиво произнес:

— Пожалуй, мистеру Рикетту не дождаться, чтобы в честь его «скиддеров» стали тоже ставить «пра пхум чао тхи»…

Канадские и американские биологи более 20 лет записывали на магнитофон, а затем анализировали на ЭВМ весенние звуки «песен» горбатых китов. Ученые пришли к объективному выводу, что у китов существуют рифмоподобные созвучия. Ведь электроника очень точно выделила и усилила повторяющиеся фрагменты и их чередования. Конечно, эго удивительно, но случайности тут нет. В рифмах скрыта какая-то биологическая информация. Смысл пока расшифровать трудно, но совершенно ясно, что ее структура эквивалентна рифмам.

Марина Николаева
КАК БЫЛ НАЙДЕН МОНИТОР

Разные причины побуждают людей искать затонувшие корабли. Одних влечет риск и азарт, других алчность — извлечь из трюмов погибшего судна золотые слитки, ценности; третьих толкает в путь бескорыстная страсть археологов. Поиск останков «Монитора» принадлежит, пожалуй, именно к последнему разряду подводных изысканий.

«Монитор»… В энциклопедиях и морских словарях это слово пишется без кавычек, так как обозначает класс кораблей — небольших бронированных военных судов с мощной артиллерией. Иногда их называют «речные крейсеры» или «речные линкоры» — за броню и огневую мощь. В историю Советского Военно-Морского Флота вошли мониторы «Железняков» и «Сунь Ятсен», отличившиеся — в боях Великой Отечественной войны. В Киеве у мемориального причала навек застыл Краснознаменный монитор «Железняков».

Но мало кто знает, что первый монитор (в переводе с английского это слово означает «контролирующий») был построен по чертежам шведского эмигранта Джона Эриксона, того самого Эриксона, который известен в истории техники как изобретатель телефона. Что же заставило этого талантливого инженера заняться кораблестроением?

1861 год. Соединенные Штаты Америки охвачены Гражданской войной. Южане, вооруженные слабее, но лучше организованные, наносят северянам чувствительные удары на суше и на море.

В Белый дом — тогда из его окон можно было видеть в подзорную трубу отряды наступающих южан — дошли тревожные вести, что южане отремонтировали и превратили паровой фрегат «Мэрримак» в грозную стальную крепость. В бронированной надстройке-каземате разместилось восемь орудий калибра 152–229 мм. Этот закованный в латы корабль без труда разгромил отряд винтовых фрегатов северян, блокировавших порт Норфолк. О «Мэрримаке» заговорили как о стальном чудище, которое невозможно потопить и которое, возглавив эскадру южан, безнаказанно сможет обстреливать порты республиканцев. Вот тогда-то северяне начали срочно строить броненосцы. Эриксон, человек дерзостной инженерной мысли, взялся сконструировать «неприступную» паровую артиллерийскую крепость малого водоизмещения. В постройке «Монитора» было применено много технических новшеств. Эриксон посадил судно так глубоко, что палуба его едва выступала над водой. Правда, это ухудшило мореходность, но зато защищало корабль от вражеских снарядов. Корпус сужался единообразно с кормы и носа. Впервые в практике военного судостроения якорное устройство было размещено под палубой и за броней. Это защищало матросов, работающих на шпилях, от огня противника. Но самая главная особенность «Монитора» заключалась в том, что посреди корабля возвышалась вращающаяся артиллерийская башня, вооруженная двумя одиннадцатидюймовыми орудиями. Массивный броневой пояс охватывал корабль по всему периметру. Как и все новое, строительство корабля небывалой конструкции было встречено с недоверием. Чиновники из морского ведомства отнеслись к проекту «Монитора» весьма скептически. Но красноречие Эриксона, его расторопность, энергия преодолели рутину.

И «Монитор» был построен. Его спустили на воду 30 января 1862 года в Бруклине. А два месяца спустя буксир «Хэмптон Роудз» вывел глубоко сидящую канонерку на ходовые испытания…

Президент Авраам Линкольн, осматривая диковинный корабль, честно признался: «Единственное, что я могу сказать, так эго, как воскликнула девочка, сунув ногу в рождественский чулок: в нем что-то есть!»

Чтобы получить права гражданства, детище Эриксона должно было показать себя в бою. Решающая дуэль с флагманом флота южан броненосцем «Мэрримак» произошла 9 марта 1862 года, ранним вечером. Около четырех часов корабли били друг друга прямой наводкой, но мощь брони побеждала мощь снарядов. Получив незначительные повреждения, противники разошлись. Этот поединок завершил эру деревянных боевых кораблей, «закат» которой наметился еще в Крымскую войну, когда русский пароходофрегат «Владимир» вступил в бой с турецким паровиком «Перваз-Бахри» — первый в истории бой паровых кораблей. «Монитор» и «Мэрримак» провели, как считал Ф. Энгельс, первый в истории военно-морского искусства бой броненосных судов. Известный русский адмирал Г. Бутаков оценил его так: «Настало время железных флотилий… Вопрос о деревянных судах решен окончательно… Итак — броня, башни и тараны».

Второй поединок с броненосцем «Мэрримак» состоялся 7 мая 1862 года. В этот день «Монитор» после обстрела прибрежных фортов южан стоял в районе Норфолка. В час дня на борт корабля прибыл президент Линкольн, чтобы поздравить экипаж с успешным началом боевой жизни. Но уже через полчаса президент и сопровождавшие его лица были вынуждены сойти на берег. На рейде возник силуэт грозного «Мэрримака». Броненосец вновь бросал вызов новичку. Вызов был принят. После обмена залпами бронированная палуба «Монитора» загорелась. Но фактически ни тот ни другой корабль серьезно ни разу не пострадал.

Теперь самым отъявленным скептикам стало ясно, что «Монитор», судно нового типа, с честью выдержал проверку боем. И вскоре северяне построили для своего флота еще тридцать один монитор.

Судьба же родоначальника оказалась печальной.

В конце 1862 года пароход «Род-Айленд» взял «Монитор» на буксир и повел в Бофорт, где собирались сухопутные и морские силы республиканцев для штурма порта Уилмингтон. Прекрасная безветренная погода сопутствовала переходу до восхода солнца 30 декабря. В этот день, огибая предательскую «алмазную отмель» у мыса Хаттерас, командир «Монитора» Джон Бэнкхед отметил в вахтенном журнале нарастающее волнение с зюйд-веста. Последними, кто видел «Монитор», были моряки с военного корабля «Стейтов Джорджиа», буксировавшие в Бофорт однотипный монитор «Пассейик». Им удалось прорваться в порт сквозь роковой декабрьский шторм.

Много позже моряк Френсис Баттс, спасшийся с «Монитора», рассказывал: «С восходом солнца ветер быстро переменился. Поднялись волны, и стало качать так, как качает только у мыса Хаттерас».

В 7.30 лопнул буксирный трос. Это было дурное предзнаменование. О нем поведал судовой журнал «Род-Айленда».

«Монитор» с трудом преодолевал водяные валы. В 9 часов он поднял на мачте сигнал «Застопорил машину». Затем медленно возобновил движение. Шторм усиливался. Волны накрывали «Монитор» вместе с рубкой и орудийной башней. Вода через вентиляционные трубы и машинные люки заливала броненосец. Буксирный трос натянулся до предела и мешал держаться против волны. Командир «Монитора» приказал перерубить его, и три смельчака вышли на палубу. Двух смыло за борт, третьему удалось перерубить канат. Но это не спасло положения. Механик сообщил безотрадную новость: несмотря на то что все помпы работают с предельной нагрузкой, вода в трюмах угрожающе поднимается. Командир приказал поднять на башне красный фонарь — сигнал бедствия.

На «Род-Айленде» спустили шлюпки, но они едва пробивались сквозь вспененные холмы разбушевавшегося моря.

В 11.30 на «Мониторе» отдали якорь, но якорь оборвал цепь и канул в пучину.

Помощник механика Жозеф Ваттерс, черный от копоти, прокричал в люк рубки, что вода гасит огонь в топках. «Монитор» доживал свои последние минуты. Водоотливные насосы без пара работать не могли.

«Тогда команда начала вычерпывать воду ведрами, — рассказывал позже счастливчик Баттс. — Корабль топило с носа. Из восьмидюймового клюза хлестала вода в шпилевые помещения, как из брандспойта. Но мы еще не сдавались. Мы передавали ведра по цепочке — из рук в руки, — а я выливал из верхнего люка артиллерийской башни. На стволе орудия сидел черный кот и отчаянно вопил. Его вой действовал на нервы. Я хотел его утопить… Но это сулило беду. И тогда я схватил его и засунул внутрь пушки. Истерический кошачий вой несся и оттуда».

«Монитор» медленно, но верно погружался. Спасшийся вместе с Баттсом казначей Вильям Келлер писал жене: «Горы воды перекатывались через палубу и пенились вдоль бортов. Шлюпки, присланные с буксира, швыряло, как щепки. Они не могли подойти к борту. Каждый спасался сам по себе. Голубой свет прожекторов «Род-Айленда» заливал гибнущий корабль, и эта леденящая душу картина никогда не сотрется в моей памяти». Капитан Бэнкхед спустился в каюту за шкатулкой с судовой кассой. Преданный вестовой последовал за ним. Оба едва успели выскочить. Бэнкхед, забыв, что долг капитана велит ему покинуть судно последним, спрыгнул в шлюпку, чудом подобравшуюся к «Монитору». Он кричал тем, кто цеплялся за башню, чтобы крепче держались, шлюпка вернется за ними. На борту несчастного броненосца оставалось еще одиннадцать человек. Но сделать второй рейс спасатели не успели. Когда до «Монитора» оставалось всего треть мили, гребцы увидели, как красный фонарь на орудийной башне исчез в волнах.

Капитан Бэнкхед сделал последнюю запись в судовом журнале, прихваченном вместе со шкатулкой: ««Монитор» погрузился в час ночи 31 декабря 1862 года в 25 милях южнее мыса Хаттерас на глубину в 31 сажень… Погибло 16 человек».

Свыше ста лет потерянный, но не забытый «Монитор» был объектом многих бесплодных поисков. С развитием океанографического оборудования попытки отыскать корабль-реликвию стали предприниматься все чаще и чаще.

Наконец старые судовые журналы и морская карта 1857 года помогли подводному археологу из Северной Каролины Гордону Баттсу и журналисту Дороти Николсону определить навигационные знаки, существовавшие во времена «Монитора». Были также учтены морские течения и ветры, господствующие возле мыса Хаттерас. Все это позволило довольно точно наметить район поиска затонувшего корабля. Правда, на это ушли месяцы кропотливой работы. Но ее по достоинству оценило Национальное географическое общество, которое всячески поддержало новую экспедицию.

И вот в один из спокойных летних дней к мысу Хаттерас вышло исследовательское судно «Иствард». На его борту имелись два телесонара, подводные фото- и кинокамеры, поисковая гидроакустическая аппаратура. Предстояло исследовать прямоугольник общей площадью 96 квадратных миль. Но поиск осложнялся тем, что дно в этом гиблом месте, прозванном «кладбищем Атлантики», было усеяно обломками других кораблей, потерпевших крушение. А их, по самым скромным подсчетам, было около сотни. Только к концу первой недели были обнаружены останки 21 судна. Но их конфигурация не совпадала с обводами «Монитора».

Лишь однажды самописцы рекордеров вычертили нечто похожее на круглую артиллерийскую башню. Но это оказалась рубка затонувшего траулера.

Шли дни. Надежды отыскать «Монитор» таяли. «Иствард» бороздил северо-восточный участок района.

Фред Келли, руководитель группы океанографов, ловил с борта морских окуней. Он заглянул в ходовую рубку похвастать добычей и вдруг заметил краем глаза, как на бумажной ленте слабо прорисовалось какое-то изображение. Оператор-исследователь не обратил на нее внимания, хотя и не отрывал взгляда от окошечка рекордера.

— Эй, здесь что-то проглядывает! — воскликнул Фред и попросил капитана лечь на обратный курс. На борту «Истварда» находился известный физик из Массачусетского технологического института доктор Гарольд Эдгертон. Он спустил в воду бокс с особо чувствительным сонаром. Прибор подтвердил догадку Келли. На бумажной ленте возникло очертание судна с хорошо различимой кормой и носом. Явственно проступала круглая конструкция, которая могла быть башней «Монитора».

Быстро спустили телекамеру. На черном песке морского дна, на глубине 70 метров, луч прожектора осветил распластанный блокшив. Телекадры взволновали всех: то, что показывала камера, очень напоминало известные изображения «Монитора».

Подводный археолог Гордон Ватте посоветовал осмотреть поверхность настила, стальные листы и заклепочные отверстия. Камера долго изучала борт блокшива. И тут на экране отчетливо возник броневой узкий пояс корабля.

С помощью подводной фотокамеры археологи сделали свыше двухсот снимков, которые составили панораму места гибели «Монитора». Броненосец лежал дном вверх, с небольшим креном влево на глубине 73 метров. Фотомозаика хорошо передавала отличительные черты судна, построенного Эриксоном: зубчато заостренная корма, броневой пояс, выступающая сигнальная площадка. На ней можно было рассмотреть даже якорь, предательски оборвавшийся в роковые минуты. Опрокинутая орудийная башня привалилась под левый борт. Впрочем, этот круглый предмет вызвал ожесточенные споры. Одни считали, что это гребное колесо, другие утверждали, что эго паровой котел… И только сопоставив диаметр круглой конструкции с шириной бронированной палубы и затем проверив это соотношение по построечным чертежам, исследователи пришли к выводу, что это, безусловно, орудийная башня «Монитора». Та самая, о которой писал казначей Вильям Келлер: «Во время битвы температура здесь достигала 140°, так как «Монитор» был сделан довольно примитивно, изобретатель мало позаботился о тех, кто будет жариться внутри железной коробки. Вентиляция, предусмотренная Эриксоном, помогала слабо. Зато в часы затишья мы вылезали на верхнюю палубу и там на свежем воздухе ели, пили, спали, коротали время, как могли».

С помощью мощных подводных светильников удалось рассмотреть даже рубцы, оставшиеся на башне после ударов вражеских снарядов. Теперь сомнений не оставалось: «Иствард» нашел «Монитор». Правда, не обошлось без потерь: видеокамера, опущенная с «Истварда», попала в сильное течение и разбилась об останки корабля. Но это не омрачило радости находки.

Гибель «Монитора» была смоделирована в бассейне с искусственными волнами. Причем, как оказалось, стальной двойник погибшего корабля сопротивлялся волнам лучше, чем сам броненосец. К сожалению, останки броненосца были так разъедены морской водой, что поднять их оказалось невозможно.

Теперь место гибели «Монитора» занесено в национальный реестр исторических памятников.

У моря вырвана еще одна тайна.

Ботаники Таджикистана на практике доказали, что долины близ западных склонов Памира вполне подходят для разведения розовых кустов. Там устойчивый микроклимат и каменистые почвы, которые необходимы этим растениям.

Создаются первые плантации, где культивируются крымские сорта, а также местные известные с далеких времен. Кстати, в рукописных трактатах древних таджикских врачевателей сообщается, что масло среднеазиатских роз пригодно не только для благовоний, но и для лекарственных средств, например при заболеваниях горла и желудка. Вскоре целебные напитки на нектаре и масле роз будут выпускаться.

В. Саяпин
РУБИНОВАЯ ГОРА

Художник В. Роганов　

На Востоке камням-самоцветам издавна дали поэтическое название «цветы земли». Среди них наиболее красивым и дорогим считался красный камень рубин. В ларцах восточных властителей он занимал самое почетное место. Например, в сокровищнице Великих Моголов рубинов было во много раз больше, чем алмазов или сапфиров, а знаменитый «Павлиний трон» был прямо-таки усыпан ими.

Рубин — не только прекрасный, но и загадочный камень. На солнце он сверкает, как, яркая звезда, при луне светится таинственным живительным светом, исходящим изнутри. Там, в прозрачном лоне кристалла, рождается и горит сказочный неугасимый огонь. Когда глядишь на этот камень, невольно начинаешь верить, что он способен ловить и накапливать солнечное тепло. Неудивительно, что человеческое воображение, плененное необыкновенной красотой рубина, наделило его многочисленными магическими свойствами. В народе существует поверье, что рубин может врачевать сердце и мозг человека и даже отгонять чуму. На Востоке рубин считался священным камнем и был символом борьбы и жизни.

По древней индийской легенде, рубины образовались из капель крови, пролитой богами:

«Яркое солнце юга несет живые соки великого Асура, из которых рождаются камни. Налетает на него ураганом вечный соперник богов царь Ланки. Падают капли тяжелой крови на лоно реки в глубокие воды, в отражение прекрасных пальм. И называлась река с тех пор Раванагангой, и загорались там капли, превращенные в камни рубина, и горели они с наступлением темноты волшебным огнем…»

В легенде точно указано место рождения камня — Ланки, одно из названий Цейлона — «острова драгоценностей». Это, очевидно, та самая легендарная страна Офир, откуда царь Соломон вывозил на кораблях драгоценные камни и слоновую кость. Названа и река, в ложе которой в россыпях гравия с давних пор добывают аметисты и сапфиры, аквамарины и горный хрусталь, топазы и турмалин и особенно много красных самоцветов — граната, лала, рубина.

Однако Цейлон не был единственным местом, откуда древние брали драгоценные камни. Они добывались и на Памире, свидетельство чему — старинные копи Кухилала. Рудник находится в 45 километрах к югу от Хорога, на правом берегу Пянджа, у кишлака Кухилал, что значит «рубиновая гора». Двенадцать веков подряд разрабатывались здесь залежи замечательных минералов, которые казались поистине неисчерпаемыми и были заброшены лишь в конце прошлого века. Сотни штолен и шахт остались от древних разработок, некоторые из них полуразрушены и завалены осыпавшейся землей. Предание об открытии месторождения дошло до нас из глубины веков.

…Сколько лет существует кишлак Кухилал — не знает никто. Знают только, что он стоял здесь еще до открытия залежей и не носил своего современного названия — Рубиновая гора. Его жители, как и все население Памира, занимались своими привычными делами, не подозревая, что ходят в буквальном смысле но сокровищам. Но однажды ночью кишлак был разбужен сильными подземными толчками. Шедший издалека гул ширился и нарастал, и вдруг страшный грохот потряс все вокруг. Где-то, совсем недалеко, произошел обвал. Первыми это обнаружили женщины, увидевшие на месте обвала расколовшуюся гору. А когда взошло солнце, обнаженный склон горы вдруг вспыхнул и засиял — это отразили свет вскрытые землетрясением драгоценные камни — рубины и лалы. Ярко-красные, они лучились и сверкали, и не было ничего прекраснее этих камней…

То, что бадахшанские рубины появились на свет и приобрели известность лишь благодаря очень сильному сотрясению земли, — факт достоверный. Об этом свидетельствуют не только устные сообщения, но и письменные источники.

«Об открытии этого драгоценного камня впервые узнали, когда во время одного землетрясения там раскололась и разделилась на части гора, земля же так сотряслась, что обрушились громадные скалы, и все на этом месте перевернулось вверх дном, тогда-то и обнаружился лал», — говорит ал-Бируни.

А вот как об этом пишет Аракел Даврижеци в «Книге историй».

«Недалеко от Бадахшана находилась высокая гора, гора эта от землетрясения рассеклась, и божьим чудом оттуда появились лалы. Лучшие лалы, встречающиеся у людей, происходят оттуда, таких нигде больше нет».

Это было действительно уникальное месторождение. Богатейшие залежи первоклассного драгоценного камня прославили на весь мир до того никому не ведомый уголок земли — высокогорный район Памира, названный Бадахшаном. Не случайно итальянец Марко Поло, посетивший Памир в 1277 году, назвал здешние лалы «балаша-ми», произведя это слово от названия Бадахшан. Отсюда и современное ювелирное наименование красной шпинели — рубин-балэ, то есть рубин из Балаша.

Открытие бадахшанских лалов относят обычно к VIII веку. Такую дату определил, например, арабский историк X века Макдиси. Одним из первых, посвятившим свое сочинение рубиновым копям, был русский исследователь Памира И. Минаев. Его книга «Сведения о странах но верховьям Амударьи» была выпущена одним-единственным изданием в 1879 году. В ней, в частности, сообщается, что Горан — «Пещерный край» — простирается на 24 мили по обоим берегам Пянджа. Эту небольшую долину реки Минаев связывает с древними выработками. Название же Кучи-Горан — «малые пещеры», которое он приводит, относится, вероятно, к зияющим отверстиям колодцев и ям, оставшихся от заброшенных копий. Предполагают, что Гораном называли когда-то и сам кишлак Кухилал.

Геологические исследования месторождения лала были начаты горным инженером А. Михайловым в 1897 году. Через шесть лет русский офицер Д. Топорнин посетил копи Кухилала, спускался в некоторые шахты и произвел их описание. В 1928 году копи подробно осмотрел и описал А. Лабунцев, который выделил две группы выработок на горе Кухилал и отметил еще небольшое месторождение благородной шпинели у кишлаков Шамбедс и Сумджин. После продолжительного перерыва, в 1962 и 1965 годах, археологическое обследование рудника Кухилал было произведено Таджикской научной экспедицией, обнаружившей там свыше 450 древних выработок. Наиболее древние из них находятся на западном склоне горы Кухилал и представляют сложную систему ходов глубиной до 50 метров, объединяющую множество залов высотой до 8 и длиной до 20 метров. На стенах залов сохранились следы от ударов железными инструментами.

Сейчас поиски бадахшанских лалов возобновились. Геологи Кухилалской партии ведут на Памире разведывательные работы с попутной добычей шпинели. В горах Ишкашимского хребта, в районе Горандары и Ямчина, обнаружено несколько новых выходов минерала. Упорный и кропотливый труд таджикских геологов уже увенчался большими успехами: совсем недавно был найден небывалый по размерам кристалл прекрасного ярко-розового лала. Его вес — более пяти килограммов. До него самым большим красным камнем Бадахшана считался рубин, поднесенный в свое время в дар Тимуру. Он весил всего 120 мискалей — 0,5 килограмма.

На Памире о месторождении лалов говорят так: «Голова рубинов в Ямчине, сердце — в Сумджипе, а ноги — в Кухилале». Если привязать эти ориентиры к карте местности, то расстояние между ними получится внушительное. Чтобы выявить эти подземные сокровища, незачем ждать очередного землетрясения.

«Мы убеждены, что новая техника откроет новое месторождение, и снова шпинель и рубин Памира вольются красным потоком в семью наших самоцветов».

Будем надеяться, что эти слова, сказанные «поэтом камня» академиком А. Е. Ферсманом, станут пророческими.

Многие наверняка и не подозревают, что наши серые вороны относятся к перелетным птицам. Отсутствие зимой скворцов и малиновок хорошо заметно. Еще ранней осенью они сбиваются в стаи и постепенно откочевывают на юг. А вот ворон на деревьях совеем и не убавляется. Их число и зимой и летом одинаково. Такой факт и вводит в заблуждение.

Однако ученым доподлинно известно, что вороны регулярно делают дальние перелеты. Одни стаи сменяют другие. Кольцевание показало, например, что вороны Ленинградской и Новгородской областей улетают осенью во Францию. Там они и зимуют, а их место занимают стаи с северных окраин Кольского полуострова, для которых берега Невы — более теплые края. Весной снова происходит смена стай.

На основе продолжавшихся много лет исследований сотрудники Института микробиологии Академии наук НРБ доказали, что три пчелиные семьи могут дать очень точную и широкую информацию о степени загрязнения окружающей среды. Они справятся с этой работой гам, где есть фабрики, значительно оперативнее, чем санитарно-экологические станции, оснащенные целым комплексом приборов.

Служба контроля не в состоянии ежедневно брать пробы с такого большого числа участков, как это делают пчелы; Опускаясь на тысячи растений, они приносят в улья не только пыльцу, но и различные вещества, оседающие на цветках и листьях. Подвергая химическому и спектральному анализу «добычу» насекомых, можно определить зоны распространения и концентрацию различных веществ из промышленных выбросов.

В Италии волки занесены в Красную книгу. Не так давно зоологи смогли убедиться, что виноваты в постоянно уменьшающемся количестве серых хищников отнюдь не охотники и не браконьеры. У волков появились четвероногие конкуренты. Подсчитано, что на Апеннинском полуострове ныне обитает около 850 тысяч одичавших собак. В некоторых горных районах, где раньше жил один волчий выводок, теперь бродит до 310 диких собак. Конечно, они уничтожают все, что могло бы быть пищей хищникам. Кроме того, они объединились в стаи и смело вступают и борьбу даже с матерыми волками.

Как утверждают ученые, дикие собаки ныне составляют для породы волков и так называемую генетическую конкуренцию. Происходят «смешанные браки», в результате которых преобладают щенки с явно выраженными чертами различных собачьих пород.

Отстрел одичавших собак, который крайне необходим, запрещают общества охраны животных.

Итальянский рыбак-любитель Альдо Пуджини привлек своим уловом внимание ихтиологов. В Адриатическом море ему удалось выловить тунца, которого потом пришлось взвешивать в присутствии нотариусов. Точная цифра понадобилась ученым для внесения в учебники по морской биологии.

Рыба была длиной 3,1 метра, а весила 373,5 килограмма. Специалисты признали, что тунец такого веса встретился им впервые, но для осторожности добавили: «Впервые в Европе». Ихтиологи определили возраст рекордсмена в 30 лет.

Сперва было замечено странное явление: в заповедниках, где под охрану взяты кабаны, стало тише, число пернатых певуний уменьшилось. Кто же в этом виноват?

Последовали экспедиции экологов, а затем в американской печати появились отчеты, из которых следует, что защита кабанов в заповедных зонах без строгого регулирования их численности приводит к нежелательным изменениям в экосистеме. Семейства этих животных быстро растут, они мигрируют и при этом перекапывают и портят почвенный покров на 88 % площади. Гам перестают расти травы и кустарники, почва пересыхает, из нее безвозвратно уходят азот и калий. Отсюда и серьезные многолетние нарушения в среде обитания других животных.

По мнению ученых, число кабанов на единицу площади должно быть примерно в 10 раз меньше, чем считалось до сих пор. Ведь у этих животных в заповедниках нет естественных врагов.

Внимание ученых к грозовым тучам привлечено со времен Аристотеля. Казалось бы, ничего неожиданного открыть уже нельзя. Однако кое-что совершенно новое удалось обнаружить индийским метеорологам, проводившим свои наблюдения в отрогах Гималаев. Они открыли необычный природный феномен. Оказалось, что из 10 тысяч зафиксированных приборами молний 124 давали потоки нейтронов. Детекторы частиц показали это со всей очевидностью. Явление новое. Но как его объяснить?

Физики из Дели, проанализировавшие данные приборов, пришли к выводу, что нейтроны появились в результате кратковременных термоядерных реакций. В свою очередь из этого следует, что грозовые тучи производят больше шаровых молний, чем это можно было предполагать до сих пор.

Центральный Сибирский ботанический сад, расположившийся на окраине знаменитого Новосибирского Академгородка, провел отбор редких декоративных растений. На этот раз цель ботаников сугубо практическая — озеленение внутренних помещений научных лабораторий и заводов, школ и больниц, учреждений и жилых квартир. Среди отобранных видов — цветущие экзотические растения, лианы, кофе и лимоны.

Первые опыты показали, что кофе в горшочках с хорошей землей зацветает на четвертый год. Белые цветки удивительно красивы. При определенном старании можно получать плоды. Сами ботаники уже испробовали ароматный напиток из зерен, полученных в Сибири.

Выработаны рекомендации по уходу за нежными южными растениями. В Академгородке нашлось много желающих разводить дома лимоны и кофе, африканские цветы и южноамериканские декоративные растения.

Подготавливая новый каталог ядовитых грибов, растущих на территории ФРГ, биологи из Саарбрюккенекого университета решили перепроверить степень ядовитости красных мухоморов. Анализ на приборах объективно показал, что эти грибы приобрели повышенную токсичность. Но почему?

Последовали новые анализы, включающие и проверку почвы. Оказалось, что мухоморам «понравились» тяжелые металлы, которыми в изобилии их теперь снабжают индустриальные дымы и выхлопные газы автомобилей. Среди этих металлов — кадмий, свинец, ванадий. В тканях грибов они переходят в очень опасные органические соединения.

Итак, остерегайтесь мухоморов больше, чем раньше.

Работа оказалась не из легких, когда болгарские ботаники решили взять на учет самые старые деревья своей республики. Помогали им этнографы, собиравшие легенды, связанные с древними зелеными великанами. Оказалось, что подавляющее число сказаний очень точно указывает возраст дубов, платанов, тополей. Например, подтвердилось, что дубу, растущему в селе Гранит, именно 1637 лет. Всего на 20 лет его моложе дуб под названием «Слон», растущий в центре села Тодювцы. Диаметр его ствола — 2,67 метра. Кстати, он относится к редкому сейчас виду балканского дуба, и лесники уже думают о его разведении на пустошах.

Среди других редких деревьев взят на учет вяз высотой 25 метров. Ему всего 290 лет, но в Европе этот вид найдешь лишь в ботанических садах. Взята на учет и балканская сосна, которая сохранилась лишь в Болгарии. Ее возраст — 800 лет. Обнаружен тополь 300-летнего возраста, а также платан, которому 700 лет. Легенда утверждает, что зарубки на нем сделаны мечами крестоносцев. Самый старый ясень растет близ шоссе у города Свнленград. Высота его — 21 метр, а диаметр ствола более 9 метров. Согласно древнему преданию, его посадили по приказу турецкого султана 300 лет назад.

Такие деревья не только переписаны, но и получили «первую помощь». Они подлечены ботаниками.

ЗАРУБЕЖНАЯ НАУЧНАЯ ИНФОРМАЦИЯ

Среди метеорологов, климатологов, специалистов по физике атмосферы продолжает дискутироваться проблема возможных природных последствий в случае конфликта с использованием термоядерного оружия. Известна, в частности, распространенная ныне гипотеза «ядерной зимы», предусматривающая в подобных обстоятельствах возникновение интенсивных пожаров, выброс массы продуктов горения в воздушное пространство и «перекрытие» ими солнечного излучения на срок, достаточно долгий, чтобы вызвать существенные климатические изменения в региональных или даже в глобальных масштабах.

Однако конкретные характеристики подобной катастрофы, ее масштабы все еще остаются неясными. К связи с этим в августе 1985 года группа специалистов из Канады и США провела полевой эксперимент, в ходе которого на площади 650 гектаров, в районе севернее Су-Сент-Мари (провинция Онтарио, Канада), искусственно вызван крупный лесной пожар. Пораженный вредителем здешний еловый лес так или иначе подлежал сожжению, и ученые использовали это обстоятельство для моделирования условий, следующих за атомным взрывом в природной среде.

Зажигательная смесь была сброшена с вертолета сперва в центре мертвого леса, после чего вертолет удалялся от этой точки по спирали, поджигая все новые площади. Концентрический характер охваченной огнем области привел к тому, что воздушные массы устремлялись внутрь ее, а не наружу, тем самым предотвращай дальнейшее распространение пожара.

Кроме того, это привело к образованию мощной вертикальной конвективной дымовой колонны, некоего подобия небольшого грибообразного облака.

Все это позволило собрать уникальные данные о движении воздуха, вызываемом пожаром, образовании сажи и других продуктов сгорания, их распространении и способности поглощать солнечное излучение. Собранная информация обрабатывается.

Организация экономического сотрудничества и развития, в которую входят 24 государства Западной Европы, Северной Америки и Японии, опубликовала отчет о динамике состояния природной среды между 1979 и 1985 годами.

Отмечается, что ряд мер, принятых для охраны природы в последнее пятилетие, оказался плодотворным. Гак, несколько уменьшилось загрязнение рек, воздушного пространства в городах, усовершенствовалась система обработки бытовых и промышленных отходов и улучшилась охрана выдающихся памятников природы и местностей. Можно также говорить об известном прогрессе в деле предупреждения и борьбы с разлитием нефти, выброса стойких химических веществ в атмосферу и сохранения отдельных видов флоры и фауны, находящихся под угрозой.

Однако все эти довольно скромные достижения распределяются по региону весьма неравномерно, и в некоторых странах положение остается на неудовлетворительном уровне. Так, Северная Америка, площадь которой составляет лишь 16,3 процента всей площади мировой суши, ответственна за 45 процентов окиси углерода, поступающей в атмосферу, и 52 процента вносимых в среду пестицидов. В странах Западной Европы (площадь — около 7 процентов мировой суши) 53 миллиона человек живут в местности, где шум транспорта достигает опасного уровня 65 децибел.

Вызывают тревогу нерешенная проблема дальнего переноса выбрасываемых энергетическими установками, работающими на сжигаемом топливе, веществ, загрязняющих атмосферу, а также растущая концентрация в ней СО₂ с ее еще неясными метеорологическими и климатологическими последствиями. Все еще остаются нерешенными задачи борьбы с загрязнением поверхностных и подземных вод и эвтрофикацией озер.

Продолжается слабоконтролируеммй сброс отходов в морс и загрязнение его находящимися на суше источниками нефтепродуктов. Особую заботу вызывает в этом аспекте состояние некоторых морей, в том числе Средиземного и Балтийского. Требуются более активные меры для обнаружения и ликвидации заброшенных и потайных свалок, содержащих токсические вещества.

В то время как состояние воздушного пространства и поверхностных вод суши, а в меньшей степени и прибрежных вод моря можно считать взятым под довольно надежный контроль, почва и подземные воды все еще загрязняются зачастую почти бесконтрольно. Многие страны продолжают страдать от гибели лесов в результате продолжающегося загрязнения атмосферы окисями серы и азота, фотооксидантами и частицами металлов. Существует опасность нарушения экологического баланса вследствие введения в регион новых для него видов растительности из областей с иными климатическими условиями. Разнообразие растительных и животных видов в регионе в результате антропогенной деятельности уменьшается.

Авторы отчета считают, что медленный прогресс в деле охраны и очищения природной среды от загрязнения связан с общим неудовлетворительным состоянием хозяйства стран, входящих в Организацию экономического сотрудничества и развития. Кроме того, следует учитывать инерционность всей этой системы, приводящую к тому, что результаты принимаемых мер становятся заметными лишь спустя довольно длительное время.

Значительный перелов привел к тому, что палтус стал сравнительно редким: цена его на международном рынке ныне вдвое превышает стоимость лосося.

Попытки искусственного разведения этой рыбы до сих пор были безуспешными. Лишь однажды их личинки были доведены до стадии метаморфоза, но молодь погибла через несколько суток.

Чаще же всего личинки гибнут на более ранней стадии, так как у них не развивается ротовое отверстие. Специалисты обычно объясняют это тем, что личинки, содержащиеся в бассейне, тратят большую часть запасенной ими энергии на то, чтобы отталкиваться от его стенок. Однако возможны и другие объяснения. Подробности жизненного цикла этого вида изучены весьма слабо, так как его личинки проводят время в глубоководных районах океана.

Первый успех в области разведения палтуса недавно достигнут ихтиологами Морской станции аквакультуры под Бергеном (Норвегия), где две особи благополучно были доведены до взрослого состояния.

Икра палтуса была осеменена искусственно, затем личинки поместили в большие пластиковые мешки и погрузили их в море. После того как у рыб развилось ротовое отверстие, их стали кормить личинками.

При кажущейся незначительности масштабов этот эксперимент впервые доказал принципиальную возможность искусственного разведения палтуса. Лаборатория Управления морского рыбоводства в Шотландии уже приняла решение последовать примеру норвежских ихтиологов.

Выполняя очередной спуск на погружаемом исследовательском аппарате в водах западной части тропической Атлантики, сотрудники Национального музея естественной истории при Смитсоновском институте (Вашингтон, США) Марк М. Литтлер, Дайана С. Литтлер и Джеймс Норрис обнаружили неизвестный науке вид растения.

Принципиальная важность открытия состоит в том, что растение — макроскопическая (то есть видимая невооруженным глазом) пурпурная водоросль, образующая нарост на коралловых постройках, — обитает на глубине почти 270 метров, что является «глубинным рекордом» для любого известного растения. До сих нор глубже 180 метров под уровнем моря ни одного из растений ученым наблюдать нс приходилось.

Место находки представляет собой вершину еще не нанесенной на карту подводной горы непосредственно к северу от о. Сан-Сальвадор, входящего в архипелаг Багамских островов. Новооткрытое растение встречается здесь в изобилии.

Скотоводам Австралии слепень причиняет убытки, достигающие 150 миллионов долларов в год. Борьба с кровососущим насекомым, личинки которого портят чуть ли не каждую третью овечью шкуру, стала, можно сказать, национальной задачей.

В сентябре 1985 года энтомологи в широких масштабах начали применять в этой борьбе генетический метод.

В течение семи месяцев на остров Флиндерс, лежащий южнее побережья штата Виктория, с самолета было сброшено… 60 миллионов (это более 6 тонн) личинок этого вредителя.

Сбрасываются только самцы, родители которых предварительно облучаются гамма-лучами. В результате генетическая характеристика потомства нарушается, и они становятся мутантами. Из них отбирают лишь тех, которые отвечают требованиям ученых.

Насекомых повторно скрещивают со слепнями, изловленными в поле, пока потомство не закрепит нужные людям «пороки», но в остальном окажется вполне жизнеспособным.

Самки слепня спариваются лишь один раз. Если на острове Флиндерс это случится с одним из самцов-мутантов, то, во-первых, детеныши вылупятся только из половины личинок. А во-вторых, у всех вылупившихся самцов несколько хромосом будет нарушено так, что они окажутся частично стерильными.

Если же вылупится самка, то она окажется носительницей мутаций, которые в потомстве вызовут врожденные болезни, чаще всего слепоту.

Жизненный цикл этих насекомых — всего три-семь недель, гак что не пройдет и четырех месяцев, как ученые будут знать, насколько их эксперимент успешен.

А пока что остров Флиндерс находится под странной «бомбежкой»…

Летом 1984 года у Тихоокеанского побережья США за короткое время было обнаружено восемь трупов серых калифорнийских китов. Это не могло не вызвать тревогу среди тех, кто охраняет природу моря.

В своем большинстве эти огромные млекопитающие, подлежащие охране, проводят лето, кормясь в арктических водах, а затем перемещаются на юг вдоль тихоокеанских берегов Америки, пока не достигнут мелководных лагун Нижней Калифорнии (Мексика), где они приносит потомство.

Однако так ведут себя не все киты. Некоторые особи — особенно это касается молодняка — далеко на север не заходят, и летом их нередко видят в водах, омывающих штаты Орегон и Вашингтон (Северо-Запад США) и провинцию Британская Колумбия (Канада).

В 1984 году немалое число серых китов наблюдали в проливе Джорджия, отделяющем о. Ванкувер от берегов Канады и США, и в заливе Пьюджет-Саунд (штат Вашингтон). Отмеченная при этом высокая смертность, очевидно, касалась как раз здешней популяции.

Исследовавшие случай представители общественной организации «Гринпис» («Зеленый мир») связывают его с тем, что в марте 1984 года в воды реки Серпентайн, впадающей в залив Джорджия, было сброшено большое количество продовольственных консервантов, содержащих пенгахлорофенолы и тетрахлорофенолы. Подтверждением тому служат результаты анализа тканей двух погибших китов, выполненного группой сотрудников Центра по изучению морских животных в Сиэтле (штат Вашингтон). В обоих случаях он показал присутствие небольшого количества указанных химических веществ наряду с другими загрязняющими агентами.

Установить, являлось ли именно это причиной гибели животных, трудно, так как уровень концентрации, являющейся для них смертельной, еще не определен. Впрочем, у одного из китов обнаружено существенное повреждение печени, что указывает на возможность острого отравления.

Представители организации «Гринпис» призвали органы, отвечающие за охрану среды в Канаде и США, провести изучение химического состава донных осадков у пролива Джорджия, чтобы выяснить, есть ли там ядовитые вещества. Это необходимо сделать до того, как весной через эти воды начнется миграция китов на север.

Вскрытие тел 27 дельфинов-бутылконосов, погибших у берегов штата Калифорния (США), показало, что в их тканях содержатся большие количества инсектицидов ДДТ и полихлорированных бифенилов. Так как ДДТ был запрещен к употреблению на всей территории США еще в 1972 году, можно предполагать, что источником этого вещества в данном случае явились другие государства бассейна Тихого океана.

Выступая на конференции Международного общества по исследованию рифов, научный сотрудник Школы морских и атмосферных наук им. Розенштиля при Университете в Майами (штат Флорида, США), д-р Питер Глини сделал обзор состояния коралловых построек во всем мире. Его заключение весьма неутешительно: за последнее время многие коралловые сооружения в восточной части Тихого океана сильно пострадали вследствие существенных температурных аномалий, связанных с явлением Эль-Ниньо — необычно интенсивным движением крупных разогретых водных масс из экваториальной части Тихого океана в сторону западного побережья Южной Америки.

У берегов Панамы кораллообразующие полипы во многих местах вымирают из-за высокой концентрации в среде их обитания продуктов, входящих в состав гербицидов. От 50 до 80 % случаев гибели кораллов здесь отмечается в пределах тех рифов, которые находятся вблизи активно используемых сельскохозяйственных угодий.

Наблюдения показали, что некоторые виды таких полипов не способны переносить в течение хотя бы одних суток концентрацию гербицида 2,4-Д, превышающую хотя бы 0,1 части на 1 млн. частей.

Александр Рогов
У ПОРОГА — ТИХИЙ ОКЕАН

Фотоочерк

Цветные фото автора

Пять недель ровный и неумолчный шум океана входил в наш быт. В начале он вызвал тревогу, неуспокоенность: было ощущение того, что грозная водная стихия предупреждает о бесполезности намерений проникнуть в ее суть, познать интересующую нас загадку. А надо всего лишь заглянуть под воду и выполнить задание ученых: обследовать запасы морской капусты — ламинарии в местах интенсивной ее добычи и провести подводное фотографирование растений в этих местах.

Для выполнения задачи нужно четкое взаимодействие исследователей и добытчиков, а добиться этого трудно: надо разметить на водной океанской поверхности полигон для работы и проводить ее поэтапно. Сначала водолазы отыскивают наиболее характерное угодье, затем размечают его и проводят опенку запасов, и наконец можно приступать к сбору морепродукта. Но это не все: требуется еще одно обследование бывшего места сбора для определения остатков водорослей — будущих прародителей нового урожая, а это самое главное в задании. Необходимо знать ресурсы промысла, не истощать природу. Добытчики из местного рыбколхоза «Родина» подходят к делу по-хозяйски, они планируют на перспективу стабильные сборы урожаи и хотят оставить после себя плодоносящую ниву.

Более 25 лет я и мои товарищи из столичного клуба «Дельфин» с аквалангами и фотоаппаратами изучаем мир за голубым порогом. Большинство морей, с которыми удалось познакомиться, имели суровый климат и неспокойный нрав. За это время наши фотоархивы пополнились подводными снимками обитателей Белого, Берингова, Баренцева и Японского морей, но удастся ли проникнуть в океан и сделать в его владениях подводные снимки?

Из окна одинокого домика, стоящего вблизи полосы прибоя, виден Тихий океан, но «тихим» его назвали люди наверняка сильной воли и уверенные в себе. А может быть, им — спутникам Магеллана — просто повезло с погодой? У нас тишины не предвиделось, океан нам представился грозным, он шумел и катил на берег волну за волной, посылая на сушу дожди, обволакивая свои владения туманом и обрушиваясь тайфунами. В этих условиях мы и должны были выполнить работу, а для этого нам надо добывать морскую капусту на уровне профессионалов, ведь всю работу, как стало ясно всем — и ученым и хозяйственникам, сможет провести только одна бригада, члены которой и под воду ходят, и капусту могут собирать.

Местные сборщики работают с поверхности, плавают в плоскодонных лодках-кунгасах и вытаскивают из воды длинные ленты ламинарий специальным орудием — канзой. Это приспособление, как и коса, имеет древнюю историю, да и внешне похоже на косу: на прочный шест насажен стальной крюк, которым добытчик — канзец не срезает, а выдергивает ростки морской капусты. Канзец работает как бы на ощупь, он отыскивает подводные растения, поднимая и опуская крюк, который может зацепить, а может и промахнуться. Видеть истинной подводной картины морской «косец» не может, ведь его ведет вперед только опыт и предчувствие.

В таких условиях нам отводилась роль экзаменаторов: предстояло оценить под водой результаты работы канзарей, но случилось так, что мы прибыли на Курилы в разгар добычи морской капусты. Все местные бригады были заняты делом, и помочь нам своим участием в эксперименте не могли. Поэтому мы и стремились стать универсальной добывающе-разведочной группой, которая по ходу дела меняет специальность и рабочую оснастку.

Неделя ушла на подготовку, пришлось обкатать новые подвесные моторы «Вихрь», изготовить крюки для канз, уключины для весел и другую мелочь, необходимую для работы в прибрежной полосе океана, в том месте, которое было выделено руководством рыбколхоза «Родина», взявшим под свою опеку эксперимент. Нам выделили кроме плавсредств и моторов еще и рацию для связи с диспетчерской, продукты питания, горючее для «Вихрей» и жилье — дом для рыболовецкой бригады, стоящий на побережье океана, в устье речки Филатовки.

Итак, наше дело приобретало конкретный, более глубокий смысл: научные поиски и живой промысел зримо работали на Продовольственную программу страны.

Получив от рыбколхоза материальные средства для добычи морепродукта и моральную поддержку при проведении эксперимента, мы должны были оправдать средства, потраченные на обеспечение: выполнить план по добыче ламинарии одной бригадой в течение месяца, а это сделать было не просто.

Наконец работа начинается, мы на месте, в заливе, куда впадает Филатовка, а вокруг не обжитой человеком край. До ближайшего населенного пункта не менее 50 километров по берегу, который в часы отлива становится единственной сухопутной дорогой к нам, доступной только вездеходу: уплотненный волной песок прочен, но многочисленные речки и ручьи, впадающие в океан, преграждают устьями путь другому транспорту. Чувство первооткрывателей не покидает нас, хотя эти места посещали специалисты: промысловые запасы и биология морской капусты достаточно изучены. Но сам промысел пока еще не поставлен под научный контроль, начало этому и должны положить мы.

Курилы… Название это становится понятным, когда видишь, как из-под ног срывается легкий парок: земля здесь курится, и в летнюю пору это особенно заметно. Тепло, весь остров покрыт яркой зеленью разнотравья, кустов и деревьев.

Среди буйных трав желтеют лилии-саранки и жарки, на полянах цветет шиповник и синеют ирисы. В непролазном лесу белеют стволы каменных берез и пробкового дуба, а стволы елей и пихт обвивают цепкие лианы. По берегам быстрых речек — непролазные заросли двухметровых лопухов, могучие листья которых напоминают зонты. Легкий парок над песчаными пляжами и горячими речками сигналит об огненных процессах, идущих в недрах земли. Дремлет вулкан Тятя, из кратера которого виден только легкий дымок, но надолго ли уснул он?

Местные жители и гости острова получают удовольствие и, наверное, пользу, купаясь в термальных водах минеральных источников. И характерно: пахнущая серой и железом горячая вода снимает усталость, накопившуюся за трудный переход к целебной ванне, придает бодрость и силы на обратный путь. Это утверждение основано на нашем личном опыте. Источник горячей минеральной воды, который мы посещали после трудового дня, был именно таким.

Вблизи устья Филатовки, там, где мы проводили работы, обильны заросли ламинарии. В отлив огромные поля морской капусты появляются на поверхности, шевелясь в волнах, как хвосты невиданных животных. Издали их можно принять за рыбьи стаи, идущие вдоль берега, но, извиваясь, остаются они на одном месте, выдавая этим свое происхождение. Наиболее удобные для обследований обнажения водорослей были взяты нами на заметку.

Первое погружение, как всегда, приносит много нового. Вот и это показало, что нет двух равных, похожих друг на друга спусков с аквалангом под воду: перед маской проносились взад и вперед, подчиняясь ритму океанской волны, разлохмаченные ленты ламинарий, пучки фукусов и клубки других бурых водорослей, обильно перемешанные с песчаной взвесью. Предположения подтвердились: обследования и съемка потребуют приспособиться к этим условиям, используя опыт и проявляя сноровку, но стало ясно и другое — погружаться и работать можно.

Постепенно все легководолазы научились держаться под водой вблизи намеченных участков, научились вести учет и фиксировать количество и разновидности водорослей, которые будто специально взбунтовались и не желали быть подсчитанными. В результате были составлены ориентировочные карты морского дна, которые мы отметили притопленными буйками.

Проведя первый этап работы, мы приступили к второму, который был наиболее трудоемким, — мы становились тружениками морской нивы — сборщиками урожая. Сложность сбора ламинарии не только в трудоемкости: «листья» — слоевища водоросли длиной более 10 метров, свитые волной в пучок, — не только тяжелы, по упруги, мокры и скользки. Их надо втащить в лодку, которая раскачивается на волнах, оторвать от дна и уложить, подготовив к упаковке. Теперь осевший в воду кунгас надо отогнать к плавбазе, которую частенько прячет туман, причалить к ней и, взлетая на волнах у крутого ее борта, разгрузиться.

Работали все светлое время суток, ко больше одной ездки к плавбазе в первое время сделать не успевали. Но пришел опыт, и бригада могла уже похвалиться двумя ездками, а это уже плановое задание. После трудового дня добытчики выглядели утомленными. Лишь после небольшого отдыха все приступали к переодеванию и сушке одежды. Шутливая борьба за теплое место у печки, ремонт робы, залечивание ссадин и мозолей от шеста канзы — и группа могла приступить к ужину. И если к этому времени бригадир заканчивал радиопереговор с диспетчерской «Родины», то обильная трапеза начиналась.

Наш старшой — Елизаров Костя — докладывал о количестве добытой ламинарии и получал прогноз погоды на грядущий день, а соответственно и возможное «добро» на выход в океан. Мы с удовольствием слушали, как в эфир неслось: «Креветка! Креветка! Я — Креветка 6», — далее следовал свист, треск и шорох в эфире, и начинался взаимный обмен информацией.

Ну а что же морская капуста? Была ли она на нашем столе, тот продукт, который требовал стольких усилий, достоин ли был он, чтобы подать его не как экзотическое блюдо, а как сытную и вкусную пищу? После экспедиции мы могли сказать твердо: «Да!»

На плавбазе — большом морозильном траулере, где всю принятую от сборщиков морскую капусту перерабатывали: промывали, мелко шинковали, упаковывали и замораживали в брикетах, нам дали несколько рецептов приготовления этого необычного для нас продукта. По одному из них мы приготовили тушеную ламинарию. Для этого на полведра мелко нарезанной и отваренной в соленой воде водоросли добавляли миску жаренного в подсолнечном масле лука, а затем все это довели на медленном огне до кондиции. Оказалось, что самым желанным на Филатовке блюдом, которое не только утоляет аппетит, но и возвращает силы после трудов в море, была именно тушеная морская капуста. Мы надеемся, что в магазинах страны среди других даров моря появится и свежемороженая ламинария и ее можно будет приготовить по этому рецепту.

Мы добросовестно выполнили второй этап работ: собрали подводный урожай и приступили к завершающим работам. Настала пора дать ответ на вопрос: как уменьшились подводные заросли ламинарии после ее сбора?

Вновь облачаемся в гидрокостюмы, надеваем акваланги и уходим под воду. Знакомые места находим с поверхности — в отлив ориентируемся по каменным грядам, вблизи которых мы промышляли. Вот и полигон, он не велик, под водой картина такая: не видно наших отметин — притопленных буйков, но и водорослей как будто меньше не стало. Исчезновение ориентиров объяснимо: выдергивание ламинарий могло повлечь за собой потерю некоторых поплавков, но где же остальные? Пропажа большинства буйков настораживает, однако последующая тщательная проверка окрестностей помогает обнаружить некоторые из них. Оказалось, что волны перекрутили водоросли, которые мы проредили при добыче.

Восстанавливаем нужный нам участок полигона и выясняем, что заросли ламинарии поредели не более чем на 25–30 процентов, а это при таком могучем окружающем подводном лесе совсем не опасно для крохотных участков, которые были под обработкой. Это наше мнение, его надо еще научно обосновать, но и наше слово не последнее.

Подводный мир в местах погружений представал перед масками в своей необычной глубинной красоте. Кроме обильных водорослей встречались нам и животные: у берегов сновали вездесущие камбалы, под кущами растений прятались камчатские крабы и рыбья молодь, а в глубоких прибрежных ямах можно было наблюдать стаи лососей, которые собирались штурмовать устья родных рек. Во тьме глубины ребята повстречались с зубаткой, чья черно-фиолетовая голова с разинутой пастью устрашающе высовывалась из каменной щели. На каменных уступах громоздились моллюски и морские звезды, актинии и морские ежи, но плотность их по сравнению с Японским морем явно была меньше. Однако все это не умаляло красоты и своеобразия мира глубин океана: здесь встречались нам незнакомые крупные рыбы, силуэты которых медленно всплывали из тьмы под нами, а чувство близости глубокой впадины в Мировом океане — Курило-Камчатского желоба, максимальная глубина которого 9717 метров, — укрепляло в нас уважение к здешним водам.

Покидая этот удивительный край, рубеж, где зарождается новый день нашей страны, у нас утвердилась мысль: край этот обживать надо бережно и осторожно, охраняя и изучая все горизонты земного и водного миров.

Давид Фастовский
РОССИЙСКОЕ НЕЧЕРНОЗЕМЬЕ

Фотоочерк

Цветные фото автора

Российское Нечерноземье… Природа обделила этот край своим главным богатством — плодородной землей, и люди издавна должны были обрабатывать и удобрять здешние пажити с особым тщанием. И труды вознаграждались сторицей — Нечерноземье испокон веков не только кормило себя, но и в избытке поставляло на рынок самые разнообразные сельскохозяйственные продукты. Вологодское масло, калининский лен, смоленская и московская картошка, первосортные травяные корма с приокских заливных лугов — таким перечнем может похвалиться не всякая аграрная зона.

Знало Нечерноземье и трудные времена, когда волею обстоятельств оскудели его поля и пастбища и запустели деревни, когда казалось, что истощенная земля перестала родить. Но вековечный опыт хлеборобства показывал: есть резервы для дальнейшего расширения земледелия и мясомолочного животноводства в Нечерноземье! И этот опыт отражен в постановлении ЦК КПСС и Совета Министров СССР «О дальнейшем развитии и повышении эффективности сельского хозяйства Нечерноземной зоны РСФСР в 1981–1985 годах». Это постановление о возрождении и интенсивном развитии Нечерноземья, края, где начиналась наша государственность, где крепло наше национальное самосознание и утверждались наша культура и нравственность.

Ныне Нечерноземье на подъеме. Изменяется не только внутренняя структура его экономики — меняется внешний облик края. Еще повсеместно живет традиционное русское жилище — деревянная изба, но так же повсеместно строятся и современные дома, хозяйственные и технические комплексы, бытовые и культурные учреждения. Отражая то новое, что несет в деревню научно-техническая революция, это переустройство органически связано с тем лучшим, что издревле отличало Нечерноземье, что давало ему полное право называться российской житницей.

Страна вступила в свою двенадцатую пятилетку. И в выполнении ее задач немалая доля приходится на Нечерноземье. Работы предстоит много, но уже Первые успехи, достигнутые хозяйствами нечерноземных областей, показывают, что меры переустройства дают свои результаты. И это закономерно. В этом — проявление жизненных сил Нечерноземья, его потенциальных возможностей.

Александр Горячев
СТРАНА УТРЕННЕЙ СВЕЖЕСТИ

Цветные фото автора

Евгений Арбузов
ЦВЕТЫ ЗАПОВЕДНИКА

Фотоочерк

Цветные фото автора

Удивительный для знатока и любителя растений есть уголок в Московской области. На самом ее юге, неподалеку от старинного города Серпухова, на площади немногим более 5 тысяч гектаров, прилегающей к реке Оке, расположен Приокско-Террасный государственный заповедник. На этом маленьком клочке земли, со всех сторон окруженном оживленными трассами и промышленными объектами, можно встретить почти тысячу видов растений. Типично таежные северные сфагновые болота с багульником, андромедой, пушицей и насекомоядной росянкой с листочками, покрытыми клейкими капельками для ловли насекомых, сменяются полянами посреди смешанного леса, а на песчаных отложениях надпойменных террас близ реки Оки шумят светлые высокоствольные сосняки с покрытой опавшими хвоинками моховой подстилкой. На самом юге заповедника, в огороженных дугами песчаных валов долах, нашли приют растения, характерные для зоны степей, некоторые из них оторваны от основного ареала на сотни километров. Здесь соседствуют типчак и ковыль, рябчик русский и тюльпан Биберштейна, зопиик клубненосный и степная вишня…

Весна… Едва сошел снег, а на прогретых солнцем полянах появляется сон-трава, которая в народной медицине употреблялась от бессонницы и лихорадки, за что и получила свое название; желтый ковер степного чистяка покрывает «долы». Чуть позже под пологом леса зацветает рябчик шахматный — очень редкое для Московской области растение, сохранившееся лишь в нескольких ее точках.

Май — разгар весны. Вдоль дорог желтым огнем пылает ракитник русский. В долах — массовое цветение красивейшего рябчика русского, который в некоторые годы дает пурпурно-коричневый цвет.

Летний лес украшает северная орхидея — ятрышник крапчатый. Красив летний сосновый бор. Розовые цветки вереска образуют ковер у подножия высоких сосен, по которому снуют пчелы, без устали собирающие вересковый нектар. А в долах бушует разнотравье — ковыль и красная смолка, белая таволга и желтый пазник, горный клевер и зонник клубненосный — десятки «степняков» колышутся на ветру разноцветным покрывалом. Чуть в стороне, у ограды долов стоит кизильник алаунский с первыми завязями.

В долах пурпурный цвет черемицы черной соседствует с белым ковром жабрицы. В тени сосен у входа в долы появились грозди цветков молодила побегоносного, который цветет лишь раз в несколько лет.

И вот сентябрь. В лесу задумчивая осенняя тишина. Буровато-зеленые высылающие стебли давно отцветших растений напоминают о летнем буйстве цветочных красок. Лес готовится к зиме, чтобы весной все повторилось сначала…