На ночь глядя

Деревянное сердце

1

Большинство подобных историй начинаются с фразы «Бабушка рассказывала мне…»

Но лично я бы не хотел знать и помнить того, что рассказывала моя бабушка. Не для детских это было ушей по большей части. Но однажды я услышал поистине занятную сказку о деревянном человечке с выжженным чёрным сердцем на трухлявой груди. Я постоянно воображал себе ожившие кошмары, которые таятся в шкафу, под кроватью и у окна одновременно. Стоит ли говорить, что долгие детские годы мне плохо спалось по ночам?

Конечно, я расскажу.

Вообще никогда, наверное, не вспомню, кто был автором той книги. Точно иностранный, не русский сборник маленьких и больших сказок. С чёрной обложкой и жёлтым узором на ней, он стоял на самой верхней полке, и я бы при всём желании не смог до него дотянуться, пока мне бы не исполнилось лет пятнадцать, а после этой возрастной отметки книжка уже и неинтересна. Кому есть дело до сказок после окончания детства?

Бабушка сама доставала книгу каждый раз, когда я просил почитать мне что-нибудь. В доме были десятки и других книг, но она всегда выбирала именно эту. Толстенная, со скрипучим переплётом и толстыми жёлтыми страницами, огромными как развёрнутые дорожные карты. Я знал, что мама запрещала читать мне эти книги, но бабушка каждый раз настаивала на своём. Она была убеждена, что я должен знать подобные истории, ладно хоть не наизусть. И одного прочтения, пусть и не мной лично, хватило, чтоб сама суть помнилась до сих пор. Магия детских впечатлений, родного голоса и занятных, но порой слишком страшных историй. В то время неплохо было бы цензорам проверить эту книгу на точный возрастной рейтинг. Маленькая приписка «Детские сказки» точно не соответствовала содержанию. Не может такого быть, чтоб смысл историй отпечатывался в мозгу ребёнка столь чёткими образами и мыслями.

Кто-то явно был обманут при печати и выпуске книги. Наверное, и я в том числе. Хотя, было и правда интересно, даже поверх того страха, что я испытывал, когда бабушка завершала чтение очередной главы и оставляла меня в комнате одного. Я просил меня перекрестить и прочитать ещё кое-что — молитву, чтоб спалось крепче. Искренне верилось, что это отгонит не только злых духов и демонов из библейского ада, но и заурядные плохие сны. Тем более после впечатлений от сказок. Бабушка крестила, держа книгу у груди, и потом целовала в лоб. Нежные прикосновения успокаивали, и разыгравшееся воображение постепенно приходило в норму. Чаще всего я спал хорошо после таких ритуалов, и поэтому, думаю, в своих детских ночных кошмарах книжку винить не имею права. С каждым бывает, что уж тут поделать.

Проблемы закончились, когда я перестал и наяву видеть деревянного мальчика с выжженным сердцем на груди. Наступило это к годам шести, максимум семи. Родители не верили мне, а бабушка тихонько укоряла себя, но всё равно ни разу не отказала в просьбе снова почитать. Она любила своего единственного внука достаточно сильно, чтоб даже на его иррациональные просьбы отвечать согласием. Когда она умерла, мне показалось, что среди сосен, в лесу, где её хоронили, я увидел лицо из далёких участков детского воображения. Но это нормально, считаю. Глаза тогда были залиты слезами, и особенно, когда гроб опускали в землю. На этом всё закончилось. И сказки, и желание возвращаться в родной дом, к сожалению. Тогда мне было двадцать восемь, и я навсегда переехал в другой город, через пару дней после похорон сильно разругавшись с родителями.

Многое в тот момент стало не таким важным, как было раньше. Звонки каждую субботу через год другой превратились в звонки хотя бы раз в месяц. Я не мог иначе, к сожалению. Не находил в себе сил вести себя так, как хотели бы того мама с отцом. И я часто вспоминал строки из книги, которые мне больше никто вслух не прочтёт. Это мысли деревянного человечка, который не мог не улыбаться, ведь это буквально нацарапано огнём на его лице.

Думаю, именно это как предлог я использовал против себя же самого, когда первым согласился пойти на полное перемирие с родителями — забрать книгу и вспомнить, почему я так прицепился к её бумажным внутренностям. Через неделю поеду домой, пробуду там достаточно долго, чтоб уладить старые конфликты и споры. Сейчас мне почти тридцать девять, и папа уже несколько месяцев тяжело болеет. Чтобы не убиваться виной за то, в чём, по сути, и не виноват, я решил увидеться с ним перед возможным исходом. Не хочу думать о его смерти, ведь это папа — бессмертный мужчина всей моей жизни. Какого же будет разочарование в любом случае, когда увижу его ослабшим, бледным и тощим на больничной койке, пропахшим всеми возможными запахами, от которых нос сам по себе смыкается.

Деревянный человечек тоже был в подобной ситуации. Точно и самому себе не расскажу, но что-то тоже случилось с его папой. И тоже деревянным, только без сердца на груди. Тот, кажется, упал в яму. Глубокий капкан, который сам и вырыл, но гордость тому не позволяла позвать кого-нибудь на помощь, и даже своего сына, которого сам когда-то вырезал из полена. Деревянный мальчик нашёл отца, тихо покрывающегося мхом в яме, и дождался, пока уже одряхлевшее тело не пустит корни, чтоб окончательно превратиться в маленькое неказистое дерево и срастись с землёй вокруг. Так капкан превратился в могилу. Так деревянный мальчик узнал цену молчания, и своего, и чужого. Не первая история из книги и не последняя. Серединка, когда уже все вокруг знали, кто такие эти человечки из древесины.

В оставшиеся дни до полёта я был весь на нервах. Работа не шла, дома ощущал себя совсем отвратительно, не находил себе места в своей же квартире. То на пол лягу, то в кресле развалюсь, всеми силами пытаясь дождаться, пока сон сам прибудет, и не придётся ворочаться несколько часов кряду. Вчера ещё приснилось, что меня душат одеялом. Буквально боязно отправляться в кровать. Было страшно, и я очнулся, отпихивая от себя подушки в стороны. В полусне поднял их с пола, шёпотом матерясь. Соседи за стеной храпели, а я уставился в окно, за которым было ещё совсем темно. Середина зимней ночи — тоскливое время суток.

Сообщил коллеге, что улетаю на недельку проведать отца. Не помню, говорил ли о приближающейся смерти в семье, но коллега всполошился, остальным рассказал, и меня несколько дней жалели все, кому не лень. Даже начальник перед днём вылета отпустил пораньше. Без моей просьбы. Я улыбнулся, поблагодарил и отправился домой, совершенно не желая туда попадать. Купил сигарет по пути, пропустил несколько поездов наземного метро, потягивая дым и доводя свои лёгкие до кашля. Вкус шоколада на губах и ощущение рвоты в горле. Внутри камень из спазмов и слёзы на глазах. Не могу их выдавить, но и внутри держать уже невозможно.

Сжимал портфель в руках и опустошал пачку сигарет, пока не начало сильно тошнить. Зашёл в последний вагон, обычно практически пустой, и сел на дальнее сидение. Стук колёс, гул города за окном с наледью. Здесь даже продавцы всякой дребедени не появляются. Кто стельки продаёт за сто рублей, кто газеты, а кто чудо-губки пытается втюхать. В тот момент я был королём вагона, в котором пахло сыростью и чужой обувью. Изо рта у меня самого тянуло чем-то мерзким. И зуб болит. И всё вокруг настолько нервирует, что я сжался в пальто и просидел коконом до своей станции, выскочив пулей на улицу.

Вечер перед небольшим путешествием на родину. И пресловутое ощущение дежавю. Детские воспоминания, в большей степени какие-то негативные, всплывали в мозгу сами по себе. Старые обиды показывались наружу, и я заводил спор с самим собой, обсуждая совсем древние травмы, которые по тысяче раз уже разобрал с психологом. Пришлось предупредить его, что вскоре снова понадобится помощь, ведь приёмом это уже назвать не могу. В последний раз я почти разревелся, вырывая из прошлого оскорбления мамы по поводу моего лишнего веса в детстве, которые та и оскорблениями не считала. Стыдно теперь, но пока не могу исправить то, что происходит сейчас со мной под давлением воспоминаний. Где-то я сильно промахнулся, и теперь отправляюсь домой, чтоб искать причины.

Полёт обещал быть утомительным. Погода на грани нелётной, буран. Несколько раз поскользнулся, пока от такси шёл до здания аэропорта. Всё-таки упал, больно ударившись копчиком у самых дверей. Шапка слетела и направилась по своим делам. Какой-то мужчина поймал её, ногой прижав к земле. Я поблагодарил, но внутри здания бросил шапку в мусорку. Грязная, холодная, мокрая до омерзения. Благо, в самолёте будет тепло. Небольшая задержка слегка обрадовала, честно сказать. И без того боюсь летать, так ещё и ветрище за окном шатает стены. Ну, или мне так кажется. А теперь есть время успокоиться. Несколько дней я готовился к разговору с родителями. И больше с мамой, ведь она здорова и готова болтать сутками напролёт о всякой ерунде, которая и ей самой не особо интересна. Зато имитация общения была ей всегда по-настоящему важна. Из уважения к матушке я потакал, сидя за обеденным столом порой часа полтора.

Для меня это утомительно, ведь понятия не имею, о чём говорить с человеком, пусть и настолько родным по крови. Мы совершенно не знаем друг друга, и уж точно больше не стремимся заполнить пробелы. Я вырос, стал скучен, а она такой и осталась для меня — недосягаемой в эмоциональном плане. Слишком часто мне приходилось раньше угадывать, что она чувствует, слишком часто я в этом ошибался. И не выпить столько чая за всю жизнь, чтоб наконец-то познакомиться со своей мамой по-настоящему.

И деревянный мальчик из книги тоже видел, как его мама, с копной листочков на голове, врала, что всё в порядке, и она не грустит об отце, сгинувшем в яме. Но вот только даже деревяшка с ненастоящим сердцем понимала, что ей лгут во имя чего-то, что вообще никто осознать не в силах. И он плюнул на всё, отправившись на свои собственные приключения. Эту часть я любил больше всего, ведь там начинались схватки с волками, поиски сокровищ и наивная любовная линия, которую я просил пролистывать, ведь там были поцелуи и даже намёк на сексуальную сцену. Мне было стыдно это слушать, но потом под одеялом я мастурбировал, представляя двух деревяшек, которые трутся своими деревянными гениталиями и стонут, издавая звуки гнущегося дерева в надломе.

Это определённо не детская книга. Я заберу её с собой, когда поеду обратно.

Самолёт трясло, я хватался вспотевшими ладонями за поручни и закрывал глаза. Весь мой агностицизм улетучивался, как только голос по общей связи объявлял о новой тряске. Весь потный, почти вымокший насквозь, я прилетел в областной город. И снова ночь из-за разницы часовых поясов. Брать такси было сродни пищевому отравлению, поэтому снял номер в гостинице. Дешёвая, на окраине, но всего на десяток часов, не больше. Там хоть немного высплюсь и не такой взвинченный приеду домой. Знаю, что буду злиться, нервничать и пускать пену изо рта, снова выслушивая одни упрёки и поучения от мамы. Сколько бы ни прошло лет, я для неё буду не сыном, а ребёнком, и это отвратительно, это ужасно обидно. И да, с психологом эту тему я тоже обсуждал. Собственно говоря, с этого мы и начали.

На сайте гостиница выглядела лучше. Этого я администратору не сказал, молча забрал ключ и ушёл к себе, из последних сил волоча полупустой чемодан. На четвёртом этаже в груди что-то тяжело ухнуло, и я схватился за рубаху, сжав её в кулаке. Отдышавшись, поднялся на пятый и навалился всем телом на дверь своего номера. Еле попал в скважину, отворил дверь и почти упал на пол, еле успев подставить ногу. Словно пьяный, шатался по комнате в поисках места, куда бы скинуть вещи. Всё оставил на кресле. И чемодан, и верхнюю одежду. Крючков в прихожей не было, а к голому полу прилипала подошва обуви. Я умылся водой из-под крана, она воняла железом. И привкус такой гнилостный. С ощущением полного омерзения лёг в рубахе и штанах на продавленную кровать. Тут тоже пахнет, но это уже скорее от меня. Пот и щепотка отчаяния. Я почти дома, и это почему-то повергает в ужас.

2

Наверное, всё-таки смогу найти тему, чтоб поговорить с мамой. По пробуждении у меня безумно болела спина. А мама любит обсуждать болячки. Не их лечение, а сами болезненные места. Может, не всё будет так плохо сегодня?

Я не умылся, сдал комнату и вызвал такси до родного города. Сорок километров, минут тридцать в пути и целая вечность потом, чтобы вспоминать, почему я решил уехать более десяти лет назад. Таксист тоже сонный, усталый, но самое главное — молчаливый. Не уснёт за рулём, и ладно. Я оставил чемодан в багажнике и тяжело загрузился на заднее сидение низкой машины.

Город закончился, превратившись в унылую серую дорогу и лес. Густой, непроглядный, покрытый толстым слоем заледеневшего снега. Мои окна слегка запотели, и маленький иллюминатор казался издевательством. Меня подташнивало, и это было единственным способом хоть на что-то отвлечься. Помню, как в книге деревянный мальчик блуждал по лесу в поисках брошки своей мамы. Оказалось, та сама её спрятала, лишь бы чем-то занять сына, слишком обленившегося и сидевшего сутками дома. При этом главный герой сказок чуть не погиб, на него напали дятлы, оставив множественные шрамы. Глубокие, чёткие и постоянно видимые. Мама его пожалела и попросила сына больше не попадаться дятлам. Уже в детстве я понял, что причинно-следственные связи полностью нарушены в деревянной голове матери человечка. В то время я жалел их обоих, мать — за глупость, сына — за глупую мать.

Стелла на въезде в город занесена снегом. Клумба вокруг неё больше похожа на случайно образовавшийся сугроб. Тут очищенная дорога резко превратилась в снежную кашу, и задние колёса такси то и дело заносило в разные стороны, от чего моя тошнота вышла на новый уровень, но главное, чтоб не вышла из меня. Я сдержался, стремглав выскочив из машины, когда мы подъехали к дому. Забрал багаж и остался стоять у подъезда, отпустив водителя. Глубокие вдохи порождали густой пар, поднимающийся из моего рта к козырьку.

Серая девятиэтажка крышей пряталась в сером зимнем небе. Снег уже не шёл, осев твёрдым слоем под ногами. Голова мёрзнет, я же так и не купил новую шапку, а запасной не было. Боязно сделать первый шаг, набрать номер квартиры в домофоне и дождаться знакомого голоса. Он спросит, кто это звонит? А я отвечу, что это я. Как и раньше, как всегда до этого момента. Хотя бы здесь не требовались объяснения, и можно не смотреть в глаза. Ещё один вдох, дрожащие пальцы на стёршихся цифрах кнопок. Пятнадцатая квартира, писклявые длинные гудки.

— Кто там?

— Я.

Она покажет свою радость позже, когда зайду в квартиру. Сейчас мы соблюли формальность, демоверсия приветствия. Я открыл дверь, прилипнув подушечками пальцев к холодному железу, и зашёл внутрь. Лифт выглядит всё так же страшно. Решил подняться пешком. Вчера мне тяжело дался пятый этаж, сегодня планирую не помереть от подъёма на третий. Должен справиться. Граффити всё те же. Сохранились со времён, когда я был ещё школьником. Некоторые из них нарисовал сам. Маленькая любовная записка самому себе от Лены. Лена была воображаемой, я просто надеялся, что друзья это увидят и подшутят надо мной. Но я бы знал, что на самом деле они бы начали завидовать. Мой план провалился. Надпись слишком низко, почти у самой лестницы, да и друзья ко мне не ходили — только я к ним. Вот он, отлично спрятанный у всех на виду секрет.

«Парень из пятнадцатой самый красивый в школе. Лена»

И неказистое сердечко под словами. Тем же чёрным маркером. Только пацан написал бы так уродливо и безынтересно. И кого я пытался обмануть? Хотя, теперь мне хотя бы смешно.

На втором этаже услышал, как мама заранее открыла скрипучую дверь. Грохот на весь подъезд, и к этому звуку я привык с детства. Машинальные движения довели до родительской квартиры. Изнутри тянет чем-то вкусным, запах теперь распространяется повсюду. Я почти на цыпочках зашёл домой, аккуратно поставив на пол чемодан. Пальто повесил на пустующие крючки, снял ботинки на коврике. Знаю, что от снега там всё равно образуется лужа, так пусть это вскроется чуть позже. Сейчас я к упрёкам не готов.

Поправил рубаху, заправил её в брюки и пригладил отросшие волосы со лба к затылку. Мама вышла из кухни, вытирая старым полотенцем руки. Она стала чуть ниже, морщин больше вокруг глаз. Улыбается так же, как и раньше. И я невольно улыбнулся тоже. Мы обнялись и прошли на кухню.

— Как долетел?

— Да хорошо. — Я давно приучился опускать детали неприятных событий. Решил не рассказывать о том, что самолёт всё время трясся, заставляя молиться как проститутку в церкви.

— Голодный?

— Да. Что есть?

— Котлеты из лося. Тётя Настя прислала заранее к твоему приезду. Дядя Сергей, муж её, на охоту ходил, там застрелил одного с напарниками. Ты помнишь их — Настю и Сергея?

Конечно я помнил. Родная сестра папы и её муж. Нянчились со мной, когда я и говорить ещё не умел. Фотографии, уверен, с этими событиями до сих пор где-то хранятся на полках.

— Да. А что ещё?

— Печёная картошка и грибная икра. Домашняя, не с магазина. Хлеб?

— Да, спасибо.

— Руки мыл?

Это не вопрос даже, мама точно знала ответ заранее. Я молча встал и пошёл к умывальнику. Закрылся, закатал рукава и уставился в зеркало. В последний раз здесь отражалось юношеское лицо, и даже белёсых подростковых усов ещё не виднелось под его носом. Я включил воду, слегка забрызгав брюки, и тщательно вымыл руки с мылом. Теперь в отражении совсем взрослый мужчина, виски его тронуты сединой. Он словно и не знаком с парнем, когда-то здесь жившим.

Меня ждал пышно накрытый стол. Тарелка, наполненная выше краёв мясом и картошкой. Полито всё от души грибной икрой. Рядом блюдце с хлебом, хрустящим от одного только взгляда. Чашка чая и конфетница с шоколадным печеньем. Мама чуть не под руку меня проводила и усадила за стол. Я взял ложку и постарался не торопиться, зная, что мама не любит, когда плохо пережёвывают еду. Она легко мяла мне плечи и рассматривала волосы, пока я справлялся с горячей, только приготовленной едой.

— Седеешь? — мама точно была увлечена моей головой сверх меры.

— Немного.

— Папа тоже в твоём возрасте поседел. Ничего, многие ходят совсем серебряные ближе к сорока. Не переживай.

— Я и не переживаю.

Всё равно слегка торопясь доел мясо и картошку. Пустота в животе заполнилась, и стало как-то проще. Вообще всё упростилась, я ощутил себя более спокойно, до этого готовясь постоянно от кого-то и чего-то обороняться. Психолог сказал, что я сам себе придумываю препятствия, чтоб потом с ними справляться. Мой личный способ получить хоть какой-то контроль над жизнью. Звучит правдоподобно.

Я поблагодарил маму за вкусный завтрак и прямо из-за стола прыгнул в ванную.

— Принеси мне полотенце, пожалуйста!

Я знал, что придётся так делать, но прямо всеми силами избегал малейшей беседы. Между дверью и косяком протянулась тоненькая рука, сжимающая полотенце и трусы, которые точно мне не принадлежат. Потом достану из чемодана свои, а пока придётся носить папины, раз уж он ими точно не воспользуется в ближайшее время.

Тратил время и воду, просто кружась под горячими струями. Зеркало запотело, всё вокруг погрузилось в дымку. А ноги мёрзли, как ни крути. Уже по щиколотку в воде, я стоял, держа голову под душем, наблюдая, как капли быстро стекают по длинным волосам, слипшимся в тонкие нитки. Отпарившись чуть ли не до потери сознания, вышел из ванной, укутавшись полотенцем. Папины трусы не решился надевать. За запертой дверью в свою комнату переоделся в домашнее. Старая футболка и шорты. Мама оставила тапки. Надел их, чтоб не спорить о том, что и без них неплохо. На экране смартфона ничего, и пустая строка уведомлений. Даже обновления приложений не пришли. Я вздохнул и вышел из комнаты, что далось как-то труднее, чем ожидал.

В зале играл телевизор. Я выглянул из-за косяка, там мама сидела на диване, подогнув под себя ноги. Тихо смеялась, что-то разглядывая в телефоне, пока на большом экране дрыгался мужчина в костюме пчелы, изображая само насекомое, а зрительный зал помирал со смеха. Я сел рядом, мама прижалась ко мне головой, всё так же не отрываясь от телефона. У меня даже пот на лбу выскочил, и я принялся оглядываться по сторонам. Увидеть бы хотя б её корешок. Жизненно необходимо знать, что эти сказки не только сохранились, но и лежат где-то в этой квартире. Не покидает ощущение, что я буквально обязан прочитать их вновь и забрать с собой.

Вот она!

На самой верхней полке, как и раньше. Только теперь уже могу дотянуться, да и потребность есть. Книга стоит такая вся чёрная и с теми же узорами. И глупое огромное название — «Сказки». А автора нет. Народное творчество, получается. Я дёрнулся встать и тут же забрать книгу, как мама нежно, но ловким движением схватила за руку.

— Посиди с мамой. Так редко видимся, а ты куда-то убежать собрался.

— Книжку хотел взять, — я аж слюной подавился и чуть закашлялся. — С собой заберу. Можно?

— Какую?

— Да вон те сказки.

— Забирай, да. А зачем?

— Просто так.

— Ну ладно. Как на работе?

Более спокойное русло, пусть и полностью бесполезное, бестелесное как раньше. У мамы заученный список вопросов, он не меняется очень давно, как и мои ответы, в принципе.

— Всё так же. Недавно начальник пообещал небольшое повышение.

— Молодец, а я говорила, что надо было давно просить!

Это не совсем правда с её стороны, да и я не просил. Просто надбавка за удачный квартал, не более. Скорее всего — одноразовая акция, но это узнаю только в следующем месяце.

— Ходишь в спортзал? — мама словно зачитывала с телефона, чтоб точно не забыть ничего.

— Нет, в последнее время не получается. Много забот навалилось.

— Не ленись, а то вон — уже пузо отвисло.

Я глянул вниз, а там живот небольшой, да и то образовавшийся лишь от позы сидя. Я поднял глаза и уставился в телевизор. Картинки сменяли одна другую, звуки смешались в непонятно что. В голове только одно — книга, и я всей кожей пытался нащупать момент, когда смогу оторваться от мамы и взять сборник сказок.

— Папе тяжело совсем. Бледный, тонкий как тростинка. Прямо высох на глазах. Позавчера была у него, а завтра сходим вместе. Выспись сегодня, чтоб с утра навестить. Он уже знает, что ты приехал. Написала врачу, он наш давний знакомый, так тот и сказал всё папе.

Мама отпустила меня, я рванул к шкафу. За стеклянной задвижной дверцей важно стояли «Сказки», блестя в свете зимнего солнца, очень рано опускающегося за горизонт. Я аккуратно взял старую книгу и отнёс к себе в комнату, словно пряча от остальных что-то крайне ценное. Так однажды поступил деревянный человечек. Он написал маме стих, начеркал острым камушком на куске дубовой коры. Мальчик не решился рассказать об этом матери и спрятал творчество под кустами у реки, почему-то надеясь, что мама сама его найдёт. Человечек обиделся, что этого так и не случилось, и он не писал больше стихов. А мораль в чём? Хрен его знает. Возможно, на этом моменте чтения я уснул, больше не возвращаясь к прошлым страницам.

Я закрылся в комнате. Звуки визжащего старого телевизора чуть притихли, в голове шум тоже стал легче. Перенервничал слегка, хотя с чего бы? Телефон на полке дёрнулся. Пришло сообщение от психолога. Он предложил перечитать рекомендации и не пропускать упражнения. А ещё вести дневник, настоятельно попросив научиться отделять эмоции от состояния, и при личной встрече я кивнул, будто понял, что тот имел ввиду. Я ответил коротко. «Спасибо. Да. Хорошо». И отложил телефон, когда появилась пометка о прочтении.

Сейчас листать не решился, отложил книгу и протёр лицо грубыми движениями, чтоб кровь к голове поступила. Я вернулся к маме и сел рядом, обнял её за плечи. Мы смотрели телевизор весь вечер и болтали по пустякам.

3

Ближе к одиннадцати мама ушла в свою комнату и закрылась. Она быстро засыпает, буквально может лечь и тут же отправиться в страну снов. Я же с самого детства ворочался в постели, боролся с одеялом, подушкой, а то и с обоими разом. Сна ни в одном глазу, но и сосредоточиться на всё ещё работающем телевизоре не получается. Голова слегка гудит, и как представлю, что ещё надо бы книгу почитать, так тошнота к горлу подступает. Не могу решиться взять «Сказки» и восполнить пробелы в подсохших воспоминаниях. Что-то меня до сих пор держит, не могу отправиться спать.

Я вышел на балкон, чуть приоткрыл форточку. Холодная струя заледенелого воздуха еле коснулась ног, удалось немного очнуться. Боль в голове отступила, лёгким приятно вдохнуть свежести. Мама мерзлявая, и поэтому никогда лишний раз не откроет окна. Дома ужасная духота, и нехватка кислорода ощущается сейчас особенно остро. Приятно обдувало лицо, я закрыл глаза, на секунду представив, что ничего этого нет — я не в родительском доме, и мама где-то далеко, и папа тоже, но совершенно здоров, да и у меня седых волос нет на голове. Думаю, их не так много, и мама зря возмущалась.

В комнате стало комфортнее, но телевизор в темноте выжигал глаза. Я выключил его и отправился к себе. Там мама заранее расстелила диван. Постельное бельё с египетскими узорами и одеяло, которое точно будет маловато. Придётся выбирать, что будет торчать из-под него — ноги или грудь. Думаю, и то и то окажется на открытом воздухе, мешая хоть капельку успокоиться и уснуть. Этот день показался долгим, тягучим и выматывающим, хотя я и палец о палец не ударил. Меня привезли, накормили, подготовили лежбище. А я всё равно устал — моё хобби.

Светильник над головой оказался кстати. Я всё-таки взял книгу в руки, ощутив какой-то крайне глубинный трепет перед ней. Старый переплёт недовольно хрустнул, открытый на случайной странице. Я не читал, просто листал и разглядывал буквы, пришедшие словно из другого, чужого для меня языка. Пожухлая бумага громко шелестела от каждого прикосновения, и я боялся, что это способно разбудить маму в соседней комнате. Надумываю себе, просто волнуюсь. Вот она — книга моего детства, сжатая уже во взрослых и окрепших руках. Впервые буду сам себе читать.

Открыл оглавление, выбрал первую попавшуюся часть. В животе комок волнения, как перед посадкой на аттракцион, где из тебя попытаются выбить дух. Неприятно, но интригует чертовски. Я рухнул в чтение, совершенно забыв, что уже за полночь.

«Деревянный мальчик и его первый в жизни секрет»

Отвратительно длинное название. И какое-то надменное. На кого старался быть похожим автор? Или сборище авторов? Надеюсь, у меня не возникнет претензий дальше, ведь на самом начальном этапе мне заранее хочется плюнуть меж страниц.

«В то утро деревянный мальчик встал раньше всех, чтоб отправиться в лес в одиночку. Он заправил постель, умылся и взял свою рогатку. Он не хотел ни в кого стрелять. «Так, на всякий случай» — думал он своей деревянной головой. Родители храпели в соседней комнате, и мальчишка на своих тонких ножках прокрался мимо их спальни, юркнул на улицу и пустился прытью в чащу леса.

Настолько ранее время, что даже деревья ещё не проснулись, и стояли сонные, покачиваясь на слабом ветру. Мальчишка весело перепрыгивал вековые корни, направляясь в своё тайное место. У него, совсем маленького, уже есть секрет. Принадлежит он только ему, и поэтому доставляет особое удовольствие. И даже лучший друг этого деревянного человечка не знает о секрете, что таится под камнем с крестиком из мха.

Деревянный мальчик наслаждался своим уединением. Столь трудно его найти в доме, где так мало места — везде отцовские инструменты или мамины поварёшки да кастрюли. У мальчика есть только маленькая комнатушка с кроватью, столом и шкафом. Его игрушки — деревянные поделки, и их так странно брать в руки деревянными пальцами.

Ещё чуть-чуть, и будет тайник. Мальчишка его давно заприметил, но вот долго думал, что же с ним делать. И прятать нечего, да и не от кого. Кроме него и его родителей никто в лесу не живёт. Ну, кроме разве что разных зверей. На той неделе деревянный мальчишка впервые в жизни увидел лося. Тот тёрся огромными рогами об ели и страшно мычал. Папа мальчика сказал, что застрелит огромное животное из лука, чтобы сделать из его головы красивый трофей над камином, который разжигают каждый вечер.

Так, вот ручеёк, вот покосившаяся старая берёза, почти лишившаяся коры. Рядом с ней полуголый куст, он служит указателем. Ровно десять шагов — и перед глазами деревянного мальчика тот самый камень и до сих пор не заросший крест из мха. Мальчишка подровнял крест, чтоб тот не разросся в пятно и не перестал быть узнаваемым, после чего приподнял камень. В стороны разбежались муравьи, такие маленькие и чёрные. Черви, жирные и бардовые, извивались. Им неприятно солнце, им бы вернуться во тьму и прохладу, и мальчик их не понимал. Глупые создания.

Жуки, маленькие камушки, травинки и опавшие еловые иглы. И череп белки, зажатый обрубком позвоночника в капкане. Этот капкан мальчик давно поставил сам. Не без помощи отца, но всё-таки любая добыча принадлежит ему — деревянному мальчику. Он и забыл уже о ловушке, которую сам водрузил, и однажды чуть ногой не угодил в железные зубья, способные переломить тонкую деревянную ножку. Но там уже было занято — белка, ещё каким-то чудом живая, трепыхалась в…»

Ну пиздец. И это правда детские сказки? Я хлопком закрыл книгу и тут же вздрогнул. Клянусь, услышал, как мама за стеной всхрапнула, словно проснулась. В голове пронёсся звук её недовольных шагов по коридору, но тут храп продолжился, у меня получилось выдохнуть. Я вновь открыл книгу, зажатую пальцем на ещё не прочтённой главе. Автор, или авторы, точно не должны были пренебрегать походами к психологам, прежде чем писать подобное. Ох, и заработали бы на них хорошие специалисты.

«…ещё каким-то чудом живая, трепыхалась в попытках освободиться. Глаза, словно бусинки, встретились взглядом с блестящими глазами деревянного мальчика. Нет, он не плакал, просто его глаза всегда блестят, и ничего уж тут не поделать. Мальчик из милосердия прикончил зверушку, но вот показать отцу не решился. Слишком мала добыча, и даже трофея из неё не выйдет. Странное чувство поселилось в деревянной груди. Мальчик отпахнул старую рваную рубаху и увидел под ней чёрную чёрточку в районе ключиц, закругляющуюся на верхушке, и тонкая струйка дыма поднялась в воздух. Испугавшись, он подумал, что это его наказывает Дух Леса, и поспешил спрятать тельце животного от божественного взора.

Прошло время, но мальчик всё приходил смотреть на скелет белочки, спрятанный под камнем. Деревянный человечек силился понять, что на самом деле ощущает. Ведь он не может испытать физическую боль, и ему не понять белку, лишившуюся своей жизни в муках. Он думал о том, что способен испытать тот, у кого в груди бьётся настоящее сердце, тот, кто в силах сочувствовать, сопереживать, жалеть и любить. Мальчик пытался скорбеть, но и это претило его деревянной натуре. Пусть всё останется секретом — что мальчик попытался быть тем, кем не является — настоящим человеком».

Бредятина, если честно. Я недовольно закрыл книгу, в этот раз постаравшись не издавать лишних резких звуков, и отложил её подальше от себя. Я примерно понимал, о чём речь, но какого хрена это делает в сборнике детских сказок? Вопрос просто прекрасный. Да и кому в голову вообще могло прийти такое? Наивная бездарщина, претендующая на глубину. Так и напишу на форуме, если всё-таки смогу осилить книгу до конца.

4

Меня разбудила мама. Она это планировала, но, может не в таком виде. На кухне гремели кастрюли, она готовила завтрак. Я продрал глаза и потянулся, вытянул онемевшей рукой телефон из-под подушки. По пробуждении навязчивые мысли всегда были сильнее всего, остальное откидывая на дальний план. Я, не вставая с постели, дотянулся до стола и достал книжку. В интернете бы поискать информацию, что это вообще такое и как попало на полки.

Сейчас хотя бы есть от чего оттолкнуться. Знаю не только название, но и год выпуска — второй помощник. Автора нет и не было, и затея искать нужную мне книгу лишь по одному названию «Сказки» выглядела совершенно глупой и наивной. Напечатана в 1963 году в Санкт-Петербурге. Издательства такого не видел никогда, и на первой страничке нет почти никакой информации. Ровно три сотни страниц и тираж в одну тысячу копий. Возможно, держу в руках дорогостоящий раритет и не знаю об этом.

Минут десять полусонного поиска, и я наконец-то увидел знакомую обложку на пятой странице ссылок в Гугл. Отзывов пара штук, и они совершенно разные, на оценку пять звёзд и на одну. Кто-то похвалил книжку за её глубину, второй же с матерными словами высказал недовольство не только содержанием, но и общим оформлением. Но вот здесь оказалась ещё важная информация. В гневном отзыве написано об авторе. Или хотя бы намёке на его имя. Я вбил предполагаемого сочинителя — ошибка. Это не сам творец, лишь переводчик, позволивший себе достаточно вольный пересказ оригинала, если опять же принимать во внимание комментарии под постом. Как оказалось, сказки имеют Венгерские корни, почти древний фольклор прячется на страницах сборника рассказов про деревянного мальчика. Насколько это правда, и можно ли верить интернету — вопрос открытый. Я убрал телефон, отложил книгу и потянулся ещё раз. Пора вставать, умываться и завтракать. Сегодня поедем к отцу в больницу.

— Чисти зубы и сразу на кухню. Я приготовила омлет.

Мама каким-то образом поверх своей громкой суеты услышала, как я почти на цыпочках вышел из комнаты, беззвучно прокравшись по коридору до ванной. Она у самой кухни, и это территория почти враждебная. Ну, если совершенно пуститься в шутки про непонимание родителей. Отмечу этот момент, обсужу с психологом. Враждебная территория, серьёзно?

Я грелся, подставив руки под горячую струю воды. Моя щётка и паста остались в ещё не разобранном чемодане. Идти до него обратно в комнату не хочется. Жуткая лень напала, не стал ей противиться — взял пасту родителей, намазал на палец и почистил рот так, совершенно непривычным способом. Лишь бы никто не увидел, как приходится заниматься подобным, ведь оправданий у меня нет и для самого же себя.

Раскалённый, совсем свежий омлет, посыпанный щедро натёртым сыром, испускал пар в огромной тарелке. Мама туда ещё нарезала свежий огурец, частичку помидора. В соседнем блюдце лежали бутерброды с маслом. Чёрные ломтики выглядели как губка — толстые и пористые. В другой день я бы убил за подобное, но сейчас аппетита как-то не было. Я скромно поклевал омлет, почти не тронув ничего остального и отпил чая.

— Оставь, если не хочешь. В обед доешь, да?

— Наверное.

— Живот болит? — мама всегда искала причину моего аппетита, который в детстве отличался своими необъятными размерами. Кстати говоря, я тоже был необъятным, в тринадцать лет имея такой же вес, как и моя взрослая мать. А это почти пятьдесят пять кило. Многовато для мальчика в столь юном возрасте. — Таблетку дать?

— Не болит. Не надо.

— Панкреатин. Не от спазмов, а чтоб лучше переварилось. На, запей.

Мама протянула две розовые таблетки и стакан с прохладной водой. Соглашусь, сейчас мне не помешает чувствовать себя лучше, чем застоявшееся в холодильнике желе. Как-то пусто внутри, прозрачно, и весь трясусь, хотя не испытываю холода. Я ушёл обратно в комнату и развалился на диване, лицом спрятавшись в подушку, при этом краем глаза всё равно видя горящий экран телефона. Половина девятого утра, скоро выезжать. Подремать бы ещё, да только хуже сделаю.

Я оделся, сам нашёл в шкафу старый свитер, штаны свои совсем древние. Даже не особо-то и вырос с тех пор. Мама уже накрасилась, вышла из своей комнаты, меняя на ходу серьги в ушах. Сейчас у неё большие кольца, на которых висят колечки поменьше. Ну, такое себе, мне не нравится. Мы обулись, неловко толкаясь в маленькой прихожей. Я схватил куртку и выбежал из квартиры к лестничным пролётам, только там накинул верхнюю одежду. Мама совсем замедлилась, словно испытывая моё терпение. Под курткой у меня всё вспотело, я стоял и ковырял носком обуви разбитый бетонный пол.

Молча мы добрались до автобусной остановки. Я держал руки в карманах и прятал лицо под большим капюшоном. За его мехом меня совсем не видно, но вот сам я видел всё, что нужно. Со вчерашнего дня заметно похолодало, было глупо пренебречь подштанниками. Мама неподвижно стояла рядом и обеими руками держала свою сумочку, она высматривала автобус, нагибаясь в сторону дороги, словно тот может как дикая пантера резко выскочить из-за угла и ехидно скрыться, не давая шанса хоть кому-нибудь встать на его ступеньку.

Сначала сгустился запах бензина, потом столб чёрного дыма подобрался к моему капюшону. Последним прибыл на остановку и сам автобус. Он скрипел и дёргался, даже просто стоя на месте. Я подал маме руку, помог зайти внутрь и шагнул следом. Оплатил проезд и сел, поджав маму к окну. Она положила сумочку на колени, всё так же стискивая её ручку в побледневших тонких пальцах с большим обручальным кольцом, ей не принадлежащим. Это кольцо досталось папе от моего деда, и если верить им обоим, то кольцу уже больше двухсот лет. Оно передаётся от сына к сыну, когда тот женится. Моя очередь вряд ли дойдёт, и папа с этим давно смирился. По крайней мере, я на это очень надеюсь, до сих пор ни одну женщину не проводив под венец. Или что там делают на свадьбах?

Мы ехали молча, вообще никто не говорил ни слова, хотя салон автобуса был наполнен людьми почти под забивку, некоторые даже стояли, изо всех сил стараясь не упасть на резких поворотах. Поручней мало, как и надежды доехать целым до пункта назначения. В заледеневших окнах проглядывался мой родной город. Всё такой же унылый, полупустой, скучный, как и я сам, повзрослевший и слегка обрюзгший. Знакомые ямы на дорогах, их помню ещё со времён, когда летом с одноклассниками этим же маршрутом добирались до озера за городом. Пугающая схожесть с теми временами, которые уже кажутся вымышленными. Забыть бы их вообще, нечего им сидеть в голове и мешаться. Память о проигранной драке я б с удовольствием заменил на что угодно, но нет — часто мелькает на передовой, когда вступаю в спор с кем-нибудь своего возраста. Фу, самому противно.

Больница на окраине города, прячется среди елей. Тонкая дорога ведёт к воротам, там остановка. Мы с мамой вышли, как и бо́льшая часть автобуса. Поэтому ехали в такой тишине — все направлялись сюда? Тут воздух словно ещё холоднее, и у меня начали стучать зубы. Я еле дождался, пока до нас дойдёт очередь регистрации на КПП. И почему он снаружи? Уставший, явно не выспавшийся охранник лениво записывал имена и выдавал временные пропуски. Теперь зубы застучали и от злости. Я взял пропуск на двоих и почти под руку проводил маму к больнице. Внутри помог ей снять пальто, сдал его в гардероб со своей курткой, получил опять же один на двоих номерок.

— Папа в четыреста третьей. — Мама сверялась с информацией в телефоне, стоя посреди огромного фойе с фонтанчиком. Нас обходили люди, утаскивая за собой концентрированный больничный запах и шурша бахилами по блестящему полу. — Идём? Ты готов?

— Да. — Ответил я, привыкший врать маме в мелочах.

Мы поднялись на пару этажей. Опять пешком, и я жутко запыхался, но уже больше от волнения. В животе нервно ворочался омлет, я чуть не срыгнул, на всякий случай закрыв рот рукой. Мама шагала на автомате, как привидение, бродящее по знакомым пустым коридорам своего замка. От неё веяло страхом, и у меня не получалось не поддаваться её внушению. Стало душно, тошно, и я постоял ещё перед дверью в общий коридор между палатами. Мама вошла первой, чуть подождав меня, а потом взяв настойчиво за рукав. Выбора никакого, пришлось последовать за ней.

Тут запах больницы превратился в настоящую вонь. Желание опустошить желудок стало по-настоящему сильным, и я чуть ли не прижался носом к маминому плечу, от которого веет её духами, столь знакомыми. Шёл за ней, как мальчик, слишком боящийся взрослых незнакомцев. Четыреста один, четыреста два, и вот наша — четыреста третья. Чуть ли не прыжком преодолел порог, слегка боднув маму рукой. Я не хотел, извинился взглядом, которым боялся встретиться с тем, во что превратился мой отец.

Одинокая койка у окна. Она погружена в полную тишину, если дверь закрыта. Тут настоящий вакуум, и ты хоть кричи — даже сам себя не услышишь. Мама шагнула к телу, что лежало на белых простынях, пока я собирался с силами и спиной прижимался к стенке у выхода. Там даже стула не было, и мои ноги предавали меня, подкашиваясь как тростинки под камнем.

Они снова вдвоём, мои родители, оба ставшие такими маленькими во время моего отсутствия. Худое тело отца неподвижно лежало на койке, полысевшая голова крутилась в стороны, и неспокойный взгляд искал кого-то конкретного. Им был я, до сих пор не имевший смелости подойти и пожать отцу руку. Мама подозвала, и у меня нет права отказаться сейчас. Я встал рядом, и отец взглянул в мои глаза. Сухие, буквально выцветшие. Они бы и хотели пустить слезу, да вот только жидкости в некогда могучем мужском теле больше нет.

— Здравствуй, родной.

— Привет, пап.

У меня дрогнула губа, и я запнулся в словах, еле успев договорить. Столько вопросов, и все они прячутся, дожидаясь особого момента. Стою и молчу, думая о том, как быстро отец превратился в чужого человека. Кажется, тут виновата не только его болезнь. Что-то случилось и до всего этого. Мне было стыдно, неловко, я сделал полшага назад, думая, что никто этого не заметит. Худые пальцы с толстыми суставами повисли у края койки — отец протянул мне руку. Я прикоснулся к нему, мурашки пробежались по предплечью, и я снова чуть отстранился, втайне желая совсем уйти. Попросить бы маму, как раньше в детстве, забрать меня домой и больше никогда сюда не возвращаться. Папа отвёл взгляд, словно прочитав мои мысли.

— Как ты? — мама спрашивала словно между делом, будто совершенно не в курсе, к чему всё идёт. Папа усмехнулся, имея на то полное право. И без вопросов понятно, как он себя чувствует. — Что говорят врачи?

— Всё по-прежнему. — От старческого настроя отцовского голоса мне совсем противно. Он ведь не имел права так быстро стареть, и я ещё далеко не всему научился. Где советы, которых мне так не доставало в детстве? Вот они, все здесь, скоро пропадут вместе с сердцебиением этого мужчины. — С утра давали овсяную кашу. Даже был лёгкий аппетит. Вкусно. А вы как?

Папа тоже, видимо, теперь умеет говорить только о еде. Его я ещё могу понять, кроме этого у него и нет больше ничего, но вот тогда что с мамой? Рацион питания папы для неё был важнее всего на свете. И вот теперь моё омерзение сменилось какой-то ревностью. Вообще не могу понять, почему ощущаю нечто подобное. Словно упускаю что-то из виду, некую крайне важную деталь, без которой никак не может сложиться общая картина. Чувствую себя совершенно глупым, от чего только лишний раз злюсь, стреляя глазами в сторону родителей, забывших, что я вообще здесь нахожусь.

— Мы вчера отлично посидели перед телевизором, — снова начала мама, будто специально не упоминая моё имя. Не забыть бы и мне самому, как оно звучит. — Смеялись, общались, тебя только не хватало.

Мама положила папе на руку свою ладонь. Тот заметил кольцо и чуть улыбнулся, обнажив рот, почти лишившийся зубов. Потрескавшиеся бледные губы растянулись в жутковатой ухмылке, и я искренне надеюсь, что отвращение не отразилось на моём лице.

Я сделал ещё полшага назад и теперь вижу всё — мои мама и папа сидят совсем рядом, такие миниатюрные, такие старые. Говорят ни о чём, ни о чём не думают, ничего не желают. Всё достигнуто, что хотело быть таковым. И вот он финиш, простой, но какой есть, и я не могу поверить, что они счастливы. Ложь, которую ощущал с самого детства, снова прыгнула наружу, кроме неё не получается ничего разглядеть. Лучше бы врали в лицо, вслух, но не разыгрывали бы подобные спектакли. Не удивлюсь, если отец вскочит на кровати, сделает сальто и громко скажет, опять же улыбаясь беззубо, что это всё розыгрыш. И вообще пошёл я нахуй с таким отношением к родителям. Неблагодарная, завистливая свинья.

Сжал телефон в кармане, резко ощутив желание во что бы то ни стало написать психологу, чтоб в яркости описать свои ощущения. Хочу непременно знать, откуда во мне столько ненависти, в том числе и по отношению к себе. Внутри лопается всё, что любил, и те, кто были мне дороги, превратились в объекты неприязни. Стыдно, да вот только обсудить на самом деле не с кем, и самые важные для меня, по сути, люди сидят и наслаждаются обществом друг друга. Так ли я им нужен?

— Как ты? — папа чуть поднял голову, всё ещё держа мамину руку в своей. Он обратился ко мне, из меня чуть не хлынули слёзы. Всё, что крутилось до этого внутри, в одну секунду обратилось в любовь, в жалость к отцу, который скоро умрёт, и я ничего с этим поделать не смогу. Так и получается, что двух его слов хватило, чтоб меня поставить на колени.

— Неплохо. Недавно повышение получил.

— Молодец. — Как же чертовски мне этого не хватало. И так всю жизнь. — Горжусь тобой.

Я отвернулся, пришлось. Сделал вид, что к горлу подступил кашель. На самом деле глаза мои намокли, и я зубами закусил палец. Готов снова поверить в Бога, чтоб тот выполнил мою единственную просьбу — пусть это будут последние слова моего отца, как бы подобное ни звучало. Лишь бы память о нём выглядела так — он смотрит в глаза и говорит о гордости к своему сыну, мне. И большего не пожелаю, только это.

Бесконечно наскребать силы внутри себя просто невозможно. Скрывать слабость, которую постыдно даже в одиночку проявлять, уже устал безмерно. Я с мокрым лицом повернулся к родителям и встал впритык к койке умирающего отца. Перебарывая отвращение к себе, к своему всхлипывающему телу, я обнял исхудавшего папу на белых простынях, таких же, как и кожа на них лежащего человека. Мама тихо всхлипнула и что-то прошептала, спрятав половину лица в носовом платке. Разговор с отцом превратился в историю, которую больше никогда не вспомню. К сожалению, всё равно это останется пустой болтовнёй без смысла, имеющей вес только в том, что сейчас стою здесь и проявляю хоть какие-то чувства, которые, как мне казалось, вообще отсутствуют в моём мироощущении.

Мы вышли из палаты, когда медсестра попросила удалиться, так как отцу пора проводить осмотр и какие-то там процедуры. Мама с уже высохшим лицом обогнала меня и тут же оказалась в коридоре. Я, как магнит, приставший к помещению, еле заставил себя переступить порог. Спина мамы мелькнула среди чужих людей, тонкая нить её парфюма повела следом, и я прошёл коридор, спустился по лестницам. Мама стояла у гардероба и недовольно притоптывала одной ногой, будто специально наигрывая задержавшееся ожидание. Гардеробщик получил бирку из моих рук и быстро отдал наши куртки. Я помог маме одеться, и она опять первой выбежала из больницы. Пришлось догонять её, на ходу одеваясь. Защемил подбородок замком, теперь там маленькая, но жгучая ранка. Я стёр каплю крови с лица и вышел на мороз.

Почему-то мама всеми силами пыталась заставить меня торопиться. Автобуса ещё и в помине не видно, но она осматривалась по сторонам, словно ожидая гоночный болид, а не общественный транспорт. Я медленным шагом добрёл до остановки и встал рядом с мамой. Сейчас бы закурить, да вот только до сих пор хочется выглядеть иначе в глазах родителей.

— Ты чего так долго? — мама была чем-то раздражена, и я уже осознаю, что она играет в свою старую «угадайку». Её любимое занятие. Заставляет понять, чем она рассержена, на кого обижена и почему это всегда я. — Опоздаем.

— Куда опоздаем?

— Домой.

Не стал ничего расспрашивать. Засунул руки в карманы и слегка ноющим кончиком подбородка спрятался в куртку. Капюшон полностью скрыл мою голову ото всего мира. Ощущаю только собственное дыхание. Неприятный душок голода и хрипящие стоны с глубин лёгких. Кажется, начинаю заболевать. Скорее всего завтра утром проснусь с болью в горле и заложенным носом. Ненавижу болеть, особенно потому, что мама превращает это в акт самопожертвования, объявляя настоящую войну против даже самой слабой простуды.

Наш автобус приехал в тот момент, когда я уже готов был взвыть от холода в заледеневших пальцах ног. Мы с мамой уселись в хвосте, и я опять прижал её к окну. Она всё так же молча ехала, что-то высматривая вокруг. Город тот же, но с другой стороны и погружённый в неприятный полумрак. Тут чем темнее, тем скучнее становится. Редкие фонари. Понурые лица сменяются на отвратительные пьяные морды, которые всё никак не улягутся спать по своим домам.

Мама убежала от меня и тогда, когда мы вышли из автобуса. Даже тот факт, что я выходил первым, не помешал ей чуть ли не трусцой добраться до подъезда. Она открыла дверь и влетела внутрь, и если бы я не ускорился, то снова пришлось бы звонить в домофон и ждать, пока мама поднимется. Не хочу играть в её забавы. Пусть делает что хочет, у меня нет сил быть тем ребёнком, которому во что бы то ни стало надо сделать так, чтобы мама всегда улыбалась и была довольна. Повторю это перед сном ещё три раза, чтобы искренне поверить самому же себе.

— Ты был груб с отцом. — Мама ещё не разделась, а уже начала меня за что-то отчитывать, пока я пытался справиться с неудобной обувью. — Так долго не виделись, и ты себя ведёшь подобным образом.

— Подобным, это каким?

— Вот ты такой всегда был! Злой, скучный! И с тобой поговорить не о чём, твой родной отец так хотел тебя увидеть, всё время твердил, что ждёт тебя. И вот ты приехал, весь такой… надменный, и делаешь вид, что лучше нас всех.

— О чём ты вообще?

Мама протопала по коридору, специально для громкости делая упор на пятки, и закрылась в ванной, видимо, чтобы у меня вообще не осталось шансов что-то сказать. Ни умного, ни глупого. Вода зашумела, разбиваясь большим напором об старую потрескавшуюся раковину. Мама не мыла руки, просто стояла, наверное, глядя в зеркало. В этом мы похожи — я так тоже делаю, когда хочу побыть один, но рядом есть кто-то ещё. Звук воды помогает отвлечься от других и откинуть лишний мусор из головы. Там мама общается с собой, думая, что я как-то потом смогу проникнуть в контекст её обвинений. Подумал, что неплохо бы подготовиться к продолжению, а потом решил — да и хуй с ним. Скоро уеду обратно и больше точно никогда сюда не вернусь. Здесь не ощущаю себя сыном, даже не чувствую себя гостем — я тут словно чужой, случайный прохожий, которому позволили переночевать ночь другую. И от этого кажется, что собственная бесполезность вырастает до гигантских масштабов. Лишний, всегда лишний, как фон для тех, кто по-настоящему знает, что такое жизнь.

Мама молча вышла из ванной, и я заметил, как её руки трясутся. Сухие, всё ещё не отошедшие от мороза снаружи. Я проследовал за ней на кухню. Она поставила чайник и, стоя спиной ко мне, принялась доставать на тарелку печенье, конфеты, какие-то булки, которые до этого держала в шкафчике отдельно от остального хлеба.

— Какой чай будешь? — следующая стадия. Мама делает вид, что всё нормально. И даже если спрошу, она именно так и ответит. — Есть зелёный, есть карамельный, дольки лимона положу. Ещё с малиной, но он сладкий, мне не нравится.

— С малиной.

— Ладно.

Я сидел, прижавшись спиной к стене, повёрнутый лицом к спине матери. Она копошилась на кухне как таракан, не понимающий, за что и схватиться, хотя знает это помещение как свои шесть лапок. В горле сухо, и больно сглатывать слюну. Я жду свой малиновый чай и печенье. Голод отступил, отдав первое место вернувшейся боли на подбородке. Хорошо так защемил.

— Завтра не поедем. У него важное обследование. Послезавтра скажут, когда примерно… — у мамы повисли руки, она чуть не уронила блюдце, которое из последних сил сжимала. Я рванул, чтоб если что поймать посуду налету, но мама вернулась в прежнее состояние. — Если хочешь, можем сходить в кино. Не помню, что там идёт сейчас. Посмотришь афишу?

— Да, хорошо.

Мы пили чай, и мой явно непохож был на малиновый. И долька лимона там плавает, хотя ещё в детстве каждое утро говорил маме, что от него изжога. Опять промолчал, и без того словно сижу на электрическом стуле со случайным срабатыванием. Ток не убьёт, щекотать тоже не станет, он ударит и отступит, словно боясь, что дам сдачи. Слишком горячо в кружке, и страшусь встретиться взглядом с мамой, которая швыркает кипятком и кладёт в рот одну дольку печенья за другой.

— Что будешь на ужин? — мама спросила резко, и я невольно вздрогнул. Понятия не имею, что хочу.

— Не знаю, на твоё усмотрение.

— Ну вот хоть тут бы решил что-нибудь, для тебя же хочу постараться. — Мамин подобный тон даже взрослого меня вдавил в вакуум, и я чуть ли грудью не прижался к животу, согнувшись в стыде.

— Я не голоден.

— Понятно. Опять ждёшь, что за тебя всё решат? Может, пора повзрослеть и что-то сделать самому? Возьмёшь хоть немного ответственности, как поступают умные люди? Так нет же, всё какой-то неприкаянный, тихий, бессловесный.

— Так мне слова и негде вставить!

— Что?

Мама опустила кружку на стол, всё ещё сжимая её ручку в побелевших пальцах. Я на секунду подумал, что сейчас получу горячим чаем в лицо, но потом сам же усмехнулся этой возможности. Неужели настолько боюсь собственную мать?

— Может, просто прекратим? Я всего лишь не знаю, что хочу есть. Я не голоден.

— Да дело даже не в этом! — мама приподняла кружку и опустила со стуком обратно. Она отлично знает, что это заставит меня вздрогнуть ещё раз, и я с открытым от страха ртом уставлюсь на неё, как было не раз. Мама помнит наизусть как никто другой все мои страхи, ведь каждый из них я чётко ей описывал когда-то. — Ты не хочешь вообще ничего делать сам! Живёшь один, ни ребёнка, ни котёнка. Вообще никакой ответственности! Жалкая работа, и некому даже рассказать, чем ты там занят. Вечно сидишь за компьютером, то в игры играешь, то делаешь вид, что делаешь что-то важное.

— Важное для меня, да. И что тут…

— Ты позоришь фамилию!

— Чью? — у меня снесло все барьеры. И я, даже мельком осознавая, к чему идёт конфликт, всё равно ступил в будущий пиздец. Вот он, уже на кончике языка, обожжённого ебучим карамельным чаем с лимоном. — Моя фамилия находится на документах с печатями директоров больших государственных фирм, а твоя вписана в листочек с зарплатой в пятнадцать тысяч! И кто из нас двоих позор?

Мамина нижняя губа затряслась, руки её окончательно отпустили кружку, и в той, почти опустевшей, звякнула чайная ложка. Вся мимика мамы говорила о том, что передо мной сидит бесконечно оскорблённая и обиженная женщина. Обиженная своим сыном, единственным, самым любимым во всём мире, вот только ни слезинки не возникло на маминых глазах. Я не сдержался, пустил смешок, зная, что меня снова пытаются откровенно наебать и развести на чувства, которые я и не обязан доставать.

Она встала из-за стола и закрылась в своей комнате. Я допил чай, быстро ощутив жгучее бурление в желудке и горечь на языке, ушёл в ванную. Принял душ, долго просто стоя под водой. Вполне можно это назвать ещё одним хобби. В коридоре слышно, как за закрытой дверью громко играет телевизор. Мама готовится ко сну, и неважно, что она чувствует — всё равно уснёт. Я ушёл к себе, оставив на полу мокрые следы не вытертых после душа ног. Специально? Понятия не имею.

Взял в руки книгу. Слегка попортил пару страниц влажными пальцами. Волосы свисали у меня по бокам, с них капала вода на плечи. Я лёг и глубоко зарылся в подушки и одеяла, над собой держа старую, замызганную книжонку. Спросить бы у деревянного мальчика, почему он такой деревянный.

«Глава одиннадцатая. Мальчик и его лучший друг. Сова.

Деревянный мальчик любил гулять по лесу в одиночку. Он рассматривал каждый камешек, каждую ель и берёзу. Он очень любил природу, находил в ней настоящее утешение для своих совсем зелёных чувств. Мальчик не знал, что кроме него в этом лесу ещё есть кто-то живой…»

Видимо, эта история случилась далеко до встречи с белкой. Не помню, какая там была глава. Наверное, ближе к концу. Сто́ит дома прочитать от начала и до конца, без случайных насилий над книгой.

«Деревянного мальчика всегда интересовал звук, который он слышал перед тем, как солнце обычно начинает прятаться за далёкими горами, куда отец мальчишки запрещал ходить. Старый деревянный мужчина говорил, что там ничего нет, там конец мира, и появляться даже у подножия гор запрещено силами природы. А мальчик любил природу…»

Тавтология отвлекает. Не могу не отмечать это. Сбивает чтение, ладно хоть опечаток не заметил пока, и это радует. Переводчику повнимательнее стоило бы следить за тем, как он адаптирует текст для детей. Они не тупые, тоже заметят — что-то не то. Вроде и не скудный, но так обожает повторять сам себя. Онанизм, только бумажный.

«Оказалось, что это ухала сова. Мальчик тогда не знал, что это именно она, и долго не мог перебороть страх, чтобы наконец пойти на источник загадочного шума. Несколько музыкальный, мистический, но столь притягательный, и игнорировать его просто невозможно.

Мальчик взял с собой палку, которую заранее подготовил. Обтесал ветки, сам при этом поранился, но, взглянув на результаты своей работы, всё-таки остался доволен. Оружие, столь близкое ему по натуре, придавало уверенности, смелости и будто даже ума. Мальчик был готов ко всему, по крайней мере так ему представлялось.

Большая старая сова обитала на самой высокой ели в округе…»

Разве совы на елях живут? Я думал, что эти птицы на деревьях не обитают, ищут более укромные дома. Ну да ладно.

«… в округе, и ночью ухала особенно громко, словно всем желая дать знать, что она тут хозяйка. Мальчик не сразу догадался смотреть ровно вверх, чтобы найти цель своих приключений, чуть не уронив палку на землю. От этого внутри деревянного тельца зародился страх. А солнце уже садилось, не к месту подобные ощущения.

Огромная птица, у неё широкие крылья, способные перекрыть небосвод своей величиной. Она спустилась к мальчику, как только увидела. Взмахи крылатого исполина разметали вокруг землю, еловые иголки и опавшие ветки. Мальчик остался на маленькой, почти лысой опушке, ожидая, что его сейчас схватят и утащат туда, где даже деревянный отец не сможет найти. Но сова приземлилась рядом, осматривая мальчишку своими тёмными, поглощающими всё вокруг глазами.

— Здравствуйте. — Промолвил мальчишка и поклонился.

Сова ухнула так громко, что даже сосны качнулись, разбежавшись словно в разные стороны. Два существа — и оба живые, глядят друг на друга и изучают. Они знают, что…»

Блядь, ну и история. Я захлопнул книгу и отложил её на стол. Это до безобразия скучно, и мне просто не верится, что в детстве я любил подобную нудятину. Неудивительно, что стал таким, какой есть. Может, мама не так уж и ошибается?

5

Мама утром ушла в магазин. Сквозь сон я слышал, как она топчется в прихожей и словно специально трясёт связкой ключей. Если б нужен был ей, то разбудила бы, а тут непонятно что. «Ты спи, спи, чего встал?». Я провалялся ещё пару часов, потом очнулся как от взрыва гранаты, а это всего лишь лёд начали сбивать с крыши. Старый дом имел железные карнизы на самой верхушке, и каждый удар по заледеневшей поверхности отдавался в ушах как молоток, стучащий прямо по перепонкам. Первое время я даже невольно моргал, внутренне ощущая возможность нападения. Странно как-то здесь быть. Не чувствую себя защищённым вообще нигде, и все вокруг хотят сделать мне больно. Ужасно неприятно. Я закрылся одеялом так, чтоб остались только глаза да макушка, пялился в потолок, отлично осознавая, что никакого желания вставать нет и в помине. Отлежусь, пока мама не придёт, а там уже можно будет и день начать.

Долго оставаться в постели не вышло. Мама пришла из магазина, громко шурша набитыми пакетами. Я вышел из комнаты, шатаясь на затёкших ногах, и оттащил покупки на кухню. Выложил всё на стол и сложил пакеты в специальный отдел верхнего шкафчика. Привычка детства, и в бессознательном состоянии смогу провернуть подобное, мне только дай отнести пакеты из одного конца квартиры в другой, лишь бы не ходить в магазин самому.

— Выспался? — спросила запыхавшаяся мама из прихожей.

— Угу.

Я скрылся в ванной, нет желания находиться в поле присутствия других людей чуть дольше, чем требуется. Как-то неуютно, и неважно, кто сейчас рядом, ведь не хочется вообще никого.

Пришлось опять почистить зубы пальцем, ведь щётку я так и не достал. Раньше за этим следила мама. Она покупала новую, руководствуясь специальным календарём. Каждые три месяца обязательно покупалась новая щётка. Мама её простаивала в кипятке как минимум час, и только после этого помещала в специальный стаканчик на полке над раковиной. Когда сказал маме, что я самостоятельный, так с тех пор и чищу зубы пальцем. Забавно.

Завтрак приготовил себе сам. Бутерброды и малиновый чай. Кажется, в горле першит, и не сразу заметил, как шмыгаю носом, гоняя водянистые сопли от мозга до ноздрей и обратно. Приятный жар внутри распространялся быстро, но это ещё и от того, что у меня скорее всего поднялась температура. Ватные ноги еле послушались, и я, опираясь о стены коридора, добрёл до своей комнаты и свалился на кровать. Словно что-то подмешали в чай. Голова кружилась, заставляя поверить, что потолок вертится как винт самолёта, издавая примерно такой же звук. Гул в ушах нарастал, перемежаясь со свистом, и я стиснул зубы, понимая, что никак не могу перетерпеть эту боль. Состояние глубокого алкогольного опьянения, только без самой выпивки, превратили меня в потное тело на взмокших простынях. Стыдно звать маму, чтобы та дала таблетку. Плевать, какую, лишь бы помогло. Лёгкий бред постепенно занимал мой разум, и я не понял, как треклятая книга снова оказалась в моих трясущихся руках.

«Деревянный мальчик очень любил свою маму, но никогда не говорил ей об этом. Он всегда был послушным, делал то, что сказано и никогда не задавал вопросов вслух, а они у него были. Папа тоже так и не услышал от мальчика ни одного доброго слова, но это другое. Деревянные мальчики не говорят об этом друг с другом ни в каком возрасте…»

Я не верил, что действительно сейчас что-то читал. Словно это лишь мысли, слишком навязчивые и сильные, так старающиеся быть настоящими словами. Я протёр пот со лба и перелистнул страницу, чуть не оторвав её уголок. Старая бумага от любого соприкосновения с жидкостью разваливалась, как песочный кулич.

«Мама деревянного мальчика была очень красивая. Белая, как берёза, но без чёрных пятен. Она была стройная и тягучая, умеющая скрываться в чаще других деревьев, чтобы наблюдать со стороны…»

Я дышал очень глубоко, хватая ртом воздух и глотая его как полную ложку еды. Даже видел эту ложку, давился, плакал и просил больше мне не давать. А потолок всё кружился, заставляя поверить порой, что на самом деле это я верчусь, а весь остальной мир как был неподвижен, так им и остался.

«Мама деревянного мальчика почти никогда не наказывала сына. Она разговаривала с ним, учила, воспитывала, но мальчик почему-то был зол на неё, ведь знал, что она врёт. И однажды он украл из мастерской отца топор, чтобы…»

Я откинул книгу на пол, каким-то образом услышав, что моя мама, настоящая, не из книги, замерла. Она тоже прислушалась к стенке, чтобы узнать, что происходит по ту сторону. Я поднялся со скрипучего дивана и прошёл по коридору, остановившись у самого входа в родительскую спальню. Дверь была закрыта, и телевизор даже не играл. Мама точно не спит, на это я могу поставить все свои сбережения, но тогда чем она занята?

Корни, такие сухие, грязные, тянулись по стенам, пытаясь дотянуться и до меня. Я сжал плечи, сдвинул стопы, словно это уменьшает меня в размерах. Стоял один посреди коридора лишь в трусах и трясся от холода, при этом потея как в бане. Я сходил с ума, я ненавидел своё состояние, но ещё больше ненавидел испытывать всё ещё те обиды, что нанесли когда-то родители.

На кухне пахло едой. Не той, что я делал. Кажется, мама готовила себе что-то вкусное вместо того, чтобы поделиться со мной. Словно услышав мои мысли, она вышла из комнаты, и запах её парфюма опять окружил меня, полностью обезоружив. На лице матери тоже ползали корни. Изо рта они тянулись к глазам, ушам, торчали из ноздрей.

— С тобой всё хорошо? Ты выглядишь болезненно, дать таблетку?

Она и правда не чувствовала того, что её лицо превращалось в дерево? Я так и остался на месте, пока мама силком не затолкала мне в рот две жёлтых таблетки. Проводила до постели и оставила в полной тишине. Поначалу я не мог никак уснуть, пытаясь мириться с шумом и настоящей войной внутри черепа. Но потихоньку взрывы угасали, и красное полотно гнева растворилось. Я уснул, полностью потратив день на ничто, на бред, на фантазию, на книгу, связанную каким-то образом со всей моей жизнью и отравляющую каждое слово.

6

Вымотался донельзя. Проспал всю ночь, в шесть утра встал сам, отключил будильник и умылся, так и не заставив работать зубную щётку по её прямому назначению. Мама на кухне готовила завтрак. Пышный, как тот ужин, когда я только прилетел. Кажется, ошибся с датами, и взял билет обратно слишком рано. Побыть бы ещё, решить старые вопросы, да вот билет невозвратный, и скоро отлёт в другой город. Домом его назвать не могу. И тут тоже не мой дом. Я словно на пару дней превратился в скитальца, не гость и не родственник. Спасибо за еду и до свидания.

— Закажешь такси? — мама спрашивала, опять стоя спиной ко мне.

— Да.

— Не очень дорого? Денег дать?

— Спасибо, у меня есть.

— Ладно.

Мама проводила меня, еле как одетого и не расчёсанного, ведь я самостоятельный и всё могу сделать сам, и даже без напоминаний. Меня перекрестили, как было когда-то, и покрыли воздушным поцелуем. Мамина фишка, которую она придумала ещё в своём подростковом возрасте. Странно немного, ну пусть.

По дороге до аэропорта я еле сдерживался, слёзы душили со всей силы, и гнетущее чувство вины заставляло выпрыгнуть из машины на полном ходу. Я боялся умереть, боялся оказаться на месте отца, но ещё хуже то, что ничего не могу сделать ни с тем, ни с другим. Если что-то и случится, то останусь один. Фатально и бесконечно одинокий, уже привыкший в силу обстоятельств жить только с собой и ни с кем другим. Может, стоит кошку завести?

До отлёта ещё час. Приехал, как и планировал. В аэропорту пусто, словно я один во всей области решил, что сегодня непременно нужно улететь куда-то, и неважно, куда. Лишь бы не здесь, лишь бы не с теми, кто знает меня лучше всех. Это словно уязвимость, которую не могу позволить. Слишком много сил было потрачено на то, чтобы обрести хоть какую-то стабильность, и все эти конструкции чуть не рухнули, когда я встретился с родителями. Неженка, слишком мягкий, чтобы мнить себя взрослым. И седина на висках тут не поможет.

В аэропорту сел у огромного окна. Самолёты стояли, покрытые наледью и ждали своего часа, будто старые автомобили, забытые на стоянке. И ветра там нет, мелкий снег падает и тут же тает на взлётных полосах. Я достал книгу и открыл концовку, понимая, что именно в эту секунду мне необходимо знать, как выглядят последние слова книги. Гадкий плач скрутил в бараний рог, когда я удовлетворил жалкую потребность.

«…и деревянный человечек не может не улыбаться, ведь улыбка буквально выжжена на его лице».