На краю одиночества

Глава 2

Микола, прозванный Хромым, обретался на паперти. Он сидел, подогнувши единственную ногу, примостивши рядом самодельный костылик, и вид имел до того жалостливый, что женщины, спешившие к вечерней молитве, то и дело жаловали бедолаге копеечку. Впрочем, конкурентов у Миколы было немного: пара бабок весьма благообразного вида и юродивый, что имел привычку петь срамные частушки. Правда, после он падал на колени и принимался истово креститься на храм, а то и поклоны бил, да старательно так, лоб до крови расшибая.

– Микола?

Мальчишка описал хозяина паперти весьма точно. И лицо у него рябое. И глаз гноится, и рот кривой. Вот только кривизна эта наигранная, да и не пахло от Миколы нищетой, напротив, от лохмотьев исходил слабый аромат табака. Причем весьма недурного.

– Па-да-а-айте на пропитание, – заголосил Микола, и бабки закрестились, закланялись, а юродивый крутанулся на месте. – Боле-е-езному… одино-о-окому…

Глеб кинул рубль.

– Знаешь? – он показал коробку, на которой еще держались ошметки тьмы.

Микола подслеповато мигнул, рот его приоткрылся, выпуская пену.

– Мыло выплюнь, – присоветовал Глеб, – а то подавишься еще ненароком. Ты мне неинтересен. Скажешь, кто коробку передал, и с полицией связываться не буду. А нет, то ответишь и за себя, и за того парня.

Кусочек мыла Микола сплюнул в ладошку и просипел:

– Так знать я ничего не знаю, ведать не ведаю…

– Значит, полиция?

– Пожалей, господи-ине, сироти-инушку…

– Слушай, сиротинушка, – Глеб присел и заглянул ему в глаза. – Я ведь и вправду в полицию пойду. Ты, конечно, сделаешь вид, что знать ничего не знаешь. И добиться свидетельских показаний у меня не выйдет, потому и получится, что кругом ты невиновный. Но… оно тебе надо меня злить?

Микола закатил глаза.

– Я ведь пока добром прошу. Скажи, кто коробку эту принес…

Пена пошла изо рта, а тело задергалось.

– Поможите! Поможите! – взвизгнул юродивый. – Жизни лишают!

Твою ж…

– Бедненького меня маменька бросила… папенька бросил… проклятые, проклятые… грядеть лето черное, лето красное, кровью меченое… и будет кровушка идти, литься да по камушкам, ручьями-ручейками… – Юродивый шел боком, приступочкой, похлопывая себя по бедрам, и голос его звенел над площадью, заставляя людей задерживать шаг. – А все почему? Боженьку обидели… заветы евонные позабыли… не велел со смертью играть, а они взялись. Пришли. Живое забрали, мертвое слепили. Душу продали… Боженька плачет. Богородица кровавыми слезьми заливается…

– Отходим, – тихо сказал Глеб, ухватив Калевого за плечо. И тот не стал стряхивать руку. Кажется, мальчишки тоже ощутили неладное.

А людей становилось больше.

Они шли на визгливый этот голос словно завороженные. Вот пара купцов, судя по одежде, вполне себе степенных и успешных. Дама в парчовом наряде, который выглядит почти вульгарно. Стая старух, что держатся друг друга, будто опасаясь потеряться в этой толпе.

Мужики. И парни. Мастера, подмастерья. Почтенная публика, которой самое место в церкви.

– Хрень, – громко произнес Арвис.

И юродивый, крутанувшись, замер, выпрямил руку:

– Нелюдь! Нелюдь! Идет, души крадет! Как глянет в глаза, как скочит-поскочит… летит-полетит… пойдут да клочки по закоулочкам…

– Рядом, – рявкнул Глеб, активируя щит. И первый камень просвистел над головой.

– Идут… по души ваши идут! Спешите, христиане добрые! Спешите, люди, веру защитить… сирых и слабых… пришли, уморили…

Сзади медленно поднимался Микола.

Встал, опершись на костылик свой, руку протянул и пропел:

– За что, люди добрые? Пришли, мучают… ногу у меня нелюди отняли…

Лучше бы, конечно, голову.

– Арвис, держись рядом. Богдан.

– Да понял я, – мрачно произнес Богдан, разглядывая толпу с тем еще детским интересом, в котором нет страха. А вот Глебу страшно было.

Камни больше не летели, но… люди стояли. Просто стояли и смотрели. Пока просто стояли. И пока еще смотрели.

Он нашел взглядом купца, окруженного тройкой охранников, и шагнул к нему. Толпа отшатнулась.

– Господь на вас смотрит, – визжал юродивый. – Матерь Божья слезы льет… чу, слышу, шепчет, что огнем и мечом… изгонять нелюдь… нежить… прочь-прочь… чтоб ни следа, ни памяти… тьма уйдет, и благословенные времена настанут.

Глеб шел. Спокойно. Глядя в глаза человеку, который так же завороженно смотрел на Глеба. И охрана за спиной его стиснула деревянные палки, готовая исполнить свой долг. Пахнуло страхом, тем совокупным страхом толпы, который напрочь лишает людей разума.

Дернулся Богдан, споткнувшись о камень, но Глеб удержал мальчишку от падения, лишь дал себе зарок, что сегодня же поставит дополнительную охрану. Не приведи Бог, тот самый, что прятался под позолотой куполов, они окажутся среди толпы одни.

А ведь не усидят. Не тот возраст, чтобы здраво оценить опасность. Не та натура, чтобы смиренно ждать. Все не то, все не так…

– …И алчут возмездия…

Купец моргнул и отступил в сторону, а следом за ним и охрана. И та дама в парчовом наряде широко перекрестилась. А мужики отвели глаза, попятились, позволяя пройти. Толпа не разошлась, но…

Сегодня повезло.

И Глеб позволил тьме выглянуть, окружить его тело. Пусть люди в большинстве своем лишены способности видеть ее, но почувствуют сполна.

Холод. И близость чего-то такого, чему нет названия, но, безусловно, оно внушает страх, оно заставляет пятиться, расширяя узкий проход, подсказывая, что лучше все же держаться от опасного человека подальше. Им позволили выбраться.

А камень, который бросили в спину, если разобраться, мелочь…

– Ублюдок, – проворчал Арвис, и мысленно Глеб с ним согласился. Хромой и вправду был ублюдком. Хитрым ублюдком, который… ждал? знал? догадывался?

Или тот, кто затеял игру, все рассчитал? Конфеты. Анна. След, который получится взять. Микола и толпа, правда, поднять ее не вышло, но слухи пойдут. Их направят, раздуют до крайности, щедро приправив вымыслом, который смешается с правдой и тоже ею станет.

Ах, до чего погано.

– И что теперь? – тихо спросил Калевой, а Глеб разжал пальцы. Синяки наверняка останутся, но жаловаться Калевой не будет.

– Ничего.

– А если в полицию…

– Местная полиция нас не слишком жалует. Заявление, может, и примут, но по факту доказать, что этот хромой урод имеет отношение к попытке убийства, не выйдет.

– Так… мы просто оставим?

– Нет, – Глеб позволил себе улыбнуться. Тьма кипела в крови. Тьма требовала мести.

Ничего, пара дней, и Микола сам явится, сообразит, что не случайно начал кровью кашлять. Глядишь, и посговорчивей станет.

Глеб улыбнулся и сказал:

– Я ведь его предупреждал, что не стоит ссориться с некромантом.

Анна не находила себе места. Она переоделась. И присела. Встала.

Спустилась вниз. Прошлась по террасе. Остановилась у ограды, терзаемая и страхом, и желанием немедленно выйти за ворота. И отступила. Вновь вернулась на террасу. Заставила себя присесть. Глеб вернется и объяснит.

Вернется. И…

Или нет? Или сочтет, что в последнее время от нее, от Анны, слишком много беспокойства? А у него собственные проблемы имеются, куда ему еще с чужими возиться.

Вздохнула. Заставила себя досчитать до ста, а после от ста до единицы. И снова до ста. Время тянулось, и ничего не происходило. Разве что воробьи, давно обжившие чердак, спустились ниже. Они чирикали так громко, что у Анны разболелась голова.

Или не воробьи тому виной?

Куда ушел Глеб? Зачем взял мальчишек?

Анна подняла изорванную рубашку, сплела простенькое заклятие, снимая грязь. Вернулась в дом за шкатулкой. Она терпеть не могла вот такого, неопределенного, состояния, когда приходилось просто ждать.

Чинить рубашку в нынешнем ее состоянии было бессмысленно, но…

Анна вдела нить в иглу. И заставила себя сосредоточиться на деле. Разложив рубашку на столе, Анна сделала первый стежок.

Вернется.

И возможно, Анне лучше отбыть в Петергоф… или дело в доме? Может, ее поэтому убить хотят? Если Анна умрет, то дом выставят на продажу. Его купит кто-то в достаточной мере родовитый, чтобы великолепной княгине было не зазорно соседствовать с ним.

Нет, чушь какая… Благородные княгини не опускаются до убийства. Не из-за домов.

Швы получались ровными, аккуратными. Но Глебу сказать следует. Мальчики, дети… глупости творят. Достаточно большие, чтобы возомнить себя взрослыми, а на деле… И поговорить не выйдет, кто Анну воспримет всерьез? Кто она вообще…

Анна вздохнула.

– Эй, – этот голос отвлек от работы. – Анна Платоновна… Анна Платоновна!

Заворчал Аргус.

– Да? – Анна повернулась к ограде, за которой пританцовывал уже известный Анне человек. Ныне он вырядился в ярко-лиловый костюм, который дополнил серой фетровой шляпой.

– Анна Платоновна, мне очень нужно поговорить с вами!

– О чем?

– Это приватное дело…

– Я не собираюсь продавать дом.

Страх сменился злостью. В конце концов, Анна выбрала это место, когда думала, что у нее будет время выстроить новую жизнь. Она изменила его. И изменилась сама. Она вросла, сроднилась с домом. И дело не только в оранжерее, которую перевозить дорого, и не в обитателях ее – многие слишком капризны, чтобы пережить переезд. Дело в том, что Анна просто-напросто не хочет уезжать.

И она в своем праве.

– Послушайте… – Человек подпрыгнул, пытаясь разглядеть что-то за оградой. – Я понимаю, что вы привыкли к месту, но… у меня отличное предложение.

– Нет.

– Вы даже не хотите выслушать!

– Не хочу.

– Но вы должны!

– Если я кому и должна, то не вам. – Анна перевернула рубашку и разгладила шов. Занятие бессмысленное, но, следует признать, успокаивающее.

– Вы меня даже не впустите?

– Не впущу.

– Почему?

– Не хочу.

– И не подойдете ближе?

– Не подойду, – согласилась Анна.

– Но… почему? – это было сказано с таким удивлением, что Анна даже отвлеклась. – Помилуйте, я не собираюсь причинять вам вред, я просто хочу поговорить. Я нашел вам новый дом! На самом побережье! Не пройдет и года, как там будет выстроен целый поселок! Современная архитектура. Работа лучших мастеров…

– Нет.

– Ваше упрямство несказанно меня печалит. К чему оно? Вы же умная женщина, вы понимаете, что весьма скоро этот город преобразится. И вам здесь станет неудобно! Я предлагаю отличный вариант: кроме дома вы получите приличную сумму денег, которая позволит вам жить, ни в чем себе не отказывая.

– Я и так живу, ни в чем себе не отказывая. – Анна все же поднялась, а с ней поднялся и Аргус. – Кто ваш заказчик?

– Но это лучше, чем, допустим, потерять недвижимость. Вы знаете, что старые дома порой так… опасны…

Аргус оскалился, но он держался позади Анны, а ограда была в достаточной мере высока, чтобы не позволить гостю разглядеть двор.

– С ними вечно что-то приключается. У одного моего знакомого дом сгорел. Да-да, просто взял и вспыхнул. И главное, страховая компания отказала в выплате! Дом ведь старый. Реставрационные работы не проводились. Правила техники безопасности не соблюдались. А еще у одного знакомого, представляете, дом древоточцы сожрали.

– Мой каменный. Подавятся.

– У вас удивительное чувство юмора. – Он приподнял шляпу и поклонился. – Анна… могу я вас так называть?

– Нет.

– Я восхищен вами, вашим характером, вашей стойкостью, и я бы хотел предложить вам ужин.

– Спасибо, у меня уже есть один.

– В ресторане.

– Не люблю рестораны.

– Аннушка, не упрямьтесь. Вы взрослая женщина, и вы выше кокетства…

– Почему? – Злость отступала.

– Потому что вы знаете цену времени! – Он прижал руки к груди. – Вот здесь бьется сердце одинокого человека, которому, быть может, повезло. И как знать, может, повезло не только ему? Разве два одиночества не способны составить счастье друг друга?

Свое счастье Анна представляла себе несколько иным.

И неужели он и вправду надеется, что одного ужина будет достаточно, чтобы она передумала? Или… конечно, чего еще ждет от жизни одинокая женщина, кроме как не спасения от своего одиночества? И ей бы ухватиться за спасителя обеими руками, чтобы не сбежал раньше времени, а заодно стряхнуть пыль со свадебной фаты и написать две дюжины пригласительных открыток, в преддверии так сказать.

– Кто ваш клиент?

– Мы еще не так близки, чтобы обсуждать столь личные вопросы. – Ее гость пригладил усы. – Но, уверяю вас, в моих интересах заставить его проявить к вам щедрость. Подумайте, Аннушка, что вы цепляетесь за это старье? Новый дом будет просторен и светел… вам хватит места.

– Нет, – Анна развернулась. Разговор стал скучен, а мысль о том, что убить ее хотят ради дома, показалась нелепой.

Зачем тогда отправлять этого?.. Или затем, чтобы убедиться, что Анна мертва?

Нет, как-то все… слишком сложно. И вообще какой смысл в ее, Анны, смерти? Кому вообще она могла помешать, кроме…

И это тоже нелепость. Сестра Глеба, конечно, оказалась не самой приятной особой, но…

Анна помогала собирать ей саквояж и точно знала, что в нем не нашлось бы места для деревянной коробки из лучшей кондитерской Петергофа. В него едва влезли пара ночных рубашек, платья и чулки. И… не странно ли, что не влезли?

Теперь Анне даже это обстоятельство казалось подозрительным.

– Послушайте. – Господин стянул фетровую шляпу и прижал ее к груди. – Я понимаю, все понимаю, но мои клиенты – весьма решительные люди. И конечно, я вам не угрожаю…

– Не хватало, чтобы вы мне угрожали.

– Однако обстоятельства могут повернуться таким образом, что вы лишитесь этого дома, но не обретете нового…

– Будьте любезны, – Анна не любила говорить так, глядя поверх человека, будто его не существовало вовсе, но порой ей приходилось. – Передайте вашим клиентам, что со всеми вопросами и предложениями они могут обращаться к моему бывшему мужу. Впрочем, я сама сообщу ему о вашем интересе. Надеюсь, вы найдете общий язык.

– Конечно… – похоже, ее поняли несколько превратно, иначе почему странный этот человек столь явно обрадовался. – Красивой женщине не следует утомлять себя такими сложными вопросами… Вот моя визитка.

– Положите, – велела Анна. – Да-да, вот здесь, у ворот. Или в почтовый ящик отправить можете.

Кажется, ее сочли странной. Кажется… Пускай.

Анна вернулась на террасу. Ее ждала незашитая рубашка и мысли, с которыми она не хотела оставаться наедине, но выбора не было.