Мысль виновного

Кожа на моих руках резко полопалась, острые, как лезвия, когти вырвались из уродливых крючковатых пальцев вместе с кровавыми клочьями плоти. Тело задергалось в страшных спазмах, наливаясь мышцами и мерзкой зеленой жидкостью, заменявшей мою кровь. Искажаясь и подергиваясь, моя тень медленно поползла вперед, закрывая собой и без того бледный холодный свет. Колени с хрустом изогнулись назад. Но боли не было…

Окружающая меня реальность вообще не знала, что такое боль. А точнее, не могла ее причинить. Да я и сам не мог создать тут боль. Это было бы слишком легко. Здесь жила только память о ней, и он ее боялся… Ох, как же он ее боялся! Я ощущал это каждой клеточкой своего чудовищного организма, медленно приближающегося к его дрожащей фигуре.

Мои лапы протянулись к его телу и резким движением притянули к себе. Рывок был такой силы, что ворот его рубашки должен был разорваться в клочья, а пуговицы — разлететься в разные стороны. Но ничего не произошло. Такие вещи тут никогда не случаются. Я думаю, он даже не видел эти пуговицы. Он даже рубашку не ощущал, не знал, какого она цвета. Вся его сущность была поглощена одним единственным чувством — чувством неописуемого страха.

— Кто это сделал? — прохрипел я. Мое зловонное дыхание ударило в его бледное лицо, растрепав взъерошенные волосы.

Его рот несколько раз беззвучно открылся и закрылся.

— Кто это сделал? — медленно повторил я. — Отвечай!

Его тело дернулось в очередном приступе ужаса. Расширенные, подрагивающие глаза устремились в одну точку. Но не на меня.

— Отвечай! — взревел я.

Бесполезно. Его сводящий с ума взгляд буравил меня насквозь, притягивая к себе хрупкую фигуру ссутулившегося мальчика лет девяти.

Созданные мной черные деревья начали плавно исчезать. Могильные плиты мгновенно провалились под землю, затянувшись мокрым песком. Вокруг стали проявляться обычные деревья, кусты, трава, камыши… Камышей было особенно много.

И только придуманные моим воображением черные, как смерть, облака продолжали нестись по красному небу с какой-то нереальной, пугающей скоростью.

— Ты? — прошептал Суслик, уставившись на мальчика.

Сусликом называли того, чье дрожащее тело я только что держал за шкирку.

Мое ставшее полупрозрачным тело отбросило назад. Я еще кое-как удерживался на краю реальности, но меня неумолимо тащило за грань. Суслик был тут сильней. Это была его реальность.

— Я не хотел, — шевельнулись его губы. — Я не хотел. Я думал…

Выступавшие на шее мальчика бугорки позвоночника плавно растворились, он медленно приподнял голову. Но его глаза оставались закрытыми.

— Почему? Почему ты меня погубил? — спросил он. И в голосе его была такая отчаянная тоска, что даже мне стало сильно не по себе.

— Я… — слова застряли в горле Суслика.

— Мне было так больно, — устало пролепетал мальчик.

Из глаз Суслика вдруг полились слезы, и я окончательно понял, что весь мой план потерпел полный крах. Он действительно боялся, но только не меня. Каким бы кошмарным демоном я ни обратился, насколько бы уродливым мраком ни подернулся мир вокруг, — ничего, кроме легкой неприязни, я вызвать не смог…

— Так больно!!! — что есть силы вдруг закричал мальчик. Его глаза резко распахнулись, поражая жертву могильным страхом.

Суслик задергался. Что-то во взгляде ребенка напугало его настолько, что он был не в силах даже закричать. Это показалось мне очень странным. Вместо глаз мальчика не зияло два черных провала, из них не текла кровь, они не вращались вокруг собственных орбит. Наоборот! Столько в них было жизни, столько доброты и печали!.. Столько обиды!

И тут я, наконец, понял, чего боится мой враг, но было уже поздно.

Вмиг посиневшее тело мальчика покрылось страшными язвами, руки обмякли, лицо расплылось в страшной гримасе. Это был предел.

Суслик пронзительно завизжал, и мир вокруг разлетелся на мелкие осколки, обволакивая меня непроглядной тьмой. Несколько секунд уже ставшего для меня привычным полета — и тишина…

Минуту я неподвижно лежал на гладком полу Черной Комнаты, зачем-то уставившись на собственные, вновь ставшие человеческими руки, а потом неторопливо поднялся и бросил обреченный взгляд в самый темный угол.

Два желтых глаза величиной с яблоко каждое, как всегда, были на месте.

— Ну как? — неприятно захихикал мой спутник. — Отдашь его мне?

Я показательно отвернулся, ничего не ответив.

Суслик боялся не меня. И даже не превратившегося в утопленника мальчика… Он боялся себя. Себя того, когда он сам бегал в коротких шортиках со старенькой бамбуковой удочкой в руках, когда солнце светило ярче, а каждый день открывал новые горизонты и приключения. И то, что он сделал, тоже было просто приключением, просто мелкой забавой, ничего не значащей шуткой, забравшей сразу две жизни. Навсегда изуродовавшей тело его светлого друга и душу самого Суслика, сделав его подобием человека. Уже никогда не будет он счастлив. И это его плата. Он уже наказан! А значит, мне нужен другой.

— Он не твой, — все-таки ответил я. — Но теперь я знаю, как найти виновного.

Я стоял спиной к моему спутнику, но точно знал, что его мерзкие губы сейчас растягивались в злобную улыбку предвкушения.

По телу пробежал неприятный холодок…

Трудно сказать, когда именно началась эта история. Возможно, несколькими днями ранее, когда запыхавшийся от быстрого бега Макс стоял передо мной, не зная, то ли говорить всю правду, то ли плакать. Возможно, шесть лет назад, когда я, будучи пятнадцатилетним пацаном, впервые попал под влияние компании. Возможно, еще раньше, когда пятилетний Сережка сильно порезал ногу, и я нес его на руках до самого дома. Помню, как вначале сильно вздрагивало его хрупкое тело от плача, и как быстро он присмирел, поняв, что я с ним, что я рядом и я никогда его не брошу и не дам в обиду.

А может быть, все началось вообще тринадцать лет назад. Когда я впервые узнал, что у меня будет он, мой брат. Сережка…

— Я давно хотела тебя спросить… — Мама на мгновение замялась, подбирая нужные слова. — Как бы ты отнесся к тому, если бы у тебя появился маленький братик или сестренка?

Можно подумать, от моего ответа что-нибудь зависело. Тоже мне!.. Я и так все видел, ведь я же не дурак.

— Ну, собаку или новый компьютер, конечно, было бы лучше, — дурашливо сморщился я, — но младший брат тоже сойдет.

Было хорошо заметно, как с мамы спадает напряжение. А потом она меня так жестоко защекотала, что я чуть не умер от смеха.

Разумеется, я потом много раз говорил, что проклинаю тот день, когда озвучил эту фразу, — мол, лучше бы с пеной у рта требовал собаку. В конце концов, надо же было хоть как-то поддерживать статус старшего брата, вечно пинающего и унижающего это безмозглое, все время ноющее существо. Так уж сложилось в нашем обществе — никуда не денешься.

На самом деле я был не таким. Думаю, я — добрый брат… А с другой стороны, как вспомню, сколько я на самом деле его колошматил и ругал, задумываться начинаю, таким ли уж я был белым и пушистым рядом с Сережкой?

Одно я знаю точно — я любил его всегда, с самого начала, еще до того, как он появился на свет. И буду любить всегда, до самой смерти… Моей смерти, потому что…

Но только какое это теперь имеет значение?..

Я не отпускал кнопку дверного звонка вот уже минуты три. Знаю, что людей это сильно нервирует, но сейчас мне было наплевать. Я и так-то с трудом сдерживал себя, чтобы не выбить шаткую дверь хорошим ударом ноги. Тем более едва ли того, кто жил в этой квартире, можно было назвать человеком. Продавший душу носит какое угодно имя, но только не человек.

Наконец с другой стороны послышались шаркающие шаги, и дверь приоткрылась. Сквозь узкую щель меня изучал мутный глаз старухи. Конечно, я мог выбить цепочку легким ударом плеча, но что-то все-таки удержало меня от этого поступка.

— Я войду? — приказным тоном спросил я.

Бегающий из стороны в сторону, словно сумасшедший, глаз старухи еще раз измерил меня с ног до головы.

— Кто ты? — прохрипела она. — Я тебя не знаю.

— Я войду, — еще раз повторил я без вопросительной интонации.

Дверь перед моим носом резко захлопнулась, послышался лязг цепочки.

— Входи, — недовольно сказала хозяйка квартиры.

Удивительно, какие результаты порой приносит наглость. В обычной ситуации я бы полчаса мялся на пороге, подбирая нужные слова, и в результате был бы послан к черту. Человек вообще способен на многое, когда ему нечего терять. И я был как раз таким человеком… Нет, конечно, у меня еще оставались родители, Катюшка, друзья… Но все, благодаря чему я еще мог двигаться и дышать, а не биться в агонии, забившись в угол, словно загнанный зверь, заключалось в одном единственном ощущении — в горьком чувстве мести. Большинство людей считает месть великой глупостью. Да, это глупо. Но это единственное, что еще сдерживает мой разум от страшной мысли. Последний шаткий заслон между попыткой жить и безумием…

— Зачем ты пришел? — Хозяйка раздвинула седые пряди волос в стороны, открывая мне свое лицо. Господи, до чего же она была стара!

— Ты мне поможешь! — отрезал я, пройдя мимо нее в комнату.

Старуха неприятно засмеялась.

— Ты так в этом уверен? — прошипела она, улыбаясь. — Ты точно хочешь помощи?

— Я хочу возмездия, — ответил я со сталью в голосе, — и ты мне в этом поможешь!

— И какова цена?

— Твоя жизнь!

Я резко повернулся к старой хозяйке, и что-то в моем взгляде стало ей явно не по вкусу. Издевательская улыбка плавно исчезла с испещренного глубокими морщинами лица.

— Пытаешься напугать меня, мальчик? — сощурилась она. — Ты думаешь, я боюсь смерти?

— Я думаю, ты боишься боли.

— И ты действительно сможешь причинить вред старой женщине? — В глазах хозяйки снова загорелась искорка иронии.

— Никогда в жизни не обижал женщин. — Я показательно хрустнул пальцами. — Но к тебе это не относится. Ты — не женщина. Я бы лично придушил тебя вот этими руками, знай я тебя раньше. Ты — чудовище. Единственное, почему ты еще стоишь передо мной, а не валяешься на полу со сломанной шеей, это твое страшное умение. И ты мне поможешь.

— А ты знаешь, какова цена моей помощи? — злорадно усмехнулась старуха.

— Я уже ее назвал.

— Нет, ты не понял. — Пальцы хозяйка квартиры сжались в кулаки. — Я говорю не о плате для меня. Все, что мне дорого, я потеряла так давно, что уже не помню, когда это случилось. Все, что мне нужно, доступно мне и так. А то, что хочу, уже никогда не свершится. Я помогу тебе задаром. Вот только Он всегда берет плату, и цена одинакова.

— Душа?

— Да.

— Я согласен.

— Я знала, что ты так ответишь. — Старуха снова неприятно засмеялась и тут же получила от меня хорошую пощечину.

— Нет, ты не поняла, старая ведьма! Тот, кому ты служишь, получит душу. Но не мою!

— Может быть, — прохрипела старая хозяйка, вытирая кровь с разбитой губы. — Твоя душа сейчас настолько изувечена, что почти умерла. Кто теперь ее возьмет?.. Впрочем, месть за брата сделает ее черной, словно ночь. Хозяин как раз любит именно такие.

Я вздрогнул. Откуда ей было известно о Сережке?.. В моей груди все закипело. Только сейчас я окончательно поверил, что старуха и вправду может мне помочь. До этого просто действовал как зомби — по инерции.

— С собственной душой я как-нибудь сам разберусь, — приглушенно ответил я. — Тебя это не должно волновать. Просто делай то, что умеешь.

— А что, если твой брат жив? — как колоколом ударили по мне слова старухи.

«Жив, жив, жив, жив», — срикошетило в моем разуме. Я обхватил голову руками и упал на колени, изо всех сил пытаясь не пускать эту мысль за границы сознания. Об этом нельзя думать, нельзя!

Перед глазами потемнело, и страшное воспоминание, от которого я так интенсивно скрывался все это время, снова возникло в голове во всех своих цветах и звуках — будто только что! Вот прям сейчас! Минуту назад!.. Еще раз пережить кошмар…

Катюшка, моя девушка, с самого детства ходила на курсы актерского мастерства. Сначала как ученица, потом как прогульщица, а теперь все чаще и чаще заменяя постоянно болевшую старенькую Людмилу Павловну, преподавательницу. «Курсы», конечно, было громко сказано. Драмкружок он и в Африке драмкружок — никто тут звезд с неба не хватал и в ГИТИС не поступал. Просто хороший способ научиться быть немного более раскованным да поболтать с друзьями.

Не так уж часто меня тут можно было найти. Как-то не привык я быть в центре внимания кучи детей, которые каждый раз в один миг придумывали мне какую-нибудь постыдную роль, будто я был заглянувшим с мастер-классом великим актером, а не растрепанным парнем с серьгой в ухе, зашедшим за своей девчонкой.

Вот и в этот раз я исполнял роль не то царского коня, не то шута для одного из наглых, не знающих меры мальчишек, когда в небольшой уютный зал, где мы занимались, влетел Макс.

Само по себе его появление здесь уже шокировало меня. Мой старый добрый друган Макс, пропитый и прокуренный насквозь Макс… и драмкружок — какая тут связь? Как он дорогу-то сюда отыскал?

— Витька… — произнес он мое имя.

Это было единственное, что он сумел сказать. Остальные слова застряли у него в горле. Макс всегда был трусоватым пацаном… Впрочем, можно ли было судить его в тот момент?..

Его лицо вдруг как-то побелело. Глаза забегали, покраснели. Руки дрожали, словно с бодуна.

— Ты бухой, что ли? — неуклюже пошутил я. — Ма-а-акс?

Но мой приятель ничего не ответил. И в этот момент я понял — случилось что-то страшное… Только еще не знал, насколько…

— Макс!!! — Я отвесил ему легкую пощечину.

Его ноги стали подкашиваться, и мне пришлось ухватить его за шиворот.

— Что-то случилось? Макс?! — еще раз громко повторил я.

И снова тишина.

Господи, хоть бы кто-нибудь заговорил или засмеялся, что ли! Нет, встали, как истуканы, молчат. Взгляды настороженны. Смотрят, как рушится чужая жизнь.

— Сережка твой… брат, — наконец невнятно промямлил Макс, сглотнув.

Появилось такое ощущение, будто в грудь мне вогнали ледяной кол, и кровь в сосудах стала застывать. Даже дышать больно сделалось.

Несколько секунд я стоял в оцепенении, боясь пошевелиться, а потом отшвырнул Макса в сторону и бросился к выходу.

— Ты куда, Вить? Поздно! — крикнул он.

Его голос звучал небывало чисто. Обычно Макс говорил очень коряво, с запинками, как будто прикалывался или играл роль обкуренного клоуна, а тут… так внятно, без всякой иронии и фальши.

Этот голос заставил меня резко остановиться и замереть. Я обернулся назад.

Сидящий на ковре бледный Макс, замершие дети на заднем плане, и Катюшка, зажавшая ладонями рот.

И в тот момент я понял, что действительно — поздно. И что жизнь закончилась… счастливая жизнь.

Многое в жизни я сделал неправильно. Я часто дрался, хамил взрослым, пил и курил… В общем, я был обычным мальчишкой, подростком, парнем. Но я всегда знал меру. Если уж махаться, то по-честному — один на один; если прогуливать уроки, то неважные — так, чтобы потом перед родителями за двойки не краснеть; если бухать, то так, чтоб было хорошо, а не валяться под забором, как свинья. Я всегда знал свою норму, всегда знал, когда остановиться. Наверно, поэтому я и ушел из нашей компании раньше всех. И как потом выяснилось, сделал это очень вовремя, потому что одно дело играть вместе в футбол, пить пиво и дурачиться, и совсем другое — заниматься гоп-стопом и шмалять дурь.

Впрочем, дурь — это тоже дела прошлые и хорошо забытые. Сейчас Данилов (Даня, как его все называли) и компания занимались гораздо более серьезными делами, а именно — крышевали над половиной местных магазинчиков и ларьков. А ведь всего какие-то пять лет назад это были нормальные люди, мои приятели. Просто удивительно, как за такой срок можно так деградировать. Из людей превратиться в кучу ублюдков, не знающих ни жалости, ни меры отморозков. Кто-то успел спиться, кто-то угас от наркотиков, половина уже сидела… Не так уж много их осталось. Но чтобы оборвать человеческую жизнь, ведь достаточно всего одного.

Даня, Суслик, Федько, Спица, кто еще?… Да, все они недолюбливали меня, ведь я ушел от них, «бросил бригаду», как любил говорить Данилов, когда мы еще общались. А я к ним относился ровно… Ну, перебесился, понял, что об институте бы пора подумать, поумнел. Они пускай спускают жизни дальше, мне-то что…

Ладно, если бы только свою жизнь поганили, так нет, совсем разошлись в последнее время — на кормежку к серьезным устроились. Машинам номера перебивают, с краденым товаром какие-то замесы, и трупы несколько раз… закатают в полиэтилен и в лес — ищи-свищи… Но все это — слухи, не очень-то я в это во все верил, а если и верил, то закрывал глаза, делал вид, что не причем. Меня не касается. Все в прошлом. Легкое пренебрежение, не более. Все где-то там, не со мной…

Так вот, коснулось. Да так, что жить не хочется…

— Ну что, Витя, в институте учимся, книжечки читаем? — с брезгливой усмешкой сказал мне Данилов два дня назад, когда я случайно встретился с ним на улице. — Как со стипендией? Хоть на бутылку в месяц-то хватает?

Я никак не отреагировал. Просто прошел мимо. С дураками бесполезно спорить — только нервы себе портить.

— Гордый, — констатировал он, сплюнув. — Даже поздороваться со старым другом не хочешь. Все с родителями нянчишься да со своим сопливым братом?

Я остановился.

Господи, зачем?!!!.. Зачем я тогда остановился? Эта скотина уже была у меня за спиной. Сделал бы вид, что не услышал… Ну почему мы все хотим обязательно выпендриться? Кому это нужно?!

— Не трогай моего брата, гнида, — ответил я, не оборачиваясь.

Теперь я проклинал себя за эти слова!

Это я виноват в том, что случилось! Кто тянул меня за язык?! Я просто ненавидел себя… Я ненавидел всех! Весь мир!.. Чертовы ублюдки!

Ну, в чем он был виноват, мой Сережка?! Почему его, а не меня? Ну почему, Господи?!..

А потом осталась только звенящая в голове мертвецким холодом фраза Дани, которую озвучил мне Макс: «Встретишь нашего Витю, передай, что с его братом кончено»…

— Может быть, он пошутил? — спросила меня заплаканная Катька.

— Может быть, — сами ответили мои губы, чтобы немного ее успокоить.

Такие люди не шутят. Ведь это звери. А звери не в силах шутить.

Конечно, я верил в чудо. Человек устроен именно таким нелепым образом. Мы отрекаемся от очевидного, от того, что у нас под самым носом, но в то же время верим в несбыточное. До самого конца, словно несмышленые дети. Именно поэтому родители перенесли страшную весть гораздо легче, чем я думал, — они верили, что Сережка жив, верили настолько свято, что даже Бог, наверно, не смог убедить их в обратном. Только глаза, только видеть лично… и даже так — не сразу. А тело никто не нашел.

Но я знал. Я спрятал веру глубоко в подсознание, почти позабыв, что это такое. Зачем? Мне только стало бы больней. Вера сейчас была главным врагом в моем деле. Разве можно мстить, веря?

Был бы мой брат жив, он бы обязательно пришел, послал бы о себе весточку, как-нибудь передал… я не знаю… Да и не только в этом дело. Мне всегда казалось, что между мной и Сережкой существует какая-то незримая связь, что-то, связывающее нас крепче всяких цепей… А тут такой холод! Я совсем его не чувствовал. Я понял это только сейчас… Одна лишь бесконечность, пустота и боль… К тому же…

…Я стоял возле детской кроватки, глядя на бестолково шевелящийся розовый комок, который был моим братом. Человек. Такой же, как и я, такой же, как и все остальные. Живой человечек. Ведь не было его еще вчера в моей жизни. Самый родной для меня. Даже роднее мамы и папы.

Я смотрел на него как завороженный. Неужели это крохотное существо когда-нибудь вырастет? Неужели превратится в такого же мальчишку, каким был сейчас я сам? Он будет дразниться, я натру ему уши, а он побежит ябедничать маме… Даже не верится… И он мне станет самым дорогим. Я буду заступаться за него и помогать делать уроки.

— Возьми братика на руки, — ласково сказала незаметно подошедшая мама.

Мне вручили удивленно смотрящего прямо на меня Сережку, и я обмер. Малыши все время смотрят в глаза человеку — они ничего еще не стесняются и не боятся, еще не научились. Я думал, у новорожденных еще совсем бездумный взгляд, но мой маленький брат смотрел на меня так серьезно, будто уже все знал и понимал.

— Только голову придерживай, — подсказала мне мама.

Я держал его дрожащими от волнения руками, боясь навредить, случайно сделать ему больно, а он все смотрел и смотрел на меня.

Мне вдруг вспомнилась одна теория, в которой говорилось, что прежде чем родиться, дети на небесах сами выбирают себе родителей. Получается, они все видят. А значит, и меня тоже… Получается, Сережка не только к маме и папе пошел, но и ко мне.

От этой внезапной мысли мне вдруг стало так тепло на душе. Будто я держу не маленького братика, а сгусток теплого пушистого света. Я широко улыбнулся, и эта улыбка поселилась в моей душе на все эти годы…

Я всегда особо ценил эти воспоминания. Вся память друг о друге у нас с Сережкой была общей, а тут мое личное, родное, навсегда. И будто только вчера…

Конечно, первым позывом было раздобыть где-нибудь ствол и заставить этих подонков грызть асфальт, а потом перестрелять их всех, как бешеных собак! Пусть сдохнут в муках! Туда им и дорога! А что потом будет со мной — неважно… Мне тогда было все равно…

Но у меня все же еще оставались родители и друзья. В первую очередь именно из-за них я сумел погасить в себе гнев и решить мстить по-другому. Закрыть на все глаза я был не в силах. Я бы просто дальше жить не смог. Ведь нельзя же оставлять такое безнаказанным. Бог меня простит, я знаю… А если даже нет, об этом хотя бы никто не узнает.

Если бы речь шла о чьей-то жизни, я бы пошел в церковь, но дело было в смерти, и я обратился к другой стороне. Зло надо выжигать злом. Добру и состраданию тут места нет… Только тьме.

Когда-то — не так уж и давно — я вел очень бурную жизнь. Тусовался, гулял, пил, дебоширил. Я мог заснуть в одном месте и проснуться в другом. И это было для меня нормальным. Я уж молчу о том, с кем я мог заснуть и как гадал утром, что это за девка посапывает рядом. Где меня только не носило. Кого только не было у меня в приятелях — панки, гопы, хиппи, металлюги, байкеры, футбольные фанаты, эмо, готы, кибер-готы и прочие неформалы, помешанная на какой-нибудь безумной идее. Конечно, никто из них никогда не был для меня настоящим другом, но все-таки некоторые связи сохранились, многие еще меня помнили. Да и сам я не торопился выкидывать старую записную книжку. Главное, чтобы телефон нужного мне человека не изменился или сам он не переехал на другую квартиру.

Не изменился и не переехал… Ден был сатанистом. Не обычным подростком, решившим уйти в одну из веток музыкальной крайности, обвешать себя черепами, надеть балахон с пошло-кровавой картинкой и пойти гонять кошек. Он был настоящим сатанистом, сатанистом до мозга костей. «Что мне толку до рая загробной жизни!» — всегда говорил он: «Я хочу всего при жизни! А от Бога ждать нечего»… Такие как Ден ищут связи на медицинском факультете, устраивают ужасающие ритуалы, издеваются над животными, и самое главное — действительно верят во весь этот бред. Когда-то мне было просто смешно на них смотреть, но сейчас… сейчас я сам начал верить в дьявола. Ведь не просто же так на Земле умирают дети?..

К моему удивлению, Ден узнал меня. И не только узнал, но и пообещал помочь, будто бы сразу почувствовал мою внутреннюю боль.

— Можно проклясть их всех, — сказал он по телефону. — Если в церковь не ходят, долго не протянут.

— Не надо всех, — гулко ответил я. — Мне нужен только один. Тот, который…

Я долго дышал в трубку. Ден тоже молчал, явно что-то обдумывая.

— Вряд ли я смогу узнать, кто это, — наконец ответил он. — Хотя… есть один вариант… Некоторые называют ее Госпожой.

— Тоже сатанистка? — зачем-то спросил я.

— Не совсем, — неуверенно протянул Ден. — То есть да, но не наша… Как бы тебе сказать?.. Она умеет с ним говорить и… просить у него.

— Ведьма? — невесело усмехнулся я.

— Ну, можно и так сказать, но… — Ден опять замолчал. — Не связывался бы ты с ней лучше, а?

И это говорил мне заядлый сатанист?

— Плата слишком высока, — добавил он. — Старуха берет за свои услуги младенцами.

— То есть? — засмеялся я, поразившись нелепости фразы. Я даже не сразу понял, о чем он. А когда понял, стало до того тошно, что меня чуть не вырвало прямо на ковер.

Как же мы так живем? Мы, люди… Почему все думают только о себе? Почему начинаем шевелиться, только когда беда касается лично нас?.. Мы ходим, дышим, веселимся, смеемся, радуемся, а рядом, прямо у нас на глазах торгуют глупыми девчонками, шмаляют наркоту, убивают детей и берут плату младенцами. Я вдруг неожиданно для самого себя понял, что колоссальная часть всего мирового зла направлена именно против детей, против самых слабых и наивных, милых, замечательных человечков, которые не могут себя защитить, которые нуждаются в нашей помощи. Я снова вспомнил Сережку, и мне захотелось взвыть от безысходности. Ведь я всегда знал, что из себя представляет Даня и компания! Знал и молчал. Почему? Считал, что быть стукачом — это подло? Боялся уронить честь?.. Но что такое честь по сравнению с жизнью ребенка, с жизнью младшего брата?.. Ден тоже знает о старухе, и ничего. Все это время знал — и ничего! Почему?! Почему он лично не придушил ее собственными руками?! Да он и сам чертов сатанист… Убил бы их всех! Сволочи! Нелюди! Ублюдки!.. Чтоб вы все сдохли!

Помню, как я учил брата играть в футбол… Он тогда еще совсем маленьким был (только-только в школу пошел), но уже довольно шустрым. Впрочем, против меня у него все равно не было ни единого шанса, ведь я почти не умел поддаваться.

— Ну что ты возишься с мячом, как будто это домашка по русскому! — проворчал я. — Дай-ка сюда… Вот, смотри! Сколько раз можно показывать?.. Правую ногу ведешь по дуге, вот так, огибая мяч, медленно, чтобы соперник расслабился, а потом резко мыском левой в другую сторону и бежишь. Это ведь очень простой финт… На, попробуй еще раз.

Сережка, смешно сдвинул брови домиком, сосредоточившись, поднял правую ногу, но сделал это слишком нервозно и, зацепившись за большой для его размеров мячик, чуть не упал.

— Эх, ты! — засмеялся я. — Не выйдет из тебя Рональдиньо.

— Выйдет, — поднялся он с земли, потирая коленку.

— Не выйдет, — скорчил я рожу.

— Выйдет! — заупрямился Сережка, улыбнувшись.

— Ну, если только по внешности.

Он рассмеялся и полез толкаться.

— Дай лучше сюда мячик, — с легкой небрежностью оттолкнул его я. — Нападающий из тебя никакой. Посмотрим, чего ты стоишь в защите. Отнимай…

Было очень умильно смотреть, как мой семилетний брат, пыхтя и прикрикивая, пытается отнять у меня мяч. Я мог просто сильно надавить ногой на кожаную сферу, и у Сережки не хватило бы силы его выбить, но я специально начал вырисовывать кружева, давая ему крошечный шанс.

Через пару минут тщетных попыток братишка позорно сдался, распустив нюни.

— Ну-у-у! — подпрыгнул он от досады. — Так нечестно!

— Что именно тебя не устраивает? — засмеялся я. У меня тогда было отличное настроение.

— Ты большой, а я маленький! — упер кулачки в бока Сережка. — У тебя ноги длиннее, и ты старше!

— А какое это имеет отношение к делу? — со свойственным мне пафосом парировал я. — У тебя есть конкретная задача — отобрать у меня мячик. Тебя сейчас не должны интересовать ни мой рост, ни мой возраст. Мы что, на корову играем?

— Ну, ведь нечестно! — закапризничал он снова. — У тебя невозможно отнять! Я так больше не буду, не хочу!

— Ну и проваливай тогда домой отсюда! — урезонил его я. — В футбол играют в удовольствие или для победы. А ты сейчас не получаешь ни того, ни другого. Так иди отсюда!

Сережка притих. Немного надул губы, покраснел.

— Послушай… — Я подошел к нему вплотную и нежно взлохматил его пышную, влажную от пота шевелюру. — Я понимаю, что тебе сейчас кажется, будто бы у меня никак нельзя отобрать мячик. На самом деле, если приглядеться, нет ничего проще. Это элементарно. Ты просто ставишь перед собой неправильную задачу.

— То есть? — Сережка поднял свою взъерошенную голову, и на меня уставились два чутких внимательных глаза в половину лица каждый. Только маленькие дети умеют так смотреть.

— Ты решил, что это футбол, и хочешь немедленно отобрать мяч, — продолжил я. — Но обычные способы тут не подходят. Потому что ты маленький, а я большой.

— Ну вот.

— Что «ну вот»?.. Подумай, как можно его отнять.

— Не знаю, — пожал он плечами. — Если только бегать за тобой, пока тебе не надоест.

— Совершенно верно, — улыбнулся я. — А надоест мне, как ты понимаешь, минут через десять, не больше. Все! Пятнадцать минут — и задача, которая только что казалась тебе небывало сложной, становится выполненной.

Сережка расцвел.

— Эх, ты! — добавил я. — Тоже мне трудность нашел. «Нечестно», «не буду», «не могу»… В жизни есть вещи и потяжелей, чем отобрать мячик у старшего брата.

— Какие? — неожиданно серьезно спросил Сережка.

— Ну… — растерялся я. — Например, когда стихийное бедствие какое-нибудь налетает — ураган или цунами. Или там экзамен очень важный, а ты понимаешь, что совсем не готов.

— А, понятно, — удовлетворился ответом мой братишка.

«Когда твоя любовь детства делает второй аборт, продолжая гулять с подонками, — подумал я, — когда хороший друг подсел на иглу, бросил институт и начал воровать у собственных родителей; когда мать с тремя детьми теснится в маленькой комнатушке в коммуналке, когда домой возвращается ее в стельку пьяный муж и бьет ей морду, и дети это видят, а всякие уроды в правительстве продолжают „плевать“ в лицо, выдавая подачки, на которые и батон колбасы не купишь… Когда пенсионеру инвалиду выписывают лекарство за пятьсот баксов, когда… Вот тогда действительно сложно. Но тебе, Сережка, все это знать еще слишком рано…»

Отобрал он этот злосчастный мячик. Причем, естественно, на прогнозируемые пятнадцать минут меня не хватило. Тут же я выдохся и якобы случайно споткнулся. Сережка был на седьмом небе от счастья.

— Ну что, молодец, — похвалил я его, отдышавшись. — Вставай теперь на ворота. Побью тебе чуток.

— Только не очень сильно, — засеменил мой братишка на вратарскую позицию.

— Кстати, знаешь, как отличить по-настоящему сильный удар от обычного? — решил немного поиздеваться я.

— Как?

— Если мяч после удара попадает в стенку за воротами, отскакивает назад, попадает вратарю в затылок, влетает от него в ворота, а горе-голкипер даже не понимает, что случилось, — тогда удар сильный. Остальное — слабые удары. — Я зловеще захихикал.

Замерший на ленточке с широко расставленными ногами Сережка сглотнул.

Но я пошутил. Я никогда не бил ему сильно, ведь это нечестно.

«…Когда в концлагере у ждущего очереди в крематорий парнишки не сдерживают нервы, он с криком бежит прочь, и его начинают рвать собаки — это нечестно! Когда пьяный водитель слетает на обочину со скоростью сто пятьдесят километров в час и сбивает молодую женщину; когда из-за того, что мать пила и курила во время беременности, рождается душевно больной ребенок — это нечестно! Нечестно, когда костьми сорока миллионов человек вымощена вся наша Сибирь, а усатый маньяк даже после смерти уносил за собой жизни мальчишек, которых расплющенными, словно блины, доставали из толпы на его похоронах. Когда в соседней стране половину населения перерезали лопатами, лишь только потому, что они умели думать. Вот когда нечестно, братишка!»

Когда тебя, мой Сережка, убили волки в человеческом обличье. Это — нечестно!!!

Не было никаких черных обрядов, тайных посвящений, жертвоприношений и даже молитв. Мне не надо было приносить выводок черных котят, клясться кровью или вешать на шею перевернутый крест.

— Ты добровольно дал согласие, — сказала мне старуха, — этого вполне достаточно. Я передам Ему, и Он согласится… Он всегда соглашается. Наши души — слишком ценный товар.

— И что мне теперь делать? — недоверчиво спросил я.

— Просто хорошенько представь себе того, чьи мысли ты хочешь угадать, — и окажешься там, — ответила она.

Что значило это ее «окажешься там»?..

Почему-то сейчас, когда я вернулся домой и сидел в своей комнате, уставившись в одну точку, старая карга казалось мне обычной шарлатанкой. И все же попробовать стоило…

Я закрыл глаза и перед мысленным взором сразу же нарисовалась ненавистная рожа Дани. Я был почти на сто процентов уверен, что в смерти моего брата виноват именно он. Хотелось только выяснить, кто именно привел «приговор» в исполнение. Кому именно я буду мстить так жестоко, как только может мстить человек, у которого вырвали самый дорогой клочок души!

Я очень четко представил его физиономию, повертел ее в нескольких ракурсах, вспомнил в детстве — ничего. Еще раз, а потом еще… Снова ничего. А на что я, собственно, рассчитывал? Что загробный голос из-под земли сразу же покорно назовет мне виновного?.. Бред!

Я мысленно обругал спятившую старуху, Дена, всех сатанистов мира, а заодно и себя самого, и открыл глаза…

Вокруг царила тьма… Это было настолько неожиданным, что я чуть не вскрикнул. Кожа мгновенно ощетинилась мурашками. По спине пробежал неприятный, колкий холодок.

Еще десять секунд назад на улице был ясный день, и солнечные лучи играли переливающимися, запутавшимися в тюле зайчиками. Так может, я ослеп?.. Эта мысль настолько испугала меня, что я боялся не то что шевелиться, а даже дышать.

Наконец, мои выпученные от ужаса, постоянно моргающие глаза немного освоились в темноте, и я начал различать какой-то едва заметный, совсем тусклый свет, идущий от стены напротив. Стены? Где я?!

Это была точно не моя квартира. Присмотревшись получше, я понял, что нахожусь в небольшой квадратной комнате без окон — полностью пустой и с двумя дверьми на противоположных стенках. Что это? Куда я попал?.. Может быть, я умер? Может, это ад?.. Я всегда представлял себе ад огненной пустыней — этакой эпической картинкой с чертями, бьющей раскаленными ключами магмой и стонами мириадов грешников. А вдруг он вот такой — пустынный и безлюдный? Просто тьма и вечность…

Все это пронеслось в моей голове за какую-то секунду. Бывает так: ты уже понимаешь, что не прав, а мысли все продолжают мчаться и мчаться — тянуть твое сознание в ложную, пугающую сторону… Причем тут ад?

Я вдруг отчетливо услышал, как колотится мое сердце, и только сейчас понял, насколько вокруг было тихо. Даже ночью, даже под землей, на самых запредельных глубинах, не бывает такой тишины.

Я, наконец, нашел в себе силы и сделал аккуратный шаг вперед. Мое обмякшее от ужаса тело хоть и нехотя, но подчинилось. Я медленно вытер рукавом выступивший на лбу пот… Нет, на смерть это совсем не походило. Я куда-то попал. Но как и куда?.. А может, это глюки? Сон?.. Нет, все было слишком реальным — я ощущал каждую клеточку своего тела.

— Напрасно паникуешь, — неожиданно раздался сзади чей-то хриплый голос, — все так, как должно быть.

Я резко обернулся. Из темноты на меня смотрели два ненормально больших желтых глаза с узкими вертикальными, как у кошки, зрачками, но в то же время совсем по-человечьи разумными.

— Кто ты? — не своим голосом спросил я.

— Уверен, что хочешь видеть мое лицо? — усмехнулось существо. — А ты совсем не трус.

И мой таинственный собеседник зажег небольшой огонек, осветивший комнату подрагивающим оранжевым светом.

Непроглядный ужас снова сковал мой разум. Я, конечно, догадывался, что это будет не человек, но чтоб настолько кошмарная тварь!

Существо было совсем маленького роста — буквально мне по пояс, но с гигантской головой и ненормально длинными, острыми пальцами. Все тело — в мелкой черной шерстке. Уши совсем как у летучей мыши — острые, гигантские, постоянно шевелятся. Нос сильно приплюснутый, будто бы сломан в нескольких местах. И пасть… она с трудом на морде помещалась! Только рогов и копыт для полного набора и не хватало!

— Это моветон, — вдруг произнесла зубастая пасть. — Не люблю ни рогов, ни копыт. Все сразу начинают креститься… Неприятно.

— Ты можешь читать мои мысли? — выдохнул я.

— Я многое могу, — сощурился мой собеседник.

— Зачем ты тут?

— Забрать твою душу.

Я рванулся прочь.

Существо явно этого не ожидало, так и оставшись стоять на месте с озадаченным видом, пока я бежал к двери. То, что было за пределами черной комнаты, заставило меня замереть, мгновенно позабыть даже про уродливого демона за спиной. Я стоял посреди бескрайнего космоса, где пространством были прозрачные потолки и стены, а звездами — мириады светящихся дверей, бесчисленными рядами раскинувшихся прямо от меня и до бесконечности во все стороны. Непонятно каким образом, но я видел каждый коридор, каждую прозрачную, и вблизи-то с трудом различимую лесенку, каждую маленькую дверцу, находящуюся от меня на таких запредельных расстояниях, что дух захватывал. Некоторые проходы шли вертикально вверх, некоторые были перевернуты кверху ногами, все под разными углами… Вместе это чудесное, завораживающее строение напоминало какой-то невиданный исполинский лабиринт. Вот только выходов из него тут было не счесть.

Причем светились не сами двери, а то, что находилось за ними. Я прошел по коридору несколько метров и, не долго думая, открыл дверь, из-под которой шел самый яркий свет.

Я зажмурился от хлынувшего навстречу обжигающего солнечного света и даже присел на корточки от неожиданности. Вокруг меня был пляж — обыкновенный морской пляж с горячим песком, сотнями загорающих людей, горластыми продавцами газет и пирожков, резвящейся на мели малышней и белым пароходом, мерно плывущим на заднем плане.

На песке, прямо перед линией прибоя сидел маленький мальчик. Не знаю, почему, но каким-то непостижимым образом он выделялся из общей массы людей. На пляже была сотня отдыхающих, но я обратил внимание именно на него — что-то родное в нем было, из далекого, почти забытого детства. Кого-то он сильно напоминал. Вот только кого?..

Мальчик делал замок из песка. Я видел, как он старается, как аккуратно подносит руку к одной из башенок, боясь случайно задеть другие. Песочное строение было уже почти готово, когда проходившие мимо подростки неожиданно растоптали его всмятку и, злорадно засмеявшись, бросились бежать, будто бы обиженный малыш мог им что-то сделать.

Глаза мальчика сразу же сильно покраснели и наполнились слезами. Его маленькие кулачки сжались. От него так и веяло нестерпимой, но безысходной яростью. Он едва держался, чтобы не зареветь в полный голос.

— Не расстраивайся, парень, — решил подбодрить его я. — В жизни слишком много кретинов, чтобы тратить на них свои нервы.

Мальчик никак не отреагировал.

— Эй! — крикнул я.

Ноль эмоций. Он явно меня не замечал.

Я решил немного подтолкнуть его в плечо, но рука вдруг прошла насквозь, будто бы мальчишка состоял из воздуха. Я вздрогнул — настолько это было неожиданным. Фантом? Морок? Только этот мальчик или все вокруг?

— Пожар! Пожар! Человек тонет!!! — что есть силы закричал я, пытаясь привлечь к себе внимание, и тут же по инерции пригнулся — а вдруг я ошибаюсь, и сейчас весь пляж посмотрит на меня, как на сумасшедшего…

Но нет, никакой реакции. На мгновение мне даже показалось, что все люди вокруг замерли на месте, и только накатывающие волны с пенистыми гребешками-барашками наверху продолжали двигаться.

Стоило мне подумать о морской пене, как прямо над водой из ниоткуда возникло еще несколько дверей. Думать было некогда — преследовавшее меня существо уже стояло в темном проходе коридора, из которого я попал на пляж, и нагло улыбалось, подмигивая мне.

Я быстро открыл ближайшую дверь и шагнул навстречу новой реальности. Последнее, что я успел заметить, обернувшись напоследок, — это издевательски неторопливо приближающего демона и песочный замок, как ни в чем не бывало стоявший на берегу в целости и сохранности. Но я даже не успел удивиться этому факту. Мои ноги по колено увязли в рыхлом снегу, мгновенно онемев от холода.

Я стоял на пологом склоне заснеженной горы, а прямо на меня, облаченный в цветастый лыжный костюм, ехал Даня. Он лихо заложил вираж на своем сноуборде и, пригнувшись при въезде на снежный трамплин, сильно оттолкнулся. Наверно, рассчитывал сделать двойной оборот вокруг вертикальной оси, но толчок получился немного неуклюжим, и он не сумел докрутить фигуру, смачно плюхнувшись всем телом на взрыхленный лыжниками склон.

— Ах ты! Почти получилось! — непонятно для кого крикнул он.

Потом встал, немного поворчал, отряхнулся от снега и — исчез… Растворился в воздухе, словно фантом.

Все это произошло за какие-то мгновения. Я только и успел, что встряхнуть головой, отгоняя наваждение. Надо было срочно выбираться из сугроба, а то ноги уже едва чувствовались, ведь я попал сюда в одних тапочках да легкой домашней одежде. Впрочем, а куда здесь можно выбраться? Кругом снег.

Я стал оборачиваться, ища взглядом дверь обратно на пляж, но замер в полуобороте — на меня снова ехал Даня! Тот же самый Даня, что и несколько секунд назад, — заложивший вираж, неудачно прыгнувший и приземлившийся носом в снег мой лютый враг!

И тут я наконец понял, что произошло и куда я попал. Меня словно током ударило! Ну конечно же! Мысли!

«Просто хорошенько представь себе того, чьи мысли ты хочешь угадать, — и окажешься там», — снова прозвучал в голове голос старухи. И окажешься Там! Там, в мыслях! В голове!

Я находился в воспоминаниях Данилова, в глубинах его мозга, где-то на уровне подсознания — там, где хранились особенно запомнившиеся ему жизненные эпизоды. Красочное падение на сноуборде, разрушенный замок из песка… Тот мальчик на пляже тоже был Даней, только маленьким — старое воспоминание из детства. Понятно, почему мальчишка показался мне таким знакомым.

Меня будто осенило! Я понял все и сразу. Удивительно! Я подумал о том, что пена на воде похожа на снег, и сразу же открыл несколько воспоминаний, связанных со снегом, — несколько новых дверей. Черный космос был не единственной точкой отправки на пути памяти, сами по себе воспоминания были тоже связаны между собой — достаточно только подумать, разглядеть скрытые в каждом предмете двери, ведущие в другие пласты здешней реальности.

Я шагнул обратно в открытую дверь и снова очутился на пляже. Теплый морской ветер приятно окутал замерзшее тело.

— Ты чего так дрожишь? — подошел ко мне демон. — Боишься?

Здесь, на свету, мой собеседник уже не казался таким уж страшным. Скорее напоминал странную черную зверюшку с хитрой, вопрошающей мордашкой.

— Холодно, — ответил я. — Там снег кругом. Зима.

— Зато там нет меня, — захихикало существо.

— Послушай, я не собираюсь от тебя бегать. Давай поговорим как вменяемые люди. — Эта фраза в свое время не раз спасала меня в критических ситуациях.

— Но я не человек, — улыбнулось существо. — Впрочем, говорить мне очень нравится. Именно этим способом я получаю абсолютное большинство душ. Сила применяется только в крайних случаях.

— Вот и отлично, — согласился с ним я. — Тогда предлагаю сделку.

— Сделку?! — Демон внезапно расхохотался. — Вот уж чего мне ни разу не предлагали, так это сделку. Ты делаешь за меня всю работу, мальчик.

Это его «мальчик» как-то неприятно меня резануло. Только сейчас я наконец осознал, насколько древнее существо стоит передо мной и как много подобных мне, гордых и наивных, оно повидало… Но все-таки попробовать стоило. Ничего иного просто не оставалось.

— Ты заберешь душу…

— Можешь не сомневаться.

— …Но не мою. — Я выдержал паузу. — Моя тебе не принадлежит.

— Ошибаешься.

— Нет!

Существо резко оскалилось, но в его гигантских глазах по-прежнему царило спокойствие и набрасываться на меня оно пока что явно не собиралось.

— Ты заберешь душу виновного, — продолжил я чуть спокойнее. — Она имеет гораздо большую ценность. Думаю, так будет справедливо… Душа грешника для тебя — все равно что душа праведника для ангела. Душа же детоубийцы…

— …подобна сладкой патоке! — закончил за меня демон. — А душа той ведьмы, которая вырвала меня в этот мерзкий, холодный, ужасный, полный света и добра мир, — вообще практически бесценна.

— Но ведь рано или поздно она все равно достанется тебе, — предположил я.

— Не совсем, — прищурился демон. — Таких как я много, и ведьма уже давно заложила свою душу другому — тому, чье имя я не вправе называть. Да и пока мерзкая старуха жива, она в состоянии защититься своим черным колдовством.

Мне показалось, что мой собеседник раздосадован, но тут же его морда зажглась неистовым злорадством.

— Знала бы она, какие муки ждут ее в будущем за каждый такой заем силы, — прохрипел он, — сама бы молила меня забрать ее душу… Но раз уж этого не случилось, я вправе взять долг с кого-нибудь другого.

— С того, кто убил моего брата, — отрезал я.

— Да, но как я его отыщу? — пожал плечами демон. — Я знаю даже меньше, чем ты. Все, на что я способен в вашем гадком мире, это перенести тебя в чужие мысли… И получить плату за свою работу.

— Я сам найду виновного, — пообещал я.

— А если нет? — развел руками мой собеседник. — Мне нужны гарантии. Поклянись Богом, что отдашь мне душу виновного в том, что случилось с твоим младшим братом!

— Клянусь! — не раздумывая, произнес я. Почему-то я не сомневался, что сумею найти убийцу.

Губы демона растянулись до самых ушей, демонстрируя ряды острых зубов.

— Вот именно этим способом я получаю абсолютное большинство душ, — еще раз повторил он.

Помню, как ходил с Сережкой на рыбалку…

В те времена, три года назад я еще не научился забивать на такие вещи, как летняя практика в институте, поэтому очень ценил тот единственный месяц в году, который был полностью свободным от экзаменов, студенческих лагерей и мелкой работы на побегушках. Обычно весь июль мы с братом проводили на даче. Заграницу я не очень любил — съездил раз пять и надоело, везде одно и то же. А Сережка сматывался вместе с родителями на очередной «лазурный» берег, когда у тех начинался отпуск — в конце августа.

Обожаю я нашу дачу. Считай, четверть жизни тут провел… Да и рыбу ловить мне всегда нравилось. Единственной проблемой оставался подъем в пять утра, но это была плата за будущее удовольствие, и я уже давно свыкся с таким положением вещей, кое-как научившись не «класть» на «всю эту гребаную рыбалку!» и все-таки вставать. А вот Сережка — случай очень даже запущенный! Он и под моим-то напором по пятнадцать минут просыпался, не то что сам, без чьей-либо помощи. Слава Богу, он тоже, как и я, был «совой» — не хватало еще, чтоб он начинал каждый день шастать по дому ни свет ни заря. Не-е-е, будить кого-то гораздо веселее, чем когда этот кто-то будит тебя.

— Сереж, вставай давай, — как всегда зачем-то шепотом начал я.

— Ммм… — жалобно засопел мой братишка, отворачиваясь в другую сторону.

Мне вдруг стало так жалко его будить, что я вначале даже было решил перенести затею с рыбалкой на какой-нибудь другой, неопределенный срок. Но мысль о том, что «я-то сам уже встал, как дурак!» вернула меня на землю.

— Просыпайся, — чуть громче повторил попытку я. — На рыбалку пора.

— Спятил, что ль? — недовольно пробурчал он.

Потом под одеялом, куда он только что ушел с головой, началось интенсивное движение, сопровождающееся смешным кряхтением и постаныванием, и Сережка неожиданно принял сидячее положение.

— Пойдем, — уверенно заявил он и начал протирать заспанные глаза внешней стороной кулаков.

Это было очень странным. Обычно, как я уже говорил, мне требовалось не меньше пятнадцати минут, чтобы растолкать этого соню.

— А ты сегодня не такой сплюшка, как обычно, — улыбнулся я, бережно ткнув его пальцем в живот, туда, где щекотнее всего.

— Сам ты сплюшка! — насупился он, съежившись от моего укола.

Я широко улыбнулся. В жизни не встречал более умилительного существа, чем мой взъерошенный десятилетний брат.

— Ладно, просыпайся тут, одевайся, — растрепал я его лохматую шевелюру, — а я пока за удочками — на чердак.

Когда я заглянул к нему снова, уже готовый отправиться в путь, Сережка сладко спал…

Мы сидели в старенькой деревянной лодочке-плоскодонке, дрейфуя в заводе нашего озера — совсем близко от берега. Сережка, конечно, хотел уплыть далеко-далеко, на самый центр, но лично я не люблю такую ловлю — клев там обычно никакой, да и как-то неуютно болтаться на семи ветрах. Впрочем, какой уж там ветер в пять тридцать утра. Штиль такой, что рябь от движения водомерок чуть ли ни штормом кажется. И солнце! Так прям ласково светит — ярко, но совсем не обжигает. Пробившиеся сквозь листву нависших над водой деревьев золотистые лучики замерли в утреннем тумане, словно волшебные струны. И тишина… Даже птицы почти не поют.

Только тогда начинаешь понимать, зачем подниматься в такую рань. Нет, вовсе не из-за того, чтобы рыба лучше клевала, а именно из-за этой вот первозданной красоты и умиротворения.

Сережка, немного сдвинув брови, завороженный самой древней магией — магией природы, пристально смотрел на поплавок, боясь пошевелиться. А я смотрел на него…

Он был очень сосредоточенным и даже немного строгим, но в то же время настолько маленьким и хрупким, что мне прям даже странно было, как же его не уносит в небо, словно кружащиеся повсюду золотистые в свете солнца пушинки. Ресницы легонько подрагивают — даже моргать лишний раз боится. Так голову повернул, что весь его невидимый до этого пушок на лице засиял яркой согревающей душу полоской. От Сережки буквально веяло детством… Такое счастье вдруг меня охватило, что аж волна тепла по телу пробежала. Сидит такой вот человечек! Смотрит, думает, дышит! И не чей-нибудь, а мой! Мой брат, мой маленький сплюшка…

Так что же такое любовь? Чем отличается вот это хрупкое существо от всего остального в мире? Почему все вокруг рядом с ним — лишь пыль?!.. Просто совокупность мириадов атомов, выстроенных определенным образом, по сути мало чем отличающаяся от дерева и камня, или божественная искра — живой человек с тонкой душой?… Да ладно, черт с ними, с деревьями и камнями! Чем отличается мой Сережка от своих ровесников — таких же тощих мальчишек с горящими жизнью глазами? Неужели только несколькими чертами лица и характера? Неужели только из-за этого я готов ради него на все, неужели только из-за этого в моей душе восходит солнце каждый раз, когда я на него смотрю.

Господи, но я ведь люблю не только его. А как же мама, папа, Катюшка? Я люблю их ничуть не меньше.

Мне кажется, у любви вообще нет границ. При желании человек может влюбиться в кого и во что угодно: в природу, в рассветы, в свой дом, да чуть ли не в любой предмет. Недаром все это называется одним и тем же словом. Но все же есть три основных типа любви, самых известных, самых сильных и самые естественных, — это любовь ребенка к родителям, любовь родителей к ребенку и любовь мужчины к женщине — женщины к мужчине.

Первая — самая естественная. Ребенок просто любит свою маму и все тут! Просто за то, что она мама. Ругается или ласкает, бьет или гладит по головке, уродливая или прекрасная — не важно. Она для него — все, она — мама! Это любовь на уровне инстинктов. Ребенок уже рождается с ней. Такую любовь практически невозможно разрушить, ее можно только отнять. Ребенок, у которого нет родителей, — уже несчастен… Пожалуй, это самая искренняя любовь, она не знает ни преград, ни комплексов. Но все же через многие годы, когда вырастаешь и детство помнится уже не так ярко, что-то заставляет тебя задуматься — а было ли это любовью?

Было ли это той самой любовью, которую испытываешь к человеку противоположного с тобой пола?..

Любовь к женщине — самая известная любовь. Именно она гордо идет впереди колоны всех смыслов, вкладываемых в это слово, неся свое гордое знамя. Именно ей посвящено подавляющее большинство книг, фильмов и стихов. Именно из-за нее люди сходят с ума, стреляются, вешаются и режут себе вены. Она может придти в любой момент, без предупреждений и без спроса, и полностью завладеть тобой. Но она такая скоротечная и такая хрупкая. В сущности, между двумя влюбленными людьми нет ничего общего, кроме этого чувства, и стоит ему хоть немного остыть, как все сразу рушится. И ничего уже нельзя сделать. Живешь с человеком, любишь его, а сам где-то глубоко в душе понимаешь, что вы оба обречены, что это просто сумасшествие, болезнь, и она скоро пройдет. Что любовь остынет.

Любовь же родителей к ребенку — самая сильная. Да-да, именно она, а не вышеописанная страсть, которая возникает между мужчиной и женщиной. Конечно, если взять самый пик любви — вопросов не возникает, но, если растянуть этот короткий период на десятилетия, то, боюсь, суммарная сила всех этих чувств, о которых складывают столько поэм, покажется просто каплей рядом с океаном любви взрослого к ребенку. Даже в свои двадцать с небольшим лет я уже это понимал. Так что же будет, когда у меня появятся собственные дети?.. Господи, если любовь к сыну еще сильнее, чем моя любовь к брату, — а я совершенно четко осознавал, что так оно и есть, — я просто задохнусь от счастья, когда он у меня появится. Надеюсь, что появится…

Так в чем же суть любви? В духовном совершенстве, полагаю. Ведь по физическим ощущением она заметно уступает удовольствию, полученному от утоления голода, жажды, усталости и тому подобных ощущений… и уж тем более от знаменитой троицы — спиртного, секса и наркотиков. Нет, от духовного удовлетворения испытываешь, ну, максимум приятное тепло в груди да легкую дрожь и волнение. Вот только за один миг триумфа люди порой готовы вкалывать всю жизнь, а легкая похвала в поддержку честолюбия бывает в сотни раз приятней любого, даже самого сильного из физических удовольствий. Именно ради этих вот великих, высших чувств люди и учатся по пятнадцать — двадцать лет. Жалко только, что понимать это начинаешь, только когда вырастаешь. А многие — да что там, большинство! — так и не могут понять. Впрочем, жить в мире, где все чувства надо завоевывать собственным потом и кровью, было бы слишком сложно и печально. К счастью, есть и данные каждому при рождении чувства гармонии, жажды познания и любви.

Но одного я никак не могу понять — зачем она, любовь эта, нужна с точки зрения природы? Неужели просто инстинкты?.. Ну, допустим, можно согласиться с тем, что в любви мужчины к женщине и в любви родителей к ребенку людьми движет инстинкт сохранения рода, а в любви ребенка к родителям — инстинкт самосохранения. Но что такое тогда моя любовь к Сережке? Кто он мне? Прототип будущего сына?.. Что ж, возможно… С другой стороны, наш отец относится к нему совсем по-другому, совсем не как я. Может быть, младший брат — это проекция несостоявшегося в детстве друга?.. Опять нет. Сколько себя помню, у меня всегда было полно друзей… Родная кровь?.. Тем более. Я думаю, если мне скажут, что мы с ним неродные, я даже глазом не моргну. По сути, он мог бы быть мне не братом, а другом. Просто тогда мы вряд ли встретились бы в этой жизни. Как-то это не принято — дружить с такими малявками. Думаю, если бы все люди мира работали индивидуальными преподавателями или хотя бы вожатыми в лагере, такая дружба была бы обычным делом, нормой. А так… Да я и сам-то не знаю, заговорил бы я хоть раз в жизни с кем-нибудь из таких мальчишек или просто посмеивался бы, глядя на них. Но рождение брата не дает человеку такого выбора — судьба просто дарит тебе самый ценный подарок из всех возможных, и точка.

Может быть, меня с Сережкой связывают общие интересы? Общие воспоминания? Воспитание? Нет, нет и нет. Ну, я еще могу ему быть интересен, но уж он мне, по идее, ну никак. А людей, с которыми я много общался и с которыми у меня связано гораздо больше воспоминаний, — хоть отбавляй. Да и насчет воспитания — что-то я не помню, чтобы родители очень сильно внушали мне любить брата. Не пинал бы — и слава Богу… Сам по себе процесс передачи знаний — вещь довольно приятная, но, опять же, будь дело только в этом, учителя в школе являлись бы самыми счастливыми людьми в мире. Но в реале мы очень часто видим глубоко несчастных людей, преисполненных ненавистью ко всему живому.

Наверно, все-таки отеческие чувства тут ближе всего… Эта любовь — самая незримая. Нету в ней, как правило, ни ласки, ни признаний, ни даже просто теплых слов. Одни только чувства. Не знаю, почему так происходит, но отцы зачастую совсем не проявляют свою любовь к детям, ограничиваясь в лучшем случае одними лишь порицаниями, а в худшем — игнорированием и полным равнодушием. Нет, есть, конечно, и нормальные, хорошие папы, но в большинстве своем мужчины предпочитают огородиться от ребенка. Будто боятся любить… Ну да ладно папы — взять хотя бы меня… Максимум, что я себе позволяю, это взъерошить Сережке волосы да хлопнуть его по плечу. И то редко… Не удивлюсь, если он вообще думает, что раздражает или бесит меня… Да нет, вряд ли, быть такого не может. Все-таки всегда мы с ним ладили. Не дрались почти никогда, не ругались серьезно. Очень сомневаюсь… А если бы он мне не братом был, а другом… Боюсь, я даже и по голове его погладить побоялся бы. Не так поймут, чего доброго. Обольют грязью — потом всю жизнь не отмоешься. Дурацкие стереотипы…

Так как же это происходит?.. Фотоны и световые волны отражаются от Сережкиного лица и попадают на сетчатку моего глаза. Атомы реагируют на длину волны и выстраиваются таким образом, что происходит химическая реакция чудовищной сложности, в результате которой образуется серия электрических импульсов, передающихся в мозг по глазному нерву. Миллиарды аминокислот и прочих химических соединений приходят в движение, сотни миллионов разрядов проносятся по серому веществу, «выискивая» в памяти (то есть в сочетании мириадов атомов) очертания моего брата, и каким-то непостижимым образом то, что называется разумом, осознает полученную картинку. И тут же происходит обратная реакция — мое подсознание генерирует определенный химическо-электрический код, и, прочитав его, мозг посылает сигналы во множество точек организма. В кровь начинают поступать адреналин, кортизол, эндорфины, которые, в результате, на само серое вещество и действуют, выражаясь в виде тепла в груди и еще десятке неуловимых чувств. Мне становится приятно, и для того, чтобы еще раз испытать те же чувства, я буду защищать брата в случае опасности, удовлетворяя инстинкт продолжения рода.

Ну не бред ли?.. Тут либо ученые пока никуда не продвинулись, либо я ни черта не знаю и не понимаю.

Нет, все-таки любовь — это от Бога… Может быть, другие чувства — всего лишь последовательность атомов, а любовь — от Бога!..

Наверно, половина из того, о чем мне тогда подумалось, было наивным и неправильным. Чтобы разобраться в таких вещах, иногда не хватает целой жизни, а все эти мысли промелькнули у меня в голове буквально за несколько секунд. Голодный карась, различивший в темной воде белый шарик скомканного теста, не дал мне даже минутки.

— Клюет! Клюет! — закричал Сережка и сразу же примолк, наивно полагая, что громкие звуки могут сбить заветную рыбку с крючка.

Бьющийся в агонии карасик заиграл на солнце вспышками яркого серебристого света.

— Ну что ты смотришь? — усмехнулся я. — Подтаскивай на себя! Сорвется же!

Мой брат наклонил удочку, но сделал это слишком резко, и извивающаяся добыча полетела в его сторону слишком быстро. Сережка вытянул руку, растопырив пальцы, но, естественно, не смог ухватить промелькнувшую рядом рыбу.

Я увидел, как брат напрягся, но, к счастью, переживать ему пришлось недолго — описав дугу вокруг лодки, карасик все-таки оказался в его руке.

— Ура! — совсем по-детски обрадовался Сережка, бережно отцепив рыбку и отправив ее в садок. Его лицо озарилось настоящим счастьем.

Я тоже невольно улыбнулся. Собственно, моя душа улыбалась уже давно — все это время… но губы растянулись в улыбку только сейчас.

— Чего ты так смотришь? — спросил мой братишка, наконец поймав на себе мой взгляд.

— Ничего, — спокойно ответил я, продолжая улыбаться. — Просто так.

Обычно люди сразу отводят взгляд, когда им говорят «чего ты смотришь», но я продолжал любоваться счастьем дорогого мне человека, просто потому что мне это нравилось, и все остальное на Земле ровным счетом не имело сейчас для меня ни малейшего значения. Только я, мой брат и мы вместе.

Сережка, наконец, не выдержал и сам отвел взгляд в сторону, снова забросив удочку. На его лице выступил легкий румянец, то ли от смущения, то ли просто от переизбытка чувств, то ли от счастья — из-за любви к жизни!

…И какой-то поганый сучара посмел отнять у него эту жизнь без всяких причин и жалости!..

Подыхать буду, но найду его!..

Что-то совсем мне плохо стало. Аж скрутило всего.

Я лежал на кровати в позе зародыша, закусив губу, и пытался заплакать.

Ничего не получалось. Не могли слезы пробиться сквозь защищающую меня от сумасшествия оболочку. Впрочем, может быть оно и к лучшему. Нельзя мне было сейчас раскисать. Слишком серьезное дело предстояло…

Сколько ни бегал я по мыслям Данилова, а ничего даже близко связанного с моим Сережкой не нашел. То, что при взгляде на морскую пену открылись всего три двери, было просто везением. Да и недостаточно я тогда сосредоточился — еще не понимал смысла перехода. В дальнейшем, на какую бы вещь я ни обращал внимание, передо мной возникало несколько десятков, а то и сотен вариантов. Я даже представить себе не мог, сколько у человека связано воспоминаний с любой ерундой! От пристального взгляда на какую-нибудь пачку сигарет появлялись чуть ли ни три сотни дверей. Чего уж там говорить о взятых в «фокус» людях.

Проблема заключалась в том, что у воспоминаний не было никаких приоритетов. Дверь, за которой хранилась какая-нибудь важная информация или очень значимый жизненный эпизод, выглядела абсолютно так же как и дверь, за которой была обыкновенная будничная рутина, каким-то непонятным образом осевшая в памяти.

Через два часа беспрерывного метания по прошлой жизни Дани мне все-таки удалось отыскать там себя самого — раньше мы общались довольно много, как ни крути. Но почему-то подавляющее большинство неимоверного количества открывшихся при взгляде на мою фигуру дверей вели в детские годы, туда, где не было еще никакого выродка Дани, а был славный и немного молчаливый мальчишка — Пашка Данилов, туда, где был его хороший приятель Витька… Господи, даже не верится теперь в это… Что же с тобой стало, Даня? Ну почему, почему ты сломался?.. Зачем мою жизнь сломал?..

Мой демонический проводник только издевательски посмеивался. По его словам, в пассивные воспоминания, как он их назвал, даже соваться не стоило.

— Разум владельца приведет тебя к нужной информации гораздо быстрее, чем скитание по закоулкам его памяти, — сказал он. — Надо просто проникнуть в текущие мысли нашего друга и легонько подтолкнуть их в нужном направлении.

Из его же слов выходило, что сделать это, к сожалению, можно, только когда человек засыпает — находится на грани двух миров, лежит в тишине, окутанный сладкой полудремой. Иначе, будешь просто смотреть его глазами, лишь изредка проваливаясь в полупрозрачные воспоминания и практически мгновенно снова возвращаясь в реальность.

Но до вечера оставалось еще много времени, и я был просто обязан попробовать первый способ. Клянусь, я бы и миллион дверей отворил, но мой спутник все-таки вышвырнул меня из Даниной головы.

— Так ты к вечеру от усталости рухнешь, — сказал он напоследок. — Отдохни.

В итоге вот уже несколько часов я лежал в своей комнате, изнемогая от томительного ожидания, наедине со страшными и горькими мыслями. И если это можно назвать отдыхом, тогда я шагну в окно без всякого промедления… Уж лучше бы я от усталости подох…

— Вить, ты бы поел хоть чего-нибудь, — вырвал меня из раздумья мамин голос, — все лежишь да лежишь тут один. Ну нельзя же так.

С такой она интонацией это сказала… как в фильмах страшных. Такая обреченность!

Я приподнялся с кровати, посмотрев ей в глаза.

Нет, показалось… Все та же непонятная, фанатичная надежда на чудо.

— Спасибо, мам. Что-то не хочется, — успокоил ее я. — Ты иди спать. И не переживай так за меня. В порядке все со мной.

Мама вдруг беззвучно заплакала и медленно ушла в коридор, закрыв дверь. В комнате снова воцарился сумрак.

Она все время плакала. От всего сердца верила, и все равно плакала. А я никак. Наоборот.

А что, если невидимый заслон в моей голове — лишь трусливая выдумка? Может быть, я просто черствое, бездушное животное рядом с мамой? А вдруг мои чувства к Сережке — все равно что едва заметная искра по сравнению с бушующим пламенем ее любви к сыну?.. Ведь мне никогда не узнать этого. Никому из мужчин не узнать.

Я неожиданно понял, что тоже не верил бы в смерть моего брата на месте мамы. Может быть, даже сильнее ее не верил бы. Но я, к сожалению, знал то, чего не знала она и то, чем я не собирался с ней делиться, пока не найду виновного… Дело ведь не в моей вере в то, что Даня со своей компанией способны на убийство ребенка, и даже не в плохих предчувствиях.

Дело в том, что Макс лично видел, как обездвиженное тело Сережки бросили на заднее сиденье машины. Он лично видел его смерть…

— И кровь, Витя, кровь везде!..

Настольный будильник пропищал полночь.

Пожалуй, пора.

Я закрыл глаза, четко представил себе Даню и снова очутился в маленькой темной комнате с двумя дверями.

— Ты как раз вовремя, — раздалось у меня за спиной.

— Что дальше? — без предисловий начал я. — Куда идти? Как мне попасть в его мысли?

— Угадай с двух раз, — засмеялся мой собеседник. — Дверей тут, как видишь, немного.

Вот значит как. Оказывается, я мог очутиться в текущем сознании Дани еще в первый раз, просто не тот выход выбрал. Что ж, наверно, не зря. Попасть сразу же в голову другого человека и начать смотреть его глазами было бы, пожалуй, чересчур.

— Учти, туда я зайти не смогу, — предупредил демон. — Так что на помощь не рассчитывай. Самому придется думать.

Я молча подошел ко второй двери, открыл ее и сделал шаг навстречу чужим мыслям…

— …Интересно, и каким раком он вернет мне бабки? — зазвучал откуда-то сверху Данин голос. — Ведь предупреждал, млин, сто раз — Федьков, сука, не давай в долг гопам! Нет, твою мать, три куска на отморозь просрал!.. Ну пусть теперь как хочет крутится. Его проблемы!..

Я очутился на заднем дворе пятнадцатого дома, между гаражами и глухой стеной заброшенного цеха по выпуску рабицы. Именно здесь компания Дани и проводила почти все свое время. Именно здесь когда-то маялся дурью я сам.

Все вокруг было каким-то странным, замутненным, что ли… Даже нет, скорее недетализированным. Гаражи без номеров, деревья толком без листьев, кирпичный дом — литой, как будто из монолита, ни антенн, ни водосточных труб, ни занавесок в окнах. И самое главное — небо черное, несмотря на день… Только без звезд.

Стоило мне об этом подумать, как все детали сразу появились. Будто наваждение какое-то — только что их не было, тряхнул головой, и вот уже они появились.

Даня стоял возле своего гаража и продолжал разговаривать сам с собой.

— …Вот козел, а?.. Ладно, пошел он!.. — Перед ним вдруг появились коробки с партией «серых» мобильников. — Может, сюда их?..

Раз — и мы с ним уже внутри гаража. Как будто телепортировались.

— Не, бред. — Секунда, и коробки уже стоят в дальнем углу накрытые тентом. — Поглубже надо.

Еще секунда — и вокруг уже тесный погреб. А потом как будто фильм с быстрой прокруткой включили — Даня в одно мгновение откидывает несколько мешков с картошкой, открывает еще один оказавшийся под ними люк, спускается вниз, осматривается в маленьком, уже заставленном краденым товаром тайнике. Затем появляется Федьков и Спица, которые с бешеной скоростью перетаскивают все коробки с мобилами вниз, но класть их уже совсем некуда.

— Вот мля! — Секунда, и все снова на улице. — И куда мне их девать?.. Придется к Ашоту опять.

Мы на мгновение переместились в какой-то гигантский склад и тут же вернулись назад.

Это так мысли у нас, у людей, прыгают?.. Здесь не то что Сережку, здесь черта лысого не сыщешь!

А может быть, Даня уже спит и это просто сумбурный сон?..

Я прислушался… Где-то на заднем плане различались едва слышные звуки работающего телевизора. Значит, нет еще… Скорее всего наоборот — только лег, вот и не может ни на чем конкретном сосредоточиться.

Потом местность вокруг стала меняться еще чаще. В основном мы крутились по нашему району, но периодически попадались совсем странные мысли, никак не связанные с непрекращающейся болтовней их хозяина. То лес какой-то грязный, то свалка на краю города, то вообще на Кавказе, в горах оказались… Неизменным оставалось только одно — расстояние от меня до Дани.

Я стоял в пяти метрах за его спиной, и если даже он начинал поворачиваться, крутился вместе с ним, ускользая от его взгляда. Видимо, мне надо было самому показаться ему на глаза. Ну что ж, Даня, именно за этим я сюда и пришел…

Я дождался, пока картинка вокруг примет более-менее постоянные очертания, и сделал несколько уверенных шагов вперед.

Данилов бросил в мою сторону короткий взгляд, и какая-то невидимая сила потащила меня в сторону, словно тряпичную куклу.

Вот значит как!

Я быстро разбежался и прыгнул вперед так, чтобы оказаться перед самым его носом…

Мгновение — и меня снова со страшной скоростью оттаскивает в сторону.

И вот тут я испугался… Откровенно говоря, все это время я почему-то думал, что выяснить нужную информацию будет совсем просто: пара наводящих вопросов — и дело сделано. Но я никак не рассчитывал, что Даня будет избегать даже самого появления меня в своих мыслях.

— Убийца! — в сердцах крикнул я. — Сволочь!

Неумолкающий все это время Данилов вдруг резко затих и медленно повернулся в мою сторону.

— Че-то Витек в голову лезет сегодня, — сказал он, и меня вдруг отшвырнуло с такой силой, что я должен был воткнуться головой в близстоящий дом.

Однако никакого дома за моей спиной не оказалось. Меня уносило в черную пустоту, и светлый пятачок мыслей Дани стремительно удалялся, превращаясь в точку. Вскоре пропала и она…

Я снова стоял посреди маленькой темной комнаты.

— Ты что, дурак? — не дожидаясь, пока я приду в себя, укоризненно произнес мой спутник.

— Что я делал не так? — решил не препираться я.

— Все, — усмехнулся демон. Его длинные уши медленно растопырились в стороны. — Разве ты не понял?.. Там, за этой дверью, твоя власть над реальностью мыслей почти такая же, как у ее хозяина.

— То есть?

— То есть просто представь все что угодно — и это произойдет… Если он захочет, то, конечно, все равно победит тебя в схватке иллюзий, так что сильно не упорствуй… Впрочем, я думаю, перехитрить скудный разум этого ничтожества будет не так уж и сложно. Попробуй еще раз.

Я попробовал…

Конечно, сейчас я старался вспоминать только хорошее в наших отношениях с братом. Но не всегда между нами было все так гладко. И ругались мы с ним тоже, и срывался я на него, и не понимали друг друга. Откровенно говоря, чуть ли ни половина нашего совместного времяпрепровождения состояла именно из этих моментов… Нет, ну не половина конечно. Но было, было, чего уж теперь врать самому себе. Кое-что мне и раньше-то было стыдно вспомнить, а сейчас я вообще с болью в сердце об этом думал. Наверно, у меня хватило бы сил спрятать такие мысли в самый дальний угол памяти, но это было бы нечестно и подло, прежде всего по отношению к Сережке. Да и слишком дорожил я сейчас каждым воспоминанием о нем, пусть даже и таким…

Родители иногда уезжали на выходные по делам или на дачу, и мы с братом оставались вдвоем. Рассчитывалось, что я буду готовить нам еду, следить, чтоб Сережка сделал уроки на понедельник и не сидел у компа до часа ночи, ну, в общем, что будет царить мир и порядок. Обычно так оно и было, но…

Почему-то в такие дни меня каждый раз тянуло нажраться. Наверно, срабатывал сформировавшийся еще в детстве рефлекс, что «если родителей нет дома, надо непременно как-нибудь набедокурить». Обычно я в таких случаях либо вообще дома не ночевал, либо приходил в три часа ночи, когда Сережка уже видел десятый сон. Он почему-то всегда засыпал на диване прямо в одежде. Наверно, не мог побороть в себе все тот же рефлекс и лечь в кровать по собственной инициативе.

Но в тот раз я начал бухать с самого утра, так что не только домой относительно рано вернулся, но еще и трезветь потихоньку к этому моменту начал… со всеми вытекающими, естественно. Я и пьяный-то не особо веселый, как правило, а уж когда похмелье начинается, вообще мрак — лучше от меня в таком состоянии подальше держаться…

Сережка меня даже не встретил. Обычно он всегда выходит в коридор, когда я прихожу, а тут, видать, сразу все понял. Немудрено — я минуты три ключом в замочную скважину попасть не мог.

Я сбросил куртку, отправил пинком под лавку промокшие сапоги и, держась за стену, добрался до нашей комнаты.

Сережка сидел в полумраке с включенной настольной лампой и читал. Я аж заморгал от удивления. Застать моего брата не за компом — это еще повспоминать надо, было ли такое вообще… Нет, он, в общем-то, не больше других детей играл — часа два-три в день, но когда дома-то никого нет… Сам бог велел. Выходит, не всегда.

— Ты ел чего-нибудь? — задал дежурный вопрос я.

— Неохота. — Он бросил в мою сторону короткий хмурый взгляд из-под бровей и снова уткнулся в свою книгу.

— И так худющий, — процитировал я маму и тут же добавил с поддевкой: — А чего это ты на меня так смотришь?

Вообще я на него очень редко обижался. Даже когда специально хотел, не получалось. Всякое, конечно, бывало… я все-таки живой человек, а не робот, но обычно должно было случиться что-то из ряда вон выходящее, чтобы я обиделся на брата. А вот Сережка всегда был ранимым. Из-за любой ерунды глаза наполнялись слезами. Бывает, ходит весь день надутый, спросишь, что случилось, — молчит, а потом окажется, из-за такой мелочи, что даже смешно. Очень он чуткий, мой братишка. Все на лице написано, все наружу, ничего в себе не держит. Такая искренность…

Не знаю я, что на меня нашло. Наверно, все-таки наличие спирта в крови.

— Ну чего молчишь, оглох, что ль?

— А? — Он сделал вид, что не услышал меня.

— Чего так смотришь, спрашиваю?

— Как «так»?

— Сам знаешь, как. Не притворяйся, — повысил голос я. — Подумаешь, выпил немного… Мне что, расслабиться нельзя?

— Да расслабляйся ты сколько влезет, мне-то что? — буркнул брат.

Ничего он вроде бы такого не сказал, но меня уже понесло. Так и бурлило все внутри. Кто я ему, отморозок что ли какой, чтоб так смотреть на меня… не знаю почему, но этот его один единственный короткий взгляд был обиднее любых оскорблений. Лучше б он меня послал куда подальше, я бы и глазом не моргнул.

— Ты уроки сделал? — не унимался я.

— Нет. — Сережка встал со стула, и, не глядя на меня, пошел к компьютеру, в другой конец комнаты.

— Почему?

— А тебе какое дело? — огрызнулся он.

Вообще-то на этом вот месте мне надо было развернуться и молча уйти на кухню, потому что если он начинает дерзить, ничего хорошего не жди. Но я уж коли взялся тупить, так до «победного» конца.

— Есть дело, раз спрашиваю, — прикрикнул я.

— Неохота.

— Мало ли что тебе неохота!.. Садись, делай.

Сережка ничего не ответил, продолжая смотреть в монитор.

— Садись и делай, я сказал!

— Не буду.

— Да кто тебя спрашивает! Буду, не буду!

Я схватил его под мышки, довольно грубо стащил с кресла и посадил за стол.

Совсем никакого сопротивления. Это в последнее время он хоть капельку окреп, а тогда, в двенадцать лет, совсем пластилиновым был, кузнечик — и тот посильнее. Впрочем, он и пытаться-то не стал.

— Доставай тетрадь, учебники, ну, живо!

— Не хочу.

По его щекам уже вовсю катились слезы. Сережка был в белоснежной футболке, волосы распушились — совсем как испуганный маленький звереныш.

— Я тебя по-человечески прошу! Ты глупый или как?!

— Завтра сделаю.

— Сегодня!

— Да отвали ты от меня! — наконец не выдержал он и заплакал в голос. — Время уже одиннадцать! Какие нафиг уроки!.. Дебил!.. Придурок!

— Тьфу ты, мать твою! Да делай ты тогда что хочешь! Хоть до утра со своим компьютером бодайся! — гаркнул я напоследок и быстро вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.

И так мне вдруг стало хреново, что ноги чуть не подкосились!

Ничего такого особенного не было в этой короткой перебранке, совершенно обычная ситуация, многие бы даже конфликтом это не назвали. Кто-то каждый день в таком состоянии домой возвращается… да и не в таком, еще похлеще, и не так, чуток скандалит, а в морду бьет. Ничего, нормально, живут люди. Человек вообще ко всему привыкает. Но важна ведь не привычка, размах скандала или громкость крика. Важны чувства, которые ты при этом испытываешь. И мне сейчас было очень больно. Внутри как будто бы все сжалось, ссохлось, омертвело… Я уже говорил, что совершенно не умел обижаться на Сережку, но это никак не относится к другим людям, и прежде всего ко мне самому. Я просто ненавидел себя в такие минуты!

Прям даже протрезвел сразу. Стало еще паршивей.

Я извлек из холодильника начатую бутылку водки и вылил в себя ее содержимое прямо из горла, продолжая думать лишь об одном — побыстрее бы отключиться и забыть все к чертовой матери…

Проснулся я часов в двенадцать. Голова болела так, что выть хотелось. Во рту горечь. Сердце колотится. Желудок наизнанку выворачивает. И ничего не забылось…

Сережка смотрел телевизор в гостиной, забравшись с ногами на диван.

— Привет, — как ни в чем не бывало, дружелюбно сказал он, увидев меня.

— Хай, — поздоровался я.

В душе сразу птицы запели. Я видел, что брат не притворяется — он действительно не держал на меня зла.

Испытывая невероятное облегчение, я плюхнулся в кресло и уставился в телевизор, толком не соображая, что по нему показывают. Очень хотелось улыбнуться, но почему-то не получалось. Я вдруг залился краской. Щеки буквально обожгло. Мне было невыносимо стыдно, и жажда немедленно извиниться за вчерашнее овладела мною. Хотелось хоть как-то реабилитироваться, найти хоть какие-то глупые слова оправдания… Странное чувство. Ведь Сережка уже простил меня… Наверно, мне было важно сделать это самому. Извиниться перед самим собой.

Но заветное слово «извини» так и осталось неозвученным. Это было выше моих сил. Не знаю почему, но я никогда не умел ни перед кем извиняться, даже перед братом. Особенно перед братом! Не мог и все тут! Физически не получалось — меня прям трясти начинало… Отчего это? Что за комплекс такой? Почему?.. Подсознательная боязнь упасть в чьих-то глазах? Показаться слабым?.. По-моему, это просто глупость! Я — человек, я тоже могу ошибаться, и это нормально. Осознание собственной вины — не слабость. Напротив, это признак силы, уверенности в себе… Неужели Сережка стал бы относиться ко мне хуже, если б я тогда попросил прощения? Нет, конечно. Я думаю, только лучше…

— Никогда не пей водку, — произнес я вместо извинений. — Да и вообще лучше не пей.

— Почему? — искренне поинтересовался мой брат.

— То есть — почему? — не понял я. Собственно, после того, что случилось вчера, этот вопрос был неуместен.

— Ведь это хорошо, — пожал плечами он.

— Хорошо?! — изумился я. — С чего ты взял?

— Но все же пьют.

— И что?

— Значит хорошо.

Сережка отвечал мгновенно. Это взрослым свойственно делать смачные паузы, задумываясь и анализируя свои мысли, а дети просто говорят то, о чем думают. Им почти не ведом анализ, они верят только в пример.

— То есть ты считаешь, что большинство всегда право? — спросил я, немного помолчав. — И даже если это большинство занимается откровенным самоуничтожением?.. Ведь я тебе уже когда-то объяснял. Умных людей гораздо меньше, чем глупых, а значит, большинство как раз чаще ошибается. Хотя все сложней, конечно… На эту тему можно несколько часов дискутировать. Не суть. Но поверь, пить водку — это одна из главных ошибок человеческого общества.

— Но ведь ты тоже пьешь, — не согласился с моей теорией Сережка.

— Я несовершенен.

— Тогда я — тем более.

«Ты — чудо», — захотелось сказать мне, но глупая гордость снова удержала меня от сентиментальности.

— Ведь это удовольствие, кайф, — добавил Сережка, — если бы тебе это не нравилось, ты не стал бы вчера пить.

— Кто тебе такое сказал? — невесело усмехнулся я. — Нету от водки никакого кайфа. Есть просто ощущение легкости и безнаказанности, состояние «моря по колено», уход от проблем и плохих мыслей. Эффект задаром состоявшейся мечты, понимаешь?.. Если человек абсолютно счастлив, он не заметит этого эффекта. Опьянеет, но ему не будет от этого лучше… А алкоголь — это виртуальное счастье. И чем оно ближе, тем дальше уходит счастье настоящее. Поверь!

Вряд ли Сережка понял, что я имел в виду, но мне все равно было сейчас важно высказаться. Может быть потом, когда он подрастет, мои слова всплывут из глубин его подсознания и помогут ему в жизни…

Всплыли… Помогли… Господи, как нелепо и страшно теперь звучат глаголы в будущем времени…

— С другой стороны, пить все-таки вредно, — наконец согласился со мной Сережка.

— Да не во вредности дело, — отмахнулся я, — то есть в ней тоже, конечно, но важнее другое… Человек ведь в животное превращается. Доброе, злое, но все равно животное… Блин, как бы тебе получше объяснить… Ну взять хотя бы меня вчерашнего…

Я почувствовал, как щеки снова наливаются огнем.

— Ты вчера был нормальным, — опустил глаза мой братишка.

Я оторопел.

— Ты просто попросил сделать уроки, — продолжил он тихо, — ты даже не кричал. А я обиделся. Хотел сделать тебе неприятно… Прости меня, Вить… Пожалуйста… Я хотел, чтоб ты пришел побыстрей и мы успели сходить на футбол… А ты никак не шел, и я рассердился. Я просто завидовал, что ты развлекаешься, а мне тут скучно одному. Я только о себе думаю… Извини меня, а?

Меня аж скрутило всего… Ну конечно же, футбол. Вот я кретин! Сережка так давно ждал этого матча, а я даже и не вспомнил о нем. Вот урод!.. И после этого он еще оправдывает меня?! Не ради лести и не ради того, чтоб помириться. Я видел, что мой брат действительно считает себя виноватым, считает, что я прав, а он нет, абсолютно искренне извиняется и мучается, страдает… Из-за меня!

Господи, лучше бы я подох, а Сережка бы пусть жил! Насколько это было бы справедливей!

Управлять мыслями Дани оказалось гораздо проще, чем я думал вначале. Мой проводник говорил правду — достаточно было просто сосредоточиться, и реальность вокруг покорно повиновалась моим желаниям. Причем то ли Даня просто начал засыпать, то ли ему было сложнее справиться с чужими «декорациями», но мне удавалось задерживать его мысли на чем-то одном все дольше и дольше.

На этот раз я решил действовать хитрее. Не стал сразу переть в лоб, а пытался выстраивать наши общие воспоминания. Даня уже не стремился убрать меня в первую же секунду, ведь я находился на своем месте — там, где должен был находиться. Я даже говорить старался то, что он хотел услышать, лишь немного изменяя смысл, медленно, но верно подводя его к нужным мыслям. Наконец, Даня начал думать обо мне сам, и мне уже не приходилось прикладывать никаких усилий, чтобы остаться перед его внутренним взором.

Удивительно, но мой лютый враг относился ко мне гораздо лучше, чем я мог предположить. Как ни странно, но во мне проснулось определенное уважение к Данилову… Нет, конечно, он был скотом и ублюдком по жизни, но он хотя бы это понимал. Не делал подлости только потому, что ему это нравилось, а именно осознавал, что поступает мерзко, при этом считая, что ничего уже нельзя поделать и во всем виновата злая судьба и… я.

Да, именно меня он считал главным разрушителем своей жизни. Только я еще не успел понять, почему…

На самом деле, единственный, кого ему стоило винить, кроме себя самого, — это его отец. Я, конечно, всегда знал, что у него был тот еще папаша, но чтоб настолько! Сам Даня хоть козел, но хотя бы с головой у него все в порядке, а родич его — шизоид откровенный, причем буйный. А если учесть, что мать у него сбежала много лет назад, немудрено, что Данилов вырос тем, кем вырос. Надо иметь стальной характер и ангельскую душу, чтоб не сломаться в таких условиях. И он был обречен.

Так кто же все-таки виноват? Сам Даня, его отец, отец его отца или кто-то еще, с кого все началось? Как далеко тянется эта цепочка, и кому теперь за все отвечать?.. И почему я должен платить за их грехи своим горем?..

— Так может быть, все-таки винить папу? — спросил я у него его же собственным голосом. Мне удалось найти этот способ всего несколько минут назад, а результат уже был налицо. Дане казалось, что это его собственные мысли, и он совсем не торопился отбрасывать их в сторону.

— Даже раньше у меня не хватало смелости его придушить, — продолжил Даня сам, — а уж теперь… какой смысл?.. Да и не виноват он. Такие вот люди, как ты, сделали из него монстра.

Ну вот, опять!.. При чем тут я? Что-то мне пока не удавалось этого понять.

— Ну хорошо, — решил воспользоваться моментом я, уже переключившись на свою личность, — возможно, я действительно испортил тебе жизнь. Но Сережку-то за что?

— Сережку? — Даня бросил в мою сторону угрюмый взгляд. В его глазах читалось явное непонимание.

— За что ты, Паша, брата моего убил? — тихо спросил я, уничтожая реальность вокруг, чтоб ничего не мешало ему сосредоточиться и дать мне, наконец, такой долгожданный ответ.

— Да не убивал я твоего брата, — отмахнулся он. — Это Суслик со Спицыным… случайно. Я просто хотел, чтоб ты хоть раз почувствовал то, что чувствовал я в течение всей своей жизни…

Даня продолжал еще чего-то говорить, но я его уже не слышал, быстро удаляясь в черную пустоту. Он не убивал Сережку, и не знал точно, кто именно из его дружков это сделал, а больше мне от него ничего не было нужно.

Не теряя времени, я моментально представил себе Суслика, но, открыв глаза, обнаружил перед собой лишь стену собственной комнаты. А как насчет Спицы?.. Тоже пусто. Еще раз, и еще… Ничего.

— Не получится, — прозвучал в моей голове голос демона. — Они спят.

Я посмотрел на будильник. Три часа ночи… Черт!

Воодушевление победой над разумом Данилова никак не давало мне покоя. Я снова закрыл глаза и попытался представить себе лицо своей следующей цели, но встретил лишь недовольную физиономию моего проводника.

— Ты зря расходуешь мои силы, — проворчал он. — Они давно спят… Да и ты уже с трудом соображаешь. Тебе надо отдохнуть.

«Я все равно не могу заснуть», — подумалось мне.

— На это моих полномочий хватит, — сощурился демон. — И я тебе, пожалуй, помогу.

Спасительное забвенье наконец-то окутало мой измученный разум, и я провалился в сон без сновидений.

Все утро следующего дня я провел вместе с семьей, прилежно делая вид, что ничего не произошло, и успокаивая маму фразами типа «да брось ты, в этом возрасте у них бывает, постоянно из дома убегают», «завтра обратно прибежит как миленький». Я знал, что нельзя дарить человеку иллюзорную надежду, но просто не мог смотреть на то, как мучаются родители, и, главное, не мог позволить им заразить меня хандрой и унынием.

Убедившись, что они держатся, я все-таки позволил себе оставить их наедине и отправился к Катюшке.

Удивительно, я сейчас совсем не ощущал к ней прежней любви, но почему-то, как только ее увидел, на душе настолько сразу легче стало, что взлететь захотелось. Как будто бы гигантский камень с плеч долой. Наверно, любовь и горе нейтрализовали друг друга. Я ощущал себя бездушным бесчувственным роботом, понимал все умом, но почти ничего не чувствовал. Если вдуматься, со мной случилось самое страшное, что вообще может случиться с человеком в моральном плане, но я совсем не переживал по этому поводу. Во-первых, потому что не мог, во-вторых, потому что надеялся, что это не навсегда, и в-третьих, мне сейчас очень была нужна передышка, иначе я просто мог бы сломаться на полпути к цели.

В конце дня, под вечер я понял, что одно чувство во мне все-таки сохранилось — чувство страха. Я боялся отойти от Катюшки, боялся, что, расслабившись, смогу не удержаться под напором вновь проснувшихся горьких чувств, и спасительные заслоны в моем разуме расколются на части.

Впрочем, после всего того, что я испытал за последние два дня, страх казался мне всего лишь мелкой помехой, сущей ерундой. Так что к одиннадцати часам я уже снова был дома, в своей комнате, ожидая, когда Спицын или Суслик закроют глаза в надежде заснуть.

Откровенно говоря, Суслик был гораздо более слабохарактерным, чем Спица, и мне с трудом представлялось, чтоб он мог кого-нибудь убить, а тем более ребенка, но именно по этой причине я и решил начать с него. Почти наверняка его удастся развести быстрее, чем закрытого и дерзкого Спицына.

Но я ошибся…

Суслик был ужасно напуган. В отличие от Дани, который, казалось, уже с трудом помнил об убийстве моего брата, он прекрасно понимал, какое зло сотворил, и старался тщательно упрятать эти воспоминания поглубже. Мне никак не удавалось заставить его подумать о содеянном. К тому же общих воспоминаний у нас с ним было гораздо меньше, чем с тем же Даниловым, и когда я появлялся перед его мысленным взором самим собой, он выбрасывал меня из головы практически мгновенно… А может быть, чувствовал передо мной вину или боялся, что я и вправду все узнаю и учиню жестокое возмездие… Ну что ж, надо сказать, боялся он меня правильно. Именно возмездием я сейчас и занимался.

Но чем дольше я находился в его мыслях, тем больше понимал, что помимо моей персоны Суслика пугало еще что-то, какой-то старый, плотно засевший в его сознании страх детства. Причем инцидент с Сережкой был явно как-то связан с этой проблемой. Мне пришлось потратить не один час, прежде чем я окончательно понял, что Суслика надо брать силой, а не хитростью, как Даню. Несколько раз он почти уходил от меня, проваливаясь в сон, и только чудом удавалось удержать его разум на краю страны грез. Думаю, любой человек встрепенулся бы, если б в его голове вдруг закричала мысль «Я ж будильник забыл поставить!» или «А плиту-то я выключил?!»…

Впрочем, когда я подобрал ключи к его страхам, Суслику уже было не до сна. Мне оказалось достаточным всего один раз напугать его незатейливым набором стандартных киношных трюков, и мысли из детства, от которых он так тщательно отгораживался все это время, мгновенно всплыли в сознании.

Суслик убил ребенка. Но он убил не моего брата, а своего друга детства… Утопил в трясине. Хотел подшутить, немного попугать, а получилась трагедия. Со стороны это выглядело просто несчастным случаем, но Суслик-то прекрасно знал, что он намеренно не предупредил друга о топком месте, чтобы посмотреть, как смешно тот провалится по пояс в грязь. Ведь два дня назад он сам точно так же опростоволосился, и ничего страшного ни случилось. Вот только на этот раз все произошло гораздо быстрее и… ужаснее.

Этот груз висел на нем всю жизнь, и я теперь имел возможность не только найти виновного в смерти брата, но еще и помочь самому Суслику больше не чувствовать угрызения совести…

Моя кожа снова началась бледнеть и неприятно пузыриться. Только на этот раз я превращал себя не в демона, а в мальчишку-утопленника. Мне не надо было ничего выдумывать, Суслик сам только что продемонстрировал этот образ во всех ужасающих красках, так что моя трансформация заняла не больше пяти секунд.

Суслик еще не успел отойти от первого шока, а я уже снова медленно шел на него, шепча загробным голосом ужасные фразы. В один момент мне даже показалось, что я перегибаю палку, и моя жертва сейчас вскочит с кровати, заливаясь холодным потом, включит свет и просидит так до утра.

Но нет — похоже, Суслик был настолько скован ужасом, что даже боялся открыть глаза. И он совсем не пытался отодвинуть меня в сторону. Что-то его в этом кошмарном образе утонувшего друга настойчиво притягивало. Пугало, но одновременно с этим тянуло к себе. Может быть, он считал это платой, чем-то вроде самоэкзекуции, а может быть, подсознательно он ждал того, что я сейчас и собирался сделать…

— Мне было очень больно, — говорил я. — Ты сделал мне плохо. Плохо и больно.

— Я не хотел, я не знал, — как молитву простонал он.

— Нет, ты знал! — повысил голос я. — Знал и специально хотел посмотреть, как я буду тонуть, но… Я тебя прощаю.

Дрожащее тело Суслика резко дернулось и замерло. Его нижняя челюсть плавно поползла вниз.

— Я тебя прощаю, — снова повторил я и мгновенно сбросил с себя мертвую личину, превратившись в его маленького живого друга.

— Но… — только и сумел выдавить Суслик.

Я знал, что он будет шокирован, но чтоб настолько!

— Мне было больно, мне было обидно, было страшно. Но я тебя прощаю. Ты уже выплатил свой долг.

— Но как? Почему? — Его расширенные глаза уставились на меня с неистовой надеждой.

— Потому что ты — мой друг, — с грустью в голосе ответил я. — Я больше не могу смотреть на то, как ты мучаешься. Я прощаю тебя… И Он тебя прощает.

Я показал пальцем на небо.

Возможно, это было страшным грехом — говорить от имени Бога, но после того, что я уже натворил и того, что собирался сделать, такое прегрешение будет просто незаметным.

— Правда? — спросил Суслик, затрясшись от напряжения. Он не стал спорить или сомневаться, он ждал эту фразу всю жизнь.

— Правда, — ответил я своим тонким детским голосом и наконец улыбнулся.

Эта улыбка сломала его окончательно…

Он упал на колени, схватился за лицо и заплакал.

— Одно мне непонятно, — не стал тратить время я, — как мог ты после того, что сделал со мной, погубить еще одного ребенка?

Суслик убрал ладони и снова уставился на меня выпученными глазами.

— Как ты посмел поднять руку на Сережку?! — растолковал я, перейдя на крик.

— Это не я! Не я! Что ты! — Нижняя губа Суслика задрожала. — Я его не убивал. Ты должен был видеть…

— Оттуда не всегда и не все видно, — сжал я губы, изображая озабоченность.

— Но это не я сделал! — снова завопил Суслик.

— Докажи! — сверкнул глазами я. — Покажи мне, как это случилось. Вспомни тот момент.

— Конечно, — засуетился он. — Вот, смотри. Это не я!

Суслик начал что-то тараторить, но я его уже не слушал, полностью сосредоточившись на происходящем вокруг.

Возникшие воспоминания были удивительно четкими. Мне даже не приходилось ничего додумывать и достраивать — все было точь-в-точь, как в тот страшный день, когда мой брат зачем-то завернул на задний двор пятнадцатого дома… Удивительно, но я только сейчас задумался: а, собственно, зачем вообще Сережке понадобилось туда идти?..

Вот на тротуаре, прислонившись к дорожному знаку, стоит Даня. Руки в карманах. Курит… Вот гогочет Федьков. Вот Суслик чуть в сторонке. Валера, Димка Сидоренко… А вот идет мой Сережка…

То, что произошло дальше, пронеслось перед моими глазами, словно чудной и страшный сон…

— Эй, Даня! — угрожающе сказал Сережка, сдвинув брови. — Ты…

— Кто это? — перебил его Сидоренко.

— Брат Витька, ты что, забыл? — удивился Суслик.

— А, ну да, — постучал по макушке тот. — И чего ему надо?

— Я пришел… — часто задышал Сережка. Он весь напрягся и покраснел.

— Чё ты приперся? — снова перебили его, — Чё те надо, малец?

— Я пришел… — мой братишка набрал в легкие побольше воздуха и наконец выдал: — Я пришел сказать тебе, Даня, что ты — кретин, и я не боюсь тебя, и мой брат тебя не боится. Не подходи больше к нему… ты просто тупой… и вы все мизинца его не стоите. Вот так вот…

Сережка на мгновение прикусил нижнюю губу, а потом вдруг как-то сразу расслабился. Только взгляд остался вызывающим.

Я был просто в шоке!.. Это только что произнес мой брат? Мой маленький, трусоватый, изнеженный Сережка?!

— И?.. — только и нашел что спросить сбитый с толку такой тирадой Даня.

Остальные оторопели — замерли с открытыми ртами, как восковые фигуры.

— Что и?.. — переспросил Сережка.

— Ты закончил, или еще что-то сказать хочешь? — встрепенулся ошалевший поначалу Данилов.

— Я закончил, — немного наклонил голову мой брат.

Суслик присвистнул.

— Борзый мальчик, — констатировал Даня, неожиданно улыбнувшись. — А ты в курсе, что за такие слова люди потом зубами плюются?

— Конечно, — явно ожидая подобного вопроса, ответил Сережка.

— Он того, что ль? — Спросил Сидоренко у Дани, покрутив пальцем у виска. — Пацан, ты трехнулся или как?

— М-да, учудил ты конечно, Серега, — усмехнулся Данилов. — Если б не твой брат, я бы и впрямь тебе по рылу врезал пару разков для профилактики.

— Причем тут Витя? — серьезно спросил Сережка. — Ты что, боишься его?

Вся троица рассмеялась.

— Я похож на человека, который может кого-то бояться? — спросил Даня, подмигнув. — Просто твой брат мне друг хороший, сечешь фишку?

Я замотал головой и часто заморгал, не веря собственным глазам и ушам. Как же это, Даня до сих пор считает меня своим другом?.. Но не его ли воспоминания насквозь пропитаны ненавистью ко мне?.. Что-то я уже совсем запутался! Зачем Сережка пришел сюда? Что это за наезд на Данилова? Какой еще друг?.. Это у Суслика глюки или я с ума сходить начал?..

— И ты не будешь меня бить? — растерянно спросил мой брат.

— А ты этого хочешь? — улыбнулся Данилов.

— Ну… — замялся Сережка. — Нет, конечно… но, вообще-то я думал, что… вы мне морду набьете.

— Чё он ваще хочет, я так и не понял?! — вмешался Сидоренко.

— Да и я тоже не особо, — засмеялся Даня.

— Ничего я не хочу, — пожал плечами Сережка, опустив глаза и снова немного порозовев. — Я просто… просто пришел доказать самому себе, что я… что я не трус.

Доказать, что он не трус?!!!.. Господи! Да как же это?! Кому доказать?! Для чего?! Сережка!

— Во дерзкий парнишка, — сощурился Даня. — Специально пришел, чтобы по репе получить… Видали?

— По репе — это к Спице, — предложил Суслик, засмеявшись. — Он бы точно за такие слова тебе по шее накатал. Вон он, в гаражах… Хочешь, провожу?

— Пойдем, — согласился мой брат.

Куда пойдем, Сережка?!.. Как же ты не понимаешь, что это просто маски, что это не люди, а волки, что сейчас они смеются, а через минуту могут начать рвать глотки!

Мне вдруг вспомнился последний наш разговор с братом. Не «привет-пока», а именно боле менее серьезный диалог из нескольких предложений… Странно, почему-то все это время я возвращался к старым воспоминаниям, но совсем забыл про этот разговор.

Я как раз пришел домой после перебранки с Даней и сидел на кухне пил чай.

— Привет, — подошел ко мне Сережка. — Пойдем сегодня в футбик?

— Да ну его, — отмахнулся я.

— Ну-у… Почему?

— Да настроение ни к черту!

— Из-за чего?

— На Данилова наткнулся, пока домой шел… Слово за слово… Не знаю… Паршиво как-то на душе.

— Да он козел, — смешно сдвинул брови Сережка. — Не обращай ты на него внимания.

— Я и не обращаю, в общем-то, а они все что-то от меня хотят.

Сережка забрался на табуретку коленками и начал раскачиваться.

— Я бы на твоем месте вообще уже давно пришел бы к ним и послал куда подальше. Чего им надо-то? Надоели уже.

— Ой, только вот этого не надо, ладно? — отмахнулся я. — Ты бы на моем меееесте… Ты бы то, ты бы сё… Сиди уж, герой.

Мой братишка рассмеялся…

…И все?! Из-за такой ерунды! Да как же это?..

Мне вдруг сделалось дурно, перед глазами поплыло. Я почувствовал, как мысли Суслика уплывают от меня, и только в последний момент сумел удержаться и не потерять сознание.

Вот оно как вышло!.. Я всю жизнь считал Сережку изнеженной натурой, трусишкой, а в нем, оказывается, отваги было в сто раз больше, чем во мне самом. Для меня ерунда, а для него важнее важного, и я не смог различить эту его скрытую черту характера. Не сумел! Не придавал значения! Не распознал! Не обратил внимания!.. Убил его!

Это я во всем виноват!

Господи, никогда себе этого не прощу, никогда в жизни! Да и как теперь вообще жить?!..

…Спицын уткнулся в капот и ковырялся в движке старенького форда.

— Эй, Спица! — усмехнулся Суслик. — Работа для тебя есть. Вылазь давай.

— А? — обернулся тот, с некоторым удивлением посмотрев на Сережку.

— Вот, клиента тебе привел. По морде очень хочет… Говорит, что мы все — кретины и имел он нас, как козлов!

— Я такого не говорил, — засмущался мой братишка. — Чего ты врешь? Я только про кретинов.

— Типа борзый? — с неумелой наигранностью оскалился Спица, взяв Сережку за шкирку. — А что, если я тебе сейчас язык вырву и в задницу засуну?

Для пущей острастки он замахнулся гаечным ключом, а потом совсем легонько ткнул другой рукой Сережке в поддых и загоготал.

— Ты чё творишь, сука?! — Суслик неожиданно схватил его за плечо и резким движением развернул к себе.

— Проблемы? — Улыбка с лица Спицы мгновенно испарилась.

— Проблемы у тебя, падла! Если еще раз к нему прикоснешься…

— Ты оборзел?! — Спицын толкнул Суслика в грудь. — Я пошутил. Тупой, что ль?

— Он пошутил, он совсем потихоньку, — вмешался Сережка. — Не надо.

Но глаза Суслика уже налились кровью.

— Ноги бы тебе переломать за такие шутки, — процедил он.

— Ну попробуй, мля! — Спицын снова его толкнул, на этот раз уже сильнее.

— Не трогай ребенка, я сказал!

Без всяких предварительных ударов по плечам Суслик со всей силы врезал кулаком по челюсти Спицы.

— Ну все… хана те, чмо! — прорычал тот, схватившись за подбородок.

Все произошло за секунды: Спицын и Суслик сцепились в грязно ругающийся клубок уличной драки и пытались повалить друг друга на землю.

— Не надо! Вы что! Ну не надо! — закричал Сережка, попытавшись оттащить Спицу за подол куртки.

— На, мля! — Озверевший от только что пропущенного удара Суслик уперся головой в грудь соперника и со всей силы заработал ногами, пытаясь шарахнуть того об машину.

Но не ожидавший такого напора Спицын вдруг потерял равновесие, и вместо того чтобы попятиться назад и врезаться задом в свой форд, начал заваливаться на спину — туда, где стоял мой брат.

Инерция двух падающих тел швырнула Сережку назад, пронесла почти два метра, словно пушинку, и со страшной силой ударила головой об острый край бампера.

Я вздрогнул. Перед глазами снова потемнело.

Суслик со Спицыным мгновенно прекратили драку и замерли в ужасе, глядя на неподвижное тело ошалевшими глазами.

— Черт! — выразил общую мысль Спицын через несколько безмолвных секунд. — По ходу мы попали.

Немного пришедший в себя Суслик подошел к телу моего брата и трясущимися руками перевернул его на спину. Все лицо Сережки было залито кровью, перемешанной с дорожной пылью и песком.

— Уй, ё-о-о! — протянул Спица.

— Что же мы наделали… — прошептал Суслик. Он весь вмиг побледнел, на выпученных глазах выступили слезы. — Что же мы наделали… Да как же это так, Спиц?

— Да как же это, Суслик?

Да как же это, Господи?..

— Он же не дышит, — застонал Суслик. — Мы убили его. Убили, понимаешь?

— А ну двинься. — Спицын присел рядом с ним на корточки и, достав платок, начал вытирать кровь с Сережкиного лица. — Да не, вроде дышит.

— Жив?! — нервно затрясся Суслик. — Жив? Он точно дышит?

— Да отвали ты! Не мешайся, я ж сказал! — оттолкнул его Спицын.

— Жив? — еще раз спросил Суслик, размазывая по лицу слезы.

Спицын брезгливо откинул испачканный кровью платок, взял Сережку на руки, поднялся и сказал:

— Да жив он, жив! Чё ты паникуешь!.. Ну просто бровь расхреначил, подумаешь, беда…

— Жив?

— Жив!

Жив!!!!!

Никаких слов не хватит, чтобы описать чувства, которые овладели мной в эту секунду. Мне хотелось плакать и смеяться. Мне хотелось взлететь, прыгать танцевать, и одновременно с этим я не мог пошевелиться…

— Обычное сотрясение мозга, — проворчал Спицын. — Но в больницу нельзя. Чего доброго, еще «тяжкие телесные» припаяют… Ко мне поехали. Хата пустует. Денек поваляется, очухается — домой отпустим… Зови Даню.

Даня пришел через минуту. Сосредоточенный, серьезный, деловой. Выслушал Спицына, согласился, что скорую вызывать не надо, помог погрузить Сережку в машину, дождался, пока та уедет, и подозвал к себе Суслика.

— Слушай сюда, — приглушенно сказал он. — Если что, ты ничего не видел, понял. Ты не в курсе, и все. Молчок.

— Да, да, — закивал Суслик. — А Витя как же?.. Вон Макс приперся. Все равно расскажет.

— Витя пускай думает самое худшее, — сощурился Даня. — А с Максом я сам разберусь.

— По-моему, это слишком, Дань, — закачал головой Суслик. — Ты чего?

— Ничего! — злобно сплюнул тот. — Пусть помучается пару дней!

— За что ты так его не любишь? — поразился Суслик.

Данилов вдруг резко остановился и повернулся к нему лицом.

— За то, Андрюх, что Витя был моим лучшим другом, и я на все готов был ради него. А он меня предал!.. Дал пинка под зад, бросил в самый нужный момент, убежал, как только припекло чуток. И я тогда понял, что все это время нах ему не был нужен, и мы для него — дерьмо, пыль под ногами! И самое главное, что, возможно, он прав, но мне от этого не легче!..

Преграды в моей голове рушились одна за другой, притупленные чувства снова возвращались и рвали тело и душу на части. Я даже не заметил, как покинул мысли Суслика и снова оказался в своей комнате. Я лежал на полу, поджав ноги, и задыхался от переизбытка эмоций. А по моим щекам катились слезы — впервые за все это время.

Вот оно как вышло!.. Изувеченный своим отцом Даня нашел спасение в дружбе со мной, а я даже не смог этого понять, не смог оценить, думал, что он просто тянулся к компании, а не ко мне лично. А ведь в детстве мы и вправду были лучшими друзьями. Я все старался избавиться от этих знаний, спрятать их поглубже. Всегда ставил себя выше, считал Данилова недостойным себя. И не просто предал нашу дружбу, а ушел из компании, громко хлопнув дверью, с угрозами и оскорблениями… Как в лицо плюнул… И, конечно, вины Дани тут нет.

Суслик же был не только невиновен, а даже наоборот, вступился за Сережку — не мог смотреть на страдания детей после того, что произошло с ним в детстве, и бросился защищать его от Спицына, который сыграл в этой истории роль случайно упавшего на голову кирпича.

А виноват во всем я…

Да, именно я «виновен в том, что случилось с моим младшим братом!», и именно моя душа теперь принадлежит демону черной комнаты. И это справедливо…

Но это не имеет никакого значения, потому что мой братишка, мой Сережка жив!..

Мою грудь вдруг пронзила острая боль, которая сразу же и пропала. Но остался неописуемый ужас — осознание того, что я могу не успеть повидаться с братом, не успеть с ним попрощаться. Что, возможно, моя душа уже покидает тело.

— Умоляю, — прошептал я. — Пожалуйста. Только проститься.

Перед моим мысленным взором зажглись два огромных желтых глаза.

— Пожалуйста, — повторил я.

— У тебя есть десять минут, — с неохотой произнес он. — Мне незачем с тобой церемониться, твои страдания только доставят мне удовольствие. Но активация врат в мой мир требует некоторого времени. Беги…

Я плохо помню, как бежал. Помню только, что делал это очень быстро. Перед глазами мелькали пустынные ночные дворы и улицы, редкие фонари резали глаза холодным светом. Не знаю, как я умудрился не ошибиться подъездом и этажом, но прошли какие-то минуты, а я уже стоял перед знакомой обшарпанной дверью квартиры Спицына.

Не теряя драгоценных секунд, я со всей силы врезал по ней ногой. Получилось. Хлипенький старый замок поддался с первого раза. Даже чуткие соседи, наверно, ничего не поймут, решив, что где-то у кого-то просто что-то упало… Впрочем, последнее интересовавшее меня сейчас — это реакция соседей чужого дома…

Удивительно, но в квартире никого не было. Только тусклый свет горел в коридоре. Я забежал в одну комнату, в другую, заглянул на кухню, потом в гостиную, и тут… тут на кровати лежал мой Сережка. Живой и здоровый! С повязкой на голове, бледный и взлохмаченный, с вытаращенными удивленными глазами, но живой!

— Сережка! — закричал я.

— Витя!

Я бросился к нему, упал на колени перед кроватью, обхватил его руками и крепко прижал к себе. Никогда я вот так его не обнимал, но сейчас это казалось таким привычным и правильным, как будто бы случалось с нами тысячи раз. Наверно, так оно и было — в мыслях…

Я чувствовал, как колотится его сердце, как от дыхания вздымается грудь, как мелко подрагивает все его тело, и мне хотелось плакать от счастья. Живой!..

— А я только недавно очнулся, — защебетал Сережка. — Спицын сказал, чтоб я полежал до утра и потом собирался домой, а сам куда-то ушел… Я только не понял: что я у него в квартире делаю?

— Сережка, — с трудом произнес я, задыхаясь от бешеной гонки по ночным улицам. — Ты помнишь, как ударился головой?

— Да, — ответил он. — Почему я у Спицы?.. Забери меня домой. Прямо сейчас забери. Не хочу ждать до утра.

— Конечно! Заберу, обязательно.

Нет, Сережка, вместе мы уже никуда не пойдем. Никогда. Теперь ты сам… один.

— Конечно, заберу, — повторил я, с неохотой выпустив своего братишку из объятий, — только скажи мне… прямо сейчас… мне очень важно… почему? Почему ты пошел к Дане? Зачем?.. Ну скажи, почему?

Сережка медленно отвел глаза в сторону и как-то сразу весь осунулся, скуксился.

— Какая разница, — тихо сказал он. — Так было надо. Ведь все обошлось… Подумаешь, пролежал без сознания несколько часов. Бывает и хуже.

— Несколько часов? — Я схватил его за плечи и закричал. — Какие несколько часов?! Три дня! Почти три дня, Сережка!.. Ты понимаешь?! Я тебя мертвым считал!

Рот моего брата беззвучно открылся.

— То есть?.. — произнес он одними губами, сглотнув.

— Они сказали, что ты умер, погиб, убит! — не мог остановиться я. — Сказали, что тебя нет! Ты слышишь?! Три дня! Я тебя заживо похоронил! Я душу дьяволу продал!.. А ты жив! Ты живым оказался, Сережка!

Я наконец замолчал, и в комнате на несколько секунд воцарилась тишина. А потом Сережка вдруг заплакал. Резко и громко — как умеют только дети.