ГЛАВА 6

Ни на следующий день, ни через день Белка не появилась ни на одном занятии. У наставников это не вызвало особого беспокойства — она часто прогуливала — но играющие девчонки, не обнаружив ее в излюбленном закутке среди гаражей, заподозрили неладное.

— Может, она заболела?

— С таким-то железным организмом? Вряд ли…

— Подралась?..

— Да с кем? Нет среди нас таких, кто мог бы хоть сколько-нибудь серьезно ее отметелить…

— Надо Малки спросить. Они же вроде как встречаются…

— Кто знает, где он может быть?

Девчонки гурьбой направились к детскому кафе, где за столиком Онки в очередной раз тыкала Малколма его хорошеньким носиком в неверно решенное уравнение и ворчала:

— Уууу..ну вот опять! Навязался мне, сел как черт на поповскую шею, и не скинешь, и нести не в мочь… Взялась на свою голову готовить тебя к контрольной…

Картежницы окружили столик. Какое-то время они постояли, с любопытством наблюдая за ходом урока.

— Белка пропала, — сказала одна из них.

— Как пропала? Куда? — Онки встревоженно подняла голову. Ей моментально вспомнилось как со страшной быстротой катилась, поднимая снежную пыль, по склону вниз одетая в кожу девушка с ярким пятном красных волос…

Все посмотрели на Малколма. Он сидел потупившись и делал вид, что ищет в учебнике математики какую-то формулу.

— Закрой книгу, — велела ему Онки, — они пришли, кажется, к тебе.

— Я звонил ей вчера и сегодня, — пробормотал Малколм как будто оправдываясь, — она не ответила, но меня это не встревожило, ведь и раньше такое бывало, она сама всегда решала, когда хочет меня видеть, а когда нет…

— Нужно сходить к ней в комнату, — объявила Онки, вставая, — кто знает номер?

Девчонки картежницы по очереди пожимали плечами.

— Настолько близко мы с ней не общались…

Оборотная сторона лидерства. Как выяснилось, у Белки не было ни одной настоящей подруги.

— Как хоть ее зовут? — пытала растерянных картежниц Онки, — можно в базе посмотреть, но для этого нужно знать полное имя…

Девчонки переглядывались и молчали. Как прилипло в хулиганской среде давным-давно к юркой рыжеволосой девчонке прозвище Белка, так все ее и называли. Белка и Белка.

— Белинда Блейк, кажется… — тихо сказал Малколм, — у нее один раз выпал из кармана юбки электронный билет, но там было темно…

— Идемте, — скомандовала Онки.

Возле корпусов старшеклассников толпилось несколько человек. Они были со скейтбордами и, вероятно, еще кого-то ждали.

— Дайте кто-нибудь карточку. Мне очень нужно попасть наверх. — Онки Сакайо выглядела такой уверенной и спокойной, что ее требованию никто даже не удивился, и одна девушка протянула ей электронный ключ.

— Только очень быстро, — сказала она. — одна минута, ясно?

— Стойте здесь, — бросила своим сопровождающим Онки, направляясь ко входу в общежитие.

Проглядев электронный журнал возле будки вахтера и дождавшись удобного момента, она приложила карту к считывателю и проникла внутрь. Комната Белки располагалась на двенадцатом, а лифт останавливался только на тех этажах, которые были зашифрованы в личных карточках жителей корпуса, чтобы его вызвать нужно было снова поднести пропуск к сенсору возле лифтовых дверей, поэтому незваной гостье пришлось подниматься пешком.

Дверь оказалась не заперта. Это означало, что в комнате кто-то есть. По правилам безопасности воспитанникам запрещалось запираться изнутри, и конструкция замка исключала возможность этого.

— Белка… — тихо позвала Онки, выглядывая из-за двери.

— Какого лешего?.. — хозяйка комнаты сидела на стуле возле окна. С ней все было в полном порядке, по крайней мере с виду, если не считать нескольких ссадин на красивом наглом лице. Но они только украшают настоящую хулиганку.

— Мы беспокоились за тебя… — робко сказала гостья, — ты пропала… У тебя все хорошо? ты здорова?

— У меня все отлично, — сухо ответила Белка, — просто решила отдохнуть. От всех.

Онки тем временем оглядела комнату.

Беспорядок.

На всех свободных поверхностях громоздились какие-то вещи, предметы одежды, включая весьма интимные, тетрадки, учебники, журналы, один из них валялся прямо под ногами около двери, Онки едва на него не наступила, по стенам внахлест развешены были плакаты рок-звезд, в углу притаилась старенькая акустическая гитара.

— Ты играешь?

— Немного. Только для друзей.

— Но ведь у тебя их нет.

Белка посмотрела на Онки долгим недобрым взглядом и усмехнулась.

— Да. Ты права. Я играю по вечерам в своей комнате.

— Мне сыграешь?

— Посмотрим, — Белка отвернулась к окну, — может быть, если заслужишь…

Дверь в ванную оставлена была приоткрытой, и Онки, продолжая осматриваться, случайно обратила внимание на валяющиеся там на полу тряпки: простыни, полотенца, еще какие-то куски ткани — она непроизвольно вздрогнула — О, Всеблагая! — словно огромные пауки темнели на них засохшие коричневатые пятна… Кровь!

— С тобой точно все в порядке?

— Да, — Белка немного напряглась, — а что?

— Но почему там… — Онки осторожно указала взглядом на дверь ванной.

— Не твое дело, — оборвала ее Белка, — топай давай, проведала, спасибо, я скоро появлюсь.

— Тебе нужно к врачу, — твердо сказала Онки, продолжая стоять в дверях.

Белка порывисто встала, захлопнула дверь в ванную и прижала ее спиной. Сделав это резкое движение, от слабости она едва не потеряла сознание.

— Вали, я сказала. Это тебя не касается!

Я позову наставников.

— Стукачка! — выкрикнула Белка с тоской.

— Это может быть очень опасно. Столько крови…!

— Тебе-то какая разница? — Белка сползла спиной по стене и опустилась на корточки.

— Скажи мне, что случилось… — Онки подошла к ней и села рядом на пол, — просто скажи, я от тебя не отстану.

— Ничего, — убрав красно-оранжевые волосы со лба, хулиганка подняла на нее глаза, — все норм, так всегда, я знаю как это бывает, мне рассказывали… Все уже закончилось. И через пару дней я буду как огурчик.

— О, Всемогущая… — потрясенно прошептала Онки.

Узнав о том, что произошло с Белкой, Малколм очень расстроился. Юноша едва не заплакал, когда Онки, рассудив, что он единственный, кого стоит посветить в эту историю, поведала ему свою версию случившегося. Остальным же пришлось довольствоваться универсальным объяснением: «Да, она просто решила отдохнуть денек другой. Надоело ей все.»

Малколму жаль было не родившегося ребенка Белки, он думал о том, каково это — быть отцом; представлял себе, что если бы этот малыш появился на свет, то в его комнате рядом с его кроватью стояла бы маленькая люлька с легким, обшитым кружевами пологом, младенец бы спал в ней, или просто лежал, медленно переводя с одного предмета на другой большие загадочные глаза, а он, Малколм, качал бы его, пел бы ему песенки…

Белка на самом деле вскоре объявилась, продолжила как ни в чем не бывало собирать девчонок в закутке среди гаражей, но бывшего возлюбленного теперь как будто избегала. Малколм несколько раз пытался поговорить с нею, но она вела себя так, словно между ними ничего серьезного не произошло: дескать, он просто надоел ей, все кончено, но никого это не должно расстраивать, ведь так часто бывает: погуляли-погуляли, расстались. Что делать драму?

Окончательно наступила весна, снег везде начал стремительно таять, солнце стояло над корпусами общежитий — большое, желтое, улыбчивое. Птичий гомон за окнами мешал сосредоточиться, и преподаватели с недовольными лицами захлопывали форточки, не желая пускать в кабинеты непрошенное веселье.

После регулярных и, надо сказать, порой мучительных занятий с Онки Сакайо Малколму впервые удалось прилично написать квартальную контрольную по алгебре.

Он прибежал в детское кафе возбужденный, с горящими глазами, в распахнутой куртке, размахивая над головой распечаткой результатов электронного теста.

— Вот, смотри, целых сорок три балла! Средний результат! D! — он положил лист на столик перед девушкой.

Онки не разделила его эйфории. Она равнодушно повертела распечатку в руках, отложила в сторону и не без тайного бахвальства изрекла:

— Ну и чего ты скачешь козлом? Я бываю недовольна собой даже когда получаю А с девяносто девятью баллами…

— То ты… Ты умная… А у меня прежде не набегало и двадцати… Наши занятия улучшили мои результаты больше чем вдвое! Спасибо большое.

— Садись, — сказала Онки, делая вид, что не замечает благодарно-восхищенной окраски обращенных к ней слов, — сорок три — это еще очень мало, всегда нужно стремиться к самой высокой оценке. И если максимум — сто баллов, то ты должен быть готов получить сто один.

Вечером того же дня, когда они, подойдя к общежитию мальчиков, уже собирались прощаться, Малколм все-таки решился сказать Онки то, что давно созрело у него в душе, а сегодня, в связи с первой отметкой «D» по математике, стало неудержимо рваться наружу.

— Прости, что я поднимаю эту тему, — начал он, преодолевая робость, — мы, конечно, договаривались с тобой в начале: никакой благодарности, но… ты так много сделала для меня, Онки, и чтобы совершенно ничего не взять взамен…

Она остановилась и требовательно взглянула на него.

— А что ты можешь мне предложить?

— Я рад буду тоже оказать тебе какую-нибудь услугу, — пообещал он, не отводя своих прекрасных глаз, — просто скажи мне, если что-то понадобится…

Закат выстелил двор косыми рыжими дорожками света.

— Ладно, — с деланной небрежностью согласилась Онки, щурясь на солнце, ярко бьющее сквозь крону большого дерева между корпусами, — я подумаю, и, возможно, воспользуюсь твоим предложением. Когда-нибудь.

Журнал, на который Онки Сакайо чуть не наступила, приоткрыв дверь в комнату Белки, был из тех, что не должны, по правде говоря, попадать в руки подросткам. Типичное бессодержательное глянцевое издание, на пятьдесят процентов состоящее из рекламы дорогих автомобилей, модных брендов одежды и элитных сортов табачной и алкогольной продукции. «Большие девчонки». Этот журнал пользовался огромной популярностью, поскольку публиковал материалы откровенно эротического содержания. На больших блестящих страницах, напоминающих крылья пестрых тропических бабочек, размещались фотоснимки полуобнаженных юношей, зазывно глядящих в камеру и прикрывающих наиболее интересные места различными (иногда весьма неожиданными) предметами.

Онки Сакайо было очень стыдно перед самой собой за этот поступок.

«Какая Белке разница, у нее их так много, она наверняка даже не заметит пропажи…»

С жадностью первооткрывателя она перелистывала аппетитно шелестящие страницы, впиваясь взглядом в соблазнительные тела, ослепительно освещенные вспышками фотокамер.

Один из парней-моделей показался ей очень похожим на Малколма; он возлежал навзничь с томно полуприкрытыми глазами на соломенном коврике в каком-то невероятно роскошном помещении, совершенно голый, приличия ради обсыпанный нежными лепестками каких-то белых цветов… Это была реклама известного банка, предоставляющего потребительские кредиты на различные нужды. «Желания должны исполняться. Как можно скорее…» — гласил слоган возле красавчика.

Идея пришла неожиданно, и в первый момент так неприятно поразила Онки, что она попыталась тут же выкинуть ее из головы… Но это оказалось не так просто. Много раз она слышала, как старшие девчонки обсуждают между собой тех, кто увлекается подобной печатной продукцией.

— К живому парню подойти слабо, вот она и мусолит глянец.

— Разглядывают картинки только неудачницы.

Онки машинально перевернула страницу.

«Действительно.»

Она отложила журнал.

«Стыдно сидеть и вздыхать, глядя на фотографии красавчиков. Хочешь чего-то — действуй.»

— Малколм, твое предложение еще в силе?

— Ты о чем?

— Ну… про оказание мне какой-нибудь услуги… если понадобится. Вспомнил?

— Ах… да! Конечно…

— Я придумала, что ты можешь для меня сделать.

Онки не ожидала от себя этого волнения. Защекотало ладони, совсем немного, самую малость, как перед контрольной, в итогах которой она уверена, и лицу стало горячо, словно в знойный день она обратила его к солнцу. Пришлось отвернуться, чтобы Малколм ни о чем не догадался. Некоторое время Онки молчала, подыскивая слова. Покачивая ногами, они сидели на крыше металлического скелета старой машины.

— Я хочу на тебя посмотреть, — выговорила она наконец.

— В смысле? — удивился Малколм.

— Без одежды, — хмуро пояснила Онки, продолжая глядеть в сторону.

— Только посмотреть? Зачем? — его голос звучал вполне обыденно, так, словно он почти каждый день слышит от девушек подобные просьбы, и, как показалось Онки, в интонации юноши проскользнула даже легкая насмешка.

Она глубоко вдохнула, приготовившись говорить долго; больше всего на свете она боялась, что Малколм может неправильно ее понять, истолковать для себя ее поступки, придав им смысл, который в действительности за ними не стоит.

— Я не видела никогда. Разве только на картинках. Как ты понимаешь, это не совсем то… Помнишь, я заглянула в гараж, где вы были с Белкой, случайно, может, тебе неловко вспоминать, извини, но я должна сказать. В психологии есть понятие гештальта, неделимого целого… Сознание ощущает потребность завершить начатое. Я не знаю, вполне ли тут уместен данный термин, но когда я тебя увидела, то… все произошло слишком быстро, мне показалось, что я не разглядела тебя, или разглядела… просто мне хочется посмотреть снова…

Онки остановилась, чтобы вздохнуть. Она торопилась сказать, никак нельзя было упустить самого важного.

— Послушай дальше. Я понимаю, что это непросто, но постарайся не выискивать в моей просьбе никаких лишних подтекстов. Я всегда говорю правду, и хочу быть до конца честной с тобой. Это, конечно, может тебя обидеть, но, поверь, лишние иллюзии куда хуже. Ты мне не нравишься. Я не влюблена в тебя и не стала бы с тобой встречаться… У тебя нет характера. Поэтому то, о чем я тебя прошу, будет просто дружеской услугой… если ты согласишься…

Она умолкла. Во внезапной тишине, в которую обрушились ее последние слова, Онки показалось, что Малколм сейчас спрыгнет с машины и просто уйдет. Это было бы достойным ответом. Но он продолжал сидеть, качая ногами в тряпочных кедах.

— Хорошо.

Это короткое и ясное слово врезалось в сознание Онки, как дротик в картонную мишень. Она почувствовала легкое разочарование.

— Для тебя это так просто?

— Не слишком трудно, — поправил ее Малколм.

Он первый спрыгнул с машины на землю, показывая, что готов выполнить ее просьбу незамедлительно.

В незапертом гараже было прохладно и сыро, в нишах потолка горели цилиндрические молочные лампы. Просторное помещение загромождено было битыми автомобилями, на деревянном полу тут и там стояли канистры, валялись покрышки, диски, разные инструменты, пахло сыростью и резиной…

— А если они вернуться? — спросила Онки.

— Ты имеешь ввиду автомехаников? Нет… У них рабочий день уже закончился, и они пошли в Атлантсбург. Вольнонаемные. Каждый вечер их выпускают через проходную.

— Почему же они не запирают гаражи?

— Зачем? Здесь все равно никого чужих не бывает. Территория Норда ночью как бронированный бункер, ты же знаешь. Добавь к этому психологический эффект: проходя мимо незапертого помещения, где горит свет, люди всегда думают, что там кто-то есть. А может, им просто недосуг замок купить…

Онки подняла с пола какую-то деталь и принялась с любопытством ее разглядывать.

— Вот бы собрать себе мотоцикл. Натырить помаленечку, и свалить отсюда к чертовой матери…

— Ты бы могла?

— Не знаю, — Онки выпустила находку из рук, та упала с глухим звуком, отскочив от темной промасленной доски пола, — можно попробовать. Двухцилиндровый двигатель внутреннего сгорания не такая уж мудреная штука…

Малколм понятия не имел, о чём говорит Онки, но глядел на неё с восхищением.

Оба как будто бы забыли, зачем пришли сюда. Она поднимала с пола мелкие гаечки и целилась ими в нарисованный на стене краской круг.

Юноша следил взглядом за каждым пролетающим снарядом.

— Ты меткая…

— Я знаю, — расхрабрившись от похвалы, Онки швыряла разную мелочь в стену опять и опять, но, как назло, стала мазать…

Последняя гаечка угодила в стекло одной из машин, отлетев от нее с жалобным звоном.

— Здесь прохладно. Не простудишься?

— Нет. Я привык. Да и ты, надеюсь, не собираешься рисовать меня с натуры… — Малколм беспомощно улыбнулся, распахивая куртку.

Напряженный взгляд Онки фиксировал каждое его движение. Ни одна расстегнутая пуговица не осталась незамеченной. Тонкие пальцы юноши с уверенной ловкостью высвобождали их из петель. Дыхание ритмично приподнимало и опускало его узкую грудную клетку. Лампа на потолке, находящаяся прямо над ними, негромко гудела.

Никогда прежде Малколм, уверенный в своей привлекательности, не чувствовал стыда будучи нагим, но теперь, когда на него смотрела Онки Сакайо, эта невинная, вспыльчивая и странная девочка, непрошеное стеснение овладело им: непривычно было ощущать себя на этот раз не объектом вожделения, а чем-то другим… выставочным экспонатом, произведением искусства. Она не двигалась с места, замерла, казалось, почти не дыша, как ученик живописца в музее; она разглядывала его все еще по-детски — с исследовательским любопытством, но вместе с тем взгляд ее светился гордостью завоевателя — впервые в жизни перед нею, для нее, красивый мальчик добровольно снял с себя одежду…

В свете молочных ламп он походил на ночную фиалку, тоненький и совершенно белый — Онки нестерпимо захотелось прикоснуться к нему — она была уверена, что ощутит нечто совершенно неземное, просто протянув руку… Сделав шаг вперед, она погладила подушечками пальцев нежную кожу у него на груди.

— Смелее, Онки, — прошептал Малколм, уже готовый принадлежать ей, здоровый, шестнадцатилетний, по закону естественного отбора всегда готовый принадлежать лучшей, сильнейшей, победительнице не важно какого поединка, но непременно победительнице…

— Я могу научить тебя, как ты меня учила, — продолжал он, накрывая ее руку своей, — это, пожалуй, единственное, о чем я знаю немного больше…

— Малколм! Мааалк! — звонкий голосок раздался позади одной из машин.

Он целиком заполнил огромное мрачное помещение, этот чистый звук, он испугал их своей неотвратимостью и ясностью, словно яркий свет.

— Только не это… -в отчаянии прошептал юноша, — только не он…

Онки резко обернулась, интуитивно, как когда-то Белка, заслонив его собою, грозная и воинственная, готовая к встрече с чем-угодно… Но…

Он вышел из-за кузова продовольственного фургончика без колес с тряпичным свертком в руках — какая-то игрушка была спелената словно младенец.

Он вырос перед Онки и Малколмом как огромная гора из-под земли, это так воспринималось, несмотря на его детский рост и хрупкость. Обезоруживающе трогательный и страшный в своей ослепляющей непорочности…

Саймон Сайгон.

Ясное личико его выражало беспокойство, поначалу, пока он еще не успел окончательно разобраться, что к чему, но, когда он встретился взглядом с Онки, мужественно растопырившей руки, чтобы загородить торопливо натягивающего джинсы Малколма, что-то переменилось; по лицу мальчика неуловимо, точно отсвет экрана в кинотеатре, проскользнуло нечто совершенно новое, жесткое, недетское.

— Вы здесь вдвоем? — он стоял, трогательно прижимая к груди свой тряпочный сверток; глаза его, устремленные прямо на Онки выражали гневное непонимание; Саймон не отводил взора, он как будто заглядывал ей в душу, ища ответа на вопрос, сформулированный иначе, куда более конкретно и грубо, но не заданный. В его глазах вспыхнули два злых огонька.

— Вот ты какая, оказывается! — выкрикнул он отчаянно и звонко, — никогда больше не подходи ко мне, слышишь!? Извращенка!

Он развернулся и побежал прочь, не оборачиваясь, громко и часто стуча по деревянному полу школьными ботинками, крепко обнимая свою завернутую в обрывок старой футболки игрушку, — и в том, как он побежал, во всей его маленькой стремительно удаляющейся фигурке содержалось нечто такое, что просто невозможно было не броситься следом за ним, забыв обо всем…

И Онки поступила именно так:

— Саймон! — воскликнула она, и в два прыжка нагнав его, удержала за рукав спортивной курточки, — послушай меня, ты не так все понял…

— Оставь эти банальные фразы телесериалам, — жестко ответил он, — я не слепой. И не такой уж маленький. Вы с Малколмом — парочка… И встречаетесь в этом грязном гараже, чтобы… — он запнулся, поднял на нее свои огромные, зеленущие, как дикая роща, глазищи, — не смей меня трогать!

Рывком высвободив руку, он снова бросился прочь.

И Онки ощутила мучительную пустоту в груди, словно он что-то сейчас у нее забрал, этот маленький мальчик, своей такой неожиданной и взрослой обидой. Подавленная, она вернулась к Малколму.

— Извини, — сказала она, — я не смогла нас оправдать…

— Себя, — поправил Малколм с грустной усмешкой, — тут, мне кажется, ревности больше, чем осуждения…

— Ревности? — удивленно пробормотала Онки себе под нос, — но ведь вроде никогда не было никаких разговоров, даже намеков… С какой стати? — и тогда с поразительной ясностью всплыло в онкиной памяти замечание Коры Маггвайер о том, что есть вещи, которые могут значить гораздо больше, чем любые слова… Ведь что-то же заставило ее, Онки, броситься минуту назад вслед Саймону и вопреки очевидному униженно пытаться реабилитироваться в его глазах?

Холодная капелька, стертая со щеки кончиком пальца. Неужели для них обоих она значила так много?

Молчание тяготило, но ни одна, ни другой не знали, о чем говорить. Онки делала вид, что смотрит на закат, хотя его почти не было видно — облачный день, запад точно грязная вода из-под акварели, куда ребенок макал кисточку, испачканную и в черной, и в желтой, и в алой краске, а Малколм шел рядом, время от времени взглядывая на экран мобильного, будто ждал от кого-то сообщения при беззвучном режиме.

— Я, кажется, понял, кто прислал мне те цветы и приглашение… — произнес он задумчиво.

— Ну… — нехотя отозвалась Онки.

— Помнишь, месяца три тому назад в Норд приезжали какие-то высокопоставленные лица. Из Сената, кажется. И с ними была дама, высокая такая, с глазами… как у тебя. Вот, мне думается, она. В тот день я опаздывал на занятие и бежал через двор. А дама та меня остановила и взяла за подбородок. Как она на меня смотрела! Мне аж стыдно стало…

Онки, сперва безучастная, прислушивалась к его словам с возрастающим интересом и озабоченно хмурилась.

— Так это же Афина Тьюри… — пробормотала она себе под нос.

— Кто?

— Да ты как с луны упал. «Дама с глазами!» Ее же вся страна знает в лицо. Да, думаю, и большая часть остального цивилизованного мира тоже. Это же сама изобретательница «эликсира женской молодости», а заодно — наша общая всехняя матушка, Афина Тьюри, руководительница проекта «искусственный эндометрий». Именно с ее легкой руки мы тут существуем, дышим, солнышком любуемся… — в словах Онки была пронзительно-грустная ирония, она махнула рукой в сторону пасмурного заката над над гаражами, насмешливо убогого, обрезанного грязными облаками, будто специально подобранного в тон ее словам…

Но Малколм не проникся особенным отношением собеседницы к Афине Тьюри, не понял ее затаенной грусти, он думал в эту минуту о чем-то своем, и по лицу его бродила загадочная мечтательная улыбка.

Происшествие в гараже вне всякого сомнения задело достоинство Малколма, но он не отдавал себе в этом отчет; так, наверное, и должно было быть, чтобы Онки Сакайо, оставив его полуголого, забыв о нём, как о неодушевленном предмете, не оборачиваясь кинулась догонять Саймона Сайгона, еще совсем ребенка, чтобы униженно объясняться перед ним… Однако, подспудное ощущение несправедливости не покидало его. Обида на Онки не формулировалась в его сознании явно, в виде конкретной мысли, но, несомненно, она существовала, масла в огонь подливал и Саймон: он вел себя с Малколмом гораздо сдержаннее, чем прежде, реже к нему ласкался; не стремясь открыто выражать свое осуждение, он всячески его демонстрировал. Этот умный мрачноватый ребенок, скорее всего, и раньше догадывался о том, куда уходит по вечерам старший товарищ, но никогда еще его догадки не обретали плоти, не вторгались столь грубо в изящный мир его подростковых идеалистических представлений о жизни — поэтому теперь, когда это случилось, некоторое отчуждение между друзьями оказалось неизбежным.

Малколму было одиноко. Поклонницы по-прежнему вились вокруг него, как осы вокруг надтреснутого арбуза, но он как ни старался не мог выделить среди них никого, кто привлекал бы его сильнее, чем остальные. Они мелькали перед его глазами точно киношная массовка, все одинаковые, со стандартными ухаживаниями, шаблонными фразами, похожими шутками, и про каждую он знал заранее, чего она хочет и что может ему предложить…

Он написал электронное письмо Афине Тьюри. Он ничего не ждал, оставаясь в полной уверенности, что она не ответит, кто он, в конце концов, такой, просто ему было скучно и как-то постыло, Малколм сидел один в своей комнате, забитой сверху донизу дареными плюшевыми медведями — все их тащат, ни одна не удосужилась проявить оригинальность! — набрав в поисковой системе полное имя, фамилию, он сначала долго разглядывал фотографии этой богатой известной женщины, потом прочитал ее биографию в электронной энциклопедии, и… решился.

Текст письма мигом сложился у него в голове, как нечто вполне естественное, как выдох, как желание обернуться на зов…

Найдя адрес на сайте проекта «искусственный эндометрий», он его отправил. Это заняло каких-то пятнадцать минут.

«Наверняка она даже не прочитает, обычно корреспонденцию знаменитостей обрабатывают секретари, зря я написал, очень глупо…» — размышлял Малколм уже потом, когда на экране сбоку мелькнул желтый флажок «ваше сообщение послано.» Его действия не были подчинены никаким логическим рассуждения и расчетам, это был порыв, необъяснимое спонтанное движение души…

И почему-то ему повезло…

Афина Тьюри как раз оказалась возле своего компьютера в тот момент, когда письмо Малколма невидимая информационная рука бросила в ее неосязаемый почтовый ящик. Читая, она чуть изогнула свою эффектную бровь, уголок губ немного приподнялся в почти неуловимой довольной ухмылке, рука, легко пробежавшись по клавишам, набрала ответ. Позвонив своему шоферу, Афина дала ей указание подъехать в шесть вечера к воротам воспитательно-образовательной зоны Норд, и тут же об этом позабыла; спросив кофе с коньяком, она поставила его рядом, и, вдыхая аромат, окунулась в поток деловых писем.

— Садись.

Из машины вышла худощавая девушка в строгом черном костюме. Она любезно распахнула перед Малколмом дверцу, в непроглядно тонированном стекле которой отражалось весеннее небо в рыхлых комках облаков. Потом она ее захлопнула, отъединив юношу от шума оживленной магистрали и, обойдя автомобиль, села за руль.

По дороге она не проронила ни слова. Малколм от нечего делать разглядывал ее отражение в зеркале заднего вида. Лицо девушки хранило выражение мрачной сосредоточенности — она очень внимательно следила за дорогой, в правом ухе у нее, когда она поворачивала голову, мелькала черная таблетка беспроводной гарнитуры, а в специальном ложе рядом с рулем находилось переговорное устройство внутренней связи. Безопасность поездок Афины Тьюри обеспечивалась по высшему разряду.

На вид девушке-шоферессе можно было дать не больше двадцати пяти, а ее реальный возраст, скорее всего, не дотягивал до этой условной отметки — черный костюм мужского покроя, короткие, прилизанные гелем волосы и хмурая строгость мимики — все это способствовало тому, чтобы она выглядела старше своих лет.

Малколму хотелось спросить, почему его так запросто сегодня выпустили, ведь обычно воспитанникам очень долго приходилось добиваться разрешения на выезд у классного наставника, подробно ему рассказывая, зачем и куда им нужно в Атлантсбурге. А тут на тебе — тяжелые ворота открылись, как по мановению волшебной палочки… Этот вопрос не давал ему покоя, но лицо девушки казалось таким непроницаемым, что он так и не решился его задать.

— Выходи, — сказала она, покинув салон и снова распахнув перед ним дверцу автомобиля, — голос у нее был грубоватый, но приятный.

Поставив ноги на асфальт и выпрямившись, Малколм некоторое время не мог прийти в себя — настолько поразила его шальная феерия световых реклам. Прежде ему приходилось бывать в Атлантсбурге, но каждый раз в спешке, по каким-то делам, на экскурсиях в нестерпимо скучных музеях, историческом, этнографическом, военном… Никогда еще за свои шестнадцать лет Малколм не был в торгово-развлекательной части города, ее называли «вечерней», тут круглосуточно ждали гостей с кошельками нараспашку казино, бары, рестораны, клубы, бесчисленные магазинчики с ненужными, но дорогими вещами. И никаких тебе музеев…

Глаза Малколма широко распахнулись…

Навесные магистрали с сияющими вереницами фонарей — огненные ленты в небе. Гигантские постройки из зеркального стекла как в фантастических фильмах…

Такая красота…

Многоуровневый ресторан-отель «Эльсоль» располагался на естественном холме, нижние этажи его помещались внутри земляного вала, засаженного с соблюдением определенного порядка в расположении красок мелкими нежными цветами, а к верхним этажам с четырех сторон поднимались широкие каменные лестницы — много тысяч ступеней из бледно-розового камня… Продолжение здания на вершине холма выстроено было из крупных каменных брусков, гладко отшлифованных, на закате они отливали как перламутр — зрелище поистине величественное — по обе стороны от главного входа возвышались мощные белые колонны.

— Будто храм… — не в силах оторвать глаз, чуть слышно пробормотал Малколм.

— Капитализма, — с едва уловимой ехидцей добавила девушка-шофересса, стоящая у него за спиной. Она слегка подтолкнула его вперед, — давай уже, иди, хватит глазеть, тебя ждут…

Загрузка...