Мужчина апреля

Глава вторая: Вторник

– Ади! Ади!

Я перевернулась, увидела перед собой искаженное гримасой мужское лицо (Лео?), испугалась, поняла, что это Ника – в пижаме, с телефоном в руке, – и только тогда сообразила, где я. В гостиной, на диване, и сейчас начнется сцена: почему я на диване, что это значит и так далее. Взгляд у Ники был требовательный.

– С нас хотят еще одного мальчика? – попробовала пошутить я.

Голова квадратная, мозг плоский, сон не дает разомкнуть глаза; хочется упасть обратно и накрыться одеялом. Но в окне никакой надежды на это: утро.

Ника села на край дивана. Сунула мне свой телефон:

– Видела? Офигеть.

Это была лента фейслука. Причем Никина.

Вся полная RIP, эмодзи со слезой и фотографий Греты.

– Прикинь? С ума сойти! – Ника мотала пальцем ленту. В глазах ее отражались мелькающие фото Греты. – Пишут, что она отравилась собственным снотворным.

– Да уж.

– Я всегда говорила: врачи выписывают колеса, как попало. Чуть пожалуешься на сон, тебе сразу – рецепт. Это ненормально. И вот. Пожалуйста.

Я сделала вид, что узнала о самоубийстве Греты только что:

– Ничего себе!

– Наверняка поручат твоей подружке Лене. – Голос Ники был окрашен слегка кровожадным любопытством. Ее интересовали подробности, которые не сольют в ленту новостей.

– Наверняка. – Я смахнула одеяло. Схватила свой телефон. Ни звонка, ни сообщений. Ни от Лены. Ни от кого. Странно.

– Интересно, почему она это сделала? Семья, ребенок остался. Охренеть, конечно. Даже ребенок не удержал.

Я открыла лэптоп. Новости были все об одном, но я застала самый свежий хвост:

В связи с кончиной Греты Светлановской премьер-министр объявила национальный траур.

Ника подошла сзади, встала совсем рядом. Я чувствовала ее дыхание на своей шее – на мгновение вспомнила, как вчера мне так же дышал в шею Томми, только ощущения были совсем другие.

Я отклонилась:

– Не дуй мне в ухо, пожалуйста.

На экране вещала премьер-министр. Судя по количеству микрофонов перед ней и по черной броши на лацкане строгого черного пиджака, пресс-конференция была подготовлена заранее и не застала премьер-министра врасплох.

Я набрала номер своего шефа Оксаны. Слушала одновременно гудки и премьер-министра.

– Можно только гадать, что подтолкнуло к такому решению человека, облеченного нашим доверием, доверием избирателей…

Я, кажется, поняла, куда она клонит. Даже мертвая, Грета была ее главной политической соперницей. Время почестей скоро придет. А пока – время вбить осиновый кол в поверженного врага:

– …разочарование в собственных утопических идеях или нечто другое, что повлекло жизненный кризис. Все выяснится, идет следствие. Сейчас же мы просим вас проявить чуткость к родным ушедшей и помнить, что им сейчас нелегко. Спасибо.

– Ну, – ответила Оксана.

– И? – в тон ответила я.

Оксана хмыкнула:

– Мне это нравится не больше, чем тебе. Два дела в одном доме. Думаю, самая правильная линия – сообщать коллегам о своих находках по делу кролика.

– Ангела.

– Что?

– Его звали Ангелом.

– О’кей. В общем, с нашей стороны самое главное – делиться информацией, они сами решат, как ее использовать. Или не использовать.

Осторожность – главное карьерное качество Оксаны. Умеренность и осторожность. Особенно когда в деле о возможном жестоком обращении с личностью, не являющейся человеком, замешан политик. Пусть и мертвый.

Мы обе знаем: ситуацию обострили выборы. Все лево-умеренное парламентское крыло сейчас трясет: кого выдвинуть вместо покойной? Центристы раздумывают, не пора ли покинуть коалицию. В напряжении и консерваторы: кто станет соперницей действующего премьер-министра?

– …для нас это все равно ничего не меняет, – сказала Оксана.

– Ты уверена?

– Мне уже звонила Гаянэ, – не без почтения произнесла Оксана. – А ей, как ты понимаешь, тоже позвонили: либо ее начальница, либо начальница начальницы.

Гаянэ была главой полиции, то есть непосредственной начальницей Оксаны и Наташи. Ее начальницей была сама министр экологической безопасности. А выше – только премьер. Чье бледное, но все же сияющее доброжелательным сочувствием лицо сейчас смотрело с экрана.

– Так что мы, Ариадна, – продолжала Оксана, – делаем свою работу. Преступления против личностей, не являющихся людьми, так же важны, как и преступления против людей. Не имеет значения, кому принадлежал этот кролик, министру или рядовому гражданину. Хоть бы и никому. Начинается всегда с жестокости по отношению к животным, птицам и насекомым. Продолжается – жестокостью к людям.

Я не выдержала:

– Оксан, тебя что, там кто-то еще слушает?

– А? – Она сделала вид, что не поняла.

– В общем, делаем свою работу, – вздохнув, повторила за ней я.

– Куда ты сегодня утром собиралась?

– Поговорить с Айной, Гретиной партнершей. Я вчера с ней встречалась, но момент, сама понимаешь, был неудачный, беседа получилась скомканной. Поеду к ней на тренировку, попробую ее там разговорить.

– Хорошо. Но не дави. Помни, сейчас ей вдвойне тяжело под всеми этими взглядами.

– К взглядам ей не привыкать, – не удержалась я.

– Это не одно и то же.

– Я понимаю, не беспокойся.

– Ставлю на причинение вреда по неосторожности, – сказала вдруг Оксана. – Они просто не уследили за кроликом. Там, по-видимому, та еще обстановка в семье была.

– Мы этого пока не знаем.

– Накануне самоубийства? А как ты думаешь?

– Я пока ничего не думаю.

– Это правильно. Короче говоря, помни, что они все только что потеряли близкого человека. Не добавляй им лишнего стресса.

– Не буду, – пообещала я.

Едва я нажала отбой, Ника выпалила:

– Ну что?

– О господи, да ничего, просто работа.

Я открыла холодильник, достала вчерашний торт с кокосовыми сливками и стала перекладывать большой кусок в коробку.

– Это кому? Лене?

Я могла соврать. Но не хотела:

– Для Лео.

– Ты же сама говорила, что он у тебя разжирел, – сказала Ника. – Хочешь, чтобы он совсем на борова стал похож? Тебе такие нравятся?

Я промолчала, уложила коробку в сумку, обогнула Нику и направилась в ванную.

– А почему ты спала в гостиной? – донеслось мне вслед.

Лаборатория наших криминалистов расположена на одном этаже с лабораторией отделов, занимающихся преступлениями против людей. Попросту говоря – в подвале.

Наверху было утро. А здесь, у Кати, мне всегда кажется, что на часах послеобеденное время. Гудят лампы дневного света. И всегда энергично орет под музыку какой-нибудь очередной любимый Катей корейский бойз-бэнд. Конкубин Кати – бурят Леша. Она говорит: «Похож на корейца».

– За какашками пришла? – весело крикнула она мне, не отвлекаясь от дела: капала что-то из пипетки на стекло. Верхняя половина лица закрыта желтоватыми лабораторными очками, нижняя – голубоватой медицинской маской.

– И тебе привет.

Мне нравится смотреть, как работает Катя: все ее жесты отточены, ничего лишнего. Она задвинула стекло в микроскоп. И только потом отошла, сняла синие перчатки, стащила нижнюю маску под подбородок:

– Посмотрим.

Я подошла к ее компьютеру. Катя искала нужный файл. И, не отрывая глаз от экрана, сообщила:

– Прикинь, а Грету вчера привезли. В левое крыло.

В левом крыле делали аутопсию человеческих тел. В правом – животных. В голосе Кати я опять услышала тот слегка кровожадный интерес, с каким выспрашивала про Грету Ника. Знаменитости интересуют всех. А мертвые – особенно.

– В смысле – тело?

– В смысле – тело.

– В новостях говорят, передоз снотворного.

Катя засмеялась с чувством собственного превосходства, как будто я пыталась ее обдурить, а она меня раскусила:

– Если девочки расскажут что-то интересное, я дам тебе знать.

– Ты – настоящий друг.

С Катей мы поступили в отдел одновременно. Конечно – друг.

– Так. Вот он. – Она стучала пальцем по курсору. – Ну, смотри. Есть некоторое обезвоживание. По-видимому, твоего кролика не кормили и не поили несколько часов. Вероятно, тупо про него забыли. Учитывая тарарам с Гретой.

– Да, девочка обнаружила, что он пропал, как раз когда вспомнила, что его надо напоить и накормить.

– Заводят животное, а ответственности – ноль.

– Слушай, у нее мать умерла. Удивительно, что она вообще вспомнила про кролика.

Катя смерила меня недовольным взглядом:

– Тебе видней. Вы же проводили проверку перед тем, как одобрить адаптацию животного.

– У них был идеальный профайл.

– Знаешь, тут вот какая штука. – Катя будто пропустила мои слова мимо ушей. – Смотри. – Она показала мне на разноцветные столбцы. – Я сделала предварительный анализ. У него явно повышенный уровень кортизола и фоновый иммунный ответ. Я передала девочкам в биохимию. Они скажут, что с ним конкретно. Выглядит как сильный стресс. Не удивляюсь. Учитывая, что никому до него, похоже, не было дела.

– Не преувеличивай.

Катя только фыркнула:

– От хорошей жизни не сбегают. Мы все это знаем. Позвони мне завтра.

Она не сдержалась, плутовато ухмыльнулась:

– Может, и про Грету мне к тому времени что-то сольют.

– Катя!

– Интересно же. Только не ври, что тебе не интересно.

Сильный стресс, значит. У кролика.

Что там стряслось в этой семье?

Наверняка «стряслось» – слишком сильное слово. Чаще всего не случается никаких событий. Просто тихо гниют отношения. И животное забывают покормить. Наполнить ему поилку. Все печально, но логично.

Кроме того, что кролик не мог сам разрезать сетку и прихватить в бега видеокамеру.

Но зачем красть зоокамеру? Что такого она могла заснять? Учитывая, что угол обзора был ограничен домиком кролика. Туда и человек-то поместится, только если скукожится в позе эмбриона. Да и то лишь худой и невысокий.

Как Туяра?

С павильона трамвайной остановки мерцало лицо Апреля. Теперь его взгляд казался мне двусмысленным. И не таким уж открытым.

…Или как Томми? Но что ему делать у кролика в домике?

Почему он сказал, что Грета не покончила с собой? Что за дела? С Айной у него те еще отношения, это несложно заметить. Такие семьи не зря называют дисфункциональными. На поверхности все хорошо. Все соответствует пунктам опросника. Но не хорошо – никому. Есть много способов исподволь отравлять жизнь ближним. Своим поведением, своим отношением, своими словами, насмешками, эгоизмом, пренебрежением. При этом в открытую никто не ссорится – «мы же люди воспитанные». И бедный кролик – между людьми, как мяч, который стукается то об одну стенку, то о другую. Так это было с ними?

Или так скоро станет со мной и Никой?

Мимо тихо шуршали шинами велосипеды. Шли пешеходы.

Я обернулась взглянуть на лицо Апреля и чуть не сбила с ног женщину. Ее телефон упал, подскочил на асфальте.

И мое сердце тоже: надо же, какая я корова! Разбила ей телефон!

– Извините! – Страшно расстроенная, я бросилась его поднимать. Хоть бы не разбился. Уставилась на экран – есть ли трещины? Да так и застыла с округлившимися глазами.

Заголовок гласил: Самоубийство? Убийство! И ниже – фотография Греты.

Палец сам начал чиркать по экрану. Я не могла поверить собственным глазам.

– Да уж, – сказала женщина, – собирает всякую грязь, как обычно. Вообще-то, я его не читаю, так только, ради смеха.

Она потянула свой телефон у меня из руки, и лишь тогда я очнулась.

– Простите!

– Все в порядке. Никаких проблем, – приободрила она меня.

На этот раз ни одна женщина в очереди не глядела по сторонам, все склонили головы к телефону. Подошел трамвай. Я тоже вытащила телефон, открыла сначала новости. И только потом – приложение для трамвая. Отсканировала код, убедилась, что за билет списаны баллы. И впилась в экран.

Обалдеть.

Блог Геракла читали все. А потом дружно заявляли, что никогда ни за что на свете не станут читать весь этот оголтелый бред. А тем более ему верить. Только для смеха.

Геракл выкладывал сплетни и сам их так называл. Кто такой Геракл, никто не знал. Мужчина? Женщина? Киберполиция несколько раз выходила на его след. Добивалась по пути какого-нибудь успеха: прикрывала тайную точку, торгующую алкоголем, или клуб извращенок – любительниц маленьких мальчиков. Помогала другим отделам раскрыть пару «висяков». Но сам Геракл ускользал так лихо, что мог бы звать себя Гермесом.

На заставке его блога мускулистый голый мужик лупил дубиной всяких чудищ.

Дубина правды, мол.

Что из писаний Геракла было правдой, а что нет – сказать сложно. Но его блог читали все, его даже цитировали журналисты. С непременной оговоркой «по слухам», чтобы не напороться на штраф за клевету. Видимо, неправдой в блоге Геракла было не все. Подозревали, что Гераклу сливают много кто много чего: политики, актрисы, предпринимательницы, главы корпораций. В глубине души я убеждена, что и наша Гаянэ ему сливала информацию не раз. Геракл – это помойная крыса правды. Крыса, необходимая любому демократическому правовому обществу, где нет цензуры, зато есть закон о защите репутации.

В трамвае я перечитала его статью внимательно. Утолила вульгарное любопытство, так сказать. «Может, стоит также спросить нашу мускулистую футбольную звезду, не храпит ли она во сне. А иначе почему у нее и Греты уже давно раздельные спальни?» Похоже, в этом доме бушевали свои драмы. Для кролика это было все равно что застрять в кольце лесного пожара. Катя права: животные чувствуют стресс и реагируют двумя способами – набрасываются или удирают. Кролик исчез.

Если только он исчез по собственной воле.

Женщины в трамвае иногда переглядывались, переговаривались. Все реплики в конечном итоге сводились к вопросу: что за хрень?

Я заткнула уши наушниками. Якобы слушаю книгу или музыку. Закрыла глаза. Будто это могло удержать мысли! Бесполезно. Они летали, мелькали. Не мысли даже. Обрывки, взметенные ветром. Полный хаос.

Что, если Томми прав – в самом прямом, буквальном смысле?

Геракл, конечно, крыса, но не с потолка же и он это взял: убийство.

И при чем тут исчезновение кролика? Связаны ли эти события?

Дыру в сетке проделал тот, кто убил Грету? И тот же человек забрал камеру? Но зачем?

Или же никто ее не убивал. Просто, когда известный человек умирает внезапно, каждому есть что сказать.

Я набрала Лену. Телефон гудел, гудел. А потом Лена сбросила мой звонок. Что бы там ни происходило, ей было не до меня.

Открыла регистр. GPS-данные с чипа в ухе кролика не изменились. Розовый круг по-прежнему включал дом и сад Греты, захватывал прилегающие участки соседей.

Это как раз нормально. Мир глазами кролика, как правило, невелик и понятен. Кролики – оседлые животные. Их активная территория не превышает двух гектаров. Это у диких кроликов. У кролика-компаньона она равна вольеру, который должен быть не меньше полгектара. Иначе держать кролика-компаньона не разрешит служба опеки. У Греты и Айны – большой сад. Все-таки Грета – министр, а Айна – футбольная звезда.

Допустим, кролик, измученный стрессом в доме, голодом и жаждой, удрал в проделанную человеком (не будем пока касаться вопроса зачем) дыру. Но далеко он не смылся. Кролики не удирают далеко. И этот демонстрировал нормальное поведение.

Я глянула сначала на экран телефона. Лена не перезвонила. Не прислала сообщение. Потом позвонила себе в контору:

– Бера, а очередь на Милочку большая?

– Сейчас посмотрим.

Милочка – бигль, натасканный на поиск пропавших животных. Живых. Пока еще можно надеяться на лучшее.

– Тебе куда?

– Район Арбата.

– Завтра только если.

– А сегодня никак?

– Лапушка зато свободен.

Это такой наш внутренний черный юмор. Лапушка натаскан искать мертвых.

– Нет, – вздохнула я. – Все не так плохо.

– Отыщется. Апрель ведь. Куча компаньонов в это время года удирает искать любовь.

Я поблагодарила Беру и нажала отбой.

Допустим, и кролика позвали в путь гормоны. Но камеру уж точно не он с собой прихватил. Тот, кто разрезал сетку? Запись, которая пропала вместе с камерой, сделана в течение вечера и ночи. В нормальной ситуации кролики ночью спят.

В нормальной.

Значит, на записи – не мирно спящее животное. Но тогда что?

У меня не было даже гипотезы.

Пассажирки входили и выходили. Казалось, одни и те же женщины делают такое странное упражнение: вышли, постояли снаружи, зашли, постояли в трамвае, опять вышли, снова зашли.

Голова у меня слегка плыла.

Когда на табло зажглось название остановки «Старый стадион», ясно мне было только одно: я горячо желаю вернуться в понедельник. В свою привычную жизнь. Понятную, удобную. Меня глодало чувство, что я ввязываюсь в какую-то мутную историю и очень потом об этом пожалею.

– Выходите? – спросила женщина сзади.

Я очнулась и ступила на тротуар.

Двери тихо зашипели. Трамвай отошел.

Странно признаться, но в Тушине я ни разу не бывала. Вот так можно всю жизнь прожить в Москве и толком не знать ничего, кроме своего района и центра. Тушино – один из многих московских районов, название которого мне ничего не говорило. Да и облик тоже ничего не сказал. Такие же реконструированные высокие дома, такие же таунхаусы с крохотными садиками и батутами для детей. Такие же чистые уютные улицы. Сквозь ветки, пока еще голые, синели солнечные батареи крыш. Как везде. Разве что таунхаусов побольше, чем в центре: здесь земля намного дешевле.

Сверяться с картой в телефоне мне не требовалось, стадион, где Айна назначила мне встречу, я увидела сразу. Красно-белую полусферу, как бы составленную из ячеек-сот солнечных батарей в цветах «Артемиды»: белых и красных. Стадионные прожекторы на длинных шеях были похожи на доисторических ящеров, собравшихся вокруг поверженной добычи.

Курс на купол.

Короткая прогулка помогла мыслям улечься. Я больше не думала ни об Ангеле, ни о Томми, ни о Геракле, ни о себе и своих чувствах. Голова сделалась пустой и ясной. Я была готова вбирать, замечать, улавливать. Готова делать свою работу.

Когда не знаешь, что делать, просто следуй стандартному протоколу.

Сунула в сканер на входе свое служебное удостоверение с магнитным штрих-кодом по краю. Полицейское удостоверение со штрих-кодом категории В открывает почти любую дверь в общественном месте.

Прозрачные воротца из сверхпрочного пластика распахнулись.

Я наткнулась на лицо Айны, как на холодную глухую стену.

– Еще минута, и я бы вас не стала ждать.

Я кивнула:

– Понимаю. Мне не представить, что вы чувствуете. Спасибо, что не отказались со мной поговорить.

– А вы из тех, кто любит животных больше, чем людей, – с вызовом бросила Айна.

Я не поддалась. Ответила вежливо:

– Я из тех, кто считает, что если вмешиваешься в жизнь живого существа, то несешь за него ответственность. Не важно, человек это, животное или насекомое.

Лицо Айны чуть смягчилось.

– Идемте, – мотнула она головой.

Я шла за ней по коридору. Смотрела на ее широкие плечи, на сильную шею. На блестящий хвост волос, стянутый самой простой резинкой.

Непроницаемая.

Айна толкнула дверь в раздевалку. Кинула сумку на скамью.

– Говорите. Пока я переодеваюсь, – и стащила через голову свитер.

– Как вы себя чувствуете?

Она замерла, посмотрела на меня поверх свернутого свитера. Узкие глаза – как две прорези в маске.

– Вы про меня пришли говорить? Или про кролика?

– Извините, у меня чудовищная работа. Вламываюсь к родственникам в их горе… Поверьте, мне самой не по душе это. Но…

– Ладно. – Айна скрылась за дверцей шкафчика. – Работа есть работа.

– Кто занимался кроликом?

– В каком смысле?

– Чьей обязанностью было его кормить, поить, убирать в клетке?

– Все понемногу. Кто первый вспомнит… – Она осеклась. – Простите, знаю, как это звучит: завели и забыли. Но мы все помнили… Если не считать того утра.

– Прекрасно понимаю.

– Да? – зло переспросила она.

– Простите… А вы видели, что написал Геракл?

– Не знаю, что он имеет в виду. И при чем здесь кролик?

– Пропала видеокамера из его клетки.

– Думаете, я ее взяла?

– Кому нужна зоокамера? Да еще с ночной записью?

– Мало ли. Идет предвыборная кампания. Никогда не знаешь, кому что придет в голову. Они там все не скупятся на выдумки.

– Вы довольно безжалостны к своей…

– Вовсе нет. Я к ней справедлива. Политика – такая же работа, как любая другая. Везде соперничество. Везде свои запрещенные приемы. Игра рукой. Удары исподтишка.

– Как в футболе?

– Как в футболе. Мы получаем желтые карточки, мы получаем красные карточки. Нас удаляют с поля. Но мы все равно пользуемся запрещенными приемами.

– Понимаю.

Айна спросила, не глядя:

– А вы ему поверили?

– Моя работа – расследовать преступления против животных. А не убийства.

Айна задержала на мне взгляд:

– Видите, как легко. Пустил сплетню. А жертва пусть отмывается, как хочет.

– Для меня это дело о кролике.

Айна покачала головой, толстый черный хвост хлестнул из стороны в сторону. Мне не понравилось, что она переводит разговор на мое личное отношение к трагедии. Я заговорила нарочито нейтральным голосом:

– Как бы вы описали свое эмоциональное состояние в дни до… до происшествия? С кроликом.

– А при чем здесь я?

– Я следую стандартной процедуре. Животное, судя по всему, испытывало стресс. Не чувствовало себя в безопасности.

Над дверцей взметнулись голые мускулистые руки – мелькнуло и опало что-то красное.

– Это судя по чему?

– По анализу его экскрементов.

Минутное молчание. Потом спокойный голос:

– Счастливое. Мое эмоциональное состояние последнего времени.

От удивления я не нашлась с ответом.

Айна закрыла дверцу. Теперь она была в красном фирменном свитере. На груди белый логотип «Артемиды» и ниже мелкими буквами название государственной компании, спонсора их клуба: фейслук.

– Я – нападающая в основном составе клуба-призера. И люблю свою работу. Это моя жизнь. Я люблю своих подруг по команде, мне с ними хорошо, мы поддерживаем друг друга, это многое значит. У меня ребенок. У меня хороший крепкий брак. Был. Что бы там ни писал этот сплетник. Хороший дом. Иначе нам бы и не разрешили взять животное. Разве не так?

Я кивнула.

А семью ведь поставила после работы. Интересно. Эта деталь меня насторожила: перекос в сторону работы – для нас тревожный «флажок». Люди уходят в работу, как раньше уходили в алкоголь или азартные игры.

Айна словно заметила мое недоверие. Тут же заговорила:

– Многие девочки начинают играть в футбол. Немногие играют потом в профессиональной лиге. Еще меньше – становятся чемпионами со своей командой. У меня получилось.

– Как Грета относилась к вашим успехам?

Айна пожала плечами:

– Гордилась. Радовалась. Грета любит… любила свое дело. Она знала сама, что это такое – гореть тем, что делаешь. Понимала меня полностью. Ваша партнерша радуется вашим успехам?

Я опять пропустила вопрос мимо ушей:

– Но ведь даже самая счастливая ситуация может измениться в считаные дни.

– В смысле?

– С точки зрения кролика. Животные чувствуют тревогу. И тогда либо нападают, либо…

Айна перебила:

– Ага, разрезают сетку – и убегают… У вас все? Извините, мне пора.

– Конечно. Спасибо большое.

Но она уже сверкнула дверью.

Вдруг просунула голову назад:

– Я ни на ком никогда не срываюсь, в том числе на животных. Никогда. Я вас понимаю – вам надо делать свою работу. Поверьте, мне вас жаль и я хочу помочь. Но вы не за тот конец взялись.

– Нет? А за какой надо?

У Айны вздрогнули ноздри. Она осталась стоять в дверях. Мы были похожи на двух любовниц, которые не хотят, чтобы окружающие заподозрили «что-то такое», и подчеркнуто держат дверь открытой. Когда уверены, что их видят.

Айна долго взвешивала слова, прежде чем сказать:

– Грету нервировала работа.

Я кивнула. Айна вспыхнула:

– Политика – дерьмо, к этому она привыкла. Грету было непросто сломать. Но она наваливала на себя все больше, и больше, и больше. И я видела: она не тянет. Если видела я, то и она сама это понимала. Вот что чувствовал ваш кролик. Если вы настаиваете, что он что-то чувствовал.

– Вы говорили об этом с Гретой?

Айна помолчала.

– Да… Она не видела другого выхода. Считала политику своей миссией. Это МЕМО во всем виноват. Все из-за него. Если б не он, она давно бы это бросила, и правильно бы сделала.

– МЕМО? Никогда не слышала.

Айна скривилась:

– Ну так поищите в Интернете.

В этом, похоже, вся Айна: только подойдешь ближе, в нос выстрелят колючки. Я послушно кивнула:

– Поищу.

– Эти безумные бабы не давали ей покоя с МЕМО. Взвились как бешеные, сразу. Из-за дохлых мужиков. Прямо обосраться и не жить.

– Бабы?

– Вся эта шобла, которая называет себя правыми радикалами. Пена у рта и припадки. Господи боже мой! Они ей угрозы тоннами слали. Совсем охерели, до того дошли, что отправляли нам говно в коробках, представляете?

– Какашки, в смысле?!

– Именно. Настоящие.

Удивительно! Но ведь никаких официальных жалоб – в полицию, на почту или в домоуправление – в файле Греты не было: животных не отдают в дом, если есть хоть легкий намек на неблагополучную обстановку.

– Я так и вижу это. Сели кружком, спустили свои вислые задницы через край – и насрали всей партией, – кипела Айна.

Я спокойно заметила:

– По периметру.

– Что?

– Если в коробку срали, то сели не кружком. А по периметру. Коробка же – прямоугольная.

Айна посмотрела на меня как на психбольную:

– Дорогу обратно сами найдете?

– Да, надеюсь.

– Удачи вам. Если разыщете кролика, моя дочь будет благодарна. И я тоже, не хватало еще и из-за кролика чувствовать себя виноватыми. Берегите себя.

Дверь закрылась. Не хлопнула, не бахнула. Айна просто прикрыла ее за собой. Стало тихо.

Говно в коробках. М-да.

Что за МЕМО?

Я тут же открыла Интернет. И вспомнила. Конечно же, я читала про МЕМО раньше. Просто меня это мало интересовало. Ну умерли и умерли, мы все умрем. А вот Грету – очень интересовало. Она основала своего рода цифровой мемориал всех мужчин, которых за восемьдесят лет убил вирус. Фотографии, даты жизни. Краткие сведения. Люди, которые могли бы жить. Люди, которых сожрала ими же построенная цивилизация. Погребла под обломками. До сих пор погребает. За что ж их ненавидеть? Пожалеть только. Тут Грета, в сущности, права. А правые радикалки, значит, готовы в знак протеста оголить партийные задницы. Угрозы, значит, а? Из-за них Грета и нервничала. Кролик чувствовал ее стресс. Напади – или удирай. И он удрал.

Возможно такое?

Я убрала телефон. В раздевалке пахло потом и дезодорантом. Нужно было оттуда выбираться.

Свои и так знают, что где, а у чужака была альтернатива: коридор налево, коридор направо. Я пошла наугад – налево. И вдруг на меня обрушился солнечный свет и утренний холодок. Огромное-огромное пространство внутри чаши.

Я оказалась на трибуне.

По зеленой траве метались фигуры в красных куртках, черных шортах и гольфах. Голые колени в просвете между шортами и гольфами поражали преувеличенной лепкой: все мышцы, все связки. Лица у всех тоже были клубного цвета: красные. Одинаково разгоряченные тренировкой. Все женщины казались молодыми и красивыми. Даже некрасивые. Они двигались с какой-то быстрой грациозной ловкостью, которая убеждала сильнее, чем черты лица.

Мне никогда не был интересен спорт. Тем более футбол. Двадцать две женщины бегают за мячиком – серьезно?

«Ты неправильно рассуждаешь! – хохотала в таких случаях Вера. – Смотри так: вот бегают в трусах двадцать две молодые миллионерши». И ее Маша тут же давала ей локтем в бок: «Но-но, попрошу…» Милый семейный ритуал, повторяющийся у нас дома на каждом финальном матче, в котором, как правило, состязались «Артемида» (болели Вера и Ника) и «Аврора» (болела в одиночестве питерская Маша).

Я не сразу увидела на поле Айну. Волосы под красной повязкой. Лицо отрешенное и сосредоточенное. Спокойные точные движения. Бум-бум, бум-бум. Мяч коленом, мяч с носка. Мяч коленом, мяч с носка.

– Еб твою мать! – заорала вдруг седая женщина и вскочила со скамьи.

Так я, собственно, и заметила ее присутствие.

Она вся вытянулась, словно охотничья собака в стойке, замахала рукой:

– Еб твою мать! Доеби ее! Доеби! Вот так!.. Еби! Еби! Еби!

Я подивилась, что бы это могло значить. Тем более странно, что спортсменки, похоже, поняли. Закивали, перестроились. Тренер упала обратно на скамейку:

– Фу-у-ух.

И заметила меня. Нахмурилась:

– Журналист?

Я подсела. Она неприветливо буркнула:

– Все разговоры потом. У нас тренировка, – и заорала оглушительно: – Еби же! – а потом добавила спокойно: – Вот так.

Я еле сдержала улыбку. Все эти «еби», по-видимому, обладали многими тонкими отличиями, полными глубокого профессионального смысла, понятного спортсменкам.

– Экологическая безопасность. – Я показала удостоверение. – Меня зовут Ариадна.

– Господи ты боже мой, – пробурчала тренер. – А я при чем?

– Нет-нет, – поспешила я успокоить. – К вам – никаких вопросов. Просто смотрю тренировку.

– А. Элла, – представилась тренер. Пригладила ежик коротких волос. – Да уж.

– Вы уже видели новости?

– Краем уха слышала. Мне некогда. А что там еще?

Она сидела расслабившись, опустив плечи. Поза человека, которому нечего поведать полиции. Потому что у подопечных ей миллионерш в трусах все хорошо. У всех.

– Грета…

– Ну да. Бедная Айна. Айна у нас – молодец. Правильно, я считаю. Нечего сидеть дома и нюнить. Иди к подругам, к команде. Займись делом. Слезами горю не поможешь.

– Она горюет?

Тренер глянула на меня удивленно.

– Она выглядит такой собранной, – пояснила я. – Такой спокойной. Такой…

– Обычной? А что ж ей, об стенку головой биться?

– Какое у вас сложилось о ней впечатление за последнее время?

– Последнее – это сколько?

– Последние недели. Дни.

– Что она справится. – И тренер засмеялась.

Над полем пронеслось раздосадованное то ли «ах», то ли «бля». Вслед за тренером я взглянула на играющих. Айна упустила мяч. Он катился от нее прочь, как будто бы подмигивая красными и белыми заплатками. Она угрюмо смотрела вслед, точно у нее не было сил его догонять. А потом пошла прочь.

Я обернулась к тренеру:

– Прошу прощения…

– Травмы случаются.

Я немного опешила: травмы? А тренер продолжала:

– Мы все к этому более или менее готовы здесь… – Тренер постучала себя пальцем по лбу. – Конечно, колени – такая штука, что восстановление никогда не бывает стопроцентным. И возраст опять-таки. Каждый спортсмен знает, что придет день, когда со спортом придется завязывать. Но по Айне я вижу: она все приняла по-спортивному. Здраво. Она умная девочка. Травма есть травма, и возраст есть возраст. Сегодня побеждаю я, а завтра побеждаешь ты. Айна сама знает, что пора уйти. И она готова. Я по ней вижу. – Тренер кивнула на поле.

Айна уже бегала, новый мяч так и мелькал между ее лодыжек, описывая змейку.

– Что вы видите?

– Что из нее ушла прежняя ярость.

– Ярость?

Какой интересный выбор слова. Ушла. Куда? Согласно простейшему закону физики, энергия не исчезает. Она лишь перенаправляется. Могла эта ярость обрушиться на животное? Чужая ярость чаще всего обрушивается на тех, кто не может себя защитить.

А что, если Айна в припадке ярости просто пнула кролика?

Своей тренированной ногой.

Потом сообразила. И начала заметать следы. Сначала сняла камеру…

Тренер уже забыла обо мне, словно меня никогда тут и не было, вскочила со скамьи и оглушительно заорала:

– Еби же! Еби!!!

Но я отчетливо поняла: она обо мне не забыла. Она просто не хотела говорить на эту тему: ярость Айны.

– Да мать же твою! – Я ударила мышкой по столу, не заметив, что дверь открылась.

Вошла Лена, бесцеремонно села задницей на край моего стола. Заглянула в монитор. Следит, что ли?

– Мат облегчает боль, – сказала я. – Доказано исследованиями.

– День фрустраций?

– Не то слово. Лен, а компьютер Греты у вас, так?

Лицо ее слегка затвердело.

– А тебе зачем?

– Из их дома прямо накануне самоубийства пропал кролик. Кто-то разрезал сетку.

– Это я знаю.

– Вы уверены, что это самоубийство?

– Пока не доказано обратное. Если поймем, что пора кого-то подозревать, передадим в отдел убийств. Поменьше читай всякий мусор.

– Да, но не похоже, что кролик удрал сам. Его унес человек. И к тому же эта дыра в сетке…

Лена отвернулась, взгляд ее задумчиво уперся в стену.

– А зачем кому-то чужой кролик? Они ж все с чипами.

– Чип то ли испорчен, то ли вообще вынут.

– Не так уж легко вынуть у живого животного чип.

Я посмотрела на нее.

– А уж мертвый чужой кролик и вовсе никому не нужен, – ответила на мой немой вопрос Лена.

– Особенно когда к кролику прилагается мертвый политик.

Лена взглянула на меня так, как будто я неудачно сострила и долг вежливого человека – сделать вид, что он этого не заметил.

– Пойдем куда-нибудь на ланч? – предложила Лена. – Достала столовка.

– У меня встреча.

– С теми, кто знал кролика?

Я вдруг поняла, что впервые не хочу ей ничего рассказывать.

– Почти.

– Ясно. – Лена отошла от моего стола. – Удачи.

Мне не хотелось выглядеть так, будто я ей не доверяю или что-то утаиваю. Тем более пока и утаивать было нечего.

– Прикинь, партнерша Греты рассказала: им домой прислали коробку с говном. Вы знали?

– Мне тоже прислали недавно коробку с говном, – отозвалась Лена, – а я заказывала платье. На сайте магазина говном не выглядело.

– Они не заявляли никуда, вот что странно.

– Я бы, наверное, тоже не стала.

– Но ты же не министр и не политик.

Лена посмотрела на меня серьезно – или мне просто показалось, что подозрительно? Сузила глаза:

– А что, разве коробка с говном имеет отношение к кролику?

– Я не знаю. Животное было в стрессе. Это то немногое, что не вызывает сомнений. Проверяю показания членов семьи. Лена… А что ты думаешь о пропавшей из клетки камере? Вы ее ищете?

Лена смотрела на меня внимательно и несколько отстраненно. Словно прощупывала: есть ли у вопроса второе дно.

– Зачем нам она? Наш техник сказала, что сад в кадр не попадал, только то, что внутри домика.

– Понимаешь… Зоокамера пропала с ночной записью. Зачем кому-то ночная запись, если ночью кролики спят?

Лена сухо оборвала:

– Мы этого пока не знаем. И не знаем, что было на камере.

– Но…

– Ты подменяешь установленные факты собственными домыслами.

Я осеклась. Лена была высококвалифицированным следователем. Лучше меня, чего уж там. И я видела, что ей было чуточку противно мне об этом напоминать, но очень уж хотелось.

– Ладно, побегу. А то опаздываю. – Я стала застегивать пальто.

Лена, не глядя мне в глаза, кивнула на ходу:

– Пока.

– Пока.

Я задрала голову. Здание Министерства гуманитарных ценностей и культуры на Котельнической набережной было похоже на фигуру в острой шапке, как будто человек пожал плечами: черт его знает. Да так и застыл.

В какой-то мере это выражает политическую позицию многих избирателей. Поэтому большинство голосов всякий раз получает умеренная партия социал-демократов, последние лет пять или семь ее возглавляла Грета.

Как министр она ведь ничем толком не управляла. Разве что общественным мнением. Но популярность ее росла.

Года два назад я перестала голосовать за ее партию: социал-демократы стали леветь. Я не то что была не согласна с их новой программой, я просто не люблю перемен. Мне от них неуютно.

Например, когда под давлением Греты в список личностей, не являющихся людьми, попали и насекомые, у нас сильно прибавилось геморроя. В тот день, когда меня вызвали к трупу паука – паука! – я твердо решила голосовать за другую партию. Кстати, «труп» при детальном осмотре оказался пустой хитиновой оболочкой, которую подросшее насекомое сбросило при линьке. Подобный бред быстро довел всех до ручки, и статью в отношении насекомых подкорректировали: уголовно наказуемыми признали только поступки, провоцирующие массовую гибель. Но осадок остался. У меня лично.

А в последнее время Грета ратовала за то, чтобы постепенно наделять гражданскими правами мужчин. Начиная с избирательного. Догадайтесь, за кого все мужчины тут же бросились бы голосовать!

На последних выборах я тоже голосовала за умеренных правых. То есть за партию действующего премьер-министра. Мне наша Татьяна нравится не только потому, что у нее лицо всеобщей матери. Мне кажется, она, как и я, не любит перемен.

День был теплый, но серенький, мокрый. И в зелени здания мне почудилось что-то сырое и мрачное. Сама собой пришла мысль, сколько ж там, в этих ветках, переплетенных кронах, между стволами, водится тварей: насекомых, птиц, рептилий, земноводных. Может, есть даже мелкие грызуны. Отсюда мне видна была фигурка в оранжевой униформе: на высоте четвертого этажа работала садовница. Вниз падали состриженные ветки. Я отступила. Из зелени высунулось лицо под оранжевой кепкой.

– Извините!

– Все в порядке! – Я помахала рукой – мол, жива-здорова, голова цела.