Мудрец

Глава 20

Это, конечно, была не последняя попытка. Теперь с рвением кающегося грешника Кьюлаэра горел желанием расплатиться за все свои былые грехи, пусть и с риском для собственной жизни. По дороге он часами изводил Миротворца уговорами, приставаниями, нытьем:

— Это надо сделать, Миротворец! Молодые расы не могут ждать! За каждый час нашего промедления посланцы Боленкара подкупают еще одного гнома, еще одного эльфа, еще одного человека! Лишний день отсрочки — это одной битвой больше. Так и до лишней войны недалеко. Надо идти на юг!

— На юг надо будет идти тогда, когда мы сможем победить, — поправлял его мудрец. — Пусть будет, как будет, Кьюлаэра. Если ты ударишь, не будучи готов, Боленкар победит и в результате принесет в тысячу раз больше бед, чем успеет в ожидании твоего меча!

Но Кьюлаэра не мог позволить, чтобы все было, как было, — он не отставал от Миротворца, пока наконец Йокот однажды не рявкнул на него, чтобы он заткнулся, поскольку гному это все уже надоело до смерти.

На следующий день Кьюлаэра снова прицепился к Миротворцу, изводил и умолял его, пока наконец мудрец не набросился на него сам:

— Иди на юг без меча и его победоносной силы — ты погибнешь, ничего не добившись и ничего не совершив за всю свою жизнь, Кьюлаэра! Ты правда этого хочешь?

— Конечно нет! — Китишейн подошла и уставилась на него широко раскрытыми глазами. — Как ты смеешь сделать меня вдовой, не успев даже жениться на мне!

Опешивший Кьюлаэра повернулся к ней.

Китишейн вспыхнула и опустила глаза.

— Ну, может, ты и не собирался... но я тешила себя...

— Конечно, собирался! Или хотел больше всего на свете! Хотя я не был уверен, что ты согласишься, если я спрошу.

Радость и счастье вспыхнули в ее глазах; она вскинула голову и предложила:

— Попробуй.

— Я боюсь, — пробормотал Кьюлаэра. — Я боюсь попросить, пока не сделано это дело. Потом, если Боленкар будет мертв, а я жив, я, наверное, решусь попросить.

Китишейн вздрогнула от неожиданного прилива желания и прижалась к Кьюлаэре.

— Не могу смириться с мыслью, что ты погибнешь! Может быть, я сказала глупость про то, что жду не дождусь, когда стану твоей женой...

— Нет, — резко ответил Миротворец. — Если ты обручишься или будешь близка с ним, ты ослабишь его удар тревогой за твою судьбу. Ты должна оставаться девственницей, Китишейн, девственницей и лучницей, пока не кончится война. Потом ты можешь заново начинать строить свою жизнь.

Китишейн опустила глаза.

— Это будет тяжело, Миротворец, тяжело будет ждать.

— Никогда больше не скажу, что на свете не бывает чудес, — прошептал Кьюлаэра, не спускавший с нее глаз.

Больше в этот день он не сказал ни слова о том, что ему надо идти на юг.

Но ночью он снова попытался сбежать.

Он снова дождался, пока все уснут, снова отползал дюйм за дюймом, снова поднялся на ноги и бесшумно побежал в ночь. Но на этот раз остановился среди валунов, а потом осторожно пошел обратно по собственным следам и так добрался таким образом до высокой сосны. Там он присел, высоко подпрыгнул, схватился за ветвь и подтянулся. Забравшись на высоту двадцать футов, он уселся поближе к стволу, обхватил его рукой и стал ждать утра.

Но ждать ему пришлось совсем не так долго. Меньше чем через полчаса появился огромный медведь, иноходью бредущий по снегу. Кьюлаэра посмотрел на него с удивлением: какой медведь выйдет из берлоги зимой? И что пробудило его от долгой зимней спячки?

Голод!

Любопытство Кьюлаэры сильно поугасло. Он смотрел на медведя, и ужас мало-помалу начинал охватывать его: зверь побродил туда-сюда и приблизился к его дереву!

Медведь встал на задние лапы, потянулся, посмотрел сквозь сучья и встретился глазами с Кьюлаэрой, который, словно зачарованный, не мог отвести от зверя глаз, повторяя:

— Уходи, медведь! Уходи!

Зверь оказался очень непослушным. Вцепившись огромными лапами в ствол, он начал взбираться на дерево.

У Кьюлаэры от страха заболел живот. Ему безумно захотелось, чтобы у него был сейчас с собой обещанный мудрецом меч, но так как меча не было, вытащил из ножен старый.

Медведь добрался до нижних ветвей и, пользуясь ими как лестницей, стал хвататься за одну ветку и ставить ноги на другую, пониже. Он взбирался все выше и выше, все ближе и ближе к человеку. Кьюлаэра посмотрел вверх; он мог взобраться еще на пять футов выше, а дальше ствол становился слишком тонким и не смог бы выдержать двоих. Он посмотрел на соседнее дерево, подумал, сможет ли перепрыгнуть на него, не упав и не разбившись насмерть. Решив, что не сможет, он повернулся к медведю и начал готовиться к схватке. Если суждено умереть, лучше умереть сражаясь, а не спасаясь бегством, а он, возможно, вовсе и не погибнет, если доспехи Аграпакса способны справиться не только с человеческими мечами, но и с медвежьими когтями.

Медведь взобрался еще чуть выше, его голова уже была рядом с ногами Кьюлаэры. Кьюлаэра приготовился ударить его, как только зверь переберется на следующую ветку. Но медведь смотрел на него взглядом, в котором не было ни голода, ни злобы. Он открыл пасть, но, вместо того чтобы прорычать, сказал:

— Слезай, Кьюлаэра. Бессмысленно просидеть всю ночь в таком неудобном месте, если утром я все равно тебя найду.

Это был голос Миротворца.

Кьюлаэра замер, выпучил глаза. Затем начал, ругаясь, спускаться.

Медведь с интересом слушал и смотрел на него, пятясь вниз по стволу. Когда Кьюлаэра спрыгнул на снег, медведь сказал:

— Пойдем в лагерь, ты, наверное, до костей продрог.

— Нет, доспехи Аграпакса не дали мне замерзнуть, как ты и говорил. — Кьюлаэра спрыгнул в снег рядом с огромным зверем. — Но все-таки я окоченел.

— Неудивительно, в такую-то погоду, — сказал рассудительно медведь. — Вот только, Кьюлаэра, из-за этого мы оба не поспали.

— Если бы мне удалось удрать на юг, то я бы не жалел.

Медведь вздохнул.

— Ты пожалел, что у тебя нет обещанного мною меча, чтобы ты мог справиться с медведем. Как же ты собираешься сражаться с Боленкаром, если без меча тебе не побороть и медведя?

— Есть много разных мечей, — буркнул Кьюлаэра.

— Да, и многие сгодились бы для схватки с медведем, но Боленкара может сразить лишь один.

Кьюлаэра поднял голову.

— Что делает этот меч таким могущественным?

— Звездный Камень, осколок копья Ломаллина, упавший на землю во время его битвы с Улаганом. След добродетели Ломаллина наделяет этот меч способностью победить сына Багряного.

— Сила Человеколюбца перешла в кусок его копья? — недоверчиво спросил Кьюлаэра Медведь кивнул.

— Добродетель, а не сила — бескорыстная, отзывчивая душа, до сих пор живущая в духе Ломаллина. Его сила распространялась на все, к чему он прикасался. Его посох обладал бы невероятной мощью, если бы только кто-нибудь мог его найти — тот посох, с которым он ходил, когда принял человеческий облик. Но осколки его копья намного сильнее в бою, поскольку с этим мечом он сражался с Багряным, это копье наделено силой Добра, сражающегося со Злом.

Кьюлаэра молча брел рядом с медведем, обдумывал услышанное. Ему тяжело было перенести даже один день отсрочки, ведь он мог бы уже идти на юг, где в бою расплатился бы за все свое прошлое, но понимал, что на то, чтобы выковать меч, уйдет много дней, а может, и недель! Но медведь сказал правду: бессмысленно идти на Боленкара с обычным человеческим оружием.

— Ах, как тепло! — сказал медведь.

Кьюлаэра поднял глаза и увидел впереди свет костра: у огня сидел и смотрел на пламя Миротворец! Пораженный воин замер, потом повернулся к медведю, чтобы спросить, как такое может быть, но громадный зверь пропал, будто его и не было. Кьюлаэра тупо уставился на то место, где только что стоял медведь, потом посмотрел назад и увидел, что на снегу остались совершенно отчетливые следы, которые повернули и ушли туда, откуда они с медведем пришли, только немного отклоняясь на запад. Медведь, видимо, двигался очень быстро, потому что он уже исчез в ночи.

Кьюлаэра разозлился, зашагал по снегу, сел у костра и прошипел:

— Как тебе это удалось, погонщик рабов?

Миротворец посидел спокойно, поднял голову, повернулся к Кьюлаэре, и тот понял, что мудрец только что вышел из транса. Улыбнувшись, Миротворец проговорил:

— Медведь — это мой тотем, Кьюлаэра, мой облик, в котором я посещаю шаманский мир. Этот медведь любезно согласился побыть вместилищем моей души, я пробудил его от зимней спячки, а теперь послал его обратно в берлогу. Он ничего не вспомнит о том, как просыпался. — Тут голос мудреца зазвучал обвиняюще. — Но ты поступил дурно, вынудив меня будить несчастного зверя.

— Это ты поступил дурно, что заставил его гоняться за мной, — возразил Кьюлаэра, а потом вспомнил, что человек, с которым он разговаривает так неуважительно, — легендарный герой Огерн, тот самый, что так долго пробыл в заколдованном сне, тот самый, что когда-то повел войска на самого Улагана!

И все же в глубине души Кьюлаэра не мог до конца в это поверить; старик нисколько не изменился, говорил так же, как говорил всегда. Он был Миротворцем, Миротворцем он и останется навсегда для Кьюлаэры. Кьюлаэра набрался смелости и спросил:

— Ты не можешь позволить мне приступать к делу?

Мудрец вздохнул.

— Я потратил столько сил, чтобы превратить тебя из животного в человека, Кьюлаэра. Мне не хотелось бы увидеть, как плоды всех моих трудов будут уничтожены одним ударом дубины Боленкара.

Эта мысль поразила Кьюлаэру; на какое-то время он лишился дара речи, потом начал готовить очередное возражение, но мудрец улыбнулся и сказал:

— До рассвета уже недолго, а нам завтра долго идти. Спи.

Когда Кьюлаэра очнулся, небо было залито алыми красками зари, а Миротворец пинал его ногой:

— Просыпайся, воин. Ты отдохнул столько, сколько вышло, и лишь по собственной глупости не больше.

Кьюлаэра вскочил на ноги, вяло огрызаясь, а когда завтрак был закончен и они с Китишейн зашагали вслед за Миротворцем, девушка спросила его:

— Ты плохо спал?

— Не плохо, нет. Странновато, но не очень плохо, — вот, и все, что мог он ответить.

Что не означало, конечно, что он собирается сдаваться. Вечером он немного вздремнул во время ужина, потом рассказал несколько историй, а когда все легли спать, Кьюлаэра попробовал новую уловку. Он сказал, что первую стражу берет на себя, сел у огня, стал смотреть по сторонам и поддерживать огонь, пока не убедился, что все, даже Миротворец, уснули — хотя, по правде говоря, Кьюлаэра начал сомневаться, можно ли было Миротворца вообще когда-либо счесть спящим. И все же еще раз попытаться стоило.

Оставить друзей без дозора он, конечно, не мог и поэтому положил у костра несколько сосновых шишек так, чтобы через некоторое время они вспыхнули и шумно взорвались. Затем Кьюлаэра встал и ушел в ночь — на этот раз спустился на лед замерзшего ручья.

Было скользко, поэтому он шел осторожно, — лед был гладок и чист, и он продвигался вперед гораздо быстрее, чем если бы ему пришлось идти по заметенной снегом каменистой тропе. Он шел вперед и вперед, следуя изгибам и поворотам ручья, готовый за каждым поворотом увидеть Миротворца. Серебряная луна поднялась, чтобы осветить ему путь.

И конечно, голос за спиной раздался совершенно неожиданно:

— Решил провести еще одну бессонную ночь, Кьюлаэра?

Воин подпрыгнул на фут от земли и, приземляясь, развернулся, но никого не увидел.

— Где ты, Миротворец? — воскликнул он.

— Я в лагере, — сказал голос за спиной.

Кьюлаэра еще раз развернулся и снова никого не увидел.

— Я что, никогда не смогу от тебя избавиться?

— Никогда, — решительно произнес голос мудреца. — С этого дня я всегда буду с тобой, Кьюлаэра, на самом деле я уже несколько месяцев с тобой. Теперь внутри тебя всегда будет жить что-то от меня, и я везде смогу найти тебя.

Кьюлаэра выругался.

— Ну, что, мне нужно встать, чтобы привести тебя назад? — проворчал Миротворец.

— Да нет, не стоит, — прорычал Кьюлаэра, повернулся и пошел туда, откуда пришел. Через некоторое время он спросил:

— Миротворец?

— Я все еще с тобой, — ответил голос.

— Как тебе удалось переделать меня?

— Строгостью, — ответил Миротворец. — И тем, что я показал тебе мир таким, каким его видит тот, кто слабее. Тем, что показал тебе, что каждый в ответе за свои действия. Тем, что лишил тебя самодовольного взгляда на себя самого, уверенности, что ты лучше других, и заставил тебя относиться к себе как к ничтожеству... — Проснулась застарелая злоба. — Затем, показав тебе все твои дурные стороны, я принял облик охотника, который подговорил тебя убить меня, а потом обворовал тебя. — Злость стихла — Потом я объяснил тебе, что ты можешь быть настоящим человеком, замечательным человеком, и заставил тебя пройти через испытания, где ты мог бы проявить себя с самой лучшей стороны. Я окружил тебя добрыми друзьями, которые, когда ты действительно нуждался в них, не могли не помочь тебе. Я заставил тебя завоевать их дружбу и таким образом начать обретать веру в собственную добродетельность. И все это, особенно последнее, я делал при помощи магии. Магии и молитвы, которая наделена собственной магией, когда произносится искренне, — но по большей части при помощи магии.

Кьюлаэра брел вперед и вперед, и слова проникали в его душу. Наконец он спросил.

— Значит, на самом деле без магии никого невозможно изменить?

— О, народ можно подавить силой, — сказал голос мудреца. — Людей можно изменить обидой и ненавистью, спасти любовью и нежностью, обмануть и запутать, заставив их не правильно видеть самих себя, но намеренно ни один человек не может изменить другого. Если другой хочет измениться, учитель может показать ему путь для роста, может провести его через испытания, которые изменят его, но без магии никто никого не может изменить. Изменить по-настоящему.

— А ты заставил меня захотеть измениться.

— Ты обладал отвагой, силой, решимостью, чтобы сделать это, — сказал Миротворец. — Ты обладал достаточной стойкостью, чтобы посмотреть на самого себя и постараться себя переделать. Ты слеплен из того теста, из которого получаются герои, Кьюлаэра, иначе у меня ничего бы не вышло.

— Но у тебя вышло, — сказал Кьюлаэра, — при помощи магии.

— Да, но даже магия не сможет сделать героем труса и глупца. Героем нужно родиться.

— По-моему, ты говорил, что мы все, каждый по-своему, глупцы, — сказал Кьюлаэра.

— Нет, — возразил Миротворец. — Этого я тебе не говорил. На самом деле — это так и есть. Но я этого не говорил.

Когда Кьюлаэра вернулся в лагерь, его друзья так же спокойно спали, как тогда, когда он их покинул. Кьюлаэра молча улегся рядом с Китишейн, полежал спокойно, глядя на спящую девушку, а она вдруг повернулась, открыла глаза и обиженно спросила:

— Значит, ты готов так легко бросить меня?

Кьюлаэра оцепенел, но, немного подумав, отозвался:

— Нет. Никогда.

Китишейн его ответ не убедил, она еще какое-то время не спускала с него глаз, потом отвернулась, легла и больше не поворачивалась. Кьюлаэра не сводил глаз с ее неподвижной фигуры. Он знал, что больше не предпримет попыток к бегству.

Отряд неуклонно продвигался на север. Путники шли дни напролет, делая короткие привалы, разбивая лагерь с подветренной стороны больших камней, под соснами или, если получалось, в маленькой пещере. Ели мясной суп с лепешками, иногда зайца или куропатку, подстреленных Китишейн. Затем, изнуренные, они падали на свои одеяла. Так прошла не одна неделя, и все это время Кьюлаэру снедало нетерпение.

Однажды вечером, когда путники уже укладывались на ночлег, в небе появился проблеск света, который, постепенно увеличиваясь в размерах, вскоре принял форму двух занавесок.

Они разворачивались, покрывали все небо и снова сворачивались. Занавески были зелеными, потом голубели, в некоторых местах появлялась краснота, и снова все поглощалось зеленым цветом.

— Никогда в жизни не видела ничего столь величественного, — с трепетом пробормотала Китишейн. — Что это, Миротворец?

— Северное сияние, — ответил мудрец. — Это знак того, что Звездный Камень уже недалеко.

— Это он его распространяет?

— Нет, сияние исходит из той части солнечных лучей, которая нам не видна, а зеленый и красный цвета притягиваются к Звездному Камню и задерживаются рядом с ним.

Кьюлаэра озабоченно взглянул на своего учителя, почувствовав непонятную тревогу в его голосе.

На следующий день путь им преградил ледяной утес.

— Это ледник, — объяснил Миротворец, — пласт льда, ползущий из ущелий далеких гор и покрывший всю равнину вплоть до этого места, ее южной границы. Помогите мне набрать как можно больше дров, поскольку дальше, на этих ледяных просторах, мы ничего не найдем.

Друзья сделали, как он сказал, и собирали хворост, пока спины не согнулись под их тяжестью, и пошли по леднику вслед за Миротворцем.

Он вел их извилистым путем. Приходилось карабкаться по льду, такому же серому и твердому, как камень, но гораздо более скользкому. Наверху идти стало легче, потому что ледник был покрыт толстым слоем снега, и если бы не слова Миротворца, то Кьюлаэра бы решил, что под снегом скорее должна была бы расти трава, нежели лежать лед.

Он по-прежнему нес мешок с инструментами Миротворца, который казался теперь намного более легким, чем раньше Кьюлаэра шел за Миротворцем, внимательно разглядывая старика.

— Что тебя беспокоит? — спросила Китишейн, пробирающаяся по сугробам позади него.

— Миротворец, — ответил Кьюлаэра. — Он стал встревоженным и резким. Не знай я, что он отважный герой Огерн, я бы подумал, что им овладел страх.

Китишейн взглянула на их предводителя и понизила голос:

— Даже героям ведом страх, Кьюлаэра.

— Я не герой, Китишейн!

— Нет, — очень тихо сказала она. — Пока нет.

В эту ночь сияние снова танцевало над ними, горизонт пылал зеленым.

Утром, когда костер был потушен. Миротворец приказал им взять с собой полуобгоревшие головни.

— Зачем, Миротворец? — спросил Йокот. — Разве не достаточно нам хвороста? Неужели эта земля так скудна что мы должны нести еще и обгоревшие дрова?

— Да, — ответил мудрец. — Мне понадобится древесный уголь. Положи его себе в сумку, Йокот, хоть это и такая магия, которой тебе, возможно, никогда не понадобится учиться.

— Если это магия, то, какая бы она ни была, мне нужно ей научиться!

Гном собрал головни и твердые угли в мешок и закинул его на спину.

В этот день Миротворец почти ничего не говорил, становясь все мрачнее и мрачнее. Он настоял на том, чтобы в эту ночь они сожгли новые дрова, не пользуясь углями. Сияние стало ярче, свет над горизонтом поднялся высоко в небо.

С каждой ночью он поднимался все выше и выше, а мешок Йокота стал таким тяжелым, что его забрала Китишейн. На другой день Кьюлаэра забрал мешок у Китишейн. Сияние танцевало уже прямо над головой, а зеленое зарево залило полнеба.

Миротворец просидел в трансе до рассвета, вообще не ложась спать, а на следующий день не произнес ни единого слова.

Когда солнце село, они достигли вершины гребня, и тут яркий свет ударил путникам в глаза так, что они отпрянули.

Он лежал под ними, далеко внизу, окруженный ледниковыми пластами, которые от близости к нему расплавились и казались тонкими, как пальцы, будто бы держащие его, — гигантский, покрытый выбоинами, не правильной формы, сияющий, как солнце сквозь листву, огромный изумруд в солнечных лучах, но свет исходил из него самого. В пяти ярдах от огромного камня снег растаял, а земля была покрыта яркими пятнами лишайника.

— Когда насмотритесь, отвернитесь и больше не смотрите, — мрачно сказал Миротворец, — ибо это Звездный Камень.

— Звездный Камень? — Кьюлаэра вытаращил глаза. — Если это осколок, каким же огромным был меч!

— Улины были великанами, — объяснил мудрец, — а духи их были еще больше. Они собирали звезды в небесах и ковали из них оружие, чтобы уничтожить друг друга. Нам и представить такое невозможно.

Он резко оборвал себя, оперся на посох и стал смотреть на Звездный Камень, а друзья глядели на его лицо и дивились. Наконец старик тряхнул головой и отвернулся.

— Идем! Разобьем лагерь за хребтом, где на нас не будет падать прямой свет. Сегодня я буду отдыхать, завтра начну работать.

Когда они спускались обратно по склону, Кьюлаэра сказал:

— Я готов помочь тебе чем угодно, Миротворец, только скажи!

— Спасибо тебе, ученик, — ответил с благодарным кивком мудрец. — Я попрошу тебя принести валун в три фута высотой. Йокот поможет тебе в этом своей магией. И еще я попрошу тебя притащить половину оставшегося хвороста. Но после этого ты должен будешь ждать в лагере и не приближаться, пока я буду работать.

— Значит, ты знаешь кузнечное дело? — спросил Йокот и в досаде прикусил язык, а у Миротворца вопрос гнома вызвал улыбку.

— Да, мой ученик, в кузнечном деле я кое-что смыслю.

«Да уж, нет сомнений — он смыслит», — подумал Кьюлаэра. Прежде чем собрать войска в поход против Улагана и южных городов, Огерн был кузнецом, и одним из лучших кузнецов севера, начавшим ковать железо, учеником самого бога Ломаллина, если можно верить легендам.

В эту ночь они сложили хворост в большую гору у Звездного Камня, потом вернулись и разожгли из остатков хвороста костер для себя. И, рассевшись вокруг огня — слабого в льющемся с небес, затмившем даже северное сияние свете, — начали отгонять страх болтовней, пытаться вызвать у Миротворца улыбку. Им это почти удалось: время от времени мудрец бросал на них довольный взгляд. Но сам он не улыбнулся ни разу.

На следующее утро Кьюлаэра и Йокот поискали и нашли нужный валун. Кьюлаэре ни за что не сдвинуть бы его с места, но Йокот произнес заклинание, валун качнулся, и Кьюлаэре оставалось лишь подталкивать камень время от времени, чтобы он двигался в нужном направлении. Когда Кьюлаэра добрался до края хребта, валун быстро покатился вниз по склону, прямо к Звездному Камню, Йокот попытался задержать камень, а Кьюлаэра закричал:

— Осторожно, Миротворец! Валун катится!

— Пусть катится. — Кузнец уже стоял у Звездного Камня и укладывал стопкой поленья. — Звездному Камню он вреда не причинит.

Йокот бросил на старика исполненный сомнения взгляд, но Миротворец махнул рукой, и гном опустил руки, предоставив валуну возможность свободно катиться все быстрее и быстрее, вниз под уклон. Миротворец же спокойно стоял и смотрел, как он приближается. Наконец Йокот не выдержал и тревожно вскрикнул, и в этот же миг валун замедлил движение и скоро, добравшись до покрытого лишайником пятна вокруг Звездного Камня, остановился.

— Принеси наковальню, — распорядился Миротворец. — Установи ее на валуне.

Кьюлаэра схватил мешок с инструментами и поволок его к мудрецу, потом достал из нее наковальню — железный прямоугольник толщиной в несколько дюймов, чуть длиннее фута в длину, заостренный с одной стороны, и установил ее на самом плоском месте валуна. Он делал все это на ощупь, не в силах оторвать глаз от Звездного Камня, и, каким бы ярким он ни был, его свет не причинял боли глазам. Вблизи он казался много меньше, нежели с вершины, меньше даже валуна, который они притащили, и с близкого расстояния можно было разглядеть в зеленом прожилки алого.

— Принесите мне обгоревшие дрова, — приказал Миротворец. — А потом уходите и ждите моего возвращения.

Его лицо было мрачным, поэтому Кьюлаэра подавил в себе желание спорить и пошел вместе с Йокотом наверх, бросая назад, на мудреца, тревожные взгляды.

Когда они принесли мешок с углем, они увидели, что старик выкопал в земле, около Звездного Камня, три длинных борозды с воронками. Он поблагодарил их, сложил дрова у основания Звездного Камня, потом достал из глиняного горшочка, висевшего у него на поясе, тлеющие угли и поджег обгоревшие дрова. Пока пламя разгоралось, старик поджег также выстроенную им гору из хвороста, после чего повернулся еще раз и сказал:

— Теперь уходите. Моя работа началась.

Взгляд его был спокоен. Покорные ученики зашагали прочь. Добравшись до вершины, они услышали, как мудрец начал петь. Они обернулись и увидели, что вокруг Звездного Камня пляшут языки пламени, становясь сначала красными, потом оранжевыми, потом желтыми, затем еще светлее. Распространившийся рев напомнил им Кузницу Аграпакса. Пламя билось в порывах ветра, дувшего неведомо откуда. Поежившись, Кьюлаэра и гном обогнули вершину и пошли в сторону лагеря.