Мученик

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Оказалось, во сне меня поджидал Эрчел. Из всего множества мёртвых душ, усеивавших мою память, она выбрала его. Не милую Герту с ловкими пальчиками. Не Декина — страшного, безумного, но иногда и мудрого Короля Разбойников. И даже не набожного зануду Конюха, которого я оставил убитым одной снежной ночью много лет назад. Нет, это Эрчел приветствовал меня плотоядной ухмылкой. Заляпанные зубы темнели на белом фоне побледневшего лица, и свежая кровь капала с порванной ткани в его паху. Несмотря на ухмылку, я видел, что ему неприятно меня видеть, но, с другой стороны, кастрация оказывает удручающий эффект даже и на самую добрую душу, хотя уж он-то при жизни добрым никогда не был.

— Пришёл посмотреть, да, Элвин? — спросил он, наклонив голову и почёсывая тощую шею. Пока он говорил, она вытягивалась и изгибалась, словно змея, а говорил Эрчел скорее голосом отчаявшегося попрошайки, чем оскоплённого обиженного садиста. — Пришёл посмотреть, что натворил, да?

Его руки и пальцы казались длиннее и тоньше, чем я помнил, и он скрёб и тыкал ими по наручу моих доспехов, закрывавшему предплечье, оставляя кровавые следы на металле.

— Значит, ты теперь рыцарь? — ликующе прошипел он, покачивая головой на удлинённой шее. — Высоко поднялся, да? Выше, чем бедный Эрчел и мечтать смел. Достаточно высоко, чтобы поделиться монеткой со старым другом.

— Я не рыцарь, — ответил я и дёрнул рукой, избавляясь от его прикосновения, которое жалило, несмотря на доспехи. — И мы никогда не были друзьями.

— Только не бей кулаками бедного старого Эрчела. — Он злобно насупился, пригнувшись, и вцепился длиннопалой рукой в кровавое месиво у себя между ног. — У него теперь нет причиндалов, помнишь? Ты позволил той мелкой сучке отрезать их.

— Ничего я ей не позволял, — напомнил я ему. — Хотя не могу сказать, что стал бы её останавливать.

Он стиснул зубы и издал звук, в котором гротескно смешивались смех и шипение.

— Она получит то, что грядёт, — заверил он, стуча зубами, за которыми в тёмной нише рта извивалось что-то тёмное и влажное. — Уж ты-то проследишь за этим.

Охваченный внезапной яростью, я потянулся к мечу, выхватил его и обнаружил, что Эрчел уже убрался за пределы досягаемости клинка.

— Иди, иди, — сказал он, маня меня к себе. — Неужели не хочешь взглянуть на то, что ты натворил?

Порыв ветра укрыл туманом окружающие нас пучки травы, превратив Эрчела в сутулую тень. Мягкая земля захлюпала под сапогами, когда я пошёл за ним, влекомый любопытством в той же мере, что и желанием рубануть по нему — в мире бодрствования я был лишён такого удовольствия. Ясно было, что мы на болоте, хотя мне и не знакомом. Туман густел повсюду, скрывая все приметы, кроме неровных, скрюченных силуэтов каменистых верхушек, которые торчали из болот, словно неподвижные чудовища во мраке. Где бы мы не находились, я этих мест не знал.

Вскоре в этом тумане я потерял Эрчела из вида и некоторое время шатался по болоту в бесцельных поисках, пока тихий крик какого-то невидимого зверя не привлёк меня, словно маяк. В этом непривычном крике смешивались скрежещущее шипение и утробный рык, звучавшие всё громче, и к ним присоединялся хор других нестройных звуков. Источник открылся, когда ветер снова развеял туман: на полузатопленном трупе сидела большая птица. Я таких никогда не видел — размером с орла, но без капли величия. Как и у Эрчела из сна, голова птицы покачивалась на удлинённой шее, а блестящие выпученные глаза с мрачным голодом смотрели на меня над клювом, покрытым пятнами крови и похожим на колючий тесак. Клюв раскрылся, и птица издала очередной уродливый крик, который эхом повторили многочисленные глотки в округе.

— Говорят, их называют стервятниками, — сообщил мне Эрчел. Его глаза блестели от наслаждения при виде моего ужаса и отвращения.

Осматриваясь по сторонам, я увидел, что птицы заполонили всё болото, куда хватало взгляда — сотни, а то и тысячи размахивали крыльями и постоянно трясли головами, а потом раскрывали клювы и добавляли свои голоса в общий хор. Им было о чём петь, ибо этим тварям досталось огромное количество падали. Птиц здесь было много, а трупов — ещё больше. Они лежали, частично погрузившись в болотную воду. Одни были солдатами, и их доспехи тускло блестели на приглушённом солнце. Другие были керлами, и среди них лежали дети и старики. Тут и там я замечал яркие цвета аристократической одежды. Все умерли насильственным путём, и болото покраснело от крови, капающей из их многочисленных ран.

— Вот, Элвин, — сказал Эрчел, пронзительно хихикнув. — Вот что ты натворил…

Из моего горла вырвался крик, и я, высоко подняв меч, бросился на него, чтобы зарубить. Но, как это часто бывает во снах, из моих действий ничего не вышло. Эрчел исчез, и клинок встретил воздух.

— Понимаешь, ты спас её.

Я крутанулся и увидел, что он, ухмыляясь, пригнулся за моей спиной. Его лицо исказилось в той же злобной радости, которую я видел, когда он принимался пытать живое существо.

— Ты спас Воскресшую мученицу, — протянул он, и в его голосе появились напевные интонации. — И наполнил мир трупами…

Я обеими руками поднял меч до груди, намереваясь проткнуть ухмыляющемуся негодяю один из его блестящих, немигающих глаз. И снова, он ускользнул в никуда, стоило мне ударить, и опять захихикал у меня за спиной.

— И чего, по-твоему, ты добился? — спросил он, пародируя искреннее любопытство. Он стоял в воде рядом со стервятником — тот клевал труп, на котором сидел. — Ты и правда воображал, что мир станет лучше, если ты её в нём оставишь?

— Заткнись! — прохрипел я, направляясь в его сторону.

— Неужели ты ничему не научился у восходящей Сильды? — поинтересовался Эрчел. Длинная шея подняла его голову на неестественную высоту, бровь осуждающе изогнулась. — Она устыдилась бы, глядя на тебя сейчас…

Я бросился на него, необузданно зарычав от ярости, замахнувшись мечом так, чтобы срубить голову с этой змеиной шеи. Вместо этого я свалился в болотную воду, и тяжёлые доспехи потянули меня ко дну. Вспыхнула паника, и я забился, отбросив меч и пытаясь цепляться за поверхность. Когда я снова вдохнул воздух, то увидел, что Эрчел парит надо мной, а стервятник сидит на его плече. Небо над ним потемнело от взлетевших птиц, сбившихся в густую, кружащуюся массу.

— Мои друзья не прикончат тебя немедленно, — мрачно пообещал мне Эрчел, а потом широко ухмыльнулся, — пока мне не посчастливится посмотреть, как они склюют тебе яйца начисто. Думаю, ты будешь кричать так же громко, как кричал я.

Большая птица на его плече каркнула, расправила крылья и прыгнула ко мне. Длинные лапы вытянулись и сжались на моей голове, снова погрузив меня в болото. Я тонул, а когти не разжимались, кромсая сталь доспехов, словно бумагу, клюв терзал кожу под ними, впивался в плоть, тянул, тянул…

— Элвин!

Я махнул рукой, чтобы схватить клюв, впившийся мне в предплечье, а вместо этого ладонь сомкнулась на мягком человеческом запястье. Резкий крик прервал сон, водоворот красной воды рассеялся, открыв хмурое лицо Эйн. Я на секунду уставился в её озадаченные глаза, ощутив ласку зимней прохлады, а чувства заполняли знакомые запахи и звуки лагеря на рассвете.

— Снова видел сны? — спросила Эйн, со значением глядя на мою руку, всё ещё сжимавшую её запястье.

— Прости, — промямлил я, разжимая хватку. Сдвинув кучу шкур и разных тряпок, составлявших мою постель, я уселся и провёл рукой по взъерошенным волосам. Голову переполняла пульсирующая боль, которая встречала меня постоянно с тех пор, как я полностью пришёл в себя двумя неделями ранее — такое наследие оставил мне сэр Алтус Левалль, убитый и неоплакиваемый рыцарь-командующий роты Короны. Есть многое в его характере, за что его можно было бы укорять, но вот силу его рук оспорить невозможно.

— А я уже не вижу снов, — сказала мне Эйн. — С тех пор, как меня благословила капитан.

— Это… хорошо, — ответил я, оглядываясь в поисках маленькой зелёной бутылочки, которая нынче редко оказывалась вдалеке от меня.

— Надо, чтобы она и тебя благословила, — продолжала Эйн. — Тогда и ты не будешь видеть сны. О чём ты видел сон?

«О человеке, которому ты недавно отрезала яйца». Я сдержал резкий ответ, прежде чем он успел слететь с моих губ. Как бы Эйн ни раздражала, она не заслуживала столь сурового напоминания о её прежней природе. Хотя я видел, что она сделала с лордом обмена Фаринсаля после похищения Эвадины, и после этого уже сомневался, точно ли она полностью исцелилась от прежних наклонностей. Поэтому я спросил:

— Ты слышала когда-нибудь о стервятниках?

— Нет. — Она моргнула пустыми глазами и пожала плечами. — А что это?

— Видимо, большие, уродливые птицы, которые пожирают трупы.

Я вздохнул от облегчения, увидев зелёную бутылочку в нише под свёрнутым одеялом, служившим мне подушкой. Просящий Делрик называл содержимое бутылочки «обманным эликсиром» из-за его способности скрывать боль безо всякого лечебного эффекта. Обманный или нет, я был бесконечно признателен за скорость, с которой горький, маслянистый настой убирал пульсацию в моей голове. Очнувшись от долгого сна, вызванного побоями, первым я увидел лицо Делрика, и в его выражении заметил тревожный оттенок удивления. Он некоторое время тщательно прощупывал мою голову своими ловкими пальцами, то и дело ворчал, когда они натыкались на разные рубцы и шишки, и одна вызвала его особенный интерес.

— Этот гад проломил мне череп? — поинтересовался я, когда его пальцы замерли.

— Да, — быстро и честно ответил он. — Но, похоже, заживает. — С этими словами он передал мне зелёную бутылочку с инструкциями, что нужно возвращаться к нему каждый день на осмотр головы. А ещё мне следовало немедленно его отыскать, если из носа или из ушей пойдёт кровь.

— Уроки, — сказала Эйн, передвигая ранец с плеча на колени. — У меня тут новые чернила и пергамент.

Я скривился и ещё раз отхлебнул из бутылочки, прежде чем вернуть пробку на место. Делрик предупреждал, что если не буду осторожен, то избыточное употребление сделает меня рабом этой штуки, хотя я и так каждый день сопротивлялся желанию выпить столько, сколько язык сможет вытерпеть.

— Откуда? — спросил я, возвращая бутылочку на место под подушкой.

— Те люди из Амбрисайда принесли сегодня утром новые запасы. И привели новую партию новобранцев. Я всех пересчитала. — Она сунула руку в ранец и вытащила обрывок пергамента, исписанный аккуратными пометками с числами. — Вместе одна тысяча, одна сотня и восемьдесят два.

«Ещё не армия», подумал я. «Но через месяц другой — вполне». Эта мысль подняла неудобные вопросы касательно неизбежной реакции герцога Эльбина и, ещё важнее, короля Томаса на перспективу того, что такого огромное количество ярых последователей Воскресшей мученицы соберётся в Шейвинских лесах. На самом деле я удивлялся каждый день, когда разведчики не докладывали о вторжении каких-нибудь солдат Короны или герцога.

— Уроки, — повторила Эйн, настойчиво тыкая мне в плечо. Последующие дни, проведённые в обучении её грамоте и умению считать, показали, что она, пожалуй, слишком усердный ученик. Многие керлы считали чтение и письмо чем-то вроде магического искусства, известного лишь священникам или хорошо образованным аристократам. Поначалу Эйн не слишком от них отличалась, рассматривая буквы, которые я заставлял её копировать, хмуро, озадаченно и с подозрительностью. Однако это быстро сменилось радостным пониманием, как только она уловила основную мысль, что эти абстрактные каракули представляют собой составные части звуков, которые можно слить в слова. Её рука оставалась неловкой, а буквы — неровными, но читала она уже удивительно бегло, не тянула гласные и не спотыкалась, как это было у меня на первых уроках.

— Мы ещё не закончили первое откровение мученика Стеваноса, — напомнила она, доставая свиток из ранца. Обучая её, я взял на вооружение подход восходящей Сильды — цитировал главное священное писание Ковенанта и заставлял Эйн записывать, исправляя в процессе правописание и грамматику. — Мы захватили только кусочек, где он сопротивлялся похотливым искушениям малицитской блудницы Денишы.

Эйн развернула свиток, сияя от предвкушения, и я задумался о том, насколько причудливый клубок противоречий она собой представляет. Во многих отношениях она оставалась бесхитростным ребёнком, невинным и доверчивым, словно младенец, вынужденный искать путь в водоворотах той неразберихи, которая и составляет этот мир. Но ещё она была и серийной убийцей, которая не чувствовала вины за свои преступления. Её приверженность Эвадине — Помазанному Капитану и Воскресшей мученице — была как всегда яростной, и она демонстрировала рвение к таким шокирующим элементам знаний Ковенанта, которые я находил тревожными, особенно после моего сна.

— Пожалуй, сегодня попробуем кое-что другое, — сказал я, и потянулся к сапогам.

Мы вышли из щели между двумя древними каменными плитами, где я обустроил себе укрытие, и увидели, что небо над путаницей голых ветвей ясное, а солнце светит ярко. Хоть я того и не помню, мне удалось привести сюда нашу убегающую роту во время бредового состояния после спасения Эвадины под стенами замка Амбрис. Впрочем, если для банды разбойников эти развалины из времён до Бича были идеальным укрытием, то растущая толпа последователей Эвадины в них уже не помещалась. В округе валили деревья, чтобы построить импровизированные лачуги для солдат роты и новых рекрутов, большинство из которых страдали этим утром от забот сержанта Суэйна и других клинков-просящих.

— Я сказал, стоять ровно! — рявкнул Суэйн на долговязого керла, тщетно пытаясь поставить его на нужное место в первом ряду нестройной когорты. — Ты что, не знаешь, что такое «ровно», говноголовая ссанина?

Судя по разинутому рту парняги и выпученным глазам я засомневался, что ему когда-либо рассказывали о концепции прямизны.

— Храните нас, мученики, — пробормотал Суэйн, выхватывая пику из рук дылды. — Вот это, — сказал он, повернув оружие вертикально, — ровно. И вот это. — Подняв пику, он крепко врезал древком по груди разини-керла, отчего тот ввалился в шеренгу позади к остальным, стоявшим по обе стороны. — Если в бою не сможешь стоять ровно, то не просто жопу отморозишь, — сказал ему Суэйн. — Подъём!

Я видел, что так же сурово обращались и с другими отрядами, стоявшими на редких в этой полосе глубокого леса полянках. Рекруты попадались разные, от прыщавых юнцов до ветеранов, или хотя бы тех, кто хоть раз маршировал с герцогскими войсками. Почти все они были керлами, а не горожанами, и всех переполняло глубокое, хоть и плохо выраженное желание следовать за Воскресшей мученицей. В последние дни пришли и несколько священников — по большей части юные послушники, ещё не ставшие просящими. Большинство из растущего числа керлов волновалось о реакции короля, а прибывающие дезертиры ортодоксальной веры наверняка скорее распалят, чем уменьшат неодобрение иерархов Ковенанта по отношению к той, кого они до сих пор отказывались считать Воскресшей мученицей.

Я провёл Эйн подальше от криков и проклятий солдат на тренировке, от развалин к неглубокому ручью. Его берега и заросшие мхом камни, торчавшие из воды, покрывал иней. Я подобрал свою накидку, уселся на валун возле изгиба ручья и подождал в тишине, пока Эйн снова не ткнула мне в руку.

— Что мы…?

— Погоди, — сказал я ей, глядя на середину ручья, где из воды поднимался большой камень. Вскоре появилась птица — прилетела, уселась на камень и стала клевать мох маленьким клювом в поисках клещей.

— Что ты видишь? — спросил я у Эйн.

— Птичку на камушке, — сказала она, озадаченно прищурившись.

— Что это за птица?

— Малиновка. — Эйн перестала щуриться, поскольку возобладала её многолетняя любовь к животным. — Красивая.

— Да. — Я кивнул на её рюкзак. — Запиши.

— Записать что?

— То, что видишь. Птицу, камень, ручей. Записывай всё. — Это был ещё один урок Сильды, хотя для его выполнения мне в основном приходилось полагаться на свою память, поскольку на Рудниках очень мало разнообразия в сценах, достойных описания.

Эйн послушно достала из ранца своё перо, чернила, пергамент и плоскую деревянную доску, которую она использовала в качестве письменного стола. Вид этой грубо выструганной штуки вызвал у меня острую боль по моему чудесному складному письменному столику, который я потерял в хаосе разграбления Ольверсаля аскарлийцами.

На лице Эйн появилось сомнение, и, вынимая пробку из чернильницы, она спросила:

— Зачем?

— Простое цитирование чужих слов не научит тебя, как писать по-настоящему, — сказал я. — Подлинные навыки приходят с пониманием.

Снова прищурившись, она уселась возле меня, аккуратно поставив чернильницу, чтобы я её не перевернул, обмакнула перо и принялась писать. Как обычно, пока она писала, я исправлял ошибки, а иногда направлял её руку, чтобы получились правильные буквы. У неё по-прежнему выходили только неуклюжие, зазубренные каракули, но в последние дни начинала проявляться хоть какая-то удобочитаемость. Сегодня Эйн колебалась больше обычного, перо замирало над пергаментом, как было и у меня, когда Сильда впервые начала со мной заниматься. Механическое заучивание всегда легче, но если Эйн хотела стать настоящим писарем, то приходилось учиться записывать свои слова.

— Малиновка сидит на камне, — с гордой улыбкой прочитала она, закончив труды. Хоть в моих глазах Эйн и оставалась ребёнком, но её улыбка напоминала мне, что на самом деле это уже молодая женщина, и к тому же миловидная. Меня это в равной мере удручало и отвлекало.

— Хорошо, — сказал я. — Продолжай. Опиши птицу, опиши камень. И только то, что видишь. Какие звуки издаёт ручей? Чем пахнет воздух?

Некоторое время я смотрел, как царапает её перо, но мой разум вскоре снова вернулся ко сну. Хотелось бы мне думать, что никогда ранее не виданные мною птицы, пирующие на трупах, это всего лишь продукт разума, недавно подвергшегося травме. Кто знает, какие эффекты может оказать треснутый череп на мозги внутри него? Однако птицы казались более реальными, более детальными по своему виду, чем это возможно для простого вымысла расстроенного воображения. А ещё в словах Эрчела слышалась раздражающая нотка правды, выделявшая их из бессмысленных фраз, с которыми мы сталкиваемся в наших ночных путешествиях. «Ты спас Воскресшую мученицу, и наполнил мир трупами»…

Я содрогнулся, плотнее натянул плащ и заметил, что Эйн напевает во время работы. Голос у неё был приятный, от природы мелодичный, и мычание периодически сменялось короткими стишками. Обычно то были бессмысленные частушки, безо всяких намёков на что-либо, кроме рифмы, но сегодня в её песне содержалась капелька смысла:

— Так прощайте же все, мои сёстры, и братья, — пела она. Мелодия казалась необычной, но приятно печальной. — Прощайте же все, братья по стали…

— Что это? — спросил я, и Эйн подняла взгляд от пергамента.

— Всего лишь песенка, — сказала она, пожав плечами. — Я пою, когда работаю.

— Ты сама её сочинила?

— Я сочиняю все свои песни. Всегда сочиняла, с самых малых лет. Маме нравилось, когда я для неё пела. — Её лицо немного омрачилось. — Когда я пела, она не так злилась, поэтому пела я много.

Я махнул рукой на пергамент:

— Запиши её, ту, что ты сейчас пела.

Она с сомнением нахмурилась:

— Я не знаю, как записать все слова.

— Я тебе покажу.

Сначала её рука двигалась ещё нерешительнее, но вскоре стала увереннее, по мере того, как Эйн всё больше нравилось занятие — она писала строчки и тут же напевала их:

— Ведь сюда мы пришли накануне сраженья, и знаю, что здесь моя решится судьба…

— Это всё? — немного погодя спросил я, когда она заполнила стихами весь лист пергамента.

— Во всяком случае всё, что я придумала.

— И как ты её назвала? Хорошей песне нужно название.

— «Боевая песня», потому как я начала её петь сразу после Поля Предателей.

— Немного банально. — Я взял у неё пергамент и перо и приписал над стихами название, хорошенько украсив буквы.

— Судьба Воина, — прочитала Эйн и поджала губы, как бы сдерживая презрительность.

— Это поэтично, — сказал я чуть раздражённо, что ей вроде бы показалось забавным.

— Как скажешь.

Хмуро глядя на её озорную улыбку, я раздумывал, разумно ли будет упрекать её, но быстро забыл об этом, услышав из-за деревьев голос, выкрикнувший моё имя. Вскоре появился юноша с раскрасневшимся лицом, который так спешил к нам, что запнулся за корень и чуть не грохнулся ничком. Как и многие бывшие послушники просящих, вставшие под знамёна Эвадины, Эймонд Астьер был скорее городским ребёнком, а не деревенским. Эти увлечённые, но часто беспечные юнцы обычно передвигались по своему новому лесному дому с неуклюжестью, рождённой страхом в той же мере, в какой и непривычкой.

— Мастер Писарь, — задыхаясь, поприветствовал он меня, а когда вдобавок поклонился, я едва не вздохнул от усталости. Несмотря на мой невысокий ранг, многие новоприбывшие норовили оказывать мне подобные почести, и я уже перестал просить их прекратить. — Помазанная Леди просит вас прийти.

В его голосе слышалась безотлагательность, а ещё небольшая дрожь, выдававшая некоторый страх. Эймонд был всего на пару лет младше меня, но всё же, когда он выпрямился, его гладкое безбородое лицо казалось очень юным, а глаза часто моргали, как у новобранца перед битвой.

— Беда? — спросил я, возвращая пергамент Эйн.

— Разведчики с востока докладывают, — сказал он, глянув на Эйн, и снова посмотрел на меня. На меня произвело впечатление, что, несмотря на страх, он умудряется отвлекаться на симпатичную мордашку. Впрочем, радость его испарилась, как только он продолжил: — Они идут, мастер Писарь. Солдаты короля.

— И вы уверены, что все они люди короля?

Судя по тому, как услужливо кивнул Флетчман в подтверждение, я решил, что Помазанная Леди впервые обращается к нему непосредственно. Этот крепкий мужик явно обладал немалым опытом, и был браконьером — судя по грубой, добротной одежде и ясеневому луку, — но всё-таки под взглядом Воскресшей мученицы Эвадины Курлайн он съёживался, словно застенчивый ребёнок.

— Сколько? — спросил Суэйн.

— Я насчитал сотню, сержант-просящий, — ответил Флетчман. — Само собой, это может быть всего лишь авангард. Мы решили, что лучше донести весть, чем ждать. Они разбили лагерь у сада Шрайвера, отсюда миль восемь.

— Лагерь? — спросил я, нахмурившись от удивления.

— Именно, мастер Писарь, — сказал мне браконьер намного менее уважительным тоном, зато куда более свободным. Разбойники легко распознают своих. — Хотя, как по мне, это странно. Разведчиков не выслали, и следов не искали. И не привели охотников или собак. Только сотня всадников под тремя знамёнами.

— Три знамени, — повторила Эвадина. Говорила она тихо, но в следующих словах мне послышалась нотка тревоги. — Опишите их, пожалуйста.

— Выше всех королевское знамя, миледи. Две большие золотые кошки. На втором — чёрная роза на белом фоне. Третий — всего лишь вымпел в красно-синюю полоску.

Я видел, как Эвадина с Уилхемом переглянулись, услышав описание второго знамени, отлично им известного. Я тоже его знал, поскольку видел после битвы на Поле Предателей в тот день, когда на самом деле началась легенда о Помазанной Леди. А ещё в тот день ей в руки передали друга её детства и аристократа-предателя Уилхема Дорнмала, которого привёз рыцарь со щитом, украшенным чёрной розой на белом поле.

— Красно-синий вымпел — это флаг перемирия, — сказала Эвадина Флетчману. Она улыбнулась и пожала ему руку, а тот немедленно от её прикосновения рухнул на одно колено. — Прошу вас, сэр, не надо, — сказала она ему. — Только принцы требуют таких формальностей. Поднимайтесь, и благодарю вас за отличную службу сегодня. Ступайте и отдохните.

— Значит, перемирие, — сказал Уилхем, когда разведчик ушёл, не поднимая головы, несмотря на указание Эвадины. — Со стороны короля Томаса умно из всех рыцарей послать именно его.

— Умно, — согласилась Эвадина после того, как по её челу промелькнула тень недовольства. — Или жестоко.

— Сотня рыцарей — внушительная сила, — сказал Суэйн. — Но мы можем с ней справиться, если придётся.

— Если там только они, — заметил я, внимательно посмотрел на Эвадину и добавил: — Если это приманка, то она отлично сработала.

— Мастер Писарь, вы полагаете, будто я собираюсь слепо отправиться в этот лагерь? — спросила Эвадина, изогнув бровь.

— Я полагаю, что король, или его советники, неспроста отправили единственного рыцаря, которого вы наверняка пощадите. Но, раз они явились без гончих, это хороший знак. И означает, что они действительно хотят поговорить.

— Мы убили в замке Амбрис очень много людей короля, — сказал Уилхем. — Вместе с их рыцарем-командующим, который лишился жизни, приводя в исполнение законы Короны и Ковенанта. Такое сложно простить.

— Лорду-бунтовщику или разбойнику из простолюдинов — возможно, — ответил я, не отводя глаз от Эвадины. — Но не Воскресшей мученице.

Эвадина скрестила руки и опустила голову. Она была одета в простые хлопковые штаны и рубашку, которые носила без доспехов, и накидка из медвежьей шкуры на плечах укрывала её от холода. Лицо казалось по обыкновению бледным, но теперь я хорошо его изучил и видел дополнительные признаки усталости: чуть натянутый рот и розоватый оттенок глаз говорили о бессонной ночи, или, во всяком случае, о беспокойном сне. Поэтому я задумался: может, ей тоже снились кошмары, и если да, то видела ли она стервятников?

Наконец я увидел, как напряглись её губы, что говорило о принятом решении — этот знак я тоже уже выучил и хорошо различал. Её решения могли означать жизнь или смерть для всех нас.

— Выбери сотню солдат, — приказала она Суэйну. — Самых лучших. В полдень выдвигаемся на встречу с моим отцом.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Увидев, как наша группа появляется из-за деревьев, сэр Альтерик Курлайн вышел за линию пикетов, окружавшую лагерь. Место было отлично выбрано для обороны. Садом Шрайвера называлось давно брошенное подворье, состоявшее из кучки покосившихся зданий на низком холме в центре небольшой поляны. К преимуществам возвышенности добавлялось несколько частично обваленных каменных стен, которые неплохо могли задержать атакующих. А ещё это место давало определённые гарантии, что не нагрянут нежеланные гости. Разбойники обычно избегали его из-за баек о Тени Шрайвера — задержавшегося злобного духа давно умершего садовника, который много десятилетий назад убил свою семью. Как гласила история, задушив их из-за какой-то неизвестной мании, он повесил тела на ветви своих яблонь, веря, что они прорастут и оживут. Когда они не ожили, он под тяжестью чувства вины испустил дух. И, как неискуплённая душа, которой закрыт проход через Божественные Порталы, теперь приговорён бродить в вечных муках по своему участку. Многие утверждали, что видели его за эти годы, хотя сам я не встречал ни разу. А вот деревья тут остались, но за ними никто не ухаживал, и потому они все скрючились. И если какие-либо тела когда-то и украшали их ветви, сейчас они исчезли.

Сэр Альтерик на этот раз вместо доспехов облачился в тонкую кожаную куртку, а из оружия у него на поясе висел только меч. А ещё он нёс сине-красный вымпел, и остановившись в двадцати шагах от линии пикетов, воткнул древко в землю. Этот мужчина впечатляющих размеров и очевидной силы с лёгкостью так глубоко вонзил флаг в землю, что тот остался стоять прямо, когда он опустил руки. Покончив с этим, он шагнул назад, показательно расстегнул пояс и бросил оружие на землю.

— Не стоит вам идти одной, — посоветовал Уилхем Эвадине, которая также сняла меч и передала ему. — На мой вкус место он выбрал слишком близкое к ним.

— Я совершенно уверена в приверженности моего отца к чести, — сказала она ему. — Если любой солдат короля выскочит, чтобы схватить меня, он сам его убьёт. Впрочем, я согласна, что будет лучше, если кто-то ещё послушает, что он скажет. — Она подняла руку, когда Уилхем начал расстёгивать свой ремень с мечом: — Не обижайся, Уил, но, сам знаешь, ты не нравился ему с нашей разорванной помолвки, да и ты к нему не особо расположен. Думаю, мне понадобится более объективный свидетель.

Она повернулась ко мне, подняв брови и указала на ожидавшего рыцаря с вымпелом.

— Окажите мне эту честь, мастер Элвин.

Пока мы поднимались по склону, сержант Суэйн выкрикивал приказы нашей сотне сопровождающих — все ветераны роты Ковенанта, сражавшиеся и на Поле Предателей, и в Ольверсале. Он плотно выстроил их на краю леса, готовых выдвинуться ускоренным маршем, если придётся. Сэр Альтерик принял ту же позу, что и его дочь: руки скрещены, вид оценивающий, хотя и куда более суровый. Как и следовало ожидать, он смотрел в основном на Эвадину, но и меня удостоил долгим взглядом, когда мы остановились в полудюжине шагов от вымпела. Прежде я видел его только в доспехах, и сейчас решил, что его лицо — мужская и куда более старая версия лица Эвадины: высокие скулы и бледная кожа. Тёмные волосы длиннее, чем обычно носят рыцари, а борода — гуще. Чернильные локоны с серебряными прядями развевались на ветру, а его глаза, осмотрев моё лицо, вернулись к Эвадине.

— Отец, — сказала она, низко поклонившись. Я тоже поклонился, упав на одно колено, как и ожидалось от керла, приветствующего аристократа. А вот сэр Альтерик не почувствовал желания ответить тем же.

— Отощала, — бросил он Эвадине, когда она выпрямилась, и его голос тоже звучал как грубое эхо её голоса. — Видимо, питалась червями и орехами?

— Поверь, отец, питаюсь я нормально, — ответила Эвадина. Глянув на меня, всё ещё стоявшего на колене, она раздражённо скривилась и дала мне знак подниматься. — Представляю тебе… — начала она, но сэр Альтерик оборвал её:

— Писаря, который дрался с рыцарем-командующим. — Он шарил глазами по моему потрёпанному лицу — итог как разбойничьей жизни, так и недавнего внимания сэра Алтуса Левалля. — Слышал, зрелище было то ещё. Все керлы отсюда и до Куравеля болтают об этом. Разбойник, который едва не одолел рыцаря, и к тому же, прославленного. — На его губах мелькнула слабая улыбка. — Но лишь едва…

Я увидел по выражению его лица, что это испытание — приглашение либо бросить вызов, либо склонить чело и отвести взгляд, как напуганный простолюдин. Я решил не демонстрировать ни того, ни другого.

— Именно так, милорд, — приветливо согласился я. — Я сражался с ним, и он наверняка убил бы меня, если бы ваша дочь не вонзила меч ему в череп. — Здесь надо было остановиться, но я никогда не мог устоять перед шансом уколоть тех, кто выше меня: — Думаю, такая судьба куда милосерднее, чем та, которой он заслуживал.

Сэр Альтерик прищурился, но скорее сдержанно-весело, чем обиженно.

— С этим я уж точно не стану спорить, — проворчал он и снова перевёл взгляд на Эвадину. — Воздержусь от бесполезных формальностей и пустых слов. — Он кивнул на развевающийся вымпел. — Как я понимаю, ты знаешь, что это означает?

— Король отправил тебя на переговоры от его лица, — ответила Эвадина. — А это значит, что у тебя есть и условия. Давай я рискну высказать предположение об их содержании?

Лицо рыцаря потемнело, и прежнее сдержанное веселье сменилось напряжением, а потом дёрнулось от нарастающего, но привычного гнева. Я счёл, что это признаки человека, привычного к тому, что его бесит собственная дочь.

— Если хочешь, — пробормотал он.

— Моя рота подлежит расформированию, — сказала Эвадина. — Все мои последователи должны сложить оружие и вернуться по домам, за что им будет обещано помилование. Я должна поклясться в верности королю Томасу и уйти на покой в уединённое святилище, где проведу остаток своих дней в молчаливых молитвах, моля мучеников о прощении. — Она вежливо улыбнулась ему. — Я всё верно поняла, отец?

После этих слов его гнев по большей части развеялся, а лицо смягчилось, и на нём осталась лишь гримаса сожаления. А ещё в том, как его глаза не мигали при взгляде на дочь, я видел, что он явно смотрит на самого своенравного отпрыска из всей своей благородной семьи. Любовь этого мужчины к своему ребёнку, может, и была горька на вкус, но никогда не меркла.

— Верно, — со вздохом сказал он ей, — и неверно. — Он помолчал, выпрямляя спину, а потом заговорил рублеными фразами человека, цитирующего заученное послание: — Король Томас желает поставить в известность, что печальные события в замке Амбрис были предприняты без его знания или согласия. Он не выпускал никаких указов против леди Эвадины Курлайн и не высказывал никакого осуждения её действиям. Однако он вызвал герцога Эльбина из Шейвинской Марки, дабы тот ответил за несанкционированные объявления от имени короля и за незаконное похищение Помазанной Леди, которую высоко ценят за отважный меч, сослуживший неоценимую службу делу его величества. Прочие высокопоставленные лица, замешанные в данном преступлении, также понесут королевское наказание. Король сердечно приглашает леди Эвадину в Куравель, где ей окажут все должные почести за её службу во Фьордгельде. Также его величество с нетерпением ожидает, что она искренне выразит свою преданность и горячо отвергнет любую государственную измену, как словом, так и делом.

На последних словах он взглянул на меня, и я подумал, точно ли утверждение, которое я бросил сэру Алтусу, выкрикнутое в горячке и суматохе поединка один на один, осталось незамеченным многочисленными зрителями. «Томас Алгатинет — бастард, у которого прав на трон не больше, чем у меня». Похоже, тайна восходящей Сильды, записанная в её завещании и доверенная мне, вылетела наружу. Мне стало интересно, как далеко она разлетелась, и сколько человек, услышав её, поверили этим словам, включая самого короля. С учётом того, что он по-прежнему сидел на троне, становилось ясно, что он либо не принял историю о своём незаконном рождении всерьёз, либо ему было плевать, что он сын не короля Матиса, а его прославленного защитника.

Я смотрел, как Эвадина молча переваривала слова отца, в мрачной задумчивости опустив лицо. Перед тем, как её захватили в Фаринсале, Эвадину переполняло рвение к предстоящему священному походу, распалённое виде́нием избавления Серафилем во плоти. А божественное, по её мнению, исцеление стало лишь первым шагом к возврату народа этих земель к незапятнанной истине Ковенанта Мучеников, божественным подтверждением правильности задачи всей её жизни по предотвращению возрождения Малицитов и наступления Второго Бича. Но за недели в лесу после резни в замке Амбрис я увидел более вдумчивую Эвадину. Она нынче редко читала проповеди, несмотря на постоянный приток новобранцев под её знамёна, целыми днями прогуливалась по окраинам лагеря и лишь рассеянно отвечала благоговеющим людям, которые её приветствовали. То небольшое время, что я провёл в её присутствии, вселило в меня беспокойство из-за усталости на её лице, и из-за сомнений, от которых её взгляд блуждал, а голос звучал тихо.

Сэр Альтерик некоторое время смотрел на неё, а потом подошёл ближе, заставив меня напрячься. Свой меч я тоже оставил на попечение Уилхема, но, не доверяя запретам обычаев, спрятал в сапоге нож. Впрочем, в облике рыцаря, шагнувшего к дочери, не проявлялось никакой агрессии, он просто сжал её руку. Когда он заговорил, его голос звучал тихо, но в нём слышалась искренняя просьба:

— Эвадина, тебе предоставили путь к спасению. Прошу тебя, воспользуйся им.

Тогда она закрыла глаза, стиснула зубы и сжала губы. Я понял, что она очень долго не чувствовала прикосновения отцовской руки, ни нежного, ни сердитого. Я кое-что знал о том, как сэр Альтерик заботился о своём единственном ребёнке, из переписки, которую вёл от лица её потенциального ухажёра, почившего тупицы сэра Элдурма Гулатта. Его горькие отступления касательно отца Эвадины передавали ощущение крайне оберегающего человека, склонного лишать свою дочь любого шанса на любовь, несмотря на достоинства потенциального мужа. А ещё я знал, что занятия Эвадиной рыцарскими искусствами и её решение принять духовный сан в Ковенанте привели к изгнанию её из его дома, лишив тем самым любых шансов на наследство. Для такого почитаемого человека со столь благородной родословной позор и неуважение, наверное, тяжело было вынести, и всё же он приехал, хотя я не понимал для чего — чтобы спасти дочь, или же королевство. Король Томас — бастард он или нет — удерживает трон. Самозванец потерпел поражение — или во всяком случае отброшен — и теперь у короля Томаса не оставалось врагов, помимо неудобной Воскресшей мученицы, которую от его имени несправедливо судили и приговорили.

Я раздумывал, не высказать ли предостережение, пока просьба отца не растопила сердце Эвадины. В этом предложении многое стоило рассмотреть, о многом стоило поторговаться. Если Томас хотел вот так осудить герцога Эльбина и убитого сэра Алтуса, то это говорило о глубокой необходимости разрешения кризиса. Подобная нужда даёт определённые возможности, которые тут же пришли на ум мне, но не Эвадине. А ещё я очень тщательно слушал слова сэра Альтерика и в некоторых вежливых фразах нашёл немало смысла. Однако, предостережений не потребовалось, поскольку, когда Эвадина открыла глаза, в них блестела сердитая оживлённость, а не полная сомнений усталость последних недель.

— Скажи, отец, — проговорила она, — ты до сих пор считаешь меня лгуньей? Или как там это было? Поражённой безумием, обычным для её пола в период, когда расцветает женственность?

Лицо сэра Альтерика потемнело, он убрал руку и отступил, а она продолжала:

— Помнишь, как я впервые рассказала тебе о своих видениях? Как плакала и умоляла тебя сделать так, чтобы они прекратились?

Лицо рыцаря густо покраснело, в глазах мелькнул проблеск стыда.

— Я не утверждаю, что безупречен, в отцовстве или в чём угодно ещё. Но я и правда пытался тебе помочь.

— Да. — С её губ слетел невесёлый смех. — Всевозможные лекари так и норовили влить мне в горло грязные настои, от которых я блевала или кричала от боли. А потом явилась каэритская лицедейка, размахивала амулетами над моим телом и впихивала в меня вонючие снадобья, а я умоляла мучеников, чтобы они оберегли мою душу от её языческой чепухи. А когда ничто не сработало, пришёл извращенец-просящий, который хотел выбить из меня безумие кнутом. Вот уж кто наслаждался своей работой. И всё это причиняли тринадцатилетней девочке, виновной в одном преступлении: она сказала правду своему отцу.

Она замолчала, и её гнев стих так же быстро, как и начался. Отец с дочерью смотрели друг на друга, и, спустя один удар сердца, сэр Альтерик опустил глаза, а Эвадина — нет.

— Мастер Элвин, — сказала она, не глядя на меня. — Какой ответ на столь щедрое предложение короля вы считаете уместным?

Неожиданность столь прямо заданного вопроса могла отразиться на моём лице лишь тем, что в голове снова жарко запульсировала боль, от которой я вместо того, чтобы удивлённо нахмуриться, сильно наморщил лоб и чуть сгорбился.

— Милорд, не будет ли нескромностью с моей стороны, — начал я, потирая лоб, отчего пульсация никак не утихала, — если я позволю себе высказать несколько кратких предположений?

Сэр Альтерик по всей видимости принял растерянный вид за признак обычных полномочий, предоставленных мне Помазанной Леди, поскольку в ответ он нейтрально пробормотал, совсем без ожидаемого мной презрения:

— Позволяйте себе, что хотите, мастер Писарь.

— Король утверждает, что высоко ценит меч леди Эвадины, — сказал я. — А также ссылается на государственную измену, как словом, так и делом. Буду ли я неправ, предположив, что беды королевства не закончились на Поле Предателей?

Аристократ сдержанно кивнул в знак согласия и снова посмотрел на дочь.

— Королю Томасу нужны все верные подданные, — сказал он. — Особенно доказавшие свои навыки в битве.

— Значит, очередная война, — ответила Эвадина, помрачнев ещё сильнее. — Такова цена моего помилования?

— Я не утверждаю, будто знаю, что у короля на уме. Мне лишь дозволено сказать, что на юге нарастают волнения. Условия твоей службы — это вопрос между тобой и Короной.

— Замечу, что вы немало упоминали короля, милорд, — сказал я, заключив, что на тему новой войны ему больше поделиться нечем. — Но ничего не сказали о Ковенанте. А каково, позвольте спросить, мнение высшего духовенства на этот счёт?

— Король, — сказал сэр Альтерик, холодно посмотрев на меня, — волен издавать свои законы и предлагать свои блага так, как это ему угодно, без советов духовенства.

— Леди Эвадина рукоположена в сан стремящейся Ковенанта Мучеников, — заметил я. — И к тому же сама — Воскресшая мученица. И тем не менее, представитель Ковенанта, некий восходящий Арнабус руководил преступным фарсом, называемым судебным процессом над ней. Уверяю вас, мы весьма признательны королю Томасу за его щедрость и мудрость. Однако безопасность леди Эвадины — а это основная забота всех её последователей — может быть в полной мере гарантирована только согласованностью между Короной и Ковенантом касательно будущего этого королевства.

Рыцарь покачал головой от лёгкого раздражения.

— Я не могу говорить за Ковенант.

— Не можете. — Я склонил голову в знак согласия. — Им придётся самим говорить за себя. — Я замолчал и повернулся к Эвадине, увидев, что она перестала, наконец, сердито смотреть на своего отца. Приподняв бровь в невысказанном вопросе, я получил в ответ краткий кивок. С самого её исцеления от рук Ведьмы в Мешке в наше взаимодействие добавилась способность бессловесного понимания. И только что она дала мне разрешение вести переговоры от её лица.

— Вот почему, — сказал я, снова поворачиваясь к сэру Альтерику, — принятие условий короля Томаса произойдёт не здесь, и не в Куравеле, а в Атильторе, священнейшем городе, где Совет светящих также подпишет эти договорённости и признает Помазанную Леди в качестве Воскресшей мученицы. А чтобы удостовериться в понимании советом того почитания, которым пользуется леди Эвадина среди простолюдинов, она отправится туда со всей своей ротой и со всеми, кто пожелает присоединиться по пути.

— Вы собираетесь пойти на Атильтор с армией керлов? — тон сэра Альтерика выдавал нотку ошеломлённого испуга, но я отметил в нём и толику уважения. Этот человек ценил работу тактического разума.

— Мы собираемся поддержать стремление короля к мирному завершению этого печального дела, — ответил я. — Когда Воскресшая мученица под крики тысяч людей войдёт в самый священный город Альбермайна, и её поприветствует сам король, все узнают, как сильно он ей благоволит. И после этого только глупец станет утверждать, что он когда-либо мог пожелать ей зла.

Сэр Альтерик вздохнул и наклонился, чтобы поднять свой меч с покрытой инеем травы.

— Этот человек говорит от твоего лица? — спросил он Эвадину, застёгивая пояс.

— Отец, он пользуется моим доверием, — ответила она, — потому что заслужил его. Ты передал нам королевские условия, и ты слышал мои. Завтра ты уедешь из этого леса и передашь их королю и Совету светящих. Через месяц они найдут меня в Атильторе, со всей моей ротой.

Она кивнула мне, что пора уходить, и уже развернулась, но замерла, когда отец крикнул нам вслед:

— Знаешь, как рыдала бы из-за этого твоя мать?

Эвадина резко остановилась, и я заметил сердитые слёзы в её глазах, когда она поворачивалась к нему. Она ответила хрипло, но достаточно громко, чтобы он услышал:

— Ты заставлял её рыдать куда больше, чем могла бы я. А теперь убирайтесь отсюда, милорд.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

— Алундия, — с непроницаемым лицом сказал Уилхем. — Вот куда хочет отправить нас король. Я бы все деньги поставил на это, если б они у меня были.

Мы ехали в полусотне шагов перед колонной, высматривая угрозы на дороге и в окрестностях. За три дня до этого рота Ковенанта выбралась из Шейвинских лесов и теперь ехала по Королевскому тракту на восток. Как раз в это время наша численность выросла ещё на пару сотен пылких душ, поскольку новости о марше Помазанной Леди разносились по всем городам и весям. И моя радость от их присутствия была бы сильнее, если бы захватить с собой припасы догадалась не только горстка из них. Большинство также не подумало принести какого-либо оружия. Я часто замечал, что избыток веры идёт рука об руку с недостатком здравого смысла.

— Ты там бывал? — спросил я, дёргая поводья коня, который отвлёкся на куст можжевельника. Для боевого коня — из тех, что мы захватили у роты Короны в замке Амбрис — Ярик был нормальным зверем, но думал в основном животом. Я ещё не научился, как Уилхем, легко управляться с лошадьми, и потому, чтобы удерживать на дороге постоянно голодное существо, приходилось усердно работать поводьями.

— К сожалению, да. — От воспоминаний гримаса Уилхема стала ещё мрачнее. — Местами там красиво, но местами ужасно сухо и пыльно. Хотя к качеству их бренди не придерёшься. Оно там намного привлекательнее людей. Если ты думал, что жители Фьордгельда капризные, то по сравнению с алундийцами они покажутся покладистыми. Есть старая поговорка: если хочешь начать драку, запри алундийца в комнате с зеркалом.

— Так значит, они любят враждовать?

— Любят, хотя не так сильно, как отыскивать предлоги подраться с соседними герцогствами, и Ковенант обычно в сердце любой розни.

Я вспомнил, как Тория рассказывала мне о южной разновидности веры Ковенанта, и об её отличиях от ортодоксальных обрядов, которые мне казались незначительными, но не ей. Мысли о Тории вызвали привычный укол боли, и я с теплотой внутренне содрогнулся, представив, что слетело бы с её грязного языка от всего этого начинания. «Кучка обманутых ебланов марширует, чтобы сдохнуть нахуй на ступенях величайшего святилища Альбермайна. Может, кто-нибудь потом нарисует охуенную картину: Резня Тупиц».

Улыбка, игравшая на моих губах, быстро померкла, как только я понял, что Тория никогда бы не задержалась настолько, чтобы поделиться таким суждением. Даже если бы она не села на корабль в Фаринсале и не отправилась на поиски сокровища, о котором мы так долго мечтали, я знал, что она ни за что не согласилась бы маршировать с нами, особенно если бы оказалось, что конечной точкой назначения является Алундия.

— Значит, очередной бунт? — предположил я. — Мне-то казалось, что даже самые капризные люди к этому времени устали от войны.

— Неужели? — Губы Уилхема сложились в сардонической ухмылке, и он многозначительно оглянулся через плечо на длинную колонну, змеившуюся по дороге. — По-твоему, они устали? Нас уже почти семь сотен, и все хотят сражаться и умереть, поскольку верят, что женщина восстала из мёртвых, дабы поведать им, как разочарованы в них Серафили.

Мне не понравилась горькая, обвинительная нотка в его голосе, как и вызванные тревожные мысли.

— Ты ведь так и не сказал ей? — тихо спросил я, хотя поблизости не было никаких ушей. Приверженность Уилхема Ковенанту нельзя было назвать глубокой. На стороне Эвадины его удерживала любовь к единственному живому другу, и я знал, что из-за этой любви с каждым днём ему всё труднее переносить наше совместное предательство и молчание.

— Ты и правда думаешь, что она бы потерпела любого из нас в этой роте, если бы я сказал? — Он иронично усмехнулся. — Воскресшая мученица узнаёт, что она вовсе не такая, и на самом деле обязана жизнью колдовским манипуляциям каэритской ведьмы. Нам бы повезло, если бы нас просто повесили на ближайшем дереве.

Хотя я сомневался, что реакция Эвадины включала бы в себя убийство, но всё же перспектива того, как она узнает горькую правду, меня совсем не привлекала. После переговоров с сэром Альтериком её настроение улучшилось. Она возобновила ежевечерние проповеди, которые стали отличительной особенностью, когда рота была молода, а мы маршировали к Полю Предателей. Теперь же Эвадина проповедовала перед ещё более увлечённой публикой. Я видел, как питала её сердце возможность быть услышанной настолько внимательной паствой, и она не желала ничего, что могло бы испортить её настроение. Однако курс, которым она нас вела, был далеко не ясен, и кто знает, какое настроение её охватит, если он окажется пагубным?

— Может быть, это ловушка, — произнёс я. — Короли не любят, когда их унижают, и, подозреваю, Ковенант предпочитает, чтобы его мученики оставались мёртвыми.

Уилхем улыбнулся одной из своих обаятельных улыбок, пускай и цинично изогнув губы.

— Мой пишущий друг, несмотря на весь твой ум, ты упускаешь одну фундаментальную истину. — Он повернулся в седле и кивнул в сторону высокой фигуры Эвадины во главе колонны. На марше она всегда носила доспехи, которые не переставали блестеть, каким бы затянутым ни было небо. — С самого её… восстановления, во всех смыслах, какие только имеют значение, она и есть Ковенант. Хотя… — он нахмурился и посмотрел на дорогу впереди, — пока ещё не известно, понимают ли это старые пердуны в совете.

К тому времени, как над горизонтом поднялся высокий шпиль святилища мученика Атиля, наша численность выросла почти до пяти тысяч душ. Легко могло быть и больше, но Эвадине пришлось запретить остальным вступать в наши ряды. Деревни и города, через которые мы проходили, щедро делились припасами с воинством Помазанной Леди — на самом деле чересчур щедро, поскольку некоторые явно оставляли себе лишь крохи провизии, которых не хватило бы, чтобы пережить зиму. Есть многое, чего рациональный разум никогда не сможет постичь, по крайней мере, мой рациональный разум. В данном случае я никак не мог понять, зачем и без того нищие люди отдают последнее проезжающей мимо аристократке, только потому что поверили, будто она восстала из мёртвых.

— Набожность по своей сути бессмысленна, — съязвил Уилхем, когда я высказался о странности всего происходящего. Мы сидели на конях на холме над деревенькой в холмистой местности на южных Шейвинских границах. Внизу Эвадина разговаривала со старейшим керлом деревеньки. Их слова не были слышны, но я знал, что она вежливо отказывается от сложенных мешков с зерном и разных продуктов, которые он предлагает, опустившись на колени и касаясь лбом земли. Я предполагал, что мнение Уилхема происходит скорее из аристократических предубеждений по отношению низшим слоям общества, чем из проницательности. Во многих отношениях он оставался человеком умным, но разум его отличала лень. Сильда сочла бы его неприятным, а может и безнадёжным учеником.

— Верующие поклоняются. Вот и всё, — добавил Уилхем, зевая. — Аскарлийцы клянутся своим богам. Каэриты машут амулетами и распевают заклинания. Ковенантеры пресмыкаются перед мучениками, Воскресшими или мёртвыми. Ты ищешь причину там, где её нет.

— Это обмен, — сказала Эйн.

Она сидела рядом и водила пером по пергаменту, описывая сцену внизу. Большую часть дней она теперь ездила с нами, тряслась на спине своего маленького пони и писала во время каждой остановки на марше. Тот миг в лесу, когда она сочинила песню, похоже, разжёг желание сочинять лирические описания всего подряд, и в результате у неё часто кончался пергамент, и она постоянно искала ещё.

— Обмен? — снисходительно поинтересовался Уилхем. — О чём ты, дорогая?

— Она отдаёт, и потому они отдают. — Эйн высунула кончик языка, царапая пером. — Она получила больше благодати Серафилей, чем кто угодно, за исключением, быть может, мученика Атиля. Отдавая ей, эти люди получают маленький кусочек той благодати.

— О-о, устами младенца… — вздохнул Уилхем, хотя на мой взгляд Эйн куда ближе него подобралась к истине.

Несмотря на запрет Эвадины, число тех, кто шёл следом за ней, постоянно увеличивалось. Те, кому отказывали в приёме в роту Ковенанта, просто брели позади и собирали милостыню, какую только могли получить от добросердечных керлов. Даже с такой щедростью кто-то на марше неизбежно шёл голодным. Путь Помазанной Леди в Атильтор — событие, которому суждено было стать знаменитой частью её легенды — был отмечен немалым количеством трупов, усеивавших обочины. По большей части это были старики или больные, которые по глупости своей пришли в поисках какого-то лечения от рук Воскресшей мученицы. Их тяготы сильно ранили Эвадину, и несколько раз она приказывала остановиться, чтобы этим ковыляющим поклонникам могли оказать какую-либо помощь, хотя строго отказывала им в так называемом исцеляющем прикосновении.

— Мне не дано исцелять тело, — не раз сообщала она на ежевечерней проповеди. — Спасение я предлагаю вашим душам.

Сержант Суэйн и другие клинки-просящие продолжали тренировать на марше наших новобранцев, а я большую часть ночей обучался у Уилхема искусству рыцарского сражения. Он полагал, что мой поединок с сэром Алтусом отточил мои навыки владения мечом лучше, чем год обучения — хотя ясно было, что он по-прежнему меня превосходит, особенно на коне. И всё же, по мере приближения конца нашего путешествия я начал чувствовать себя в доспехах по-настоящему удобно. Броню, покрытую синей эмалью, которая защищала меня в тот судьбоносный день у замка Амбрис я, разумеется, вернул Уилхему, но на воинах и королевских солдатах, также павших на том поле, нашлось достаточно всего на замену. Поэтому мои доспехи выглядели пёстро, и части не подходили друг другу. Стальной наруч на правом предплечье был покрыт чёрной эмалью и богато украшен медью, а другую руку защищала помятое, хотя и крепкое соединение из железа и кожи. Нагрудник выглядел особенно плохо, а многочисленные царапины и обгорелости на нём никак не поддавались долгой полировке. Он был настолько уродлив, что я соглашался носить его только по настоянию Уилхема.

— Знаю, выглядит дерьмово, — сказал он мне, приподнимая соединённые кусочки стали над моей стёганой курткой. — Но это лучший доспех из тех, что я видел за долгое время. Может остановить болт из арбалета.

По крайней мере, шлем мой выглядел качественно. Стандартный большой шлем, напоминающий перевёрнутое ведро с забралом на петлях, которое легко поднималось и опускалось. Это всегда полезно, поскольку во время тренировки с Уилхемом очень быстро становилось невыносимо жарко. Края шлема были сделаны из железных и медных пластин, покрытых тёмно-синим лаком с небольшим количеством украшений в форме золотых листьев.

— Ты выглядишь, как мартышка, наряженная рыцарем, — сказала Эйн, которая всегда с радостью высказывала всё как есть. — Сэр Элвин Мартышка, — продолжала она. — Так тебя будут называть.

Несмотря на весь диссонанс моего внешнего вида, первый же тренировочный бой не оставил сомнений в эффективности доспехов. Удары, от которых раньше остались бы синяки и одышка, теперь казались скорее сильными тычками. И несмотря на вес, эта коллекция разномастных пластин оказалась удивительно гибкой и позволяла быстро подниматься на ноги всякий раз, как Уилхем валил меня наземь.

— Это потому что он висит не только на спине, — объяснил он, — вес распределён по всему телу. А ещё, качественнее сделанный доспех всегда легче. Этот хорошо тебе послужит, мастер Писарь.

Главной особенностью великого святилища мученика Атиля считался его шпиль — огромный гранитный шип, вздымавшийся почти на сотню футов. Многочисленные опоры, державшие его, придавали ему зазубренный, практически зловещий вид, который усиливала широкая громада главного зала. Даже с расстояния в милю святилище напоминало тушу какого-то чудовищного зверя, который отчего-то решил отдохнуть посреди россыпи намного менее впечатляющих зданий, а его тёмные бока окутывал дым, сливавшийся из многочисленных труб.

Как и Каллинтор — намного меньший священный город, который мне пришлось покинуть, чтобы вступить в роту после кончины Эрчела, — Атильтор полностью управлялся Ковенантом Мучеников. Список стриктур, под которыми приходилось жить его населению, был таким длинным и суровым, что все, кроме самых ревностно верующих, старались не задерживаться в его пределах. А ещё необычно, что у него не было стен или за́мка. За всю беспокойную историю этих герцогств только Атильтор избежал разорения от осады или штурма, поскольку даже самые злодейские еретики и не подумали бы вести войну в пределах видимости этого святейшего из святилищ.

— Что ж, — сказал Уилхем, кивая в сторону большого лагеря к югу от города. — Он пришёл.

Мы собрались возле Эвадины на травянистом склоне, откуда открывался хороший вид на город. Она прикрыла глаза от солнца и прищурилась, глядя на лагерь, где над шатрами развевалось высокое знамя. С такого расстояния было не разглядеть герб на нём, хотя размеры лагеря ясно говорили о том, что король Томас на самом деле согласился приехать в Атильтор и поприветствовать Воскресшую мученицу.

— Писарь, сколько их по-твоему? — спросил сержант Суэйн. Он так и не стал моим самым восторженным почитателем, но нынче, по крайней мере, соглашался признавать мои способности к числам.

— Моё мнение — три полных роты, — сказал я. — Плюс прислуга и свита из его самых верных рыцарей. Не больше двух тысяч.

— Тогда преимущество за нами, — заметил Уилхем. — Если до этого дойдёт.

— Не дойдёт, — заявила Эвадина. Опустив руку, она повернулась и посмотрела на нас. Помимо Уилхема, Суэйна и меня здесь также были Эйн и клинок-просящая Офила — пять душ, которым она больше всего доверяла. — Что бы здесь ни случилось, сражения не будет, — сказала она. — Если меня захватят при входе в город, вы ничего не будете делать. Если меня выведут перед королём и советом в цепях, чтобы осудить, вы ничего не будете делать. Если они меня повесят и осквернят моё тело на главной площади, — она по очереди посмотрела в глаза каждому из нас, в голосе сурово и точно звенела властность, — вы ничего не будете делать. Это королевство не погрузится в войну из-за меня. И вы дадите мне своё слово.

— Миледи, мы можем принести любые клятвы, какие вы потребуете, — проговорил я, понимая, что больше никто сейчас не скажет правду. И всё же я знал, что ей нужно её услышать. — Если вам причинят какой-либо вред, ничто не сможет удержать их. — Я указал через плечо на множество последователей, толпившихся в небольшой долине позади нас. — Впрочем, — быстро продолжил я, видя, как потемнело её лицо, — думаю, король и его придворные тоже понимают это не хуже меня. Не будет попыток схватить вас и судить. Опасность здесь таится в словах, а не в клинках. Мы должны очень тщательно проверять условия, которые согласовываем, ибо в них кроется ловушка и цепи будущего.

По настоянию Эвадины только Уилхему и мне разрешили сопровождать её в святилище. Суэйн остался командовать ротой, выстроенной ровными шеренгами на дороге у западных границ Атильтора. Я встал на сторону Суэйна в споре о бо́льшем сопровождении, но она и слышать не пожелала.

— Я пришла не для того, чтобы захватывать этот город, — сказала она, — и не буду лить воду на мельницу тех, кто станет утверждать обратное.

Я немного воспрял духом от того впечатления мощи и военного порядка, которое производила рота Ковенанта. Суэйн вымуштровал их в хорошо подготовленную силу, равную по численности королевскому эскорту. Я знал, что если сегодня всё перерастёт в большое сражение, то лишь костяк ветеранов сможет что-то противопоставить роте Короны, но и остальные не сбегут, поджав хвост. А ещё я знал, что несмотря на клятвы, которые мы приносили Эвадине, если ей причинят хоть какой-либо вред, Суэйн поведёт ей на выручку это войско в самое сердце священного города, несмотря ни на какую цену — кровью или бесчестьем. А вот толпа рьяных, нетренированных последователей — совсем другое дело, и сколько бы Эвадина им не проповедовала, ничто не могло запретить им пойти за ней в город. За ночь их количество ещё больше увеличилось, когда мы встали лагерем перед Атильтором — Эвадина согласилась с моим предложением, что остановка на отдых нам не помешает. Немалая доля этих свежих и нетерпеливых душ пришли из окрестных деревень, но, к моему удивлению, большинство явилось из города. В небольшой долине позади нашего лагеря толпились миряне и просто одетые керлы — крепостные Ковенанта. Они хаотично бродили туда-сюда, многие молчали, другие громко цитировали писание, третьи собирались вместе и пели вдохновлённые мучениками гимны. Впрочем, когда бы Эвадина ни появилась из палатки, они разом впадали в почтительное оцепенение. Безмолвие тянулось до тех пор, пока неизбежно какая-нибудь распалённая душа не выкрикивала что-нибудь, после чего уже все разражались восхвалениями. Время шло, и, глядя на них, я чувствовал, как уходят любые сомнения насчёт исхода этой встречи. Эти люди обеспечат выживание Эвадины лучше меня, Уилхема и всей роты.

Утро принесло неприятную прохладу и бледное затянутое небо. Последнюю милю дороги, когда мы отделились от роты и вошли в сам город, нас сопровождал снег. Но прохладная погода никак не остудила настроение толпы, бредущей позади Помазанной Леди, и многочисленных горожан, вываливших на улицы приветствовать её.

— Миледи, вас благословили Серафили! — кричала пожилая женщина из окна верхнего этажа, по её щекам текли слёзы, а за обильный живот цеплялся плачущий младенец.

— Вы нас всех спасёте, Помазанная! — вопил тощий мужчина в рясе мирянина, поднимая руки и выпучив глаза от обожания. В своей страсти он оказался на моём пути, протягивая руку к закованной в броню ступне Эвадины. Видя, как его пальцы зацепились за её стремя, я ударом пятки заставил Ярика броситься вперёд, и от удара плеча боевого коня парняга укатился обратно в толпу. Толпа вопящих, кричащих и махающих руками людей вскоре стала такой плотной, что нам с Уилхемом, чтобы двигаться дальше, пришлось подъехать прямо к коню Эвадины.

К счастью, ближе к святилищу нас встретило более упорядоченное зрелище. Здесь, на улице, ведущей к главной площади, несколько дюжин хранителей Ковенанта в чёрных рясах выстроились, сцепив руки и образовав кордон для беспрепятственного проезда. Я видел среди этих служителей веры несколько обожающих лиц, но большинство напряжённо стояло безо всякого выражения, а некоторые мрачно и неодобрительно хмурились. Если большая часть населения города пылко приветствовала Помазанную Леди, то уже среди тех, кто стоял всего на одну ступень выше в иерархии Ковенанта, такие чувства разделяли далеко не все. Не очень-то хотелось представлять, какой приём нас, скорее всего, ждёт от старшего духовенства.

Главная площадь города занимала пол акра мостовой, ведущей к широкой лестнице святилища мученика Атиля. Сегодня её окружала шеренга королевских солдат в доспехах, стоявших со скрещёнными алебардами. Они не стеснялись пользоваться древками своего оружия, чтобы не давать толпе хлынуть следом за Воскресшей мученицей, как только её отряд проехал через их шеренгу, но тычки и редкие удары не очень-то помогали охладить энтузиазм народа. Глянув направо, я увидел в первой линии толкучки пожилого мужчину, безумно размахивавшего обеими руками, его лицо светилось от рьяного изумления, и он не замечал крови, капавшей из свежего пореза на лбу.

«Набожность по своей сути бессмысленна», эхом пронеслись в голове слова Уилхема, когда я перевёл взгляд с толпы на святилище и на ряд ярко разодетых аристократов, ожидавших прибытия Эвадины. Ясно было, что расстановка двора короля Томаса в этот благоприятный момент выполнялась с особой тщательностью. Придворные и старшие служители занимали нижний уровень, а рыцари и придворные Алгатинетов стояли посередине. Ещё выше находились представители королевского дома — небольшой парад великолепно одетых дворян с одним очень высоким исключением. Сэр Элберт Болдри возвышался надо всеми вокруг, длинная красная накидка развевалась на жёстком снежном ветру. Его доспехи, как и у Эвадины, как-то умудрялись блестеть, несмотря на отсутствие солнца. Раньше я видел королевского защитника только мельком и не мог разглядеть его лица. Оно показалось мне грубее, и ему не хватало героической красоты, какую я себе представлял. У него был нос крючком, и кости выпирали под кожей, которая из-за пересекающихся шрамов на холоде выглядела пёстрой. И каким бы непобедимым он ни был, казалось поразительным, что даже могучий сэр Элберт не неуязвим к ранам. Справа от королевского защитника, занимая самое близкое к королю место, стояла юная женщина в тёмной бархатной накидке, которая прекрасно подходила к шикарным волосам, каскадом ниспадавшим по её плечам. На голове она носила тонкий золотой обруч, который по придворному этикету официально не требовался, а скорее обозначал знак её статуса, но всё же напоминал всем присутствующим о её королевской крови. Я знал, что это, должно быть, принцесса Леанора, старшая сестра короля и мать скучающего паренька лет десяти, переминавшегося возле неё с ноги на ногу. Его раздражённо нахмуренное лицо и ёрзанье разительно отличалось от строгой напряжённости его матери. Она сурово, сосредоточенно смотрела на Эвадину без какой-либо снисходительности или натужной любезности на лице, присущих остальным придворным. А ещё её рука, украшенная несколькими кольцами с драгоценными камнями, яростно сжимала плечо сына.

Выше всех, разумеется, стоял сам король. Томас решил в этот день не надевать доспехов, выбрав вместо них расшитую золотом мантию и белый дублет, украшенный двумя поднявшимися на задние лапы леопардами, которые представляли собой герб его дома. Ещё я увидел, что на его поясе не висит меч. Он стоял и смотрел на приближавшуюся Эвадину с серьёзной, королевской властностью, или по крайней мере с достойным её подобием. Когда король произносил свою едва слышную речь перед началом битвы на Поле Предателей, я обратил внимание, что он всего на дюйм ниже своего защитника. А теперь же его рост вкупе с чертами лица делали истину о его происхождении явной и даже комично очевидной.

«Мужчина, который на самом деле не король, готовится приветствовать женщину, которая на самом деле не мученица», размышлял я, и подумал: а вдруг все значимые моменты истории на самом деле представляют собой громадный, лживый фарс. Эта мысль вызвала на моих губах улыбку, которую я быстро подавил, поскольку, несмотря на всю абсурдность, исход этого дня будет иметь далеко не весёлые последствия.

Большое пространство перед огромной дверью, вымощенное гранитными плитами, занимали собравшиеся светящие Ковенанта Мучеников. Мне показалось важным, что сегодня здесь присутствует весь совет в полном составе — дюжина мужчин и женщин средних или преклонных лет в рясах из простого серого хлопка. Вера Ковенанта распространялась далеко за пределы Альбермайна, и только пять членов этого совета были родом из герцогств королевства. Из уроков Сильды я знал, что полностью совет обычно собирался лишь раз в десятилетие, с учётом времени, необходимого, чтобы созвать всех, и всё же сейчас они собрались в полном составе. Это могло означать лишь то, что светящие из самых дальних уголков Ковенантского мира отправились в путешествие задолго до того, как эта встреча была назначена. Очевидно, с появлением Воскресшей мученицы, признанной или нет, верховному духовенству потребовалось очень многое обсудить.

Остановив коня перед лестницей, Эвадина выбралась из седла, и мы с Уилхемом последовали её примеру. Многочисленные зрители молча замерли в ожидании, когда она передала мне поводья.

— Ждите здесь, — сказала она нам, натянуто улыбнувшись. Потом повернулась и, перед тем как поставить ногу на первую ступеньку, тихо добавила: — И помните клятвы, которые вы мне принесли.

Ни одному из различных художественных изображений последующего события не удалось ухватить его суть, а их настрой и действующие лица сильно отличались от настоящих. Либо цвета слишком вычурные, либо позы чересчур драматичные. В зависимости от предубеждений художника Томас получался либо худолицым, подозрительным тираном, которого сразу хочется ненавидеть, либо по-мальчишески красивым, но безмозглым фигляром. Светящие на них смотрели с выражением ужаса или же терпеливо. А вот саму Эвадину, разумеется, изображали как идеализированное совершенство священной красоты. А ещё особым источником раздражения стало то, что многие художники с радостью включили Уилхема, но очень мало кто захотел нарисовать меня, хотя все заслуживающие доверия источники свидетельствуют о моём присутствии. Следовательно, любому, кто всерьёз изучает историю, необходимо всегда искать правды в написанных словах, ибо все художники — лжецы, а по моему опыту частенько и пьяницы.

Впрочем, принципиальная ошибка на всех изображениях встречи Эвадины Курлайн с королём Томасом Алгатинетом заключается в неспособности уловить настроение. Картины не передают, как все глаза были прикованы к её высокой фигуре, закованной в доспехи, когда она поднималась по тем ступенькам, и как тяжко давило ощущение того, что мир висит на волоске, на всякого, у кого осталась хоть толика ума. Судьба всего королевства, если не само́й веры, объединявшей миллионы, зависела от этого момента.

Эвадина остановилась одной ступенькой ниже перед королём Томасом, а затем, двигаясь с неспешной уверенностью, расстегнула пояс с мечом и опустилась на одно колено. Сжав меч за ножны обеими руками, она подняла его и склонила голову. Когда она заговорила, в её голосе снова проявилась способность разноситься повсюду, хотя она вовсе не кричала, а говорила тоном спокойной, непоколебимой искренности.

— Ваше величество, мой меч — ваш.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

Многочисленные верующие оглушительным рёвом встретили смиренное подчинение Эвадины на ступеньках святилища. Я заметил, что король похвально продемонстрировал здравый смысл, не сразу протянув руку, чтобы положить её на протянутый Эвадиной меч. Вместо этого он не спеша изогнул губы в серьёзной и одобрительной улыбке, ничем не выдавая, что слышит дикое ликование, переполнившее всё вокруг.

— Миледи, ваш меч для меня столь же драгоценен, как и ваша душа, — произнёс он, хотя из-за шума слышать его могли только близстоящие. Зато вид королевской длани на ножнах Эвадины распалил толпу ещё сильнее.

— Идёмте, — продолжил король Томас, шагнул назад, взмахнув мантией, и указал на вход святилища. — Поучаствуем в прошении благодати Серафилей и примера мучеников.

Хотя Эвадина не махнула нам следовать за ней, мы с Уилхемом быстро поднялись по лестнице и шагнули в тёмные внутренности здания. Душный от ладана воздух этого вместительного пространства пронизывали разноцветные столпы света, лившегося через высокие витражные окна. Мои глаза заметались в поисках возможных угроз, но увидел я лишь просящих и множество других священников и прихожан. Светящие воздержались от приветствий, как формальных, так и иных, а вместо этого толпой направились в мрачные недра за многочисленными колоннами, выстроенными вокруг центральной часовни святилища. По зданию гулко разносилось эхо их шагов.

— Перед началом прошения, — сказал король, отвесив Эвадине изящный поклон, — нас пригласили отведать мудрости светящих. Будьте любезны, миледи, пойдёмте со мной. — Он подошёл ближе и, криво усмехнувшись, тихо добавил: — По правде говоря, сомневаюсь, что смог бы в одиночку вынести их компанию.

Крики толпы были хорошо слышны в высокой сводчатой палате, где светящие созвали свой совет. Все они сидели за полукруглым столом, расположившись по обе стороны от короля, который занял центральное место. Его сестре не досталось места за столом, и она сидела позади. Позднее я узнал, что ни один король, как Альбермайна, так и любого другого королевства, ни разу прежде не сидел за этим столом. То, что сегодня он там оказался, очевидно, выражало знак единства Короны и Ковенанта, по крайней мере, в отношении непредвиденной и уж точно нежеланной Воскресшей мученицы.

В тот день к нам обращался только один из светящих, и, к моему удивлению, я знал этого человека, хотя и лишь по имени и репутации. Последний раз о Дюрейле Веаристе я слышал несколько лет назад от погонщика за стенами замка Амбрис. Тогда он был восходящим Дюрейлем, старшим священником Шейвинской Марки, который слушал завещание старого герцога Руфона перед тем, как сэр Элберт отсёк тому голову. Видимо, с тех пор он поднялся ещё выше и, судя по тону и осанке в эту встречу, его восхождение в ранг светящего не было связано с какими-либо дипломатическими навыками.

— До нас доходит большое количество историй, касательно вашего… мученичества, стремящаяся, — сказал он Эвадине, стоявшей перед этим благочестивым собранием. Светящий Дюрейл — крепкий мужчина с широким грубым лицом, источавший ощущение жизненного тонуса, несмотря на все свои годы, — неотрывно смотрел на неё совершенно без благоговения или даже страха, которые я видел в других священниках. — Будьте так любезны, — продолжал он, — предоставьте нам исчерпывающий отчёт без прикрас.

— Разумеется, — ответила Эвадина спокойным тоном. — Меня ранили в битве, когда аскарлийцы штурмовали порт Ольверсаль. Мои возлюбленные товарищи, — она бросила краткий взгляд приглушённой симпатии на нас с Уилхемом, — отважно сражаясь, спасли меня и доставили назад, в порт Фаринсаль. Некоторое время я лежала при смерти, то и дело испытывая приступы бреда. Посреди страданий я почувствовала, как моё сердце остановилось, и вот тогда явился один из Серафилей и вернул мне здоровье.

Эта история, рассказанная пастве увлечённых пылких сторонников, да ещё благодаря более цветистым фразам, неизменно вызывала множество охов и перешёптываний со слезами на глазах. А здесь же она породила лишь обмен осторожными взглядами и неуютные поёрзывания.

— Давным-давно все знают, — сказал Дюрейл, — что Серафили не посещают земную юдоль. Их благодать передаётся через пример мучеников, которые превозмогли смертные заботы, дабы заслужить благосклонность и указания Серафилей. И только лишь через пример мучеников позволяют они нам принять своё божественное послание.

— Я бы поспорила, светящий, — хладнокровно ответила Эвадина, — что все не столько это знают, сколько в это верят. Отличие небольшое, но важное. Столетиями считалось, что Серафили не спускаются в земную юдоль, но только потому, что такого никогда не случалось прежде. А ещё, могу сказать, не боясь ошибиться: в писании Ковенанта нет ничего, доказывающего, что такое невозможно.

Лицо Дюрейля потемнело, но, прежде чем светящий снова заговорил, вмешался король:

— Миледи, а Серафиль говорил с вами? — спросил он тоном скорее искреннего любопытства, а не скрытого сомнения, как у священников возле него.

— Говорила, ваше величество, — с тёплой улыбкой подтвердила Эвадина. — И какие же чудесные слова она сказала.

— Она? — встрял Дюрейл, и его густые брови неодобрительно изогнулись. — Серафили выше таких обыденностей, как пол.

— Это ещё одна тема, в которую принято верить, а не знать, — ответила Эвадина и снова многозначительно повернулась к королю. — Она говорила мне о любви, ваше величество. О любви божественного к смертному. О любви, которая заставила её восстановить меня и передать послание о той любви всем, кто послушает. Она говорила о том, как наше постоянное недовольство ранит Серафилей, как тьма, которой мы позволяем закрывать наши сердца, подвергает опасности весь мир. Поскольку, отдаваясь таким низменным чувствам, как ревность и обида, мы оказываем помощь Малицитам и всё сильнее приближаем Второй Бич, который уже опасно близок…

— А присутствовал ли там кто-нибудь ещё, дабы услышать эту божественную мудрость? — спросил Дюрейл. — Свидетель этого видения?

— Её слова были для меня одной. — Эвадина обернулась и указала на меня. — Однако вот этот набожный солдат присутствовал, когда восстанавливалось моё здоровье. Он может засвидетельствовать правду моего воскрешения.

— Неужели? — голос Дюрейля утратил ту небольшую сдержанность, которая чувствовалась, когда он обращался к Эвадине, и зазвучал жёстче, едва он хмуро уставился на меня. — И, как я понимаю, это тот самый писарь, о котором мы столь наслышаны?

По кивку Эвадины я шагнул вперёд и поклонился, кивнув светящему, но опустился на одно колено, повернувшись к королю.

— Элвин Писарь, ваше величество, ваше сиятельство. К вашим услугам.

— Встань, — бросил Дюрейл. — Мне нравится видеть лицо человека, которому я задаю вопрос. — Поднимаясь на ноги, я заметил призрак невесёлой улыбки на его губах. — Ты тот, кто сбежал из Рудников, — сказал он. — Разбойник и головорез, который некогда якшался с отъявленным бандитом Декином Скарлом. Не так ли?

— Истинная правда, ваше сиятельство, — ответил я. Не вызывало удивления, что этот совет отыщет любые сведения об Эвадине и её спутниках. Неприятно было оказаться под прицелом их внимания, но я никогда не лез за словом в карман перед враждебной публикой.

— Мои преступления многочисленны, — продолжал я. — Не стану отрицать ни одного. Как не стану отрицать, что почувствовал, как вера расцветает в моей душе, в тот день, когда Помазанная Леди пришла и заговорила в Каллинторе, ибо то был день моего спасения.

— Неужели? — лоб Дюрейля весело дёрнулся. — Так твоё спасение пришло не на Рудниках, где, как мне доложили надёжные источники, тебя обучала грамоте приговорённая убийца Сильда Дойселль.

— Восходящая Сильда не была убийцей. — Я умудрился не прокричать возражение, хотя пыл сильно окрасил мои слова. — Ваше сиятельство, — добавил я более уважительным тоном, и перевёл взгляд на короля. — Рассказ об её незаконном заключении долог, но я с радостью поделюсь им в полной мере, если вам будет угодно.

От моих слов лицо короля приняло озадаченное выражение, но, видя, как его сестра возбуждённо поёрзала, я понял, что этот укол попал близко к цели. Принцесса Леанора кашлянула — едва слышный звук, но он громким эхом отразился от высокого, сводчатого потолка палаты. Мне показалось, что король Томас слышал его очень отчётливо.

— Возможно, ваше сиятельство, — сказал он, улыбнувшись Дюрейлю, — нам стоит обратиться к более неотложным вопросам.

Хмурое лицо Дюрейля скривилось от досады, и он, не отрывая от меня глаз, грубо спросил:

— Ты был свидетелем воскресения этой женщины?

— Да, ваше сиятельство.

— Расскажи, что ты видел. Расскажи нам всё, что ты видел.

Я позволил себе секундную паузу, вызывая на лице смесь почтения с загадочностью.

— Мы по очереди сидели с капитаном — леди Эвадиной — когда она лежала… при смерти, — сказал я. — Лекари из Фаринсаля и наш просящий Делрик сделали всё, что могли, и мы знали, что вскоре она отправится в путешествие через Порталы. Никто из нас не хотел, чтобы она оставалась одна, понимаете, в конце, хотя её разум казался потерянным для мира. Это случилось сразу после рассвета, когда я почти уступил сонливости. Заставив себя подняться, я посмотрел на лицо леди Эвадины и узрел, что оно… изменилось. — Я запнулся, глядя куда-то вдаль и качая головой в явном изумлении. — Боль, которая её разрушала, которая оставила от неё лишь тень, теперь исчезла, и я смотрел на совершенно здоровую и невредимую женщину. А потом она открыла глаза. Такие ясные, такие… живые. — Я издал смешок, в котором соединились огорчение и благоговение. — Стыдно сказать, я потерял тогда сознание, так был потрясён. Когда я пришёл в себя, Помазанная Леди стояла надо мной. — Я снова рассмеялся. — Помню, она спросила, не пьян ли я.

Король, услышав это, любезно усмехнулся, а все светящие продолжали молча смотреть с каменными лицами.

— Но ты, — сказал светящий Дюрейл, — не видел Серафилей своими глазами?

— Видел? Нет, светящий. Но я и впрямь… чувствовал их. Помню огромное внутреннее тепло, и моя душа, отягощённая ужасными картинами, которые я видел в Ольверсале, осветилась. Не могу ни передать этого, ни объяснить. Но я знаю, что той ночью нечто вошло в ту комнату, нечто за пределами моего скромного разумения. И только его безграничное сострадание я осознал в полной мере.

По справедливости, такая возмутительная ложь, а особенно в этом месте, должна была накликать мне типун на язык, или хотя бы заикание. Удивительно, но несмотря на высокий статус всех присутствующих, кроме меня и Уилхема, и несмотря на то, что я стоял в самом священном месте Ковенантского мира, эти враки с лёгкостью вылетали из моего рта. Я приписывал отсутствие колебаний тому, что лгал ради спасения своей шкуры столько, сколько себя помню, с того самого дня, когда сказал бордельмейстеру, что не я съел то яблоко, а его поросёнок. На горе моим ягодицам та ложь не сработала. Не сомневаюсь, что и ложь, которую я преподнёс королю и светящим в тот день, нисколько не убедила присутствующих в моей искренности. К счастью, и я и они понимали: то, во что они в этот миг верили, значило не больше собачьего дерьма. Значение имели только доказательства. Мне нечем было подтвердить правоту моих слов, кроме показаний Эвадины, но и у этих великих священников не нашлось бы никаких доказательств, что я вру им прямо в их недоверчивые лица.

Эту всеми понимаемую, но невысказанную истину ещё сильнее подчеркнул новый всплеск ликования толпы за стенами святилища. Несколько секунд казалось, будто каждый голос в городе громко поёт хвалебную песнь. Я увидел, как передёрнулось лицо светящего Дюрейля, словно он с трудом сдерживал приступ гнева. Тогда у меня не было никаких сомнений — и уж конечно их не появилось с тех пор, — что если бы не полчища многочисленных верующих снаружи, совет светящих, не теряя времени, тут же признал бы Эвадину обманщицей и еретичкой. Для них огромной радостью и облегчением стало бы, если бы она оказалась на виселице на главной площади, а рядом болтался бы мой лживый труп. Но такое было им недоступно, хотя долгое молчание указывало на сильную неохоту признавать это. А вот король такой сдержанности не чувствовал.

— Как же мы счастливы услышать эту историю, миледи, — сказал он, со скромной признательностью склонив голову. — Если учёные грядущих лет пожелают отметить моё царствование, то, думаю, именно этот день окажется главным в их хрониках. Идёмте. — Он поднялся на ноги, к явному удивлению светящих. — Этим почтенным людям понадобится время, чтобы сформулировать эдикт, подтверждающий признание ими вашего статуса Воскресшей мученицы. — Он протянул Эвадине руку. — Оставим их этим заботам. Не согласитесь ли вы пройтись со мной? Ужасно хочу посмотреть на сады святилища — не видел их с тех пор, как был мальчишкой.

Король Томас водил Эвадину от клумбы к клумбе, поддерживая вежливую беседу на несущественные темы, и казалось, прошла целая вечность до тех пор, пока не прояснилась его истинная цель. В этой бесцельной прогулке по обширным садам святилища нас сопровождала принцесса Леанора. Она спокойным, ровным шагом шла позади короля и Эвадины, а нам с Уилхемом пришлось плестись на приличном отдалении. Мой взгляд настороженно по садам, поскольку даже сейчас я питал подозрения касательно намерений наших хозяев. Но, помимо садовников, подстригавших аккуратные ряды кустов и цветов, единственной важной фигурой был высокий сэр Элберт Болдри. По неизвестным причинам он не пошёл возле короля, а решил наблюдать издалека, держась тенистых монастырей, окружавших святилище. Я знал, что присутствие этого человека делало избыточной необходимость в наёмных убийцах, и не сомневался, что, если потребуется, он может одолеть и меня и Уилхема без особых хлопот. Пока мы шли, я поймал несколько суровых взглядов от принцессы в сторону защитника, но были то увещевания или предупреждения, я не знал.

— Будь проклята эта нога, — сказал король, остановившись перед прямоугольной оградкой вокруг розовых кустов, колючие ветки которых стояли голыми от зимней прохлады. Он провёл рукой по верхней части бедра, и я понял, что король немного хромает. — Один из перебежчиков Самозванца сильно хрястнул меня булавой на Поле Предателей. В холодную погоду болит сильнее.

— Я слышала немало историй о вашей отваге в тот день, ваше величество, — сказала Эвадина.

— Хотя и не так много, как о вашей, а? — слова короля сопровождала жалкая и одновременно тёплая улыбка. — Вы ведь на самом деле скрестили мечи с самим великим лжецом, да?

— Лишь мимолётно, ваше величество. Толкучка в битве сместилась, и нас разделило. Видимо, вскоре после этого он сбежал.

— Да. — Король Томас вздохнул и снова медленно зашагал по гравийной дорожке. — Леанора собрала множество диких баек про его побег. Говорят, в какой-то момент он прятался в животе гниющего зверя, чтобы скрыться от моих рыцарей. — Он оглянулся через плечо на сестру. — Это был бык, дорогая сестра? Я забыл.

— Шайрская лошадь, дорогой брат, — сказала принцесса. Это были первые слова, что я услышал из её уст, и счёл их тщательно нейтральными. Она прятала руки в колоколовидных манжетах изумрудно-зелёного халата и держалась напряжённо, и по её позе я понял, что она рассматривает эту странную встречу с той же тревогой, что и я.

— Шайрская лошадь, да, — ответил король. — Вот бы он застрял в тех внутренностях и сгнил начисто. Надёжные источники сообщали мне, что сейчас он копошится в пещере где-то в Альтьенских горах. Я требовал от бедного герцога Галтона отправить больше войск и уничтожить труса, но в землях кланов всегда сложно вести поиски. И всё же Самозванец уже сломлен. Нет уже никаких полчищ, только горстка последователей. На самом деле он больше не самозванец, и последняя из наших нынешних забот, а их у королевства немало.

Пока король говорил, его слова утратили начальную легкомысленность, и тон стал более весомым — таким, который требует ответа, когда он выжидающе замолчал. Эвадина такое всегда отлично чувствовала и поспешила заполнить пустоту:

— Ваше величество, сегодня я поклялась, что мой меч будет служить вам, — сказала она. — Прикажите мне, и я сражусь с любой угрозой этому королевству.

— Ваш меч — да, — кивнув, сказал король и поджал губы. — Но как насчёт вашей роты? Если, конечно, рота — верный термин для такого большого воинства.

— Моя рота и мой меч — это одно и то же, ваше величество. Прошу, не сомневайтесь в этом.

Король снова оглянулся на сестру, на этот раз молча. Я увидел чуть самодовольное удовлетворение в его приподнятых бровях, прежде чем он снова посмотрел на Эвадину.

— Сомневаться? — сказал он, рассмеялся и похлопал её по наручу. — Умоляю вас, миледи, я никогда не испытывал никаких сомнений касательно вашей преданности, несмотря ни на какую клевету, что шептали о вас. Вы может и не помните, но мы с вами играли в детстве, один раз. Это был чудесный летний день во дворце в Куравеле. Вы бросали мяч с каким-то пухлым пареньком и ещё с одним, который был вдвое его меньше. Боюсь, не вспомню их имён. В любом случае, там случился какой-то спор, большой парень толкнул вас, и вы сильно разбили коленку. Я-то ожидал, что вы расплачетесь, но вы схватили горсть гравия, бросили ему в глаза и пнули прямо по яйцам.

Он ностальгически усмехнулся, а у Эвадины так не получилось, и она выжала лишь болезненную улыбку.

— Сэр Элдурм Гулатт, ваше величество, — сказала она.

Весёлость короля померкла, и он приподнял бровь:

— А?

— Пухлый паренёк, — сказала Эвадина. — Его звали сэр Элдурм Гулатт, до недавнего времени лорд-защитник Рудников вашего величества. Он утонул в реке во время погони после Поля Предателей.

— О-о, конечно. — На лице короля Томаса отразилась печаль. — Припоминаю, что мне рассказывали о его судьбе. Грустная история, несомненно. Но в военное время много грустных историй, и мне кажется, долг короля состоит в том, чтобы таких историй было как можно меньше. И я бы ещё сказал — прошу, поправьте меня, если ошибаюсь, — это так же и долг Воскресшей мученицы, поскольку разве мир не есть вечное обещание благодати Серафилей?

Нынче многие скажут, что король Томас Алгатинет был бесхитростным дурачком, трусишкой, вознесённым намного выше своих способностей и потому обречённым на полнейшую неудачу. Но в тот миг я знал, что он среди умнейших и хитрейших душ из всех, кого я когда-либо встречал. Разумеется, неудача — его жребий в жизни, но с учётом всех бед, с которыми ему пришлось столкнуться, тот факт, что он прожил так долго, уже должен считаться в некотором роде триумфом. Короли сохраняют свои троны не только страхом или преданностью, но ещё искусством заключать союзы и вгонять людей в долги. Сегодня он организовал долг, с такой готовностью приняв для Эвадины статус Воскресшей мученицы, чем заставив старых лицемеров из совета светящих поступить так же. И теперь подошёл вопрос оплаты.

— Мир всегда желанен, ваше величество, — сказала Эвадина.

— Да, — вздохнул король, — и всё же то, что должно быть просто, на деле всегда так сложно. Казалось бы, те, кто повидал войну — а кто у нас в королевстве не повидал? — постарались бы любой ценой избежать её ужасов. Но, как только стихает один конфликт, тут же нарождается другой, на этот раз в Алундии.

Я глянул на Уилхема, увидев, что его бровь поднята, а рот самодовольно дёрнулся.

— В Алундии, ваше величество? — спросила Эвадина.

— Боюсь что так. — Томас сцепил руки за спиной, и его прежнее приветливое выражение лица сменилось более серьёзным. — Герцог Оберхарт с каждым годом становится всё менее умеренным. Ещё юнцом он бесконечно беспокоил моего деда, а моего отца — ещё сильнее. Это я организовал ему брачный союз с прекраснейшей леди Селиной, дочерью герцога Галтона Альтьенского, которая обладала внушительным приданым и милейшей душой во всём королевстве. Вопрос был не чисто политический, поскольку и сама леди некоторое время была сильно увлечена Оберхартом. Я надеялся, что её природа остудит его нрав, сделав более податливым в части уплаты налогов и терпимости к ортодоксальным ковенантерам в его герцогстве. К несчастью, если иных годы смягчают, то герцога Алундии они, похоже, испортили, несмотря на все усилия любящей жены, которой он не заслуживает. Недавно случились… инциденты.

Лицо Эвадины тут же приняло сосредоточенное выражение, глаза прищурились, и она скопировала собранный тон короля.

— Инциденты, ваше величество?

— Резня, если говорить точнее, — встряла принцесса Леанора, прежде чем её брат смог ответить. — Святилища ортодоксов предали огню, а прихожан зарубили, пока они пытались выбраться из огня. Месяц назад улицы Хайсала стали красными от крови правоверных, убитых, когда они собрались отпраздновать день мученика Айландера. Мы получили весть об этом ужасе всего неделю назад. Правоверные убегали через границы в Альберис и Шейвинскую Марку, и все разносили рассказы об убийствах и гонениях.

— Это приказал герцог Оберхарт? — спросила Эвадина.

— Он говорит, что нет, — ответил король Томас. — Его послания, как обычно, краткие, но он твёрдо отвергает эти ужасы. Однако, как и подобает королям, и… — он натужно улыбнулся и кивнул на сестру, — … принцессам, у нас есть и другие источники информации, которые бросают сомнения на его невиновность.

— Информации, которую можно представить на суде?

— Нет, но всё же я нахожу её достоверной. Герцог Алундский, может, и несдержан, но и не дурак. Хотя до нас и доходят рассказы о том, как золото герцога ходит по тёмным уголкам для финансирования ужасных деяний и распространения ложных слухов, доказать подобное на открытом суде будет практически невозможно. Формальное обвинение также обеспечит Оберхарта отговоркой, которая ему только и нужна, чтобы объявить, что его герцогство выходит из королевства. Думаю, нам нужен более демонстративный, но в то же время в должной мере сдержанный план действий.

Король снова остановился, выпрямился и обратился к Эвадине уже формально:

— Леди Эвадина Курлайн, вы поклялись служить мне своим мечом, и я приказываю вам: ведите свою роту к замку Уолверн и удерживайте его от моего имени.

Я увидел, как Уилхем напрягся, а потом предупредительно зыркнул на Эвадину, явно надеясь, что она посмотрит в его сторону. Мне название «замок Уолверн» ничего не говорило, но явно много значило для него. Однако в тот миг взгляд Эвадины был целиком направлен на короля. Я часто раздумывал, насколько всё пошло бы по-другому в этом повествовании, если бы тогда она помедлила всего лишь на долю секунды, чтобы мельком заметить предостерегающий взгляд Уилхема. Но тут мы подошли к самой сути — к цене, которую, как она знала, потребует король, и которую она уже решила заплатить, избавив королевство от мук гражданской войны. А ещё я невольно восхитился умом Томаса, который поставил её перед таким заданием. Хотя Эвадине Курлайн было суждено преобразить Ковенант Мучеников, всегда стоило помнить, что её радикализм начинался и заканчивался на притязаниях на мученичество. Во всех прочих аспектах она была такой же ортодоксальной и традиционной в своих верованиях, как и самые старые и закостенелые священники.

И потому, не позволив себе паузы на раздумье или на совет от верных спутников, Эвадина во второй раз за тот день быстро опустилась на одно колено и склонила голову.

— Как прикажете, ваше величество.

— Великолепно, — сказал король, в подтверждение положив руку ей на голову, а потом отступил назад. — Встаньте, миледи, и приступайте к королевскому делу.

— Если позволите, ваше величество, — произнесла Эвадина, поднимаясь на ноги. — Для такого продолжительного марша потребуется перегруппировка и снабжение роты. У многих нет нормального оружия, и очень мало кто из них обучен…

Она замолчала, поскольку вперёд шагнула принцесса Леанора и протянула ей свиток с большой восковой печатью и прекрасной тесьмой из золотого шёлка.

— На вас выдано Королевское Предписание, — сказала ей принцесса. — Оно приказывает всем подданным этого королевства обеспечить такую помощь, какая только потребуется вам для исполнения вашей миссии. Все товары без ограничений будут переданы бесплатно. На всякого торговца или поставщика, кто откажется, будет выписан приказ о смертной казни. Насчёт перегруппировки… — принцесса обменялась с братом краткими взглядами, — его величество с радостью даст одну неделю на должную организацию вашего войска. А что касается обучения, мне рассказывали, солдат можно тренировать на марше, разве не так?

— Так, ваше величество, — ответила ей Эвадина, выдавив улыбку, и сжала запечатанный свиток. Я знал, что она не хуже меня понимает, чего он стоит. Слова на бумаге — даже составленные королём — никогда не заменят твёрдой монеты. Эвадина только что приговорила свою роту к маршу по враждебному герцогству без средств на войну и со скудными припасами. Сила преданности её паствы окажется перед тяжёлым испытанием.

— Что ж, отлично, — сказал король, развернулся и снова зашагал, на этот раз в сторону святилища. — Не сомневайтесь, без поддержки вы не останетесь. Замок Уолверн давно заброшен, и потому для его взятия кровопролития не потребуется. Пока вы его удерживаете, я соберу армию. На этот раз наёмных солдат. Больше никаких отсталых, запуганных керлов, которых заставили встать в строй ради меня. В сражении с Самозванцем я понял, как это глупо. Как только моё войско полностью соберётся, я отправлю его к северо-восточной границе герцога Оберхарта, чего, по прошлому опыту, должно хватить, чтобы убедить его заново принести клятву верности и предпринять должные меры для прекращения хаоса в его герцогстве. Сомневаюсь, что герцогу хватит дури атаковать вас, но он весьма хитёр, так что ожидайте любых пакостей. Если Серафили пошлют нам удачу, то этот кризис вполне может разрешиться без войны. Вот было бы здорово, а?

— Да, ваше величество, — ответила Эвадина. — Однако, мне кажется, что избегая одного кризиса, мы лишь навлечём другой. Все тёмные дела, заполонившие Алундию, исходят из одной причины: принятие извращённой, еретической формы веры Ковенанта, и этой ереси позволяют существовать уже слишком долго. Чтобы предотвратить повторение этого зла, я бы предложила более постоянное решение.

— Ясно. — Я увидел, как Томас и принцесса Леанора снова обменялись взглядами. Их лица оставались нейтральными, но напряжённость принцессы выражала серьёзное предупреждение. — И какое же?

— Вместо простой угрозы Алундийской границе, пересеките её, — сказала Эвадина. — И приведите вместе с солдатами миссионеров. Разлагающая ересь Алундии должна быть искоренена. И её больные отростки, от древа до побегов, необходимо обрубить.

— Вы предлагаете мне начать священный поход? — спросил король. — Со всем огнём и резнёй, что ему сопутствуют?

— Огонь и резня не обязательно должны стать итогом священного похода, если мы выступим во имя спасения. Серафили в своей милости и благодати одарили меня голосом, который могут услышать те, кто прежде был глух к истине Ковенанта. Если мне будет дозволено, я заставлю всю Алундию его услышать, и, открыв сердца, они вскоре отринут ересь.

Тот факт, что король Томас был не дурак, наглядно продемонстрировало ошеломлённое и встревоженное выражение, мелькнувшее на его лице. Я подумал, что до этого момента они с сестрой опрометчиво видели в Эвадине такую же душу, погрязшую в циничных махинациях, как и они сами. Теперь же он оказался перед неуютной реальностью её набожности. Эта женщина и сама верила в свою легенду.

— Очевидно, мы думаем одинаково, когда речь идёт об… опасности, которую представляет собой Алундийская ересь, — улыбаясь, осторожно начал Томас. — Но вы наверняка понимаете, что король неохотно станет объявлять войну своим подданным. И если бы я поступил, как вы просите, миледи, итогом стала бы новая война. Не заблуждайтесь на этот счёт. Я не сомневаюсь в ваших талантах, но вы не сможете мгновенно обратить всё герцогство, а только это могло бы предотвратить огонь и резню, которые обоих нас приводят в ужас. Нет. — Он снова положил руку на её закованное в броню плечо, и на этот раз его прикосновение было куда крепче. — Вы отправитесь в замок Уолверн, и там, высоко над его могучими стенами, поднимете мой штандарт. А пока… — он не убирал руку с её наруча, направляя Эвадину в сторону святилища, — думаю, мы дали достаточно времени нашим духовным друзьям на формулировки эдикта о признании. Я, к примеру, вместе с вами с огромной радостью послушаю, как его провозгласят с лестницы святилища.

ГЛАВА ПЯТАЯ

— Проклятье, Эви, да тут одни развалины!

Обычно Уилхем отличался уравновешенным характером, по большей части спокойным, иногда тревожным, и лишь изредка гневливым. А вот в тот вечер он, тыкая пальцем в развёрнутую перед нами карту, распалился поистине жарко, его симпатичное лицо раскраснелось, а рот скривился.

— Король болтает о могучих стенах, но там надо постараться, чтобы найти хотя бы одну без бреши. Замок Уолверн брали больше раз, чем самую дешёвую шлюху Куравельских трущоб.

— Уил, — поморщилась Эвадина, отчего бывший рыцарь вздохнул и отступил, скрестив руки и опустив голову.

Эвадина позвала Уилхема, Суэйна и меня в свои покои. Они располагались в одном из обычных зданий на дальней оконечности обширной площади, которую занимало святилище мученика Атиля. Здесь располагались кладовки и бараки садовников и всевозможных слуг, многих из которых помимо их воли забросило в безумство военной службы, когда король Томас прошёл по Атильтору на битву с Самозванцем. Значительной части этих неудачников так и не довелось вернуться, и их прежние места проживания стояли пустыми. Их сложно было назвать роскошными, но спать в этих каменных залах с печами и хорошими крышами было куда предпочтительнее, чем в палатках на мёрзлой земле.

Большая часть последователей Эвадины задержалась за городом в импровизированном лагере. Восторженные празднования, начавшиеся после пространного провозглашения о признании, монотонно изложенного светящим Дюрейлем, по всей видимости сделали паству невосприимчивыми к ухудшающейся погоде. Перед созывом этого собрания Эвадина съездила в лагерь и прочитала проповедь, примечательную отсутствием триумфа. Она со скромной признательностью отметила их преданность, которую потом распалила ещё сильнее аллюзиями на учение Ковенанта, отчего толпа разразилась ликующими криками. Когда шум наконец утих, новопризнанная Воскресшая мученица в своей тщательно сформулированной прокламации — составленной с моей помощью, стоит добавить — посоветовала им всем расходиться по домам.

— Вместе мы совершали великие дела, — сказала она, широко разведя руки, словно обнимая всех, — и знайте, благодаря вам мы многое сделали, чтобы предотвратить Второй Бич. А теперь я прошу вас сделать ещё больше: я прошу вас вернуться по домам, к вашим семьям. В своё время перед нами встанут и другие задачи, но эта — сделана. Умоляю вас, дорогие друзья, ступайте домой и ждите моего слова.

В ответ раздались новые крики, хотя и с оттенком смущённого, и даже огорчённого бормотания. По-настоящему в ряды роты взяли только самых способных и подходящих, а эти неприкаянные оказались теперь перед будущим без их возлюбленной Помазанной Леди. Ещё неизвестно было, возымели ли слова Эвадины желаемый эффект, хотя я почти не сомневался, что с наступлением утра лагерь пылких душ вряд ли вообще уменьшится.

— Что плохого в этом месте? — спросил я Уилхема, глядя на его мрачное лицо над картой. — Помимо состояния его стен.

Карта нам досталась из архивов Ковенанта, и потому была значительно точнее, чем часто бывают разукрашенные изображения королевских картографов. Ковенант усердно вёл свои записи, как и подобает владельцу более половины земель всего королевства. Эта карта включала и владения Короны, такие как замок Уолверн, но главной её целью было проиллюстрировать активы Ковенанта в пограничных районах между Алундией, Шейвинской Маркой и Альберисом, все аккуратно помеченные и правильно отмасштабированные. А ещё карта показывала основные маршруты паломников между различными святилищами, и они иногда совпадали с хорошими дорогами, а иногда открывали пути, неизвестные тем, кто незнаком с этими районами.

— Эту крепость не надо было строить, — ответил Уилхем, указывая на расположение замка Уолверн. Его представляла пиктограмма в форме крепости, под которой писарь добавил полезную надпись: «Покинуто». Замок стоял в изгибе реки милях в десяти к юго-западу от точки соединения трёх герцогств, на Алундийской территории.

— Прадед короля Томаса решил, что ему нужен замок для защиты этого участка границы, — продолжал Уилхем, но строители выбрали для него наихудшее место. Холм, на котором он стоит, и огибающая его с трёх сторон река Кроухол дают иллюзию защиты. — Он провёл пальцем над разными отметками. — Но это всего лишь иллюзия. Кроухол полноводный только месяц в году, а в остальное время его легко перейти вброд в нескольких местах. А ещё холмы с юга и востока достаточно высокие и скрывают приближение вражеского войска, пока оно не окажется почти на расстоянии выстрела из лука со стен. И к тому же они представляют собой идеальные платформы для осадных машин. Когда герцог Алундский в прошлый раз брал замок, он даже не штурмовал его, а просто пробил из своих машин три бреши в стенах и стал ждать, пока защитники сдадутся, что они вскоре и сделали. Это было почти сто лет тому назад, и с тех пор никакой монарх Альбермайна не оказывался настолько глуп, чтобы держать там гарнизон.

— Бреши можно заделать, — заметила Эвадина, — а конные разъезды заметят приближение врага.

— Конные разъезды? — Уилхем невесело усмехнулся. — Помимо писаря и меня верхом умеет ездить меньше дюжины керлов во всей роте.

— Тогда найди больше, или обучи тех, кто захочет научиться. Научи их и конному бою, поскольку, думаю, нам понадобятся солдаты с такими навыками.

— На это потребуются месяцы. — Уилхем дёрнул головой в мою сторону. — Вот этого я только-только научил держаться в седле на полном скаку.

— Значит ему придётся помочь тебе с уроками. Не заблуждайся, Уил. — Эвадина твёрдо посмотрела на него. — Нам приказано удерживать этот замок, и мы его удержим, при любых обстоятельствах. — Она ещё какое-то время смотрела ему в глаза, пока он не кивнул головой, поджав губы. — Капитан-просящий Суэйн, — сказала она, поворачиваясь бывшему сержанту, которого недавно повысила. — Как дела с нашими новыми рекрутами?

Суэйн не спешил с ответом, потирая рукой покрытую щетиной и шрамами макушку, и с явным трудом стараясь не смотреть на карту слишком долго. Я рассудил, что эта миссия ему нравится не больше, чем Уилхему, но он, как всегда, более воздержан на язык в присутствии Эвадины.

— Они довольно увлечённые, — сказал он. — Неуклюжие, туповатые, и в шеренгу не могут встать, зато увлечённые.

— У вас есть лишь неделя до марша, так что поработайте с ними пожёстче, — проинструктировала Эвадина. — Жёстче даже, чем вы тренировали мастера Писаря и его друзей из Каллинтора. А ещё ясно дайте понять, что всякий, кто пожелает уйти, может уйти без страха наказания или позора. Думаю, лучше отсеять самые нестойкие души до того, как мы выступим.

Она глянула на карту, лишь на миг задержавшись на ней взглядом, а потом жестом показала мне свернуть её.

— Держи её под рукой, — сказала она мне. — И хорошенько изучи. Особенно тропы паломников.

— Непременно, миледи, — заверил я её, забирая карту.

Она вздохнула и провела усталой рукой по волосам, сдерживая зевок.

— Надо бы пройтись по счетам и журналам, пока мне хватает сил не закрывать глаза. Уил, капитан, отдохните немного. Поутру постройте роту в полной амуниции для осмотра. Самые неопрятные отправятся в отставку. Можем и сразу начать отсеивать.

После того, как Уилхем и Суэйн ударили себя костяшками и вышли из комнаты, Эвадина устроилась в кресле у печи, набросив на плечи накидку, и указала мне сесть напротив.

— Думаю, вы заметите, что почерк Эйн сильно улучшился, — сказал я, протягивая обшитый кожей том ротного журнала. — С каждым днём у её букв всё больше украшений.

— Я помню всё не совсем так, — сказала она, не взяв книгу, и посмотрела в моё озадаченное лицо. — Я про твой рассказ на совете. Насколько помню, когда я проснулась, после того как Серафиль меня излечила, ты уже лежал без чувств на полу. Не припоминаю, как ты терял сознание.

— Если чуть приукрасить, то история становится только лучше. — Видя на её лице настоятельные сомнения, я пожал плечами и добавил: — Сегодня в той комнате находилось много лжецов. И, несомненно, я был меньшим из них.

Она удивлённо моргнула и глянула на журнал, который я по-прежнему протягивал.

— Уверена, там всё в порядке, — с улыбкой сказала она. — Элвин, ты же понимаешь, я попросила тебя остаться не затем, чтобы мы копались в датах и цифрах.

Моё лицо напряглось от неуверенности, я положил журнал на колени и стал сочинять правильный ответ, постукивая пальцами по обложке. Так всегда происходило с моего пробуждения в лесу — наше общение наедине характеризовал резкий отказ от формальностей и желание честного совета.

— Просто выскажи свои мысли, — проговорила она, заметив мои колебания. — Без прикрас, какими бы неприятными они ни были.

— Это ловушка, — сказал я. — Точнее, королевская ловушка. Я могу придумать только одну причину, по которой король отправил бы вас охранять замок, который невозможно удержать. Он надеется, что Оберхарт, или какая-то ещё банда фанатичных еретиков, свирепствующих в этом герцогстве, сделает то, чего он не может. Ещё рискну предположить, что ему удалось убедить светящих оформить провозглашение, пообещав, что новая Воскресшая мученица не слишком долго останется воскресшей.

— Они меня ненавидят, — печально прошептала Эвадина. — Это я точно понимаю. Удручает, что те, кто жизнь отдаёт на службе Ковенанту, действуют с такой мелочностью, когда им демонстрируют неоспоримые доказательства их веры.

Я невольно горько усмехнулся.

— С каких это пор Ковенант — о вере?

В ответ на эти слова она укоризненно нахмурилась, и мне пришлось добавить:

— Вы просили высказать мои мысли без прикрас. Это они и есть, и направляет их несравненная проницательность восходящей Сильды Дойселль, быть может последней истинно верующей души, достойной высшего духовного звания. Сильда учила, что Ковенант, может, и начинал как сообщество верующих, которых преследования свели вместе, но сохраняется он как бастион богатства и власти. Вот это, — я поднял свёрнутую карту, которую она мне доверила, — всего лишь маленькая часть владений Ковенанта. Своими стриктурами, землями и богатством они контролируют жизни миллионов и добиваются почтения королей. Всё это построено на примере мучеников, и в этом слове заключается вся гениальность. Мученик по определению мёртв. Они — легенды, герои, мифические фигуры, которые не задерживаются, чтобы оспорить слова священников, проповедующих от их имени. Ковенант отлично знает, как управляться с мёртвым мучеником, но ничего не знает о том, что делать с живым. В этом заключается их страх, и их ненависть.

— Так что же, по-твоему, мне делать? Отказать королю? Отказаться от клятвы, несмотря на весь хаос, который последует?

— Нет. Эта ловушка слишком хитро расставлена, не выбраться. И я, как и вы, совсем не хочу, чтобы королевство погрязло в борьбе. Но до Алундии долгая дорога, и кто знает, что мы найдём, когда туда доберёмся. Я больше не разбойник, но разбойничья смётка осталась при мне. Если герцогство и впрямь погрузилось в хаос, то нас встретят опасности, но также и возможности. Вас отправили на смерть в Ольверсале, помните? И вы всех обставили. Не сомневаюсь, что обставите и на этот раз. А насчёт полуразрушенного замка — вы обещали удержать его во имя короля. Но кто сказал, как именно? Десяток солдат — это тоже королевский гарнизон, если они поднимут над стенами королевское знамя. А после этого рота сможет маршировать, куда прикажете.

— Если только мы сможем обеспечить их провизией.

— Королевское Предписание — всего лишь бумага, но и от неё польза найдётся. Если позволите, миледи, обеспечение продовольствием я предлагаю поручить мне.

Она чуть прищурилась. Несмотря на всё её уважение ко мне, неизбежная правда о моём прошлом довлела достаточно сильно, и потому возникали сомнения насчёт того, чтобы оказывать такое доверие человеку, обременённому множеством преступлений.

— Я жду, мастер Писарь, что ваш кошелёк не распухнет за время нашего похода.

Я склонил голову, покаянно ухмыльнувшись.

— Миледи, если бы вы знали меня лучше, то не стали бы переживать на этот счёт. У меня никогда не было кошелька, в котором монеты задерживались настолько долго, чтобы он распух.

— Хорошо. Но не забывайте должным образом записывать все операции, и не сомневайтесь, что я проверю все цифры.

— Ничего иного я и не ожидал. — Я поднялся и ударил костяшками в лоб, вызвав у неё раздражённую гримасу, поскольку ей не нравилась, когда я демонстрировал формальное уважение. — С вашего позволения, миледи, — сказал я, направляясь к двери.

— Это не ловушка, Элвин, — сказала она, и моя ладонь замерла на дверной ручке.

— Да? — спросил я и обернулся, увидев, что Эвадина смотрит на пламя в железной печи.

— Ты видишь ловушку, а я вижу дверь, — объяснила она. — Так сказать, портал. И через этот портал будут выдворены — добровольно или нет — те, кто отрицают истину Ковенанта. Король, сам не зная того, преподнёс мне подарок. Величайший подарок, на самом деле. — Голос Эвадины стих, и она закуталась в плащ. После её выздоровления я стал замечать, что жизненную энергию она демонстрировала только днём, а вечером и перед сном мёрзла сильнее прочих. — В Алундии, — пробормотала она. — Там всё начинается, Элвин. Поход, который всех нас спасёт.

Всё следующее утро я помогал Уилхему обучать новобранцев, назначенных служить в Верховой Гвардии Помазанной Леди — это грандиозное название плохо соответствовало нашим успехам. Рекрутов набралось два десятка — тринадцать мужчин и семь женщин. По большей части юных, не доживших ещё и до своего двадцатого лета, с двумя крепкими исключениями. Каменщик, которому подходило его имя, был странствующим ремесленником, и за годы путешествий научился обходиться с лошадьми. Хотя лучше у него получалось быть погонщиком, чем всадником, но и в седле он сидел без труда, и животных умел успокоить, что тоже было очень полезно.

Эстрик был примерно такого же сложения, как Каменщик: широкоплечий, толсторукий, но совершенно не такой спокойный. С детства он служил солдатом у какого-то мелкого лорда в Кордвайне, где и научился ездить верхом. Как и полагается человеку, прошедшему солдатскую жизнь, в нём имелась твёрдость, говорил он рублеными фразами, а его тяжёлое лицо сплошь и рядом покрывали шрамы. Смесь веры и жестокости в нём напоминали мне Брюера, но без способностей моего убитого друга складывать слова. На публике Брюер никогда не был хорошим оратором, но, по крайней мере, наедине мог изложить свои мысли с удивительной ясностью. Сомневаюсь, что Эстрику когда-либо хотелось вслух рассказывать о своей вере, даже самому себе, но это не означало, что его чувства неглубоки. Он одним из первых появился у нашего лагеря в Шейвинских лесах, и прошёл больше сотни миль, услышав историю Воскресшей мученицы. Эстрик упал перед Эвадиной на колени и напряжённым, сдавленным шёпотом предложил свои услуги. Когда она приняла их, он заплакал.

Моих способностей владения мечом вполне хватало, чтобы обучать основам менее опытных рекрутов, но мне казались более полезными мои другие, не рыцарские навыки.

— Есть несколько вен, из которых враг истечёт кровью всего за несколько секунд, — сказал я своим собравшимся ученикам, крепко держа за подбородок бывшего послушника Эймонда. Я приказал ему напасть на меня с кинжалом в ножнах, и эту задачу он выполнил с ожидаемой неловкостью, позволив мне быстро выхватить кинжал и опустить его на колени.

— Но в пылу и ярости сражения отыскать их сложно, поэтому всегда нужно действовать как можно проще. Сначала оглушающий удар, чтобы противник пару секунд не шумел. — Я ткнул навершием кинжала по виску Эймонда — не так сильно, как ткнул бы в настоящей драке, но всё же достаточно, чтобы его ошеломить. — Потом режьте. — Я приставил лезвие кинжала в ножнах к коже под левым ухом Эймонда. — Не ведите по коже, — сказал я, и невезучий послушник закашлялся, когда я крепче прижал кинжал. — Режьте глубоко. Едва почувствуете кровь на руках, ведите так: — Я провёл кинжалом по горлу Эймонда, и ножны оставили красную отметину на его коже. — Закиньте ему голову и убедитесь, что течёт густо. Медленно досчитайте до трёх, и ему конец.

Я ткнул Эймонда коленом в спину, он упал ничком и резко охнул, больно ударившись щекой об подмороженную землю. Я немного посмотрел, как он пыхтит, а потом потыкал его задницу носком сапога:

— Поднимайся, солдат, и за дело. Мне до обеда надо показать ещё шесть способов, как тебя убить.

Эймонд, к его чести, оказался не нытиком, и на уроках не уклонялся от синяков и нагрузок. Как и остальные новобранцы Верховой Гвардии, благодаря пылу своей набожности он считал боль той ценой, которую стоит заплатить за право служить Помазанной Леди. А ещё он быстро учился, и следовал моим инструкциям без необходимости повторения. С другой стороны, его жизнь до роты явно не изобиловала насилием и опасностями, которые, по моему опыту, лучшие учителя.

— Слишком медленно, — сказал я ему, уклонившись от выпада, и ударил плашмя деревянным клинком по верхней части бедра. После часа упражнений с кинжалами мы взяли мечи, после чего у этих людей ярко проявился недостаток военных навыков. — И не атакуй мой клинок, атакуй меня.

Как и с кинжалом, Эймонд быстро выучил, как правильно держать рукоять меча, да и основные удары и способы парирования он повторял неплохо. Однако, когда дело дошло до поединка, он двигался как ребёнок в танце — постоянно дёргался и медлил.

— В настоящем бою никогда не был? — спросил я, подставляя меч под вялый удар над головой, после чего отбил его.

— Честно говоря, мастер Писарь, — ответил он, стирая пот с глаз, — нет, не был.

— Человеку ещё до того, как опустятся яйца, стоит говорить о том, что его попытаются убить. — Я махнул деревянным мечом ему в голову, а потом рубанул по голеням. — Это готовит его к трудностям жизни, как думаешь?

— Это… — Он поморщился и отступил на несколько шагов, — … наверняка проницательное замечание.

— Рад, что в этом мы согласны. — Я замолчал, отбросив ясеневый клинок, и вытащил с пояса кинжал. Глаза Эймонда расширились, когда он увидел, что я зашагал к нему, но, снова к его чести, он не побежал. — Ударь меня, — приказал я ему, — или я тебя порежу.

— Мастер Пи…? — начал он и с криком отдёрнулся, когда мой кинжал оставил царапину под его глазом.

— Всего лишь пощекотал, — сказал я, пригибаясь, и двинулся по кругу, выставив кинжал. — Дальше будет всерьёз.

Без дальнейших проволочек я нанёс удар, снова целясь ему в лицо. Как и всегда при настоящей опасности, Эймонд отреагировал шустро, уклонившись в сторону, и его меч взметнулся, чтобы отразить кинжал. На меня это произвело впечатление, как и тот факт, что он до сих пор не убежал.

— Ударь меня, — снова сказал я ему, и опустился, целя лезвие кинжала ему в живот. Эймонд отскочил, не успев избежать пореза, от которого на его куртке осталась дыра, и ударил мечом мне в голову, прямо и от души, но снова слишком медленно. Я отдёрнулся в сторону и взмахнул кинжалом по плечу Эймонда, прорезав ткань рубашки и оставив неглубокую рану на коже. По-моему, боль оказывает непредсказуемое воздействие на людей. Многие от неё сжимаются, а другие от потрясения неподвижно замирают. Некоторые, как Эймонд, отвечают с гневом и новообретёнными силой и скоростью.

Его деревянный клинок громко треснул, соприкоснувшись с моим черепом, породил перед глазами пламя звёзд и вызвал пульсирующую боль. Её не было с самого утра, когда я утопил её в приличной дозе чудесного эликсира Делрика. Благодаря удару Эймонда она вернулась в полной мере, вместе с дополнительной дозой мучений, которые научат меня, как глупо недооценивать противника.

— Мастер Писарь?

Я моргнул, звёзды гасли перед глазами, открыв Эймонда, который, встревоженно нахмурившись, смотрел на меня. О его здравомыслии говорило то, что он отошёл за пределы досягаемости моего кинжала. Позади него остальные новобранцы остановили свои поединки и разглядывали мой конфуз.

Я приглушил стон и сдержал желание потереть голову, вместо этого выдавив из себя улыбку.

— Отлично, — похвалил я Эймонда, убирая кинжал обратно в ножны. Потом уже громче крикнул остальным: — На этом пока всё. Немного перекусите, а потом доложитесь сержанту Дорнмалу для занятий с лошадьми. Посмотрим, сможете ли вы ехать рысью, не падая на жопу.

Они все послушно разошлись, кроме Эймонда, который встревоженно задержался.

— С вами точно всё в порядке? — спросил он.

Резкий ответ, поднимавшийся к моим губам, так до них и не добрался, поскольку именно в этот миг встряла Эйн, появившаяся возле меня.

— Хорошо ты ему врезал, — поздравила она Эймонда, широко улыбаясь и по-девчачьи подпрыгивая. У неё вошло в привычку наблюдать за Верховой Гвардией во время тренировок, и её перо не отрывалось от пергамента — она записывала наши скачки, всё лучше и лучше складывая фразы. В ответ на мой хмурый взгляд она комично надула губы, а потом хихикнула и подцепила мою руку своей: — Пошли. Пора поесть. Там новая повариха с кухонь святилища. Готовит не лучше меня, но и не хуже. Слышала, дают пирог.

— Иди без меня, — сказал я, моргая из-за пульсации в голове, заставившей меня задуматься, может ли череп человека взорваться изнутри. — У меня дела в другом месте.

— Ну ладно. — Она пожала мне руку и унеслась прочь. Несмотря на всю боль, я заметил, как Эймонд проследил за ней взглядом, не отрывая глаз от лодыжек, мелькавших под взвевавшейся на бегу рясой.

— Эй! — сказал я, щёлкнув пальцами у него перед глазами.

— Я… не хотел ничего такого, мастер Писарь, — начал заикаться Эймонд. — Я бы никогда…

— Хорошо. Продолжай в том же духе. — Видя всю глубину его смущённого раскаяния, я смягчил свой тон и пристальнее взглянул на его руку. — Швов не понадобится. Промой уксусом и перевяжи чистым хлопком. Если загноится, ступай к просящему Делрику. — Я похлопал ему по плечу, и он пошёл прочь. — Для твоего здоровья лучше держаться от Эйн подальше. Не всякую красивую штуку надо трогать. Иди поешь. Если кто-нибудь обо мне спросит, я буду в библиотеке.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Я допил остатки снадобья Делрика по пути в библиотеку Ковенанта, морщась от вкуса и от печальной перспективы выпрашивать этим вечером добавки у несговорчивого лекаря, и решил до возвращения в святилище разыскать аптекаря, на тот случай, если Делрик окажется непреклонен. Перспектива пытаться заснуть без чего-либо, способного заглушить пульсирующую боль, казалась пугающей.

От Сильды я знал, что в Атильторской библиотеке Ковенанта хранится самое большое собрание оригинальных писаний и учений во всём Альбермайне, и этот архив даже внушительнее, чем трагически утраченная библиотека короля Эйрика в Ольверсале. Потому удивительно было, что само здание здесь производило заметно меньшее впечатление, чем его уничтоженный северный кузен. Сооружение казалось явно старше святилища, и его неровные стены были сложены из круглого камня и раствора, а не из точно выверенного и идеально подогнанного гранита. По правде говоря, он гораздо больше напоминал скотный двор, чем знаменитое пристанище знаний. Впрочем, недостаток благоговения испарился, как только я прошёл через большие дубовые двери и узрел сокровища внутри.

Если снаружи это здание представляло собой не очень-то впечатляющее сооружение, то внутри всё оказалось иначе. Полки занимали три уровня — нижний уходил глубоко в подвалы под уровнем земли, и к ним спускалось множество спиральных деревянных лестниц. Полки среднего уровня стояли на широких балочных платформах, соединённых мостиками, а верхние стеллажи поднимались через решётку стропил. На каждом уровне трудились библиотекари в рясах, проверявшие запасы или переносившие туда-сюда охапки книг и свитков. Глубоко в недрах нижнего уровня я заметил наклонные столы и согнутые спины писарей за работой в скриптории. Любого писаря и любую душу с любовью к словам это место непреодолимо манило. Здесь можно было провести всю жизнь за чтением, и при этом никогда даже близко не подойти к тому, чтобы исчерпать поставки свежих материалов.

— Значит, писарь, который сражался с рыцарем? — спросила стремящаяся Вьера. Меня к ней проводили после того, как я представился хранителям у дверей. Они явно отнеслись ко мне настороженно, но неясно было, что случится, если мне не дадут войти, и потому хранители шустро передали такую неприятную личность старшему библиотекарю. Ею оказалась высокая стройная женщина с немалым количеством лет за плечами, хотя из-за общего впечатления яркой жизненной энергии сложно было угадать её настоящий возраст. Она занималась просмотром древнего иллюстрированного тома, разглядывая вычурные картинки через пару линз в оправе. Впрочем, когда она опустила линзы и обратила на меня свой суровый пронзительный взгляд, я засомневался, что возраст хоть как-то истощил её способности. Быстрыми проницательными глазами она осмотрела меня с головы до пят, лишь на миг задержавшись на лице, прежде чем перевела взгляд на меч на моём поясе. Впрочем, дольше всего она смотрела на свитки, торчавшие из рюкзака за моей спиной.

— На меня это должно произвести впечатление? — добавила она, изогнув бровь.

— Ни в коем случае, — ответил я. Она сразу мне понравилась. — Но я лелею надежду, что вы будете признательны.

Её губы чуть изогнулись, но она подавила улыбку прежде, чем та расползлась.

— Умоляю, поведайте, за что?

— Плоды моих последних трудов. — Я шагнул вперёд, поставил рюкзак ей на стол, развязал и достал верхний свиток. — Рассказ очевидца о роли роты Ковенанта в Битве на Поле Предателей, — сказал я, протягивая его ей.

Стремящаяся Вьера не стала сразу протягивать руку за свитком, а фыркнула с сомнением и глотнула чаю, и только потом согласилась его принять. В лесу, едва придя в сознание, я за первые дни исписал десять страниц качественного пергамента. Поэтому чистописание получилось не лучшим, но, как бы самонадеянно это не звучало, даже мои худшие работы часто превосходят труды большинства писарей. Я видел, как глаза стремящийся немного расширились, хотя, листая страницы, она быстро вернула лицу нейтрально-угрюмое выражение.

— Это ваша рука? — спросила она, после тщательного и, подозреваю, преднамеренно затянутого изучения.

— Моя. Как и здесь. — Я положил остальные свитки рядом с первым, по очереди называя их. — «Правдивый рассказ о падении Ольверсаля перед язычниками-аскарлийцами». А здесь у нас «Собрание проповедей Воскресшей мученицы Эвадины Курлайн». А ещё дословная расшифровка «Послания Помазанной Леди к прихожанам Фаринсаля в день её Воскрешения». — Я улыбнулся, увидев, как лицо стремящейся теряет свою угрюмость. — Понимаете, я там везде присутствовал.

Её руки — в пятнах чернил, как и полагается — подрагивали над свитками в предвкушении. Она кашлянула и задала вопрос:

— Чего вы хотите?

— Я хочу лишь того, что и все служители Ковенанта — во всех отношениях содействовать вере. Примите эти свитки вместе с моими скромными благодарностями за то, что уже считаете их достойными включения в этот прославленный архив. Я же, если вам будет угодно, разумеется, счёл бы за честь позволение провести всего несколько коротких часов в библиотеке, быть может, в сопровождении опытного помощника.

Её брови снова изогнулись.

— Ищете что-то?

— Всего лишь хочу расширить свои познания, чтобы лучше помогать Помазанной Леди в её святой миссии.

— Понимаю. И какая именно часть ваших познаний нуждается в расширении?

— Герцогство Алундия, — сказал я, потом помедлил и добавил — как бы невзначай и небрежно, хотя не сомневаюсь, эта женщина видела меня насквозь, — и Каэрит. Наша миссия приведёт нас близко к Пустошам, так что, возможно, полезно будет узнать, что смогу, об их обычаях.

Роль моего помощника стремящаяся Вьера взяла на себя — полагаю, для предотвращения любого вреда с моей стороны. Ясно было, что она знает обо мне немало, и перспектива пустить в свои владения такого образованного вора вызывала понятную осторожность. В конце концов, книги ценные. Впрочем, кажется, она успокоилась, когда стало ясно, что в моём интересе не кроется какого-то низкого замысла.

— Раскол между ортодоксальной и алундийской формами веры Ковенанта начался около трёх веков назад, — объяснила она, — в результате короткой, но впечатляющей карьеры непримечательного прежде священника по имени Корбил. Алундийцы считают его мучеником, но, разумеется, не истинная вера. Это Корбил первым высказал ересь, будто бы формальности и ритуалы Ковенанта стали барьером между благодатью Серафилей и царством смертных. Сама идея духовенства стала для него проклятием, настолько, что он сорвал с себя рясу просящего и целый год ходил голым, дабы искупить вероломность того факта, что он её носил. А ещё ему нравилось избивать себя хлыстом перед святилищами во время прошений, громко клеймя зло, творившееся, как он верил, внутри.

— Выходит, безумец? — сказал я, вспоминая рвение Конюха, часто маниакальное.

— Он так не считал, но да, очевидно. Впрочем, даже у безумца могут найтись последователи. — Вьера пролистала толстую старую книгу, добравшись до иллюстрации во всю страницу. — «Резня верующих», — сказала она и развернула книгу ко мне, демонстрируя рисунок, тиснёную гравюру, на которой выцвели чернила, и лишь грубые линии давали представление об архаичном изображении человеческих фигур. Впрочем, это было и к лучшему из-за жуткой чёткости в изображении множества порубленных и расчленённых тел, усеивавших передний план. На заднем плане над городом поднималось пламя, закручивающиеся линии соединялись на негодующем лице мужчины, и вокруг его головы были написаны неровными буквами слова: «В этот день лжемученик Корбил вершил грязные дела».

— Последователи Корбила напали на прихожан, собравшихся на прошение в святилище мученицы Эллианы, в день её праздника, — рассказала мне Вьера. — Они всех убили, предположительно с использованием изобретательно-садистских методов, хотя рассказы современников на этот счёт разнятся. Ясно то, что в главном святилище Ковенанта в столице Алундии случился вопиющий акт насилия, после которого Корбил и его культ предали огню святилище и немалую часть города. Пожар стал причиной большей части смертей, до тысячи человек по некоторым рассказам. Король Артин Первый немедля повёл на Алундию армию возмездия, и этот поход, разумеется, забрал куда больше душ, чем безумие Корбила. Когда король его поймал, он постановил пытать его пять дней, и только потом лжемученик наконец получил милосердие смерти. Если он и не был безумен прежде, то уж точно стал к тому моменту, как опустился топор палача.

Но король на этом не остановился. Герцога Алундии осудили за предоставление помощи еретикам, лишили всех титулов и изгнали в Каэритские Пустоши. Его гнали кнутами до самых гор, и больше его никто не видел. Его наследники стали попрошайками, а земли отошли Короне. Потом Артин прошёл по герцогству, вынося приговоры тем, кого сочли еретиками, часто на основании самых хлипких доказательств. Некоторые учёные высказывали мнение, что король на самом деле занимался грандиозным воровством, поскольку осуждённые за предательство зачастую были землевладельцами, а Артину постоянно требовались средства на его войны и на расплату по долгам, которые они порождали. Алундийцы называют это Великим Терзанием, и это пятно надолго осталось в их памяти. Пусть ваша Помазанная Леди не ждёт тёплого приёма, юноша.

— Совет постановил, что мученица Эвадина принадлежит всему Ковенанту, — напомнил я вежливо, но настойчиво. — Следовательно, она и ваша Помазанная Леди, стремящаяся. — Я улыбнулся ей и потянулся за очередной книгой. — А это самый свежий путеводитель по тропам паломников в герцогстве?

— Да, — сказала Вьера. В её голосе послышался новый холодок, и от этого у меня в груди заныло от сожаления — мне казалось, что я начинал ей нравиться. — В пределах Алундии есть восемнадцать святилищ. За эти годы их оскверняли и перестраивали несколько раз, и вандализм — постоянная беда для правоверных священников, служащих там. И поистине отважен паломник, который пойдёт по маршрутам Алундии. Неортодоксы не приемлют саму идею паломничества, считая поклонение мощам очередным богохульным ритуалом.

— Но сами маршруты содержатся в хорошем состоянии?

— Когда проходят по дорогам, наверное. Те, что ведут к святилищам поменьше, нередко и найти-то сложно, куда уж там ходить по ним. Впрочем, этот путеводитель описывает все необходимые указатели.

Я провёл рукой по кожаному переплёту путеводителя. Книга была внушительной, но не слишком тяжёлой.

— Это единственная копия?

— Нет. — Стремящийся Вьера сумела изобразить пустую улыбку, хоть на это и потребовалась секунда. — Возьмите её и обязательно передайте наилучшие пожелания библиотеки Ковенанта Помазанной Леди.

— Передам. — Я убрал книгу в рюкзак и вопросительно посмотрел на Вьеру. — А теперь Каэрит.

— У нас есть несколько книг на эту тему. Но предупреждаю, они по своей природе тяготеют в некотором роде к фантазиям. Самая читаемая — «Путешествия по Пустошам» Улфина, но многие учёные указывали на многочисленные несоответствия и нелепости.

— Нелепости?

— Ох. — Вьера пренебрежительно усмехнулась. — Отсылки к каэритским суевериям и тому подобное. Описания невозможного, как правило вычурные. Улфин был опозоренным писарем, который подрабатывал написанием дурных стишков для публики вроде легковерных дворян и неразборчивых студентов. Едва ли можно считать этот источник заслуживающим доверия.

— И тем не менее, я возьму копию его путешествий, если вы можете ею поделиться. Однако я надеялся, что у вас есть работы на каэритском языке. Я знаю, у них тоже есть свои книги. Где ещё искать их, как не здесь?

Вьера снова прищурилась, на этот раз скорее озадаченно, чем неодобрительно.

— У нас есть небольшое собрание, — осторожно проговорила она. — Их редко просматривают, поскольку никто не может их перевести. Но сегодня уже не один, а два служителя Ковенанта пришли с просьбой посмотреть их.

— Два? — спросил я, заинтересовавшись. — И кто же был второй?

— Посмотрите сами. — Она отступила назад и указала на одну из спиральных лестниц, ведущую вниз. — Он всё ещё здесь, уже несколько часов.

Стремящаяся отказалась сопровождать меня на нижний уровень библиотеки, утверждая, что у неё есть срочное дело на верхних ярусах. Впрочем, когда она взглянула на лабиринт стеллажей внизу, в её выражении лица я увидел заметную тревогу, которая сказала мне, что её неохота вызвана не только презрением ко мне.

— Каэритские тексты вы найдёте в конце здания, — сообщила Вьера перед тем как уйти. Потом она удивила меня, остановившись и обернувшись назад, и в её голосе послышался сдержанный интерес, когда она добавила: — Если посчитаете нужным записать рассказ о ваших приключениях на юге, я искренне надеюсь, что вы подумаете о нас по возвращении.

— Непременно, стремящаяся. — Я поклонился с искренним уважением. — Если только останусь в живых, чтобы их записать.

Спустившись по спиральной лестнице, я сначала увидел стеллажи и младших служителей, занятых разными делами по поддержанию востребованного архива. Однако по мере того, как я продвигался в более тёмные пределы этого уровня, эти трудолюбивые функционеры становились всё менее заметными, и причина тому вскоре стала очевидна.

Прежде чем увидеть, я услышал его, и голос звучал мрачно знакомо, хотя он произносил слова, которых я не понимал:

— Виарат ухла зейтен эльтьела Кэйр? — спросил голос. Слова произносились негромко, но легко разносились в тишине сухого воздуха. Я не мог перевести эти слова, но знал язык. Вопрос был задан на каэритском, и я не сомневался, что ещё услышу этот голос. Не ожидал только, что это случится так скоро.

Завернув за угол, я увидел, что он одной рукой держит книгу, а другой — лампу. Разумеется, открытый огонь здесь был запрещён, и разрешались только лампы ограниченных размеров. Как следствие, лицо стремящегося Арнабуса почти совсем скрывалось в тенях, хотя это не помешало мне его узнать. Как, по всей видимости, и мой силуэт не помешал ему узнать меня.

— Мастер Элвин Писарь, — сказал он, и на его лице расплылась явно искренняя улыбка. — Как приятно снова видеть вас, и к тому же столь замечательно выздоровевшим.

Я ничего не сказал, только молча стоял, и моя ладонь вдруг крепко сжала рукоять меча.

— Я боялся, что последние удары сэра Алтуса окажутся фатальными, — продолжал он, опуская книгу, и подошёл ближе, пока свет лампы не коснулся моего лица. Его глаза тщательно осмотрели меня снизу доверху. — Как я рад, что эти страхи оказались беспочвенными.

— Отойдите от меня, — хрипло проскрежетал я. Он явно услышал обещание в моём голосе, поскольку послушно склонил голову и отступил. Несмотря на его мудрую предосторожность, я не заметил в нём явного страха. Как главный организатор фарсового суда и попытки казни, он наверняка знал, насколько приятно было бы мне зарубить его здесь и сейчас, и всё же он вёл себя так, словно я всего лишь знакомый учёный, которого он случайно встретил здесь в этой цитадели знаний.

— Пришли собрать сведения для вашего похода на юг, не так ли? — приветливо спросил он, хотя и без особого интереса. — Как мудро. Впрочем, признаюсь, удивительно встретить вас среди этой кучи опасных языческих каракулей. Я бы предположил, что более полезным стало бы тщательное погружение в историю Алундии.

Мне хотелось снова ничего не говорить, а просто стоять и смотреть на него, пока он не уйдёт. Но каэритские слова, которые он говорил, заставили меня задать вопрос:

— Что это? — спросил я, кивнув на книгу в его руке.

— Ах, это? — Он захлопнул книгу и беспечно поставил обратно на полку слева от себя. — Страница за страницей бессмысленных загогулин на языческом языке. Понимаю, один только взгляд на подобное может запятнать душу, но, думаю, мученики простят мне эту маленькую прихоть, порождённую любопытством, а?

— Вы читали оттуда, — сказал я, чувствуя, как в голове снова начинает пульсировать боль. Я заметил, что это случается всякий раз, как что-то вызывает во мне гнев.

— Неужели? — Лоб Арнабуса озадаченно наморщился. — Не могу даже представить, зачем бы мне это делать, и как бы мне это удалось, если уж на то пошло.

— Вы читали. — Я подошёл к нему, чтобы лампа осветила моё лицо, и Арнабус увидел на нём грозную решимость. — Что это значило?

— Не знаю. — На его лице, на котором по-прежнему не было и тени страха, появилась очередная улыбка. — Возможно, вам послышалось.

Будь я помоложе, в этот миг уже, наверное, врезал бы головой этого человека об угол ближайшего стеллажа, поставил бы его на колени и прижал кинжал к его шее. Затем у нас случился бы короткий односторонний разговор на тему хорошего слуха. Но мастер Элвин Писарь, верный командир Помазанной Леди, был, разумеется, выше подобного, по крайней мере пока.

— Я намерен вас убить, — сказал я, изобразив улыбку, которая благодаря пульсации в голове выглядела, скорее, как сдержанная гримаса. — Так и знайте. За то, что вы сделали в замке Амбрис, и… — я стиснул зубы, зная, что в таком уединённом, тёмном месте это будет выглядеть диковато, — поскольку что-то в вас, сударь, вызывает у меня ярость. Вы слишком легко лжёте, и я вижу, какое это доставляет вам удовольствие. И вы жестоки. Несомненно, в жестокости есть удовольствие, но достойные души должны ему противиться. Подозреваю, вы не способны отказаться от садистского действия, как пьяница не может отказаться от выпивки. Я считаю, что нельзя оставлять в живых таких, как вы, если есть такая возможность.

— Ой. — Тонкое лицо Арнабуса чуть болезненно нахмурилось, став в свете лампы жёлтой полумаской. — Очень жаль, наверное. А я-то надеялся, что мы продолжим на более дружелюбной основе.

— Мне сложно представить любую основу, на которой мы могли бы продолжать, как и то, что именно мы могли бы продолжить.

— А-а, так мы уже продолжаем, мой юный друг. На самом деле мы продолжаем уже какое-то время, хотя, признаться, я не знал об этом, пока вы не вышли из толпы в замке Амбрис. Ох, какой сюрприз. — Он ласково улыбнулся, покачав головой. — Какое редкое удовольствие.

— У этих головоломок есть цель? Или вы просто надеетесь, что, нагоняя загадочности, сможете принудить меня сохранить вам жизнь?

— О-о, я знаю, этого у меня не получится, что бы я ни сказал, хотя и не советовал бы зарекаться. Действительно, одни исходы неизбежны, другие эфемерны, как пыль, и легко обратятся в ничто из-за мельчайшего просчёта или просто по прихоти судьбы. Взять ваше спасение, к примеру. Я не сомневался, что сэр Алтус вас убьёт, и к тому же быстро. И всё же мир накренился, всего лишь чуть-чуть, и вот вы стоите здесь, а рыцарь-командующий мёртв. А-а, ладно. — Он вздохнул, выжидательно наклонил голову и приглашающе повернул руку. — Вот он я, Элвин Писарь. У меня нет оружия, а если бы и было, я не умею им пользоваться. Доставайте свой меч и рубите меня, если таково ваше желание.

— Вы отлично знаете, что убийство стремящегося в этом месте будет означать мою смерть, и покровительство Помазанной Леди тут не поможет. — Я подошёл ближе и наклонился, так что наши лица почти соприкасались. — Но все умные разбойники учатся терпению. Я пережил две войны, и, не сомневайтесь, переживу и третью, в процессе добыв великую победу Воскресшей мученице. Представьте себе всю её славу, когда она вернётся из Алундии. Вообразите её власть. Думаю, вы уже представили, как и король с его сестрой. Не сомневайтесь, стремящийся, я справлюсь с любыми планами, что вы вынашиваете. Но лучше вынашивайте их прочь, поскольку иначе вы дадите мне доказательства, которые потребуются, чтобы вас повесить.

Арнабус поджал губы, поднял брови и слегка покивал, как человек, который насмехается над дурачком. Он по-прежнему не выказывал страха, и оттого боль в голове запульсировала ещё сильнее. Но то, что он сказал дальше, вызвало такой гнев, от которого я вышел из себя.

— Куда пропала вся мудрость?

— Что? — крикнул я, стиснув зубы от боли и гнева.

— Виарат ухла зейтен эльтьела Кэйр, — сказал он. — Каэритская фраза, которую вы от меня услышали. А это её значение, или во всяком случае примерный перевод. Полная цитата звучит так: «Куда пропала вся мудрость? Наша жизнь? Наша красота? О, сколько всего унесло от нас Падение». Прекрасно и печально, не находите? Но каэритский язык богат на печаль. Возьмите другое слово, к примеру, «Доэнлишь». В его взгляде вдруг пропало всё веселье и наигранность, а глаза в свете лампы заблестели голодной проницательностью. — Мастер Писарь, вы слышали раньше это слово? Хотите узнать, что оно означает?

Доэнлишь. Да, я слышал его раньше. Сначала на дороге, когда смотрел, как цепарь убивает Райта — каэритского колдуна, чьи предполагаемые навыки не смогли предупредить Декина о его судьбе, и потому мы оба оказались в клетке на телеге. Цепарь — другой каэрит, проклятый способностью слышать голоса мёртвых — сказал в тот день несколько слов на своём родном языке. Однако даже тогда я различил одно, которое казалось намного значительнее остальных: Доэнлишь. То же слово он прошипел мне много лет спустя за секунды перед своей смертью в лесу возле Фаринсаля, и в его голосе, и на лице страха было столько же, сколько и ненависти. Поэтому я знал, кто такая Доэнлишь, но не знал значения имени, которое носила женщина, известная многим как Ведьма в Мешке.

— Говори, — прохрипел я и выбросил руку, схватив Арнабуса за шею, и прижал его к стеллажам. Он захрипел, по мере того как я сжимал хватку, но по-прежнему не выказывал никакого страха. Вместо этого, судя по тому, как извивалось его тело, и как зарделась его кожа под моей рукой, я понял, что на самом деле он получает удовольствие.

— С радостью, — сдавленно согласился он, — хотя значение меняется от интонации…

Из-за нового всплеска пульсирующей боли я надавил сильнее, и его голос стих.

— Хватит загадок, блядь. Говори.

— «Обречённый», — прохрипел он, снова улыбаясь, — или, если конкретнее, «Обречённая». Впрочем, некоторые переводят это слово как «проклятая» или «приговорённая», в зависимости от контекста.

— Откуда ты это знаешь?

На этот раз он только улыбался, хотя моя рука сжималась всё сильнее.

— Я знаю только одну душу, которая может переводить с каэритского, — проговорил я, сжимая всё сильнее, — и она очень далеко…

— Я ничему не помешала?

Я дёрнул головой на новый голос, в котором удивление смешалось со строгим предостережением. За краем стеллажей в столпе солнечного света стояла принцесса Леанора, спрятав руки в колоколовидные манжеты атласного халата. Он был красным, а не зелёным, как вчера, и мелькнула золотая вышивка на корсаже и рукавах, когда она наклонилась, чтобы лучше нас разглядеть.

— Мне вернуться позднее? — спросила она, и её губы изогнулись, оттого, что Леанора еле сдерживала смех. — Может, когда вы… закончите?

В этот миг пульсация стала такой невыносимой, что держать Арнабуса я бы уже не смог, даже если бы проигнорировал принцессу. Сдержав хрип, я убрал руку, отошёл от него и опустился на одно колено.

— Ваше величество, — сказал я.

Принцесса в ответ склонила голову, а потом повернулась к Арнабусу.

— Мы обсуждали лингвистику, ваше величество, — сказал он, так же опускаясь на одно колено. — Похоже, у нас с мастером Элвином много общих интересов.

В её суровом взгляде я почувствовал некий упрёк, а в изгибе губ — подавленное отвращение. Она бы его даже озвучила, если бы её не прервали:

— Мама, я нашёл её! — сказал мальчик, появившийся возле неё, одной рукой схватившись за её юбки, а другой протягивая небольшую книжку. — И в ней есть картинки. Стремящаяся сказала, что я могу взять её себе.

— Стремящаяся так добра, — сказала принцесса, взяв книгу, чтобы посмотреть на корешок. — «Басни Ауриели», — сказала она, взглянув на двоих коленопреклонённых мужчин перед ней. — Копия во дворце старая и неполная. И к тому же… — она отдала книгу сыну со снисходительной улыбкой, — без картинок.

Она по-королевски выпрямилась, снова взглянула на Арнабуса и сказала властным голосом:

— Мне не следует более задерживать вас, восходящий.

«Ещё одна душа незаслуженно поднялась так высоко», подумал я, впервые заметив, что Арнабус теперь в рясе восходящего, а не стремящегося, и сдержал раздражённый стон, поняв, что теперь его труднее убить.

Арнабус поднялся на ноги, и помедлил, глядя на меня с любезным и спокойным выражением лица.

— С нетерпением жду, когда мы сможем продолжить нашу дискуссию, мастер Писарь. А тем временем прошу, примите моё благословение вашей миссии в Алундию. — Он поклонился принцессе, после чего, не разгибая спины, обошёл её и скрылся с глаз долой.

— Мастер Элвин, — сказала мне принцесса Леанора, жестом приглашая подняться. — Уместно ли будет попросить вас сопроводить меня и моего сына в королевский лагерь? У меня, разумеется, есть охранники, но их разговоры безмерно утомительны.

Пульсация чуть стихла, но с раздражающей настойчивостью не проходила совсем. У меня не было никакого желания терпеть компанию этой женщины ни секундой дольше. Умную и погрязшую в интригах душу я видел за версту, и совершенно не хотелось играть в её игры, когда мой разум затуманен болью. Но она была принцессой, а я — всего лишь керлом, хоть и при важной госпоже.

— Разумеется, ваше величество, — сказал я, прижимая костяшки пальцев к опущенной голове.

— А он премерзкий хорёк, а?

Снегопады последних дней закончились, оставив безоблачное небо и низкое яркое солнце, которые никак не облегчали пульсирующую боль и не улучшали восприятие. Я прищурился и смущённо посмотрел на принцессу Леанору, а потом меня отвлёк её сын, который постоянно носился вокруг всю дорогу по главной улице Атильтора. Королевский лагерь находился за пределами города, но это поселение не назовёшь особенно большим, и расстояние было коротким, так что члены королевской семьи могли прогуляться пешком, а не ехать верхом на лошади.

— Я имею в виду восходящего Арнабуса, — добавила она в ответ на мой озадаченный взгляд.

— Я почти не знаком с этим человеком, — ответил я, выбрав нейтральный курс.

— Неужели? На меня произвело впечатление то, что это ему вы бросили вызов, когда спасли Помазанную Леди от виселицы. И беседа, которую я прервала своим появлением, казалась… общением знакомых.

Моё внимание перехватил новый приступ пульсирующей боли, заставивший потереть лоб рукой и пробормотать:

— «Хорёк» — слишком мягкое слово для этого негодяя.

Принцесса рассмеялась, и этот звук подивил меня своей явной и честной весёлостью.

— В этом мы сходимся, — сказала она, а потом добавила куда менее весело: — но даже негодяи бывают полезны. К сожалению, Арнабус полезен во многом, и потому пользуется защитой короля. Надеюсь, это понятно.

Моя осторожность никак не возвращалась, поскольку в голове неустанно пульсировала боль, и с губ слетали слова, которые лучше было бы держать под замком:

— А организация незаконного убийства от имени короля — одна из таких полезных функций?

На этот раз она не рассмеялась, только чуть прищурила глаза.

— Вряд ли вы поверите моим словам, что ни я, ни мой брат не принимали никакого участия в случившемся в замке Амбрис, но всё же это правда. Прошлый рыцарь-командующий Алтус и другие определённые группы задумали свой безмозглый план без приказов или одобрений Короны. Мастер Писарь, вы уже встретились со мной и с королём, и я уверена, что такой проницательный человек понимает — мы никогда не стали бы действовать так неуклюже и глупо.

С этим сложно было поспорить. Король не дурак, да и в этой женщине — хотя в её компании провёл совсем немного времени — я в полной мере оценил свойственную ей хитрость.

— Другие определённые группы, — стиснув зубы из-за боли в голове, я старался получить от этой встречи как можно больше знаний. — Думаю, вы имеете в виду герцога Эльбина и восходящего Арнабуса. Рыцарь-командующий отплатил за своё преступление смертью, а вот герцог и священник — нет. Если правосудие и впрямь имеет значение, разве не должно оно применяться в равной мере?

— И где будет конец этому? Герцог Эльбин и Арнабус были не одни на том эшафоте в день, когда объявляли приговор Помазанной Леди. Там стояли и многие высокопоставленные священники, и самые влиятельные аристократы Шейвинской Марки. Вы представляете себе последствия, если мы всех их казним?

— Да, ваше величество. И столь же ясно представляю себе последствия, если мученица Эвадина обнаружит, что её… договорённость с вашим братом оказалась неблагоразумной.

Я ожидал, что принцесса рассердится, но она снова усмехнулась. На этот раз прозвучал не искренний весёлый перезвон, как раньше, а фырканье удовлетворённого любопытства.

— Ваш голос всё ещё порою груб, но слова вы складываете отлично. Несомненно, это результат обучения восходящей Сильды. Да, — добавила она, увидев, как обострился мой взгляд, — я знаю эту историю. Разбойник, брошенный в Рудники, появляется годы спустя, преображённый уроками приговорённой священницы.

— Так и было, ваше величество, — заверил я её, мягко улыбнувшись. — Восходящая Сильда рассказала мне много чего.

Принцесса Леанора остановилась, и мне пришлось сделать то же, когда она повернулась ко мне.

— Довольно перебрасываться словами, — сказала она. — Вы назвали моего брата бастардом, мастер Писарь, и это засвидетельствовали многие присутствовавшие при спасении Помазанной Леди. Такие речи — это государственная измена.

— Только если такие речи не правда, — ответил я. — Лишь под пятой тирана говорить правду — преступление, неужели вы не согласны, ваше величество? — Я снова попытался улыбнуться, но в этот несвоевременный миг в голове запульсировало хуже прежнего, я пошатнулся, и в животе забурлила тошнота. На этот раз я не смог сдержать стон, и боль была такой, что смела все остатки моей сдержанности. — Но всё же, как скажете, измена есть измена. Прикажите охранникам схватить меня и несите верёвку, будьте так добры. Я даже откажусь от права на судебный процесс.

Проницательные глаза принцессы Леаноры изучали моё напряжённое дрожащее лицо.

— Вам нехорошо.

— У сэра Алтуса были очень сильные руки, — прошипел я, стиснув зубы. — Пожалуй, если это продлится ещё немного, то верёвка вам уже не понадобится.

Она покачала головой.

— Так не пойдёт, мастер Писарь. Миссия леди Эвадины в Алундию чрезвычайно важна. Она не может потерпеть неудачу, и мне кажется, с вами её шансы на успех увеличатся. Сегодня я пришлю вам королевского лекаря.

— Несмотря на мою очевидную государственную измену?

— Как Арнабус пользуется покровительством благодаря своим полезным качествам, так же будете и вы. Но знайте, что мой брат на этот счёт не настолько терпим. Думаю, восходящая Сильда перед смертью оставила завещание, не так ли?

— Оставила. И с него были сняты копии.

— Мастер Писарь, рисовать закорючки на бумаге может кто угодно. Однако, ради вашего же блага, настоятельно рекомендую сжечь эти копии. Их существование не продлит вашу жизнь. На самом деле, скорее даже сократит.

Подбежал её сын и, пока я играл в гляделки с её матерью, мальчик недовольно потянул её за рукав:

— Мама, я есть хочу, а ещё почитать свою книжку.

Мать сурово на него взглянула, и он перестал тянуть.

— Альфрик, что я тебе говорила о грубости?

Мальчик неохотно уступил, угрюмо надувшись и переминаясь с ноги на ногу.

— Не перебивать, когда мать разговаривает с людьми, — невыразительно пробормотал он. — Каким бы низким ни было их положение.

— Именно, — сказала принцесса. — А что делают грубияны, когда им указывают на грубость?

Лорд Альфрик бросил на меня взгляд, в котором, к моему удивлению, не читалось обиды, которой я ожидал. Скорее он выглядел смущённым и даже немного виноватым.

— Прошу прощения, сэр, — сказал он.

То ли из-за отсутствия враждебности у мальчика, то ли из-за какого-то мелкого сдвига в работе моих мозгов, но после этого пульсация перестала меня мучить. От боли и гнева быстро осталась только тупая ломота, и я низко поклонился маленькому аристократу.

— Не за что, милорд, — сказал я ему. Выпрямившись, я кивнул на книгу в его руке: — «Басни Ауриели» — прекрасный сборник, но юноше вашего возраста, возможно, захочется отыскать «Эпопею сэра Малтерна Легилля». Там есть летающие львы и огнедышащие змеи, и к тому же всевозможные битвы и похождения.

Лицо лорда Альфрика просветлело, и он восхищённо посмотрел на принцессу:

— Мама, у нас она есть?

— Наверняка завалялась где-то во дворцовой библиотеке, — сказала она, бросив на меня укоризненный взгляд, — во всей своей кровавой красе. Помню все кошмары, которые она мне принесла, когда я была примерно твоего возраста.

— У меня кошмаров не будет, — настаивал мальчик, снова дёргая её за рукав. — Ну мама, пожалуйста!

— Посмотрим. — Она снисходительно провела рукой по его волосам. — А теперь попрощайся с мастером Писарем. Твой дядя наверняка ждёт нас за столом.

Когда парнишка попрощался и убежал, принцесса задержалась, чтобы принять мой прощальный поклон:

— Лекарь прибудет в святилище к вечеру, — сказала она. — Пожалуйста, точно следуйте его инструкциям.

— Обязательно, ваше величество, со всей признательностью.

Она развернулась и подобрала юбки.

— И осторожнее в Алундии, — посоветовала она, выпрямив спину, и элегантно зашагала прочь. — Подозреваю, со временем вам покажется, что Рудники были менее опасным местом.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Хотя я изучил множество карт, но только во время путешествия из Атильтора на юг получил истинное представление о величине этой обширной территории и сравнительно малых размерах герцогства моего рождения. В Шейвинской Марке большую часть занимают леса, которые на мой детский взгляд казались бесконечными. А теперь я понял, что это всего лишь один крошечный уголок куда более крупного царства. Средние и южные районы герцогства Альберис характеризуются огромными площадями крестьянских угодий, и это лоскутное одеяло участков, огороженных изгородями, тянется по равнинам и небольшим долинам, докуда хватает взгляда. И всё же, пока рота Ковенанта акр за акром маршировала по возделанным полям, подмороженным зимой, я получил истинное понимание того, почему это герцогство ценится превыше всех земель, составляющих Альбермайн. Именно из этих земель происходило настоящее богатство. Лорд мог получить трон силой оружия, но без богатства его никогда не удержать. Томас был королём, но ещё и герцогом Альбериса, и потому уступал только Ковенанту по богатству своих владений. Осознав это, я задумался о полной глупости провальных стремлений Самозванца. В конечном счёте, как мог любой узурпатор надеяться превозмочь такие богатства?

— Ты снова выглядишь очень задумчивым, — заметила Эйн, глядя на меня со спины своего пони. Мы, как обычно, ехали перед колонной. Впереди по дороге растянулась Верховая Гвардия, для защиты от угроз. В королевских владениях мы не ожидали неприятностей, но это было хорошей тренировкой. А ещё каждый день какой-нибудь фанатичный идиот так и норовил броситься к ногам Помазанной Леди, и лучше было преградить ему путь, прежде чем он сможет её побеспокоить. Наименее безумным позволялось остаться до вечера и послушать проповедь Эвадины, а некоторым даже выпадала честь на краткий миг оказаться рядом с ней. Наутро их отсылали своей дорогой, поскольку она выпустила строгое распоряжение, что теперь дальнейший набор в роту прекращён.

— Давно такого не было, — добавила Эйн, шутливо прищурившись. — Голова получше?

— Немного, — ответил я. На самом деле, медицинское снадобье, которое мне передал королевский лекарь с кислым лицом, действовало намного эффективнее, чем Делриково.

— Две капли в чистую кипячёную воду по утрам, — сказал он, сунув бутылочку мне в руки. — Две перед сном. Не пить спиртное после приёма, а то можешь никогда не проснуться.

Судя по сдерживаемому презрению на лице, этот человек, видимо, считал лечение керлов ниже своего достоинства. И то, что он не мог отказаться от этой задачи, многое говорило о власти принцессы Леаноры. И всё же, он явно знал своё дело, и много времени изучал шишки, усеивавшие мой череп, задавая краткие, но точные вопросы о моих симптомах.

— Череп, очевидно, проломлен одним или двумя сильными ударами, — сказал он. — Нередкое повреждение среди рыцарей и солдат. Кости зажили, но в процессе образовали выступы снаружи и внутри черепа, отсюда и боли. Они будут с тобой до конца твоих дней. С годами боль будет усиливаться, и может даже тебя убить. Это одна из многих причин, по которым вокруг так мало старых рыцарей. — Он просто излагал факты и, судя по тону, не испытывал никакого сочувствия. Мне бы разозлиться, но я вдруг почувствовал признательность за этот честный вердикт без прикрас.

— Значит мне понадобится больше этого, — сказал я, поднимая бутылочку.

— Понадобится. — Он передал мне маленький кусочек сложенного пергамента. — здесь перечислены ингредиенты, а смешать их может любой приличный лекарь или аптекарь.

— А может ли какое-либо… хирургическое вмешательство это излечить? — спросил я, когда он начал складывать свои инструменты. — Я читал о подобном…

— Хирурги — сплошь мясники и шарлатаны, — чопорно ответил он. — В твоём случае их лучше избегать, если только не хочешь провести остаток лет мямлящим дурачком. Мозги плохо реагируют, когда их тыкают или царапают. Предлагаю приспособиться к обстоятельствам и постараться в этой беде сохранить, что можно. — Он взял свой рюкзак и направился к двери моей комнаты, встал около неё и неохотно проговорил: — Если боль станет непереносимой, то пять капель принесут безболезненный конец. Всего хорошего.

Той ночью мы встали лагерем на возвышенности посреди первой за несколько дней полосы леса. Хотя она была не больше нескольких акров, вид деревьев неожиданно вызвал ностальгию по Шейвинским лесам, которая становилась только острее от того, что нас ждало впереди. Лоскуты полей там выглядели более беспорядочно, живых изгородей было меньше, и взгляду открывалась череда широких безликих равнин.

— Привыкай, — посоветовал Уилхем, печально разглядывая знакомый ему ландшафт. — По большей части южные земли — это заросшие кустарником равнины, иногда горы или скалистые долины. Радуйся, что идём не летом, а то днями напролёт задыхались бы от пыли.

Закончив помогать Уилхему с тренировкой Верховой роты и проверив записи Эйн в журнале, я устроился у костра и продолжил изучать «Путешествия по Пустошам» Улфина. На мой взгляд, сочинял опозоренный писарь грубо, но занимательно, а его описания получились милосердно короткими и не слишком вычурными. А ещё он отличался освежающей честностью, особенно в части своих недостатков. Описание его позора и изгнания из Куравеля изобиловало намёками на слабость к шлюхам, игральным костям и интоксикантам, и, похоже, всё это не вызывало у него ни малейшего чувства вины или стыда. Впрочем, это явно был труд пожилой души, поскольку его пронизывал мрачный тон старика, который о многом жалеет. Улфин подробно описывал свои многочисленные долги, и личные, и финансовые, которые тяготили его в последние годы. Однако я с удивлением узнал, что сильнее всего он сожалел о том, что никогда не сможет вернуться в Каэритские Пустоши.

«Там такая красота», писал он. «Так чудесно. Всё, что мне рассказывали о каэритах, оказалось ложью, а правду, которую я хотел о них донести, встречали пренебрежительно или равнодушно. Мы называем их земли Пустошами, и в этом есть правда, ибо когда-то они были великими, и всё это давно обратилось в руины. Но там они построили нечто новое, ещё лучше, и созданное из сердца и души, а не только из камня».

— Что это? — спросила Эйн, выходя с Эймондом из мрака. Бывший послушник опустил голову в ответ на мой суровый взгляд, быстро дошёл до своей постели и занялся чисткой снаряжения. — Кто такой Улфин? — настаивала Эйн, усаживаясь на своё одеяло, после чего скрестила ноги и уставилась на корешок книги.

— Похоже, он был довольно проницательным человеком, — ответил я. — И эту проницательность, видимо, по большей части игнорировали.

— Можно я почитаю, когда ты закончишь? — Аппетит Эйн к чтению значительно усилился, когда умение укоренилось в мозгах, и стал таким же неутолимым, как её страсть к песням. Вечерами она обыскивала лагерь и пыталась обменять на книги те немногие монеты или безделушки, что у неё имелись — обычно безуспешно, поскольку читатели в наших рядах встречались редко. В отсутствие альтернатив получше она принялась изучать стопки ротных журналов, раздражающе радуясь всякий раз, как находила мои редкие ошибки в подсчётах.

— Если хочешь, — сказал я и нахмурился, поскольку пульсирующая боль принялась за свою еженощную пытку, и слова перед глазами начали расплываться. Вздохнув, я отложил книгу и потянулся к бутылочке с лекарством.

— Ты слишком много этого принимаешь, — сказала Эйн, неодобрительно посмотрев на меня. — Уилхем то же самое сказал Леди.

Я посмотрел на Уилхема, который чистил ножны меча тряпкой, старательно избегая встречаться со мной взглядом.

— Так и сказал?

— Да. — Эйн наклонила голову и посмотрела на меня поверх носа, что я расценил как попытку скопировать властность Эвадины. — Ты должен выбросить это и следовать примеру мучеников. Уж они-то знали цену страданиям.

— А я знаю цену приличному сну по ночам. — Я показательно отхлебнул из бутылочки, заткнул её пробкой и убрал в карман штанов. Когда какая-то идея укоренялась в голове Эйн, её сложно было оттуда убрать, и я бы не поручился, что она не попробует украсть лекарство, пока я сплю.

— Сегодня она говорила о страдании, — ещё настойчивее продолжала Эйн, когда я улёгся, повернулся на бок и натянул одеяло на голову. — Ты бы и сам знал, если бы пришёл послушать.

Желание рявкнуть на неё, чтобы она умолкла, быстро разгорелось, а потом стихло в моей груди. Я решил, что это эффекты лекарства, поскольку его способность снимать боль так же неизменно успокаивала и мой гнев.

— Что она говорила? — спросил я.

Последовало короткое молчание, а значит, она насупилась. Это снова мне напомнило, что я разговариваю с девушкой, которая во многих отношениях тяготеет к детству.

— Сказала, что оно неизбежно, — пробормотала наконец Эйн. — Что никакая жизнь не может быть прожита без страдания, и потому мы должны встречать его, как учителя.

— Мудрые и ценные слова, как всегда. — Пока я говорил, мой голос стих до шёпота, поскольку, как только лекарство начинало действовать, всегда быстро накатывал сон.

— Моим учителем была мать. Она многому меня научила…

Одним из преимуществ снадобья королевского лекаря оказалась способность защитить дремлющий разум от снов, во всяком случае, по большей части. На мою беду той ночью снадобью это не удалось, и уж конечно меня поджидал Эрчел.

— Где ты был? — спросил он без особого интереса, сидя на краю колодца в подземелье. Немного оглядевшись, я понял, что узнаю́ это место.

— Ты помнишь, — пробормотал Эрчел, бросив камень в колодец. — Хотя, как я припоминаю, тебе никогда не хватало смелости подходить так близко.

— Тебе тоже, — крикнул я в ответ. Воспоминания об этом месте вызвали детскую враждебность, поскольку это был один из наших мальчишеских страхов. — Я предлагал тебе целый шек, и ты всё равно не заглянул в колодец, — добавил я, разглядывая многочисленные тени подземелья. Оно несколько отличалось от моих воспоминаний — потолок ниже, и колодец шире, а его глубины скрыты под завесой непроницаемого мрака.

— Призраки Жуткого Схрона не любят, когда их беспокоят, — с ухмылкой напомнил мне Эрчел. — Так нам говорили, помнишь? Но мы же не могли держаться отсюда подальше, да? Какие же дети извращённые существа.

Жуткий Схрон представлял собой старые развалины в северо-восточной части Шейвинского леса, разрушенные много лет назад в какой-то забытой войне аристократов. Когда банда Декина оказывалась в этих краях, щенков неизбежно тянуло в это место, поскольку их манила ужасная, но неодолимая возможность мельком увидеть одного из призраков, которые, по слухам, до сих пор населяли это место, особенно колодец. Моя колкость была правдивой, поскольку Эрчел слишком боялся заглянуть туда, когда мы тут бывали. А теперь же он спокойно тянулся недрогнувшей рукой в тёмное отверстие.

— У них нынче появилась компания, — сказал он, размахивая рукой над чернотой, — у тех старых призраков. — Он закряхтел и вывернул кость, вырванную, судя по длине, из бедра. — Кузина Рейчил, — сказал он, поворачивая кость туда-сюда, словно обладал способностью опознать свисавшие с неё хрящи и сухожилия. — Никогда мне не нравилась. Мучила меня, когда мы были маленькими. Как-то раз я показал ей свой хуй, так она рассмеялась и с тех пор называла меня «Болт с напёрсток». — С этими словами он швырнул кость обратно в колодец. — Надо было самому убить эту суку.

Он повернулся ко мне, и меня поразило, как изменилось его лицо. В прошлый раз он был раздутой, искажённой версией живого себя, а теперь выглядел более по-человечески, но всё же несомненно мёртвым. Его кожа обвисла, посерела и вокруг глаз потемнела почти до черноты. А ещё на его губах не осталось и следа ухмылки, только изгиб насмешки, как у человека, который терпит неприятную компанию.

— Лорайн утопила там трупы, — сказал он, дёрнув рукой в сторону колодца. Тут я заметил, что его ногти стали зеленовато-жёлтыми и торчали из отступающей плоти на пальцах, словно чахлые, корявые колючки. — Понимаешь, Элвин, всё случилось на расстоянии броска камня отсюда. Там она и перерезала моих родных.

— Или исполнила приговор, которого они заслуживали. — Я улыбнулся в ответ на его суровый взгляд. — Всё зависит от того, как на это посмотреть.

— Знаешь, она не разбиралась. Банда ублюдков её мужа поубивала всех, до кого у них только руки дотянулись, даже тех, кто не принимал участия в том, что случилось на Моховой Мельнице.

— Но только не тебя.

Ярость стёрлась с мёртвого лица Эрчела, и он снова посмотрел на колодец.

— Хватило ума упасть и не шевелиться. А потом повезло, что меня завалили мои мёртвые кузены. И я лежал, пока продолжалась резня. Чувствовал вкус их крови, Элвин. Кровь моих родных… — Некоторое время он грустно молчал, созерцая пустоту глубин колодца.

Молчание всё тянулось, и я огляделся, увидев, что тени между колоннами подземелья намного темнее естественных, словно они — барьер между нами и какой-то огромной пустотой за ними.

— За этим ничего нет, — печально хмыкнул Эрчел. — Оно время от времени меняется. То, что было, то что будет, но всегда это сцена смерти, из которой мне не убежать. Теперь это мой мир. Вот к чему она меня приковала.

— Она? — Я бросился было к нему, но остановился из-за неприятной вони из колодца.

Эрчел перевёл на меня взгляд, и на его губах заиграла понимающая улыбка.

— Цепарь был не единственный, кто проклят слышать голоса мёртвых. — Увидев испуганно-озадаченное выражение на моём лице, он разразился хохотом. — Элвин, ты и правда думаешь, что просто видишь меня во сне?

Мой страх нарастал, подпитываемый тошнотворным ощущением понимания. Эти ночные визиты всегда казались слишком реальными, слишком детальными, и Эрчел, которого я в них встречал, был куда проницательнее после смерти, чем тот, которого я знал при жизни.

— Кто та она, о которой ты говорил?

Смех Эрчела оборвался презрительным фырканьем.

— Ты знаешь, кто, — ответил он, покачав головой. — А насчёт того, кто я — ну, дураку нужна сторожевая собака, если он хочет пережить свою дурость.

Я промчался последний разделявший нас ярд, выбросив руку, чтобы схватить его за горло, но, разумеется, безуспешно. Мои пальцы пролетели сквозь него, и по руке поднялся ледяной холод, морозная хватка которого оказалась такой сильной, что мне пришлось, передёрнувшись, замереть.

— Просыпайся, тупой ублюдок, — приказал Эрчел. — Тут кто-то хочет тебя убить.

Я резко проснулся, но холод остался — пар от дыхания поднимался в воздух. Рука потянулась к мечу на боку. Я повернулся и, низко пригнувшись, осматривал окружающий мрак в поисках угроз. Сердце бешено колотилось. Я ничего не увидел, только в ярде справа от меня довольная Эйн дремала, свернувшись по своему обыкновению. Уилхем тоже спокойно спал по другую сторону от нашего погасшего костра.

«Просто ложь, рассказанная мне во сне», подумал я. Однако не отпускал меч и пытался успокоить биение в груди, осматривая лагерь. Мой взгляд скользнул по завёрнутому в одеяло Эймонду, а потом по другим членам Верховой Гвардии, и наконец остановился на единственном, кто не лежал. Каменщик сидел во втором дозоре, закутавшись в плащ и опираясь плечом на шишковатый ствол старого дуба, а над спиной торчала рукоять меча. Вообще-то ему надо было стоять, но мало кто из часовых мог не присесть хоть ненадолго между обходами границ лагеря. Я уже отвёл было от него взгляд, но замер и нахмурился, заметив, что от Каменщика не поднимается никакого пара. Ни намёка на дыхание. Быстрые взгляды по сторонам ничего не выявили, тени между деревьями оставались такими же пустыми и безымянными, как и всегда. «Искусные, кем бы они ни были», мрачно восхитился я про себя. «Ничего хорошего это не сулит».

Выскользнув из-под одеяла, я подполз к Эйн. Я был не настолько глуп, чтобы рисковать рукой, и потому потыкал ей в плечо кончиком ножен, сначала тихонько, а потом сильнее. Как и ожидалось, её нож мелькнул в тот же миг, как она проснулась, на пустом лице широко раскрылись глаза.

— Это я! — прошипел я ей, уставившись в её пустые глаза, пока в них не засветился разум.

— Чего… — начала она, раздражённо нахмурившись, как человек, вырванный из сна.

— Тс-с! — Я дёрнул головой в сторону неподвижного бездыханного силуэта Каменщика. — Беда. Подними Уилхема и Эймонда. Держись пониже и не шуми.

Эйн зыркнула на Каменщика, а потом снова на меня, и гримаса недовольства пропала с её лица. Кивнув, она слезла с постели и поползла в сторону Уилхема.

Я пригнулся и медленно двинулся в сторону ближайшего дерева, осматривая мрак в поисках угрозы, уже, как я знал, близкой, но ещё невидимой. Очень хотелось подойти к Каменщику и проверить, действительно ли он мёртв, но инстинкт разбойника не дал мне совершить такую глупость. В юности я видел, как стражников заманивали на смерть их павшие товарищи. Так что я, шаря глазами по лагерю, выискивал что угодно неуместное, но видел только спящих солдат и тонкие серые струйки дыма от угасающих костров.

Я почти пропустил предупреждение, благодаря перепуганному воплю Эймонда, которого Эйн ткнула, чтобы разбудить. Звук она быстро приглушила своей рукой, и мои уши как раз вовремя засекли хруст ветки над головой. На ветру трещат все ветки, но лапы старого тиса, под которым я пригнулся, стали бы издавать звуки только в бурю или под тяжестью чего-то крупного. Оттолкнувшись от ствола, я услышал, как что-то быстрое и узкое просвистело вблизи от моей головы. Мой меч вылетел из ножен со скоростью, порождённой инстинктом и многочасовыми тренировками, и клинок мелькнул вверх, попав в тёмную фигуру, падавшую с веток. Я почувствовал, как глубоко он вошёл, а потом ощутил жаркий поток пролитой крови на своих руках и предплечьях, и, наконец, с глухим стуком упало тело. Я взглянул на стройную фигуру в пепельно-чёрном хлопке, которая дёргалась, по-прежнему сжимая длинный нож. Перепуганные, полные муки глаза смотрели на меня из-под простой деревянной маски. В такие моменты вид смерти легко может заворожить, и менее опытного человека мрачное созерцание способно обречь на гибель.

Я оторвал взгляд от трупа, снова быстро пригнулся, и тут же над моей головой вжикнул быстрый шершень. С жёстким звуком металл вонзился в дерево, и я увидел арбалетный болт, дрожавший в стволе тиса. Крутанувшись, я заметил в дюжине шагов арбалетчика, частично скрытого тонкой сосенкой. Его руки быстро и точно перезаряжали оружие. Этот был меньше обычных арбалетов, такой легко спустить одной рукой, и намного быстрее перезаряжать. Я с криком бросился к убийце, не видя уже необходимости в тишине. Расстояние я преодолел быстро — скорости ногам придал страх, самый сильный стимулятор. Но всё же арбалетчик успел взвести тетиву и поставить болт раньше, чем я преодолел последний ярд. К счастью, он не заметил Эйн, двигавшуюся сзади, пока я нападал спереди.

Она с кошачьим визгом набросилась на убийцу, нож быстрыми ударами поднимался и опускался, часто вонзаясь в шею и плечо, кровь хлестала потоками. Видимо, Эйн одним из первых ударов попала в вену, поскольку арбалетчик рухнул почти сразу. Её это не остановило, и она продолжала колоть труп, хотя тот уже и не двигался, а я не собирался вмешиваться в это безумие.

— Рота, подъём! — крикнул я как можно громче, и голос громким эхо пронёсся по лесу. — На нас напали! Охраняйте Леди!

Первыми отозвались пикеты, подхватив крик тревоги, и стали пинками будить своих товарищей. За какие-то секунды поднялась уже вся рота. Новые звуки потасовки справа от меня привлекли взгляд к Уилхему, который отбивал удар убийцы, вооружённого каким-то фальшионом с коротким клинком. Зазвенела сталь от удара меча Уилхема по клинку убийцы — он отбил фальшион в сторону, открыв противника для бокового удара поперёк груди. Меч пробил плоть, разрубил рёбра, и убийца свалился, хрипло выдохнув ещё пару раз облако красных брызг.

За Уилхемом я разглядел Эймонда, катавшегося по земле в отчаянной борьбе с очередной фигурой в чёрном. Послушник неустрашимо рвал и кусал противника, хотя ясно было, что навыками тот его превосходит. Врезав Эймонду по носу головой, он прижал его, держа рукой за горло, и отодвинулся с поднятым кинжалом, чтобы закончить дело. Снова мелькнул меч Уилхема, кинжал с рукой укатились во мрак, и убийца, извиваясь, свалился на землю, разбрызгивая кровь из обрубка запястья.

— Живым! — крикнул я, мчась к ним. — Оставьте гада живым!

Уилхем быстро наступил на запястье убийцы, удерживая его и останавливая поток крови.

— Хватай вторую руку! — бросил он Эймонду. Послушник, разинув рот, секунду смотрел на него, а потом бросился исполнять, но этого промедления как раз хватило. Выхватив с пояса кинжал поменьше, убийца вонзил его себе в шею. Я решил, что на лезвии наверняка был яд, поскольку этот человек умер к тому времени, как я до него добрался.

— Бля! — выругался я, с досады пнув мертвеца в бок, о чём тут же пожалел, потому как забыл, что на мне нет сапог. Пальцы ноги врезались во что-то твёрдое и неподдающееся, и я снова выругался и запрыгал, яростно изрыгая проклятия.

— Соверены, — ухмыльнулся Уилхем, обшарив одежду трупа и достав кошелёк. Содержимое — серебряные монеты — он высыпал на неподвижную грудь владельца. — Соверены Короны, — акцентировал Уилхем, тыкая пальцем в богатство.

Я осмотрелся, увидев, что по всему лагерю среди деревьев теперь горели факелы, всюду разносились крики от бегавших туда-сюда солдат, свет мерцал на дюжинах обнажённых клинков. Однако не доносилось звуков битвы.

— Лучше проверить её, — буркнул я Уилхему, ковыляя в сторону своей постели. — Я догоню, как только натяну ёбаные сапоги.

— Кто-нибудь опознал этого подонка? — Вопрос Суэйна относился ко всем присутствующим, но смотрел он в основном на меня. Тела убийц лежали в ряд, маски сняты, вещи тщательно обысканы. Одна женщина и три мужчины, и каждый с толстым кошельком серебряных соверенов короны. Восходящее солнце придало золотистый оттенок покрытым инеем деревьям, но никак не скрывало серо-белую бледность каждого обмякшего, пустого лица.

— Я не знаком со всеми головорезами Альбермайна, — сказал я Суэйну. На самом деле я тщательно изучил каждое лицо в надежде вызвать воспоминания, но безрезультатно. У всех имелось немало шрамов, а у пары — татуировки из моряцкого прошлого, но ничего, ясно указывающего на имя, связи или происхождение. В дополнение к несчастному Каменщику квартет убийц зарезал ещё троих часовых, прежде чем моё удачное пробуждение их остановило.

«Удачное?» насмешливо спросил внутренний голос, вызвав воспоминания об обмякшем обиженном лице Эрчела. «Просыпайся… Тут кто-то хочет тебя убить».

— Кажется, вот эта — дульсианка, — сказал Суэйн, ткнув ногой женское тело. — Бронзовая от солнца кожа, и то, как она заплетает волосы в косы, говорит о том, что она с Дульсианского побережья, и только там я видел подобное оружие. — Он протянул руку к арбалету, который держала Эйн, но замер, когда она крепко его сжала и отступила назад.

— Он мой, — сказала она. — Я его завоевала.

— Военный трофей, капитан, — сказал я Суэйну, и он мудро не стал наседать.

— Миледи, четверых безымянных убийц послали убить вас, — сказал он, повернувшись к Эвадине. — И заплатили им за это серебряными соверенами короны. Вот и всё, что мы знаем наверняка.

Эвадина разглядывала трупы, сильно нахмурившись и сцепив руки за спиной, как часто бывало, когда она целиком погружалась в размышления. Наконец она посмотрела на меня, подняв одну бровь.

— Всё организовано топорно, — сказал я, зная, что озвучиваю вывод, к которому она, вероятно, уже пришла сама. — А король и его сестра не такие.

— Значит, соверены для отвода глаз? — спросил Уилхем. — И нужны только чтобы свалить вину?

— А зачем ещё их таскать с собой? — сказал я. — Так поступил бы только неопытный головорез, если только им не было это приказано.

— Значит, они ожидали, что потерпят поражение.

— Или потеряют по меньшей мере одного человека. — Я пожал плечами. — Но мы должны понимать, что их намерения были серьёзными, а монеты — всего лишь страховка от неудачи. Кто-то не хочет, чтобы Помазанная Леди вела эту роту в Алундию. И поэтому, на мой взгляд, список подозреваемых весьма велик.

— И уж точно его возглавляет герцог Оберхарт, — сказал Уилхем. — К этому времени он наверняка знает, что мы идём, и я ещё не слышал, чтобы кто-либо обвинял его в излишнем уме. Вот этот план … — он дёрнул подбородком в сторону тел, — сочинил заносчивый дурак, который считает себя хитрецом.

Эвадина ещё немного молча раздумывала, а потом посмотрела на Суэйна.

— Солдаты, которых мы потеряли. У них есть семьи?

— Мне придётся выяснить, миледи, — ответил Суэйн.

— Жена Каменщика умерла много лет назад, — сказал Уилхем. — Но у него осталась дочь в северном Альберисе. Хотя, её придётся поискать.

— Половина соверенов в своё время пойдёт ей и другим семьям убитых, кого сможем отыскать, — сказала Эвадина. — Деньги будем хранить, пока не найдём их. Остальное пойдёт в казну роты. Приятно будет в кои-то веки заплатить за продовольствие. Предайте мёртвых земле, и перед дневным маршем я произнесу речь.

Она спокойно и настойчиво посмотрела на каждого из нас, пока говорила:

— Я не настолько глупа, чтобы думать, будто все наши враги побеждены, и совершенно ясно, что теперь нам надо проявлять огромную осторожность. А осторожность предполагает как осмотрительность, так и бдительность. Поэтому об этом никому ни слова. Убедитесь, что все под вашим началом это понимают. И, по велению Помазанной Леди, ничего этого не было.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Не совсем армия, — сказал Уилхем, прикрывая глаза от низкого зимнего солнца, чтобы посмотреть на силы, собравшиеся на противоположном берегу. — Но это и не совсем не армия. Если можно так сказать.

— Нельзя, — заверил я его.

Рота Ковенанта прибыла к броду через реку Кроухол поздним утром на восемнадцатый день похода. На дальнем берегу мелкого, но бурного потока выстроилось, по моим подсчётам, около двух сотен верховых рыцарей и воинов, и почти тысяча пехотинцев. Судя по многочисленным отблескам солнечного света от их рядов, я решил, что это хорошо вооружённая пехота в неплохих доспехах, наверняка усиленная большим количеством арбалетчиков, а не подневольные керлы. Короче говоря, такое не хочется увидеть, когда собираешься переходить реку вброд.

— Вряд ли они поставили бы такой прекрасный шатёр, если бы их намерения были враждебными, — сказала Эвадина, указывая на большое парусиновое сооружение в центре их рядов. На высоком шесте, поднимавшемся из конической крыши шатра, развевалось знамя: чёрный медведь на задних лапах на небесно-голубом фоне.

— Знамя герцога Алундии, — сказал Уилхем. — И я не вижу поблизости никакого флага перемирия.

— Перемирие означало бы, что мы уже на войне. — Эвадина покрепче взялась за уздечку, отчего Улстан — её высокий гнедой скакун — заёрзал от предвкушения. — А мы не на войне. Посмотрим, что скажут встречающие. Мастер Писарь, вы составите мне компанию. Сержант Дорнмал, расставьте Верховую Гвардию как можно аккуратнее, но пускай остаются на месте. Скажите капитану Суэйну выстроить роту по-парадному, никаких военных построений.

Уилхем с явной неохотой бросил полный сомнений взгляд на Алундийские шеренги.

— Эви, герцог не славится своим радушием, — сказал он. — По крайней мере, дай мне взять гвардейцев за…

— Не будет никакого сражения, Уилхем, — оборвала она, ударом пяток пустив скакуна вперёд. — День просто слишком хорош для крови.

Она последний раз ободряюще улыбнулась ему и пришпорила Улстана, который понёсся по воде, взбивая белую пену. Пересекая реку вброд, Эвадина производила сильное впечатление: спина прямая, чёрные волосы струились, в брызгах воды играла радуга от солнца, блестевшего на её доспехах. И уж конечно я производил куда меньше впечатления, поскольку Уилхем не счёл нужным научить меня, как переезжать бурную реку вброд на лошади. К тому же Ярику не хватало благородства и твёрдой поступи, присущих Улстану, и в воде он пыхтел и так сильно спотыкался, что я несколько раз едва не свалился в поток. Поэтому, к тому времени, как Ярик с трудом вылез из воды, Эвадина уже остановила Улстана на дальнем берегу и начала беседу со спешившимся алундийским рыцарем.

— … это здесь обычное дело, миледи, — говорил рыцарь, когда я остановил Ярика в нескольких шагах от Эвадины. — Приезжие аристократы представляются герцогу или герцогине, а не наоборот.

Рыцарь говорил суровыми рублеными фразами, как человек, стремившийся выглядеть любезным, чего на самом деле не чувствовал. Это был отлично сложенный мужчина в прекрасных доспехах. Его кираса и наручи были отделаны серебром, а узор на пластинах складывался в мотив, напоминающий медведя, который украшал знамя, развевающееся над нашими головами. Он держал шлем у бока, как я понял, чтобы приветствие показалось менее враждебным, хотя сердитое выражение на его лице под чёрной бородой говорило совсем о другом. Во время своей речи он перевёл взгляд с Эвадины на меня, вмиг тщательно рассмотрел, и вернулся к своему главному объекту.

— И потому весьма удачно, — продолжал он, указывая на прекрасный шатёр за спиной, — что герцогиня Селина любезно проехала так далеко, предоставив вам возможность осуществить это без утомительного путешествия до самого Хайсала.

— Действительно, это очень удачно и любезно, лорд Рулгарт, — приветливо ответила Эвадина, наклонив голову. — Как я понимаю, сам герцог занят где-то в другом месте?

— У моего брата много забот. Уверен, вы это прекрасно понимаете. — Рулгарт улыбнулся шире, но глаза его посуровели. Он снова указал на шатёр, на этот раз настойчивее. — Позвольте сопроводить вас к герцогине, миледи.

— Разумеется, милорд. — Эвадина спешилась и кивнула мне, чтобы я последовал её примеру. — Позвольте так же представить вам мастера Элвина Писаря. Он везёт послания короля касательно нашей миссии.

Глаза рыцаря снова остановились на мне, всего на миг.

— Да, я о нём слышал, — сказал он и с поклоном посторонился: — Пойдёмте?

Внутри шатёр был устлан бархатом и завален многочисленными подушками, а воздух согревала жаровня с пылающими углями. А ещё там царил хаос из пятерых маленьких ребятишек и ещё большего числа щенков волкодавов. В воздухе стояли хохот и тявканье, карапузы и щенки скакали среди подушек, а посреди этого побоища спокойно стояла стройная женщина со светлыми волосами в синих и белых шелках. Светлая и вроде бы искренняя улыбка расплылась на её лице при виде Эвадины, и она вышла вперёд, протягивая руки.

— Миледи, — сказала она, сжав ладони Эвадины, а потом заключила её в объятья. Она была ниже Эвадины, и её руки не сомкнулись на кирасе Помазанной Леди. — Как чудесно снова вас видеть. — Изучая открытое, счастливое лицо женщины, я решил, что если она и притворяется, то способности этой женщины к актёрской игре посрамили бы и Лорайн.

— Герцогиня, — начала Эвадина, опускаясь на одно колено, но блондинка тут же махнула рукой.

— Не занимайтесь ерундой, — сказала она. — И называйте меня Селина, как называли при дворе. Если только вы не позабыли старую приятельницу по играм.

— Конечно не забыла. — На губах Эвадины появилась улыбка, отражавшая некую теплоту, хотя в её глазах осталась похвальная осторожность. — Мы привезли королевские послания… — продолжала она, показывая на меня.

— О, не сомневаюсь. — Герцогиня Селина закатила глаза. — Всё это может подождать. Пойдёмте! — Она снова взяла Эвадину за руку, затаскивая её в вихрь собак и детей. — Пора вам познакомиться с моими любимыми.

Выяснилось, что герцогиня склонна рожать по нескольку детей за раз: мальчики были тройняшками, а две девочки постарше — двойняшками. У всех были одинаковые золотистые локоны и светлые голубые глаза, как у матери. Они устроили большую суматоху вокруг Эвадины, которую герцогиня потребовала называть «тётей». Девочек особенно очаровали её волосы, и они всё водили маленькими пальчиками по тёмным прядям, а тройняшки изучали её доспехи, зачарованно тыкая разные пластины.

— Не золото, — заметил один из мальчиков. — На папиных доспехах есть золотые кусочки. А на дядиных только серебро. — Он показал язык лорду Рулгарту. Рыцарь в ответ наклонил голову, скорчив гримасу притворной ярости, и парень радостно заскулил от ужаса. Всё это время мы с Рулгартом терпеливо стояли, хотя нас то и дело прерывали детёныши — как человеческие, так и собачьи.

— Лютчер, прекрати, — сказала одна из девочек, оттаскивая щенка волкодава, который как раз поднял ногу над моим сапогом. — Лютчер, озорник. — Она серьёзно посмотрела на меня снизу-вверх. — Он мой, — сказала она. — Мама велела, чтобы я дала ему имя и заботилась о нём. В твоём замке есть волкодавы?

— У меня нет замка, миледи, — сказал я, опускаясь на корточки, чтобы посмотреть ей в глаза. — И собак, которые могли бы в нём жить, тоже. Хотя волкодавы несколько раз за мной гонялись. — Я провёл рукой по шкуре Лютчера, и щенок в ответ принялся грызть маленькими зубками мои пальцы. — Со временем он вырастет очень большим.

Девочка озадаченно наморщила лоб.

— А почему они за тобой гонялись?

— Потому что он разбойник, Дюсинда, — сказал лорд Рулгарт, подойдя поближе, и погладил ладонью в латной перчатке девочку по голове, хотя глаз не отрывал от меня. — Говорят, этот человек виновен во множестве ужасных преступлений. А теперь беги.

Девочка послушно ускакала, а я выпрямился, пытаясь противиться желанию вернуть вызов прямо в лицо алундийцу. Как обычно, безуспешно.

— Милорд, позвольте похвалить вашего мастера по доспехам, — сказал я, кивая на его кирасу. — Нечасто увидишь такую замечательную работу. Как я понимаю, вам пришлось чинить её после Поля Предателей. Ой… — Я умолк и хихикнул, словно извиняясь за оплошность. — Простите мою скудную память. Вас же там не было, не так ли?

К моей досаде моя колкость не попала в цель, а лорд Рулгарт лишь хрипло усмехнулся:

— Нет, — сказал он. — Поохотился вместо этого на кабана. Зато время провёл куда полезнее. По правде говоря, уже несколько лет не бывал на севере. В прошлый раз ездил на Большой Турнир в честь двадцать седьмого дня рождения короля Томаса. По случайности моим соперником в поединке на мечах в тот год был сэр Алтус Левалль. Насколько помню, я его хорошо отделал. — Он оскалился в улыбке и проговорил тихо, но очень отчётливо: — И всё сам.

— Итак, мастер Писарь, у вас есть для меня послания, — крикнула мне герцогиня, дав мне хороший повод убраться от неосторожных соблазнов, которые сулило мне общество лорда Рулгарта.

— Миледи, — сказал я, преодолевая движущийся барьер из щенят и детей, после чего опустился перед ней на колено. На самом деле письма с королевской печатью, которые я привёз, были адресованы её мужу. Однако, как я заключил из согласия Эвадины на эту встречу, не время было настаивать на формальностях.

Герцогиня Селина и Эвадина, усевшись на подушках, пили чай из маленьких чашечек, который слуга принёс в серебряном сосуде. В руке герцогини чашка смотрелась отлично, усиливая впечатление изящной хрупкости, а вот Эвадина представляла собой почти комичное зрелище — закованная в доспехи и с маленькой Дюсиндой, которая довольно свернулась у неё на коленях.

— Замок Уолверн? — спросила герцогиня, просмотрев первое письмо. Я видел на её лице какой-то сдерживаемый интерес, когда она кратко переглянулась с деверем. — Туда вас отправил Томас?

— Да, миледи, — подтвердила Эвадина.

— Тогда, надеюсь, вы прихватили с собой каменщиков. Там всё насквозь продувается ветрами, особенно зимой. — Герцогиня приглушённо усмехнулась и взяла второе письмо. По мере того, как она читала первые строки, весёлость быстро с неё слетала. На этот раз она обменялась с Рулгартом куда более долгим и тяжёлым взглядом. — Леди Эвадина, вы осведомлены о содержании этого письма? — спросила она.

— Королевская переписка не для моих глаз, миледи, — ответила Эвадина. Хотя с виду поведение герцогини почти не изменилось, но в шатре определённо повеяло холодом. Дюсинда заёрзала на коленях Эвадины, игры остальных детей внезапно стихли, и я понял, что они отлично умеют считывать смены настроения своей матери.

— Время уроков, мои дорогие, — сказала герцогиня Селина, хлопнув в ладоши. Послушно появился слуга и вывел детей из шатра вместе с визжащими щенками. Дюсинда, прежде чем унестись вслед за остальными, прижалась к кирасе Эвадины.

— Пока, тётушка, — сказала она и помахала рукой, пока слуга выводил её. — Пока, мастер разбойник…

— Король посылает нам список имён, милорд, — сказала Селина, поднимаясь с подушек, чтобы передать письмо Рулгарту. — Список имён тех алундийцев, которых он требует арестовать и препроводить в замок Уолверн на суд Помазанной Леди.

На севере аристократы умели читать не многим чаще, чем керлы. А здесь, в Алундии, всё, похоже, было иначе, поскольку рыцарь с лёгкостью прочёл королевское письмо, пускай и выглядел при этом всё мрачнее и мрачнее.

— Здесь больше сотни имён, — сказал он. — Многие из них — аристократы с хорошей репутацией или очень важные люди этого герцогства. Король Томас возлагает на них всевозможные злодейства, но я безо всяких сомнений знаю, что в этом списке есть люди, которые ни на кого не поднимали руки.

Теперь настал наш с Эвадиной черёд обменяться многозначительными взглядами. Значит, вот он, кол в ловушке короля Томаса, и она-то оказалась совсем не топорной, так что, выходит, правильно я его оценил. Недостаточно было просто отправить роту Ковенанта через границу, чтобы занять развалины замка. Эвадине поручили миссию, которая наверняка вызовет гнев у самых сильных представителей этих земель, а потенциально может привести к бунту. Жаль, что мне не пришло в голову прочитать раньше королевские послания, ведь не так уж сложно заново запечатать письмо, а то и вовсе сжечь его и написать более подходящую замену. И всё же, такая простая уловка не посетила мои мысли. «Ты слишком много этого принимаешь», сказала Эйн о моём лекарстве, и возможно она была права.

Я увидел, как на лице Эвадины промелькнуло выражение опасения, а потом она встала и очень уверенно заговорила:

— Свою присягу я приносила королю, — сказала она. — Для меня честь, что он в меня верит. У меня есть приказы, которым я обязана следовать, и у вашего мужа — тоже. Сегодня мы говорили о приятном — о детях и о радостях, которые они приносят. О чае, о виноградниках юга, которые производят такой замечательный бренди. Мы не говорили об убийствах, о резне, о жестоких преследованиях, которые претерпевают те, кто исповедует истинную веру. В этом заключается главная забота Короны и Ковенанта, и поэтому я здесь.

— Говорит Воскресшая мученица, — только что не прорычал Рулгарт. — Не воображайте, будто ваша фантастическая чепуха добавит вам здесь новообращённых. В Алундии мёртвые не воскресают…

— Брат! — резко оборвала его герцогиня. Рулгарт проглотил остальные слова, крепко стиснув зубы, и я внимательно отметил, как его ладонь сжалась на рукояти меча.

— Очевидно, — продолжала Селина, не уступая самообладанием Эвадине, — что вы дали нам немало пищи для размышлений, и негоже простой герцогине соглашаться на эти условия. Решать моему мужу. Я же со всей возможной поспешностью доставлю ему эти послания. Вы же вольны отправиться в замок Уолверн и ждать его ответа.

Эвадина была в праве сказать, что подобное разрешение не требуется, поскольку её сюда отправили по королевскому приказу. К счастью, прагматизм вынудил её спокойно ответить с поклоном:

— Буду с нетерпением вскоре ждать послания от герцога с согласием с королевским эдиктом, миледи. Не сомневайтесь, что каждый, кто явится ко мне ради правосудия, получит полноценное слушание, и ни одна невинная душа не понесёт несправедливого наказания. Даю слово, как стремящаяся Ковенанта Мучеников и Воскресшая мученица.

Моя рука сдвинулась к мечу, поскольку Рулгарт содрогнулся и стиснул зубы, сдерживая тираду. И, несомненно, слово «ересь» занимало бы видное место в том, что бы он ни хотел сказать. К счастью, на его перчатку легла успокаивающая ладонь золовки, и этого хватило, чтобы сдержать его ярость.

— Эвадина, — сказала герцогиня, и с сожалением вздохнула. — Здесь не север, — продолжала она после короткой печальной паузы. — Как вы понимаете, Ковенант здесь не главный. Нельзя силой заставить уверовать несогласные души, сколько ни пытайся. Думаете, вы здесь для защиты верующих? Нет, вы здесь потому, что король потребовал в прошлом году удвоить налоги, чтобы расплатиться по долгам из-за войны с Самозванцем. Мой муж отказался, и теперь Томас отправляет вас терзать нас, вам же на беду. Почему вы служите тем, кто собирался вас убить, и сейчас не преминет, если только выпадет подходящая возможность? Умоляю вас, как подругу, возвращайтесь на север, поскольку именно там ваши настоящие враги.

— Мои настоящие враги те, кто преследуют Ковенант, — ответила Эвадина. — Где бы они ни находились. — Она снова поклонилась. — С вашего позволения, герцогиня.

— Что думаешь о лорде Рулгарте?

Она задала свой вопрос, когда мы уже завели лошадей на середину брода и неспешно ехали дальше. Она явно хотела такого совета, который лучше сохранить между нами, а не озвучивать при Уилхеме и Суэйне.

— Определённо заносчивый, — сказал я. — Хвастался, будто победил сэра Алтуса на турнире несколько лет назад.

— Не хвастался. Я там была, и он победил уверенно. — Я нахмурился, чувствуя на себе её взгляд. — Элвин, я хочу, чтобы ты оставил неблагоразумные предубеждения в отношении этого человека. Да, ты натренировался, но ему ты не чета. И в любом случае, мне нужно, чтобы ты превзошёл его умом, а не во владении мечом. Из того, что я поняла от леди Селины, герцог Оберхарт оставляет военные вопросы в руках брата, который, на мой взгляд, далеко не дурак. Если здесь придётся сражаться, то он будет во главе тех, с кем мы встретимся.

— Мы уже выживали при встрече с ловкими командирами. Например, с тем аскарлийским гадом, Груинскардом.

— Выживание — это не победа, а теперь только победа подойдёт Помазанной Леди. — В её тоне я не заметил самолюбования, а всего лишь честную оценку своей миссии. — Мы должны одержать здесь верх, Элвин, каких бы врагов против нас не выставили. Я умею сражаться в битвах, но я повидала немало войн и знаю, что победа в большей части сражений одерживается ещё до первого лязга клинков. Чтобы победить здесь нужен план, и для этого у меня есть ты.

— Суэйн, как солдат, намного лучше, и мне таким никогда не стать. Совсем недавно я был всего лишь разбойником, сбежавшим из Рудников.

— Капитан Суэйн лучший солдат из всех, кого я встречала, и хороший тактик. Но, да благословят его мученики, его разуму не хватает… размаха. К несчастью, после встречи с лордом Рулгартом, я не думаю, что и о нём можно сказать то же самое. У него острый и далеко не ограниченный разум.

Я вспомнил ярость алундийского рыцаря, когда Эвадина назвала себя Воскресшей мученицей, и сейчас понял, что тем самым она расчётливо играла на его убеждениях.

— Фанатичность может испортить любой разум, — сказал я. — Во всяком случае, когда её слишком много в вере человека. — Я вспомнил о своих изысканиях в библиотеке Ковенанта. — Согласно неортодоксальной доктрине, Ковенант достиг состояния совершенства со смертью человека, которого они называют мученик Корбил. Следовательно, на их взгляд новых мучеников быть не может, как воскресших, так и прочих. Рискну предположить, что лорд Рулгарт и иже с ним видят в вас проклятие всему, во что они верят. И, подозреваю, вы об этом уже и так знаете, миледи.

В ответ на мою приподнятую бровь Эвадина чуть улыбнулась.

— Подозревала, — сказала она. — Но не знала. Логично было бы предположить, что он исповедует неортодоксальную веру, но я не знала, что настолько яростно. Быть может, мы могли бы использовать это?

— Быть может. Впрочем, в конечном счёте победа здесь будет зависеть от состояния нашей крепости.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

— Клянусь жопами всех мучеников, — отчаянно вздохнул Уилхем, — ну и говнище.

На первый взгляд замок Уолверн представлял собой совершенно безрадостное зрелище. Я мало что знал о тонкостях строительства замков, но поверил Уилхему, что этот архаичен. Он состоял из зигзагообразной внешней стены, грубым прямоугольником охватывавшей дворик с полуразрушенными зданиями, и более высокой внутренней стены. За этим вторым барьером возвышалась коническая насыпь, покрытая высокой травой, а на ней стояла приземистая круглая башня высотой футов в пятьдесят. Мы остановили лошадей возле Эвадины на гребне в четверти мили от замка, и даже с такого расстояния хорошо были видны бреши во внешней стене. В отличие от всех замков, с которыми я раньше сталкивался, возле этого не стояло деревеньки или другого поселения. На самом деле в окрестностях было по большей части пусто, если не считать телег, перевозивших товары по дороге к северным границам. После брода через Кроухол рота миновала несколько деревень, и всюду нас встречали керлы с мрачными лицами, многие из которых не стеснялись плевать на землю, когда мы проходили мимо. Похоже, они жили на процветающей земле — все выглядели сытыми и довольными, кроме случаев, когда встречались с северными нарушителями.

— В Алундии нет керлов, — объяснил Уилхем, когда я обратил внимание на здоровье местных. — Таких, как у нас. Простолюдины платят ренту своему лорду, но не принадлежат ему, и потому могут уйти, если захотят. А ещё, как только заплатили подать, всё оставшееся зерно они могут продать. Фермеры вернее получат с земли всё, что возможно, если смогут получить с этого прибыль.

Было удивительно, как такой засушливый по слухам регион удаётся настолько обильно возделывать. Мы проходили многие мили холмов, на которых террасами раскинулись виноградники и фруктовые деревья — сейчас, зимой, на ветках не было листьев, но с приходом весны они наверняка расцветут. Впрочем, по мере приближения к замку Уолверн плодородие сменялось каменистыми крутыми холмами, лишёнными растительности.

— Построили плюху посреди земли, которая не производит ничего, чтобы её поддерживать, — фыркнул Уилхем, плотнее закутываясь в плащ и грустно глядя на замок. — И это ещё одна причина, по которой его постоянно захватывали.

— Благодаря мастеру Писарю, — сказала Эвадина, — провизии роте хватит на всю зиму.

Мы действительно пересекали Алундию с длинным обозом телег, нагруженных солониной, зерном и консервами. Эти богатства стали результатом разнообразных сделок с торговцами на пути на юг. Я осторожно отыскивал набожных людей с репутацией искренней приверженности Ковенанту, которые могли сделать безвозмездные пожертвования на священную миссию Помазанной Леди. Для этого приходилось убеждать Эвадину лично читать проповеди и благословлять многочисленные дома, фермы и мельницы, и она переносила это с похвальным терпением. Впрочем, дальше вера не распространялась, и даже самые набожные торговцы никогда бы добровольно не опустошили свои кошельки. Чтобы собрать достаточно товаров, которых хватило бы роте на несколько месяцев, потребовалось немало помахать Королевским Предписанием, и в дополнение разумно углубиться в наши запасы недавно полученных соверенов. Так же наполнять телеги помогла клятва Помазанной Леди, что все долги будут оплачены до следующего лета. Несмотря на всё это, мне не нравилась перспектива сидеть в этом месте — на конце настолько длинной и хрупкой линии снабжения и, что ещё важнее, подкреплений.

— Народ при каждом удобном случае растаскивает обработанный камень, — объяснял Эстрик, ветеран из Кордвайна. Он редко страдал многословностью, но ему было что сказать, когда речь заходила о замках. При ближайшем рассмотрении это место производило ещё более тягостное впечатление — бреши во внешней стене оказались широкими, а на земле не валялось обломков, которые легко можно было бы использовать для починки. — Надо было повнимательнее посмотреть на дома, мимо которых недавно проходили, наверняка в тех стенах нашлось бы немало кирпичей не по размеру. А судя по тому, как тут чисто на земле, они увезли всё полезное уже много лет назад.

— Получается, ты знаком с работой каменщика, рядовой Эстрик? — спросил его Уилхем.

— Немного, милорд. — Эстрик из въевшегося раболепия хотел было отбить костяшками по лбу, но потом сам себя одёрнул. По всей видимости, некоторые привычки не могла нарушить даже солдатская жизнь. — То есть, сержант. — Он закашлялся, а потом заговорил снова: — Мой отец был каменщиком. Строил замки по Кордвайну и Альтьене, да. Если б не погиб во время Герцогских войн, то научил бы меня всему.

— Это можно починить? — спросил я его, указывая на бреши.

— Всё, что упало, можно заново отстроить, мастер Писарь. — Эстрик хмуро посмотрел на стены, и на его простом лице появилось выражение сомнения. — Вопрос только в камне и в рабочих руках. Конечно, в этих холмах камня полно, вот только обтесать его и доставить сюда будет нелегко. Я бы предложил залатать эти дыры деревом, хотя и его в окрестностях маловато. — Он ещё немного подумал, постукивая шишковатыми пальцами по изрезанному шрамами подбородку. — Наверно, можно попробовать укоротить.

— Укоротить? — спросил Уилхем.

— Взять камень с верха стены, — ответил Эстрик. — И им залатать бреши. Это значит, что внешняя стена уже не будет таким же барьером, но, пережив пару осад, могу сказать, что хоть какая-то стена лучше, чем никакой.

Только одно вызвало одобрение Эстрика — глубокий ров вокруг внешней стены.

— Умно́, — протянул он, когда мы остановились у частично сгнившего подъёмного моста, соединявшего край рва с широкой аркой главных ворот. — Добавляет дюжину футов высоты, которую придётся преодолеть нападающему, и он слишком широкий, лестницу через него не перекинешь.

— По крайней мере, хоть кто-то знает, что делает, — прокомментировал Уилхем, после чего повернулся к Эвадине. — Миледи, похоже, у нас в лице рядового Эстрика есть отличный кастелян. Предлагаю произвести его в сержанты и поставить во главе работ.

— Великолепное предложение, — сказала Эвадина, одарив Эстрика улыбкой. — Поздравляю, сержант-кастелян.

Как всегда, оказавшись в центре внимания, Эстрик утратил сходство с бульдогом-переростком и превратился в смущённого робкого ребёнка. На миг показалось, что он лишился дара речи. Он сидел в седле, опустив глаза, и краснел пятнами разных оттенков розового цвета. Наконец он бросил взгляд на Эвадину и, запинаясь, проговорил:

— Никогда… никогда меня раньше не поднимали до сержанта, миледи. Ни один капитан не считал меня достойным.

— Глупость ваших прежних капитанов — не моя забота, сержант. — Эвадина кратко кивнула в сторону дряхлых потрескавшихся стен. — Вашей первой задачей будет тщательно проинспектировать это место и доложить мне план работ. Ваши предварительные выводы я выслушаю сегодня после вечерней проповеди. А сейчас… — Она с сомнением посмотрела на потрёпанные и расколотые доски подъёмного моста. — Прошу вас отыскать способ провести нас внутрь без лишней опасности.

К счастью, во время марша на юг я по настойчивому совету капитана Суэйна приобрёл две полные телеги приличных досок.

«Если даже для строительства не понадобятся, — сказал он тогда, — роте всегда нужны дрова». Я также предвидел потребность в инструментах и купил кучу лопат, топоров, молотков и различных других орудий. Поэтому у нас имелись под рукой материалы для нового подъёмного моста и инструменты для его починки. Эстрик показал себя эффективным надсмотрщиком, набрав из наших рядов несколько плотников и на несколько часов занял их этой работой. Но пока она не завершилась, роте пришлось разбивать лагерь перед стенами. Эвадина приказала поставить часовых на окружающих холмах и отправила Уилхема с Верховой Гвардией до вечера патрулировать окрестности. А мы потратили часы до захода солнца на экскурсию по замку, рискнув войти по старому подъёмному мосту. Эйн решила пройти первой и, легко перескакивая по самым несгнившим доскам, показала путь.

В главном дворе мы нашли только заросшие сорняками обломки старых брёвен, расколотые плитки и наваленные камни. Как и предсказывал Эстрик, камень по большей части оказался щебёнкой, непригодной для строительства.

— Зато её можно метать, — сказала Эвадина, когда я высказал свои мысли. — Даже маленький камень, сброшенный с большой высоты, может пробить череп. Надо будет всё собрать и разместить на стенах.

— Похоже, это были казармы. — Я пнул старую потолочную балку, лежавшую посреди ковра заросших плит и кирпичей. — Я не каменщик, но вряд ли их можно заново отстроить.

— У нас есть палатки, — сказала Эвадина. — Придётся потерпеть, пока не соберём больше материалов. — Она посмотрела вверх — на башню на высокой, заросшей травой насыпи за второй стеной. — Выглядит практически нетронутой.

Её оценка оказалась верной, как мы узнали, поднявшись по крутой витой лестнице в башню. Хотя толстая дверь, обитая железом, некогда закрывавшая главный вход, теперь проржавела и развалилась, на остальном строении не было таких повреждений, как везде вокруг. По бокам от двери стояли два бастиона высотой до середины башни, и их внутренние стены с множеством бойниц для лучников смотрели на вход. Внутри нижний этаж состоял из большой круглой комнаты, центр которой занимал высокий помост. Позади помоста вдоль стены шло несколько комнат поменьше, и в каждой — камин, а значит, это были жилые помещения. В центре комнаты был большой люк с целой, несмотря на возраст, крышкой, под которой открывалась лестница вниз. У нас не было факела для инспекции мрачных подземелий, но от камушка, который я пинком отправил в пустоту, разнеслось громкое эхо.

— Хватит места для склада, — заметила Эвадина.

— И для узников, — добавил я. — Ни разу не видел за́мка без темницы.

Я опустил крышку люка на место и пошёл к помосту.

— Здесь когда-то сидел господин этого замка, — сказал я. Хорошо было бы найти величественный стул с высокой спинкой, на который можно было бы усесться, но вместо него там лежала только пыль. — Согласно хроникам, последний северный аристократ, сидевший здесь, ни разу даже не устроил нормальный приём, прежде чем прибыли алундийцы и разбили его стены.

— Тут жутко холодно, — Эйн обхватила себя руками, скорчив гримасу. — Развести огонь, миледи?

— Да, Эйн, пожалуйста, — сказала ей Эвадина, указывая на комнаты в задней части помещения. — Выбери одну для меня и одну для себя. Но проверь, что дымоходы чистые, прежде чем что-то поджигать, — добавила она, когда Эйн побежала в указанное место.

Я подошёл к лестнице, которая вела вдоль изогнутой внутренней стены башни — спираль пыльных ступенек поднималась в мрачные верхние этажи. Потолок нижнего этажа находился на высоте около двадцати футов и по большей части скрывался в тени, но, подняв голову, я увидел удивительное зрелище.

— Мученики, — сказал я Эвадине, указывая на потолок. Посмотрев наверх, она тихо воскликнула от радости, разглядывая картину, покрывавшую его от стенки до стенки. Это был круг мучеников, расположенных по краям пылающего солнца. Изображены были все основные мученики, и причём с такой живостью и точностью, какой не найдёшь на неестественных картинках в иллюстрированных манускриптах. Тут словно настоящих людей запечатлели в процессе действия. Мученик Стеванос вышел особенно поразительным — высокая, яркая фигура с волнистыми седыми волосами и бородой. Это была всем известная сцена с начальных страниц его свитка — первый мученик замер, встав между захваченным вражеским солдатом и толпой, намеренной забросать его камнями до смерти.

— Вы видели когда-нибудь подобное? — спросил я Эвадину.

— У некоторых фресок в Куравеле похожая детализация, — ответила она. — Но я не видела ничего настолько…

— Живого? — предложил я, помогая ей подобрать слово.

— Да, живого… настоящего. И не могу угадать руку художника. Наверняка способный на такое должен остаться в истории.

— Возможно где-то там есть подпись. — Я прищурился, переводя взгляд с одного мученика в тенях на другого. — Поищу, когда принесём сюда свет. Хотя, если хотим сохранить это, то надо соблюдать осторожность. Сажа и дым от масла запятнают роспись и приглушат цвета. Предположу, что она так хорошо сохранилась, потому что башня много лет пустовала.

— Это знак, Элвин, — почтительно прошептала Эвадина. Когда она повернулась ко мне, я увидел ту же обескураживающую уверенность, которая так ярко сияла после её пробуждения в Фаринсале. — Здесь наше место. Именно здесь по-настоящему начинается наше дело.

Я в ответ лишь кратко кивнул и развернулся, чтобы подняться по лестнице. Обычно слова между нами лились легко, но когда на передний план выходил её пыл, мой язык сковывала неуверенность и тяжесть той лжи, которую мы ей рассказали.

— Будем надеяться, ступеньки целы, — бросил я, безуспешно пытаясь её отвлечь.

— Я тебе ещё не говорила, — сказала она, следуя за мной наверх, — но на меня снизошло ещё одно видение.

Я помедлил перед ответом, поскольку разговоры о её видениях мне не нравились ещё больше, чем её периодические обличительные речи о вере.

— Видение? — проговорил я, когда выжидательное молчание слишком затянулось. Мы взобрались на второй этаж, где ничего не было, помимо щелей для лучников в стенах. Это напомнило мне о необходимости провести полную инвентаризацию арбалетных болтов роты. По словам Суэйна, если этот замок осадят, то наши запасы быстро иссякнут, а пополнить их в таком отдалённом месте будет нелегко.

— Да, — сказала Эвадина, и её голос надломился от пугающего уровня восторженной убеждённости. — Это случилось на следующую ночь после той мерзкой истории с головорезами, и это явно не совпадение. То, что Серафили послали мне видение в такое время, наверняка очередной знак правильности нашего курса.

— Наверняка, — пробормотал я.

— Они показали мне чудеса, Элвин, — продолжала Эвадина, видимо, не замечая моего кислого тона. — Как ты знаешь, обычно в моих видениях только ужасы, свирепая жуть Второго Бича. Но тут… — Она замолчала, и эхо её шагов тоже замерло. Я обернулся и увидел, что она смотрит на меня, в немигающих глазах отражается свет из бойницы для лучников, а лицо скрывается в тени. — Они показали мне мир во всём мире. Мир, где все наши тяготы закончены. Мир, где… — Эвадина запнулась, протянула мне дрожащую руку и отдёрнула её. Мигнули одинаковые бусинки света в её глазах, когда она моргнула и отвернулась. — Думаю, на меня снизошло видение нашей награды, — тихо прошептала она. — И не рай, который ждёт нас за Божественными Порталами, но в этой жизни. И что это будет за награда. Нам нужно только одержать здесь победу.

«И всего-то?». Едкий, полный сомнений вопрос не слетел с моих губ. Я почувствовал жуткое, но неумолимое желание выложить ей правду без прикрас, открыть наконец действительность её невозможного воскрешения. И даже сейчас я не мог определить, на самом ли деле её видения — продукт божественного вмешательства или фокусы разрушенного разума. Я многое повидал в этом мире, и мог привести свидетельства обоим этим заключениям. Я на самом деле знал, что все мои инстинкты вопиют против этой её части, против этой непоколебимой веры в своё прозрение.

Несмотря на прохладу, по лбу у меня стекал пот, поскольку желание выпалить правду пришпорило моё сердце, которое в панике уже скакало галопом. Какой бы ни оказалась её реакция, по крайней мере, это положит конец её бесконечным заблуждениям, а может даже поставит на путь какого-либо исцеления, если только она не убьёт меня за это. Стиснув зубы, я укрепил своё сердце от соблазна честности, развернулся и пошёл дальше по лестнице.

— Тогда будем надеяться, что крыша здесь всё ещё цела, — сказал я, надеясь, что она не заметит напряжения в моём голосе. — Иначе никакой победы нам ни над чем не одержать.

К счастью, крыша оказалась крепкой, как и остальная башня. Шириной она была в добрых две дюжины шагов — достаточно для целого отряда арбалетчиков, — и окружена крепкими высокими зубцами для укрытия. А ещё она могла похвастаться необычной особенностью в виде круглого постамента высотой в ярд.

— Насколько я понимаю, здесь был костёр маяка, — сказал я, запрыгнув на постамент, и развернулся посмотреть на реку Кроухол, ставшую огромной аркой серой воды под пасмурным небом. — Мои изыскания говорят о деревянном форпосте поменьше на дальней стороне реки. По замыслу маяк зажигали, когда замок брали в осаду. Тогда люди в форпосте зажигали свой маяк. Видимо, такая эстафета на всём пути до Куравеля могла за день доставить предупреждение королю.

— Не дольше, — сказала Эвадина, вставая возле меня на постамент. — Хотя король Томас ведёт свою новую армию к границам, и найти его будет несложно, если понадобится.

— Если, конечно, он и правда ведёт куда-то свою армию.

— Так мало веры нашему королю, Элвин? — я услышал в её голосе редкую сардоническую нотку, которая сказала мне, что её вера в Томаса не сильно отличается от моей.

— То… — я помедлил, чтобы сдержать ругательство, прежде чем продолжил, — …письмо. Судя по всему, что я узнал об этом герцогстве, не могу даже придумать, что ещё вернее могло бы призвать местную знать к оружию. Мне ясно, что нас сюда отправили начать войну. И далеко не так ясно, собирается ли король закончить её прежде, чем она прикончит нас. — Я посмотрел на дальний берег, заметив низкий холм, где, предположительно, когда-то стоял второй маяк. — Я предлагаю непредвиденные расходы.

Эвадина с сомнением нахмурилась.

— Имеешь в виду, заново отстроить маяки? Даже если мы и смогли бы справиться с такой гигантской задачей, я не вижу смысла взывать к королю за помощью, если его цель — чтобы мы здесь погибли.

— Не за его помощью, и не все маяки. Только один, на дальнем берегу. Предполагаю, это всё, что потребуется, когда придёт время.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

В последующие недели я ездил на разведку окружающих холмов с Уилхемом и Верховой Гвардией, а Эвадина руководила восстановлением замка. Каждый день там раздавался звон инструментов и переменчивый хор многочисленных душ за тяжёлой работой. Хотя новоназначенный сержант-кастелян Эстрик доказал свои способности, Эвадина решила остаться, чтобы вдохновлять роту работать усерднее. Неизвестно было, сколько времени даст лорд Рулгарт перед своим неизбежным визитом, так что требовалось выполнить работу как можно быстрее. По возвращении из ежедневных патрулей я мог оценить ход работ с брешами — внешняя стена уменьшалась, а бреши постепенно заполнялись неровной, но крепкой кладкой.

Наши разведывательные миссии преследовали двойную цель: во-первых, защититься от шпионов и саботажников, и во-вторых, отыскать самые скрытые тропы паломников, отмеченные на моей карте. Было бы весьма полезно установить на случай беды сеть скрытых или забытых троп в этих землях. К сожалению, большая часть из тех, что нам удалось отыскать, давно не использовалась, и ходить там было не легче, чем по любому каменистому холму. Впрочем, путь к святилищу мученика Ловантеля оказался примечательным исключением.

Тропа шла извилистым курсом через холмы к западу от замка, пересекая больше двенадцати миль склонов и впадин, но её состояние везде оставалось пригодным. К тому же, её ширины хватало для коровы, и потому это был хороший маршрут для вьючных лошадей и мулов. Когда явятся наши враги, они наверняка перережут дорогу до границы, а эта тропа может послужить альтернативным путём снабжения или маршрутом для подкреплений. Рота уменьшилась в размерах из-за необходимости отправить троих солдат на северный берег Кроухола ждать огня нашего маяка. Их выбирали частично за навыки верховой езды, но в основном за пыл веры в Помазанную Леди, поскольку миссия, если только в ней случится необходимость, потребует страстного красноречия. Я подумывал было сделать и Эймонда членом этой группы, но он до сих пор скверно ездил на лошади, и вёл себя слишком робко, хотя в последние дни раздражающе часто сообщал непрошенную информацию.

— А вы знали, мастер Писарь, — начал он, когда мы вели своих лошадей по узкому участку тропы, — что мученик Ловантель — единственный в истории Ковенанта, кого убили каэриты.

На самом деле я этого не знал, но в ответ бы лишь резко незаинтересованно фыркнул, если бы не упоминание каэритов.

— Видимо, им не понравилось то, что он говорил, — сказал я. — Не все сердца открыты благодати Серафилей.

— В истории говорится, что они возражали не против его проповедей, — ответил Эймонд, немного запыхавшись, поскольку мы начали подниматься по восточному склону особенно глубокой впадины, — но против его воровства.

— Мученик-вор? — я усмехнулся, мне стало интереснее. — Расскажи подробнее.

— Ну, похоже, Ловантель действительно отправился в Пустоши, рассчитывая проповедовать о примере мучеников, но оказалось, что его все игнорируют. До своей печальной кончины он поделился частью этой истории, описав какой-то языческий ритуал, который включает в себя определённые артефакты, в том числе странную кость, и её он находил особенно интересной.

— Кость. Это её он украл?

— Так гласит история. Ловантель настаивал, что он взял кость — некую изуродованную часть какого-то забытого зверя — чтобы предотвратить дальнейшее проведение ритуалов, которые он видел. Он утверждал, что с их помощью призываются всевозможные неестественные мерзости. Это вполне возможно было правдой, поскольку он держал при себе эту штуку следующие десять лет. Однако, у каэритов, видимо, долгая память и они не склонны прощать. Те, кто нашли тело Левантеля, признавали, что он, наверное, умирал очень долго. А от кости, разумеется, не осталось и следов. У алундийцев до сих пор есть поговорка: «Убей каэрита, но никогда у него не кради».

Я снова усмехнулся, но осёкся, поскольку порыв ветра принёс к моему носу знакомый запах: дым. Взглянув вверх по склону, я увидел, как на гребне остановился Флетчман, скинув лук и глядя на что-то впереди. Бывший браконьер не был членом Верховой Гвардии, поскольку презирал верховую езду, но, благодаря навыкам разведки, стал бесценным дополнением к нашим патрулям. Впереди Уилхем передал рядовому свои поводья и поднял вверх кулак, давая знак остановиться, а потом посмотрел на меня.

— Наконец-то есть на что взглянуть, — сказал он и бросился вверх по склону.

Браконьер стоял и мрачно смотрел на далёкий столп дыма, поднимавшийся с невысокого гребня к северо-востоку.

— Лесной пожар? — спросил Уилхем, и тот в ответ покачал головой.

— Не зимой, милорд. — Как и многие в роте, Флетчман перестал осекаться, обращаясь к Уилхему. Некоторые привычки слишком сильно въедаются, и так просто их не сбросишь. — И я чую на ветру привкус масла, а это говорит о большом пламени, иначе так далеко его бы не дотянуло.

— Ферма? — раздумывал Уилхем. — Или даже деревня?

— Святилище, — сказал я, вытаскивая из-за пазухи сложенную карту. Это было произведение моего пера, скопированное с большой карты в библиотеке Ковенанта. — Думаю, оно как раз там, откуда поднимается дым. — Я указал на точку, обозначенную кругом. — Плюс-минус пять миль.

— Скорее четыре. Мастер Писарь, — сказал Флетчман, прижимая костяшки пальцев ко лбу. — Прошу прощения.

— Не делай так, — сказал я ему, и снова повернулся к Уилхему. — Святилища не горят просто так посреди зимы. Это проделки еретиков. И неизвестно, скольких мы там встретим.

— Одна из наших задач — определять силы врага. — Уилхем поднялся, осматривая землю между этим подъёмом и тем гребнем. — Не так уж тут всё и разбито, можем ехать довольно быстро. — Он улыбнулся Флетчману. — Похоже, сэр, вам сегодня доведётся поохотиться.

— Раньше еретиков выслеживать не доводилось, милорд. — Флетчман ухмыльнулся и поднял лук. — Но, наверное, следы они оставляют, как и любые звери.

Святилище по-прежнему яростно полыхало, когда мы остановились перед ним. Я заметил около дюжины трупов, лежавших среди разорванных и дымящихся палаток поблизости. Старое здание святилища, построенное из сухих брёвен, стремительно догорало. Его явно было не спасти — огонь уже охватил шпиль и большую часть нефа. Уилхем рявкнул несколько приказов, отправив половину отряда по периметру вокруг этого участка и дав задачу Флетчману искать на земле следы. Спешившись, я стал вместе с Уилхемом осматривать тела. Всего мы насчитали восемнадцать, по большей части людей средних лет с несколькими юными исключениями, все в одежде паломников.

— По крайней мере, рассказы о преследованиях не врали, — пробормотал я, глядя на тело мужчины с чёрной бородой с проседью. Его лысеющую макушку раскололи, как я понял, несколькими ударами топора. Крови было много, и она ещё не совсем засохла.

— Большинство зарубили быстро, — сказал Уилхем. Он говорил кратко, а его лицо потемнело не только из-за сажи в едкой пелене, окутывавшей всё вокруг. — Хотя с некоторыми они, похоже, не спешили. — Он кивнул на труп юной женщины. Её распластанное почти обнажённое тело было переломано и покрыто кровью и обрывками рясы. Я узнал выражение Уилхема из поездки в Фьордгельд — такое же мрачное желание возмездия охватило его, когда мы нашли того торговца шерстью, которого аскарлийцы замучили до смерти. А это означало, что в замок к ужину мы не вернёмся, но и разубеждать его мне не хотелось. Я не раз видел сцены смерти и грабежа, поскольку иногда одно сопутствует другому. В этом случае резня и боль были единственной целью того, кто совершил это преступление. Даже в населённых разбойниками лесах моей юности подобное требовало бы возмездия. Флетчмана мы нашли на южном склоне холма, где он исследовал участок истоптанной земли.

— Думаю, этих мразей примерно тридцать-сорок, милорд, — сообщил он Уилхему. — Разный народ. Кто верхом, кто пешком. И… — он чиркнул подошвой сапога по длинной полосе на земле, — …пара пленников, если не ошибаюсь. Вот здесь их тащили.

— Может, уносили своих раненых, — предположил я.

— У них не было раненых, — сказал Уилхем, дёрнув головой в сторону разрушенного лагеря. — Эти люди были не вооружены. — Он повернулся спиной к Флетчману. — Куда?

Браконьер указал кончиком лука в сторону череды холмов к юго-западу.

— Они не спешили, — добавил он, и голод в его глазах выдавал в нём охотника, которому хочется отправиться за добычей.

— В той стороне есть виноградник, — сказал я. — Там же единственное крупное поселение поблизости, но до него по меньшей мере пара дней марша. — Я натянуто и невесело улыбнулся Уилхему. — Им придётся разбить лагерь на ночь и, с учётом их неторопливости, они явно не ожидают неприятностей.

Пренебрежение нашей добычи опасностью ярко проявилось, когда мы нашли их лагерь возле ручья, змеившегося по небольшой долине в десяти милях от святилища. Посреди палаток ярко горело несколько костров, и не было ни линии пикетов, ни часовых на окружающих холмах. С нашей точки обзора на пригорке в нескольких сотнях шагов мы слышали голоса, нестройно певшие пьяную песню.

— Не солдаты, кем бы они ни были, — заметил я, и, приподняв бровь, посмотрел на Уилхема. Он выглядел напряжённо, и мне не понравилась жёсткость в его лице, наводившая на мысли о бойцовском псе, который рвётся с привязи. — Лучше дождаться полной темноты, — добавил я. — Я возьму тех, кто хорошо обращается с кинжалом, снимем людей по краям, подожжём палатки…

— Деликатность тут ни к чему, мастер Писарь, — оборвал он. — Ещё хватает света для атаки, и местность тут довольно ровная. Впрочем, полезно перерезать им пути отхода. Возьми мастера Флетчмана и ещё четверых, кто лучше обращается с арбалетом, и обойдите лагерь с севера. Скорее всего они побегут от ручья. — Он встал, чтобы спуститься с подветренной стороны холма, бросив через плечо: — Если сможете отличите их вожака, то сохраните ему жизнь. В остальном не вижу необходимости в милосердии.

Спустя час я вместе с Эймондом, Флетчманом и ещё тремя сидел в сотне шагов от северного фланга лагеря. Лошадей мы оставили на пригорке, по широкой дуге обошли поющих дураков и заняли позицию в низине. Эймонд нетвёрдыми руками сжимал арбалет, а его лицо с того времени, как мы нашли святилище, застыло бледной маской с широко раскрытыми глазами. Он неплохо стрелял из арбалета, но далеко не идеально, и я выбрал его, чтобы избавить от атаки на лагерь. Я не сомневался, он бы послушно помчался галопом вместе с остальными, но у меня возникали зловещие мысли при оценке перспективы его выживания в драке, которая, несомненно, последует. Как и многие души, которых на войну заманили грёзы о славе, Эймонд начинал понимать, что этот кусочек на самом деле весьма горький.

— Целься ниже, — напомнил я ему. — Арбалет дёрнется вверх, когда нажмёшь на спуск.

Его бледное лицо покрылось по́том, несмотря на вечернюю прохладу. Он кивнул и натянуто ухмыльнулся, когда я тихонько ударил его по плечу.

— Всё кончится мигом, — ободряюще сказал я ему. — Здесь нам встретится лишь кучка пьяных трусов.

Я взглянул на Флетчмана, который наставлял стрелу с широким наконечником на ложе своего лука. Ещё две он сунул под тесёмку на руке. Перед выездом из замка я смотрел, как он держал стальные наконечники над дымом свечи, чтобы скрыть их блеск. Я знал, что Флетчману не нужны советы, куда целиться.

— Под кем ты ходил? — шёпотом спросил я его.

— Никогда не нравилось ходить под кем-то, — ответил он. — Только если по необходимости, и когда хорошо платили. Иногда выполнял шабашки для Шильвы Сакен. — Я посмотрел, как он поджал губы, и понял, что он для неё не оленей выслеживал.

— Она ещё жива? — спросил я, благоразумно не став давить на неприятную тему.

— Насколько я слышал. Хотя нынче она не очень-то любит бродить по лесам. Зарабатывает монету на контрабанде, а те, кто раньше заправляли этим делом, несколько лет назад встретили несчастный конец. — Он говорил пренебрежительным, сплетническим тоном, каким разбойники обычно небрежно рассказывают о предательстве или убийстве.

— Я её не видел, и ничего о ней не слышал с Моховой Мельницы, — прокомментировал я, мысленно добавив: «Декин порадовался бы, узнав, что она выбралась».

— Скверная история, — проворчал Флетчман. Он повернулся ко мне и осторожно на меня посмотрел. — Слышал байку, будто это Резня на Моховой Мельнице наставила вас на путь истинный, мастер Писарь.

Я сдержал едкую усмешку.

— Ты слышал неверную байку. Путь, на который меня наставила мельница, привёл на Рудники.

— Так это правда? — Интерес в его глазах чуть вырос. — Вы сбежали с Рудников?

— Я и ещё двое. Ну, на самом деле был ещё и четвёртый, но он долго не протянул. — Мне не очень-то хотелось углубляться в рассказ о побеге с Рудников, поскольку это неизбежно подняло бы воспоминания о жертве Сильды, о Брюере, который сейчас лежал в могиле в Фаринсале, и о Тории, которая мученики знают где. В настоящих друзьях хуже всего то, что по ним скучаешь, когда они умирают.

— Потом бежали до самого Каллинтора, — быстрее зашептал я. — И там я встретил Помазанную Леди, хотя тогда мы называли её просто капитаном.

— Так значит, это её слова вас обратили?

— Можно и так сказать. — Я решил, что лучше не рассказывать Флетчману о том, что в роту Ковенанта я записался, только чтобы избежать петли, которую один восходящий хотел повесить мне на шею. Набожные души предпочитают простые рассказы, без неуклюжих сложностей и нюансов, характеризующих правдивую историю.

— Знаете, я был там. — Флетчман чуть придвинулся. — В замке Амбрис, когда вы вышли сразиться за Помазанную Леди. Видеть, как один из нас такое делает… — Он покачал головой, и от пыла в его немигающих глазах моя неловкость только усилилась. — Тогда я понял, что в её словах заключена истина. Истина, способная разбойника сделать рыцарем.

— Я не рыцарь, — натянуто улыбнулся я, избегая его взгляда. — И тот рыцарь, с которым я дрался, чуть не убил меня.

— Но вы с ним сражались, — настаивал Флетчман. — И сражались хорошо. Я видел его страх, как и все остальные. В тот день керлы узнали, что из знати кровь течёт точно так же, как и из них. Мне приятно было видеть, как из него течёт кровь, мастер Писарь. Надеюсь, со временем мы увидим больше знатных свиней, истекающих кровью, коли будет на то воля мучеников.

Я закашлялся, глядя в сторону лагеря в надежде услышать, как их пьяные завывания сменяются криками тревоги.

— Не любишь знать, да?

— Они повесили моего сына и брата. — Флетчман теперь тихонько шипел, но ненависть в его голосе я слышал ясно как день. — Люди герцога поймали их, когда они свежевали оленя, которого подстрелили, чтобы накормить голодающую семью. Их повесили медленно — разожгли костёр под ногами и смеялись, как они дёргали ногами. — Я слышал, как хрустнул лук в его сжатых руках. — Я отыскал подонков, которые это сделали — тех, что пережили войны и болезни. На это ушло несколько лет, но я их нашёл, и отомстил вот этим луком. Вогнал бы стрелу и в самого герцога, если б он за своё предательство не улёгся головой на плаху. Я стоял и смотрел, как он умирал, надеясь, что буду чувствовать… радость. Но это всё было пустое. Когда его голова покатилась по доскам, в моём сердце ничего не откликнулось. Так что я бродил по лесам — охотился, если проголодался, убивал, если нужны монеты, — и моё сердце всё это время оставалось пустым. Но всё изменилось, когда вы вышли из той толпы.

Заходящее солнце отбросило глубокую тень на лицо Флетчмана под широкой шляпой, но я разглядел его улыбку.

— Мы разберёмся с этими подонками-убийцами, — сказал он. — И со всеми остальными еретиками в этом герцогстве. Но, думаю, мы оба знаем, настоящая битва случится на севере, со знатью и их слугами-подхалимами. У моего дерьма набожности больше, чем у них всех.

К счастью от дальнейшей проницательности Флетчмана меня избавила волна криков из лагеря. Пьяное пение резко сменилось нестройным хором криков тревоги и паники, которые заглушала барабанная дробь копыт мчавшихся галопом лошадей. Вдобавок к дыму от костра взвилась пыль, закрывая большую часть того, что случилось дальше. Я различал лошадей, кружившихся во мраке, а суета тревоги сменилась криками и редким лязгом металла. Всего за несколько мгновений криков стало намного больше, а лязга — намного меньше. Вскоре после этого показались первые беглецы. Как и предсказывал Уилхем, они неслись по мёрзлой земле в нашу сторону, стараясь держаться подальше от ручья. Я насчитал по меньшей мере дюжину, и это пуга́ло. Впрочем, я набрался храбрости от их трусости. Раз они сбежали так быстро, значит на сражение у них духу не хватило.

— Выберите себе цели, — сказал я, поднимая своё оружие. Как и у остальных верховых гвардейцев, это был стременной арбалет, который мы предпочитали за скорость перезарядки. — Стрелять с двадцати ярдов, — добавил я, наводя арбалет на парнягу в центре быстро приближающейся группы. Я держался, пока силуэт выбранной мною цели не стал шире железной скобы в передней части арбалета. Эймонд выпустил болт чуть быстрее, хотя и не настолько, чтобы это можно было назвать нарушением дисциплины. Я сдержал желание проследить за полётом его стрелы и сосредоточился на своём выстреле. Замок стукнул, арбалет дёрнулся и болт полетел, а спустя удар сердца бегущий человек упал на землю.

Я бросился перезаряжать арбалет, услышав, как трумкнул ясеневый лук Флетчмана. Стрелы браконьера летели быстро и, как я увидел, снова подняв своё оружие, поистине очень точно. Перед нами осталось лишь пятеро беглецов, и их число быстро сократилось до четырёх, как только Флетчман снова выстрелил — фигура дёрнулась и завертелась на земле с торчавшим из шеи древком. Его спутники уже увидели опасность, трое остановились и развернулись, чтобы броситься в разные стороны. А вот один продолжал мчаться прямо на нас. Большой быкоподобный мужик с массивными плечами и жестоким рычащим лицом взревел, подбежав к нам. С тревогой я увидел, что в его груди уже торчит арбалетный болт, а в бедре — стрела Флетчмана, и, видимо, ни то, ни другое ничуть его не замедляло. Ещё неприятнее выглядел топор дровосека в его руках.

Ругнувшись, я сунул новый болт в арбалет, поднял и выстрелил в голову нападавшего гиганта. Надеялся попасть ему в глаз или хотя бы причинить такую боль, что остановила бы его атаку. К несчастью он успел пригнуться, болт по касательной задел его щёку, пробил ухо и улетел прочь. Зверюга взревел от боли и ярости и высоко поднял топор уже в нескольких шагах от нас. Я, попятившись, отбросил арбалет и обнажил меч, а потом ловко отступил в сторону, когда топор опустился и вонзился в мёрзлую землю в дюйме от моей ступни. Рубанул алундийца по шее — клинок прошёл глубоко, но не перерезал важных вен, поскольку он снова бесстрашно взмахнул топором. Я отшатнулся от лезвия, которое просвистело у моего носа, а потом ударил мужика в грудь, сжав рукоять меча обеими руками и навалившись всем весом.

Гигант разинул рот, и я успел взглянуть прямо в широко раскрытые и пустые от потрясения глаза, прежде чем из его рта брызнула кровь и ослепила меня. Чертыхаясь от отвращения, я отпрянул, оставив меч в груди алундийца. Протирая глаза, я услышал щелчки арбалетов моих товарищей, выстреливших разом, и вместе с ними более тихий «трум» тетивы Флетчмана. Взглянув снова, я поразился, увидев, что алундиец ещё стоит. Болты пронзили его тело спереди и сзади, а ещё одна стрела Флетчмана торчала из шеи, и всё же он стоял. Он уже не рычал, как несколько секунд назад, а тяжёлое лицо недоумённо обмякло. Толстые окровавленные губы изогнулись, и вылетело красное облако брызг, когда он попытался заговорить. Конечно, слова звучали искажённо, но с некоторыми усилиями мне удалось их разобрать.

— Еретики… отбросы…

— Не мы, грязный убийца, — сказал Флетчман, шагнув вперёд и вытаскивая с пояса охотничий нож с длинным лезвием. Он рубанул алундийца по шее, выпустив поток крови, от которого мужик наконец-то свалился. — Ересь за тобой, — добавил Флетчман, сплюнув на содрогавшийся труп. — Да проклянут Серафили твою поганую душу.

— Это их вожак? — я с сомнением посмотрел на связанную фигуру, съёжившуюся на коленях у копыт коня Уилхема. Пленник разительно отличался от огромного фанатика, из туши которого мне пришлось несколько минут с большими усилиями вытаскивать меч. А этот коротышка с тоненькими руками и ногами скрючился в своих узах и зыркал по сторонам блестящими почти немигающими глазами перепуганной души.

— Да, именно он вёл эту толпу злодеев, — сказала женщина в порванной одежде паломницы. Он стояла и твёрдо смотрела на пленника суровым взглядом. Её лицо покрывала грязь и точки засохшей крови, но, несмотря на синяки под изорванной рясой, на меня она произвела впечатление юной жизненной силы. — Это он отдавал все приказы в святилище, — продолжала она, и моё ухо различило кордвайнский акцент. Она подошла ближе к сгорбленному пленнику и уставилась в его немигающие глаза. — Это он приказал перерезать горло моей дочери и заставил меня смотреть, когда полилась её кровь. — У неё не было оружия, но связанный отпрянул так, словно она стояла с острым ножом наготове. По тому, как женщина постоянно сжимала кулаки, я подозревал, что ему больше стоит бояться её ногтей. Руки у женщины были в крови по локоть, а значит ей уже выпадала возможность заняться ранеными алундийцами.

От их лагеря остались только разгромленные усеянные трупами руины. Одни гады сражались, другие бежали, третьи просто в панике носились, пока их не перерезали. Уже потом Уилхем наткнулся на эту женщину, колотившую сковородкой по разбитому черепу одного из её пленителей. А тощего коротышку нашли под упавшей палаткой, видимо потерявшим дар речи от ужаса.

— Он предстанет перед судом Помазанной Леди, госпожа Джалайна, — сказал ей Уилхем. — В этом можете не сомневаться.

Я думал, что после атаки Уилхема живых алундийцев уже не увижу, но, видимо, победа смягчила его мстительные порывы. Поблизости сидело ещё пятеро связанных пленников. Большинство соблюдало благоразумное молчание, но один жалобно всхлипывал, а его глаза закрывала окровавленная повязка. Снова посмотрев на госпожу Джалайну — единственную выжившую в резне у святилища, — на её окровавленные руки и стиснутые кулаки, я понял, что её карательная жажда ещё далеко не утолена. По всей видимости, ей пришлось смотреть, как зарезали её мужа и младшего брата вместе с другими прихожанами их кордвайнского прихода. Ещё одна пленница, девочка четырнадцати лет, не пережила путешествия от святилища.

— Помазанная Леди? — лицо женщины мгновенно утратило суровость, и, посмотрев на Уилхема, она заговорила почтительнее и тише: — Она здесь?

— Здесь. И, в качестве хранителя замка Уолверн, в её власти отправлять правосудие.

— Слышал, мразь? — госпожа Джалайна хищнически ухмыльнулась, снова наклоняясь к тощему коротышке. — Я-то собиралась вырвать тебе глаза, как вырвала твоему другу. А теперь, пожалуй, оставлю тебя Воскресшей мученице.

Упоминание о Воскресшей мученице наконец пронзило его молчаливость, и он отпрянул от неё со стоном, в котором смешались отвращение и отчаяние.

— Вот именно, — насмехалась Джалайна, наклоняясь ближе. — Она вырвет твою душу, а тело предаст огню…

— Вы ранены, — сказал я, и подошёл к ней, вежливо, но твёрдо встав между ней и пленником, и указал на порез на её лбу. — Мастер Флетчман вон там с радостью зашьёт его, прежде чем мы отправимся.

Она посмотрела на меня, удивлённо моргнув, и мой спокойный тон, казалось, встревожил её, а не успокоил. Тогда на неё опустилась тяжесть всего перенесённого, и она поникла, издав первый всхлип, что я от неё слышал.

— Не волнуйтесь, — сказал я, жестом подзывая Флетчмана, чтобы тот увёл её. — Он о вас позаботится. Нет руки твёрже, когда речь заходит о зашивании ран.

Когда мстительная женщина ушла, я присел возле вожака-пленника, поприветствовав его улыбкой.

— Не заблуждайся, говноед, — сказал я ему. — Ты труп, и если б дело было за мной, быстрая смерть тебе бы не светила. Но решать Леди. Впрочем, отсюда до замка немало миль. — Я многозначительно посмотрел на сгорбившуюся и плачущую госпожу Джалайну, которую уводил Флетчман. — И, думаю, эта женщина довольно скоро вернётся к своим жестоким порывам. Если надеешься взглянуть на Порталы нетронутыми глазами, то лучше отвечай на мои вопросы, понял?

Он посмотрел на меня, разинув рот, а потом медленно кивнул.

— Хорошо, — сказал я и дёрнул головой в сторону других пленников. — Ты с этими — откуда?

Он снова сглотнул перед ответом, и на его тощей шее качнулся кадык.

— Лалстор, — хрипло проскрежетал он.

— Лалстор, — повторил я, выискивая в памяти это название. — Это ведь в добрых тридцати милях отсюда. Немалый путь вы проделали ради убийства, а?

Он сгорбился, содрогаясь и кашляя. Я подумал, что его сейчас стошнит, как часто бывает, когда трусы оказываются перед неизбежной смертью, но потом понял, что он пытается выдавить ответ:

— Н-не… убийство. — Проговорил он, наконец, и встретился со мной взглядом, в котором впервые мелькнул вызов. — Очищение.

— Очищение? — Я поджал губы, придвигаясь ближе. — Так значит, ваша миссия заключалась в том, чтобы очистить эту землю от ненавистных правоверных?

— Не… «право». — Он опять содрогнулся, прежде чем заговорил: — «Лже». От ереси, которая марает эту землю и отделяет нас от Серафилей. С-слишком долго герцог позволял вашим паломникам загрязнять нас своими фальшивыми святилищами.

— Отличные слова. Догадываюсь, что не твои. Где ты их узнал?

Он снова опустил голову, сжал губы в тонкую линию и не разжимал, даже когда я отвесил ему пощёчину.

— Кто сказал тебе эту чушь? — Никакого ответа. Очередная пощёчина. — Лорд Рулгарт? Это он тебя сюда отправил?

Пленник чуть приподнял голову, и я увидел ухмылку на его губах.

— Рулгарт Колсар и вся его семейка — шавки, — прошипел он. — Рабы Алгатинетов. Наш герцог запятнал себя с северной шлюхой и унижается перед вашим фальшивым Ковенантом.

Вздохнув, я отвернулся от него и посмотрел на Уилхема.

— Фанатичная мразь, это точно, — сказал я. — Но, как по мне, вряд ли повод для войны.

Уилхем скривился и потянул за верёвку, поднимая пленника на ноги.

— Война уже здесь, еретик! — прорычал мне алундиец и споткнулся, когда Уилхем потащил его прочь. — Это лишь первый уголёк в пламени, которое всех вас поглотит!

— Возможно, — согласно кивнул я. — Вот только ты этого не увидишь.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

По нашему возвращению в замок Эвадина приказала больше не наносить пленникам никаких увечий. Вместо этого она заточила их в темницу под башней. Согласно обычаю, она отправила Верховую Гвардию объявить о предстоящем судебном процессе над преступниками по обвинениям в убийствах и разорении собственности Ковенанта. Мы с Уилхемом отговаривали её от этого, утверждая, что это разозлит местных, а то и вовсе приведёт к открытому насилию. А ещё наверняка распространится весть, что Воскресшая мученица с севера собирается вешать алундийцев, и это добавит жару в и без того уже кипящий котёл.

— Да, — согласилась она, задумчиво нахмурив лоб. — Я именно на это и надеюсь.

Любопытно, что она приказала хорошо ухаживать за пленниками, обработать их раны и дать нормальной еды. Для неё стало привычным ежедневно проводить много времени в общении с этими фанатиками. Сначала она говорила с ними поодиночке, а потом, по прошествии недель, их камеры отперли, чтобы они могли собираться вместе. Моё любопытство неизбежно привело меня к расследованию, и несколько вечеров я провёл на лестнице, слушая голоса, эхом доносившиеся снизу. К моему удивлению, я не услышал от Эвадины ни проповедей, ни запугивания, ни осуждения их грязных деяний. Вместо этого она расспрашивала их, и это был не допрос. Она спрашивала об их вере, и вопросы задавала с искренним любопытством, безо всякого презрения. Столь же удивительно было то, что и отвечали они ей в той же манере.

— Совершенство было достигнуто с Корбилом, миледи, — говорил их тощий вожак. Оказалось, он дубильщик, который забросил свою мастерскую в Лалсторе ради этого рокового похода. — Он видел разложение Ковенанта, всю ложь, что скрывала великую правду.

— И что это за правда, Этрих? — спросила его Эвадина.

— Что пример мучеников был дверью к благодати Серафилей. Но эта дверь веками оставалась открыта. Не требуется больше крови, чтобы держать её открытой. И не нужны священники, чтобы её охранять. Они просто сборщики податей, которые требуют богатств за дар, принадлежащий нам по праву.

— Но разве сам мученик Стеванос не говорил, что верный проход через Порталы требует труда многих жизней?

— Труда, да. Но не крови. А ортодоксальный Ковенант стал культом смерти.

Хоть я и не особенно набожен, но мой гнев нарастал от явного лицемерия того, что такой человек осуждает за что-либо других. Мне сильно захотелось спуститься по этой лестнице и хорошенько отпинать его, приговаривая: «А сам-то ты какой культ исповедуешь?». Впрочем, зная, что Эвадине такое наверняка не понравится, я сдержался.

Дни шли за днями, и тон этих собраний менялся. Теперь Эвадина говорила больше, а пленники — меньше, и слушали её всё внимательнее. Я и раньше видел, как она может одними словами сплести ловушку для сердец, но обычно это происходило с помощью проповедей. А здесь она вела себя более деликатно, то ли с помощью точного расчёта, то ли инстинкта, присущего людям, владеющим таким даром.

— Не стану лгать вам, братья, — услышал я, как она говорит им на последнем таком собрании, и её слова встретили обычным теперь молчаливым ожиданием. Они ловили каждое её слово, как самая верная паства. — Во многих отношениях я разделяю ваше недовольство Ковенантом, хотя и сижу здесь в сане стремящейся. Думаете, я не вижу их разложения? Думаете, я не смотрела прямо в глаза тем самым продажным священникам, которые заседают в Совете светящих, и не видела там лишь мелочность и зависть людей, жаждущих только золота и власти? Конечно, видела. И руки мои не чище ваших, ибо я сражалась, служа тому, что, как теперь знаю, было безумием. Посему я не могу вас судить, ибо эта обязанность лежит на Серафилях.

Я услышал снизу эхо рыданий и шарканье босых ног по камню — пленники неуютно заёрзали. Тогда тихим дрожащим голосом заговорил Этрих:

— А они… они пропустят нас через Порталы, миледи? Или наши души слишком черны?

— Нет настолько чёрной души, что её нельзя было бы очистить благодатью Серафилей, — ответила ему Эвадина. — Но такое очищение приходит только с искренним раскаянием. Когда предстанете перед ними, никакой лжи не должно остаться в ваших сердцах, никакого поверхностного оправдания ваших грехов. Я прошу тебя, будь сильным, брат. Когда придёт время, а придёт оно скоро, ты должен говорить от сердца и без лжи на твоих устах. Все, кто услышат ваш голос, должны узнать в нём правду. Вы способны на это?

Снова раздались всхлипы, к которым присоединились и другие. У меня вдруг похолодело в животе, и я встал и отвернулся. Меня никак не отпускало чувство, будто я стал свидетелем чего-то неправильного. Я знал, что эти люди не заслуживают милосердия, но меня возмущало то, как она привела их к покорному принятию своей судьбы. Может быть тому виной была моя разбойничья чувствительность, врождённый страх перед заключением и той судьбой, которая ждала приговорённых. Но я понимал, что всё гораздо глубже. Эвадина говорила о лжи Ковенанта, но паутина, которую она сплела вокруг этих заблудших негодяев, была соткана из неправды, даже если она того и не знала.

— Да, миледи! — в слезах яростно уверял её Этрих, когда я поднимался по ступеням, желая как можно скорее избавится от его гулких жалобных всхлипов. — Да услышат Серафили мои мольбы, и даруют мне милосердие…

Вырвавшись на солнечный свет, я глубоко вдохнул. Благодаря ежедневным дозам лекарского эликсира пульсация в голове обычно казалась приглушённой, хоть никуда и не пропала, но сейчас участившийся пульс сделал её более раздражающей. Чтобы хоть как-то отвлечь внимание, я осматривал внешнюю сторожевую башню под насыпью, позволив себе некоторое удовлетворение от того, что увидел. Рота по-прежнему спала под парусиной во дворе, но у нас хватало досок, чтобы начать сооружать казармы и конюшни. Внешняя стена теперь выглядела неровно. Многочисленные грузовые стрелы, верёвки, шкивы и неровные зубцы на стенах — всё это производило впечатление ветхости, но тем не менее я видел улучшение по сравнению с развалинами, встретившими нас несколько недель назад. Сержант-кастелян Эстрик выглядел вполне довольным ходом работ, а вот нахмуренный лоб Суэйна заставил меня задуматься.

Он проверял в деле отряд на стене, выходящей на реку. Сражение на стене требовало иной тренировки, нежели стандартное построение в три шеренги, используемое в открытом поле, и капитан, не теряя времени, обучал своих солдат. Их дни стали изнуряющей рутиной, где за работой следовала муштра с редкими перерывами на пешие патрули между стенами. Как я понимал, это делалось по большей части ради боевого духа, поскольку Верховая Гвардия была нашей главной гарантией против нападения.

— Пригнуть голову! — Хрипло рявкнул Суэйн и сильно стукнул рукоятью булавы по шлему алебардщика, согнувшегося за зубцом. — Арбалетные болты летают не только вниз, но и вверх. Ты! — Взгляд Суэйна упал на солдата, в котором я узнал пикенёра из отряда сержанта-просящей Офилы. Пики не очень хорошо подходят для сражений в замках, и потому самым высоким солдатам раздали различные топоры и палицы. — Что мы делаем, когда лестница касается стены?

— Пропускаем первого и оставляем его кинжальщикам, — с благоразумной готовностью ответил парень, — чтобы следующие за ним лезли быстрее. Когда лестница набьётся снизу доверху, облить их маслом и закидать факелами.

— А если масла больше нет? — спросил Суэйн?

— Убить второго на лестнице и сбросить его труп на остальных. Лестницу оттолкнуть, как только на ней никого не останется.

Суэйн хмыкнул, сдержанно выражая удовольствие.

— Хорошо. Просящая Офила, прогоните их ещё дважды по лестнице, и потом могут поесть.

Офила послушно рявкнула команду, и отряд спустился во двор. Они двигались быстро и слаженно, и я со стыдом вспомнил, как неуклюже, а то и нелепо ковылял я сам, и другие рекруты из Каллинтора. Хотя среди этих новобранцев было одно исключение. Госпожа Джалайна не двинулась с той же неосознанной точностью, что остальные, хотя её лицо выражало полную решимость. У неё на поясе имелся топорик и два кинжала, и даже отсюда я видел её желание пустить их в ход. Она отмылась, раны ей зашили, синяки поблекли, и теперь я бы назвал её миловидной, если бы тёмный голод на её лице не отталкивал любые плотские мысли. Товарищи-солдаты называли её просто «Вдова» — и это прозвище она приняла без возражений.

— Она сразу же вызвалась, — сказал Суэйн, заметив направление моего взгляда. — Леди Эвадина предложила сопроводить её за границу, но она и слушать не захотела. — На его губах появилась редкая улыбка, хоть и очень тонкая. — Обычно я не одобряю переполненных ненавистью солдат. Плохо для дисциплины. Но, по моим ощущениям, её ненависть нам скоро пригодится.

Зная, что осторожные аллюзии со Суэйном пропали бы впустую, я решил задать вопрос напрямую:

— Сможем ли мы удержать этот замок?

Он ответил быстро и так же без прикрас:

— Зависит от того, сколько народу они против нас приведут. — Я заметил, как от вида моей досады на его лице промелькнуло удовлетворение, но это выражение померкло, когда он бросил взгляд на самый высокий холм на юге. — И от силы их машин, — добавил он куда более мрачным тоном.

Я знал, что на этом самом холме стоял могучий требушет, обваливший стены замка Уолверн много лет назад. Холм располагался всего в двух сотнях шагов от стен, за пределами досягаемости наших арбалетов, и я не сомневался, что лорд Рулгарт быстро заметит его тактическую ценность.

— Можно ли что-нибудь сделать? — спросил я. — Как помешать… — Мой голос стих под осуждающим взглядом Суэйна.

— Холм не срыть, мастер Писарь. И у нас нет людей и материалов, чтобы его оборонять. — Он вздохнул, выпрямился и прогнал с лица все следы сомнений. — Надо довериться суждению леди Эвадины и помнить, что время будет нашим союзником. С машинами или без них, взятие этого замка — дело долгое. У нас хватит припасов, и, может быть, осаждающим придётся туже, чем осаждённым, особенно зимой. — Он помолчал, глянув на башню. — Она… снова допрашивает пленников?

— Если предпочитаешь называть это так. — Я скрыл ухмылку, увидев, как напряглось его лицо. В моём представлении приверженность Суэйна Эвадине очень походила на привязанность пса к любимому хозяину. Он подчинялся всецело, но никогда по-настоящему её не понимал. Хотя я претендовать на это тоже не мог.

— Думаешь, ей стоило бы уже пустить это в ход? — Я кивнул на деревянное сооружение, поднимавшееся на стене на противоположной стороне двора — простое, но крепкое приспособление из двух балок, одна вертикальная поддерживала одну горизонтальную. Эвадина приказала поднять его в день, когда мы вернулись с пленниками, и всё же петля, болтавшаяся на верхней балке, оставалась пустой.

— Не сомневаюсь, у неё есть свои причины, — тихо сказал Суэйн и покашлял. — А тебе нечего писать, что ли?

Я позволил ухмылке расцвести, ударил себя костяшками в лоб и повернулся к лестнице.

— С вашего позволения, капитан.

Тревога поднялась, стоило мне выйти на мостовую двора — раздался громкий крик часового с привратной башни:

— Патруль возвращается! — крикнул он в сторону Суэйна, сложив руки у рта. — Галопом!

— Приведи её! — крикнул мне Суэйн, но я уже бежал к башне. Капитан рявкал приказы, и вокруг меня вся рота бросала инструменты и доставала оружие по пути на свои позиции. Если Верховая Гвардия возвращалась галопом, то причина тому была ясна: лорд Рулгарт наконец-то соизволил почтить нас своим визитом.

— Сколько? — спросила Эвадина Уилхема, когда мы подошли к нему на привратной башне. Рота шеренгами выстроилась на зубчатых стенах. Котлы с маслом подвесили над пылающими кострами, а рядом — колчаны арбалетных болтов и штабеля ящиков с обломками кирпичей.

— Я насчитал тысячу лошадей и три тысячи пехоты в авангарде, — ответил Уилхем. — Судя по виду, хорошо обученные и вооружённые. А следом идёт по меньшей мере вдвое больше. Все пешие, и вооружены похуже, но маршируют довольно стройно.

— Это, видимо, Присягнувшие роты, — сказал я. — В Алундии все мужчины воинского возраста должны принести клятву служения герцогу. Только он может созывать простолюдинов к оружию. Землёй владеют рыцари, но простые люди зависят от герцога. Несколько раз в год они собираются, тренируются и отлично себя показали во всех войнах, случившихся на этих землях.

— Итак, почти десять тысяч, — протянула Эвадина, глядя на подмёрзшую гравийную дорогу, идущую в нескольких сотнях шагов по ровному участку, отделяющему замок Уолверн от холмов к востоку. — Тогда странно, — добавила она, подняв от удивления брови, — что я насчитала только одного.

Из-за узкой лощины показался всадник без знамени и без сопровождения. Он пустил лошадь спокойным шагом, и только когда доехал в пределы полёта стрел со стен, стало можно различить лицо лорда Рулгарта. Он остановился в полусотне шагов от поднятого моста, спокойно посмотрел на него и на недавно отремонтированные стены, и наконец поднял взгляд на Эвадину.

— Миледи, вам не хватает гостеприимства! — крикнул он, протягивая руку в сторону моста. — Неужели вы не рады усталому путнику?

— Вам рады, милорд, — крикнула Эвадина в ответ. — Вашей армии — нет.

Рулгарт поднял руки и повернул голову, глядя на пустую землю позади:

— Как видите, я пришёл без враждебных намерений.

— Скрытый клинок остаётся клинком. — И Эвадина добавила более суровым голосом: — Назовите своё дело или ступайте прочь, милорд. Меня сильно утомляют бессмысленные разговоры.

Опуская руки, Рулгарт сжал кулаки, и сурово, под стать Эвадине, проговорил:

— Мне доложили, что в вашей темнице томятся подданные этого герцогства. Более того, заслуживающие доверия свидетели сообщают, что этих пленников захватили после кровавой и неоправданной резни, устроенной солдатами вашей роты.

— Ваше первое утверждение верно, — сказала ему Эвадина. — А второе — ложь. Пленники в моей темнице виновны в убийстве, изнасиловании и грубом святотатстве.

— Я назначенный лорд-констебль этого герцогства, миледи. — Лицо рыцаря исказилось от негодования, вызванного на мой взгляд искренним гневом, а не притворством. Мне было ясно, что лорд Рулгарт приехал не для того чтобы пустыми жестами потешить свою гордость. — Это моя обязанность, а не ваша — определять вину и наказание подданным моего брата.

— У меня есть Королевское Предписание, которое прямо утверждает обратное. — Эвадина пожала плечами, звякнув доспехами, а её лицо выражало пустую отстранённость, и я не сомневался, что это специально, чтобы подбросить жару в гнев алундийца. — Быть может, вам лучше было бы написать письмо королю с благодарностями за то, что избавил вас от лишнего труда.

Рулгарт опустил голову и сгорбился, как человек, который пытается сдерживаться.

— Я не буду и дальше перебрасываться словами или обсуждать с вами законы, — сказал он, оскалившись, и пытаясь не рычать. — В ваших лапах алундийцы, и я требую, чтобы их вывели. Если вы этого не сделаете, то вы и ваша рота столкнётесь с последствиями, и обещаю, что они будут суровыми.

Я ожидал от Эвадины новых приводящих в ярость возражений, но вместо этого она изобразила задумчивость, поджала губы и спустя несколько секунд кивнула.

— Как пожелаете, милорд. Капитан Суэйн, выведите пленников. А ещё попросите госпожу Джалайну присоединиться к нам.

В последний раз, как я видел Этриха, он казался побеждённым, но дерзким негодяем, который, преодолевая страх, выкрикивал свои лозунги. А человек, который поднялся по лестнице и встал на эшафоте, двигался с прямой спиной и бесстрашной уверенностью. От пристойной пищи он выглядел здоровым, борода была аккуратно пострижена, тощее тело одето в чистую тунику и штаны. Остальные пленники выглядели примерно так же, и, как у их вожака, всё их внимание было приковано только к Эвадине, а не к аристократу, который явился обеспечить их освобождение.

— Этрих Дубильщик, — сказал Рулгарт полным отвращения голосом. — Можно было догадаться, что это ты. Я бы сам тебя давно повесил, если бы твои соседи про тебя не врали.

Этрих бросил на рыцаря лишь краткий, незаинтересованный взгляд, а потом снова полностью сосредоточился на Эвадине.

— Значит… — начал он, проталкивая слова в рот, и на его горле дёрнулся кадык, — значит, пора, миледи?

Удивительно, но в этом вопросе я не услышал страха. Его голос был полон решительного, почти отчаянного предвкушения.

— Пора, брат, — сказала Эвадина, улыбнулась и похлопала его по плечу. — Как мне жаль, что мы не поговорили дольше, ибо я так много от тебя узнала. Но это с моей стороны эгоистично.

— Леди Эвадина! — прокричал Рулгарт. В его голосе смешались нетерпение и неохотное желание примирения. — Прикажите спустить сюда этого злодея и остальных. В подтверждение вашей роли исполнения над ними правосудия, я позволю вам дать показания на их процессе.

Эвадина обращала на него не больше внимания, чем Этрих. В последний раз сжав его плечо, она отступила назад, повернулась и кивнула Джалайне.

— Как вам и обещали, госпожа, — сказала ей Эвадина. Вдова мрачно кивнула в ответ, а потом подошла к виселице и с каменным лицом развернула петлю с балки.

— Леди Эвадина! — снова вскричал лорд Рулгарт, на этот раз не получив даже взгляда в ответ.

— Мастер Этрих Дубильщик из Лалстора, — сказала Эвадина, пока Джалайна накидывала петлю и плотно затягивала у пленника на шее. — Вы обвиняетесь в убийстве, изнасиловании и разорении святилища мученика Ловантеля. После должного расследования я нахожу эти обвинения истинными, и властью, данной мне добрым королём Томасом Алгатинетом и законами Ковенанта Мучеников, приговариваю вас к смерти. — Она помолчала, давая Этриху содрогнуться от последнего приступа страха, пока он не взял себя в руки. Я видел, как Вдова с напряжённым лицом немигающими глазами уставилась ему на затылок.

— У вас есть последние слова, прежде чем приговор будет приведён в исполнение? — спросила Эвадина Этриха, когда он перестал дрожать.

— Да, миледи. — Петля на его шее дёрнулась, когда он сглотнул, а потом посмотрел вниз на лорда Рулгарта. — Я не прошу ни защиты, ни оправдания. Благодаря божественному прозрению Помазанной Леди теперь я вижу, что мои преступления породила ложь, внушённая еретиками. Я жил в отступничестве от истинной веры, но умру её служителем и могу положиться лишь на безграничное сострадание Серафилей в надежде отыскать себе место за Порталами. Если же не найду, то я принимаю свою судьбу, ибо преступлений на мне много, и… — он помедлил, чтобы снова сглотнуть, оглянувшись через плечо на Вдову, — … я не стану противиться справедливому возмездию тех, кого обидел.

Пока он говорил, я внимательно наблюдал не за ним, а за Рулгартом. Лицо рыцаря выдавало и озадаченность, и нарастающий гнев, причём первого больше, чем последнего. Я знал, что временами и моё лицо отражало то же, что и его сейчас — лицо души, встретившей нечто, чего быть не должно, нечто неестественное и нереальное. Всего за несколько недель Эвадина обратила еретического фанатика в ярого сторонника истинной веры, который за свою новообретённую религию хочет умереть. Что бы это ни значило, Рулгарт теперь понимал, что перед ним противник, каких он раньше не встречал.

Когда Этрих замолчал, я увидел, как лицо Эвадины передёрнуло от эмоций — лоб напрягся, а глаза опустились, что говорило об искренней печали. Но она вмиг исчезла, и вряд ли кто-либо ещё здесь настолько хорошо знал выражения её лица, чтобы распознать это.

— Пускай Серафили увидят твоё сердце, брат, — сказала она, а потом беззвучно кивнула Вдове.

Госпожа Джалайна явно не чувствовала никаких последних мук симпатии, её каменное прежде лицо скривилось от дикой радости, она прижала руки к спине Этриха и столкнула его со стены. Падая, он резко охнул, но этот звук заглушил громкий хруст его шеи, сломавшейся мгновение спустя. Затем опустилась густая тишина, и её нарушал только скрип верёвки, на которой качалось тело дубильщика. Когда он перестал качаться, Эвадина соизволила снова посмотреть на лорда Рулгарта.

— Милорд, я припоминаю, как недавно передала вам в руки список, — крикнула она ему. — Доложите, пожалуйста, о ходе его наполнения.

— Ваш список сожгли, как только вы покинули шатёр! — рявкнул в ответ Рулгарт. — Я считаю для себя бесчестьем даже то, что просто к нему прикоснулся!

— Очень жаль. — Эвадина вздохнула, а потом указала солдатам возле виселицы поднять тело Этриха. — Похоже, вы не оставляете мне выбора, кроме как выполнить королевский приказ своими силами. Когда я закончу здесь, я отправлюсь в Хайсал, чтобы лично арестовать злодеев. Вы можете выступить в роли моего сопровождающего, если пожелаете.

Тогда Рулгарт рассмеялся, и в этом звуке отчаяния было не меньше, чем насмешки над этой идеей.

— Никуда вы не отправитесь, миледи, смею вас уверить.

— Сэр, вы собираетесь поднять руку на представителя Короны? — Эвадина положила руку на кирасу, изображая потрясение. — Вы смеете признаваться мне в государственной измене?

— Я поклялся защищать это герцогство от любых врагов, какие бы пергаменты они не приносили. — Лицо Рулгарта побледнело, но в его глазах сияла суровая решимость, как у человека, делающего первый шаг по опасной дорожке, с которой ему не свернуть. — И сегодня вы сделали себя нашим врагом, леди Эвадина. Помните, что я приехал сюда мирно.

— И я рада, что вы мирно и уезжаете. — Эвадина отвесила неглубокий поклон, а потом повернулась к солдатам, охранявшим оставшихся пленников. — Поднимите их и займёмся нашим делом.

— Эта женщина безумна! — взорвался яростными криками Рулгарт, осматривая стены и солдат, которые строго глядели на него. — Неужели вы не видите? Она вас всех приведёт к погибели!

Если бы он обращался к наёмникам или подневольным керлам, то его слова могли бы найти отклик в перепуганных душах вдали от их дома на войне, до которой им нет никакого дела. Но здесь стояла рота Ковенанта, и они подчинялись только одному голосу. По стенам пронёсся сердитый ропот, быстро переросший в вызывающие крики, пока Эвадина не рявкнула приказ замолчать.

— Вскоре, милорд, я поеду в Хайсал, — проинформировала Рулгарта Эвадина, подходя ко второму пленнику, погладила рукой его улыбающееся довольное лицо, и Вдова надела петлю ему на шею. — Ради вашего же блага прошу вас не препятствовать моему путешествию.

Лорд Рулгарт в тот день больше ничего не сказал, хотя есть много отчётов, которые вкладывают ему в уста огромное количество слов. Учёные, сочувствующие алундийцам, льстят ему длинной речью, смешивая героику с красноречием ради приятного драматического эффекта. Приверженцы других лагерей рисуют его ярящимся хвастуном, который больше часа скакал перед воротами замка, выкрикивая всевозможные угрозы и ругательства. Но правда в том, что лорд-констебль Алундии бросил ещё один взгляд на Эвадину, а потом посмотрел на меня. Перед тем, как он отвернулся и уехал прочь, не соизволив посмотреть на казнь очередного земляка, я увидел улыбку на его губах. Я-то ожидал вызова в той улыбке, какого-то мрачного удовлетворения от моей неизбежной кончины, но увидел кое-что похуже: жалость. Лорд Рулгарт всецело ожидал, что заберёт мою жизнь в самом ближайшем будущем, и явно не радовался этому.

Развернув боевого коня, он ударил его шпорами и галопом умчался прочь. К вечеру, спустя много времени после того, как Вдова столкнула последнего пленника со стены, на окружающих холмах замерцала длинная линия костров. Они образовали сверкающий полумесяц, раскинувшийся вокруг замка от одного участка реки до другого в полумиле к югу. И так началась осада замка Уолверн.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В жизни под осадой есть любопытный аспект: по большей части в это время ничего особенно интересного не происходит. Следующие четыре дня алундийцы разбивали лагеря на холмах, которые было хорошо видно при восходящем и заходящем солнце. Несколько верховых воинов галопом проезжали по равнине в районе полудня, никогда не приближаясь на расстояние выстрела из наших арбалетов. Лорд Рулгарт не соизволил снова появиться и не посылал никаких эмиссаров требовать нашей капитуляции — Суэйн посчитал это и обнадёживающим и зловещим, когда мы собрались на совет на вершине башни утром пятого дня.

— У него был выбор между быстрой атакой в первую ночь и долгой осадой замка, — сказал капитан. — Он выбрал второе, хотя я бы поставил на первое. Всегда лучше всего разбить врага в крепости как можно скорее, особенно если ожидаешь неприятностей откуда-то ещё.

— То есть Рулгарт может не спешить, потому что границам Алундии по-прежнему ничто не угрожает, — сказал я, обращаясь к Суэйну, но не сводя глаз с Эвадины.

— Возможно, — признал Суэйн. — Или, хорошенько взглянув на замок и на наши восстановительные работы, решил, что шансы на быструю победу малы. По крайней мере он понял, что штурм этих стен обойдётся очень дорого.

— Итак, он либо попытается выморить нас голодом, либо… — я замолчал, многозначительно посмотрев на ближайший холм. Пока алундийцы ограничились лишь тем, что поставили туда роту пехоты, но на вершине ещё не было поднимаемых шестов и шкивов, говоривших бы о сооружаемых машинах.

— Постройка машины требует времени, хорошей древесины и опытных рук, — сказал Уилхем. — Быть может, в настоящий момент лорду их недостаёт.

— Надо исходить из того, что недоставать их ему будет недолго, — сказал я, разглядывая лицо Эвадины в поисках намёков на то, о чём она думает, но увидел лишь задумчивую печаль, которая окрашивала её настроение с самого повешенья. — Надо зажечь маяк, миледи, — предложил я, отчего она шутливо нахмурилась.

— И зачем же, мастер Писарь?

— Мы в осаде. — Я постарался говорить спокойно. Наше взаимопонимание и впрямь выросло после её излечения, но это не означало, что она утратила раздражающую способность загадочно отвечать на разумные предложения. — Наш противник пока бездействует, но это уж точно не будет продолжаться долго. Нет ничего постыдного в том, чтобы призвать на помощь, когда это необходимо.

— Совершенно верно. — Эвадина одобрительно склонила голову. — И я не вижу ничего постыдного в том, чтобы звать на помощь, когда придёт пора. А сейчас, господа, — она одарила всех нас улыбкой и направилась к лестнице, — продолжайте исполнять свои обязанности и обеспечьте должный уровень бдительности.

Неделя бездействия превратилась в две, потом в три. Дни проходили в рутине муштры, еды и дозоров. Напряжённое поначалу настроение вскоре сменилось утомительной суетой. Я оттачивал навыки владения мечом и кинжалом Верховой Роты, продолжал обучать Эйн и завершал чтение «Путешествий» Улфина. Ясно было, что давно умерший писарь обладал ярким воображением, похвальной честностью и временами раздражающим многословием. Примерно лишь треть рассказа на самом деле касалась его путешествий по Каэритским Пустошам — первые две трети повествовали о многочисленных злоключениях, как денежного, так и романтического характера, которые привели его на эту отчаянную дорожку.

«И вот», читал я, «из-за предательства этой блудницы я оказался в самом бедственном положении. О, милая Эффия, столь прекрасная лицом и телом, скрывавших уродливую жадность сердца. Не оставила бедному писарю, от которого она видела только доброту, ничего, помимо холодного очага и пустого кошелька. На последние шеки я хотел залить свои печали добрым крепким элем, и в пивнушке встретил чуткого человека с рассказом о богатствах, которые можно отыскать в Пустошах».

Далее Улфин описывал, как этот чуткий парень привлёк его в банду таких же обедневших душ, намеревавшихся пересечь горы и отправиться в Пустоши в поисках сокровищ. О конкретной природе этих сокровищ Улфин говорил расплывчато, что я приписал либо неловкости, обусловленной их несуществованием, либо желанием помешать другим их отыскать. Настоящие они были или нет, но его повествование ярко описывает полный провал этой экспедиции. Предприимчивый главарь банды умер от холода на горе меньше месяца спустя после начала путешествия. Прочие дезертировали вскоре после этого, и только Улфин с двумя спутниками продолжили поиски. Улфин приводит досадно мало объяснений о судьбе этих спутников, ограничившись «ужасными действиями, на которые людей толкает голод». Ясно только что он вышел из гор в Каэритские Пустоши один и едва живой от голода.

«Итак, я ожидал, что непременно упаду, когда мои ноги окончательно меня подведут, и вот тут-то мне и настанет конец. Я нашёл сугроб, в который плюхнулся, как в бесконечно радушное одеяло, дарующее сон, крепче когда-либо изведанного мной. Но, благодаря провидению и замечательным инстинктам юности, этот сон оказался милосердно кратким. Моё пробуждение оказалось суровым, полным криков и пощёчин от ребёнка».

Оказалось, Улфина вытащил из сугроба каэритский мальчик лет десяти от роду и дотащил странного полумёртвого чужака в ближайшее поселение. И здесь рассказ Улфина становится особенно путаным, в основном потому что он, видимо, провёл значительное время в бредовом состоянии. Когда он полностью вернулся в чувство, оказалось, что он находится среди людей, говоривших на языке, которого он не понимает, и большинство из них смотрят на него с безразличием, презрением или же открытой враждебностью.

«Несколько раз их массивный вождь хотел пробить мне череп своим топором странной формы, и каждый раз его отговаривал от убийства спасший меня из сугроба мальчик. «Эспета!», кричал мальчик, вставая между жертвой и злодеем. «Эспета!» Благословенное слово, обозначающее благословенное понятие, которое несомненно спасло мне жизнь».

Согласно Улфину, «Эспета» относится к каэритскому обычаю касательно обращения с чужаками. Познания их языка оставались у писаря ограниченными, несмотря на долгие месяцы, что он провёл в их компании, но в конце концов он набрался достаточного понимания, чтобы предпринять попытку перевода. У слова нет прямого эквивалента в альбермайнском, но Улфин переводит его как «с открытой рукой». По всей видимости, по давнему обычаю, человеку, который входит «с открытой рукой» в Каэритские земли — то есть без оружия и без желания причинить вред, — тому тоже нельзя причинять вред.

— Эспета, — тихо повторил я, положив книгу на грудь. Покопавшись в воспоминаниях о цепаре, Райте и Ведьме в Мешке, я не смог вспомнить ни разу, когда бы они использовали это слово. Поэтому произношение оставалось загадкой, как и многое другое, что касалось каэритов.

Мои раздумья прервал стук и грохот захлопнувшейся двери, а потом донеслось эхо топота сапог по ступеням. Эйн, Уилхем и я разместились на втором этаже башни, а Верховая рота спала в главном помещении внизу, неусыпно охраняя Эвадину. От усиливающейся дроби спешащих ног Уилхем очнулся от дрёмы и сел на койке, а я, тихо ругнувшись, закрыл свою книгу. Битва, решил я, наконец-то начинается. Однако, когда Эймонд показался на лестнице, с бледным лицом и блестящими от паники глазами, он принёс более удивительные новости.

— Мастер Писарь, милорд, — сказал он. — Леди… вам надо пойти.

— Что такое? — простонал Уилхем, скидывая ноги с койки, и потянулся к мечу. От следующих слов Эймонда его утомлённость как рукой сняло:

— Она выезжает. — В ответ на наши ошеломлённые взгляды он добавил: — Сейчас.

— Эви, что ты делаешь? — забыв все формальности крикнул Уилхем, спеша через двор к Эвадине. Она сидела в доспехах на Улстане, а перед ней, громко звеня цепями, опускался мост.

— Держу своё слово, Уил, — ответила она. — Я сказала лорду Рулгарту, что поеду в Хайсал, а сама уже несколько недель сижу за этими стенами. Чувствую себя обесчещенной своей ленью.

— Да ради всех мучеников! — Уилхем протянул руку, чтобы схватить уздечку Улстана, но Эвадина уже пришпорила жеребца, и тот помчался вперёд.

— Оставайтесь тут! — крикнула она через плечо, а боевой конь уже грохотал по мосту. — И не волнуйтесь за меня!

— Верховая Гвардия, по коням! — крикнул Уилхем и побежал к конюшням. — Элвин! — крикнул он, видя, что я всё ещё смотрю вслед удаляющейся Эвадине. Свет факелов на стенах кратко блеснул на её доспехах, а потом темнота поглотила и коня, и всадницу, и дальше их продвижение отмечал лишь мерный топот копыт Улстана.

— Ей нужна кровь, — прошептал я, и обернулся, почувствовав руку Уилхема на своём плече.

— Надо ехать за ней, — сказал он.

— Нет, — ответил я. — Она очень скоро вернётся. Надо поднять всех на стены.

Уилхем ошеломлённо покосился на меня, раздражённо наклонился ко мне и чуть тише спросил:

— Ты спятил, как и она? — Я давно подозревал, что Уилхем лишь отчасти верит в божественные дары Эвадины, и теперь увидел, что даже этой части в его душе нет. Он яростно любил её, как брат любит сестру, в этом я не сомневался, но это была отчаянная любовь к той, кого он считал не от мира сего. Он оставался не из-за веры, но чтобы оберегать её жизнь.

— Рулгарт собирается нас пересидеть, — так же тихо сказал я. — Он знает, что Томас не идёт нам на помощь. И потому лорд-констебль собирается сидеть там всю зиму, пока наши запасы не иссякнут. Он ожидает, что если никто не умрёт, кроме кучки фанатиков, то Эвадина в конце концов сдастся и отправится домой, дав ему бескровную победу и никаких открытых конфликтов с Короной. Кровь, — повторил я. — Вот что ей нужно, чтобы обернуть в войну этот фарс. Она вернётся сразу, как только её получит.

Я высвободился из его хватки и повернулся к солдатам, стоявшим у лебёдки подъёмного моста.

— Когда Леди вернётся, будьте готовы поднять мост как можно быстрее, — сказал я, высматривая капитана Суэйна, и увидел его на стене привратной башни с таким же ошеломлённым лицом, как и Уилхем. — Капитан! — рявкнул я, привлекая его внимание. — Надо поднять роту на битву. Удвоить арбалеты на восточной стене!

Суэйн удивлённо моргнул, а потом принял обычный командирский вид и зашагал прочь, рявкая серию приказов, которые сержанты и рядовые бросились выполнять.

— Надо вооружиться как можно лучше, насколько позволит время, — сказал я Уилхему и побежал к башне. — Выставь Гвардию во дворе, — добавил я, когда он побежал за мной, — чтобы их можно было бросить на подмогу на те части стены, где угроза будет больше всего.

— Не припомню, — задыхаясь, проговорил он, когда мы бежали по лестнице в башню, — чтобы Помазанная Леди ставила вас во главе в своё отсутствие, мастер Писарь.

Я устало усмехнулся.

— Можете ослушаться меня, когда пожелаете, милорд.

— Что происходит? — зевая, спросила Эйн, когда мы вернулись на второй этаж.

— Алундийцы идут, — сказал я, решив, что лучше немного ввести Эйн в заблуждение, чтобы не пришлось отговаривать её от попытки броситься за Эвадиной без одежды. — Одевайся. Возьми арбалет и охраняй лазарет. Помоги просящему Делрику, если будет нужно. Но, — добавил я, надевая кирасу, — сначала помоги мне.

— Всю ночь разбрасывать песок на дерьмо и кровь, — проворчала она, откидывая одеяло. — Вечно мне достаются лучшие задания.

С помощью Эйн мне удалось надеть большую часть доспехов к тому времени, как с нижнего этажа донеслись звуки новой суматохи.

— Леди Эвадина возвращается!

Застёгивая наруч на правой руке, я побежал вниз с холма вслед за Уилхемом, который всегда быстрее облачался в доспехи. Он остался с Верховой Гвардией, выстроившейся пешими в центре двора, а я побежал к Суэйну на привратную башню. Эвадина уже показалась в поле зрения, неспешным галопом направляя Улстана в сторону подъёмного моста. Впрочем, я заметил, что обнажённый меч она выставила в сторону. Когда она подъехала ближе, я различил пятно, покрывавшее клинок, казавшееся чёрным в мерцающем свете факелов. А ещё из мрака позади неё донёсся нестройный шум многочисленных бегущих людей — сердитых людей, судя по всё более различимым крикам и проклятиям, преследовавшим Помазанную Леди всю дорогу до подъёмного моста.

Как я и приказал, солдаты на лебёдке принялись поднимать мост, как только копыта её жеребца застучали по булыжникам двора. Я заметил, как она стряхнула кровь с меча, прежде чем слезть с седла. Когда она посмотрела наверх и встретилась со мною взглядом, я не увидел триумфа в её глазах, только мрачное удовлетворение.

— Дорога была закрыта, — просто сказала она.

— Арбалеты к бою! — рявкнул Суэйн. Я повернулся и увидел первых выбегающих из темноты алундийцев. Сначала несколько дюжин бесстрашно мчалось к замку. Я не увидел у них ни лестниц, ни кошек, только оружие — пока они подбегали, мелькали мечи и топоры.

— Назад! — крикнул я им, сложив ладони у рта. — Вы здесь умрёте! На….

Мои слова заглушила команда Суэйна стрелять и последующие щелчки многочисленных арбалетов. Капитан по своему обыкновению усердно подошёл к выполнению приказов и собрал больше четырёх десятков арбалетчиков на восточной стене — более чем достаточно для залпа, который поразил всех показавшихся алундийцев. Однако пока арбалетчики перезаряжали своё оружие, из темноты выбежали новые воины. Флетчман свалил ещё двоих алундийцев прежде чем они добрались до рва под стенами.

Под нами разлилась нарастающая толпа, ярко демонстрируя, насколько глупо отдаваться гневу на войне. Всё больше и больше людей завывало и размахивало руками безо всяких средств, чтобы преодолеть стену или избежать потоков камней и масла, которые Суэйн приказывал сбрасывать им на головы. Гневные вопли вскоре стали криками боли, и контрапунктом к ним мерно раздавались щелчки и «трумы» от арбалетчиков, продолжавших свою работу. Как их и учили, они сгруппировались по трое, чтобы обеспечить постоянный дождь болтов — пока один высовывается и стреляет в кишащую массу внизу, двое других перезаряжают арбалеты.

Эта смертоносная работа длилась несколько долгих минут, а потом из мрака, куда не доставал свет наших факелов, эхом донёсся хор труб. Постоянный приток свежих жертв замедлился, а потом и прекратился. Бежавшие ко рву сердито останавливались в нерешительности и через несколько секунд скрывались в тенях. По мере того, как росло число погибших во рву, крики стихали, давая живым услышать трубы. Большинство выживших быстро откликнулись на сигнал — означавший, видимо, бросить эту безнадёжную атаку, — выбрались из рва и убежали прочь. Некоторые задержались в тщетной попытке забраться на стену, и дождались бессмысленной смерти от арбалетных болтов, масла или падающих камней. Один особенно крупный мужчина рубил топором основание стены и трудился с яростной прилежностью, несмотря на болты, торчавшие из его плеч. Он так и рубил, пока Флетчман не вонзил ему стрелу глубоко в шею. Здоровяк немного покачался, выронил топор, поднял лицо и бросил полный ненависти взгляд на северян, смотревших на него сверху со стены. Когда он, наконец, соизволил упасть, его смерть, видимо, стала тем оправданием, которого не хватало его товарищам, чтобы бросить свой штурм.

— Берегите болты! — приказал Суэйн арбалетчикам, которые целились в убегающих алундийцев — примерно три десятка выбрались из рва и умчались во мрак. — Скоро они нам понадобятся.

Вглядываясь в мясорубку внизу, я насчитал больше двух десятков тел, усеивавших ров. От ещё горящего масла поднимался дым, портивший воздух едкой вонью опалённой одежды и кожи. Некоторые тела всё ещё дёргались, а двое даже пытались выбраться, и их жалобные отчаянные всхлипы смешивались с более тихими стонами умирающих. Я знал, что не получится опустить мост и оказать им помощь, и потому все оставшиеся, скорее всего, погибнут до утра. Эвадина получила кровь, и фарс закончился. С этого момента мы по-настоящему на войне.

Той ночью нас больше не атаковали. По всей видимости, восстановив контроль над войсками, лорд Рулгарт счёл, что умнее будет не тратить жизни впустую в бесплодных штурмах. Эвадина приказала половине роты с рассветом разойтись, а сама вернулась в башню, оставив меня наблюдать за утренним дозором вместе с сержантом-кастеляном Эстриком. На рассвете приехал одинокий алундийский рыцарь с флагом переговоров и просьбой собрать тела алундийцев и раненых во вру. Эмиссар — юный худолицый аристократ в отличных доспехах — явно считал эту обязанность для себя позорной.

— Вижу, лорду Рулгарту яиц не хватило самому прийти выпрашивать, — весело пустил я шпильку в его достоинство.

— Закрой свой поганый рот, керл! — крикнул юнец в ответ вскинув покрасневшее от ярости лицо. — Я пришёл не затем, чтобы обмениваться оскорблениями с грязноротыми керлами, — продолжал он, — но ради честного обмена павшими в битве. Или ваша лжемученица жестока настолько же, насколько и лжива?

— Следи за языком, лордёныш! — прорычал Эстрик, и его слова эхом прокатились по солдатам. Вскинулись арбалеты, целясь в юного рыцаря, который, к его чести, не испугался.

— Ладно, — крикнул я, подняв руки, и жестом показал арбалетчиком опустить оружие. — Вы знаете приказы Леди, флаги перемирия надо уважать. — Я снова повернулся к рыцарю, подняв брови в ожидании представления, которого пока не последовало. — Итак, лорд…?

— Мерик Альбрисенд, — неохотно отрубил он, — Барон Люменстора. А вы?

— Элвин Писарь. — Я поклонился. — Барон ничего. К вашим услугам. — Видя, как он прищурился от узнавания, я позволил себе немного поразмыслить о том, как удивительно обладать именем, которое, как мне раньше казалось, никто никогда не узнает за пределами Шейвинского леса. — Разрешение вам предоставлено, — сказал я ему. — Воскресшая мученица даёт время до полудня, чтобы убрать ваших товарищей. Пожалуйста проследите, чтобы все, кто придут, были без оружия. А ещё призываю вас, посоветуйте им соблюдать молчание во время работы. Никакие оскорбления, особенно в отношении нашей Леди, не допустимы.

Лорд Мерик коротко кивнул в знак согласия, а потом с вызовом зыркнул на меня напоследок:

— Я найду тебя, когда мы обрушим эти стены, — пообещал он, развернул коня и умчался галопом прочь.

Как и было оговорено, мёртвых и раненых алундийцев увезли прежде, чем солнце добралось до зенита. На равнине было пусто, кроме уезжающих телег, а дым костров закрывал холмы вдалеке.

— Должен признаться, миледи, — сказал Суэйн, — я не сомневаюсь, что они снова нападут на нас, как только смогут. Сердитые солдаты — золото, и такое преимущество нельзя транжирить.

— Лорд Рулгарт ждёт, — задумчиво проговорила Эвадина. Она осматривала холмы, чуть раздражённо хмурясь. — Но от меня ускользает, чего именно.

— Чего бы он ни ждал, но явно ничего хорошего, — сказал я, бросив многозначительный взгляд на башню, где по-прежнему под брезентом лежали сухие и незажжённые дрова маяка.

— Хорошо ли, плохо ли, но мы тоже ждём, — сказала Эвадина. — Как и он.

Поначалу показалось, что лорд Рулгарт решил дать ответ той же ночью. Как только небо полностью потемнело и ветер из-за реки принёс густой снег, от которого все мы дрожали в своих плащах, из темноты по дуге из-за южной стены прилетел залп горящих стрел. Большинство безвредно упали на булыжники и их легко погасили снегом или водой из вёдер, но одна стрела попала в сено в импровизированной конюшне. Лошади спросонья ударились в панику и одному солдату ударом копыта сломало ногу, прежде чем потушили пожар. Поток стрел закончился так же быстро, как и начался, а нападавших за стенами по-прежнему не было видно.

— Может, это подачка его рассерженной армии? — предположил я, когда мы со Суэйном, присев на корточки за зубцами стены, вглядывались во мрак.

— Возможно, — согласился капитан. Морщинки на его покрытой шрамами голове приподнялись, когда оттуда, где стена выходит на реку, донеслось эхо криков. — Или, скорее всего, диверсия.

Пробежав по двору, мы поднялись по лестнице и нашли мёртвыми двоих солдат из отряда Офилы с торчавшими в шеях стрелами, а ещё троих — ранеными в плечо или лицо. Арбалетчики высовывались из-за укрытия и пускали болты во мрак под стеной, со всех сторон доносились сердитые ругательства.

— Что-нибудь видишь? — спросил я солдата, который готовил оружие для очередного выстрела. Он удивлённо моргнул, глядя на меня, и покачал в ответ головой. По его лбу, несмотря на прохладу, стекал пот. — Тогда перестань понапрасну тратить болты, — сказал я ему и повторил тот же приказ его товарищам.

— Игла, — сказал Флетчман, поднимая окровавленную стрелу, которую вытащил из шеи одной жертвы. Наконечник стрелы был узким, с пирамидальным кончиком и маленькими похожими на шипы колючками по всей его длине. — Боевая стрела, а не охотничья. Попасть с добрых тридцати ярдов, снаружи, в темноте. — Он спокойно взглянул на меня. — Похоже, кто-то в их рядах знает своё дело. Это работа специалиста.

— Разве алундийцы славятся умениями обращаться с луком? — спросил я Суэйна.

— Не больше прочих в этом королевстве, — ответил он. — Как и герцогства на севере, они для войны предпочитают арбалеты. — Он кивнул на стрелу в руке Флетчмана. — Если среди них есть искусные стрелки из лука, то, могу поспорить, они наёмники. Помнишь шквал стрел на Поле Предателей? Ходили слухи, это была работа двух тысяч вергундийцев с равнин. Может, когда дело Самозванца закончилось, они стали искать другого нанимателя.

Я постарался не морщиться, боясь напугать других солдат. У меня ещё сохранились скверные воспоминания о железном дожде на том жутком поле, и мне совершенно не хотелось снова это пережить.

— Вергундийцы, — сказал Флетчман и поджал губы, продолжая рассматривать стрелу. — Слыхал о них, хоть и не встречал. Как я слышал, у них луки с загнутыми концами и сделаны из рога.

Какими бы скудными ни были познания бывшего браконьера о вергундийцах, я знал о них и того меньше. Уроки Сильды о мире за границами Альбермайна отличались полнотой лишь в тех частях, что имели отношение к мученикам. А различные племена, населявшие равнины Вергундии, никогда не обращали в ковенантство, и потому они по большей части не входили в её обучение. Впрочем, я смутно припоминал отсылки к «воинственным язычникам, погрязших в бесконечных вихрях борьбы, от которой их можно отвлечь только обещаниями золота».

— Две тысячи засранцев? — спросил я Суэйна, который в ответ пожал плечами.

— В том разгроме они наверняка многих потеряли. Кто скажет, сколько выжило и продалось лорду-констеблю?

— Может, это их он ждал?

— Вряд ли. Одни лучники замок не возьмут. — Он стиснул зубы и вздохнул, услышав очередной хор криков с северной стены. — Но они могут сделать несчастной жизнь людей за стенами.

Лучники нападали всю ночь, забрав жизни восьмерых солдат и ранив ещё дюжину. Суэйн быстро приказал всем часовым укрыться, разрешив лишь периодически кратко выглядывать за стену. К сожалению, наши враги проявили коварство и в ответ воздерживались стрелять по рыскающим теням за пределами досягаемости наших факелов, поджидая и высматривая цели. Вергундийцы — а никто не сомневался, что мы встретились именно с этими искусными язычниками — мучили нас таким образом следующие три ночи. После первой атаки так успешно забирать жизни у них уже не получалось, и стрелы промахивались чаще, чем попадали в цель. Однако от постоянной опасности дозоры стали вызывать такой страх, который может захватить даже самые пылкие души. Не очень сложно разжечь верующее сердце вдохновляющими словами на пороге битвы, но совсем другое дело — поддерживать отвагу перед скрытым обещанием смертельной стрелы из темноты.

Эвадина благоразумно приказала не отвечать на обстрелы, которые несли скорее неприятности, чем настоящую угрозу нашим позициям. Её отношение поменялось на четвёртую ночь, когда один юный рекрут, в прошлом подмастерье гончара из Альбериса, утратил рассудок, когда стрела едва-едва не проткнула ему глаз. Вместо того, чтобы возблагодарить Серафилей за спасение и в будущем держать голову пониже, он вскочил на стену, презрительно выкрикивая в темноту:

— Языческие ублюдки! — крикнул он, стуча себя в грудь. — Хотели убить меня? Да на мне защита Помазанной Леди… — Его утверждение тут же подправили три стрелы, разом попавшие ему в живот, в грудь и в шею.

— Пора это прекратить, — веско проговорила Эвадина и провела ладонью по глазам убитого юноши, навсегда закрывая ему веки. — Сержант Дорнмал, — выпрямляясь, резко сказала она и повернулась к Уилхему. — Завтра ночью соберите Верховую Гвардию. Пришло время нам отправиться на вылазку.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Разумеется, невозможно было убедить Эвадину доверить вылазку Уилхему. Когда Суэйн начал неуверенно предлагать это, она в ответ сурово прищурилась, и этого хватило, чтобы капитан прикусил язык. Никто больше не возражал, когда она взобралась на спину Улстана во главе Верховой Гвардии. Уилхем сел на своего коня справа от неё, а я влез на Ярика позади. Боевой конь подо мной всё сильнее ёрзал, натренированные чувства предупреждали его о предстоящей битве, распаляя возбуждение. Я свободно держал уздечку в правой руке — то, насколько глупо держать их туго натянутыми, Уилхем вбил в меня долгими часами тренировок. В левой руке я держал кусок верёвки, привязанный к охапке растопки, смешанной с сеном и обильно политой ламповым маслом и смолой. Вся Гвардия несла такие же охапки, и я раздумывал, что сегодня будет суровое испытание их новообретённым навыкам верховой езды. Их лошадей, конечно, вывели для войны, но все животные боятся огня, и держать их в узде во всём том хаосе, который должен был развернуться, будет весьма нелёгкой задачей.

На нашем фланге стояло два полных отряда солдат роты в стандартном построении в три шеренги под командованием Суэйна. Увидев суровую дисциплину их рядов, я слегка воспрял духом. Как бы ни сомневался я в возможностях Верховой Гвардии, эти солдаты, ветераны, не сломаются нынче ночью.

— Уже почти полночь, не так ли? — спросила Эвадина Уилхема. Мы по-прежнему стояли и ждали. В замке царила тишина — Помазанная Леди отдала строгие указания, что необходимо придерживаться обычного распорядка. Нехорошо было бы выдать нашим врагам хоть какие-то намёки касательно наших намерений.

— «Почти» значения не имеет, — ответил Уилхем, глядя на звёздное небо.

Снега последних дней милосердно прекратились, и открылся вид на половинку луны, сияющую посреди покрова блестящих созвездий. Меня, как всегда, подташнивало перед битвой, и потому небесное представление не доставило никакого удовольствия. Существует общее заблуждение, будто бы постоянное участие в битвах приучает душу ко всем их ужасам. На самом же деле я понял, что верно обратное: чем больше я пробовал битв на вкус, тем более тошнотворными их находил. Я знал, что менее опытные товарищи видят на моём спокойном лице невозмутимое равнодушие закалённого ветерана, но на самом деле это была тщательно составленная маска человека, неспособного подавить мысли, полные грядущих ужасов.

— Должно быть, уже скоро, — продолжал Уилхем. Действительно, вергундийцы обычно пускали первые стрелы, как только небо совсем темнело, но этой ночью они не торопились. Секунды тянулись, и я лелеял надежду, что остроглазые сволочи решили устроить передышку, быть может, ради соблюдения какого-то языческого обряда. К несчастью, знакомый уже свист и щелчок наконечника стрелы по камню развеяли подобные иллюзии.

— Помните, — сказала Эвадина, выпрямляясь в седле. — Два полных круга за стенами. Первый ближе, второй шире. Бейте сильно и не жалейте, иначе всё это будет зря. — Она оглянулась через плечо и посмотрела мне в глаза, на её губах играла ободряющая улыбка. Она предлагала мне остаться и взять на себя командование стенами, но, несмотря на все страхи, в тот миг поступить так для меня было всё равно что воткнуть кинжал себе в живот.

— Факелы! — сказала Эвадина, поднимая свою охапку, политую маслом и смолой, и остальные гвардейцы поступили так же. Дюжина солдат с факелами пробежали снаружи узкой колонны, прикасаясь огнём к каждой охапке. Как и ожидалось, как только разгорелось пламя, Ярик стал гораздо беспокойнее, мотал головой и бросал на меня дикие взгляды.

— Тихо, старина, — сказал я ему, вытянув охапку как можно дальше в сторону. — Уже недолго осталось.

Когда все охапки зажгли, Эвадина выкрикнула команду солдатам на лебёдке подъёмного моста. Чтобы обеспечить внезапность, они не стали опускать лебёдкой огромную дверь из дерева и железа, а просто вытащили штыри из цепей, удерживающих её. Та послушно рухнула вперёд и грохнулась в облаке взметнувшегося снега, замостив ров. Эвадина ударила пятками в бока Улстана, пришпорив его, и с грохотом помчалась галопом через ворота, а остальные последовали за ней.

Чтобы посеять у врага максимум замешательства, Гвардия разделилась надвое, как только пересекла мост. Уилхем вёл половину направо, а я с остальными поехал за Эвадиной, которая свернула налево. Я смотрел, как она раскрутила пылающую охапку и швырнула в темноту — та взмыла высоко и, словно комета, оставляя за собой хвост искр, грохнулась наземь. По чистой случайности она упала рядом с лучником — сияние полностью его осветило и сделало отличной мишенью для арбалетчиков, выстроившихся уже на стенах замка. Прежде чем он упал, несколько раз пронзённый залпом арбалетных болтов, я разглядел его коренастую фигуру в мехах с острым шлемом на голове. Оружие, выпавшее из его рук, соответствовало описанию Флетчмана — дважды изогнутая палка сильно отличалась от простых деревянных дуг альбермайнских луков.

Я подождал, пока мы не завернули за северное плечо замка, и бросил свою охапку — Гвардии приказали раскидывать их посвободнее, чтобы осветить как можно больше окружающей земли. Я позволил себе отвлечься на миг, глядя как огненный шар по дуге летит вниз и отскакивает от заснеженной земли, а потом низко пригнулся, когда что-то просвистело над моей головой. Мои глаза уловили мелькание множества стрел, летевших между мной и скачущей галопом Эвадиной. Над нами воздух наполнился «трумканьем» арбалетных болтов, туда-сюда залетали снаряды вступивших в поединок защитников и освещённых лучников. Я увидел, как справа падает ещё одна фигура в мехах — тело свалилось на полыхающую охапку, и во все стороны полетели искры углей. Ещё один выбежал из темноты прямо на пути Ярика. У меня не было времени разглядеть бледное перепуганное лицо вергундийца прежде чем копыта боевого коня втоптали его в землю.

Я двигался за Эвадиной вдоль западной стены замка, завернул за южное плечо и выехал на широкую равнину к востоку. Она направлялась глубоко во мрак за линию пылающих охапок. Как и ожидалось, лучники отступили от света, оказавшись за пределами досягаемости арбалетов, но не мечей. Наша вылазка явно внесла немалое смятение, поскольку, если бы они поняли всю глубину опасности, то наверняка побежали бы до расположения алундийцев, а не остановились бы на ровной местности безо всяких укрытий. Я увидел впереди мелькание меча Эвадины, окрашенного жёлтым от мерцающего света огня, и тут же услышал крик смертельно раненого человека. Слева наполовину в тени показался лучник: лук поднят, а стрела направлена в меркнущий силуэт Эвадины. Вытащив свой меч, я взмахнул им над головой и рубанул, проезжая мимо вергундийца — клинок глухо ударил его по шлему, свалив на землю, то ли мёртвым, то ли без чувств.

Я пришпорил коня, оглянулся на замок и увидел два отряда пехоты под командой Суэйна, которые уже почти выстроились в разделённый надвое полукруг вокруг опущенного моста. Они будут нашей защитой, когда Верховая Гвардия завершит второй объезд вокруг замка — хотя многое зависело от того, как быстро сможет отреагировать на атаку основная часть алундийского войска. В воздухе свистело ещё больше стрел — видимо, некоторые вергундийцы полностью осознали своё тяжёлое положение, хотя другие по-прежнему попадались мне на пути. Я срубил одного, а другой укатился прочь, когда его ударило по спине плечо Ярика. Снова бросив взгляд на замок, чтобы определить своё местоположение, я увидел, что теперь нахожусь далеко за восточной стеной, и дёрнул уздечкой, чтобы изменить курс Ярика. Тут же мельком заметил и другие мчавшиеся галопом тени, разбрасывавшие всё ещё горящие охапки, но Эвадины среди них не было.

Моя дальнейшая скачка вокруг замка по большей части обошлась без происшествий. Вергундийцы мудро отступили за пределы полёта стрел с наших стен. Я насчитал дюжину тел, лежавших в островках света от горящих охапок, а в тенях несомненно покоились и другие. Пока не было ясно, хватит ли этого, чтобы отбить у них охоту к ночным визитам, но мне казалось, это достойная награда за работу, длившуюся несколько мгновений. Впрочем, на войне обычно глупо надеяться на иллюзию успеха, особенно до того, как задача полностью завершена, и здесь так и оказалось, когда я снова направил Ярика вокруг южной стороны замка.

До подъёмного моста оставалось меньше сотни шагов, и, казалось, кордон отрядов Ковенанта никто не потревожил. Я как раз выдыхал от облегчения, когда услышал сзади глухой удар и грохот упавшей на полном скаку лошади. Повернувшись в седле я увидел гвардейца, который старался высвободиться от бьющейся лошади. Животное пронзительно визжало, пуская пену из пасти, а из дёргавшейся шеи торчали две стрелы. Всаднику надо было бежать к подъёмному мосту, а он остановился поднять упавший меч. От горевшей охапки до него было довольно близко, и я различил лицо Эймонда. Я видел, как он пригнулся — стрела просвистела над его головой — а потом поднял меч перед парой вергундийцев, которые набросились на него из темноты с фальшионами в руках и с лицами, перекошенными от голодных ухмылок, характерных для людей, настроенных на возмездие.

Я ещё раньше, на го́ре себе, выяснил, что в пылу битвы врождённый инстинкт помощи товарищу часто пересиливает разумные порывы к самосохранению. И всё же высказал немало отборных ругательств, разворачиваясь и бросаясь к месту действия. Эймонд продемонстрировал плоды многочисленных уроков, отбив первую атаку вергундийцев: пригнулся под одним фальшионом и парировал второй. Однако его ответный удар вышел неловким — он широко замахнулся, держа меч двумя руками, и клинок встретил лишь воздух. К счастью, это всё же отвлекло мстительных жителей равнин, и мне хватило времени, чтобы сократить дистанцию и ударом меча проткнуть спину самого высокого из двоих. Видимо, эти лучники предпочитали стёганые куртки, а не доспехи, и клинок легко прошёл через тело.

Его товарищ потрясённо отпрянул, увидев, как земляк упал на колени и, булькая, рухнул кучей, как только я выдернул клинок. Чистый, кричащий ужас на юном лице выжившего вергундийца навёл меня на мысль, что он только что видел смерть родственника. Может, брата? Или даже отца? Этого мне никогда не узнать, поскольку Эймонд зарубил изумлённого парня серией ударов, что, как я позже понял, было его обычным способом сражаться: яростный, но неопытный.

— Оставь! — рявкнул я, а он всё рубил и рубил труп вергундийца. Эймонд выпрямился, тяжело выпуская пар, охваченный усталостью, которая часто опускается после ярости битвы. Я убрал меч в ножны, подвёл Ярика ближе, протянул руку и дёрнул головой в сторону крупа своего коня:

— Залезай!

Как раз когда Эймонд бросился схватить мою протянутую руку, из темноты напал алундийский рыцарь на боевом коне с копьём, направленным мне в грудь. Если бы не гаснущий огонь ближайшей охапки, я не заметил бы его, пока копьё не проткнуло бы мой нагрудник. К счастью, мне как раз хватило времени, чтобы натянуть поводья Ярика — мой конь нетвёрдо шагнул в сторону, наконечник копья скользнул по наплечнику, и два коня с ужасной силой столкнулись. Эймонд завопил, отлетев от удара дёрнувшегося крупа Ярика. Я же в ответ инстинктивно разъярился. От ушиба Ярик в тревоге встал на дыбы, а я вытащил меч из ножен, и, когда конь опустился, все свои силы вложил в удар сверху вниз. Целился в шлем с забралом атакующего рыцаря, но он оказался шустрым малым и отклонился в седле, так что меч попал не по нему, а по шее его коня. Клинок вонзился глубоко, жаркая кровь брызнула мне в лицо, алундийский конь закричал и отшатнулся. Рыцарь же разумно соскользнул с седла, прежде чем его животное рухнуло. И всё же он был ещё довольно близко ко мне, и я мог бы рубануть по нему, если бы Ярик, встревоженный до умопомрачения запахом конской крови и потрясением от недавнего столкновения, не решил снова подняться на дыбы. Движение оказалось таким неожиданным и яростным, что я не смог удержаться на его спине. Вывалившись, я больно приземлился на непокорную, замёрзшую землю, и меня тащило ещё несколько ярдов, со скрежетом и лязгом доспехов, пока я не очухался немного и не догадался отпустить поводья.

— Сволочь, — простонал я, мельком заметив копыта Ярика, исчезающие в темноте. Моё внимание тут же привлёк металлический хруст и звон — алундийский рыцарь пытался подняться на ноги в дюжине шагов от меня.

С трудом вдохнув воздух в отбитые лёгкие, я воткнул кончик клинка в жёсткую землю и, опираясь на меч, стал подниматься. Мне удалось встать на одно колено, прежде чем рыцарь бросился на меня, двигаясь с завидной скоростью и высоко подняв обеими руками шипастую булаву. Это был импульсивный порыв, порождённый юностью, а не опытом, поскольку противостоять ему оказалось несложно. Я в последний миг уклонился от опускавшейся булавы и, взяв меч, как палицу — одной рукой за клинок, другой за рукоять, — ударил навершием в забрало алундийцу. Во время поединка с сэром Алтусом я удачно нанёс такой удар, но здесь не попал. Рыцарь дёрнул головой назад, и навершие попало в петлю, хотя удар ошеломил его на тот миг, которого мне хватило, чтобы приблизиться и сбить его с ног.

Парень попался решительный и продолжал нападать на меня с земли, размахивая булавой в сторону моей головы без шлема с тревожной скоростью, хоть и не особо точно. Я покончил с его сопротивлением, уклонившись от удара и захватив его руку своей, а потом поставил ногу ему на кирасу и стал сильно тянуть, пока не услышал приглушённый хруст руки, вывернутой из сустава. После этого хватило крепкого удара меча по шлему алундийца, чтобы тот ошеломлённо осел на землю.

Несколько вздохов я стоял над ним, тяжело дыша и осматривая окрестности. На глаза мне врагов больше не попалось, но уши рассказывали другое, определив равномерный хруст множества обутых ног на марше, а ещё крики капитанов и сержантов, готовивших войска к битве. Настало время бежать, и я бы так и поступил, если бы взгляд не задержался на прекрасной золотой филиграни алундийского шлема. Помимо приятной эстетики, он ещё был весьма хорошо сделан, и, несмотря на все полученные удары, на нём осталось мало вмятин. Короче говоря, этот шлем был намного красивее и лучше моего. И пускай я уже не занимался воровством, некоторые привычки навеки заманивают наши души в ловушку, поэтому со всей неизбежностью я принялся тратить драгоценные секунды, снимая шлем с головы его владельца.

— Злодей, — выдохнул окровавленными губами юный рыцарь, когда шлем наконец слез. Он посмотрел на меня взором, который в равной мере был мутным и яростным, и его голос вызвал узнавание в большей степени, чем его перепачканное лицо. — Мародёр! У тебя нет чести, Писарь.

— Это война, милорд барон, — сказал я ему. — А не турнир. И вы должны мне лошадь. — Я встал, поднимая шлем. — Это сойдёт за компенсацию.

Лорд Мерик Альбрисенд, барон Люменстора, уставился на меня с видом человека, который ожидает смерти, но упрямо не желает умолять о пощаде. Я решил, что это вызывает зависти не меньше, чем восхищения. В его возрасте я бы уже умолял, катался по земле и сцеплял бы руки в отчаянных просьбах, выпаливая всевозможные обещания. А ещё, получив просимое, я бы скорее всего потянулся к кинжалу сразу же, как только мой недальновидно милосердный нападавший повернулся бы ко мне спиной — но всё равно, я бы умолял.

— Еретик! — Эймонд выбежал из темноты с высоко поднятым мечом, повернув клинок так, чтобы ударить в открытое лицо юного лорда. Я отбил в сторону опускающийся меч своим и повелительно уставился в его оскорблённые и разъярённые глаза.

— Хватит на сегодня, — сказал я, дёрнув головой в сторону замка.

— Леди сказала, не жалеть, — проскрежетал Эймонд, и в его сердитом взгляде мелькало редкое для него вызывающее выражение.

— И я доложу ей о своих действиях, а вот ты подотчётен мне. — Я так и смотрел ему в глаза, и наконец он скривился от досады, отвернулся и зашагал в сторону подъёмного моста. Я задержался, чтобы взглянуть на лорда Мерика, на лице которого до сих пор застыла гримаса осуждения без каких-либо следов признательности. Вздохнув, я швырнул ему обратно прекрасный шлем, рассудив, что он будет смотреться комично с моими пёстрыми доспехами.

— Передайте пожалуйста мои самые тёплые пожелания лорду Рулгарту, — сказал я ему, а потом повернулся и побежал к подъёмному мосту. Рявкнул Эймонду, чтоб поспешил, и мы быстро одолели расстояние до кордона отрядов Ковенанта, причём в нас едва не выстрелил из арбалета один солдат, принявший нас за алундийцев.

— Полегче, — сказала Офила, отводя в сторону его поднятое орудие. Подойдя ближе, я увидел, что его держала Вдова, и её лицо, как обычно, казалось суровым и голодным. По всей видимости, повешенье Этриха Дубильщика и остальных фанатиков не утолило её жажду мести.

— Скольких вы убили? — страстно спросила она, когда Эймонд и я проходили мимо шеренг.

Сначала я собирался её проигнорировать, но пустота её глаз и сочувственное выражение на широком лице Офилы сказали мне, что в наших рядах очередная безумная. Время, проведённое с Эйн, научило меня ценности таких душ, и тому, что благоразумно держаться с ними в хороших отношениях.

— Там ещё много осталось, госпожа, — сказал я, выдавив улыбку. — Не сомневайтесь. А где Леди и его светлость? — спросил я, поворачиваясь к Офиле.

— Уже проехали в ворота, — сказала она и нахмурилась, поскольку ритмичный топот приближавшегося плотного строя солдат становился всё громче. — И нам тоже пора.

Меня подгонять не требовалось — я пихнул Эймонда в плечо, и мы побежали по подъёмному мосту. Атака алундийцев началась несколько минут спустя — нестройная, разрозненная, начатая в спешке, когда тот, кто командовал их войсками, почувствовал, что они вот-вот лишатся добычи. Несколько дюжин алундийцев — Присягнувшие, судя по лёгким доспехам и разному оружию — набросились из темноты в безнадёжной попытке захватить подъёмный мост прежде, чем его поднимут. Большую часть свалил залп арбалетных болтов с надвратной башни ещё до того, как они добежали до войск на земле. Последовал краткий односторонний бой, в котором Присягнувшие не произвели на войска Ковенанта сильного впечатления. Большинство пронзили пики ещё до того, как они успели нанести удар.

Когда накал борьбы стих, Суэйн рявкнул приказ, чтобы шеренги перестроились в две ровные колонны, и солдаты размеренно побежали в замок. Как только последний сапог сошёл с подъёмного моста, солдаты на лебёдке вернули на место штыри и начали энергично поднимать его. Трое алундийских рыцарей, у которых отваги было больше, чем здравого смысла, бросились вперёд и попытались попасть внутрь за́мка прежде, чем поднимут мост. Двое почти сразу пали от наших арбалетов, а третий, выдержав несколько попаданий, заставил своего скакуна запрыгнуть на скошенную плиту подъёмного моста.

Конь со всадником соскользнули по склону прямо во двор, мост за ними поднялся, и рыцарь провёл последние мгновения своей жизни, бесплодно размахивая мечом в сторону ближайших солдат. Видя, как по бокам коня течёт кровь по меньшей мере от дюжины болтов, пронзивших его доспехи, я крикнул, чтобы всадника оставили в покое. Я удивился, какой властью уже обладал к этому моменту, поскольку солдаты Ковенанта послушно отошли, расчистив круг, в котором умирающий алундиец всё махал мечом, пока из-за потери крови не вывалился из седла. Он лежал на брусчатке, задыхаясь и кашляя, пока, наконец, не замер. Я заметил, что на его шлеме не было искусного орнамента, как у лорда Мерика, но он всё равно отлично сделан, с коническим забралом, обеспечивавшим лучшую защиту, чем мой. А ещё, похоже, его конь вообще не получил повреждений.

Из этой вылазки не вернулись трое верховых гвардейцев, а ещё двое получили серьёзные раны и попали на попечение просящему Делрику. По всей видимости, эта атака заставила понервничать наших вергундийских мучителей, поскольку, хоть их преследования и не прекратились, ночные визиты стали менее частыми. А ещё они теперь старались пускать стрелы с максимального расстояния, доступного для их луков из рога, и потому выстрелы стали намного менее точными. Я почти ожидал, что вылазка поднимет у наших осаждающих более агрессивный настрой, но кольцо костров, усеивающих холмы, оставалось неизменным, дни проходили за днями, а на равнине не появлялось никаких отрядов с лестницами. А ещё на раздражающе близком холме с плоской верхушкой по-прежнему не было никаких признаков осадных машин.

Я всё так же занимался своими обычными делами — обучал Эйн, вёл ротные журналы, тренировался с Эймондом и остальными гвардейцами. А ещё, при любой возможности, проводил время со своим новым конём. Этот зверь во многих отношениях производил лучшее впечатление, чем Ярик. Его шкура была по большей части белой, кроме пепельно-серых бабок, и потому я назвал его Черностоп. Чем больше я узнавал его характер, тем больше понимал, что имя Сноб подошло бы ему лучше, поскольку надменности ему было не занимать. Кто-то сочтёт абсурдным желание приписывать себе способность оценивать лошадей человеческими мерками, но я по-прежнему уверен, что Черностопу было свойственно предубеждение по отношению к людям керлского происхождения.

— Вот, держи, — сказал я как-то утром, протягивая горсть овса к его морде, а он в ответ только фыркнул. И ещё продемонстрировал особое презрение, поняв голову и отводя глаза. И только когда я поставил мешок овса на пол конюшни и отошёл, он соизволил поесть. Мои подозрения подтвердились, когда позднее я увидел, как он с радостью ест каштан из ладони Уилхема. Но всё же Черностоп разрешал мне себя оседлать и проехаться на нём по двору раз в несколько дней. Другое дело — останется ли он таким же податливым и во время битвы.

— Давай, — пробормотал я наутро шестого после вылазки дня, протягивая морковку к его губам. Мало кто из лошадей может удержаться от морковки, но Черностоп, похоже, намеревался считаться одним из таких. — Ешь, упрямая свинота, — настаивал я, пытаясь запихнуть лакомство в его непокорный рот; безрезультатно.

Тогда я принялся сам есть морковь, многозначительно причмокивая, а Черностоп отвернулся, демонстрируя равнодушие, и тут снаружи раздался шум поднятой тревоги. Рота предпочитала барабаны, а не горны, и те зазвучали настойчивой двойной дробью, призывавшей всех строиться.

— Ой, да как хочешь, — сказал я Черностопу, бросив недоеденную морковь ему в кормушку. — В любом случае у тебя скоро будет новый наездник.

Увидев, что подняли вымпел роты, который теперь развевался под королевским штандартом на башне, я побежал на холм. Эвадина, Уилхем и Суэйн уже стояли на башне, когда я туда поднялся, и все смотрели на восточную равнину.

— По крайней мере, теперь мы знаем, чего ждал лорд Рулгарт, — сказала Эвадина. С одного взгляда на воинство, собравшееся на равнине, мне стало ясно, что эти силы куда больше той численности, которую мы приписали ранее лорд-констеблю. Глядя на армию противника, всегда нелегко определить точную численность, поскольку разум в такие времена стремится к преувеличению. Передо мной развернулась впечатляющая военная сила, расставленная в шахматном порядке: ровные шеренги воинов, менее стройные колонны Присягнувших, нестройные кучки лучников и скачущие по флангам рыцари. В центре всего этого располагался небольшой контингент верховых аристократов под развевающимся знаменем: чёрный медведь самого герцога Алундии.

— Пожалуй, тысяч десять? — предположил Уилхем.

— Больше, — проворчал Суэйн, и добавил с плохо скрываемыми нотками горечи в голосе: — В других-то местах им заняться нечем…

Сложно было упрекнуть его за такие слова. Лорд Рулгарт не начинал штурм наших стен и не сооружал осадных машин по одной простой причине: в этом не было необходимости, ведь его брат направлялся сюда со всей мощью алундийской армии. Герцог смог привести все свои силы к нашему порогу, а это значит, что никакое королевское войско не угрожает его границам. Рота Ковенанта совершенно одна в этом предприятии.

— Что это? — спросил я, когда взгляд упал на то, что поначалу я принял за обоз, направлявшийся к задней части алундийского войска. Когда он подъехал, я различил, что на самом деле это один длинный фургон — оригинальное изобретение со множеством колёс, запряжённое упряжкой из двенадцати лошадей-тяжеловозов. Фургон вёз нечто крупное и длинное, укрытое парусиной, хотя Уилхем быстро опознал, что под ней лежит.

— Так значит, мы всё-таки встретимся с машиной, — сказал он с натужной весёлостью. — Просто не с такой, какую ожидали.

Роты разделились, пропуская длинный фургон, который направился к центру воинства — погонщики остановили лошадей возле герцогского отряда. Извозчики спешно убрали полотна парусины, открыв длинный толстый ствол недавно срубленной и очень старой сосны, подвешенной на цепях к деревянной раме. На конце было прикреплено железное приспособление, напоминавшее голову барана, которую венчали огромные рога. Я сомневался, что наш подвесной мост, несмотря на всю крепость его конструкции, переживёт хотя бы один удар этой штуки, да и стены тоже.

Едва таран полностью открыли, крупный мужчина в ярко сияющих доспехах взял герцогское знамя и поехал вперёд. Когда рыцарь остановил коня перед передней шеренгой, армия хором приветственно закричала. Он поднял руку, взглянул на их ряды, и они погрузились в выжидательное молчание. Он не произносил речей, не увещевал и не ободрял, а только трижды вскинул знамя вверх, и войско с каждым взмахом выкрикивало в унисон:

— За свободу! За веру! За Алундию!

Штурм начался сразу же, как только Оберхарт Колсар, герцог Алундии, опустил знамя и развернул коня в сторону замка. Забрало его шлема было поднято, но я не мог различить черт его лица из-за расстояния, и к тому же отвлекала армия, готовившаяся к битве. У меня осталось впечатление о бородатом мужчине с суровым лицом, который, не мигая, вызывающе смотрел на башню, где стояла Помазанная Леди. Он оставался на месте, его армия струилась вокруг него, подняв лестницы над головами, а голоса повторяли всё тот же резкий крик:

— За свободу! За веру! За Алундию!

— Миледи, — проговорил я, повернувшись к Эвадине, и увидел, что её лицо застыло раздражающе спокойной маской, лишённой какого-либо интереса. Я стиснул зубы, чтобы не вылетело неблагоразумное ругательство, и заставил себя вежливо, хоть и кратко, попросить: — Будете так любезны, дайте, наконец, разрешение зажечь маяк.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Одно из самых необычных наблюдений человека, имеющего богатый военный опыт, заключается в том, что, столкнувшись с неизбежностью собственной смерти, люди зачастую говорят самые приземлённые вещи.

— Ох, дерьмище, — такие слова слетели с губ присягнувшего, стоявшего на лестнице, прямо перед тем, как мой меч опустился и разрубил его череп. Никаких последних презрительных заявлений. Ни выкриков имени возлюбленной, ни мольбы Серафилям принять его душу. Слова, которые этот несчастный пронесёт через Божественные Порталы в Вечное Царство сводились к «Ох, дерьмище». Выражение его лица прямо перед тем, как вонзился меч, тоже не отличалось глубиной: брови чуть приподнялись, и губы чуть скривились. Лицо человека, который потерял небольшую ставку, а не всё своё будущее. Но он потерял всё, и моя рука не дрогнула, нанося удар. Битва — это упражнение на выживание, а не на достижение славы, и желание цепляться за жизнь вычищает любые колебания перед смертельным ударом.

Моя немногословная жертва соскользнула с лестницы, словно кулёк с тряпьём, свалив двоих, карабкавшихся следом. Все трое приземлились в ров. Один из упавших быстро выбрался и побежал в укрытие из деревянных панелей, которые алундийцы выставили для защиты от наших арбалетов. Второму не так повезло — получив арбалетный болт в спину, он соскользнул обратно к человеку с раскроенным черепом, в растущий ковёр тел, устилающий дно рва.

— Поберегись, Писарь, — предупредил Суэйн, схватив меня за наплечник, и оттащил обратно за зубец стены, а в воздухе у моей головы просвистела вергундийская стрела.

Я благодарно кивнул и прислонился спиной к стене, чувствуя боль напряжённых мышц и тяжесть доспехов. Оказалось, что осадные сражения больше похожи на рутинный труд, чем на краткое, но ужасное исступление открытой битвы. Схватки повторялись вспышками всякий раз, как алундийскому контингенту удавалось поставить четыре-пять лестниц под углом, который перекрывал ров и позволял пройти на стены. Тогда вергундийские лучники и алундийские арбалетчики вскакивали из-за укрытий передвижных деревянных стенок и атаковали защитников, а их товарищи, пока в основном из присягнувших, взбирались по лестницам.

Каждая атака длилась час или больше, алундийцы одновременно атаковали две далёкие друг от друга секции стен. Несмотря на целый день сражения, ни одному алундийцу не удалось сделать больше пары шагов по стене, не пав жертвой смертоносной тактики Суэйна. Их лестницы неизбежно сбрасывали вниз или поджигали до окончания атаки, и выжившие присягнувшие возвращались на свои позиции по-разному выражая панику или пренебрежение. Мне это казалось кровавым и бессмысленным упражнением, особенно потому, что их командир не пускал в ход очень большой таран, стоявший без дела на равнине. Впрочем, более опытный глаз Суэйна видел мудрость в кажущейся глупости герцога.

— Он истощает нас, и к тому же распаляет своих людей, — фыркнул он во время затишья, когда стоял уже поздний час. Потом вытер со лба грязь и пот и рискнул выглянуть за край зубца стены. — И у него есть на это численное преимущество. Мы сегодня потеряли двадцать солдат, и ещё полдюжины ранено. А он потерял в общей сложности не меньше сотни. Но он может себе позволить такие потери. Мы — нет. Чем больше он нас ослабляет, тем хуже мы сможем оборонять бреши, когда он приведёт свою чудовищную новинку пробивать наши стены. Это если предположить, что он придумал, как переходить наш ров — а я не сомневаюсь, что придумал.

— Безжалостный и умный, — отметил я, хорошенько отхлебнув воды из бурдюка. — Плохое сочетание.

Мой взгляд сместился на вершину башни, где в темнеющее небо поднимался высокий столп дыма. Эйн поручили следить за маяком, поддерживая пламя дровами из поленницы. Когда она закончится, маяк погаснет, и нам останется лишь надеяться, что группа на другом берегу реки увидела наш сигнал. Я пытался противиться соблазну мрачной арифметики, но расчёты всегда привлекали мой разум. Сравнив число дней, которое мы могли выдержать в этом за́мке, со временем, необходимым нашим гонцам для завершения задачи, я пришёл к печально неизбежному заключению.

— Ох, — вздохнул я, увидев мудрость в приземлённых словах мертвеца, когда с западной стены донеслись звуки суматохи, бой барабанов и крики, — дерьмище.

Той ночью герцог Оберхарт не дал нам передышки, начав ещё три атаки, а его лучники сполна воспользовались преимуществом близости к за́мку и рьяно продолжили нас преследовать. Опасно стало демонстрировать врагу даже частичку себя, хотя некоторые солдаты развлекались, поднимая шлемы, чтобы вергундийцы впустую тратили стрелы. Те по большей части с радостью подыгрывали, выкрикивая потоки оскорблений на своём странном, утробном языке, по всей видимости не заботясь о потраченных стрелах. Те дюжины стрел, что мы собрали, мало меня утешали. Хотя Флетчман или другие наши немногочисленные лучники и могли пустить их обратно, или укоротить и использовать в качестве арбалетных болтов, но если уж наши враги с такой готовностью тратили впустую стрелы, то наверняка они у них имелись в избытке.

Утро принесло к нашим воротам очередной отряд под вымпелом переговоров, что, как я начал понимать, являлось одной из ритуальных особенностей осадного военного искусства. Однако на этот раз просить разрешения собрать мертвецов явился не юный придворный аристократ, а пеший отряд Присягнувших.

— Обычай требует, чтобы переговоры велись между равными аристократами или же близкими по рангу, — крикнул Уилхем пятерым мужчинам, стоявшим под стеной надвратной башни. — Договариваться с вами ниже достоинства Леди. Ступайте к своим и приведите благородного.

Мужики тревожно переминались с ноги на ногу, но, к их чести, не убежали.

— Наши благородные не придут, — крикнул в ответ коренастый человек, державший вымпел переговоров. — Говорят, разговор с вашей Леди марает их честь или что-то вроде того. Пришлось умолять герцога разрешить нам самим пойти.

— Тогда вините его, когда придётся драться посреди вони от ваших гниющих товарищей. — Уилхем махнул им рукой, чтобы расходились. — А теперь ступайте, или оставайтесь, и тогда вас утыкают стрелами.

Крепкий мужик не сдвинулся с места, хотя его спутники, встревожившись, отступили на несколько шагов назад.

— Сволочь, мой брат лежит в этом рву! — крикнул он, указывая пальцем на основание стены. — Неужели вы откажете человеку пристойно похоронить своего родственника? Ваша языческая сука настолько жестокая?

От этих скверно выбранных слов все арбалетчики на башне неизбежно подняли оружие. Смерть решительного парня наверняка бы воспоследовала, если бы Эвадина не выкрикнула приказ остановиться.

— Что тут? — спросила она, поднимаясь по ступенькам на стену. Она сражалась весь прошлый день и всю прошлую ночь, и только после моих настойчивых приставаний нехотя согласилась пойти в башню отдохнуть. Этим утром она встревоженно морщила лоб и, судя по впалым глазам, вряд ли вообще спала. «Или», добавил я про себе, чувствуя приступ нервного подозрения, «на неё сошло очередное видение».

— Невоспитанные простолюдины пришли просить за своих мёртвых родственников, — сказал ей Уилхем. — Среди них нет ни одного благородного.

Эвадина тускло глянула на него, поднялась на стену и посмотрела на группу переговорщиков. При виде неё они напряглись — некоторые явно видели, как она сражалась днём ранее. Эвадина в битве всегда представляла собой тревожное, хоть и захватывающее зрелище, а их атаки она отражала особенно энергично, бегая от одной осаждаемой части стены к другой. Часто одно её присутствие подстёгивало защитников стараться сильнее, они оживлялись и отбрасывали нападающих ещё прежде, чем ей приходилось взмахнуть мечом.

Алундийцы уставились на неё, а она выжидающе смотрела на них, не говоря ни слова, пока крепкий мужик не закашлялся и не крикнул снова:

— Мы просим только соблюдения простой порядочности по отношению к павшим. Как гласит обычай на войне.

— Порядочности? — спросила Эвадина. — Какую порядочность вы проявили по отношению к невинным паломникам, которых травили в этом герцогстве?

Коренастый мужик осторожно переглянулся с товарищами, и его тяжёлое лицо неохотно напряглось, когда он крикнул в ответ:

— Мы тут ни при чём. Мы простые солдаты, призванные на службу, согласно добровольно принесённым клятвам.

— Клятвы, принесённые безбожным лжецам, недостойным своих титулов, ничего не значат! — голос Эвадины звучал остро, словно клинок, гнев ясно читался в суровой линии рта и чуть порозовевшей кожи. Я видел, как дёрнулись её губы, когда с них едва не слетели и новые слова, которые ей удалось удержать за стиснутыми зубами. Я не знал, какой ещё приказ слетит с этих губ, но не удивился бы, если бы она скомандовала вылить масло на трупы алундийцев и поджечь.

— Я пришла на эту землю не ради войны, но ради правосудия, — сказала она присягнувшим, когда, судя по выражению лица, её гнев немного поутих. — Знайте же, что ваши жизни столь же драгоценны для меня и Серафилей, как и любые другие. Меня печалит, что вы тратите их понапрасну на службе тем, кто того не достоин. Даю вам два часа на то, чтобы забрать мёртвых. Когда будете их хоронить, прошу, подумайте о моих словах и спросите себя, достоин ли вашей жертвы герцог, который не смеет встретиться со мной ни в битве, ни на переговорах. Если будете говорить с ним, скажите, что я желаю покончить с этим в поединке один на один, поскольку с радостью отдам свою жизнь, чтобы спасти многих. Поступит ли ваш герцог так же?

Ответ герцога Оберхарта не замедлил себя ждать, как утащили только последний алундийский труп, и ответом стал вовсе не эмиссар, принимающий её вызов. Вместо рассеянных атак, как днём ранее, он отправил три полные роты Присягнувших на южный фланг замка. Место он выбрал правильно, поскольку это был самый короткий участок стены, а значит мы могли собрать там лишь ограниченное число солдат на защиту против по меньшей мере полутора сотен человек. На стены подняли дюжину лестниц, а лучники и арбалетчики пускали поистине бурю стрел и болтов, прикрывая взбирающихся.

Поначалу стандартная подготовка Суэйна работала не хуже прежнего. Ведущих алундийцев пропускали, чтобы быстро убить и сбросить со стены, пока их товарищи ждали своей очереди получить град камней или поток горящего масла. Однако остроглазые вергундийцы впечатляющим образом использовали свои луки из рогов, собирая обильную жатву среди защитников, которым в пылу сражения приходилось показываться между зубцами. И мало кто из алундийцев, добравшихся до стен, умирал легко. Их явно выбирали за размеры и свирепость, а некоторые, видимо, поддерживали себя обильной выпивкой или какими-то наркотиками.

— Ортодоксальная грязь! — закричал громила с дикими глазами, забравшийся на стену. Он словно не замечал арбалетных болтов, торчавших из плеча и ноги, размахивая боевым молотом с короткой рукоятью и непрерывно выкрикивая что-то несвязное, но явно кровожадное. Я видел, как он сокрушил шлем алебардщика и пробил ногу кинжальщика, прежде чем Суэйн взмахнул булавой и выбил на камни мозги невменяемого громилы. К несчастью, исступление алундийца позволило его товарищам подняться на стену целыми и невредимыми. Суэйн первым встретил их, его булава поднималась и опускалась, оставляя за собой следы крови и костей. И тем не менее это напоминало попытку удержать угрей в пробитом бочонке — всё больше и больше алундийцев вынуждали его и других солдат Ковенанта отступить назад на несколько шагов.

Если бы я помог Суэйну своим мечом, то это наверняка улучшило бы моё положение, но я знал, что эти усилия будут потрачены понапрасну. Отчаянно оглянувшись, я заметил бочку с ламповым маслом.

— Помогите мне, — крикнул я двум арбалетчикам, наклоняясь, чтобы поднять бочку и оттащить в сторону нарастающей схватки. Пока мы её тащили, я увидел, как Суэйна одолели числом, и хотя он по-прежнему размахивал булавой, толпа алундийцев свалила его на спину.

При виде налетевших на него атакующих, меня охватила нерешительность. Броситься ему на помощь означало оставить мой план, а продолжать его означало для Суэйна верную смерть. К счастью, мои колебания оказались чисто академическими, когда мимо меня пробежала фигура в лёгких доспехах и бросилась на Присягнувших — замелькал топорик, отрубая пальцы и разрубая лица. Толкучка вокруг поваленного Суэйна поредела, алундийцы отступили на шаг, и тут один схватил фигуру за запястье, остановив топорик в дюйме от своего лица. Когда он поднял кинжал к шее нападавшей, фигура стала яростно извиваться, голова отклонилась назад, и я увидел рычащее лицо Вдовы с раскрытым ртом и оскаленными зубами. Бросившись вперёд, она куснула противника в щёку, тряся головой, словно терьер. Мужик заорал и пал под яростью атаки, несколько раз ударив кинжалом, который не смог пробить кольчугу Вдовы.

— Бросайте, как только я их вытащу, — сказал я арбалетчикам, ставя бочонок, и вытащил меч. — И держите факел наготове.

Вдова по-прежнему впивалась в алундийца, а его товарищ бросился на неё, подняв меч, чтобы рубануть её по голове. Прежде, чем он смог нанести удар, я ткнул ему в лицо своим клинком, и он повалился в толкучку Присягнувших. Схватив меч обеими руками, я махал им из стороны в сторону и отогнал врагов на пару ярдов, которых мне хватило, чтобы нагнуться и стащить Вдову с её жертвы. Она не разжимала зубов, пока я её оттаскивал, из-за них торчал хрящ, который она вырвала у мужика из лица. Я повернулся, толкнув её за себя, потом схватил Суэйна за сапог. Капитан лежал без чувств, из носа текла кровь, а глаза были полузакрыты. Его голова тряслась по каменным плитам, пока я выволакивал его из схватки, крича:

— Бросайте! Бросайте живо!

Двое арбалетчиков с похвальной энергичностью послушно подняли бочку, окатив толпу алундийцев густыми потоками масла, а потом бросили в них горящий факел. Масло занялось немедленно, в воздухе засвистело, и пламя охватило Присягнувших, мгновенно породив столп дыма, воняющий горелыми волосами и кожей. Горящие люди кричали и бегали по стене, некоторые катались по полу, пытаясь погасить пламя, другие падали со стены или слепо переваливались за край и падали с дорожки во внутренний двор.

— Выталкивайте их! — крикнул я четвёрке алебардщиков, которых заметил по ту сторону густеющего дыма. Вместо дальнейших приказов я принялся рубить группу полыхающих фигур, направляя их в сторону промежутка между двумя зубцами. Вскоре и алебардщики приложили к задаче своё оружие, и нам удалось сбросить алундийцев на головы их товарищей. Некоторые пережили падение и продолжали извиваться во рву, уже набитом трупами, кричали от боли потрясённым землякам, которых вдруг словно охватила неподвижность. Лестница, по которой поднимались на стену эти горящие люди, оставалась нетронутой, её коснулась только пара языков пламени, но никто из алундийцев внизу, видимо, больше не собирался по ней взбираться. На остальных лестницах, прислонённых к стене по обе стороны от этой, тоже никого не было.

— Трусы! — крикнул алундийцам один из алебардщиков. — Точно как ваш герцог, который испугался встретиться с нашей Леди! Трусы!

Крик быстро подхватили все солдаты на южной стене, и орали с жестоким весельем и праведным гневом.

— Трусы! Трусы! Трусы!

Вглядываясь через вонючий дым, я увидел несколько лучников, сновавших внизу, и понял, что затишье вот-вот закончится.

— Сбросить лестницы! — командовал я, бегая по стене, тычками пытаясь вернуть в чувство этих насмехающихся дураков. — А потом в укрытие, если только не хотите получить стрелу в глаз!

И снова меня подивил уровень власти, которой я обладал, поскольку все солдаты в поле зрения забыли свои насмешки и бросились исполнять приказ. Я поблагодарил двоих арбалетчиков за скорость с маслом, а потом отправил их гасить непотушенное ещё пламя и скидывать со стены оставшиеся трупы. Вдову я нашёл бдительно стоявшей с пустыми глазами возле Суэйна. Капитан сидел у стены, и осмысленность его взгляду вернулась лишь частично. На лице Вдовы не читалось никаких эмоций, и только ходили желваки, поскольку она что-то жевала.

— Выплюнь, — приказал я, поняв, что именно она ест. Вдова открыла рот и дала выпасть из него полупрожёванному куску плоти. Её лицо по-прежнему практически ничего не выражало. — Помоги мне с ним, — проворчал я, закидывая на плечо руку Суэйна, и стал поднимать его. Судя по качавшейся голове и невнятной речи, капитан, видимо, крепко отхватил по голове, и в придачу ему сильно сломали нос.

— Нужен здесь… — промямлил он, покачиваясь на слабых ногах.

— Вы нужны в лазарете, — сказал я ему и повернулся ко Вдове, покосившись на глубокий порез, красовавшийся у неё на лбу. — И вы тоже. Отведите капитана к просящему Делрику. — Я отпустил руку Суэйна со своего плеча и указал на её порез: — И пусть вам там заодно зашьют это.

Она без слов кивнула и стала помогать Суэйну идти в сторону лестницы. Тут я заметил, что на ремешке на её запястье всё ещё болтаются остатки топорика. В пылу сражения лезвие свалилось, и осталась только расколотая рукоять.

— Стойте, — сказал я и наклонился, чтобы поднять боевой молот с короткой рукоятью из обмякшей ладони громилы, которому вышиб мозги Суэйн. — Возьмите это. Он, похоже, довольно крепкий и протянет дольше.

Когда она принимала оружие, на её лице снова появилось хоть какое-то выражение. Она покрутила молот и просветлевшими глазами посмотрела на блестящий боёк. «И от безумцев бывает польза», напомнил я себе, приглушив приступ вины. Я знал, что даже если эта женщина переживёт осаду, то останется мёртвой во всех отношениях, кроме желания причинить ещё больше боли.

— И отдохните перед возвращением, — добавил я, тупо глядя, как вдова и капитан хромают по ступенькам.

Больше штурмов не было. К сумеркам алундийцы отступили от южной стены, а вергундийские лучники продолжили беспокоить нас, как только опустилась полная темнота. К этому времени уже все солдаты роты на печальном опыте научились уважать искусство наших мучителей и передвигались с привычной осторожностью и опаской, не предоставляя вергундийцам новых жертв. Поэтому они вернулись к прежней тактике и стали случайным образом пускать залпы огненных стрел в надежде поджечь что-нибудь важное. Впрочем, Уилхем держал Гвардию наготове с вёдрами воды, и любые очаги возгораний тут же быстро гасили.

Когда закончился мой дозор, я надеялся вернуться на свой тюфяк в башне и проспать столько часов, сколько позволит герцог Оберхарт до очередной атаки. Однако оказалось, что Эвадина поджидает меня в главной комнате. Она сидела у очага на стуле с высокой спинкой, который наши плотники сколотили для неё из лишних досок. Когда она подозвала меня, мне пришлось опустить свой усталый зад на хилую табуретку напротив. От следующих слов Эвадины ножки моего сидения скрежетнули по камню:

— Теперь ты капитан, Элвин. — Она с сочувствием улыбнулась. — Поздравляю.

Я ошеломлённо уставился на неё, живот скрутило от страха особого рода, который появляется от нежеланной ответственности.

— Суэйн...? — начал я, но она меня оборвала.

— Будет жить, но просящий Делрик говорит, что из-за ранений ему какое-то время придётся лежать одурманенным в постели.

— Но Уилхем, сержант Офила…

— Уилхем командует Гвардией, и для этого он лучше подходит. А ещё он не пользуется в роте таким же доверием, как ты. Сержант Офила отличный и храбрый солдат, каких мало, но её… тактическая сообразительность ограничена. А твоя — нет, как ты сегодня продемонстрировал.

Я начал было формулировать новые аргументы, собираясь полностью объяснить свои многочисленные недостатки как солдата, так и человека. Но плотная решительная улыбка Эвадины сообщила мне, что все они будут бесплодны. Да, она была со мной откровенна, как ни с кем из этой роты — включая даже Уилхема, которого она знала с детства, — но это не делало нас равными. На самом деле, кто вообще мог бы считать себя равным такой, как она? Она сделала меня капитаном, и от такой чести нельзя отказываться.

Тяжело вздохнув, я некоторое время разглядывал огонь. В голове проигрывались мимолётные фантазии о том, что можно как-то ускользнуть за стены и сбежать в алундийские пустоши. О том, как я доберусь до побережья, отыщу Торию и потребую свою долю клада Лаклана, если, конечно, она его вообще нашла. Разумеется, всё это было чепухой — никаких лазеек из этого замка нет, и, даже если бы они существовали, то, несмотря на все мои абсурдные измышления, глубоко внутри я знал, что не воспользовался бы ими. Моя судьба связана с судьбой Эвадины, и так было с тех самых пор, как Ведьма в Мешке украла жизнь из меня, чтобы вылечить её. Теперь от наших уз не отказаться.

— Миледи, как капитан, — начал я, поворачиваясь к ней, — я назначаю вдову Джалайну вашим личным охранником. А ещё предписываю вам не участвовать в дальнейших сражениях, если только это не будет вызвано острой необходимостью. Если вы падёте, то падёт и этот замок, и всякая душа за его стенами.

— Я не паду здесь, Элвин. Думаю, ты это знаешь. И всё же… — она склонила голову в знак согласия, — негоже мне перечить своему капитану. Я воздержусь от битвы до тех пор, пока наши враги не пробьют наши стены. Ещё распоряжения?

Разговоры о пробивании стен вызвали печальное, но неизбежное заключение, которое нужно было озвучить.

— Если только герцогу Оберхарту не хватит глупости принять ваш вызов, его следующий шаг очевиден: он приведёт к нашим стенам тот чудовищный таран. Судя по тому, что говорит кастелян Эстрик, пробить брешь будет для врага кровавой и длительной задачей, но предотвратить это мы не сможем. Нужно подготовить отход в башню. Предлагаю держать половину арбалетчиков на внешней стене с приказами экономить болты. Вторую половину разместить в башне для прикрытия нашего отхода. Стену вокруг насыпи тоже надо усилить, обеспечить всем необходимым и перенести все запасы со двора в подвалы башни.

— Говоришь, как настоящий капитан. — На этих словах Эвадина улыбнулась шире. Однако я заметил, как в её глазах задержалась тень — та же мрачная поглощённость, какую я видел, когда Присягнувшие пришли просить о своих мертвецах. Моя способность читать её настроение привела меня к неприятному ощущению, что наше текущее затруднительное положение в какой-то мере малозначительно и только отвлекает от более важных забот.

— У вас было очередное видение, — сказал я. — Так ведь?

Её улыбка исчезла, и настала её очередь смотреть на огонь.

— Да, — пробормотала она, и на секунду её лицо исказила гримаса сожаления. — После прошлого видения, которое они мне послали, я… обманывала себя мыслью, что Серафили избавят меня от новых картин Второго Бича и пути, по которому я должна пройти, чтобы её предотвратить. Но, хоть их сострадание и безгранично, я узнала, что от тех, кому они благоволят, они и требуют многого, и вынести это нелегко. — Она посмотрела на меня, и в её глазах укрепилась знакомая уверенность. — Элвин, тебе придётся понять: то что происходит здесь, должно произойти. Кровь, которую мы проливаем, и раны, которые терпим — это жертвы, и их требуют Серафили на пути спасения.

Она протянула руку, и я взял её, обнаружив, какая яростная у неё хватка.

— Я рада, мой добрый друг, — сказала она, — что на этом пути у меня есть ты, ведь он такой длинный, и на нём так много испытаний.

Я видел, как напряглось её горло, и в глазах блеснули слёзы, прежде чем она меня отпустила.

— Ступайте отдохните, капитан, — проговорила она, откинувшись на спинку стула и запахнув плащ. — Завтра утром вам понадобятся силы. Все наши лёгкие деньки позади, хотя я знаю, что они снова наступят.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Изнутри стен удар огромного железного наконечника тарана звучал очень похоже на гром — словно рёв, сопровождающий удары молота невидимого чудовища. Раскрошенный камень шипел, сложенные булыжники скрежетали и гремели, но первый удар залатанная брешь выдержала.

— Вы — гордость строительного искусства, сержант, — сказал я кастеляну Эстрику, похлопав его по плечу, когда очередной удар тарана не смог развалить стену. Как только стала ясна цель устройства, который в роте называли «Железная Башка», Эстрик посоветовал разобрать несколько наших временных построек и укрепить досками залатанную брешь. Глядя, как дерево и камень выдерживают очередной удар, я порадовался, что послушался его совета. Однако терпеливое облегчение на лице Эстрика совсем не утешало. Он-то явно ожидал, что его поделка развалится от первого поцелуя тарана.

Возле этого участка стены расставили два полных отряда дугой в три ряда, а спешенных гвардейцев разместили за ними, чтобы, если понадобится, бросились вперёд и заткнули дыры. Прямо перед залатанной брешью поставили кучу разных заострённых препятствий из того небольшого количества свободных оставшихся досок и различного захваченного оружия. Алундийцам, которые хлынут через брешь, придётся сначала убирать их с дороги под залпами болтов арбалетчиков, размещённых по обе стороны от зубца сверху. Я весьма гордился своей ловушкой, хотя, как и Эстрик, радовался, что её время ещё не пришло.

Пять полных дней ушло у герцога Оберхарта на то, чтобы подвести таран к стенам. В первый день большая часть его войска выстроилась перед восточной стеной слева от надвратной башни, где самая большая залатанная брешь выделялась на каменной кладке уродливой, но крепкой блямбой. Больше дюжины передвижных деревянных щитов закрывали таран спереди и сверху. Их методично передвигали к краю рва, где группы Присягнувших бегали по очереди вперёд и бросали вниз крупные булыжники. Сначала эта куча камней казалась бессмысленной, а потом по её растущей высоте стало ясно и её назначение.

— Эти гады строят мост, капитан, — пригибаясь, сказал мне Эстрик, и над его головой просвистела стрела. — Который мы не сможем сжечь.

— Но мы можем жечь строителей, — заметил я.

Весь следующий день потоки масла и огненных стрел лились на Присягнувших, продолжавших свой опасный труд, и чудовищно неприятным образом забрали по меньшей мере дюжину жизней. Как следствие, их усилия стали спорадическими — маленькие группы выбегали из укрытия, метали свои камни в ров, а вергундийцы старались заставить нас не высовываться. Герцогу Оберхарту — или кто там из знати руководил этой задачей — очевидно не понравились такие предосторожности, и он приказал передвинуть деревянный щит на расстояние в несколько ярдов от рва. Следующий день принёс роте немало мрачного веселья — мы поджигали их деревянные щиты, забирая всё новые жизни. Однако у нашего врага явно было дерева в достатке, поскольку они заменяли щиты с раздражающей скоростью. Довольно скоро наши запасы масла истощились, и мне пришлось отдать приказ остальное не использовать. К пущей досаде начался долгий снегопад, который пригнали суровые восточные ветра. Поэтому нашим арбалетчикам приходилось вглядываться в ледяные метели, отыскивая себе мишени, а трудягам-алундийцам стало гораздо легче бегать и наполнять ров. К тому времени, как только снег утих, он успел обильно укутать своим покрывалом и за́мок, и несгораемый мост алундийцев.

Перед тем, как спуститься во двор к солдатам, я стоял на крыше башни рядом с Эвадиной, и мы смотрели на тяжёлое, но неотвратимое приближение Железной Башки. Огромный таран не тянули, а толкали к стенам — густая толпа алундийцев налегала на рамы в задней части удлинённой телеги. По большей части он был заключён в деревянный ящик, щедро укрытый овечьими шкурами. Благодаря Эстрику, предугадавшему эту тактику, я знал, что эти шкуры будут обильно политы водой, создавая щит против любых наших попыток сжечь таран.

— Вода не погасит горящее масло, капитан, — сказал мне кастелян, — но не даст огню распространяться.

— Можем устроить вылазку, — прокомментировала Эвадина, когда таран подкатился совсем близко ко рву. — Нападём и сожжём колёса этого чудища. — Едва заметная ухмылка на её губах говорила, что это самоубийственное предложение не стоит принимать всерьёз. Способность Эвадины шутить, и общее беззаботное отношение к нашему положению заставило меня задуматься о содержании её видения. Ясно, что оно показало ей много такого, о чём стоит беспокоиться, но исход этой осады не входил в число поджидавших нас бедствий.

«Если то, что она видит, вообще реально», напомнил я себе.

Потребовалась ещё дюжина ударов Железной Башки, чтобы нанести стене какой-либо заметный урон — только тогда стали вываливаться первые булыжники и из щелей между сдвигающимися камнями посыпались всё более толстые ручейки песка. Ещё дюжина ударов, и деревянные балки, укреплявшие барьер, начали гнуться, а потом и трескаться. Однако только когда всё здание задрожало, зазвучали барабаны с юго-западного угла внешней стены. Повернувшись, я увидел, как Офила подняла руку и указала на ровную площадку перед стенами. Значение этого было ясным и ожидаемым. Алундийцы почти наверняка собирались устроить диверсию во время атаки на брешь. Я передал Офиле командование стенами, отдав в её распоряжение все силы роты, кроме тех, кого оставил защищать брешь. Два отряда, Гвардия и арбалетчики вместе составляли от силы три сотни солдат — ничтожное число против почти целой армии, но я многое поставил на заявление Эстрика о шансах алундийцев:

— Они нетерпеливы, капитан, — рассудил сержант-кастелян. — Атакуют всего одну брешь, когда надо было пробить по меньшей мере ещё две. Да, конечно, у них преимущество в численности, но это не многого стоит, когда разом они могут атаковать лишь по пять человек плечом к плечу. Не завидую тем бедолагам, которые вызвались добровольцами на этот Дурацкий Гамбит.

«Дурацкий Гамбит», как я узнал — это общий термин в искусстве осадного дела для группы солдат, которые из-за неблагоразумных представлений о личной славе или благодаря обещаниям щедрой награды вызываются первыми броситься в брешь во время атаки. Как показали события того дня, название это очень правильное.

От очередного удара балки разлетелись в клубах пыли, и залатанная брешь в стене снова стала брешью. На миг показалась Железная Башка — помятая, поцарапанная и покорёженная масса железа мелькнула за опускающейся завесой измельчённого камня и убралась, оставив после себя напряжённую тишину.

— Ставь «забор»! — крикнул я, и три ряда солдат вокруг бреши, как один, быстро и точно встали в стандартное оборонительное построение. Пикинёры сделали шаг вперёд, опустив длинные копья, а алебардщики за ними выставили наготове своё оружие. Позади них кинжальщики вытащили топорики и ножи, водя плечами в привычном предвкушении битвы. Я выбрал эти отряды за их опыт — все здесь были ветеранами, которые прошли много испытаний с Помазанной Леди. Каждый из них встанет здесь и скорее умрёт, чем отступит без приказа.

Я смотрел, как оседает пыль из бреши, а тишина всё тянулась и длилась так долго, что я начал думать, не здесь ли на самом деле устроят диверсию, тогда как главная атака будет на южной стене. Мои подозрения усилились, когда Офила сзади от меня выкрикнула несколько приказов, и её слова вскоре перекрыл знакомый шум атаки на за́мковую стену.

Увидев, как пара кинжальщиков оглянулись через плечо, я резкой командой укрепил свою убеждённость:

— Смотреть вперёд! — рявкнул я, и для уверенности сказал про себя: «Они не стали бы с таким трудом пробивать дыру в наших стенах, просто чтобы оставить её пустой».

Мрачное подтверждение этому не замедлило последовать, приняв форму густого залпа стрел, перелетевших через стену и упавших во двор.

— Стоять! — крикнул я под дождём стрел. У всех солдат во дворе имелись неплохие кольчужные и пластинчатые доспехи, и у каждого — крепкий шлем. Поэтому буря стрел не нанесла много урона, хотя и потрепала нервы. Стрела с игольчатым наконечником, пущенная с близкого расстояния, могла легко пробить кольчугу, а иногда даже и хорошо сделанный пластинчатый доспех. Но с большого расстояния по высокой дуге против хорошо защищённых войск такая стрела могла нанести смертельный удар лишь по слепой случайности. Солдаты роты вздрагивали, когда стальные наконечники отскакивали от их шлемов и доспехов, но на самом деле ранило только троих. Одному пикинёру стрела попала в оголённый участок запястья, и два кинжальщика ускакали в лазарет с древками, торчавшими из верхней части сапог. Так что первые алундийцы, бросившиеся в брешь, оказались перед тремя выстроенными шеренгами ветеранов пехоты, а спустя краткий миг их покосили арбалетчики.

В алундийском Дурацком Гамбите участвовало всего около полусотни человек — герцогские воины и Присягнувшие с громкими криками бросились вперёд. Не успели они добежать до нашего барьера из стальных шипов, как арбалетчики обрушили на них смертельный шквал. Болты, пущенные почти вертикально из арбалетов с воротом по целям в дюжине футов внизу, без труда пронзали доспехи воинов или лёгкие кольчуги и стёганые куртки Присягнувших. Первый залп убил людей спереди, и следующим пришлось замедлиться, отчего они стали ещё более лёгкой добычей. После первого смертоносного залпа наши арбалетчики работали и отточенной эффективностью — один человек из трёх стрелял, а остальные перезаряжали. Меньше чем за пять минут все участники Дурацкого Гамбита лежали в бреши убитыми или ранеными. Никому не удалось ступить на булыжники внутреннего двора.

Вторая атака началась сразу вслед за первой, а значит арбалетчики на стене не могли повторить первую резню, хотя и нанесли тяжёлый урон, прежде чем первые алундийцы выбрались из бреши.

— Стоять! — выкрикнул я, видя, как солдаты роты зашевелились в предвкушении. — Стоять и ждать приказа!

Я удерживал их на месте, пока число атакующих перед нашей самодельной баррикадой не начало расти. Первые выбежавшие к препятствиям старались через них перелезть и по большей части пали жертвами постоянных залпов болтов сверху. Другим почти удалось перебраться, но давка сзади прервала их усилия. Я видел по меньшей мере троих, кого буквально насадили на стальные шипы — их лица покраснели от мучительной ярости или отчаяния.

Только когда тяжёлые брёвна барьера начали царапать булыжники двора и поддались под напором толпы, я приказал отрядам двигаться вперёд.

— Строем вперёд! — рявкнул я, и строй в форме полумесяца ответил быстро и дисциплинированно. Мерный топот их сапог разительно отличался от путаного шума алундийцев, возгласы досады или кличи которых быстро сменились криками, когда пикинёры подняли копья на высоту плеча, и, едва расстояние сократилось, выставили вперёд. В соответствии с предыдущими приказами, строй остановился в шести футах от барьера, откуда пикинёры безнаказанно тыкали своим оружием в кишевшую толпу. За несколько мгновений на шипах барьера или между ними повисла дюжина тел. Раненые алундийцы качались и шатались в толкучке среди своих товарищей, их лица потрясённо побелели, и многие даже руку не могли поднять, чтобы зажать кровоточащие раны.

Пока пикинёры кололи со страстью людей, охваченных кровожадностью битвы, арбалетчики наверху продолжали атаковать алундийцев, набившихся в брешь. За время битвы их запас болтов стал истощаться, и они сменили тактику, подтащив над краем бреши дымящиеся котелки со смолой. Я уже знал к этому времени, что ламповое масло более универсально в обороне замка, поскольку его можно выливать на противника холодным, а потом поджигать брошенным факелом или горящей стрелой. Смола же более вязкая, и её нужно добрый час разогревать, прежде чем она приобретёт нужные свойства. А ещё её запасы у нас были ограничены, и потому Суэйн до сих пор воздерживался от её применения. Увидев же смолу в действии, я поймал себя на парадоксальном ощущении: мне одновременно было жалко, что у нас её мало, и глубоко хотелось никогда больше не видеть её применения.

Нельзя сказать, что я был непривычен к крикам горящих людей, но мне показался особенно пронзительным и страшным шум, который поднялся, когда дымящийся чёрный поток полился на плотную толпу. Горящая смола прилипает к открытой коже, прожигает и её и мышцы, пока липкие руки отчаянно пытаются её соскрести. А ещё её жара хватало, чтобы сварить человека в доспехах, даже если смола не добиралась до плоти.

Столкнувшись с непоколебимым колющим забором пик и смертоносным чёрным дождём сверху, алундийский штурм быстро схлопнулся. В задней части толкучки всё больше и больше кричащих, покрытых смолой людей убегало в брешь, а напиравшие вперёд замедлили шаг и в конце концов остановились. Те, кто добрались до барьера, некоторое время продолжали сопротивляться, без особого эффекта отмахиваясь мечами и алебардами от колющих наконечников копий. Один крепкий парень — присягнувший без доспехов, если не считать свободной кольчуги — умудрился пролезть под барьером и пробиться мимо чащи пик. Крича и рубя фальшионом, он прорывался вперёд, пока один алебардщик из второй шеренги не вонзил лезвие в его незащищённый череп. Это был единственный алундиец в тот день, кому удалось поставить ногу на внутренний двор.

— Обычный строй! — выкрикнул я, когда оставшихся самых крепких проткнули копьями, и последние атакующие убежали из бреши. Пикинёры послушно подняли оружие, и три шеренги вернулись на прежние позиции. Помимо раненых шквалом стрел вергундийцев, мы не понесли ни единой потери. Совсем другая история вышла на юго-западной стене, где сержанту Офиле пришлось пустить в ход все свободные силы, чтобы не дать алундийцам перелезть через стены. Тем вечером, когда закончился подсчёт, Эйн вычеркнула пятьдесят два имени из списков роты. Но всё равно, мы удержались, а алундийцы потерпели поражение. Как это всегда водится за солдатами, очень скоро вся рота дала волю своему торжеству, и за́мок сотрясался от криков — поначалу разрозненных, но вскоре превратившихся в знакомый ритмичный рефрен:

— Трусы! — эхом от стен разносился крик, повторявшийся снова и снова. — Трусы! Трусы! — кричалку подкрепляли многочисленные похабные оскорбления и насмешки, по большей части сосредоточенные на одной конкретной теме:

— Скажите своему герцогу, пусть выйдет и сразится с нашей Леди! — крикнул арбалетчик убегающим алундийцам и рассмеялся, пригибаясь от стрелы. — Пошлите его, пускай подыхает, чтобы умирать не пришлось вам, чокнутые ебланы!

Я не мешал этим крикам, зная, что они помогут роте не хуже обеда, и в итоге они сами начали стихать. Когда радостные вопли умолкли, им на смену донеслись смешанные стоны и редкие вскрики алундийцев, оставшихся во рву. Через оставшийся дым я разглядел двигающиеся фигуры, некоторые пытались уползти, а большинство просто вздрагивали и дёргались, как бывает, когда жизнь покидает тело.

— Подниму вымпел переговоров, — сказал Уилхем, направляясь в угол внутреннего двора, где стояло несколько наших знамён. — Пускай приходят и расчищают тут всё.

— Нет, — тихо, но твёрдо сказал я.

Он остановился, удивлённо покосившись на меня.

— Обычай сражений требует… — начал он, раздражённо хмуря лоб, но я его тут же прервал:

— Обычай не помешает им вырезать каждую душу в этом замке, если они его захватят. Трупы заполняют брешь не хуже камней, и вид мертвецов наверняка замедлит атаку всех, кто пойдёт следом. Пускай лежат там, сержант. Больше никаких переговоров.

Не знаю, от отвращения или от уязвлённой гордости, но раздражение на его лице сменилось гневом. Губы сжались в суровую линию, лицо напряглось, он поднёс костяшки ко лбу и едким тоном проговорил:

— Как прикажете, капитан.

Встретившись с ним взглядом, я быстро перебрал в памяти многочисленные примеры того, как вожаки разбирались с неповинующимися подчинёнными. Декин в зависимости от настроения либо избил бы Уилхема до крови, либо просто сломал бы ему шею. Сильда дала бы ему немного покипятиться, а потом успокоила бы его внутренние раны парой тихо сказанных афоризмов. Суэйн рявкнул бы команду заткнуть пасть, а если бы тот не исполнил, то приказал бы его выпороть. Какой бы вариант я ни выбрал, главный урок этого момента состоял в простом понимании, что между мной и этим человеком всё изменилось. Эвадина привела веские доводы о том, почему нужно поставить меня над ним, но это не меняло того факта, что теперь разбойник из керлов будет руководить аристократом, пускай даже опозоренным и лишённым наследства. Время покажет, переживёт ли эту перемену та дружба, что зародилась между нами в тени Эвадины, но она оставалась глубокой.

Моргнув, я кивнул головой в сторону юго-западной стены, где солдаты Офилы перестаивались после хаоса сражения на стенах.

— Возьми Гвардию и помоги перенести раненых просящему Делрику. Вряд ли герцог попробует сегодня ещё раз, но надо подготовиться на тот случай, если всё-таки попробует.

Напряжённость чуть ушла с лица Уилхема, он кивнул, на этот раз не отбивая лоб костяшками, развернулся и крикнул приказы Гвардии. Я же снова повернулся к отрядам, по-прежнему шеренгами, стоявшим во дворе, стараясь, чтобы жалобные крики, доносившиеся от бреши, не приковали туда мой взгляд.

— Третья шеренга, разойтись! — приказал я. — Соберите все стрелы, а потом можете поесть. Остальные поедят, когда эти вернутся. Если хотите, садитесь, но оставайтесь в строю.

Как я и предсказывал, день закончился без попыток пройти через брешь. Группу Присягнувших с вымпелом переговоров отогнали тщательно нацеленными стрелами из лука Флетчмана. Жуткая какофония валяющихся раненых алундийцев доносилась несколько часов и только с наступлением ночи наконец стихла. Подозревая, что герцог под покровом темноты может начать атаку, я по очереди отправлял отряды роты поесть и поспать, сколько получится, пока не стемнело. В полночь я собрал всех, но алундийцы так и не пришли, хотя ночь выдалась богатой на топот марширующих сапог и скрежета колёс телег. Герцог Оберхарт, очевидно, решил перегруппировать свои войска, и только на рассвете его намерения стали ясны.

Большую часть ночи я провёл на башне после краткой прерывистой дрёмы в комнате внизу. Я знал, что мне снился какой-то бредовый сон, но по пробуждении его образ от меня ускользнул. «Может, Эрчел принёс мне очередное предупреждение», подумал я, потирая висок, поскольку пульсирующая боль снова дала о себе знать. В последние дни она стихла, или может я перестал её замечать из-за бесконечных задач, которые сваливаются вместе с должностью капитана. А теперь она сомкнула свои крепкие пальцы на моём черепе и сжимала с садистской настойчивостью. Я надеялся сэкономить запасы обезболивающего эликсира, но пульсация стала такой непреодолимой, что мне пришлось отхлебнуть опасно большой глоток, прежде чем подниматься по лестнице на крышу.

Тем утром солнце взошло на чистом небе, освещая лоскутное одеяло алундийских войск, развёрнутых огромным кольцом вокруг всего замка. Казалось, их расставили равномерно, и потому я не мог предугадать, где сосредоточится очередная атака. Впрочем, я отметил тот факт, что теперь все воины расположены напротив бреши. Я-то лелеял некоторую надежду, что герцог прекратит атаки до тех пор, пока не переставит Железную Башку, чтобы пробить очередную брешь во внешней стене. Второй проём в нашей обороне означал бы, что мы не сможем удерживать нижнюю часть крепости, зато это дало бы нам ценное время. Но по неизвестным причинам герцог Оберхарт, видимо, не желал потратить на всю осаду ни дня больше того, чем необходимо. Вскоре всё его воинство разом атакует стены, заставив нас их оборонять, а в это время его лучшие отряды будут пробиваться через брешь.

— Сегодня мы потеряем внешнюю стену, — сказал я Эвадине, после того, как Эйн по моей просьбе позвала её на крышу башни. — Не вижу, как этого избежать. Скажу Делрику переместить раненых в подвалы башни вместе с оставшимися запасами.

Она в ответ лишь неопределённо кивнула, и я увидел, что смотрит Эвадина не на окружающее нас воинство, а на дальний берег реки Кроухол. Я тоже провёл много часов, задумчиво глядя в ту сторону, видя лишь раздражающе пустую местность, но теперь, проследив за направлением её взгляда, удивлённо моргнул.

— Это…? — начал я, облокотившись на балюстраду, окружавшую крышу, и, прищурившись, уставился на небольшое оранжевое пятно на северном берегу.

— Маяк, — сказала Эвадина. — Нам дали ответ, Элвин.

— Но что он означает? — Я пристально вглядывался в далёкий огонь, надеясь разобрать какой-либо другой сигнал. Развевающийся флаг или же намного более приятный вид огромного количества солдат на марше. Вместо этого лишь одинокий маяк мерцал в утренней дымке. — Помощь идёт, или они предупреждают нас, что мы сами по себе?

Эвадина в ответ лишь спокойно улыбнулась, а потом направилась к лестнице.

— Надо надеть доспехи. Думаю, сегодня мне придётся обнажить меч ради нашей защиты. Если только у вас нет возражений, капитан.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Герцог Оберхарт начал атаку почти через час после восхода. Со стороны герцогского знамени донёсся звук трубы, который тут же эхом повторили другие, и этот резкий сигнал пролетел вокруг всего замка. В ответ все когорты осаждающего войска бросились бегом вперёд.

Глядя с надвратной башни на этот натиск, я отметил, что и алундийские аристократы не избежали этого испытания, поскольку насчитал несколько дюжин рыцарей в доспехах среди тащивших лестницы простолюдинов. Поначалу всё пошло плохо для атакующих. Алундийцы этим утром не взяли свои передвижные щиты, а просто на полном ходу побежали к нашим стенам. Поэтому, прежде чем они донесли лестницы до рва, многие пали от болтов и трофейных стрел наших арбалетчиков и лучников. Когда подняли лестницы, началась рутина — убивать первых взобравшихся и сбрасывать их вниз. Тела постоянно падали в ров, лестница за лестницей скидывались со стен, а стоявшие без дела ожидали своей очереди попасть под дождь из стрел. Противостояние длилось почти час, и за это время нашим врагам не удалось достичь успеха ни на одном участке стены. Да, мы растянулись, но и они тоже, и по лестнице за раз могло взобраться ограниченное количество человек.

Несмотря на наш успех, и на ужасные потери наносимые врагу, я не позволял себе иллюзий. Да, стены подвергались постоянному, пусть и безуспешному штурму, но герцог Оберхарт ещё не послал в брешь свои лучшие отряды. Из-за необходимости оборонять стену по всей её длине, мне пришлось оставить лишь небольшой контингент арбалетчиков на участке над брешью. Помимо болтов, они вооружились всей оставшейся смолой и камнями, и я знал, что они нанесут немалый урон, но это не будет похоже на полномасштабную резню предыдущего дня.

Большую часть сражения я оставался на надвратной башне, иногда рискуя бросить взгляд на контингент герцогских воинов, ровными шеренгами стоявших напротив бреши. Вергундийские лучники и алундийские арбалетчики теперь были рассредоточены, но по-прежнему остроглазы, и мне приходилось несколько раз пригибаться. Из этих кратких наблюдений выяснилось, что герцог поднял своё знамя прямо позади воинов, из чего я заключил, что он решил сегодня разделить с ними опасность. По всей видимости, насмешки, брошенные нашим врагам, достигли его ушей и задели его гордость. Он не хотел унижаться согласием на поединок один на один с Эвадиной и вместо этого, видимо, готовился рискнуть своей головой в опасной атаке. Такой поступок отличался удивительной храбростью, достойной моего самого искреннего восхищения, но не милосердия.

Пробежав, пригибаясь, по стене, я высмотрел сержанта, командующего арбалетчиками над брешью.

— Среди них во время атаки будет сам герцог, — сказал я ему. — Большой, плотный мужик в отличных доспехах. Обязательно убейте этого гада.

Сержант, бывший искатель убежища из Каллинтора по имени Прадер, выглядел немного по-злодейски — узкое лицо с маленькими глазками и необыкновенно заострённые зубы, которые он оскалил в полуухмылке:

— А награда-то за это будет, капитан? — спросил он.

— Благословение Леди, — ответил я, а потом придвинулся и проговорил тише: — и серебряный соверен тому, кто его свалит.

Услышав с другой стороны стены новый рёв труб, я сжал рукой закрытое кольчугой плечо Прадера и добавил:

— Если этот знатножопый сдохнет, то всё закончится. Помни это. — Сержант ухмыльнулся ещё шире и отбил костяшками по лбу, а я развернулся и побежал к лестнице.

— Стройся! — крикнул я, добежав до двора, и два отряда вытянулись по стойке смирно. — Они уже идут, и прихватили с собой герцога. Устроим-ка ему тёплый приём, а?

Я позволил им немного посмеяться, а потом выстроил таким же полумесяцем, как и днём ранее, и после этого подошёл к Уилхему.

— На этот раз всё будет не как вчера, — практически прокричал я ему из-за окружающего грохота битвы. — Какое-то время мы продержимся, убьём, сколько сможем, но рано или поздно придётся отойти в башню. — Я показал на Эвадину, стоявшую со Вдовой возле огороженного загона, который служил теперь конюшней. — Когда отдам приказ, задачей Гвардии будет увести её в башню, чего бы это ни стоило. Тащите её, если придётся.

Уилхем глянул в сторону Эвадины и начал было кивать, но замер, и его глаза расширились.

— Только не опять, — выдохнул он.

Повернувшись, я увидел, как Эвадина выводит Улстана из конюшни, а конь уже осёдлан и снаряжён к битве толстым стёганым одеялом, которое укрывало его от шеи до крупа. К тому времени как мы с Уилхемом подбежали к ней, она уже взобралась на жеребца и направила его к подъёмному мосту.

— Миледи… — начал я, встав на пути Улстана.

— Не беспокойтесь, капитан, — оборвала она, застёгивая ремешок на шлеме. — Будьте уверены, я знаю, что делаю.

— Герцог, — выпалил я, осознав, что мне сложно составить связное предложение из-за полного смятения и нарастающего страха. — Брешь…

— Элвин, — нетерпеливо и сердито сказала она. — Ты настолько доверял мне, что отправился за мной сюда. Поверь же моим словам, что я быстро проеду через эти ворота и предам герцога Алундии давно заслуженному правосудию. — Она подтянула ремешок шлема и взяла уздечку, улыбнувшись нам с Уилхемом. — И для меня станет большой честью, если вы оба будете меня сопровождать.

Она повернулась к солдатам на подъёмном мосту и резко выкрикнула команду:

— Опустить мост!

— Отставить! — крикнул Уилхем, махнув рукой солдатам на лебёдке, и повернулся к Эвадине. — Эви, это безумие…

Уилхем всё кричал на неё, а она не обращала на него внимания, не отводя глаз от солдат у моста. Они в замешательстве переминались с ноги на ногу, переводя взгляд с неё на меня.

— Капитан? — спросил крупный парень, главный на лебёдке, терзаемый страхом, отражение которого я видел на лицах всех солдат, видевших это. Я знал, что они задавались тем же вопросом, что и я: «Неужели Помазанная Леди нацелилась на второе мученичество?». Впрочем, меня захватила спокойная, умиротворённая уверенность на лице Эвадины — так она вела себя перед Полем Предателей, и это сильно отличалось от роковой мрачности перед бедствием в Ольверсале. Сегодня она умирать не собиралась.

— Вы слышали приказ Леди, — рявкнул я крупному солдату и отошёл с дороги Улстана. — Опустить мост.

Протесты Уилхема заглушил грохот опускающегося моста. Эвадина тепло улыбнулась мне, а потом ударила Улстана пятками, пуская его в галоп. Она промчалась через ворота, копыта скакуна прогрохотали по доскам подъёмного моста, а когда они застучали по твёрдой земле, Эвадина повернула налево и скрылась из вида. Вдова без промедления побежала за ней следом, оставив меня смотреть на изумлённое, разъярённое лицо Уилхема. Его гнев достиг таких высот, что я сильно удивился, что он не врезал мне, а хмуро побежал залезать на свою лошадь, крикнув Гвардии следовать за ним.

— Стройся на марш! — крикнул я, побежав обратно к отрядам во дворе. — По пятеро в ряд. Алебардщики вперёд. Пикинёры вторые, кинжальщики третьи. Шевели жопой! — добавил я, пнув замешкавшегося пикинёра, который, как и многие, разинул рот и ошеломлённо стоял. Этого хватило, чтобы они зашевелились, и перед брешью быстро выстроилась узкая колонна. Я встал во главе, вытащил меч и приподнялся, чтобы посмотреть через кучу трупов, по-прежнему там лежавших. Алундийские воины перестраивались в ответ на невидимую угрозу, хотя несложно было разгадать её природу. Глянув в сторону моста, я увидел, как Уилхем во главе Гвардии галопом мчится через ворота. Я решил, что им понадобится меньше минуты, чтобы добраться до алундийцев и до схватки, уже разразившейся у них на фланге.

— Как только мы пройдём, алебардщики бегом за мной в сторону знамени герцога! — крикнул я собравшейся колонне. — Пики и кинжалы, разделитесь налево и направо и атакуйте их фланги!

Я никогда не любил произносить речи или увещевания, находя подобные представления несколько неловкими, даже в таких случаях, как этот, но момент требовал чего-то. До сего дня я не уверен, откуда взялись мои следующие слова, поскольку они слетели с моих губ без пауз и размышлений. Знай я, как часто мне придётся слышать их в будущем, и при каких обстоятельствах, наверняка бы не сказал ничего.

— Живём за Леди! — крикнул я, подняв меч над головой. — Бьёмся за Леди! Умрём за Леди!

Солдаты ответили немедленно, и настолько точно эхом повторили мои слова, что со стороны могло бы показаться, будто они репетировали несколько дней.

— Живём за Леди! Бьёмся за Леди! Умрём за Леди!

Когда я повернулся и бросился в брешь, мне пришлось лезть по алундийским мертвецам. Я про себя вознёс хвалу грохоту битвы, который заглушал треск костей и хлюпанье плоти, когда закованные в сталь ноги погружались в вонючий ковёр. Выбравшись из него, я перешёл через ров по неровной дорожке из наваленного камня и оказался перед дюжиной, если не больше, алундийских воинов. Всё их внимание было поглощено сценой, разворачивавшейся сзади от них. Я не мог полностью разобрать её через качавшуюся чащу копий, и лишь мельком увидел Эвадину верхом на Улстане, который вставал на дыбы и молотил копытами, а всадница прорубалась через барьер военных в доспехах. Пока я смотрел, в атаку бросилась Верховая Гвардия. Лязг и грохот битвы зазвучали ещё громче, и тут со стороны знамени с чёрным медведем в центре алундийских рядов раздался резкий нарастающий звук трубы. Воины вокруг меня подняли алебарды и побежали выполнять приказ, переданный этим сигналом. Лучше бы они оглянулись назад.

Первый, кого я свалил, не получил даже никаких предупреждений о грядущей смерти, что мне нравится считать милосердием. Кончик моего меча скользнул между основанием его шлема и кирасой, и, прежде чем я его вытащил, погрузился так глубоко, что разрубил хребет. Его соседу, по крайней мере, хватило времени повернуться и узреть мой летящий меч, прежде чем тот ударил его в незащищённое забралом лицо. Я успел убить ещё одного, а потом в бой вступили ротные алебардщики, которые быстро стали сеять опустошение в нестройных алундийских рядах.

— К знамени! — выкрикнул я, указывая мечом на флаг с чёрным медведем, по-прежнему реющим над хаосом. — Вперёд!

Я глянул по сторонам, убедиться, что пикинёры и кинжальщики выполняют приказы, и радостно хмыкнул, увидев, как они рассредоточились и атакуют алундийцев на обоих флангах. Потом битва вынесла меня в самый эпицентр схватки, и всё ощущение порядка испарилось. Как и на Поле Предателей, время в гуще сражения, казалось, стало гибкой субстанцией. Какие-то ужасы — вроде алундийского воина, которому остриё одной алебарды попало в разинутый рот, а другое проткнуло шею — разворачивались в мгновение ока. Другие разыгрывались долго и детально. Особенно мучительной оказалась смерть рыцаря, который, как и другие его товарищи-аристократы, вынужден был сражаться в этот день среди пеших керлов. Он смог нанести не больше одного удара булавой, после чего его исты́кала четвёрка алебардщиков, обученных находить щели в доспехах. Товарищи рыцаря сплотились позади него, встав стеной, которая его держала, а алебардщики напирали вперёд. И всё же рыцарь, поднятый над схваткой, не умирал, а молотил руками, а из его забрала медленным фонтаном лилась кровь.

Казалось, сражение продолжалось уже больше часа, но Прадер, который всю сцену наблюдал со стен, уверял меня позднее, что длилась она не больше десяти минут. Наконец, пробившись через этот плотный строй профессиональных солдат, я вырвался из схватки как раз вовремя, чтобы стать свидетелем участи герцога. Я видел, как Эвадина прорубалась и пробивалась через заднюю часть алундийского строя. Видел, как герцог и окружавшая его свита рыцарей вскочили по коням, и как они проигнорировали всё ещё открытый путь для побега на восток, бросившись вместо этого прямиком на Помазанную Леди.

Всё окончилось в момент. Герцог и Леди поехали прямо друг на друга и, когда они встретились, она убила его всего одним ударом. Возможно, дело в моей склонности к драматическому воображению, но, кажется, я слышал звук удара её меча по его шлему — чистый, как звон колокола. Не сомневаюсь, что он умер ещё до того, как выскользнул из седла — под таким странным углом выгнулась его шея.

Новости о кончине герцога распространялись среди алундийцев со всех сторон от меня со скоростью, характерной для поля боя, поскольку для солдат в битве инстинкт оценки резкой перемены удачи может означать разницу между жизнью и смертью. Одного взгляда назад хватало, чтобы увидеть внезапное отсутствие герцогского знамени, и алундийцы, всё ещё сражавшиеся у бреши, начали колебаться, а по их рядам прокатился хор отчаянных криков. Видя, как больше дюжины человек повернули головы и нерешительно шагнули назад, я выкрикнул роте свежие приказы и с новыми силами принялся рубить людей направо и налево.

Бегство обычно случается быстро. Как только становится ясно, что всё проиграно, изначальный инстинкт выживания развеивает действие храбрости или жажды славы. Так произошло и теперь. Не звучали трубы, сигналя отступление алундийцев, и всё же, казалось, все они в один миг бросили сражаться. Тот воин, которого я пытался сбить с ног, бросил алебарду, развернулся и стал пробиваться через толкучку позади. Со всех сторон его соратники последовали примеру, и за считанные секунды вся линия алундийской атаки испарилась. Несколько решительных парней пытались выстоять, но солдаты роты их быстро зарубили. На земле перед брешью вскоре не осталось сражающихся, а разрозненное множество алундийцев бежало в сторону восточных холмов, оставив за собой уйму трупов. Осталась только маленькая группа рыцарей. Всего шесть спешившихся человек, и все они направляли оружие на приближавшихся Эвадину и гвардейцев. Я видел большую неподвижную фигуру, лежавшую посреди алундийских рыцарей, и инстинктивно понимал, кто этот убитый человек.

— Стоять! — крикнул я, видя, как многие солдаты роты бросились в погоню за убегающими. — Перестроиться! Обычный строй!

Как только они построились, я приказал им растянуться и помочь Гвардии окружать рыцарей.

— Сдавайтесь! — крикнула им Эвадина, направляя Улстана вперёд. Меч она убрала в ножны и подняла руку. Казалось, каждый дюйм и коня, и всадницы покрыт грязью и кровью, но искреннее сострадание по-прежнему сияло сквозь налёт на лице Эвадины. — Довольно смертей на сегодня. Молю вас, сдайтесь и живите в мире.

— Сгинь, еретическая блудница! — крикнул в ответ большой алундийский рыцарь. Он не надел шлема, и на его тяжёлом бородатом лице удивительным образом смешались ярость и мучение, пока он разглагольствовал: — Не оскорбляй нас своею ложью! Нам ве́дома чернота твоего сердца!

Я ожидал, что увижу лорда Рулгарта в этой группе стойких приверженцев, но он, видимо, командовал штурмом стен. Оглянувшись, я увидел, что сражение там утихло, алундийцы собирались большими группами у своих лестниц, и все смотрели в эту сторону. Я знал, что очень скоро они построятся в боевой порядок, пока мост опущен, а брешь не защищена.

— Нельзя здесь медлить, — сказал я, подбегая к Эвадине, и хрипло добавил «миледи», а она продолжала разглядывать упорных аристократов.

Бородатый здоровяк тоже заметил опасность, со смехом всхлипнул от страстного предвкушения и прорычал:

— Видишь, блудница? — указал он на собиравшуюся орду алундийцев. — Взгляни на погибель, которую ты заслужила этим грязным убийством!

— Ваш герцог встретил свой конец в честном бою на поле брани, — крикнула в ответ Эвадина, но её слова заглушили вопли алундийских аристократов. Они ругались, выкрикивали что-то вызывающее и размахивали оружием, увлечённо призывая к бою — люди, жадные до смерти.

— Убейте их или отпустите! — прошипел я Эвадине, подбежав ближе, и поднял руку, схватив её ладонь в латной перчатке. — Но только поскорее.

Она посмотрела на меня сверху вниз, и печаль омрачала её лицо.

— Я надеялась, всё будет по-другому, Элвин, — тихо проговорила она. — Иногда я могу что-то изменить, или другие могут изменить это для меня. Как сделал ты в Ольверсале. — Она вздохнула и отвернулась, направив свой взор не на алундийских рыцарей, а на открытую равнину за ними. — Но, видимо, сегодня не изменить ничего.

Проследив за её взглядом, я сначала увидел лишь подмороженную скудную траву равнины и холмы за ней. Потом мои глаза заметили, как что-то цветное мелькнуло между двумя холмами, а следом что-то ещё и ещё. «Знамёна», понял я, ни секунды не сомневаясь в их происхождении. Вся военная мощь Алундии уже и так собралась здесь, чтобы сокрушить вторгнувшуюся еретичку, называвшую себя Воскресшей мученицей. Приближавшееся воинство не могло быть алундийским.

От грохота галопа множества лошадей задрожала земля, и далёких знамён показывалось всё больше. Несколько секунд спустя в поле зрения появились первые рыцари, не меньше пяти сотен в авангарде, со знакомой высокой фигурой во главе под знаменем с красным пламенем.

— Сдавайтесь! — крикнула Эвадина алундийским рыцарям, и в её голосе слышалась безнадежная мольба. — Прошу вас! Умоляю!

Но аристократов, настолько помешанных на понятиях чести, было уже не спасти. Видимо, немыслимой была для них перспектива жить с пятном провала в спасении своего господина от клинка лжемученицы. Бородатый здоровяк, чьего имени я так и не узнал после стольких лет изысканий, утробно выкрикнул клич и бросился на Эвадину. Его земляки побежали следом, и эта маленькая группа успела сделать лишь дюжину шагов, прежде чем Уилхем рявкнул команду, и Гвардия поехала вперёд. Резня была краткой, но полной — Уилхем одним ударом меча отправил наземь бородатого рыцаря, а остальных зарубили или затоптали.

Я отвернулся от этого зрелища, поняв, что мне на сегодня уже по горло хватит смертей, хотя всё ещё далеко не закончилось. Справа от нас сэр Элберт Болдри вёл в атаку авангард в сторону южной стены, предсказуемо сея опустошение среди до сих пор дезорганизованных алундийцев. Более многочисленный контингент под знамёнами роты Короны помчался к северному флангу замка с похожим эффектом. На равнину же в строгом порядке выходила широким строем пехота, а справа от них выбегала куда менее связная масса народа. Когда они приблизились, я понял, что это толпа безо всякой дисциплины. Из оружия у них были по большей части топоры, вилы или корявые копья из заострённых веток деревьев. Похоже, там были и мужчины, и женщины разных возрастов, и всё же даже самые старые среди них бежали довольно быстро. Во главе перед ними ехали верхом два гвардейца, которых мы отправили следить за маяком, и успех их миссии ярко доказывала численность керлов, ответивших на призыв Помазанной Леди.

Когда они мчались мимо нас, выкрикивая набожные призывы или просто вопя без слов, я прикинул, что их больше восьми тысяч. Видя истощение этих людей и состояние их грязной одежды, я понимал, что это керлы самого низкого пошиба. Обездоленные, нищие, осиротевшие — вот что за люди пришли спасать в тот день Помазанную Леди. С тех пор об этом Походе Простецов — как его позднее назовут — сочинили множество баек, в которых всегда упускается то, что всех этих людей несомненно перерезали бы до последнего, если бы они сами по себе набросились на алундийское войско без поддержки королевской армии. Те, кто продвигают легенду Воскресшей мученицы, преподносят всё так, будто одни простолюдины одержали верх над оставшимися алундийцами, заставив лорда Рулгарта бежать лишь с несколькими сотнями всадников.

По правде говоря, эти набожные керлы в тот день сильно пострадали. Я видел, как вергундийские лучники убивали их дюжинами ещё до того, как они добежали до перегруппированных рядов Присягнувших, которые собрали ещё бо́льший урожай. Впрочем, следует отдать должное Походу Простецов за то, что отвлекли на себя почти всё внимание алундийцев до тех пор, пока не подошла основная часть королевской пехоты. Присягнувшие, полностью поглощённые сражением с толпой фанатиков, не могли развернуть шеренги и встретить атаку пехоты роты Короны, врезавшейся им во фланг и в тыл. А вскоре в бой вступили герцогские рекруты и исход стал несомненным.

Меньше чем через час после смерти герцога Оберхарта все бойцы его армии либо лежали убитыми, либо полным ходом убегали в сторону восточных холмов. Впоследствии те керлы, которых не убили или не покалечили, принялись искать объект своего поклонения. Эвадина приказала мне собрать всю роту на равнине, откуда повела её против остатков правого крыла алундийцев. В конечном счёте вражеские шеренги разбежались ещё до того, как мы до них добрались, и нам оставалось стоять посреди мусора, трупов и раненых, усеивавших поле битвы по окончанию схватки. Поле Предателей не приучило меня к таким зрелищам, и, вдобавок к возродившейся пульсирующей боли в голове, из живота поднималась нарастающая тошнота. Мне становилось только хуже от растущей толпы керлов, из которых кто зажимал раны, а кто красовался свежими шрамами на лице. Я видел, как некоторые ползли в сторону Помазанной Леди, несмотря на ужасные раны.

Впрочем, Эвадина приветствовала всех с той же светлой улыбкой и теми же приятными манерами, как всегда, когда читала проповеди. Сидя прямо в седле, она подняла руки, и керлы, которых в плотной толпе вокруг собиралось всё больше и больше, разом рухнули на колени, стоило ей только начать говорить.

— Сегодня все вы благословили меня, — сказала она. — Сегодня вы обильно испили благодати Серафилей, ибо где ещё встретишь настолько точное отражение отваги мучеников?

Я понял, что пячусь от этого зрелища, и стал выкрикивать приказы заняться нашими ранеными, а потом развернулся и зашагал в сторону замка, собираясь выпить столько обезболивающего эликсира, сколько в меня влезет. Если повезёт, то затем меня ждёт несколько часов бесчувственного забвения. Путь мне перегородила крупная фигура в доспехах, я раздражённо хмыкнул и сильно толкнул препятствие. Это было всё равно что пихать гранитную стену, которая тут же добродушно рассмеялась, а я сжал в кулак ладонь в латной перчатке и приготовился уже не только толкаться.

— Не насражались за день, да? — спросил низкий, глубокий голос.

Мои взгляд скользнул по медному узору в форме пламени, а потом поднялся, и я узрел лицо, которое прежде видел только с большого расстояния. Чёрные волосы сэра Элберта Болдри были коротко пострижены на висках и на затылке, как это принято у рыцарей, а лицо без каких-либо шрамов гладко побрито. Слишком квадратное, чтобы считаться красивым, и казалось, оно не из плоти и кости, а скорее вырезано из бледного мрамора. Впрочем, улыбался он широко и, насколько я мог судить, с искренней теплотой, отчего я впервые понял, что этот мужчина на самом деле человек. А ещё он был выше меня на несколько дюймов и к тому же значительно шире в плечах.

Здравый смысл подсказывал, что надо буркнуть себе под нос извинения, поклониться и идти своей дорогой, но это оказался один из тех многочисленных случаев, когда практическое мышление меня подвело. Больная голова переполнилась отвратительными воспоминаниями о Моховой Мельнице и об изрубленных и осквернённых трупах банды Декина, которые я там оставил. Та резня была организована под руководством этого человека, и одни её заслужили, а другие — нет. Особенно не дети.

И потому, гладя сэру Элберту в глаза потемневшим от усталости и настойчивой пульсирующей боли взором, я сказал:

— Уйди нахуй с дороги.

На секунду по лицу сэра Элберта пробежало недоумение и потрясение, а потом он разразился хохотом. Его латная перчатка сильно ударила мне по наручу — это он одобрительно пихнул меня.

— А я ведь слышал, что этот писарь не склонен к любезностям. — Около дюжины королевских воинов, стоявших поблизости, тоже расхохотались, заставив меня остро осознать свою уязвимость. Никогда между ротой Ковенанта и этими людьми не было особой любви, а кое-кто из них изо всех сил старался меня повесить, да и все союзники сейчас находились от меня очень далеко.

— Я теперь капитан, — сказал я королевскому защитнику, подпустив в голос нотку властности. И хотя я сомневался, что ранг будет иметь значение, если этому человеку или его товарищам взбредёт в голову причинить мне вред, но попробовать стоило.

— Неужели? — поднял брови сэр Элберт. — Тогда примите мои поздравления, дорогой сэр. Позвольте также поздравить вас с такой остроумной затеей. — Он кивнул в сторону трупов вокруг павшего герцога. — Нелегко такое организовать.

— Это всё заслуга моей Леди, — я заставил себя напряжённо ухмыльнуться. — Видите ли, Серафили послали ей видение.

Теплота на лице рыцаря чуть померкла, улыбка немного сошла, но снова появилась, когда он развернулся, держа руку на моём плече, так что мне пришлось тоже разворачиваться.

— Принцесса Леанора требует вашего присутствия, капитан, — сказал он, указывая на группу верховых фигур в полусотне шагов от нас. — Будьте так любезны.

Зная, что этого не избежать, я пошёл с ним поприветствовать принцессу, пытаясь заставить себя хоть немного поразмыслить, несмотря на пульсацию. «Где её брат?», спрашивал я себя. «Откуда взялась эта армия?». Однако, как говорила мне Сильда, задавать вопрос легко — проблема всегда с ответом. В этот миг, когда внимание отвлекали боль в голове и недавно увиденные ужасы, никаких ответов не воспоследовало.

Принцесса Леанора, к тому времени, как мы до неё добрались, уже спешилась на месте кончины герцога Оберхарта. Её свита держалась на почтительном расстоянии, пока она пробиралась мимо разрозненных тел, уже частично раздетых солдатами и керлами, жадными до добычи. Наконец принцесса остановилась перед телом герцога. Его шлем исчез, вероятно отправившись в солдатский ранец, а с ним и кираса, и оружие.

— Ужасно жаль, — сказала принцесса, бросив на меня краткий взгляд, когда я остановился рядом и опустился на одно колено. В её наряде любопытным образом смешались элегантная ткань и военное снаряжение. Тело закрывал нагрудник, окаймлённый золотой филигранью и инкрустированный серебряной версией эмблемы Алгатинет, а на поясе в районе бёдер висел маленький декоративный меч. Мрачное платье из тёмно-красного бархата было вышито медной нитью. В целом я оценил стоимость наряда — несмотря на его бесполезность — в сумму, которая могла бы больше месяца кормить целую роту. Тонкий металл нагрудника можно было пронзить и кинжалом, и я сомневался, что она когда-либо доставала из ножен свой маленький меч.

Леанора жестом показала встать, не отводя глаз от павшего герцога. На его теле я не видел пятен крови, но причина смерти была очевидна по резкому углу, под которым выгнулась его шея, сломанная ударом Эвадины. Я решил, что он, скорее всего, умер ещё до того, как упал на землю. Его лицо, как всегда у мертвецов, было лишено всего, что в жизни делало его тем человеком, за которым столько людей добровольно пойдут на войну — всё обмякло, кожа побледнела, глаза опустели.

— Живым он был бы намного ценнее, — продолжала Леанора. — Заложник ради будущей лояльности его семьи и знати. И всё же, я давно пришла к выводу, что исход войны невозможно контролировать. Это как в бурю: надо переждать её ярость, а потом собрать лучшее из того, что осталось, когда всё успокоится. — Она наклонила голову, вглядываясь в обмякшее лицо герцога. — Тебе надо было всего лишь платить проклятые налоги, Оберхарт. Узри безумие гордости в сочетании с упорными заблуждениями о чести. — Принцесса вздохнула, покачав головой, и перевела взгляд на меня. — Ядовитое сочетание, мастер Писарь. Вы согласны?

— Теперь уже капитан Писарь, ваше величество, — вставил сэр Элберт.

— Неужели? — Принцесса чуть склонила голову. — Отлично. Вы убили прежнего, чтобы обеспечить продвижение по службе?

Колкость была легкомысленная, но она открыла мне нечто важное: «Эта женщина думает, что знает меня. Это не так».

— Капитан Суэйн ранен и лежит в замке, ваше величество, — сказал я. — Когда он поправится, я с радостью оставлю эту должность. Я нахожу слишком тяжёлым бремя командования.

— Каким бы тяжёлым оно ни было, полагаю, в немалой степени нашему сегодняшнему успеху мы обязаны вам. — С едва заметной гримасой отвращения на лице она подняла руки на окружающее побоище: — Или же всё это заслуга Помазанной Леди?

— Всё, что делает рота Ковенанта, совершается под её командованием и от её имени.

— Какая приверженность. — Принцесса Леанора подошла ближе и, прищурившись, пристально посмотрела на меня. — И всё же я вижу на вашем лице только боль. Непохоже на всех тех безумцев, которых мы встретили на дороге, да, сэр Элберт? Тысячи людей маршировали по дороге в Алундию, и все лица сияли божественной убеждённостью. К сожалению, в своей неистовой вере большинство ответивших на призыв маяка Помазанной Леди не позаботилось собрать припасов или хотя бы тёплую одежду. Мы помогали им изо всех сил, но не могли предвидеть, что придётся на марше содержать так много дополнительных ртов, на марше, который мой брат торжественно обещал, как вы помните. К несчастью дорога до алундийской границы теперь усеяна несколькими сотнями трупов верующих. Могу себе представить, что здесь сегодня умерло гораздо больше.

Я не ответил сразу, а вместо этого многозначительно посмотрел по сторонам.

— Ваше величество, а король здесь? Насколько мне известно, моя госпожа захотела бы его поприветствовать.

— Король там, где ему положено быть, — ответила она без видимого раздражения. — При дворе, занимается должным управлением своим королевством. И он оказал мне честь, поручив эту кампанию. Как я понимаю, — продолжала она, отходя от трупа герцога и направляясь к своей лошади, — захватить лорда Рулгарта вам не удалось? Мы нигде не можем его найти.

— Предполагаю, что он сбежал. Если он не дурак, конечно.

— Ох, ясно. — Леанора поднялась на своего прекрасного белого жеребца, а придворный держал в это время уздечку. От Черностопа этот зверь отличался чистым алебастровым оттенком от носа до хвоста. Казалось, он так сияет на солнце, что пульсация в моей голове усилилась. — Неважно, — сказала принцесса, усаживаясь в седле. — Не сомневаюсь, мы найдём его в Хайсале, вместе с доброй герцогиней и выводком её отпрысков. Король намерен сохранить ей герцогство и позволит править, пока не повзрослеет её старшенький. Отцу леди Селины не понравится, если её уберут, и король давно питает к ней тёплые чувства.

— А если она не сдастся? — спросил я, отчего принцесса нахмурила лоб. — Я читал, что Хайсал практически неприступен.

— Нет ничего неприступного, капитан Писарь. Особенно если вам помогает специалист. — Она развернулась и жестом попросила выехать вперёд одного из своей свиты — низенького седовласого мужчину, с виду жилистого, на крепком пони. Простая кожаная куртка и домотканая одежда навели меня на мысль, что он новенький в её окружении, и на то же намекал акцент, когда он заговорил.

— Ваше величество, — проговорил он с широкими алундийскими нотками, раболепно покачивая головой, что вкупе с его напряжённым лицом выглядело странно.

— Капитан, познакомьтесь с мастером Аурентом Вассиером, — представила алундийца Леанора. — Лучший инженер во всём королевстве. Строитель мостов, домов, кранов и всевозможных чудесных изобретений. Не так ли, мастер Вассиер?

Седовласый мужчина снова поклонился, и я заметил, как его лицо подёрнулось в попытке скрыть опасные эмоции.

— Свою репутацию я контролировать не могу, ваше величество. Но я строитель, это правда.

— Ой, не скромничайте, Вассиер. — Усмехнулась Леанора, а потом посмотрела на меня, изогнув бровь. — На самом деле, это единственный человек во всей Алундии, кто знает, как построить машину, способную разрушить стены этой… — при взгляде на замок Уолверн её губы презрительно дёрнулись, — …мощной крепости. Или вы думали, что такое испытание не выпало вашей роте из чистой удачи?

Она подвела своего жеребца ближе, наклонилась ко мне и проговорила тихим голосом:

— У мастера Вассиера большие устремления — правда, не в отношении себя, а его сына. Прошлой зимой он отправил парня в Куравель на обучение, которое король с радостью организовал. Строитель испытывал настолько сильную признательность, что предложил свои услуги Короне, а не герцогу.

По одному взгляду на каменное лицо Вассиера стало ясно, что его присутствие здесь не имеет ничего общего с признательностью.

— Очень мудро с его стороны, — сказал я. — И человек, за которым я шёл в свои разбойничьи времена, несомненно с этим бы согласился. Впрочем, сложно себе представить, что во всём герцогстве есть лишь одна душа, способная сконструировать осадную машину.

Принцесса пожала стройными плечами и отклонилась назад в седле.

— Другие были. Не все войны выигрываются одними лишь битвами. — Она не стала развивать эту мысль, да в этом и не было необходимости. «Шпионы и наёмные убийцы», решил я. «И, надо полагать, брат оставит контроль над ними в её руках». Это осознание неизбежно подняло следующий вопрос, на который, впрочем, я уже знал ответ.

— Ваше величество, вынужден доложить о небольшой неприятности, случившейся с нами на марше, — сказал я, отчего она с лёгким любопытством приподняла бровь.

— Неужели? Умоляю, расскажите.

— Банду наёмных головорезов отправили убить Леди Эвадину. Им это не удалось, очевидно. — Я наклонился и сунул руку в карман под поножем на правой ноге. — Однако с их трупов нам досталось немало вот этого.

Блеснул в воздухе брошенный мною соверен, принцесса поймала его и подняла перед прищуренными глазами. И метнула в меня испепеляющий презрительный взгляд.

— Я надеялась, что у вас сложилось обо мне более точное впечатление, капитан.

Я знал, что она опытная лгунья, но обиду на её лице сложно было подделать. В её планах никогда не было убивать Эвадину до приезда в этот замок. Уилхем верно назвал это место ловушкой, только расставлена она была не на нас — мы были всего лишь приманкой. Каким бы горделивым дураком ни был герцог Оберхарт, но он охотно явился, чтобы захватить нас. Маяк и поход нищих керлов были не обязательны. Леанора держала свою армию далеко к северу от алундийской границы, пока шпионы не доложили ей, что герцог привёл против Эвадины все свои силы. Я решил, что принцесса надеялась найти нас потерпевшими поражение, а Эвадину — убитой, и это разом обеспечило бы и подходящий финал истории Воскресшей мученицы, и героическую опору легенде семейства Алгатинетов о том, как они отправились требовать правосудия от алундийцев. Таким образом исчезла бы угроза власти Короны, и Алундия оказалась бы повержена одним ловко исполненным ходом. И потому сегодняшний день получился лишь частично триумфальным для Леаноры, но всё же триумфальным.

— Ваше величество, прошу вас, оставьте себе, — сказал я, когда Леанора собралась бросить мне обратно соверен.

— У меня нет нужды в монетах, — произнесла она.

— Считайте его знаком. — Я низко поклонился, заметив, что пульсация значительно стихла, и подумал, что рождение новой обиды может обладать некой формой обезболивающего эффекта. — Моего глубочайшего уважения.

На её губах мелькнула едва заметная улыбка, а пальцы вертели монету.

— Полагаю, предыдущий владелец этой монеты обладал богатствами, но не хитростью, — сказала она. — И он непривычен к обычаям, которые превалируют в более тёмных уголках общества. А ещё я считаю, что это действие, порождённое отчаянием. Но… — она помолчала, убирая монету в карман, — не сомневаюсь, что ваш живой ум уже пришёл к этим заключениям, не так ли?

— Только к подозрениям, ваше величество, — ответил я. — Но я признателен вам за их подтверждение.

Леанора фыркнула и взялась за уздечку своего жеребца.

— Сообщите пожалуйста Леди Эвадине, что король Томас более не нуждается в этом за́мке, — резким, командирским тоном сказала она мне. — Ей следует собрать свою роту и маршировать вместе с нами в Хайсал, где она в качестве представителя Ковенанта засвидетельствует подчинение леди Селины Колсар. В признание заслуг роты Ковенанта в доведении этого дела до успешного завершения король Томас постановил, что все еретические неортодоксальные практики в этом герцогстве и во всём королевстве впредь запрещены под страхом смерти.

Она ударила пятками, пустив рысью своего жеребца.

— Надеюсь увидеть вас в Хайсале, капитан. Слышала, у них там тоже прекрасная библиотека.