Мракофилия

Мёртвый колхоз

Рукопись, найденная проводником поезда в одном из купе.

За окном царствует вечер, стук рельс и мирное покачивание вагона вгоняют меня в дремоту, но я всеми силами ей сопротивляюсь, записывая эти строки. Спустя сутки мой поезд будет далеко отсюда, начнётся пора новой жизни, по крайней мере, надежда на это пока ещё жива. Я боюсь загадывать последствия того, что мне чудом удалось пережить пару дней назад, и молю Всевышнего о даре мгновенного забвения, лишь бы ужасные воспоминания чудесным образом пропали из моей памяти, не оставив после себя даже крошечного остатка. Клокочущее чувство тревоги беспрестанно пульсирует у меня в груди, подбородок до сих пор едва заметно трясётся. Со стороны я похож на человека с каким-нибудь расстройством нервной системы, впрочем, наверное, оно так и есть.

Уберегая вас от необдуманных решений, я нарочно не упомяну названия ни той полумёртвой деревни, в которой произошли следующие события, ни того огромного мёртвого колхоза, осколком которого она являлась. Упрямые скептики найдут тысячу рациональных объяснений всего произошедшего и, возможно, сами решат выдвинуться в злополучное место, чуть не отобравшее у меня рассудок и жизнь. Я не готов брать на себя такую ответственность.

Распад такой огромной страны как Союз Советских Социалистических Республик стал не простым, записанным на бумаге договором. Произошёл настоящий раскол целого государства, который не мог не отразиться на его внутреннем устройстве, страдали активно функционирующие колхозы, разбиваясь на десятки маленьких сёл, некоторые из которых превращались в элитные дачные посёлки, а некоторые постепенно пустели и разрушались.

Природа брала своё, человеческие творения бессильны без своего творца: поросшие травой, мёртвые деревни гнили под жарким солнцем в окружении высоких зелёных стен деревьев. В то, что теперь уже нельзя было назвать полноценными домами, изредка заглядывали искатели острых ощущений, псевдо охотники за приведениями, а также маргиналы и лица без определённого места жительства, изнывающие от холода и ищущие ночлега. Однако даже в таких, доживающих свои последние годы деревеньках, находились жилые домики, населяемые такими же дремучими дряхлыми старичками, бесследное исчезновение которых было лишь вопросом времени.

В деревушке, в которой мне пришлось оказаться, доживали свой век дедушка с бабушкой моего близкого друга Ромки. Они слёзно умоляли единственного внука приехать, починить протекающую крышу, изрядно прогнившую за долгие годы. Ромка упросил меня поехать с ним, сказал, что вся работа займёт не более двух дней. Сам он выдвинулся в деревню вечером пятницы, а я должен был прибыть туда в субботу днём в сопровождении «Газели», загруженной всем необходимым для ремонта крыши. С водителем машины Ромка договорился заранее. На все мои замечания, мол, почему бы не поехать всем вместе, он отвечал, что бабушка, женщина крайне властная, подобно Кабанихе из «Грозы» Островского, прислала Ромке письмо, где неоднократно намекнула внуку, чтобы он прибыл раньше остальной рабочей бригады, по всей видимости, для какого-то серьёзного разговора.

Уже сейчас, осмысливая всё произошедшее, я удивляюсь сам себе: как же этот нюанс меня ничуть не насторожил?

Итак, суббота, одиннадцать утра, с треском изношенная «Газель» мчит по трассе прочь из города, затем сворачивает на просёлочную дорогу и едет так ещё около получаса, наконец, останавливается около густых зарослей, за которыми частоколом возвышаются качающиеся на ветру сосны. Водитель, он же по совместительству грузчик, тяжело вздыхает и, вновь тронувшись с места, не спеша ищет дорогу. Единственный найденный нами путь оказался преграждён поваленным деревом. Буркнув что-то себе под нос, водитель выбирается из кабины и, подозвав меня, говорит:

– Давай с одной стороны возьмём и потихоньку, потихоньку… – кряхтит он, поднимая конец дерева, – тащи его сюда, тащи!

Когда путь был освобождён, а тучный водитель, выпрямившись, утирал пот с широкого лба, я мельком заметил среди кустов наблюдателя – мальчишку лет десяти в одних зелёных шортах. Он тоже увидел меня и сию же секунду спрятался за ближайшим деревцем. Я даже улыбнулся от умиления.

Тогда я ничего ещё не знал.

«Газель» проехала ещё с полсотни метров и свернула направо на небольшую улочку в четыре покосившихся домика. Дом Ромкиных родственников был вторым с края, выглядел он куда лучше своих соседей, однако это не мешало ему буквально разваливаться на глазах. Мы притормозили у хлипкого забора из выгоревших на солнце досок, около калитки нас уже встречали хозяева – Дед Егор, худосочный лысый старикашка с седыми усами и Баба Надя, что, в отличие от того властного монстра, описываемого Ромкой, была весьма дружелюбной и приветливой, она пригласила нас выпить чаю и отдохнуть с дороги. Водитель вежливо отказался, сославшись на отсутствие свободного времени, и, быстро разгрузив со мной кузов, запрыгнул за руль и уже через полминуты скрылся за поворотом.

– А где Ромка-то? – поинтересовался я, проходя в узкие сени хлипкого дома.

– Ой, он в колхоз поехал, завтра к вечеру будет, – ответила баба Надя, махнув рукой, – ты проходи, сейчас чаю попьёшь.

В небольшой, освещённой тусклым светом из единственного мутного окна комнате, куда меня усадили за грязный, заляпанный жиром стол, было затхло и пыльно. Питьё оказалось не самое лучшее, мне вообще показалось, что этот чайный пакетик до меня заваривался ни один десяток раз, чай был пресный с какими-то солоноватыми нотками.

Баба Надя сидела против меня, поставив локоть на стол и положив подбородок на ладонь, дед же гремел чем-то в глубине дома.

– А Рома не говорил, что делать с крышей? – спросил я, прервав неловкое молчание. – А то у меня тоже с временем не особо сейчас.

– Ромочка завтра к вечеру будет, всё сделаете, – улыбалась она, не сводя с меня взгляда.

Этот момент стал отправной точкой моего страха. Её глаза меня будто укололи, а ответ словно стукнул по голове маленькой дождевой капелькой, ничтожной и несущественной, но являющейся чётким сигналом надвигающегося ливня. С тех пор мне и стало не по себе.

До предполагаемого прибытия Ромки оставалось больше суток. Время тянулось до безобразия долго, невыносимо душная атмосфера внутри дома сводила меня с ума, находиться на улице тоже оказалось весьма сложно. Местные жители, населяющие два соседних дома и походившие скорее на узников немецких концлагерей, подозрительно выглядывали из-за полусгнивших дверей и треснутых окон. Уже знакомый мне босой мальчик с голым торсом и в зелёных шортах стоял около разрушенного бетонного столба, он тёр в пальцах миниатюрный серый камешек, а когда заметил, что я нагло разглядываю его причудливую игрушку, спрятал руку за спину и попятился назад, к заваленному забору ближайшего дома.

– Ты чего такой пугливый? – с улыбкой поинтересовался я.

– Беги, – прошептал он.

Внутри меня всё опустилось, мой рот даже слегка раскрылся от удивления.

– Чего?.. – дрожащим голосом переспросил я его, чувствуя, как к горлу подступает ком, а на затылке уже зарождаются колючие мурашки.

– Он не приедет, – пробубнил мальчик, отвернувшись от меня, – колхоз тоже мёртвый, добавил он и в ту же секунду припустил прочь вглубь зарослей кустарника.

Задыхаясь и дёргая мышцами шеи и уголками губ от испуга, я огляделся по сторонам, поджал губы и втянул живот, чтобы преодолеть ужас и расправиться с подступающей паникой. Взять себя в руки мне удалось не сразу, на лбу и спине выступил холодный пот. Разум играл со мной в злые игры, рисуя мне самые ужасные варианты дальнейшего развития событий. Мне думалось, что спустя каких-то пару секунд из всех ближайших домов выскочат инфернальные существа, или что из кустарника выбежит видоизменённый мальчик, теперь походящий на разлагающуюся мумию со щупальцами вместо рук; и все эти твари набросятся на меня, схватят своими липкими мерзкими конечностями, обвяжут по рукам и ногам и разорвут на части, принеся мою чистую душу в жертву своему великому хозяину. Но улица была пуста, и эта пустота и тишина умирающего села наводили на меня куда больше ужаса, чем возможное нападение потусторонних монстров. Безумное тревожное ожидание постепенно спадало, уступая место здравому рассудку.

Я бы и не воспринял всерьёз слова ребёнка, если бы не совокупность всех будоражащих кровь факторов, от таинственного исчезновения Ромки, до какого-то ужасно странного, будто записанного на кассету ответа его старой бабушки.

«Он завтра вечером приедет… – крутилось в моей больной голове, пока я медленно брёл обратно в дом. – Беги, он не приедет, – громом обрушились воспоминания о мальчишке в зелёных шортах. – Что же за бесовщина! – взвыл я про себя, но снаружи остался невозмутимым, искренне веря в то, что за мной пристально следят те, от кого мне полагается сейчас убегать».

Измученный нескончаемой внутренней борьбой, я отхлебнул ещё чаю из кружки, что покорно дожидалась меня в комнате дома, и прилёг на хрустящий от времени диван с замызганной тряпочной обивкой. Когда за окном спустились сумерки, я открыл глаза и поднял больную голову. Деда с бабкой не было в комнате. На столе горела толстая свеча в измазанном воском подсвечнике, дымился в кружке горячий чай, и звенящая тишина, настолько давящая и плотная, что, казалось, её можно было ощутить физически, дотронуться до неё рукой.

Я было потянулся к кружке, желая перебить ужасную изжогу и ослабить свербящую в горле боль, но тут же осёкся и отдёрнул руку.

«Идиот… – отругал я себя, – а вдруг там что-то… намешано?»

Скрипнула дверь, в проходе показалась скрюченная фигура бабы Нади.

– Ты чего чай не пьёшь? – тихо спросила она. – Говоришь, горло болит, а чай не пьёшь. Надо выпить, надо.

«Как же, – усмехнулся я про себя, – ни слова я тебе не говорил…»

– Я во сне разговаривал? – набрав в грудь побольше воздуха, выдал я.

Бабка не ответила, она скрылась в тёмных сенях, закрыв за собой дверь.

Казалось, сама моя душа окаменела, стала огромной глыбой грязного льда, я сидел на диване, поджав ноги и схватившись за колени. В комнате было настолько тихо, что стук моего собственного сердца казался громче взлетающего самолёта, моё дыхание сопровождалось тихими жалобными стонами, всё вокруг плыло, темнело, укутываемое непрозрачной пеленой разрывающего сердце ужаса. Барахтаясь в тяготящем мой рассудок выборе: оставить всё как есть или выбить ногой окно и пуститься наутёк из этого проклятого села, я бездумно спустил дрожащие ноги на пол, бесшумно встал на четвереньки и медленно пополз к двери. Прислонившись к ней ухом, я расслышал хриплый голос деда:

– Надо пить чай, пусть он пьёт.

По моим плечам пробежали мурашки.

– Он не пьёт, – с досадой отвечала ему баба Надя.

– Надо пальцы отрезать, – монотонно диктовал дед, – будет пить, надо пить чай.

Я не знаю, какие высшие силы уберегли меня в ту минуту от окончательного отчаяния, какие силы заставили мои зубы прикусить сомкнутые губы, чтобы истошный вопль ужаса не вырвался на свободу из моей глотки. Трясясь на одном месте на четвереньках, как загнанное в угол животное, боясь лишний раз передвинуть руки, я бегал глазами по тёмной комнате, мысленно перебирая варианты дальнейших действий. Взгляд мой зацепился за горящую свечу.

Медлить было нельзя, сорвавшись с места, я толкнул ногой дверь, отчего скрипнула, задул свечу и забился, как испуганный котёнок, под диван, в надежде, что сбежавшиеся на шум хозяева не додумаются искать меня в комнате, решив, что я благополучно её покинул, скрипнув дверью.

Громкие шаги быстро приближались ко мне, в комнату кто-то вбежал. Замерев на мгновение, этот кто-то, принялся носиться из угла в угол. Наконец, остановившись, судя по звуку, совсем близко ко мне, он вдруг звонко и протяжно, подобно машинной сигнализации, завопил: «Сбежал! Сбежал!»

От неожиданности я схватился за волосы и вжался головой в гнилой пол. Что-то блеснуло в уголке глаза: в комнату начал поступать свет. Неслышно повернув голову в сторону выхода из моего временного укрытия, я похолодел, увидев пару худых жилистых лап, похожих на собачьи, что выглядывали из-под задранной юбки бабы Нади. Из окна, трясясь, пробивался жёлтый свет, что и позволил мне разглядеть эти ужасные конечности.

Бабка же не умолкала и продолжала неустанно визжать: «Сбежал! Сбежал!» Но спустя несколько секунд, которые тогда показались мне несколькими липкими часами, она утихла и ринулась к двери, настолько быстро, что её пышная старческая юбка раздулась, подобно парашюту. Когда её визг стал глухим, а свет в окне более тусклым, я в спешке выбрался из-под дивана и аккуратно, крадясь вдоль стены, отступал к выходу, стараясь разглядеть происходящее на улице. Баба Надя, кричащая уже, очевидно, вне дома, делалась всё тише и тише, значит, у меня появился шанс выбраться, но тянущее чувство какого-то безумного любопытства вперемешку с непреодолимым желанием разобраться во всём происходящем тянули меня к окну, – да, это была глупая прихоть, но я безответственно последовал ей. Присев на корточки, я выглянул в окно из нижнего угла. Сквозь грязные стёкла мне удалось разглядеть с десяток исхудалых, бледных, как чистая простыня, людей, походящих на запущенных онкобольных, со свечками в руках. Все они стояли на месте, но вскоре, как по команде, резво двинулись в сторону выезда из села.

Для меня не было шанса лучше, чем сейчас. Я вышел в сени, опираясь на стену в кромешной темноте, и медленно направился к выходу, как вдруг ноги мои стали ватными, а дыхание болезненно спёрло.

«Он тут», – прошептал дед из темноты.

Его шаги были медленные, в отличие от бабкиных. Тогда, смекнув, что это богомерзкое создание не видит меня в темноте, я короткими перебежками поспешил в другую от него сторону и наткнулся на приставную железную лестницу. Шаги затихли, скрипнула дверь комнаты.

«Ошибся, старый!» – воодушевляясь, подумал я.

Лестница упиралась в плотно закрытый деревянный, на ощупь, люк. Упершись в него двумя руками и чуть не свалившись вниз, я смог приподнять его. Он вёл на чердак, усыпанный мокрыми опилками и тушками мёртвых птиц. Я забрался туда, захлопнул люк и мельком огляделся, в надежде выбраться наружу через какую-нибудь дыру, и вот, когда подходящая была найдена, до моих ушей донёсся тихий сдавленный стон. В углу, прикрытый остатками крыши, как балдахином над кроватью, привязанный тонким шпагатом к сырой скамье, лежал Ромка. Его рот, ноздри и даже уши были забиты маленькими камешками, в свете луны я осмотрел их и с ужасом осознал, что уже видел подобное в руках у мальчишки в зелёных шортах. Узнав меня, он начал мычать и трясти головой.

Освободив рот друга от камней, я услышал, как за моей спиной открывается чёртов деревянный люк.

– Беги отсюда, беги! – через силу кричал он, выкашливая камушки из горла.

Из люка показалась лысая голова. Лунный свет скользнул по мерзкой ужасной ухмылке, застывшей на дедовом лице.

– Обряд надо, рано, надо пить чай, – сквозь зубы сказал он.

Хвала моей выдержке, что не позволила мне рухнуть в обморок на крыше. Спотыкаясь, я подбежал к дыре, спрыгнул вниз, больно приложившись коленом, но, несмотря на это, ничуть не сбавил скорости и, что было сил, припустил сквозь колючий кустарник, из-за которого чуть не лишился глаза, зацепив лицом ветку, в лес, а затем между деревьями прямиком на дорогу. Подбегая к трассе, я услышал нечеловеческий рёв бабы Нади, что эхом разнёсся по окрестностям, а затем за ним последовал оглушающий гул, казалось, раздавшийся откуда-то из-под земли, но и ему было не под силу меня остановить. Открылось второе дыхание, и я, не оглядываясь, бежал прочь.

***

За окном совсем стемнело, мы стоим на перегоне в ожидании отправки. Совесть по-прежнему жадно грызёт меня за то, что я оставил измученного неведомым обрядом друга в том мёртвом селе. Мне безумно интересно, что за садистский обряд я сорвал, расстроив тем самым обладателя голоса, походящего на гул.

А ещё я никак не могу понять, видели ли те сатанинские отродья, живущие в деревне, того мальчика в зелёных шортах, и не он ли отвлёк безумную бабку на собачьих ногах? Быть может, он есть какой-то светлый дух, сохранившийся в мёртвых деревнях разваленного мёртвого колхоза?

Но более всего меня интересуют последствия. Я не хочу думать об этом, но не посвятить вас в подробности происходящего просто не могу. Этот чёртов гул из-под земли – я всё отчётливее слышу его на каждой станции. И что самое страшное – мои попутчики его не слышат. Они смотрят на меня, как на безумца, но я-то знаю правду.

Теперь и вы знаете.

2021