Мрачный дебют

Глава 20 Безбольный покой

— Наш царь идет — Тесей, Эгея отпрыск! — воскликнул Антон Борисович, играющий сейчас Корифея. — Твоя, знать, просьба вызвала его.

Выхожу из-за кулис и становлюсь на отмеченное место. На лице моём маска Тесея, но не слившаяся с лицом, а закреплённая кожаной лентой. Благодаря маске, нет смысла в гриме, поэтому я внутренне радуюсь, что не придётся потом смывать явно не предназначенную для грима краску.

— Сын Лаия, — заговорил я, — и раньше много раз весть о твоём кровавом ослеплении, мне приходилось слышать. Уж по ней догадался, кто ты. Вид твой ныне у всех сомнений отнимает почву: одежда жалкая, несчастный лик — тебя бесспорно выдают, и сердце мне заливают жалости волной…

Одетый в рубище, буквально мешок из-под картошки с прорезями для головы и рук, на ноги поднялся наш Эдип, Михаил Михайлович Бродов, пожилой и седовласый профессор субтильного телосложения. Аккуратная «преображенская» борода, на фоне рубища, смотрелась неуместно, но зато общая сухопарость Бродова роднила его с образом Эдипа, годами подверженного бедствиям.

— Тесей, ты кратким, благородным словом, мне длинной речи тягость отпустил, — произнёс «Эдип», глядя в никуда. — Ты сам сказал, кто я, кто мой родитель, какой земли я гражданином был. Одно осталось: моего желанья предмет назвать — и речи всей конец.

— Ты прав, — произнёс я, — его услышать жажду я.

Актёров для нашего погорелого театра я собирал и готовил двое суток. Очень повезло, что Михаил Михайлович, профессор СПбГУ в отставке, увлекался классикой и когда-то давно, ещё при Хрущёве, выступал в любительском театре.

Надевать на кого-то маску Наполеона я не стал, лишь бы не испортить постановку, ну ещё я не знал, работают ли маски на ком-то ещё. Дополнительный Наполеон, отказывающийся снимать маску и отмачивающий социально-опасные действия — это не то, что нам сейчас нужно. Но сегодня, если всё пройдёт успешно, надо будет проверить маску на ком-нибудь.

Тем временем, спектакль продолжался.

Каждый из участников, в том числе хор из шести добровольцев, старательно выдавал свои реплики, как бы глупо для них это не ощущалось.

— О вы, богини грозные! — воскликнул Михаил Михайлович. — С молитвой взываю к вам: заступницами будьте моими! Пусть узнает нечестивец, в каких мужей охране этот град!

Грим на его лице уже слегка смазался от пота и активной мимики, но это не страшно, ведь мы тут даём не многочасовое представление. Изображал этот грим отчаянное выражение и полнейшую запущенность. Эдип изгнан, он скитается уже очень долго, у него нет средств к существованию, а пришёл в Афины лишь потому, что ему больше некуда идти. Он слеп и проклят, за отцеубийство и брак с собственной матерью. И Михаил Михайлович в образе. Зря он бросил театр — вижу, что, даже несмотря на возраст, в нём есть большой актёрский потенциал.

— Наш гость оправдан, государь, — сказал мне Антон Борисович, — несчастьем погублен он — помочь ему твой долг.

У него на лице тоже грим, призванный изобразить равнодушие. Но беда в том, что из меня так себе художник, поэтому получилось невнятно и неубедительно.

— Довольно слов, обидчики спешат, — произнёс я. — А мы, их жертвы, здесь стоим и спорим!

Далее были реплики Корифея и Креонта, после чего начался стасим[28] второй, описывающий битву. Я стоял и нервно курил за самодельной кулисой, потому что мне было непонятно, как так получается — мы уже дали половину постановки, люди устали, а ещё нет никакого результата…

Хор уже закруглялся, поэтому надо спешить.

— Ладно, пляшем дальше… — произнёс я, бросая окурок в урну.

Шуршали листы, вздыхали ничего не понимающие зрители, но надо продолжать. И мы продолжали.

— О наследник Эгея, мы молим тебя! — воскликнула Антигона, то есть Ани.

— Что заботит вас? — вопросил я. — Чем вам могу угодить?

— О, дозволь нам взглянуть на могилу отца! — довольно реалистично взмолилась Ани.

— Я не властен, родные, ее указать. — покачал я головой.

— Что ты молвишь, державный владыка Афин? — почти достоверно вопросила Ани.

Выдерживаю паузу, истинно театральную.

— Ваш отец наказал: не давать никому, — заговорил я, — ни коснуться стопой заповедной земли, ни нарушить приветом святой тишины, что страдальца могилу навеки блюдёт. Мне за верность награда — счастливая жизнь и безбольный покой для любимой страны. Наши речи услышал всевнемлющий бог и прислужница Зевсова — Клятва.

— Если так заповедал он волю свою, мы смириться должны, — склонила голову начавшая переигрывать Ани. — Но на родину нас, в древлезданные Фивы, отправь, чтобы там увели бы мы прочь со смертельной тропы наших братьев, единых по крови.

Я и в этом служить вам готов, и во всем, что полезно для вас и отрадно ему, — ответил я ей. — Новозванному гостю подземных глубин. Моё рвенье не знает отказа.

— Да умолкнет же плач ваш, да станет слеза, — возгласил хор. — Есть для смертных закон: что случилось, того не избегнуть.

И мы уходим со сцены.

За кулисами, я пощупал маску, а затем ощутил чувство, будто моё лицо щекочут тысячи пальцев.

— Ах, твою мать! — воскликнул я, когда моё тело будто бы начало ломать под разными углами.

Под взглядами участников постановки, я завалился на спину и издал что-то вроде хрипа или всхлипа.

Тело моё нагрелось, я чувствовал, как теплеет деревянный пол под моей спиной, а конечности подвергаются спазмам, заставляющим их изгибаться под разными углами.

Ослеплённый калейдоскопом крайне неприятных ощущений, я не увидел, как кто-то подошёл ко мне и попытался снять с меня маску. Раньше маску можно было снять, но сейчас она прилипла к моему лицу намертво.

— Я не могу её снять! — воскликнула Ани.

Собираю остатки своей воли и перебарываю хаотичные конвульсии рук, после чего крепко хватаюсь за маску и сдираю её с себя. Чувствую, как по коже потекла тёплая кровь.

Выдыхаю облегчённо, потому что спазмы и болевые ощущения резко прекратились, ровно в тот момент, когда я сорвал с себя маску.

Поднимаю маску и вижу, что символы в верхнем левом углу изменились, точнее, стали короче.

«II — Тесей, сын Посейдона» — это всё, что там было написано. Снова зелёным цветом, что должно свидетельствовать о «необычном» потенциале.

— Ещё бы, сука… — тихо произнёс я и начал подниматься на ноги.

— Лежи, пока не придёт врач! — придержала меня Ани.

— Я в порядке, — встаю на ноги. — Но масочку надо придержать…

Ажиотаж не укрылся от немногочисленной публики, которая взволнованно переговаривалась где-то на фоне.

— Я верила, что у тебя всё получится, — зашла за занавеску бабушка. — Только, как всегда у тебя бывает, через жопу.

— Кто же, кроме бабушки, поддержит в такие моменты? — патетическим тоном вопросил я.

— Я это говорю к тому, чтобы ты завершил дело, а не «придержал маску», — произнесла Агата Петровна. — Надевай. Маска Тесея — это то, что твоё по праву. Ты должен это сделать.

Так-то она права. Легче всего мне было бы ждать непонятно чего, собираться с духом, обдумывать и взвешивать риски, терзать себя до тех пор, пока не прижмёт по-настоящему… Она меня знает лучше, чем остальные.

Делаю глубокий вдох и надеваю маску.

Только сейчас понимаю, что маска Тесея холодная, потому что изготовлена из серого цвета металла. Это не дерево, как было в случае с маской Наполеона. Это бронза или медь.

Маска жадно впилась в мою кожу, после чего вновь начался нестерпимый зуд.

— Смотрите! — поражённо воскликнул Михаил Михайлович, невежливо тыкая в мою сторону указательным пальцем.

На этот раз, я сумел устоять на ногах, потому что в тот раз упал больше от неожиданности. Ноги, упирающиеся в пол, не подвергались конвульсиям, а руки, как оказалось, взять под контроль довольно не трудно.

Разворачиваюсь и смотрю в зеркало, находящееся здесь специально, чтобы поправлять костюмы и грим. И вижу я некоторые метаморфозы, происходящие с моим телом.

Зуд вызывало преобразование мышц: я никогда не был прямо крепкого телосложения, поэтому сейчас, с большим удивлением, видел, как надуваются объёмные бицепсы, трицепсы, грудная клетка раздаётся вширь, а где-то внутри нарастает ощущение всемогущества.

Туника, в первом приближении походившая на нечто античное, лопнула и открыла вид на бугрящиеся мышцы торса.

— Смотреть здесь не на что, почтенные мужи, — произнёс я и сам удивился.

Удивился я тому, что голос стал заметно ниже и бархатнее. А ещё я, явно, потяжелел килограмм на тридцать и прибавил в росте сантиметров на восемь-десять. Ни капли лишнего жира, роскошная мускулатура, достойная аттических героев — вот это мне нравится в себе.

— Ты в порядке, Дима? — обеспокоенно спросила Ани.

— Раскрывает рот в присутствии мужей, — огорчённо покачал я головой. — Забыла ты, чему учил тебя отец?

— Что ты такое говоришь, Дима? — спросила Ани недоуменно.

— Продолжает рот держать открытым, дерзновенная… — продолжил я. — Ещё одно лишь слово — с тобою сделаю, чего не сделал отец твой, на чьи седины позор ты навлекаешь.

— Это, как я понимаю, образ Тесея, — произнесла бабушка задумчиво.

— Лишь престарелый возраст с уваженьем, стоят между тобой и образцовой поркой, — предупредил я её.

— Дмитрий, снимите маску, — попросил Михаил Михайлович.

— Указывать не смей мне, старче, — покачал я головой.

— Пожалуйста, Дмитрий, — перешёл на более вежливые слова и интонации профессор. — Умоляю — снимите маску.

Я оценивающе рассмотрел его. Он говорит правду — умоляет.

— Тому быть так, — изрёк я и решительно снял маску.

Вопреки опасениям, мышечная масса не стала стремительно таять, но я отметил про себя, что этот процесс начинается и завершится ближе к обеду. Вещи, не успевшие преобразоваться в нечто иное, более подходящее образу, превратились в рванину, но это был временный реквизит, поэтому не жалко.

— Теперь можешь нормально говорить? — поинтересовалась бабушка.

— Могу, — ответил я. — Но чувство всемогущества подевалось куда-то…

— Туда ему и дорога — к остальным ложным ощущениям, — махнула рукой бабушка.

— Оно не ложное, — вздохнул я. — Но не суть. Теперь мы счастливы?

— Не знаю, каково нам будет уживаться с мужикастым сексистом в одной квартире, — произнесла бабушка. — Но если твои силы будут достаточны для противостояния мертвецам, то сексизм — это малая цена.

— Всё было настолько плохо? — не совсем понял я. — Мне казалось, что я говорю правильные и разумные вещи…

— То есть ты действительно считаешь, что Ани запрещено говорить без твоего разрешения? — уточнила Агата Петровна.

— Нет, я так не считаю, но… — заговорил я.

— Ты вёл себя как какой-то чрезмерно уверенный в себе самец… — перебила меня Ани.

В её голосе было невнятное осуждение и… нечто непонятное. Ей что, понравилось такое обращение?

— Ладно, спектакль окончен тотальным успехом! — хлопнула в ладони бабушка. — Расходимся по своим местам — у нас уйма работы!

— Да, пойду-ка я наконечники вытачивать… — пробормотал Антон Борисович и направился к выходу.

Насколько я знаю, община моей бабушки не стала старательно искать огнестрел, которого в городе хоть и полно, но патронов к нему кот наплакал, а совершила незначительный дауншифтинг, то есть возврат к истокам — в ходу теперь копья, топоры, а у кого-то даже мечи.

Копья они делают из прутьев арматуры, обтачивая их до четырёхгранной формы с игольчатым наконечником. Логика здесь в том, чтобы создать как можно меньшую площадь соприкосновения наконечника с плотью — расширение раны для большего поражающего эффекта не нужно, ведь зомби не чувствуют боли и не истекают кровью. Но кое у кого я видел копья из черенка от лопаты и кухонного ножа. В самом начале, пока я задыхался в пороховом дыму, они извращались и экспериментировали с холодным оружием.

Топоры у них тоже мало напоминают плотницкие. То есть это и есть некогда плотницкие топоры, но их обрезают от лишней массы болгаркой или на станке, оставляя лишь узкое лезвие, превращающее инструмент в специализированное оружие. Когда головка топора малоразмерна и легка, махать таким топором гораздо легче.

Мечи тут тоже есть, но у единиц — во-первых, подходящего материала мало, а во-вторых, никто не умеет делать нормальные мечи. Гораздо перспективнее выглядит поиск чего-нибудь уже существующего, например, наградных сабель и шашек. Маловероятно, конечно, найти такое, но всё же, это лучше, чем пытаться фрезеровать болванки и выпускать жалкие подобия настоящего оружия. А ещё у нас куча музеев. Даже я, мельком оглядевший Эрмитаж, был впечатлён количеством сабель, мечей и доспехов. И это, я считаю, веский повод сходить туда ещё разок, но уже с группой носильщиков.

— Бабуль, нам надо поговорить, — сказал я.

— Идём на улицу, перекурим и переговорим, — предложила Агата Петровна.

— Ани, ты не обижаешься на меня? — повернулся я к своей фанатке.

— Нет, что ты, — заулыбалась она. — Я ведь знаю, что это был совсем не ты.

— Я бы не была в этом настолько уверена, — сказала своё слово бабушка.

Вот всегда она так. Но что поделать? Такой она человек…

— Идём, — позвал я Ани.

Выходим на улицу и наблюдаем, как члены свежеобразованной общины расходятся по своим рабочим местам. Кто-то двор мести, кто-то на склады, кантовать провизию и материальные ресурсы, а кто-то на крышу, охранять.

— Кто же у вас такой предприимчивый, что аж бетонные трубы так ловко расставил? — поинтересовался я, приняв из рук бабушки пачку сигарет.

У меня даже руки стали больше — тонкие кисти бабушки выглядели крошечными, если сравнивать. И это только «необычный» потенциал… А что будет при «редком» или «эпическом»?

Невольно веришь в то, что можно будет метать молнии из рук и лазеры из глаз… А из задницы раскаты грома, ха-ха!

— Это у нас Павлик постарался, — ответила Агата Петровна. — Помнишь того милого мальчугана из первого подъезда?

Это для неё он мальчуган, а для меня это сверстник, правда, он умственно отсталый. Приобрёл он эту отсталость в результате травмы головного мозга, полученной на стройке стадиона в четырнадцатом году.

Его мама, Марина Игоревна, регулярно выводила его гулять, мне его было безумно жалко, поэтому, как только у меня стало очень хорошо с деньгами, я начал им помогать, где-то продукты прикуплю и занесу, где-то медицинские расходы покрою…

— Помню, — ответил я.

— Возможно, один из немногих людей, кому ты реально помог, — произнесла бабушка. — Павлик сумел забить напавшего на его мать мертвеца табуреткой, за что был вознаграждён сверхспособностью «Физическое усиление» с «редким» потенциалом. Маришка похвасталась накануне, что Павлик начал лучше разговаривать, но это, я думаю, следствие того, что он не устаёт биться с мертвецами.

— Значит, он просто брал и тягал здоровенные бетонные трубы? — недоверчивым тоном спросил я.

— Тогда ему такое было тяжеловато, но по силам, — предельно серьёзно ответила Агата Петровна. — Сейчас он очень силён и умнеет с каждым днём — хороший мальчик, способный.

Не ожидал вот, что сыном бабушкиной подруги для меня когда-нибудь станет Павлик…

— Ага, — кивнул я. — Итак, перейдём к обсуждению интересующего меня вопроса.

— Давай, — согласилась бабушка.

Ани внимательно слушала и жадным взглядом рассматривала моё тело. Хоть на улице прохладно, но мне, почему-то, было тепло. Видимо, в образе Тесея мне никогда не будет холодно.

— Я посмотрел на ваше оружие — это какой-то несмешной анекдот, — начал я. — Надо обзавестись чем-нибудь приличным и я знаю такое место.

— Эрмитаж, — догадалась бабушка.

— Не слишком ли далеко? — обеспокоенно спросила Ани.

— Другие музеи, где можно достать оружие, увы, ещё дальше вглубь территории зомби, — вздохнул я с сожалением. — Музей военного костюма на 3-й Советской, а больше я музеев, где есть хоть что-то, похожее на оружие, не знаю.

— Нет, только Эрмитаж, — вздохнула Агата Петровна. — Выходить надо сегодня.

— Кстати, вам не попадалось особое оружие? — поинтересовался я. — Ну, такое, выпадающее будто бы из мертвецов?

— Попадалось, но очень редко, — ответила бабушка.

Ани загадочно промолчала.

— И что, стоит ли овчина выделки? — спросил я.

— Определённо, стоит, — кивнула бабушка. — Кое-кто уже обзавёлся хорошими вещами, например, у Василия, который из третьего подъезда, есть стальной шестопёр, который имеет некую предысторию и как бы фокусирующий всю энергию удара в одной точке. Даже одного не слишком сильного удара хватает, чтобы проломить череп мертвеца. Правда, взамен этот шестопёр забирает… волосы.

— Волосы? — не понял я.

— Да, Васька наш теряет волосы при использовании шестопёра, — улыбнулась бабушка. — Жаловался, что на груди и на ногах почти не осталось волос.

— Я бы радовалась, — произнесла Ани.

— А когда до головы очередь дойдёт? — спросила бабушка. — Тоже радоваться будешь?

— М-хм, любопытно, — хмыкнул я. — Надо бы обзавестись чем-то особо мощным… Так когда выходим?

— Да хоть сейчас, — пожала плечами бабушка. — У нас все знают свою работу, поэтому я свободна до вечера.

— Тогда выдвигаемся, — решил я. — Надо будет заглянуть в машину, за парочкой вещей.

— Пойдём, — кивнула бабушка. — Ани, ты с нами?

— Да, — ответила моя финская фанатка.

— Ах, вещички надо надеть какие-нибудь… — вспомнил я об одежде. — Я мигом!

Преодолев двор, забегаю в открытый подъезд и поднимаюсь в квартиру. В своей комнате начал шерстить гардероб, чтобы найти хоть какие-то подходящие вещи. Надо найти нетронутый никем военторг, выбрать форму по размеру, а то я привык уже ходить в «цифре», в ней как-то поспокойнее, что ли…

Надеть пришлось чёрный худи, который всё равно был слегка в натяг, а также спортивные штаны, когда-то давно переданные родителями, с досадной ошибкой в размерах.

Родители…

До сих пор не могу поверить. Ощущение такое, словно вот сейчас можно позвонить и поговорить…

Но нельзя. Они мертвы. И с этим уже ничего не поделаешь.

Волевым усилием заставив себя не думать, ищу себе подходящую обувь.

Моя обычная обувь стала не по размеру, потому что ноги увеличились размера на два. Решение нашёл быстро — вспомнил о кирзачах, лежащих на балконе. Гришка Сёмин издавна пытался пристрастить меня к рыбалке, но безуспешно. От этих попыток остался спиннинг, палатка, садок из ПВХ, а также резиновые сапоги на пару размеров больше.

Выглядеть я начал странно, но имидж — ничто, комфорт — всё.

— Василий, открывай ворота! — кликнула бабушка.

Бетонная плита, при помощи электрического подъёмника, быстро поехала наверх. Я бы поставил что-то дизельное или бензиновое, но тут не дураки сидят, поэтому ставят то, что могут.

Надеваю маску, чувствую лёгкий зуд, связанный с «доработкой» организма. Зуд прекратился быстро, но зато началось преобразование одежды: худи и спортивные штаны быстро преобразовались в короткий хитон, а резиновые сапоги, после незначительной паузы, преобразовались в эндромиды, то есть высокие сапоги с открытыми пальцами и войлочной подошвой. Выглядит не очень практично, учитывая сложную шнуровку, но чувствовалось, что моим ногам в них удобнее.

Бабушка и Ани смотрят на меня удивлённо, но от комментариев воздерживаются.

Огибаю жилое здание и подхожу к своей ласточке.

— Прелестная, прости, не виделись давно… — прошептал я, погладив капот своей Тойоты.

Извлекаю из багажника прямой меч, добытый в Эрмитаже. Рубин на гарде блеснул от луча Солнца, не столь уж частого в этом городе гостя.

Смотрю на меч и желаю, чтобы он стал удобнее. Но этого и не потребовалось, потому что не успел я сформулировать мысль, как оружие начало стремительно укорачиваться и изгибаться. Спустя десяток секунд, в руках у меня был классический копис, предназначенный для интенсивной рубки. Рукоять золочёная, ножны стали простыми, но зато сразу с перевязью для ношения на ремне. Отлично!

Закрепляю свой новый меч на поясе и произношу:

— Хотел бы я, чтобы ты всегда был со мной.

Подкрепляю слова искренним желанием, поэтому в следующий миг ноги мои подкашиваются и я едва успеваю опереться на кузов машины.

Слабость проходит довольно быстро, минуты две-три помутнения в глазах, ещё минут пять слабости, а потом отпустило.

Неприятные ощущения, зато теперь у меня есть постоянный копис. Вот бы к нему ещё и щит…

Об огнестрельном оружии даже думать не хочется. Ведь теперь, когда мы одни, стрелять — это звать окрестных мертвецов на обед.

— Не вздумай даже, разрешения не спросив, заговорить, — предупредил я Ани.

Она сильно хотела что-то сказать, но сумела сдержаться. Взгляд её стал недовольным. Пусть терпит. Отца забывать не следует, а особенно того, чему любой отец должен был научить всякую благообразную деву…

— А вот теперь можешь говорить, — разрешил я ей. — И ты тоже, старая женщина.

— Вот уж спасибо, — недобро улыбнулась бабушка. — Если от тебя окажется мало толку в бою, то лучше тебя убить, чем позволять носить эту маску…

— Усомниться во мне — отчасти усомниться в древних и истинных богах, — сказал я на это, сдерживая раздражение. — За мной идите, коль желаете снискать вечной славы и щедрых даров!