Моя душа темнеет

15

Амасья, Османская империя

Новый город, новый наставник. Жизнь Лады, казалось, представляла собой нескончаемый парад занудных мужчин, вбивавших в ее голову разные сведения. Однако могло быть и хуже. Это мог бы быть бесконечный парад занудных женщин. Халиме, видевшая мир в радостных цветах, и нависшая над ней Мара, настаивавшая на том, что она смирилась со своей участью. Вышивание вместо истории, услужливость вместо языков. Но, по крайней мере, если бы она училась вышивке у Халиме, не было бы надобности вырезать ножом глаза муллы Гюрани.

Мулла Гюрани, безучастный учитель Мехмеда, либо не осознавал, либо не беспокоился о том, что большую часть времени Лада проводит либо в праздных мечтаниях, либо мысленно швыряя ему в лицо очки. Она подозревала, что если бы он об этом знал, выражение его лица не изменилось бы. Это был мужчина, начисто лишенный страстей. Он не бил Ладу за непослушание. К счастью, он и Раду не избивал за ее проступки. Облегчения она не испытывала: она знала, что им наверняка удастся найти иной способ сделать ей больно. Им это всегда удавалось.

Во время их первого урока, когда Раду лихорадочно старался не отставать, а Мехмед по памяти читал целые разделы Корана, Лада говорила только по-валашски. Мулла Гюрани взглянул на нее, бесстрастный за своими ненавистными очками, и сообщил ей, что его единственный долг – обучать Мехмеда.

И, добавил он равнодушным тоном, я не думаю, что женщины способны учиться. Все дело в форме их головы.

После этого Лада училась превосходно. Она выучивала наизусть больше разделов Корана, чем оба мальчика вместе взятые, и зачитывала их вслух, смешно копируя интонацию муллы Гюрани. Она решала все теоремы и практические задания по математике и алгебре. Она знала историю Османского государства и все поколения рода Мехмеда не хуже его самого. Мехмеду почти исполнилось тринадцать. Он был младше Лады, но старше Раду. Он был третьим сыном. Его родила наложница, а отец благоволил к двум старшим сыновьям, что обрекало Мехмеда на пересуды и стыд. Узнать об этом было тяжело, и Лада упорно работала над собой, чтобы не привязаться к Мехмеду или не начать его жалеть.

Большинство предметов были ей неинтересны, но вот сведения о прошлых битвах, исторических союзах и приграничных спорах она ловила на лету.

Какое-то время она боялась, что мулла Гюрани своим оскорблением хотел с помощью хитрости вовлечь ее в учебу, но он оставался таким же невозмутимым, как и прежде, не радовался ее внимательности, никогда не поддавался на ее издевки. Зато Мехмед очень огорчался каждый раз, когда она превосходила его в учебе. Для нее это превратилось в новую цель.

Каждый день она ждала, что ее начнут бить, что ее и Раду постигнут какие-нибудь новые ужасы, что откроется истинная причина, по которой их привезли в Амасью. Напряжение делало ее молчаливой и угрюмой. А Раду тем временем потихоньку набирал вес. Лада перестала слышать его плач по ночам. Она замечала, какой спокойной становится его жизнь, и ненавидела его за это. Это означало, что какой бы урок ни ждал их впереди, он будет гораздо хуже.

В конце концов, Мехмед был сыном Мурада. А не их другом. Он был тем, кто захватил их в плен и держал в неволе.

После основных предметов мулла Гюрани всегда разговаривал с Мехмедом о Пророке, о предназначении османцев, заключающемся в том, чтобы раз и навсегда свергнуть Византию и Константинополь. Лада мрачнела при упоминании о том, что таинственный бог, парящий над всеми, выбирает султана, чтобы распространить мусульманскую религию по всему миру. Она такого бога никогда не видела, как и никаких доказательств его существования. Османцы были успешными потому, что были организованными, богатыми и потому, что их было много.

Почти каждый день после обеда, уставшая от учебы и вымотанная неотступной тревогой о том, какие новые испытания придумает для них султан, Лада уходила, оставляя Раду кивать, соглашаться и повторять все подряд, как щенок за своими хозяевами. Амасья была не похожа на Валахию, но она была ей ближе, чем Эдирне. Город стоял на каменистых холмах, у его подножия лениво извивалась полноводная зеленая река. Многие здания, в том числе крепость, в которой жили Лада и Раду, были высечены прямо в склоне горы. За крепостью, на холме, в одичалых садах росли яблони.

Лада забавлялась, лежа на спине и бросая кинжал вверх, пытаясь зацепить яблоко. Иногда ей это удавалось. Иногда нож падал обратно и едва не пронзал ее. Она одинаково радовалась и тому, и другому исходу. Сам факт, что ей снова было разрешено носить при себе кинжал, говорил о том, какой незаметной и незначительной она стала.

В Амасье даже самые свежие и хрустящие яблоки казались ей рыхлыми и горькими на вкус.

Именно в этом фруктовом саду она лежала однажды ранней осенью, когда свет вокруг стал таким низким и золотистым, таким густым, что она подумала, что сможет испробовать его на вкус. Он будет не таким, как яблоки в неволе. Он будет на вкус, как дом. Дом.

Лада подняла привязанный к шее мешочек, сняла его через голову и прижала к носу. Она убедила себя в том, что по-прежнему ощущает запах вечнозеленой веточки и цветка, которые от времени высохли, раскрошились и превратились в пыль. Она положила их в мешочек в ту ночь, когда они бежали из Валахии, и с тех пор всегда носила при себе.

Мимо прошли двое янычар, не заметив ее. Они шутили, и хотя говорили по-турецки, один из них сохранил валашский акцент. Лада встала, прошмыгнула от одного дерева к другому, следуя за солдатами к их баракам – скоплению приземистых каменных строений вокруг грязного двора. Там раздавался лязг ударяющихся друг о друга сабель и взрывы хохота. Лада наблюдала, выглянув из-за стены.

Ее грубо схватили за плечи и вытолкнули вперед на открытое пространство.

– Шпион! – выкрикнул сипловатый голос, в котором еще можно было расслышать звонкие ноты юности. – Или вор!

К ужасу Лады, не меньше дюжины янычар обернулись посмотреть, в чем дело. С выражением живейшего любопытства на лицах, они столпились полукругом.

– Это не шпион, – сказал низенький, с грудью как бочонок, мальчик со сросшимися в единую линию бровями. – Юный зилот держит ее в качестве наложницы.

– Не слишком она хорошенькая для шлюхи. – Солдат позади нее вытянул прядь ее волос. Она вывернулась, схватила его за запястье и закрутила его руку ему за спину, намереваясь положить на лопатки. Этому трюку она научилась под жестким попечительством Мирчи и довела до совершенства, практикуясь на Богдане и Раду. Солдат злобно выругался и попробовал ее оттолкнуть, но она скрутила его еще крепче и нажала на сустав. Он взвизгнул от боли.

– Ты красивее меня, – она надавила на его руку еще сильнее. – Может, предложишь себя в качестве шлюхи?

– Помогите! – выдохнул воин. Лада с вызовом подняла голову, стиснула зубы и увидела, что остальные янычары радостно ухмыляются. Солдат со сросшейся бровью, на вид не старше восемнадцати-девятнадцати лет, рассмеялся и вышел вперед, снисходительно похлопав по голове своего плененного товарища.

– Бедный Иван! Что, маленькая девочка над тобой издевается? – Он обхватил рукой шею Ивана. Лада отпустила его, и другой солдат скрутил Ивана, прижав к земле и усевшись ему на спину. Иван яростно брыкнулся, но тщетно.

– Ты уже знакома с Иваном. А я – Николае. И ты – из Валахии!

Лада кивнула, осознав, что именно в голосе Николае она уловила валашские нотки.

– Ладислава Драгвлия.

Произнося вслух свое имя, Лада ощутила боль. Им не позволяли писать отцу, и от него они писем не получали. Она не знала, известно ли ему, где они находятся и что они покинули Эдирне.

Она не знала, интересует его это или нет.

Раду продолжал беспокоиться об их няне. Она потеряла сына, а теперь и работу в этой убогой империи. Лада не знала, удалось ли ей найти другую работу. Она надеялась, что удалось. Она была уверена, что отцу вряд ли придет в голову позаботиться о женщине, вырастившей его детей. Но она никогда не говорила этого Раду. Разговоры о няне не пошли бы ему на пользу.

Ладе не нравилось неприятное чувство, которое возникало у нее каждый раз при воспоминании о женщине, подарившей ей столько тепла и так редко слышавшей слова благодарности. Если она когда-нибудь вернется в Валахию, она это исправит.

– Дочь дракона? – рассмеялся Николае, но его смех звучал по-доброму и не был похож на насмешку. – Неудивительно, что Ивану с тобой не справиться. Что привело тебя сюда, маленький дракон?

– Точно не разврат, – она пнула распростертого на земле Ивана.

– Я бы побоялся тащить дракона в свою постель. Наверное, маленький зилот тоже боится.

– Мулла Гюрани – твой зилот? А я-то думала, что он сделан из пергамента, а не из плоти.

Николае рассмеялся, качая головой.

– Нет, «юный зилот» – это наше прозвище Мехмеда. – Остальные солдаты закивали и обменялись кривыми усмешками.

Хотя она по своему опыту знала, что янычарам пристойное поведение не свойственно, она была удивлена услышать столь явную издевку над сыном их султана. Она усвоила это как информацию, которую однажды надеялась применить с пользой для себя.

– Я здесь с братом. Мы – компаньоны Мехмеда, учимся вместе с ним.

– Тогда вы, должно быть, помираете со скуки. Идем. – Николае встал и потащил за собой Ивана. – Посмотришь, как я научу Ивана уважать студентов.

Бесконечно тянулся очередной скучный вечер. Лада выглянула в окно, надеясь ощутить ветерок, который бы охладил кожу. Теперь Мехмед редко общался с ней, разве только смотрел на нее, когда она превосходила его во время уроков. Она часто ловила на себе его сосредоточенный взгляд, как будто он хотел, чтобы она выполнила какое-то таинственное задание. Она всегда отвечала на его взгляд своим самым решительным взглядом.