Мой путь в рай

Капитан оказался упрямым человеком, который боится начальства. Он покачал головой, посмотрел на пол, думая о своем положении, и я понял, что он не согласится на план Гарсона.

- Но... - начал он.

- Но тем временем, - прервал его Гарсон, - Пекарь - очень опасная планета. Вы знаете, почему мы здесь. Через несколько недель - тем или иным путем - на Пекаре будет единое правительство, и ваша миротворческая миссия окончится, вы сможете возвратиться домой. Но в предстоящей битве погибнет много людей. Кто знает? Может, среди тех, кому не повезет, окажется и мистер Осик? И вы сможете отправить своему начальству сообщение, что задание выполнено, прежде чем оставите эту груду пыли. - Гарсон обещал, что я погибну на войне. Смуглый маленький капитан задумчиво, но явно облегченно кивнул, потом сделал знак своим солдатам. Они расступились и пропустили меня.

Гарсон посмотрел на меня, подошел и погладил мои седые волосы. Потом сказал самураю:

- Поместите его в задней части шаттла. Степень охраны С.

Я пошел в шаттл, и самурай зашагал рядом со мной. Дорогу мне преградила коляска Тамары, и я посмотрел ей в темные глаза, на черные волосы. Она немного поправилась и больше не казалась такой истощенной. Рука отросла прекрасно. В целом ее внешность не изменилась. Не шевеля ни одной мышцей, она двинула коляску в сторону, словно давая нам возможность пройти.

Электрический мотор негромко жужжал. В глазах Тамары были страх и мольба.

- Что с тобой произошло? - спросил я.

Самурай тронул меня за руку и заговорил по-японски, его переводчик выплюнул:

- Не разговаривать. Ни с кем нельзя разговаривать на борту шаттла.

Я посмотрел Тамаре в глаза. Она боялась говорить открыто. Самурай провел меня мимо Тамары в небольшое помещение с мягкими креслами и баром. Там сидело два человека, одетых так же, как я, под охраной самураев.

Я сел. Шаттл вмещал около трехсот пассажиров. В окно я видел меньшую луну Пекаря, синюю, усеянную десятью тысячами кратеров. Пронзительно горели звезды. Меня трясло, я хотел убить капитана ОМП и его начальников и помочь Тамаре, хотя и не знал как.

Немного погодя в помещение вошел сам Гарсон. Он потрепал меня по плечу, как старого друга. Он курил сигарету.

- Мне не хотелось помещать вас сюда, дон Анжело. Надеюсь, вам здесь удобно. Понимаете... Боже, как вы похожи на старого генерала Торреса! Мне хочется отдавать вам честь! Я предпочитаю держать вас подальше от химер.

- Понимаю, - ответил я.

Он внимательно взглянул на меня.

- Сколько из них до сих пор привязалось к вам?

- Пятеро, - ответил я.

Он явно испытал облегчение.

- Так мало? Ну, пятерых мы можем списать. Будем считать это компенсацией. Я у вас в долгу за спасение Тамары. Ее информация помогла подавить сопротивление в Аргентине.

Он почувствовал мое удивление.

- О, да, мы получили несколько месяцев назад сообщение. Последние остатки никитийских идеал-социалистов уничтожены в Латинской Америка через два года после нашего отлета. И во многом благодаря сведениям Тамары. - Он говорил так, словно хвалил умственно отсталого ребенка. - Она очень способная женщина. Она стала .. необходима... моей будущей разведке.

Похоже, у Тамары особый дар становиться необходимой. Я вспомнил, как Джафари хотел заключить ее в мозговую сумку. Гарсон делает то же самое: в сущности он добился успеха там, где потерпел поражение Джафари. Тамара находится в отличной маленькой тюрьме - в теле, которое не может контролировать. О, ее речь не поражена, когда она говорит через симулятор. Гарсон, очевидно, снабдил ее мозг клонированными нейронами, применил средства для роста нервной ткани - но только к части мозга, к той, которая руководит высшими функциями.

- Почему вы держите ее в заключении?

Гарсон улыбнулся мне - слегка напряженной улыбкой.

- Потому что она опасна. Я не смог бы уснуть, если бы знал, что она способна передвигаться. - В глазах его была искренняя озабоченность. Я не мог представить себе, чтобы Тамара, маленькая хрупкая Тамара вызывала такую тревогу. - Я знаю, это выглядит плохо. И живое тело - такая неприятная штука. Я подумываю о том, чтобы, как кончим это дело с ябадзинами, подготовить для нее кимех, что-нибудь такое маленькое, подвижное, но не способное управлять другими предметами.

Должно быть, у меня поднялись брови. Тамара почти на грани паранойи боится кимехов. Она никогда не согласиться быть помещенной в кимех. Я понимал это, но понимал также, что Гарсона ее нежелание не остановит. Он на самом деле ее не боится. Он ждал, что я скажу, но я молчал. И лихорадочно думал, как спасти ее.

Он сел рядом со мной, погасил сигарету о ручку кресла.

- Я хотел кое о чем расспросить вас, сеньор Осик: во время мятежа вас ударил мечом человек, а вы задушили его. Очень любопытно. Частички вашей кожи найдены на его шее. Следы жидкостей его тела оказались на вашей одежде вблизи раны. Почему вы его убили?

- Он был убийцей ОМП. Я только постепенно узнавал о нем, уже после отлета. Он случайно сам выдал мне свое присутствие.

- Почему вы не поговорили со мной о нем? Было бы гораздо легче.

- Я хотел сам это сделать. Убить его.

Гарсон взглянул на луну.

- Понятно... Индивидуалист, пытающийся в одиночку навести порядок ко вселенной. Вы понимаете, что он уже второй убитый вами агент Объединенной Пехоты? Мало кому такое удавалось. Вы каким-то образом заставляете их выглядеть... неумелыми. Я нахожу это весьма удивительным. Я думаю, вы их обезоруживаете. Вы генерируете ауру заботы о других, прирожденной моральности. Никто не заподозрит, что вы способны на насилие. У вас интересный набор способностей. Никогда не задумывались над тем, чтобы использовать их на работе в спецслужбе? Например, убийцей?

Я удивленно взглянул на него.

- Нет.

Он очаровательно улыбнулся. Этот человек обладает большим обаянием и знает, как им пользоваться. Я испытывал к нему большую благодарность. Я ему не нужен, он вполне мог бы отдать меня ОМП. Но он спас меня из благодарности, а редко какие свойства ценятся так высоко, как благодарность. И он мне нравился, хотя и держал Тамару в заключении. Но где-то в глубине души я понимал, что он мой враг.

- Тамара часто упоминала вас. Она хотела бы поработать с вами. Когда закончим тут, нам с вами надо поговорить. Обсудить условия найма.

- Нет, - ответил я, почти инстинктивно.

- Подумайте об этом. Еще немного крови у вас на руках - никто и не заметит.

Я посмотрел в окно. Лучше не спорить с ним. Я обдумал его предложение. Такие, как Эйриш, Хуан Карлос, - кто-то должен убивать их. Я подумал о Люсио. Сильный гнев овладел мной.

- Да! Я хочу еще крови на руках! - яростно прорычал я.

Гарсон отшатнулся, потом устало улыбнулся.

- Отлично. Но всему свое время. А теперь прошу меня извинить. У меня много срочных дел.

Я остался сидеть.

На борт вошли последние пассажиры, и шаттл стартовал. Из космоса Пекарь напоминает большой затянутый облаками рубин с полосами лазурита и изумруда: ярко-красная охра центральной большой пустыни, облака над маленькими синими морями и единственным большим океаном, небольшие ледяные шапки, как на Марсе. Но вся планета в серебристой дымке, подробности неразличимы, как на смазанной фотографии. Платиновая полоса образует корону вдоль края планеты - это солнце отражается от крыльев миллиардов опаловых воздушных змеев. Мы вошли в атмосферу, и большую часть поля зрения занял большой океан планеты - Аки Уми. Миновали терминатор, где день сменяется ночью, пронеслись над западным краем континента Кани, краба, в сумерках. Под нами яркие огни Хотоке но За, столицы ябадзинов, сливались в одну звезду, упавшую на темную поверхность планеты.

Послышался звон, как от мочи, льющейся в унитаз. Несколько человек вскочили с криками: "В нас попали!", потом наш корабль вздрогнул и быстро стал удаляться от Пекаря. Началась паника.

Японец объявил через громкоговоритель:

- Некоторые из вас поняли, часто ябадзины выстрелили по нам из нейтронной пушки. Но мы это предвидели и оставались выше опасной зоны. Наша превосходная защита выдержала. Сейчас готовится протест послу Объединенных Наций против этого безжалостного неспровоцированного нападения.

Я в отвращении фыркнул. Правда, мы еще не нападали на ябадзинов. Но на их месте я тоже стрелял бы по нашим шаттлам.

Самурай склонился вперед.

- Не разговаривать. Никакого шума, - сказал он, имея в виду мое фырканье.

Мы миновали Хотоке но За и продолжали полет над темной планетой. Гарсон взял микрофон и объяснил ситуацию на Пекаре: за время полета с Земли мы потеряли 4100 наемников - 3012 во время эпидемии, 129 в схватках во время мятежа и 644 были раздавлены, когда самураи начали вращать корабль. Остальные погибли в симуляторах, были убиты или умерли от естественных причин.

- Мы оцениваем число защитников ябадзинов в 50.000 или чуть больше. Мотоки может выставить только 39.000 самураев. Хотя численное соотношение кажется не в нашу пользу, химеры гораздо лучшие солдаты, чем считала Мотоки. И благодаря нашему мужеству и новейшим усовершенствованиям в вооружении компьютерный прогноз выглядит неплохо. Мы можем выиграть войну, но потеряем примерно 62 процента наших людей. Это неприемлемо. Сейчас я веду переговоры с корпорацией, - продолжал Гарсон, - чтобы в возмещение этого нарушения условий контракта нам позволили пользоваться новым оружием и дали еще месяц на подготовку. Вдобавок из вас 467 были помещены после мятежа в криотанки. Откровенно говоря, в настоящем сражении вы для нас бесполезны из-за отсутствия должной подготовки. Я бы оставил вас на корабле до конца войны, но владельцы "Харона" хотят переоборудовать его для возвращения на Землю. Местные жители недовольны, мне оказывают сопротивление, но я буду настаивать, чтобы вы оставались в Кимаи но Джи до окончания войны. Ясно?

Его короткая речь вызвала одобрительные возгласы. Но мне его обещания показались пустыми.

В течение двух часов на планете не видно было никаких признаков цивилизации. Никаких огней. Пекарь меньше Земли, но эта пустота делала его огромным.

Мои мысли постоянно возвращались к Тамаре, находящейся в помещении за мной. Я так много сил затратил, чтобы спасти ее от Джафари, что ее плен у Гарсона угнетал меня. Получается, что я ее не спас, только позволил перевести в другую тюремную камеру. И, вероятно, больше всего меня раздражало, что я по-прежнему не понимаю, почему ее держат в заточении. Гарсон больше не получает от нее полезной информации. Все тайны разведки, которые она знала, теперь давно уже устарели. Но мозг ее остается неизмеримой ценностью для Гарсона, как было и для Джафари. Я не могу тайком вывезти ее с Пекаря. И на Пекаре спрятаться негде. Любая попытка спасти ее - пустая трата времени, тем более когда мое собственное будущее сомнительно.

Мы оставили ночную сторону Пекаря и вылетели на дневную. Миновали большие красные пустыни, и стал заметней темный ультрафиолет туземных растений, когда шаттл начал снижаться, прыгая на границах термальных слоев. Тепловая защита раскалилась добела, и мы замедлили свой полет и полетели под небольшим углом к поверхности. На высоте примерно в пятнадцать километров мы оказались в туче красных опаловых воздушных шаров, туча эта была толщиной в несколько километров. Я подумал, что мы разобьемся, но хотя эти животные огромны, каждое из них представляет собой всего лишь тоненькую мембрану цвета корицы. Стая держалась на вершине теплого вертикального течения, почти крыло к крылу, и мы опускались словно сквозь пузыри на поверхности воды, а мы сами - морские животные, которые смотрят на эти пузыри из глубины. Эти змеи на самом деле напоминают гигантские манты, и я наконец понял, что опаловые воздушные змеи так же отличаются от опаловых птиц, как ястребы от бабочек. Под нами несколько стай воздушных змеев держались на разных вертикальных течениях. Пушистые облака скрывали все, кроме горных вершин.

Еще несколько минут продолжался полет. Капитан шаттла объявил, что мы приближаемся к Кимаи но Джи, столице Мотоки, и шаттл пробил облачный покров. Под нами была неровная береговая линия среди гор, поросших серо-зелеными пихтами и соснами. Я наклонился вперед, стараясь разглядеть место, ради которого мы будем воевать, и долго ничего не видел, кроме пологих зеленых холмов и тумана. Потом я заметил низко летящий желтый дирижабль, он шел из небольших сельскохозяйственных или шахтерских поселков Мотоки на юге, может быть, Шукаку или Цуметаи Ока. Дирижабль направлялся к деревушку у моря, окруженную несколькими полями и большой черной каменной стеной. Дальше виднелся лес; лес, стена, поля удерживали туземную флору и фауну на расстоянии. Я представлял себе этот поселок Мотоки как остров нормальности в море чуждости. Японцы всегда были островными жителями. Город небольшой, тысяч на сорок, группа зданий, два голубых хрустальных купола. Мой маленький город Гатун в Панаме больше.

И тут меня поразило безумие ситуации: на планете, где из-за небольших морей площадь суши больше, чем на Земле, два города размером с Гатун в Панаме ведут жестокую войну за право владеть пустыми пространствами, которые никогда не смогут использовать!

Шаттл спускался для посадки. Дома из темных деревянных брусьев с белыми стенами из рисовой бумаги, тонкие и прозрачные, как крылышки мотыльков. На всей улицах, во всех садах ландшафт превосходно упорядочен, словно весь город представляет из себя гигантский сад, случайно населенный людьми. Кусты аккуратно подстрижены, черные стволы цветущих розовых слив искажены странным сюрреалистическим рисунком, как будто их вырезал скульптор. Я ожидал увидеть признаки возраста: полуразрушенные здания, рухнувшие сараи. Но никаких трущоб на Пекаре не было. Не было и никакой экстравагантности. Ни сверкающих огней, ни хрустальных зданий. Весь город был образцом строгой сдержанности и аскетизма. Мы еще больше замедлили полет, коснулись полосы, шаттл покатился по ней и остановился.

От здания вокзала отошло несколько больших грузовиков. С них сошли пятьдесят самураев в черном защитном вооружении, они выстроились вокруг трапа шаттла. Дверь открылась, и наши люди начали цепочкой спускаться по ступеням. Сладкий незнакомый запах, похожий на запах сохнущего на солнце сахарного тростника, заполнил корабль. Запах Пекаря.

Мы вышли и обнаружили, что грузовики полны одежды: башмаки и просторные брюки, тяжелые кимоно и куртки. Нам вручили пластиковые пакеты с подарками прибывающим: расческа, кусочек мыла, зубная паста, карта планеты. Тем из нас, кто находился в отделении "особой безопасности", на руку надели небольшие мониторы. Такие носят преступники, отпущенные под честное слово, чтобы полиция могла следить за ними. На мониторе была изображена карта города. Сообщалось, что до пяти часов мы должны явиться в определенное здание. Поблизости шумел океан, морской ветер дул над полем, поднимая пыль. Повсюду видны были осы, они гудели над головами, садились на руки.

Самураи построили нас в ряд и повели с поля. Мне показалось, что у меня ноги укоротились сантиметра на два: на каждом шагу я взлетал в воздух выше, чем хотел. Я всего две недели испытывал повышенное тяготение на корабле, а криотехники следили за состоянием мышц, и потому я подпрыгивал при ходьбе. Мы прошли по городской окраине, по дороге, с обеих сторон огражденной низким бамбуковым забором, мимо домов. Опадали цветы сливы, образуя ковер у нас под ногами. В домах все двери и окна были закрыты. Мы миновали деловой район, где с фонарных столбов свисали воздушные змеи, и из боковой улицы выбежал маленький мальчик японец. Он чуть не столкнулся с идущим передо мной человеком, потом остановился, посмотрел на нас и закричал: "Tengu!"

Я улыбнулся ему, и он в ужасе попятился. У ребенка были раскосые глаза, надглазная складка так выделена, что глаза превратились в щелки.

Человек за мной рассмеялся.

- Наверно, никого красивее японцев не видел!

Я тоже рассмеялся и подумал, что испытывает ребенок, никогда не видевший человека другой расы. Может ли он увидеть в нас людей?

Самурай крикнул: "Не разговаривать!", и мы молча пошли дальше, пока не подошли к большому сооружению - круглому стадиону.

Внутри от стены до стены тянулись сотни портретов президента корпорации Мотоки Томео; дальнюю часть сооружения занимала большая сцена, как в театре кабуки. Когда мы расселись, громкоговоритель провозгласил "Мотоки Ша Ка", и самураи запели гимн корпорации, потом на сцене появилась гигантская, высотой в двадцать метров, голограмма президента Мотоки. Как и у ребенка, у него оказались невероятно раскосые глаза - более японские, чем у любого японца. Он торжественно приветствовал нас на Пекаре и поблагодарил за то, что мы пришли помочь освободить планету от "машин ябадзинов". Когда он закончил, на сцену поднялись двадцать изящных девушек и танцевали с веерами и зонтиками, а старуха пела под аккомпанемент кото. Танцовщицы спустились со сцены и каждому из нас дали тарелку с крошечной бутылочкой саке, хризантемой и чашкой вареного риса. Потом самураи вывели нас из здания.

Солнце садилось, но небо было затянуто облаками, поэтому заката не было видно, только становилось все темнее. Стены домов из рисовой бумаги засветились изнутри, как огромные бумажные фонари. Мы отошли на километр от города и оказались в большом огороженном поселке в небольшой долине между поросшими соснами холмами. По холмам бродили сотни латиноамериканцев в тускло-зеленом защитном вооружении Мотоки. Они упражнялись в обращении с оружием, боролись. А у подножия долины из большого деревянного здания, похожего на старый амбар, доносился громовой крик:

- Домой! Домой!

Самураи провели моих компадрес к этому амбару, но браслет у меня на запястье запищал, сообщая, что мне нужно к другому зданию лагеря. Карта на мониторе показала хижину, в которой я буду спать. Из города донесся гулкий звон храмового колокола, а за мной триста companeros продолжали кричать

- Домой! Домой!

13

В хижине, куда я вошел, было накурено, как в баре. Пятеро латиноамериканцев в синих кимоно самураев играли на гитарах, а шестой яростно дул в трубу. Шестьдесят человек собрались кольцом, выкрикивая ставки, как на петушиных боях. Они следили за тремя людьми в схватке в симуляторе. Эти трое в большом мощном судне на воздушной подушке неслись по джунглям, стараясь отразить нападение четырех машин ябадзинов. Главная цель упражнения, кажется, заключалась в том, чтобы убить как можно больше врагов, прежде чем убьют тебя самого. Но эти трое были удивительны, изящны, мощны; они вертелись в воздухе, чтобы отразить выстрел из лазера, и успевали уклониться от льющейся на них плазмы. Они отвечали огнем и убивали противников, пробираясь зигзагами через чащу. Их прыжки, когда они уклонялись от выстрелов ябадзинов, вызывали взрывы смеха. Я услышал гул, словно жужжание гигантских ос. Три черных снаряда длиной с руку человека с трех сторон понеслись к наемникам, увиливая от ветвей. Кто-то крикнул:

- Пять к трем - Ксавье не слышит ласок!

Все стали выкрикивать свои ставки.

В углу сидели на полу еще пятьдесят человек. Мало кто из них улыбался или разговаривал. Они были угнетены и раздражены. Повсюду мертвые глаза и строгие лица с фаталистическими улыбками. Я чувствовал напряжение в воздухе, электрическая паутина касалась лица, внутренности стянуло. Напряжение толпы, пытающейся сохранить контроль над собой. Но это почти не удавалось, как будто мятежа на борту не было. Как будто я не провел два года в криотанке!

Ко мне подошел человек в боевой защитной одежде. Вначале я не узнал Завалу: он стоял, слегка согнувшись, словно под большой тяжестью.

- А, это ты. Много времени прошло, - сказал он, забыв мое имя.

- Как ты?

- Хорошо. У всех хорошо. Абрайра будет рада видеть тебя, nе?

Я удивился, услышав от него японское nе, что означает "верно". Но ведь он почти два года провел с самураями. За два года человек может измениться.

Я спросил:

- Где она?

Мысль о том, что я снова ее увижу, наполнила меня болью. Такую боль испытываешь, подходя к могиле близкого.

- Вероятно, упражняется в одиночку в симуляторе. Или тренируется. Она очень беспокоилась о тебе. Должна быть где-то в симуляторе. Битва помогает сохранить спокойствие, nе? Она захочет с тобой увидеться. Хочет, чтобы ты сражался с нами, сидел в нашей машине, словно мы амигос. Но с тех пор, так ты помог начать мятеж, многое изменилось. Ты нам в битве не поможешь. Наоборот, помешаешь. Если ты подлинный друг, ты не будешь воевать в нашей группе.

Завала был тем же, но в его речи звучали чуждые интонации. Маленький круглый рот презрительно скривился. Глупые коровьи глаза смотрели тупо. Я рассердился, что он так со мной разговаривает, но, чтобы успокоить его, сказал:

- Не думаю, чтобы Абрайра хотела меня в свою группу. Когда Абрайра что-нибудь испытывала? Я для нее ничто. И если я помеха, она не пустит меня в группу.

И тут же понял, что говорю правду. Я понимал это в глубине сердца, но никогда не смел высказать даже себе самому. Разве она не обезоружила меня во время мятежа и не оставила умирать?

Завала фыркнул в отвращении.

- Это показывает, как много ты знаешь, великий лекарь. У Бога, должно быть, осталось только гуано, когда он создавал твою голову.

Я не нашелся, что ответить. Завала действует так, словно я браню Абрайру, тогда как я просто говорю правду.

Завала вышел прихрамывая, будто одна из его металлических ног стала короче, и я долго ждал, пока не понял, что он не вернется.

Тогда я отправился в угол и, так как все еще держал в руках дар с саке и рисом, присел, чтобы поесть и поглядеть на голограммы схваток. Наступила передышка, и никто не делал ставок. Боевая группа потеряла одного человека, но - поразительно! - победила ябадзинов. Их машина неподвижно висела над рекой со стоячей водой, двигатель взбивал эту воду в пену, вокруг густые джунгли, кусты и деревья тысяч оттенков зелени и пурпура. Неуклюжие защитные костюмы покорежились от лазерных выстрелов и потоков плазмы. Наемники деловито чинили свои костюмы с помощью смолистой краски.

Казалось, у машины поврежден передний двигатель: он резко выл, и нос судна наклонялся в воздухе. По бортам судна размещаются восемнадцать отверстий для забора воздуха, и, кажется, в некоторые попала плазма, разрушив лопасти. Эти отверстия наклонены, чтобы такого не произошло, но когда выстрел сделан с близкого расстояния, плазма так горяча, что существует в газообразной форме. И в такой форме может проникнуть в отверстия для забора воздуха: машина сама втягивает газообразный металл, и, охлаждаясь, он разрушает лопасти двигателя. Все судно покрыто толстым слоем тефлекса, больше, чем в знакомых мне старых моделях, и на инструментальной панели с полдесятка незнакомых мне огоньков. Закончив починку защитной одежды, двое наемников стали стрелять в воздух из плазменных пушек, а остальных членов группы сбросили в воду.

Я встал и подошел к одному из зрителей, химере с металлическими синими глазами, необыкновенно высокому.

- Что они делают?

Он взглянул на меня, как на сумасшедшего, взглянул с презрением, которое я раньше замечал только у самураев, и я подумал, что же на самом деле усвоили наемники у японцев. Он увидел мое белое кимоно, и на его лице появилось выражение жалости.

- Ты только что оттаял? Я тебе скажу. Они избавляются от лишнего веса, выбрасывают заряды плазменных пушек. Если облегчить эти новые машины, можно достичь высоты в три метра. И на предельной скорости пролететь над дымовыми минами, не детонировав их.

- Ага, - ответил я, чувствуя себя дураком. Я понятия не имел, сколько груза им нужно снять, потому что раньше никогда не имел дела с дымовыми минами. - Но разве им не понадобятся заряды, когда они минуют минное поле?

Он печально взглянул на меня.

- Нет, они с помощью лазерных ружей попытаются поджарить сенсоры кибертанков. И вообще, как только пройдут защиту и доберутся до Хотоке но За, ябадзинов будет слишком много. Последи за ними, и, может быть, научишься...

Заканчивать ему не нужно. Я понял, что он имеет в виду. Научусь оставаться живым. Он считал меня мертвецом. То вооружение, на котором я тренировался, устарело на сорок лет, а с новыми образцами я не знаком. Я понятия не имею, какое оружие и какие умения нужны, чтобы пройти защиту. Я видел маленькие черные снаряды - ласки, но не знал, как защититься от них. Как сказал Завала, в сражении я только лишний груз.

Я кивнул в сторону людей в симуляторе, которые снова двинулись среди деревьев в машине.

- Эти люди - никто так не сражался в симуляторах. Никто.

И это правда. Они сражались удивительно, гораздо лучше нас, когда мы сталкивались с самураями. Но я не был уверен, что наши люди смогут победить самураев.

- Мы многому научились, - сказал химера. - Ты был заморожен еще до того, как началась настоящая учеба. Ты не изучал собственную кинестетику на голограммах, не учился беречь каждое движение, поворачиваться, прыгать, падать, чтобы избежать оружия ябадзинов. Ты только начал учиться, как достигать munen, состояния мозга, состояния живого мертвеца. Но более высоких уровней, необходимых для битвы, ты не достиг. Состояний Мгновенности и Полного Контроля. Гений самураев происходит от умения достичь эти состояния...

- Прошу меня простить, но что значит Мгновенность?

Химера задумчиво взглянул на меня.

- Может быть, в твоей жизни бывали моменты - моменты страха и крайней опасности для жизни, когда время словно останавливается. Я однажды испытал такое: во время мятежа в Темуко в переулке ко мне подошел человек, приставил к моему лицу старинный револьвер и нажал на курок. Пистолет был взведен, и когда человек нажал на спуск, ударник начал опускаться. Время, казалось, остановилось. Мимо по улице проезжала машина, в окно на меня смотрела женщина. Я прекрасно помню ее лицо, рубиновые губы, округлившиеся от удивления. Я видел, как из канализационного люка на улице поднимается пар, а в магазине хозяин выключает свет. Я посмотрел в испуганные глаза человека, который хотел меня убить, и увидел, что ему не больше пятнадцати лет. И все это время ударник опускался, и я подумал: "Когда ударник опустится, я умру". Поэтому я поднял руку и поставил палец на пути ударника, и он так и не опустился. Вот это и есть Мгновенность - целая жизнь в одно мгновение. И воин может научиться вызывать у себя такое состояние. Это одна из тайн самураев. А еще выше - Полный Контроль, способность изменять частоту биения сердца, останавливать дыхание, достигать полного контроля над всеми мышцами. - Он замолчал и посмотрел куда-то за меня.

Кто-то хлопнул меня по плечу. Я повернулся. Абрайра дружески обняла меня и сказала:

- Приятно снова тебя увидеть.

Я обнаружил, что с трудом дышу. На ней синее кимоно самурая, влажное от пота.

- Похоже, ты получила повышение, - сказал я, разглядывая ее лицо. Когда я в последний раз его видел, оно было так избито, что я удивился, не заметив потемневших от времени кровоподтеков. Немного нарушена линия волос над лбом, там, где вырвали клок. Но она улыбалась очень спокойно, и ничто в ее улыбке не свидетельствовало, что за ней может таиться тревога. Волосы ее казались ломкими и лишенными блеска, щеки впали, кожа на лице слегка сморщилась. Она стояла, чуть наклонившись вперед. Вероятно, кое-какие из этих перемен вызваны двумя годами повышенной силы тяжести, но мне больно было думать, как тот случай мог опустошить ее.

Мышцы ее казались сильными и гибкими, а осанка изящной. Абрайра заметила, что я разглядываю ее тело, словно собираюсь использовать его части в будущем как запасные. Она рассмеялась.

- Почему ты так на меня смотришь?

- Ищу шрамы.

Она закрыла глаза и показала белый шрам над одним веком.

- Здесь Люсио погасил сигару... - Потом протянула мне левую руку, и я взял ее. - А здесь он сжег мне пальцы. - Толстый шрам пересекал ладонь. Четыре металлических телесного цвета пальца были присоединены к плоти. Я не знал, что она вынесла такую пытку. На столе ее скрывали другие.

Я грубо схватил ее за плечи, и глаза мои заполнились слезами гнева.

- Абрайра, - воскликнул я, - клянусь перед тобой и Богом, что сделаю тебе подарок: принесу на серебряной тарелке яйца тех, кто так поступил с тобой.

Она улыбнулась. Рука ее ласково коснулась моей. Я не понимал, как она может улыбаться после такого ужаса. Такая улыбка может быть только фальшивой.

- Почему ты думаешь, что мне нужен такой ужасный подарок? - спросила она. - Ты достаточно сделал! К тому же это произошло так давно.

Я ей хотел сказать, что для нее это было два года назад, но для меня с тех пор прошло всего несколько часов. Посмотрел ей в глаза и увидел только мягкость и радость. Никогда раньше не было в ее взгляде ничего, кроме холодного расчета и иногда гнева. А теперь глаза у нее яркие, живые, счастливые! Словно она воскресла после смерти.

Такое изменение невозможно. Я вздрогнул. Мне показалось, что земля подо мной зашевелилась. Она потянула меня за руку к двери.

- Пойдем возьмем твои вещи.

Абрайра вывела меня в ночь. Поднимался резкий ветер, предвестник бури. За зданием стоял грузовик, на нем пластиковые контейнеры с вещами. На двух ящиках было мое имя. В одном боевой защитный костюм; в другом хрустальный нож, маленькое складное лазерное ружье Тамары, моя медицинская сумка и небольшая коробка с сигарами. Из сооружения дальше по дороге слышался непрерывный крик: "Домой! Домой!"

Я совершенно отупел. Невозможно измениться, как изменилась Абрайра.

- Надевай костюм, - сказала она, - и не снимай, пока война не закончится. Он слегка отличается от старой модели, тяжелее, не так хорошо уравновешен. Тебе нужно привыкнуть к нему.

Я снял кимоно и обувь и принялся одеваться. Абрайра помогала соединять части, словно одевала инвалида или любовника. Она низко пригнулась, поправляя грудную пластину, и я вдохнул запах ее волос, ее пота. Теплый и мускусный.

У меня началась эрекция, и я был рад, что она скрыта под вооружением. Молодое тело реагировало на женщину так, как я уже и забыл.

Абрайра открыла карман у меня на бедре и достала несколько небольших тюбиков.

- Ты должен научиться сам чинить свою защиту. Нужно заполнять краской трещины доверху. А если будет дыра, залей веществом вот из этой зеленой канистры. Оно называется "вспышка". Я тебе покажу почему...

Она выставила телескопический ствол моего маленького лазера и выстрелила мне в ногу. Ярко-зеленое пламя вспыхнуло в месте соприкосновения.

- Обратную строну покрывай из этой синей канистры. - Она выстрелила мне в ногу сзади, послышался резкий свист. Абрайра говорила уверенно, как самурай. - Это называется "крик". Если увидишь такую вспышку или услышишь такой свист, это означает, что в тебя попал снайпер. Немедленно принимай меры. Ясно?

- Да, ясно.

- Хорошо. Позже мы тебя научим тому, что необходимо, чтобы оставаться живым. - Она говорила озабоченно. Сложила лазерное ружье и спрятала его в карман моего костюма. В правой ноге оказался разрез, а в нем тонкий, но острый нож-мачете. Абрайра достала его и хотела положить на это место мой хрустальный нож, но решила, что он не войдет. Проверила несколько карманов на поясе и поняла, что ни один не подходит. Я взял нож и начал прикреплять на браслете ей к запястью. Она улыбнулась, довольная подарком.

Я сказал:

- Я видел, как люди сражались в симуляторе - трое против множества. Ты можешь научить меня тому, что они знают? Этим состояниям сознания? Munen. Мгновенность. Чему еще вы научились?

Она взглянула мне на ноги.

- Ты видел наших самураев-химер. Они воевали с людьми. Я не могу научить тебя тому, что они знают. Ты слишком... человек. Понимаешь?

- Ты хочешь сказать, что у меня нет генетического потенциала. Но самураи, которые вас учили, тоже его не имеют. Однако чему-то они вас научили. Никто из вас не мог сражаться так хорошо два года назад. Я могу узнать то же, что они!

- Может быть, со временем. Но у нас нет доступа к мониторам с биологической обратной связью, которые нужны при обучении Полному Контролю. Мы принимали наркотик, который помогает достичь Мгновенности, какое-то вещество с Эридана. Я тебе достану. Через несколько недель ты сможешь вызывать это состояние без помощи наркотика, когда тебе угрожает опасность. Но у тебя не будет времени для тренировки.

Я печально улыбнулся. А Гарсиа затратил столько времени, пытаясь убедить Завалу в превосходстве генетики и подготовки самураев. Теперь все ясно: у них более мощные медикаменты. Интересно, вернул ли Завала деньги.

По-прежнему слышалось скандирование:

- Домой! Домой!

Я посмотрел Абрайре в глаза.

- А каковы мои шансы? Без тренировки? Что говорит компьютер?

- Не очень хороши.

- Насколько?

Абрайра пожала плечами, ей не хотелось говорить.

- Один на сто. Но шансы лучше, если будешь держаться с нами. Не расстраивайся. Разве не ты однажды сказал: "Будущее кажется мрачным тем, кто отказывается видеть цветные сны"?

- Не я это сказал. - Я кивнул в сторону старого амбара, где мои компадрес разогревались для нового мятежа. - Мне кажется, я должен быть с ними. Не думаю, что буду вместе с вами воевать против ябадзинов. Прости.

- Если корпорация Мотоки будет настаивать, ты ничего не сможешь сделать, - сказал из-за моей спины Перфекто. Я обернулся. Не слышал, как он подошел. Он стоял в двадцати метрах от меня, у здания. Вместе с ним Мигель. Они подошли, обняли меня, похлопали по спине, улыбаясь. - Как приятно, амиго. Давно мы не виделись.

- Слишком давно, - сказал я.

Абрайра подобрала мои сигары и кимоно.

- Пойду поищу тебе место для сна.

Она пошла к дому, и я болезненно осознал, как ее бедра колышутся под кимоно.

Перфекто обнимал меня рукой; когда она завернула за угол, он странно, почти сердито посмотрел на меня, потом быстро улыбнулся. Мигель рассмеялся.

- Видел, как она тебе глазки строит? - спросил он.

- Ах, у дона такой мрачный вид, как у кота в течке! Я думаю, оба они подняли температуру в долине на добрых два градуса. Должно быть, это новая молодость дона. Он выглядит очень аристократично, красиво. Как ты считаешь, Мигель?

- Да. Если бы я был женщиной, сердце мое билось бы, как птица в клетке.

- Мы вовремя подошли. Не хотелось бы увидеть, как у них на земле идет любовное сражение, - сказал Перфекто. Оба рассмеялись, а я в замешательстве повесил голову. Немного погодя Перфекто сказал: - Как я уже говорил, дон Анжело, не думаю, чтобы эти люди смогли оставаться в Кимаи но Джи. Несмотря на твою новую красоту, большинство японцев считает нас уродами. Они не хотят нас видеть и называют tengu, демонами.

- Верно, - согласился Мигель. - Они нас не любят. Лагерь разместили подальше от города, чтобы не видеть нас, чтобы мы не отравили их культуру.

- Да, - подтвердил Перфекто, - а вас всех они хотели оставить в криотанках до конца войны, но хозяин корабля заставил забрать вас.

- Но чиновники Мотоки не хотят оставлять вас здесь. Особенно когда мы пойдем в бой. Так что, я думаю, вам всем придется идти с нами. Гарсон, вероятно, поставит вас за самураями.

- Звучит не так плохо, - сказал я. Кивнул в сторону амбара, откуда по-прежнему слышались крики. - Мне кажется, они согласны улететь.

- О, их не это расстроило, - ответил Перфекто. - Корпорация Мотоки не платит им за годы, проведенные в криотанках, они потеряли деньги за двадцать два года службы. - В голосе его звучала горечь. - У многих из этих людей есть семьи. Как и моя, они полностью зависят от их платы.

Я был поражен несправедливостью, сотворенной с этими людьми. Бедняки согласились воевать только потому, что знали, что это даст их семьям: братьям, сестрам, овдовевшим матерям и их собственным детям. Им больше не надо будет выносить неимоверные тяготы войны в Южной Америке. Для некоторых оставить семьи - это невероятная жертва, акт истинной любви. И вот они узнают, что через две недели после их отлета с Земли семьи перестали получать плату, ради которой они пожертвовали собой. Для многих это означает, что члены их семьи умерли в нищете. Юные сестры вынуждены были стать проститутками, а больные матери умерли с голоду.

- Мы все им сочувствуем, - сказал Перфекто. - Все сердиты. Мы сами узнали об этой несправедливости несколько дней назад. Думаю, если бы узнали раньше, корабль не долетел бы до Пекаря. Ты чувствуешь гнев в воздухе, напряжение электричества?

Я кивнул. Сразу почувствовал, как только вошел в помещение со спорящими.

- С самого мятежа не было такого напряжения, - сказал Перфекто. Много месяцев я этого не чувствовал.

- Правда, - согласился Мигель. - Все было спокойно до самых последних дней. После мятежа положение изменилось. Самураи обращались с нами как с друзьями, особенно когда увидели, как мы сражаемся. Большинству из нас присвоено звание самураев. Но местные жители смотрят на нас, как на грязь. Генерал Цугио, здешний главнокомандующий, смеется при мысли о самураях-неяпонцах. Он грозит снизить нам плату, если мы не уговорим своих компадрес стать уступчивей. Посмотри в глаза наших людей и поймешь, о чем они думают. Они думают, что им не следовало прилетать сюда. Что им не нужно сражаться. Но что мы можем сделать? Вернуться не можем, потому что не можем заплатить грекам за корабль. Не можем найти другую работу. Либо сражаться с ябадзинами, либо умереть с голоду!

- А нельзя ли действовать через голову генерала Цугио? - спросил я. Нельзя поговорить с президентом Мотоки? Это не такой уж большой город, и он не может быть так занят.

Перфекто покачал головой.

- На Пекаре у каждого свое место. Они верят в то, что называют природной иерархией. Мужчина выше женщины. Чиновник корпорации выше солдата, а солдат выше фермера корпорации, который выше фермера, не работающего на корпорацию. Все японцы выше китайцев, которые, в свою очередь, выше корейцев. А где-то в пыли наряду с прочими червями латиноамериканцы. Матерь Божья! Мы не японцы и не работники корпорации, у нас нет с ней постоянного контракта. Мы настолько низко в их списке, что даже Гарсон не может непосредственно разговаривать с чиновниками. Ему позволено говорить только с генералом Цугио и его адъютантами.

- Не понимаю, - сказал я. - А что они сделают, если вы заговорите с чиновником корпорации?

- Не обратят на тебя внимания, - ответил Мигель, - или изобьют. Зависит от того, насколько их оскорбила эта попытка.

Перфекто кивнул и поторопился объяснить.

- Это вертикальная структура их общества. Именно эта вертикальная структура и вызвала войну. Видишь ли, когда здесь поселились эти две группы, их социальные инженеры считали, что они идут несколько разными путями к одной и той же цели. Надеялись научить жителей основным этическим идеалам работы, сотрудничества, служения обществу и аскетичности. Инженеры Мотоки обратились к идеям Isshin, восстановления; они говорили, что просто возвращаются к "естественному порядку" вещей, восстанавливают древние идеалы, которые по-прежнему живут в их сердцах. Но инженеры-националисты считали, что подчинение обществу сдерживает развитие индивидуальности и инициативу и потому этот аспект модифицировали. Они говорили, что создают нового человека, новую традицию, открывают новые силы и красоту в народе. И поэтому народ разделился. Но хоть у них много общего, и Мотоки и ябадзины представляют общество вертикальной структуры. Каждое считает, что есть вершина в человеческой иерархии. И каждое считает, что именно его люди представляют эту вершину. И единственный способ доказать это - выбить зубы сопернику.

Перфекто казался расстроенным, а я рассмеялся при мысли о жителях Мотоки, считающих себя высшей расой во вселенной.

- А что они думают о вас, химерах?

- Самураи с большой неохотой признали, что мы сражаемся лучше их, сказал Мигель. - Но мы все равно не сравнялись с ними. Мы так и не научились "корпоративному духу", и это доказывает нашу слабость.

- Но если они совершенны, а мы слабы, зачем мы им?

- Мы им нужны, чтобы преодолевать автоматическую защиту Хотоке но За. Они считают, что сами не смогут это сделать, и потому нанимают других, чтобы умирали там. Нанимают тех, кто им безразличен. Хотят, чтобы мы расчистили им дорогу, открыли дверь, а самураи войдут в Хотоке но За и докажут, кто лучше.

Я вспомнил, как голографический президент Мотоки благодарил нас за то, что мы пришли сражаться с машинами ябадзинов.

- Но это не так трудно, как я слышал.

- Нетрудно для нас, потому что у нас нет технофобии. Самураи очень нервничают при мысли об автоматической защите. Эти поселения были основаны, потому что японцы уступили первенство в технологии китайцам. Для этого общества машины символизируют их собственное поражение, напоминают о неудаче.

- Ага! Вы заметили, как они сторонятся кибернетических усовершенствований?

Перфекто энергично кивнул.

- Они сторонятся тысячи технологических новшеств. ОМП наложила строгий запрет на использования мощного наступательного оружия, но мы легко можем создать законное оружие для победы над ябадзинами: ружья, стреляющие разъедающей жидкостью, а не твердыми снарядами, многослойную керамическую защиту. Но Мотоки упрямится: считает, что если мы победим благодаря технологическим преимуществам, то тем самым откажемся от принципа, ради которого началась война. Они должны победить, потому что они выше, а не потому, что у них лучше оружие.

- Они спятили! - сказал я.

- Согласен, - ответил Перфекто. - Но они хорошо платят. - Он переступил с ноги на ногу. К тому же любая культура кажется слегка спятившей, если смотришь на нее извне. Адъютанты генерала Цугио приглашают нас на встречу. Мне кажется, генерал Цугио хочет выступить перед нами на тему о морали. Цугио-сан очень верит в пение гимна корпорации и в эмоциональные речи. - Он взглянул на дом. - Хочешь послушать музыку или посмотреть схватки?

Делать больше было нечего. Мы пошли в дом и болтали о разных незначительных вещах; большую часть вечера смотрели сражения в симуляторах. В одном участвовал Завала. Он вместе со своими товарищами уничтожил четыре вражеских группы и прорвался в Хотоке но За, и я поразился тому, каким искусным воином он стал. Многое изменилось.

Но мне приходилось постоянно учиться, чтобы держаться на уровне достижений в своей небольшой области медицины, и я привык к переменам. Перемены, даже к плохому, я перенесу. Друзья взяли мое тело и сделали его снова молодым, и это я могу принять. Это обычная процедура. Самураи два года продержали меня в криогенном сне, а это принять гораздо труднее. Меня обманули, лишили подготовки, которая помогла бы мне оставаться живым на Пекаре. Глядя на схватки в симуляторе, на то, как наши люди сражаются с патрулями, ласками, АНП - автоматическими нейтронными пушками, кибертанками, как они преодолевают минные поля, я понял, насколько опасно мое невежество. Я никогда не побеждал самураев в симуляторе и не могу сделать это сейчас. И мои companeros изменились, это я почти принимал. Но то, что я видел в глазах Абрайры, привело меня в ужас: в них было счастье и спокойствие.

Я попытался понять, почему это так расстраивает меня, и вспомнил, что, когда был молодым, однажды пошел с матерью в чужую церковь. Верующие в ней считали, что получают великие духовные откровения. Они говорили не своими голосами, болтали какой-то вздор, катались по полу и славили Бога с пеной у рта - и все, чтобы произвести впечатление друг на друга своей фальшивой святостью.

И так как я был молод, они привели меня в ужас, я испытал тот же безымянный страх, что и сейчас. Мне показалось, что они во власти дьявола. Я поверил, что в этой церкви Сатана. Но, став старше, я понял, что не дьявол привел меня в ужас - чуждость, непонятность, встреча с неизвестным.

И теперь, глядя на то, как Абрайра поет или вместе с другими смотрит на схватки, я снова видел лицо чужака. Она жива, а я мертв. Она испытала неописуемые ужасы и вела жизнь, полную отчаяния. Подобно бесчисленным рефуджиадос, которых я встречал, эмоционально она умерла. С ней обращались невероятно жестоко, ее сломали так, что исправить невозможно, и для нее было бы правильно внутренне умереть. Но вот она неожиданно воскресла, и пламя в ней горит, как волшебная свеча на ветру, упрямо не желая гаснуть, сколько бы ни выла буря. Ни у кого нет сил для таких изменений.

Я попытался представить себе, что могло ее так изменить. Она химера. Не человек, не такая, как я. Может быть, инженеры создали новое существо с эмоциональной устойчивостью, невозможной раньше? Я сомневался в этом. Во всяком случае не преднамеренно. Никто не понимает настолько хорошо биохимический механизм, управляющий эмоциональной гибкостью. Я читал всего несколько статей на эту тему, да и те были написаны сто лет назад, когда социологи изучали выживших в ядерной войне в Европе.

Мне в голову пришла другая мысль: Завала стал говорить, как самурай. Учитывая его уважение к их доктринам, только естественно, что он им подражает. Но это означает кое-что, чего я не предвидел: социокультурный сдвиг, охвативший, возможно, всех на корабле. Возможно, вступив в контакт с самураями, мы уподобились им. Когда Завала говорит, что сражения укрепляют мозг, он рассуждает, как они. Я уверен, социальные инженеры Мотоки могут гордиться тем, что проделали с Завалой.

Но непохоже, чтобы этот контакт с самураями так изменил внутреннее состояние Абрайры. Самураи стараются скрыть свои эмоции, но в некоторых случаях я заметил, что они начинают выражать их слишком бурно. Похоже, что они плохо изображают эмоции, потому что, подобно рефуджиадос, они эмоционально выхолощены. Мертвы изнутри. Поэтому ответ в чем-то другом.

Я снова пошел внутрь, посмотрел голограммы, встретился с Мавро. Ему кто-то вытатуировал еще одну слезу на щеке, и он сбрил свои усы; в остальном остался тем же самым. Опаловые воздушные змеи в атмосфере мешали мне смотреть. Их платиновый блеск, как тонкий шелк или паутина, отражал солнечный свет. В амбаре продолжались крики, но звучали они в ночном воздухе чуть приглушенно. Я с трудом различал окруживших амбар самураев в черной одежде. Перфекто расстегнул гульфик, его пенис повис. Я думал, он будет мочиться, но в течение нескольких минут ничего не происходило.

- Что ты делаешь? - спросил я, кивком указывая на его пенис.

Перфекто взглянул на свой член и сказал:

- Я подумал, дам ему глотнуть свежего воздуха, но теперь уже все, и он хочет только поиграть. - Он подождал еще немного, потом начал мочиться на куст. - Ахх, вот оно, наконец!

Я с детства - в Гватемале - не мочился на куст. Почему-то это вызвало у меня ностальгию, и я присоединился к нему.

Закончив, я спросил:

- Перфекто, что, Абрайра действительно строит мне глазки?

Он рассмеялся.

- Да. И всегда, когда говорит о тебе. С тех пор, как ты спас ее от насильника Люсио.

Я был поражен.

- Но я не спас ее! Я опоздал! Я ничего не мог сделать!

Перфекто нахмурился и задумчиво посмотрел на меня. Наступила долгая тишина. Наконец он свистнул сквозь зубы.

- Она рассказала невероятную историю о том, как ты вырвал у кого-то ружье и как раз вовремя спас ее.

- Но почему она так говорит? Почему ей поверили? Разве Люсио и его друзья не рассказали правду?

Перфекто нахмурился еще сильнее.

- Двое компадрес Люсио погибли, когда корабль начал вращаться. Остальных поместили в криотанки в наказание за то, что они ворвались в арсенал корабля, поэтому они не могли рассказать правду. Но я думаю, она говорит неправду, потому что верит в нее. Достаточно поглядеть ей в глаза, когда она говорит. Она верит, что ее не изнасиловали. Может, Абрайра оказалась недостаточно сильна, чтобы выдержать это. Может, она свихнулась. Я говорил с ней о несчастных происшествиях ее детства, и она клянется, что их не было.

- Когда ее изнасиловали метисы?

- И не только. Она клянется, что шрам у нее получен в игре в бейсбол. Не помнит, что провела три года в тюрьме.

Меня затошнило. Я не мог поверить в то, что говорил Перфекто. Все здоровье, вся радость, которые я в ней видел, это признаки еще более серьезной болезни.

- Но что ты сделал? - спросил я. - Как ей помочь?

- Оставь ее в покое. Анжело, с того самого дня Абрайра изменилась. Впервые в жизни она обрела мир. Может быть... может быть, для нее единственная возможность счастья - в незнании. Подсознательно она это знает.

- Мы должны сказать ей правду! - настаивал я. - Должны помочь ей взглянуть правде в лицо!

- Может, со временем она сама придет к этому. Я много раз пытался противостоять ей, намекал на правду, но она просто не слышит.

Я прижал руки к бокам и посмотрел в небо. Чувствовал себя таким же беспомощным, как и тогда, когда смотрел, как насилуют Абрайру. И неожиданно почувствовал решимость.

- Перфекто, я убью Люсио. Отрежу ему яйца.

Он помолчал.

- Согласен. Мы не можем рисковать, идя рядом с ним в сражение. Надо сделать это поскорее.

Он вздохнул.

Ночью я дрожал в своем защитном костюме. Мне приснилась Тамара в инвалидной коляске. Гарсон отключил микрофон от розетки в основании ее черепа, и она не могла говорить. Гарсон стоял над ней, гладил по голове и внимательно смотрел на нее. Руки его перешли ей на шею, на плечи, прижали соски. Я видел, что он собирается изнасиловать ее. Видел его возбужденные глаза, напряжение рук. Глаза Тамары широко раскрылись, она была в истерике.

Я проснулся от близкого грома, от которого задрожал дом. Дождь колотил по крыше. Я дрожал от холода, и Абрайра укрывала меня белым кимоно, хотя я подумал, что это мало что даст. Комната была забита спящими. Слышался храп. Я повернулся и посмотрел на Абрайру.

- Спи, - прошептала она. - Это согреет тебя.

- Почему никто не включает нагрев? - спросил я.

- Тут его нет.

Она отошла от меня, осторожно пробираясь меж спящими; ее защитный костюм слегка звякал. Никогда раньше я не видел, чтобы она поступала так неэгоистично. "Она жива внутренне", подумал я. Хотел поблагодарить ее, но этого казалось недостаточно.

- Абрайра, - прошептал я. Она повернулась и посмотрела на меня. - Я хочу тебе только добра!

Она улыбнулась, нашла место и легла в нескольких метрах от меня.

Я подумал, может, я сошел с ума. Несколько недель назад мне казалось, что я влюблен в Тамару. И сейчас еще испытываю к ней сильное чувство. Но теперь растет моя страсть к Абрайре, и не нужно большого ума, чтобы заметить, что обе женщины серьезно искалечены. Любовь ли это или просто жалость, какую чувствуешь к раненому животному? А если это просто жалость, нужно ли мне поддерживать отношения с обеими женщинами? Ведь бракованные товары на рынке не покупают. Я никогда не подумал бы купить рубашку, у которой один рукав короче другого. Но вот меня неудержимо тянет к Абрайре, несмотря на шрамы на ее теле и душе. Я говорил себе, что от такой страсти можно ждать одних неприятностей. Говорил себе: "Роблз", создавая Абрайру, хотел получить совершенную производительницу. Нет никого, кто держался бы за свое крепче чилийки (ну, за исключением, может быть, боливиек), и если "Роблз" дал ей сильное желание размножаться, она будет держаться за него. Ты станешь ее пленником. Ты не сможешь шага сделать из дома. Она будет постоянно спрашивать, куда ты идешь. Не посмотришь через улицу, чтобы она не встревожилась, что ты смотришь на другую женщину! К тому же, с ее эмоциональными шрамами, она когда-нибудь зарубит тебя топором!

- Ах, но если бы хоть иногда заглядывать в ее серебряные глаза и гладить шоколадные волосы! Я погибну навсегда! Только бы раз испробовать ее медовые уста и провести рукой по изгибу ее грудей!

Нельзя провести холостяком тридцать лет, не научившись не влюбляться. Мне снилось, что я живу с ней в маленьком домике, во дворе цыплята. И если "Роблз" действительно создал производительницу, меньше дюжины детей Абрайру не удовлетворят. Я представил себе, какую головную боль вызовет их возня и крики. Потом сопоставил все это с возможным ожидающим меня счастьем и решил, что благоразумней все же не связываться с будущей убийцей топором.

На следующий день я нашел возможность увидеть Люсио. Утреннее солнце разогнало тучи, и я встретил Фернандо Чина, ксенобиолога. Он разглядывал тела опако но тако, убитых во время грозы молнией. Набрал пять десятков разновидностей, различающихся размерами и формой, и теперь замораживал образцы генетических тканей. Я стоял рядом с ним и смотрел на амбар, где находится Люсио. Ночью там молчали, но на утро снова начались крики "Домой! Домой!" Я насчитал шестнадцать самураев вокруг амбара. Способа добраться до Люсио я не нашел.

Фернандо Чин посматривал на меня; потом стал рассказывать, как собирается определить возраст каждого вида способом, разработанным палеонтологами.

Я почти не слушал его. Меня занимала мысль, как добраться до Люсио. Делая вид, что помогаю Фернандо, я наблюдал за амбаром. Никакой возможности проскользнуть в него. Я небрежно направился к амбару, чтобы проверить, как будут реагировать самураи. Двое вышли из тени под деревом и пошли ко мне. Я остановился, словно осматривал блестящий камешек, подобрал его - неправильной формы белый кристалл, и на нем ярко-красная маленькая головка цветной капусты. Один из самураев некоторое время смотрел на кристалл.

- Рубин, - сказал он. - Их много в холмах. Там поищи их. А отсюда держись подальше!

Я положил рубин в карман, потом большую часть дня упражнялся, учился поворачиваться, ходить боком, как краб. Это полезно, если попадаешь под огонь лазера или плазму. Я чувствовал себя сильным; с новыми нервами и мышцами стал быстрее, чем когда бы то ни было. Но этого оказалось недостаточно. Абрайра познакомила меня с врачом, который дал мне несколько доз боевых медикаментов Мотоки. Я спросил его, какова химическая формула, но патент по-прежнему являлся исключительной собственностью Мотоки. Врач рассказал, как принимать их, предупредил о возможных осложнениях.

- У тебя нет времени, чтобы как следует подготовиться к достижению Мгновенности, но ты поймешь, что если придешь в возбуждение, Мгновенность сама найдет тебя. Может быть, вспомнишь момент в твоей жизни, когда время замедлилось. Или ты испытал это, принимая старые боевые медикаменты. Но это средство дает эффект гораздо более сильный. Ты должен соблюдать большую осторожность, когда наступил Мгновенность: время остановится, и тебе захочется одновременно сделать многое. Но помни, что уровень метаболизма недостаточен для этого. Если пробежишь несколько шагов, истратишь весь кислород с своем организме и остановишься. Ты почувствуешь, словно наткнулся на стену, и можешь даже умереть от перенапряжения. Во время Мгновенности нужно делать экономные движения, двигаться как можно меньше, чтобы достичь нужной цели. Понятно?

Я прекрасно его понял.

- Еще одно, - добавил врач. - После принятия средства эффект остается на всю жизнь. Достигнув Мгновенности, ты ради самого себя должен научиться контролировать ее.

Я кивнул и принял средство.

Дважды из города приходил грузовик и привозил еду: котлы с вареным рисом и водорослями, бочонки маринованных яиц с овощами, свежая сырая рыба. От всего этого меня тошнило. Хуже всего слабый кофе, с затхлым вкусом, словно вырос на болоте. У жителей Мотоки есть поговорка: "Роскошь - наш величайший враг". Но то, что они считали самопожертвованием, для меня было пыткой.

К вечеру крики в амбаре усилились. Охрана послала сообщение в город, и скоро показался генерал Цугио, маленький хмурый лысый человек. Он потребовал, чтобы Гарсон успокоил своих людей. Цугио объявил, что всем будет снижена плата, если мятежники не успокоятся. Он вырос в культуре, где каждый индивидуум - раб капризов своего общества, и потому не мог понять, что у нас нет контроля над мятежниками, что они не успокоятся только потому, что нас накажут вместе с ними. Он считал, что мы втайне симпатизируем им, поддерживаем их. Возможно он был прав.

Ужин не привезли, и Гарсон процитировал слова одного из адъютантов Цугио: нам придется жить без пищи, пока мы не поймем, что "живем исключительно благодаря милости Мотоки". Наемники начали ворчать. Кое-кто отправился на охоту в поля за защитным периметром города, но удалось подстрелить только несколько кроликов и перепелок. На закате Гарсон совещался со своими офицерами - было объявлено, что они обсудят проблемы морали. Они провели несколько часов за закрытыми дверями.

Когда совещание закончилось, к нам в казарму пришел капитан и сказал:

- Дела хуже, чем мы думали. Через пять дней прибудет корабль с наемниками, нанятыми ябадзинами. Большинство из них бездомные колумбийцы, они вылетели с Земли через три месяца после нас.

- Но они не могли долететь так быстро! - воскликнул кто-то из нас.

- Конечно, если держали ускорение в законных пределах, - ответил капитан. - Но ябадзины предпочли заплатить побольше, чтобы не проиграть войну. Большинство наемников там рефуджиадос, которых социалисты изгнали из их домов. Химер там нет, они не соглашались улетать, когда так хорошо идет война в Южной Америке. И колумбийцев не тренировали самураи, так что мы не знаем, на что они способны. Но благоразумнее предположить, что они подготовлены к войне. И так как их вдвое больше нас, то это хорошее подкрепление для Хотоке но За.

- Наши наниматели из Мотоки требуют, чтобы мы начали наступление раньше намеченного срока. Выступаем через три дня, чтобы добраться до ябадзинов до того, как высадятся колумбийцы. И еще они требуют, чтобы все наши люди были на передовой, даже те, кто не подготовлен. Они говорят, что не их дело сражаться с машинами.

Новость была принята не очень хорошо. Люди, сидевшие вокруг голограмм и делавшие ставки на исход сражений, неожиданно смолкли. Повсюду началось ворчание. Но это не споры, общее мнение было единым. Нас обманывали, плохо кормили и обращались с нами без уважения. Корпорация Мотоки нарушила контракт: компьютер утверждает, что у нас по-прежнему уровень смертности достигнет 62 процентов при нападении на Хотоке но За. Кроме того, никому не хотелось заставлять идти в бой мятежников, а тем более сражаться с колумбийцами. Ведь с ними большинство еще недавно воевало на одной стороне. За час мы приняли решение, капитан вернулся к генералу Гарсону с нашим ответом:

- Пусть корпорация Мотоки идет к дьяволу!

Гарсон передал наш ответ генералу Цугио, и тот, по-видимому, принял его хладнокровно. Самураи не окружили наш лагерь, не было никаких последствий. На рассвете грузовик привез пищу, и мы тренировались, как обычно. Вскоре после завтрака в лагере появился Цугио в сопровождении своих адъютантов. Все они улыбались и казались довольными, но после встречи с Гарсоном Цугио удалился рассерженным, он хмурился и чесал свою лысую голову.

Гарсон через громкоговоритель объявил, что тренировки прекращаются, поскольку "мы хотим, чтобы они поняли: мы за них воевать не будем". Очевидно, на японский язык трудно перевести понятие "забастовки". Японцы решили, что воевать мы будем, просто отказываемся от помощи и советов их военных. В Мотоки когда человек бастует, он продолжает работать, удваивая свои усилия. Это заставляет его руководителей "потерять лицо", так как работник доказывает, что руководитель ему не нужен.

Мотоки никогда не встречалась с пассивным сопротивлением. Я провел день, раздавая устаревшие лекарства из своей медицинской сумки, а тем временем умы корпорации обдумывали следующий шаг. Мы ожидали наказания, угроз и оскорблений.

В сумерках Кимаи но Джи опустел. Мы удивленно смотрели, как все жители уходили по дороге, поднимая пыль. Я решил, что они несут дубины, чтобы побить нас, но 44 тысячи японцев, одетых в лучшее платье, прошли по дороге и расположились на невысоких холмах, окружающих наш лагерь: старухи, отцы, дети. Молодежь несла флаги корпорации Мотоки с изображением журавля, летящего на фоне желтого солнца над зеленым полем. Они яростно размахивали флагами, раскачиваясь всем телом. Под руководством генерала Цугио десять раз пропели "Мотоки Ша Ка", а дети сопровождали пение игрой на флейтах и барабанах.

Возможно, это был самый странный момент в моей жизни, хотя вся моя жизнь представляется мне последовательностью странных моментов. Очевидно, это была просьба о помощи. Когда певцы кончили, японцы спустились в долину, взяли нас за руки и повели в город. Я увидел мастера Кейго, он шел рядом со старухой, и вся наша боевая группа подошла к нему.

Он пожал нам руки, все время кланяясь.

- Это Сумако, моя жена, - показал он на древнюю старуху. У нее были седые волосы, широко расставленные глаза и плоское лицо. Морщины свидетельствовали, что она прожила трудную жизнь. Должно быть, ей не больше семидесяти, но она выглядела не очень хорошо. На ней было кимоно персикового цвета, такое качество японцы называют hade, красота ярких цветов. Такие кимоно обычно надевают молодые женщины.

- Она прекрасна, - сказала Абрайра.

- О, всего лишь глупая женщина, - вежливо ответил Кейго, публично уничижая свою семью. Я до сих пор не сознавал, чего ему стоил полет на Землю. Вернувшись на Пекарь, он застал свою жену состарившейся, а остальных членов семьи, вероятно, мертвыми. Он продолжал: - Мы будем очень благодарны вам, если вы пообедаете с нами.

Мы согласились, и он провел нас в город, указывая по дороге на красоту сливовых и вишневых деревьев, на буддистский храм на холме. Сумако поторопилась домой, а Кейго задержал нас, показывая национальный террариум, гигантский купол, покрывавший участок местности, не подвергшейся терраформированию. Тут росли тысячи ультрафиолетовых деревьев, похожих на водоросли, а также редкие мхи и грибы. Под кустами ползали местные насекомые и гигантские сухопутные крабы. И все это время Кейго говорил, описывая природную красоту, чудеса Пекаря, рассказывал, что ябадзины стремятся уничтожить все, о чем мечтает Мотоки, что она создала величайшее общество во вселенной, Японию, возрожденную в эру света. Он показал нам центральную контору корпорации, небольшое пятиэтажное здание из стали и бетона, казавшееся здесь неуместным: это было единственное здание в городе выше двух этажей. Потом он отвел нас к реке, в старый город - гигантский индустриальный район под вторым куполом, где производилось все необходимое, от керамических чайных чашек и детской одежды до биошахтного оборудования и моющих средств. Кейго рассказывал, что его предки ценой больших лишений построили этот купол, они испытали сильный экошок, потому что длительное время подвергались воздействию чуждого окружения.

Я понимал, что пытается сделать Кейго. Мы не хотим сражаться ради врагов, но он надеялся, что мы будем сражаться ради друзей. Он показывал нам национальные сокровища, пытался вызвать любовь к его маленькому дому, передать нам мечту. Но в тоне его голоса звучало еще кое-что: он отчаянно хотел, чтобы мы восхитились всем сделанным Мотоки, восхитились им и его народом. Все это было жалко и ничтожно.

Он отвел нас к себе домой. Мы вошли в маленькую прихожую и сняли обувь, надели шелковые шлепанцы. Кейго позвал жену, и Сумако открыла дверь, ведущую в главную часть дома, поклонившись и пропуская нас. Дом большой и открытый, с крышей из толстых досок. На полу плитка выложена мирными прямоугольниками. Кому-нибудь это показалось бы прекрасным. Но природа отвергает прямоугольник, и мне не понравилась упорядоченность, навязанная этому дому. Кейго презрительно отозвался о бревнах, из которых выстроен его дом, говорил о его запущенном состоянии, извинялся за недостаточно роскошный прием, потом показал нам tokonama, нишу в одной из комнат, украшенную растениями и камнями. Вначале я пришел в восторг при виде тысячелетней сосны - естественный изгиб ствола, опадающие иглы. Но это не реальная природа, всего лишь тщательно сооруженная подделка. Народ Кейго по-настоящему не любит природу. Он любит только подражать природе. Я слушал, как он продолжает перечислять свои недостатки. В собственных глазах он скромный человек и хороший хозяин. Но я подумал, не напрашивается ли он таким образом на комплименты.

Мы были вынуждены возражать ему.

- Ах, какой прекрасный сад, Кейго-сан! Изысканная симметрия и совершенство. Ничего подобного нет в моей деревне в Колумбии, - начал Завала, и мы стали варьировать его замечание.

Дом у Кейго был прекрасный и обед замечательный. Кейго отрицал кулинарные способности Сумако, и она счастливо с ним соглашалась, а мы возражали и хвалили ее талант и вкус. Сумако сказала, что у нее вообще нет способностей к кулинарии. И хотя это самоунижение мне претило, я находил ее очаровательной, почти комичной в этом искреннем унижении. Мне стало ее жаль. Я все время думал, что не я, а она должна была омолодиться.

После обеда Кейго повел Мавро, Перфекто и Завалу в sento, общественные бани, а мы с Абрайрой гуляли под вишнями у реки. Под цветущими деревьями гуляло множество латиноамериканцев, они разглядывали светящиеся бумажные стены, смотрели на Кимаи но Джи.

- И что, по-твоему, произойдет? - спросил я.

- После сегодняшнего? Хорошее место. Может, они действительно неплохие люди, если узнать их поближе. Но я не уверена, что хочу умирать за них.

- Согласен. Но не пойму, почему они все вдруг решили полюбить нас.

- А они и не полюбили. В большинстве. И не уверена, что когда-нибудь мы им понравимся. Ты заметил ужас на лицах детей, когда они нам пели? - Я был так ошеломлен, что не заметил этого. - Мы их смутили. Они считали, что мы захотим воевать за Мотоки. С их точки зрения, контракт и страх смерти незначительные соображения. Мы должны воевать, потому что, по их мнению, это для нас единственный способ сохранить лицо. Анжело, после первого мятежа все действительно надолго успокоилось. Всех зачинщиков мятежа японцы поместили в криотанки и больше никогда о мятеже не упоминали. Они решили, что это просто трусость со стороны отдельных людей, что большинство их нас будет унижено напоминанием об этом событии.

- Но теперь все трусы изолированы, и Мотоки не может понять, почему мы не хотим воевать. И вот японцы хватаются за соломинку. Может, они пригласили нас в свои дома, потому что считали, что оскорбили нас, обращались с нами, как с eta, самыми низкими в их обществе. Теперь, вероятно, иностранцам-самураям будет предоставлен более высокий статус допустим, рабочих корпорации низшего разряда. Я могу только это считать причиной приглашения. Если, конечно, они не хотят отяготить нас долгом on.

Она продолжала:

- И если они этого хотят, то, возможно, и подействует.

Я удивленно посмотрел на нее.

- Что это значит? Кому это не все равно?

- Например, Завале. Ты видел, как горели его глаза? Обед и ванна с самураями. Он на небе. Он хотел этого все два года. Мавро и Перфекто тоже. Поэтому они сейчас в бане. Дьявол, даже я этого хотела.

- Не понимаю. Чего ты хотела?

Абрайра вздохнула и посмотрела на землю.

- Хотела... уважения. Чтобы кто-то уважал меня. Хотела чувства принадлежности. Ты знаешь, на корабле самураи все время избегали нас. Они были высокомерны. И даже когда кое-кто из нас получил ранг самурая, они все равно не позволяли приблизиться; это часть их культуры, ты понимаешь. Чтобы сработала их социально-инженерная программа, они должны быть изолированы от любого общества, которое может их заразить. Таков первый закон социальной инженерии. Я удивлена, что они сегодня впустили нас в свои дома. Это говорит об их отчаянии, они рискуют всем ради надежды, что мы им поможем.

- Так ты думаешь, некоторые из нас присоединяться к ним только потому, что хотят уважения? - спросил я. - Я боялся, ты скажешь что-нибудь худшее. Скажешь, что некоторые из нас уподобляются им.

- Разложение культуры действует в обоих направлениях, - ответила Абрайра, - и твои слова имеют смысл. Самураи долго учили нас "жить как мертвые". Это мистическая фраза, и эту философию они применяют не только к сражениям. Она не просто означает готовность отдать жизнь за какую-то цель, она означает, что нужно быть мертвым по отношению к собственной воле и желаниям. Обитатели Мотоки научились жить как овцы, действовать, не задумываясь, просто потому, что такова воля их предводителей. Анжело, я видела, как в наших товарищах растет такая же пассивность. Возможно, ты прав. Некоторые из наших людей будут сражаться просто потому, что им все равно, что с ними станет.

Мы возвращались в лагерь мимо дома с безукоризненным газоном, украшенным большими странной формы камнями.

Навстречу шли три человека, все латиноамериканцы, в белых кимоно, они смеялись какой-то шутке. Я отступил, давая им возможность пройти, и неожиданно узнал в них мятежников, выпущенных из амбара. Ближайший ко мне - Даниель Соса, один из тех, что насиловали Абрайру.

Узнавание Даниеля и его смерть произошли почти одновременно. Тело мое само знало, где найти рукоять мачете, хотя мозг еще не знал. Я выхватил мачете из ножен и ударил его по шее и через грудную клетку. Качество стали таково, что она легко перерубила позвоночник. Даниель был человек, инфракрасного зрения у него не было. Я думаю, в сумерках он не узнал меня и так и не понял, что произошло.

Я схватил человека, с которым он говорил, низкорослого, с широкими ноздрями индейца, и прижал мачете к его горлу.

- Где Люсио? - закричал я.

Он так часто умирал в симуляторе, что не испугался моего ножа. Холодно посмотрел на меня.

- Сержант Даниеля? Я его с полчаса не видел, с самого обеда. Он собирался идти с остальными в баню.

Абрайра достала свой мачете и стояла рядом со мной.

В городе много общественных бань. Я спросил:

- В которую?

Он пожал плечами.

- Где вы обедали?

- У хозяина Танаки, выше по улице, третий дом слева.

Я оттолкнул его в сторону; он как будто не собирался драться. Я его раньше никогда не видел. Включился, чтобы связаться с Перфекто и предупредить его, что Люсио на свободе и направляется в баню. Он поблагодарил меня и обещал немедленно присоединиться к охоте.

Я взглянул на Даниеля, в луже крови лежащего на земле. И ничего не испытал к нему. Но был рад, что он мертв. Побежал по улице к деловому району - группе простых деревянных зданий без ярких вывесок, указывающих на то, каким делом занята та или иная контора. Кимаи но Джи мал, и все знали, кто чем занимается, со слов других. Бани можно было узнать по доносящимся оттуда громким голосам и смеху, по пару, от которого запотели окна и который вырывался из открытой двери.

Я побежал к первой же бане, которую увидел, и Абрайра крикнула мне:

- Подожди! Подожди остальных!

Я продолжал бежать. Зубы мои стучали. Люсио там не оказалось.

Четырьмя домами ниже по улице было более крупное и разукрашенное заведение. Я пробежал через ярко освещенный genkan - предбанник, где складывают одежду и обувь. На колышках наряду с синими кимоно самураев висело несколько белых.

Из темной двери доносились голоса и запахи теплой воды и кедра. Я прошел внутрь и заглянул в ванну. Единственное освещение исходило от больших аквариумов, окружавших комнату, там среди лилий плавали гигантские карпы. Около сорока голых мужчин сидели в большом, полном до краев бассейне из камня и кедра. Из искусственного ключа в стене била горячая вода, стекала извилистым путем между камней в бассейн. Вначале я не увидел Люсио. Он срезал волосы, и шрам у него на лице почти исчез.

И он не узнал меня, потому что я стоял в освещенной двери и мои седые волосы ярко сверкали. Он никогда раньше не видел меня освещенным сзади и сейчас увидел силуэт, икону. Увидел неясную, генетически внушенную ему фигуру генерала Торреса.

Лицо Люсио потекло, словно сделанное из замазки, челюсть безвольно отвисла. Зрачки расширились до размера монеты. Он не шевелился. А я стоял, ожидая, пока завершится привязывание. Абрайра вслед за мной вбежала в genkan.

Самурай взглянул на мое окровавленное мачете и сказал на безупречном испанском:

- Драться иди на улицу. Не оскверняй воду в ванне.

Рука Люсио дернулась, он задрожал. Зрачки сузились, он начал сознавать, где находится. Но пока еще не узнавал меня.

- Выходи из бассейна! - приказал я ему.

Он в ужасе выдохнул:

- Анжело!

- Выходи из бассейна!

Он встал и перебрался через край бассейна.

- Анжело, чего ты хочешь от меня? Что ты со мной сделаешь? - спросил он в смятении. Он был совершенно обнажен, кожа у него смуглая, как у индейца. Пенис и мошонка разбухли в горячей воде ванны. Он напрягся, словно собираясь ударить, потом посмотрел мне на ноги, лицо его стало печальным, словно он не мог перенести вины собственных мыслей.

- Ты хочешь убить меня.

Это был не вопрос, а утверждение. Он неохотно поднял кулаки и расставил ноги, приняв защитную позу.

Я осторожно двинулся вперед, ища бреши в его защите.

- Анжело, нет! - крикнула Абрайра. Он бросилась вперед и схватила меня за локоть, потащила назад. Все японцы скромно прикрыли свои половые органы и нырнули в воду. Над головой оставались только головы. - Разве ты не видишь? Он больше не Люсио! У него больше нет своей личности. Он как Перфекто, Мигель и все остальные. Он такой, каким ты хочешь его видеть!

- Знаю! Но мне он не нужен. Он причинил тебе слишком много боли! Я хочу, чтобы он умер!

Рот Люсио превратился в печальную букву О - печаль будущего святого, отвергнутого Господом.

- И я никогда не смогу понравиться тебе? - спросил он.

Я внимательно следил за ним. И ничего не ответил. Он подскочил ко мне, схватил мачете за лезвие, вырвал у меня из руки и повернул ко мне.

- Смотри! - сказал он; ноздри его раздувались. - Смотри! Нам не нужно драться! Мне не нужно убивать тебя, а тебе не нужно убивать меня! Они уже сделали это с нами... - Он кивком указал на самураев в ванне. - Мы пойдем в битву, и у нас нет ни одного шанса уцелеть! - Люсио облизал губы и нервно, дрожа следил за мной.

Протянул мачете вперед, так что конец его коснулся моего горла. Рука его дрожала. В этот момент он мог разрубить меня на куски.

Я поднял руку и отвел нож в сторону, он не сопротивлялся. Просто стоял и дрожал. Я хотел убить его. Разорвать на куски голыми руками. Посмотрел на его половые органы, свисавшие в теплом воздухе.

- Ты можешь уйти! - сказал я. - Но твои яйца останутся!

И изо всей силы ударил коленом ему в промежность. Тефлексовое покрытие защитного костюма ударило его в мошонку, разорвало ее, словно я ударил пустую раковину. Он беззвучно упал назад и спиной ударился о пол. Его промежность была окровавлена. Я хотел оставить его, но взглянул и понял, что гнев мой не утих. Наказание недостаточно сильное.

- Indio! Mamon! [Индеец! Молокосос! (исп.)] - закричал я и несколько раз пнул его в ребра, и ему было слишком больно, чтобы он сопротивлялся. Я пнул его в лицо, потом опустился на колени и ударил по ребрам, стараясь поломать кости, которые казались твердыми, как камень. Я понял, что громко кричу, побежал в угол, подобрал свое мачете и крикнул: - Вставай, подлец! Защищайся, чтобы я мог убить тебя! - Я хотел убить его, но одновременно хотел бросить мачете, как сделал в первый раз, когда решил не убивать Эйриша. Но мачете словно приклеился к моей руке. В предбаннике послышался шум, вбежал Перфекто.

Люсио лежал на полу и всхлипывал. Я хотел убить его и хотел оставить в покое. Вместо этого я наступил ему на левую руку, ударил ножом по сжатому кулаку, отрубил пальцы, надеясь, что это удовлетворит меня.

Но этого оказалось недостаточно. Я не мог опустить мачете.

- Вставай, Indio! - закричал я, а он продолжал всхлипывать.

Я поднял руку, собираясь погрузить мачете ему в живот.

- Нет! - закричал Перфекто, и я поднял голову. Он одним гибким движением перелетел через разделявшее нас пространство, перехватил мою руку и одновременно ударил ногой голову Люсио, сломав ему шею.

Люсио начал дергаться. Лицо Перфекто превратилось в маску боли.

- Я это сделаю, - негромко сказал он.

Он медленно достал собственный мачете и отрезал голову Люсио.

Стоял, глядя на труп, и плечи его дергались.

Потом выражение его лица изменилось - от задумчивой печали к изумлению.

- Он не сопротивлялся! Он был одним из нас! - крикнул он в ужасе и отскочил от трупа. Горе отразилось в его лице и глазах.

Он завыл от боли и упал на колени, как будто только что убил лучшего друга. И оставался на коленях, продолжая кричать. Слезы полились из его глаз, он смотрел на свои руки.

Я видел однажды, как он убивает, и думал, что это ему ничего не стоит. Но на этот раз убийство стоило ему слишком много.

Я не мог вынести крик Перфекто. Потрясенный, выбрался назад в genkan. Руки дрожали, неровное дыхание вырывалось со свистом. Перед глазами мелькали огненные точки. Я взял наобум белое кимоно и стер им кровь с колен и рук, потом один пошел в лагерь.

Дорогу освещал спутник Пекаря, тускло-синий шар. По-прежнему многие наемники находились в домах, слышался их смех.

Схватка с Люсио нисколько не удовлетворила меня. Все ночи в своей юности в Гватемале, когда я бродил по улицам в поисках солдат Квинтаниллы, которые убили мою мать, я мечтал о завершении. Представлял себе, как после завершения мести меня охватит мир и спокойствие. И точно такого же мира я надеялся достичь, убив Люсио.

Но я чувствовал себя грешником. Снова я зашел слишком далеко и знал, что за это придется платить. Когда я убил Эйриша, это стоило мне дома и страны. И снова я действовал опрометчиво, и теперь Перфекто часами будет сидеть в бане и плакать. Я подумал, что могу потерять его как друга. Если бы Перфекто не привязался ко мне, он не убил бы Люсио. Он сделал это, потому что думал, что я этого хочу, что я одобряю это, как одобрил убийство Бруто. Я не мог представить себе такую безрассудную преданность. Но, возможно, я настолько далеко отошел от правильного, что даже это общество наемников и привязанных химер не простит меня.

Я, полный мрачными мыслями, добрался до лагеря, и скоро меня догнала Абрайра.

- Что ты здесь делаешь? - закричала она, и ее серебряные глаза гневно сверкали в лунном свете. Ее гнев показывает, что я прав, подумал я. Я потерял ее как друга. - Перфекто нуждается в тебе! Он полон сознанием вины! Иди к нему! Немедленно!

Я повернулся и пошел назад к городу. На полпути встретил Мавро и Перфекто. Перфекто согнулся и шел медленно, а Мавро держал его за руку. Перфекто громко всхлипывал. Я взял его за руку и почувствовал, как буквально физически его чувство вины переходит ко мне.

Перфекто посмотрел на меня.

- Почему? Почему ты хотел убить его? - спросил он. - Тебе нечего было его бояться.

Рот Перфекто дернулся в отчаянии. Блеснули абсолютно ровные зубы.

- Не знаю, - честно ответил я. - Я был так сердит на него, что не мог опустить мачете. Я пытался остановиться. И не смог.

Перфекто кивнул и посмотрел в землю, как будто такой ответ удовлетворил его.

- Он был один из нас, - пробормотал он. - Люсио был один из нас.

Я хотел объяснить, как все было, и торопливо продолжал:

- Я убиваю со дня нашей встречи и не знаю почему! Я убил Эйриша и Хуана Карлоса. Я убил бы и Люсио!

Перфекто кивнул, продолжая идти.

- Ты убил их, потому что они нарушили твою территорию. Вы, люди, этого не понимаете. Они нарушили твою территорию, и ты убил их. Подумай об этом и поймешь, что я прав.

Мысль показалась мне странной и неуместной. Я был ошеломлен. Перфекто - территориальное существо, и я мог понять, почему он убивает чужака, нарушившего его территорию, но я поразился, что он собственные мотивы переносит на меня.

И тут до меня дошло. Я убил Эйриша в своем доме, на своем полу. Гонясь за ним снаружи, я бросил нож, я не хотел его убивать. Но когда он нарушил мою территорию, я не проявил никакого милосердия. Хуан Карлос? Я убил его, потому что он входил в модуль В космического корабля! Но Люсио он никогда не нарушал мою территорию. У меня не было причин убивать его. Теория Перфекто, казалось, не оправдывается.

- Но Люсио не нарушал мою территорию! - вслух сказал я. - У меня не было причин убивать его!

Перфекто продолжал брести к лагерю.

- Он нарушил территорию друга. А это то же самое. Мы защищаем своих друзей, как самих себя. Он изнасиловал Абрайру и отрезал ей пальцы. Это ужасное нарушение территории. И ты убил его за нарушение территории друга. Так поступают самцы. Но все же - опасность была в прошлом. Ты должен был оставить его в живых. Если тебе понадобится помощь в таких делах, я здесь, амиго.

И Перфекто пошел дальше к лагерю.

Я молчал. При взгляде на генетическую карту Абрайры я поразился тому, как она отличается от человека. И сказал себе, что никогда не должен допускать ошибки и видеть в ней такую же личность, как я сам. Но слова Перфекто показали, что такой большой разницы нет. И я кое-что понял. Меня удивила реакция Абрайры во время мятежа, тот всепоглощающий ужас, который она испытала, страх насилия. Как сказал Перфекто, насилие - это ужасное нарушение территории. И поскольку Абрайра высокотерриториальное существо, страх насилия у нее сильнее, чем у людей. И, может быть, поэтому, подумал я, после насилия, после того, как ей отрезали пальцы, мозг ее не выдержал. И в то же время я наконец понял весь смысл выражения "Поиск": когда химера пускается в Поиск, ему недостаточно убить, он должен унизить свою жертву, нарушив ее территорию.

И, убивая Люсио, я жил по кодексу Поиска. Мое подсознание не позволяло просто убить его. Я систематически увечил его, старался кастрировать, отрезать руку, нарушить наиболее интимную его территорию его тело.

И хотя я нарушал его территорию, Люсио, существо с высоко развитым территориализмом, отказывался защищаться. Он позволил мне нарушать свою территорию, потому что привязался ко мне. Генетическая привязанность настолько сильна, что даже когда я убивал его, он отдавался мне. Он не только позволил мне убить себя, он добровольно отдал свою жизнь, позволил мне делать с ней, что я хочу. И если бы я продолжал рубить его на куски, он каждый кусок отдавал бы мне. Люсио прощал мне каждый удар своего мачете.

И я наконец понял, почему Перфекто горестно рыдал.

14

Той ночью я спал мало. Лежал без сна и обдумывал снова и снова свои поступки. И к утру оцепенел больше, чем от утреннего холода. В судне на воздушной подушке в лагерь прилетели помощники Цугио, возбужденные и раздраженные, и встретились с Гарсоном. Абрайра прослушала вызов и сказала, что нам в полном боевом оборудовании нужно идти к городу. Она приказала нам настроить микрофоны своих шлемов на канал А, субканал 0. При таком включении мы могли получать приказы от офицеров, но не могли разговаривать друг с другом. Такую связь используют только в бою. Абрайра, казалось, избегала встречаться со мной глазами. Наши отношения изменились; я понял, что она утратила уважение ко мне.

Я заключил, что Абрайра права. Гарсон согласился сражаться с ябадзинами. Мы получим припасы и машины и выступим. Но мне казалось это неважным. Многие принесли с собой с Земли любимое оружие: плазмовые ружья Галифакса, тяжелые боевые лазеры Бертонелли, стрелы Уайсиби. Все вооружились, и мы приготовились к маршу. Перфекто сидел в казарме и играл в карты с десятком наемников, а остальные стали строиться снаружи. Я удивился. Последний раз оглядывая помещение, я велел ему поторопиться, а он продолжал сидеть на полу и выглядел отвергнутым.

- Догоню, - сказал он.

Мы пошли в город колоннами по четыреста человек, миновали деловой район в центре и прошли к посадочной полосе у индустриального парка. Все были напряжены и молчаливы. День был солнечный и ветреный, в километре от нас волны бились о песчаный берег, и звук прибоя доносился по ветру. На летном поле сидели два больших желтых дирижабля. Тут же находился генерал Цугио в сопровождении нескольких сотен японцев, мужчин и женщин. Они окружили трех девушек японок в белом, сидевших в позе seiza и смотревших в сторону моря. Рядом располагалась группа операторов, снимавших голограмму происходящего.

Генерал Цугио прикрепил к груди микрофон. Рот его был презрительно искривлен. Он посмотрел на камеры, потом на микрофон у себя на лацкане, словно это какое-то насекомое. Готовился к своему шоу.

Когда мы выстроились колоннами и застыли по стойке смирно, генерал Цугио неожиданно поднял голову и словно впервые заметил нас. Выпрямил спину и властно посмотрел на нас, как какой-то король варваров. Начал кричать по-японски, и переводчики в наших шлемах произнесли по-испански:

- Вчера вечером мы в знак дружбы привели вас в свои дома! А вы что сделали? Вы соблазнили наших дочерей!

Поблизости от меня засмеялись.

- Какое высокомерие! - кричал Цугио. - Вы думаете, это весело? Думаете, забавно осквернять нашу кровь? Мы обсудили это на самом высоком уровне! Сам президент Мотоки принял решение: Мотоки наняла вас, чтобы вы сражались с ябадзинами, а не вступали в связь с нашими женщинами. Эти три женщины опозорили свой народ, свои семьи и свою корпорацию. Они восстановят свою честь! - И в этот момент словно невидимое стекло накрыло меня, и весь остаток дня я ходил как во сне, смотрел на все, как не имеющее ко мне отношения.

Трое адъютантов Цугио приблизились к трем девушкам в белом и встали перед ними, лицом к ним. Член семьи занял позицию справа от девушки. А слева оказались три самурая в зеленых боевых костюмах, они извлекли мечи и прижали их к шеям девушек. Потом адъютанты протянули каждой девушке по короткому мечу, wakizashi, девушки протерли лезвия и прижали их к животу.

Адъютанты что-то негромко сказали девушкам и кивнули. Две из них вонзили мечи себе в живот, а самураи взмахнули длинными мечами и снесли им головы, прежде чем они смогли унизить себя криком.

Третья девушка продолжала сидеть, держа меч у живота. Она посмотрела на труп девушки справа от себя, и стоическое выражение ее лица сменилось страхом. Она уронила меч и начала вставать, но стоявший рядом адъютант схватил ее за руки и заставил снова опуститься на колени. Все японцы были явно рассержены и потрясены ее трусостью. К девушке подбежала ее мать и начала что-то настойчиво говорить. Она вложила дочери в руки меч и делала движения в сторону живота, показывая, как дочь должна с ним поступить.

Адъютант еще немного поговорил с девушкой, и та расплакалась. Он снова вытянулся, и все японцы смотрели с ожиданием. Адъютант кивнул девушке, и та воткнула меч в живот, всего на толщину пальца, только чтобы ощутить боль. И самурай рядом с ней тут же отрубил ей голову. Как хорошие солдаты, мои companeros и я продолжали стоять по стойке смирно.

Генерал Цугио произнес речь о храбрости, проявленной этими женщинами.

- Даже у женщин больше храбрости, чем у некоторых из вас! Видите, как они спокойно встретили неизбежное? Их храбрость должна всем нам послужить великим примером. Некоторые начали сомневаться в вашей храбрости. Некоторые даже смеялись над вами! Когда же вы решитесь сражаться? Неужели вам хочется умереть с голоду?

Он все говорил и говорил. Наши люди переминались с ноги на ногу, и я чувствовал их беспокойство. Кто-то за мной крикнул:

- Мы ничего не боимся!

Другие одобрительно зашумели. Все это снимали на голографические ленты. Мотоки не сумела подкупить нас и решила добиться нашего участия в войне другим путем.

Когда Цугио кончил разглагольствовать, вперед вышел Гарсон. Он нервничал; облизывал губы и приглаживал волосы, пристально глядя на нас. Я видел, что он хочет призвать нас к немедленным действиям.

- Мuchachos, генерал Цугио и все граждане Мотоки, - обратился он. Кто-то прошептал в микрофон: "Приготовиться!", и началось перемещение в рядах. Гарсон продолжал: - Мы заслужили свое оружие и готовы показать, что можем применить его! Мы люди войны, а не трусы, над которыми можно смеяться!

- Со времен Кортеса ни одна испанская армия не была на таком далеком берегу и не встречала так много сильных противников. - Мне показалось забавным, что Гарсон всех индейцев, химер и людей разных национальностей возвысил до испанцев. Он беспокойно смотрел на нас, и в голосе его звучало напряжение и искренний страх. - Но хоть нас немного, я напомню вам о тех великих деяниях, которые совершил Писарро - он особо выделил имя "Писарро", - и его небольшой отряд в сто восемьдесят человек.

И я неожиданно понял, что он собирается сделать. Имя "Писарро" он произнес как тайный пароль, и это так и было на самом деле. Жители Мотоки никогда не изучали деяния конкистадоров, не знали их предательства. Я чувствовал, как напряжена стоявшая рядом Абрайра, и неожиданно понял, почему она нервничает, почему кое-кто из наших людей остался в лагере. Посмотрел в сторону индустриального парка, где находится арсенал. Его нужно захватить прежде всего, и я инстинктивно понял, что на него уже напали. И действительно, человек в полном вооружении стоял на крыше низкого здания и размахивал зеленым сигнальным флагом.

- И подобно Писарро, - продолжал Гарсон, - мы оказываемся в прекрасном новом мире. И, как у Кортеса, наши корабли сгорели за нами! У нас нет другого выхода - только идти вперед и сражаться! Нам предстоял трудный выбор. Никто этого не хотел. Никто из нас не хотел, чтобы наши неподготовленные companeros вышли против ябадзинов. Мы не хотели видеть, как они умирают. Но что нам оставалось делать?

Гарсон помолчал, как бы давая всем возможность сообразить, что оставалось делать.

- В соответствии с законом Объединенных Наций Земли я публично заявляю о нашем намерении восстать и образовать новое независимое государство.

Кто-то в толпе закричал:

- Гарсона в президенты!

Как один, пять тысяч человек закричали:

- Да здравствует Гарсон! - и обнажили оружие.

Никакой засады не было. Японцы изумленно раскрыли рты и лихорадочно осматривались. С полдесятка тяжелых лазеров Бертонелли сожгли генерала Цугио и его свиту.

Капитан Эстевес закричал: "За мной!" и побежал к невысокому холму, на котором расположились чиновники корпорации. Наша колонна раскололась, большинство направилось в индустриальный парк, где работали почти все жители Мотоки. Но наши люди бежали беспорядочно. Только несколько предводителей, по-видимому, знали, что делать. Толпа ошеломленных японцев осталась сзади. Абрайра крикнула:

- Muchachos, сдерживайтесь! Убивайте только в случае необходимости!

Взбегая на холм, я чувствовал себя сильным, быстрым и могучим. Я привык к повышенной силе тяжести, и небольшая пробежка не утомила меня. Мы миновали ряд домов; несколько химер ухватились за карнизы, одним гибким движением взлетели на крыши и дальше побежали по ним; они стреляли по немногим горожанам, вышедшим поглядеть, из-за чего шум.

Защитное вооружение придавало нам анонимность. Я бежал как часть толпы, отрезанный от остального мира. Не чувствовал запаха крови и сожженных волос тех, кто пытался оказать сопротивление и кого мы расстреливали. Неотчетливо слышал свист стрел и "вуш, вуш!" плазменных ружей. До меня доходили лишь удивление, страх и гнев на лицах наших жертв, как будто я вижу японцев в голограмме. В нескольких местах произошли стычки. Несмотря на сумятицу, наши люди сражались великолепно. Я достал свой небольшой складной лазер, но ни в кого не стрелял. Мы размахивали оружием, и большинство от страха не сопротивлялось. Страха оказалось достаточно. У Мотоки на дежурстве оказалась только сотня вооруженных самураев, и я видел нескольких из них на холмах, они своими слабыми лазерами пытались расстрелять наших людей. Из домов выбежало несколько человек и попыталось отобрать у нас оружие. Их отбросили, как мешки с бобами, потом расстреляли.

Я понял, что это восстание запланировано Гарсоном. По крайней мере его офицеры о нем знали заранее. Хотя наше нападение происходило беспорядочно, оно не удивило наших предводителей. И хотя Гарсону не удалось захватить корабль для возвращения на Землю, самураев он перехитрил. Я восхищался смелостью Гарсона.

Мы расстреляли стеклянные панели здания корпорации и ворвались внутрь. Я с удовольствием слышал крики ужаса изнутри и видел испуганные лица секретарш. Бежал вместе с толпой по мраморным лестницам. Наемники расстреливали или рубили на куски тех чиновников, кто пытался помешать нам, и временами коридор бывал просто забит телами.

Остальные группы задержались на нижних этажах, но Абрайра, Мавро, Завала и я продолжали подниматься вверх, в коммуникационный центр, где расположена единственная радио- и голографическая станция Мотоки. У микрофона стоял диктор и что-то отчаянно говорил в него. Мавро схватил его за руку и швырнул на стену.

Я вбежал в голостудию и увидел четырех операторов, которые снимали в окна сцены внизу. Их лица были искажены ужасом, и я взглянул на монитор на полу, который показывал, что они снимают.

Снаружи несколько наемников вытащили президента Мотоки из кабинета и вывели на улицу. Тут же находился в машине Гарсон, его судно висело над асфальтом бульвара. Мотоки замахал руками и закричал что-то по-японски. Переводчик, прикрепленный к лацкану Гарсона, передал:

- Подождите! Подождите! Наверно, я плохо руководил этим делом!

Гарсон приставил пистолет к голове президента Мотоки и нажал курок. Голова Мотоки раскололась. Мотоки грациозно опустился на улицу.

Я взглянул на лица операторов и понял, что эти люди уничтожены. Символ всех их мечтаний только что превратился в груду окровавленной плоти. И шок от увиденного подействовал на них, как физический удар. В их глазах был гнев, и безнадежность, и решимость.

И я понял, что Завала был прав. Мы ведем войну с духами и не знаем, как ее выиграть.

Смерть президента Мотоки оказала немедленное воздействие. До сих пор мы продвигались относительно спокойно, но четверо операторов повернулись и увидели меня.

В их глазах была смерть. Я начал стрелять и расстрелял их на месте, потом подбежал к окну. Следующие полчаса я провел у окна, потрясенный увиденным: во всем городе японцы выбегали из домов с криками и устремлялись к арсеналу. Казалось, все самураи города сразу переоделись в боевое вооружение. Они нападали без всякого предварительного плана, часто без оружия. Несколько тысяч самураев вместе со множеством женщин и стариков участвовали в самоубийственном нападении на арсенал. Они не могли сравниться с тысячами тяжеловооруженных солдат. Лазеры Бертонелли прожигали их защиту, как бумажную, а стрелы Уайсиби нарезали их на полосы. В некоторых местах груды тел японцев достигали двух метров в высоту.

За двадцать минут погибли тысячи японцев. Оставшиеся в живых женщины вместе с детьми запирались в домах и поджигали их, и пламя охватило весь южный конец города. Целые семьи совершали харакири. Но большинство горожан просто падало на землю и плакало от стыда и гнева.

Казалось невероятным, что Мотоки не предвидела такое развитие событий, не подготовилась, но ведь в течение двух тысяч лет японцы не знали, что такое революция. В обществе, где исполняется каждый каприз руководителя, невозможно представить себе человека, который ослушается приказа свыше. Никто не мог представить себе, что мы выступим против руководства корпорации.

Наши люди перегородили улицы и окопались, отдельные группы обыскивали дома в поисках оружия. Тем из нас, кто недавно вышел из криотанков, поручали побочные задания. Меня вызвали через микрофон в шлеме, и остальную часть дня я вместе с двумя другими наемниками грузил тела на подъемник, отвозил их на взлетное поле, где их идентифицировали и оставляли для передачи родственникам. Выстроилась бесконечная линия трупов, седовласых стариков с изогнутыми ногами и искаженными болью лицами, детей с исчезнувшими лицами, домохозяек с ожогами на затылке. Я сбился со счета после двух тысяч. Трижды за первые полчаса я сталкивался с такими чудовищно изуродованными трупами, что должен был снимать шлем, чтобы меня вырвало. Скоро я ослаб, голова кружилась. Вначале мы очистили улицы перед арсеналом, потом прошли по всему городу. Но всякий раз как мы очищали улицу, выбегала какая-нибудь старуха с ножом в руке и бросалась на наших наемников. Я видел это десятки раз. И каждый раз наемники переговаривались, кричали:

- Вот она! Вот она идет! Следите за ее ножом!

Они подпускали старуху на два метра, потом сжигали ее. Это стало какой-то садистской игрой.

Я все время вспоминал самоубийство одетых в белое девушек. Церемония была прекрасна и напоминала свадьбу. В глазах толпы я видел ожидание, предвосхищение, все ждали харакири. У японцев какая-то искупительная любовь к самоубийству. Вначале мне показалось это свидетельством из морального нездоровья, но чем больше я думал, тем лучше видел красоту такого поступка: в мире, где все подчинены капризам общества, самоубийство в стремлении сохранить доброе имя становится поступком крайней самоотверженности. Это крайнее проявление попытки индивидуума полностью подчиниться обществу. Но в то же время индивидуум тем самым спасается от общества и его диктата. Ибо самоубийство дает ему почетное место среди сограждан и одновременно помогает проявить и отстоять свою индивидуальность.

Я понимал действия жителей Мотоки. И хоть они вели себя в соответствии с требованиями своей культуры, мне эти требования казались угнетающими, неестественными и морально отталкивающими. Я считал их долгом попытаться выйти за пределы своего общества, действовать по-своему, забыть глупые капризы общества. Но потом я вспомнил, как учил меня Хосе Миранда: человек, который так поступает, утрачивает надежду на награды, которые может дать общество. Я поступил именно так и испытал все последствия своей безрассудности. Если бы я не убил Эйриша, то по-прежнему находился бы на Земле. И я не был уверен, что смог бы рискнуть снова. И понял, что если бы был такой старухой, отказался бы от жизни и побежал навстречу ружьям наемников.

К полудню город стих, кое-где только слышался плач. Улицы опустели, изредка какой-нибудь японец пробирался с работы домой, скрываясь в клубах дыма, которые выползали из домов, как змеи. Гарсон объявил в наши шлемные микрофоны, что наша революция совершена в соответствии с Межзвездным законом Объединенных Наций. Он обратился к послу Объединенных Наций на борту орбитальной базы ОМП "Орион-4" и получил согласие на вступление в Объединенные Нации. Это давало нам доступ ко всем финансовым вкладам корпорации Мотоки на Пекаре, так что мы могли оплатить свою дорогу домой. Нам нужно только удержать в течение двадцати трех суток Кумаи но Джи, когда "Харон" будет готов к обратному рейсу. И мы сможем вернуться.

Но у меня не было времени думать об этой перспективе. Я был слишком занят, стаскивая трупы к подъемнику.

На закате пять тысяч человек, многие из лучших самураев Мотоки, выбежали из домов и заняли семнадцать пунктов в северном конце города. Они захватили восемьдесят ружей, но потеряли при этом две трети своего состава. Поэтому они не в состоянии были организовать единую линию обороны и отступили к своим домам. Гарсон позволил им вести эту свою игру, но ночью послал несколько сот химер в северный конец города с электронными вынюхивателями. И химеры вернули назад все оружие.

Три тысячи четыреста человек, все в хорошей боевой форме, были по одному и по два выведены из своих домов и казнены в наказание за наши потери. Это казалось здравым военным решением - уменьшить силы противника, не неся при этом никаких потерь. Японцы стали жертвами нашей предательской логики.

Мы, из погребальной команды, шли следом, как стервятники, и бросали тела на грузовики. Во многих домах, где должны были быть казнены мужчины, их жены, матери и дети оказывали сопротивление и тоже были ликвидированы. Члены семьи цеплялись за мертвецов, и нам приходилось отгонять их, чтобы убрать трупы. Один старик набросился на нас с ножом, и мы изрубили его нашими мачете. Впоследствии мы всегда оставляли одного на страже, пока остальные работали. Вскоре после полуночи мы столкнулись с грудой тел. Одна женщина была еще теплой и светилась в темноте серебром. Рука ее дернулась, когда мы подошли, и у меня появилась безумная надежда, что она еще жива, что я могу спасти ее. Я подбежал к ней и положил на спину, потом начал осматривать ее раны. Лазерное ружье прострелило ей живот. Лицо и руки светились ровно, как у мертвых, это означает, что мало тепла доносится кровеносными сосудами близко к коже. Но я видел, как она пошевелилась! Она жива!

Я крикнул товарищам, чтобы мне принесли бинты для перевязки. И начал нажимать ей на грудь, пытаясь втолкнуть ей в легкие воздух. Компадре сказал, что она мертва, и оттащил меня. Я долго смотрел на нее и понял, что он прав. Мне сказали, чтобы я немного поспал, и я отошел в сторону.

День был невероятно долгий, и перед глазами у меня плыли ужасные картины: обожженные тела, сломанные кости, изуродованные лица. Я столкнулся со стеной и понял, что уснул на ходу. Но я знал, что не смогу уснуть по-настоящему.

Мне нужно было отдохнуть, и я вспомнил обещание Тамары создать для меня мир сновидений, место, куда можно отступить. Несколько раз на протяжении дня я видел ее в инвалидной коляске рядом со зданием главной конторы корпорации.

Я побрел по темным улицам мимо прятавшихся в укрытиях наемников к индустриальному комплексу. Разбил окно здания, взобрался и отыскал источник энергии и монитор сновидений - индустриальную модель, какие используются при обучении с школах. Потом я вернулся к помещению корпорации и поднялся по мраморным ступеням. В коридорах уже не было трупов, и целая армия обслуживающих роботов стирала кровь и сметала с пола осколки стекла.

Я застал Тамару вместе с тремя другими в коммуникационном узле. Они просматривали записи с изображением чиновников корпорации и слегка изменяли изображение. Тамара подключилась к компьютеру у стола, полного оборудованием. Она взаимодействовала с голографическими камерами, которыми управлял сидевший за инструментальной панелью человек. Другая женщина у звукоаппаратуры переводила фразы на японский и вводила в компьютер, который произносил их голосом чиновников. Индеец торопливо просматривал записи, отбирая те, которые предстояло изменить.

Я встал за Тамарой и коснулся ее плеча, потом обошел ее, чтобы она смогла меня увидеть.

- Здравствуй, сеньор Осик, - послышалось из микрофона, присоединенного к ее кимоно. Говорила она торопливо, озабоченно. Сидела, обвиснув в своем кресле, не способная к физическим действиям. Даже глаза ее не мигали.

- Что вы делаете? - спросил я.

- Готовим пропагандистские ленты.

Я посмотрел на голограмму, которую они преобразовывали. Президент Мотоки сидел за столом вместе с несколькими людьми. На крошечном кристаллическом экране на столе рядом с рукой Тамары появилась надпись:

АНЖЕЛО, ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ? УХОДИ! ЗА МНОЙ ВСЕ ВРЕМЯ СЛЕДЯТ, ТЫ НЕ МОЖЕШЬ МНЕ ПОМОЧЬ!

Я кивнул, давая ей знать, что прочел сообщение. Хотел пообещать ей помощь, предупредить о планах Гарсона - кибермеханическая тюрьма немногим лучше мозговой сумки. Хотел извиниться за то положение, в котором она оказалась. Вместо этого я тяжело сел. Смотрел, как на голограмме чиновники минуты две переговаривались, потом все встали, поклонились и все, кроме Мотоки, вышли из комнаты.

После этого девушка у звукообрудования крикнула: "Тишина!" и пустила новую звуковую дорожку. Президент Мотоки рассказал несколько анекдотов судя по тону голоса, это были скабрезные анекдоты, а собравшиеся ответили взрывом хохота.

- Перемотаем и пустим заново! - сказала девушка. Сцену пропустили снова. Но Тамара и ее спутники кое-что изменили. В середине беседы президент Мотоки широко улыбнулся и рассказал неприличный анекдот. На строгих лицах чиновников появились хитрые усмешки, президент отпустил еще несколько шуточек, и все рассмеялись. Потом чиновники встали и в прекрасном настроении вышли, оставив Мотоки одного. Тот отвернулся от стола и посмотрел в камеру. Последний кадр записи - лицо Мотоки, встающего из-за стола, искажено дьявольской усмешкой.

Тамара несколько раз снова пропускала запись, сглаживая некоторые места, так что в конце концов невозможно стало догадаться, что запись изменена. Я слышал, конечно, что изображение можно изменить с помощью компьютера. Но так, чтобы оно изменялось при помощи человека, способного создавать мир сновидений, менялось прямо из ее воображения, такого я еще не видел. При этом процесс заметно ускорялся.

Когда Тамара кончила, я кивнул в сторону голограммы. Мысли мои мешались. Я закрыл глаза и откинулся в кресле.

- Зачем это все?

Тамара ответила:

- Мы хотим дать правдоподобное объяснение, почему Гарсон застрелил Мотоки.

Вторая женщина сказала, не отрывая взгляда от приборов:

- Мы перехватили разговоры японцев, скрывающихся вокруг города. Все они вне себя от гнева. И если отбросить все второстепенное, то суть их разговоров сводится к следующему: Мотоки кормил нас. Мотоки одевал нас. А теперь генерал tengu застрелил его, словно он простой eta!

- И какова же наша причина? - спросил я.

Кто-то фыркнул.

- Мотоки грязно шутил по адресу Гарсона, осуждал его характер, а Гарсон услышал и в припадке гнева решил отомстить за свою честь.

- А почему бы просто не сказать им правду? Пусть знают, что их драгоценные корпоративные божества для нас хуже гуано. Пусть знают, что мы убили его, чтобы предотвратить сопротивление после захвата.

Работавший за компьютером сказал:

- Если хочешь узнать тайну жизни, не спрашивай военную разведку.

Микрофон Тамары произнес:

- Мы должны им дать версию, которую они могут понять. Мы не можем сказать, что не верим, будто Мотоки супермен. Всю жизнь они верили в превосходство одного класса над другим. И если кто-то рождается не очень умным, это всего лишь возврат к eta, низшему классу. Если кто-то выделяется, значит в нем есть генетический материал высшего чиновника корпорации. И все предсказания исполняются. Поэтому мы говорим им то, что они хотят услышать. Мы говорим, что уважаем их, восхищаемся ими, даже любим их, но мы великие и гордые люди, равные им в их собственной культуре, и решили убить Мотоки только потому, что он оскорбил Гарсона.

Я спросил:

- Ты думаешь, они это проглотят?

- Мы не знаем. Все, кто находился в здании корпорации, мертвы, так что некому будет опровергать нас. Наша подлинная проблема в том, что Гарсон всего лишь военный руководитель, поэтому японцы не видят в нем равного по статусу чиновникам корпорации. Но мы создаем имидж Гарсона даем ему королевское происхождение, делаем его прямым потомком Кортеса; а с материнской стороны он происходит из семьи промышленных баронов. Мы также раздуваем изображение доиндустриальной Испании - даем воинам мечи, как у японцев, представляем итальянских художников почтенными испанцами.

Я фыркнул при этих словах.

- Я знаю, это звучит глупо, - сказала Тамара, - и вся эта история вызывает во мне отвращение. Но эти люди не имеют абсолютно никакого представления о том, что происходило на Земле последние две тысячи лет; они поверят во все, что мы им скажем. Утром начнем передавать эти записи. Может, и не подействует, но, бьюсь об заклад, кое-какие огни погасит.

Работавшие с Тамарой встали и вышли из комнаты, мы остались одни. Она спросила:

- Что я могу для тебя сделать?

- Ты однажды сказала, что можешь создать для меня мир в сновидении. Я весь день собирал тела погибших. Я хочу спокойно поспать. Хочу... - Я вдруг понял, что не знаю точно, чего хочу. Бегства? Душевного мира? Нет освобождения.

Меня тошнило от этих тел. Я чувствовал себя выпачканным этим грязным делом с Люсио. Мне нужна сила духа, чтобы бесстрастно смотреть на такие вещи.

Я затаил дыхание и решил сделать шаг в темноту.

- Однажды ты непосредственно стимулировала мои эмоции. Я знаю, что такая технология существует. Ты можешь сделать это снова, запрограммировать компьютер, соединенный с монитором. Я хочу впасть в тупость, бесчувственность, в такое эмоциональное состояние, чтобы суметь убивать без угрызений совести.

На экране снова появилось изображение встречи Мотоки с чиновниками. Тамара несколько секунд не шевелилась.

- Улицы полны людьми, которые могут это делать, - печально сказала Тамара. - Почему ты хочешь быть одним из них?

- Если у меня нет их возможностей, я в их власти.

Тамара обдумала мой ответ.

- Я не стану это делать.

Было уже поздно, я устал. У меня не было сил спорить. Я приставил ей к носу лазерное ружье. Она взглянула на ствол.

- Ты удивишься, узнав, как близко я теперь к такой бесчувственности, - прошептал я. - Может, мне и не нужна твоя помощь. Просто нужно подождать. Может, даже сейчас я могу нажать на курок и ничего не почувствую. Проверим?

На лбу ее выступил пот. Она испуганно смотрела мне в глаза. Боялась собственной беспомощности. Сказала:

- Ты упражнялся в насилии. Я сказала тебе, что нужно упражняться в сочувствии.

- Когда? Когда ты мне говорила это?

- В симуляторе. Когда велела тебе бегло овладеть языком сердца. Но ты продолжал тренироваться в насилии.

Я не понял ее слов, у меня вообще не было времени думать. Возможно, из-за своей медицинской подготовки я предрасположен видеть в человеке просто сложную систему биохимических реакций. Обычно о людях думают, как о реагирующих на ситуации лишь на основе генетической программы. Но Тамара велела мне упражняться в сочувствии, как упражняются в ударах по мячу, и я не понимал этого. Я был предрасположен не воспринимать такой совет. И я видел, что она боится, потому что занятия насилием и выработка сочувствия взаимоисключают друг друга. Если увеличиваешь способность к одному, уменьшаешь к другому. Она испугалась, что я на самом деле нажму на курок. И я подкрепил ее страх словами:

- Ты права. Я лишен чувств. Я думаю, что нажму на курок.

Тамара рассмеялась спокойным ровным смехом. Он звучал странно из ее микрофона.

- Ты лжешь. Если бы ты был лишен чувств, ты не просил бы о снах, которые сделают тебя злым. Я знаю это. Когда я впервые пришла к тебе, я сказала, что умру, если ты откажешься от меня. Я угрожала тебе чувством вины. И говорю тебе снова, старик: если причинишь мне боль - вина!

Она смотрела на ружье.

Я хотел нажать на курок. Хотел ударить ее. Держал ствол у ее носа и ничего не делал.

- Я создам тебе мир, старик, какой захочу. Включи меня, - сказала она. Я подключил ее к компьютеру, потом подключился сам. Ей потребовалось тридцать секунд, чтобы создать мир.

- Спасибо, - сказал я, думая, какой же мир она создаст. Оставил ее и вышел на улицу, где человек сорок моих компадрес, включая капитана Эстевеса и мою собственную боевую группу, устроились лагерем за грудой грязи. Тут я подключился к монитору и вначале был успокоен волнами, которые плескали в борта крошечного парусника, плывущего по бесконечному морю. Прекрасное место, где можно расслабиться. Я настроил маленький монитор сновидений на автоматическую работу. Хотел жить этим сном, жить только в нем. Но во время сна мир сновидения Тамары изменился. Я оставался в лодке, но оказался в мире, полном кошмаров. И в этом мире я любил всех людей. Я плыл в лодке и знал, что на горизонте тонут люди.

Два часа спустя меня разбудили крики и свист стрел. Я услышал сообщения о нападении самураев в разных частях города. Я очень устал и хотел уснуть снова. Но осмотрелся и увидел, что все мои компадрес не спят, все напряжены и негромко разговаривают друг с другом. И я не смог уснуть. Не мог предать своих друзей и спать, когда они в опасности. И потому стер программу, которую Тамара дала мне для монитора.