Глава 4

– А я даже почти поверил Рику, что вы, госпожа Марс, совсем не такая, как я было решил.

Услышав этот голос над самым ухом, я поперхнулась последним глотком напитка и чуть не выплюнула его остатки на стол. Господин Роутек между тем продолжил свою речь:

– Он с таким жаром доказывал мне, что я ошибаюсь насчет вас, и я решил принести свои извинения. Но теперь вижу, что оказался совершенно прав – вы просто избалованная девчонка, и я заставлю вас…

– Послушайте! – Я наконец не выдержала и возмутилась: – Какого дьявола вы меня постоянно оскорбляете?! Вы меня даже не знаете, но вот уже второй раз за утро позволяете себе подобное!

– Почему вы не на занятиях, а сидите тут, уважаемая госпожа Марс? – ехидно выплюнул мужчина, прожигая меня взглядом. И теперь, когда я увидела его лицо настолько близко, с удивлением отметила, что он, возможно, гораздо моложе, чем мне показалось ранее. – Почему пьете кофе, в то время как остальные ученики уже занимают места в аудиториях?

– Да потому что у меня освобождение, а материал за первый семестр я сдала экстерном! – зашипела, понимая, что у меня сорвало тормоза как в детстве, еще там… дома. – Историю я уже сдала! И получила зачет! Вот!

Вообще я уже не раз пожалела, что согласилась сдать материал за весь семестр еще до каникул, ведь это автоматически лишало меня возможности ежедневно любоваться любимым во всех смыслах преподавателем. Просто я рассчитывала провести это время на кафедре, отрабатывая практику и приближаясь к своему… то есть к своей мечте. А теперь еще этот Роутек лезет туда, куда его не звали!

Я резко поднялась на ноги, вытряхнула на стол содержимое собственной сумки и, выудив из кучи вещей тонкий планшет, сунула его под нос мужчине. Тот отпрянул от моей руки как от ядовитой змеи, однако уже секунду спустя ловко вырвал его из моих пальцев и посмотрел на экран. Серебристая поверхность тут же загорелась, а я, злая как сто чертей, одним движением сгребла свои пожитки обратно и, развернувшись на каблуках, рванула к выходу.

– Значит, история Империи у… ну, конечно же, Рика Броуди…

Явственные нотки презрения, прозвучавшие в его голосе, заставили меня остолбенеть. Как он мог таким тоном говорить о человеке, что так спешил ему помочь! Тому, кто еще какой-то час назад называл его «дружище»? Что уступил ему собственного ученика и…

– Теперь становится понятным и ваше опоздание, что вы так и не удосужились объяснить, и его собственное, кмх, объяснение, – последние слова прозвучали уже над самым моим ухом, и толкнув меня плечом, он прошел мимо, явно направляясь в сторону преподавательских залов. – Адрес на распределительном бланке. Явитесь завтра к девяти утра. Не опаздывайте.

Мужчина, прихрамывая на правую ногу, исчез в сумраке темного коридора, оставив меня одну в состоянии полнейшего шока, совершенно ошарашенную его намеками. Наконец сумев справиться со своими чувствами, я направилась в сторону сада, где намеревалась почитать. Точнее, таков был мой утренний план, а теперь я хотела просто побыть в тишине и немного подумать.

* * *

Десять лет назад, 1993 год, где-то в России

Дверь старенького «москвича» хлопнула, заставив меня вздрогнуть от неожиданности. Кажется, я даже успела задремать, пока ждала маму.

– Ты долго, – зевнула я, откидываясь на спинку автомобильного кресла.

– Зато ты, – она бросила странный взгляд на меня и закусила губу, – быстро. Не могла с дедом попрощаться нормально? Зачем опять было это все устраивать? Кира, ты же взрослая девица, тебе уже тринадцать! Ты ведь понимаешь, что он…

Тут мама неожиданно всхлипнула, словно последние минуты с трудом сдерживала слезы.

– Что? – Я склонилась к ней, обеспокоенно нахмурившись.

Наши с дедом разногласия появились не сегодня и даже не вчера. Уже несколько лет мы никак не могли с ним договориться, и не важно, какой именно темы касались наши диалоги.

– Ничего… – Она прикрыла на мгновение глаза.

– Мама! – Я моментально завелась, что в мои тринадцать было вполне нормально. – Ты же знаешь, что я просто не могу с ним разговаривать! Эти его бесконечные нравоучения! Мама, мне почти четырнадцать! Я имею право решать сама, что и как делать! А если эта крашеная дура Ивановская считает, что имеет право безнаказанно другим ребятам подлости делать, то я тебя разочарую! Нет, не имеет! И в следующий раз я поступлю точно так же! А дед совершенно ничего не понимает!

– Дед понимает больше тебя! – неожиданно рявкнула мама. – И это не повод убегать, хлопнув дверью! Это же детский сад!

Я тяжело вздохнула и отвернулась, разглядывая полупустую стоянку местной больницы. Дед в нашем доме был той самой «нерушимой скалой», опорой для нас обоих, а еще он был всегда прав, даже когда не был прав в мелочах. И именно сегодня ему позвонил отец Машки Ивановской и рассказал, что я облила зеленкой его дорогую доченьку.

Но она сама была виновата и лишь получила по заслугам… Только дед ужасно разозлился и устроил мне настоящую головомойку, точнее, попытался. Он был настолько слаб, что и покричать как положено не смог, лишь рухнул обессиленно на скрипучую кушетку своего кабинета и прикрыл ладонью глаза.

А я… я испугалась, потому что никогда не видела его слабым.

Это было настоящим чудом, но Пелевина Виктора Ивановича часто путали с моим отцом, настолько он молодо выглядел, излучал здоровье и силу. А тут за короткий срок он превратился в настоящего старика. Что явилось причиной, ни я, ни мама не понимали. Он все чаще приходил домой раньше, много спал, стал более раздражительным, чем обычно, и постоянно повторял: «Еще немного, главное, дождаться, я уверен…» Мы не знали, о чем он говорил и чего ждал.

– Не могу видеть его таким… – Я неуверенно оглянулась и встретилась с абсолютно пустым взглядом родительницы. – Мама?!

Ее глаза блестели от еле сдерживаемых слез, в них плескалось такое отчаяние, что я не на шутку перепугалась. Только сейчас я отметила и опухшие красные веки, и розовый кончик носа. Она плакала и явно с трудом успокоилась.

– Вы поругались, да? Из-за меня?.. – Я закусила губу, стараясь не расплакаться самой.

– Нет. – Она отрицательно мотнула головой.

– Мам, да мама же?! Что случилось? С дедом что-то? Мама!

– Н-нет… – Она наконец отмерла и повернула голову, устремив свой остекленевший взгляд вперёд, словно там, за грязным лобовым стеклом, могла разглядеть что-то очень важное. Ее пальцы сомкнулись на гладком пластике рулевого колеса и стиснули его изо всех сил, что даже костяшки побелели. Я, закусив губу, наблюдала за ее рваными и словно неживыми движениями. Пальцы правой руки потянулись к связке ключей в замке зажигания, ноги дернулись в привычном движении, выжимая сцепление, и… ничего. Издав уже привычный «трррр», двигатель чихнул и заглох.

– Ах ты ж! Чертов пылесос! – Мама вздрогнула и с силой ударила по рулю. – А ну давай, подлюка, заводись!

Я истерично хихикнула и выдохнула, расслабляясь. К моменту моего рождения биологический, как это модно сейчас говорить, отец уже пропал с горизонта, потерявшись где-то в истории нашего небольшого городка, потому растили меня дед и мама. Мария Викторовна Пелевина окружала нежностью и заботой, а Виктор Иванович Пелевин учил быть сильной и справедливой. Я же, Кира Викторовна Пелевина, старалась их не разочаровывать и, как они и хотели, росла девочкой вежливой, но сильной и справедливой. А потому и друзей у меня не было, зато врагов…

Я терпеливо молчала, пока мама заводила «чертов пылесос», выруливала с больничной стоянки и пропускала скудный поток машин.

– Снова ругался?

– Нет, – помолчав, глухо ответила мама, – не ругался, ты ж его знаешь…

Она отвернулась, выглядывая в водительское окно и проверяя, что там никого нет.

– Знаю, – я хмыкнула и сложила руки на груди, – уж я-то знаю, КАК он не ругается! Небось снова отчитал тебя! Мам, ну сколько можно?! Ты же взрослый человек и должна понимать, что…

Я ничего не услышала, лишь заметила огромную тень, накрывшую наш старенький зеленый драндулет, а в следующую секунду ощутила удар. Мир перевернулся с ног на голову. Голову, правое плечо и бедро пронзила ужасная боль, и я, кажется, закричала. А потом меня поглотила темнота.

* * *

– Тара э! Тара! – Странный звук, глухой, будто издалека, и сильнейшая боль резко пронзила грудь.

И снова ничего… тишина и спокойствие, блаженство ничего не чувствовать.

– Тара э! Тара! – Новый вскрик и снова боль в груди. На этот раз сильнее, явственнее, острее! И тишина.

– Тара э! Тара! – На этот раз я рванула изо всех сил, стараясь избавиться от той боли, что ожидала меня впереди. Взмахнув руками, замолотила ими в воздухе, пытаясь схватить того, кому принадлежал голос.

– На тара! На! – Оглушающий крик, и я распахнула глаза, тут же ослепнув от яркого света, ударившего в глаза. – На тара!

Попыталась сесть и сделать вдох, только боль, пронзившая грудь и застрявшая в ней словно раскаленный металлический кол, не давала этого сделать. Хрипя и сипя от натуги, я наполнила кислородом легкие и сразу закашлялась. А еще что-то мешало, давило на меня, и я, прекратив молотить в воздухе руками, слепо зашарила ими, пытаясь отодрать от груди то, что причиняло боль.

– Араэ! Араэ… раэ… – Тишина поглотила, отпуская меня в блаженное ощущение безвременья.

Загрузка...