Мошкара

4

К Дюбонне Белова отвели поздним утром после завтрака — пряной, остро пахнущей жидкости, от которой долго жгло в горле, и жесткого, невкусного мяса черепахи, выловленной в соседнем озере. В густом кустарнике на берегу озера находилась и лаборатория Дюбонне. То был барак из американского рифленого железа, отлично замаскированный сверху. Большие высушенные листья, перемешанные со свежей травой вместе с кусками ила, покрывали крышу барака по всей ее многометровой площади. Ни одной бомбы не упало даже в ста метрах от лаборатории, а как рассказывали Белову, ни один воздушный наблюдатель правительственной авиации даже внимания не обратил на крышу барака. Ее принимали с воздуха за вырубленную мачете делянку для маниока. Окружающий же лагерь скрывал «растрохо», как называли здесь вторичный лес: быстрорастущие сейбы, каракали и седреллы вскоре завоевывали площадь бывших вырубок и густо-густо переплетались кронами.

Партизаны поэтому не боялись, что их обнаружат.

Не боялся и Дюбонне. Он стоял открыто в своем белом халате у двери барака и пропустил Белова внутрь с поклоном гранда из пьесы Лопе де Вега.

Окон в лаборатории не было. Ее освещали лампы дневного света, питаемые током от местной электростанции, — o где она помещается и как работает, доктор не объяснил. Не объяснил он и содержимого множества бутылок и склянок, стоявших на простых бамбуковых стендах и, казалось, отразивших в себе все цвета спектра.

Пока Белов с нескрываемым любопытством рассматривал окружавшую его обстановку, Дюбонне столь же откровенно разглядывал гостя. Высокий, сутулый, лет пятидесяти на вид и чем-то напоминавший Жолио-Кюри, он в своем белоснежном халате и профессорской шапочке казался каким-то неуместным здесь, в этом уголке суровой природы и жизни.

— Лет сто, должно быть, не видел русского человека, — неожиданно сказал он по-русски.

Белов так и замер.

— Вы говорите… по-русски? — удивленно воскликнул он.

Дюбонне засмеялся.

— Немножко. Больше вспоминаю, чем говорю. А знаете, где выучился? В русском бараке Равенсбрука в сорок четвертом.

Он говорил правильно, даже почти без акцента, но медленно и осторожно подбирая слова, словно переводил их с родного языка на русский.

— Педагог у меня был чудесный. Федя Хлопов. Студент вашего… — Дюбонне замялся, с трудом произнося трудное для него слово, — литинститута. Поэт. А я его учил испанскому. Ему хотелось перевести Лорку. То, что я знал наизусть, он перевел. Я даже запомнил…

И Дюбонне, собрав морщины на лбу, твердо прочел по-русски:

— Я знаю иначе, — сказал Белов и прочел, в свою очередь;

Дюбонне тотчас же перешел на испанский.

— Не знаю, может быть, ваш перевод и лучше, но мне ближе тот русский Лорка. Кстати, судьбы поэта и переводчика одинаковы: только одного в грудь, а другого в затылок. А пули одного происхождения. Они и в нас стреляют. Вас случайно миновала та, которая убила Эрнандо, — я знаю. Вы завтракали? Не жжет в горле? — вдруг спросил он Белова и в ответ на его застенчивую улыбку прибавил: — У меня есть бутылка хорошего чилийского — прислали друзья из Сант-Яго. Как рукой снимет.

Он достал из-под стола бутылку с загадочной этикеткой и вздохнул.

— Мне тоже хороший глоток не повредит. Всю ночь работал в клетке, как укротитель.

— Какого зверя? — улыбнулся Белов.

— «Эль-тигре».

— Вы тоже называете ее так?

— Кого «ее»? Она в такой же степени «она», как и «он» или «оно», — сказал Дюбонне и, подойдя к плотной, перегораживающей барак завесе, отдернул ее.

За ней во всю ширь барака от пола до потолка простирались прозрачные плоскости из органического стекла, отделяя небольшую часть барака и образуя как бы стеклянный куб, сплавленный по краям. В задней стене слабо просматривалась прямоугольная линия очень плотно прикрытой двери. Это и была «клетка», догадался Белов. В глубине ее в полуметре над полом совершенно неподвижно висел серый бесформенный ком, точь-в-точь такой же, какие преследовали его в заброшенной лесной деревушке. Ком качнулся, как дым от костра на ветру, что-то всколыхнуло его, вывело из состояния анемической неподвижности. Но то был не свет, внезапно ворвавшийся в его плексигласовый террариум. Застывший дым словно откликнулся на оказанное ему внимание. Так бывает с хищником в клетке. Подойдешь к ней, взглянешь, а он уже поднял голову или пошевелил ушами. Этот ничего не поднял, но медленно поплыл к стеклянной перегородке. Белов невольно отшатнулся — так быстр и свиреп был последний прыжок «эль-тигре».

— Не бойтесь, — шепнул Дюбонне. — Сквозь стекло не пройдет.

Серый ком уже прилип к стеклу и растекался по нему, как кисель.

— А у нас говорят: слепой! — засмеялся доктор, задергивая занавеску. Он разлил вино и спросил: — А чем он видит и как видит, догадываетесь?

— Прежде всего это не «он», а «она», — сказал Белов.

— Почему?

— Это не зверь мужского пола и не существо с непонятной нам природной организацией. Это какая-то биомасса.

Дюбонне спросил, как выстрелил:

— Живая?

— Естественно.

— Из белков, липидов, углеводов и воды?

— Возможно.

— Значит… — с усмешкой начал свой вопрос Дюбонне и замолчал, лукаво поглядывая на собеседника.

Белов подумал и ответил:

— Многое значит. Например, то, что, как всякая живая система, она должна обладать способностью развиваться за счет вещества и энергии внешней среды, увеличивая тем самым свою сложность, упорядоченность и количество заключенной в себе информации.

— Способностью развиваться за счет внешней среды, — задумчиво повторил доктор и прибавил резко, почти грубо: — Проще говоря, питаться. Жрать. Что? — вдруг закричал он. — Кожу человека? Почему? Почему кожу?

У Белова вдруг мелькнула догадка.

— Коллаген, — сказал он, — белок опоры и формы. Ведь он и входит главным образом в состав кожных покровов, суставов и сухожилий. А подкожный слой? Тоже коллаген. Вот вам и питательная среда, если хотите.

— Коллаген, — даже с какой-то растерянностью повторил Дюбонне. — Пожалуй, вы правы. Коллаген. Недостающее звено. Вы биолог?

— Отчасти, — согласился Белов, — отчасти и физик. Меня интересует физико-химическая природа мышления.

Дюбонне даже со стула вскочил. Синие глаза его буквально светились удивлением и радостью.

— Вас послали сюда, чтобы… работать со мной? — спросил он.

— Нет, — недоуменно ответил Белов. — Я только сопровождаю медикаменты.

И он рассказал о посылке Московского фармацевтического завода. Радость в глазах у Дюбонне погасла, но удивление осталось.

— Конечно, медикаменты нужны здесь как воздух, — сказал он, — но ведь сопровождать их мог бы обыкновенный курьер.

— Скажем, дипломатический, — усмехнулся Белов.

— Зачем? Погрузить, отгрузить, привезти и уехать. Для этого не посылают ученого-испаниста. И физико-химика. Курьер, который цитирует Лорку и пишет диссертации о природе мышления. Поразительная страна!

Он молча прошелся по земляному полу барака, как Дон-Кихот, облаченный в белый халат поверх доспехов. Что-то гремело в нем: если не латы, то какие-нибудь жестянки или ключи.

— Я все-таки пошлю запрос вашему правительству, чтобы вас у меня оставили, — заговорил он, возвращаясь. — Вы поможете мне завершить открытие огромной важности. Мне одного «чуть-чуть» не хватает. Одного витка мысли.

— На одном витке мысли многого не откроешь, — засмеялся Белов.

— А не на одном ли витке мысли Ньютон открыл закон тяготения, а Леверье — новую планету? Еще не видя «эль-тигре», я только по рассказам о нем открыл, что он видит, когда его видят, и слышит, когда его слышат. Теперь я уже знаю и почему. Мне только не хватает одного витка мысли: каким должен быть щит?

Белов вспомнил свой разговор с Иржиком.

— Любой щит зависит от структуры меча, — сказал он. — От его формы и тяжести. А вы хорошо знаете меч?

Дюбонне молча оглянулся на занавеску, прикрывавшую плексигласовую клетку с «эль-тигре».

— Это еще не меч. Он еще где-то куется, этот меч. И не для нас. Но щит мы можем и должны выковать раньше. Хотите?