Морок

ГЛАВА 1

Вадим открыл глаза. Спать больше не хотелось, но и вставать было некуда и незачем. На часах было половина пятого, а сумеречный рассвет ещё неуверенно проникал в окна.

Пожалуй, время глубокого и крепкого сна. Только где ж его взять. В последнее время снилась какая-то ерунда, набор абсолютно не связанных картинок. Череда меняющихся сюжетов: он в охотничьих регалиях и таёжной экипировке идёт лесными тропами. Вроде как один, а потом выходит, что не один, а с целой группой неизвестных ему людей. Причём один из них близкий ему друг, Олег Головной. Спустя немного, это уже не Олег, а дедушка его, Глеб Анатолич, почивший в бозе, на семьдесят втором году жизни, в то время, когда Вадим отдавал долг срочника в первой Чеченской кампании. С дедом понятно, многое связано, как впрочем, и с Олегом, но дальше совершеннейший алогизм, свойственный для сна. Вместо деда появляется незнакомая старушка, которая пытается его, бывалого таёжника в чём-то образумить, но делает это настолько невнятно и неразборчиво в рамках сна, что Вадим как бы отмахивается: хватит, мол, учёный. И неожиданно оказывается на лестнице…В чём мать родила…Вся его одежда внизу и чтобы одеться, надо спуститься, что он и делает, но спуститься вниз не может. Лестница движется вверх, в то время как он бежит вниз. Эскалатор, одним словом. И такая белиберда частенько и в разных вариантах. Зачастую, Вадим и не помнил, что снилось. Какие-то обрывки из отрывок. Ну вот, лестница…Лестница повторялась с какой-то неумолимой методичностью. Либо как вариант — он на высокой круче, бежит вниз. Раз — и снова на верху этой самой кручи. Как будто что-то или кто-то хочет донести: не вниз тебе надо, а наверху оставаться.

Во сны Вадим не верил, но как-то по случаю спросил у соседки. Антонина Дмитриевна верила во всё и вся, начиная с НЛО и кончая чудесами филиппинской хирургии. На случай толкований снов, у женщины имелись разного рода сонники.

— Что-то сделать ты должен. Важное…Чего сам пока не знаешь, — соседка вздохнула. — А какие-то обстоятельства не дают тебе, мешают.

Такой ребус измышлений оказался не лучше, чем сон, и Вадим плюнул на эту фантасмагорию. «Пусть лучше этот ералаш снится, чем война», — рассуждал он.

Война его отпустила неожиданно, хотя и не сразу.

С детства Вадим Зорин не был избалован теплом родительского внимания. Впрочем, родителей своих, он не помнил вообще. Дед, что растил его, воспитывал и давал уроки жизнепонимания, стал в его памяти единственным человеком, заменившим и отца и мать. Позже на вопросы подрастающего мальчика, дед скажет, что папа с мамой ушли из жизни давно, когда Вадюше не было, почитай и года, и что погибли они, разбившись на машине. Как выяснится впоследствии, это была полуправда. Дед не хотел травмировать психику ребёнка, и не мог сказать, что после смерти отца, действительно погибшего в автоаварии, мать Вадика, Зорина Ирина Глебовна, будучи женщиной с яркой выраженной внешностью и владеющая умами многих мужчин, недолго скорбела по безвременной кончине кормильца семьи.

Работала Ирина стюардессой, и вполне понятно, что специфика такой престижной профессии, не могла не послужить толчком в её дальнейшей судьбе. Красивейшая женщина, обладающая своеобразным роковым шармом, знающая в совершенстве не менее двух иностранных языков, Ирина всегда была магнитом для мужских взглядов.

Смерть мужа во многом развязала ей руки, и дала возможность упрочить и укрепить тайную связь с одним из зарубежных послов, мотавшегося тогда в бывшую союзную республику, для урегулирования важных, по тем временам, вопросов.

На одном из свиданий посол, явно волнуясь и нервничая, мешая русский и английский, попросил её руки и сердца. Лёгкий ресторанный блюз, приватная полуинтимная обстановка, красиво сервированный стол и волшебный вкус дорогого вина в её бокале — всё это располагало, чтобы подумать над предложением. В то время Николай был ещё жив, но жизнь с ним давно не клеилась. Оба это чувствовали, но всё же пытались реставрировать былые чувства.

Когда-то девчонкой, она без памяти влюбилась в школьного ловеласа Кольку Зорина, в высокого всегда спортивно подтянутого юношу, игравшего тогда в баскетбол, за первенство школы. Коля на класс её опережал, среди шумных и разноликих сверстников, бесспорно, являлся фигурой заметной. Помимо уважения ребят, Коля был мечтой всех девочек, как её, так и параллельных классов. Колька, на зависть многим пацанам, легко мог завязать отношения с любой из девушек. С такой же лёгкостью эти отношения и прервать. В число его побед входили самые красивые и эффектные модницы школы. Ирина даже и мечтать, не смела, что однажды попадёт в это число. Угловатая и нескладная в свои шестнадцать, она всячески пыталась приблизить себя к эталону привлекательности, но глядя в зеркало, тут же ниспровергала себя в десятку безнадёжных страхолюдин, тем самым понижая самооценку и развивая в себе кучу комплексов.

Коля подошёл к ней на одной из перемен и без всяких вступлений сказал, просто и незатейливо:

— Подходи сегодня к семи, в «стекляшку». Я буду там играть…

Ирина от неожиданности выронила из рук учебник, и густо заливаясь краской, кивнула головой. Сердце бешено заколотилось, лицо пылало, и надо было что-то сказать, как-то продолжить… Но мыслей не было, слова не находились. Коля уже удалялся, и девушка в замедленном режиме, наблюдала, как он входит в свой класс.

Что-то щёлкнуло в голове. Чувство бешеного восторга, неземной радости, лампочкой вспыхнуло в груди.

Остатки учебного дня Ирина провела в абсолютной прострации и отрешённости от всего, что её окружало. Тревогой засела мысль: что одеть, как себя преподнести на первом свидании. Не имея опыта общения с парнями, и совершенно не искушённая в подобных делах, девушка мысленно прокручивала сценарий возможных диалогов.

Одеться ей помогла Танька с соседней квартиры. Войдя в положение подруги, она как опытный стилист, выбрала из своего гардероба, модный по тем временам джемпер, обтягивающий, а где-то и корректирующий недостатки, подростковой девичьей фигуры. Завершение ансамбля составили джинсы — предмет культа и поклонения молодёжи советской эпохи. В такой комбинации, считалось, не стыдно выйти на любую танцплощадку.

Выслушав кучу советов и ценных указаний от той же Таньки, Ирина с прыгающим от волнения сердцем, отправилась в ДК «СТЕКЛОДЕЛ», являющимся на тот момент, очагом культуры и центром спортивного развития подрастающего поколения.

Колю, она увидела сразу. Он играл в команде синих и отличался от остальных игроков ростом и не обычной подвижностью. В спортзале, где в баскетбол бились красные и синие, сидело ещё несколько девиц. Некоторые из них значились в списках Николая. Другие пришли поболеть за команду; все они дружно отреагировали на появление Иры. Девчонок больше заинтересовало не столько она сама, сколько то, во что она одета. Ирина чувствовала их косые взгляды и не добрый шёпот девчачьей компании, красноречиво подтверждал правильность выбора её одежды. Настроение заметно улучшилось, волнение слегка отступило, а самооценка сдвинулась на планку выше. Девушка уверенно прошла и села в самый центр скамейки.

Многие из ребят двигаясь по полю, во время игры, скользили по ней взглядом и это ей тоже льстило. Коля пробежал мимо, улыбнулся, кивнул ей и снова ушел с головой в игру. Разрыв в счете был значительный, и синие лидировали с явным преимуществом. Колины мячи почти всегда залетали в корзину, и девушке стало казаться, что Коля сегодня особенно активен. Активен, потому что она здесь. Это ощущение кружило ей голову и наполняло чувством безрассудной, необъяснимой радости. Каждый его удачный бросок, Ирина приветствовала восторженным криком, ёрзала, переживала как настоящий болельщик. Ещё никогда, баскетбол не занимал её так глубоко, как сейчас.

По окончании игры, Николай подбежал и попросил:

— Ириш, минут пятнадцать подожди на улице. Переоденусь, пот смою…

Зардевшись, девушка кивнула и, пытаясь убрать с лица глупую улыбку, двинулась к выходу, спиной чувствуя ненавидящие взгляды соперниц.

Потом было много всего: и походы в кино; и томные вечера, засиживания допоздна на летних скамейках, сияние влюбленных глаз, робкие страстные поцелуи, все, что делает переживания бескорыстной юности ярким моментом в памяти и возвращает потом это в качестве воспоминаний. Но самое дорогое и ценное воспоминание — это спортзал, стук мяча, крики играющих ребят, Колино лицо, и ожидание… Ожидание счастья. Не само счастье, а именно ожидание. Предвкушение новых и пока не изведанных чувств, переходный мостик из мира детства во взрослую жизнь.

Школьный роман, который на удивление всех, не стал очередным Колькиным похождением, получил совершенно иное развитие. Коля объявил Иру своей невестой, и незадолго до ухода в армию, попросил соизволение на брак у её отца. Папа Ирины, человек сложный, а во многом и суровый, за их отношениями следил давно.

— Что ж, два года — это пустяк. Но для вас влюбленных — это много. Служи, Николай. А как вернёшься, поговорим.

После срочной, Николай вдоволь наобщавшись со своими домочадцами, мчался на всех парусах к любимой. Дверь открыл Глеб Анатольевич. Крепко обняв и расцеловав возмужавшего парня, повел его на кухню.

— Знаю, Коля, знаю, о ком язык чешется спросить. Ирины нет дома. Скоро должна подойти. Присядь пока, не томись. — Глеб Анатольевич извлёк из холодильника бутылку, сковырнул пробку, налил. — Давай-ка со мной по сто капель, за твоё возвращение.

Два граненных стакана, почти на половину полные, ударились характерным звуком. Иринин папа искренне улыбался.

Ему было за пятьдесят, а выглядел он на сорок, и насколько Николай знал, по словам Иринки, отец её частенько уходил в тайгу. Там он жил охотой и рыбалкой, ночуя на известных только ему заимках, отрешась от цивилизации, целиком врастая в первобытно-таёжный быт.

Непринужденность общения подогревалось алкоголем и за беседой, они даже не услышали, как щёлкнула дверь.

— Колька, милый! — Иринка взвизгнув, повисла на шее Николая.

— Ну, ладно, вы тут милуйтесь, молодежь, я вас оставлю. — Отец деликатно направился к двери. — Шахматишки с Семенычем разложу. А то он как-то реваншем пугал.

Дверь хлопнула. Смеясь, и перебивая друг друга, молодые жадно наслаждались радостью долгожданной встречи.

Ирина изменилась, и Коля был приятно удивлен, насколько похорошела его девушка. Некогда худые плечи и бедра округлились, неуверенные подростковые бугорки, приобрели роскошные формы, а лицо неуверенной девчонки, стало лицом уверенной красавицы. Глаза, которые вспоминал Николай в период разлуки, остались теми же глазами. Только в них добавилась неуловимая смесь лукавства и чего-то ещё, что делает красивую женщину особенно неотразимой и опасной для мужских сердец.

Свадьбу сыграли через месяц. Николай трудился на заводе, работая газосварщиком, и получал вполне приличную зарплату. Профессия его рода считалась престижной и была востребована. А потому хватало, чтобы прокормить себя и Ирину, которая готовилась поступать в МГИМО, следовательно, в семье была не работающая единица. Жили они у Ирининого отца.

Папа заявил сразу, что в тягость им не будет, поскольку традиционно в летний сезон уезжает жить в тайгу, а посему жилплощадь оставляет в распоряжении молодоженов.

Сказано — сделано. Пять-шесть лет супружеской жизни были, пожалуй, самыми безоблачными. Отец привозил разные сувениры и таёжные подарки: большие кедровые шишки, барсучьи и лисьи меха, а однажды, в качестве подарка свалил на пол, выделенную им же самим медвежью шкуру, с клыкастой, свирепой мордой. Несколько раз брал их с собой подышать хвоей и смолой. Глеб Анатольевич появлялся редко в доме, слово, как и положено, держал, и даже зимой, чтобы не стеснять молодых в тесной однокомнатной квартире, уезжал в Танхой проведать сестру.

Через раз и два случались и ссоры, куда же без них, но эти конфликты не носили затяжной характер. Они по прежнему любили друг друга, просто с течением времени поменялись ценности. На место безотчетной эйфории первой любви стала взрослая рассудительность и трезвость взглядов на вещи. Материально-бытовая сторона, коя не касалась их детских и юных умов, теперь обозначила себя во всей полноте.

Ирина дважды подавала документы в МГИМО и дважды проваливалась. Перспектив получить должное образование и приличную работу в их родном городке не было, и ей скрепя сердцем пришлось трудоустроиться на швейную фабрику. Оплата труда швеи-мотористки, была не абы — ахти какая, но в совокупе с мужниным рублем, бюджет укрепляла. Коля начал намекать, что рождение ребенка, на текущий момент уже не страшит, и что, пожалуй, пора… Но Ирина не хотела сдаваться, и вопреки мужу, поехала в Москву в третий раз. Этот третий раз, оказался счастливым и во многом переломным во всей ихней жизни. Красивую сибирячку заметил некто из деканов, составляющих кость и мозг административно-номенклатурной ячейки. Проверив девушку на политическую зрелость по комсомольской линии, деканат института, ей Ирине, и ещё некоторым отмеченным лицам, разрешил пройти отбор на конкурсной основе, без сдачи основных экзаменов. Девушка была зачислена на первый курс одного из престижных институтов Москвы. Это был триумф. Триумф её честолюбивых амбиций, а вместе с тем пошла трещинка в их с Колей отношениях.

Последующие семь лет круто изменили мировоззрение Ирины Зориной. Она быстро всему училась. Помимо отличного знания предмета, она изучила повадки и помыслы мужских особей, знала и предполагала, что от неё хотят, в той или иной ситуации, умела правильно расставлять акценты. Измен как таковых не было с её стороны, она лишь умело пользовалась мужчинами. Беспроигрышность красоты, внутреннее чутьё и умение всегда расставлять нужные дистанции в любой связи помогало и не раз извлекать ту или иную пользу. Если бы не ревность Николая, то может быть, всё было б хорошо. Но тот с ума сходил съедаемый ревностью и изводил её бесконечными претензиями. Ссоры возникали чаще и переходили в тяжелые словесные перепалки. Оскорбления были уже обыденным делом, а поскольку Николай причастился к бутылке, то не далёк был тот час, когда он даст волю рукам. Ирина это чувствовала и думала… Они, были уже не те, что много лет назад. Ирина окончила МГИМО на отлично, и по удачной протекции влиятельных лиц устроилась работать переводчицей в американском посольстве, находящемся в черте столице. Работа была интересной — дипломаты, консулы, послы, банкеты, подарки, рестораны — всё это являлось составляющей, плюс ко всему скользящий график, и много свободного времени. Про оклад говорить излишне. Ирина получала втроё больше мужа. Не часто, в виду огромного расстояния, Зорина летала домой под крыло любимого мужчины. Но там её ждало неприятие мужа, подковырки и издевки, переходящие следом в обвинение.

Коля не понимал, где и на каком этапе, он потерял Ирину. Перед ним была совершенно другая женщина, нежели та, которая боготворила его, и от которой сам был без ума. «Эта чертова Москва вздурила ей голову» — думал он, и в целом был прав. Провинциальная девочка выросла в столичную леди: знала все новинки сезона и веяния моды, правила этикета и манерность поведения в целом. Демонстративно зевнуть или поковырять в носу на публике, было неприемлемо в той сфере деятельности, где работала она.

Николай считал, что теряет контроль над ситуацией. Блестящая карьера жены, её красота уже не радовало его, а скорее наоборот, удручала. В болезненном воображении возникали сцены измен супруги и мир, в котором жила, училась и работала его Ирина, стал миром её незримых любовников. Всяческие её доводы и уверения он принимал в штыки, а бешеная ревность давала пищу новым подозрениям. Как то случилось, что Ирина сорвалась. Взойдя на крик, она чувствовала, что её несет. И что слова, слетавшие с её уст, сильно отличаются от тех, чему её учили. Все скопившиеся обиды и боль на необоснованные упреки мужа, прорвались в этом крике. Но тут же, попятилась и осеклась, увидев искаженноё лицо мужа. Он её… Не тронул. Правая кисть, уже было вскинувшая на излёт удара, в последний миг дрогнула и опустилась. Вечером следующего дня Ирина уехала в Москву, чтобы не вернуться. Спустя месяц, Николай сыпал письмами, просил прощения, клялся в любви, обещал измениться. Ирина, конечно, простила, вернулась и, вроде бы всё вернулось на круги своя. Обеспеченный быт и Колина реабилитация загладили, заровняли прошлые их стычки. Но те глаза, исполненные бешенства, навсегда впечатались в её память.

Николай остепенился. Был теперь предупредительно ласков с женой, упреки исчезли, хотя частенько был молчалив и хмур. Подошла очередь на машину и по осени они приобрели ВАЗ 2104. Чтобы не чувствовать себя ущербным перед женой, в плане зарабатывания рубля, Николай устроился работать на Север, вахтовым методом. Теперь они виделись ещё реже, и быть может расстояние, помноженное на время, помогало сближаться им заново. Они старались быть вместе, частенько устраивали выезды на природу, ходили на премьеры советских кинофильмов, считавшиеся тогда самыми лучшими из мировых работ. Наконец в их жизни случилось то, что и должно произойти в любой семье. Ира забеременела, Николай был на седьмом небе, а будущий дедушка саморучно вылепил из досок детскую кроватку, не в пример, качественнее и красивее стандартных страшилищ в «Детском мире».

Первенца окрестили Вадькой, в честь прадеда Вадима Георгиевича, воевавшего в годы Гражданской в Красной дивизии. Он состоял в конном отряде и бороздил таёжные просторы, преследуя остатки белогвардейцев. Знание тайги и умение обращаться с ней на равных и передалось затем Глебу.

Всё внимание теперь было приковано к этому маленькому кричащему комочку, который требовал к себе любви и ласки. Сроки декретных отпусков по тому времени были незначительны и составляли продолжительностью 3–4 месяцев. На постоянное дежурство в роли бессменной няньки встал дедушка Глеб. Молоко у матери пропало на седьмой день, и дедушка сам готовил смеси, разбавлял, цедил, менял подгузники, пеленки, стирал, гладил. Все функции ухода и присмотра за ребенком он водрузил на себя и вопросы: Как? Во что? И чем? — решались только через его голову. Авторитет отца был непререкаем в семье, и Ирине практически ничего не оставалось делать, как только помогать ему на вторых ролях. К тому же Глеб Анатольевич много чего знал. К примеру, успокоить боли в животике малыша, не составляло для него труда, также он использовал давно забытые способы профилактики от различных детских недугов и хворей. Бывалый таёжник сам никогда не болел и не позволял болеть и внуку.

Ира, исчерпав декретный срок, поехала в столицу. В кадровом отделе ей пояснили, что на время её отсутствия функции переводчика исполняет дочь какого то важного преважного лица из кремлевской партэлиты, и что, разумеется, в этом случае, попросить подвинуться, можно её Ирину, но не эту мажорную даму. Вконец расстроившейся женщине пообещали подобрать вакансии и тут же забыли о ней.

Звонок к другу решил вопрос как нельзя лучше. Не зря Зорина в своё время обзавелась

полезными связями. На четвертый день томительного ожидания, в гостиничном комплексе, бархатный мужской голос в трубке, попросил Зорину к телефону. Ирине было предложено не больше, не меньше, работать стюардессой в международных авиарейсах класса «А». Это значит ей придётся обслуживать не простых советских сограждан, а ту же самую печально знакомую публику из маститых и знаменитых. В завершение разговора, мужчина сообщил куда подойти, что сказать и что показать. Дружеский баритон на прощание выразил искрению надежду, в будущем отобедать с ней в одном из ресторанов столицы.

Так в её жизни пошел следующий виток развития событий. Работа оплачивалась не менее щедро, чем предыдущая. Дополнительно женщина получала подарки, и знаки внимания со стороны мужской части пассажирского состава.

Перелеты осуществлялись в сверхмощных гигантских авиалайнерах, и каждый такой перелет включал в себя длительную процедуру разных проверок. Проверялись все узлы и двигатели самолета, тщательно, начиная от турбо и заканчивая контрольной лампочкой. Не менее тщательно проводилась проверка на наличие всевозможных бомб и взрывных устройств. Само внутреннее убранство авиасалона и мягкость кресел подчеркивал категорию транспортируемых лиц. Президенты, вице-президенты, дружественных и не совсем дружественных государств; дипломаты, министры, атташе, — все эти люди имели чрезвычайно высокий социум и положение в обществе, а значит, претендовали только на люкс. По этому же уровню проходила номенклатурно-партийная элита, от чиновника среднего ранга до самых высокопоставленных персон.

Не смотря на привилегированность и избранность, сильные мира сего, не гнушались снизойти до разговора с красивой бортпроводницей. Ирина не испытывала недостатка в общении, как с иностранными гостями, так и с соотечественниками. В силу жёстких пунктов инструктажа, ей запрещался разговор с пассажирами класса «А» на фривольные темы, а флирт изначально исключался теми же требованиями. Но, ни что ей не мешало, скажем, ответить на визитку, в не рабочее время. А этих визиток за полгода полётов набралось не меньше дюжины. Беременность и роды, абсолютно не тронули красоту Ирины. Напротив, эта красота приобрела необычно яркий и насыщенный тон. Умная женщина, прекрасно владеющая языками, обученная такту и манерам поведения, а ещё тонко чувствующая психологию мужчин, просто не могла не привлекать внимания скучающего авиасалона.

Многие из тех, кто летал этими рейсами, был ей знаком по прежней работе. Одним из таких знакомых, был Эрик Моррис — чрезвычайный посол Великобритании, который дарил ей роскошные букеты и делал красивые подарки, причем делал их, без тени намёка на обязательства с её стороны. Просто отобедать и выпить бокал игристого вина с этой полубогиней, для него было верхом счастья. Эрик был приятен ей. Отношения от деловых, давно переросли в дружеские, и она знала, конечно, что он мечтает сделать их любовными. На одном из таких вечеров играла лёгкая музыка, шипели, и лопалась пузырьки шампанского в бокале, а предложение руки и сердца было сделано послом минуту назад. Моррис ждал, а Ирина молчала. Она думала. Ещё, года два назад, на подобные предложения, она, где то отшучивалась, а с кем-то кратко, но ёмко давала знать, что является женщиной несвободной, блюдёт и чтит кодекс советской семьи, согласно которому заводить любовников аморально и преступно. Сейчас Ирина думала. Человек, делающий предложение ей, был обходителен, умен, галантен, в меру интеллигентен, и даже имел некоторое чувство юмора. Эрик был приятен ей, но чувств к нему она не испытывала. За ним было будущее и главное, за ним был мир. Мир, который здесь считался загнивающим, порочным, злым. Но она то знала, что по настоящему живут там. Ей никто этого не говорил. Сопоставляя верхи и низы, народ и власть, жизнь тех и этих, Ирина Зорина отчетливо видела границу между ними, и не жила ложью советского телевещания. Мир заграницы казался ей волшебным, манящим, и люди рисовались в воображении такие же, как Эрик. Хотя понимала, что возможно это — иллюзия, но ей очень хотелось потрогать эту иллюзию рукой.

Она не сказала ему ни «да», ни «нет». Было много причин и согласится и отказаться. Мягко и тактично Ира увела тему в сторону. Моррис не мене тактично заверил, что будет ждать. Ирина улыбнулась, понимая, что неопределенность ответа, рождает в душе мужчины надежду. Трагический случай, оборвавший жизнь Николая и внёс ясность в сумятицу её мыслей, определил направление её судьбы в целом.

Николай возвращался вечером. До города оставалось рукой подать, но он пока не сбрасывал скорость, трасса была почти пустая, и впереди как будто помех не ожидалось. Дорога шла под уклон, и на спуске, он приотпустил педаль газа, давай машине идти за счет инерции. Велосипедистов он заметил давно, но они шли, прижимаясь к обочине, и не чинили ему препятствий. Двое. Один пристроился за другим, спускались быстро, но правил не нарушали. Случилось то, что просчитать заранее невозможно. Какая-то необъяснимая причина либо препятствие заставили первого велосипедиста резко затормозить., (это на самом спуске), второй, совершенно не ожидая такого манёвра от первого, точно и в аккурат впечатался ему в зад. Столкновение двух велосипедистов, возможно, обошлось бы малой кровью: ушибами да травмами средней тяжести, если бы одного от удара, в силу инерции не отбросило под колеса четверки.

Чтобы не проехаться по живому, руки вывернули вправо. Машина разминулась с упавшими, но потеряла управление и пошла юзом. Тщетно выворачивая машину в обратку, Николай видел — не успевает. Он уже слетал в кювет навстречу мирно растущим березам. Удар пришелся на одну из них. Чем-то тяжелым сдавило грудь, выбивая дыхание и мысли. Последняя картинка угасающего сознания — лицо сына безмятежно спящего в чудо кроватке.

Николай скончался в реанимационном отделении, так и не придя в сознание.

Некоторое время, Ирина пребывала в депрессивно-шоковом состоянии и долго не могла войти в колею. Затем отчаяние сменила пустота и апатия. Отец как всегда поддерживал и помогал ей. Вадька рос здоровым и весёлым, гугукающим малышом, благодаря именно стараниям дедушки. Житейская схема: папа, дочь и кроха, стала для Ирины привычной, как и для многих вдовствующих женщин. Краски жизни стали возвращаться, а Москва, цинично презирающая слёзы, дала ей возможность встряхнуться и объективно оценить будущие перспективы.

Моррис, оказался тем человеком, который смог войти в её душевное состояние, понять её эмоциональный настрой. Выразив сочувствие и участие в её беде, он как нельзя близко, подошёл в качестве опоры и поддержки. Эрик, с английской невозмутимостью терпеливо ждал, когда женщина оправится от горя, и будет расположена, чтобы вновь выслушать его. Шансы его удвоились, и он не торопился. Ирина заговорила первой. Зорина дала согласие стать его женой и просила Эрика увести его на свою родину. Посол сиял как начищенный пятак.

— О Ирина, ты не будешь знать недостатка ни в чём, ни в чём, — уверял Моррис, словно боясь, что она передумает. — У меня есть шикарный дом с прекрасным видом на Темзу. Беда приходит, Ирина, прости, что напоминаю, но надо жить. А такой женщине как ты, надо жить хорошо. Я познакомлю тебя с родителями, они чудесные люди.

— Эрик, это всё хорошо, но ты знаешь, у меня есть ребёнок.

— Не беспокойся, милая, твоего малыша я приму сердцем как своего, — продолжал тот. — Как только оформим отношения, я приеду сюда, чтобы официально оформить усыновление и забрать его. Конечно, не просто будет пройти через ваши инстанции и спецслужбы…

Эрик продолжал излагать, а Ирина грустно улыбалась и иногда в такт его увещевания кивала головой.

Был ряд проблем, которые надобно было решить, чтобы уехать в свободную страну.

Железный занавес был непреодолимой преградой для всех желающих покинуть Советский Союз и каждый из немногих, кто уходил за океан, разрабатывался комитетом безопасности. Морис обещал вопрос решить на своем уровне, а поскольку основные задачи по организации беспрепятственного вылета и получения гражданства в Англии он брал на себя, то оставался ещё один вопрос. Отец.

Отец всегда являлся для неё эталоном мужественности и какой-то судейской суровости. Он мог прикрикнуть, но мог и приголубить. Выросшая без матери, девочкой она всегда тянулась к отцу, а тот скупыми порциями давал ей тепло недостающей ласки. Живя своим лесом, своей какой-то глубокой таёжной мудростью, папа для неё оставался загадкой и по сей день. Она любила его, уважала и побаивалась одновременно. Как отнесётся он к её решению, Ира предполагала и боялась этого, больше всяких спецслужб.

Наконец, собрав свою волю в кулак, Ирина Зорина решила открыть свои планы отцу. День для откровения она назначила за неделю до вылета. Эрик оказался на удивление быстр и проворен в улаживании проблем, на билетах были выбиты даты, а Железный Феликс разжал свой кулак и напутственно махал в дорогу.

Дома Ира растеряла свою храбрость и никак не могла собраться духом, чтобы начать разговор. Пора было уж ехать в Москву, а она не знала с чего начать. Кончилось тем, что Глеб Анатольевич сам подошёл к ней, взял за подбородок, поглядел в глаза.

— Ты что-то важноё хочешь сказать, Ириша… Я вижу. Погодь, погляжу, не проснулся ли Вадик. — Он подошёл к кроватке, наклонился, что-то там поправил. — Пойдем на кухню.

Сев за стол кухонного стола, отец опустил глаза, зная видимо, что дочь не выдерживает его взгляда и теряется в речи.

Он знал, он чувствовал: дочь уходит, ускользает от него. Впрочем, это произошло давно, с тех пор как она впервые вдохнула воздух большого города. Он видел, какая происходит чехарда в отношениях дочери с Колей, опять же чувствовал их душевный разрыв, и понимал, что теряет их обоих. Пробовал вытянуть их в тайгу, в надежде, что хвойный воздух дикой природы вылечит их сердца и выбьет городскую дурь. Зазывал пару раз, да какой там. У Ирины рабочий график, да и Николай потом подался в разъезды. Махнул рукой, теперь сильно жалел, что махнул.

— Говори — подначил отец, не поднимая глаз.

— Папа, в общем, я хотела сказать…В общем…Я улетаю, папа…

Отец быстро взглянул на неё и снова опустил взор.

Быстро, сбивчиво и не совсем связано, Ирина стала рассказывать, боясь вновь наткнуться на его взгляд. Нервно теребя указательный палец, дочь старалась его уверить, что, мол, обязательно приедет, как только осядет на новом месте. Вадьку заберет, Колю не вернуть, а жить дальше надо, а хорошо люди живут только там. На этих словах отец резко поднял голову и прожег её взглядом. У Иры похолодело внутри. Она осеклась.

— Ну вот, в общем-то, и все, и… — Теперь её взгляд был ниже плинтуса и не смел, подняться выше этого уровня. Палец продолжал теребиться. Сейчас она была похожа на провинившуюся школьницу, выставленную на суд завуча

Отец медленно поднялся. Не говоря ни слова, повернулся лицом к окну. Ирина справилась с сердцебиением, и уже почти успокоившись, ждала слова отца, поглядывая на его спину. Если сразу кричать не стал, значит, не будет. Это она знала. Но от этого ей не было легче. Отец молчал, и молчание было невыносимо.

Глеб Анатольевич уважал зятя. Уважал и любил как сына. Поступок дочери он расценивал однозначно. Он не был против брака дочери с иностранцем, или с кем-то ещё. Жизнь многогранна и путана — не ему ли, таёжнику, знать это. Он был против того, насколько это быстро и дико произошло. Не выстрадав и толики, не наболевшись досыта потерей мужа, вот так впопыхах и на бегу выстраивать новую жизнь.

Отец молчал. Наконец, молвил, тихо, не поворачиваясь:

— Уходи. — Затем громче добавил. — Уезжай куда хочешь.

Как бы отпуская, в досаде махнул рукой. И снова замолчал, уставившись в окно.

Ира ждала продолжения, но его не было. Наконец, вздохнув, женщина стала собирать дорожные вещи.

— Стой! — уже в дверях, её окрикнул Глеб Анатольевич.

Ирина застыла как соляной столб. Повернувшись к ней лицом, и глядя прямо в глаза, отец тихо сказал:

— За сыном… Не приезжай. Не надо… Нету у тебя сына.

И вновь, повернулся спиной.

Ирина шла, ничего не видя пред собой. Видеть не давали слёзы, которые наворачивались снова и снова. В горле комом застряла обида и жалость к самой себе. Она сделала выбор, и отец вынес приговор. Она не ждала, что вот так будет больно. Но мосты сожжены, а прощения ей у него не вымолить.

Глеб Анатольевич очнулся от мыслей. Со стороны кроватки послышалась возня, пыхтение, переходящее в зазывной плач.

— Иду, Вадюша, иду. — Дедушка наклонился и взял внука, придерживая аккуратно крохотную головку. — Ну, конечно, пора, давно пора меняться… Прости, дедулю, замечтался, старый…

ГЛАВА 2

Вадим поднял голову. Где-то в районе кресла и журнального столика, наяривала полифоническая мелодия. Всё-таки, он спал, или дремал. Как бы там ни было, но часы показывали без двадцати одиннадцать. А мобильник вовсю заливался, призывая абонента к общению.

— Да, слушаю! — изобразил неведение Вадим, хотя дисплей сотового определил звонившего.

— Вадим, здравствуй! Олег беспокоит. Как твоё ничего?! — голос Головного был необычайно весел. И судя по характерным шумам и отдалённому смеху, Олег был не один, а в компании не менее весёлых лиц.

— Моё ничего здравствует, чего и тебе желает. Как сам, Олег?! Папой ещё не стал?

— Да нет, Николаич. Рано ещё… И вообще, мы тут с Люськой думали и надумали. Ты когда в тайгу уходишь?

— Да вот со следующей недельки, пожалуй, засобираюсь. Что хотите разбавить моё гордое одиночество? Давайте, я вам давно предлагал.

— Хотим, Николаич, и разбавим не слабо. — В трубке пшикнули на смеющихся где-то рядом. — Тут у нас мини-отряд сколачивается. Я с Люцией, а с нами мой друг детства и его подруга тоже изъявили желание подышать тайгой. Не откажешь, таёжник, не в обузу будем?

— Давай, Олежек, подходи ко мне со своей командой. За чаем, всё и обсудим. Далеко, вы, нет?

— Да нет, Вадим, недалеко. Через полчаса появимся.

— Возьми, что-нибудь к чаю, — попросил Вадим. — Потом сочтёмся. Всё, давай, жду. — Мобильник замолчал.

«Четыре человека, две пары, значит две палатки на случай разбивки лагерей. — Вадим заправлял диван, и между тем мозг бывалого лесового вёл свою заурядную работу — три спальника есть. Значит в добор ещё два. Опять же в наличии три дождевика, если ещё два не найдём, то на худой конец болоньевый материал сгодиться. Рваный, правда. Ну, да ладно, посмотрим. Что ещё?»

Вадим зажег газ, залил вполную чайник, и, водрузив его на огонь, прошёл в ванную.

«Так, по мелочам: спички, соль, пищевой консервант, посуда, аптечка… Сейчас составим смету. Лодка рабочая, проверял недавно. Насос не забыть».

Тщательно поработав щеткой, Вадим прополоскал рот и сплюнул. Из зеркала на него смотрел молодой мужчина, лет тридцати. Еле уловимая прядь седины, кустистые брови, под которыми взгляд сурово-ироничных глаз, двухдневная небритость придавали портрету своеобразный оттенок мужественности, именуемый по новомодному — брутальностью.

«Поскоблюсь-ка, покуда ещё в цивилизации, — намыливаясь помазком, рассуждал Вадим. А там, в недрах природы, можно и приотпустить ботву. Что ещё? Мази, крема, понятно, съездить в карьер, ружьё отстрелять, давно не в работе. Да, и патронов подкупить не мешает…» Мысли мелькали, одна за другой. Вадим выключил газ, заварил чай с листьями малины, прошёл в зал, и присев за журнальный столик, взял карандаш.

«По порядку, не спеша…Сейчас, прикинем хер к носу», — карандаш уверенно заплясал в пальцах, рождая на бумаге нужные и понятные значения, без математики которых, в походе делать нечего.

Критически просмотрев список походной поклажи, взвешивая, словно на весах, нужное и лишнее, Вадим, в некоторых местах, что-то вычеркнул, а где-то добавил, почёсывая нижнюю губу, подумал: «Женщины… Женщины в тайге — случай особый. У них и психика, и физиология своя. Ставлю вопрос на контроль. С Головным, ещё проработаю детальки».

С Олегом, он хаживал, раз не первый, и хаживал часто, забредая с ним в чащобы глубоко, с размахом. Сам Вадим вырос в этих кедровых джунглях; звуки и голоса дикой природы были доступны и понятны. А Олег, по первой, жался к нему как щенок, боясь хоть на полшага приотстать, потерять его спину. Тайга ему казалась жутким лабиринтом, из зарослей вековых деревьев, беспролазных кустов, болот и ям, кишевшая всевозможным зверьём и ползучими гадами. Уже потом, после третьей, четвёртой хожки, Голова попривык, пообмяк и принял природу сердцем. Она перестала быть ему враждебной по мере его обучения. Вадим научил его многому, что знал сам: считывать ориентиры по солнцу и звёздам, разводить костёр с полспички, быстро и экономно. Ходить правильно, смотреть в оба, слушать чутко, спать вполглаза. Олег был с характером, со стержневой основой, и Вадим был уверен, что эта наука ему придётся по душе. Он был уверен и не ошибся.

Головной пришёл к нему в клуб восемь лет назад и выглядел тогда худым невзрачным подростком. Острые плечи продолжали довольно таки сильные жилистые руки, а заостренное юношеское лицо семнадцатилетнего пацана, можно было бы считать обыкновенным, если бы не одна значительная деталь. Глаза паренька выдавали небывалый потенциал смешанных гама-чувств и внутренних борений. Сам взгляд его, дерзкий и непокорный, вполне можно было объяснить трудностью переходного возраста, если бы помимо этого, в глазах не проскальзывал отдельным огоньком пытливый ум, как-то не свойственный для агрессивной шпаны.

Вадим тогда подрабатывал на занятиях по рукопашному бою. Его программа была сжата и утрированна; включала в себя арсенал ударно-бросковой техники. Приёмы были взяты из самых различных дисциплин, таких как каратэ, дзюдо, айкидо, боевое самбо. Отбрасывая рутинную филигранную технику каждого единоборства, Вадим скомпоновал всего несколько узловых рукопашных моментов, приходящихся на вполне возможный жизненный передряг. Во многом это напоминало армейскую прикладную технику, только сокращений было по самое некуда. Впрочем, Вадим не ставил цель научить дворовую молодёжь драться, давая, скажем, преимущество одному двору против другого. Его программа-минимум называлась «Самооборона и техника выживания в уличных ситуациях», носила неагрессивный характер и, в общем, была рассчитана на женский контингент. Девушек в его секции было значительно меньше, чем юношей, желающих возыметь уверенный кулак. Были и такие, что приходили получить знания, с последующим его применением в криминальной среде.

Моралистом Вадим не был, да и не было желания, подобно киношным сенсеям, разглагольствовать на тему добра и зла. Он всего лишь нуждался в деньгах. Попытка устроиться с ходу на завод не получилась, а заработок охранника коммерческого комплекса был смехотворен и вынуждал делать дополнительные телодвижения. Сборы учеников в итоговой сумме, за вычетом на аренду помещения, являлось хорошим подспорьем к его основной зарплате.

Олег или Голова, как он сам себя называл, не пропускал ни одного занятия, постоянно задавал вопросы: «А вот, если так нападут?», или «Что делать, если нож, или цепи?» Переспрашивал, подходил после занятий отдельно и выносил ему, тренеру, на анализ, новые и новые жизненные экстрим-коллизии, заставляя прокручивать ситуацию до миллиметра.

— На тебя что, нападают часто? — спросил тогда его Вадим. — Откуда у тебя такая фантазия?

На что паренёк, сверкнув глазами, ответил:

— Не хочу быть слабым. Ни в чём и никогда.

Любую комбинацию ударов, связку, серию бросков Олег отрабатывал долго, упорно, с какой-то звериной методичностью. Партнёров, бывало, загонит, да и себя не щадит.

«С характером парень, — с уважением думал Вадим — Злой только. Влезет, поди, в какую нибудь заварушку…

Неожиданно, ближе к лету, Голова пропал, перестал посещать занятия.

«Мало ли… — думал Вадим. — Появится ещё».

Однако он не появился не через неделю, не через месяц…

Ровно через два месяца, Вадим получил письмо, а вот от кого, для него было полной неожиданностью… Писал Олег Головной с Дальнего Востока. Ни много, ни мало, а он, как оказалось, третий месяц служит под Хабаровском, в жэдэ войсках. Служит хорошо, всем доволен, имеет две сопли на погонах и должность замкомвзвода (это на третий месяц службы?). К письму прилагалась фотокарточка Олега: холёное сытое лицо, улыбка до ушей, сержантские лычки. Даже по фото было видно, что Олег пошёл вширь. А глаза были теми же, с нагловатым прищуром и дерзким вызовом. И никакой там тоски, затравленности, как это бывает у салабонов на первом году службы.

«Вот он куда пропал, — вертел фотку Вадим. — Стержнюха, что в нём, гляжу, и там его не подвела.

С Олегом они встретились также неожиданно, как всегда. В дверь позвонили, он открыл. Ему улыбался здоровый парень, в отутюженной сверкающей парадке. Широкие продольные лычки на погонах определяли звание старшины, не меньше…

«Неужели два года минуло. Вот ведь. Недавно только…» — мелькнуло в голове у Вадима. Обнялись, присели, как положено, отметили возвращение. За разговором, о том, о сём, о службе и о жизни, Вадим узнал кое-какие подробности жизненной одиссеи Головного.

В детдоме, где он жил и воспитывался, Олег был в контротношениях с администрацией дома, в связи с чем, постоянно наказывался и подвергался суровым испытаниям, в виде лишений и побоев. Сбегал неоднократно. Ловили, били…Снова сбегал. Был чрезвычайно дерзок, злоблив и жесток по отношению к миру взрослых. Последние поиски беглеца не увенчались успехом. К тому же, и поисками-то никто не занимался. Это был пик 90-х, страна летела в тартарары… Олег, благодаря своему изворотливому уму, сумел втереться в доверие к одной сердобольной бабульке, и жил у неё на положении квартиранта, помогая ей по дому и опекая её здоровье. Облегчая жизнь пожилой пенсионерки, Олег, кроме уборки и стирки, обеспечивал бабу Пашу запасами продуктов и медикаментов. Из её скромной пенсии, что она выделяла ему на походы по магазинам, Голова никогда не смел, закроить и копейки. Любую сдачу, будь она велика или мала, он клал демонстративно на комод. Старушка сама всучивала ему мятые рубли, жарко шепча и крестя его лоб: «Сиротинушка многострадальный, да явит тебе Господь лико своё! Возьми себе, за труды, за сердце твоё! Возьми, купишь себе сладкого…»

Сладкое Голова попробовал всего один раз и больше никогда уже не хотел. В жизни, он больше давился горьким, и привычку менять, было поздно. Все деньги, которые Прасковья Степановна давала ему на сладости, Олег кропотливо скапливал. В городе он наткнулся на Вадимово объявление, и теперь все свои сбережения относил в клуб, в качестве взноса, за право там заниматься. Адрес своего наставника и учителя, Голова запомнил. Захаживал однажды, когда выпросил литературку бойцовского толка. Парнишка тянулся к нему, Вадим это чувствовал и понимал, старался всегда держаться с ним ровно и приветливо. Стало ясно и очевидно, почему письма с армейки были адресованы, казалось бы, совершенно случайному человеку. Да потому что он, Вадим, из всех случайных и посторонних оказался самым близким и родным, единственным, кто не поднял на него руку, а напротив, научил противостоять поднимающим.

Потом ещё было много, чему он его научил… Баба Паша, к тому времени, померла. Квартира её ушла в наследство непутёвым отпрыскам, которые за время её жизни, ни разу таки не написали ни слова в письме, не навестили, не справились о её здоровье.

Вадим всё понял. И сам предложил парню остаться. Действительно, куда бы он пошел? Семьёй Зорин к своим двадцати шести, так и не обзавёлся, так что жить двоим, в однокомнатной дедовской квартире, было не тесно.

Так Головной окончательно скрепил узы дружбы с человеком, который не вызывал в нём противление и агрессию.

Постепенно, как-то само собой, исчезло обращение: «Вадим Николаич» и стало, либо: «Вадим», либо: «Николаич».

Вадим теперь зарабатывал хорошо. Армейский товарищ, по своим каким-то каналам, помог ему воткнуться в высокооплачиваемый северный регион. Вахтовый метод: месяц там, месяц здесь, его устраивал. Климатические условия, он, закалённый тайгой, переносил легко, без ломки. Олег, в его отсутствие, жил в его хате, вёл нехитрое хозяйство, и между делом, подыскивал работу. Сначала, Головной чурался охотничьих лесовых пристрастий Вадима и не разделял его взгляда, что лучший быт человека — это быт его в гармонии с первобытной природой.

«Как можно спокойно спать там, где в затылок дышат медведи», — рассуждал он. Но спустя год, изрядно побороздив с Николаичем по зелёному морю, он кардинально изменил своё мнение и уже сам готовил дорогу: проверял готовность охотничьих, рыболовных снаряжений, смазывал ружьё, собирал рюкзаки.

Как-то получилось, что Олег ушёл из дома, оставив записку: «Вадим, не беспокойся, появлюсь, когда определюсь с работой. Надоело жить на дармовщинку. Взял деньги — пятнадцать тысяч. Обязательно верну. Олег».

«Никто тебя не считал дармоедом», — пожал плечами Вадим.

Он видел, что у парня высокие амбиции и желание достичь каких-то своих высот.

«Сильный характер или поднимет его, или погубит, — думал он. — Лишь бы не последнее».

Вадим оказался прав в первом. Через три года, Олег опять нырнул в его жизнь. Появился так же, как всегда — неожиданно. Как чёрт из табакерки.

В дверь опять же позвонили. Вадим открыл. Ему улыбался, увы, не старшина, а молодой человек, стильно и модно одетый во всё белое, аккуратно постриженный, в новых начищенных туфлях. В довесок портрета — цепь на шее золотая, толщины средней, на среднем пальце правой руки, — печатка, опять же из золота…Все эти детали Вадим рассмотрел потом, ведь сейчас Головной был не один. Рядом с ним, чуть поодаль, стояла рыжеволосая девушка, красивая, миниатюрная, модельной внешности. Стояла, поглядывая с улыбкой смущения, но в то же время и с любопытством.

— В дом-то пустишь или как?!

Замешательство сменилось эмоциональным всплеском; гости прошли. Олег представил девушку.

— Люся, — жеманно склонив голову озвучила своё имя незнакомка. — Олег много о вас рассказывал.

— Надеюсь, не самое плохое, — схохмил Вадим, направляя визитёров на кухню и ставя чайник на огонь.

Новостей была куча. Не спеша, отхлёбывая горячий чай, Головной рассказывал о себе, о своих значительных переменах в жизни, которые говорили сами за себя. Изрядно поколесив в близлежащих городах, в поисках работы, перепробовав и перемеряв на себе, от грузчика в мебельном салоне, до бармена в казино, Олег, неожиданно для самого себя, определился с местом в Иркутске. Трудоустройство в строительно-ремонтную организацию, требовало обязательной местной прописки, и Олег, не видя дальнейших перспектив, собирался было покинуть город, но тут вмешался его Величество случай, который всегда оставляет за собой право определять направление жизненного отрезка любого смертного, либо даёт полунамёк на возможную альтернативу. Олег такой альтернативой воспользовался на полную катушку. Впрочем, тогда ему некогда было размышлять, где и какой эпизод задаёт истории ход. Он просто сцепился с оборзевшими юнцами, пытавшихся силком затащить двух девчонок в синюю «Ауди».

Внушительного вида переросток, закрутив руку за спину первой, почти уж протолкнул её в салон. Вне машины оставалась упирающаяся задняя часть тела. Вторую девушку, ещё только подтаскивали к раскрытой дверце, но сопротивлялась она не менее отчаянно, чем первая. Крики протеста только заводили любителей клубнички, а инертное состояние случайных прохожих, укрепляло веру в безнаказанность.

— Харе орать. Потусим немного. Потом сами вас проводим. — Тот, что за рулём, попытался придать насильственным действиям облагороженный вид. Похоже, он канал за главного.

В кино, как правило, согласно утверждённому сценарию, всегда бывает запрограммирован герой, который с начала для порядка, негодующе предложит негодяям, прекратить сие хулиганство, и только затем, видя, что слова не возымели должного эффекта, играючи раскидывает плохих парней, как нашкодивших котят. Жизнь, увы, не является киношной проработкой. Реально ощутимая угроза получить по зубам, научила здравомыслящих граждан просчитывать вероятные последствия уличных схваток, вырабатывая тем самым стойкие принципы невмешательства.

Олег же был с детства и по жизни драчун. Выросший там, где и дня не бывает без драки, он имел укрепившуюся психологию бойца, и этим отличался от пасоватых обывателей, спешащих вечером, домой к телевизору. Данную ситуацию, он воспринимал всего лишь, как очередную задачу, к примеру, № 47, которая идёт за сорок шестой, выносится в разработку и удлиняет список всех его драк.

Олег любил и умел драться. Был готов и даже стремился к таким заморочкам.

Атаку Головной произвёл быстро и умело, без излишних идиотских кинореплик, типа: «Ребята, прекратите немедленно», или: «Что вы делаете, отпустите девушек»! В два-три скачка преградил движение долговязому хлыщу, тянущего девицу за руку, становясь полубоком к линии мишени, одновременно сгибая правую в локте.

— Хер ли встал, урод! Уё…

Рука резко выпрямилась и влетела напряженным ребром ладони в область горла говорившего отморозка. Хлюпнул кадык, и фраза осталась незаконченной. Агрессивно настроенный юноша потерял интерес и к девочкам, и к тусовкам, и вообще ко всему, что его окружало. Актуальным являлось желание продышаться, чего как раз и не получалось.

Упав на колени, сотрясаясь в кашле и слезах, горе-насильник судорожно массировал адамово яблоко, хрипел и снова кашлял.

«Боеспособность — ноль», — оценил состояние выбывшего в аут Олег; переключил внимание на следующего…

Среагировав на шум сзади, первый оставил попытку затолкать гарную дивчину и обернулся, пытаясь уразуметь происходящее. Массивный лоб, маленькие свиные глазки, слюнявые губы и нос картошкой — типичное лицо загородного фермера, рассерженного неожиданным вторжением чужого скота на родные посевы.

«Здоровый шнобель, не промахнёшься…» — Основание раскрытой ладони Головного наметило точку соприкосновения на лице фермера. Но тут разъярённая дама, выпрямившись из машины, бросилась на обидчика с кулаками и тем самым полностью перекрыла линию атаки Олега. Детина, оскалившись, сделал размашистое движение, увесистым окороком собираясь от всей колхозной души припечатать девицу, как муху. Рука здоровяка встретила препятствие, наткнувшись на не менее сильную руку… Цепкие пальцы сдавили кисть, выворачивая её до болевого порога. Силы парню хватало вырвать руку из тисков и порвать тут всех и вся, что здоровяк и предпринял, напрягая мышцы живота. Внезапная вспышка ослепила его, рот наполнился чем-то тёплым и солёным, взгляд потерял чёткость ориентации в пространстве, а повторная боль в изломе кисти заставила верзилу присесть. Головной дожал болевой рычаг, заставляя противника, следуя за болью, опустится на колени. При этом старался держаться от него на дистанции. Из разбитого носа «фермера» хлестала кровь, густо заливая рубашку.

— Дёрнешься, тварь, поломаю не только нос, но и все пальцы на руках и ногах, — тихо, так, чтоб слышал только он, произнёс Олег. — Понял, сучонок?!

Деморализованный болью и кровью, «фермер» утвердительно закивал головой.

— Закинь башку и сиди так, пока кровь не остановишь! — Головной отпустил здоровяка, секунды две выжидая возможность контратаки. Похоже, реваншем не пахло. Фермер послушно останавливал кровь, второй же прочищал дыхательные пути, третий, так и не встав на подмогу товарищам, сидел за рулём тихо, и молча созерцал картину поражения своих дружбанов.

Головной прошёл мимо притихших девушек к вожаку и, твёрдо поставив взгляд, произнёс:

— Вопросы есть?

Кривая улыбка побеждённого скривила губы.

— Зря ты так, братишка. Зачем же… Девки наши знакомые… Ну поссорились, с кем не бывает.

— Были ваши, стали мои. Я забираю их в свой гарем. Вопросы?

— Нет вопросов. — Голос выдавал смирение, но в глубине взгляда просачивалась злоба. — Я поехал?

— Валяй! Кентов своих не забудь! — Олег подошёл к долговязому. Тот кашлял уже реже, силился что-то сказать, но дар речи не хотел возвращаться в израненноё ударом горло. Выкладка удара была не вполную, иначе охальника увезли бы сразу в морг.

— Больно, я знаю, — почти отчески произнёс Олег и, не меняя жесткости в глазах, добавил:

— Прыгай в машину, минуты через три научишься разговаривать!

И хлопнул по спине, придав лёгкое ускорение. «Фермер» уже справился с кровотечением и теперь без рубашки сидел рядом с водилой, продолжая держать голову кверху. Хлопнула дверца за долговязым, и «Ауди» нервно тронулась, выворачивая со двора на главную дорогу.

По времени конфликт разрешился в три минуты. Результативность любого боя определяет его скоротечность с минимальным ущербом для бойца и максимальным для ворога. Неприятель был бит, и Олег благодаря опережающим действиям, так и не получил ответку. Теперь он запросто мог считать поединок рейтинговым и разместить в достойном ряду своего послужного списка. «Почти на пять», — резюмировал Головной, делая минус на замешательство, возникшее не по его вине.

Дамы продолжали стоять там, где стояли, и, похоже, как-то не спешили покидать место происшествия. Напротив, одна из них, что кидалась драться, о чем-то оживленно на ушко нашептывала подружке, бросая изредка взгляды на Олега. Та же стояла и просто пялилась, как на инопланетное чудо. В глазах девицы читался и страх и восхищение и больше всего любопытство.

«Хочешь познакомиться с девушкой, защити её от хулиганов», — отчего-то вспомнилась услышанная от кого-то фраза. Не смотря на затёртость избитых слов, фраза оправдывала себя в данный момент на все сто процентов. Девушки явно собирались знакомиться со своим спасителем, визуально зондировали подступы к объекту. Олег это понял и на миг растерялся. Опыта кадрирования он не имел и чувствовал себя в этом плане менее уверенно, чем в лобовых стычках с оголтелой шпаной. Ничего не придумав, Головной мысленно плюнул и решил задать ногам прерванное движение в направлении снимаемой гостиницы.

— Как, вы нас покидаете? — девушка, что шепталась пошла на перехват. — А как же гарем? Нам бы очень хотелось бы пополнить его состав.

Девчонки были эффектные, яркие, с умело подобранной косметикой и заманчиво сексапильными формами. Неудивительно, что на них клюнули подонки. Наверное, это было больше закономерно, чем просто случайно.

— Девчата, если проводить, то в темпе вальса. Я спешу, — выразил участие Головной с поправкой якобы на занятость.

— Проводить, конечно, надо. А вальсировать будем позже. Но, может, сначала представимся? Меня зовут Анжела. Это Люся. А как зовут нашего освободителя?

Головной представился. С легкой подачи Анжелы завязался легкий и шутливый разговор. Барышни взяли героя в оцепление, прихватив с обоих флангов под руки и не давая ему опомниться, повели по своему маршруту.

Анжела оказалась бойкой как на кулачок, так и на язычок. Подстебывая и подначивая Олега, она выпытывала его личность, с такой же легкостью открывалась сама и подключала в беседу подружку. Олег с двумя красотками наперевес чувствовал себя как медведь в малине. Эйфория победы сменилась приятным чувством опьянения от тесного общения с двумя красивыми девушками. Из разговора Олег узнал, что они возвращаются с фотосессии, что возникшие на пути дебилы вовсе им не знакомы, а корректный отказ девушек покататься в их компании вызвал у последних если не раздражение, то определенную обиду. Дескать, как можно отказывать таким бравым парням. Вмешательство Олежека внесло ясность, кто есть бравый парень, а кто только штаны носит, хотя носить надо памперсы. А где он, Олег, научился так драться? А есть ли у него девушка? Ну и тому подобноё. Вопросы и подковырки Анжелы сыпались с частотой гороха. Люся же являлась антиподом подруги, была немногословна и сдержана, впрочем, Анжелины шутки поддерживались её серебристым смехом, отчего у Головного дополнительно повышалось настроение.

Оставив Анжелу возле панельной пятиэтажки, Олег пошел провожать Люсю. Подзаведенный болтливой Анжелкой, Головной уже сам наседал разговорами на девчонку, а та отвечала ему весьма приветливо и охотно, как будто оба только и ждали, когда не будет третьего лица. Шутки удавались, Люся смеялась, и в глазах её больше не было страха, одно лишь любопытство, любопытство и быть может призыв. Головной не разбирался в таких тонкостях, но проводив её вплоть до самой двери, осмелился попросить номер её телефона. Спросил и замер, слушая бешеные удары своего сердца. В Люсиных движениях не было ни раздумий, ни сомнений. Девушка оторвала кусочек бумаги, быстро накидав несколько цифр, протянула Олегу. Мобильники были ещё не у каждого, и считались роскошью, а позвонить Олег мог с любого стационарного телефона. На прощание Люся вместе с протянутым клочком, подарила ему очаровательнейшую улыбку, обнажив ровные белоснежные зубы. «Чёрт», — подумал Олег, понимая, что вязнет окончательно и бесповоротно. А ещё он понял, что ни сегодня, ни завтра, ни в последующие дни не уедет из города. Потому что…

Но самоё интересноё было дальше. Созвонившись с Люсей, Олег пришел было на свидание, как он думал, а попал на встречу с её папой, причем Люсин папа ждал его не просто так, а вынашивал свой интерес. Родитель девушки являлся фигурой одиозной и заметной в масштабе города. Крупный предприниматель, генеральный директор акционерного общества, первый учредитель лесоторговой компании, он человек не бедный, знающий как заработать и преумножить деньги, был заинтересован, однако, ещё и в сохранении своих капиталов. Люся, разумеется, не могла не рассказать отцу о неприятной истории, за что естественно получила отцовский нагоняй. В распоряжении Людмилы имелось новенькая «Хонда», и нужно быть круглой дурой, чтобы подвергать себя риску, когда можно безопасно передвигаться на колесах. Герой-одиночка затронул в нем любопытство, и отец попросил дочь познакомить его с ним.

Головной был принят должным образом; Аркадий Юрьевич попросил дочь оставить на несколько минут оставить их вдвоем. Радушный хозяин потчевал Олега дорогим коньяком, выражал благодарность за спасение её ветреной девочки, и между делом прощупывал его, задавая вразброд самые разные вопросы. Наконец вопросы стали носить конкретный целевой характер. К примеру: где служил, где учился, откуда навыки ближнего боя, и может ли он, скажем, убить человека. Здесь уж Олег разумно поинтересовался, к чему собственно такие деликатные расспросы. Аркадий Юрьевич не преминул выложить свои карты. Кто он такой, Головной узнал за минуты, и уж потом в ходе беседы стал понимать, чем логически должен закончиться разговор.

Любому бизнесмену требуются люди, умеющие хорошо стрелять и в считанные секунды вырубать противника. На военном языке это называется нейтрализовать. Как раз из военной среды и выуживались такие самородки. Из которых потом сбивали мощный силовой костяк, в компетенцию которого входили разрешение самых простых и порой не самых простых задач. Этот пресловутый костяк именовался теперь в среде коммерсантов не иначе как служба безопасности, и в отличие от прежней бандитской крыши имел широкий диапазон действий. Если раньше в состав той же крыши входил отмороженный молодняк с перекаченными мышцами и рэкетирскими замашками, то в настоящем, уважающий свой бизнес предприниматель, считал за честь иметь на вооружении четко организованную структуру с аналитическим мозгом, а, следовательно, народ подбирался серьезный: из бывших оперов, и ещё лучше особистов. И те и другие знали толк в оперативных разработках, были знакомы с дисциплиной и умели просчитывать как вероятность предполагаемый шаг недруга. А недругов у того же Аркадия Юрьевича было как грязи.

Впрочем, чем мог похвалиться Олег. Служил. Но не в самых элитных войсках, а даже наоборот. Рукопашке обучил один хороший человек, за что ему благодарен. Психологию уличной драки выстрадал с малолетства, поскольку рос в характерно печальных местах.

Был бит, но как-то приелось, наскучило получать тумаки. Решил сам их раздавать. Что, в общем-то, пока удаётся. Вот и всё.

«А ты не так-то прост», — усмехнулся про себя Аркадий Юрьевич, но вслух предложил Олегу подойти к нему на следующий день после часа дня.

— Вот здесь адрес и все мои реквизиты, — протягивая пластик, бизнесмен подлил Олегу, а себе едва добавил и, приглашающе, осушил стопку.

— Вы ищете работу, Олег, а я ищу добросовестных и лояльных людей, для организации охранной структуры, и заметьте, молодой человек, первые два качества я ставлю выше других. Это значит, что чистоплотность и порядочность, для меня важнее и весомее, чем сама профпригодность.

Головной попивал коньячок и пожимал плечами, вертя в руках мудрёную визитку. Но уже следующий день повернул его жизнь на сто восемьдесят градусов поперёк его прежнего курса.

Корпоративный состав аналитического центра СБ, а попросту говоря охранной структуры, принял Головного настороженно, прохладно придирчиво, с претензией на серьёзность и авторитетность организации. Насколько серьёзно, Олег убедился сразу, когда был внесён в регистр и «кинут на сканер», как выражались сами службисты. Сканировали его плотно, проверяя по базе МВД, высвечивая армию, школу, детприёмник. Плюс, дополнительно, как в довершение проверок, был проведён опрос на полиграфе, то есть детекторе лжи. Двойного дна выявить не удалось. Не считая мелких несостыковок в ответах, по большому счёту Головной был чист и мог быть допущен ко второму этапу разработки. Второй этап включал в себя физический концепт и выявлял бойцовские моторные навыки испытуемого, беря также в расчёт его психологическую устойчивость в конкретной ситуации. Проверяемым бойцам, всем без исключения, выдвигался как вариант великолепно инсценированный уличный наезд, максимально приближённый к беспощадной улице, где камень и нож решают исход, а не красота японского удара. Что самое интересное, экзамен по рукопашке начался с конца на начало, то есть с самого трудного теста и по нисходящей к лёгким. После максимально приближённой «улицы», шли традиционные спортивные поединки на ринге и на матах, с соблюдением правил, на время и очки. Был бег, подтягивания, а по окончании «физо» испытуемых сопроводили в подвал, где они более часа провели время за стрельбой, в состоянии нескольких положений: стоя, лёжа, в полуприседе; дырявя мишени из таких смертоносных игрушек, как АКМ, «Стечкин», «УЗИ».

По мнению самого Олега, он в этих тестах нигде вроде не налажал. Мишени свои смотрел сам: не Джеймс Бонд, конечно, но… Попадания есть, на твёрдую четвёрочку. Единственное огорчение принёс результат стрельбы из израильского декоративного пистолета-пулемёта «узи». Хотя инструктор заверил его, что два попадания из этой машинки, с расстояния 8–10 метров — это ещё удача, чем недоработка. Кучность выстрелов у них низкая, и расхождение пули с целью не по вине стрелка, а по вине самой конструкции данной модели. Короткоствольность и малогабаритность пистолета-пулемёта позволяет носить его, пряча под курткой, а поражающий эффект огнестрельности имеет место при стрельбе 200 метров до цели. Автомат удобен в городе, но бесполезен в полевых условиях.

Насчёт «физо» Головной не беспокоился. Даже и мысли не возникло, что у него возможен «брак». А вот сам факт, что есть такие экзамены и такая вот работа, зажигал огонь задора в груди молодого парня.

Испытуемых попросили явиться через три дня за оглашением результатов, и Олег ушёл, окрылённый надеждой, собираясь три дня заполнить общением с Люсей.

ГЛАВА 3

Олег не знал и не догадывался, что Аркадий Юрьевич лично проверял результаты его тестов.

Мужчина, на вид средних лет, плотный, невысокий, докладывал по кандидатуре Головного.

— Юноша с довольно таки сильной внутренней мотивацией. Хваткий, умный. Портрет складывается уверенного амбициозного парня. Есть и минусы. Подозрителен и раздражителен.

— В чём это выражается? — Аркадий Юрьевич рассматривал детекторную диаграмму ответов Олега.

— На отдельные замечания и правки тренера во время спарринга на ринге отвечал с вызовом.

— Грубил, хамил?

— Да не то чтобы грубил… Скорей всего, вёл себя не как ученик, а как видавший виды боец, знающий предмет и не терпящий наставлений.

— Да?! — Шеф взглянул на начальника СБ с интересом. — А ты знаешь, Гена, он мою Людмилу на улице от хулиганов отбил.

— Вы говорили…

— Два ублюдка пострадали серьёзно, а третий трусанул лезть в драку.

— Кстати об улице, Аркадий Юрьевич…История вашей дочери и мой новый разработанный тест на предмет выживания в уличной обстановке, одно другое подтверждают. Головной — единственный из семи проверяемых ребят прошёл испытание.

— Так, так! Ну-ну… — загорелся интересом шеф. — Это там где у тебя как по настоящему?

— Приближённо к реалиям, я бы сказал… — Гена почесал локоть. — Вы знаете примерный расклад: тест проводим на пустыре. Четыре нападающих из команды бывших каскадёров. У ребят одна задача: напасть и бить всерьёз…Есть аналоги ножей — деревянные макеты. Испытуемым даётся вводная: вывести на нет как можно больше противников. Даётся время, порог: 4–5 минут. У нападающих в одежде спрятаны микрочипы в местах вероятно уязвимых точек. Но только в тех местах, точный удар по которым, предполагаемо, выводит любого драчуна в категорию инвалидов…Ну, либо нейтрализует на X-время. Это, разумеется, пах, горло, локтевые и коленные суставы и ряд ещё подобных мест. Все эти точки у каскадёров дополнительно защищены тройной изолирующей профпрокладкой, а тестируемым объявляем, что при удачном ударе или проведении приёма «врагу» с компьютера подаётся звуковой сигнал, означающий его условное поражение. Так вот, Головной Олег активировал эти сигналы у троих, напавших на него, за минуту сорок семь секунд. Бой был остановлен, поскольку шансы с четвёртым уравнялись и численный перевес исчез. Угроза как таковая была устранена, а Головной поставил рекорд по времени скоротечности поединка. Если пожелаете, можно просмотреть запись…

— Пожелаю! — кивнул Аркадий Юрьевич. — Чуть позже… Что остальные тестируемые?

— У всех по-разному. Кто-то пытался нокаутировать, кто-то провести бросок… Объединяет их одно. Все исчерпали свой лимит времени и ни один из них не минусовал число врага.

— Интересная картина, — изрёк задумчиво шеф, поглаживая подбородок.

— Интересно дальше, Аркадий Юрьевич. — продолжил начальник службы безопасности. — Все не прошедшие это испытание легко справились с задачей в последующих тестах. Это ринг и татами. Бывшие боксёры превосходно продемонстрировали свою школу, а «восточники» — свои навыки. Забавно, что Головной на этом поприще выглядел неярко, если не сказать бледно.

— То есть?

— Боксируя на ринге, Головной уходил в глухую защиту. Попытки атаковать, раскрывали его для контрударов, а проигрывать ему ой как не хотелось. Потому, видимо, и сорвался, сказав тренеру, что уложил бы своего оппонента на улице за семь секунд. После чего бросил перчатки и вылез из-за канатов.

— Твоё мнение?

— Я считаю, спортивный поединок, ограниченный сводом правил, утомляет нашего подопечного. А вот беспредельщина и анархия улицы ему ближе…Тут сказывается, вне сомнений, его трудное детство… Ну, и кто-то поработал с его техникой.

— А на что похожа его техника?

— Похоже на армейскую прикладуху. Вот только служил Головной не в элите, а в инженерно-строительных войсках. С армией тут ещё один любопытный моментик. Обратите внимание, Аркадий Юрьевич…

Начальник СБ. взял распечатку полиграфа.

— Все наши испытуемые — бывшие срочники. В проход на полиграфе я включил ряд вопросов психологического свойства. Например, была ли в их части дедовщина, и было ли первые полгода трудно? Изюминка в том, что на эти вопросы всегда врут… Отвечают: «да, нет», или же «нет, нет». Психологически всегда хочется соврать, представить прошлое в радужном виде, нежели чем это было на самом деле… Что и делают, в общем-то, наши подопечные. Вот… Распечатки Кузнецова, Боярышникова, Земцова… А теперь, для сравнения — ответы Головного… Он не стал отрицать, что в их части была дедовщина. Аппарат с ним согласился. Видите, ровная прямая?!

— Так, и что?

— На вопрос, терпел ли он лихо от неуставных взаимоотношений, Головной ответил: «нет». И снова полиграф согласился. Видите?

— И что с того? Впрочем, подожди… Если существует дедовщина, она не может не коснуться молодого солдата!

— Ясный перец! Простите… Детектор наш недешёвый, немецкий. Протестирован лучшими ихними электронщиками и фальшь считывает на раз-два. Таким образом, что следует из этих двух ответов. Итак, маловероятный вариант: Головной служил при штабе, ел там и спал, и, будучи изолированный от сослуживцев, избежал казарменного давления. Либо…

— Давай без этих театральных пауз, Гена! — Шеф нетерпеливо заёрзал в кресле.

— Либо он, Аркадий Юрьевич, в силу своего характера, добился уважения у «старичков».

— А что, такое реально?

— Практически невозможно. Разобщённый молодняк подавляется в армии в считанные две-три недели. Если даже не «дедами», то сержантским составом. Это, увы, система. Сам служил в морпехе. Шуршал по полной… Но находятся единицы из тысячи, что берут табурет и опускают его на голову зарвавшегося «деда». Причём сразу, едва переступив порог казармы. Желание «сломать» такого дерзяка остаётся, и наезд ужесточается, но если выстоять, то потом связываться с бешеным салабоном не захочет никто.

— И?! Считаешь, Головной — как раз этот случай?

— Вне всякого сомнения! Думаю, вам имеет смысл взглянуть на его военный билет. Вот здесь — копия его военника. — Особист сунул в дисковод системника диск.

— Глядите! — сказал он, раскрыв папку снятых копий. — Звание младшего сержанта, он получает вровень с должностью замкомвзвода в смехотворные сроки: на третьем месяце службы. Спрашивается, какой такой командир взваливает полномочия заместителя на шею гонимого «духа», который способен разве что обниматься с метлой и мокрой тряпкой? А ведь в этих полномочиях — управление всего взвода, включая состав старослужащих. Дальше – больше! Вот здесь, смотрите… Он уже в звании сержанта. Интервальчик небольшой, согласитесь! А вот здесь… — Геннадий переключил внимание на другой документ. — Благодарность командования за задержание злоумышленников на территории охраняемой зоны. Это грамота, с присвоением очередного звания старшего сержанта. Помимо основной должности, Головной ещё и начкар в караульном наряде. Не много ли для солдата, отслужившего менее года?

— И наконец, — подытожил особист, — Головной увольняется в запас в звании старшины. Нечастый случай, кто дослуживается до этого уровня. И никакой отметки о службе в штабе. Хотите детальней, осветим характер его службы? Я могу командировать нашего представителя в часть, где служил Головной и…

— Достаточно, Гена! Чересчур много чести для одного индивидуума… Что ж ты сразу не явил мне эти документы? Начал с загадок и ребусов… Все извилины заплёл.

— Для ясности картины хотелось разобрать все нюансы, чтобы чётко скомпоновать психологический портрет…

— Ладно, ладно… Абвер ты наш. — Аркадий Юрьевич достал из столешника пузатую бутылочку любимого напитка. — Давай по нему концовочку.

— Опираясь на опыт прошлых лет испытуемого, суммируя собранные по нему материалы и наше, пусть небольшое общение, выношу следующее заключение: Головной Олег — яркий индивидуум с выраженной тенденцией лидера. Для нашего отдела — это находка.

— Что ж, я рад, что тебе приглянулся человечек… Куда определишь?

— Как и всех новичков, проведу по общей схеме. Бриллиант ведь требует огранки. — Службист потёр левую бровь. — Но параллельно я бы хотел ввести его в аналитику… Бегающих и стреляющих у нас почти полный штат, а вот умеющих хорошо думать пока маловато. Задатки у парня есть, хочу попробовать…

— Ладненько. Это всё профпригодность… А вот скажи! Как человек, он как показался? Ну, в плане надёжности, порядочности? — Шеф протёр платком небольшие рюмки. — У него, видишь ли, с моей дочерью вроде как роман… А мне, отцу, небезразлично её будущее.

— На первый взгляд, впечатление о нём положительное. Хотя показалось…

— Что?

— Ну, где-то, может быть… Жестковат. Впрочем, могу ошибаться.

— Ошибаться? А вот ошибаться нам нельзя! Что остальные испытуемые?

— Материал, в общем, подобрался неплохой. Возьму пока всех, а там, война план покажет, — сказал Особист.

— Значит, набор сворачиваешь?

— Да, поработаем с тем, что имеем.

— Ладушки, — кивнул шеф. — Коньячком угостишься, Ген?!

— Я на работе, Аркадий Юрьевич, — усмехнулся Геннадий.

— Вот знал, что так ответишь. Ладно, ступай! Да-а, и пришли мне видеоматериалы по Головному. — Аркадий Юрьевич осушил рюмку. — Впрочем, знаешь, пришли все записи. В охотку посмотрю кино.

— Хорошо, через пять минут вам поднимут материал. Могу идти?

— Да, Гена, спасибо!

Дверь, прикрытая особистом, щёлкнула, и глава крупнейшего предприятия поудобней расположился в кресле за компьютером.

ГЛАВА 4

С того времени, как ушёл из дома Олег, прошло три года. А теперь, он сидел напротив Вадима, пил чай, смеялся, шутил и вполне был доволен тем, что имел. А имел Олег, на сегодня, ни много ни мало, должность заместителя главного управляющего по спецсопровождению транзитных грузов и его охранного обеспечения. Получал Головной около пяти-шести тысяч зелёными и параллельно, осваивал индивидуальные курсы в аналитическом центре СБ Геннадия Невилентова.

Рассказ Головного, нисколько не удивил Зорина. Олег нашёл работу и девушку одновременно, ему повезло. Было это случайно или нет, кому судить. Никто не скажет с уверенностью, насколько случаен тот или иной эпизод жизненного пути. Счастливый билет, который вытянул Олег, сидел рядом с ним, в виде милой девушки Люси, которая парировала его сальные шутки, толкала в плечо и смущённо улыбаясь, одёргивала.

— Ну, чё ты врёшь, совсем не так было. — Люся, хохоча, перехватила внимание Вадима. — Сейчас, человек и вправду подумает, что я на тебя вешалась.

— Ну конечно, это факт, — подкалывал Олег.

— Не болтай, врушка! — Девушка, очередной раз, шлепнула Олегу по локтю. — Я возила тебя по ресторанам, только потому, что ты сам не знал, где лучше кормят и обслуживают. А попытки развить наше знакомство были за тобой. Вы, знаете, Вадим, Олег даже сам пробовал писать стихи. Это так мило. Ведь он такой суровый и гранитный как скала. А тут поэтический дар. — Люся захихикала. — Смотрите, покраснел! А вообще, Олежка галантный кавалер. Немного угловат по медвежьи, но это его как мужчину не портит.

— И потому, Николаич… — Сказал Олег, чмокая в щёчку девушку. — Люция сделала мне предложение. Предложение руки и сердца. Всё так было романтично.

Люся снова взорвалась серебристым смехом.

— Да, да! — Закивала она. — А Олег в ответ смущённо потупил глазки, засопел и попросил три дня на раздумья.

— Неделю. — Поправил Головной, улыбаясь. — Я как человек высоких моральных принципов, должен был хорошо обдумать столь серьёзное предложение.

Вадим с улыбкой наблюдал за шутливым диалогом и перепалкой молодых и, без сомнения, влюблённых людей.

«Наш пострел везде поспел. — Думал Зорин — Ай да парень! Ну не молоток?! И работу нашёл себе под стать, и папину дочь готов в жёны взять. Ух, ты… Стал думать в рифму. Может, тоже стоит взяться за стихи?»

— Вот такие пироги, Вадим! — Сказал Головной, заканчивая о себе. — Ты то, как сам? Тайга, рыбалка, охота?

— Ну, ты же знаешь, Олег, куда я от неё денусь? — Развёл руками Зорин, очевидно подразумевая таёжную жизнь. — А вот, у тебя, пироги неплохие пекутся. Молодец! Поздравляю!

Он обратился глазами к девушке.

— Так что там, Люся? Каков был ответ юноши на ваше предложение руки и сердца?

Люся в ответ прыснула.

— Свадьба у нас, девятнадцатого — Уже без стёба, высказал Олег. — Ты, Николаич, извини, что раньше весточку не кинул, всё как-то занят был. Работа, девушка… Ну, ты сам понимаешь… А сейчас, пригласить на свадьбу, со своей стороны, некого. Тебя вот приглашаю, ну там, пара-тройка ребят по детдому, вроде обещались. С Люськиной стороны — целый вагон, а у меня, хрен да маленько. Такая вот канитель.

— Да ладно, Олег. — Люся красиво откинула рыжую прядь волос. — Не в этом дело. Мы же об этом говорили.

— Приедешь? — Спросил Головной.

— Приеду! — Кивнул Вадим. — Когда? Девятнадцатого? Это хорошо! До двадцать пятого, я ещё здесь, на Земле. А там улетаю. Вот только, дарить вам что, молодые красивые?

— Сие не важно, Николаич. Можешь, чисто символически — кедровую шишку, не обижусь… Да, кстати, пока не забыл… — Олег извлёк из барсетки, плотно, набитый портмоне, зашелестел купюрами. — Здесь двадцать штук.

И голосом сказочного персонажа пропел:

— Да-ал-жо-ок…

— Да должок то, вроде поменьше был. — Усмехнулся Зорин. — Я, как будто не банк, чтоб с друзей проценты тянуть.

— Да ладно, Николаич. — Смутился Олег, двигая деньги на край стола. — Чё ты как на рынке. Рублём меньше, рублём больше… Сочтёмся, утрёмся. Чай, не первый год, дружбаним… Люсь, дай ручку, оставим координаты!

Олег записал Иркутский адрес, где они с Люсей снимали квартиру. Вадим твёрдо пообещал явиться за день до регистрации, занёс в свой сотовик мобильные номера Олега и Люси. Поговорили ещё, посмеялись. От алкоголя молодые отказались.

Потом Зорин проводил их до дверей, заверяя, что не забудет, и обязательно к сроку приедет. С балкона понаблюдал, как «Хонда», управляемая Людмилой, развернулась и плавно понеслась навстречу новой жизни.

Свадьба удалась, лучше не бывает. Ну, конечно, папа-миллионер постарался. Папа не поскупился…

После торжественной регистрации во Дворце бракосочетаний, молодых повезли кататься на ультра-чёрном сверхблестящем лимузине. Вслед за ним потянулась длиннющая череда мерседесов, нисанов, фольксвагенов, тайот и других не менее изящных иномарок. Впрочем, отечественный автомобиль тоже присутствовал, хотя не в таком количестве. Три «Волги», две «десятки», и некогда популярная «99», замыкали свадебный кортеж. Останавливались традиционно, в памятных и ярких местах города, где молодые и приглашённые, спешили увековечить себя на цифровых и плёночных фотоаппаратах, где почти в каждой их таких точек, была вскрыта не одна бутылка шампанского и под весёлый гомон гостей и поцелуи молодожёнов, взрывали петарды. Широта и роскошь свадьбы бросалась в глаза. Невеста выглядела как образцовая кукла Барби. Красоту и изящную фигурку Люси, дополняло великолепие белого свадебного наряда. Олег же, вопреки, традиционно чёрным тонам жениха, выбрал костюм умеренно светлого толка. Чётко пригнанная по фигуре серо-светлая двойка с отливом, как нельзя лучше и идеально, вписывалась к белоснежному платью и фате сияющей Люси.

Праздничный стол был сервирован в одном из самых дорогих ресторанов и, пожалуй, что не уступал по широте изысканности блюд столам думских депутатов. Во всяком случае, вниманию и аппетиту гостей были представлены лучшие кулинарные изделия и деликатесы, стоимость которых, в некоторых видах, превышала стоимость оклада среднего пролетария. А в остальном, после выпитого и сказанного в адрес молодых, поздравлений, пожеланий и вручения подарков, свадьба ничем не выделялась от остальных свадеб. Свадебный фуршет и поздравления остались позади, и началось обыкновенное русское застолье, с присущим ему шумом, весельем, разговорным гулом гостей, криками «горько» и опустошением спиртных запасов.

Культурной программой были заявлены музыкальные выступления приглашённых артистов и новомодной певицы, ну и на любителя, присутствовала гармошка. Какая свадьба без гармониста, их было даже двое.

Однако, среди пьяноголосых разноликих персон, а точнее не среди них, а вокруг и поодаль, присутствовали люди, чей цепкий и трезвый взгляд, недвусмысленно толковал, в каком именно качестве, они здесь присутствуют. Охранное прикрытие праздничного действа, обеспечивал Отдел Службы Безопасности Невилентова Геннадия Валерьевича.

Ребята в строгих костюмах, с не менее строгими лицами, дежурили по внутреннему и внешнему секторах здания, на предмет выявления недоброжелателей, которых финансовый магнат не мог исключать, а точнее сказать, не имел права исключать, ни в будни, ни в праздники.

Всю дорогу, от загса и далее, по ходу праздника, Вадим находился под дежурным прицелом Анжелкиных глаз. Видимо, фактурная внешность Зорина отвечала вкусовым пристрастиям боевитой девушки. А рассказы Олега о нём вызывали у неё особую интригу. Девушка была не менее красива, чем Люся и чувствовалось, что благодаря сильному характеру, привыкла выбирать мужчин сама.

Вадим, который был сдержан в отношениях с прекрасным полом, чувствовал, что не способен противостоять её натиску. Поначалу отшучивался и пытался держаться в рамках этакого недоступного полусерьёзного господина, а потом как-то стал замечать, что её трескотня нисколько не раздражает его, а даже наоборот, в чём-то развлекает и тешит мужское самолюбие.

В конце вечера Вадим, захмелев, уже вовсю танцевал с Анжелой медляки, острил, хохмил, извлекая из архивов памяти тонны анекдотов. Анжела заразительно смеялась, поддерживала его шутки, а в движениях и во взглядах девушки не прикрыто маячил призыв. Анжелины биотоки, ладная девичья фигурка и личное её неравнодушие к его ухаживаниям, давали Вадиму пищу для самых разных измышлений. Хотя в пьяной голове определенных и четких планов не было. Ему было просто хорошо, весело, да и конечно льстило внимание красивой женщины.

— А вы не вместе с Олегом служили, Вадим? — Спросила девушка, прижимаясь к нему в очередном танце.

— Почему так решила?

— Да нет, просто спрашиваю. Обычно у мужчин крепкая дружба, если они служили вместе или воевали. — Анжела улыбнулась. — Вот у меня племянник, если к нему сослуживцы приезжают, то он бросает все дела, девушку и бегом на вечер воспоминаний. Неделю потом счастливый ходит.

Вадим рассмеялся.

— Да нет, у нас с Олегом по-другому. Служили мы в разных местах и в разное время, но вложил я в Олежека немало. Немало того, что знаю и умею сам.

— Ага, он говорил. — Кивнула Анжела. — И благодаря вашему вкладу, Вадим, Олег вытащил нас с Люськой из рук придурков, которым сперма в головы ударила. Если бы не он… Вы знаете как он их… Причем врезал по соплям так грамотно, что сразу же убедил их в неправоте своих решений.

— Ну, Олег у нас сам хохористый и ершистый. А я лишь помог ему правильно и экономно рассчитывать удары, не тратить энергию в пустую и быстро выключать не хороших ребят.

— Вот за это и спасибо! Вадим, а почему вы до сих пор не женаты, простите меня за женское любопытство? — Анжела кокетливо наклонила голову.

— Не знаю, Анжела. Быть может, потому что не было рядом тебя. — То ли всерьез, то ли с иронией произнес Зорин.

— Ой, Вадим! — Громко рассмеялась девушка. — Зачем вы так, бессовестный? Я же после этого не усну.

— Мне кажется, Анжела, недопустимо выкать в такой лирично-непринужденной обстановке. И думаю, поможет нам сломать психологический барьер знакомый всем способ. Какой?!

— Бру-дер-шафт! — Выпалила Анжела.

— Он самый, родной. Пойдем, вот и танец закончился. — Вадим слегка приобняв плечо девушки, повел её к столу.

После брудершафта, разговор задался в более доверительном и несколько ускоренном режиме. Подогретая порцией горячительного, Анжела, попеременно тыкая и выкая, достигла такого красноречия, что Вадиму оставалось только слушать, смеяться и изредка вставлять слово в её пестрые рассказы.

— Вадим. — Наконец запыхавшись, обратилась она. — А у тебя всегда на случай подарка припасены шкуры зверей? У тебя, наверное, их много? Ты ведь охотник я слышала.

— Этот медведь был шатун. Выскочил из убежища ранее положенного срока. Голодный, злой и агрессивный. И так случилось, что на его пути оказался я. И если бы не пара горячих жаканов, всаженных почти в упор, то я бы здесь верно не сидел.

— Во-от! — Продолжил Зорин после паузы. — Убиваю зверей редко… По необходимости. В тайге иначе нельзя. Ну, а шкура подаренная Олегу, выделена мной самолично.

— Просто фантастика! — Качала головой впечатлительная Анжелка. — Ты, знаешь, Вадик, эти упакованные снобы все рты пораскрывали, когда ты торжественно, в качестве подарка, махнул жениху медвежьей шкурой.

— Ну, кроме шкуры был пакет с деньгами. Конечно мои тридцать тысяч — это смех и слезы, в сравнении с тем, что здесь дарили. Но…Тем не менее…

— Да ладно, Вадь. — Девушка сделала пальчиками ответный жест смеющейся Люсе, вернувшейся с Олегом на свои почетные места. — За то никто из них не решится выйти против медведя. Даже против бандитов у них есть специально обученные быки. А сами они без бабок — пустое место.

Свадьба была не простая и подарки, конечно, были тоже не простые. Сам отец счастливой невесты, после отческой кучерявой речи, вручил молодым, ни много ни мало, ключи от четырехкомнатной квартиры, в новом элитном доме, центральном микрорайоне города. Лично зятю папа пожелал счастья, здоровья, любви, с тем и преподнес ему, ключи от новенькой иномарки. Аркадий Юрьевич выразил надежду, что в недалеком, в будущем, четырехкомнатка не будет казаться им велика, потому что пополнение состава семьи не заставит себя долго ждать. После него выступали друзья и родственники, родственники и друзья. Каждый нес за собой либо подарок стоимостью семьдесят-сто тысяч рублей, либо конкретно денежный пай, традиционно в конверте, и надо верить, что в конверт положить сумму меньше этих семидесяти-ста тысяч, было бы недостойным для людей, коих пригласил весьма уважаемый акционер и бизнесмен.

Второй день провели за городом, на природе, на шашлыках. Ловили рыбу, варили уху, пели песни под гитару. Многие из тех, что были в ресторане, отсеялись по разно всяким причинам, а это были, в основном, люди фешенебельных кабинетов. Опохмелялись и гуляли за городом те, кто был попроще и рублём покороче. Обстановка была весьма раскрепощённая и достаточно мягкая, нежели в первый день. Никаких тебе чопорных лиц и плохо скрываемых презрительных взглядов. Нормальный весёлый пикничок.

А потом попрощались с тем, чтобы видеться чаще, внесли коррективы в адреса и телефоны, посмеялись, пожали руки и… Зорин не преминул естественно предложить молодожёнам услуги экскурсовода по таёжным буреломам, если на то будут пожелания. Не пожелали. Год прошёл, второй почти минул. Как-то созвонились, потрещали, что у кого и как. Вадим снова попытался вытащить ребят в лес, но было обещание как-нибудь попозже.

И вот, наконец-то надумали… «Что ж, ударим пешкодрапом по бездорожью и разгильдяйству. — Переиначил Зорин знаменитые слова небезызвестного авантюриста. — Поразим воображение юных умов великолепием непроходимых болот и тучей мошкары».

Вадим сидел за столиком и в принципе заканчивал список походной поклажи.

«Олега, конечно, уже не поразишь… — Зорин почесал за ухом. — Да и в болота я их не поведу. Так, что ещё? Пожалуй, всё!»

Вадим, отбросив карандаш, потянулся, встал, подошёл к окнам, и раскрыл их полностью. Денёк обещал быть жарким, солнечным. Небо не грозило выпадением осадков, за отсутствием их источника. Лёгкий ветерок гулял по листве, пели птицы, стояла вторая половина лета. Самый сезон для туристических движений.

«Ну, где ж ты, белка, ну где же ты, Анжелка, ну где же ты, Анжелка… А ну ка, отзовись!» — Мысленно напел, переделанный хит, Вадим.

С Анжелой у Зорина сложились не простые отношения. В тот вечер, по мере расхождения гостей, Зорин засобирался было домой, но такой расклад вещей не устраивал Анжелу.

— Вадим?! А завтра у нас, с утреца, природа, шашлыки… Кто меня, капризную даму, будет развлекать? Оставайся. Вадь… — Заканючила девушка.

— Я бы остался, но у молодых впереди брачная ночь и, моё там присутствие, не в тему.

— Тебе разве Люся не говорила, что с ночёвкой проблем не будет. — Хитро прищурилась Анжела.

— Говорила, но я не понял…

— Сейчас, поймёшь. Пойдём, я сейчас, вызову такси! — Анжела, схватив Вадима за руку, потащила его к выходу. Жениха с невестой уже давно след простыл, и в ресторане оставались, лишь самые стойкие из немногих, кто догуливал хозяйские харчи.

Анжела жила одна в престижном районе города и имела в собственность двухкомнатную квартиру, на четвёртом этаже хрущёвской пятиэтажки.

Ту ночь и следующую, Зорин провёл у неё. Чувственность и жаркий темперамент девушки, перекликался с её живым характером. Всё произошло быстро и естественно. Оставшись вдвоём, в уютно обставленной квартире, они разом забыли, о намеченном в такси, чаепитии. Слова потеряли значение, а откровенные взгляды говорили больше, чем слова. Они сблизились молча, в одно дыхание, а затем руки обоих пришли в движение. Жадные пальцы нервно отсчитывали пуговицы, отстёгивали крючки, выворачивая и отбрасывая в сторону одежду. Их губы встретились ещё раньше, а страсть искала выхода в продолжении. Вадим, подняв девушку, понёс её в направлении спальни, узрев в проёме двери широченную кровать. После дикой, неудержимо неистовой страсти, поочерёдно ходили в душ, собирали разбросанные предметы туалета, и наконец, вспомнили о чае. Зорин заразился Анжелиной болтовнёй, и теперь сам трепался о том и об этом, вспоминая какие-то забавные эпизоды своей жизни. Единственным табу являлась тема войны. О ней не хотелось говорить никогда. И без того, она сама, непрошеной гостьей, врывалась в его сны, нарушая покой, расшатывая нервы, принося головную боль и сумятицу в душе. И лишь, благодаря здоровому образу жизни на таёжных просторах, сны эти исчезли и не возвращались. Быть может, Вадим поэтому боялся оторваться от леса, чтобы не возвращаться к израненным страницам памяти. Он верил, что тайга лечит лучше всяких психологов. По крайней мере, того нервного срыва, который некогда отпугнул от него любимую женщину, больше не повторялось. И знал, что не повторится, пока он дышит лесом.

С Анжелой ему было хорошо, их встречи стали продолжительны. Девушка приезжала к нему гостевать, и некоторое время жила у него, помогая ему кашеварить. Вместе гуляли по городу, посещая парки, аттракционы; засиживались в летних кафе, а однажды, даже занесло в театр. Анжелка по природе была сангвиник, живчик в юбке, вся жизнь её, начиная с детского сада, была перенасыщена яркими эпизодами, где она была в эпицентре внимания, где благодаря её активности и напористости характера, она была отмечена как яркая девочка с мальчишечьим лидерским ухватом. Каких только не было конкурсов в садах, школах, лагерях и почти во всех Анжела принимала живое участие, срывая апломбы и взгляды восхищения. Из неугомонной бойкой девочки Анжела выросла в видную красавицу. Беря эту данность на вооружение, девушка легко добивалась по жизни, что хотела, брала не то, что давали, а то, на что сама имела прихоть. В минус шли качества, быть может: гипертрофированное любопытство, склонность и любовь к интригам. Девушка не была глупа и легкомысленна, однако язык её, острый и колкий, порой осложнял её взаимоотношения с ровесниками.

Вадим не был её ровесником, и, наверное, поэтому одурманенный её энергетикой не замечал за ней негатива. Языкастый нрав и любопытство не шли в расчет. Ведь какая женщина не любопытна. Анжела нравилась ему, а ей нравилось ему нравиться, им было хорошо вместе, но постепенно, частые встречи стали носить редкий характер. Паузы между ними вырастали в недели, месяца. Где-то, возможно, весною, был рабочий выездной график Вадима, где-то мешала Анжелкина занятость. А быть может, вероятнее всего, произошло остывание. Как бы там ни было, телефон девушки был недоступен. Если раньше частила звонками Анжела, то теперь Вадим обзванивал её мобильник, отсчитывая протяжные гудки. Что ж, к разлукам и потерям Вадим давно научился относиться философски. Он, по большому счету, был благодарен ей, что она была, пусть ненадолго, но сумела на время разбить его одиночество своим безудержным и суматошно веселым нравом.

«Ну, где же, белка, ну где же ты, Анжелка!» — всколыхнулось в голове опять эта дурацкая песенка.

Звонок в дверь оборвал все думы, заявляя о появлении за дверью нагрянувших гостей. Вадим чему-то усмехнулся и пошел открывать дверь.

ГЛАВА 5

— На всё про всё уйдет три недели. Это минимум времени на прохождение маршрута. Сюда входят недельные стоянки с расположением на отдых, остановки на заимках. Запасы провизии берем с расчетом на месяц. Все располагают таким временем? Если нет, то тогда просто, не углубляясь в дебри, разобьем неподалёку поляну, с претензией на отдых. А потом назад. Получится как бы затяжной пикник на воздухе. Повторяю, это если нет времени на означенные три недели. Я же не знаю, может кому-то на работу или ещё куда…

— Да всё нормально, Николаич. У нас с Люцией отпуска. Наташа на каникулах, а Ванька новорусский буржуй сам себе господин. В его автосервисе всё на мази, он там рулит и правит. А значит, отдохнуть может, когда пожелает без ущерба своему рулю.

— Я, между прочим, не злоупотребляю. — Подал голос крепыш, он же Ваня Климов, как представил его однажды на своей свадьбе Олег, «друг детства и просто хороший человек». — Конкуренция, брат. У-у-у! Но месяц моего отсутствия, смею надеяться, не повлияет на финансовую мощь моей автокорпорации.

Все засмеялись.

— О-о, какой ты мощный…

Ребята расположились на диване и внимали речам Вадима, который на правах экскурсовода давал вводную по осуществлению задуманной турвылазки.

Олег, как будто слегка похудел, но излучал по-прежнему неограниченный запас силы и энергии. Его жена Люся была такая же очаровашка. Очевиден был факт, что даже в замужестве, женщина следила за собой, ревностно поддерживая изящные формы своей великолепной фигуры. Девушка, сидевшая рядом с Иваном Климовым, назвалась Наташей. Являлась, вероятно, его пассией; была достаточно миловидна и вела себя непринужденно компанейски.

— Очень хорошо. — Продолжил Вадим — Олег, берешь командование малоопытной группой на себя. Я же, как проводник отвечаю за безопасность продвижения и обеспечение культурного отдыха туристов. Смотри, Олеж, — Вадим подал Головному исписанный лист — Здесь я обозначил, что ребятам необходимо собрать для похода. Ничего нового. Каждому по минимуму провианта за собой… Там я расписал отдельно. Видишь? Сменную одежду… Много хлама не впихивайте, ни к чему. Одежда должна быть свободной и удобной. В спецмагазине подберете все, что вам необходимо, из обуви желательно ботинки на плотной рифленой подошве. Я тоже там написал. Да! — вспомнил Зорин — Из нижнего белья, будет лучше, если каждый из участников движения, будет в обычных семейных трусах. Вы не улыбайтесь, здесь всё довольно просто, в тугих и тесных плавках, вы и пяти километров не одолеете. Боль от натертости кожи в нежных местах, заявит о себе быстро. Болеть будет… Мама не горюй! А поэтому, ребята и девчата, плавки оденете для плавания. А идти надо в трусах.

— А нам, что, тоже одеть семейные? — Наташа переглянулась с Люсей, та в свою очередь захихикала.

— Для вас дамы, на ваше усмотрение. Лишь бы, повторяю, белье не стягивало, не стесняло и не натирало. Оденьте на размер больше, придумайте что нибудь. Ну, я не знаю… — Вадим, видя, что дамы сейчас расхохочутся, сам заулыбался — Стринги исключаются по любому.

И снова все взорвались смехом.

— Жа-аль. А мне нравятся, стринги. — Протянул Ваня, вызывая очередной залп хохота.

— Ладно, теперь вопросы?! — Вадим обвёл сидящих взглядом.

— Как на счет спиртного, не возбраняется? — Поинтересовался Ваня.

— Не возбраняется, но и не поощряется. На недельных разбивках можно, и под ушицу, и понемногу. Но не забывайте, у нас не просто пикник, а определенно заданный маршрут. Алкоголь расслабляет, а увлечение им отбивает всякую охоту к путешествиям.

— Да нет. — Стушевался Иван. — Только на раз-два, где нибудь за знакомство. Не пьянки ради…

— А чтобы не отвыкнуть. — Закончил за него Олег. — В общем, ясно, Вадим. Я им помогу собраться. Тебе моя помощь нужна?

— Да нет, пожалуй. Соберусь я, не впервой. Так, ладно… По сборам, значит, обращаться к Олегу! Олег, звони сам, если что не ясно. Лады?! — И получив кивок в ответ, сказал:

— Чай пить будем? Будем! — Сам же за них ответил Зорин — Давайте все на кухню! За чаем еще раз перетрём, как и что.

Чай пили в шумной веселой обстановке, вкушая принесенный гостями торт. Шутки носились вокруг возможных будущих встреч с леопардами и слонами, их гастрономических вкусов в отношении туристов.

— А, в самом деле, ведь в тайге много зверей, правда? — Спросила Наташа, вперив в Вадима взгляд васильковых глаз.

— Зверей много. — Ответил Зорин. — Слонов нет, не джунгли. А хищниками таёжный край богат. Главное что? Вести себя правильно, и при встречах с ними не провоцировать последних на агрессию, зверь сейчас сытый, мирный. Сам на человека никогда не полезет. Остерегаться больше надо встреч с их детенышами. Это тревога и сигнал: пора уходить и уходить быстро.

— Почему? — Люся жеманно улыбнулась. — Ведь можно же, не подходя близко полюбоваться, сфотографировать?

— Можно. — Согласился Зорин. — Вот только ихней мамаше не объяснишь безобидность своих намерений. И вообще усвойте сразу: волчица или медведица опекая своё потомство, не принимает никаких доводов, а сразу же бросается в атаку. Материнский инстинкт, в животном мире, это вам не тут.

— Да-а, — протянул Ваня. — Не одна лисица, небось, не подкинет своё чадо Мишкиной семье на воспитание.

На секунду беседа прервалась паузой.

— Природа, Ванька. — Усмехнулся Олег, потрепав Климова по загривку. — Не испоганилось до уровня людей. Какой из мишки воспитатель, он его сожрет и глазом не моргнет. В природе все просто.

— Ребята давайте сменим тему. — Попросила Наташа. — Ужасы какие-то говорите.

— Давайте сменим. — Поддержал Зорин, доедая свой кусок торта. — На месте будем, получите дополнительный инструктаж. Не о чём не беспокойтесь, вы в надёжных руках. Молодцы, что решились на поход. Места, красивые, покажу, хорошие. Сейчас много ягоды. Ешь, не хочу. Для любителей порыбачить, клёв гарантирован.

— Вадим Николаевич! — Обратилась Наташа. — А аптечку мы берем в поход? Всякое ведь бывает…

— Разумеется, Наташа. Мы удаляемся от цивилизации на два-три порядка и аптечка — необходимость номер один. Кстати, возвращаясь к выпивке. Возьмите бутылкой больше! Пригодится дополнительно в качестве обеззараживания царапин и ран. Слышишь, Олег?

— Да-да, Николаич, всё сделаем! — Ответил Головной. — Девочкам, полагаю, надо подумать о своих днях?

— Хорошо, что напомнил.

Вадим вздохнул.

— Девчонки, без тени ханжества. Позаботьтесь, пожалуйста, о своей гигиене, чтобы ахти раз, не возникло вдруг.

Наташа толкнула Ваню локтем.

— Ты слышал, друг? Что надо мне на случай вдруг?

Люся звонко засмеялась.

— Наташенька. — Принял игру Ваня. — Я всецело к твоим услугам. Благодаря моим заботам, твои трудные дни пройдут влегкую…

Иван сделал театральный жест, и под смех аудитории, продолжил:

— Ощущение сухости и шелковистости не покинет тебя.

Присутствующие поперхнулись со смеху. Ваня Климов был из тех собеседников, что не дают грустить.

— Ты сам-то понял, что сказал? — Произнес Олег отсмеявшись — Смешал в кучу рекламы прокладок с шампунями.

— Оговорился. Бывает. Девчата, вы не в обиде?

— На тебя обидишься, балабол. — Наташка прижалась к Климову. — Кстати, пусик, купишь мне хороший шампусик, а?! Чтобы быть для тебя шелковистой?

— Не премину. — Кивнул Ваня. — Понимаю. За базар надо ответить.

Вадим, не спрашивая, повторно разлил чай по чашкам.

— Давайте доедайте! А то я сам много сладкого не ем.

Вадим подвинул два оставшихся куска торта к девушкам.

— Ой, спасибо. — Люся улыбнулась. — Я больше не буду.

— Я вот половинку из этого. — Наташа располовинила ножом один из кусков.

— Ну, чё, дамский угодник?! — Олег хлопнул Климова по спине. — Я тоже со сладким не дружу. Придется тебе доработать.

— Угу. — Промычал Ваня, активно шевеля челюстями и запивая чаем. — Чего не сделаешь ради друзей.

Сладкое Ванька обожал, и умолять его откушать, не было необходимости.

— А мы по карте пойдем? — Спросила Люся, отхлёбывая из чашки.

— По карте, Люся, по карте. А точнее руководствуясь ею. Как таковых пропечатанных карт тайги, не существует. Есть условно составленный карта геологов, с обозначением связующих по маршрутам мест. Эти карты не всегда освещают то, что на самом деле в тайге присутствует. Но они удобны, как ориентир в продвижениях, от пункта А, скажем, к пункту В.

— У вас такая же карта?

— У меня карта получше будет. Составлял ещё мой прадед в своё время, а он хорошо пробороздил по таёжным широтам. В ней указания доброй половины всех охотничьих заимок. С подобным обозначением рек, озер, и даже лес по растительности своей поделён в этой карте на березняк, ельник, кедрач и осиновые угодья. Детальнее, карты, пожалуй, не найдешь. Разве что только у потомственного охотника. А те места, куда я вас поведу, хожены мной не раз, и изучены так, что карта пригодиться не сразу.

— Николаич, сам из потомственных, — прокомментировал Олег. — Так, что расслабьтесь. Вадим Зорин, это вам не Иван Сусанин.

— А чего на меня посмотрел? — подхватил Ваня. — Я что ли Сусанин, я Иван Климов.

— Мы это заметили, — под общий смех закончил Олег.

От третьей чашки чая ребята отказались, поговорили о делах текущих, о работе, о машинах, о ценах на бензин.

— Ладно, Вадим. — Головной встал, давая понять, что, мол, засиделись, пора. — Созвонимся, дня через три…

Гости встали. Люся убрала чашки в мойку, и быстренько очистила от крошек стол, возвращаю ему цивильный вид.

— Не торопись, Олег. Собирайтесь не спеша, даю неделю, а там отзвонишься. Скажу когда прибыть ко мне с рюкзаками в боеготовности. Хорошо?

— Договорились, — согласился Олег, проходя в прихожую, где вся компания почти уже обулась.

Ребята поблагодарили за чай, и шумною ватагою высыпали на лестничную площадку.

— До встречи! — попрощался с ними Зорин.

— Скоро увидимся. Пока!

Дверь закрылась. Вадим прошел в зал и опускаясь на диван:

«До Танхоя как всегда, а там уже на своих поршнях. Что у меня там по плану? Пройтись по магазинам, затариться тем, да сем»…

Зорин натянул свежее купленные джинсы, накидывая на тело отутюженную рубашку.

«Тачка, только завтра на ходу будет, — вспомнил он, о загнанной на ремонт, «пятёрке». — Телефон мой у Антона есть, позвонит».

Неожиданно, ход его мыслей изменил направление, возвращая его к Анжелкиным встречам.

«Может, обидел как-то? Словом неосторожным, каким-то действием?» — выстраивал догадки Вадим.

Да нет. Последних два свидания не отличались ничем от предыдущих встреч. Анжела была весела, кокетлива, как обычно. Вела себя раскованно, непринужденно и являлась инициатором их культурного досуга.

Больше всего Вадим опасался рецидива. Однажды от него ушла девушка. Любимая женщина, которая была мыслями в его будущем, и с которой он собирался иметь детей, и с которой не прочь был иметь семью. Вадим не сомневался, что так и будет. Всё шло к тому. Не учел только одного. Психика, расстроенная памятью прошлого ужаса, который ему довелось пережить в Чеченской мясорубке, оставили неизгладимый отпечаток на его, казалось бы, уравновешенный характер.

Война не собиралась его отпускать. Она засела глубокой занозой в израненной душе. Бывший участник военных действий на территории Чеченской республики, прошедший ад первой компании, уволенный в запас в звании сержанта, он, Вадим, попал из зоны боевых операций, из мира огня и смерти, в довольно таки безопасную и непривычно спокойную жизнь, где не стреляют и не взрывают, где жизнь не висит на волоске, а уверенность прожить днем больше вырастает на все сто, превращаясь из уверенности в несомненность долгих лет жития. Тишина мирной «гражданки» некоторое время выбивало из колеи и держало в напряжении. На войне считалось, что затишье — верный признак грядущих боев. Тишина в горячей точке — это предвестник опасности, предчувствие нехорошего и страшного. Вадим долго всматривался в эту пеструю вяло текущую мирную жизнь, глядя на суетливо спешащих людей, на праздно гуляющую, не обремененною заботами молодежь. Глядел и выискивал какую-то неправильность во всем этом, а быть может подвох. Сознание медленно возвращало ему порядок вещей: ты дома; это не война, здесь мир и ты здесь жил, рос, неужели ты забыл? Психологическая акклиматизация длилась меньше месяца. Зорин пообвыкся к мирной повседневности. Здравомыслие и разум вытеснили такие качества, как подозрительность и мнительность. Вадим стал одним из всех, спешащих вечно, ищущих что-то, строящих планы и иллюзии, как это водится. Всё бы было замечательно, если бы эхо боев не возвращалось к нему по ночам в виде страшных картинок, принося головную боль и дрожь в зубах. Часть мозговых клеток, отвечающая за память, была перенасыщена грузом тяжких воспоминаний, от которых было некуда деться, которые нельзя было вытравить или стереть. Там на войне, Вадиму приходили сны добрые, светлые. Как отдушина в том аду, где он пекся, где убивал, чтобы не быть убитым самому. Сны о доме, девушках, сны о безмятежной юности в тайге с дедом, были глотком родниковой воды в раскаленной пустыне. Эти сны, несомненно, приносили облегчение и помогали Зорину сохранить человеческое там, где сохранить его невозможно. Парадокс заключался в том, что отслужив срочную, оставив Чечню позади, Вадим, находясь в мягкой домашней постели, притягивал сны, прямо противоположные тем, что снились ему там, в военной обстановке.

Как-то по случаю, Вадим попал на прием к психологу. Респектабельный мужчина, в галстуке, с породистым лицом и глубоко посаженными глазами, предложил ему сесть в кожаное кресло. Кабинет был обустроен таким образом, что своим внешним убранством располагал к доверительной беседе. Цвет светло-зелёных виниловых обоев успокаивал, а электрический камин, да большой круглый аквариум, надо думать, призывал к откровению. Выслушав Вадима, психолог перестал крутить в руках карандаш, и, скрестив пальцы, наконец, взглянул Зорину в глаза.

— Видите ли, Вадим Николаевич, ваш ночной непокой, напрямую связан с нервным потрясением, которое, очевидно, впервые проявилось у вас там. В горячей точке. Это был определенный надлом вашей душевной организации и где-то, возможно, переворот ваших жизненных установок. Ваших приоритетов и ценностей. С этого момента, внутри вас пошел развиваться новый тип личности. Вы стали легко относиться к смерти. Вы видели, как убивают и убивали сами. Ведь убивали же?

Вадим еле заметно кивнул.

— Во-от. — Продолжил доктор. — Вы привыкли к тому аду, который окружал вас. Вы обрели душевный покой там, заметьте, где другой свихнулся бы с ума. Война стала привычкой, и в этом корень проблемы. А теперь, смотрите, что происходит. Вы бросаете стрелять, взрывать и убивать, и врываетесь в спокойную мирную жизнь. Вы часто ездите в общественном транспорте? Автобус, электричка?

— Раньше чаще, сейчас реже. — Ответил Вадим.

— Это не важно. Что происходит, когда транспорт резко затормаживает?

— Могу потерять равновесие, и не слабо приложиться об соседа или соседку. — Усмехнулся Зорин.

— Абсолютно верно! — Кивнул доктор. — Что собственно с вами и произошло.

Вы резко остановили движение жизни, движение той жизни, которой являлась для вас война. Вы потеряли равновесие, и вы ударились головой. Головой о ту жизнь, которая есть мир. Простите за образное сравнение. По-другому это называется поствоенный синдром. Чеченский или Афганский, а может Африканский. Очевидно другое: все кто оттуда возвращается, получают ощутимый сдвиг по фазе.

— Простите, доктор, — прервал красноречие психолога Вадим. — Как к вам обращаться?

— Валентин Сергеевич.

— Валентин Сергеевич, честно скажу, было время, когда ходил на взводе и в каждом видел потенциального врага. Спиной ждал выстрела или ножа. Хотелось взять, кого бы то ни было за грудки, и как на войне, бывало, с «языка» слить информацию. Но сейчас я уже избавился от этого. Подлечило время. Только сны… Эти сны преследуют меня почти всегда. И всякий раз я просыпаюсь в пятом часу и подолгу не могу уснуть.

— Отвечу вам, Вадим. Что касаемо ваших снов. Любому, некогда отслужившему в армии, снится в частых повторах сон. Какой? Что он, служит снова и снова. И неважно воевал ли он или клал кирпич в стройбате. Снится вот, и ничего не поделаешь. В вашем случае… Я гляжу, у вас пробивается седина. А ведь вам едва за двадцать…Так вот, в вашем случае, Вадим, если сознание возвратило вам правильный ракурс вещей, то ваше подсознание, которое, как известно, работает во сне, возвращает вас к тем самым памятным событиям недоброго прошлого.

Валентин Сергеевич вновь завертел карандашом.

— Вы рассказывали, что на войне вам снилось о доме? — спросил он.

— Да, — подтвердил Вадим.

— Всё верно. Всё сходится. И в этом противоречии, как ни странно, есть закономерность. В том ужасе, где вы варились, ваше я, или, скажем лучше, душа, вела поиск доброго, светлого. Ей не хватало этого. И как только организм всё это получил, происходит обратная реакция. Весь накопленный негатив возвращается к вам через сон, как через пуповину. Эта пуповина и не даёт вам порвать вам с войной.

— Что же делать мне? — спросил Вадим, порядком подустав от умных рассуждений.

— Прежде всего, старайтесь не засиживаться допоздна, не ешьте тяжёлую пищу перед сном. Не смотрите криминальные передачи, хронику катастроф, и уж тем более фильмы ужасов. Телевизионный негатив спровоцирует ваш рецидив. Если смотреть что-то так это легкие комедии. И вообще, старайтесь больше времени проводить на свежем воздухе. Особенно перед сном. Чаще ходите, чаще гуляйте, на ночь проветривайте помещение! Из лечебных средств могу порекомендовать корень валерианы, заваривайте чай с мятой. Всё это, некоторым образом, успокаивает нервную систему.

Доктор вздохнул.

— Конечно, этого недостаточно для полной реабилитации потрепанной психики. Ну, что еще могу сказать. С 93-го года в Москве была открыта клиника. Она, так и называется: «Центр реабилитации воинов-афганцев». Осуществляет такие функции как снятие военного синдрома, восстановление психико-адеватного состояния. Бывал я там однажды, когда собирал материал для диссертации. Но…

Валентин Сергеевич выдвинул ящик и, пошарив рукой, извлек сигареты. Протянул пачку Вадиму.

— Спасибо не курю, — мотнул головой Зорин.

— Не буду лукавить, Вадим Николаевич, — затянувшись, произнес психолог. — Другой бы сказал: поезжайте, это то, что вам надо. А я скажу… Байда всё это.

— Не понял вас, — изумился Вадим. — Как это байда? Лечат плохо, что ли?

— Лечат стандартно и довольно примитивно для клиники с таким громким названием. Реклаксирующие уколы, в комплексе с препаратами, подавляющие антагонизм нервной системы. Я вкратце ознакомился с перечнем стационарного курса, и знаете, был неприятно удивлен. Колют то, в основном, те же уколы, что буйным душевно больным в психушке. Прекрасно понятно, что после таких назначений, любой горячий и вспыльчивый, становится спокоен как удав. Но, что имеем в итоге? Воздействие на нервную систему, таким образом, приводит к общей заторможенности физико-двигательных реакций, плюс пагубно влияет на мозжечок. Пациент двигается как в полусне, долго думает, прежде чем ответить, практически не реагирует на шутки, да и вообще производит впечатление зомби.

Доктор раздавил окурок в пепельнице, руки привычно схватили карандаш.

— И никаких сеансов гипноза, никаких занятий аутотренинга, как это принято в цивилизованных странах. Просто уколы и пилюли. Не знаю…

Доктор снова вздохнул.

— Хотя разговоры велись, что собираются вводить штат специалистов и даже, вроде, планировалось взять в оборот услуги психомедиумов. Кто знает… Был я там, очень давно и быть может, клиника положительно продвинулась с того времени. Вы, знаете, Вадим, я вам дам адресок с телефоном. Не поленитесь, позвоните! Спросите, узнайте, что и как… Моё мнение — это всего лишь моё мнение, и оно может быть ошибочным.

Листок с адресом, Вадим, скомкав, выбросил в ближайшую урну. После того, что наговорил психолог, ложиться никуда не хотелось. Зорин взял на вооружение, те немногие рекомендации, что дал ему доктор. Целенаправленно и методично, он начал претворять в практику здоровый образ жизни. День начинался с подъёма в восемь тридцать, утренней пробежки вокруг футбольного поля. Благо, рядом находилась школа. После бега подтягивание, отжимание. Затем следовал контрастный душ, обтирание до красноты кожи и лёгкий завтрак. Далее шли текущие дела по плану дня. Ужинать садился в седьмом часу, ел плотно, зная, что больше не сядет. В отведённый прогулочный час, он либо прогуливался по парку, либо просто сидел на скамейке, в том же сквере, наблюдая за поведением молодых мамаш. На сон грядущий пил успокаивающий чай с мятой, принимал валериану. В девять часов ложился спать. Результат, впрочем, не заставил себя долго ждать. Вадим просыпался по будильнику в восемь тридцать, и не мог припомнить, что ему снилось. Сны без сновидений и переживаний, считались прерогативой здорового организма, и Вадим, весьма довольный этим, дабы закрепить результат, одевался на пробежку, и дальше следовал, согласно расписанному режиму. Прошла неделя, другая, а военные кошмары его не посещали. Снилась какая-то трипуха, не связанная ни с чем, фрагменты каких-то нелепиц, но чаще всего, Вадим даже не мог вспомнить, что он видел. Режим он старался не нарушать, а успокаивающие ингредиенты слегка подсократил, в надежде, что первое, всё-таки превалирует над вторым. Теперь Вадим с благодарностью вспоминал доктора. Ничто, казалось ему, уже не вернет его в те ужасы первой Чеченской.

Так ему казалось. Но он ошибался.

ГЛАВА 6

С Викой Вадим столкнулся нежданно-негаданно, когда возвращался с отдела кадров, куда он периодически нырял, пытаясь трудоустроиться по специальности. Как всегда вакансий не было, и Вадим с хмурой миной двигался к своему «Жигулёнку».

Неожиданно взгляд задержался на несколько секунд дольше, чем следует, и задержался на проходящей мимо девушке. Этого оказалось достаточно, чтобы произошло узнавание.

— Вика. — Не совсем уверенно произнёс он и, встретившись глазами с той, кому было адресовано, обратился более твердо:

— Вика, ты?

Девушка, притормозив, достаточно долго, как показалось Зорину, изучала его, прежде чем ответила:

— Вадим? Вадик, неужели ты?

Не прошло и минуты, как они вовсю уже трещали, шумно, наперебой. Посмеивались, вспоминая прошлое и выспрашивая о настоящем.

— А помнишь, я тебе в отместку облил твое место за партой канцелярским клеем? — Со смехом вспоминал Вадим. — Это за то, что ты не дала списать.

— О-о-о, такое не забудешь. — Смеялась Вика. — Вся юбка была пропитана. Как же! Клея ты не пожалел. А потом ещё высохло, да покрылось белой коркой. Я тебя убить была готова!

— Но разговор с директором мне обошёлся дорого. Но ведь ты тоже непромах. Кто на субботнике, пока я бегал с носилками, напихал мне в сумку сухих листьев, в придачу с камнями? А я дома открываю, а мне навстречу целый ворох поднимается и разлетается по комнате. Дед спросил ещё: «Никак гербарием увлекся?»

Они смеялись громко, чем привлекали внимание случайных прохожих.

— А в десятом классе, помнишь? Я пригласил тебя в вечернее кафе, которое открылось напротив нашего дома?

— Да, да! — Закивала, смеясь, Вика. — Ты с важным видом заказал не менее шести фирменных блюд, причем расплатиться захотел сразу, а потом оказалось, что денег не хватает даже на два из них.

— Боже мой, как мне было стыдно перед тобой!

— Да брось ты, Вадик! Ты держался достойно. Твоя фраза, брошенная бармену, покорила меня: «Простите, но мы, пожалуй, зайдем попозже». С таким невозмутимым прищуром глаз и барским поворотом головы. Это надо было видеть!

— А зато я тебя накормил мороженым!

— О-о-о, это было нечто! Мороженым мы объелись, мама не горюй! Особенно я. Ты так старался мне угодить, видно, заглаживал конфуз, что на следующий день я заболела.

— Мама твоя потом долго не пускала к тебе. Всё сердилась на мою выходку. Кстати, как она сейчас? Нормально поживает, не болеет? — Поинтересовался Вадим.

— Мама в порядке! Я как раз к ней сейчас иду. Она у меня в заводском управлении, бухгалтером трудится.

— О, передавай привет! А я как раз оттуда, с отдела кадров. Всё пытаюсь воткнуться на завод. Пятый раз уже здесь мелькаю. Слушай, что за времена такие? — Посетовал Зорин. — Раньше всегда, пожалуйста. Приходи, устраивайся, а сейчас…

— Сейчас трудно с этим. — Кивнула Вика. — На одно место десять желающих. По блату люди, конечно, лезут, кто через взятку. Времена уже не те, это точно. А ты где раньше был, не работал что ли?

— Нет, Вик, не работал. Я ж вот только, ну, наверное, с месяц-полтора, как с дембеля спрыгнул.

— Откуда спрыгнул?

— Ну, с армии вернулся. — Засмеялся Вадим, внося ясность. — Пришел, а дедушка уж похоронен как с год. А я-то всё думал, что ему некогда письмецо написать. Всё думал по тайге, да по тайге похаживает.

— Глеб Анатольевич умер? А ведь такой крепкий мужчина был. По виду и не скажешь, что он чем-то болел.

— А он и не болел. — Нахмурил лоб Зорин, что-то припоминая. — Перед самой кончиной, у сестры своей гостевал, в Танхое. Так вот, она рассказывала, прекрасно себя чувствовал, шутил как никогда, всё пытался её уболтать на прогулку с ним по тайге. Попарился в баньке, настоечку отведал. Лег спать, а на утро, говорит, не докричусь до него. Подошла, а он тихо так лежит и уже холодный. Тихо отошел, во сне. Тётка говорит, просто час его настал, вот Бог и забрал его душу, легко и безболезненно.

— Да-а. — Вика опустила глаза. — Хорошие люди и уходят хорошо, не мучаясь. Значит ты один, Вадик?

— Значит один. Что это мы всё о грустном. Ты-то сама как? Небось, семья, муж, дети?

— Детей пока не нажила. В мужья наклёвывался один. Ты знаешь, почти уж замуж за него собралась. Да вовремя остановилась. На «дурь» он был подсажен. А с виду не сказать, что наркоман. Мама, вот как-то сразу обратила внимание. Глаза, говорит, у него не живые, холодные. А я…

Вика вздохнула.

— Взяли их короче. Квартиру чью-то чистили, а сигналка тихонько сработала. Приехал наряд и… Может это к лучшему, Бог уберег. Ладно, Вадь, побегу, а то мама заждалась, наверное.

— Подожди, Вик. — Вадим придержал её за локоть. — Сто лет тебя не видел. Я вообще никого из наших не встречаю. А тут ты! Знаешь что? — Вадим радушно улыбался. — Давай сегодня вечером, если не занята, свидимся где-нибудь, поболтаем о том, о сём, а?! Я чертовски рад тебя видеть!

— Спасибо, Вадик. Сейчас точно не могу сказать, буду ль я свободна. У тебя есть сотовый?

— Пока не обзавелся.

— Ну ладно, запиши мой. — Вика продиктовала номер. — Позвони вечером, в районе шести. Я уже скажу точно.

— Позвоню! — Обещающе кивнул Вадим. — Знаешь, можно завалиться в то самое кафе, где я потерпел фиаско, ну, то самое!

— А денег хватит? — Засмеялась Виктория.

— Наскребем по сусекам. Я же должен восстановить свое доброе имя, запятнанное много лет назад. К тому же, я ведь обещал им зайти попозже.

Вика громко рассмеялась.

— Ладно, Ромео, звони! — Попрощалась она, и, повернувшись, застучала каблучками.

Вадим, конечно, позвонил. И Вика, конечно, согласилась. Хотя, признаться, выдержала паузу, томительную для Вадима, который считал секунды, дожидаясь её ответа.

Они сидели в том самом памятном кафе. К основному помещению заведения была сделана пристройка в стиле летней веранды, и Вадим именно там усадил девушку, недалеко от струящегося фонтана. Зорин символически заказал именно шесть блюд и в качестве десерта, по порции мороженного с крошками кокоса и шоколада. Дегустируя, отменно приготовленные салаты по восточной рецептуре, и не менее вкусное жаркое, они сдабривали это напитком доброго полусухого вина. Смеялись, болтали обо всём и не о чём. В основном, перебирали в памяти забавные случаи из недалёкого детства.

Вика стала рассудительной дамой, хотя насмешливость её карих глаз оставалась той же, что и в детстве, с искринками дурашливости и беззаботности. Похорошела она или нет, Вадим не мог бы сказать. В ней не было той красивости, что принято считать сейчас, беря за основы контуры тела и внешние черты лица. У Виктории был чувственный рот, вздёрнутый носик, лоб слегка высоковат. Брови не были чётко очерчены, как это бывает у жгучих красавиц. Неприметные. Но глаза, большие, тёмно-карие, полностью компенсировали сей недостаток. Среднего роста, стройная, с вполне самодостаточной фигурой, хотя и без претензий на мисс «Бюст». Вадиму она была памятна как та девчонка, с которой он рос, сидел за одной партой, воевал, а по юности, неумело ухаживал.

Тогда после школы, время безжалостно разбросало их всех… Кто пошёл учиться дальше, а кто работать. Некогда дружный класс, растворился в океане жизненных забот. Зорин, получив специальность электрика в профучилище, не успев проработать и месяца, ушёл в армию.

Сейчас, он сидел с Викой, с той девушкой, что приходила в его сон. Приходила к нему ТАМ. ТАМ это имело значение.

Вслед за этим пошли другие вечера, не менее насыщенные и интересные. Виктория принимала его ухаживания. Вадим стал другой, в нём что-то поменялось. Это была интрига и загадка для девушки. Тот мальчишка, что досаждал ей со школьной скамьи, и сейчас проскакивал в нём: в каких-то шутках, в каких-то жестах. Но главное впечатление оставалось неизменным: Вадим изменился. Вот только где? Возмужал, что ли?

А Зорин, тем временем, до вечерних свиданий с Викой, отчаянно искал работу. У него ещё были деньги, но надолго ли? Дед, царство ему небесное, был близким ему человеком, а значит, не мог, не позаботится о своём внуке наперёд и загодя. Ещё при жизни его, Вадим не видел, чтоб дед что-то себе покупал; скажем, обновлял гардероб или приобретал какую нибудь мебель, делал другие масштабные покупки. Пенсию, он получал не маленькую, по меркам пенсионеров, но тратил её, только часть, выполняя, в основном, продовольственную программу. Ну, и что-то тратил на охотничьи-лесовые нужды. Теперь, когда его не стало, Вадим узнал, что кроме собственности на квартиру, у него имелся личный счёт в сбербанке. Счёт был открыт давно Глебом Анатольевичем, и вклады вносились им ежемесячно, по мере возможности. Конечно, суммарный итог в итоге, выглядел, быть может, смешным для олигарха, но для дембеля с ветром в карманах, сумма была воистину царской. Триста сорок семь тысяч рублей семьдесят две копейки, значились последними, в графе прихода. Теперь стало ясно поведение деда. Ущемляя себя при жизни, Глеб Анатольевич делал всё, чтоб после его смерти, внук не испытывал материальной нужды. Как будто знал старик, что наступит такое бестолковое время.

Деньги, Вадим тратил рационально. Единственно масштабной покупкой, стало приобретение подержанного автомобиля, семейства «Жигулей». «Пятёрка» бегала резво, и была незаменима в решении некоторых задач. В остальных случаях, Зорин решил быть посдержанней, хотя бы до тех пор, пока не найдёт работу.

А работа не спешила в объятия. Завод молчал, а город, если и предлагал что-то, то не за высокий оклад, в основном, где пахоты побольше, а рубля поменьше. Наконец, Вадим устав от беготни, заполнил анкету в одном коммерческом игровом комплексе, под броским названием «Жемчужина», который соединял в себе игровые автоматы, казино, бильярд, бар со стрип-залом, дискотечный зал. Набор кадров был в самом активе. Требовались бармены со стажировкой; ди-джеи, опять же с опытом ведения развлекаловки; крупье для работы в казино. Опыт последних был необязателен, так как опытных крупье в городе было столько, сколько мамонтов в приезжем зоопарке. Откуда бы набраться опыта, если и казино, вот только едва замутили. И верно, поэтому, желающим занять эту вакансию, предлагался бесплатный курс обучения, где посвящали в основы основ.

Вадим, с улыбкой представил себя в роли важного-преважного надутого франта, с бабочкой вместо галстука, в красном пиджачке, крутящим рулетку и объявляющим, как в кино, следующее: «Ставки сделаны, ставок больше нет». А потом, дескать: «Увы, сожалею! Ещё ставить будете?»

Зарплата крупье из всего штата, была одна из высоких. Но ответственность, надо полагать, была не ниже. «За малейший промах в работе с деньгами, спросят, мало не покажется… А то, и голову снимут. Это же не государственная лавочка». — Рассуждал Зорин. Да и не в его характере, стоять болваном, и оболванивать упакованную публику. Оставалась ещё одна штатная единица, и Вадим выбрал её.

Специфика охранника основополагалась на охране имущества, включая весь инвентарь от и до, с поправкой на форс-мажорные обстоятельства (пожар, наводнение). Или сознательная порча инвентаря, лицами, входящим в определённый социум. Зорин был озадачен, когда прочёл эту абракадабру в памятке обязанностей охранника. Ему разъяснили, что ответственность охранник не несёт, лишь в том случае, если скажем, поломку или погром бара учинил кто-то из криминальной пехоты. Из братвы, короче. На этот случай, у «этих» с администрацией комплекса ряд договорённостей.

— А как узнать, кто их них братан, а кто просто подвыпивший буян? — поинтересовался Зорин.

— Этих ни с кем не перепутаешь. — Объяснили ему.

С остальным контингентом, как и положено. Сломал, разбил? Изволь, заплати! Предъявлять всенепременно, иначе из твоего кармана вычтут. График рабочий: сутки через двое. Функции вышибалы, как само собой разумеющееся. Опять же уметь различать, кого пинком под зад, а кого поднять на ноги и помочь спуститься. Зарплата предлагалась и не высокая, и не маленькая. Средненькая, на хлеб с маслом хватит, да и квартиру оплатить, а где-то и прибарахлиться.

Вадим вздохнул и заполнил анкету. Попытка не пытка, почему бы и нет. На просьбу оставить контактный телефон, Зорин внес номер домашнего своей соседки Антонины Дмитриевны, поскольку своего не имел, а цены на мобильники ещё изрядно кусались. Ему вежливо дали понять, что с ним свяжутся и пригласят на смотр.

«Как тут у вас всё серьёзно, ребята. — Усмехнулся про себя Вадим. — Смотры, кастинги».

Теперь можно было подумать о вечере. Вадим вставил картофон в ближайший автомат и набрал одинадцатизначный номер. Дождавшись связи, произнес:

— Вика, привет! Я зайду за тобой в семь часов?

— Вадим приходи пораньше! — Голос Виктории был весел и оживлен. — Мама собирается испечь пирог. Посидим, почаёвничаем.

— Ладно. — Улыбнулся Вадим. — Приду пораньше.

С Викиной мамой у Вадима наладился наичудеснейший контакт. Елизавета Васильевна была приятно изумлена, когда наконец уяснила, что презентабельный мужчина с суровым взглядом, никто иной как Вадька, тот самый сорванец, что создавал проблемы её дочери. Вадим был предельно вежлив и вёл себя несколько скованно, но только поначалу. Елизавета Васильевна не была бы светской дамой, если бы не смогла бы своими мягкими подкатами и подходами, расшевелить на беседу любого молчуна. Через каких-то тридцать-сорок минут Зорин чувствовал себя в гостях легко и непринужденно. Вопросы его уже не смущали. Напряжение пропало, и за чашкой чая, он бесцеремонно позволял себе шутить, острословить, что не всегда замечал за собой. Елизавета Васильевна хохотала и подкидывала темы в разговор, как палки в огонь. Вика иногда одергивала мать, но та отмахивалась, и поощрительно кивала Зорину головой, слушая его рассказы столетней давности.

И вот теперь, как верный признак того, что в ихнем доме он гость желанный, его ждал пирог, а это уже для начала не плохо.

Вика нравилась ему. Нравилась тогда, и нравилась спустя годы, сейчас. Вадим крутил в голове, как деликатно и толково преподнести ей свои чувства, чтобы не сморозить какую нибудь чушь, и не дай бог показаться смешным. Очевидно, девушка чувствовала это, но спешила помочь ему проявиться.

Они сидели в опустевшем ночном дворе, на скамейке, у подъезда Викиного дома. После маминого пирога, было решено забуриться в кино. В прокате шумел сверхкассовый блокбастер «Титаник». Народ отвыкший было от кинотеатров, необыкновенно живо и рьяно кинулся на просмотр этого киношедевра. Места были забиты все, как в старое доброе время. После кино, они медленно шагали, делясь впечатлениями, и обсуждали острые моменты фильма.

А сейчас Вадим сидел с Викторией, на плечи которой традиционно был накинут пиджачок. Правой рукой он не сильно приобнимал девушку, легонько прижимая её к себе, создавая тем самым комфорт и тепло. Где-то неподалёку выясняли отношения коты, вынося на повестку территориальный вопрос.

Вадим заговорил неожиданно. Неожиданно для самого себя. Видимо настал момент, и он решил: пора.

— Вика. — Голос потерял твёрдость. — Я хочу сказать… Ты прости меня за все дела… За все проделки… Ну, тогда в детстве. Много тебе насолил. Не со зла это…

Распланированная речь, как испуганная лань куда-то исчезла, а вместо заготовленных признаний, с языка слетали совершенно не те слова. Виктория повернулась к нему. Лицо её было серьёзно, но в самой глубине глаз плясали озорные чертинки.

— Я знаю, Вадя, что не со зла. — Тихо произнесла она.

Мягкий тон девушки придал смелости и воодушевил Вадима на продолжение.

— Ну, ты знаешь, как оно бывает. Кто тебе нравиться, того и дёргаешь за косички. Это как закон.

— А я тебе нравилась? — Озорные чёртики заплясали ещё больше. — Это же было детство, Вадька! Какой ты дурачок.

— Верно, детство. — Вадим понизил голос. — Но и дети ведь тянутся только к тем, кто им симпатичен.

Последние слова были произнесены совсем тихо и близко к губам Вики. Наверное, полушепот был переходным мостиком, от слов к чему-то ещё. Вадим знал к чему. Больше всего он боялся, что девушка отстранится или засмеётся. Он не хотел, чтобы так было. Но Виктория, словно ожидая этого, сама подалась навстречу. Губы их встретились в жарком, неистовом поцелуе. Викины губы были жадные и страстные. Вадим долго не отпускал, пока сама Вика не оттолкнула его.

— Всё, Вадька, всё. — Улыбаясь, отстранилась она. — Сумасшедший. Мы же на улице.

— Так никого нету! — Вадим сделал ещё попытку заполучить её в объятия.

— Ну, Вадим, перестань. — Отмахнулась девушка и, переключая его внимание, спросила:

— Ты завтра придёшь?

— Спрашиваешь! Прилечу!

Вика засмеялась.

— Позвони сначала! Летун! Ну, ладно всё! Пока! — Вика, сделав ручкой, улыбнулась и забежала в подъезд.

С этого дня, а вернее вечера, их отношения поднялись на новый виток развития. Они были достаточно взрослые, чтобы продолжать юношеские пылкие встречи под луной и распалять себя по одури поцелуями. У Вадима была своя квартира, и Виктория, оставшись на ночь раз, потом осталась и два, и скоро перебралась к Вадиму насовсем. Пружины старого дивана ответно реагировали на страстно-импульсивный поединок любящих тел. Вика стонала, с надрывом в голосе и не всегда выдерживала столь бешеной страсти.

— Вадь-ка-а! Милый! Всё-о-о! Не могу больше! — Разметав волосы, по подушке шептала она. — Сумасшедший!

Мать Виктории не была ограниченной в вопросах морали, чтобы высказывать неодобрение и судить дочь за легкомысленность. К тому же выбор дочери ей импонировал. А что живут вне брака, что ж… Теперь молодежь живёт по меркам своего времени.

Вадим был счастлив. Да, пожалуй, тогда он был счастлив. И ничто, вроде ничто не предвещало плохого.

С вечера постучалась соседка. Сообщила, что был звонок. Просили передать, чтоб Зорин на завтра явился на какой-то там смотр. Сказали, что, мол, знает…

Вадим поблагодарил соседку, а утром следующего дня был уже там. С собой принёс спортивные штаны, майку. Это было условие администрации.

Крепкий коренастый мужчина, не высокий, с аккуратно подправленными усами, осмотрел прибывших. Скорее всего, он здесь отвечал за подбор охранников.

— Что ж начнём с физкультуры. — Протянул он. — Переодевайтесь и все в спортзал!

Спортзал был большой и просторный. Вмещал в себя помимо турников, брусьев и матов, отгороженный участок под ринг. В правом углу зала, отчаянно мутузил грушу чернявый парень, в спортивных трусах. Другой, посветлее, сидел на скамье, и что-то зубоскалил на удары первого. Новичками, похоже, они не были.

— Давайте, вместо разминки, бег по кругу. — Распорядился усатый. — Потом на турник. Отжимание. Потом… Дальше скажу!

Всё это было знакомо и избито. И не тянуло на серьёзную проверку. Подтянулся Зорин шестнадцать раз. Легко мог больше. Но к чему? С отжиманием не возникло трудностей. Наотжимался в своё время. Ребятам, что стояли рядом такое и не снилось.

— Ладно! — Подвёл итоги, так и не представившийся усач. — В принципе не плохо! Все, я думаю, разогрелись, да? А теперь главный тест! На выносливость и боеспособность. Серёжа! — Крикнул он чернявому. — Давай, задвигайся! И перчатки достань!

— Сейчас проведём спарринги. — Продолжил он. — Каждый оденет перчатки. Ваша задача — продержаться на ринге не менее трёх минут, под ударами нашего боксёра. Если кто раньше занимался, может попробовать контратаковать. Но это не главное. А главное — не дать себя нокаутировать. Выстоять — вот ваша задача! Понятно?

Пока участники смотра выходили на ринг под удары Серёжи, Зорин откровенно скучал. Бой не вызывал в нём интереса, а мыслями он был в постели с Виктошкой.

— Следующий! — Крик вернул его в реальность.

Следующий был Вадим.

— Ребята! — Обратился он, вроде ко всем, но посмотрел на усатого. — Я здесь никто, чтобы менять правила. Но этот бокс, оставьте для других. Проверьте меня реально без ринга и без перчаток. Как это бывает на улице. Вот здесь возле матов. Клянусь, что никого не покалечу!

Немая сцена, видимо, была не только в пьесах Гоголя. Эту тишину надо было слышать. Потом раздался одиночный смех. Смеялся светлый парень.

— Серёг! Вот тебе и конкурент! А то всё: «Я вне конкуренции, вне конкуренции». Суши вёсла!

Серёга с мрачным выражением лица вылез из-за канатов, посмотрел на усатого. Тот с интересом изучал Зорина. Наконец, подошёл в плотную, спросил:

— Занимался чем?

— Занимался! — Кивнул Вадим. — Там подсмотрел, тут что-то запомнил. Вот так и научился приёмчикам.

В глазах усатого бесом промелькнул гнев.

— Серёж! — Посмотрел он на боксёра. — Давай в полную! Без перчаток как просит. Не обессудь, парень. — Усмехнулся Вадиму. — Серёжа — бывший КМС. Ты сам захотел.

Зорин пожал плечами, разминая кисти рук. Сергей уже сбросил перчатки и встал напротив него, поинтересовался:

— Не боишься с разбитой мордой уйти?

«Не добрый взгляд — отметил Вадим. — Парень давно не получал сдачи».

В ответ кратко бросил:

— Боялка поломалась, бояться теперь вот нечем.

— Ну-ну! — Усмехнулся тот, принимая боксёрскую стойку. — Готов?

— Готов! — Ответил Вадим, стоя свободно, опустив руки, как будто готов был не драться, а выслушать очередной анекдот.

Боксёр в прыжке сократил дистанцию, выстреливая левой в область подбородка, а правая шла на излёт, всем весом, в район челюсти, не оставляя шансов дерзкому новичку. Это было бы эффектно: два удара и нокаут. Эффектно, но только не с Вадимом. Удары пробуравили пустоту. Там, где должно было быть лицо, не оказалось ничего. Боковое зрение зафиксировало нахождение противника, но развернуться боксёр не успел…

Вадим видел, как Серёжа, он же КМС-кадидат в мастера, пошёл стремительно в атаку. Но стремительно — это для всех наблюдающих, а не для Зорина. Ещё стремительней, вдвое или втрое, Вадим был обучен уходить, от ударов таких бешеных быков. Уход с линии атаки — был и остаётся ключевым решением исхода многих поединков. Вадим чётко и мягко исполнил этот уход, оставляя осевую прямую, по которой пронёсся боксёр Серёжа с пудовыми кулаками. Пока тот трогал воздух, Зорин, находясь, справа от него, произвел резкое движение. Левая рука его, коснулась чуть ниже боксёрского затылка, а правая ладонь пошла навстречу левой, захватив в охапку нос и лоб незадачливого боксёра. Вздёрнутый кверху подбородок, запрокинул тело бойца назад. В деле всё произошло быстро, и было не понятно с чего вдруг славный КМС опрокинулся на маты. Удара никто не видел, как не видел никто и того, что сделал Зорин.

— Это мягкий вариант. — Пояснил Вадим зрителям. — А есть ещё жёсткое решение.

Посрамленный кандидат в мастера вскочил на удивление резво. На лице, потемневшем от злости, читалась жажда реванша. Теперь боксёр не торопился лезть на рожон. Ссутулившись, низко пригнув голову, держа кулаки наизготовку, он мелкими шажочками подступал к Вадиму. Главная задача, как он считал, выявить открытые места или заставить партнёра раскрыться ложными манёврами. И бывает достаточно секунды, чтобы мощным боковым, уработать раскрывшегося бойца. Но Вадим не был боксёром, и вёл себя нелогично для ринга. Он не закрывал ни лицо, ни живот, а просто двигался в такт движениям Сергея. Он был открыт, и это Сергея бесило. Попытка отвлечь Зорина ложными выпадами не проходила. КМС начал закипать. А Вадим решил слегка поиграть. Поскольку первую схватку зритель не смог по достоинству оценить, потому что ничего не понял, то сейчас он не торопился с концовкой. Лёгкие уклоны и отходы по круговой, исключали досягаемость ударов. Ну, а для зрелищности боя, Вадим иногда отводил удары блоками. Со стороны должно впечатлять. «Ну, а теперь пора» — решил Зорин, несколько подустав от этого спектакля. Сделав вид, что купился на дешёвый трюк с ложными ударами, Вадим натурально подставился. Сознавая, что противник идёт на мощный боковой панч, Зорин мгновенно в прыжке минусовал дистанцию до нуля. Уходя от удара в мёртвую зону, он не сильно боднул Серёге в подбородок, одновременно вращением левой руки против часовой, зацепил бьющую руку в замок. Зафиксировав рычаг, он дожал его до болевого порога, заставляя боксёра приподняться на цыпочки, после чего обратился к зрителям:

— Сейчас мы все наблюдаем, как неприятеля можно нейтрализовать без нанесения ему телесных повреждений. Ни смотря на боль, противник всё же пытается вырвать руку из замка…

Распсихованный Сергей, кривясь и топчась на носочках, всё же силился сопротивляться, пытаясь свободной рукой выправить положение.

— Что можно сделать в этом случае? — Продолжал Зорин. — Чтобы убедить окончательно врага, что он побежден, следует, быстро сняв замок, перехватить руку в районе кисти…

Вадим вёл себя так, будто он являлся в данный момент инструктором рукопашного боя, а помогал ему иллюстрировать приемы добровольный ученик. Но, похоже, в планы боксёра не входило быть наглядным пособием. И без того, униженный поражением, Сергей, почувствовав, что рука освободилась, кинулся на сближение с Зориным. Вадим, невозмутимо повернув кисть боксёра по часовой, резко крутанулся вокруг своей оси, заставляя рывком оппонента проделать тот же путь. Затем нарушил его инерцию, вывернув кисть в обратку. Тело Сергея подчинилось боли, а сила убитой инерции, опрокинуло его на маты.

— И завершающий этап: расположить недруга лицом к земле. — Вадим снова повернул кисть назад, заставляя боксёра, следуя за болью повернуться на живот.

— А затем, держа на контроле кисть и локтевой сустав, ломаем последнее сопротивление. Или нет? — Спросил поверженного Зорин.

— Всё, всё! Отпусти руку, урод! — Зашипел Серёжа.

Боксёр встал, и массирую правую кисть, с досадой произнёс:

— Чё, я тебе кукла что ли? На мне приёмы показывать! — Ни на кого не глядя поплёлся в раздевалку.

— Извини! — Запоздало крикнул Вадим.

В рядах зрителей возникло оживление. Ребята только, что получили бесплатное зрелище, и очевидно настала минута обсуждения. Усатый теперь уже не глядел волком. На лице его было крупно написано уважение.

— Да-а-а! — Качнул головой он.

Возле Зорина оказался светлый парень.

— Здорово! — Улыбаясь во весь рот, восхитился парень. — Супер! Меня Виталиком кличут.

Он протянул руку.

— Вадим. — Пожал руку Зорин.

— Серёгу никто не мог положить до тебя. У него правая — убойная. А ты взял его, и как щенка, мордой на мат. Грустно ему.

— Если парень умный, то не обидится. — Высказал Вадим.

— Да нет, Серёга, пацан нормальный. Достойных соперников уважает. Ну, может, может, зацепило его, что при всех… Да, ладно подружитесь. Ну, а вообще, супер! Спецназ?

— Вроде того. — Уклончиво ответил Зорин.

— Я понимаю, моё карате тут близко не стоит. — Виталик сиял как начищенный сапог. — Покажешь, потом? Что нибудь…И мягкий и жёсткий стиль…Интересно.

— Покажу, почему бы нет.

В спортзал зашёл усатый, исчезнувший во время беседы с Виталиком. В руках он держал исписанный лист. Зорин узнал свою анкету.

— Зорин. Вадим Николаевич. — Констатировал усач анкетные данные. — Семьдесят пятого года рождения. Семейное положение: холост. Не судим… Служба в армии… Хм-м. Тут только да или нет, на вопрос, проходил ли военную действительную службу. А где служил? Кем? Дурацкие анкеты!

— Это ваши анкеты. — Пожал плечами Вадим.

— А вы сами не хотите пояснить, где проходили службу?

«Надо же, уже на «вы», рейтинг так и прёт». — Подумал Зорин, а в ответ, спросил:

— Это обязательно?

— Да нет, не хотите говорить, не надо. В общем что? Вы, безусловно, проходите по всем критериям. И даже, возможно, учитывая ваши навыки, в дальнейшем… Я сам позабочусь. Предложим вам более высокооплачиваемую работу.

— Надеюсь не киллером?

— Ну, что вы, у нас без криминала. Что нибудь слышали о работе секьюрити?

Зорин понятливо кивнул.

— Но это не сразу. А пока, двенадцатого июля, перед открытием комплекса, приходите в восемь часов, получите униформу и пройдёте инструктаж. Меня зовут Ринат Ильдарович. — Открыл, наконец, своё инкогнито усач. — Ваш непосредственный начальник отдела.

— Остальные! — Переключив внимание на зал, крикнул Ринат Ильдарович. — Внимание! Тишина!

Остальным Ринат Ильдарович сказал то же самое, что и Вадиму. Сбор во столько-то, инструктаж, распределение.

ГЛАВА 7

— Почему ты раньше ничего не говорил, Вадик?!

Вика сидела в кресле, и с тревогой всматривалась в лицо Вадима.

У него стучало в исках. Сухость во рту и какой-то дикий озноб перекрывал все вопросы Виктории. Говорилось с трудом, но все же он смог донести до неё суть происходившего.

ЭТО вернулось. Оно не прошло, как он думал, оно лишь хоронилось в глубине, чтобы всплыть сейчас и заставить его кричать. А он действительно кричал. Кричал во сне, и сам слышал свой крик. Жуткий и страшный.

Сон был отчётлив и ярок, как отснятый, некогда в прошлом, сюжет. Вот он на ключевой позиции занятый для снайперского ведения огня, в полуразрушенном трехэтажном здании. Отстрел ведётся выборочно. Прицел торопливо ловит фигуры врагов, вскидывающих на плечо гранатометы. Целенаправленный удар из такого игрушек, способен нанести существенный урон, особенно в условиях уличных боёв. А поэтому, первый выстрел, исключительно, по ним. Не менее грозен вражеский пулемёт, ему отводится не меньше значения. Вовремя снятый пулемётчик на войне, может в корне изменить ситуацию, и переломить её в пользу контратакующих. Вадим Зорин спокоен. Он флегматично спускает курок и методично выщёлкивает из жизни тех, кто может серьёзно осложнить положение наших штурмовиков.

Но вот его засекли. Плотный огонь не даёт ему высунуть носа, а значит, пора покинуть засвеченное место и найти другое подходящее…

И вот на отходе из помещения, буквально в проёме, он сталкивается лоб в лоб с вражеским бойцом. Завязывается схватка. Жестокая и беспощадная рукопашная, итог которой, чётко обозначит смерть одного, и даст право на жизнь другому.

Сон был правдив и документален. Это был его первый из тех, кого он убил голыми руками. Убил, извозившись в его крови и своей. Убил жестоко, потому что жестоко хотели убить его. Эти чёрные глаза, исполненные бешенства и лютой ненависти, волчий оскал и зверское рычание во время схватки, он не забудет никогда. Как не забудет жёсткие пальцы, сомкнувшиеся на его горле. В жизни, ТАМ, это произошло быстро, и страху было некогда разместиться в таком коротком промежутке времени. Отчаяние и обжигающая ярость — вот и всё, что наполняло его существо. Отдача боя пришла позже, с дрожанием в пальцах и тряской внутри. Но это было потом.

А теперь, во сне, он переживал снова и снова этот кусочек жизни. Кусочек жизни, с придыханием смерти. Конец сна перетекал в бессвязный кошмар, в жуткий сюрреализм. Он резал врага на части, но тот не хотел умирать. Каждая из его частей жила отдельно. Отделённые ножом руки, тянулись к горлу, острые зубы вонзались в лицо. Вадим кричал, бил, резал и… Кричал. От этого страшного крика вздрогнула Вика, вскинулась в постели ужаленная страхом, стала трясти спящего рядом мужчину.

— Вадик! Вадим! Проснись! — Тормошила она его.

Зорин был ужасен. На лбу мелким бисером выступил пот. Сухость во рту связывала речь, а руки дрожали как ТОГДА, после ЭТОГО. Вадим прошёл на кухню и опрокинул в себя стакан холодной воды. После этого сел на диван. Чтоб саморегулироваться, начал делать глубокие вдохи, с небольшой задержкой дыхания. Виктория уже сидела в кресле, поджав под себя ноги, и как-то сжалась, словно мёрзла. Женщина выжидательно смотрела на него.

— Вика, я сейчас тебе всё объясню… Сейчас, успокоюсь немного. — Вадим тяжело вздохнул. — Я думал, всё закончилось. А оказалось, нет. Боже! Как я устал от этого…

Ему ничего не оставалось, как рассказать о том, о чём он так долго не рассказывал ни ей, ни кому-то другому. А ведь всё так удачно складывалось. Второй месяц пошёл, как Виктория вошла в его жизнь. Размеренный тон будней, совместные проживания и ведение хозяйства, всё было, по сути, похоже на отношения супругов. И Вадим начал подумывать, как бы эти отношения узаконить. Вика не была против. Предложение зарегистрировать брак, было встречено с одобрением и Викиной мамой. Оставалось подзаработать деньжат, и сыграть достойную свадьбу. Можно было просто расписаться в Загсе и остановиться на этом, но Вика хотела, чтобы было как у всех: праздник, платье, гости, шампанское, крики «горько» и брачная ночь, пусть уже не первая, но пусть, как и положено, традиционно считается первой. Ведь какой женщине, этого не хочется. Вадим понимал и считался с её желаниями.

Зарабатывали оба, и совместный бюджет, позволял им выкраивать что-то на приобретение таких полезных вещей обихода, как холодильник, а после пылесос. Потом решили остановиться и копить на свадьбу. Дата была условно размытой, ориентировочно предполагался конец октября. Постель их не остывала, как и они сами. Молодые, полные сил, задора, отдавали друг друга себя, также горячо и неистово, даже без тени намёка на привыкание. И всё было бы безоблачно, если бы…

Как-то, за ужином, Вика вдруг спросила:

— Вадик, скажи, что тебе снится?

Вадим вздрогнул. Вопрос ударил по чему-то глубинному.

— Что снится? Да ничё такого… Я даже не помню, — промямлил Зорин. — А чего ты вдруг спросила?

— Я только сейчас неожиданно вспомнила… — продолжила Вика. — Ты сегодня стонал ночью. Во сне. Несильно так. Два раза через промежуток. Хотела тебя растолкать, но ты вроде как успокоился.

Зорин побледнел. То самое глубинное приобрело форму догадки. Неужели? Но Вадим не помнил сон.

— Мало ли… Наверное, кошмар, какой привиделся. Я не запоминаю сны. Ты, Вик, толкай меня, если что… Я, случайно, не храплю? — Улыбнулся он, пытаясь всё обратить в шутку.

Вика пожала плечами.

— Не помню, чтоб ты храпел.

Случай этот, вроде как замялся, и эта тема больше не поднималась. Пока… Пока Зорин не был разбужен Викторией, спустя, пожалуй, неделю после того разговора. На этот раз сон был очевиден, и забыть его Зорин не смог бы, даже если б захотел. Изрытая взрывами земля ещё теплилась, и была густо усеяна беспорядочно вывернутыми телами, на многих из которых не хватало… Рук, ног, голов. Огневая поддержка пришла не совсем вовремя. А когда всё-таки пришла, и тяжелые орудия заговорили в полную силу, это показалось адом и для «чехов» и для его отряда, вернее того, что осталось от его отряда. Артиллерия сметала и чужих и своих, оставляя на обстреливаемом секторе рваные отметины от снарядов, и фрагменты человеческих тел. Прорыв боевиков захлебнулся. Его отряд погиб, выполняя нелёгкую задачу. И он погиб вместе со всеми. Он видел себя со стороны, лежащим в какой-то неестественной позе. Глаза безжизненно и немигающе были устремлены вверх, а вокруг рядом лежали тела тех, с кем он недавно отбивал вражескую атаку.

— Что? — К телу вернулась подвижность и осознание настоящего.

Вика отпустила плечо.

— Ты стонешь, Вадим! Что тебе снится?

Он молчал. Виктория упрямо ждала ответа.

— Падал, — начал врать он. — С большой высоты падал. Ужас, как неприятно.

— Да? — Викин голос звучал разочарованно. — Ты стонал не как от страха, а как… Словно тебе тяжело. Тяжело на душе.

— Наверное, всё-таки, испугался, — продолжал выкручиваться Зорин. — Падать и во сне не очень-то шоколадно. Спасибо, что прервала моё падение. А то бы шмякнулся, костей не собрали.

Он, как обычно пытался отшутиться, а в голове свербила мысль: «Надо что-то делать с собой. Если эта хрень стала возвращаться, дальше будет хуже. Режим свой давно забросил. Успокаивающее не пью. Вот и дало снова знать»

Рассказать всю правду Виктории как-то не очень хотелось. Рассказывать о войне, дело было не лёгким и уж, совсем не приятным. Хотя Вика всё же наступала, быть может, невольно, на старые мозоли. Как-то раз, поинтересовалась, между прочим, а где именно, Вадим служил. Видимо, по лицу Зорина было заметно, что тема армии не является для него, предметом досужей гордости.

— А-а-а… — отмахнулся тогда он, делая пристыженный вид. — Всю службу штаны протирал в штабе. Даже вспомнить нечего. Такая ботва…

В другой раз, Викин глаз зацепил что-то на голове Вадима.

— Вадик! — округлила она глаза. — Ты же седой!! У тебя целая прядь седых волос. Вадим?!

«Чёрт бы побрал эту прядь», — подумал Вадим.

В голове не было подходящего ответа, и он опять решил съехать на юмор.

— Возвращался как-то раз под ночь мимо кладбища. А та-ам… Мёртвые с косами стоят. И тишина! Ну вот, с тех пор и седой.

И как Виктория не пыталась настроить его на серьёзность, Вадим снова и снова выдавал смехо-курьёзные версии происхождения седины. Наконец, махнула рукой, надула губки, обиделась. Ненадолго. Вадим сумел быстро вернуть ей расположение духа.

Но на каждый случай не отшутиться, и теперь, когда война вернулась в сон, необходимо было что-то решать. Правильно бы было всё рассказать Вике и вместе бороться с этим явлением. Было бы проще и легче. Но Зорин понимал, что упустил момент. Он долго молчал, он долго кривил и врал. А сейчас, откровение послужит поводом для упрёков. Вчерашняя ложь расцениться как недоверие. Недоверие ей, без пяти минут жене. Надо было что-то решать, и Вадим начал незаметно от Вики, заваривать на ночь пустырник. Стакан с настоем Вадим до поры прятал, а потом втихоря выпивал. К спортивно-спартанскому режиму, Зорин уже возвратиться не мог, поскольку график работы охранника (сутки через двоё) полностью исключал этот режим. К тому же сейчас он был не один, а расписанные часы для сна и приёма пищи, были сдвинуты на так и сяк. Оставалось уповать на успокаивающий эффект трав, на что Зорин и уповал. Пока не случилось, то, что случилось.

— Почему ты мне раньше ничего не говорил?

Вика чувствовала и раньше, что за его шутками и отговорками кроется нечто серьёзное, что Вадим не хочет оглашать. «Рано или поздно всё равно узнаю». — Решила про себя женщина. И вот узнала. Крик, нечеловеческий дикий, звериный, заставил её волос шевелиться, а душа оборванной струной ушла в область пяток. Сердце испуганной птицей билось в груди. Она ждала объяснений. И рассказы про падения её не устраивали.

Наконец она услышала то, что во многом объясняло поведение Вадима.

— Почему ты раньше ничего не говорил, Вадик?

Вадим почти успокоился. Напряжение отпустило его, а на смену пришла внутренняя пустота. Пальцы уже не дрожали, но кисти оставались напряжёнными.

— Потому что не считал, и не считаю своё прошлое лёгкой разговорной темой. Мне тяжело вспоминать и трудно говорить, поверь мне, Вик. Эта болячка, которой не хвастаются, и если бы не эти сны… Ты бы ничего не узнала.

— Теперь мне ясно, в каком ты штабе сидел, и откуда у тебя седина не по годам. — Задумчиво протянула Виктория.

— Теперь тебе ясно. — Согласился Вадим.

Он ждал от неё взрыва эмоций, упрёков, обвинений. Обвинений вполне обоснованных, ведь он должен был предупредить. Но не сказал, потому что понадеялся на русское «авось».

Вика молчала, уставившись в абстрактную точку, она о чём-то думала. Наконец вскинула на него взгляд.

— Вадим, я понимаю, твоё прошлое — это твоё личное. Это твоя боль. И право молчать об этом у тебя есть. Никто не спорит. Прости, что если своим бабьим любопытством пыталась вытянуть из тебя эти воспоминания. Но Вадька… Так же тоже нельзя. Ведь ты же меня чуть дурочкой не сделал!

Её голос стал приобретать плаксивый тон, и Вадим поспешил заключить её в объятия.

— Виктошка, прости! — Шептал он, целуя её губы и посолоневшие щёки. — Я дурак… Я думал, всё закончилось. Ведь снов этих уже долго не было. И я подумал — всё…

Сообща стали думать над сложившейся проблемой. Вика видела решение в продуманном лечении и обязательно через голову специалиста.

— Ты знаешь, Викусь, я разговаривал по своему вопросу с доктором. С психологом.

— Да? И, что он…

— Ну, что он. Он посоветовал мне вести здоровый образ жизни, пить успокоительные настои из трав. Раньше ложиться, раньше вставать, не передать перед сном. По возможности заниматься спортом. Чаще дышать свежим воздухом. Жить, одним словом позитивом. Вот… Ну и тогда вся эта буча в мозгах должна со временем схлынуть.

— Это всё? — Видимо Вика ждала услышать более конструктивные соображения.

— Ну да, — подрастерялся Вадим — а как ещё нервы лечить?

Он пожал плечами.

— Я не знаю, но мне кажется, к каждому, кто воевал в горячих точках, должен быть индивидуальный подход. И лечение должно назначаться, с полнотой ответственности за каждого пациента. А не так, как отмахнулся твой врач. Лечись, мол, травами, бегай трусцой.

— Я и бегал… Каждое утро, в восемь тридцать. — Заступился он за врача. — Потом душ, завтрак. Всё было по режиму. И сны пропали. А сейчас весь режим насмарку. Бегать, не бегаю. Кушаю поздновато, и спать ложусь, как попало. Вот, в этом и есть, наверно, причина. Рано успокоился.

— Вадим. — Виктория серьёзно глядела в его глаза. — Режим — это хорошо. Но этого недостаточно для твоего случая. Должно быть комплексное стационарное лечение…

КОЛЮТ-ТО В ОСНОВНОМ ТО ЖЕ САМОЕ, ЧТО И ДУШЕВНО БОЛЬНЫМ.

В памяти, как вчерашний день, всплыло лицо доктора, выпускающего дым из ноздрей.

— Вот. — Продолжала увещевать Вика. — Расстройство психики может дать нежелательные осложнения. Лучше вовремя пролечиться… Я слышала, где-то есть специальные курсы по реабилитации воинов-интернационалистов…

— Да. — Глядя в сторону, бесцветно произнёс Зорин — если конечно нащупаем адресок… Наверно, следует обратиться… А пока попробую восстановить режим. Ладно? — Он обнял её, нейтрализуя спорную ситуацию.

Ленивым Вадим не был, и подниматься с утреца в выходные было не в лом. Пробежка, подтягивания, контрастный душ — всё это приносило бодрость. А с ней росла уверенность, что теперь, когда Вика знает, а он не делает из этого тайну, ему вполне по силам излечить свой невроз. Или психоз. Чтобы там не было, но цель Вадим озвучил и шёл к ней, применяя доступные и возможные средства. Правда, старый и добрый режим где-то хромал, имел незаконченность, от того выглядел половинчатым. Всё, что касалось утра, исполнялось пунктуально, а потом, если был рабочий день, Зорин уходил на смену. Суточное дежурство, кроме бдения и несения службы, включал небольшой промежуток сна в отведённой будке сменщиков. График отдыха имел линейный характер и не имел строго обозначенных часов. Это было в минус режиму.

Как и то, что возвращаясь с работы утром, Вадим, не мог отработать утренний комплекс на беговой дорожке. Сама пробежка и последовательный душ подразумевало начало дня, а Зорин, вымотавшись за ночь, думал о постели. Минусом могло считаться и то, что домашний отбой был не в строго, скажем в девять, а постоянно, по ряду причин, сдвигался дальше означенной цифры.

Травяные настои Вадим пил уже не таясь, и сама Виктория принимала самое активное участие в приготовлении этих снадобий. Вычитала где-то, что корень лопуха имеет широкий диапазон целебных свойств, и в целом усиливает иммунную систему организма. А раз так, так что ж. Одним напитком больше.

Сны не совсем, чтобы отступили.

Они потеряли чёткость, яркость, звук. Какая-то быстрая череда обрезанных сюжетов, еле уловимых. Как будто Зорин смотрел по телику документальную хронику Великой Отечественной. Потом эти хроники заменялись какими-то другими сюжетами, не имеющим отношения к больной тематике. В общем, сон не имел логического стержня, а был скорее калейдоскопом всего.

Тем не менее, Вадим всегда, почти всегда спрашивал Вику о своем ночном поведении.

— Всё хорошо, Вадим. — Улыбалась она. — Иногда бывает, напряжёшься весь, и внутри у тебя что-то нарастает, то ли стон, то ли крик. Я положу тебе руку на плечо, сама жду. А ты, глядь, снова ровно дышишь.

Она улыбалась, а в глазах её не угасала тревога. «Каково ей — думал Вадим, — пасти мой сон. Ведь она лежит, и сама боится».

Зорин чувствовал, что-то поменялось в их отношениях. Вика стала как-то иначе себя вести. Ощущался в чём-то напряг, какая-то сдержанность, робость, словно знакомы они едва и недавно.

«И обращаться стала иначе». — Думал он. Если раньше «Вадька» и «Вадик» — звучало как отголосок школьных лет, то сейчас не иначе как «Вадим», и таким голосом, будто он старше её, лет на пятнадцать. А ведь они ровесники.

Постель выравнивала всё. И возвращала утерянную Вику «Вадька, милый! — Также, в порыве чувств, шептала она. А наутро снова превращалась в царевну-несмеяну. Смеялась, конечно, но не так, как прежняя Вика. Зорин, больше не чувствовал себя Вадиком. Он стал Вадимом. И это его здорово угнетало.

Однажды, случилось, так, что возвратившись домой, Вадима встретила непривычно оживлённая Вика. Приподнятое настроение, искорки в глазах — Вика была той, что раньше.

— Вадька. — Подбежала она. — Смотри, что я записала!

Виктория протянула тетрадный лист.

— По ящику рекламу гоняли. А тут гляжу, прям для тебя.

Виктория светилась, как никогда.

Вадим взглянул на записи, сделанные рукой Вики. Взглянул, на полсекунды предугадывая содержание строк. И понял, что угадал, едва только взгляд коснулся первого слова.

Знакомые реквизиты, некогда уничтоженные им, после посещения психолога, вернулись бумерангом по его душу.

— Это тот самый центр! Помнишь, я говорила? Центр реабилитации участников боевых действий. Боялась, что не успею. Поэтому так коряво… Ну это ладно, ерунда. Представляешь, я дозвонилась со своей мобилы, в минуса ушла…

Виктория сбивчиво пересказывала содержание телефонной беседы. Бархатный женский голос (наверно секретарь) выспросил все данные Вадима. Вика же, в свою очередь поинтересовалась, какие методы лечения практикуют в Центре, и как по времени долго всё происходит? И что ж она узнала? Курс лечения стационарный, назначается от полутора до трёх-четырёх месяцев, в зависимости от тяжести военного постсиндрома. По окончании реабилитации, пациент два раза в год посещает Центр, с целью профилактики, и по истечении пяти лет, при отсутствии жалоб, снимается с учёта.

— Лечат-то как? — Насупился Вадим. — Небось, уколами тыркают.

— О-о, у них там целый штат специалистов. — Продолжала восторгаться Вика. — Галокамера с прекраснейшей акустикой, где пациент расслабляется под шумы моря, звуки леса. А ещё мне сказали, методом гипноза вводят в транс. Как-то там разгружают подсознание, убирают не нужное… А затем, пока пациент в трансе включают всякие мультики, еще, что нибудь бодрое. Ну, у него, пока он спит, всё это на плёнку мотается. Как же она сказала… Терапия… Что-то там… Медиумтерапия, кажется так.

— Да? — Зорин был обескуражен.

Услышанное никак не вязалось со старым представлением.

— А уколы? Их ведь тоже там колют? Ну, а таблетки всякие…

— Вот это не знаю, Вадим. Как-то не спросила. Ну, наверное, есть в комплексе. Но ты знаешь, упор был сделан именно на спецметоды. Они так всё красиво расписали…

КОЛЮТ ТО ЖЕ САМОЕ… ЧТО, ИМЕЕМ В ИТОГЕ… ВПЕЧАТЛЕНИЕ ЗОМБИ.

Слова, услышанные ранее, хлестали, как кнут. Доктор был рядом. Он сидел, курил. Имел суждение. Хотя…

МОЁ МНЕНИЕ МОЖЕТ БЫТЬ ОШИБОЧНЫМ…БЫЛ ОЧЕНЬ ДАВНО…ПОЗВОНИТЕ.

Это тоже ведь его слова. Да, его. И адрес он дал.

Карусель противоречивых мыслей не давал Зорину определиться с выводом… Видно по лицу его было заметно, в каком смятении он пребывает.

— Вадь, ты, что не рад? — Викин запал улетучился.

— А? — Он поспешил расправить брови. Не в этом дело, Вик. Я вот думаю, как это всё встанет по времени. Я работаю, и никто мне отпуск на три месяца не даст…

— Поговори с начальством, раскрой им карты. Пусть попридержат место за тобой… Ты же сам говорил, пользуешься уважением у начальника… А если потеряешь место, невелика потеря. Подумаешь игровой комплекс…У мамы много знакомых на заводе. Со временем, трудоустроим!

— Ну, хорошо, а как же свадьба? А, Вик? — продолжал он держать оборону. — Ведь все наши планы коту под хвост.

— Ну, почему же коту, да ещё под хвост? — Засмеялась Виктория, сцепляя пальцы на его шее. — Свадьбу обязательно сыграем, но чуть позже! Пусть не в этом году, ну, возможно по весне. Главное, Вадим, чтобы ты был у меня здоров.

— Не знаю. — Как-то неожиданно зло вырвалось у него.

Он расцепил её руки и, подойдя к окну, уставился в никуда.

Непонятное раздражение лезло наружу.

— Если я неполноценный мужчина, зачем с таким вообще планировать жизнь. А, Вика? Ведь вокруг полно полноценных особей.

— Ты, что, Вадим? — Вика захлопала глазами. — Я же хочу тебе помочь!

Злость ощутимым сгустком засела в нижней части горла и подначивала его выпустить пар.

— А почему ты уверена, что мне помогут в твоей психушке?

— В какой психушке? Это же серьёзное учреждение. Для тех, кто воевал…

— Серьёзное? Рекламы наслушалась? А вот у меня есть другая информация…

Вадима понесло. Распирающая агрессия заставляла его распыляться всё больше и больше. На робкие Викины аргументы он выставлял не менее дюжины контраргументов. За короткий отрезок времени ему удалось высказать всё, что он думает о серьёзности подобных учреждений.

Гнев исчез, как и появился, выпорхнул синицей из груди и всё. В голове совестливо топтался вопрос: зачем так? Но желчные слова были произнесены и сыграли определённую роль в дальнейшем.

Виктория, хлюпнув носом, ушла на кухню. Загремела там посудой. Потом снова вернулась, вошла в зал. Не глядя на него, схватила тот самый листок, и громко скомкав его, ушла снова на кухню.

«Дурак, он и в Африке дурак». — Грустно предавался самокритике Зорин.

За вечер он несколько раз бестолково подходил к ней, пытаясь вымолить прощение. От объятий она отстранялась, занимаясь молча ужином.

Поужинали также молча. Молча легли спать. Спиной друг другу. Без надежды на примирение.

Само собой помирились. Время — невозмутимый хранитель тайн, сглаживает острые углы любой истории.

Они стали легче ко всему относится. Вадим был предупредительно ласков с Викой, и вырабатывал в себе спокойствие и такт. Многое почерпнул из литературы. Например, из йоги выбрал дыхательную гимнастику — цигун, и всегда находил время для упражнений.

Вика, в свою очередь, больше никогда не касалась той темы, из-за которой вспылил Зорин. Последнее время он спал относительно спокойно. Может этому способствовали несколько капель красного вина перед сном, которое Виктория всегда держала в целебных целях, и сочетала эту процедуру в комплексе с липовым отваром и настоем листьев лопуха. Кто знает, может, ну, эту больницу, действительно. Зачем мужчине капать на нервы.

Напоминание, будь оно неладно, заявило о себе, неожиданно выглядывая из укрытия подсознания…

Они шли разрозненной группой. Шли цепочкой по коридорам, сосредоточенно осматривая каждый угол. Их должны были встретить, но не встретили. Почему? Вадим был одним из этой группы, и уже знал, что увидит, когда они войдут в полуразбитую комнату. Размашисто, красным, с потёками на стене, с ошибками было выведено:

«РУСКИЕ САБАКИ СВАМЕ БУДИТ ТАКШЕ. УБЕРАТЕС НА Х…»

В последнем слове, матерным, не было ошибки. Автор видимо частенько выводил его на стенах и заборах. Банку с тем, чем писали, Вадим увидел, как и положено в левом углу. Он знал, что там вовсе не краска. Как ровно знал и то, что нельзя смотреть на то, как будет с ними ТАКШЕ. Он понимал, что спит и это сон. Отражение той мерзости, что он наблюдал когда-то. «Не поворачивайся, стой! — Отдавал мысленно себе приказ. — Надо проснуться. О Боже!»

Всё же он увидел ЭТО. Крик помог ему вырваться из сна и убежать от зрелища. Виктория запоздало тормошила плечи.

— Всё, всё, Вик, не сплю. — Зорин поднял чугунную голову, рывком присел.

— Зараза!

В висках неприятно отбивал пульс. На душе было тяжко, мерзко, как будто нахлебался помоев. А ещё к горлу подкатила тошнота, совсем как ТАМ, после увиденного. Зорин шатко прошёл в ванную. Постоял, наклонившись к раковине. На рвоту не тянуло. Вадим стал делать глубокий вдох, задерживая дых и медленно выдыхая. Дурнота отступила, и он поплёлся назад.

Виктория, как и в прошлый раз, сидела в кресле, в ночной рубашке, подобрав под себя ноги. Горел ночной светильник.

— Вадим, тебе плохо?

Глаза её большие, тревожные, смотрели с долей страха.

— Так. Виски давит. — Произнёс он, делая массирующие движения пальцами. — Сейчас пройдёт.

— Вадим, ты плохо выглядишь, может, вызовем врача?

— Не надо! Сейчас, уляжется.

Где-то внутри, микролампочкой, вспыхнуло раздражение, стало пробираться выше. «Стоп». Куда? Я задушу тебя!» — Мысленно обратился Вадим к кому-то, не иначе как к своей злости. Вдох. Задержка. Небольшой выдох. Ещё сильней вдох. Не дышим. Теперь сильный выдох. Так.

Раздражинка, в виде чёртика, замерла где-то на подступах, в раздумье, двигаться дальше, или сдохнуть прямо тут. Пограничное состояние между гневом и спокойствием.

— Вадим, я тебя прошу… Так больше нельзя! Я свихнусь скоро. — Прорвало вдруг Вику. — Я умоляю тебя, съезди, запишись на приём! Не понравится, бросишь, уедешь. Ну, попытайся хотя бы…

«Да, придётся, видно, съездить». — Отрешённо подумал Зорин.

Чёртик, почуяв, что контроль ослаб, поднялся чуть выше. Внутри стало закипать.

— Себя не жалеешь, так пожалей меня! Я сама скоро с тобой на пару кричать буду. Да что ж, мне всё не везёт с мужиками! Первый ходил, всё молчал, себе на уме. Теперь другой случай…

Вспышка гнева затмила разум.

— Не сравнивай меня с наркоманом!!! — Заорал Зорин.

Бешенство перекрыло все шлюзы.

— Я не торчок! У меня другое! Слышишь?! Друго-е-е!!!

Вика испуганно съёжилась в кресле. Вадим, обхватив голову, уже ладонями массировал виски. Затем вскочив, прошёл на кухню. Достал из шкафчика бутылку красного. Выдернув пробку, жадно припал к горлышку. Отдышался. Снова припал. Всё. Хватит.

В желудке разошлось теплом, поднимаясь к верху. Голове стало легче, и злость как всегда испарилась. Он взглянул на часы. Было без двадцати шесть. Через час менять смену. Вадим вышел в зал. Не в кресле, не на диване, Виктории не было. В ванной горел свет, дверь была заперта изнутри, а ещё шумела вода. Монотонно, не так, когда моются. Зорин знал, она пошла туда плакать. Но сейчас, у него не было сил просить прощения, утешать. Он упал на живот, зарываясь лицом в подушку. «Потом. Отдежурю, куплю цветы. На коленях пообещаю лечь в этот грёбанный центр. И надо думать, лягу. Хватит действительно». — Думал он, закрывая глаза. Кошмар дважды не беспокоил, он это знал.

Рабочий день начался как обычно: со смотра, приёма по описи инвентаря. С недавнего времени, Зорин был назначен старшим по смене, и в его полномочие входило распределение охраны по внутренним и внешним секторам, рассредоточие обязанностей, порядок замены постов на свежий резерв, мониторный контроль. Что-то на вроде начальника караула и разводящего в одном лице. Помимо всего, на нем лежала ответственность за все случаи и происшествия на дежурстве и правильное разрешение конфликтных ситуаций. Работа, в общем, не пыльная, ходи да указывай, корректируй порядок и пресекай беспорядок. Вадим сидел за мониторами, и больше всего, сейчас, его занимала ЧП личное, нежели то, которое он отслеживал по роду деятельности. Настроение было пресквернейшее, в голове раздрай и сумятица. Он чувствовал, что не может справиться с ситуацией. Отчаяние и бессилие рождали непонятную злобу, и прежде всего злобу на себя, на свою беспомощность. «Либо я лечу мозги всерьёз, либо я потеряю Вику. — Думал Вадим. — Ещё один такой рык с моей стороны, прощения не будет. Да и кому охота жить с, больноватым на голову, психом».

Суточное дежурство подходило к концу. В течение смены серьёзных эксцессов не наблюдалось. По мелочи — драчка на дискотеке, которая не получила развития благодаря грамотному вмешательству вовремя подоспевшей охраны. Юных драчунов пинками под зад отправили за забор заканчивать кулачный разбор. Остальная публика сделала правильные выводы и вела себя довольно лояльно.

В половине восьмого, Вадим сдал смену и с мрачным выражением лица покинул территорию комплекса. Домой, ужас как не хотелось. Заготовленные реплики примирительного толка, были однажды пройденным этапом, и сейчас Вадиму ничего больше не оставалось, как пообещать Вике, что пройдёт реабилитационный курс, вот только утрясёт с работой.

Зорин проехал кольцо, остановил машину у цветочного магазина, вышел, взглянул на часы. Магазин откроется только через два часа. Похоже, в такую рань цветы достать проблематично. Вздохнув, он сел за руль и не спеша поколесил к дому. Перед тем как зайти в подъезд, Вадим забежал в ночник, купил булку хлеба и непонятно зачем шкалик водки.

Дверь открыл с какой-то смутной тревогой, с пониманием какого-то беспокойства. Ещё в прихожей, не войдя в зал, он увидел на журнальном столике, а вернее в эпицентре стола свежо оторванный тетрадный лист. Лист чистым не был…

Он всё понял. В душе оборвалось. Догадка больно прошлась осознанием случившегося. Сглотнув слюну, Зорин прошёл в комнату. Виктории не было. Смятая постель могла бы рассказать о её неспокойном сне, тяжёлых мыслях. О принятом и выстраданном решении. Зорин присел на край дивана. Виктории не было, а её прощание красноречиво лежало на журнальном столике. Тупая и никчёмная надежда гарцевала в мозгах, пытаясь обмануть Вадима: «А вдруг она не ушла, а всего лишь отлучилась по какому-то делу, о чём и черкнула в записке?» — Но тут же, сам отвечал глупой надежде: «В выходной день? С утра? Дело? Бред…» К тому же было слишком больно, чтобы быть этой боли просто так. Наконец он подошёл и прочитал «Вадим, прости. Я ухожу. Я любила тебя и сейчас ещё люблю. Но я так не могу. Не могу жить в страхе за тебя и за себя. Прости!!!»

Последнее «прости» было усиленно тремя восклицаниями. Вика просила прощения, словно чувствовала вину за собой. Виноват был он, а просила простить она. Досада и обида вырвалась с движением и резким ударом о стену. Чёткие вмятины на обоях протестировали крепость кулака и силу удара. Но стена была твёрже, и поэтому, наверно было так приятно слизать кровь с содранной кожи. Захотелось дать ещё. Этой же рукой. Чтобы болью физической перебить сердечную. Но вместо этого, Вадим достал из пакета водку и полностью слил содержимое в стакан. Теперь стало ясно, зачем он это брал. Подсознательно он ожидал такого исхода. Выпил на одном дыхании, жадно как воду. Страшно захотелось курить. Он не курил уже давно с самой Чечни, хотя нет, курил на могиле деда, а потом как-то незаметно и бросил. Стаж курильщика был незначительный, привыкнуть не успел. А покуривал так себе, на войне и лишь в какие-то нелёгкие эпизоды. Считалось, что сигарета успокаивает. На деле Вадим ощущал обратное: удрученность и тоску. Тем не менее, потребность сейчас в этом была. Идти покупать вниз не хотелось, и Зорин без тени стеснения позвонил в дверь соседки. Было наплевать, что человек, возможно, спит… Рано… Ему было плохо, почему миру должно быть лучше. Пары спиртного определенно снимали барьер условностей.

— Кто там?

— Это сосед из пятьдесят третьей. Вадим. Здравствуйте Антонина Дмитриевна. — Он кивнул в открывшийся проём. — Извините, наверно, побеспокоил. С утра пораньше…

— Ничего, я рано встаю.

— Антонина Дмитриевна не выручите сигаретой?

— Вы вроде не курите, Вадим? Ни разу не замечала.

— Да я-то бросил. Но тут, товарищ у меня, одноклассник, — пошёл сочинять Зорин. — Сигареты кончились, а спускаться лень. Верну с процентами!

— Да успокойтесь, Вадим, какие проценты… Сейчас, погоди!

Было предложено больше одной, но Вадим принципиально взял одну. «Надо будет, потом куплю пачку». — Вяло думал он.

На балконе было хорошо. Утренняя свежесть постепенно уступала место, набирающему силу, летнему денёчку. «Может и впрямь лечь в эту дурку. — Мысли лениво вертелись в голове. Пусть там мозги вправят, раз сам не могу. Да и с чего решил, что это дурка. Этот психолог, когда там был? Когда первый кирпич закладывали… Со временем всё могло поменяться… Вика же говорила».

От крепких затяжек, и от того, что долго не курил, Вадима изрядно качало. Стакан выпитой водки уже работал, а выкуренная сигарета усиливала градус. Думать ни о чём не хотелось. Душа как будто перестала ныть, а восходящее солнышко заставляло веки слипаться. Он устало и пьяно прошёл к дивану, не раздеваясь, бухнулся в несобранную постель. Перед тем, как вырубиться, подумал: «Смысл ложиться? Вики больше нет…»

ГЛАВА 8

Последующие два дня значились выходными, и провёл их Зорин не обременяя себя делами, а точнее совершенно ни в чём. Молчаливой гостьей на журнальном столе расположилась бутылка с печально известным напитком «Излечу тебя от горя» (она же попросту водка). Помогала закреплять лечебный результат свежепочатая пачка «Бонда». Бесцельно горел телевизор, по которому шло неизвестно что. Зорин равнодушно пялился на экран, и поддевал вилкой нехитрую закуску. Меню было небогатое, но его устраивало. Вскрытая банка шпротов, купленные малосольные огурчики, опять же купленные и сваренные пельмени, вот и всё, что ему требовалось, чтобы не пить на пустой желудок. Не было ни запала, ни желания заниматься кулинарными изысками. Не было запала вообще чем-либо заниматься. Хотелось попросту сидеть в полуразвале в кресле, и тупо изучать телевизор, разбавляя горе-беду крепким напитком. Мысли естественно были. Мало того, ход этих мыслей разделился на два абсолютно противоречивых течения. Один незримый голос убеждал, мол, ещё не вечер, всё ещё поправимо. Стоит только не киснуть, взять себя в руки, пойти к Виктории, упасть ей в ноги, с твёрдым заверением лечь во всё существующие центры. Другой же голос, оппонент первого, заявлял, что может, оно и не поздно, но трещина в отношениях определённо есть и так уже не будет, как было раньше.

«Виктория видела, какой ты дурак. — Продолжал второй. — И уже сомневается, что это излечимо».

«Да, но Вика сама просила лечь. Она любит и простит всё, что было раньше». — Напирал первый.

«Простит-то она, может, и простит. — Не унимался контрсобеседник. — Но бояться тебя всегда будет. А ей это надо?»

— Что же делать-то? — Вслух произнёс Зорин, подливая следующую ударную дозу.

В пьяной голове мысли уж откровенно дурачились, не давая сосредоточиться на главном.

«Сходи, сходи! Скажешь, осознал. Скажешь, лягу, пролечусь. Вернусь другим». — Вадим грузно поднялся, встряхнулся, настраиваясь на визит.

«Конечно, сходи! — Согласился второй. — Ты сейчас в прекрасной форме. Накати ещё на посошок, чтобы речь лилась гладко…»

— Сука! — Зорин тяжело плюхнулся в кресло. Адресовано было то ли второму голосу, то ли просто сказано в целом. Он тряхнул головой. В бутылке ещё оставалось на раз. Но его уже прилично каруселило. «Завтра… Просплюсь… И с повинной. Обязательно завтра». — Вадим закрыл глаза.

Следующий день был продолжением первого. Вадим уже не спорил сам с собой. Он сидел. Смотрел какой-то фильм, пытаясь на нём сосредоточиться, и пил водку, закусывая, сваренными, самим же, рожками. Доводы второго голоса показались более ему более вескими и убедительными, и он фатально махнув рукой, решил всё оставить как есть.

Дни потянулись уныло и однообразно. Вадим ходил на работу, как бывало и раньше. Только если раньше рвения в нём не присутствовало и грамма, то сейчас было отмечено всеми, кто работал в связке с ним, а особенно под ним: Зорин словно с цепи сорвался. Пользуясь отведенными ему полномочиями, он как старший смены, отрабатывал эту должность на сто и пять процентов. Принимал смену строго, все, что по описи, и всё, что не касалось этой описи. Разбитая чашка на кухне, например, могла послужить поводом внутреннего разбирательства между сменами.

— Ты, чего, Николаич? — Удивился старшак сдающей смены. За месяц с лишним они успели подружиться с Зориным и как-то даже выпивали по случаю. Но никогда таким Зорина он не помнил.

— Ты чего ветер поднимаешь из-за какой-то чашки? Ну, уронили ребята, подумаешь, херня какая! Ты по описи предъявляй, если, что есть! Ты, чё не в духе то? Баба не дала, что ли?

Зорин обжёг взглядом.

— Ещё раз, Сеня, коснёшься этой мутной темы: дала, не дала, сам у меня будешь выглядеть, как эта чашка. Понял?!

И приняв молчание, как должный ответ, добавил:

— А кухонную посуду, в комнате приёма пищи, доукомплектовать! За счет вашей смены. В следующий раз смену не приму. Всё!

Такой же коленкор происходил и внутри смены. Вадим был немилостив к любой осечке со стороны подопечных. Любая мелочь, любой незначительный косяк мог вывести его из равновесия. Всего лишь две недели потребовалось, чтобы смена Зорина по показателям стала самой образцовой. Во время его дежурства не было прожжённых от сигарет столов, поскольку пепельницы были везде и всюду. Сортиры могли похвастаться нетронутыми стенами кабинок, и порча имущества была сведена на нуль. Зорин вел учёт каждой табуретке, и сам в конце дежурства, с ручкой проходил по подконтрольным участкам. Такая вышколенность могла бы служить примером для остальных сменщиков, если бы всем не было ясно, что это дисциплина держится на деспотизме старшака. Рядовые охранники буквально выли под его гнётом, а многие из них писали заявления о переводах, под начало других бригадиров.

Даже Ринат Ильдарович, однажды, заметил:

— Не ласков ты с ними, Вадим. Жалуются люди. Крепко, говорят, ты их за горло взял. Знаешь, сколько у меня заявлений?

— Догадываюсь. — Сухо обронил Вадим. — Скажите, Ринат Ильдарович, я справляюсь с обязанностями старшего?

— Справляешься. И справляешься лучше всех. Твоё дежурство даже завсегдатаи узнают по почерку. Это хорошо, Вадим! Но может, стоит, всё-таки, как-то мягче? И в дисциплине должна быть умеренность. У нас всё-таки не армия…

— Не армия? Это точно, не армия! Если б каждый из жалобщиков знал, что такое армия, мне бы не пришлось ходить и тыкать носом на его проколы в работе!

— Ладно, не кипятись! Твоей работой я доволен. А директор, тот вообще тебя боготворит. Побольше бы нам, говорит, таких кадров. А говорю, всё это я… так. Тебе на заметку. Можно быть плохим бугром, но хорошим парнем для всех. Можно быть суровым начальником, и снискать нелюбовь подчиненных. Ты, похоже, выбрал?

Вадим пожал плечами.

— Страшную нелюбовь для себя я давно заработал. А остальные катаклизмы меня просто не дербанят!

Домой Вадим возвращался с большой неохотой. Если на работе, было чем себя занять, то здесь ничто, и никто его не ждал. Мысль о том, что ещё совсем недавно было по-другому, неприятно коробило сознание, вызывая тоскливые воспоминания. Рана была свежей, и поэтому, лечится могла только одним средством.

После второй и третьей рюмок, настроение выравнивалось, тоска уходила глубоко внутрь и, Вадим уже мог адекватно, без злобы и терзаний воспринимать окружающий мир. Окружал его в такой ситуации только один товарищ — телевизор, который говорить с ним не умел, но выдавал массу разновсякой информации. Листая страницы каналов, Вадим отыскивал как обязательное блюдо к столу, передачу, не отягощенную серьёзной тягомотиной. Тележурнал «Каламбур» подходил как нельзя лучше. И даже «Ералаш» вызывал гомерический хохот у достаточно поддатого Зорина. Игнору подлежали передачи криминала, всякого рода боевики, и диспуты досужих политиканов. Зато, если удавалось найти комедию, то застолье Вадим мог считать удавшимся. Безбашенная лёгкость незатейливых сюжетов с пошловатым юмором помогала ему уйти от печальной действительности. А алкоголь гасил, хоть и ненадолго, щемящую боль в груди. С утра боль возвращалась, помноженная надвое. Кроме крика души, присутствовала боль головная, похмельная, что в совокупе рождало гремучую смесь непонятной злобы и безысходности. Требовалось противоядие, и Вадим его находил.

Выходные проходили, и на работу Вадим приходил трезвый, злой и непомерно активный. Сосредоточенность в работе вышибало все лишние мысли из головы, а отсутствие веселящего действа в крови, сподвигала его на рвение в таковой работе. Что характерно, росла непримиримость и нетерпимость к тем, кто этого рвения не проявлял. Приходя с дежурства домой, Вадим снова становился добрый. Не сам конечно, а в силу принятых расслабляющих мер. Мысль остановиться появлялась неоднократно, но была не смелой, тусклой и не обещала взамен какую-то альтернативу. И потом, Зорин отметил как факт, что накачавшись, он спал пьяным сном с ночи до утра, без всяких треволнений и внезапных пробуждений. От сих до сих, и в глубоком забытьи. Лишь похмельный кумар являло ему в постель хмурое утро. О снах он ничего не мог сказать. В том состоянии, в котором он засыпал, их невозможно было видеть. Это было забытье, а не сон. Водка помогала ему разрешать гордиев узел, но не обещала быть панацеей от всех бед и несчастий. Глядя, как пополняются ряды пустых бутылок у мойки, Вадим с грустью думал, что ещё немного, и лечить его надо будет не от Чеченского синдрома, а от алкогольной зависимости. Он понимал, что неуклонно катится вниз, отчётливо сознавая, что ещё может затормозить, если захочет. Вполне хватит сил. Но противное заключалось в том, что он не хотел останавливаться.

Остановился Вадим неожиданно сразу. Вот так вот, сразу и вдруг. Впрочем, это вдруг не возникло само по себе. Он лёг спать пораньше. Завтрашний день был выходным, и он ещё мог бы спьяну потаращиться на телеэкран, но навалилась усталость и вся экранная мишура перестала являться сосредоточием внимания. Вадим натурально клевал носом, и раз чуть было не упал с кресла, задремав не совсем в удобной позе. Вадим вскинулся, встряхнулся, оценивая свое состояние. Сковорода жареной картошки была не оприходована до конца, как и бутылка, была выпита наполовину. Не есть, не пить, больше не хотелось. По телевизору шла какая-то забористая комедия, но не было бодрости впрягаться в просмотр, когда, в общем-то, и смотреть никуда не хотелось. Глаза спешили закрыться, и Вадим быстренько сбросив всё до трусов, выключил все источники света и, разобрав постель, нырнул под одеяло…

Снилась тайга. Сон был удивительно отчётлив и живописен. В нём не было ни его, ни деда, а было только присутствие величественного леса, дикого, необъятного, зовущего. Панорама вековых кедров, частый древостой, который изредка разбавлялся лиственницей и сосной. Редкий луч солнца пробивался сквозь темень могучих исполинов, но во сне, возможно, было всё, и взор Вадима поднимался выше самых крон, и, ликуя, мчался дальше, скользя над зелёным морем. Птицей, он отмерял мили, вёрсты, отмечая глазом проходящее русло реки, каменные изгибы невысоких скал. Это и многое другое виделось в этом чудесном сне. Заросли дикой малины, черники, морошки, цокот белок, осторожная поступь марала и даже дуновение ветра чувствовалось кожей. Картинки лесных массивов плавно менялись, слайд за слайдом, оставляя в душе неизгладимый восторг.

Встал Вадим с лёгкой ноги, с той ноги, за которой не тянется шлейф нерасположения духа. Голова была лёгкой и свежей. Зорин чувствовал себя приятно отдохнувшим, словно не во сне, а наяву он протопал таёжные тропки. Утро пробивалось в окна, косыми лучами солнца. На душе было здорово легко и отрадно, как давненько уже не было, чуть ли не с детских лет.

День начинался, и Вадим уже знал, чем он займётся сегодня. Он знал теперь, чем заполнит свой досуг в ближайшем будущем. Он понимал сейчас это ясно, просто понимал без всякого анализа и копания внутри. Приснившийся лес не мог быть случайным. Это была утверждённая программа, ниспосланная ему свыше. Ни мистиком, ни набожным, Зорин никогда не был, и относить сновидения к разряду связующего между собой и Богом, поостерёгся бы. Он руководствовался всего лишь тем, что сейчас ему было очень хорошо. Все невзгоды, обиды, болезни остались где-то за спиной. Вадим это связывал с тем, что увидел во сне «А если это есть хорошо, то к этому и надо идти, к этому и надо стремиться!» — Рассуждал он, логически достраивая мысль.

Начал Зорин с того, что забив плотно до отказа три пакета порожними бутылками, вынес всё это на улицу символично громыхнув их об пустой мусоробак.

Быстренько позавтракав, рьяно взялся за генеральную уборку квартиры, дотошно вытирая пыль в тех местах, в которые раньше не заглядывал. Вылизывал все углы, все затрещины и щели. Сантиметр за сантиметром, придирчиво и настырно. Избавлялся от грязи, избавлялся от скопившегося хлама с настойчивостью машины, словно избавлялся от старой жизни. И пока он работал над уборкой, в голове целенаправленно билась мысль, что он сделает дальше, когда закончит убираться.

А дальше в его планы входил полный и подробный осмотр дедовского охотничьего скарба. Пока дед был жив, это было его святой собственностью. Вадим, будучи, мальчиком и юношей, проходя суровую школу таёжной науки, пользовался тем или иным предметом охотниче-рыбацкой экипировки. Стрелять из ружья, держать это ружьё правильно, смотреть, ходить, слушать — всему этому он научился сызмальства, под неусыпным вниманием дедушки. Тот в свою очередь, прививал мальцу знания, по мере его запросов и желаний, тем самым избегая грубого нажима на детскую неокрепшую психику. Дедушка просто брал его в тайгу, жил с ним на охотничьих заимках, разводил костры, рыбачил, охотился. Делал всё то, что делал всегда, но на виду у маленького Вадика. По мере его взросления и понимания определённых вещей, а понимать правильно эти вещи учил, естественно, всезнающий дед, мальчик уже сам тянулся к тому или иному предмету. Спрашивал как это, как то. Просил научить ловить рыбу, разводить костёр, стрелять из ружья. Дед понимающе улыбался, и охотно помогал внуку постигать таёжно-охотничий быт. Он учил его, не уча. И в этом была его мудрая сила: дать человека знания, не насилуя его воли. Но как бы там ни было, тайгу Зорин всегда воспринимал с дедом, как одно целое с ним. Все походы, все прохоженные места были сделаны в одной связке с ним, с отцом, с матерью и учителем в одном лице. Находясь на срочной, Вадим представлял, как по возвращении будет сидеть у костра, хлебать душистую уху, делиться с ним своими впечатлениями и слушать его интересные рассказы. Когда не стало самого близкого человека, вопрос о вылазках в лес закрылся сам собой. Тайга была отождественна с дедом, и её не было без него. Самому, в одиночку, выбраться в лес… Не было даже такой мысли. И представить Зорин не мог, как он один, без товарища и друга, отца и наставника, стоит посреди первобытной тишины лесного океана. Заблудиться, испугаться, растеряться — всё это он не мог, поскольку дедушка вложил не мало сил и стараний, чтобы передать наследственный ген. Вопрос стоял в другом. В чём? Быть может в том, что не было родного плеча, на которое он всегда опирался. Тайга и дедушка, были слова синонимы, и одно без другого ничего не значило.

Сейчас Вадим перебирал его вещи, уютно хранившееся доселе в кладовой. Каждый раз, когда он по случаю, за молотком или ещё чем, заглядывал сюда, все эти аккуратно разложенные баулы, включающие в себя множество всего от велика до мелочи, бросались в глаза. Бросались напоминанием о человеке, взрастившим его, заменившим ему и папу и маму. Только напоминанием, но никак не призывом к чему-то ещё. А вот сейчас этот призыв к чему-то, а к чему Вадим увидел во сне, заставил его, Зорина, отбросить ненужные сопли и взять в руки то, что дед несомненно прочил ему в будущее.

Баулы и узлы, Вадим перебирал резво, разделяя вещички по категориям. Из негодного к употреблению, нашёлся старый фонарь, у которого была сломана кнопка переключателя, да и лампочка отсутствовала. Остальное, всё имело товарный вид, было добротно и цельно. Из предметов рыбалки было найдено несколько мотков лески, разной толщины, удочные наборы советской эпохи, так и не початые. Два спиннинга стояли в углу отдельной темой. Разнообразные косынки шли как альтернативный вариант. Лодка свёрнутая, надувная, насос к ней. Отличнейшие сапоги болотники. Не такие как сейчас, а толстенные, надёжные, толщу которых, не прорежет и стекляшный осколок. Из ружей, что висели под куртками, Вадим знал и помнил одно. Одноствольное ружьё МЦ21-12, 12-миллиметрового калибра, добрый и надёжный самозарядник. К боезарядам, кроме заряжаемых пуль, шли как вариант картечь и дробь. Откинув вниз ствол, Вадим с удовлетворением обнаружил наличие оружейной смазки. Дед мог, порой, забыть очки дома, или свет, включенным в ванной, но никогда не забывал смазывать ружья. Первые и робкие уроки стрельбы по обмотанным колышкам, Вадим начинал именно с этого ружья, и с этого ружья была подстрелена лисица, в девятилетнем возрасте. Его первая охотничья удача. Ружьё второе было постарее, но ухожено с не меньшей теплотой, чем первая. Давать ржаветь ружьям, было не в чести у Глеба Анатольевича. Крупнокалиберный вариант второго ружья, был образцом Ижевского производителя. ИЖ-54 — первая знаменитая модель бескурковой двустволки. Имело убойную силу, с расчётом на крупного матёрого зверя. Учитывая пристрастие российских охотников к крупному калибру и его универсальность, оружейники наладили выпуск ружья ИЖ-54 12-тым калибром. Патронов к нему Вадим не нашёл, но не расстроился, так как в следующем подпунктом его планов было посещение магазина «Охотничьи просторы», где он и собирался подкупить недостающие компоненты. Соответствующий документ на право ношения и применения огнестрельного оружия, охотничьего образца, Зорин имел с совершеннолетнего возраста, и препятствий в осуществлении задуманного, он не видел.

Целый день Вадим посвятил сборам, и подготовке себя к выходу в лес. Вылазку он наметил сделать в следующие два выходных, не забираясь глубоко, а дабы попривыкнуть и вспомнить. Два года с лишним — всё-таки пробел, а значит, дедушкина карта и компас будут хорошими рулевыми, пока он не освежит в памяти старое, хоженое. До Танхоя, они с дедом когда-то добирались поездом, откуда уже после, выходили в тайгу. С появлением авто, задача упрощалась. Груженый рюкзак, ружьё легко размещались в багажнике «пятёрки». А сам автомобиль можно поставить на прикол во дворе у Галины Анатольевны, дедовской сестры в Танхое.

Значит, решено. Сутки дежурства тянулись невообразимо долго. На работе мысли были заняты одним: скорей бы отстоять смену, и домой, а там по плану как задумал. Вадим не замечал, как за его спиной перешёптывалась смена. Подчинённые, привыкшие при его появлении вздрагивать и вытягиваться, были несколько обескуражены его тихим поведением. Старшак был явно не похож на себя, а вернее стал точно таким, каким был раньше. Спокойным и сдержанным, без грома и молнии в глазах. Без выпендрежа и рвения в службе. Со всеми поздоровался, а с Лёхой даже позубоскалил, анекдот ему какой-то втюхал. Сейчас, сидит за мониторами, и с обходом не торопиться. Несмотря на перемену бугра, регулярный пост на каждом из подконтрольных участков, нёс службу качественно. И, наверное, больше по привычке, чем на всякий случай. Привычку работать справно, Вадим воспитал надолго.

Домой Зорин возвращался с упоением и предвкушением нацеленной акции. Желание забуриться в тайгу, усилилось в три крата. Всё было готово. Оставалось только выспаться с ночи, и можно трогаться в дорогу. На сон он выделил себе пять часов, завёл будильник и безмятежно уснул на сложенном диване, не раздеваясь, в спартанском прайс-режиме.

А ещё через несколько часов, он был уже в дороге, с упакованным под тайгу багажником. Ехать уже оставалось немного, каких-то сорок минут. Настроение было, выше крыши. Душа пела и ликовала, словно в ожидании встречи с чем-то родным, знакомым и незаслуженно забытым. Думалось только об этом, и виделась та заимка, где они в последний раз с дедом провели ночевую. Старое доброе время. Пора его возродить.

Вадим въехал в посёлок, отмечая про себя, насколько круто изменился Танхой за последние десять лет. Если раньше, помнится, асфальтом худо-бедно была вымощена главная центральная улица, а остальные с боку-припёку лежали глухим деревенским бездорожьем, то сейчас, каждая из улиц могла похвастаться ровно-гладким асфальтовым покрытием. Плюс ко всему, каждая из улиц имела частый ряд осветительных фонарей.

Всюду и везде были понатыканы частные, распиаренные рекламой, магазины, а муравейник старых казарменных построек и неказистых изб, широко разбавился застройками частных теремов и коттеджей. Эпоха новорусских буржуинов отпечатала след во всех уголках и отдалённых окраинах страны. Частный капитал, независимо от его происхождения, имел на сегодня высокий рейтинг в таёжных поселениях и поглуше, нежели чем Танхой.

Зорин остановил машину возле самых простых и непримечательных ворот. Несмотря на внешнюю неброскость дома, чувствовалось, однако, что сруб и сама ограда установлены надёжно и надолго, вопреки любым прогнозам погоды. Дом Галины Анатольевны был построен давно, и строился ещё теми умельцами, в число которых входил и сам Глеб Анатольевич.

Лай дворового пса Кузьмы известил хозяйку о посетителе.

— Что ж ты, Козьма, кузькина твоя мать, успел позабыть меня? — Обратился Вадим к здоровенному волкодаву, именно через «о», как бывало, обращался к псу Глеб Анатольич. В песьих глазах Кузьмы, краем мелькнуло узнавание, но заложенный инстинкт, бдить и не пускать, мешал собаке распознать пришельца. На всякий случай, пёс перестал лаять, и лишь заглушённое рычание давало знать, что сторожевая служба это вам не абы как, и до прихода хозяйки, какой бы ты свой не был, а границу не пересекай.

— Вадюша… Ну и ну! — всплеснула руками седовласая женщина. — А я слышу, Кузька перестал лаять. Наверное, думаю, кто-то из своих. Проходи… Кузька, фу! Сваи-и!

— Лаять перестал, но предупреждающе рычит. — сказал Вадим, проходя во двор. — Ну что, обормот, сейчас хоть узнаёшь?!

Кузьма, наконец рассмотрев в госте старого знакомого, всем своим видом изображал виноватость. В качестве урегулирования отношений служил без устали виляющий хвост.

В собачьих глазах, кроме извинения, было что-то ещё, вроде гордого самовыражения. Дескать, виноват, бывает, но я ведь всё-таки, брат, на работе. А теперь изволь, можешь потрепать по загривку! Вадим от души потрепал любимого пса за воротник. Тот умилительно заскулил от удовольствия.

— Что, надумал проведать старую бабку? Или по делу? — спросила Галина Анатольевна.

— И по делу. И проведать. Переночую я у вас, баба Галь, если не выгоните…

Вадим обезоруживающе улыбнулся.

— Во-от… А с утречка хотел по тайге пройтись. Выходные у меня. Дай-ка, думаю, вспомню родные места. Сколько, бывало, с дедушкой мы здесь нахаживали.

Баба Галя понимающе закивала головой.

— Так, так… Проснулось, стало быть, в тебе кровушка бродильца таёжного. Ну, ну! Пойдём в дом! Устал, чай, с дороги. Пойдём, машину потом загонишь…

— А я-то думала ни в коня корм. — Продолжала эту тему Галина Анатольевна, уже за столом, а вернее в суете, накрывая его. — Говорила я ему, и чего ты, старый, суетишься, изгаляешься! На кой мальцу эти таёжные твои премудрости! Броди сам, раз без этого не можешь… Давай-ка подолью ещё. — Баба Галя сноровисто добавила в тарелку Зорину половник борща. — А он, говорит, значит: «Пусть растёт на этом, а там сам выберет, что ему надо, неволить не стану». Во-от… А потом, когда ты воротился-то с армии… Я поглядела… Нет, думаю, город возьмёт его. Молодые-то, они щас все в города тянутся. Там и жизнь ярче, и возможности шире. А здесь, что ж… Тайга, одним словом. А ты, значит, всё-таки решил тряхнуть по старинушке, один теперь уж. Не забоишься-то?

— Кого? Зверья? Ружьё при мне… Остальное в голове. — Изрёк Вадим, налегая на ароматный борщец.

— Зверь — это одно. Он особо щас и не опасен. А вот лихой человек в тайге, похужее всякого зверья будет! — Со значением в голосе, произнесла Галина Анатольевна.

— Ну, баба Галя… Ружьё то при мне! А потом, я лихих людей столько перевидал.

— Батюшки! Это где ж то?

— Да-а-а… Служба была суровой. Совсем не мёд. — Вадим поморщился, проклиная себя за язык, и чтобы съехать с щекотливой темы, спросил:

— А что, баба Галь, заимка дедушкина цела ещё?

— Цела, поди. Чё ж ей станется? Пожаров в этих краях не было. А внутри как всё… Не знаю. Я ведь, по тайгам не хожу. Чай, поди, воровать там и нечего. Да и не водится такое среди бродильцев. Знаешь сам ведь…

Вадим кивнул.

Одна из таёжных заповедей безоговорочно и корнями уходит глубоко в прошлое: если ты, путник, зашёл на ночлег под крышу охотничьего сруба, воспользовался теплом и кровом этого дома, значит, сохрани его в том первозданном виде, какой он был до тебя. Не укради и не повреди этой заимке, ибо, кроме тебя, много таких же путников, кто б желал согреться этими же стенами. Замков на заимках никогда не вешали. Незачем. Строили и строят их, как временное пристанище для передвигающихся охотников, геологов и всякого рода путешественников. Из мебели возможной, но не всегда: табуреты, топчан. Из посуды — видавшие виды горшок, либо кастрюля. А то и сковородка. Пара-тройка замызганных мисок. Хорошо, если найдутся ложки. Их, почему прихватывают в обход всем заповедям. Хороша та заимка, что имеет железнолистовую печь-буржуйку. В таких стенах можно зимовать. Случается, заимка, что богата инвентарём и обеспечена теплом, может послужить затяжным убежищем на три-четыре месяца для бывалого охотника. Тогда уходя на промысел или куда по делам, сторожила, обязательно вешает замок. Мало ли… Ведь раз осел ты на непонятное время, значит, есть, что хоронить в доме от непрошеных визитёров. Вот тогда-то, заимка и становится частным владением таёжника. Проходит время и поселенец покидает это место, замок снимает, и дом опять становится ни чей до поры, обречённый стоять в тиши и одиночестве, глядя пустыми глазницами окон на окруживший его лес. Так было всегда, так есть и поныне. Время меняет всё: страны и континенты, политическую власть и социальный уклад, преобразует культуру и двигает прогресс. Но места, нетронутые цивилизацией, остаются незыблемы, девственны, и подчиняются своим законам. Законам природы. Законам тайги. Законам джунглей. Тем законам, что были канонами ещё до появления человека на земле.

— Город городом, баба Галь, а отдохнуть душой только здесь можно. — Возвратился Вадим к прерванной теме. — Вот мой дедушка и ваш брат был очень мудрый, касаемо этих вещей. Человек в городе, говорил он, есть раб своих желаний! Пока он живёт в стае со всеми людьми, он будет вечно участвовать в погоне за достатком. И это не его вина. Просто он не способен думать по-другому. Либо его сожрёт зависть, потому что у другого есть то, чего нет у него, либо он сравняется в достатке с другим, но не успокоится. А будет стараться подняться выше и иметь больше. И так, говорил дед, думает каждый. И бедный и богатый. Только планки у них разные, а мысли одни…

Вадим взял яблоко с тарелки, надкусил:

— М-м-м! Какое сладкое! Бедный, он что ж, — продолжал развиваться в своём красноречии Зорин. — Денег никогда не видит, и остаётся ему, только злиться, завидовать и ругать правительство. А богатый, обречён всегда, как белка в колесе, с высунутым языком, бежать за следующей порцией богатства, пока лоб не расшибёт и не увязнет в грехе. Потому как бес им руководит. Бедному бес даёт зависть, а богатому жадность. И только здесь в тайге, на природе, говаривал дедушка, человек обретает свое лицо. Здесь он свободен от беса. Здесь он начинает думать.

— Знаю я твово дедушку. Балабол ещё тот был, царство ему небесное! Бывало, слово клещами не вытянешь, а бывало, так начнет словами куролесить, что можно книги ученые писать. Умный был, что и говорить, и мысли ведь тоже правильные имел. Никогда никому не отказывал в помощи. Никогда! Последнюю отдаст, а сам по пояс раздетый уйдёт. Вот такой он был. А сколько он домов поставил. Не перечесть. Одних только заимок по тайге сколько повтыкал. Те, с кем он ставил срубы, ещё раньше его ушли. Насима-то помнишь, конфетами тебя баловал в детстве?

Зорин кивнул.

— Уснул пьяный в сугробе, замёрз. Грешен был глоткой, а ведь какой был плотник! Сейчас таких нет. Глеб дома с ним поднимал. Многое у него перенял. Что теперь говорить. Ты ешь, ешь. Лучок бери, сальца с картошечкой. Ой, совсем, дурная, язык без костей. У меня же к столу грушовка есть. Давай ка под аппетит!

— Ни, ни, баба Галь! — запротестовал Зорин. — Никаких первачей. Спасибо не хочу!

— А что? — удивилась Галина Анатольевна. — За столом, в меру, разве ж грешно? И Глеб, бывало, жаловал…

— Я тоже жалую. Но… Баба Галь. — Вадим вдруг покраснел. — Не хочу. В следующий раз выпью.

— Ну, ладно тады. Раз не в охотку сейчас. Ты завтра-то как? Как далеко и надолго?

— Завтра, баба Галь… Я ведь не случайно про заимку спросил. Прогуляюсь до неё. Похожу там рядом, пообвыкнусь, там и поночую. Глубже не пойду, не хватит времени. После ночевой, назад и поверну. За меня не беспокойтесь! Вы же помните, как дедушка меня испытывал?

— Как же, позабудешь, — усмехнулась баба Галя. — Я вся извелась, а он, изверг, сидит на крылечке, смолит: «Ружьё я ему оставил, руки при нём, голова на нём. Коль уроки мои помнит, завтра утром воротается». Скольча тебе, Вадюша, было тогда?

— Пятнадцать.

В пятнадцать лет, Глеб Анатольевич решил устроить внуку проверку. На знание хоженых мест, но главное: на смелость и самостоятельность. Впервые, пятнадцатилетний юноша должен был один остаться на охотничьей заимке, приготовить себе ужин, переночевать, а утром, без проводников вернуться домой. Причём, без карты и компаса. В качестве ориентира бралось солнце, и как помощь, зрительная память. Мальчик никому не рассказывал, что он пережил один ночью, в тайге. Он вернулся. Он сдал экзамен на отлично. Дед взглянул на возмужавшего за сутки внука, улыбнулся глазами и приобняв, похлопал по спине. Подобный жест означал высокую оценку. А расспрашивать он не стал. Ни сразу и ни потом. Он всё и так знал.

ГЛАВА 9

Заимку дед отстроил давно, ещё до появления внука. Добрый получился сруб. Крепкий, надёжный. Кроме дедовской руки, свой авторский почерк оставил Насим, работавший в паре с Глебом. Эта была одна из первых заимок, поставленных ими, и располагалась она в распадке, сразу под сопкой, разграничивающей сосновый древостой на открывающийся березняк. Место ещё, отнюдь не глухое, а только верховье тайги, можно сказать начало. В километрах восьми от Танхоя.

Движение Вадим начал рано утром. Позавтракав на скорую руку, вскинул за спину мешок, не шибко пузатый, с расчётом на день-два, ружейным ремнем перетянул плечевой пояс, и махнув рукой бабе Гале, тронулся в путь. Ноги были обуты в ботинки с высокими ботфортами, концы джинсовых брюк засучены под них. Теперь мелких острых сучьёв, да колких трав можно не страшиться.

Вадим шёл и думал про то, как хорошо ни о чём не думать. Голова была совершенно свободна от тяжеловесных мыслей. Ничто не заботило, не беспокоило, не тяготило. Было ощущение внутреннего покоя. По мере того, как Вадим преодолел участок поля, синхронными шагами, включился в режим поиска. Лесной массив был рядом и начинался уверенно сразу. Хотя до него, редким посадом, были в разнобой усажены берёза и пихта. Ага, вот и знакомая тропка. Ступив на него, уже вряд ли собьёшься. Первые два километра, прям таки оттоптаны людскими ногами, словно хотели подчеркнуть эту вхожесть в лес. Ну, а затем, конечно сложнее. Нужно думать, как идти и куда идти. Далее лес набирает силу, тропы теряют очертания, и приходится включать кумекалку. Для этого неопытному туристу необходимы компас и карта. А опытному таёжнику — солнце и память. Вадим был опытен, к компасу не прибегал, и лишь восстанавливал пройденные мили в памяти, как повреждённые компьютерные файлы. Его интересовал северо-восток, где согласно карте, был расположен охотничий сруб. Туда и шёл, без затей, не напрягаясь. Единственное, что замедляло ход, это осторожное маневрирование между кряжистыми кочками, пнями, а где-то и поваленными стволами деревьев. В тайге важное из искусств — умение ходить. Много опасностей подстерегают ходока на тернистом отрезке пути. Эдак, к примеру, острый сук, выпирающий от пня снизу вверх, и потому неприметный глазу. Можно неслабо пропороть икры ног, а это ранение и упадок сил. Можно за поваленным стволом не заметить яму и провалиться в неё ногой. Падая, а падать в буреломы нежелательно, можно отделаться в лёгкую. Ушибами, царапинами, растяжением… А можно влететь по тяжёлой. Перелом ноги в тайге, если ты один и далеко от места обитания, будет являться твоим приговором. Проползти далеко с дикой болью в изломанной конечности невозможно, а на слабеющего подранка всегда найдутся хищники. Со временем и опытом таких хожек, вырабатывается чутьё. Примерно так же, как и у автомобилистов, что приобретают чувство габаритов своей машины. Здесь же, ходок, или как говорят старики, бродилец, начинает чувствовать, где ступ ляжет безопасно. Интуиция затормозит ступню в опасном участке, и наоборот, где всё чисто, пронесёт всё тело на автопилоте. Такие таёжники передвигаются быстро по тайге, и способны покрыть расстояние, от тридцати до пятидесяти километров в день.

Вадим, порядком подзабыл в ногах, что и как. И поэтому двигался, не как бывало раньше. «Ничего. — Думал он. — Конечно, поотвык. Но если раньше такие рейсы выдавал с дедом, то неужели не войду в форму?» По подсчётам шёл пятый километр пути. Вадим подытожил, что идёт правильно, с маршрута не сбился. А вот она и сопочка, поднявшись на которую, попадаешь в осиновый лес. Этот лес был удивительно светел. Может потому что осиновый древостой был изрядно разбавлен берёзами. А может просто потому, что деревья росли не так часто и плотно друг к другу, как это бывает в кедровых и сосновых лесах. Солнце здесь гуляло и царствовало, добавляя жизнерадостные краски листве. Вадиму всегда здесь нравилось ходить. Идеальное место для отдыха и для привала. Красиво, светло и во многом безопасно. Просто идёшь и любуешься, наслаждаешься идиллией.

Зорин остановился и, приподняв голову, всматривался в верха осин, глубоко вдыхая, слушая пение птиц, заворожённый великолепием уходящего лета. Листья осин дрожали как всегда, словно пытаясь стряхнуть что-то невидимое, неосязаемое. Картина трепещущего леса заволакивало взор. Если долго смотреть на трепет осиновых листьев, нормализуется артериальное давление, успокаивается нервная система, что впрочем, никогда не бывает лишним. Вадим громко выдохнул и побрёл дальше, весело напевая что-то под нос. Метров через сто открывалась небольшая опушка, где они с дедом не раз сиживали, просто так, почему бы не посидеть. Место было просто создано для привала путника, для разбивки лагеря. Отсутствие рядом воды не омрачало настроения, поскольку взамен, чуть выше полянки, находились густые заросли дикой малины, Гораздо мельче огородной, но значительно вкуснее. Маленький Вадик подолгу не вылезал из этих кустарников, объедался по самое не хочу. До тех пор, пока дед, шутя, не выкрикивал: «Вадюшка! Полно тебе пузо набивать! Оставь ягоду косолапому! Вот он уже идёт, сердито сопит». И изменившимся голосом изображал недовольство Топтыгина: «А ну кто тут мою малину поедает? О-о-у!» Вадик пулей вылетал и стрелой к деду. Мало ли. Мишка до малины большой лакомка.

Сейчас, смакуя сочную мякоть дикой ягоды, Вадим с грустной улыбкой вспоминал картинки прошлого. Хотелось бы верить, что пока он рвёт малину, дед как прежде сидит на опушке и, сейчас, он, наверное, услышит его голос: «Оставь малину косолапому!». Вадим вышел из малинника, спустился на полянку, присел там, где примерно сидел Глеб Анатольевич.

— Ну вот, дедушка. — Произнёс он вслух, показывая пригоршню собранной ягоды невидимому деду. — Видишь? Я много не взял. Косолапому хватит здесь попраздничать.

Закинув сладкую массу в рот, пообтёр ладони. Затем аккуратно развязав мешок, пошарил внутри рукой. Извлёк небольшую баночку с чем-то чёрным, похожим на сапожную ваксу. Дёготь, что облегал стенки банки загустевшей массой, был всегда и остаётся поныне отличнейшим отпугивающим средством против таёжного гнуса. Осины через пару вёрст сменит хвойный лес. А там… Только держись. Если не позаботиться заранее, вся кровожадная братия: мошка, мокрецы, комары, живого места на теле не оставят. На удовольствии от путешествия можно поставить жирный крест. Тучи въедливых насекомых доведут до исступления любого, и невозможно будет думать ни о чём, как только б, как поскорее вырваться из адского облака. Дёготь испокон веков считался проверенным антимоскитным средством. И всякие новомодные «комарексы» ему не ровня.

Вадим значительное количество нанёс на лицо, шею, тщательнейшим образом растирая дёготь на всех оголенных участках тела. Теперь уверенно можно продвигаться далее. Он завязал мешок, заправился, закинул ружьё и не спеша побрёл, покидая гостеприимную поляну. Едва зашёл в посад, как из кустов справа, серым комом выпорхнуло что-то непонятное и стремглав понеслось прочь, петляя зигзагами. «Заяц» — разглядел Вадим.

— А ну, я тебя!!! — Азартно выкрикнул он длинноухому зверьку, и лихо просвистел вдогон. Удивительная вещь — животный инстинкт. Что у человека, что у зверя, при виде убегающего одинаково срабатывает рефлекс: догнать. Ну, а если не догнать, то обязательно крикнуть, либо свистнуть. И заложено это вне мозгов, на подсознательном уровне.

Дальше дорога шла чуть уклоном вверх, и осиновый древостой начал потихоньку размешиваться лиственницей и елью. Постепенно царство осин сменил лесной массив сосен и кедров. Вадим обратил внимание, что воздух стал насыщен смолянистым запахом хвои. Солнце в этих лесах не имело силы из-за высочайших ветвистых крон кедрачей, хотя чаща ещё не была достаточно плотной, и лучи солнца всё же проникали и рассеивали таёжный сумрак. Проходя мимо какого-то куста, Вадим, едва чуть зацепил его движением локтя. Этого оказалось достаточно, чтобы вдруг над ним, как по сигналу поднялся рой летучего гнуса.

— Ну, здравствуйте, здравствуйте! Класс кровососущих. Как вам мой дневной крем? — Поздоровался с ними Зорин, суживая шторы глаз. Дёгтевый запах мешал мошке разобраться с объектом, но от этого облако мельтешащих насекомых не стало. Укусить они не решались, а вот набиться в глаза, ноздри вполне могли, и поэтому Зорину приходилось несколько разреживать их число, кистевым махом перед своим лицом. Шаг поневоле участился, но внимание было по-прежнему собранным. «Ежа задницей не напугать, друзья мои!» — Продолжал мысленно общаться с гнусом Вадим. — А вот, я вас, пожалуй, напугаю!» Припасенные самокрутки, на случай утомительных контактов с насекомыми, покоились в кармашке вещмешка. Измельченные и высушенные листья полыни, что отдельно хранилось у деда в кладовке, Вадим использовал, как и учил дед, по назначению. Если положить свежую полынь на угли, то можно спокойно всю ночь спать рядом подле этого места. Ни одна мерзота не подлетит близко, на источник запаха прелой полыни. Иссушенная полынь не теряет своих качеств, и дым от тления её напрочь отталкивает кровососущих тварей. Вадим прикурил одну из самокруток, сделав втяг, но не в себя, и лишь раздул щеки. Дым был одинаково ядовит как для гнуса, так и для человеческих лёгких. Выдохнул как паровоз шумно, окуривая облако злобных мошек. Рой схлынул куда-то вверх, затем снова опустился неуверенным числом. Вадим продолжил шаг, на ходу занимаясь окуриванием мошки. Шаг за шагом облако таяло на глазах. Самые стойкие продолжали преследовать ещё три-четыре минуты, а затем как отрезало. Зорин поднял голову к солнцу, освежая навыки часоопределения. Самого светила видно не было. Это значит, будь оно в зените, не смотря на плотность деревьев, всё равно было бы над головой. Стало быть, пора утренняя, а угол падения косых лучей между стволами, говорит о примерном времени одиннадцатого часа. Проверим. Вадим перевёл взгляд на часы. Без восемнадцати одиннадцать. Что ж, навыки не ржавеют. Это хорошо.

Идти до заимки оставалось всего ничего. Вадим ускорил шаг, чувствуя, что восстанавливает былую уверенность в таежных марш-продвижках. И самое главное, он получал от этого удовольствие. Само обитание в лесной глухомани может показаться не логичным и безрассудным для человека, тянущегося к новинкам и свершениям неугомонной цивилизации. Но это только на первый взгляд. В конце восьмидесятых, в глубинке Западно-восточной Сибири, где-то в самой сердцевине тайги, обнаружили весьма добротную избу, в которой проживала семейная чета, ни сном, ни духом не ведущая хотя бы о примерном летоисчислении. Их было двое: мужчина, разменявший восьмой десяток жизни, женщина его, примерно того же возраста. Как выяснилось, в тайге поселились давно. С первых дней войны, дабы избежать призыва на фронт, глава семьи, недолго думая собрал нехитрые пожитки и вместе с женой ушёл в глубину девственных лесов, подальше от людского суда. Нехитрую заимку расстроил в приличную домину. Огородил дом высоким частоколом, зажил себе охотой, рыбным промыслом. И даже дом охранялся, даже не собакой, а прирученным волком. Они не одичали и не сошли с ума. Они просто потерялись во времени. Первая мысль у хозяина дома была, как он потом сказал, что пришли за ним. Нашли, дескать, его уклониста, и теперь спросят по закону военного времени. Жена его, впрочем, думала так же. Хозяев долго пришлось убеждать, что война уже пятьдесят лет, как закончилась, что сейчас другое время, другие люди у власти и вообще много всего разного. В качестве аргументов им всучивали газеты, пусть трехнедельные, но для таёжных аборигенов это был скачок в будущее. Просто было немыслимо осознавать, что на дворе не сороковые годы, а порог девяностых. Вдали от людей, вдали от радиовещания и газет, отгородившись от всего мира, они жили тихо-мирно. Потеряли счёт дням и годам. Но что самое удивительное, они мало постарели. Зубы у обоих были здоровые, не тронутые кариесом. Глаза без красных прожилок, чистые и зоркие. Волос не седой. Оба жизнеактивные, производили впечатление сорокалетних, не дать не взять. Этот феноменальный случай был подробно описан в «Комсомольской правде» тех лет, и даже отдельно освещался в телепередаче «Взгляд». Мораль сей басни такова: пусть и прожил ты в диком лесу и дикий твой нрав, но зато уберёг ты здоровье, преумножил в природной среде, и что не меньше важно, уберёг себя от пагубного влияния мирской скверны. Ведь таких дрянных человеческих качеств, как зависть ближнему, жадность, корыстолюбие, ведущих в итоге к грехопадению, просто не существовало в той дремучести, где они жили. У них был тёплый и уютный кров над головой, а всё что нужно для жизнеподдержания, давала тайга, щедро и безвозмездно.

Жить отрезанным ломтём от всего человечества, Вадим считал всё-таки крайностью. Однако, история эта полностью иллюстрировала слова сказанные дедом. Человек в тайге обретает своё лицо. Плохой не уйдёт сюда жить, а если и уйдёт, значит не всё так в нём плохо, и гнильца, которая точила его в мире людей, растворится здесь. Потому как здесь, жить надо настоящим, а не порожней суетой.

Неожиданно лес буквально обрывался. Самый, что ни на есть обрыв, маячил впереди, на три-пять метров от последних деревьев. Вадим подошёл к его краю, взглянул вниз. Понятно было, что спуск тут крутоват, но если подать немного вправо по линии, будет скоро очевидно, что сопка в итоге приобретает плавный спуск, а спустившись ниже, становится видно крышу дедовской заимки. Вадим подобрался внутри, словно готовясь встретиться со старым знакомым, и начал осторожный спуск. Шаг за шагом, волнение усиливалось. Зорин понял, что боится не увидеть домика. Кто знает. Последний раз он спускался тут три года назад, и не один. Крышу охотничьего сруба он увидел там, где и ожидал увидеть. Дом был нетронут, ни временем, ни вандалами, и приглашающее приближался. Вадим быстренько скинул ружьё, вытащил из патронташного пояса нечто цилиндрической формы, и, откинув цевьё ружья вниз, загнал это пулевидное нечто в ствол. Так надёжнее. Баба Галя говорила дело. Лиходеями таёжная глушь была богата во все времена, от царских ссылок до нынешних строгачей. Бежали и тогда, и сейчас, а лето в тайге — это раздолье и схорон для беглых зеков. Люди вне закона всегда находили приют там, где грани человеческих законов стёрты.

«Закон — тайга. Медведь — прокурор» — любимое изречение всех времён и народов. Но дедушка всемудрый и тёртый, любил цитировать свои мысли. Как-то по случаю выдал: «Правый в тайге не тот, кто сильнее, а тот, кто умеет аргументировано убеждать сильного в его неправоте. Сказал, вроде как оборонил. Но Глеб Анатольевич умел ронять слова, чтоб они врезались в Вадькину память, как постулаты. Тогда по малолетству он не понял смысл заковыристой фразы. Сейчас всё прекрасно понимал.

Он приближался к дому неслышно, кошачьей поступью, держа перед собой заготовку, вполне аргументированный довод. Ну, а убеждения, как он сам считал, было его второе имя.

Слава богу, убеждать никого не пришлось. Дом был пуст и сюрпризов в себе не таил. Ещё в тамбуре, а проще говоря в сенях, Вадим, замерев, с минуту выслушивал звуки, характерные для присутствующих в доме лиц. Ничего не наслушал. Высмотреть Зорина из дома беглым не удалось бы. Единственное окно смотрело в сторону, обратную от той, где спускался он. Едва приучив глаза к сумраку, решительно дёрнул дверь на себя. Площадь гостиной была не велика, квадратов десять, и спрятаться тут просто невозможно.

Вадим шагнул внутрь, окончательно расслабив плечи. Бережённого бог бережёт. Лучше быть живым параноиком, чем остывающим трупом. Эту истину он пронёс через войну, считал её проверенной, и руководствовался её всегда. Внутри мало что изменилось. Чему бы меняться, если из интерьера всё что было и есть, это старый деревянный топчан, табурет, изрезанный видавший виды столик и небольшая скамейка к нему. Такая нехитрая мебель. Всё было в комплекте без потерь. Единственное, что топчан переместился ближе к окну, а раньше соседствовал с буржуйкой. Буржуйка была главным примечательным украшением дома. Значимость этой железно-листовой печки была бесспорна. В хорошо протапливаемом помещении зимняя стужа не страшна. О сквозняках, в этом срубе, говорить — дурной тон. Ведь строили Глеб Анатольич с Насимом. А это визитка. Одного порубленного поленья достаточно, чтобы держать тепло в домике всю ночь.

Вадим присел на топчан, оглядывая знакомые стены. Воздух был спёртый и затхлый, как это бывает в давно непроветриваемой комнате, и сейчас, свежачком его вытягивало через распахнутую настежь дверь. Прошёл к буржуйке, открыл её, осмотрел. Не топилось давненько. Следы сажи застарелые. Вадим разбирался в таких нюансах. Не вопрос, сегодня протопим капитально! Выпрямился, сдвинул шторки на стеллажах, здесь покоилась посуда. Глаз придирчиво по-хозяйски осмотрел наличие инвентаря. Две железные миски стояли в паре одна в другой, на месте. Дальше… Совковая чугунная сковорода — здесь. Из трёх фарфоровых тарелок были две и одна из них, порядком треснутая. Ладно. А это что? Ложки — тот материал, который всегда исчезает, сейчас на удивление приумножились. На этой заимке дед всегда держал две ложки. Их было две, и вся математика сводилась к паре человек. Но и сейчас Вадим обозревал, плюс к своим двум, с десяток алюминиевых, россыпью лежащих в одной из тарелок. Что ж, это отрадно видеть, когда не из дома, а в дом. Видать кому-то это гнёздышко пришлось по душе. Словно в подтверждение догадки, взгляду Вадиму в нижней нише бросился ряд пустых водочных бутылок, стоящих мирно, рядом с чугунком. В чугунке лежали две испечённые, недоеденные картофелины, коробок спичек. «С этим зер гут!» — Подвёл итог ревизии Зорин. На случай накрываться и подстилаться, дед ранее держал в сенях кучу тряпья: старые фуфайки, проеденные молью пальто. Само собой, всё это неизменно весело на крючках, а самые невостребованные покрылись даже паутиной.

Осмотром, Вадим остался доволен. Ни поломано, ни разбазарено, а даже наоборот. Часы показывали без пяти двенадцать. Пора отобедать чем бог послал со стола Галины Анатольевны. «А там прогуляюсь по берёзовой роще. Может, подстрелю чего…» — Думал он, разгружая содержимое вещмешка.

Почти с добрый час, Вадим праздно разгуливал меж берёзовых тропок, где-то задерживаясь, где-то нет; заново привыкая к памятным местам.

Ещё двадцать минут назад он лежал в мягких густых травах багульника, в бинокль, обозревая ручейную ложбину. Это место сравнимо с прикормом рыбы на реке. Только тут в качестве прикорма служил водопой. Интересующая охотника дичь, рано или поздно, появлялась в местах источника питья. И сейчас, ожидание не было напрасным. За каких-то пятнадцать минут на водопое побывал енот, с ленцой переваливаясь на коротких лапах. Лёгкая добыча. Даже если спугнуть, есть запас времени, чтобы всадить свинец в неповоротливое тело. Две белки с цокотом, словно подруги, из ниоткуда нарисовались у ручья. Эти, в отличие от чистюли-енота, всё сделали быстро. Хотя при желании и навыках стрельбы, можно прижалеть одну из них. Но чего не ожидал Вадим, так это появление марала. Встреча охотника с этой разновидностью оленя, бывает во многом, от случая. Это чрезвычайно пугливый зверь, особенно осторожен, и реагирует на малейший звук. Даже прищелкивание языка, спровоцирует его на немедленный драп.

Ружьё как будто само собой стало продолжением руки, а палец заёрзал на курке. Секунды две поводив мушкой по мишени, Вадим опустил ружьё и громко щёлкнул языком. Встрепенувшись, олень ломанулся в чащу. Валить его не резон. Мяса на нём с добрых два центнера. Куда ему… По мелочи, если что подбить. Он встал из укрытия, неспешно спустился к ручью, постоял на двух на сложенных брёвнах, брошенных перекидным мостом через ручей. За густыми зарослями кустов, поднимался матёрой глыбой кедрово-лиственный лес. Глядя, с низины распадка на поднимающееся солнце, лес казался сказочно высок. Верхотура исполинских кедров уходила далеко в небосвод, и была освоена лишь белками и таёжной птицей-кедровкой. Далее шло горнило тайги, и без карты там уже не обойтись. Хотя места знакомые и хоженые. Дедушка хорошо таскал его по глубинке. Но сегодня он туда не пойдёт. Лимит времени. Следующей вылазкой он продвинется глубже и пошарится всласть. «Вот только рассчитаю по дням, как всё обернётся». — Подумывал Зорин.

К вечеру он всё же подстрелил довольно таки крупного рябчика. То, что нужно. Блюдо на раз, и впрок оставлять не надо. Съедается в один желудок, без остатка. Вадим сидел у костра, и весьма довольный собой, объедал на прутиках обжаренное мясцо. Выходные удались. Настроение лучше не бывает, и вообще, то ли ещё будет! В сени он с вечера натаскал древесины, сухих сучьёв, остатки застарелого валежника. И надо думать, после аппетитного ужина на свежем воздухе, его ждёт добрый сон в протопленной избушке. Дверь изнутри закрывалась, ружьё под рукой, голова, где и положено ей быть.

В посёлок он вернулся, посвежевшим лицом, сияющим взглядом.

— Здорово, охотник! — Встретила на крыльце баба Галя. — Много ль наохотил? Подстрелил чё, или как?

Глаза женщины излучали шутливое расположение, но было в них, ещё не успевшее растаять, беспокойство ожидания.

— Да, в общем, не с тем выходил, баба Галь. Не с целью охоты. Попривыкнуть чтобы. А поохотиться мы успеем.

«Волнуется. Так это по первяне. Чаще буду выходить, свыкнется. Дед, вон, месяцами пропадал в тайге, без всяких вестей. И ни чё. Знала, что придёт».

Пожалуй, с этого дня и пошло привычным ходом, по накатанной схеме, освоение таёжных широт. Выходные два дня выглядели для тайги как две минуты. Их хватало, чтобы сунуть нос и тут же высунуть. И поэтому Вадим раз в месяц брал двухнедельный отпуск за свой счёт. Проблем с частым уходом «по обстоятельствам», у него не возникало. Никто не выспрашивал у него, что за «обстоятельства». У начальства Зорин был уважаемым лицом. Единственный минус — сократившаяся месячная зарплата, ровно напополам. Дабы не обнищать в копейке, Вадим подрядился подрабатывать инструктором школы самообороны в одном арендованным клубном спортзале. Выходило так, что сразу после походов по таёжным дебрям, Вадим вторую половину месяца работал в комплексе, а в выходные занимался с учениками рукопашным боем. Один к одному, итоговая цифра заработка в месяц получалось, что и раньше. Быть может, плюс минус, не важно. Но зато, привыкание к частым походам, врастание в природно-таёжный быт помогло Вадиму переоценить свою жизнь в целом. Охотничий инстинкт в первобытных условиях, выплёскивал из него адреналин и одновременно повышал тонус, придавая жизни особую остроту, особое понимание. Оценка себя, в безбрежном океане леса, была выше той, что если б он просто жил в городе и ничего не делал. Дед был прав, а Вадим бы добавил. Человек здесь не только обретает лицо, но и плюс к этому крепчает здоровьем, выравнивает мятежность духа. И в самом деле, он позабыл, когда видел плохие сны. Чеченские кошмары больше не маячили и не терзали его. И что самое интересное, Вадим просто знал, что это больше никогда не приснится. Это знание было необъяснимо. Ведь когда он пил травы, бегал по утрам, он тоже считал, что сны оставили его, но почему-то обманывался. Сейчас же уверенность, была не просто уверенность. Это было знание неподвластное анализу мыслей. Понимание было ясное и абсолютное: он, Вадим Зорин, больше никогда не закричит, не застонет, не вскинется рывком с постели. ЭТО ушло. Теперь ушло. Было грустно от того, что он сразу не пришёл сюда. Не знал, что излечение-то, оно здесь. И что говорить о Центрах, когда даже там, в галокамерах, нервную систему успокаивают звуками леса, голосами птиц. А здесь тайга, всё в натуральном виде, да ещё с запахами. Вернуть бы, перемотать бы плёнку назад, возможно бы Вика не ушла, не было бы повода. Но сейчас, уже это казалось далеко далёким. Боль сменилась лёгкой ностальгией, а потом и она куда-то делась. Остался лишь эпизод. Эпизод несложившейся песни.

Вадим уходил теперь далеко, с каждым разом продвигался дальше. Грибы, ягоды, рыба, всевозможная дичь — было тем, что никогда не даст пропасть в тайге тому, кто не желает пропасть. Правильно заточенные руки, смышленая голова, ну и конечно, знания ориентировки — вот, пожалуй, необходимые составляющие, которые не дадут тебе сгинуть даже в Арктике. Позитив жизни Зорина ступенчато сдвигал его на следующий виток удачливости. Ему удалось устроиться по специальности на Север, в Надым. Случайно или нет, Вадима, непонятно как, нашёл армейский товарищ. ТАМ, на огневом рубеже, он счёл его погибшим. После массированного артобстрела, гулять по тем холмам можно было, что по кладбищу. Но как, оказалось, бывает иначе.

— Меня, беспамятного, подобрала Седьмая бригада. Ладно, хоть отличили от мёртвого. — Рассказывал однослуживец Шлыков Женька. — Очнулся уже там, в больничке, под капельницей. Как узнал потом, кроме меня, ещё двоих из наших извлекли. Но те по тяжёлой. У одного в животе приличный осколок, прям с ним и привезли. Не выжил. Сутки стонал, потом стих. Другого спасли, но ноги оттяпали по колено. Иначе бы гангрена… Давай!

Они, молча, выпили. Долго ещё вспоминали о былом, помянули кого надо. Женька не дотянул до дембеля каких-то два месяца. Комиссовали. Сейчас работал на лекарства. Травма шейного отдела позвоночника отразилась в нарушении общей координации тела. Иногда это проявлялось голубиным движением головы. Работал Женька телемастером. Он и раньше до службы, был гений в технике. Ну, и сейчас, телики, видики, холодильники — всё это его. Всё исправлял как надо. Речь пошла о работе.

— Слушай, чё ты там, в этом казино копейки вымаливаешь! Ты кто у нас по специальности. Электрик? Вот, теперь слушай! У меня родня на Севере, в администрации. Давай пособлю! Ребята говорят: оттуда до сорока «штук» привозят.

— Чё, реально, вот так: взять и устроить?

— Реальней некуда! Ты, давай вот что… — Женька сделал три порывистых движения подбородком, и вправду напоминая птичью пластику.

— Я здесь, помотаюсь ещё по делам… Уезжаю завтра вечером. Сделай копии трудовой, паспорта… В шестом часу забегу завтра, будь дома! Всё! Больше не наливай. Пока… Спасибо тебе!

Вечером следующего дня Шлыков забрал отпечатанные копии документов. Обнялись, прощаясь.

— Ну, ладно, Вадя! Бог даст, ещё заеду. Давай, сержант, не ржавей! — И уже за порогом бросил, спускаясь. — Жди вызова!

Встреча с боевым другом была приятным сюрпризом в однообразии будней. С тем, с кем ещё недавно ты мог запросто лежать на сопке, отпивши из одной чаши смерть, всегда хорошо потом поговорить. И даже просто, хорошо помолчать. К последним словам Женьки Вадим отнёсся почти никак. Не то, что бы ни поверил. Просто трудно сейчас с работой. А на Север определиться — задача из задач…

На удивление, слова сослуживца оказались не порожним обещанием. Месяц-полтора спустя после их расставания, на имя Зорина пришло специальное уведомление с Ямало-Ненецкого округа. Это было официальное приглашение-вызов, в коем Вадиму предлагалась работа его профиля. Предлагалось, в случае изъявления желания, прибыть с документами в административный отдел предприятия, до означенного в приглашении числа. Шуткой вроде не пахло, но Вадим не стал полагаться на случай. Указанный в бумаге контактный телефон помог ему связаться с Надымом. Женский голос заверил, что приглашение высланное адресату, вполне обосновано и ответственно, и что, мол, организация обязуется трудоустроить его сразу по прибытии. Вахтовикам предоставляется общежитие. Что ж, теперь он возымел возможность проститься с «Жемчужиной». И даже, если его в Надыме «прокатят», то в комплексе будут рады его возвращению. Об этом Зорину, открытым текстом заявил начальник охраны.

— Жаль, Вадим! Очень жаль, что ты уходишь! Профпригодность у тебя стопроцентная. — С неподдельным сожалением сказал Ринат Ильдарович. — Вот так и теряем ценные кадры! Что ж, сам виноват. Не смог заинтересовать рублем. А ведь я помню… Обещал тебе работу секьюрити. Припоздал, Вадим, каюсь! Тот бизнес-папик, что нуждался в телохранителях, уже успел сделать подборку. Насколько его кадры компетентны, не берусь судить. Я звонил ему, выставлял твою кандидатуру. Но он и слушать не стал. Вопрос, говорит, давно закрыт.

— Я вас сердечно благодарю за заботу, Ринат Ильдарович! Только я бы отказался от секьюрити. Эта работа меня устраивала до сегодняшнего момента. А подставлять лоб под свинец, ради холёных толстосумов — последнее дело. Извините за резкость суждений! Вы уже, наверное, навели справки о том, где я служил?

Главный кивнул, почёсывая ус.

— Настрелялся я в людей до тошнотиков. В тех краях это было взаимно. А здесь другая жизнь… Я знаю, многие ребята после войны суются в криминал. В эти самые секьюрити. А по мне так, мир во всём мире. А постреливаю, исключительно на охоте. Там иная психология.

— Что ж, Вадим, это твоё право выбора! Не буду лишний раз переливать пустое. Удачи тебе! — Ринат крепко пожал руку. — Если что не заладится, всегда приму назад. Знай!

Север встретил его холодно. Он всех так встречал. Август Сибири и Ямала разнился погодой. Здесь уже чувствовалось приближение зимних холодов. Ночью температура опускалась в минуса, а днём поднималась не выше пяти-пятнадцати градусов.

Начальник линейного отдела встретил подчёркнуто радушно. Недолго глядел трудовую, подольше пялился в военник.

— Воевали. — Кивнул сам себе утвердительно, и уже с потеплевшим взглядом продолжил. — Хорошо, Вадим Николаевич, пишите заявление и идите, оформляйтесь! Закончите, потом поможем с общежитием…

Жизнь перестала строить гримасы, и первую зарплату Вадим увёз на Землю тридцать пять тысяч, при том, что это без премиальных. И что здорово, целый месяц дома. Это не два дня выходных. Тайга затягивала всё дальше и больше. Теперь Зорин уходил поглубже, в самые дебри, благо время позволяло. Помимо охоты, Вадим шлифовал рыболовное мастерство, активно занимался собирательством. Знание грибов, ягод, делало меню лесного стола разнообразным и насыщенным. Приправленные грибочками и ягодами, обжаренные куски оленины являлись кулинарным изыском таёжного гурмана. Не было ни лени, ни других проявлений инертности. Человек в первобытной тайге живёт первобытным укладом и смысл его пребывания там, как и любого зверя — прокормиться тем, что даёт природа. Философия здешняя — быть в гармони с этим лесом. Всё остальное отсеивается в корзину. В тайге всё просто, либо ты дичь, либо охотник. Выбирай, что тебе нравится: быть хозяином положения или стать жертвой обстоятельств. Во многом, конечно, зависит от твоего внутреннего «я», от воли и характера.

Короткую осень сменила ранняя зима, и Вадим, в связи с этим, приостановил лесные вылазки. Зима в тайге снегообильная и холодная. Вся живность прячется по норам и разным прибежищам. В отличие от лета, тайга зимой неприветливо молчалива. Звуки леса, а это пение птиц среди многоликих созвучий цикад, сверчков, жужжание насекомых, беличьих пересмешек — всё на время стужи исчезает. Остаётся величавая зимняя угрюмость. Гибельная — для первоходов. Ну, охотничий интерес это на любителя. Зимой, чтобы подстрелить дичь, требуется много терпения и выжидания. Опять же охотник-одиночка имеет все шансы стать самому объектом охоты, со стороны хищного зверя. Голод мобилизует волков в стаи и один ствол ружья бывает бессилен против своры оголодавших волчар. Потом, зимой заблудиться гораздо легче, чем летом. Заснеженная местность выглядит иначе. По-другому, нежели летней порой. Солнца нет, чтобы определиться, а если начал плутать — череда неудач добивают тебя шаг за шагом. Поломались лыжи? Теряешь быстрый ход. Таёжные снега глубокие… Оборонил рукавицу? Плохо. Зимний градус делает дело. В итоге — замерзание, паника и гибель. Тайга равнодушна и неумолимо жестока к подобным драмам. Поэтому опытные таёжники от тёплых зимовий не отдаляются и осторожны вдвойне.

Вадим съездил пару раз, ещё до высоких снегов. Походил по зимней тайге, помечая девственный снег лыжным следом. Но как-то дальше дедовской заимки ходить не отважился. Рано. Не тот опыт. А потом, вообще отложил тайгу до мая. Не забывал смазывать ружья, готовил новые «дороги», в предвкушении сезона. В деньгах он уже не нуждался и благодарно поминал Женьку Шлыкова. Не понимал, как за встречей, не удосужился уточнить его адрес. Знал только, что родом с Вологды, и всё. Теперь поблагодарить бы, но как? Женька был один из немногих, кто в армейке переписывал все адреса сослуживцев. Мало того, несмотря на инвалидность, находил время ездить по стране, общаться с каждым. До Зорина был в Саратове. Сидел с Толяном Калиной. Все в заботах под загруз, а Женёк как обещал ещё в армии всех навестить, слово своё держит. И про Север не трепался. Пообещал — сделал. Вадим с уважением думал о товарище. «Прихват в Надыме есть, а сам там работать не может. Помечен Чечнёй по самое… Ирония судьбы. Как же, я не спросил… Снится ему эта мясня или нет? Ведь факт, что снится! Ведь не может, что только мне… Ему-то и не помешал бы курс таёжной терапии. Если появится, уболтаю!» — Думал сокрушённо Вадим.

Чувство долга перед товарищем смешивалась с досадой. С досадой от того, что не догадался упрочить связь. Связь с тем человеком, что поднял его рублём. А он в ответ… Не знает его адреса. Стыдно.

Всех их, обожженных войной, поглаженных некогда смертью, объединяло одно… ПАМЯТЬ.