Моор

2. Бомжи

С годами их скопилось много. Первый мой бомж, пожилой пьяница, ночевал у входа в кондитерскую рядом с мясной лавкой. Я часто видела его, проходя мимо. Он присосался к бутылке дури, как клещ к собачьему хвосту. Я содрогалась от вида этой бутылки. Она заменяла ему всё: завтрак, обед и ужин. Что для меня салат и мясо — белок, жиры и витамины — то для него бутылка рыжей отравы, настолько разведённой, что от неё даже загнуться непросто. Такая смерть приходит очень не сразу. Пьяница спал в провонявшем дурью спальном мешке. Собаки у него не было.

Однажды я вышла из кинотеатра на Рождество. Было ещё светло и совершенно не холодно — зима в стране Моор не балует морозом и снегами. У входа стояла средних лет женщина с простым, наивным лицом. Она была опрятно одета, но я сразу поняла, что она бездомная.

— Доброго Рождества! — добро сказала она, и я поняла, что ей, в отличие от меня, сегодня некуда пойти. Я дала женщине марку, прошла десяток шагов и остановилась. До меня дошло. Я вернулась и отдала ей найденную в кармане десятку.

— И Вам доброго Рождества.

— Спасибо! Храни тебя Бог! — отвечала она удивлённо и радостно. — Спасибо…

А однажды летом, в сити, в воскресный тихий вечер я увидела девушку. Она сидела у витрины магазина дорогой обуви, в ласковом свете солнца, почти красивая той редкой чистотой облика, что бывает у девушек в Моор, когда они одарены правильными чертами лица и не обезображены тонкими губками, носом-пуговкой, поросячьими глазками и полнотой. Она была совсем юна, и, глядя на неё, я поняла, что моя собственная юность уже осталась позади. Я остановилась, поражённая её внешностью и каким-то светлым спокойствием, поздоровалась и спросила:

— Неужели тебе некуда идти?

— Некуда.

И она рассказала, что её мать вышла замуж, а отчим дерётся, и невозможно находиться в квартире. Я дала ей какую-то монету и пошла дальше, в шоке и солнечной тишине, в покое позднего лета.

Примерно там же, в сити, в похожий ясный день так же сидящий на асфальте парень рассказал мне, что он безработный и у него отняли пособие, когда он отказался от унизительной грязной работы.

— И ничего нельзя сделать? — спросила я.

— Ничего.

— А к адвокату пойти?

Он только пожал плечами. Я что-то дала ему, пожелала удачи и ушла. В моём мозгу истошно орал мелкотравчатый ужас.

В один прекрасный летний день я в очередной раз увидела пожилого бомжа с бутылкой, и терпение лопнуло. Я решила наконец что-то предпринять. Вместо того, чтобы садиться с наивным плакатом на площади перед ратушей, я вошла в ратушу и заявила, что хочу видеть мэра, так как мне надо с ним кое о чём поговорить. Конечно, заверил меня вежливый чиновник, несомненно, это моё гражданское право, но мэр сейчас в отпуске, а потом у него уже всё распланировано, так что мне придётся заранее записаться к нему на приём и подождать своей очереди.

— А когда он вернётся?

— Через три недели, — сказал чиновник.

— Ага. А сколько времени потом придётся ждать?

— От двух до трёх месяцев. Мэр очень занят…

Изнутри ратуша похожа на старый замок. Множество этих угрюмых громад венчает считающиеся горами холмы страны Моор. Эти замки — солидные манки для туристов, столицы крохотных бывших княжеств, крепости «властелинов» каждого жалкого пятака глинозема… Я повернулась, ещё раз оглядела массивные двери и, толкнув дубовую створку, вышла на солнце. Так закончилась моя попытка что-то предпринять. Была ли эта попытка искренней, или же я хотела что-то продемонстрировать мэру — например, что они, постыдно богатые и терпящие в своих подворотнях отчаяние и нищету, препогано выглядят с точки зрения чужака; или же это была игра на саму себя, и это я хотела определённым образом выглядеть в своих или чужих глазах; или что-то совсем другое — не знаю.