Монахиня Адель из Ада

Глава 1 Непреодолимая тяга

Париж по-прежнему столица мира, хотя тут можно дискутировать. Фонтаны, дворцы, позолота, духи, кутюр, отменный кинематограф — этого полно и в других местах. Главная черта любой столицы — притягательность. Тут не помешает развитый сосательный рефлекс! Дворцы, построенные на болотах, дважды притягательны — и визуально, и благодаря невидимой подземной тяге.

Санкт-Петербург был построен на обширных топях и сразу начал, как могучий пылесос, всасывать коврики соседних территорий, образовав вокруг себя империю. Но это в ходе Северной войны. А в самом начале, только что сбежав в Европу из-под надзора матушки и от ненавидящего взгляда сестры Софьи, понимал ли Пётр, что делал? Кто-то надоумил его, наплевав на внутрисемейные распри, бросить вызов всем соседям. Сперва — шведам.

Началось всё на Весёлом острове, в 1797 году. Юный шведский король Карл Двенадцатый пригласил выпить на брудершафт проезжавшего мимо русского царя, путешествовавшего инкогнито в простенькой повозке. Пётр очень удивился, откуда юнец благородного вида знает его любимые выражения «Мин херц!» и «Брудершафт!» И откуда он вообще его знает?!

Любопытство взяло верх, да и трусость негоже показывать, пришлось сойти наземь, перейти по мосту на островок, слухи о котором ходили весьма туманные.

Юнец шёл так быстро, что двухметровый гость едва за ним поспевал — после целого дня сидения в карете. Был поздний осенний вечер, достаточно темно, однако в свете народившегося месяца хорошо просматривались скользкие булыжники. Дождь буквально только что перестал моросить.

Окна деревянных и каменных построек были плотно занавешены или закрыты щитами — наподобие ставен. Пришлось пройти через весь остров, прежде чем гостеприимный юноша отпер замок покосившейся хибары. Она выглядела беднее всех. Но замок был знатный! И дверь солидная. Что за ней скрывалось? Или… кто? Не иначе как юнец, успевший напоить служанку, теперь не знал, что с ней делать. Пётр решил, что девственник хочет получить уроки храбрости от бывалого мужа.

В хибарке было пусто, но зато имелся вход в подвал. Стены подземного коридора поблёскивали коричневой мозаикой. В зазоры между камешками проникал тусклый свет.

Вскоре свет сделался ярче, словно за стенами разбушевалось пламя. Образовалась немыслимая жара. Но потом стало прохладнее, а затем и вовсе холодно — как на улице. Всё это время юнец что-то говорил на своём языке. Пётр не отвечал. А даже если и хотел бы ответить… Образование, полученное от церковных дьяков, плохо владевших даже русским языком, не располагало к беседам с иностранцами.

Внезапно провожатый свернул в узкую сыроватую нору. Мозаики там не было, а были влажные глиняные стены. И много покосившихся дверей. Отворив одну из них, благородный юноша, с поклоном, жестом пригласил Петра войти. Тот послушался.

В интерьере действительно была баба, одетая в холщовый балахон, подвязанный бечёвкой. В недевичьем возрасте. Бедристая, пузатая, щекастая и… лысоватая. Повернувшись к вошедшим, она обнаружила ещё одно свойство — крайнюю мужиковатость. И низким голосом заговорила — так же, как и благородный юноша, по-тарабарски. Очень быстро и очень чётко, пьяные так не разговаривают.

Юнец потупился, виновато закивал. И вдруг, начисто забыв про брудершафт, умчался. Прочь! Стук его высоких каблуков стих через минуту.

— С прибытием, Пётр Алексеевич, — сказала баба, уже по-русски.

Пётр расхохотался — в силу юмора, полученного при рождении.

— Какие образованные женщины в Европе!

Баба улыбнулась, весьма кокетливо.

— Я не женщина, но к делу сие не относится…

— И каково же дело? — не унимался царь. Он был настроен на веселье, а не на дела. Однако посерьёзнел, когда узнал, что его пригласили на приём к подземному владыке. Не к Люциферу, который самый главный и обитает гораздо ниже, у самого ядра земли, а к одному из его наместников, который отвечает за территории, примыкающие к острову. И что эти территории надобно скорей расширить и застроить величественными дворцами, пока другие болотные владыки до такого не додумались.

— Хотел шведам поручить, да малочисленны они, кишка тонка.

Так и сказал женоподобный начальник: кишка тонка, ибо русский знал в совершенстве. Сколько ещё языков знал владыка, спрашивать было неудобно. Вместо этого Пётр осведомился:

— Кто тот юноша?

— Который?

— Который так стремительно удрал, не выпив со мной брудершафту.

— Это новый шведский король. Он боится, что ты можешь не согласиться, и ему придётся искать нового царя, охочего…

— Охочего дворцы строить? Я свой собственный дворец сызмальства мечтал иметь, много дворцов, и свой огород с фонтанами — не хуже версальского!

— Мечты наши совпали, — улыбнулся холщовый толстяк. — По примеру Парижа и я намеревался новую столицу делать — на территориях, отведенных мне хозяином…

Каким хозяином, и так понятно, подумал Пётр, а вот…

— А революции там будут? Хочу, чтобы всё как в Париже!

— Будут-будут, всё будет, — заверил владыка. — Но не всё сразу. Для революций зависть великая нужна, а у нас с тобой пока даже дворцов ещё не понастроено. Откуда зависть возмётся? Её обычно много там, где дворцы.

Далее царю пришлось узнать подробно о тайных планах подземного владыки.

— Болото с дворцами — ещё не всё, даже не полдела. А вот ежели оно империей окружено — в столицу всякие люди приедут, денег навезут, товару… Главное — тягу поддерживать…

Что такое тяга, Пётр узнал попозже, уже в сугубо военной обстановке, а пока только контракт читал. Читал и перечитывал. И одобрительно кивал.

— Ну как, договорились? — почти заискивающе спросил пухляк, неожиданно перейдя на «вы». — Многих талантов вы человек, Пётр Алексеевич, но наипаче вы дипломат, наслышан о вас, наслышан. Ах, какой дипломат!..

Иностранные слова были слабостью царя. Это и решило дело — поставил свою подпись. Кровью.

Прощаясь, холщовый владыка дал ценное напутствие.

— Несмотря на всю щедрость хозяина, советую не тратить драгоценую тягу попусту. Меня на мой пост привела рачительность, а вы думали что?

Пётр в ответ только кивал. Какой-нибудь современный царь спросил бы:

— Так вы выиграли тендер на местное подземное правление и расширение наземных территорий?

Но Пётр только двигал шеей с невыразительным кадыком. Тут опять же виноваты дьяки, не научившие его бойко разговаривать. Как шустрый юноша, сбежавший и не выпивший с ним брудершафту.

При первой же военной оказии, узрел Пётр снова того юнца, что хитростью заманил его в подземелье. Шведский король изображал грозного противника, да и русскому царю пришлось делать то же самое — согласно контракту. По контракту надо было целых двадцать лет поляков мучить, немцев обижать и прочих всяких там — земли у них отбирать. Владыкина тяга зело помогала земли притягивать. Бои шли легко, без особых усилий. Нет, героизм, конечно, был. И слёзы были. Мазепиных слёз Петру было очень жаль, очень. Не известили его, что ли, шведы о контракте? Хотя, кто его, такого старого, будет нянчить, всё равно не дожил бы до конца войны. То ли дело шведский юноша — геройски памятник заслужил, хоть и потерпел поражение. В центре Стокгольма до сих пор стоит тот памятник. Шведы очень благодарны Карлу Двенадцатому, избавившему их от лишней головной боли — от обязанности тягу регулировать. А невежды думают, что они просто любят всех сопляков и неудачников, что слишком добрые они, шведы.

Те же самые невежды, а может и другие, удивляются, зачем было строить Петропавловскую крепость на Весёлом острове, когда крепость Ниеншанц уже давно готовая была. А ещё сильнее ропщут, когда вспоминают, сколько вложено народных средств в болотные дворцы, совершенно нерентабельные — одной краски на ремонт сколько уходит. Но не каждому ведь объяснишь, какие тайны кроются под этими на первый взгляд бесполезными объектами. В подземный мир легче всего проникнуть через болото. И даже существует птица-проводник между мирами — ворон. А местным привидениям даже проводники не нужны, так и шастают туда-сюда.

Привидений много, большей частью однотипных, но старуха с розовой вороной на плече одна. Иногда ходит без вороны, вместо вороны у неё бутылка рома, и не на плече, а в кармане. Внешне на фрейлину похожа, на дворцовую. Но это только издали. При ближайшем рассмотрении — бомжиха. А как ругается, да как плюётся! Бродит этот непонятный дух, вызывая всяческие кривотолки. Некоторые ухитряются сравнивать её с Ксенией Блаженной Петербургской. Однако это чистой воды нонсенс: не может святая плеваться, хотя зимой вокруг её часовни находят замёрзшие плевки. Иногда там и газеты кучами валяются. И другой мусор кто-то регулярно сбрасывает. Но это не Ксения.

Согласно множеству легенд о странном привидении, жила-была в городе, в одном из его монастырей, монахиня, урождённая графиня или княжна, обладавшая огромной духовной силой. Но согрешила и, как результат, попала в ад. Была, конечно, туда хитростью заманена — слишком уж большая сила в ней имелась. А также многие таланты, на которые позарился подземный повелитель. Так однажды угодила грешница ему своим научным изобретением, такую экономию навела в хозяйстве, что разрешено ей было иногда бывать на людях.

Ну, она, конечно, сразу кинулась всем помогать — по старой монашеской привычке. Всем страждущим, особенно приезжим, на которых тяга имперского болота гораздо больше действует, чем на ещё не приехавших. Гость, пребывающий в самом центре трясины, пусть даже и во дворце, не может не вызывать сострадания.

Приезжего, который, несмотря на предупреждающие знаки, всё же рискнул и надолго задержался в северной столице, можно по взгляду узнать — такое выражение обычно у коровы, которую непрерывно доят, да не в тёплом сарае, а на диком сквозняке.

Пётр Первый, будто бы, прорубил окно в Европу. Нет уж, это, скорее, дверь — Большая Западная Дверь, Царь Дверей! А также музей под открытым небом. Кто-нибудь пробовал прийти в музей с раскладушкой? Ну, и как? Впустили? Спать в музее так же глупо, как поселяться в дверном проёме.

Глава 2. Дверной Закон

Обычная входная дверь на все ваши туда-сюда реагирует вяло, ей от вашего хождения ни холодно, ни жарко, и сквозняки рядом с ней пустяшные — ничего судьбоносного. Сквозняк у Большой Двери — не хухры-мухры. Он сначала мощно тянет внутрь, а когда приходит срок, так же неумолимо вышвыривает. Большая Западная Дверь, раз ведёт себя так странно, явно что-то с этого имеет.

Хорошо, если дверь стандартная и видна вся, целиком. А если это город-дверь?

В любом дверном проёме, двигаясь нормально, мы пребываем пять секунд. Это если соблюдать приличия и не стервозничать, другим ведь тоже надо.

Ширина стандартной двери один метр. Ширина Санкт-Петербурга тридцать тысяч метров. Получается, что пересекать порог города-двери можно в тридцать тысяч раз дольше. Гуляя медленной походкой, заходя в музеи и кафе, вы пересечёте Питер за сто пятьдесят тысяч секунд, или за сорок два часа, что есть неполных двое суток. Вот и весь фокус!

За двое-трое суток особенно не разоришься, оставишь в незримой таможне стандартную пошлину-дань, в виде своей энергии или денег, и можешь ехать дальше. Задержишься — расплатишься по повышенным тарифам, с учётом процентов за превышение нормы пребывания.

Заработать-то в Питере можно, ой, как много можно заработать! А вот вывезти… В основном результат нулевой, иногда даже с минусом.

Впрочем, город не всю добычу берёт себе, «зазывалы» тоже получают свою долю. Большая Дверь не скряга, она умеет делиться, и заманивает не одними лишь сквозняками. В её арсенале имеются ночные сны и вышеупомянутые специфические запахи. Сквозняки, вещие сны и запахи — упрощённая приманка для самых нерешительных. Для тех, кто никак не может отважиться приехать впервые. Для уже приехавших и разместившихся в гостинице город повсеместно расставляет красивые приманки — развешивает мормышки или блесну. Любой рыбак вам подтвердит, что мудрая и рассудительная рыба только полюбуется на всю эту сверкающую красоту, а червей поплывёт искать в другое место. Но где вы видели умную рыбу? В основном попадаются рыбы-дурёхи. Узрев непонятную блестящую хреновину и жирного червя, они всей стаей летят на добычу, а там… Крючок!

Идеальный срок пребывания гостя в Петербурге — два-три дня. Это бархатный вариант, для неженок. Принимая своих любимчиков, мудрых кратковременных гостей, город им крючков не подсовывает. Ради таких торжественных случаев он прячет острое оружие как можно глубже, почти на самое дно. Но лишь завидит чудака, вознамерившегося поселиться навсегда…

Кому по душе экстрим, пускай остаётся подольше, но бдительность ни в коем случае нельзя терять. Некоторым, всё же, здесь везёт: остаются надолго. Только не надо сразу обнадёживаться! Вам же не известно, как эти люди договаривались с городом, может быть, их наняли «зазывалами», а может, они храм строят или новый фильм-завлекалочку снимают: «Райский Петербург», «Адский Петербург»- у каждого своя бухгалтерия, свои расчёты с городом.

Город-Дверь живёт по дверным законам. Эту дверь желательно всё время проходить. Прошёл — гуд бай, не обижайся, и далеко не отходи, старайся войти снова — тебя, в общем-то, никто не выгонял. Помните, как в советские времена давали пачку вермишели в одни руки? Некоторые ухитрялись взять больше — несколько раз становились в очередь. Город-Дверь не пачка вермишели, но и тут нужна смекалка, чтобы не пропасть по-глупому. Следуйте инструкции — и не пропадёте, город-маг вас даже уважать начнёт!

Глава 3 Немного истории

Беседуя о Северной столице, необходимо как можно глубже зарыться в старину. Великому городу всего-то триста лет, он младше любой мало-мальски приличной деревни, а сколько всего наворочено!

Санкт-Петербург не только оборотистый деляга, он ещё и предсказатель. Не нужно много говорить, чтобы возродить в памяти собеседника образ Великого Города: двет тысячи особняков и дворцов, сорок четыре острова, шестьдесят восемь рек и каналов. Однако на заре строительства тамошний пейзаж выглядел куда скромнее.

В начале восемнадцатого века иностранный путешественник заметил на территории будущей столицы необычные передвижения: вокруг недостроенных императорских и княжеских дворцов носились толпы дикарей, смущавшие не так одеянием, как повадками. Для иностранца то был самый настоящий культурный шок, так как во всех известных ему столицах дворцовые зоны были отгорожены от простолюдинов. В строящемся же Санкт-Петербурге несуразные орущие компании носились по недооформленным проспектам и площадям, будто бегали там всегда и собирались бегать впредь. Картина странная, но лишь для того полузабытого времени. А теперь что? Теперь имеем то же самое, только повсеместно: почти во всех столичных городах туристы-дикари бегают вокруг изысканных дворцов, толпами проникают внутрь, фотографируют, издавая звуки джунглей, чем не предсказание?

Когда был полностью построен Чудо-Город и зажил своей, особой жизнью, результаты этой жизнедеятельности оказались более чем удивительными: местные русские стали всё больше походить на иностранцев, а иностранцы, утратившие лоск, постепенно превращались вообще в неизвестно кого — то были ещё не русские, но уже решительно не иностранцы.

Позднее, ближе к концу девятнадцатого века, в петербургских семьях начали рождаться англоговорящие дети. Бытует шутка: писатель Владимир Набоков до семи лет знал одно лишь русское слово «какао». Пока Набоковы жили в Петербурге, в их знаменитом доме с витражами царила модная в то время англомания: папа приглашал гувернёров непосредственно из-за континента. Надо понимать, у папы на то деньги были, он даже умудрился купить себе автомобиль раньше батюшки-царя. Это никакие не выдумки: первым самодвижущимся экипажем в Городе владел отец автора «Лолиты».

Нынче Санкт-Петербург, вроде, уже не рождает англоязычных писателей. А тогда, во время пробивания Великой Бреши и строительства в ней Двери, кто там только не рождался! Порыться в архивах — волосы дыбом. Помимо местных аборигенов, появлявшихся на свет непосредственно в Городе, здесь всегда было много гостей, да вот беда: мало кому из приезжих удавалось остаться надолго. Больше всего везло тем, кто успевал породниться с Городом, выйти замуж, жениться или, на худой конец, зачать с коренными жителями коренных же детей местного разлива. Никто из породнившихся потом не пожалел, все они остались, в принципе, довольны. Остальные же, потыкавшись-помыкавшись, убирались восвояси. Тут не помогали ни великие таланты, ни маленькие хитрости.

Господа заблаговременно не породнившиеся! Не вступайте с Городом ни в какие отношения, особенно в финансовые, будете потом жалеть. Вот вам совет: погостили, попользовались Чудом — пора и честь знать!

Все горести приезжих имели под собой одну причину, которую мало кто хотел замечать. Да и сейчас не замечают, хотя всё очевидно: образовался Город-Дверь, территория некоего узкого пространства, где долго находиться не с руки. Если в других местах текучка — бич, то здесь она неоспоримейшее благо, здесь текучка — самый оптимальный вариант.

В Питере почти каждый либо сдаёт, либо снимает квартиру, в этом бизнесе задействовано более шестидесяти процентов жилплощади. Наибольшее количество доходных домов, то бишь гостиниц длительного проживания, всегда было именно в Петербурге. Здесь даже многие аборигены ухитряются всю жизнь снимать квартиры, а не покупать, отлично понимая, что в городе нет ничего постоянного.

Почти все русские цари ненавидели Зимний дворец, предпочитая отсиживаться у себя на дачах. Последний император выехал за смертью на Урал из дачного дворца, из Александровского, передав свою жилплощадь очередникам. Акт отречения от престола и был тем документом, по которому нуждающиеся граждане смогли занять освободившиеся из-под государевой семьи дворцы и парки. Царь не был эгоистом и постоянно думал о народе.

Князьям, графьям и прочей челяди, «волен-с, не волен-с», тоже пришлось освобождать насиженные гнёзда. Народ радостно заполнил все дворцы, все 2300 штук, но сделал это как-то не подумав — число царей, князей и принцев никогда не совпадает с количеством народа, ни в одной стране, поэтому вселившиеся граждане в итоге остались недовольны. Им и сейчас там тесно, то и дело пишут Главному, мол, слёзно просим расселить…

Глава 4 Аборигены и прощальный бонус

Аборигенам в городе-Двери бояться нечего, коренные — костяк, без которого Городу никак нельзя, и не надо сразу обижаться, если спросят: «Вы коренной?» Не огрызайтесь: «Пристяжной!», а постарайтесь вникнуть в суть вопроса.

Бывает, что и коренные попадают городу под горячую руку. Но это случается крайне редко, по ошибке, да и страдают-то единицы. А так, чтобы целая семья коренных на улице осталась, этого не может быть никогда! Вернее, в таких случаях город сразу дико извиняется и выдаёт королевскую компенсацию: либо хоромы рядом с Невским проспектом, либо маленький частный театрик.

Итак, аборигенам здесь бояться нечего, город их не выгоняет, бережёт лично для себя. Выгнав своих, Петербург перестанет быть городом, даже деревней перестанет быть. И исполнится пророчество Евдокии, первой жены Петра Первого: «Быть Петербургу пусту!»

Гонят здесь в основном «пристяжных». Не сразу, а немного погодя. Получив от каждого Тут время вспомнить о Блокаде — она, что ни говори, унесла два миллиона жизней, и среди погибших было много коренных. Как?! Город поднял руку на аборигенов?! На самом же деле всё просто: традиционная текучка приостановилась. Сначала сталинский режим выдумал прописку, чем застопорил движение масс, а потом и фашисты «добавили». Начался почти трёхлетний застой, не совместимый с жизнью города, и ему пришлось пустить в ход неприкосновенный запас. «НЗ».

Как это ни кощунственно звучит, коренным тут всё по кайфу, даже катаклизмы. Если вдруг по радио объявят об очередной блокаде, многие даже с места не сдвинутся, а будут терпеливо ждать, чем кончится «очередная неприятность». Коренные вряд ли замечают проделки Города, а если что-то вдруг заметят, будут молчать, как партизаны на допросе, им сколько ужасов про Город ни рассказывай, сколько ни стращай, они лишь закатят глаза, сделают непонимающий вид, вздохнут и промямлят: «Да тут всегда чё-нить!» И резко сменят тему разговора…

Коренных своих великий город практически не обижает — с кем-то же ему надо оставаться. А вот приезженьких стращает воем мощной вытяжной трубы: мол, высосу и выплюну, так что не особенно задерживайтесь, оставляйте денежки — и на хаус! Хм, вот так «Культурная Столица»… Неужели она тупо хочет денег?! Не волнуйтесь, Большая Дверь не плебейка, ей нужны не только ваши деньги. Смешно думать, что культурная столица живёт мечтами о деньгах, довольно пошлое это предположение. Деньги ей, конечно же, не помешают, но более всего нужны ваши таланты, мысли, ваш первоначальный оптимизм и самобытная, периферийная энергия.

Коли уж осмелились приехать, не жалейте о своём отчаянном поступке. Не жадничайте, а просто возьмите и поделитесь. А потом катитесь на все четыре стороны. Не бойтесь, вовремя уехав, вы в накладе не останетесь. Уезжая с пустыми карманами и израненной душой, вы, на самом деле, увозите из Питера гораздо больше, чем можете себе представить. Очень скоро затянутся все болезненные дыры на вашем теле, все укусы питерских кусателей забудутся. Оглянуться не успеете, как наполнитесь здоровьем и новой, не менее кипучей энергией, чем та, которая имелась у вас раньше, до переезда в город на Неве.

Опустошая ваши карманы, столица-Дверь незаметно подкладывает в них прощальный бонус — полезный вакуум. Стоит вам переехать в другое место, как он немедленно начнёт работать. Полезный вакуум станет могучей всасывающей силой, которая не только ваши карманы деньгами наполнит, но и весь ваш дом пропитает новым настроением. Этот незримый, но ощутимый прощальный бонус многих-многих храбрецов обеспечил на всю жизнь. Выезжайте и почувствуете! Иногда не сразу, иногда через год-два. На новом месте вас обязательно ждёт раскрутка, после Питера все раскручиваются, особенно в Москве, надо только не забыть вовремя уехать. Если, конечно, вы действительно приезжий и не имели времени (или желания!) сочетаться с городом законным браком.

Глава 5 Местная иерархия

Теперь неплохо бы окончательно определиться с иерархией. Коренные жители СПб делятся на «зазывал», «кусателей», «вышибал», «кустиков» и, конечно же, элиту. Элита тут вполне проходит без кавычек. Фрейндлих, Образцова, Пиотровский… Список продолжить — выйдет парочка томов. Элита из числа аборигенов — корона города. Имперскому городу без короны никак нельзя.

У местных «зазывал» на вооружении множество приёмов. Есть и дежурная тирада: «Я звоню не потому, что соскучился, а потому что вижу: здесь ты устроишься лучше. Не будь дураком, переезжай! Говорю тебе: не пожалеешь!» Потом все эти обещания сбудутся, но с точностью до наоборот. А заманивший вас приятель вдруг исчезнет, начнёт прятаться. Когда вы сами его отыщете, будет невнятно блеять, мол, звонил, но не застал вас дома. Хотя вы сидели сиднем и никуда не выходили! Вы его за это сильно не ругайте, человек выполнял задание города — тут все на задании. Он завлекал не вас, а брызжущую энергией человекоединицу. Его миссия завершена, он успешно отчитался перед городом и, вероятно, уже получил новое задание. Ваш питерский приятель — обычный «зазывала». Потому и не звонит.

Стоя с вещами на питерском вокзале, не ругайте не встретивших вас «зазывал», не нервничайте и спокойно ждите: вами займутся. Скорее всего, «кусатели». Хуже — если сразу «вышибалы»!..

«Зазывалой» может быть не только человек, иногда хватит картинки с видом или календарика. А вот в «вышибалы» кого попало не берут, тут нужна влимятельная и могущественная личность, уровня царя — ведь заманить намного легче, чем согнать с насиженного места.

«Кусатели» бывают мелкие и крупные — всё зависит от масштаба вашей личности. На них тоже не стоит обижаться, они тоже на работе, хотя и не подозревают об этом. Их задача всевозможными сюрпризами и пакостями напоминать, что вы в гостях, и что недалёк тот день, когда надо будет убираться восвояси.

Словом, если вы не коренной, о Дверном Законе забывать не стоит. Совет тут может быть один: если вы человек рисковый и вам себя совершенно не жаль, попытайтесь срубить миллион в Петербурге. Но как потом быть с таможней? У каждой двери она есть, даже если её и не видно… Это самая злая таможня изо всех известных! Заработать в Питере можно много, ой, как много можно заработать! А вот вывезти… В основном результат нулевой, иногда даже с минусом.

Дверной Закон желательно знать, но, согласитесь, любой закон, если он существует, должен где-то лежать, в него надо иметь возможность время от времени заглядывать. А что делать, когда закон существует, но нигде не записан? Где достать экземплярчик, когда его нет?!

Глава 6 Город-Дверь всех гостей любит одинаково

Писательская масса — отдельный случай. Многие русские писатели жили и творили в Петербурге, но не надо забывать, что часть из них сюда «понаехали». Приезжий гений — тоже элита, но, к сожалению, не местная, не коренная. Петербург — писательская Мекка, а Мекка — место регулярного паломничества, приют временных гостей.

Если хочешь долго жить в Петербурге, не родившись там, ищи любовно-брачную зацепку. Перекати-полю, чтобы где-то задержаться, надо непременно зацепиться за кустик. А то выдует ветром.

Срок жизни на земле литературных гениев определён примерно сорока годами, из которых Петербург им выделаяет только шесть, не больше, если, конечно, не пожелают сочетаться браком с коренными. За шесть лет не женятся — добро пожаловать на выход! «Позвольте вам выйти вон!!!» А когда, собственно, бракосочетаться? Творческий процесс отвлекает от женитьбы, от официального слияния с аборигенками, а жаль…

Все без исключения приезжие, особенно писатели, уповают на свой жизненный опыт, ум и логику. Но в городе-Двери обычная логика, мягко говоря, неуместна.

Скромный и положительный юноша Фёдор Достоевский с обычной человеческой логикой дружил. Он собирался получить хорошее образование, и не за границей, хотя на это тоже деньги были, а на родине, в столице, как всякий патриот. Кому-нибудь менее предприимчивому и хваткому — да что там скромничать! — кому-нибудь менее сообразительному и способному к наукам, не может повезти в столице, априори, некоторым в больших городах вообще нечего делать. Слабым людям лучше вообще не соваться в большие города. Сильным же, наоборот, место только там, а где ж ещё? Всё это верно, но не для всех столиц. Столица-Дверь живёт по дверным законам, и все они у неё негласные, понятия «сильный-слабый» она не признаёт, для неё в определённом смысле все равны. Да и незнание законов не освобождает от ответственности!

Покинув отчий дом свежим майским утром, восемнадцатилетний Фёдор трясся в бричке и одновременно любовался пейзажами родной Московии. Дабы время скоротать, он сочинял рассказы о Венеции. По чужим словам, да и по книгам, он уже знал, что в Санкт-Петербурге мостов не меньше, чем в том дивном итальянском городе. Он слышал также, что в Петербурге сыро и промозгло, но это не пугало его, тяга в столицу была так велика, что даже болезни не казались большим препятствием. Фёдору было невдомёк, что тяга эта родилась не у него внутри. Его затягивало сквозняком, и чем ближе он подъезжал к Большой Двери, тем неумолимее его затягивало.

Фёдор знал, что на чужбине надо бы поаккуратнее с деньгами. Нет, он, конечно же, не Чичиков, и трясти копейками не собирался, тем более что «Мёртвые души» будут написаны четырьмя годами позже, да и то в Италии. Но что с деньгами надо бы поосторожнее, это он знал преотлично — теория общеизвестная. Однако в Петербурге общеизвестные теории без надобности. Город-Дверь никогда не жил чужим умом, он руководствуется Законом Двери, а посему никакие правила, установленные людьми, ему не указ.

Достоевский рано лишился матери. Она преставилась, по странному стечению обстоятельсв, в возрасте его кумира, поэта Пушкина, причём, в один с ним год. Отец скончался двумя годами позже, так и не успев ничему научить сына. Так что, житейскую науку Фёдор постигал самостоятельно, да ещё и в таком неудачном месте! Можете себе представить, что ему, юному приезжему, пришлось тогда пережить. Не потому ли он с такой яростью сражался за права маленького человека? Кстати, мог бы этого и не делать. Среднестатистические «бедные люди» Петербурга, если разобраться, обычные мазохисты, не пожелавшие своевременно покинуть Город. Им нравилось стоять в дверном проёме, терпя пинки и унижения, теряя человеческий облик, доводя себя до крайней нищеты.

Перед самым приездом Фёдора кто-то, видимо, шепнул им, мол, едет защитник страдальцев, Великий Сочувствующий. Они срочно воспрянули духом, повынимали из карманов замусоленные челобитные, которые у них давно уже никто не принимал, и стали махать ими, как флагами. Затем обступили толпой, низко поклонились юноше, как батюшке-царю, вот он и размяк. Гнать их в шею надо было, а он книги про них сел писать, революцию задумал. В благодушной Москве девятнадцатого века недовольных было куда как меньше. Правду люди говорят: если бы Пётр столицу не перенёс, то и революции бы не было.

Начиная учёбу в Инженерном замке, он не догадывался, что станет великим писателем, и все отведенные городом шесть лет учился на военного инженера. В конце этого срока ему, как и всем приезжим, был дан вежливый Сигнал к отбытию: царь лично обозвал его идиотом. Будучи сам неплохим инженером, неугомонный «вышибала» Палкин раскритиковал «нелепейший проект», чем изменил ход не только русской, но и мировой литературы. Смертельно обиженный Фёдор уволился в чине поручика и вскоре уже сидел за конторкой, строча роман «Бедные люди». В нём он провёл читателя по самым мерзким, самым мрачным закоулкам Петербурга, ясно дав понять, кто на самом деле идиот и враг простого народа.

Не ограничившись литературными нападками на власть имущих, Фёдор Достоевский подался в различные кружки, после чего был арестован и приговорён к расстрелу. Правда, царь пожалел преступника, заменив казнь четырьмя годами каторги, с последующей службой рядовым в Семипалатинске.

Шесть лет в Петербурге для большинства приезжих — крайний срок. Можно, конечно, рискнуть и остаться подольше, но это уже «с конфискацией». Да-да, не смейтесь, так и было написано в смертном приговоре, вынесенном Фёдору Достоевскому. Перед несостоявшейся, инсценированной, казнью у него отобрали не только всё имущество, но и титул потомственного дворянина. Тогда шёл уже десятый год его пребывания в городе — срок сверхкритический.

Вернувшись в город после десятилетнего отсутствия, Фёдор Михайлович, чисто инстинктивно, стал осторожничать: то за границу выедет проветриться, то в Старую Руссу — за вдохновеньицем. К слову сказать, на стороне писалось лучше и думалось яснее.

Но самое большое счастье привалило Достоевскому в середине 1860-х, когда он женился на коренной девице Анне Сниткиной. Перекати-поле нашло свой кустик, и все дела пошли на лад. Жаль, что поздновато, что лишь к концу жизни.

Перед тем как пригласить на выход, город обязательно даёт сигнал. Вовремя услышите его — и «вышибалы» не понадобятся. Они нужны лишь тем, кто сигнала не слышит. Обозвали идиотом — начинайте собирать вещички. Либо женитесь на местной красавице.

Пушкин до такой степени влюбился в Царское Село, что, обвенчавшись с Натали в Москве, решил остаток жизни провести поближе к месту своей юности. Правильно, так и надо было сделать! Поселился бы в Селе, так и дуэли бы не было. Зачем было мимо проезжать, лишних 22 километра трястись по ухабам? Где Село, а где станция Санкт-Петербург! Пушкин с Натали оба приезжие, и сочетаться браком с Городом им не суждено было никогда. Пушкин прожил в Городе с семьёй неполных 6 лет (неплохо бы запомнить эту цифру), оставив после смерти 120 тысяч рублей долга, при годовом доходе в 7 тысяч. Царю этот долг пришлось выплачивать — не пускать же по миру вдову Первого Поэта! Последняя дуэль, которая фактически была четвёртой, явилась для поэта спасительным исходом. «На свете счастья нет, а есть покой и воля…» Это ведь его, пушкинские, строки… Дантес Дантесом, но как объяснить, что журнал-кормилец «Современник» упрямо не хотел продаваться?

Приезжий архитектор Монферран был счастлив называться главным архитектором Исаакиевского собора, несмотря на издевательства местных коллег. Те браться за шедевр боялись (слишком уж болотистая местность), но указания давали наперебой. Говоря по-нашему, «устроили хлопцу дедовщину», целую комиссию против него организовали. Монферран все эти издевательства терпел с улыбкой. Кто он, если по большому счёту? Лимита, безработный француз, которому после войны 1812 года особенно приткнуться было негде. Это сейчас туристы охают да ахают, глядя на его творение, а в день приёмки объекта царь даже руки ему не подал. Царю в наружных горельефах привиделось немало оскорбительного: наглый французишка вылепил себя рядом с ним самим! В общем, государевых упрёков Монферран не вынес и умер от сердечного припадка. Царь, в принципе, не виноват, его самого использовали. Кто? Подземные силы, о которых речь пойдёт чуть позже, и не раз.

Монферран отбыл на родину в гробу, который вывозила французская супруга. Вместе с драгоценным скарбом, нажитым за сорок лет! Увы, скарб на границе конфисковали. Не отдал город-Дверь ничего из своего, не выпустил наружу. У любой двери есть своя таможня, подчас невидимая глазом.

Ещё один приезжий, архитектор Карло Росси, начальник петербургских архитекторов девятнадцатого века, умер в крайней нищете. Тоже артачился, не уезжал до последнего. И жениться не хотел на местных — как ни уговаривали. Потому и скончался в полном забвении, говорят, от холеры, а там кто его знает…

А в Третьяковке есть отдельный зал, посвящённый скульптору Шубину. В петербургских музеях его шедевров тоже навалом — этот обожатель мрамора предпочитал трудиться именно в Северной Столице. Приехав в Петербург, он никому не дал работать, разогнал всех конкурентов, лично сам понаделал мраморных статуй, бюстов и бюстиков членам царской семьи, их любовникам, любовницам и дальним родственникам. И чем же дело кончилось? Домиком в деревне, но не крепеньким, а так себе. Своё могучее состояние он оставил там же, где и заработал…

А приезжий певец Шаляпин слишком долго пел в Мариинском театре, допелся до того, что зарплату ему начали давать мукой и сахаром. Если бы не нарком Луначарский, надоумивший певца выехать на гастроли за границу и там остаться, памятник Шаляпину на Новодевичьем кладбище выглядел бы не так вальяжно…

Художник Александр Иванов, местный-коренной, абориген, устав сочувствовать приезжим Сурикову-Васнецову-Репину, посоветовал им в Москву переселиться. Что было дальше? Сплошная радость и восторг! Не без участия Саввы Морозова, конечно. Друзья так тешились успехом, что и Поленов перевосхитился, вслед за ними отбыл в Первопрестольную. А ему-то уезжать было зачем? Питерский он, коренной. Но всё равно уехал, начал дворики московские малевать.

И в нашу, в современную, эпоху показательных случаев немало… Взять, хотя бы, историю композитора Игоря Корнелюка. Приехав в Питер из Бреста, в первый год он страшно маялся, всё ворчал, всё причитал: «Как в этом городе могут жить люди?!»

Но нашёлся «кустик» и для него, Бог ниспослал! Бог-то ниспослал, а сам-то Корнелюк Его Милости не оценил, ибо, похоже, так ничего и не понял, принял подарок Судьбы как должное. В общем, взяла его под крыло одна коренная блондиночка, уболтала жениться, и результат оказался отличным.

Случай с Александром Демьяненко несколько другой. Гениальнейший комедиант всегда мечтал о серьёзных ролях, на улицах грубил фанатам, огрызался: «Не Шурик я, не Шурик!!!» Прямо на улице огрызался, но ведь дело-то было где? В Петербурге закончил Шурик свои дни. Эх, поздно он обзавёлся «кустиком»! Биография Демьяненко начиналась хорошо: радушно принят Гайдаем, счастливо женат, закрепился в Москве… О чём ещё мечтать? Кабы не питерский Сквозняк, так и жили бы они с женой душа в душу.

Но затянуло их, не удержались. Приехав в Питер, вскоре разошлись. Шурик стал понемногу спиваться. И спился бы, кабы не «кустики». Нашлись и для него два спасительных ангелочка, хотя и поздновато… Настоящим спасением для безработных постперестроечных актёров была так называемая озвучка. Сидя в кабинке для озвучивания сериалов, можно любой вид иметь: и староватый, и пьяненький, и даже страшненький — голос-то не меняется. Голос у большинства не меняется до самой старости, особенно у женщин. Шурик на ту озвучку пристроился, походил-походил, да и невесту себе нашёл — очаровательную женщину-звукорежиссёра из числа коренных. В придачу к звукорежиссёру им была получена очаровательная падчерица, тоже коренная, будущая актриса Анжелика Неволина. С этими двумя красавицами он и пришёл в себя, расправил плечи, даже сниматься в московских телесериалах начал. Cловом, повезло. Жаль только, что поздновато. Знай Шурик о Дверной Теории, может, иначе сложилась бы у него жизнь…

Многие приезжие попадались в сети Города, но не все. Мудрейший Николай Васильевич изящно увернулся. Гоголь обладал невероятной интуицией: в первый же год пребывания в Санкт-Петербурге заподозрил неладное, а потому всё время выезжал. Кататься ему было не лень: Германия, Рим, Швейцария, Париж, Москва, снова Италия, потом опять Германия и так далее. Умер в Москве, в уютной обстановочке. Эта смерть случилась бы намного позже, кабы не одна добрая душа. Некто больно умный, ничтоже сумняшеся, вздумал отлучить его от Пушкина, заставил отречься от друга, который для «Гоголька» значил больше, чем отец. Слабовольный «Гоголёк» повёлся на этот бред, но очень скоро осознал ошибку и с горя перестал принимать пищу. Умер. Тут следовало бы применить статью «доведение до самоубийства», но кто же станет…

В купеческой Москве либо за её пределами, неважно где, уютный дом — основа основ. Как утверждают англичане, даже крепость. Дом и семья. Вокруг этого понятия вертится вся жизнь. За право иметь уютный дом — желательно побогаче! — идёт извечная борьба с жизненными обстоятельствами. Даже если кто-то скажет, что может жить и в шалаше — не верьте! Каждый втихаря надеется, что, помыкавшись по свету, покрутившись в жизненных водоворотах, натерпевшись ударов и всяческих трудностей, в конце концов сможет обосноваться где-нибудь в уютном уголке, созданном своими же трудами. И какой же это нормальной голове придет на ум мечтать о тихом пристанище в двери? К этому ни один нормальный индивидуум не готов. Стремиться к этому никто не будет, ибо это противоестественно…

Сквозняк надо чувствовать заранее, его желательно предвидеть, а это не каждому дано. Николай Васильевич Гоголь был слаб здоровьем и чрезвычайно чувствителен к сквознякам, но более всего он был гениален — местные мормышки на него почти не действовали, он их в упор не замечал. Николай Васильевич Гоголь Столицу-Дверь любил. Но неизмеримо больше он любил Москву.

Чуть раньше, всего двадцатью годами ранее, публичного Интернета вовсе не существовало, и судьбы приезжих бедолаг можно было сравнивать только сидя в библиотеках. Помимо отсутствия Интернета, существовала ещё и чисто транспортная препона — в девятнадцатом веке «птица-тройка» мчалась от Москвы до Петербурга целую неделю. Не говоря уже об одинокой лошадёнке — какие уж там наезды! Кому тогда, в той медленной житухе, пришло бы в голову сравнивать чужие судьбы? А нынче, да под мышкой с Сетью — гуляй по чужим жизням, «не хочу»!

Глава 7 Продолжение Великих дел

— Править, будешь, но только в шутку, — сказал холщовый Петру, когда тот явился к нему с докладом, сразу после успешно проведенной войны.

Царь задумался. Шутки у него в запасе были разные. Но одно дело, когда подданные сами под кулак носы подставляют, да ещё и спасибо говорят, а другое — внешнюю дипломатию наводить.

— Как это — в шутку? — на всякий случай спросил он.

— Понарошку…

— А… Ну, это можно Шутки я люблю! Аккурат заказал для петергофского парка шутихи… фонтанные…

— Вот и поладили, — причмокнул толстяк. И тут же, изменившимся голосом, трубным, от которого Пётр содрогнулся, добавил:

— Ежели передумаешь, есть ещё две возможности!!!

— Каковы оне?

— Разрешаю чистой, беспримесной ненавистью править, как наш главный — ему будет приятно…

— А вторая возможность?

— Ну, можно и любовью. Только не искренней, не переусердствуй, иначе сожрут…

— Кто?

— Твои же верноподданные тебя и сожрут, а ты заметишь это уже в самом конце, когда будут доедать последний кусочек…

Петру сделалось противно. Не знал он такого о своих верноподданных.

— Нет, я выбираю шутки, тем более, что за фонтаны уже вперёд уплачено мастерам…

Уже собрался было Пётр уходить, но полноватый снова удивил его речами, обратно сладкими:

— Да, и тягу проверять не забывай, а то, не ровён час, отвалятся…

— О чём речь? Или… о ком?

— Всё, что нажито и завоёвано, без тяги не удержится — как пришло, так и уйдёт…

Пётр снова призадумался. Про тягу-то он, худо-бедно, уже знал, а вот как с нею управляться…

— Вентиль, что ли, иль задвижка там есть какая? Слышу впервой, не обессудьте…

Толстый сделал вид, что обиделся. Потом, наоборот, повеселел.

— Я так и думал: не хватит тебе знаний на всё про всё. Но это ничего. Тягу я беру на себя.

— Я не против! — стал во фрунт царь, как простой солдат, и даже шевельнул усами.

У владыки не было усов, а, сталобыть, и нечем шевелить в ответ. Он лишь поморщился.

— Буйный ты. Ещё в первый раз хотел тебе сказать, да боялся обидеть неправильным словом…

— Буйный, всё верно, мин хе… ваше подземное… ээээ… величество! — снова обрадовался царь. Имея маленький размер ноги, да при его-то росте, лучше всего казаться буйным. Так и другие недостатки незаметны сделаются.

— А коли подтверждаешь, что буйный, тем более не доверю тебе тягу. Ещё весь мир засосёшь ненароком. Сам удерживать буду, так и быть…

— Так тому и быть! — с облегчением выдохнул Пётр Алексеевич.

Осталось обсудить мелкие детали.

— Ты построй для неё укрытие — побольше и пострашней. Здесь, у себя, мне её держать тесно, — толстяк кивнул на входную дверь. Видимо, в одном из сыроватых коридоров, за одной из перекошенных дверей, задвижка-то и находилась.

— Под Кунсткамерой придётся её скрыть, у меня там эмбрионов в банках припасёно — на две армии захватчиков станет, побросают оружие и…

— При чём тут эмбрионы? — вежливо осведомился куратор вентиля.

— Ээээ… Шутка, не извольте беспокоиться… — молодцевато ответил Пётр. Однако, выйдя из гнилого лабиринта, тут же дал приказ укрепить полы музея редкостей. Именно в том месте, где страшилы. И понаделать люков. Удобных лазов, украшенных отечественными самоцветами. Турецких камней было велено не использовать, хоть и крупные у турков изумруды. А зачем турки обманули Карла Двенадцатого, мог бы ещё пожить парнишка, рановато умер. Говорят, на нервной почве. Или свои же, шведы, грохнули, тут слухов море.

Пётр Первый, как ни прискорбно, тоже умер. После него многие правили в шутку, но уже ничего не зная о задвижке. А когда до Сталина дело дошло, тот вообще всё по-своему замутил: ни на какие аудиенции с невидимым начальством не согласился, просто перенёс, на пару с Лениным, столицу на старое место — и всё. И правил, как хотел, по своему усмотрению: шутка-ненависть-любовь, шутка-ненависть-любовь… Всё так быстро завертелось, что пойди теперь разбери, где, когда и что у него было.

А о любви впопыхах забыли. Чистую, искреннюю и беспримесную любовь, вроде, и внедрять-то было некому в России. Очень долгое время. Но потом, всё же, нашлась кандидатура. При поддержке батюшек, компьютера, колдунов и экстрасенсов, вычислили человека, которому народ ближе всего. И сообща напутствие дали:

— Что бы ни случилось, говори: «Мной руководит любовь к народу».

— Так и есть, даже врать не придётся, — отвечал новый избранник.

— И не забудь своё происхождение обнародовать, чтоб не завидовали. А то зависть не способствует любви. Говори: «Мать — уборщица, отец — рабочий».

— Так и есть, и тут врать не придётся…

Про всю эту чехарду кто-то знал, кто-то — нет. Но результатом были довольны все. Граждане стали активнее смотреть в зомбоящик, и зобоящиком его почти что совсем перестали звать. И о Санкт-Петербурге не так активно вспоминали, ибо столицей прочно сделалась Москва. В общем, вроде, всё устаканилось. Лишь одна только старуха-привидение, та, что с розовой вороной на плече, продолжала нервничать и материться. И громко осуждать кого-то за отсутствие рачительности.

— Доэкономились! — выкрикивала она почти ежедневно, носясь по улицам Северной столицы — когда в видимом, а когда и в невидимом режиме.

Адскую монахиню не трогали политические страсти — сколько территорий притянулось, а сколько отвалилось, ей было относительно по барабану. Её смущала экономия, которая куда-то подевалась. Раньше петербургские дворцы были просто загляденье, а теперь облезлые какие-то. Город-музей, активно принимающий иностранцев, далеко не всегда имеет ухоженный вид. Не успеют докрасить последний фасад, как начинай сначала. Сколь ни прихорашивается Северная столица, всё напрасно. Конечно, можно сетовать на климат. Но только почему в болотном Хельсинки климат такой же, а фасады развесёленькие? Однажды финны поделились красочкой для стен, но и это не помогло. Может, красочку-то разбавляют?

Вот об этом-то и речь. Фрейлина-монахиня давно заметила, что не очень-то рачителен подземный питерский владыка, всегда так сильно ратовавший за рачительность и всяческую экономию. Но если он теперь нагло ворует, говорить с ним на эту тему бесполезно. Что делать?

— Что делать?! Что делать?! — орало привидение в очках, оборочках и рюшах, шаркая стоптанной обувью. Но мало кто уже реагировал, попривыкли. В Санкт-Петербурге и не такое увидишь и услышишь.

Равнодушные людишки пытались и монахиню-изобретательницу сделать равнодушной. Ан, не вышло — продолжила она свои секретные изыскания.

Для тайных изысканий лучше всего иметь подмогу, тоже тайную, а не из числа политиков, они ведь люди подневольные, особенно цари. И таки нашлись три человечка, простые, неприметные граждане: потомственный князь Юра, потомственный же водяной Валера и мальчишка-школьник Мася. Монахиня их давно пасла и поддерживала, старательно присматриваясь к поведению и проверяя на вшивость. Проверяла не только душевные качества, но и сообразительность. «Полезный вакуум» и прочие выкладки о городе-Двери — Юрина диссертация, пока не защищённая. Что убийцам не положена настоящая любовь — Валерин вывод, вполне удачный. Ну, а Мася, когда вырастет, станет президентом. А пока пусть тренируется «на кошках» — на подземных жителях.

С помощью трёх скромных, но весьма отважных и деловых союзников адская святоша удосужилась не только свергнуть зажравшегося подземного владыку, но и самого Люцифера усмирить. И если мы сейчас живём в довольно мирной ситуации, когда гибнут всего лишь миллионы в год, а не миллиарды — от ядерныхъ взывов и прочего беспокойства, то это фактически благодаря их помощи. Вся их история у монахини как на ладошке, но мы ведь пока не знаем этих героев. Поэтому желательно прочесть их жизнеописания, проливающие свет на старухин выбор.