Молчание Сабрины

Глава 6. Собачье общество и другие передряги.

Не добро пожаловать в Фли. Здесь вас не ждут, здесь вам не рады, здесь вас обуют и тут же разуют – вот такой парадокс.

Если вам казалось, что Тремпл-Толл – не очень-то гостеприимное место, то выходит, вы ничего не знаете о по-настоящему неблагополучных районах.

Заплутать в Фли проще простого: улочки здесь тесные и извилистые, номера домов не различить из-за ржавчины. Разумеется, вы можете спросить дорогу у констебля, сидящего на прогнившем стуле у трухлявой сигнальной тумбы, но вряд ли он вам ответит – мистер Скергин, скелет в синей форме и спавшем на глазницы шлеме, не особо-то разговорчив.

Даже в лучшее время Фли тонет в сером тумане и навевает своим видом лишь угрюмые, дурные мысли. Ну а если вам не посчастливилось оказаться здесь после того, как сгустились сумерки… что ж, вас можно лишь пожалеть.

Около восьми часов вечера начинается самое веселенькое время. Из рупоров, развешанных по всему району, с перерывом в десять минут начинают звучать пронзительные трескучие звонки. Свет в окнах и переносные фонари в руках редких прохожих гаснут, но тут же зажигаются другие огни.

Первые искры появляются на Балаганной площади, где находится самый большой в Фли, с позволения сказать, действующий театр «Прекрасная жизнь Фенвика Смоукимиррорбрима». Следом загораются зеленые фонари на канале – там заправляет банда Меррика, отъявленные головорезы и контрабандисты. Дальше в ночной тьме расцветают рыжие огни в моряцких кварталах у Плешивого взморья – члены банды Адмирала потягиваются и вылезают из своих гамаков. Одновременно с ними начинают работать притон Блошинников дядюшки Фобба и заведение Мамаши Горбин на пустыре Мосс-Уилл. После чего огни загораются у Механистов Доберга на черном рынке краденых автоматонов, рядом с механическими свалками, и окна Конуры, логова Своры. Не стоит забывать и о Захолустье, где на полях господина Кроу оживают свечные глаза пугал. Ну а более мелких банд в Фли и не перечесть: Крысятники, Душители Дрю, Старичье, Конвертчики и прочие…

Ночь после трех звонков – это их время: они занимаются «промыслом», торгуют друг с другом, но чаще грызут друг другу глотки. И вся эта мушиная возня заканчивается примерно за час до рассвета, когда различные неблагонадежные личности, только что пересчитывавшие друг другу ребра и зубы, отправляются по домам и становятся довольно приличными (по меркам Фли, разумеется) горожанами. Утром многие из них открывают лавки, мастерские и гардероб-будки (здесь даже есть своя трущобная мода), кто-то садится на трамвай до Тремпл-Толл, а кто-то переправляется у Керосинной заводи, чтобы попасть на фабрики Гари или к железнодорожникам.

Саквояжники считают, что в Фли живут лишь бандиты и прочее отребье, но это не совсем так – может, народ здесь и грубее, чернее и зловоннее жителей Тремпл-Толл, но по сути мало, чем отличается от тех, кто обитает по ту сторону канала. В Блошином районе еще остались старики, которые помнят времена, когда все в Габене считали, что Фли станет вторым Старым центром. Когда это место еще звалось «Флиттон», или «Флиттон-Толл», здесь даже возвели несколько домов-башен, которые местные прозвали «Антресолями», а от берега Пыльного моря на юг, до старой ветки железной дороги, за которой уже начинаются Пустоши, протянулась редкая цепь опор монорельса, который так и не был запущен.

Фли так и не суждено было стать ни вторым Старым центром, ни даже вторым Тремпл-Толл. Вместо этого он стал местом, где лужа способна превратиться в настоящее болото, где обитают громадные блохи, где темные помыслы можно легко обнаружить как в тесно застроенных квартальчиках, так и на поросших бурьяном пустырях. Он стал местом, где каждую ночь раздаются три жутких звонка, и никто – совершенно никто! – не представляет, кто и зачем их включает.

Три звонка застали шута в зеленом пальто и двух его спутников, обладателей зловещих собачьих масок, на берегу, где они как раз прятали лодку под ворохом старых сетей.

Никто из этой троицы никак не отреагировал на трескучие, царапающие уши и души звуки, но Сабрина в мешке застыла от внезапно охватившего ее ужаса. Ей вдруг почудилось, будто она оказалась посреди бушующего штормового моря, и далекий маяк оповещает о том, что жить ей осталось недолго, ведь безжалостные волны несут ее на прибрежные скалы.

Между тем эхо от последнего звонка растаяло, и страх постепенно отступил. И все же рыжая кукла поняла, что не так уж она и была далека от истины: она потеряна, и неизвестность тянет ее, будто бы волочит за волосы по земле к чему-то жуткому и непоправимому. Что ее ждало впереди? Она не знала. И, честно говоря, даже боялась загадывать.

Спрятав лодку, Гуффин и его спутники оставили Слякоть за спиной и углубились в Грязные кварталы, место, где метла дворника не касалась мостовой много-много пыльных лет.

Они уверенно и довольно быстро шагали по неровной брусчатке улицы Глухих Старух. Один из типов в собачьих масках нес мешок с куклой, закинув его на плечо, другой волочил за ручку скрипучую тележку, а Гуффин, пританцовывая и спотыкаясь, фланировал следом, не отрывая ехидного взгляда от дыры в мешке, в темноте которой прятался круглый пуговичный глаз.

Сабрина боялась спутников Гуффина. Еще сильнее, чем она боялась самого шута. Молчаливые, скрывающие лица и эмоции под собачьими масками… Ох уж эти жуткие маски! Они были грубо сшиты из неровных лоскутов кожи, меха и замши и будто бы вышли из-под пальцев сумасшедшего таксидермиста. Появление человека в подобном головном уборе в каком-нибудь благопристойном обществе, вне всяких сомнений, вызвало бы парочку обмороков и тройку сердечных приступов. Что ж, собачников из Своры редко можно было встретить в благопристойном обществе.

Сабрина догадалась о том, что спутники Гуффина – плохие люди: хорошие не носят на себе собачьи головы, а в карманах – начиненные порохом чугунные бомбы-шары, хорошие не якшаются с такими, как Манера Улыбаться. А еще кукле казалось, что эти мрачные типы злятся. И злятся они как раз-таки на шута.

Ну а Гуффин, словно ничего не замечая, всю дорогу от «Мокрицы» не замолкал ни на мгновение. Сперва он потешался над глупым Пиглетом, который зажег шутиху, потом рассуждал, что бы он делал, если бы «его близкие друзья из Своры» не подоспели вовремя – сильнее всего он сокрушался о том, что не смог бы показывать раздражающим его людям «чайку», если бы ему отрезали пальцы. Затем он пустился в пространные размышления о супе с пиявками и о том, каков был бы на вкус Блютэгель, если засунуть его в котел некоей мадам Бджи. При этом он постоянно рассыпался шуточками разной степени непотребства, и Сабрина могла бы поклясться, что слышит скрип щетины несущего ее мешок человека, когда тот морщится.

Собачники почти всю дорогу молчали, и лишь изредка что-то бормотали в ответ, когда шутовской треп становился совсем уж навязчивым, порой перебрасывались друг с другом короткими неразборчивыми замечаниями, в которых явно проскальзывало нетерпение. Сабрина прямо сквозь мешок чувствовала их неприкрытое желание как можно скорее избавиться от докучливого спутника.

А потом вдруг все изменилось. Сабрина насторожилась сразу, как шут неожиданно замолчал на полуслове. Ей не нужно было высовываться из мешка, чтобы понять: они куда-то пришли.

Гуффин и его спутники остановились.

Один из собачников подкрался к нависающему над улицей дому. Оглядевшись по сторонам, он принялся возиться у старого водостока, рядом с которым обнаружилась дверь черного хода, замаскированная ветошью и заставленная трухлявыми ящиками. Освободив проход, он первым зашел внутрь, остальные последовали за ним.

Оказавшись в доме, Гуффин зажег спичку, и та начала фыркать и шипеть, разбрызгивая кругом пятна рыжего света.

Сабрина осторожно выглянула из дырки в мешке.

Место, в котором она оказалась, выглядело заброшенным. В первый миг кукла решила, что это – тот самый «Балаганчик Талли Брекенбока», о котором было столько разговоров. Впрочем, представляла она себе его уж точно не так. Сабрина полагала, что ее ожидает уличный театр – с пестрыми фургончиками, самодельными афишами и залатанным занавесом, а на деле она попала в… довольно тесное вытянутое помещение с низким потолком, которое больше было похоже на какую-то контору.

На этажи вела лестница, но подняться по ней вряд ли представилось бы возможным: большинство ступеней прогнило и обрушилось. Окна в комнате отсутствовали, а стен не было видно из-за растущей из пола ржавой батареи труб. Каждый из этих проклепанных металлических рукавов изгибался и нависал воронкообразным раструбом над длинным узким столом, что опоясывал все помещение. У стола стояло около дюжины покосившихся крутящихся стульев: войлок на спинках висел клочьями, из дырявых сидений торчали пружины. Повсюду властвовали пыль и запустение – судя по всему, здесь давно никого не было.

И тут Сабрина увидела кого-то в углу! Кто же это?! Жилец? Сторож? Очередной Гуффиновский подельник? В похожем на сгорбленного старика буром коме, который врос колесом в тонкую, проложенную в полу вдоль стола рельсу, смутно угадывались очертания служебного автоматона в полуистлевшей форме.

Кукла успокоила себя: от механоида не стоило ждать неприятностей, поскольку голова его склонилась долу, линза моноглаза треснула, скрюченные, покрытые пылью, конечности вжимали в грудь продолговатый ржавый цилиндр-капсулу.

«Любопытно, что в нем?» – успела подумать Сабрина, и тут ее мешок внезапно закачался. Собачник снял его с плеча и грубо опустил на пол, не особо церемонясь о сохранности содержимого.

– Старая пересыльная станция, – сказал он, повернув голову к обладателю зеленого пальто. – Здесь мы прощаемся.

Шут глянул на него с легким прищуром.

– Нет, мой клыкастый друг, – ответил он. – Есть еще одно дело.

– Что? Дело?

– Очень важное дело… – кивнул Гуффин. – Свора должна мне еще кое-что.

Собеседник ответил хрипло и резко – его голос из-под маски вдруг действительно начал походить на раздраженное собачье рычание:

– Мы должны были освободить Блютэгеля – мы освободили. Мы должны были провести тебя через Слякоть – мы провели.

Шут кивнул – он не выглядел испуганным. Или пытался показать, что ему не страшно.

– А сейчас ведите меня в Конуру, – дерзко потребовал он.

Сабрина мало что поняла. Люди в собачьих масках освободили ту жуткую пиявку?! Но зачем? И что же это выходило? Нападение монстра было не случайным?! Гуффин сам его запланировал?!

Обладатели собачьих масок между тем уже начали закипать. А Манера Улыбаться по-прежнему глядел на них насмешливо и с изрядной долей пренебрежения.

– Мы закончили наши с тобой дела, – прорычал человек, который нес Сабрину. – Я, скорее, перегрызу тебе глотку, чем приведу в Конуру…

В угрозе песьеголового прозвучала такая жгучая ярость, что шут дрогнул и чуть подался назад. И все же он не утратил самообладания:

– Не стоит показывать зубы, Деррик, – осклабился Гуффин. – Не забывай, что я сделал для тебя и Красотки Дит.

– Аххррр… ты угрожаешь мне, шут?

Деррик попытался было схватить болтуна в зеленом пальто за горло, но спутник остановил его, положив руку ему на плечо. Шут между тем лихорадочно закачал головой:

– И в мыслях не было! Какие угрозы?! Я вообще милейший человек!

Деррик дернулся в попытке дотянуться до Манеры Улыбаться, но тяжелая рука товарища не пустила его.

– Тише-тише, Джон, – едва слышно прошептал тот, пытаясь успокоить спутника. И, как ни странно, его слова подействовали: яростный зубовный скрежет наполнил собой помещение старой пересыльной станции, и все же пока что Джон Деррик повременил с тем, чтобы наброситься на шута.

– Ай-уф! – Спичка, которую держал Гуффин, обожгла его пальцы. Шут выронил ее и зажег новую.

Но когда свет загорелся вновь, оказалось, что за те пару коротких мгновений, что в старой пересыльной станции властвовала темнота, оба песьеголовых беззвучно подкрались к Гуффину. Его лицо едва ли не уперлось в два собачьих носа и в две оскаленные пасти.

– Ты думаешь, нами можно вертеть, как вздумается? – прорычал Джон. – Мы с Дит доверились тебе. Ты ждал ответной услуги – и мы с братом оказали ее. На этом всё.

– Едва ли, – ответил Гуффин, глядя на клыки, замершие почти у самых его глаз, – ведь наш уговор с Угрюмым все еще в силе…

– Что? – Деррик отшатнулся.

Его брат залился разъяренным смехом.

– Я тебе говорил, Джон, – сказал он, – этой падали нельзя доверять. От него не стоит ждать чего-то, кроме удара в спину.

– И ты был прав, Дик, – с ненавистью в голосе ответил Джон Деррик.

– Эй, повежливее! – деланно оскорбился Гуффин. – Никакого удара в спину. Просто две, почти никак не связанные между собой, сделки: одна – с вами, другая – с вашим вожаком. Мне нужно то, с чем ни ты, ни твой брат, уж простите, не можете мне помочь.

– Подлая тварь… – рыкнул Джон Деррик.

– Возможно, подлая, – сказал шут. – Возможно, тварь. Но не бойся, друг мой я сохраню твою тайну. Я не для того изворачивался и потел для вас с Дит, чтобы сразу же выдать вас ее отцу.

– Не верь ему, Джон, – глухо проговорил Дик Деррик. – Давай просто перережем ему глотку.

– Я за, Дик, – ответил Джон и выхватил из-за пояса здоровенный нож; его брат проделал то же самое.

Сабрина распахнула рот: сейчас что-то будет!

Гуффин уже не выглядел таким развязным, а вся его показная веселость словно выгорела, как очередная спичка. Он понимал, что сейчас не время шутить и зубоскалить. Впрочем, в том, что касалось последнего, тут он в любом случае проигрывал оскалам братьев Деррик.

– Я не так глуп, чтобы связываться со Сворой и при этом не подстраховаться, – злобно сказал шут. – Думаете, я не знал, чем дело может обернуться, когда вы все узнаете?

– Что ты сделал, падаль?.. – прошептал Джон. Теперь в его голосе звучало больше страха, чем злости.

– Кое-кто в вашей Своре знает твою тайну. И если я не появлюсь в Конуре этим вечером, этот «кто-то» все разболтает Угрюмому.

Братья не проронили ни звука. Они понимали, что их переиграли. И все же гордость или, скорее, яростное желание все изменить, сбросить ошейник этого изворотливого типа, не позволяли им сейчас опустить ножи.

Гуффин между тем пустился увещевать да уговаривать:

– Мне, вообще-то, тоже не особо выгодно, чтобы Угрюмый прознал о моем участии в некоей тайной женитьбе. Вряд ли он будет благосклонен ко всем причастным, включая вашего покорного слугу. Думаю, его доверие к моей персоне несколько пошатнется. А мне бы этого очень не хотелось. Но если я не появлюсь в Конуре, Угрюмый все узнает, поэтому для всех будет лучше, если я там появлюсь…

Запустив руку в карман, Гуффин принялся в нем неистово рыться.

Братья Деррик глядели на него настороженно, но шут даже не думал искать оружие.

Наконец шут извлек серебряный хронометр на цепочке и, откинув крышку, уставил пристальный взгляд в циферблат.

– Времени не так уж много, – сказал он. – Мой друг появится в небе над Фли меньше, чем через сорок минут.

– В небе? – удивленно спросил Джон. – Значит, «Старуха»…

Гуффин кивнул.

– Мы и так потратили слишком много времени, но, если выдвинемся через… – он вскинул палец и начал водить им из стороны в сторону, имитируя маятник, – три… два… сейчас, то как раз успеем. Я должен встретить своего друга. Так что, думаю, нам не стоит здесь задерживаться…

Братья Деррик нехотя убрали ножи, шут многозначительно кивнул им на мешок и на ящик, и те, издав парочку тяжелых вздохов, вновь взялись за шутовскую поклажу. Гуффин погасил почти догоревшую спичку о язык, после чего с видом важного командира направился к выходу, песьеголовые, мрачно переглянувшись, покинули заброшенную станцию пневматической почты следом за ним.

А Сабрину в мешке мучили вопросы. Что еще за «Старуха»? Что за сделку заключил Гуффин с этим Угрюмым, которого так боятся братья Деррик? Но самое главное: что еще за таинственный друг, который будет лететь над Фли меньше, чем через сорок минут? Это ведь не Баллуни – у продавца воздушных шаров были четкие инструкции. Тогда кто?

Сабрине оставалось лишь строить догадки.

***

Рядом с Сабриной раздавался посвистывающий храп, она слушала его и дрожащими пальцами разрывала мешковину, пытаясь увеличить дыру.

Кукла была здесь уже почти полчаса. Она не знала, где именно находится это «здесь», куда подевался Гуффин и что вообще происходит.

Около сорока минут назад шут в сопровождении братьев Деррик прибыл в Конуру. Сабрина из своего мешка успела увидеть лишь черный провал подъезда и висящий над ним фонарь…

Почти одновременно с тем, как они приблизились к дому, из дверей один за другим вышли пятеро высоких мужчин в собачьих масках и длинных кожаных пальто с пелеринами. Четверо из них несли пару больших дощатых ящиков, а один, обладатель трости с рукоятью в виде собачьей головы, глухо поругивался и все выглядывал что-то над головой, в окнах ближайших домов, на карнизах крыш и в темном вечернем небе.

– Бойррок, – кивнул ему Джон Деррик, и обладатель трости опустил голову.

– Все ясно, – раздраженно сказал он, глядя на шута. – Это из-за него мы должны волочиться в Саквояжню по земле, оббивая себе кости по брусчатке моста Ржавых Скрепок.

– Добрейший вечерочек, – Гуффин отвесил шутовской поклон и снял несуществующую шляпу.

– Для Свечников? – спросил Джон, кивнув на ящики.

– Мы должны доставить рыжим два ящика «фитильков», – разъяренно прохрипел Бойррок, – и не можем отправиться на «Старухе». Угрюмый велел Кройкку снарядить ее… как он это назвал?

– «Для своего дела», – подсказал один из подручных.

– Для своего дела, – кивнул Бойррок. – Чего встали? – Он повернулся к спутникам. – Грузите!

Члены Своры двинулись с ящиками к стоящему неподалеку экипажу-«Горбину», который выглядел так плачевно, что при одном только взгляде на него возникало желание накрыть его пледом и напоить чаем, или просто взорвать, чтобы он не мучился.

Бойррок снова задрал голову, и Дик Деррик хмыкнул:

– Кого высматриваешь? Зубную Фею? Так говорят, Меррик утопил ее в канале.

Бойррок гневно ткнул в Дика тростью.

– Я бы на твоем месте следил за словами. И вообще… по Фли ползут слухи. Что-то творится… Конвертчик Билл сказал, что видел фургон фликов возле Дыры-в-мешке.

– Флики по эту сторону канала? – с сомнением в голосе проговорил Джон.

– Да Конвертчики все поголовно лжецы, а Билл среди них – самый лживый! – добавил Дик.

– Это верно! – хохотнул Гуффин. – Конвертчикам точно нельзя верить!

Бойррок снова повернул к нему собачью голову.

– Лучше бы у тебя было, чем порадовать Угрюмого. Он с утра не в настроении. Ходят слухи, что кто-то из местных начал заглядываться на Красотку Дит.

– Не может быть! – пораженно воскликнул Дик. – Видать, этому идиоту, кем бы он ни был, совсем жить надоело.

Бойррок на это лишь кивнул.

Ящики между тем уже погрузили в экипаж. На крыше-гармошке и на покатых передних крыльях над колесами зажглись фонари, заурчал двигатель, и из выхлопных труб пополз темно-красный дым.

– Не злите его, – посоветовал Бойррок напоследок и, развернувшись, проследовал к «Горбину». Не прошло и мгновения, как он исчез внутри, дверца захлопнулась, и экипаж тронулся в путь.

Джон и Дик переглянулись, после чего направились к двери подъезда.

Гуффин чуть отстал.

Задрав голову, он пристально осмотрел карнизы ближайших домов. Там никого не было. Кажется…

Шуту вдруг стало зябко и неуютно. Он передернул плечами, после чего торопливым шагом последовал за братьями Деррик.

Над входом разместилась кривобокая вывеска: «Конура»; к покосившейся двери были приколочены таблички, на которых значилось: «Поворачивай!», «Не суй свой нос!» и «Осторожно! Злые собаки!»

…Сабрина не боялась злых собак. Намного больше ее пугали злые люди.

И такие люди им вскоре встретились: они сидели на стульях возле лестницы, ведущей на этажи, и играли в карты. Лестница до самого потолка была загромождена разломанными гардеробами, ржавыми канделябрами, чемоданами и картинными рамами. Эта импровизированная баррикада перекрывала путь наверх, но в глубине освещенного парой керосиновых ламп холла темнела кабинка лифта.

Гуффин и его спутники кивнули молчаливым караульным и уверенным шагом направились прямиком к нему.

Сабрина удивилась: «Лифт в Фли?! Где же я оказалась?!»

Ее недоумение было понятным, учитывая, что даже в Тремпл-Толл здания с лифтами можно было пересчитать по пальцам одной руки. Более того, по ту сторону канала жило множество людей, которые даже не знали такого слова – «лифт».

Между тем Гуффин первым проник в кабинку, словно боялся, что его оставят внизу. Дик Деррик затащил внутрь тележку с ящиком, а Джон, зайдя последним, закрыл решетку и толкнул рычаг.

Где-то внизу, в подвалах, загудела паровая машина, а сверху раздался скрежет наматывающихся на барабаны цепей. Кабинка начала подъем.

– Следи за языком, шут, – негромко прорычал Джон. – Только заикнись о нашем деле в присутствии Угрюмого, и я вырву твое сердце. И пусть это будет последнее, что я успею сделать в своей жизни.

– Я вообще не умею заикаться! – вскинулся Гуффин. – Я оттачивал свое изумительное произношение скороговорками, а матушка резала меня бумагой всякий раз, как я запинался. К слову, отчасти поэтому я и стал известным мастером монологов.

– Советую тебе сейчас приглушить монолог, – велел Дик, угрожающе склонив голову к самому лицу шута, и тот, шумно сглотнув, кивнул.

Сабрина вслушивалась в разговор этих типов. Она уже достаточно знала Манеру Улыбаться, чтобы различить нервозность в его хвастливой отповеди, и сейчас дело заключалось явно не в посетивших его неприятных воспоминаниях о матери, которых в действительности, возможно, даже не было.

Кабинка меж тем ползла все выше…

Сабрина не хотела даже задумываться о том, что находится там, наверху, и какие ужасы ее ждут – она велела себе быть храброй. А потом вдруг будто бы осталась наедине с единственной мыслью: «А зачем?»

И именно это «зачем» словно открыло в ней ржавую скрипучую дверку под вывеской «Безысходность».

«Кто я такая? – подумала Сабрина. – Я даже себя не помню…»

До недавнего времени она полагала, что кукольник Гудвин, сделал ее для того, чтобы ему было, над кем издеваться. Она помнила свою жизнь фрагментами, да и то по большей части в память врезались лишь постоянные наказания, которым подвергал ее Хозяин. А потом она пришла в себя в переулке Фейр в мешке… и с того момента ее соседями в этом мешке были отчаяние, страх и боль. Череда невзгод даже и не думала заканчиваться, и впереди куклу Сабрину ждало лишь еще больше отчаяния, страха и боли.

«Зачем мне быть храброй? Что это изменит? Я перестану испытывать боль? Перестану испытывать страх? Нет. Я – просто безвольная щепка, которую несет дождевая вода в канаве после прошедшего ливня…»

Сабрина поняла, что это ложь, но вот, чего она не смогла понять, так это того, зачем лжет себе. Еще там, на шаре, Гуффин сказал, что она всегда была своевольной и упрямой – черты не слишком подходящие для щепки. Если шут не солгал, значит, Хозяин стер это из ее памяти. Зачем? Он хотел, чтобы она стала слабой, трусливой и… пустой?

Сжав кулачки, Сабрина попыталась отыскать внутри хотя бы кроху воли, хотя бы кроху упрямства и… не смогла. Она – просто маленькая, беззащитная кукла… глупая кукла, выброшенная на улицу в грозу. У нее ничего нет, кроме ее имени, воспоминаний о наказаниях и страха…

«Страх… – подумала она. – Почему ты боишься, Сабрина? Если тебе нечего терять, то какой смысл бояться?»

И все же, как ни логична была эта мысль, страх оказался сильнее. Сабрина боялась всего: Гуффина, собачников, неизвестности, своего будущего… она боялась, что ее снова побьют или что шут сломает Механизм, который забрал у нее.

Если Хозяин пытался сделать ее трусливой, слабой и безвольной, у него вышло. Знал ли Хозяин, что ей предстоит вынести? Что бы он сказал, глядя на нее сейчас, если бы не был занят своими непонятными Кукольными Войнами, о которых говорил Гуффин? Вероятно, лишь рассмеялся бы.

Копаясь в своей кукольной душе, Сабрина поняла, что именно пугает ее сильнее всего. Хозяин… Его рядом нет, а она больше не в переулке Фейр, и все же ее не покидало то, хорошо знакомое, ощущение, какое она испытывала, сидя на стуле и глядя на дверь в задней комнате лавки игрушек, вслушиваясь в скрип половиц, ожидая, что он вот-вот зайдет… Хозяина рядом не было, но она как будто чувствовала его присутствие, словно он стоял сейчас в шаге от нее или ждал ее наверху, или наблюдал с улицы за этим домом, или…

«Или все это чепуха, и я просто так привыкла к тому, что он всегда рядом, что сейчас придумываю?..»

За этими мыслями Сабрина и не заметила, как кабинка остановилась.

Джон Деррик отодвинул решетку.

Этаж был узким и темным, отдаленно он напоминал этаж гостиницы: по обе стороны от прохода чернели двери, между которыми висели газовые рожки с разбитыми плафонами – лампы, разумеется, не горели: в Фли уже больше двадцати лет не пускали по трубам газ.

Из-за дверей доносились голоса, а еще скулеж и звяканье цепей о пол и стены – в первое мгновение Сабрину посетила пугающая мысль: «Там сидят собачники, которые окончательно утратили человеческий вид и намертво срослись со своими масками», – но почти сразу кукла сама себя одернула: «Или же там обычные собаки».

Те, кто сидел в комнатах, мимо которых шли братья Деррик и шут, залились лаем, почувствовав приближение чужака…

Вскоре процессия оказалась у дверей в тупике коридора.

– Он ждет, – сообщил один из охранников, поворачивая ручку и отходя в сторону.

Гуффин и его спутники вошли.

Джон Деррик поставил мешок на пол, а шут отвесил поклон, и на сей раз в этом жесте не было и намека на его извечную жеманность.

– Мое почтение, мистер Угрюмый!

Любопытство перевесило страх и заставило Сабрину выглянуть из мешка.

Когда-то место, в котором она оказалась, очевидно, представляло собой гостиную, но сейчас его использовали, как бандитский притон и хранилище: у стен высились штабеля ящиков, заполненных, судя по штемпелям, бомбами (на каждом был изображен нарисованный белой краской шар с нитью фитиля и огоньком на его конце), отдельное место занимали ящики с другим штемпелем на дощатом боку – зеленой змеей, свитой из дыма. Сабрине этот знак ничего не сказал, а между тем его узнал бы любой по обе стороны канала: курительный дурман, ядовитое зелье, доставляемое в Габен из-за Пыльного моря и заслуженно занимающее первое место в списке запрещенных товаров.

Впрочем, ни ящики, ни их содержимое, куклу не волновали, ее больше заботили люди в собачьих масках, которых здесь было не меньше дюжины: они сидели на ветхих стульях и ступенях уходящей вверх, на галерею, лестницы, стояли у стен, караулили у двери. Свет развешанных на крюках керосиновых ламп отбрасывал на пол зловещие собачьи тени.

Неуютность этого места усугубляло огромное круглое окно, в переплете которого практически не осталось стекол – через него в комнату задувал промозглый ветер, приносящий с собой мелкий моросящий дождь, и тот оставлял черные пятна на вытоптанном, некогда красном, ковре. Темнеющий в одной из стен камин, засыпанный вместо дров птичьими костями, делал логово Своры еще более отталкивающим.

Рядом с камином расположились парочка потрепанных кресел и длинный полосатый диван. В одном из кресел, откинув на спинку седую собачью голову, спал старик.

Сабрина догадалась, что это не Угрюмый, о котором она столько слышала. Ошибиться было невозможно. Кукла поняла, кто из присутствующих – вожак Своры, как только его увидела.

У окна на треноге стоял телескоп. Над его окуляром склонился человек, который одним своим видом одновременно вызывал у куклы оторопь и неверие: Сабрина прежде не видела настолько огромных людей. В нем было не меньше девяти-десяти футов роста, и даже громилы из «Мокрицы» в сравнении с ним могли показаться приболевшими оголодавшими сиротками.

В отличие от рядовых членов банды, Угрюмый был одет в дорогой черный костюм-тройку, и, если бы не собачья маска, его можно было бы принять за какого-нибудь почтенного господина из Сонн или даже из Старого центра. Галстук с перламутровой булавкой, золоченые запонки, в жилетный кармашек тянется цепочка часов – все это нечасто можно было увидеть в Фли.

Угрюмый не сразу повернул голову на приветствие Гуффина, и не потому, что не услышал его. С каждым уходящим мгновением, что он не отвечал, демонстративно не замечая шута, тот становился будто бы все более незначительным и в чем-то даже жалким.

Когда, наконец, Угрюмый обернулся, Сабрина отметила, что его маска пошита из гладкого черного бархата.

– Я уж думал, ты решил меня подвести, друг мой, – сказал Угрюмый с легкой усмешкой в голосе. Сам же его голос был похож на скрежет трубы, которую кто-то волочет по камням мостовой.

– Ни за что! – поспешно ответил Гуффин. – Чтобы я подвел почтенного мистера Угрюмого и Свору? Да я бы скорее оттяпал себе нос! Все, как и договаривались: Гриммсоны больше не заправляют на переправе – теперь она ваша.

– Это так, Деррик?

Джон кивнул, и Угрюмый повернулся к ожидавшим его приказа собачникам:

– Гавкин, Беззубый, вы знаете, что делать. Возьмите с собой пару псов.

– Будет исполнено.

Гуффин нетерпеливо перетаптывался на месте. Когда прихвостни Угрюмого вышли за дверь, шут с многозначительным видом достал хронометр и осторожно начал:

– Мистер Угрюмый, я выполнил свою часть…

Вожак Своры поднял руку, прерывая его. Оставив телескоп, он неспешно двинулся к Гуффину, которого устоять на месте заставило, судя по всему, лишь невероятное усилие воли… ну, или парализованные от страха ноги.

– Все верно, – сказал Угрюмый. – Ты выполнил свою часть. Не стоит так трястись, шут. Свора – это тебе не какие-то бушлатные отбросы безумного Адмирала, мы держим слово.

– Вот вы правильно все сказали! – подобострастно проговорил Гуффин. – Свору все уважают за надежность. А Адмирала презирают за ненадежность. Я, к слову, его тоже презираю. И вообще, можно даже сказать, ненавижу. Я искренне убежден, что ваш заклятый враг Адмирал с Гадкого берега еще поплатится за… за что-то…

Фантазия у шута закончилась крайне не вовремя. Эхо от его слов повисло в воздухе, словно вонь от протухшего яйца. Гуффин мучительно пытался понять, не перегнул ли он в своем лизоблюдстве.

Угрюмый молчал. Его собачники застыли в ожидании: не прикажет ли босс вышвырнуть этого наглеца?

Наконец вожак нарушил тишину:

– Ты должен был явиться еще полчаса назад. И тем не менее экипаж собран и ждет на крыше. «Старуха» готова к вылету. Мы можем отправляться…

– Вы… вы полетите с нами? – испуганно спросил шут.

– Чтобы я пропустил такую забаву? – усмехнулся Угрюмый. – Я буду руководить полетом. Время уже почти подошло, так ведь?

Гуффин опустил взгляд на циферблат хронометра и сдавленно кивнул.

– Можешь оставить свою поклажу здесь – ничего с ней не станется. Дед присмотрит за ней.

Собачники залились смехом – шутка босса показалась им смешной. Гуффин, в свою очередь, всеобщего веселья не разделял.

– Дед же все время спит, – проворчал он.

– Да, уже девять лет не просыпается, – усмехнулся Угрюмый. – Но не будем заставлять «Старуху» ждать – растопка нынче не дешевая. За мной!

Гуффин скорчил лицо от досады. Он не хотел оставлять Сабрину и свой тайный груз в Конуре, но спорить не решился.

Братья Деррик поставили мешок с ящиком в углу, у штабелей запрещенных товаров, которыми промышляла Свора. Собачники во главе с Угрюмым направились к лестнице, и Гуффин, бросив мрачный взгляд на куклу, выглядывающую через дыру, потопал следом.

Звук шагов стих. Остался лишь вой ветра и храп старика в кресле.

Сабрина, полагая, что все ушли, зашевелилась. Она не заметила, что кое-кто чуть отстал: шедший последним человек задержался и, дождавшись, когда все покинут комнату, беззвучно пошагал обратно, вниз по лестнице.

Низкая дверка в углу со скрипом приоткрылась, а спустя пару секунд раздался тихий женский голос:

– Джон?

Сабрина замерла.

– Что все это значит, Джон? – с неприкрытым страхом в голосе спросила женщина.

– Я не знаю, – проскрипел в ответ Джон Деррик.

– Вы с Диком сопроводили его через Слякоть. Ты выполнил условия сделки!

– Проклятый шут ведет свою игру…

– Думаешь, он нас выдаст?

Сабрина поняла, что слышит голос той самой Красотки Дит, о которой говорили Гуффин и братья Деррик. Она выглянула из мешка.

Хваленую красоту Дит кукла разобрать не смогла, так как голова женщины скрывалась под серой собачьей маской. Дит была одета в длинное темно-серое платье в клетку, на ее чуть ссутуленных плечах висела похожая на паутину шаль. Стройная и не высокая, она глядела на Джона Деррика, чуть задрав голову.

– Вряд ли он нас выдаст, – ответил между тем Джон. – Этот пройдоха слишком трясется за свою шкуру, но мне все равно не нравится то, что здесь происходит. Все это не к добру.

Разговор прервал рокочущий голос Угрюмого, раздавшийся откуда-то сверху:

– Деррик! Сколько еще тебя ждать!

Джон схватил руки Дит, крепко сжимал их какое-то мгновение.

– Мередит Гаррет, – прошептал он, – я…

– Я знаю… – прошептала она в ответ.

Руки разъединились, и Джон бросился к лестнице.

Дит какое-то время еще стояла, замерев и глядя ему в след, а потом скрылась за той низкой дверкой, из-за которой и появилась.

Сабрина осталась одна. Если не считать храпящего Деда.

Она прислушалась. Здесь точно больше никого нет? Или в углах прячутся таинственные наблюдатели, которые только и ждут того момента, когда она попытается выбраться?

Но мгновение сменяло мгновение, и в логове Своры ничего не происходило.

«Здесь никого нет… Ни Гуффина, ни Угрюмого и никого из собачников… Никто за тобой не следит! Никто не… следит…»

Сабрина выглянула из мешка, осматривая полутемную комнату. Снова прислушалась… шагов слышно не было. Завывал ветер, капал на ковер дождь…

«Ты одна… Никто тебя не остановит… Это твой шанс! Беги!»

Но Сабрина медлила. Нет, она была не из храбрых кукол. Хозяин рассказывал ей истории о куклах, которые были смелее многих людей, которые даже сражались на войне. Ей вдруг вспомнилось странное прозвище… Ключник. Ключник с Пыльных пустошей. Он был бесстрашным и неунывающим – он не боялся ни злобных констеблей, ни продажных судей, ни злодеев любых мастей. Он неизменно выходил сухим из воды, оставляя недоброжелателей с носом, и всегда напоследок подшучивал над ними. Он не дал бы засунуть себя в мешок, не позволил бы никому избить себя.

Но Сабрина не чувствовала в себе даже крохи того бесстрашия, которым обладал Ключник. Ее посетили жалкие, дрожащие мыслишки, которые все начинались с преисполненного сомнений «А»: «А вдруг я не найду выход?», «А что если меня схватят?», «А если меня снова побьют?»

И все же сквозь всю боязнь и неуверенность пробился тихий, но настойчивый голос, который принадлежал будто бы какой-то незнакомке:

«Ты должна… ты пожалеешь, если сейчас струсишь! Подобной возможности может больше не представиться…»

– Я не могу попасть в лапы к Брекенбоку, – напомнила себе Сабрина. – Давай же, глупая трусиха! Здесь никого нет! Здесь только Дед…

«Он не проснется… – подумала кукла. – Не проснется же, так?»

Сабрина принялась ворочаться в мешке, пытаясь выбраться, но тот был завязан. Впрочем, как следует отчаяться она не успела – почти сразу ее посетила мысль: «Нужно окошко превратить в дверь!»

Затаив дыхание и ежесекундно замирая, Сабрина начала разрывать дыру в мешке. Ей казалось, что треск мешковины настолько громок, что его слышно во всех концах Конуры. Но, несмотря ни на что, никто к ней пока не бежал, никто не кричал, лишь Дед, как и прежде, храпел в своем кресле.

Вскоре дырка оказалась достаточно большой, и кукла на четвереньках выбралась из мешка. Придерживаясь за стоящие рядом ящики, она поднялась.

– У-у-у… – Сабрина с горечью раскрыла ладонь – не ней лежали два ее отломанных пальца. Если бы она видела себя сейчас со стороны, то лишь сильнее отчаялась бы: волосы торчали нечесаными лохмами, через лицо проходила трещина, платье было порвано. Лодыжка ее подогнулась под неправильным углом, и кукла не могла на нее нормально встать. Не лучшее состояние для побега…

Сабрина выудила из мешка зеленый зонтик Гуффина и, уперев его в пол в качестве трости, сделала неуверенный шаг…

И тут ее остановила мысль: «Куда?!»

Сабрина огляделась по сторонам. Куда же податься? Выходов из сердца Конуры было ровно три: дверь на лестничной площадке, которая, вела на крышу (там, без сомнения, сейчас толпились собачники), дверь, через которую они сюда пришли вместе с братьями Деррик (за ней караулили охранники) и дверка в углу, за которой скрылась Красотка Дит. Выбор был очевиден…

Ковыляя и пошатываясь, Сабрина подошла к этой дверке. Из-за нее доносились голоса. Кукла склонилась к замочной скважине и увидела комнатку, заставленную трех-, четырех- и пятиярусными кроватями. На каждой сидели дети: и мальчики, и девочки – все были в собачьих масках. Дрожащий фитиль керосинки на стене высвечивал застывшие черные глаза и клыки.

В темном углу на войлочной подстилке, обнимая мятую подушку, сидела девушка. Из присутствующих у нее единственной не было маски, но Сабрина не видела ее лица – вся фигура девушки тонула в темноте. Единственное, что кукле удалось разобрать, это бледную лодыжку, окованную железным браслетом; от браслета к трубе у стены тянулась ржавая цепь.

– Биззи! – гомонили дети, обращаясь к пленнице в темном углу. – Биззи, расскажи нам сказку!

Девушка ответила, и в ее голосе Сабрина различила всепоглощающую безнадежность и усталость:

– Но я ведь уже рассказывала… я не хочу…

– Сказку! Сказку! Или мы тебя покусаем!

– Хорошо – только не кусайте! – со слезами в голосе согласилась Биззи. – Вы хотите ту сказку? Снова?

– Да! Сказку! Сказку!

Сабрина не собиралась слушать сказку, она уже было отвернулась от замочной скважины, но история, которую начала рассказывать прикованная к трубе Биззи, завладела ею с первых слов. Голос девушки, тихий и тягучий, обволакивал, не позволял кукле пошевелиться. И вместо того, чтобы искать выход, она стояла и слушала, завороженная и испуганная, жуткую сказку…

…Одной холодной зимней ночью в городе, где всегда идет снег, раздался крик.

Я убеждена, вы никогда не слышали такого крика. От него кровь стыла в жилах, а еще… в нем было нечто, похожее на собачий вой.

В доме у мистера и миссис Деррбоуз родился ребенок. Но это был крайне необычный ребенок. Дело в том, что вместо детской головы у него была голова собачья: вислые уши, мокрый треугольный нос и влажные черные глаза. Появившийся на свет ребенок был настолько отвратительным, что принимавший роды доктор недоуменно уставился на него и даже воскликнул: “Будь я проклят!”

Следом завопила няня. Когда доктор передал ей ребенка, она бросила его на пол и тут же рухнула в обморок – ей сейчас не помог бы и ящик нюхательной соли.

После чего раздался третий крик – это кричала сама миссис Деррбоуз. Ее тошнило от отвращения. “Я не хочу это видеть! – попыталась отпрянуть разгневанная и испуганная мать, но подушки не дали ей этого сделать. – Уберите его! Прочь! Прочь!”

Мистер Деррбоуз, в свою очередь, был более хладнокровен – он тут же озаботился тем, чтобы «эту мерзость» выбросили из его дома.

Доктор поинтересовался, может ли он забрать младенца для опытов: “Я проведу парочку экспериментов по живосечению, а потом заспиртую его в банке”, – сказал этот добрый доктор.

“На помойку! На помойку!” – кричала миссис Деррбоуз. Она была непреклонна, и младенца выбросили.

Покинув дом Деррбоузов, доктор попытался отыскать ребенка среди мусора, но тот исчез: “Наверное, его утащили крысы, – решил он. – Какая жалость! Пропал такой образец!”

Чета Деррбоуз быстро вернулась к своей обычной жизни. Они не горевали о псе-младенце, и даже не вспоминали о нем. О жутком происшествии вскоре забыли. Деррбоузы, их няня и доктор договорились держать все в тайне и отвечать каждому, кто станет любопытствовать, что ребенок родился мертвым. Тем более, полагали они, это было не так уж и далеко от правды.

Но на самом деле пес-младенец не умер. Он затаил обиду и решил поквитаться.

Одним вечером, когда за окном выла метель, няня сидела в своей крошечной квартирке у камина и вязала шерстяные носки. В какой-то момент нитка перепуталась. Она засунула руку в корзину с клубками, чтобы распутать пряжу, и вдруг ощутила что-то мокрое и скользкое, коснувшееся ее запястья. Она опустила взгляд и увидела в корзине пса-младенца. Откуда он там взялся?! Кто его принес?!

Но получить ответы на эти вопросы няне было не суждено. Пес-младенец вцепился клыками ей в руку и принялся ее грызть, а когда женщина, крича и плача, попыталась его отцепить, он разомкнул челюсти и набросился на нее, вгрызшись ей в лицо. Пряжу залило кровью, и вскоре жуткие крики потонули в метели.

Семейный врач четы Деррбоуз в тот вечер задержался в больнице допоздна. Когда он вышел на улицу, метель усилилась. Полеты отменили, и он не смог взять аэрокэб. Наземных экипажей также не наблюдалось, и тогда, чтобы совсем не околеть, он забрался в вагон трамвая. Усевшись у окна, он раскрыл газету и погрузился в чтение. Из рупоров в салоне раздалось требование пробить билеты – не отрываясь от чтения, доктор достал из кармана билет и потянулся к компостеру. Он до последнего не видел, что тянется рукой прямо в широко раскрытую пасть пса-младенца. Клыки сомкнулись, щелкнули, и пес-младенец откусил доктору кисть. Тот закричал, но его крика никто не услышал – кроме него, пассажиров в трамвае не было.

Когда трамвай подъехал к станции, в вагоне обнаружили тело доктора. Его правая кисть исчезла, горло было перегрызено, а рядом лежала окровавленная газета.

Мистер Деррбоуз об этом ничего не знал. Он работал в своем кабинете. Писал деловые письма, подводил учет прибыли и вычитал убытки – он был очень занятым джентльменом, знаете ли. В какой-то момент мистер Деррбоуз вдруг услышал странный шорох, раздающийся из ящика его стола.

«Вряд ли пресс-папье ожило» – подумал он. Решив, что там завелась мышь или поселился гремлин, мистер Деррбоуз вооружился ручкой и выдвинул ящик. На него своими черными глазами глядел пес-младенец. Мистер Деррбоуз не успел даже вскрикнуть, когда собачья пасть сомкнулась вокруг его шеи…

Миссис Деррбоуз позвала супруга из спальни. Книжка, которую она читала, была невероятно скучной, и мадам требовался десерт, чтобы сделать чтение приятнее. Вставать с кровати и идти за ним в кондитерскую самой, да еще и в метель, ей решительно не хотелось. Когда скрипнула дверь, она не глядя потребовала: «Дорогой, я хочу шоколадный мусс с черникой! Принеси мне его!»

Но никто ей не ответил, а потом вдруг раздался мерзкий звук. Что-то хлюпало и чвякало. Звук раздавался из спальни, и он все приближался…

Миссис Деррбоуз опустила книгу, приподнялась на кровати и увидела…

К ней по полу, оставляя след из розоватой слизи, полз пес-младенец. Он глядел на нее своими черными глазами, его нос ходил ходуном, а оскаленные клыки были все в крови.

Миссис Деррбоуз застыла от ужаса, не в силах пошевелиться…

А он все полз и полз к ней на брюхе, подтягивая себя крошечными ручками и ножками.

Миссис Деррбоуз закричала, но метель пожрала ее крик – так же, как пес-младенец через минуту пожрал ее сердце…

Голос Биззи стих.

А Сабрина все стояла и вслушивалась. И хоть сказка про пса-младенца, вроде бы, была способна испугать лишь ребенка, но Сабрина боялась. В этой жуткой истории улавливалось нечто действительно пронизывающее, нечто… настоящее…

– Все! – раздался голос Красотки Дит. – Пора спать!

– Ну, Дит! – заспорили было дети. – Мы хотим еще раз послушать! Пусть Биззи снова расскажет! Нам так нравится пес-младенец!

– Нет. – Дит была строга и неумолима. – Послушаете завтра. Спать, я кому сказала! Не заставляйте меня жаловаться на вас Угрюмому!

Сабрина отшатнулась от двери. Упоминание Угрюмого встряхнуло ее и мгновенно вернуло в действительность. В ту действительность, в которой, если она будет медлить, ее тоже посадят на цепь, как Биззи, и заставят рассказывать сказки. А она ведь не знает ни одной сказки!

Сабрина снова оглядела гостиную. Что же делать? Куда бежать? За каждой из дверей ее поджидают собачники из Своры…

«Но здесь ведь не только двери!»

Она задумчиво глянула на окно: можно попытаться выбраться через него – это будет непросто в ее состоянии, но что ей еще остается? – вернуться в мешок?

Не отрывая опасливого взгляда от храпящего Деда, Сабрина направилась к окну. Оказавшись возле него, она выглянула на улицу и в отчаянии схватилась за раму.

– Только не это…

Открывшееся ей зрелище пугало – оно рушило любые надежды на спасение. Дом, в котором располагалась Конура, высился над Фли не меньше, чем на дюжину этажей – далеко внизу темнели черепичные крыши и дымоходы, узкие улочки были похожи на черные ленты. Перед Сабриной простирался весь Блошиный район. Вдаль, до самого моря, уходили тесные кварталы, тут и там светились редкие огоньки, но они были настолько крошечными, что, казалось, могли бы уместиться и в игольном ушке. Самые большие их скопления виднелись на Балаганной площади и на берегу, где среди домов торчал кривым пальцем старый маяк, фонарь которого лениво проворачивался, то затягивая ближайшие улицы белесым светом, то вновь погружая их в кромешную тьму. Весь же остальной район напоминал залитый чернилами кукольный город, который однажды привезли в Габен как одно из величайших чудес игрушечного дела: Хозяин часто с теплотой вспоминал то, как он его разломал из зависти, потому что не он его сделал…

В небе вдруг раздался прошедшийся раскатом, затухающий грохот. Что это было? Гром? И все же, хоть погода этим вечером отличалась довольно мизантропическим настроением, до грозы было далеко.

Сабрина попыталась разглядеть, что же стало причиной грохота.

Среди дырявых, как старое одеяло, низких туч что-то происходило. По небу полз светящийся жук – кажется, это он издал звук, который привлек внимание Сабрины. Звук, похожий на выстрел. На некотором расстоянии от него в небе дергалась рыжая искорка. Что же там такое? Не разглядеть…

Сабрина высунула голову из окна, и рука ее коснулась трубы телескопа.

Телескоп! Точно!

– Куда смотреть? – прошептала кукла.

Она припомнила, куда смотрел Угрюмый, и прильнула к окуляру. Труба забрала слишком вправо – там было лишь комковатое небо Фли. Машинально крутанув винт и повернув трубу, Сабрина вдруг поймала себя на том, что откуда-то знает, как управлять этой штуковиной, словно до сего момента не раз глядела в телескоп, что было весьма странно: откуда в лавке игрушек взяться телескопу…

Между тем линза выловила горящего «жука», и тот приобрел очертания небольшого дирижабля. Ржавая и потертая оболочка пестрела многочисленными заплатами, гондола представляла собой вытянутую кабину, борта которой были отброшены в стороны. Глядя на эту рухлядь, Сабрине померещилось, будто она даже слышит натужный стон, который та издает, когда хвостовые стабилизаторы поворачиваются.

Это ведь та самая «Старуха»! И правда, до полного сходства с какой-нибудь престарелой мадам дирижаблю не хватало подвитого седого парика да парочки облезлых котов.

На борту суетились люди. Двое обладателей собачьих масок что-то выкатывали из глубины кабины к открытому борту. Рядом мельтешила тощая фигура в зеленом пальто. Гуффин размахивал руками и что-то вопил. При этом он тыкал пальцем куда-то в небо.

Сабрина снова повернула трубу и навела объектив на искру, то появляющуюся, то исчезающую в фиолетовых облаках. Винты фокусировочного устройства провернулись под кукольными пальцами, и размытая клякса постепенно приобрела четкость очертаний. Сперва Сабрине показалось, будто она видит нечто похожее на глубоководную рыбу-удильщика (какое-то время у Хозяина стоял аквариум с этим жутким монстром), но постепенно рыжая искра превратилась в фонарь, свисающий на длинной тонкой цепи с черного плаща. Высокий воротник плаща скрывал лицо незнакомца почти полностью, и Сабрине удалось рассмотреть лишь длинный полосатый колпак, похожий на метеорологический конус-ветроуказатель, какие во множестве вывешивают на шестах аэростанций, и тонкий белый нос.

– Кто ты такой? – пораженно прошептала Сабрина. – Как ты это делаешь?..

Незнакомец летел по воздуху. Сам! Без дирижабля. Без воздушного шара. Без аэрокэба. И летел он, держась за ручку устройства, которое – Сабрина не поверила своим глазам! – выглядело, как простой зонтик! Разве что на месте купола у этого зонтика был пропеллер.

Не успела Сабрина как следует рассмотреть летное приспособление незнакомца в полосатом колпаке, как небо прорезали ударившие с дирижабля лучи прожекторов. Они ползли по облакам, как длинные бледные пальцы, нашаривая добычу. Один из собачников принялся крутить ручку пулемета, и высоко над Фли расцвел цветок багряных вспышек. До Сабрины донеслось отдаленное эхо раскатов.

Кукла ахнула от ужаса! Зонтичного летуна вот-вот подстрелят!

И все же она слишком рано списала его со счетов. Незнакомец начал маневрировать, отклоняясь то в одну сторону, то в другую, внезапно поднимаясь выше или же, наоборот, резко снижая высоту.

– Улетай! – взволнованно приговаривала Сабрина. – Спасайся!

Но как бы ни был ловок человек, летящий на зонтике, ему не удалось уклониться от града пуль со «Старухи» – собачники попали в винт.

Пропеллер заглох.

Незнакомца объяла черная дымная туча. Началось падение…

– Нет…

Летун пытался запустить винт, но все было без толку. Пропеллер то принимался вращаться, то выключался. Человека с зонтиком швыряло из стороны в сторону… он был все ниже…

Не в силах смотреть, Сабрина отпрянула от телескопа. В окно она увидела, как черная туча исчезла среди крыш Фли.

Кукла вновь приставила глаз к окуляру. Экипаж «Старухи» погасил прожектора. Пулемет закатили вглубь кабины. Борта начали сегмент за сегментом подниматься.

В одном из иллюминаторов торчала голова Гуффина. Шут глядел в бинокль, высматривая подбитого летуна. Вскоре он, очевидно, обнаружил его: опустив бинокль и ухмыляясь, Гуффин высунул в иллюминатор руку и показал земле «чайку», после чего исчез в кабине.

Дело, очевидно, было сделано. Рули повернулись, и дирижабль, описав дугу, пополз обратно к Конуре.

«Они скоро будут здесь! – испуганно подумала Сабрина. – Если я сейчас не сбегу, они меня схватят!»

Отчаяние и страх подсказали кукле единственный путь к спасению, в то время как ужасное происшествие с летуном подсказало ей метод. Сабрина высунулась в окно. Только так она сбежит из Конуры…

Кукла глянула вниз. Высота невероятная…

«Тебе страшно? А ты подумай, что с тобой будет, если ты останешься здесь!»

Она крепко сжимала ручку Гуффиновского зонтика. В голову полезли сомнения. А что если он не удержит ее? Падать все же очень страшно. А разбиваться, наверное, довольно больно…

– Что это ты удумала?! – раздалось вдруг за спиной.

Сабрина обернулась и увидела женщину в клетчатом сером платье и собачьей маске, стоящую у двери. Красотка Дит!

«Быстрее! Беги!»

Сабрина пролезла в проем между ребрами переплета, ее зеленое бархатное платье при этом зацепилось за стеклянные осколки, торчащие в раме. Ветер подхватил кукольные волосы.

– Стой! – Дит шагнула к окну, но Сабрина не могла позволить, чтобы ее затянули обратно – она раскрыла зонтик. Выглядел он очень ненадежным: в ткани были дыры, ножка треснула.

– Он тебе не поможет!

– Я улечу! – крикнула Сабрина. – Я сбегу отсюда!

– Нет. Ты разобьешься. Вернись в комнату!

Сабрина глянула вниз. Темнеющий провал пугал – она даже не могла различить мостовую.

– Я убегу… – прошептала она, – и он меня не найдет.

– Не делай этого! – Дит сделала еще один осторожный шаг. – Разве тебе незачем жить?

Сабрина не ответила. Она вдруг почувствовала, что ей очень хочется жить. И это чувство непостижимым образом заставило ее высунуться еще дальше…

– Ты упадешь!

– Мне все равно…

– А как же твоя вещь?

– Какая еще вещь?

– Вот эта.

Сабрина обернулась и… не поверила собственным глазам: Красотка Дит сжимала в руках ее Механизм, ту самую непонятную, но такую дорогую для нее штуковину, которую шут у нее забрал. Но как Механизм оказался у этой женщины?! Иметь дело с Финном Гуффином – это как играть в наперстки, будучи слепым. Когда он успел поговорить с Дит?!

– Он сказал, что ты непременно попробуешь что-нибудь выкинуть, и попросил меня присмотреть за тобой.

С тонких зеленых губ Сабрины сорвался стон. Злобный шут перехитрил ее.

– Отдай мне… – попросила кукла.

– Боюсь, я не могу этого сделать, – сказала Красотка Дит. – Вернись. Ты должна забраться обратно в свой мешок, пока они не вернулись.

– Я не хочу… Я должна сбежать… Он снова будет меня бить. Он хочет отдать меня Брекенбоку.

– Мне очень жаль тебя, – ответила Дит. – Гуффин из переулка Гро – плохой человек, а Брекенбок – и вовсе один из худших в Фли. Но ты должна вернуться. Если тебе дорога эта вещь…

Сабрина опустила голову. Дорога! Очень дорога… Она не представляет, что это такое, но ее буквально тянет к ней. И мысль о том, что этот непонятный Механизм останется у Гуффина или у кого-то из его подельников, была невыносима.

– Отдай… – взмолилась она. – Пожалуйста.

Дит, казалось, устала ждать. Спрятав Механизм в складках шали, она решительно пошагала к застывшей Сабрине. Подойдя к ней, она отобрала у куклы зонтик, а затем, схватив ее саму за руку, затащила обратно в комнату. Не тратя времени, Дит развернулась и направилась к штабелям ящиков, волоча растрепанную и спотыкающуюся куклу за собой.

Сабрина заплакала. Из-под пуговичных глаз потекли зеленые слезы.

– Ты плачешь? – Дит в недоумении остановилась и взяла Сабрину своими тонкими пальцами за подбородок, внимательно рассматривая ее. – Не знала, что куклы могут плакать…

Сабрина потянулась к Дит, пытаясь нашарить Механизм в ее шали.

Мимолетное замешательство дочери вожака Своры исчезло, она ударила Сабрину по руке.

– В мешок! Быстро!..

Вскоре Сабрина вновь оказалась в этом темном грязном мешке, который она ненавидела всей своей кукольной душой.

Вытащив из кармана платья толстую иглу и моток бечевки, Красотка Дит принялась зашивать дыру, стягивая между собой края мешковины.

– У меня тоже в детстве была кукла, – сказала женщина, делая стежок за стежком. – Не такая красивая, как ты, конечно. Я ее выловила в канале – чуть не утонула, пытаясь ее достать. Я назвала ее Мисс Керосинна – она вся была в керосине, машинном масле и смоле, понимаешь? Она мне очень нравилась, хоть у нее и не было половины лица. Я заделала дырку картоном и нарисовала ей второй глазик углем. А потом я принесла ее домой и показала отцу, но он заставил меня сжечь Мисс Керосинну. «Мы не принимаем подачки из Тремпл-Толл», – сказал он. Он ненавидит Саквояжню – моя мама сбежала от него туда. Ты ведь тоже из Тремпл-Толл, так? Не отвечаешь… Я знаю, что ты боишься, но твой единственный шанс – это быть хитрее, играй роль, прикидывайся, подчиняйся… для вида. И когда ты усыпишь их бдительность, ты сбежишь и вернешь себе свою вещь…

– Моя вещь… – не переставая плакать, выдавила Сабрина. – Механизм… что это такое?

Кукла глядела через пока не зашитую крошечную дырочку на Дит.

– Я не знаю. Тебе с этим к Механистам с рынка краденных автоматонов. Они должны знать – там полным-полно всяких пружин и шестеренок.

Сабрина предприняла попытку затронуть хоть одну из струн души этой женщины:

– Ты же хорошая… Ты добрая и красивая… помоги мне, прошу тебя.

Дит опустила голову, и до куклы донесся едва слышный смех. А уже в следующий миг женщина в собачьей маске вонзила иглу в мешковину, делая последний стежок. Она затянула узел, и Сабрина вновь оказалась в темноте.

***

Скрипели колеса тележки. Каблуки башмаков стучали по камням брусчатки и хлюпали по лужам.

Шут в зеленом пальто хныкал. Но не потому, что ему было страшно, больно или он проголодался. Манера Улыбаться передразнивал хныканье, раздававшееся из мешка за его спиной.

– Ничего, скоро ты перестанешь быть моей заботой, – сказал Гуффин.

Его слова прозвучали угрожающе, но Сабрина не слушала. За время пути от Конуры она уже привыкла к нескончаемому шутовскому брюзжанию. А еще она была занята тем, что проделывала в мешке новую дырку.

Шут шел уже, казалось, целую вечность. Темные улицы сменялись не менее темными переулками, а те, в свою очередь, проходными дворами и узкими дорожками, проложенными через свалки. Все тайные дела Манеры Улыбаться в Фли на сегодня были закончены. «Самое время отправляться домой!» – так он сказал, когда вернулся в Конуру, и прибавил: «Ха-ха!»

И вот они направлялись… домой.

Улицы были пусты – за все время пути им никто не встретился, и все же кукла с тревогой ожидала очередных неприятностей. В какой-то момент ее посетила мысль:

«Кажется, мы никогда не доберемся до этого проклятого «Балаганчика»!»

Сабрина принялась гадать, что же случится следом: из какой-нибудь подворотни вылезет злобный громила с ножом и дурными намереньями? Или их захочет для своих экспериментов заполучить какой-то безумный ученый? Или они перейдут дорогу тем, кто не любит, когда им переходят дорогу? Или на них покусятся огромные блохи? Что? Что же еще готовил для Сабрины этот зловредный вечер?..

Гуффин свернул на улицу Сонников, и новые неприятности были уже тут как тут – им предшествовал звук, который принес ветер.

Сперва звук этот напомнил Сабрине рычание собаки – ей уже повсюду мерещилось присутствие Своры, – но всего через пару гуффиновских шагов ей уже начало казаться, что это скрипит на ветру ржавая калитка. Вскоре кукла со страхом поняла, что ржавые калитки не умеют складывать скрипы в слова…

Гуффин, будто подслушав ее мысли, усмехнулся:

– Да-да, дорогуша, это он: хозяин и создатель нашего театра! Ты слышишь голос…

Сабрина в ужасе прошептала:

– Талли Брекенбока…

Что ж, боялась она не напрасно. От одного имени человека, к которому ее несли, веяло могильным холодом и банкой с кривыми ржавыми гвоздями. Даже Фортт и Гуффин отзывались о нем лишь с почтением и покладистостью. А еще она помнила, как отреагировали громилы из «Мокрицы» при одном только упоминании хозяина «Балаганчика». И уж точно ей было не забыть слов Красотки Дит.

Чем ближе шут подходил, тем разборчивее становились слова. Обладатель хриплого голоса тянул, словно душу из тела, подцепив ее крючками, песню…

...Сглупил наш Джек, зайдя в тупик,

Ведь кляп заглушит детский крик!

На голову мешок – и в люк:

Не вспомнит мать тех детских рук!

Пришел ты к нам, попал в страну

Зеркал, портьер и дыма!

Эй, усмехнись, отринь печаль!

«Не проходите мимо!»

Помимо песни, Сабрина различила и музыку. Издалека казалось, что играет карнавальная каллиопа: крошечный взводный органчик – непременный атрибут всякого уважающего себя уличного театра. Но что-то со звучащей мелодией было не так. Она то и дело прерывалась помехами, подчас сменяясь шипением и отвратительным визгом, от которого начинала болеть голова, а руки сами тянулись к несуществующему шарфу или галстуку – затянуть потуже и избавить себя от мучений.

– Тебе кажется, что здесь что-то не так, мой неугомонный друг Фортт? – голосом, преисполненным презрения, спросил Гуффин у пустоты. – Ты прав: что-то не так. А вообще заткнись, ты ведь уже мертв, не так ли?

Сабрина всхлипнула. Ей было невероятно жаль Джейкоба Фортта. Он отнесся к ней с жалостью. Отнесся по-доброму. И именно поэтому сейчас его тело тащило по острым металлическим обломкам, усеявшим дно канала.

Чем ближе Гуффин подходил к «Балаганчику», тем тревожнее становилось кукле и тем ожесточеннее она проделывала новую дырку в мешке. Вскоре та уже стала похожей на очередное окошко.

– Что-то-не-так, – напевно повторил Манера Улыбаться. – Что-то-не-так…

И действительно, что-то было не так.

Шут остановился. Из своего мешка Сабрина увидела довольно широкий переулок, оканчивающийся тупиком. Глухие зеленоватые стены домов по обе стороны от него кренились друг к другу, и создавалось ощущение, будто они с минуты на минуту завалятся.

По переулку полз дым. Гуффин поморщился от запаха гари и вони паленой резины. У одной из стен горел большой костер, сложенный из обломков стульев и прочей мебели, тут и там догорало несколько огней пожара.

«Балаганчик» был разрушен. Целым и нетронутым выглядел лишь один фургончик. Два других лежали на боку, их стены и крыши зияли проломами. От еще двух остались лишь обгоревшие остовы. Жалкие обрывки театрального занавеса, некогда перегораживавшего переулок, валялись на земле, блеклые выгоревшие шнуры плавали в лужах, словно мертвые черви. Неподалеку на одном колесе стояла каллиопа – что-то ее нещадно покорежило: корпус был разломан, трубы помяты и погнуты. При этом она не выглядела так, будто способна выдавить из себя хоть звук.

«Но что же тогда играет?» – удивленно подумала Сабрина и тут же отыскала ответ на свой вопрос. Источником заунывной мелодии оказался бордовый граммофон с треснувшим рогом. Пластинка крутилась, но у нее кусок был отломан – игла подчас сползала с нее и царапала подложку, после чего снова вгрызалась в пластинку, как нищий ребенок в заплесневелую краюху.

«Что же здесь произошло? Ураган? Землетрясение? Нападение?»

Только один человек мог рассказать…

Хозяин уличного театра обнаружился тут же – он сидел (или, точнее, валялся) на горе одновременно промокших и подпаленных костюмов. Колени его торчали в стороны, как у дохлого насекомого, а длинные-предлинные ноги попирали сорванный плакат с витиеватой надписью: «Балаганчик Талли Брекенбока». В первое мгновение Сабрине почудилось, что Брекенбок – вовсе не человек, а выбравшийся из кошмарных городских легенд про мистера Долговязого монстр, но затем она увидела резиновые нашлепки на концах его ног и поняла, что это просто ходули.

И все же менее пугающим Талли Брекенбок не казался. Вот этот шут, в отличие от своих посыльных, прекрасно был похож на шута. Его лицо скрывалось под растрескавшимся белым гримом, на губах и до самых ушей расползалась в широкую отталкивающую улыбку чернота, глаза тонули в двух залитых тушью колодцах. Отсветы костра плясали на лысине, отчего создавалось впечатление, будто голова хозяина балагана плавится.

Брекенбока и самого не миновала судьба его театра: рубашка с широкими рукавами, но узкими, как кандалы, манжетами и жилетка, одна половина которой была белой, а другая – черной, перепачкались в грязи, крови и копоти, алый бархатный галстук-бабочка висел на одной тесемке. Черно-белый колпак с двумя хвостами хозяин балагана надел на одну из коленок и, очевидно, использовал его (собственное колено в колпаке) в качестве собеседника. Не то, чтобы хозяин балагана не был безумен, но в данный момент он еще и был отчаянно пьян.

Талли Брекенбок держал в каждой руке по бутылке вина «Не забывай мечтать обо мне». Он поочередно прикладывался то к одному горлышку, то к другому с упорством капитана дальнего плавания, приставляющего к глазу подзорную трубу в надежде увидеть далекий берег. Вот только заплыв Брекенбока был заведомо безнадежен: он и сам знал, что бе́рега ему не отыскать. Единственное, что его ждало, – это еще полночи самоуничижения, парочка сосудов сожалений и безжалостное, словно жена, выгоняющая на работу, полуденное похмелье.

– Сэр! – взволнованно воскликнул Гуффин, подкатив тележку к хозяину балагана и стащив мешок с плеча на землю. – Что здесь стряслось?!

Сейчас шут в зеленом пальто предстал перед Сабриной в новом свете: покорном и почтительном – он был похож на таракана, завидевшего башмак.

– О! – воскликнул нетрезвым голосом хозяин балагана. – Кого принесла к нам нелегкая на ночь глядя! Предшественник остывших ужинов, полуночных кошмаров и мокрых простыней! Сами его шутовская светлость и бродяжья церемонность Манера Улыбаться!

– Да, это я, сэр, – подтвердил очевидное Гуффин, все еще недоуменно оглядывая останки балаганчика.

– Где потерял Пустое Место?

– Трагичный несчастный случай, сэр, – вставил заготовленный ответ Гуффин, покосившись на мешок. – Пустого Места с нами больше нет: упал и умер. Ничего странного – такое сплошь и рядом бывает.

– Печально… Он мне не нравился меньше других. Было в нем что-то…

– Глупое?

– Искреннее.

– Сэр, забудьте о бестолковом Пустом Месте! Расскажите, что здесь случилось!

– Ненавижу синий цвет! Просто терпеть его не могу! – прорычал Талли Брекенбок, после чего, не в силах справиться с охватившей его трагическую душу драмой, приложился сперва к одной бутылке, а затем сразу к другой.

Гуффин все понял:

– Полиция.

Талли Брекенбок скривился от этого слова так сильно, что его лицо вдруг словно бы превратилось в картонку с чернильными пятнами в кабинете какого-нибудь доктора-психиатра.

– Фейд… нет! Шейд? Тоже нет. А, рейд! – сказал он. – Облава, в общем. Почему ты явился так поздно?

– Трамвай поехал не туда – какая-то поломка где-то.

Брекенбок залился судорожным кашлем. Сплюнув черную слюну в костер, он наделил подчиненного пристальным колючим взглядом.

– В общем, тебе повезло! Вернись ты на трамвае вовремя, тоже попал бы в сети!

– Вот ведь удача так удача! – согласился Гуффин. – Но как было дело, сэр? Расскажите мне все!

Хозяин балагана отпил из бутылок, булькая, прополоснул рот вином, проглотил и трагично начал:

– С третьим звонком нагрянули. Со стороны моста Ржавых Скрепок заявился фургон, набитый злющими фликами. Я ничего не успел сделать: флики выскочили из фургона и тут же разбежались по всему балагану, как блохи с дохлой собаки. А потом они начали хватать наших и крушить все, что под руку подворачивалось.

– И что, никого не осталось?

– Кроме меня? Где-то поблизости еще прячутся мадам Шмыга, Проныра и Заплата. Ну и Бульдог Джим отправился поискать, где бы украсть для меня ужин.

– А как же остальные?!

– Они забрали Громилу, близнецов Гарм и Фейерверочника, а Бонти сломали пальцы – и как он теперь будет играть на виолонтубе, а?

– А что Бенджи?

– А, – с досадой вспомнил Талли Брекенбок, – ему тоже сломали пальцы. Так что и скриппенхарма нам тоже не видать. Или, вернее, не слыхать.

– Так что же это – почти все наши теперь в Доме-с-синей-крышей?

– Есть те, кому повезло меньше, – хмуро процедил Брекенбок. – Пискляк пытался палить по ним из игрушечного пистолета, так его изрешетили, как решетят решетки на фабрике решеток.

Талли Брекенбок явно не знал особенности процесса изготовления решеток, но суть была ясна. Хозяин балагана продолжил:

– Еще эти твари синемундирные прикончили Трухлявого Сида. Старик пытался замахиваться на какого-то флика реквизитной саблей, так в нем самом открыли пару новых дырок. Все думали, что из него песок посыпется – нет, кровь потекла.

– А кто там лежит? У нашего с Пустым Местом фургона?

– Берта Бджи, – мрачно ответил хозяин балагана.

– И ее убили? – ужаснулся Гуффин. – Кто же теперь будет готовить ужин и штопать одежду?

– Нет, ее не убили. Она прикидывается мертвой.

– До сих пор?

– Да, просто заснула потом. Не кричи – разбудишь. – Брекенбок сделал еще два глотка и начал сокрушаться, вопя на весь переулок, сразу же позабыв свои слова: – Как же так! Все ведь шло так хорошо! Я добился того, что сам Мистер-Бургомистер прилетит поглядеть новый спектакль! Репетиции проходили так ярко! Даже самые тупоголовые бестолочи, которые обычно не знают, что они делают на сцене, не так часто тупили! Фейерверочник напивался всего через день, а близнецы в последние дни почти прекратили драться. Так нет же!

– Треклятые флики, – подсказал Гуффин.

– Флики треклятые, – ответил Брекенбок и снова приложился к бутылке. – Уж я-то знаю, откуда ноги растут…

Гуффин на мгновение задумался, после чего неуверенно сказал:

– Э-э-э… сэр, я тоже знаю. Ну… ноги откуда растут…

Талли Брекенбок глянул на него одновременно и утомленно, и снисходительно:

– Я не буквально, Манера Улыбаться. Фликов подослал к нам не кто иной, как Фенвик Смоукимиррорбрим. Это его проделки, я их за милю чую! Вонючие проделки вонючего Смоукимиррорбрима…

– Но почему вы решили, что за облавой стоит Смоукимиррорбрим, сэр?

– Слишком все гладко вышло. Слишком подозрительное совпадение… Это ведь за два дня до премьеры «Замечательной и Невероятной Жертвы Убийства»! За два дня до того, как сам Мистер-Бургомистер должен явиться сюда! Как жесток этот мир и его треклятая полиция!

– Сэр! Но как связаны Фенвик и флики из Саквояжни?

Брекенбок снова поморщился, но уже от того, что его вынуждали все разжевывать.

– Мадам Шмыга прочитала в своих картах и увидела в хрустальном шаре семнадцать соро́к, отплясывавших джигу, что значит: «Опасность». А еще там был торт в сахарной глазури с начинкой из перетертых груш – это же обозначает обжору-толстяка! В Фли только один толстяк! Фенвик Смоукимиррорбрим, будь он тысячу раз проклят! Но и это не все! Мадам Шмыга увидела, как ее хрустальный шар затягивается синим дымом. А все мы знаем, что курят флики! Зловонного «Моржа», у которого синий дым! Вот и сопоставь! Семнадцать танцующих сорок, торт и синий дым. Сомнений быть не может.

Гуффин, тем не менее, полнился сомнениями:

– Э-э-э… это какое-то слишком уж абстрактное предсказание, сэр, чтобы можно было с достаточной…

– А еще Заплата видел толстяка, когда тот передавал взятку какому-то флику с бакенбардами у канала.

– А, ну тогда, вы правы. Сомнений быть не может.

– Я всегда прав, подери тебя Осень! – Ругательства Брекенбока были ему под стать – странные, странно-осенние. – Проклятый Смоукимиррорбрим и его душегубка «Прекрасная Жизнь Фенвика Смоукимиррорбрима»! Как же его грызло, что не все стали такими же злодейскими мерзавцами, как и он сам. А ведь мы, мой добрый Манера Улыбаться, пытались зарабатывать на жизнь честным трудом! Мы не жалели ни себя, ни тебя… Мы, Талли Брекенбок и вся его горечь, не встали вместе с другими уличными театрами на путь разбоя и грабежа. Мы продолжали показывать комедии о смерти и драмы о любви. Ну что за напасть?! Ну почему мерзавка-жизнь так подло обходится только с хорошими парнями?

– Сэр! Еще не все потеряно! Нельзя так просто забрасывать «Замечательную и Невероятную Жертву Убийства». Мы можем что-то придумать!

Брекенбок наделил своего актера тяжелым мутным взглядом.

– Эх, мой бестолковый, оптимистически настроенный друг, даже если бы мы стали что-то придумывать, а мы не станем, то все бессмысленно, потому что они забрали Подкованную Лысину!

– Они забрали Марго Треппл? – не веря собственным ушам, прошептал Гуффин.

Брекенбок кивнул и повернулся к огню.

– Да. Эти ублюдки выбили ей два зуба: они у меня в спичечном коробке хранятся на память. Посулили ей каторгу… Она ведь не переживет каторгу! – По щеке хозяина балагана прокатилась одинокая черная слеза, оставляя смоляной след на белом гриме. – Убийцы таланта!

– Сэр! Не стоит так сокрушаться и переживать! Еще не все потеряно…

– Я не пере, я еще, можно сказать, недоживаю, Манера Улыбаться! Вот еще немного из этой бутылочки, а потом – из вот этой, и как раз начну переживать.

– Вы не поняли, сэр! У меня кое-что есть для вас!

Талли Брекенбок презрительно пожевал губами:

– Выбили долг из Гудвина? Чем он нам сейчас поможет? Что, мы купим новую Марго Треппл?

Гуффин покачал головой.

– Намного лучше, сэр. В счет долга мы с Пустым Местом забрали у Гудвина его лучшую куклу: уж она сыграет Бедняжку просто превосходно. Вы бы только видели ее трагичное лицо! Мне кажется, она даст фору даже гению драмы Пьеро из Страны Дураков!

– Очень сомневаюсь, фыр-фыр-фыр… – Брекенбок горестно поплевал в огонь. – Кукла, тоже мне… слабое утешение.

– Прошу вас! Только поглядите на нее, сэр!

Гуффин развязал мешок и вытащил перепуганную куклу на свет. Взгляду Талли Брекенбока предстала изломанная и побитая Сабрина с растрепанной прической и в грязном порванном платье.

– Выглядит не очень-то, – проворчал хозяин балагана. – Что с ней случилось?

– Трудности доставки, – бесцеремонно сказал однобокую правду Гуффин. – Но вы ведь ее почините, сэр? Ваш отец…

– Не напоминай! – злобно рявкнул Талли Брекенбок. Он очень не любил, когда кто-то вспоминал о его родителях. – Извинись!

– Не буду извиняться, – нагло заявил Гуффин, – так как шуты не извиняются. Так что с куклой, сэр?

Талли Брекенбок не ответил. Он сейчас словно пребывал и вовсе не здесь. Хозяин балагана глядел на куклу и не мог оторвать от нее взгляд. Эта маленькая, хрупкая деревянная девушка выглядела действительно плачевно. Так, словно она пережила целую жизнь, полную боли и страха, словно ей были знакомы одни лишь мучения, словно в ней не осталось ничего, кроме горести. Настоящая… Бедняжка…

– Ты будто заранее знал, что произойдет, Манера Улыбаться, – отстраненно сказал Талли Брекенбок. – Словно знал, что наша главная актриса лишится возможности выступать и своих зубов.

– Рад услужить. – Гуффин сделал вид, что не уловил явного намека. Но, разумеется, это была всего лишь маска: он все прекрасно уловил. Его показная глупость тем не менее в очередной раз сослужила ему верную службу, и Талли Брекенбок, вроде бы, не придал совпадению никакого значения.

Хозяин балагана переменился в лице. И сейчас это было не просто образное выражение, мол, кто-то всего лишь сменил одну эмоцию на другую, как грязные носки на не менее грязные носки. Прямо на глазах у пораженной куклы он неожиданно превратился в другого человека: не менее злого, не менее тщеславного и эгоистичного, просто к нему внезапно вернулась надежда, в его глазах зажглись огоньки предвкушения. И за какое-то мгновение тот, кто только что выглядел отталкивающе рухнувшим на самое безысходное из всех безысходных доньев, вдруг стал притягательно, маняще, отвратительно решителен и собран.

Одним неуловимым движением, что казалось просто невероятным, Талли Брекенбок поднялся на свои длинные ходульные ноги. Как скрюченная болезнью ива, он навис над бедной куклой, и его чернильные губы расползлись гармошкой в еще более широкой улыбке, обнажив желтые зубы. Обе бутылки куда-то исчезли из его рук. А черно-белый колпак мгновенно оказался на голове, спрятав лысину и напомнив всем окружающим, что перед ними – шут, и не абы какой шут, вроде жалких посредственностей и серых банальностей Манеры Улыбаться и Пустого Места, а мастер своего дела и своего театра.

Сабрина застыла от ужаса.

– Таким образом, – возвестил Талли Брекенбок, в патетичном жесте вытянув руку и ткнув в нее пальцем, – ты, маленькая кукла в зеленом платье, становишься новой актрисой в «Балаганчике Талли Брекенбока»! Радуйся: ты получаешь главную роль в нашей новой пьесе «Замечательная и Невероятная Жертва Убийства»! Мы возвращаемся к работе! Мы все восстановим! Мы снова начнем репетиции! И мы еще поглядим, Фенвик Смоукимиррорбрим, кто кого! Что? Что ты там лопочешь, гадкий толстяк? – Брекенбок приставил руку к уху. – У нас всего лишь два дня? У нас почти не осталось актеров и музыкантов? Наша каллиопа сломана? Декорации испорчены, сцена разрушена, а занавес подпален? Но мы сделаем невозможное! Мы поставим эту треклятую пьесу, будь она неладна! Мы соберем полный тупик зрителей, будь они неладны! Мы сразим в сердце самого Мистера-Бургомистера, будь он неладен! И мы отомстим тебе, уродец Смоукимиррорбрим, и покажем всем, кто считает, что шут в наши дни может лишь грабить прохожих в темной подворотне, что такое настоящий уличный театр! Эй ты! Манера Улыбаться, буди мадам Бджи, собирай всех, кто остался! Мы начинаем восстанавливать наш театр! Мы ставим «Замечательную и Невероятную Жертву Убийства»! Назло уродским фликам, назло нашим недругам из «Прекрасной Жизни Фенвика Смоукимиррорбрима», «Шитым-перешитым пугалам Скэри Кроу», «Дрессированным блохам дядюшки Фобба» и прочим! Мы сделаем это назло моим самоуничижению, лени и склонности к упадническим настроениям! Я им всем покажу, кто такой Талли Брекенбок…

Хозяин Балагана закончил свою речь, развернулся и пошагал вглубь переулка, жуткий, высоченный, как фонарный столб, и решительный, словно затягивающий узел самоубийца.

Когда он скрылся в темно-красном фургончике, Сабрина с отчаянием поняла, что в ее и без того печальную, полную злоключений и тревог жизнь, как ржавый нож в спину, медленно и мучительно вошла очередная напасть. И напасть эта была напрямую связана с тем, что замышлял шут Манера Улыбаться. Иначе он не стоял бы сейчас, глядя вслед Талли Брекенбоку, и не улыбался бы так широко, так самодовольно, так все-идуще-согласно-его-коварным-планам.

Конец Первого Действия.

От автора: Дорогой читатель! Вместе с куклой Сабриной ты только что перевернул последнюю страницу Первого Действия этой таинственной истории. В лавке игрушек Манера Улыбаться солгал: это не пьеска в одном действии. Впереди тебя ждет Второе Действие, в котором история Сабрины и ее злоключений продолжится. Возможно, там ты узнаешь, что же задумал Гуффин, кто такая Сабрина на самом деле, кем был таинственный господин в черном из трамвая и… да и все остальное. Впереди тебя ждет еще больше чудаков, интриг и коварства. Сабрина попадает в «Балаганчик Талли Брекенбока» и становится актрисой в новой пьесе. Что из этого выйдет? Прочитай, и узнаешь…