Могущество Ничто

ГЛАВА I

еловек с котомкой быстро шагает по безлюдным просторам чантангов[1]. Близится ночь. Мрак все явственнее сгущается вокруг путника, с агрессивной настойчивостью заключая его в объятия. Одиноко стоящие скалы и горные отроги приобретают странные пугающие формы; притаившиеся среди трав сине-зеленые глаза озер[2] напряженно вглядываются в чарующую ночь. В этот час полчища злокозненных духов выбираются из своих укрытий и рыскают в поисках добычи.

Страх стелется по земле и нарастает вместе с темнотой… Одинокий путник дрожит, он слишком припозднился… И хоть запыхался, ускоряет шаг.

Далеко от него обезумевший от ужаса всадник скачет во весь опор, не чувствуя угроз, исходящих от окутанного мраком пустынного пространства.

Две марионетки, приводимые в движение таинственными нитями, мечутся по высокогорным подмосткам северного Тибета.

Между тем человек с котомкой добрался до своей цели — подножия склона, на середине которого в скальной породе горы находится пещера, временно оборудованная под скит[3].

В этом скиту обитал гуру, у которого Мунпа Дэсонг[4] вместо с несколькими другими молодыми людьми проходил духовное обучение. Но в то время как первому в виде особой милости разрешалось жить подле отшельника, чтобы его обслуживать, соученики Мунпа были вынуждены довольствоваться короткими периодами пребывания по соседству со скитом, когда подвижник по своему усмотрению созывал их для учебы.

Мунпа Дэсонг в качестве ученика-слуги обходил стойбища, собирая дань в виде продуктов, которые пастухи щедро жертвовали на пропитание гомчена[5].

Почтение, с которым местные жители относились к отшельнику, объяснялось тем, что его считали духовным преемником давней линии Учителей, сведущих в тайных пауках; все эти сменявшие друг друга подвижники брали имя своего прославленного предшественника Гьялва Одзэра[6], чей дух якобы продолжал жить и творить в их теле.

С памятью о первом из Гьялва Одзэров было связано необычное предание.

Эта легенда, слывущая изложением абсолютно достоверных событий, существовала с незапамятных времен, ибо никто из пастухов в окрестностях Цо Ньонпо[7] не был в состоянии хотя бы приблизительно сказать, когда она возникла.

Предание было настолько известным, что никто не утруждал себя его пересказом. Оно превратилось в своеобразную догму, в которую слепо и безоговорочно верят, не помышляя о том, чтобы докапываться до первоисточника предания или обсуждать, насколько оно достоверно.

Итак, в незапамятные времена, о которых повествует сказание, жил некий легендарный дубтхоб[8] один из тех чудотворцев, бледные подобия которых встречаются и поныне в лице всевозможных гомченов и налджорпа[9] перед которыми преклоняются и трепещут простолюдины Тибета.

Этого дубтхоба звали Гьялва Одзэр. Он общался с божествами и демонами, заручаясь их поддержкой или подчиняя своей воле с помощью оккультных обрядов.

Заслышав его голос, наги[10] всплывали на поверхность озер, на берегах которых он останавливался, и в знак уважения возлагали к его ногам необычные дары из сокровищниц, ревностно хранимых в хрустальных и золотых дворцах, что таятся на дне больших озер и в пучине морской.

Однако алчущий власти дух, обитавший в телесной оболочке дубтхоба, жаждал большего.

И вот настал день, когда один из владык подводных глубин, не в силах противиться магическим призывам, появился на поверхности озера и, протягивая Одзэру сложенные в виде чаши руки, произнес: «Возьми».

В его ладонях лежала большая бирюза небесно-голубого цвета, от которой исходило удивительное сияние.

— Послушай, — сказал наг. — Норбу гё дёд пун джом[11]была дана в удел обитателям божественных миров; благодаря ей все желания немедленно исполняются. Является ли обладание таким сокровищем истинным благом? Мудрецы в этом сомневаются. Боги, пожинающие в райских кущах плоды добродетельных поступков, совершенных в прежних воплощениях, редко обретали Знание, проистекающее от безупречно ясного видения сокровенной природы сущего. С тех пор их желания, порожденные слепыми инстинктами, устремляются к вещам, обладание которыми настолько изменяет составные части их сущности, что это может привести к воплощениям в более низких мирах. Помимо драгоценности, исполняющей желания, в наших сокровищницах хранятся множество других диковин, каждая из которых обладает различными свойствами. Бирюза, которую я тебе принес, это часть Норбу-Римпоче[12] бесценного драгоценного камня, наделяющего человека даром ясновидения, позволяющего проникнуть в суть любых вещей и постичь управляющие ими законы. Обладание подобным знанием даст тебе неограниченную власть. Взгляни на эту бирюзу, всплывшую вместе со мной из подводного Царства. Вся она пронизана сокровенной энергией. На нее впервые упал свет земного дня; да будет сие в последний раз! В будущем никто не должен видеть драгоценность или притрагиваться к ней. Ты положишь ее в ковчежец, тщательно зашитый в плотную ткань. Перед тем как переселиться в другой мир, ты передашь ковчежец самому достойному из своих учеников, который, не открывая его, в свою очередь, передаст реликвию самому достойному из своих. Таким образом на протяжении всей твоей духовной линии, которой суждено сохраниться надолго, твоим преемникам, как и тебе, дано носить чудесный талисман под своим монашеским облачением.

С этими словами наг скрылся в лазурных водах большого озера, а Гьялва Одзэр, оставшись в одиночестве с бирюзой в руке, вернулся в свой скит.

Оказавшись там, отшельник зашил драгоценный камень-талисман в кусок шелка и хранил его таким образом до тех пор, пока не убрал в небольшой серебряный ковчежец, изготовленный по заказу.

После этого сверхъестественные способности Гьялва Одзэра существенно возросли.

Стоило ему захотеть, как скалы перемещались из одного места в другое, горы меняли форму, реки оставляли свои русла и прокладывали себе новые либо их воды внезапно поворачивали вспять, к истокам.

Множество подобных и других чудес было совершено ближайшими преемниками первого из Гьялва Одзэров. Деяния же тех, кто пришел им на смену, стали более редкими и не столь впечатляющими. Мало-помалу подробности предания затерялись в туманной мгле… Это было так давно!

Однако духовная линия великого чудотворца по-прежнему существовала, и вера в действенную силу бирюзы-талисмана, которую преемники Гьялва Одзэра носили па своем теле, оставалась незыблемой, хотя никто никогда не видел сокровища, и оно никоим образом не давало о себе знать.

Жизнь в окрестностях большого Голубого озера, как и прежде, шла своим чередом.

Погожие и ненастные времена года сменяли друг друга, орошая высокогорные пастбища благотворным для их плодородия дождем или лишая их влаги. Стада процветали либо их косил мор. В черных палатках рождались дети, и болезни поражали некоторых из них; смерть уносила ожидавших ее стариков и молодых людей, восстававших и боровшихся с ней…

Надо ли видеть богов воочию, чтобы в них поверить?.. Вера — это дар. Коренные обитатели чантангов обладали им в полной мере.

Взойдя вверх по крутой тропе, Мунпа Дэсонг остановился перед дверью скита. Она была приоткрыта, и юноша слегка удивился; однако его Учитель порой выходил по ночам, чтобы совершать тайные обряды, которые никто не должен был видеть. Мунпа толкнул дверь и вошел.

Внутри, в тесном жилище гомчена, царила почти беспросветная тьма. Тем не менее можно было смутно разглядеть высокую угловатую фигуру гомчена, опиравшуюся на спинку сиденья для медитации[13].

Учитель погружен в глубокую тинцэдзин[14], подумал Мунпа. Он довольно часто был свидетелем подобного состояния глубокой сосредоточенности ума, во время которого Одзэр становился невосприимчивым к каким-либо внешним раздражителям. Стараясь не шуметь, ученик простерся ниц перед отшельником, положил котомку у входа в скит и сел со скрещенными ногами в позе медитации, пытаясь направить ход своих мыслей к вершинам, над которыми парил дух его неподвижного Учителя.

Снаружи, посреди бескрайних пустынных просторов, окутанных покровом тьмы, царило безмолвие. Невыразимый покой пронизывал бесстрастную землю, в высшей степени равнодушную к суете порожденных ею существ, которым суждено после недолгих бесплодных усилий вновь вернуться в ее лоно.

Вдали завыл волк… Из скита не доносилось ни звука.

И вот настала заря, ясная и вечно юная тибетская заря. Свет ее просочился внутрь пещеры сквозь щели двери, сбитой из старых, растрескавшихся, плохо пригнанных досок, коснулся лба ученика, выводя его из созерцания, начал разливаться по тесному скиту, скользя вдоль неровных поверхностей голой скалы, и, наконец, упал на застывшую фигуру гомчена.

Мунпа обратил на него свой взор. Он увидел размотанный зэн[15], переброшенный через кран сиденья для медитации, из-под которого виднелись безрукавка и голые руки Одзэра. Этот необычный беспорядок тотчас же вызвал у ученика испуг, вскочив, он в мгновение ока оказался подле Учителя.

Лицо старого отшельника было мертвенно-бледным, глаза неподвижными и неестественно широко открытыми; уже засохшая струйка крови протянулась от его виска к щеке, оставив коричневатый след на вороте безрукавки. Здесь же болтался кончик шнурка, разорвавшегося от того, что за него резко дернули.

Онемев от ужаса и с трудом осознавая, что он видит, Мунпа на миг остолбенел, словно пригвожденный к земле, и не сводил глаз с гомчена, затем резко опустился на пол возле ящика для медитации. Его высокочтимого Учителя убили!

Оторопевший и подавленный Мунпа долго оставался без движения и ни о чем не думал. Затем постепенно к нему вернулась способность рассуждать.

Гьялва Одзэра убили!.. Как такое могло произойти?.. Разве Учитель не обладал сверхъестественными способностями, разве он не повелевал демонами, богами, всеми живыми существами и неодушевленными предметами?.. Как же его могли убить?..

И кто был убийцей?.. — Разумеется, никто из окрестных пастухов. Может быть, кто-нибудь из китайских солдат-мусульман, отряды которых патрулируют чантанги? Но каким ветром занесло их в адат? С какой целью они явились? Ради грабежа?.. У Одзэра не было ничего, кроме духовных книг, трех медных лампад, которые он зажигал каждый вечер перед образом своего божества-покровителя, и… волшебной бирюзы…

Ах! Обрывок разорванного шнурка! Того самого, на котором висел ковчежец… Ковчежец…

Мипам выпрямился и засунул руку под безрукавку отшельника, а затем пошарил в складках размотавшегося зэна. Он также поискал возле тела на сиденье для медитации… Ничего! Ковчежца нигде не было.

Итак, преступление совершено с целью ограбления. Очевидно, убийцы, слонявшиеся по стойбищам, слышали разговоры пастухов о старинной дорогой бирюзе и задумали ею завладеть.

Но каким образом она, чудодейственная и всемогущая, способная творить чудеса, позволила, чтобы ее схватили и похитили?

Почему она не испепелила негодяев па месте, защищая своего хранителя, носившего ее на себе, своего законного владельца, наследника по прямой великого первого Гьялва Одзэра, получившего сокровище от нага!

Все это не иначе как фантасмагория, происки некоего демона. А что, если Учитель решил испытать Мунпа наваждением, которому суждено вскоре развеяться? Глядишь, и Гьялва Одзэр выйдет из медитации, от крови на его щеке не останется и следа, ковчежец появится у него на груди, и старый отшельник лукаво улыбнется своему ученику.

Мунпа Дэсонг снова простерся ниц перед сиденьем гомчена, а затем поднялся… Учитель не шелохнулся. Молодой человек опять увидел на щеке старика следы засохшей крови, зэн, переброшенный через край сиденья, и обрывок разорванного шнурка, болтающегося на желтой шелковой безрукавке…

Однако Мунпа все еще сомневался, несмотря на очевидность явленных ему свидетельств. Машинально, привычным жестом, выражающим глубокое почтение, он наклонился и коснулся ступней своего Учителя кончиками пальцев. И тут его рука наткнулась на какой-то твердый предмет, который он невольно схватил. Он выпрямился и посмотрел на вещь, зажатую в его руке. Это была деревянная табакерка, самый заурядный предмет, из тех, что бедные тибетцы носят в ампаге. Она не могла принадлежать Одзэру, который не нюхал табак.

Чтобы рассмотреть табакерку на свету, Мунпа подошел к двери и открыл ее. И тут у него вырвался крик изумления и ужаса. Он узнал эту вещь: она принадлежала его соученику Лобзангу. Мунпа видел ее у него в руках и посмеялся над ним, когда тот, пытаясь украсить ее резным цветком, сумел оставить на поверхности лишь уродливые зарубки.

Все сомнения Мунпа тотчас же развеялись. Мотив преступления был налицо, и убийца расписался под своим злодеянием. В то время как Лобзанг наклонился, чтобы схватить ковчежец и оборвать удерживавший его шнурок, табакерка выскользнула из ампага преступника.

Итак, следовало немедленно разыскать вероломного ученика, забрать у него ковчежец, уличить его в преступлении перед дрокпа и предоставить им возможность наказать злодея.

Казалось, разыскать Лобзанга не составляло труда. Обычно он жил со своими сородичами на земле племени, к которому они принадлежали, чьи пастбища простирались вдоль Желтой реки по направлению к Ампе Мачен. Мунпа знал, что дорога туда не займет у него много времени, но прежде он должен был отдать Учителю последний долг. Каким образом?..

Чтобы сжечь тело, требовались дрова. В чантгангах не росли деревья, и, чтобы нарубить дров и привезти их сюда издалека, требовалась помощь нескольких мужчин. Чтобы отдать тело на съедение грифам в качестве высшего подаяния, следовало сперва расчленить его, а затем, срезав мясо с костей, измельчить их, согласно обычаю, смешать полученный порошок с землей, слепить из этой массы цаца и хранить их в каком-нибудь чистом месте. Все это требовало времени и было не под силу одному человеку. А ведь Мунпа пора уходить, и он один.

Наконец, юноша решился: погребальный обряд можно было совершить после его возвращения. Ему предстояло схватить Лобзанга и передать его в руки дрокпа, а затем созвать лам, дабы останкам Гьялва Одзэра были оказаны подобающие почести.

Мунпа вернулся к трупу и усадил его в соответствии с традиционными правилами, со скрещенными в позе медитации ногами. Он привязал торс к спинке сиденья гомтаком[16], чтобы удержать его в прямом положении. Несколько кхатаков[17], висевших возле алтаря, которыми он обмотал шею и конечности трупа, помогли придать ему устойчивое положение. Мунпа уже не раз таким образом снаряжал в последний путь покойных, подле которых ему приходилось вместе с другими монахами читать священные тексты.

Закончив свой скорбный труд, Мунпа снабдил три алтарные лампады новыми фитилями, растопил масло и заполнил им светильники. Взял из принесенных припасов цампу, несколько кабзэ и горсть кураги. Затем насыпал цампу в чашу в виде остроконечной горки, разложил печенье и фрукты по блюдцам, поставил эти приношения на низком столе, стоящем перед сиденьем для медитации, и зажег между ними три лампады.

Закончив эти приготовления, Мунпа собрал себе в дорогу вдоволь еды из принесенных съестных припасов, которые уже не могли понадобиться Учителю. Он также взял немного денег, полученных от дрокпа для передачи гомчену. Эти деньги, подумал юноша, могли пригодиться ему в пути, и он решительно, без каких-либо колебаний присвоил их, чтобы наверняка покарать убийцу.

Снова повернувшись к телу отшельника, Мунпа надолго простерся ниц, а затем встал, взвалил на спину мешок с едой, вышел за порог скита, тщательно закрыл за собой дверь, припер ее большим камнем и ушел.

Отшельник-чародей Гьялва Одзэр, последний владелец чудесной бирюзы йогов, остался в пещере один, застывший на своем сиденье; казалось, он был погружен в бесконечно глубокую медитацию.

Перед ним горели три лампады.

День приближался к вечеру, и багряное солнце опускалось к горизонту, окрашивая горы в пурпурные и золотые тона. На фоне красочного зрелища короткого тибетского заката, поборник справедливости — крошечная темная точка посреди бескрайних пустынных просторов — отправился, в погоню за преступником.