Можно, я попробую еще раз?!

ГЛАВА 1, где мы знакомимся с главным героем, пока он пытается произвести благоприятное впечатление на все повидавший Совет Магов, и все-таки умудряется поразить своими талантами, не совсем, впрочем, достигая первой цели

— Доскопрочтенные маки!

Что?! И этот собирается поступать в нашу Школу Магов?

Да он не может произнести правильно даже приветствие! Мой незабвенный наставник Кали ибн Сальх, пусть вечно гурии расчесывают ему бороду и целуют пятки его сафьяновых туфель, когда в годы своей молодости выступал перед Советом, говорил таким голосом, что птицы замирали от восторга в полете, а каменные львы садились в изумлении на задние лапы!

А какая у него была грация! Казалось, будто все детство он носил на голове кувшин с кипящей лавой! (Правда, если ориентироваться на его брюшко, он, видимо, проглотил того, кто посмел предложить ему подобный способ передвижения).[2] И даже внушительный живот только придавал ему дополнительную солидность и величественное изящество.

А с какой интонацией достопочтенный учитель умел читать заклинания! Столь прочувствованно, что даже грубые ифриты украдкой вытирали слезу. А этот даже стандартное приветствие — «достопочтенные маги» — выговорить не может без ошибок.

— Ну-ка, в качестве вступительного вопроса, попробуй произнести формулу, встречающуюся в каждом втором заклинании:

— …Именем Твоим повелеваю!

— Имеем, творим, поливаем!

Волшебник, услышавший данную трактовку из уст абитуриента, начал стремительно наливаться краской. Причем его лицо, будто некий старательный маляр для надежности покрывал холст несколькими слоями краски, приобрело последовательно сначала ровную розовую, потом прозрачно-красную, затем грязно-бурую и, наконец, темно-фиолетовую окраску. Котел его терпения приготовил зелье, и оно обрушилось на голову бедного кандидата в студенты самой известной и старой во всем Гертале Школы Магов.

— Что «имеем»! Что «творим»? Вон!!! — Казалось, что такая формулировка (давайте признаем сразу — несколько вольная), по мнению волшебника, была способна обрушить устои всей научной школы и поставить под сомнение основы основ самой магической науки. — Вон!!! — повторил он, и лицо его пошло пятнами, как если бы каждое произносимое им слово немного выпускало пар из котла и кожа на отдельном участке принимала нормальный, бледный цвет.

Наша история готова была закончиться, не успев начаться, но в этот момент заговорил другой профессор магии. Если первый имел черную ухоженную бороду клином и брови, напоминающие пантер перед прыжком, то второй — белый с золотым отливом цвет волос и удивительно открытое лицо с глазами, в которых молодость сочеталась с умом (последний, правда, явно преобладал). Это был председатель совета, легендарный Цсамун. Он крайне редко выходил из своей лаборатории, находившейся в башне на окраине города, и за последние сто лет, быть может, посещал приемные экзамены всего пару раз, поэтому чаще всего его замещал один из действующих профессоров Школы.

— Как имя твое, юноша?

— Урчи.

Имя нашего героя на самом деле было Урчил (с ударением на первом слоге), но дело в том, что обладал он талантом, который ставил под сомнение мечту всей его жизни. Мечтой его, конечно, было стать магом, и в самых радужных фантазиях видел он себя летящим на белом облаке по улицам Гертала с венком на груди и магической книгой под мышкой, совсем как Цсамун, победивший в годы своей молодости полчища варваров с северных берегов Ализора.

А талант у Урчила был действительно выдающийся, хотя нельзя сказать, что положительный и завидный, — его речь была способна довести до икоты неподготовленного слушателя. Он путал слова, звуки и буквы, легко менял местами слоги, неправильно ставил ударения, глотал любую часть слова. Что еще страшнее — чаще всего из одного правильного слова он умудрялся сделать другое, хоть и неправильное по смыслу, но имеющееся в полном толковом словаре магических фраз и словосочетаний последнего издания.

А ведь даже последний садовник или старшая повариха Школы Магов, не интересующаяся ничем, кроме своей дочки (обладательницы баса и длинных, как у гориллы, рук, которыми она норовила залезть во все блюда сразу), не говоря уже об обычном жителе Гертала, где все буквально пропитано магией, — все знали, что самое важное в заклинании — правильно произнести его слова. Здесь важно все: и порядок слов, и интонация, мысли, которые у тебя в данный момент в голове, и даже физиономия, которую ты скорчил, пока произносишь формулу заклинания. А если произнести не так, так ведь и случится не то.

Поэтому шансы на благоприятный исход собеседования в Совете были минимальны. А если учесть то, что каждый раз одну и ту же фразу, пусть даже и самую простую, Урчил умудрялся произносить по-разному… Скажем больше: единственное, что у него получалось произнести одинаково (хоть и не совсем правильно), — было его имя. И если б кто-то знал, каких трудов ему стоило этого добиться!

Урчил стоял перед Советом, потупив глаза, дрожа с ног до головы, бледный и несчастный. Он понимал, что шансов у него нет никаких, но не собирался сдаваться и расставаться со своей мечтой.

— Урчи! — повторил он. Он сначала хотел добавить «уважаемый председатель», но успел сообразить, что звучание данной фразы в его изложении может, чего доброго, и обидеть единственного пока человека, который притормозил процесс вышвыривания Урчи из стен почтенного заведения.

Председатель Совета перелистал стопку бумаг, лежащую перед ним, и нашел относящиеся к экзаменуемому.

— Ты будешь удивлен, Габил, — сказал он, обращаясь к первому волшебнику (как председатель и самый старый чародей в этом собрании, он мог позволить себе некоторую фамильярность), — но по всем остальным предметам у мальчика одни пятерки.

Он прошел тест Огня, сумев накормить нашего собрата… — не будем называть его имени, но мы все знаем, как тяжело успеть пожарить ему новую порцию мяса, пока он расправляется с предыдущей.

Он прошел тест Воды, когда тушил пожар, устроенный нашим драконом, помогавшим Урчи жарить мясо в первом испытании.

Он прошел тест Мужества, когда вызволил нашего дракончика, который терпеть не может горячие ванны. Более того, выйдя за рамки требуемого в испытании, он затем собственноручно вымыл его и даже протер крылья, чем вызвал уважение и благодарность всех наших слуг и подмастерьев. Вы же знаете, что немытый дракон пахнет не лучше полка лошадей после двухдневного перехода, не говоря уже о трудностях, которые сопутствуют смельчаку, желающему вымыть дракона, когда тот не хочет.

Затем он с отличными отзывами прошел тест Чистоты Ума, когда благодарные слуги нашей Школы угощали его в кабачке близлежащей улочки.

И наконец, наутро он продемонстрировал чудеса Памяти, назвав всех собут… м-м… собеседников по именам, и немалую Доброту, отозвавшись о них всех хорошо, несмотря на то что голова его немилосердно болела.

По мере произнесения этого монолога уши Урчи пылали все сильнее и сильнее.

Вообще говоря, пришло время остановиться на внешности главного действующего лица нашего повествования. Урчи был в том юном возрасте, когда жизнь еще сверкает всеми своими красками, но он уже знал, что стекло может блестеть так же ярко, как и бриллиант. (На самом деле нашему герою никогда не доводилось видеть не то что бриллиант, но даже захудалый берилл или аметист, но он был достаточно образован для своих лет и обладал богатым воображением.) Он был невысокого роста, хотя не сказать, что маленький. Ширококостный, с покатыми плечами, он производил впечатление пусть и не сильного, но крепкого и выносливого человека. Но отличительной чертой его была не комплекция, а огненно-рыжая шевелюра, приглаженная кое-как, лишь бы только оставаться в рамках приличия. И это бы получилось, если бы не два вихра, торчащие по обе стороны и напоминающие то ли уши настороженного зверька, то ли сразу два рога единорога: они были небольшие, но загибались кверху и имели спиралевидную форму. Лицо его не было сильно покрыто веснушками (хотя сейчас, из-за проступившей на нем краски, это было невозможно рассмотреть), а вот на руках природа отыгралась: они были почти такого же цвета, что и голова, и производили впечатление медных рукавов холщовой рубашки.

Приемные экзамены всегда были (считались, являлись и пр.) кошмаром студентов и проклятием их родителей, ведь кому не хотелось, чтобы их любимое дитятко научилось повсеместно почитаемому магическому искусству. Одно время даже распространились по городу мошенники, предлагавшие за небольшую мзду якобы договориться с учителями и обеспечить стопроцентный способ поступления в Школу вне зависимости от способностей кандидата. Они даже честно возвращали деньги, если кому-то поступить не удалось, — внакладе не оставались в любом случае, забирая деньги тех, кто прошел бы и без всякой помощи. Казалось бы, способ беспроигрышный, но противодействие ему нашли быстро. Родители сами стали требовать с подобных помощничков сумму в залог. Мол, если уж ты действительно в силах помочь при поступлении, то мы всяко заплатим оговоренную цену и залог вернем. Ведь обладая подобным влиянием, ты и далее легко сможешь навредить, коли тебя обмануть. А так — для надежности, чтобы всякие случайности не помешали исполнить договор. И, удивительное дело, больше подобных предложений как-то не поступало.

Цсамун продолжил:

— Кроме того, здесь имеются отзывы от его учителей из обычной школы. Все они, как один, отмечают незаурядный ум, терпение, усидчивость соискателя, его трудолюбие и стремление к истине. Вместе с тем, они, опять же единодушно, не рекомендуют принимать Урчила в любое приличное заведение, мотивируя это тем, что его всегда и всюду сопровождают неприятности, которые имеют обыкновение перекидываться на других, самого его не задевая. Особенно они не рекомендуют принимать его в Школу Магов, утверждая, что если когда-нибудь по нелепой случайности Урчил сумеет стать магом, то над всем миром нависнет серьезная угроза, сравнимая с эпидемией, мировыми катаклизмами или нашествием варваров, а возможно, еще страшнее, поскольку предсказать заранее, как будут действовать его заклинания, не в состоянии ни один человек. — Эти заявления, в общем-то, понятны, — сказал маг, — действительно, большая редкость, чтобы человек из обычной, ничем не отмеченной семьи, не обладающей магическими званиями и титулами, не имеющей в роду знатных, знаменитых или хотя бы известных родственников…

На этих словах Габил бросил презрительно-надменный взгляд на Урчи, скривился, будто съел гнилой фрукт, отвернулся с подчеркнутой медлительностью и ядовито прошипел:

— Ничем не отмеченной…

Тучи, рассеявшиеся было над Урчи за счет его подвигов с драконом и без оного, вновь бросили тень на его лицо и всю дальнейшую карьеру.

ГЛАВА 2, в которой мы начинаем знакомиться с профессорами Школы и понимаем, что взаимоотношения с долгой историей всегда сложны и запутаны, особенно среди волшебников

В этот момент со своего места поднялся еще один из членов Совета, в отличие от первых двух магов он был одет в затрапезный наряд, скорее даже напоминавший рабочий фартук. Его руки были испачканы чем-то вроде глины или земли. От загадочной субстанции поднимался едковатый дымок зеленовато-оранжевого цвета, который тут же уходил в окно, несмотря на то, что ветер дул в сторону комнаты. Казалось, волшебник только что завершил какие-то свои эксперименты, хотя отвлекли от опытов его еще утром, когда первые претенденты на освободившиеся места в новый набор Школы, проводимый раз в пять лет, начали поступать со всех сторон материка. Гертал был известен во всей стране своей Школой Магов, а быть магом и почетно, и прибыльно, не говоря уже об уважении мужчин и любви женщин (что тоже немаловажно, все-таки маги — не монахи).

— С вашего позволения, великомудрый Цсамун…

— Конечно, Эмрал, прошу.

Они обменялись уважительными взглядами, и Эмрал, скрывая усмешку в густых усах (которые, казалось, жили своей жизнью, то, почти налезая на глаза, то, спускаясь на подбородок, то, поворачиваясь вертикально с целью почесать ухо), начал свое выступление:

— О многоуважаемый Габил ибн Кали. Все мы знаем твоего достопочтенного наставника и отца, Кали ибн Сальха, его достижения известны любому школяру, а о его деяниях слагаются песни.

При этих словах Габил скривился так, как будто в его рот всыпали целую корзину гнилых фруктов, заставили тщательно пережевывать, распробывая каждое зернышко, и, с набитым ртом, описывать нюансы неземного аромата и тонкости вкусовых ощущений. Всем магам, начиная с шестого уровня и выше, было хорошо известно, что хотя Кали ибн Сальх действительно был талантливый маг, никакими деяниями (по крайней мере, в области магии) он не отличился. Возможно, дело как раз было в том, что он чрезмерно увлекался сладкоголосыми гуриями и веселящими напитками, причем и в том и в другом слыл настоящим знатоком. Но то, что возвеличивает обычного смертного, отнюдь не красит мага. Поэтому упоминание о великих деяниях своего наставника и к тому же, по странному совпадению, своего собственного отца не приводило Габила в благостное расположение духа. Напротив, его лицо, которое к этому моменту уже почти обрело естественный бледно-зеленый цвет, вновь стало наливаться пурпуром.

Они с Эмралом невзлюбили друг друга еще со времен своего ученичества. Габил вспомнил, как еще, будучи зеленым магом первого уровня, он поймал пчелу, научил ее жалить выбираемую им жертву свирепо и настойчиво и привесил ей на лапку крохотное колечко, на котором выгравировал имя «Эмрал». Это была гениальная задумка, когда он собирался натравить свою пчелу последовательно на нескольких учителей с тем, чтобы была обнаружена гнусная сущность Эмрала и его с позором выгнали из Школы. Ему до сих пор, по прошествии стольких лет, становилось безумно обидно за то, что из этого вышло в результате. Этот лизоблюд Эмрал заметил пчелу, жалящую преподавателей до того, как они заметили, что за укусами скрывается больше чем простая случайность. И нет, чтобы просто убить пчелу, как сделал бы на его месте сам Габил, — этот подхалим научил ее, вместо того чтобы жалить, приносить мед. А так как одна пчела, пусть даже и воодушевленная магическим заклинанием, много меда не принесет, он попросил ее также пригласить своих подруг, чтобы помочь в угощении. И что обиднее всего, принесенный мед был предложен не только непосредственно учителям, что Габил еще бы понял, но также и всем студиозусам, учащимся вместе с ними. Этого нежная душа Габила вынести была просто не в состоянии. А в довершение всех бед этот поступок преподаватели как раз не приняли за глупую случайность, а наградили Эмрала переходом на вторую ступень лестницы магического искусства. Габил был вне себя от гнева: ведь это он придумал столь оригинальный план, а наглец Эмрал просто украл его идею, даже не позаботившись внести в нее ни грамма своего таланта и изобретательности, сделав примитивную грубую пародию на шедевр истинного мастера, — Габила.

А последняя проделка этого негодяя Эмрала?

Все знают, как сложны вступительные экзамены, но это просто ерунда по сравнению с выпускными. Одно дело не принять мечтателя, витающего в облаках, а другое — выпустить недоучку мага, который способен эти облака портить своими заклинаниями. Вы можете представить, что у вас найдет и от чего вас вылечит доктор, окончивший свой университет на тройки? Это ведь не портной, чей кафтан можно выкинуть, или пивовар, чье пиво можно выплюнуть. Здоровье на новое так просто не поменяешь. А ведь маг и того хуже: после неверного заклинания у вас просто может не быть шанса, даже при желании, пойти к другому чародею (впрочем, то же самое часто относится и к врачам).

В общем, выпускные экзамены были адом со многими кругами. Каждый профессор, который за годы обучения в Школе имел удовольствие преподавать какой-либо предмет выпускнику, будь то Этика Мага или Целебные Зелья и Отравы, должен был дать свое, уникальное задание, только выполнив которое, студент имел право считать его курс полностью законченным. И только разделавшись со всеми заданиями, студент мог выпорхнуть из стен гостеприимной Школы. А не можешь выполнить — тебя никто не торопит, учись дальше, благо в район Школы входят и библиотека, и испытательный полигон, и госпиталь (эти три места чаще всего упоминались именно в такой последовательности). А также кабак, игорный дом и другие увеселительные заведения, где есть возможность отдохнуть уставшему от праведных трудов школяру и где всегда найдутся люди, готовые и утешить, и разделить нелегкое бремя отдыха.

Вот только покинуть район Школы, не сдав экзаменов, не представлялось возможным: мощное заклинание 8-й степени, наложенное в стародавние времена группой магов, стоявших у истоков этого учебного заведения, заменяло любого самого ретивого сторожа. Дело в том, что представляло собой заклинание купол, прозрачный под лучами солнца. И нарисованы на этом куполе были различные птицы, звери и прочие твари.

И захочет кто выйти за пределы купола (или войти без приглашения вовнутрь), то или какой-нибудь носорог мягко уточнит твои намерения, или гаргулья легко овеет своими крыльями твой желанный приход, а то и баньши нежно спросит о цели твоего визита. И хотя все они, разумеется, были предельно вежливы и галантны, обычно посетители не баловали их своим общением.

Конечно, спросите вы, а как же можно было выбраться из этого замечательного места, именуемого Школой, если ученик не в состоянии выполнить требования строгих преподавателей. На самом деле никаких преград не было и нет. Но, не получив статус мага, забудет студент все знания, приобретенные им в Школе Магов (надо заметить, что многим школам и университетам, обучающим другим наукам, не помешала бы эта удивительная возможность, значение которой трудно переоценить). И не выйдет в мир маг-недоучка, и будут жители окрестных городов и деревень спать спокойно, и будут короли гордо восседать на украшенных драгоценными камнями тронах, и будут вестись сражения и заключаться перемирия, чтобы снова быть нарушенными, — и все без вмешательства какого-нибудь идиота, способного все погубить одним неверным словом.

Габил оторвался от воспоминаний о том, сколько трудов стоило ему самому получить степень мага четвертой ступени, которая дается всякому выпускнику (только начиная с пятой, маги имеют право и преподавать в стенах заведения). Правда, каждую следующую степень получить все сложнее и сложнее. Он опять с нескрываемой неприязнью подумал о Эмрале, само имя которого, казалось, несло кисловатый привкус, и его последней каверзе. Ну и что, что Эмрал читал курс Магических Аллегорий. Это не давало ему никакого права требовать от мальчика, который был выпускником Габила и, по очередному совпадению, его племянником, «достать с небес Луну» (конечно, идея не нова, но так часто раздаются обещания достать звезды с небес, что потренироваться никому не помешает). Габил даже представил этот сочащийся весельем и радостью голос — «Достань мне с небес Луну». А племянник, мальчик умный, послушный, весь в отца и дядю, сразу нашел самую высокую яблоню, полез на нее и начал пытаться дотянуться до Луны в ночном небе.

Ему простительно, он молодой, не знает, что нарисована Луна золотой краской, кисточкой из волос царицы Хтоми, что была супругой творцу мира поднебесного, сотворившему купол со всеми его звездами и ежедневно (собственноручно!) зажигающему солнце.

Не рассчитал сил племянник в усердии своем, да и рухнул оземь всеми своими килограммами, а их у него немало — все-таки наследственная величавость берет свое. Теперь отлеживается в больнице, — но не это страшно, плохо то, что пора ему выходить на волю, не первый уж год вгрызается он в неподатливую науку магии.

А сколько еще пакостей учинял Эмрал… Габил вспомнил горшочек, подаренный ему на день рождения. Горшочек этот выдавал различные кушанья, в зависимости от того, с какой интонацией произнесешь слово «спасибо!». Тут были и пироги, и соленья, и варенья, и жаркое, и пирожные с тортами — что угодно. Только было это, когда «спасибо!» говорил сам Эмрал или кто-то из их товарищей по обучению. У самого Габила ничего, кроме подгоревшей яичницы, не выходило. А так как в те времена он не мог себе позволить выбирать кушанья по вкусу (отец очень любил сына, но еще больше он любил себя, а денег на развлечения двоим могло и не хватить), то на всю жизнь вкус пережаренной яичницы остался во рту будущего чародея. Нельзя сказать, что у него ничего не получалось: иногда яичница была с помидорами, иногда — с грибами, изредка, когда по утрам губы плохо повиновались хозяину, яичница выходила, наоборот, недожаренной — но неизменно это была яичница. Он подозревал какой-то фокус, но любой новый, неосведомленный о хитрости и коварстве горшка школяр, едва ему объяснишь принцип действия, был способен худо-бедно сделать себе угощения для стола. Конечно, можно было бы попросить кого-нибудь сказать «Спасибо!» вместо себя, но Габил не умел унижаться до просьб и, хотя имел несколько друзей-приятелей, предпочитал питаться тем, что мог достать сам.

Он вспомнил детские шалости Эмрала: и мороженое, которое таяло у него в стаканчике и снова замерзало в животе, и птицу, в конце каждого своего ругательства повторявшую «Габил» (а знала она их превеликое множество и охотно делилась знаниями), — всего и не упомнишь.

Он недовольно потряс головой и вернулся к текущему выступлению Эмрала.

ГЛАВА 3, в которой, дабы отвлечь внимание Совета, в ход идут самые невероятные истории

Хотя Габил пропустил часть выступления, Эмрал только закончил прелюдию и переходил к основной части.

Эмрал, в свою очередь, понимал, что судьба парня висит на волоске, Совет явно колебался, и маг решил увести разговор в другую сторону.

— Все вы знаете, что даже у очень хороших магов бывают недостатки. Я могу доказать это на примере своего двоюродного дядюшки, который, без сомнения, известен всем вам как колдун, причем весьма высокого уровня. Конечно, я не хочу возвеличить его только потому, что он мой родственник, — в конце концов, у дяди, как у любого знаменитого человека, есть родня (кстати, что странно, чем более знаменит человек, тем больше у него родных). Но вы-то все знаете его, он преподавал в нашей Школе пару десятков лет назад.

Так вот, дядя был волшебником от бога, маг седьмого уровня, создавший волшебный летающий шатер цирка Перпетии, воссоздавший уникальную татуировку в виде северного сияния и покоривший свою жену (колдунью и ведьму) удивительной многофункциональной метлой. Он сам признавался, что это был самый сложный из его подвигов, так как удивить метлой ведьму надо уметь, уж они-то в подобном инвентаре разбираются дай бог каждому (хотя и терпеть не могут уборку по дому).

Жители маленького городка всегда радовались, что у них есть собственный волшебник, пусть и живущий уединенно на окраине города. Кстати, не замечали, что большинство волшебников живут уединенно? Это вынужденная мера предосторожности, принятая коллегией магов по настойчивому предложению жителей Нового Керта. Догадываетесь, что стало со стоявшим на пересечении торговых путей, кичившимся своими неисчислимыми богатствами, красотой храмов и мудростью правителей Кертом?

В общем, иметь своего волшебника никогда не плохо, будь то на случай наводнения, пожара, цунами или просто ссоры с женой. Приворотное зелье или снятие сглаза — пусть и невелик труд, но простому человеку не чужды простые радости.

Правда, был у него недостаток, любил приложиться к рюмке. В наше время это, конечно, уже не недостаток, скорее черта характера, причем достаточно распространенная. И что надо отметить, выпив свою норму (с возрастом она у дяди существенно сократилась — до размера любого бокала, из которого он пил в текущий момент), он не лез в драку (маг в рукопашной жалкое зрелище), не читал стихи собственного сочинения (здесь надо заметить, что очень часто вечер, начинающийся с чтения стихов, заканчивался дракой) и даже не дразнил собак, поскольку он не мог придумать ничего лучшего, чем подражание их лаю (а этим он доставал не только собак, и даже не столько их, сколько людей, не привыкших к такого рода развлечениям).

Дядя чинно и спокойно, взяв свой вес на грудь, уходил домой, где, завалившись на кровать, начинал видеть сны. Он спал тихо и крепко, как здоровый младенец, не храпел, не ворочался с боку на бок и, уж конечно, не ходил во сне, даже не причмокивал губами. И снились ему удивительные, сказочные, фантастические, волшебные сны, причем фантазия его была буйной и несокрушимой.

Спать после попойки дядя мог днями и неделями.

Одна беда — во сне он говорил. И не просто бессвязно бормотал — он разборчиво произносил заклинания, воплощавшие его фантазии в жизнь. И чем сильнее была фантазия, тем лучше было ее воплощение в жизнь, тем дольше она существовала в реальном мире.

Сначала жителей порадовал бык, появившийся на улицах города. Он рьяно бросался на любой предмет, так или иначе напоминавший ему красный цвет. Жители, уже привыкшие к своему волшебнику и даже любившие его за невинные шалости, почти не обратили внимания на это происшествие. Конечно, красный цвет сразу вышел из моды. Женщины не просто перестали носить красное (к тому же они тотчас осознали, что и смотрелось оно на них не очень: то ли полнило, то ли просто было излишне вызывающе), но даже перекрашивали ярко-рыжие волосы и предпочли красить губы в другие цвета (так дядя, сам того не желая, стал первопричиной появления краски для волос и губной помады, причем самых разных оттенков).

Архитекторы и маляры срочно переделывали свои композиции так, чтобы не было даже намека на красное (дело в том, что бык получился большой и свирепый и биться лбом о стену непонравившегося здания для него было желанной передышкой от бесконечной беготни по улицам в поисках ненавистного цвета). К быку привыкли, и единственно, боялись выходить на улицу во время заката, когда багряный цвет неба доводил быка до бешенства, и бежал бык со всех сил, и не мог достать он неба, зато попутно все равно сносил что-либо и бывал этим удовлетворен.

Но однажды завелся в городке исследователь. Можно даже сказать, естествоиспытатель. И все бы ничего, но то ли дяде приснилось продолжение истории про быка, то ли исследователь стал первопричиной всех изменений, но однажды заметили жители городка, что бык перестал бросаться на красное, а переключился на желтое. До солнца он достать, разумеется, не мог, но кто мог знать, что желтое ему тоже небезразлично? Спешно стали по всему городу закрашивать желтое, но не успели — бык вдруг вздумал кидаться на синее. Тут уж жители возопили и пошли к естествоиспытателю, во-первых, узнать, к каким же выводам он пришел, а во-вторых, просто проведать его в больнице. И естествоиспытатель сказал, щеголяя гипсовыми повязками, что он знает тайну изменения цветовых пристрастий быка.

— Видели ли вы, что когда бык сердится, его глаза наливаются кровью?

— Конечно.

— Так вот, кровь — красная. Поэтому бык и не любит красный цвет. А наш бык, если он очень сильно обо что-нибудь ударится, то цвет глаз у него произвольно меняется. И тогда он начинает охотиться за другим цветом, пока обо что-нибудь опять больно не стукнется. Сам проверил, экспериментальным путем, — увлеченно делился приобретенным знанием энтузиаст науки, потирая бок и болезненно морщась.

— И что нам теперь? Заглядывать быку в глаза, чтобы узнать, какой цвет ему сегодня не нравится?

— У меня были планы исследовать зависимость появления различных цветов в глазу быка от внешних факторов и силы удара о поверхность препятствия, но, боюсь, это уже по выходе из больницы, — сказал ученый.

Жители городка, будучи твердо уверенными в том, что не докажи такие вот ученые, что Земля — круглая, она бы до сих пор оставалась плоской и не было бы опасности с нее свалиться, хотели, конечно, побить экспериментатора, но он уже был весь в гипсе по самую макушку. (Бить человека в гипсе — себе дороже, результат незаметен, а риск травмироваться самому — велик.) Поэтому каждый из них просто ласково дал подзатыльник больному, исключительно для того, чтобы прочистить ему мозги. А так как около больницы собралось не менее половины всех дееспособных жителей города и каждый считал своим долгом помочь ученому обрести ясность мысли, к концу экзекуции экспериментатор чувствовал необыкновенный прилив творческих сил при полном отсутствии физических.

Жители уже планировали идти к дяде, с тем, чтобы разбудить его с помощью каких-нибудь подручных средств, но в тот день в город за покупками заглянула жена дяди (чаще всего она заходила раз в две недели, когда в башне, где жил дядя, кончалась еда). Увидев быка, она долго и пристально смотрела на него. Бык тоже долго смотрел на нее, либо, решая, нравится ли ему цвет ее платья, либо просто застыв в немом восхищении (бык все-таки был плодом фантазии дяди, а тот жену свою обожал.) Наконец, колдунья сделала пасс рукой, и бык начал медленно таять в воздухе. Раздалось жалобное мычание, переходящее в протяжный вой. Так бык растаял в предзакатном сумраке, а вой, тем не менее, не смолкал — у дяди началось не самое удачное пробуждение.

После этого случая дядя крепился более месяца и даже воду пил не из стакана или бокала, а прямо из сложенных ковшиком ладоней.

ГЛАВА 4, в которой и сам начинаешь понимать, что, единожды начав рассказывать, остановиться бывает очень сложно

Племена Перпетии издревле славились своим потрясающим умением веселить и дурачить людей. Никто не мог понять, какую цель преследовала природа, наградив их ловкостью рук для фокусов или гибкостью тела для акробатических трюков (не говоря уже о носе картошкой у клоунов), но у перпетийцев все было врожденное. Если ребенок родился акробатом, то он начинал крутить сальто практически сразу после появления на свет. Другая акушерка, без сомнения, уронила бы его на пол, чем, возможно, прервала бы славную династию акробатов (почему возможно — потому что умение падать тоже было врожденным), но акушерка была ведь тоже из этого племени, что в принципе исключало возможность несчастных случаев. Тем не менее, чтобы уж наверняка застраховаться от любых случайностей, и в акушеры, да и вообще в любые доктора брали только членов племени из династии фокусников — золотые руки, что ни говори. Из всех докторских профессий, только в анестезиологи (если бы, конечно, в племени могли знать это слово) брали признанных силачей.

Таким образом, сама судьба предназначала своих детей к сложному и нелегкому призванию циркача, а перпетийцы верили в судьбу. В каждом поколении лучшие из них формировали цирк, который бродил по городам и весям, бесплатно давая столько представлений в день, сколько позволял солнечный свет. А иногда, если зрители требовали, циркачи работали по ночам, при свете факелов (в ночное время особенно пользовались успехом выдыхатели огня, а вот фокусники как-то сникали, так как в толпе сразу раздавались крики, что в такой темноте любой дурак мог бы это повторить).

Но очевидно, что каким бы выносливым ты ни был, пешком много не обойдешь, не говоря уже про скорость такого способа передвижения. И они обратились к дяде с просьбой помочь в их благородном труде. Дядя принял просьбу близко к сердцу и создал летающий шатер, способный переносить и их самих, и все необходимое оборудование, включая даже зверинец, присутствие которого в цирке раньше было совершенно невозможно. Мотаться пешком, ведя на поводке свирепого льва или грозную пантеру, не очень удобно: надо и пропитание им искать, и заботиться, чтобы хищники сами не взяли на себя сей нелегкий труд. Кстати, в связи с появлением летающего шатра, а следовательно, возможности завести зверинец, природа быстренько подсуетилась, и в племени стали рождаться укротители — с бесстрашием в глазах, восстановленным хвостом (служившим им, по всей видимости, хлыстом) и звериным оскалом лица с выступающими клыками, причем рев их, даже в младенчестве, был способен осадить тигра в момент броска.

Естественно, что подобное средство передвижения послужило причиной всемирной известности и популярности летучего цирка. Но перпетийцы никогда не забывали, кому они обязаны своей славой. Несмотря на плотный график выступлений, не менее одного-двух раз в год они залетали в городок, чтобы провести там день-другой, демонстрируя чудеса ловкости его простодушным обитателям, и при этом всякий раз сердечно благодарили дядю за неоценимый подарок.

Но в этот раз все получилось несколько иначе.

На материке нашем немало городов, не говоря уже о деревнях и поселках. И обитатели какой-нибудь заброшенной в лесах деревушки нуждаются в веселье и радости ничуть не меньше, чем жители стольного града. Поэтому, чтобы никого не обидеть, в цирке старались вести расписание полетов так, чтобы по возможности успеть облететь всех, кого только получится. Поэтому составление расписания стало чем-то вроде священнодействия, сродни обряду посвящения мага или даже приготовлению отвара от насморка (готовится индивидуально для каждого человека, причем примерно столько же времени, за сколько насморк проходит сам). Но нельзя недооценивать его важность: ведь при насморке слова звучат не слишком разборчиво, а неправильно произнесенное заклинание — обидная неприятность для мага и проблемы для всех остальных.

Расписание составлялось долго и тщательно, учитывало десятки и сотни всевозможных факторов, начиная от направления ветра в зависимости от времени года и кончая текущей политической ситуацией в том или ином регионе (значительно приятнее давать выступление в день коронации, нежели в день казни). В законченном виде расписание действительно напоминало произведение искусства — с множеством всевозможных стрелок, обилием цветов и надписей, сложными географическими контурами и эмблемами городов. Оно вывешивалось в центральном холле, и любой цирковой артист мог узнать, в каком городе они будут давать представление ровно через полгода и три дня.

Но однажды случилась беда, последствия которой в полной мере смогли оценить только через несколько месяцев. Дело в том, что молодой медведь, являвшийся украшением зверинца и подлинным гением животного мира (достаточно сказать, что он был способен сделать полное сальто в два оборота при езде на самокате, при этом не переставая играть на дудочке), однажды вырвался из клетки и решил размять свои косточки. К сожалению, это произошло ночью, когда все спали, и он не сумел найти себе партнера для игр неподалеку от клетки. Его привлек свет из коридора, и, логично рассудив, что вероятные друзья, желающие разделить его игривое настроение, ждут именно там, он двинулся по направлению к источнику света, который находился как раз в главном холле, освещаемом и днем и ночью.

Выйдя в огромное пространство холла, не сравнимое даже с ареной, мишка замер в восхищении перед открывшейся картиной: он не смог оторвать глаз от висящего на стене нарядного и наглядного изображения графика полетов. Подобной красоты он не видел никогда в своей короткой, но активной жизни. Решив, что это тот самый подарок судьбы, о котором ему всегда рассказывала в детстве мама-медведица, косолапый решил внести свою лепту в буйное великолепие красок. У него не было кисти, но настоящего артиста это не могло остановить. С помощью остро отточенного когтя он внес первый штрих. Результат потряс его воображение: картина преображалась на глазах, пробуждая еще более сильные эмоции. Он провел лапой еще раз, теперь используя все когти разом. Стало еще лучше, но как истинного художника его по-прежнему что-то не удовлетворяло…

Когда наутро его обнаружили в муках творчества перед расписанием, зрелище действительно вызвало шквал сильных эмоций, возможно, и не совсем тех, на которые рассчитывал медведь. Художнику не привыкать к непониманию толпы, но гонителей было слишком много — мишка предпочел спастись бегством и, поджав хвост, буквально галопом помчался обратно в свою клетку, и там забился в угол с видом непризнанного гения, оскорбленного в лучших чувствах.

Расписание было безнадежно испорчено. До сего момента никому и в голову не приходило сделать с него копии, ведь относились к нему и как к произведению искусства, и как к священной реликвии, — даже мысль, что оно может быть испорчено, переделано наспех или скопировано, казалась святотатством.

Месяц непрерывного, кропотливого труда — и расписание предстало перед ними во всем своем блеске. Но, как это часто бывает, в процессе перпетийцы забыли самое главное — визит в городок дядюшки.

В результате чего только через пять лет, к вящему облегчению всех жителей, уже всерьез волновавшихся за судьбу своих любимых артистов, летающий шатер цирка Перпетии вновь обосновался в городке. Будто бы желая загладить случившийся конфуз, циркачи демонстрировали все свое умение. Представление шло за представлением: клоуны смешили детей, фокусники обманывали взрослых, акробаты заставляли задерживать от волнения дыхание, а тигры, жирафы, бегемоты и слоны, не говоря уже о кошках, собаках, свинках и прочей живности, вызывали бури оваций. Не успевало затихнуть эхо от последнего хлопка, как аплодисменты начинались вновь.

И, разумеется, сам дядюшка тоже не был забыт. Он стал желанным гостем на любом представлении, а по окончании оного его от души угощали сначала в ближайшем кабачке, а потом во всех остальных (при этом план движения бражников по кабачкам и тавернам по сложности был вполне сопоставим с самим расписанием).

Все хорошее рано или поздно заканчивается (что, к сожалению, не всегда можно сказать о плохом). Циркачи уехали в другой город веселить народ, а дядя, по своему обыкновению, завалился спать. И снился ему, что неудивительно, цирк. Снились ему факиры и клоуны, эквилибристы и жонглеры, дрессировщики и акробаты. Но пока ему все это снилось, город страдал наяву.

Мостовые исчезли, вместо них зияла пропасть, над которой шел тонкий канат. Хорошо праздношатающимся мужчинам: ведь и так каждый раз, дабы доказать своим благоверным, что они еще «ни в одном глазу», готовы в любое время дня и ночи пройти по прямой. А каково их бедным женам, вынужденным тащить сумки с продуктами, а иногда и своих мужей? Какое тут равновесие?

Правда, надо сказать, что в пропасть никто не упал — всюду под канатами были батуты: — если не можешь ходить ровно, прыгай на здоровье, кто тебе мешает. Но дело в том, что при падении из сумки вываливались еще и продукты. А столкновение с прыгающим арбузом не менее неприятно, чем со скачущим картофелем.

Но это была только малая толика неприятностей. Дяде ведь снился весь цирк. Как вам понравится, когда для того, чтобы открыть дверь, каждый раз надо было разгибать подкову, привешенную к замку (как ни странно, женщины справлялись с этим лучше). А для того, чтобы попасть уже в сам дом, необходимо было прыгнуть сквозь огненный круг (в этом больше преуспевали мужчины, возможно, сказывалась многолетняя домашняя практика общения).

А городской глава, ежедневно этой самой головой рискующий? По обе стороны от его дома уже много лет стояли каменные львы. Теперь, чтобы попасть в дом, ему было необходимо засунуть голову в пасть одного из них, и только тогда дверь открывалась (он был маленький и сухонький, разогнуть подкову все равно бы не смог). Причем если перепутать и выбрать «неправильного» льва (а он никак не мог запомнить, какой из них правильный), то голову обратно можно было освободить, только прочитав скороговорку — тогда лев чихал и выпускал пленника.

Лошади извозчиков соглашались бегать только по кругу, зато охотно били поклоны или вставали на дыбы. Собаки и кошки ходили по городу только на задних лапках. При виде вора собака не лаяла, а норовила подать ему лапу или на крайний случай принести тапочки.

Но больше всего жителей возмутило то, как дядя обошелся с деньгами. Когда ты даешь деньги продавцу или тем паче забираешь деньги у покупателя, естественно ожидать, что они так или иначе окажутся в кармане продавца, а покупаемый товар поменяет владельца. А вот если монеты оказываются в банке меда, которую ты только что купил, или в миске хозяйской собаки, то тут пиши пропало. Во-первых, собака охраняет свою миску с честно заработанными деньгами так, как не каждый сторож — вверенный ему склад. Во-вторых, хорошо, если деньги, в конце концов, нашлись: будь то в голенище сапога или в отрезе ткани. А если нет? Сразу начинаются скандалы и подозрения: «Ты мне денег не давал», «Я их никогда не видел», «Ты только что взял, а сам отказываешься» и т. д. (дядя в цирке насмотрелся на фокусы с исчезающими монетами). И ладно бы дело дошло только до драки — в конце концов, славная драка между друзьями еще никому не вредила, — но ведь под угрозой оказывается вся монетаристская система. Деньги обесценивались и становились ненужными — опять пришла эпоха натурального обмена: ты мне сделаешь столешницу и починишь кресло, а я тебе принесу пару арбузов и спелую дыню. Дыни не пропадают!

Женщины не могли спать, боясь быть распиленными. Мужчины вздрагивали при виде кухонных ножей: им виделись десятки тесаков, с холодным отблеском летящих в мишень, — и не у каждого хватало хладнокровия вынести подобные видения. (Ни того, ни другого, разумеется, не случалось, но ситуация накалялась до предела.)

Как всегда, положение исправила тетушка. Она, оказавшись в очередной раз в городе по своим делам, грациозно прошла по дрожащему канату, легко впорхнула в окно магазинчика, обвела взглядом творящиеся вокруг безобразия и, не говоря ни слова, взяла ближайшую метлу с полки. «Святая женщина», — зашептали горожане. «Даром что ведьма», — добавил один, и на него все зашикали. Тетушка ловко пролетела сквозь кольцо пылающего огня, и ее силуэт, еле видный на фоне серых туч, замерших над городом, как слоны на тумбе, устремился в сторону дядюшкиной башни.

Закончилось все так же неожиданно, как и началось. Все вернулось на привычные места, горожане успокоились и занялись своими обыденными делами. Каждое утро теперь они могли видеть дядю, который либо бегал вокруг своей башни, либо занимался физическими упражнениями на балкончике, — тетушка сама была превосходной дрессировщицей.

ГЛАВА 5 и заключительный рассказ, не имеющий отношения к нашему повествованию, но призванный лучше отразить сущность магии и людей, ею занимающихся

Тетушка действительно была ангел во плоти. Посудите сами, дядя спал очень много, а фантазии его были неистощимы. Но ведь многие из них начинались и заканчивались не где-то далеко в городе, а сразу в башне, и зачастую прямо в спальне, где он почивал. Они не задевали жителей городка, но поистине надо обладать ангельским терпением тетушки, чтобы стойко сносить все сюрпризы и неожиданности, подбрасываемые дядюшкой с достойным лучшего применения постоянством.

Правда, даже у ангелов бывают неудачные минуты, когда они немножечко начинают завидовать своим рогатым и хвостатым собратьям. Возможно, в одну из таких минут тетушка, желая подать дяде кофе в постель, слегка переборщила в своем желании и, ненароком споткнувшись, пролила обжигающе-горячий черный кофе без сахара и молока на наиболее нежные и чувствительные участки дядюшкиного тела.

Дядюшка издал рев, услышав который, брачующийся единорог заочно влюбился бы в своего неведомого избранника. Дядя держался руками за обожженные места, катался по постели и грязно ругался, вспоминая имена демонов и вампиров, суккубов и ифритов, дэвов и циклопов, вервольфов и троллей.

Хуже всего было то, что, проделав все эти гимнастические и лингвистические упражнения, он так и не проснулся. Точнее, нет, хуже всего было то, что все свои ощущения он во сне транслировал всем жителям деревни.

В довершение всех несчастий было время утренней службы, и большая часть жителей слушала благочестивые проповеди священника. Никто не ожидал, что все они неожиданно начнут кататься по полу, вопить во весь голос и сыпать проклятиями. При этом священник катался там, где его застал приступ, — на возвышении рядом с алтарем, а вся паства каталась в проходах, задевая друг друга и, тем самым, зарабатывая дополнительные тумаки и шишки.

Это могло бы походить даже на шабаш, дьявольскую мессу, если бы все они изрыгали одинаковые ругательства. Но каждый из горожан, пришедших на службу, демонстрировал свою самостоятельность и немалую изобретательность в выборе выражений, в знании которых их бы никто и не заподозрил.

К счастью, как только начала затихать боль у самого дяди, все остальные тоже достаточно быстро пришли в норму. Физически. Простить подобные выкрутасы горожане были не в состоянии, и даже священник, который любил в своих проповедях упоминать милосердие, понимание и всепрощение, на сей раз предпочел отмолчаться.

Возмущенные жители города уже почти были готовы взбунтоваться (хотя связываться с колдуном никому не хочется. Тем более что они видели, на что он способен, когда спит, а если вдруг он проснется?). Но в этот момент случилась еще одна история, которая навсегда изменила жизнь города.

Дяде снилась жаба. Конечно, вы помните эту замечательную сказку про жабу, которую нужно поцеловать, чтобы она превратилась в прекрасную принцессу? А с жабой у дяди почему-то ассоциировалась его жена. Может быть, потому, что ему хотелось ее поцеловать, возможно, потому, что жену дядя воспринимал, по меньшей мере, как принцессу, а может, и потому, что он все еще не забыл черный кофе без сахара и молока.

И вполне естественно, что, воспринимая тетю во сне как жабу, он и превратил ее соответственно. С первого взгляда проблема невелика: тетя сама колдунья, пусть и расколдуется. Но вы, разумеется, вспомнили один из основных законов магии — «заклинание не может быть направлено непосредственно на вызывающего его». Конечно, из этого правила есть и исключения (например, заклинание трансформации — иначе как бы многоуважаемая Ильгендия, тоже участник нашего сегодняшнего совета, проникла в святая святых, превратившись в паука, и узнала секрет махаталибского сыра с гвоздичным ароматом и специями?). Но одно дело, когда заклинание трансформации применяешь ты сам, что означает, что перерождается только твоя физическая оболочка, а другое дело — когда над тобой. Во втором случае все магические способности могут быть просто потеряны на время пребывания в не свойственном субъекту теле. С тетушкой случилось именно это — она понимала, что произошло, но, исправить положение, была не в состоянии.

Тетя была натурой цельной и целеустремленной, и сдаваться не умела. К сожалению, инцидент приключился с ней, когда она была не в спальне рядом с дядей, а пошла на кухню попить воды. Было ясно, что вернуть обратно первоначальный вид мог только ее драгоценный и обожаемый супруг. Следовательно, этого подлеца и мерзавца надо было сперва разбудить, потом намекнуть на произошедший конфуз, а уже потом, когда она вернется в свое нормальное состояние… Согреваемая своими мечтами, тетя энергично запрыгала по ступенькам, поднимаясь в спальню. Пропрыгав три этажа (а это нелегко, если каждая ступенька в два твоих роста), она добралась до дверей спальни только затем, чтобы испытать жестокое разочарование. Массивные дубовые двери, обитые по краям позолоченными листами металла, были наглухо закрыты. В щель под дверью она могла бы протиснуться, только будучи превращенной в змею. Она попробовала поквакать, но в глубине души понимала бессмысленность этой акции. Пока дядя сам не выспится, разбудить его такими слабыми средствами, как крики или толчки, было практически невозможно. Чаще всего тетя, если ей нужно было экстренно разбудить мужа, произносила заклинание, и тяжелая ванна, наполненная ледяной водой, чинно вплывала в комнату. Заняв положение точно над спящим телом дяди, ванна резко переворачивалась и падала на него сверху, как ястреб на свою жертву. Комбинация ледяной воды, удара тяжелой ванной по голове и невозможности под ней дышать обычно будила дядю, и он, быстро скидывая с себя ванну (он очень крепок в кости), благодушно ворчал на жену и ежился от холода. Сейчас этот способ явно не проходил, и нужно было попробовать другие методы. Ей пришло в голову, что окно в спальне осталось открыто.

Она проделала обратный путь, который дался ей значительно легче (может быть, потому, что спускаться всегда легче, а может, тетя постепенно освоилась с новым телом). Выйдя во двор, она внимательно оценила расположение открытого окна и дерева, стоящего неподалеку. Рысь или пума преодолели бы это расстояние легко и непринужденно. Даже если бы она превратилась в кошку, у нее были бы шансы. Но в качестве жабы… Окно было достаточно высоко, а ей очень хотелось дожить до того момента, когда она снова сможет сказать мужу парочку слов.

Ее живая активная натура не могла вынести бездеятельности. Хорошо, в комнату проникнуть не удастся, и разбудить дядю, пока он не выспится, не получится. Можно было бы обратиться за помощью, но к кому? Тетя не многим своим знакомым хотела бы показаться в таком виде. Оставалось ждать. Но ждать, ничего не делая, тетя была не способна.

Другая светлая мысль немедленно пришла ей в голову — нужно написать сообщение дяде, чтобы, проснувшись, он сразу понял, что случилось, и незамедлительно все исправил. Вы, конечно, слыхали выражение — «пишет, как курица лапой». Курица обладает каллиграфическим почерком по сравнению с жабой. После того, как, с трудом найденный, карандаш выпадал из лапок и не держался во рту (посмотрел бы я на вас, когда, держа ручку в зубах, вы попытались бы черкнуть пару строк своей знакомой), тетя отказалась от этой затеи. Но потом ее взгляд упал на полки. Там стояли и перец, и соль, и мука, и не убранная в погреб сметана. Тетушка поняла, что это ее шанс, надо только выбрать подходящий материал для рисования. Перец отпадал сразу. Рассыпать соль — к несчастью, и хотя было сомнительно, что в ближайшее время с ней может произойти большее несчастье, рисковать ей как-то не хотелось. Оставались сметана и мука. Сначала тетя подумала, что сметаной рисовать удобнее, она даже представила, как окунет лапки в прохладную сметану…

Но затем она вспомнила о котах. Они с дядей очень любили животных, и бездомные коты часто заходили к ним «подкрепиться». Она была твердо уверена, что питомцы узнают ее даже в этом обличье и вреда ей не причинят, но объяснить им то, что сметана, размазанная на полу, для них не предназначена — на это ее педагогического таланта, особенно в нынешних условиях, могло и не хватить.

Оставалась мука. Она в высоком прыжке свалила банку на пол и, обмакивая лапки в муку, принялась серией прыжков вырисовывать предложение. Она понимала, что на длинную поэму, которая уже почти сложилось в ее голове, ни времени, ни сил не хватит. Поэтому нужна была простая фраза, которая бы все объясняла. Перебрав ряд выражений и решив, что в этот раз можно обойтись без экивоков и жеманства (чем, кстати, тетя почти никогда и не страдала), она остановилась на простой и понятной фразе: «Я ЖАБА!»

Единственную трудность представляла буква Ж, которая, стоит чуть неправильно прыгнуть или просыпать с лапок муку, сразу превращалась в бесформенную кляксу или бабочку, резко ухудшая понимание смысла всего предложения.

Наконец, композиция на полу приобрела очертания, устроившие своим эстетичным видом тетушку, и она, умиротворенно сложив лапки, с чувством выполненного долга села рядом с дверью, надеясь немножко отдохнуть.

Но не тут-то было. Сюжет во сне дяди совершил новый оборот, и действие перенеслось на болото. Вслед за действием на болото стремительно перенеслась и сама тетушка, заключенная в неудобную и эстетически несовершенную форму жабы.

Дядя, имевший возможность спокойно выспаться без того, чтобы быть разбуженным всякими методами, распространение которых давно пора запретить в цивилизованном обществе, проснулся только через два дня.

Сначала он спокойно воспринял отсутствие тетушки, но вскоре голод взял свое и дядя пошел ее искать, с целью поинтересоваться, а что у них сегодня на завтрак. Войдя на кухню, увидев учиненный разгром и загадочную надпись, дяде потребовалось совсем не много времени, чтобы понять, что к чему. Во-первых, он припомнил свой сон, а во-вторых, мужчина, когда голоден, способен на чудеса храбрости и сообразительности, лишь бы найти женщину, которая может приготовить ему поесть.

Не задумываясь ни на секунду, он ринулся к болоту (по счастью, в округе оно было только одно). Но, добравшись туда, он впал в понятную растерянность. Вам никогда не казалось, что все жабы на одно лицо, не говоря уже о всяких лягушках?

К этому моменту тетя пребывала в глубокой меланхолии и, сидя на кувшинке, ловила мух. Появление дяди не нарушило ее душевное равновесие.

Дядя не долго пребывал в замешательстве — он все-таки был настоящий маг и ученый, а ученым свойственны изящные решения очевидных проблем. Он решил применить метод последовательного перебора, превращая лягушек в людей до тех пор, пока одна из них не превратится в родную и любимую тетушку.

Потом, рассказывая эту историю, тетя признавалась, что больше всего ее возмутило не то, что дядя превратил ее в жабу. И даже не то, что он сначала превращал лягушек в прекрасных девушек, а уже затем их целовал, хотя «по науке» надо бы наоборот (дядя, разумеется, оправдывался рассеянностью, тоже свойственной настоящим ученым). Нет, больше всего ее возмутило то, что дядя в глубине души сразу не почувствовал, какая из жаб является его ненаглядной супругой.

Это стерпеть было нельзя, и тетя жаждала мщения. Дядюшка, чье выражение лица сменилось от блаженной, почти экзальтированной радости от мысли, что мелкое недоразумение уладилось и сейчас его будут кормить, до недоуменной обиды, мол, чем я заслужил такое отношение к себе после того, что я для тебя сделал, уже хотел раскрыть рот, но не успел. Тетушка, кипя благородным гневом, превратила его в соляной столб. Затем, немного подумав, она последовательно превращала его… в сломанную бочку, трухлявое бревно, тупоголового тролля, поляну из лопухов, огородное пугало и вылинявший матрас, пока наконец не подошла к оптимальному, на ее взгляд, варианту — барной стойке.

Затем, еще немного поразмыслив, она произнесла дополнительное заклинание. В тот же день во всех кабаках, тавернах, трактирах и других заведениях, где хотя бы раз в год могли продавать спиртные напитки, появились новенькие барные стойки, отделанные темным лаком и пахнущие стружкой, лесом и чистотой.

Разумеется, таковыми они оставались недолго. Хрупкая душа дядюшки страдала всякий раз, если на стойку проливали пиво или царапали ее неловким движением, не говоря уже о том, когда со всего размаху небрежно швыряли кружку на лакированную поверхность. Будучи разделенным на десятки и сотни частей, дядя ежедневно был вынужден смотреть на все мерзости пьянства, даже не имея возможности принять в них участие.

Кто знает, может быть, восприятие множества событий одновременно так повлияло на дядю или то, во что превратились стойки от повседневного общения с клиентами, а может быть, он просто увидел, как делаются всевозможные коктейли и разбавляются его любимые напитки, но когда через месяц тетушка остыла и вернула дядю в прежнее состояние, он уже был другим человеком. Он стал принципиальным трезвенником, и от одной мысли о возможной выпивке его начинало мутить. Конечно, спать и видеть сны он не перестал, но теперь его фантазии были тихие и спокойные (а тихие и спокойные фантазии почему-то оживают значительно реже, чем буйные и опасные).

Тетушка была довольна, а жители городка — просто счастливы, они не уставали повторять «святая женщина» и ежедневно упоминали ее в своих молитвах.

Жизнь городка вернулась в привычную колею.

ГЛАВА 6, в которой профессора спорят настолько горячо и увлеченно, что почти забывают о предмете спора, умудряясь в итоге все же найти решение, устраивающее практически каждого

— Таким образом, — сказал Эмрал своим слушателям, — мы ясно можем видеть, что недостатки есть у самых замечательных колдунов и волшебников, что не мешает им оставаться известными и почитаемыми магами.

Половина его слушателей давно дремала, уткнувшись носом в различные магические предметы, типа посоха или книги, другая же, та, которая слышала все эти байки в первый (максимум во второй или третий) раз, бодро хихикала. И те и другие напрочь забыли, зачем же они здесь собрались, чего, собственно, Эмрал и добивался.

— Поэтому я считаю, — закончил он свое продолжительное выступление, — что юношу надо принять в Школу.

Поднял голову еще один волшебник — Ээлк (он происходил из племени, где имя родившемуся младенцу давали по первому слову, которое тот произнесет, поэтому большой длиной и разнообразием они не отличались). Все это время он, согнув ноги и скрючившись в замысловатой позе, витал в воздухе примерно на уровне полутора-двух метров от пола. Легкие порывы ветра из окна иногда относили его в сторону, но недалеко, и он вновь возвращался в исходную точку, слегка покачиваясь в воздухе, как воздушный шар.

— Я считаю, что мальчика надо принять. Он имеет хорошие рекомендации и отлично прошел все тесты. У него хорошая память, трудолюбие и, самое главное, очевидное желание стать магом. Это уже очень немало. В конце концов, всегда есть выпускной экзамен, и если ему не удастся его выдержать, то он хоть сможет остаться в Школе в качестве ассистента преподавателя. По крайней мере, все знают, что Школа плохих магов не выпускает.

Габил недовольно сморщился и обвел взглядом Совет. Неужели никто не видит, что крысенышу нет места в стенах почтенного заведения, которое заканчивал и сам Габил, и его отец, и отец его отца, вплоть до одного из основателей самой Школы.

Со своего места поднялся Вертуум, настоящий гигант, с такими широкими плечами, что показалось, когда он встал, будто в комнате сразу стало тесно и темно. Вертуум был не злым, но сравнительно тупым или, точнее, недостаточно гибким. (Конечно, и злость, и тупость измеряются по меркам магов, среднему человеку Вертуум вряд ли показался бы несообразительным, и уж, по крайней мере, он не рискнул бы ему об этом сообщить.)

Речь его была замедленна, и каждое слово гулко отдавалось в комнате.

— Помните моего брата? — спросил он. — Он еще всегда заикался, когда волновался. И вот, когда он, еще совсем молодой маг, приехал в город, в котором хотел поселиться, там стояла страшная жара. Была засуха, страдали и люди, и животные, урожай погибал. Узнав, что к ним приехал чародей, с отличием окончивший Школу Магов, жители попросили его наслать дождь. Эта просьба была его первым реальным заданием, он, разумеется, хотел сделать как лучше и очень волновался. Он произносил заклинание дождя и начал заикаться. Обычно брат мог справиться с волнением, но в этот раз людские эмоции и выкрики мешали сосредоточиться и успокоиться. Что случилось в результате — вы все помните. Страшное наводнение, которое чуть не смыло целый город и полностью уничтожило запасы продовольствия за несколько лет.

— Ты преувеличиваешь, — возразила Ильгендия, женщина необъятных размеров и несокрушимого обаяния. — Во-первых, если мне не изменяет память, твой брат почти сразу помог восстановить город и даже оставался там еще в течение трех лет, помогая своими заклинаниями людям. Он лечил их, давал им еду и защищал от врагов. А во-вторых, это простительные ошибки молодости, которые в той или иной степени совершал каждый из нас. Важно уметь вовремя их исправить.

Профессора оживились: начиналась перепалка — их любимое развлечение, стихия, в которой они чувствовали себя как рыбы в воде. Многие даже старались подходить как раз к началу дискуссии, ведь новички заведомо не могли сказать ничего интересного, так что и слушать их было незачем, а вот обсудить их выступление было увлекательнейшим занятием.

— Молодой человек, а голос у вас звучный? — хрипло просипел маг с безумно горящими глазами цвета бешеного огурца. Над его теорией, гласившей, что чем громче произносишь заклинание, тем сильнее будет эффект, втихомолку посмеивалась половина понимающих магов, что только подстегивало его в бесконечных и бесплодных попытках доказать свою правоту. Неожиданно поняв, что даже громовой глас абитуриенту не пойдет впрок, так как произнести заклинание правильно тот все равно не сумеет, волшебник разом потерял к нему всяческий интерес и вновь уткнулся приплюснутым носом в спинку стула.

— Да вы посмотрите, как он выглядит, — не выдержал холеный красавец с точеным профилем. Он подкрепил свою мысль изящным взмахом безвольно болтающихся рук, будто балаганный шут или уличный попрошайка. — Что люди подумают о магах, случайно столкнувшись с таким экземпляром?

— Он поседеет раньше, чем сумеет стать магом! — гневно выкрикнул Габил.

— Против благородной седины возражений не имею, хорошо, давайте примем.

Габил, совершенно не предполагавший подобной реакции на свою фразу, от огорчения поперхнулся и закашлялся.

Поднялся тщедушный, благообразный старичок, чей дребезжащий голос каким-то загадочным образом заставлял дрожать стекла на окнах. Пучки волос с его ушей свисали грустными кисточками.

— И все-таки меня смущают его молодость и неопытность. Вот если бы он мог продемонстрировать нам парочку заклинаний.

— Да откуда ему их знать, если строжайше запрещено преподавать магию вне стен Школы?

— Он мог бы подойти и посоветоваться со мной, а я бы подсказал ему книжки, какие стоит почитать, научил бы уму-разуму.

— Многоуважаемый Хабрим бис Зеер, но как бы он попал на территорию Школы, она хорошо охраняется, а вы уже много лет не выходите наружу?

— Это меня не касается, хочет учиться — нашел бы способ попасть вовнутрь и посоветоваться со старшими товарищами, способными поделиться своей мудростью и опытом. Я не могу сказать, что я против его принятия в Школу, но не нравится мне его неопытность, не нравится.

С этого момента перебранка распалась на множество замечаний, каждый говорил сам по себе и слушал только себя. Отдельные фразы, долетавшие до Урчи, иногда и вовсе не имели отношения к предмету дискуссии:

— Замел он следы корабля своего на воде, и скрылось это быстроходное судно в закатном мире, и доставило в срок султану приворотное зелье.

— А помнишь того ведьмака, которого поджарили на костре? Оказалось — Фениксово отродье, и он только сильнее стал.

— Не верю я этим ведунам. Вещуют, вещают, а с чего, почему — непонятно. То ли дело авгуры.

— Да что тут голосовать! — подал голос еще один волшебник, Куртал. На голове его был остроконечный колпак, который заканчивался маленьким домиком. По обе стороны домика стояли два гнома, поочередно снимавшие свои шапочки в приветственном жесте. — Ээлк правильно сказал. Примем его и посмотрим, как он себя покажет. Способности у парня есть, выгнать мы его всегда успеем, да и вреда вовне он все равно нанести не сумеет, а уж внутри мы как-нибудь с ним справимся.