МЛЕЧНЫЙ ПУТЬ №3, 2016(18)

Ури ЛИФШИЦ
ОПЕРАЦИЯ НА МОЗГЕ

Дверь распахнулась с жутким скрипом под мощным напором мужчины, облаченного в наглухо застегнутую рубашку. Он обернулся и что-то прокричал в кабинет, из которого вышел. Его жена ответила что-то на повышенных тонах. Ее длинные волосы развевались на сквозняке. Еще одна женщина невозмутимо сидела в кожаном кресле, что-то строча в свой блокнот и не обращая внимания на вспыхнувшую словесную дуэль, которая утихала по мере удаления мужчины.

Госпожа Мейер перестала кричать, когда ее муж исчез из поля зрения в коридоре, и сразу принялась всхлипывать. Она утерла нос рукавом рубашки и какое-то мгновение казалась совсем юной.

– Я извиняюсь за эти крики, доктор. Не понимаю, почему мы ни в чем не можем прийти к согласию.

Консультант ободрила ее взглядом.

– Каждый раз, когда речь заходит о нашем браке, мы оба взрываемся вот таким образом, – пробормотала госпожа Мейер.

Консультант глубоко вздохнула и сказала:

– Послушайте, Сандра. Истина заключается в том, что я не могу вам ничем помочь. Ведь вы даже не можете обсуждать, как наладить взаимопонимание между вами, и это-то после стольких лет брака. – Еще один глубокий вздох. – Но если вы оба искренни в своем желании что-то изменить в лучшую сторону, то я могла бы направить вас к тому, кто, возможно, сможет вам помочь.

Глаза госпожи Мейер расширились.

– Вы вправду полагаете, что есть кто-то, кто может нам помочь?

Консультант кивнула.

– Я знаю несколько случаев, когда он помог, в то время как другие консультанты даже не брались за дело. Но… есть определенные проблемы… Он… оперирует мозг. Если вы и ваш муж не исключаете хирургического вмешательства, то профессор Губерман – ваша самая большая надежда.

– Что значит «хирургическое вмешательство»? Нам поменяют мозг, чтобы мы любили друг друга? Но не самообман ли это? – с подозрением спросила госпожа Мейер.

Консультант кивнула.

– Я полагаю, что это единственный способ вернуть вам подлинное взаимопонимание. Я…

Изображение на мгновение застывает, экран и фигуры на нем темнеют и сменяются лицом профессора Губермана, заполняющим собой все окно видео-чата.

– Вы видели все это? – спросил профессор Губерман гортанным голосом. Его левая рука сняла очки, а правой он ущипнул себя за переносицу.

Аватар внизу экрана ожил и замигал.

– Софи, я спросил, вы видели все это?

– Да, профессор, – последовал ответ с некоторой задержкой. – Я тоже знакомлюсь тут с объяснительным письмом семейного консультанта.

– Да-да. И что вы по этому поводу думаете? Нам следует заняться ими?

– Э-э-э… профессор. – Студентка оказалась в замешательстве: обычно профессор не задавал вопросов, а просто извещал о предстоящих событиях. Она затруднялась дать правильный ответ, но в конце концов сказала: – Это будет здорово, если вам удастся спасти их брак.

Профессор сосредоточенно смотрел на экран.

– Софи, это будет первый раз, когда мы будем работать вместе. Как от своей ассистентки я ожидаю от вас полной искренности, коли вы действительно собираетесь помогать мне в этом случае. – Его глаза сфокусировались на экране, словно он видел на нем лицо молодой студентки.

– Вы самый крупный специалист по мозгу среди существующих, профессор, – ответила Софи с подкупающей простотой. – Я сделаю все, что вы скажете, чтобы мы успешно справились с этим случаем.

Профессор Губерман удовлетворенно кивнул.

– Чудесно, я ничего другого от вас и не ожидал. Пройдитесь по исходным данным, а завтра утром мы обсудим.

– Надеюсь, вы не возражаете, что я записываю нашу встречу? Закон обязывает меня зафиксировать, что вы осведомлены и не возражаете против операции.

В центре экрана сидит чета Мейеров, красная точка свидетельствует о том, что датчик фиксирует нервное подергивание колена Джона Мейера. Его глаза шарят по руке в поисках сигареты, но ее там нет. Сандра Мейер вся съеживается, прежде чем ответить:

– Наш консультант сказала, что вы, профессор, творите чудеса, но я, честно говоря, не понимаю, как операция на мозге может помочь нашему браку.

Она обменялась взглядом с мужем.

– Итак, – начал профессор вкрадчивым тоном, – я не стану распространяться в подробностях о деталях операции, но вкратце вам необходимо знать следующее. Вам известно, что человеческий мозг выстраивает цепочки нейронов внутри себя и все время изменяет их? – Супруги кивнули. – Вы женаты уже много лет, и за это время в вашем мозгу было составлено множество цепочек, отражающих ваши чувства. – Профессор сделал глоток из стакана с водой. – Но человеческому мозгу тяжело сохранять эти цепочки в неизменности долгое время. В этом причина того, что в конце концов мы привыкаем к происходящему с нами и стремимся к обновлениям. Все, что я собираюсь сделать во время операции, это разорвать сложившиеся в вашем мозгу цепочки, отвечающие за ваши взаимные чувства.

Господин Мейер привстал на месте.

– Как, черт возьми, то, что вы разорвете наши чувства, поможет нашему браку?

– Не чувства, – спокойно ответил профессор Губерман, – а цепочки, по которым они, если так можно выразиться, проходят. И в любом случае речь не идет о всей цепочке целиком, а только об их считанных сегментах. Ваш мозг инстинктивно почувствует нехватку и примется залатывать разрывы, вместо того чтобы создавать новые цепочки.

– И что это нам даст? – спросила госпожа Мейер, испытывая заметный дискомфорт.

– Операция, – монотонным голосом ответил профессор, – обновит ваш интерес друг к другу. Какую-то информацию ваш мозг утратит и станет инстинктивно пытаться восстановить ее.

Супруги снова переглянулись, а профессор Губерман продолжал:

– Это не будет отличаться от первых романтических лет вашего знакомства. Вероятность успеха очень высока. Семьдесят восемь процентов пар, прошедших лечение, оставались вместе не менее пяти лет после завершения лечения. – Профессор немного понизил голос. – Разумеется, есть и побочные эффекты. В связи с лечением появляется некоторая дезориентация, легкая забывчивость, небольшие проблемы с моторикой. Лучшим способом избавиться от них являются интенсивные упражнения для тела и мозга. Поэтому лечение включает в себя двухнедельный отдых в джунглях, который вы выбрали в… – Профессор сверился с лежащими перед ним бумагами. – В Эквадоре. Это делается для того, чтобы ваш мозг оказался в незнакомой ситуации и стал бы создавать как можно больше новых цепочек. Так он отвлечется от цепочек с недостающими звеньями, что придаст процессу реабилитации больше естественности. Вот более-менее и все.

Супруги вновь переглянулись, на этот раз в их взглядах читалось молчаливое согласие. Госпожа Мейер взяла на себя труд ответить:

– Поймите, профессор. Наша консультант рекомендовала вас от всего сердца. И мы действительно хотим исправить наши отношения, чего бы это не стоило.

Она посмотрела на мужа, и он улыбнулся ей в ответ.

– Чего бы это не стоило, – подтвердил он.

– Я назначу вам дату операции.

Ночь накануне операции. Господин Мейер закончил чистить зубы и возвращается в постель. Сандра уже лежит там с глазами, полными грусти. При свете ночника он наклоняется и кладет еще влажную зубную щетку в сумку, после чего присаживается на кровать. Он смотрит на состарившуюся Сандру. Не всегда было так. После знакомства тридцать пять лет назад они делали все вместе. Вместе путешествовали по Дальнему Востоку, где, помнится, Сандра отравилась испорченным супом… Они решили вместе открыть бизнес, вместе растили детей. Что они растеряли с тех пор? И когда? В былые времена вместе они могли преодолеть любые невзгоды.

Он взглянул на упакованные сумки, на которых покоились два билета. Уже который день он ожидает завтра. Завтра пораньше встать, поехать в больницу, пройти операцию, тем же вечером вернуться домой и отправиться в путешествие в Эквадор. Он посмотрел на жену. Он не хотел утратить то, что у них было, но и не хотел, чтобы происходящее между ними последний год – эти мелкие дрязги – продолжалось, хотя сами по себе эти дни ничем не отличались от предшествующих.

Он прилег на кровать и выключил свет. Темнота обрушилась на него, сердце охватил страх. Ему стало чуть легче, когда глаза привыкли к потемкам. Он не знает, что его ждет завтра в больнице. Он не знает, где будет спать завтра вечером. Его рука привычно отодвинулась и пожала руку Сандры. Сандра сквозь сон ответила рукопожатием. Он уснул с улыбкой на устах.

– Они лежат сейчас в операционной. Сестра закончила с анестезией.

Губерман откинулся на спинку кресла перед экраном компьютера. В руках у него чашка кофе. Они вместе с Софи только что просмотрели ролик с согласием четы Мейеров на операцию. Запах свежего кофе наполняет офис.

– Хотела бы я быть там, вместе с вами, и помогать во время операции, – ответила Софи.

Губерман не затруднил себя взглянуть в камеру.

– Не будьте дурой, Софи. Нет никакой операции.

– Что? – Голос выдал степень ее удивления. – Почему?

– Потому что они, – Губерман театрально вздохнул, – не нуждаются ни в какой операции. Через четыре часа я разбужу их и дам рецепт бипридана, который вызывает угнетение двигательных функций. Им будет непросто двигаться в ближайшие дни. А тут еще путешествие, полное приключений, в Эквадор. Они будут вынуждены помогать друг другу, чтобы просто выжить. Добавьте к этому мое внушение во время нашей последней беседы. Плюс эффект от таблеток. Они справятся. Я дал им повод забыть все, что они не хотели помнить, и задать друг другу именно те вопросы, которые они хотели задать. Через две недели они прекратят принимать таблетки, и их физическое состояние улучшится. К тому времени они убедят себя, что они вновь влюблены.

Можно было ощутить шок, охвативший Софи.

– Ради Бога, Софи, мозг изменяется все время. Надо только убедить его сделать это. Нет никакой причины вмешиваться, помимо этого.

– Вы обманули их! – Софи вынесла обвинительный приговор.

– Я не обманул их, – ответил Губерман. – Я даю им тот результат, который они и просили. Уловка является важной частью процесса. Какая разница: возобновятся чувства в результате операции или простой психологии? Все что они знают, заключено в их мозге. Вы серьезно полагаете, что если бы я просто прописал им немного приключений, они бы меня послушали?

– Но это аморально, – настаивала Софи.

– Вы уверены? – несколько смутился Губерман. – Какая разница, если результат тот же? Это действительно столь важно? Вам было б не все равно, прошли вы операцию или нет? Даже если выяснится, что сокрытие истины является необходимым для достижения результата? Какая разница что на самом деле?

Голос Софи утих. На линии слышалось гудение ее компьютера.

– Х-м-м, профессор. Я не знаю, что и сказать. Мне необходимо обдумать все это.

– Обдумайте это, Софи. Мы вернемся к этому разговору завтра. Спокойной ночи! – Губерман, вздохнув, нажал кнопку и прекратил беседу. Он поднялся из кресла, скинул лабораторный халат и, как каждый вечер, основательно осмотрел большую коробку, подключенную к его компьютеру и вмещавшую мозг Софи. Профессор взял формуляр отчета и заполнил несколько граф для наблюдения за нравственным развитием Софи. Он подавил зевок и пристроил формуляр в один из десятков кляссеров, пылящихся на полке. В конце концов, это его профессия – операции на мозге.

Губерман взглянул на часы, прошло двадцать минут после разговора, этого более-менее достаточно, чтобы Софи обдумала ответ. Он не почувствовал, как прошли двадцать минут. Профессора охватила паника. Утрата чувства времени, это первое что происходит с мозгом в коробке. Может ли такое быть, что он сам находится в коробке, как мозг Софи? «Нет, – пробормотал он себе под нос. – Я бы как-нибудь узнал». Он отмахнулся от навязчивой мысли, потянулся, глубоко вздохнул и включил компьютер. Окно видео-чата всплыло немедленно.

– Доброе утро, Софи! Итак, вы должны дать мне ответ.

Перевод с иврита: Леонид Шифман

Рэндалл ГАРРЕТТ
CUM GRANO SALIS

– Похоже, это конец, – хмуро заметил полковник Феннистер.^{2}

На тлеющей груде угольев, которая когда-то была хранилищем номер один, все еще время от времени пробивались язычки пламени, но выглядело это уже совсем не так ужасно, как полчаса назад.

– А между тем, запах приятный, – принюхиваясь, одобрительно заметил майор Гродски.

Полковник покосился на своего адъютанта.

– Бывают ситуации, Гродски, когда ваш юмор неуместен.

– Так точно, сэр, – отозвался майор, продолжая принюхиваться. – Ох уж эти молнии! Чего они только ни вытворяют. Можно сказать, грубая шуточка.

– Вы, конечно, можете говорить что угодно, – проворчал полковник.

Низкорослый и толстый, он еще недавно несказанно радовался тому, что ходившие в двадцатом веке прогнозы о введении в Космической службе плотно облегающей тело униформы оказались ошибочными. Круглые голубые глаза и довольно крупный нос располагали к нему, а громыхающий бас, которым он разговаривал, подходил ему как нельзя лучше, хотя при первом знакомстве казался неожиданным.

Сейчас он заносил в память те данные и рекомендации, которые при необходимости всегда окажутся под рукой. Не в блокнот и не в файл, а в собственную голову. «Прикинь, полковник Феннистер, – думал он, – что все это значит… Для тебя… И для всех остальных…»

Космическая служба была молода. В отличие от Воздушной, Сухопутной и Морской, она не имела за плечами ни столетий, ни традиций. Но обладала кое-чем еще. Тем, чего недоставало остальным службам, – Потенциалом.

Про себя полковник Феннистер всегда произносил это слово именно так: с прописной буквы и курсивом. Потому что оно казалось ему самым могущественным словом во всей Вселенной.

Потенциал!

На его взгляд, Космическая служба Объединенной Земли обладала большим потенциалом, чем любая другая на планете. Сколько морей находилось в ведении Морской службы? Сколько земли могла использовать Сухопутная служба? Сколько миль атмосферы оставалось для покорения у Воздушной службы?

Полковника Феннистера никто не назвал бы заносчивым. Или самонадеянным. Но он ощущал свое предназначение. Он чувствовал, что человеческая раса куда-то стремится, и старался этому в полной мере содействовать.

Потенциал.

Определение: потенциал – то, что имеет возможности стать реальностью.

Нет, это гораздо больше. То, что имеет…

Он решительно отбросил в сторону посторонние мысли, которые роились у него в голове.

Каковы все-таки шансы на успех у первой экспедиции на Альфегар-ЙV? Какова вероятность неудачи? Впрочем, грустно улыбнулся про себя полковник, что толку рассчитывать шансы, когда событие уже случилось?..

Территорию хранилища окружала двойная прочная сетчатая ограда, которая гарантированно могла остановить диплодока любого размера. Ее электрический потенциал (Потенциал! Опять это слово!) позволял испепелить любое животное чуть меньше синего кита. Преодолеть такую преграду не могло ни одно живое существо на Альфегаре-ЙV.

Ни одно и не преодолело.

К сожалению, никому и в голову не приходило, что нападающий окажется гораздо крупнее синего кита. Никто не ожидал нападения слепого бесчувственного великана.

Забыли о лесах.

То, что атмосферный потенциал в вольтах и амперах между низко висящими облаками и почвой значительно превышает характерный для Земли, было известно. Защитное сооружение вокруг территории строилось с учетом этого фактора.

Кто мог предположить, что удар молнии способен свалить одно из окружающих территорию деревьев, каждое из которых достигало высоты более тысячи футов? Кто мог предвидеть, что оно свалится прямо на огороженную территорию?

То, что дерево загорится, сразу стало бы понятно, если бы кто-то подумал о возможности его падения. Ведь гигантский ствол сокрушил двойную ограду, и уже горящая масса древесины получила дополнительный заряд энергии.

Но то, что дерево свалится именно на хранилище номер один… Можно ли было это предвидеть?

Феннистер медленно покачал головой. Нет. Это было невозможно. Это была случайность. Простая случайность. Никого нельзя было обвинить, никто не мог нести за это ответственность.

Кроме Феннистера. Ответственность лежала на нем. Не за несчастный случай, а за личный состав экспедиции. Он был войсковым офицером, то есть тем человеком, который должен был предотвратить нападение.

И – потерпел неудачу.

Огромное пылающее дерево, сраженное молнией, давя своих меньших собратьев, величественно рухнуло с высоты, чтобы накрыть хранилище номер один. И уничтожить почти все запасы продовольствия.

На Альфегаре-ЙV сейчас находилось восемьдесят пять человек, до прибытия следующего корабля оставалось полгода. Теперь, после уничтожения резерва, провианта на всех не хватало.

Феннистер тяжело вздохнул и выругался.

– Что? – удивленно спросил майор Гродски.

– Я сказал: вода, вода, где вода?.. Вот что!

Майор Гродски окинул взглядом густой лес, который окружал двойную ограду хранилища.

– Да, – произнес он, – ни капли воды. Жаль, что эти деревья так вымахали. Что бы им быть покороче на пару сотен футов.

– Я отправляюсь обратно в лагерь, – сказал Феннистер. – Обсудим это дело с гражданским персоналом. А вы оцените наши потери и потом сообщите мне. Понятно?

Майор кивнул.

– Сообщу, сэр. Но не ждите хороших вестей.

– Не буду, – поворачиваясь, заметил полковник Феннистер.

Сидя в кресле и прикрыв глаза ладонью, полковник подался вперед всей своей массивной тушей.

– Я старался предусмотреть любую катастрофу, – угрюмо заявил он, – но такого даже представить себе не мог.

Доктор Пайлер подергал свою ухоженную, тронутую сединой бородку.

– Думаю, не все так трагично. Ведь и мы могли точно так же погибнуть.

Полковник взглянул на него сквозь пальцы.

– Вы полагаете, что умереть от голода лучше, чем сгореть?

Пайлер медленно покачал головой.

– Разумеется, нет. Я просто сомневаюсь, что мы все умрем. Вот и все.

Полковник Феннистер уронил руки на металлический стол.

– Понятно, – сухо отозвался он. – Пока живем, надеемся. Верно? Ну, хорошо, я с вами согласен. – Он развел руки по сторонам, как бы охватывая окрестности. – Где-то там мы, возможно, найдем пищу. Но разве вы не видите, что мы оказываемся в окружении?

Доктор Пайлер нахмурился. Его густые, темные с проседью брови удивленно изогнулись.

– В окружении?.. Боюсь…

Феннистер махнул рукой и, глядя в глаза ученого, откинулся на спинку кресла.

– Извините, – произнес он. – Я позволил себе проявить слабость… – Он прикусил верхнюю губу так, что нижние резцы коснулись его жестких офицерских усов, потом снова заговорил: – Любой мало-мальски разумный войсковой командир старается не попасть в окружение. Испокон веков это считалось для полководца величайшим позором. У окруженного войска нет самых необходимых ресурсов, чтобы продержаться, пока придет помощь. К примеру, у осажденных достаточно боеприпасов для отражения двух атак противника, а подкрепление ожидается через четыре дня. К сожалению, за это время противник может совершить не две атаки, а больше. И значит, помощь придет слишком поздно. Или, скажем, запасов воды хватает на неделю, а выручить их смогут не раньше чем через месяц… Надеюсь, вы следите за моими рассуждениями. Дело в том, что у нас продовольствия хватит примерно на месяц, а следующий корабль прилетит только через полгода. Мы знаем, что помощь придет, но мы ее не увидим… – В его глазах мелькнул проблеск надежды. – Хотя, возможно, здешняя растительность…

Еще не успев договорить, он уже все понял по выражению лица доктора Пайлера…

Бродерик Макнил чувствовал, что болен. Медики Космической службы категорически не соглашались с ним, но сам Макнил считал, что знает о своем состоянии лучше любых докторов. В конце концов, это была его болезнь.

Конечно, он редко жаловался врачам на свои то и дело возникающие боли, приступы, симптомы и всякого рода недомогания. Ему вовсе не улыбалось оказаться уволенным по состоянию здоровья. Нет уж, он предпочитал молча страдать ради продолжения выбранной когда-то карьеры, даже если ему никогда не подняться выше космонавта 2-го класса.

Бродерик Макнил никогда не видел своей медицинской книжки и поэтому не знал, что кроме обычных для любого человека незначительных отклонений там отмечалась «небольшая склонность к ипохондрии, которая компенсируется стремлением полностью отдаться своей работе». И далее указывалось: «Согласно психологическим тестам, полностью соответствует званию космического офицера действительной службы 3-го класса, однако назначение на должности офицера 2-го класса и выше требует тщательного изучения. (См. рапорт психоаналитического отдела.)»

Словом, Макнил не знал, что думают о нем медики, а они, в свою очередь, не знали, что думает о них он. Не знали они и о том, что Макнил тайком возит с собой солидный запас болеутоляющих и слабительных средств, а также многоцелевых таблеток. Он тщательно прятал все это в небольшом отделении своего персонального шкафчика, предварительно пометив как разрешенные для применения витамины. Кстати, совсем нечестным это не назовешь, так как среди таблеток попадались и витамины.

Однажды утром вскоре после пожара Макнил встал с постели, потянулся всем своим мускулистым телом и почесал темя под густыми каштановыми волосами, покрывавшими его квадратную голову. Он чувствовал себя не слишком хорошо, это был факт. Конечно, сказывалось то, что полночи он участвовал в борьбе с огнем. Ему показалось, что у него немного болит голова, нервы слегка расстроены, да и вообще все внутренние органы, как обычно, не в порядке. Он вздохнул, подумав, что здоровье у него могло бы быть и получше, и окинул взглядом других космонавтов своей роты, которые, недовольно ворча, поднимались с коек.

Макнил снова вздохнул, открыл шкафчик, вынул депилятор и торопливо нанес его себе на лицо. Потом начал доставать из разнообразных флакончиков свою обычную утреннюю порцию. Разумеется, витамины. Он привык систематически принимать их все: А, В1, В2, В12, С и так далее по алфавиту. Потом многоцелевые капсулы, содержащие все минеральные вещества, полезные для человеческого организма, и, возможно, даже такие, что пользы не приносят. Две капсулы АФК, то есть аспирин-фенацетин-кофеин. Ему нравилось, как звучит это название: очень по-медицински. Таблетка магнезии – просто на всякий случай. Пара патентованных таблеток, которые должны увеличивать выделение желчи. Макнил, правда, толком не представлял, что такое желчь, но твердо верил, что ее повышенное выделение творит чудеса в организме. Крупная таблетка двууглекислой соды для борьбы с кислотностью в желудке, который у него, несомненно, находился в ужасном состоянии. И, наконец, в довершение всего – похожая на маленький футбольный мяч капсула с жидким гландолином, который, как сказано в инструкции, «предохраняет от расстройства эндокринной системы». Покончив с этим, он почувствовал, что теперь ему хватит сил встретить новый день. По крайней мере, до завтрака.

Надев полевую униформу, он сунул несколько флакончиков в кармашек на поясе, чтобы принять еще кое-что во время еды, и заковылял в сторону столовой…

– Мы должны определить конкретно, – сказал полковник Феннистер, – каковы наши шансы дожить до корабля со сменой.

И он, и многие другие офицеры все еще сидели с осоловелыми глазами: множество дел не позволило им прошлой ночью поспать хотя бы часок. Только у флегматичного майора Гродски вид был нормальный: у него глаза практически всегда были полузакрыты.

Капитаны Джоунс и Беллуэзер, командиры соответственно рот А и В, вместе со своими лейтенантами Моки и Ютангом выглядели угрюмыми и сердитыми.

Гражданский персонал тоже смотрелся немногим лучше. Доктор Пайлер обеспокоенно потирал лицо, и его обычно гладкая бородка приобрела взъерошенный вид. Доктор Петрелли, худой и желчный химик, нервно грыз ногти. Толстощекий доктор медицины Смазерс с видом побитой собаки барабанил пальцами по своему кругленькому животику.

Доктор Пайлер похлопал по стопке бумаг, которые лежали перед ним на длинном столе, за которым они все сидели.

– Вот рапорт майора Гродски о сохранившихся запасах продовольствия. Их не хватит на всех даже при самом ограниченном рационе. Выживут только самые крепкие.

Полковник Феннистер насупился.

– Вы хотите сказать, – сердито произнес он, – что мы начнем драться за остатки еды, как дикие звери? Дисциплина в Космической службе…

Доктор Пайлер перебил его.

– Несмотря на дисциплину, дело может дойти и до драки, полковник. Но вот что я хочу отметить: раз люди будут умирать, для других останется больше пищи. На Земле такого давно не происходило, но в истории Космической службы есть подобные случаи.

Полковник поджал губы и промолчал. Он и сам знал, что биолог прав.

– Самое обидное то, – раздраженно проговорил Петрелли, – что нам придется голодать, имея вокруг множество еды. Мы похожи на тех, кто оказался без воды посреди океана. Вода есть, но пить ее невозможно.

– Вот это я и хотел бы выяснить, – сказал полковник Феннистер. – Есть ли шанс найти на этой планете съедобных зверей или растения?

Ученые промолчали, так как никто из них не хотел высказаться первым…

Все известные формы жизни в галактике имеют в своей основе углерод, водород и кислород. Никому еще не удалось обнаружить живые организмы на базе кремния, хотя многие из них используют этот элемент. Не найдены и планеты с галогенной атмосферой. Возможно, на поверхности каких-то гигантов с метаново-аммиачной оболочкой и существуют диковинные формы жизни, но пока еще ни один храбрец не решился сунуть туда нос. По крайней мере, по собственной воле. Так что никаких сведений о подобной жизни нет.

Однако малая вероятность таких комбинаций не мешает утверждать, что жизнь чрезвычайно разнообразна. Даже на самой Земле существует множество ее форм. Это же можно сказать и в отношении планет, похожих на Землю. Углерод, водород и кислород в сочетании с некоторыми количествами фосфора, натрия, йода, азота, серы, кальция, железа, магния, марганца и стронция и в присутствии различных микроэлементов, похоже, способны приготовить любые формы жизни при самых невообразимых окружающих условиях.

Альфегар-ЙV в этом отношении ничем не отличался от других планет земного типа. Здесь господствовала, в первую очередь, густая растительность. Покрывавшие его гигантские деревья больше всего напоминали гибрид калифорнийской секвойи и тропического саговника, хотя ботаник, услышав такое сравнение, презрительно ухмыльнулся бы и замахал руками. Животных в лесах вполне хватало для поддержания баланса между кислородом и углекислым газом, но по ряду причин все они оставались по размеру не больше крысы. Разумеется, в океане водились и гигантские чудища. Но лагерь располагался достаточно далеко от берега, так что с этой стороны опасности не существовало.

Однако все эти сведения пока что оставались непроверенными. Разведка, конечно, взяла некоторые образцы, но основные исследования должна была провести следующая экспедиция, включающая ученых-аналитиков.

Одно только уже стало известно наверняка: растения на Альфегаре-ЙV обладали неприятным свойством убивать подопытных животных…

– Разумеется, – заявил доктор Пайлер, – мы еще проверили не все растения. Так что, возможно, что-то подходящее и найдется.

– А что убивает животных? – спросил капитан Беллуэзер.

– Яд, – бросил майор Гродски.

Пайлер не обратил внимания на его слова.

– Разные вещества. Многие из них мы не сумели по-настоящему определить. У некоторых стелющихся растений обнаружена большая концентрация цианида, у ряда кустарников – алкалоиды. Но в большинстве случаев точного ответа мы не нашли. Как и на Земле, у каждого вида свои особенности. Скажем, смертоносная белладонна характерна как для табака, так и для томатов. – Он помолчал, задумчиво теребя бородку. – Вот что. Давайте пройдем в лабораторию, и я покажу вам все, что мы до сих пор выяснили.

Полковник Феннистер кивнул. Как человек военный он сомневался, что в полной мере поймет и оценит объяснения ученых, но считал необходимым получить столько информации, сколько возможно…

Космонавт 2-го класса Бродерик Макнил крепко сжимал лучевое ружье, внимательно наблюдая за окружающими зарослями и благодаря всех богов, что его не назначили в группу по ремонту ограды хранилища. Не то чтобы он так уж ненавидел физический труд, но сейчас ему хотелось находиться именно здесь, в лесу. Завтрак оказался скудным, и он чувствовал голод.

И потом, ему нравилось именно такое занятие. После того как строительство лагеря было закончено две недели назад, он уже не раз ходил в разведку вместе с биотехниками и привык к этой работе. Пока ученые собирали образцы, он вместе с четырьмя другими военными охранял их на случай нападения какого-нибудь дикого зверя. Работа была простая и вполне ему по силам.

Он не спускал глаз с биотехников. Они как раз ходили по кустарнику с небольшими колючими орешками и время от времени срезали частицы растений. Он не знал, что они собираются делать с этими маленькими кусочками и отростками, да его это и не касалось. Понаблюдав за тремя техниками, стоящими в раздумье, он окинул взглядом окружающий лес. Однако его интересовали не животные, а растения.

Наконец он увидел то, что искал.

Техники, как и всегда, не обращали на него внимания. У них была своя работа, у него – своя. Разумеется, ему не хотелось, чтобы его поймали на нарушении порядка, но он знал, как избежать наказания. Макнил направился к дереву, делая вид, что оно его совсем не интересует.

Он помнил, как увидел такой плод в первый раз и спросил биотехника, как называется дерево. Тот ответил, что ему еще не дали имени. Макнил подумал, что такого просто не может быть. Черт побери, все имеет какое-то название. Но если им не хотелось, чтобы он это знал, его это не волновало. Сам он называл это дерево банано-грушей, потому что плоды на нем очень походили одновременно и на бананы, и на груши: примерно шести или восьми дюймов в длину, с утолщением посередине и узкие на концах, с бледно-зеленой кожицей, покрытой лиловыми пятнышками.

Ученый тогда сорвал несколько штук и положил в пластиковый пакет, а искорка любопытства в голове у космонавта продолжала тлеть.

– Эй, док, – снова обратился Макнил к технику, – а для чего вам эти штуки?

– Отнесем в лабораторию, – ответил погруженный в работу ученый.

Макнил тщательно переварил эту информацию.

– Вот как? – произнес он наконец. – А зачем?

Техник вздохнул и положил в пакет еще один плод. Он уже как-то пытался объяснить Макнилу что к чему, но понял, что это бесполезно.

– Мы просто накормим ими обезьян, Мак, вот и все.

– Ага! – отозвался Бродерик Макнил.

Стало быть, это имеет какой-то смысл, решил он. Обезьяны получают кое-что в пищу, верно? Именно так. И он взглянул на плоды с новым интересом.

Дело в том, что Макнилу очень не хватало свежих фруктов. Он слышал, что они необходимы для здоровья, и на Земле всегда имел их про запас. А болеть ему не хотелось. Однако в межзвездные полеты свежие фрукты не брали, и Макнила слегка тревожило их отсутствие.

И вот теперь наконец-то его проблема разрешилась. Он знал, что есть местные плоды без разрешения начальства считается грубым нарушением дисциплины, но его это не слишком беспокоило. Он где-то слышал, что человек может есть все, что едят обезьяны, так что со спокойной душой попробовал один из плодов. Вкус ему понравился: немного похож на грушу, немного на банан, но все-таки другой. Так что все получалось прекрасно.

С того момента он каждый день съедал по несколько этих плодов и таким способом восполнял недостаток свежих фруктов. Однако сегодня речь шла не только о здоровье. Он проголодался, и банано-груши выглядели особенно соблазнительными.

Подойдя к дереву, он настороженно огляделся, чтобы проверить, не наблюдает ли кто-то за ним. Все были заняты делом, но он продолжал следить за товарищами, пока срывал несколько плодов. Потом он повернулся спиной ко всем, чтобы никто не мог проследить, чем он занимается, и стал с наслаждением поглощать бодрящую мякоть банано-груш…

– Вот возьмите хотя бы это, – сказал доктор Пайлер. В руках он держал местный плод. Утолщенный посередине, с бледно-зеленой кожицей, покрытой лиловыми пятнышками. – Прекрасный образец того, с чем у нас есть проблемы. Едва мы обнаружили этот фрукт, как сразу им заинтересовались, потому что по всем анализам он является прекрасным источником всех основных питательных веществ. Мы предполагаем даже, что у него хороший вкус. Наши обезьяны едят его с удовольствием.

– Тогда что с ним не так? – спросил майор Гродски, без особого интереса разглядывая фрукт.

Доктор Пайлер кисло взглянул на плод и положил его обратно в пакет с образцами.

– Мы не знаем, что с ним не так, но он убивает всех наших подопытных животных, которые его попробовали.

Полковник Феннистер окинул взглядом стоящие в лаборатории клетки с обезьянами, белыми мышами, крысами, морскими свинками, хомяками и другими возящимися там животными. Потом снова посмотрел на ученого.

– Вы не знаете, что их убивает?

Пайлер не ответил, а только повернулся к доктору медицины Смазерсу. Тот сложил руки со сплетенными пальцами на животе.

– Пока нет. Судя по всему, смерть вызывает недостаток кислорода в тканях.

– Что-то вроде анемии? – рискнул предположить полковник.

Смазерс нахмурился.

– Конечный результат похож, но падения уровня гемоглобина не наблюдается. Более того, он даже немного повышается. Словом, мы продолжаем исследования. Пока мы еще не получили ответов на все наши вопросы. К тому же мы не совсем понимаем, что нам искать. Это тормозит нашу работу.

Полковник медленно кивнул.

– Не хватает оборудования?

– Во многом из-за этого, – согласился доктор Смазерс. – Не забывайте, мы здесь проводим только предварительные исследования. Когда следующий корабль доставит сюда больше людей и оборудования…

Он запнулся. Вполне возможно, что новый корабль найдет здесь только пустой лагерь. Разведывательная группа просто не предназначалась для кропотливой и напряженной работы. В ее задачу входила рекогносцировка местности и определение проблем, которые предстояло решать основной группе.

Первоочередной задачей считалось создание базы. Необходимое для этого оборудование и запасы продовольствия и доставил сюда первый корабль. В распоряжении ученых находились только самые необходимые приборы. У них не было ни электронных микроскопов, ни другой аппаратуры, чтобы проводить сложные биохимические анализы. Сейчас, когда им предстояло бороться за выживание, они чувствовали себя, как группа лилипутов, напавших на стадо буйволов с перочинными ножами. Их шансы на победу слишком малы, но даже если они одержат верх, то потери будут чересчур велики.

Космонавты и ученые еще битый час обсуждали, что делать, но так и не пришли к какому-то заключению. Наконец полковник Феннистер заявил:

– Хорошо, доктор Пайлер. Придется возложить решение проблемы с продовольствием на вас. А я постараюсь поддерживать порядок в лагере…

Космонавт 2-го класса Бродерик Макнил, конечно, не отличался высоким уровнем интеллекта, но к концу второй недели пребывания на планете его стала мучить совесть, к тому же его мучил вопрос: кто занимается обманом и почему? После долгих раздумий, если так можно назвать болезненные процессы, протекавшие у него в мозгу, он решил осторожно попытаться что-нибудь выведать.

Отсутствие пищи, как правило, вызывает у людей помутнение рассудка, раздражительность и чувство общей физической усталости. Сейчас им приходилось довольствоваться четвертью обычного рациона, а это уже было на грани голода. Поэтому Макнил рискнул обратиться к доктору Пайлеру.

За две недели, прошедшие после потери продовольственных запасов, и без того желчный по характеру доктор Петрелли заметно озлобился. Доктор Смазерс постепенно терял избыточный вес. Его избалованный прежним обилием пищи живот посылал по нервным цепям беззвучные жалобы, а пальцы стали дрожать, что для хирурга первый признак потери мужества и бодрости духа, так что его настроение было не лучше, чем у Петрелли.

Пайлер, разумеется, питался так же, как и другие коллеги, но выглядел куда спокойнее их обоих. Видимо, его худое тело требовало меньше энергии. Поэтому, когда в дверях его кабинета появилась фигура огромного неуклюжего космонавта, державшего в руке фуражку, он встретил его не слишком грубо.

– Слушаю! В чем дело? – спросил доктор.

Он как раз приводил в порядок записи в своем журнале, в глубине души опасаясь, что никогда их не закончит, но решил, что небольшая передышка будет ему только на пользу.

Макнил зашел в сводчатый сборный домик и обвел взглядом голые пластиковые стены, словно в поисках утешения. Потом вытянулся в соответствии с воинским уставом и взглянул на доктора.

– Вы ведь доктор Пиллер? Да, сэр?

– Пайлер, – поправил его ученый. – Если вам нужен врач, обратитесь к доктору Смазерсу, он в секторе Г.

– Да, сэр, я это знаю, – быстро отозвался Макнил. – Но я не болен. – Во всяком случае, смертельно больным он себя не чувствовал. – Сэр, я космонавт второго класса Макнил из роты Б. Могу я кое-что у вас спросить, сэр?

Пайлер тихо вздохнул и улыбнулся.

– Валяйте, космонавт.

Макнил сначала решил было рассказать доктору о болях под ложечкой, но потом отказался от этой идеи. Сейчас было не время для этого.

– Ну, я насчет пищи. Гм… Док, людям не вредно есть ту же пищу, что и обезьяны?

Пайлер снова улыбнулся.

– Конечно. То продовольствие, которое предназначалось для обезьян, уже дают и в столовой для личного состава.

Он не стал говорить, что лабораторные животные тоже вскоре пойдут туда же. После быстрой заморозки они станут хорошим дополнением к уменьшающимся запасам пищи, но пока что не стоило рассказывать всем людям, что им приходится есть. Когда они сильно проголодаются, им это станет безразлично.

Однако Макнила ответ Пайлера заметно удивил. Он решился, наконец, постепенно перейти к делу.

– Док… Сэр… Что если я… Ну, в общем… – он стиснул зубы и выпалил: – Если я что-то сделал не по уставу, вы доложите об этом капитану Беллуэзеру?

Доктор Пайлер откинулся на спинку стула и с интересом окинул взглядом верзилу-космонавта.

– Ну, – осторожно произнес он, – это зависит от характера проступка. Если это действительно… гм… представляет опасность, то несомненно. Но я не армейский офицер и на небольшие нарушения смотрю сквозь пальцы.

Макнил перевел дух.

– Нет, сэр, ничего особенного… Просто я ел то, что не полагается.

Пайлер нахмурился.

– Боюсь, кража еды в нынешних обстоятельствах – очень серьезный проступок.

Макнил от неожиданности даже обиделся.

– Нет, сэр! Я никогда не крал пищу! Наоборот, я даже делился пайком с друзьями.

Пайлер поднял брови. Внезапно он осознал, что для человека, который уже две недели сидит на урезанном рационе, его гость выглядит слишком уж здоровым и бодрым.

– Тогда чем же вы питаетесь?

– Ем обезьянью еду, сэр.

– Обезьянью еду?

– Так точно, сэр. Те зеленые штуковины с лиловыми пятнышками. Ну, вы знаете – это те фрукты, которые вы даете обезьянам.

Пайлер целые полминуты смотрел на Макнила округлившимися глазами и только потом начал действовать…

– Нет, конечно, я не стану его наказывать, – сказал полковник Феннистер. – Естественно, в личное дело что-то занесем, но пока ограничимся тем, что посадим его в карантин на тридцать суток и потом отправим на легкие работы. Но вы уверены?..

– Да, уверен, – не скрывая удивления, ответил Пайлер.

Феннистер перевел взгляд на доктора Смазерса, который уже заметно спал с лица. Тот как раз просматривал личное дело Макнила.

– Но если этот плод убивает и обезьян, и крыс, и морских свинок, как может его есть человек?

– Животные отличаются друг от друга, – не отрываясь от личного дела, ответил Смазерс. Вдаваться в объяснения он не стал.

Полковник снова взглянул на Пайлера.

– В том-то и загвоздка с подопытными животными, – пояснил тот, ероша свою седую бородку. – Например, вы берете крысу. Она может жить на диете, которая смертельна для обезьяны. Скажем, если в пище нет витамина А, обезьяна погибает. А в организме крысы этот витамин синтезируется, так что ей не надо, так сказать, вводить его со стороны. И это только один пример. Мы знаем сотни таких различий, и Бог знает, сколько еще не знаем.

Феннистер поудобнее устроился на стуле и задумчиво почесал затылок.

– Значит, даже если вы испробовали какой-нибудь неизвестный плод на всех подопытных животных, все равно нельзя быть уверенным, что он годится для человека?

– Именно так. Вот почему в подобных случаях мы ищем добровольцев. И, как правило, не теряем ни одного человека. Иногда испытуемый может серьезно заболеть, но, если пища прошла все другие тесты, обычно она не угрожает жизни людей.

– Но, как я понимаю, это довольно необычный случай, верно?

Пайлер нахмурился.

– Насколько мне известно, да. Ведь если что-то убивает всех подопытных животных, мы не рискуем проверить это на людях. Мы предполагаем худшее и отказываемся от дальнейших опытов. – Он задумчиво взглянул на стену. – Не удивлюсь, если из-за этого мы отбросили немало съедобных растений, – тихо заметил он.

– И что вы собираетесь делать дальше? – спросил полковник. – Мои люди уже голодают.

Смазерс встревоженно оторвался от бумаг, Пайлер тоже занервничал.

– Ради Бога, – произнес Смазерс, – пока что никому не говорите об этом. Никому! Нельзя допустить, чтобы народ бросился в лес за этими штуковинами. Сначала надо все как следует проверить. Дайте нам еще хотя бы пару дней.

Полковник потер щеку.

– Договорились. Я буду ждать вашей отмашки. Но расскажите, что вы планируете делать.

Пайлер поджал губы, потом сказал:

– Проверим, как будет чувствовать себя Макнил еще сорок восемь часов. Надо его перевести сюда, чтобы он оставался в изоляции. Будем продолжать кормить его этими… этими… Смазерс, как он их называет?

– Банано-груши.

– Будем кормить его банано-грушами и следить за его состоянием. Если он по-прежнему останется в хорошей форме, объявим набор добровольцев.

– Принято, – подвел итог полковник. – Держите меня в курсе.

На третий день пребывания в изоляции Макнил по обыкновению встал рано, проглотил свой стандартный набор витаминов, добавил к ним пару таблеток аспирина и завершил процедуру дозой английской соли. Потом он зевнул и снова улегся в ожидании завтрака. Свежие фрукты ему уже осточертели. Его начало беспокоить, получает ли он сбалансированную диету: он слыхал, что это очень важно. Однако, решил он, докторам лучше знать, что они делают. Вот пусть этим и занимаются.

За последние пару дней он выдержал массу анализов, уколов и опытов, но и не думал возражать. То, что врачи заботятся о нем, подбадривало его. Наверно, стоило бы рассказать им и о многих других своих проблемах со здоровьем, тем более что они выглядели славными ребятами. Однако, с другой стороны, ему не хотелось, чтобы его вышвырнули с действительной службы. Так что над этим надо было еще поразмыслить.

Он решил еще немного вздремнуть, пока готовят завтрак. Приятно было, когда о тебе так заботятся…

В тот же день доктор Пайлер объявил набор добровольцев. О Макниле он не стал сообщать, только попросил полковника сказать, что опыты с животными прошли успешно.

Добровольцы получили на ленч банано-груши, подозрительно попробовали их, а потом съели все без остатка и заявили, что на вкус они превосходны.

На следующее утро все они почувствовали слабость и вялость.

Через тридцать шесть часов все были мертвы.

– Кислородное голодание, – сердито сообщил Смазерс, проведя вскрытие.

Бродерик Макнил в тот же вечер с удовольствием уплел банано-груши, даже не подозревая, что трое его товарищей умерли от такой пищи…

Химик доктор Петрелли взглянул на фрукт, который держал в руке, крепко выругался и с размаху хватил им об пол. Кожура плода треснула, во все стороны брызнул сок, растекаясь по серому пластику.

– Похоже на то, – визгливо выкрикнул он, – что этот несуразный идиот один дождется прилета корабля! – Он повернулся к Смазерсу, который прилип к бинокулярному микроскопу. – Послушайте, чем он отличается от нас?

– Понятия не имею! – не отрываясь от микроскопа, рявкнул Смазерс. – Ясно, что чем-то отличается, вот и все.

Петрилли с трудом взял себя в руки.

– Очень смешно, – огрызнулся он.

– Совсем не смешно, – огрызнулся в ответ Смазерс. – Любые два человека чем-то отличаются друг от друга. Вы и сами это знаете. – Он оторвался от микроскопа и уставился на химика. – Во-первых, у него кровь типа АВ, а у добровольцев была другая. Может, именно это защищает его от какого-то яда из этих фруктов? Не знаю. Может, у добровольцев аллергия на какую-то белковую субстанцию в этих фруктах? Тоже не знаю. Может, его пищеварительный процесс разрушает яд? И этого не знаю. Думаю, это связано все-таки с его кровью, но даже в этом совершенно не уверен. Лейкоцитов у него чуть выше нормы, красных телец, наоборот, чуть меньше, гемоглобина, как показывает колориметр, тоже многовато. Но всего этого недостаточно, чтобы причинить ему какой-то вред. Возможно, у него есть какой-то энзим, который подавляет способность клеток поглощать кислород… Возможно все, что угодно!

Ученый прищурился и пристально взглянул на Петрелли.

– А зачем вы отделили мякоть от плода?

– Там ничего не найдешь, – раздраженно ответил химик. – Яд может присутствовать там в микроскопическом количестве. Знаете, сколько надо ботулина, чтобы убить человека? Долю миллиграмма!

Смазерс взглянул на него так, словно собирался назвать точную цифру, и Петрелли перебил его:

– Если вы считаете, что кто-то может выделить неизвестный органический компонент из…

– Джентльмены! Прошу вас! – резко вмешался доктор Пайлер. – Я понимаю, что нервы у всех на пределе, но ссориться ни к чему. Доктор Смазерс, что показал последний осмотр Макнила?

– Ну, что я могу сказать? Он в полном здравии. А почему – я не знаю, – сухо ответил врач.

Пайлер постучал по листам бумаги.

– Думаете, это из-за витаминов?

– Думаю, да, – кивнул Смазерс. – По словам доктора Петрелли, в этих фруктах нет витамина А и В1. Наш подопытный питается только этими плодами вот уже четыре недели, а значит, должен испытывать их недостаток… Однако этого не происходит.

– Никаких признаков? – уточнил доктор Пайлер. – Никаких симптомов?

– Никаких признаков… Во всяком случае, ничего необычного. Конечно, он получает недостаточно белка, но все мы тоже. – Смазерс погрустнел. – Но вот симптомов у него много.

Доктор Петрелли поднял свои жиденькие брови.

– А чем отличаются признаки от симптомов?

– Признак, – раздраженно пояснил Смазерс, – заметен не только пациенту, но и любому другому человеку. Раны, опухоли, воспаления, перебои пульса и тому подобное. А симптом – это субъективное ощущение самого пациента: боли, тошнота, головокружение, «мушки» в глазах. Так вот, у Макнила проявляется много самых разных симптомов. Беда в том, что, как указано в его личном деле, он страдает ипохондрией. Поэтому трудно понять, какие симптомы носят психосоматический характер, а какие вызваны фруктами.

– Беда еще и в том, – сказал Петрелли, – что мы имеем неопределенное заболевание, вызванное неопределенным веществом, которое нейтрализуется чем-то неопределенным в организме Макнила. И у нас нет ни времени, ни оборудования, чтобы все это определить. Чтобы справиться с подобной проблемой, даже самой современной лаборатории потребовалась бы пара лет.

– Придется продолжать работу, – отозвался Пайлер, – и надеяться на счастливый случай.

Петрелли кивнул, взял мензурку, которую нагревал на электроплитке и добавил туда комплексообразующий агент. Это вещество помогает выделить из раствора ионы никеля, которые образуют кирпично-красный осадок.

Смазерс нахмурился и склонился над микроскопом, собираясь считать лейкоциты.

Пайлер отложил свои заметки и направился к боксу с постоянным температурным режимом, чтобы проверить свои лотки с агаром.

Техники, которые ловили каждое слово из разговора ученых, вернулись к своим повседневным делам.

И каждый из них напрасно пытался справиться с голодом, который острыми когтями раздирал их внутренности…

Бродерику Макнилу нравилось болеть. Он лежал в постели и наслаждался самыми разными симптомами своего недомогания. Где-то кольнуло, где-то заныло – все это он считал вполне уместным. Таким счастливым он не чувствовал себя уже много лет. Особенно утешало его то, как все эти доктора обхаживали его. Иногда они злились и раздражались, но ведь это свойственно всем умным людям. А еще его интересовало, как остальным ребятам нравится фруктовая диета. Плохо только, что о них никто так не заботится.

Этим утром Макнил решил, что полностью доверит свое здоровье докторам. Зачем глотать всякую всячину, если его лечат целых три врача, верно? Если ему что-то потребуется, они сами ему дадут. Поэтому он решил больше никаких лекарств не принимать.

Вскоре его тело охватила приятная, усыпляющая вялость…

– Макнил! Макнил! Проснитесь!

Космонавт сквозь сон услышал чей-то голос и хотел отозваться, но внезапно у него затуманилось в голове, а желудок собрался избавиться от содержимого.

– Мне плохо, – еле выговорил он. И, осознав, что происходит, добавил: – Мне на самом деле ужасно плохо!.. – Он увидел расплывающееся лицо склонившегося над ним доктора Смазерса и попробовал подняться с постели. – Мне надо принять таблетки… – произнес он, стараясь отогнать окутывающий его туман. – Мой шкафчик…

И потерял сознание.

Доктор Смазерс мрачно разглядывал его. Макнила настигло то же, что и остальных. Он продержался дольше, намного дольше, но все-таки сдался.

И тут вдруг он осознал, что пробормотал космонавт. Таблетки? Шкафчик?..

Он схватил правую руку бесчувственного человека и приложил большой палец правой руки к сенсорной пластине на передней стенке металлической коробки, стоящей рядом с постелью. Он мог, конечно, взять запасной ключ у полковника Феннистера, но дело решали секунды.

Шкафчик открылся, и доктор Смазерс заглянул внутрь. Торопливо осмотрев бутылочки, он выругался, отпустил руку больного и выбежал из комнаты.

– Так значит, вот откуда он брал витамины, – заметил доктор Пайлер, перебрав набор флакончиков, которые они с доктором Смазерсом достали из шкафчика. – Вот посмотрите. У него почти столько же разных таблеток, сколько у вас. – Он взглянул на врача. – Вы считаете, это витамины помогли ему остаться в живых?

– Не знаю, – ответил Смазерс. – Я и так давал ему огромные дозы всех витаминов. А он мог держать их про запас. Но почему неизвестное вещество вдруг все-таки подействовало на него?

– Может, он перестал их принимать? – неуверенно произнес Пайлер.

– Возможно, – согласился Смазерс. – Ипохондрики иногда перестают самостоятельно употреблять лекарства, когда врачи дают им все необходимое. Когда их подсознательные потребности удовлетворены, они счастливы.

Однако он тут же покачал головой.

– В чем дело? – спросил Пайлер.

Смазерс показал на флакончики.

– На некоторых их них неправильные этикетки. Если судить по этикеткам, то там одни только витамины. Но на самом деле таблетки в них – не только витамины. Макнил употреблял самые разные препараты.

Пайлер удивленно взглянул на него.

– Вы считаете…

– …Что один из препаратов оказался антидотом? – проворчал Смазерс. – Черт возьми, в такой игре нельзя исключать ничего. По-моему, лучшее, что мы можем сейчас сделать, это дать ему все, что тут есть. А потом посмотреть, что из этого получится.

– Ага, док, ага, – слабо улыбаясь, проговорил Макнил. – Я чувствую себя куда лучше. Не совсем хорошо, но лучше.

Проявив железную выдержку, доктор Смазерс ухитрился изобразить заботливого врача у постели больного, не обращая внимания на нависших над ним Пайлера и Петрелли.

– Послушай, сынок, – ласковым голосом произнес он. – У тебя в шкафчике мы нашли кучу лекарств.

Лицо у Макнила помрачнело, словно он почувствовал себя хуже. Прежде чем набор препаратов, которые ввели ему в желудок, произвел нужный эффект, он оказался на грани смерти, и Смазерс не хотел слишком давить на него. Поэтому он торопливо добавил:

– Мы позаботимся о том, чтобы тебя за это не наказали. Все будет в порядке. Мы просто хотим задать тебе пару вопросов.

– Конечно, док, задавайте, – сказал Макнил, все еще поглядывая на врача настороженно.

– Ты регулярно принимал все эти таблетки?

– Ну-у… В общем, да… Иногда. – Он неуверенно улыбнулся. – Иногда я чувствовал себя не слишком хорошо, но не хотел тревожить врачей. Ну, знаете, как это бывает…

– Очень разумно, согласен, – заметил Смазерс с легкой ноткой сарказма, которую, к счастью, Макнил пропустил мимо ушей. – А какие из них ты принимал каждый день?

– Только витамины… – Макнил немного подумал. – И… да, может, еще аспирин. Но регулярно только витамины. Это правильно, да? Витамины ведь полезны?

– Конечно, сынок, конечно. А что ты принимал вчера утром, перед тем как заболеть?

– Только витамины, – твердо заявил Макнил. – Я решил, что раз вы, доктора, заботитесь обо мне, лекарства принимать не стоит.

Обнадеженный доктор Смазерс обернулся и взглянул на коллег.

– Значит, витамины исключаются, – вполголоса проговорил он. И снова повернулся к пациенту. – А аспирин? Или АПС^{3}? У тебя не болела голова?

Макнил решительно покачал головой.

– Голова у меня почти не болела. – Он снова слабо улыбнулся. – Я же не такой, как вы, и не слишком утруждаю свои мозги.

– Да уж, это верно, – согласился Смазерс. Потом глаза у него заблестели. – У тебя что-то было не в порядке с желудком, да? Что-то не то с пищеварением?

– Ну да, я же говорил вам об этом. У меня часто бывала изжога и отрыжка. И запор.

– И что ты принимал?

– Ну-у… Разные вещи. Иногда соду, иногда магнезию… Разные вещи.

Доктор Смазерс разочарованно вздохнул. Но прежде чем он успел что-то сказать, за спиной у него раздался взволнованный голос доктора Петрелли:

– А может, ты принимал английскую соль?

– Принимал.

– Интересно… – тихо заметил Петрелли. И опрометью бросился в лабораторию…

Полковник Феннистер и майор Гродски сидели за столом в лаборатории и жевали банано-груши, блаженно наслаждаясь их ароматом и ощущая приятную тяжесть в желудке.

– Разумеется, Макнил не может оставаться на службе, – произнес Феннистер. – То есть принимать участие в космических экспедициях. Но мы найдем ему подходящую работу на Земле. Может, даже дадим медаль. Вы уверены, что нам эти штуки не повредят?

Доктор Пайлер хотел что-то сказать, но Петрелли перебил его.

– Совершенно уверен, – заявил химик. – Когда мы стали разбираться, все оказалось очень просто. Яд – это всего лишь хелатирующий агент. Вы же сами видели, что показал проведенный мною тест.

Полковник кивнул. Он видел, как низенький химик добавил к фруктовому соку железистую соль, и сок покраснел. Потом Петрелли подсыпал туда магниевую соль, и сок стал бледно-желтым.

– А что такое хелатирующий агент? – спросил он.

– Существуют определенные органические субстанции, – стал объяснять доктор Петрелли, – которые… Ну, если коротко и просто, они взаимодействуют с определенными ионами. Одни с одними, другие – с другими. Молекулы агента обволакивают ион и, так сказать, изымают его из обращения. Словом, они его нейтрализуют. Вот предположим, на свободе находится опасный преступник, которого нельзя просто уничтожить. Если его все время держать в окружении полицейских, он ничего не сумеет натворить. Понятно?

Офицеры Космической службы дружно кивнули.

– Мы называем это секвестрацией иона, – продолжал химик. – Доктор Смазерс подтвердит, что это часто применяется в медицине. К примеру, ионы бериллия могут быть смертельны для организма, они фактически являются настоящим ядом. Но если лечить пациента соответствующим хеллатирующим агентом, он свяжет ионы и обезвредит их. Они по-прежнему остаются в организме, но опасности уже не представляют.

– А что делает этот ваш агент, который присутствует во фруктовом соке? – спросил полковник.

– Он секвестирует в организме ионы железа. И те уже не могут выполнять свою работу. Таким образом, в организме прекращается выработка гемоглобина, потому что гемоглобину необходимо железо. А раз в системе кровообращения нет гемоглобина, у пациента вдруг возникает злокачественная анемия, и он погибает от кислородного голодания.

Полковник Феннистер перевел взгляд на доктора Смазерса.

– Но ведь вы говорили, что кровь выглядит нормально.

– Именно так, – подтвердил врач. – На самом деле, колориметр показывал избыток гемоглобина. Но дело в том, что хеллатирующий агент во фруктах, соединяясь с железом, краснеет. Фактически, он даже краснее, чем гемоглобин крови. А молекулы, содержащие секвестированное железо, соединяются с красными кровяными тельцами. В результате весь тест идет насмарку.

– Тогда, как я понимаю, – вмешался майор Гродски, – антидотом для… гм… хеллатирующего агента служит магнезия?

– Совершенно верно, – кивнул доктор Петрелли. – Агент предпочитает секвестировать ионы магнезии, а не железа. Они ему больше подходят для хеллатирующего кольца. Годятся любые источники магния, и чем они богаче, тем лучше. Макнил принимал от повышенной кислотности взвесь магнезии, которая является гидроксидом магния. В желудке это вещество превращалось в хлорид. Кроме того, он употреблял такие слабительные, как английская соль, то есть сульфат магния, и цитрат магния. Так что ионы магния служили ему прекрасной защитой.

– Разумеется, мы все сначала испытали на себе, – добавил доктор Пайлер. – И за двое суток никаких болезненных проявлений не ощутили. Так что, полагаю, мы сумеем продержаться до прихода корабля.

Майор Гродски вздохнул.

– Ну, что ж, если вы ошиблись, то я по крайней мере умру с полным желудком. – Он взял еще одну банано-грушу и перевел взгляд на Петрелли. – Передайте мне соль, пожалуйста.

И химик торжественно вручил ему английскую соль.

Перевод с английского: Михаил Максаков

Уильям МОРРОУ
ВОСКРЕШЕНИЕ МАЛЮТКИ ВАН ТАЙ

Середина июля, жара, юг Калифорнии, долина Санта-Клара. По дороге под лучами палящего солнца медленно ползет вереница фургонов. Это бродячий цирк-зверинец, он движется к месту очередного представления. Дорога пыльная, яркие фургоны утонули в ее облаках и протуберанцах. Животным нечем дышать, потому ставни клеток раскрыли, чтобы дать доступ свежего воздуха. Но вместе с воздухом пришла и пыль, и она ужасно раздражает Ромула. Никогда прежде не жаждал он свободы так сильно, как сейчас.

Сколько он себя помнил, он всегда находился в клетке – в этой или ей подобной. Во всяком случае, так было на протяжении детства и юности. Что там было еще прежде – он не помнил. Его сознание не хранило памяти о тех днях, когда он был свободен и резвился в ветвях экваториального леса. Жизнь для него была исполнена страха и отчаяния. Они принимали разные формы, но теперь единственным их источникам стала пыль, потоками устремившаяся сквозь распахнутые двери в клетку.

И Ромул взялся искать средства к спасению. Сообразительный, ловкий и наделенный к тому же острым зрением, он быстро обнаружил слабое место в своем узилище, принялся за работу и через короткое время уже справился со щеколдой и раскрыл клетку. С проворством, присущим любой человекообразной обезьяне, он прыгнул и невредимым оказался на дороге.

Никто из сонных, утомленных жарой возниц не заметил побега, но примат был сметлив, чутье подсказывало – необходимо скрыться, что он и проделал, прыгнув в придорожные кусты. Там он просидел все время, пока мимо тянулась процессия цирковых фургонов. Но вот и последний скрылся за изгибом дороги. Теперь перед ним расстилался весь мир.

Его свобода была огромной, и у нее был чудный запах. Но в то же время, она обескураживала. Движимый привычкой, почти инстинктом, он подпрыгнул, решив покачаться на трапеции, что всегда свисала с потолка любой клетки, где бы он ни обитал. Но конечность его зацепила только воздух и ничего более. Это смутило и даже немного испугало примата. Но пугало не только это: он привык видеть мир сквозь решетку клетки, и теперь оказалось, что он куда шире и ярче, чем представлялось. А затем, к удивлению, он открыл, что над головой у него не нависает грязный потолок и вообще нет никакого полога, а если что и есть, то очень далеко и высоко – огромное, яркое, синее и такое безбрежное и глубокое, что и это открытие его ужаснуло.

Но тут иное отвлекло его внимание: из норы вылез суслик и замер в неподвижности. Примат разглядывал зверька с большим интересом, а затем, подобравшись, помчался к нему, но… больно наколол ногу и остановился. Суслик тем временем исчез, и это озадачивало. Не обнаружив зверька, он огляделся кругом и увидел двух сов – те сидели на бугорке неподалеку и глядели на него так, как могут смотреть только совы – внимательно, торжественно и очень важно. Взгляд их внушал благоговение. Но обезьяна, даже человекообразная, остается обезьяной, и с любопытством он справиться, конечно, не мог. А потому стал подбираться к птицам. Но, памятуя об уроке, делал это медленно и осторожно. Вот он приблизился и остановился. Потом присел на землю и принялся строить рожи. Он знал, что на зрителей это всегда производит впечатление, но совы смотрели на его кривляние совершенно безучастно. Ромул почесал голову и задумался. Затем сделал выпад вперед – как будто хочет схватить их, а они вдруг… взлетели и унеслись прочь. Примат остолбенел от изумления – сидя в клетке, он никогда не видел, чтобы кто-нибудь летал. А потом понял: новый мир такой огромный и его пространства так безграничны, что летать совершенно естественно для его обитателей. И подумал: значит, и он здесь может тоже летать. Тогда он подпрыгнул высоко в воздух и замахал лапами, подражая совам. И ощутил – он летит!.. Но полет продлился мгновение, и он шлепнулся, больно ударившись о землю. Горько было не от боли, а от разочарования. Это было первое разочарование в новом его мире.

Но примат не способен был сосредоточиться на чем-то долго. Тем более что мысли его устремились в иное русло: вдалеке он увидел дом, у его ворот кто-то стоял. Ромул пригляделся и понял – это человек. Ему было хорошо известно: нет существа более подлого и жестокого… Сколько раз он ловил удар плети надсмотрщика!.. А потому – кинулся в противоположную от дома сторону и побежал по полям, по широкой дуге огибая человека и его жилище. Так он бежал и бежал, пока не наткнулся на нечто совершенно прекрасное. Он испытал благоговение. Он не знал, с чем встретился. А это был большой раскидистый дуб – огромный, тенистый, зеленый, и в его кроне пели птицы. Конечно, он испугался. Сначала замер, но потом любопытство одолело, и потихонечку он стал подползать к дереву. Все ближе, ближе и ближе… пока не оказался в тени его густой листвы. Легкий северный ветер качал ветви, нежно перебирал листья – было так красиво и покойно и звало его подойти еще ближе… Он приблизился вплотную к огромному корявому стволу, потом неожиданно для себя прыгнул, зацепился за нижнюю ветвь, подтянулся, очутился среди листвы и… испытал чувство восторга.

Птицы-малютки разом вспорхнули и улетели. Ромул присел на ветке, потом улегся и вытянулся. Ему было хорошо. Он наслаждался. Но долго оставаться в покое он не мог. Поэтому вскочил, и, уцепившись верхними лапами за нависавший сук, принялся его раскачивать. Почему он так делал? Понять он этого не мог – просто ему было хорошо, и он захотел это как-то выразить.

Но и восторг длился недолго. Покачавшись на ветвях дуба, Ромул спрыгнул на землю и вновь принялся за исследования. Мир был огромным, а он был одинок, и одиночество давило – он не привык к нему. Тут примат увидел собаку и побежал к ней. Пес, обнаружив приближавшееся странное существо, решил напугать его и принялся лаять. Но Ромул и прежде встречал собак и слышал, как они лают, а потому совсем не испугался, и еще пуще припустил к собаке – уже на всех четырех лапах. Что ввергло животное в настоящий ужас – собака завизжала и бросилась наутек. И Ромул опять остался один – наедине со своей свободой и безбрежным миром.

Он двинулся по полям, держась вдоль дороги. То и дело пересекал ее, но избегал живых существ. Шел и шел, пока не уперся в большой забор. Тот был довольно высоким и окружал изрядный участок земли. Внутри за оградой стоял большой дом, укрытый тенью высоких эвкалиптов.

Ромула мучила жажда, а рядом с домом он увидел фонтан с весело журчащей водой. Скорее всего, он сумел бы набраться отваги и перелезть ограду – вид и звуки воды искушали, – но, когда искушение уже победило, он обнаружил человеческое существо – оно стояло у забора всего в десяти футах! Ромул издал вопль ужаса и отскочил в сторону, отбежал, но, видя, что его никто не преследует, остановился. Здесь он застыл и выжидающе уставился на противника, в любой момент готовый задать стрекоча.

На затравленный взгляд примата человеческое существо отвечало взглядом спокойным, доброжелательным и даже, как ему показалось, ласковым. Потому намерение сорваться с места и убежать постепенно сменилось присущим обезьяне любопытством, тем более что человек по ту сторону забора совсем не походил на тех людей, что Ромулу доводилось видеть прежде. Разумеется, он не знал, что дом, подле которого он очутился, был особым – это была больница-интернат для умалишенных, а тот, кого он сейчас видел, – одним из ее пациентов. Ни о чем подобном Ромул, конечно, не догадывался, просто ощущал доброту, что волной шла к нему от существа по другую сторону ограды. Человека (а он, несмотря ни на что, был человеком!) звали Моисей. Он был идиотом от рождения.

Глаза, с которыми взглядом встречался примат, были совсем не похожи на жесткие глаза охранников зверинца; не походили на пустые и равнодушные тех, кто его кормил; праздные – зевак-посетителей, не упускавших возможности поиздеваться над несчастными обитателями клеток (за свои-то деньги!). В них не было даже любопытства – только доброта и спокойствие. Все это необычайно заинтересовало примата, а потому он склонил голову на бок и… скорчил гримасу – самую уморительную из тех, на какие был способен. Мозес улыбнулся. Но улыбкой дело не ограничилось – он захохотал. И захохотал совершенно особенным образом. Сначала он беззвучно и медленно завибрировал – так колышется студень или тело червя в движении. Причем, сначала завибрировали ноги, потом подключилась средняя часть тела и только затем – плечи и голова. Для Мозеса такая реакция означала высшую степень восторга. Никогда прежде он не видел такого забавного человека – маленького, коричневого и полностью волосатого! Увы, простые забавы, вроде походов в цирк или зоопарк, были ему неведомы. Он был лишен такого простого детского чуда – лицезреть забавное существо, похожее на человека, – обезьян он прежде никогда не видел. Мозесу сравнялось девятнадцать. Голос у него был уже недетский, на щеках кустилась неопрятная волосяная поросль, и был он большой и сильный – с мощными руками и ногами. Но душой был прост и невинен. Одежда ему была явно мала, голова нуждалась в стрижке, и весь вид он имел неприкаянный и неухоженный.

Долго смотрели два этих странных существа друг на друга. Ни тот ни другой не были наделены способностью разговаривать и потому лгать не умели. Конечно, здесь вмешалось нечто природное, скорее всего, инстинкт. Только он способен был внушить Ромулу, что и среди двуногих дьяволов мог найтись некто, способный полюбить его. Что, кроме инстинкта, могло сообщить ему, лишенному опыта общения с людьми, что его ум тверже и более развит, чем у того, кто стоял напротив? Да и понимание того, что человек за оградой – такой же узник, каким совсем недавно был он; что он томится в неволе и неведома ему сладость свободы и открытых пространств, тоже, вероятно, восходило к инстинкту. А если так, то почему не предположить, что Ромул был наделен врожденным рыцарством? Именно оно и толкало его на помощь существу еще более несчастному, чем он.

Примат осторожно подошел к забору, протиснул сквозь штакетину лапу и коснулся ею Мозеса. Парень явно обрадовался и осторожно взял ее в свою ладонь. И стало ясно, что им приятно быть вместе. Ромул помахал свободной лапой, призывая Мозеса идти за ним. Видя, что человек не совсем понимает, чего от него хотят, обезьяна осторожно высвободила лапу, отошла на несколько шагов от забора и опять помахала. Потом вернулась обратно и потянула Мозеса за одежду. Так она проделала несколько раз, пока тупое лицо идиота не осветила широкая улыбка. Он понял! И двинулся вперед.

Забор был слишком высок, чтобы перелезть через него. Но новый друг и свобода звали его! Несколькими мощными ударами ногой Мозес выломал штакетину, другую и… вышел из тюрьмы!

И вот теперь они были вместе. Да что там – вместе? Они были единым целым! Они захотели пить – первая же канава, заполненная водой, утолила их жажду. Проголодались? В саду по пути обнаружили дерево, усыпанное спелыми абрикосами. Да и много ли нужно обезьяне и идиоту? Весь мир – необъятный и прекрасный – распахнул им объятия. Чувство свободы бурлило в их венах и пьянило – сильнее, чем вино! Восторг переполнял Ромула. Он шел вперед и вел за собой своего друга.

Даже не собираюсь рассказывать всего, что они делали в этот их первый, дикий и безумно-счастливый день. Свобода опьянила и они, конечно, не могли совладать с нею. В одном месте в саду они обнаружили клетку с канарейкой – та висела на суку вишневого дерева подле жилого дома. Они разломали клетку и выпустили птицу. На другом участке обнаружили коляску, а в ней сидящего ребенка. Они разорвали ремни, что удерживали малыша, и хотели, было, взять его с собой, но передумали. Однако все эти события не имеют отношения к кульминации приключения. Поэтому и говорить о них не стоит.

К тому времени, когда солнце начало клониться к закату и купола обсерватории на горе Гамильтон^{4} из ослепительно серебристых изменили цвет на яркую медь, гуляки наши изрядно приустали и почти выбились из сил. Наступающий вечер застал их в месте странном и для них непонятном. Собственно, сюда их привел большой дуб, точнее, его густая прохладная тень, где они укрылись от еще горячего солнца. Вокруг дерева были разбросаны холмики, и в изголовье каждого возвышалась доска с какими-то письменами. Существо, наделенное разумом, догадалось бы, что это за место. Но что могли знать о последнем приюте усопших идиот и обезьяна? Что они вообще знали о смерти, о той безмолвной и безграничной свободе, что она приносит? И разве могли они догадаться, что тех счастливчиков, что ее обретают, принято оплакивать, скорбеть о кончине, лить слезы и устраивать пышный погребальный обряд? Не имея представления ни о чем подобном, они, конечно, не задавались вопросами: почему место, где они расположились, так отличается от того, что невдалеке – с ухоженными дорожками, живыми изгородями, фонтанами, цветниками, мраморными стелами и статуями? Ах, друзья мои, мы-то хорошо знаем, что поведать миру о своем горе без денег не получится! Да и что это за скорбь, если нет видимых и зримых – материальных тому доказательств?

Но в тени дуба помпезные свидетельства отсутствовали. Участок, на котором находились наши герои, был отгорожен от остальной части кладбища. И, хотя ограда была невысока и местами поломана, человек искушенный легко бы понял, что те, кого здесь хоронят, тенью креста не осенены. Это была нехристианская часть кладбища, здесь хоронили азиатов. Разумеется, ни Ромул, ни Мозес ничего об этом не знали. Как не знали они и о том, что разрывать могилы нельзя – во всяком случае, первые два года. Ничего они не ведали и о тех людях из далекой Азии, что хоронили здесь своих мертвецов. Азиаты, конечно, не хотели, чтобы их близкие покоились в чужой земле. Но подчинялись закону. Им была чужда и даже ненавистна западная цивилизация, они презирали христианские догматы, но, в конце концов, они здесь жили, здесь зарабатывали деньги и вынужденно соблюдали чуждый им ритуал. Но только на два года. После этого срока они откапывали родные кости и отправляли их на родину – упокоиться в родной земле.

Но что Ромулу и Мозесу до всего этого? Тем более что они нашли себе увлекательное занятие.

Кроме могильных холмиков, там были еще и другие объекты: странного вида кирпичная печь – в ней жгли листочки с напечатанными молитвами, и низкий, тоже кирпичный, алтарь, весь в потеках воска – на нем устанавливали и жгли свечи во время церемоний. Смысла и предназначения этих устройств ни Ромул, ни его друг не знали, но изучать их было интересно. Впрочем, длилось исследование недолго: невдалеке показались столбы пыли, они приближались, и примат подумал, что это приближается ненавистный цирковой поезд. В панике он бросился бежать, Мозес последовал за ним. Подбежав к дубу, обезьяна легко забралась наверх и спряталась в густой листве. Мозес с восторгом загыгыкал, видя, с каким проворством проделал это его друг, а потом и сам принялся карабкаться наверх. Получалось у него плохо, но, в конце концов, и он укрылся в кроне. Расположился неподалеку от примата и попытался, было, также вольготно разлечься на ветви, но едва не упал. С трудом удерживая равновесие, он, как смог, устроился и, подобно другу, замер.

Поезд между тем приблизился, и стала видна вся небольшая процессия: дроги, фургоны и коляски. Но двинулся не к дубу, а повернул к незамеченной друзьями свежевыкопанной могиле. Она была совсем неглубока: приверженцу буддизма не гоже лежать слишком глубоко в земле бледнолицых варваров-христиан. Но насколько она была мала, эта могила! Даже Ромул не смог бы поместиться в ней, не говоря о его гиганте-товарище. Ступня у него, возможно, и поместилась бы, но и только.

Могила же была такой маленькой потому, что предназначалась малышке по имени Ван Тай – здесь ее хрупкие косточки должны были упокоиться на долгие двадцать четыре месяца на глубине не менее трех футов – как и полагается по закону. Примат и его товарищ с интересом наблюдали за происходящим. Впрочем, поначалу интерес этот оказался смазан испугом: едва процессия приблизилась к могиле, как разом загудели гобои, зазвенели медные тарелки и бубны, пронзительно вступили скрипки. Но какофония закончилась вскоре – панихида по малышке Ван Тай не могла быть долгой в силу того, что нагрешить она в своей короткой жизни не успела.

Среди собравшихся находилась миниатюрная женщина. Ее сотрясали рыдания безутешного горя. У малышки Ван Тай была мать, а у любой матери – материнское сердце. Она была простой женщиной, заурядной азиаткой в странных одеяниях и шароварах и в такой необычной, на взгляд белого человека, обуви. И хотя иссиня-черные ее волосы были аккуратно уложены и заколоты, а глаза искусно подведены, но лицо искажало страдание, а щеки заливались слезами. Она присела, вокруг расположились те, кто прибыл вместе с нею. И немедленно скорбь – самое глубокое и искреннее из человеческих чувств, которое даже время неспособно исцелить – охватило их.

Наконец люди положили маленькую Ван Тай в могилку. Сожгли бумажки с молитвами, а затем и свечи на алтаре. Ни Ромул, ни Мозес, разумеется, не догадывались, что все это для ангелов – те должны были унести душу малышки в горние выси синих небес, но смотрели внимательно и ощущали эмоции маленькой женщины. А потом могилку закопали, землекопы отложили инструмент и отбыли. Следом за ними и согбенная горем миниатюрная женщина ушла, неся в себе свою боль. А вскоре растаял и столб пыли вдали… Купол обсерватории на горе Гамильтон вновь поменял цвет и из ярко-медного превратился в тускло-золотой; на склонах гор Санта-Круз залегли темно-фиолетовые тени, и холод шел от них, и глядели они мрачно на фоне густо-бордовых небес на западе... Как-то разом, слаженным хором, застрекотали сверчки в кроне старого дуба и кругом, и тихой дремой опустилась ночь.

Две пары голодных глаз углядели яства, разложенные подле могилы, две пары ноздрей, широко раздуваясь, жадно тянули аромат пищи… И вот, первым с дерева ловко спрыгнул Ромул, следом за ним, с шумом, треском и сопением, спустился – почти упал – Мозес.

Ангелы малютки Ван Тай остались голодны, а ведь путь от Небес христианских в Небеса Востока – ох как долог! Два преступника сделали свое дело – в мгновение ока, громко чавкая, смели все съедобные приношения и жертвы.

Насытившись, они принялись за другое дело. Ромул приметил, куда спрятали инструменты рабочие, и вернулся с лопатами. Восторженно гукая, за лопату следом за приматом взялся и идиот, и работа закипела – комья земли полетели в разные стороны! Не больше трех футов грунта отделяло малютку Ван Тай от поверхности…

Худенькая желтолицая женщина так и не смогла уснуть на своем жестком ложе: безутешное горе душило ее, маленькое тело то и дело сотрясали рыдания. Даже звуки утра в китайском квартале Сан-Хосе – такие привычные и родные – не принесли ей облегчения: скорбь тяжким грузом давила на плечи. Но она встала, как обычно, на рассвете – когда из-за горы Гамильтон выползает ослепительно желтое солнце, зажигая нестерпимым для глаз светом купола обсерватории. Она слышала гортанные крики ранних торговцев, которые уже раскладывали свои товары в дурно пахнущих переулках, вышла за порог и заплакала. Слезы ее катились по щекам, падали вниз и терялись в жемчужной росе на траве у крыльца. Кем она была? Никем. Маленькой желтолицей азиаткой, придавленной безутешным горем. Какую радость могло ей принести утро и лучи ласковые солнца? Разве могли радовать ее крики детей – маленьких девочек и мальчиков? Прежде ее утешали мысли о далекой родине – Китае, но только не теперь.

Боль в сердце и залитые слезами глаза помешали ей сразу разглядеть странную процессию, что двигалась по переулку по направлению к ее дому. А группа была примечательная: белые мужчины вели трех персонажей. Двое из них были людьми, один – человекообразной обезьяной. Но все трое извлечены из царства свободы и вновь ввергнуты в рабство. Двое из свободы жизни, а один – точнее одна – из той безграничной свободы, что дарует только смерть.

Всех троих нашли на рассвете. Они мирно спали, сплетясь в объятьях подле вскрытой могилы малышки Ван Тай и ее пустого гробика. Досужие умы, быть может, рассудят: по причине низкой квалификации местные эскулапы решили, что малышка Ван Тай умерла, потому ее и похоронили заживо. Примат и его товарищ из пустого озорства разрыли могилу, стали тормошить малышку и тем вернули ее к жизни. Но к чему эти разговоры? Не довольно ли того, что оба негодяя были схвачены и ввергнуты в первобытное – рабское состояние, а маленькая желтолицая азиатка смогла прижать к своей груди собственное дитя, и ее сердце вновь открылось радости и солнечному свету?

Перевод с английского: Андрей Танасейчук