Младший

С новолуния до новолуния Джет не покидал своего места. Не охотился, не взлетал в небо. Время пришло, и он ожидал Младшего.

Люди говорили, что дракон обитает в урочище Старой Крепости на памяти пятнадцати поколений. И в самом деле, Джету было двести восемьдесят семь лет. Длина его составила бы не менее ста человеческих шагов — только навряд ли дракон будет смирно лежать, дожидаясь, пока человечишко измерит его шагами. Что до Джета, он взирал на двуногих более с усмешкой, нежели с гадливостью. Его забавляли их повадки: как они, голые, покрываются то панцирями, то мягкими синими и белыми оболочками; как — хитер Единый! — путешествуют, точно блохи, на спинах других тварей, более могучих и быстроногих. Мелких гадов не следует лишь подпускать близко, чтобы не ужалили, а иного вреда от них нет.

Чешуи Джета были подобны гладким листьям: округлые, заостренные на концах, они знаменовали его принадлежность к драконам пустыни, так же как и нос, изогнутый подобно черепашьему. Серебряная от рождения, чешуя с годами покрылась радугой, будто побывала в огне. А в последние дни потемнела и потускнела, словно кольцо в сундуке скряги.

Младший не спешил. Джет постился и почти не двигался. Днем лежал в стороне от черной тени, что отбрасывали белые камни, обгрызенные временем, чувствовал, как солнечное пламя лижет спину и распростертые крылья. Ночью переползал, перекатывался к своему кладу, распластывался на нем. Золотые, серебряные, медные кружочки скользили под его тяжестью, согревали лапы и живот, отдавая дневной жар, помогали дотянуть до утренних лучей, не впасть от холода в беспамятство, не уснуть, как спит змея в осеннюю пору.

Верно, что драконы собирают клады. Но только глупцы уверяют, что драконы прячут сокровища в пещеры. Под землей солнце не накалит благородный металл, а холодное золото не согреет Змея ночью. Нет, солнце каждый день разглядывает лица вождей и знаки на монетках драконьего клада. Дождь, коли выпадет в кои-то веки, сочится сквозь золото, как сквозь россыпь камешков. Неприбранным лежит сокровище, бери, кто смелый…

Джет не терял власти над собой, и все же накатывало полузабытье: мерещилось давно прошедшее. Будто снова вскрывалась косая рана под крылом, и в ушах стоял омерзительный скрежет когтя по железу, вопль не то двуногого, не то его лошади — столь явный, что Джет приоткрывал левый глаз, дабы убедиться в их отсутствии. Долго смотреть было нельзя — левое плечо ломило нещадно, в глазах от боли плавали круги. А другой раз находило и самое давнее, вокруг него смыкалась тугая оболочка яйца, мягкая и неподатливая, выдавливала последние силы из ослабевшего тела.

Песни не велят спать, пока ждешь Младшего. Джет хотел верить, что не забылся ни на мгновение, просто внимание рассеялось, увлеченное видениями и жестокой болью. Пусть над ним насмехаются все сородичи, от Повелителя до тех, кто в длину не более локтя, — Джет не понял, как это случилось. Он просто вдохнул леденящий утренний воздух. Затем выдохнул его.

А потом его тело сделало новый вдох. Первый вдох, который принадлежал не ему.

Глаза распахнулись сами. Джет изогнул шею и увидел, что Младший здесь.

Юная серебряная головка покоилась на песке. Джет затаил дыхание — и Младший задышал в полную силу, так что взметнулись белые и черные песчинки у ноздри.

Джет смотрел и смотрел на него… Сверлящая боль в плече отступала, теперь оно всего лишь сладко ныло, как натруженное полетом. Да в некотором смысле Джет и совершил сейчас величайший перелет в своей жизни, превратясь из Одиночки в Старшего с Младшим. Не каждый, не каждый удостаивается подобной милости от Повелителя Драконов. Иные, многие так и умирают Одиночками, не изведав лучшей доли.

Он готов был отдать Младшему все дыхание, но пришла пора делить легкие. Джет подкараулил его выдох и меленько вздохнул сам. Младший, не просыпаясь, выбросил розовый язычок и задышал реже. Сон его струился в крови, будто теплое виноградное вино, туманил голову. Джет засыпал счастливым.

Мудрецы людей говорят, что многоглавые драконы редки якобы оттого, что две головы, венчающие одно тело, не могут жить в мире и даже вредят друг другу. Спросите их: как можно враждовать самому с собой, когда радость Старшего — это и радость Младшего, когда вдохи обоих входят в одну грудь? Когда первому «я» отроду сотни лет, второму же — один день? Спросите: ненавидят ли друг друга мать и новорожденный младенец, братья, похожие один на другого, как каждый — на самого себя?.. Случается, что и ненавидят, ответит человек — и вправду, низшее существо, мерзкий голый гад, неведомым попущением Единого обретший разум. Драконы не враждуют с собственной кровью и дыханием.

Прекраснейший в мире звук — нежное поскуливание Младшего, еще не владеющего речью и полетом. Приказ, которому не властен противиться ни единый из нас, от Первого до последнего из последних: «Корми меня сейчас же!»

Младший поднял голову и сердито толкал Джета горбатым носом. Джет, усмехаясь, подобрал под себя лапы и поднял крылья. Конец голоду.

Охота была легка: песчаные козы осмелели за месяц безнаказанности. Младший жадно разевал беззубый рот, но ему досталась только кровь козы, и так будет, покуда у него не вырастут клыки и резцы. За него ел Джет — и сам за себя тоже, если не то пошло.

Потекли блаженные дни. Джет передавал Младшему власть над телом — и смеялся как безумный, наступая сам себе на лапы. Ничего потешнее и ничего прекраснее не бывало с ним прежде. Но когда в его смех вливалась досада Младшего, он мягко направлял движение, стараясь, чтобы тот не заметил его помощи.

Потом пришло время Речи Драконов. Новым чудом было слышать подлинный голос Младшего, вместо бессмысленного мяуканья произносящий «небо» и «пламя». Наконец они поднялись в воздух, и Младший летел сам, а Джет обмирал от сладкой жути: ему казалось, что душа его покинула тело и парит вовне. Солнце на небосводе сделало не более двух малых дуг, а они уже взмахивали крыльями вместе, как два гребца в лодке, соизмеряя взмахи с ударами сердца.

Когда Преображение завершилось, Джет и Младший отправились в Урочище Повелителя, и Младшему было наречено имя: Тар.

Не только козы, людишки также изрядно обнаглели, вообразив, что могут уже и не отдавать дракону по быку в каждую луну. Стоило дважды не явиться за данью, и они возомнили себя свободными! Привязанного быка у сухого дерева не обнаружилось. Более того, на горизонте показались копья. Отряд явился узнать, как лежится в песках крепости драконьему золоту.

Хорошо лежится. Не хуже, чем будет вам, о мечтатели.

Джеттар потянулся, прогибая хребет, глубоко вздохнул и расправил крылья.

— Мы убьем их всех? — спросил Тар. Голос его уже начал ломаться, скоро на смену нежному писку придет подлинный звук, от которого подгибаются колени верблюдов.

(На самом деле он спросил «Я убью их всех?». В Речи Драконов есть три слова, обозначающие «я»: «я» — дракон, его же употребляют Одиночки, говоря о себе; «я» — та голова, что говорит, и «я» — другая голова. В этот раз Младший подразумевал Джеттара.)

— Не всех, — отвечал Джет. — Кто-то должен убежать и поведать остальным, что дракон жив и обзавелся новой головой.

Тар не подхватил его смеха.

— Мне жалко их.

Действительно, он жалел их. Джеттар чувствовал, как хохот битвы мешается в нем с чем-то иным, сродни ключевой воде.

— Почему? — полюбопытствовал он. — Это гады, к тому же злые.

Тар глянул на Джета широко раскрытыми глазами, синими, как ночь.

— Их жизнь, верно, очень тяжела. Не хотел бы я вновь родиться одним из этих… Но ведь зачем-то они нужны Единому?

— Про то ведает Он. Если они нужны Ему, пусть повелит им расплодиться в ином месте и в иное время. Мне в моей пустыне они не нужны.

— Неправда, они нужны и мне тоже! Где я возьму быка, если не будет их?

— Гм…

— И откуда бы взялась сама пустыня, если бы они не срубили больших деревьев?

Теперь Джет ощутил торжество и смех своего Младшего. И рассмеялся сам. Но уже не тем смехом.

Поистине, Тару уроки пошли впрок. Месяца не прошло, а он кстати припоминает словцо из Песни Песка. И мыслит так ясно, что меня самого берет врасплох. Ну что за чудо!

— Хорошо. Я оставлю в живых более половины. А ты отрешись, можешь и когтей не сжимать.

— Кто это? — спросил Тар.

— Ниа-на-Марх, — ответил Джет, следя сквозь прищур, как сосед поднимается ввысь и поворачивает против солнца.

— Что значит «на»?

— То, что его Младший погиб, — твердо, без колебаний ответил Джет. В самом деле, пора нам выйти из безмятежного возраста.

Тар молча облизал губы. Потом спросил:

— Его люди убили?

— Нет. — Джет замолчал, но все-таки решился договорить: — Его убил я. Когда тебя еще не было. Он ударил первым.

— Почему он напал на тебя?

— Из-за драконны.

— Как ты убил его?

— Упал сверху, ударил лапами по темени и переломил шею.

Тар выгнул спину и опустил голову, разглядывая правую и левую лапы. Джет усмехнулся. Завладел лапами, вытянул их вперед и поставил рядом, палец к пальцу:

— Вот так.

— А драконна?

— Осталась с ним. Он разорвал мне крыло вот здесь.

— А его Младший?

— Марх?.. Что же Марх — он умер. А Ниа отпраздновал свою свадьбу. Но все-таки я добавил «на» в его имя.

Тар снова нашел взглядом в небе крошечную черную фигурку Ниа-на-Марха — единственную букву, что извивалась и корчилась на бледно-голубом листе. Теперь, пятьдесят шесть лет спустя, тот походил на обыкновенного Одиночку — если не знать имени, и не догадаешься… Тар же глядел по-новому, ох по-новому… Через несколько мгновений Джет почувствовал это — давнее, прежнее, вкус и запах которого успел забыть. Гнев и месть. И жар в груди.

— Что он делает? — спросил Тар. Гнев был виной, что Джет сказал правду:

— Дает нам знать, что мы двугорлый паразит в кишках Небесного Быка.

Джеттар снова взглянул на одинокую черную букву. Затем два взгляда встретились, и две волны ярости смешались в одну. Ниа-на-Марх не в первый раз вызывал его на бой, однако сам не нападал, и его брань оставляла равнодушным Джета.

Но не Джеттара.

Тар зажмурил глаза и судорожно кашлянул. Струя огня, бесцветного под ярким солнцем, ударила в золотую дюну, и лица королей исчезли с оплавленных монет.

Джет медлил. Его огонь не возгорался уже более полувека — с того самого боя. Что же, в мире есть много иного, прекраснейшего. А все-таки утратить дыхание пламени было досадно, и он избегал об этом думать. Но теперь собрался, по примеру своего Младшего, — и пламя наполнило гортань, и зубы оказались в огне. Прежнее в самом деле вернулось.

— Мы оторвем ему вторую голову! — воскликнул Тар. — Клянемся Именем Повелителя?!

Это было безрассудством. Ниа-на-Марх, хоть и с одной головой, превосходил размерами Джеттара по меньшей мере в полтора раза, и ни песчинки лжи не было в том, что крылья его подобны парусам смерти. Кроме того, Тар до сего дня воевал лишь с козами да людьми, и отвага его проистекала из неведения. Это было безрассудством, но…

— Именем Повелителя клянемся, — повторил Джет, — да благословен во веки веков Тот, кто послал мне тебя. Теперь слушай. Ничего трудного здесь нет. Давай попробуем вместе…

Клятва была исполнена в точности. Джеттар заставил Ниа-на-Марха подняться повыше, а затем нырнул под него, перевернулся брюхом кверху и, сложив крылья, вцепился задними лапами в плечи врага, а передними — в ушные скважины. Идея маневра принадлежала Тару. Исполнение захвата и мелкие, но существенные добавления, вроде того, что начать следует с подъема, — Джету. На счастье Джеттара, падение заняло больше времени, чем отделение головы от туловища.

То, что было Ниа-на-Мархом, рухнуло на песок. Вот подивятся людишки, когда найдут останки дракона без каких-либо признаков вместилища разума… Джеттар с трофеем в лапах повторил переворот, набирая высоту и принимая подобающее положение в воздухе. Ветер сдувал с чешуи капли крови.

Воистину мудр Повелитель, сказавший в начале времен: «Одна голова — хорошо, а две — лучше».

Джеттар не стал возвращаться в свое урочище, а уснул там, где кончился бой, на бывшей земле Ниа-на-Марха. Облететь ее всю и назвать своей он не успел, а наутро его опередили.

— Это — та… ну, та… — Тар внезапно запутался в собственном языке.

— Нет, мы дрались из-за другой, — ответил Джет. — Эту прежде не видел.

Сколь бы велика и сильна ни была драконна, ее всегда можно отличить даже издали. Тело стройнее и голова меньше, крылья шире и так тонки, что сквозят на солнце, а хвост длиннее.

— Новая соседка, — Джет облизнулся.

— Она похожа на небесную реку. Как жемчужная река, что поднялась в небо и отразила его всей своей ширью и глубью…

— Что?! — Синие глаза Джета поднялись выше лба, уподобив его речному ящеру крокодилу. Восторг Младшего преломился в нем диким хохотом, когда несуразные слова достигли его слуха. Небесная река — ну и дела, клянусь Единым! О реках и драконнах Тар знал из песен, но никогда не видал реки шире собственной лапы. А драконну и вовсе видел впервые.

— Я хотел сказать… что цвет ее чешуи… ну, красив.

— Красив, — согласился Джет. Он уже понял, в какую ловушку заведет его неискушенность Младшего, понял и то, что едва ли сможет противостоять. Сердце Джеттара билось все сильней, и каждый удар впускал в жилы новую порцию сладкой отравы. — А каков ее хвост? Не толст и не тонок — хорошо, верно, перевивать с таким хвостом свой.

— Перевивать?.. — Эта дерзкая мысль поразила Тара в самую душу. А Джет понял, что утрачивает власть над телом. Со всей очевидностью оно более не подчинялось ни одной из голов. Впрочем, кто посмеет сказать, что в кои-то веки отказаться от власти не приятно?!

А что потом, после… Что бы ни было — не так уж велика плата за счастье последних дней и за победу над Ниа-на-Мархом. В конечном итоге, ведь нельзя приобрести опыт иначе, нежели приобретая его…

— Этого не может быть! — вскричал Тар. — Ты смеешься надо мной!

— Нам не до смеха, — тихо сказал Джет, катая лапой яйцо. Кожура была мягкой, перламутровый шар переваливался по монетам без звука. Всего яиц было три. — Так заведено. Половину кладки она оставила нам, половину отложит в своем логове. Если только не обманула и не решила оказаться свободной в ущерб нам… Но если обманула, ей же будет хуже. А нам должно теперь присматривать за этими.

— Но почему?! Зачем Единый все так нелепо устроил?

— Что именно?

— Ну как же — чтобы мы выводились из яиц, как люди и змеи?

— Если тебя это утешит, могу сказать, что люди выращивают детенышей в собственном чреве. — Джет глянул на искривившийся рот Тара и безжалостно добавил: — А как они появляются на свет, лучше совсем не знать.

Тар некоторое время молчал, видимо, нечто ужасное и мерзкое предстало его внутреннему взору. Потом снова начал:

— Но за что? За что Он нас так?

— Вот это более верный вопрос. Есть Песня Проклятия. В ней говорится, что Повелитель Драконов в начале времен был совершеннее всех, и Младшие выходили из его тела, как другие драконы, в точности подобные ему. Но совершенство Старшего навлекло на него зависть Ночи. А иные поют, что возгордился один из Младших и обратил свое пламя на Повелителя. И пало колдовство: Повелитель породил первую драконну. С тех пор Младшие не обретают собственных тел, и наш род давно бы перевелся, если бы не яйца. Трижды проклят будет и навеки исчезнет тот, кто оставит яйцо и потомство своей заботой. Но смешение черт дракона и драконны всякий раз нарушает предвечную гармонию, оттого дети бывают хуже родителей, как сами родители — хуже прародителей.

— Так что же, эти трое будут очень плохими? Хуже ее и нас?

Джет только вздохнул.

Через две луны Тар убедился в правоте Старшего. Лишенные чешуи драконята походили на маленьких человечков. Они много гадили и не желали учиться Речи. Слишком часто они хотели есть и слишком редко — спать. Точности ради добавим, что есть они хотели обычно тогда, когда Джеттар хотел спать. Зубки же у них выросли скоро и входили под чешую на лапах родителя, как железные шипы.

Чуть подросши, они начали драться между собой. Хоть они и научились наконец говорить, но понять их было нелегко. Один Повелитель ведает, почему разумное предостережение приводило их в бешенство, а справедливое замечание о невозможности того или другого вызывало визг. Почему сегодня они послушно заползали в укрытие, а завтра — неслись вперед, словно козы во время гона, как раз тогда, когда в небе появлялся беркут. Стократ легче было предугадывать намерения Ниа-на-Марха, да обоймет Единый его души. Это был вечный бой, месяц за месяцем.

— Долго ли это еще продлится? — спрашивал Тар.

— Я ведь говорил — пока они не войдут в возраст и не смогут драться с другими драконами, а не только со мной и друг с дружкой. Тогда улетят, как и я улетел некогда.

— Лет через десять?

— Не менее того. — Джет покинул родительницу в сорок лет, но сказать это Тару пока не решался.

— Я бы их потоптал, как сколопендр, — с тихой тоской выговорил Тар.

— Нельзя, — отозвался Джет, и в голосе его было понимание.

— «И в том было проклятие драконов южных земель, что любой из них ненавидит собственное потомство», — полушепотом читала девочка по имени Марианна. — Ма, но ведь у людей не так?

Элоиза, достопочтенная госпожа ведьма, сидела на широком подоконнике — в самом светлом месте комнаты, толча в ступке пестики крокусов.

Родить дочь в пятнадцать, чтобы к тридцати воспитать себе преемницу и раз навсегда избавиться от тяжких забот — подруги Элоизы неизменно называли это умным поступком, по крайней мере, в глаза. Только сама Элоиза знала, чего ей стоили эти тринадцать лет. Особенно первые три, когда колдовская сила иссякла и возвращалась по каплям. А теперь эта бестолочь — недаром ведь она и похожа-то на того простака, что был ее отцом! — взявшись учиться, не блистает легкостью и умом, но продвигается к вершинам Тайного столь же споро и весело, как свинья, застрявшая в дымоходе: трудов премного, визгу и скрежету дополна, а все, кажется, ни с места… Того и гляди, не выдержит Испытания и останется обычной девкой, каких полно в любой деревне. На что в таком случае она, Элоиза, потратила сладчайшие годы?..

— Что не так у людей? — монотонно спросила она, не взглянув на дочь.

— Я хотела сказать, люди не как драконы? Людям возможно любить детей?

— Возможно. Что там у тебя?

— Драконья Книга, — ответила девочка, уже осознавая свой промах. Мать поставила ступку.

— Ты уже выучила двадцать вторую главу травника, — с обманчивым спокойствием произнесла она.

— П-почти. — Девочка втянула голову в плечи. Против ожидания, подзатыльника не последовало.

— Учи сейчас.

Марианна состроила страдальческую рожицу, придвинула к себе пухлый том и уставилась в него.

— Слушай, выпрями ты спину наконец! — произнес голос за ее спиной. — И утри нос. Ведьмой не станешь, так, может, хоть замуж тебя выдам.

Марианна не ответила. Вероятно, Элоиза услышала в тишине комнаты, как дочка судорожно вздохнула, пытаясь и не имея сил сдержать слезы. Вероятно. Только все равно ничего общего с жалостью или раскаянием не имело то, что сжало сердце ведьмы. Словно сердце у них было одно на двоих. Словно удар, нанесенный отражению, поранил ее саму.

Элоиза вбросила пестик в ступку и быстро подошла к дочери.

— Ну, перестань. Ничего трудного здесь нет. Давай попробуем вместе.