Пролог


Человек не может взять да измениться. Он не может так быстро отказаться от устоев, которые росли, развивались, распространялись в нём, бросая в каждый уголочек сознания свой корешок. Для этого нужно время, и не малое. И самое главное – человек никогда не сможет измениться полностью, даже за тысячу лет. На половину да, но не полностью. В нём всегда останется частичка его самого, частичка настоящего его, та часть души, которая не изменится и через сотни и сотни веков.

Но всё же… всё же бывают в жизни такие невероятные моменты, которые способны перевернуть всю нашу жизнь вверх дном, разорвать рутину повседневности и изменить человека до неузноваемости. Но такие случаи и такие люди очень и очень редки.

Просто не забываете про ту неизменяющуюся часть души.

***

Был дождливый осенний вечер. Весь день, не прекращая лил дождь, словно не из ведра, а из огромных чанов. Златовласая миловидная женщина, лет двадцати пяти кутаясь в махровую шаль и прижимая к груди двух младенцев, торопливо шагала через улочки, то и дело, наступая на лужи. Она прошла мимо ярких неоновых вывесок модных бутиков, перешла через дорогу, почти бегом преодолела не жилую часть улицы и оказалась перед железными воротами. Над воротами была чуть косая вывеска с пожелтевшими от дождя и времени, написанными на ней словами: Приют для бездомных «Тихий Лес». Странное название для приюта, конечно же. Но другого приюта, по близости не было.

Женщина заметила в паре шагов от себя коробку, не больших размеров. Коробка лежала под кустами и была сухая. Она завернула детей в шаль и положила в коробку. Открыла со скрипом железную калитку ворот и вступила на земли приюта. Торопливо преодолела дорогу из потрескавшихся плит, дошла до трёхэтажного дома из красного кирпича. Поставила коробку у крыльца, постучала в дверь, посмотрела в последний раз на своих спящих детей. В глазах её читалась грусть и безысходность. Услышав шаги по ту сторону двери, торопливо удалилась из жизни собственных детей, навсегда.

Дверь медленно отворилась. На пороге стаяла Марила Вишневская, пожилая женщина, лет пятидесяти, с собранными в пучок волосами и проседью. На ней была чёрная юбка-карандаш и белая рубашка с кружевным воротничком, поверх которого она второпях накинула цветастую шаль. Женщина посмотрела по сторонам, ничего не заметила, и хотела было закрыть за собой дверь, но её внимание привлёк шум, доносящийся снизу. Марила Вишневская склонила голову, протёрла шалью толстые линзы огромных круглых очков. И заметила в коробке двух белобрысых младенцев. Девочка спала, смачно посасывая пальчик, а мальчик проснулся и барахтался в огромном бежевом шале. Младенцам-близнецам было примерно по два месяца.

– О! – только и произнесла женщина и подняла коробку.

Вошла в дом, торопливо направилась через коридор в главный зал. Там сидели все преподаватели, живущие в приюте, и пили чай. У детей в это время был тихий час.

– Смотрите, что я нашла, – сказала женщина, ставя на стол коробку.

К ней подошла молодая учительница географии, девушка лет двадцати двух, с длинными тёмными волосами. Щёки её были усеяны веснушками, а на подбородке чернело родимое пятно. Она подошла, стуча каблуками, одетая лимонного цвета платье. Заглянула в коробку.

– Близнецы! – воскликнула она.

– Да, – кивнула пожилая женщина с очками. – Кто-то оставил их, я не увидела кто.

К ним подошёл мужчина средних лет. Волосы у него успели пробиться сединой, на носу была бородавка, но в целом, в своём строгом сером костюме, он выглядел презентабельно.

– А ну ка, может там есть какая-нибудь записка или письмо? – он покопался под младенцами и нашёл маленький квадратный клочок бумаги.

Перевернул его и прочёл следующее:

«Оставляю их на ваше попечение. Мальчика зовут Эмиль, девочку – Севиль. Им по два месяца. Пожалуйста, не разлучайте их, даже на долю секунды. Они этого не любят, особенно Эмиль»

И в самом крайнем углу фамилия: З. Эфендиева.

– Значит, Эмиль и Севиль? – сказала Евангелина Кравчик, географичка.

Марила Вишневская сняла свои очки, протёрла их о край кофточки и снова надела.

– Это значит, что у нас пополнение, – произнесла она. – Даниса, отведи малышей в комнату номер два. А я пойду и запишу их имена и данные.

Даниса Янковская была молодой девушкой лет восемнадцати, только-только поступившая на работу няньки для самых младших. Она послушно взяла коробку с близнецами и вышла из помещения. Направилась через извилину коридоров в комнату под номером два. Там уже спали пять-шесть малышей в кроватках, от двух до двенадцати месяцев. Девушка обвела комнату взглядом. Там было четыре пустых кроватки. И Даниса уложила младенцев, каждого в одну кроватку. Сменила им одежду и памперсы, нарядила в ярко-жёлтые ползунки, так что их, невозможно было различить. Всё это время близнецы спали мирным сном, не подозревая, что их жизнь с мамой окончена и начинается жизнь в приюте.

Через 10 лет.

– Сив, – позвал сестру Эмиль.

Он называл её так с восьми лет, когда прочитал книжку с красочными иллюстрациями про скандинавских богов. Так звали жену Тора.

– У Сив тоже были длинные золотистые волосы, – говорил он сестре, когда она просила его, не называть её так.

Они оба лежали в одной кроватке на втором этаже, в комнате номер восемнадцать, в ярко-красочных пижамах. Кровать стояла у окна. Был жаркий июньский день.

– Да? – сонно подала голос Севиль.

– Осталось совсем немного, – сказал мальчик.

– Чего немного? – не поняла девочка.

– Скоро мы уйдём отсюда, – пояснил Эмиль.

– Да… через… мм… восемь лет, вот, – посчитала по пальцам Сив.

– Я обещаю тебе, что однажды, ты увидишь то, что никто, никогда, и нигде не видел, – призадумался и добавил. – Я покажу тебе безумие. Я покажу тебе Мистериум.

– Мистериум? – переспросила Севиль. – Нет такого места и вообще, такого слова.

– А вот и есть, – упрямо молвил мальчик. – Я видел его в своих снах.

– Это же сны. Они – не правда, – заметила Сив.

Она перевернулась на бок и посмотрела на брата.

– А сны, создаются из того, что мы видим за день, – тоном учителя по психологии, произнёс Эмиль. (Такого учителя у них в приюте не было и в помине.)

Сив тихо рассмеялась, и посмотрела по сторонам. Убедилась в том, что все спят, и она своим смехом никого не разбудила. В комнате номер восемнадцать было три девочки и три мальчика от восьми до десяти лет.

– Правда покажешь? – спросила она.

– Правда, правда, – серьёзно проговорил мальчик. – Мы увидим безумие и сами станем безумием. А потом… потом мы будем счастливы. Счастливее всех на свете.

Глава 1. Ничто и Всё в одном флаконе


Был жаркий сентябрьский день, а солнце припекало словно летнее. Знаете, говорят, что перед тем как рассветать, бывает самая тёмная ночь. Так и с погодой. Перед тем как похолодать, она в последний раз милостиво разрешает погреться на солнышке, лёжа в ещё зелёной траве и слушая мелодию ещё не улетевших на зимовку птиц.

Вот почему все окна приюта «Тихий лес» были открыты. Дети в последний раз резвились на лужайке, после утренних изнурительных уроков. Преподаватели сидели в беседке и попивали чай и неустанно следили за детьми. Среди учителей была и директриса, а также преподаватель польского языка, истории и литературы, Марила Вишневская. А также географичка, физичка Евангелина Кравчик. Презентабельный Радослав Войцеховский – учитель английского, (он и французский преподавал) и математичка Валентина Петровская, толстушка лет сорока с круглым розовым лицом. Она не жила в приюте как все остальные учителя.

Самому младшему в приюте ребёнку было четыре, и звали его Анджей, но все звали его Клюшкой, так как он один раз попал в лоб директору приюта Мариле Вишневской и тем самым сломал ей очки. В приюте было всего двадцать детей, от четырёх до шестнадцати лет и все прекрасно знавали друг друга. Детей было мало, из-за того, что последние десять лет поступило лишь шестеро детей. Десять лет назад число детей достигало сорока. Но тем, кому исполнялось восемнадцать лет, уходили, оставив свой приют, дом детства в мир взрослых проблем.

Последние восемнадцатилетки, два парня и одна девушка покинули приют в прошлом году. Хотя девушка, Августина, осталась в качестве няньки для самых младших. А Даниса повысилась в должности, став учительницей астрономии и природоведения. (Она прекрасно разбиралась в этих уроках и с детства любила астрономию.) В общем, в приюте было десять взрослых. Кроме сидящих в беседке были ещё учитель химии и биологии Анислав Зелинский молодой мужчина лет тридцати с вьющимися светлыми волосами. Он как Валентина не жил в приюте. Все девчонки от одиннадцати, сохли по этому учителю. (Да и Августина тоже.) ещё была училка арифметики и обществоведения Зофия Ожешко, женщина, прожившая полвека, худая и коренастая, но зато в отличной спортивной форме. Её тридцатилетний сын работал лётчиком.

В приюте работали ещё дядя Вась, полностью Валислав Щенкевич. Он был сторожем, учителем физкультуры, и труда для мальчиков, плотником и электриком в одном флаконе. Уроки труда для девочек преподавала Даниса. А также кухарка Владислава Судовская, пожилая женщина похожая на пирожок. Уборкой в приюте занимались кухарка, Августина и Даниса. Да и старшие дети следили за чистотой своих комнат.

Приют был большим трёхэтажным домом, построенным из красного кирпича. Левое крыло, было комнатами детей, а правое – классными комнатами.

В приюте, кроме четырёхлетки Клюшки, было ещё девятнадцать детей. Шести, восьми и девяти летки Натазя, Есения и Гавриил, две десятилетки близнецы Юзеф и Юрек, три одиннадцатилетки Амадей и Лейла с Лидией. Одна лет двенадцати Злата, две тринадцатилетки Рубен и Зарема. Елисей, Валериану и Ирена – четырнадцатилетки. А также подростки лет пятнадцати Шарль, Эмиль и Севиль, и Аниела по прозвищу Мальвина. Мальвиной её называли из-за цвета волос. В прошлом году она втихомолку купила себе в одной из вылазок в город голубую краску и покрасила волосы. Но волосы росли, так что она стала на половину Мальвиной. Досталось же ей тогда от учителей…

И самый старший шестнадцатилетний Люций, короче Юнг. Состав детей состоял не только из поляков. Из имён детей можно было понять, что в приюте есть и русские, французы, украинцы, азербайджанцы и т д.

Конечно иногда, а точнее каждый день, происходили перепалки между детьми, но в целом приют был тихим пристанищем в глуши Кабацкого леса, под стать названию.

Люций был высоким и с хорошим телосложением юношей, с загорелой кожей и рыжими всколоченными волосами. Парень он был не слишком дружелюбным, и если открывал рот, то для того, чтобы проговорить что-то не хорошее по меркам приюта. В приюте ему нравились две девчонки: Аниела (у неё были классные голубые волосы) и Севиль. (у той были классные золотистые волосы) И он пока не мог решить, кто ему больше нравиться, так что подкатывал к обеим, на всякий случай.

Мимо вихрем пронеслись мелкотня – Клюшка с Аназькой, чуть не сбив парня с ног. Тот мрачно на них поглядел. А не догнать их и дать каждому по звонкой оплеухе? Но тут, он заметил двойняшек. Сив выглядела особенно прекрасно в короткой джинсовой юбке и белой футболке. Нет, всё же Севиль красивее. И он решил, что выбирает её. Близнецы сидели у небольшого озера и кидали в водную гладь камни. Юнг подкрался сзади бесшумной походкой и резко отвесил звонкую затрещину Эмилю. Тот, от неожиданности, подскочил на месте.

– Ты что, совсем?! – заорал парень, покраснев как рак.

Люций невозмутимо так посмотрел на Миля.

– Сдрысни в куст Спица, – произнёс он, указывая на ближайший куст.

Эмиль скрестил руки на груди и приподнял светлые брови.

– Это почему же? – осведомился он.

Юнг хотел сказать, чтобы он растворился, и он смог бы поболтать с его сестричкой, но в этот момент заметил Мальвину, с накрученными голубыми локонами, и в ярком голубом платье собственного дизайна и забыл про Севиль. Нет, всё же Аниела была красивее. Всё, это его конкретное решение. Юнг ничего не сказав, развернулся и потопал в сторону Мальвины. Та уселась на другом конце озера с подружками Иреной и Заремой.

– Что это было? – удивлённо спросила Сив, смотря вслед удаляющемуся Юнгу.

Эмиль привёл в порядок свои светлые патлы, и сел обратно.

– Не знаю, – буркнул парень. – Но его надо проучить. Разошёлся тут…

Севиль хихикнула, потянулась и зевнула. Подобрала камешек поувесистее и бросила в озеро.

Эмиль и Севиль были очень похожи друг на друга. Оба – златовласые, взлохмаченные, стройные, с тёмно-карими глазами и загорелой кожей. У обоих были курносые носы, пухловатая верхняя губа, (из-за того, что два передних зуба были крупнее, чем надо) и ямки на щеках, а щёки круглые и розоватые, словно они всегда стояли под морозом.

Сив в свои пятнадцать была не хилых метр шестьдесят, а Эмиль опережал сестру на целых пятнадцать сантиметров. Севиль любила играть на кяманче, (азербайджанский музыкальный инструмент) а Эмиль на пианино. И они прекрасно подходили друг другу в музыкальном плане. Любили устраивать мини концерты для жителей приюта. У них были похожие характерные черты. К примеру, обе заранее могли предугадать настроение другого. Им бывало больно, когда больно другому. И всё, больше в них ничего похожего не было.

Эмиль был умным парнем. В некотором роде замкнутым в себя. Любил поразмышлять без посторонних. У него был более спокойный и расчётливый характер. Он любил в основном наблюдать за другими и тем самым его рассуждения о ком либо, были всегда правдивы, так как он, своими наблюдательскими навыками, мог заметить каждую мимику и чёрточку в вашем лице и с точностью да точки сказать какого вы поля ягода. Он слишком любил свою сестру. Для него существовала она одна, и он готов был горы свернуть для неё. А родители… он старался о них не думать. Они бросили их, бросили Севиль. Можно ли их простить? Почему они бросили их? Где они сейчас? На эти вопросы он и сам не знал ответа.

Севиль была девочка душа кампании. Она любила улыбаться, демонстрируя свои ямочки, всем вокруг, любила смеяться, веселиться и радоваться даже самым маленьким и незначительным мелочам. Если её обидеть, она этого никогда не покажет, а лишь улыбнётся вам в лицо. Девушка эта была упряма как козёл, любила настаивать на своём и всегда верила в прекрасное будущее, потому что, в этом заверял её брат. И самое главное – она была ребёнком. Растил её в основном брат, и она многому набралась у него. Может для других Эмиль и был угрюмым мальчиком, но только не для сестры. Для неё он стал не только братом, но и отцом и матерью. Он вырастил из неё большого капризного ребёнка, не понимающего жизнь как таковой, и очень далёкой от взрослых людских проблем.

Севиль любила мечтать. Особенно перед тем, как заснуть. Она мечтала о доме, маленьком, небольшом, но самом уютном во всём мире. А самым уютным он будет потому, что там будут и их родители. Ей достаточно и одной комнаты с братом. Она мечтала о том, как они будут наряжать ёлку у камина на новый год, как мама будет готовить праздничный ужин, а отец разгребать снег у порога. А потом, потом они всей семьёй будут, есть мамины выпечки, к примеру, плов там, или разнообразные салаты. И станут за ужином рассказывать всякие интересные истории, которые происходили с ними в этот день. А потом, потом она с Эмилем пойдёт спать, и мама поцелует их на ночь. И перед тем как заснуть, Севиль всегда говорила спокойной ночи, обращаясь к никогда ею не виденным родителям. Она чуть ли не каждую секунду думала о них, но у неё никогда не получалось представить их лица. Золотистый цвет волос достался им от мамы или папы? А цвет глаз? А какая была у мамы улыбка?

– Сив, – позвал сестру Эмиль.

– Да? – отозвалась она, встряхнув волосами.

– У меня такое ощущение, что сегодня случиться что-то не поправимое, – признался он.

У Эмиля была такая особенность: предчувствовать. И предчувствия его никогда не обманывали. Если он говорил, что произойдёт что-то хорошее или плохое, то всегда случалось то, что он предсказывал. Он еще ни разу не ошибался. Нет, он не был экстрасенсом или что там ещё бывает. Просто, у него была очень хорошо развита интуиция, (в отличие от сестры) Она никогда его не подводила. Да и, в общем, он был слишком ко всему подозрительным и наблюдательным малым.

– Что, правда? – рассеянно спросила девушка.

– Ага, – кивнул тот. – Сегодня постарайся быть рядом со мной, ладно?

– Ладно, – согласилась девочка. – А как же ночью?

Эмиль призадумался. Что же делать ночью? Он был в одной комнате с Шарлем. А тот был нормальным парнем. Ему можно доверять.

– Тайком проберись в нашу комнату. Будем вместе спать, как в детстве, – наконец нашёлся Миль.

– Ладно. Попробую, – вымолвила она.

– Не ладно, – укоризненно проговорил юноша. – А есть командир.

Севиль хихикнула и встала.

– Пойдём, чем-нибудь перекусим, – обратилась она к брату.

Эмиль тоже встал и потянулся.

– Давай, – согласился он.

Они направились в столовую. Столовая была построена с западной части здания, прилегающая к левому крылу. Столовая была просторным светлым помещением, с огромными окнами и круглыми столами и стульями, разбросанными по всему залу.

Сив уселась у столика у окна. Эмиль направился к кухарке бабе Вале, хлопотавшей у плит, готовя еду на вечер.

– Баба Валь, – позвал он кухарку, облокотившись о стойку и обворожительно улыбнулся, продемонстрировав ямочки на выпуклых щеках, когда кухарка повернулась, дабы узреть посетителя.

– Чего тебе? – недовольно пробурчала старушка, нарезая тонкими кругами морковку. Она хотела испечь морковный пирог.

– Баб Валь, ну дай булочку, а? И чаёк, – попросил парень, пытаясь выглядеть самым милым и невинным ребёнком на свете.

Кухарка искоса поглядела на Эмиля. Тот выглядел самым милым и невинным ребёнком на свете. Умилилась. Она давала себе слово, что не будет попадаться на трюки а-ля милая мордашка, и не раз давала, между прочим. Но каждый раз попадалась.

– Ну, хорошо, – смилостивилась она и положила в белую тарелку целых четыре булочки. Две с маком, две с яблочным джемом.

– И две чашки чая, – напомнил Эмиль. – Если вам не трудно.

– Что и для сестрёнки? – усмехнулась старушка, наливая чай в пластиковые стаканчики.

– Ага, – кивнул юноша.

Поблагодарил кухарку, поставил всё честно нажитое добро на поднос и отнёс к столу, где сидела сестра.

Та похлопала в ладоши, предвкушая вкусные тёплые булочки бабы Вали.

– Две с маком, две с джемом, – сообщил Эмиль, водрузив на стол поднос и уселся сам. – Те, что покрыты белой стружкой – с джемом.

– Мм… повидло какое?

– Яблочное.

Парень взял одну из булок. Это была булка с маком. Откусил не хилый кусок и принялся энергично жевать. Севиль остановила выбор, как и брат на булке с маком. Засунула сперва кончик булки в чай, а потом надкусила, только кусок поменьше. Не из-за того, что она была девчонкой, и надо было соблюдать приличия и всё такое. Просто рот побольше не открывался. Он у неё был меньше, чем у брата. Она не любила заморачиваться всякими девчачьими штучками.

В помещение ввалилось ещё парочку ребят и расселись на соседних столах. Это были модница Мальвина, Ирена по прозвищу Сирена, (из-за голоса у неё было такое прозвище) а рядом с подружками развалился Юнг. Они о чём-то болтали. Люций что-то сказал девчонкам и встал. Подошёл к кухарке и хотел выпросить у той пару сдобных булочек, но у него ничего не получилось. Он раздражительно передёрнул плечами и повернулся на сто восемьдесят градусов. Заметил близнецов и две целёхонькие булочки засахаренные сверху. Развязной походкой и противной улыбочкой на губах подошёл к ним.

– Так, Спица, а не лопнешь от такого количества булок? – осведомился он.

Тот не удостоил Юнга даже взглядом.

– Нет, – сказал он и запихнул остаток булочки в рот.

Хотел было взять следующую, но Юнг с молниеносной быстротой схватил тарелку.

– Я же сказал, лопнешь, – учительским тоном произнёс парень.

– Верни булки, – вставая, проговорил Эмиль.

Севиль тоже встала, поправила кофточку.

– Юнг, – позвала она Юнга. – Это вообще-то не твои булочки.

– Милая Сив, фигуру испортишь, если будешь столько лопать. Я же о тебе забочусь, – елейным голоском отозвался тот.

Мальвина с Иреной заинтригованно следили за нарастающей потасовкой. Кухарка была в этот момент в кладовке и ничего не видела и не слышала и не знала.

– Не смей так говорить с моей сестрой! – крикнул Эмиль, покраснев от злости.

Люций с любопытством взглянул на пацана.

– А то что, заноза кое-где? Ударишь меня? Смотри, а то сегодня поговаривают, страшная ночка будет. Как сестричку не похитила бы, – он ухмыльнулся и добавил. – Как дражайшую Тиону.

Эмиль не сдержался и заехал кулаком по физиономии Юнга. Напал на него, и стал колотить, куда попало. Девочки завизжали, от чего из кладовки выбежала кухарка и ахнула, да охнула.

Юнг пытался отбиться от Эмиля. Он думал, что сможет побить того и превратить в сухомятку, но просчитался. Прогневав Миля, он не подумал, что у того случиться прилив сил.

В столовую вбежали учителя и другие дети. Учитель химии и биологии Анислав Зелинский, схватил Эмиля за шиворот и еле оттащил. Юнга оттащил Радослав Войцеховский.

– Что здесь происходит? – строго осведомилась Марила Вишневская.

– Этот, придурок напал на меня! – вскричал Люций, выплёвывая изо рта кровь.

– Неправда! – заорал Эмиль, всё ещё пытаясь высвободиться из хватки учителя.

Марила Вишневская посмотрела на целёхонького Эмиля, лишь с маленькой ссадиной на щеке. Перевела взгляд на Люция. У того кровоточила щека, виднелся нехилый фингал, под правым глазом и футболка была порвана.

– Так Эмиль, – в конец сказала директриса. – Выходные будешь под домашним арестом. Начиная с этого момента. А также будешь целую неделю помогать сторожу Валиславу, в его работах с шести до восьми вечера.

– Но Марила Вишневская! – возмутился такой не справедливостью провинившийся.

– Так! Немедленно в свою комнату! – тоном, не терпящим возражения, сказала директриса.

И Эмилю ничего не оставалось, как поджать губы и повиноваться.

– А ты, Люций, быстро в медпункт, – велела она после ухода Эмиля.

– Слушаюсь Марила Вишневская, – чопорно проговорил Юнг и вышел из столовой.

Медпунктом заведовала Августина. Медицинская комната находилась на первом этаже правого крыла. Юнгу нравилась Августина, пусть даже та была старше его на три года.

– Манила Вишневская, – подала голос, до сих пор молчавшая Севиль. – Вы несправедливы! – заявила она.

– Севиль! – воскликнула директриса, поражённая до глубины души таким поведением девчонки. – Ты грубишь взрослым?

– Я не грублю. Я говорю правду, – ответила девочка, гордо подняв голову и смотря прямо в глаза пожилой женщине.

– Ох! – только и вымолвила пожилая женщина. – Вы с братом одна лишь головная боль! В каждой передряге только вы!

– Не нравиться, так не держите нас в приюте! – огрызнулась та.

Она никогда не умела вовремя заткнуться и всегда страдала из-за своего языка. Ну не любила она врать. Брат учил её, что надо говорить только правду, и только то, что ты думаешь на самом деле. А не то, что от тебя хотят услышать другие. Для неё, конечно, было странно такое поведение, но всё же, её нервы не из стали. Дети тоже способны злиться. А она ненавидела несправедливость. А здесь пахло несправедливостью.

– Так, юная девушка! В комнату, немедленно! Ты под домашним арестом! – взорвалась Марила Вишневская. Она не любила, когда дети приюта возражали ей и её поступкам.

Севиль ничего не ответила. И с такой же гордо поднятой головой, покинула столовую, словно не она, а они были виновные. Из-за этого её характера многие из девчонок недолюбливали её, и теперь злорадно улыбались ей в спину.

Девушка потопала в свою комнату, на третьем этаже, левого крыла. Комната была под номером двадцать пять. В двадцать шестом была комната Эмиля с Шарлем. Она с силой захлопнула дверь. Комнаты в приюте мало чем отличались друг от друга. Маленькие, простецкие, с одним окном, занавески в цветочек и обои в серо-голубых тонах. Две кровати, каждый у противоположной стены, рядом тумбочка. Один шкаф, с двумя половинками, (у комнаты номер 14, была ещё одна тумбочка, так как там жило целых три девочки) трюмо, с всякими тюбиками, кремами. И каждый ребёнок приюта пытался украсить свою половинку так, чтобы можно было знать, что вот эта половинка – его половинка. (Ванные комнаты и туалет, в каждом этаже были по два: один для девочек, другой для мальчиков.)

Севиль прошлёпала босыми ножками до кровати, (сандалии она сняла у порога) убранной пастелью с пёстрыми рисунками клубник. И развалилась на ней. Кровать находилась на левой стороне комнаты. Свою половинку она украсила вазочкой, которую откапала на чердаке, (на чердак запрещалось ходить) наполнила его водой и поставила туда собранные в саду розы, всех оттенков красного. На стене, на изголовье её постели, среди множества масок, висел на гвозде футляр. Она взяла его, уселась обратно, скрестив ноги. Вытащила из футляра музыкальный инструмент под интересным названием кяманча. Подпёрла инструмент к левой ноге, взяла смычок в правую руку, слега прижала к струнам.

Для того чтобы научиться играть на кяманче, Севиль пришлось потрудиться и немало лет. Когда в пять лет, её с братом спросили, на чём бы они хотела играть, Эмиль ответил, что на пианино. Он видел, как на этом инструменте играли на концерте, который показывали на чёрно-белом телевизоре. Маленькая Севиль ничего не ответила. Сказала лишь, что хочет подумать. Тогда, в кабинете директрисы, был допотопный компьютер и Севиль попросила разрешения найти инструмент, который будет ей по душе. Помогала ей вводить слова одна из старших девочек приюта.

Это после был открыт компьютерный кабинет, которым заведовал Анислав Зелинский. Кабинет был открыт на третьем этаже правого крыла, через шесть лет после этого события.

Так вот, Севиль тогда уже знала, что происходит она с братом из страны под названием Азербайджан. Она досконально изучила эту страну по компьютеру и в отделе музыкальных инструментов натолкнулась на кяманчу. Инструмент ей пригляделся, и она заявила о том, что хочет научиться играть на кяманче. Ей ответили, что учителя, который мог бы научить её играть на этом предмете, нет.

– Не побоюсь этого слова, даже во всей Варшаве, а может быть и в Польше, – тогда ответила Марила Вишневская.

Но маленькая девочка так разревелась, так билась в истерике, что быстренько заказали этот инструмент из рубежа. И через неделю с половиной этот самый инструмент вручили Севиль, и сказали, что научиться она должна сама игре на этой штуке. Немало дней и ночей потратила на это дело Севиль, смотря уроки по компьютеру. Потратила она на это целых восемь лет. Но зато теперь, играла на кяманче, не побоюсь этого слова превосходно.

Она плавно провела смычком по струнам и решила сыграть на азербайджанском музыкальном инструменте английскую мелодию, а точнее «Лунную сонату» Бетховена.

***

Эмиль лежал в своей комнате, прибывая в мрачных раздумьях. Он вспоминал Тиону. Тиона была лучшей подругой Эмиля, кроме сестры. Когда ему было три, она поступила в приют. Двухлетняя девочка, напуганная и беззащитная. С того времени они и дружили все втроём. Но после десяти Эмилю хотелось уединяться с Тионой, болтать с ней обо всём и может, если повезёт, даже за руку подержатся.

Тина была красивой девочкой, худенькой брюнеткой с голубыми глазами, кажущимися огромными на маленьком овальном личике, (у Эмиля с Севиль лицо было треугольное, с заострённым подбородком) Волосы она всегда тайком подрезала до плеч, сколько за это её не наказывали учителя.

В детстве Эмилю всегда снились странные сны, про какой-то несуществующий мир снов, под названием Мистериум, вплоть до двенадцати лет. Он всегда видел одно, и тоже. Как отец и мать исчезают один за другим за какой-то непонятного цвета дверью. И он всегда шёл за ними, но никогда не мог найти их в том мире.

Он верил в этот мир и в то, что его родители там. Он рассказывал об этом, только Сив и Тине. Они верили ему. Особенно Севиль. Она верила, что там они найдут маму с папой и смогут привести в этот мир обратно.

Но однажды, одним дождливым осенним днём, Тиона пропала. Произошло это года два назад. Вечером, они играли в шарады, а после каждый пошёл спать в свою комнату. Они были соседние. Тина тогда жила с Сив. Все сладко спали, и внезапно Севиль подняла тревогу, что Тионы нет. Девочка уверяла всех, что Тина спала на своём месте. И она вздремнула. Точно не знала, но, кажется не прошло и пятнадцати минут, она повернулась на другой бок, случайно открыла глаза и заметила, что Тионы нет. Она клялась, что не слышала ни одного шороха, или даже скрипа. А чтоб открывалась дверь, тем более.

Двери в приюте страшно скрипели, да и все половицы тоже. Если ночью открыть дверь, то и спящий на первом этаже узнавал об этом.

Обыскали тогда весь дом. Полиция тогда, заявилась рано утром и обыскала весь лес, и даже окраинные территории. Они нырнули даже в озеро. А вдруг утонула? Но ничего. Её не нашли. Прошло три месяца, и полиция окончательно сдалась. Объявила Тину без вести пропавшей. Но Эмиль искал её целый год. Он не сдавался. Он собственноручно, тайком сбегал в лес и обыскивал всё то, что можно было обыскать. Добирался до соседних кварталов, и даже на много миль дальше. Его даже один раз поймали и привели к директрисе. Та разгневалась от того, что он шляется, бог знает где.

– Я искал Тиону. – ответил он тогда. – Вы отказались от неё, но я нет.

И больше никто его ни о чём не спрашивал.

Но настало время, и Эмиль сдался. Подруга детства, его первая невинная любовь, пропала навеки вечные. И никто не знал куда. И после этого события он разом перестал верить в чудеса. Он перестал верить в свои сны. Он вдолбил это и в голову сестры. Но окончательно убить в ней веру в чудеса он не смог. Лишь в то, что никакого Мистериума нет, и не было.

Эмиль вздохнул и закрыл глаза. Он начал постукивать пальцами по ноге играя ими музыку Бетховена, ту же самую, что играла прямо сейчас его сестра. Они всегда чувствовали настроения друг друга. И Севиль играла «Лунную Сонату» потому, что брату захотелось её сыграть. Хотя она не понимала, что хочет этого именно он. Но она тоже, как и брат любила музыку Бетховена.

Эмиль всегда начинал играть на невидимых клавишах, когда ему было грустно или плохо. (Пианино находилось на первом этаже и не получалось каждый раз играть на нём.)

Вообще у двойняшек было много мелких привычек и хобби. К примеру, Севиль любила, перед тем, как съесть булочку или печенку или конфетку разницы нет, даже торт, сначала засовывала в чашку с чаем или соком, и лишь потом съедала. И при этом всегда пачкала одежду крошками и каплями чая. Ей всегда говорили, мол, ты же девочка, будь аккуратнее. А она лишь махала на них руками и продолжала делать то, что хотела делать. А именно засовывать печенье в чай. Или же она была ярой поклонницей клубники. Могла тоннами поедать клубнику и не насытиться. Она любила, перед тем как есть тот или иной овощ или фрукт, подносить его к носу и нюхать. У неё было странное хобби: она любила собирать маски. Она тратила на них все свои карманные деньги, сама их мастерила из подручных материалов и часто разгуливала в них по всему приюту.

Кроме как стучать пальцами по невидимым клавишам, Эмиль привык носить только клетчатые рубашки или кофточки. А также, когда сильно над чем-то раздумывал, морщил нос, а когда делал что-то сложное, высовывал кончик языка, (так и Сив, делала) Когда играл на пианино, то закрывал глаза, и всё вокруг для него пропадало, меркло перед музыкой. Существовали лишь его пальцы, клавиши, да мелодия которую он создавал. Он привык, когда не верил собеседнику, склонять голову на бок. (а он, часто не верил собеседнику, ведь ему было легко распознать ложь или правду) Он любил выходить зимой на улицу и ловить языком снежинки. (это любила делать и Севиль) И у него тоже было хобби: он обожал шляпы. Если Севиль тратилась на маски, то он тратился на шляпы. У него их собралось штук двадцать. Труд последних шести лет. Некоторые он находил на свалках, некоторые купил. Один ему связала Сив на уроках вышивания.

Он постукивал пальцами по колену, думая совсем о другом. Он думал о том, что осталось совсем немного. Им исполниться восемнадцать лет, и он заберёт свою сестру далеко, далеко, и он сделает её самым счастливым человеком на свете. Он будет много работать и зарабатывать много денег, чтобы Севиль могла, сколько её душе угодно, покупать маски и клубник. Она будет счастлива, а значит и он будет счастлив.

Всё это время, прожитое в приюте, он старался заменить ей и мать и отца. Но на самом деле, он был всего лишь пятнадцатилетним мальчишкой, на пять минут старше сестры. Но он слишком сильно любил Севиль, и не представлял без неё ни секунды своей жизни. Кроме неё у него ничего и никого не было. И если с ней вдруг что-то случиться, то он… он… нет, об этом даже думать не стоит. Пусть всё плохое, что может случиться с ней, случиться с ним. Она должна быть счастлива и точка. Лишь так он тоже сможет быть счастливым.

Раздумывая над всем этим, Эмиль даже не заметил, как стемнело. Он посмотрел на настенные часы, висевшие над дверью. В этот самый момент тоже самое сделала и Севиль. Было восемь часов вечера. Через час в комнату вошёл Шарль. В этот момент Эмиль перечитывал историю музыки семнадцатых-восемнадцатых веков. Читал он её только тогда, когда его наказывали. И если честно, то он мог бы пересказать всю историю музыки семнадцатых-восемнадцатых веков наизусть, ни разу не поглядывая в содержимое книги…

– Как Севиль? – спросил юноша, не поднимая взгляда от книги.

Шарль стянул с головы футболку, швырнул на кровать и сел на стул. Шарль был светловолосый мальчик-романтик, с чуть длинноватым носом, характерным для некоторых французов, и россыпью веснушек на щеках. И худой, как щепка. В приют он попал в трёх годовалом возрасте и славился под прозвищем Шарль-Марль, или же просто Щепка.

– Она после тебя, как всегда, язык не прикусила, – отозвался Щепка.

Эмиль отложил книгу и вздохнул, потёр пальцами глаза, наморщил нос.

– Ах, Сив, никак не могу ей втолковать! Тоже наказана?

– Да, – кивнул Шарль.

Встал, открыл свою половинку шкафа, извлёк оттуда чистую одежду и полотенце.

– Я в душ, – бросил он и вышел из комнаты.

***

Севиль отложила кяманчу, сунула его в футляр и повесила среди масок на стене. Маски она расклеила по всей стене. Ну а где ещё ей их держать? Решила принять душ. Наказание, наказанием, а душ они не могут ей запретить. Через сорок минут она вернулась в комнату. Там сидела, скрестив ноги, на кровати, в цветастой пижаме Зарема. Она любила всё цветастое. Это была девчонка с бледной кожей и раскосыми глазами. Волосы её были длинными, прямыми и чёрными. В руках у неё была тетрадь и ручка. Она что-то туда записывала. Наверное, закорючки всякие рисует, или пишет как она без ума от Шарля-Марля.

Ничего не сказав, Севиль протёрла влажные волосы полотенцем, натянула на себя пижаму, состоящую из маечки и шортиков, из шёлковой ткани и кружевной вышивкой по краям. Пижама была сиреневого цвета с изображениями маленьких клубник. Залезла в постель, накрыв себя с головой одеялом. Всё-таки осень, холода. Особенно ночью. Через четверть часа Зарема отложила тетрадь и ручку, подошла к двери, выключила свет и тоже легла, натянув одеяло до самого подбородка.

Сив зевнула и перед тем как закрыть глаза и заснуть, пожелала никогда ею не виденным родителям спокойной ночи. Было десять тридцать ночи. Севиль и Эмиль ещё не заснули, хотя крутились в постели не первый час. Они оба ворочались с бока на бок, и получилось-таки заснуть через добрых два часа. Эмиль не засыпал, потому что думал о том, почему его сестра до сих пор не явилась. Заснул он в ожидании её прихода. Севиль не засыпала так долго, потому что пыталась вспомнить что-то, но не могла. Она точно что-то забыла, но вот что не знала. И так и заснула не вспомнив.

Три часа ночи. Севиль резко распахнула глаза. Она вдруг вспомнила, о чём забыла. Она же обещала брату, что придёт! Тот, наверное, волнуется. Она тихо, стараясь не шуметь (а потому кровать злорадно заскрипела) встала на цыпочках направилась к двери, на ходу чуть не перевернув всю мебель в комнате, надела шлёпки. Слава богу, Зарема спала как убитая. Распахнула дверь и вышла, тихонько её затворив. Странно, но дверь не скрипнула, не издала не единого шума, а закрылась, словно вообще не открывалась. Девушка медленно подкралась к соседней комнате под номером двадцать шесть. И хотела было занести руку на ручку двери, но замерла. Её слух уловил какой-то шум. Она прислушалась. Звуки были какие-то странные, чарующие, словно кто-то не то выл, не то пел. Интересно, кому не спиться в это время? Севиль стало очень и очень интересно. Но самое главное то, что она не смогла понять то, что шум этот привлекал её слух. Ей хотелось пойти к его источнику. Она оглянулась по сторонам, на цыпочках подбежала к лестнице, бесшумно спустилась на второй, а потом на первый этаж. В коридоре свет не горел, а лишь через окна пробивал лунный свет. У Севиль получилось преодолеть такой длинный путь, довольствуясь лишь лунным светом, без единого шума, ни скрипнув, ни одной ступенькой или доской. Поверьте, это было невозможно. Чтобы вытворить такое, нужно было иметь сверх способности, или же уметь летать, а девчонка не могла ни того, ни другого. Но Сив, не обратила внимания на этот странный факт. В любое другое время, может и обратила бы, но не сейчас.

Сейчас её привлекал и увлекал за собой странный непонятный шум. Она тихо, с чувством взломщика сейфов, открыла замок на парадной двери и вышла в прохладу осенней ночи. Вдохнула поглубже ночного воздуха, аж в носу защекотало, и поёжилась. Надо было надеть что-то потеплее. Но возвращаться было лень. Да и вдруг кто-то заметит? Шум исходил от озера. А озеро находилось на заднем дворе. Севиль обогнула здание, подошла к озеру. И замерла.

Прямо на поверхности водной глади у самого берега стояла, а точнее лежала дверь. Порог её упирался о берег. Дверь была тёмная, но какого-то не понятного оттенка. Точно, какого цвета именно была дверь, Сив, не поняла. Наверное, не для её человеческих мозгов цвет этой двери, подумалось девчонке. Она с опаской подошла к берегу, вытянула шею, дабы получше разглядеть дверь. Интересно, кто её сюда кинул? Дядя Вась что ли? Но зачем? Шум исходил от двери. А точнее из-под двери. Какой-то вой, словно выл сам ветер бесконечности на просторах пустыни. И делал он это очень даже мелодично. Прям сиди и слушай до скончания времён.

Внезапно что-то с силой стукнуло по ту сторону двери. Севиль аж подскочила от страха и попятилась. И тут дверь с тихим скрипом, медленно стала отворяться. Она открылась, шлёпнувшись о воду. Севиль опять подошла, думая увидеть в проёме плескающуюся мутную воду. Но очень сильно ошибалась в своих рассуждениях. Там клубилось Ничто. И Всё. Нет, не чернота, а именно ничто, одновременно со всем. Ничто и Всё в одном флаконе. Представить это невозможно человеческому мозгу, но именно это видела в проёме двери с непонятным цветом Сив. Девушка нагнулась, чтобы лучше разглядеть, что же там в проёме. Что-то опять стукнуло, и Севиль вздрогнула всем телом, не удержалась на ногах. И головой вперёд, вопя во всё горло полетела в Ничто и во Всё.

Загрузка...