Миссия Агдам

Прекрасное – это когда не грустно и не весело

Рассказ

– Розово-лиловые, мои любимые, и небо от них особо синее, как твои глаза, – смотря на облака, прошептала Офелия и лукаво улыбнулась Гамлету. Они прищурились и замерли, очарованные мистической картиной, доверительно-интимно соединив ауры. Офелия, как обычно, начала петь, Гамлет как мог подпевал, искоса любуясь ею.

– Интересно, кто их делает? – вела Офелия. – И это мои мысли управляют облаками или облака моими мыслями? Ещё не поняла, но вместе нам весело. Они сейчас добрые, не плачут. И ветер не злой, – закончила Офелия и виновато улыбнулась одними. – Надо учиться творчеству у неба, там всё гармонично, а у меня не получается петь в рифму…

– Это даже хорошо, – немного грустно ответил Гамлет, почему-то отвернувшись.

Офелия это заметила и, подсев ещё ближе, продолжила пение:

– На крыше я чувствую себя облачком и понимаю, как интересно они живут. – Она любила наделять всё мистическим смыслом… Сегодня видела пушистых белых котят и глаза доверчивых детей. – Там целый мир. Прекрасное – это когда не грустно и не весело.

Гамлет сделал вид, что согласен, благородно наклонив голову. Он уже не мог смотреть на облака, которые напоминали ему румяные куриные окорочка и почему-то рыб с огромными губами. Наверное, от голода.

– Я боюсь разучиться чувствовать. Очень боюсь, – неожиданно вздохнув, Офелия потупила взгляд. – В следующей жизни хочу быть облаком. Они свободные. Это волшебное чувство.

Крыша для неё – граница раздела мира на бескрайний синий океан вверху и унылый, пыльный город внизу с нелепой абстракцией крыш до горизонта. Офелия никогда не была в городе и даже во дворе. И ей там было не место, как аквариумной рыбке в океане. С рождения попав в роскошь, обнаружила, что её бесхитростная жертвенная любовь никому не нужна. Она умела только любить.

Гамлет открыл ей иной мир – показал крышу, небо, облака и двор.

– Смотри, какие они все мелкие и суетливые, – хихикнула Офелия.

Слева по улице спешили прохожие с отрешённо-утомлёнными лицами. Они были чем-то лихорадочно озабочены и брезгливо обходили лужи, в которых загадочной синевой отражалось небо, делая их похожими на вход в портал иного мира. Наверное, люди не знают про порталы, не видят ауру, не слышат музыку города. Копят напряжение внутри себя. Молча. До взрыва.

Около метро все сливались в длинную серую гусеницу, уползающую в подземелье.

Внизу тесно, душно, бессмысленно.

– Да, не грустно и не весело, – повторила Офелия.

– У тебя что-то случилось? – внимательно смотря на неё, спросил Гамлет. Офелия, как бы очнувшись, потянулась и кивком показала вниз.

– Смотри, вот мы – позитив, а они кто? Вот в чём вопрос!

– Да, всё непросто, – согласился Гамлет. Он не хотел портить настроение философским спором. Ему хватало разборок с истеричным Диогеном из третьего мусорного бака.

Зато рядом, на покосившейся антенне, от этих мыслей задумчиво переступила лапами флегматичная ворона, как бы молча поддержав тему. Смотрящая. Как же без неё, когда коты тут. Погода сегодня благоприятствовала для службы, и на посту была Фрося, весьма любопытная особа. Благородный угольно-серебристый окрас выдавал её высокое положение в птичьей иерархии. Сидела важно, постоянно клювом поправляя перья.

Вороны – прирождённые шпионы, маскирующиеся под философов, и нередко часами способны, сидя на одном месте, размышлять или подслушивать. При этом голова вороны движется так, как будто она разговаривает сама с собой: наклоняет её в одну сторону, другую, поднимает клюв к небу и что-то спрашивает, грустно опускает вниз и, придя к какому-то выводу, удовлетворённо нахохливается.

Она представляла цивилизацию верхов.

На другом конце антенны расположился представитель цивилизации низов – рыжий Пират, бывалый адреналиновый воробей, пузатая наглая мелочь, постоянно достававший всех своей нудной болтовнёй. Сейчас он внезапно затих, обдумывая услышанное от Офелии.

– Ты какая-то грустная. Скажи, что-то случилось? – в последнее время Гамлет видел, как Офелия угасает.

– Как раз нет. У меня всё настолько нормально, что нет смысла дальше жить. Мне нужен богатый внутренний мир. Видишь, как у других? – Она показала взглядом на балконы домов, где на ветру нежились редкие души спящих днём. – За душой надо следить. Она же всё впитывает. Иногда хотя бы проветривать, как простыни, чистить её… А мой хозяин стал жестокий и нечуткий. Хочу сделать ему такую же ауру, как вон то облачко… но уже не получится.

– Что с ним?

– Материалист. Про ауру не знает.

– Философ?

– Совсем нет. В банке работает. Там иное ценят. Он даже греется внутри только напитками.

Они переглянулись и замурлыкали в унисон, согревая друг друга.

Солнце уже почти вошло в зенит, и лучи попадали внутрь дворов. Наступил недолгий хрупкий мир – большое солнечное перемирие. Коты нагло грели пузо прямо перед мордами разомлевших собак. Воробьи по-деловому прыгали через хвосты и тех и других, зачищая территорию от еды. Пенсионеры на скамейках вяло провожали взглядами мини-юбки на лабутенах. В звенящем воздухе иногда гуляло эхо случайных звуков.

– Я больше не хочу имитировать кайф, – как-то отрешённо произнесла Офелия. – Он толстокожий. Очень-очень. И ещё в джинсах дома ходит. – Она заплакала. – Самые чёрствые люди – в джинсах. О них бесполезно тереться моей шёлковой шёрсткой и даже массировать когтями. Какой смысл жить, если не чувствуешь? Молчания не понимает, ауру не видит. Одеждой закрывает её. Купил игрушку вроде как для меня… робот-пылесос, который сам ползает и рычит, как бешеный пёс. Я везде пряталась от него. А хозяин найдёт, посадит на этого зверя и ржёт как конь над моими квадратными шарами.

– Жестоко, – задумчиво и тихо ответил Гамлет. Он тоже не дружил с пылесосом, считая его террористом.

– Приходит домой с порванной в клочья аурой. Злой и жутко уставший. У меня впечатление, что ему платят большие деньги за то, что издеваются над ним. Я всю ночь собираю ауру, чиню её. И опять приходит никакой. Работа постепенно убивает его. – Она задрожала, обиженно и потерянно. – Мне негде жить. У меня красивый и дорогой домик, но он холодный, как могила. Не понимаю… Мне иногда кажется, что пылесос умнее его и больше похож на человека.

Офелия вздрогнула, как бы очнувшись, и опять виновато улыбнулась Гамлету. Он сочувственно смотрел на неё. Его голубые глаза как бы говорили: «Не теряйте веру в доброту и волшебство».

– Ты такой тактичный и чуткий. – Офелия искренне лизнула его раненое ухо и, посмотрев вниз, засмеялась: – Глупые. Живут под крышей и не знают о том, что на крыше. Вам иногда полезно не торопясь смотреть на всё сверху и наслаждаться спокойствием. Побыть наедине с небом и не лаяться, как дворовые собаки.

– Кар-р-р! – аккуратно возмутилась Фрося.

– Не обижай дворян, они хорошо воспитаны улицей, – согласился с Фросей Гамлет. – Не как породистые беспредельщики.

– Извини, я забыла, что ты тоже дворянин.

– До двух лет я жил вон там, – Гамлет показал в дальний угол двора, – рядом с контейнерами и пивным киоском. Там все вежливые.

– Согласна, на улице хамы долго не живут. Скучаешь по той жизни?

– Сейчас? – задумался Гамлет.– Как бы это тебе сказать… Нет уже тех оперно-романтических интонаций, как в молодости. Какие концерты мы давали вместе с рыжим Шаляпиным, гастролёром из соседнего двора!

– Я слышала, – хихикнула Офелия, – это было божественно.

– Диоген интересный там. Я тебе рассказывал про него?

– Да, смешной такой!

Диоген принадлежал к интеллектуальной элите двора и известной школе мыслителей. Когда-то хозяева лишили его мужского достоинства, и он стал мудрецом, потерял уважение к хозяину и сбежал жить в бак. Стал учить всех разуму и магии, периодически путая эти понятия. Число кастрированных росло, поэтому паства у него была.

– Помните, что нашу цивилизацию сохранило? – говорил Диоген, печально смотря своими масляными глазами. – Это первая заповедь кота: никогда не позволяйте, чтобы за вас думали другие.

С этим все согласились. Всё-таки двор – среда чуткая, с обострённым стремлением к справедливости.

– Недавно Диоген сообщил, – едва сдерживая смех, продолжил Гамлет, – что люди – это мы, коты. А зазнавшиеся двуногие – вообще тупые и совсем мышей не ловят… Перестали нас слушать, деградируют. Это мы в давние времена на свою голову взяли шефство над обезьянами. Научили их всему, а они отгрызли свой хвост и объявили себя людьми. Стали нас за хвост дёргать, кошками назвали…

– Брешешь! – возмущённо прозвучало с антенны. Это не выдержала Фрося. Она чуть было не свалилась вперёд, вытянув шею для лучшего подслушивания. И, с трудом удержав равновесие крыльями, ошарашенно огляделась по сторонам и зачем-то добавила: – К-хе, то есть кар-р!

Немного придя в себя, Фрося попыталась сделать вид, что ничего не говорила, невинно моргая глазами, но опять не выдержала и шуганула клювом заливающегося чирикающим смехом Пирата. Тот очертил два круга над её головой и невозмутимо вернулся на место.

Гамлет всегда подозревал ворон в лицемерии, вероломном проникновении в чужие мысли и умении говорить. Обычно они молчат и только изредка орут: «Каррраул!»

– Не вру. Рэксом буду, – поклялся Гамлет, чуть повернувшись к Фросе, и добавил: – Правда, есть промежуточная стадия между человеком и обезьяной – поэт, как мой хозяин.

– Да ну! – подыграла Офелия.

– Век крыши не видать.

– Не перегибай. Ещё не все обезьяны, хотя… Всё равно мы умнее их. Потому что умеем молчать.

– Да, люди не понимают молчания. В нём почти нет лжи, – согласился Гамлет.

И они замолчали.

Фрося переживала свой прокол. Попыталась списать на молодость – мол, ей всего-то восемьдесят лет. Не успокоило. По негласному этикету к вороне на крыше надо обращаться на «вы». Даже взглядом. И мыслями тоже. После некоторых размышлений она пришла к выводу, что дипломатический протокол котами не нарушен. Списала на усыпляющее бдительность солнце. И вспомнила, что она добрая и однозначно не прощает только одно: если её назовут чёрной, даже по глупости. Всё-таки основной цвет у неё седой – мудрости. Так она мудро когда-то решила сама.

– Так у тебя хозяин поэт? Ты раньше говорил, что писатель, – продолжила тему Офелия и вспомнила слова Гамлета о рифме. – Извини, если что не так.

– Да, теперь поэт, – невесело ответил Гамлет.

– Что страшного в этом?

– К нему Муза вернулась.

– Муза Аполлоновна?! – Офелия вздрогнула, и её шерстка тревожно заискрила. – Это такая… страшная, как тёмная туча?

– Она самая, грозовая… свинцовая, с наковальней.

– Ужас! – настороженно съёжилась Офелия. Она боялась грозовых туч с громом и молниями. Несколько раз видела Музу. Когда та появлялась, всё вокруг становилось темнее.

– Что поделать, поэты и писатели музу не выбирают. А моему немощному именно вот таких размеров и нужна.

– Ты её боишься?

Гамлет, взглянув ещё раз в сторону мусорных баков, горестно усмехнулся:

– Мне бояться нельзя. Мои мысли сбываются. Я против страхов бьюсь насмерть.

– Какой ты сильный! – Офелия кокетливо-томно наклонила голову. – Как принц из сказки. А я – принцесса и слишком люблю ласку. Ой, я сказала почти в рифму! – И она не на шутку обрадовалась, запев. – Мррр. А ещё я лучше всех имитирую кайф. Как твоего гения зовут?

– Сейчас он – Ант Он.

– Кто? – удивлённо переспросила Офелия.

– Он такой псевдоним себе взял. А раньше был просто Антон.

– И как вы там в рифме и с Музой?

***

Когда Антон оказался никому не нужен, возникла Муза и легко заполнила всё вокруг – шумом, делом и телом. Она стала третьим измерением для его плоского пространства, «суприма» – так она назвала мир Антона. По её словам, союз двух противоположных начал создаёт ощущение объёма, усиливает вкус и сочность существования.

– Ты у меня не мужик, а метафора, – многозначительно сказала Муза, подавая яичницу из двух яиц и сосиску на завтрак после первой ночи.

– Загадка? – попытался отшутиться Антон.

– Скорее казус. Маленький, – усмехнулась она и на следующий день подарила широкие штаны со словами: «Душе мужика нужен простор и воздух» – при этом его любимые дутики брезгливо порвала пополам.

Муза была из категории «редкая красавица» и умела властвовать. Чаще одними глазами. Обычно знают, что муза – богиня и отрицать её божественность опасно. Тупым же Аполлоновна намекала, что её выгнали не только с неба, но и из ада. Действовало. Местные мужики звали её «дуче», боялись и уважали больше участкового.

И при этом она не была религиозна. Её любимый аргумент – «если кто-то создал человека, то это женщина, а не мужик».

– А что, если Бог – женщина? – размышляла вслух она, величественно положив свой первый волевой подбородок на мягкий второй. – Все вы, мужики, будете гореть в аду за своё желание доминировать.

Антон слушал богиню спокойно, признав главным смыслом жизни битву пороков и добродетелей. То, что били только его, переносил стоически, покинув плоть и наблюдая со стороны, из-за шкафа. Так он привык жить вне тела и даже прятаться в кота. Во время экзекуции ненавидел себя, свою смиренную беспомощность…

Периодически Муза требовала от него ответа на вопрос: «Ты меня любишь?» Он согласно кивал, но при этом вспоминал слова Ландау: «Когда собака привыкает к человеку, говорят, что она его любит».

В общем, они друг друга любили.

И тут грянул гром.

Антон был в запое, жёг написанное и заснул, оставив последний листок на столе. А там:

«В зал вошла Муза. Наложницы рыдали вокруг камина, смотря на то, как Дон бросает листки романа в огонь.

– Ты что делаешь, придурок?! – Муза вырвала из рук потерявшего рассудок Дона роман.

– Критики запретили мне писать про Жуана, – мрачно прошептал Дон, обречённо смотря на пламя».

– Ну как тебе? – чуя неладное, спросил несчастный.

Муза, хищно принюхиваясь, зловеще тихо произнесла:

– Ты жёг рукописи?

– Они никому не…

Звонкий удар сковородки удалил всё лишнее из его головы.

– Идиот, смени просто Жуан на Бон и пиши дальше!

– Бон-н-н…– пропел Антон, качаясь в такт звону в голове. – Хорошо звучит. Да, сковорода – это сила! И исправляет, как могила… Похоже, я стал поэтом, в рифму говорю… срам-то какой!

Муза, брезгливо фыркнув, уплыла.

***

– Вот так. А я сейчас пытаюсь помочь бедняге вернуть разум и найти смысл жизни, но он ничего не ищет.

– Наверное, боится его.

– Он всего боится. А теперь ещё и поэт. Так что в процессе глубокой личностной трансформации. Я же во всей красе познаю от него классиков: «Поэт – такой человек, который умеет красиво быть несчастным».

– И зачем ты его в своё время прилапал?

– От милосердия, Офелия. Я всё терпел. Ждал, когда заснёт, чтобы лечить. Днём сплю, ночью работаю. Душу чиню, от плохих снов охраняю.

– А он что, не понимает?

– Ещё когда был писателем, мало что понимал, не мог даже попасть в унитаз… постоянно мой лоток заливал. А я ему в тапки мстил.

– Святое дело! – фыркнула Офелия.

– А теперь он – поэт. И это катастрофа!

– По-моему, ты преувеличиваешь. Что может быть хуже мокрого лотка?! Хотя я слышала, что поэты и философы дрессировке не поддаются. – Офелия медленно повернула ухо в сторону Фроси, искоса посмотрев. Фрося вопросительно наклонила голову вбок: мол, зачем хамишь философу?

– Сначала всё было прекрасно, – продолжил Гамлет. – Он не любил работать, мало писал, много думал и в это время чесал меня за ухом, гладил… мр-р-р, кайф.

– Мне тоже не нравятся трудоголики, – согласилась Офелия. – Они что есть, что нет. Бездельники, наверное, лучше.

– Как сказать. Ты же знаешь, что вечного кайфа не бывает. Когда не идёт рифма, он жутко нудный, но это терпимо. Потом неизбежно наступает запой – расплата мыслителей за избыточные знания… Мир материален и наказывает идеалистов. Это он сначала решил, что только поэт. На второй неделе запоя решил, что он – Бог… – Гамлет горестно замолчал.

– И что?

– Потом пришёл настоящий Бог и лишил нас пространства.

– Квартиру отнял?

– Да. Потом пропал и вискас.

Гамлет неожиданно посмотрела на Фросю. Та понимающе опустила голову.

– Странные они хищники, – задумчиво произнёс Гамлет. – Не понимаю, что заставляет его отдавать мне последнюю еду? Он же сам голодный.

– Они не хищники – жертвы, – ответила ворона.

– Ужас! – вздохнула Офелия. – И что он делает?

– Ничего. Стихи пишет.

– Хорошие?

– Плохие. Но я ему намуркиваю во сне, а он потом вспоминает и записывает. Только всю мою мяодичность портит. Вот что у него последний раз получилось:

У меня есть место имение

Соответствующего измерения.

На чужое поэтому мнение

Я имею всегда склонения.

Все вы— жалкие междометия

И по сути – четвёртый род.

Я счастливейший в этом столетии —

У меня есть коробка «Норд».

– В коробке живёте?

– Да, двуспальной, от холодильника.

– Это же ад!

– Да не скажу. Я слышал, в аду отопление есть, процедуры… – и задумчиво добавил: – Он решил изменить мир, и мир изменил его…

***

Антон очнулся. Рядом на столе сидел Гамлет и лениво перекатывал лапой ручку. Антон испуганно осмотрел свою комнату и, по привычке артистично заикаясь, спросил:

– А где коробка?

– Норд? – насмешливо спросила Муза из-за спины. – Выбросила.

Она читала текст на мониторе. На экране было:

«– Это же ад!

– Да не скажу. В аду отопление есть, процедуры… и задумчиво добавил: – Он решил изменить мир, и мир изменил его…»

– На конкурс рассказ? – грозно спросила Муза.

Антон был в шоке. Он ничего не писал. Но решил согласиться.

– Да.

– Отправляй, сойдёт. Только вставь эпиграф: «Человек культурен настолько, насколько способен понять кошку».

Антон покорно напечатал, приписав в скобках: «Муза Аполлоновна» – и увидел удивлённые глаза Гамлета. Подумал и заменил «кошку» на «кота». И, к своему ужасу, услышал от Гамлета:

– Это Бернард Шоу, идиот!

Миссия Хану

Рассказ

Хану, агент Це-эры из созвездия Водолея, материализовался в межгалактическом портале «Фонтан Горький парк». Вода совсем не горчила и оказалась приятно ароматизирована хлором. Он растёкся и распределил глаза по периметру в поиске объекта внедрения. Две предыдущие миссии агенты Хан и Хин провалили. Последние сообщения были о том, что вступили в контакт с объектом «матрица», который искусно имитировал слабость, но обладал невероятной внутренней силой.

Сразу странно повёл себя сканер. В месте, имеющем репутацию «фабрики счастливых людей», их не было. Хану пытался изменить настройки и… с трудом успел выскользнуть из-под ноги зеброида, прыгнувшего в фонтан с криком «Атас!». Он допил яд из стеклянного сосуда и, громко представившись – «Брянск, чёрт побери», разбил его о свой командно-управляющий орган, где должен быть мозг. Хану спешно перетёк на другой конец фонтана, спасаясь от ядовитых паров и выполняя инструкции, запрещающие контакт с любым видом чертей. Но в это время к фонтану со всех сторон ринулись такие же зеброиды.

«Ловушка», – обречённо подумал Хану. Всё указывало на то, что его ждали. К счастью, атака нападавших была крайне плохо организована, некоторые упали, даже не добравшись до воды… и Хану вырвался из окружения. Прыгая по аллее от лужи к луже, он искал хотя бы временный источник энергии. Миновав две вешалки, выгуливающие свои платья, с уровнем заряда, близким к нулю, он чуть не влип в огромное тело, извергающее огонь желаний, но был отброшен хладнокровной жабой, сидящей внутри. По краям аллеи на скамейках застыли, видимо, скульптуры в виде сморчков.

И, наконец… появился сигнал сканера: «Люди». – Десяток детей, которые громко смеялись и зачем-то учились беситься. Все, кроме одной девочки, играющей с вороном в странную игру. Они расположились на разных концах скамейки, искоса подсматривали друг за другом и понемногу сближались. Сначала девочка с загадочным видом немного передвигалась к ворону, потом птица делала боком шаг навстречу.

Хану проник в девочку и некоторое время ошарашенно осматривался, увидев этот мир в совершенно других красках мироощущения девочки. Он даже представить не мог и малой части такой красоты. Все вокруг ожили, стали добрыми, а зеброиды даже героическими. Вешалки оказались по-своему симпатичными, но очень голодными девушками, ищущими своего кормильца. На лавочках отдыхали умиротворённые бабушки и дедушки, а не высушенные грибы.

Его фильтр звуковых сигналов перестал подавлять шум, и Хану услышал прекрасное пение птиц, мелодичное журчание воды, шёпот растений и неспешные споры деревьев, едва слышные печальные вздохи облаков. Мир девочки был прекрасен. Внутри этого маленького существа играла чистая мелодия живой силы духа.

Он почему-то почувствовал себя в полной безопасности в недавно казавшейся враждебной среде. Во всей Вселенной знают, что дети находятся под защитой.

– Привет, – осторожно произнёс Хану.

– Привет! – весело ответила девочка, ничуть не удивившись внезапно раздавшемуся у неё в голове голосу. Так и должно быть в сказке, которую она давно ждала.

– Как тебя зовут? – продолжил игру Хану.

– Дина. А тебя?

– Я ещё не знаю, только прибыл, – уклонился от ответа Хану, свой позывной называть нельзя. – Придумай мне имя.

– Хану, – прозвучало на хорошем межгалактическом.

– Да, ты будешь Хану, – подтвердила девочка.

– Ты не человек, – добавил голос.

Хану искал источник звука, пока не увидел, что глаз ворона, сидящего боком, пристально смотрит не на девочку, а на него.

– Ты тоже не ворона, – хихикнув, ответила девочка.

Ворон возмущённо встряхнул головой, приоткрыв крылья, и гордо возразил:

– Я Хард! – сделал сразу два шага в сторону девочки и добавил: – Хард Первый! Ворон.

Он сел и нахохлился, изображая обиду.

– Вот так ты ещё красивей, только на голубя похож! – хихикнула Дина.

Хард от возмущения открыл клюв и задрал голову – видимо, искал поддержки у неба, но ничего не сказал.

Хану неожиданно увидел ворона иначе. Это не старая грязная птица, какой она показалась на первый взгляд. Благородный, искрящийся, угольно-серебристый окрас и чрезвычайно умные глаза.

– Почему ты раньше молчал? – продолжила разговор Дина.

Хард переступил лапами и, грустно осмотревшись, ответил:

– Пока молчишь, ты умный, – он вернул себе гордый вид, чувствовалось, что ценит себя. – И я не буду говорить с кем попало, особенно с Це-эры.

Хану понимал, что ворон знает его позывной и откуда он, паниковать поздно и даже опасно. Придётся принять правила игры.

– А ты сам-то чей? – озорно поинтересовалась Дина и решила осторожно погладить ворона. Он был не против, но откуда-то позади них раздался звериный крик:

– Что ты делаешь? Убери руки от этой заразы!

Кричало какое-то существо, по одежде женщина, а по сути явно зараза. Она выпадала из поля зрения Хану потому, что анализатор живого определил её частью скульптурного ландшафта. Видимо, из-за фигуры тела типа «груша» на коротких толстых ногах.

– Кто это? – настороженно спросил Хану.

– Ада Георгиевна, воспиталка.

«Пропал, конец», – сжавшись в комок, грустно подумал Хану. Его раскусили, окружили черти, и это ад, из которого, по разведданным, выхода нет.

– Не бойся, – прошептала ему Дина. – Она не страшная, просто больная, кто-то её ест изнутри.

И действительно, этот кто-то, похожий на змея, грыз её печень. Услышав девочку, он почему-то подмигнул Хану и с ненавистью фыркнул на ворона. Видимо, как ползающий, он естественно ненавидел всё летающее.

– Почему она злится на тебя? – искренне не понимая, спросил Хану. По его данным, служащие ада наделены беспредельной силой и должны быть спокойны в своих делах. Ненависть и злость могут сделать их слепыми и неоправданно жестокими.

– Не знаю. Похоже, она ненавидела меня ещё до моего рождения, – огорошила девочка.

– За взгляд, – пояснил Хард, мельком посмотрев на Дину. – Ты пока не умеешь скрывать правду.

– Спасибо, Хард, ты меня понял, – Дина, совершенно не боясь Ады, погладила ворона.

– Немедленно перестань, – потребовала «груша», мелкими шажками приближаясь к ним.

– Ада Георгиевна, съешьте булочку с марципаном, она вкусная и улучшает настроение. – невинно моргая, пролепетала Дина.

– Дина, ты же знаешь, что мне вредно мучное, – закрыв свои мёртвые глаза, процедила Ада, выдвинув нижнюю губу.

Змей улыбнулся девочке и показал на сумочку.

– Она у вас в сумочке, – хихикнула Дина.

– Опять ты за свои фокусы, чертовка! Постоянно лезешь куда не надо. Немедленно иди ко всем и…

– Прекратите кричать! – каким-то убедительным негромким голосом потребовала женщина, которую почему-то все восемь глаз Хану проморгали.

Оглянувшись, могущественная Ада испуганно присела и втянула голову туда, где у неё должны быть плечи. Она попыталась скроить на лице подобие улыбки, но получился оскал.

– Бетти? – заискивающе произнесла она. – Я просто напомнила ей, что с птицами надо быть осторожными, встречается птичий грипп.

– Сама ты гриб! – возмущённо каркнул Хард и, чтобы не обострять ситуацию, перелетел на соседнее дерево.

Дальше Хану было всё ясно. Перед ним та, кого он искал – матрица. Девочка для его миссии не подходит. Она тут бесправна. Хану аккуратно переместился в Бетти.

– Я не разделяю ваши методы воспитания и всё помню, Ада Георгиевна, – негромко произнесла Бетти и мысленно добавила для Хану: – Сиди тихо.

– Не исправлюсь я уже, да и недолго мне осталось, потерпи, Бетти, – холодно произнесла Ада и, взяв за руку девочку, пошла к остальным детям.

Дина обернулась и помахала рукой. Хану понял, что она с ним прощается. Ему стало неожиданно грустно – видимо, подхватил эту болезнь тут. Нельзя так покидать детей.

– Можно я девочке сделаю подарок? – как можно вежливее спросил он у Бетти.

– Какой? – смотря вслед уходящим, поинтересовалась она.

– Добрые фантазии и сны из моего архива.

– Дина, – крикнула Бетти, – подойди ко мне.

Девочка вырвалась и весело подбежала.

– Ты придумываешь сказки? – заговорщицким детским голосом спросила Бетти.

– Да-а, – так же ответила Дина.

Бетти прикоснулась к её голове, и Хану отправил подарок.

– Ты их напишешь, а я обязательно прочитаю, – ещё тише произнесла Бетти. – И… беги к своим.

Она резко развернулась и пошла… В спину им раздалось шипение Ады:

– Своих детей заведи и потом давай советы.

Хану на себе почувствовал, как дьявольский огонь сверкнул внутри женщины и тут же погас. Бетти ускорила шаг, покидая «зону Ада».

***

– Откуда прибыл? – мысленно спросила Бетти Хану.

– Це-эра, Водолей, – презрительно ответил за него Хард. – Через фонтан. Третий за неделю.

– Как зовут проходимца?

– Хану, – нервно каркнул Хард.

– Чем недоволен?

– Скучно, агенты пошли один глупее другого. Дайте мне серьёзное задание. Надоело сидеть на таможне этого портала.

– Два других где сейчас?

– Они в хлам, отданы на сохранение алкашам, обитающим у пивного киоска рядом с фонтаном. Проиграли, обменяли на удовольствия или просто потеряли почти все спецсредства и способности.

– И телепатию с мимикрией?

– Да.

Хану практически ничего не слышал. Он понял, что обречён и, будто прощаясь, смотрел на всё глазами Дины, чувствуя приятную грусть. Вспомнил, как оставил ей частичку себя. Это многое значит – он уже полностью не погибнет.

– Что с ней будет? – прошептал он.

– Ничего, – ответил Хард.

– Как ничего? – насторожился Хану.

– Вырастет и станет как все.

– Я не вижу здесь людей. Кем она станет? – начиная догадываться, с ужасом спросил Хану. Сбывается самое плохое предположение об этой планете. Дети тут рождаются людьми, но общество постепенно делает из них животных. – Она же такая добрая… – всхлипнул он. Похоже, нешуточно заразился детством.

– Это зона равновесия, – ответил Хард. – Полная гармония. Добрые люди работают на вредных производствах. Вредные люди предпочитают удобства. Кстати, поторопись с возвращением, скоро в фонтане будет ремонт, и воду отключат.

– Меня отпустят? – удивился Хану.

– Хард, перестань теребить пациента, – приказала Бетти, – пора заканчивать это шоу.

Хану вздохнул и стал готовиться к ликвидации, затянув последнюю песню странников.

– Перестань выть, блаженный, – поморщилась Бетти. – Ты нам ещё нужен. Своих калек видишь? – она кивнула на кучку алкашей у пивного ларька.

Хану направил сканер и услышал слабый сигнал от маркеров агентов Хин и Хан. Похоже, они ранены.

– Какое у тебя задание?

– Найти агентов и вернуться с ними обратно, – про матрицу он промолчал.

– Нам овощи не нужны. Забирай их и проваливай домой. Передай своим на Це-эре, никакого вторжения сюда, – металлическим голосом произнесла Глан. – Вы нарушители конвенции по этой планете.

– Какой конвенции?

– Все цивилизации, кроме вас, признали тут заповедник, место для отдыха. Прилетайте и развлекайтесь, не принося вреда самобытности планеты, её гостям и обитателям.

Так закончилась миссия Хану. Он забрал остатки агентов и последний раз взглянул на этот мир из фонтана. На него печально смотрела Бетти, Хану догадывался почему. Внутри этой матрицы с несгибаемым волевым стержнем тщательно пряталась ото всех маленькая девочка. Она сохранила в себе волшебный детский мир и сейчас грустила.

Жизнь во сне

Повесть

Глава 1. Конций

Панель мигала сигналом жизни ― седьмой за полёт. Предыдущие оказались ложными, и Кон просыпался постепенно, трепетно-оптимистического ожидания не было. Он увеличил изображение на экране, и сонливость ушла окончательно. Перед ним предстал жёлтый карлик с чарующим буйством красок плазменной жизни в оптимальной для созидания стадии деградации. Он уже значительно потерял жёсткое излучение белых эгоистичных звёзд, сжигающих всё внутри себя и вокруг, и только иногда играл протуберанцами.

– Надо ввести название звезды, – напомнила панель управления.

– Солнце, – ответил Кон, посмотрев на Цию, свою вторую половину. После воссоединения они дополнят друг друга и будут целым. Так специально комплектовался экипаж. Она проснётся, когда будет произнесено её имя.

– Извините, что отвлекаю, но источник сигнала – третья планета, – сообщила панель, ехидно икнув, и вывела на экран изображение. – Вам очень повезло – это органика, курортно райский вариант.

– Так вот он какой, Рай! – прошептал Кон, не веря своей удаче. Планета светилась жизненной энергией в немыслимом многообразии. Это, несомненно, органика – ужасно неустойчивая форма жизни. Вода и агрессивный кислород. Ни один робот не продержится и тысячи лет. Наверное, должно быть не скучно, как в сказке: забавные чудовища, грациозные хищники и кокетливые жертвы играют в жизнь, постоянно погибая.Они будут сами размножаться и эволюционировать, а он беспечно наслаждаться картиной азартного творчества планеты.

Кон, увлёкшись, потянулся к экрану, и кресло под ним предательски заскрипело давно не смазанными узлами: «Ци-и-и…» Тихо сесть обратно не удалось – прозвучало катастрофическое «я»…

Кон тоскливо охнул, испуганно смотря на невесту. «Ция» прозвучало. Веки вздрогнули, и она, грациозно потянувшись, прошептала своим умопомрачительно сексуальным басом:

– Ты её нашёл?

– Да, – пропищал Кон.

– Я люблю тебя, дорогой.

– И я тебя, дорогая.

– Чмок!

– Чмок!

Такой диалог при пробуждении был обязателен для процедуры брачного периода. Невесты перед слиянием и потерей свободы сильно нервничают.

Ция рассеянно и томно осмотрелась, хотела ещё раз сладко зевнуть, как вдруг в ужасе застыла с перекошенным ртом, смотря на экран.

– Как ты посмел, – прошептала она, начиная угрожающе вибрировать, – как ты посмел назвать звезду, не спросив моего мнения!

– Солнышко моё, я тебя так называл весь полёт. Это в честь тебя – Солнце.

– Да? – криво усмехнулась Ция и показала на планету. – Это она? Покажи её.

Кон с облегчением вздохнул, максимально приблизил изображение, и открылась поистине волшебная картина, нарисованная с буйной фантазией ребёнка: невиданные растения, насекомые с невероятными орнаментами на крыльях, летающие, бродящие и плавающие животные.

Очарованные Кон и Ция, вопреки инструкции по первому контакту с планетой, отстегнули ремни безопасности и поплыли к экрану, восхищённо рассматривая свою красавицу.

– Ваш полёт подходит к концу, – церемониальным тоном сообщила панель управления. – Вы можете наслаждаться своей планетой и воссоединиться в одно целое.