Кот, проходящий сквозь стены. Книга 20

Глава 1

– Нам нужно, чтобы вы убили одного человека.

Незнакомец тревожно огляделся. Понимая, что переполненный ресторан не место для такого разговора, ибо царивший вокруг шум лишь частично обеспечивал конфиденциальность, я покачал головой:

– Я не убийца. Такое хобби не для меня… Вы уже поужинали?

– Я пришел не ради еды. Вы позволите мне…

– О, пожалуйста, откушайте с нами. Я настаиваю!

Он разозлил меня настолько, что нарушил гармонию вечера: я так славно развлекался с очаровательной женщиной! Мне следовало отплатить ему тем же.

Нечего потакать плохим манерам: невежу следует проучить решительно, но вежливо!

Моя спутница, Гвен Новак, только что вышла в дамскую комнату, и герр Безымянный, как раз в этот момент «материализовавшись из пространства», без приглашения присел за наш столик. Я хотел было сразу же предложить ему убраться, но он упомянул Уокера Эванса. Никаких уокеров эвансов!

Дело в том, что это имя является (или должно являться) кодом, означающим одного из шести человек: пяти мужчин и одной женщины. Оно олицетворяет пароль, напоминающий мне о моем долге.

Не исключено, что в счет уплаты того старого долга я и должен буду кого-нибудь убить, но не по приказу же чужака и лишь потому, что он назвал условное имя!

Однако я был обязан все же выслушать его, не позволив тем не менее испортить мне вечер. Этот субъект, усевшись за мой стол, вел себя так, словно был желанным гостем!

– Сэр, если вы не хотите поужинать, отведайте хотя бы закуску кроличье рагу на поджаренных хлебцах. Оно готовится, скорее всего, из крысы, а не из кролика, но здешний шеф-повар ухитряется придавать ему вкус амброзии.

– Но я не хочу…

– А я прошу вас! – я поймал взгляд официанта. – Моррис! – Тот мгновенно вырос у моего плеча. – Три порции кроличьего рагу, пожалуйста, и, Моррис, попросите Ганса выбрать нам сухого белого вина поизысканней.

– Слушаюсь, доктор Эймс!

– И не подавайте, пока не возвратится леди.

– Конечно, сэр!

Я дождался, пока официант отошел.

– Моя гостья скоро вернется. У вас очень немного времени, чтобы поговорить со мной наедине. И, пожалуйста, начните с того, как вас звать.

– Как меня звать – неважно, я…

– Нет уж, сэр, назовите свое имя!

– Но я ведь сказал: «Уокер Эванс»!

– Мало ли что вы сказали! Ваше-то имя вовсе не Уокер Эванс! Я не собираюсь иметь дело с человеком, не желающим себя назвать. Скажите, кто вы, и покажите удостоверение. Этого достаточно для подтверждения пароля.

– Но, полковник, согласитесь, важнее сказать вам, кто именно должен быть убит и почему это обязаны сделать вы!

– Я не стану соглашаться ни с чем. Ваше имя, сэр! И ваше удостоверение! И прошу не называть меня полковником. Я – доктор Эванс.

Мне пришлось повысить голос, поскольку его заглушала барабанная дробь: начиналось вечернее представление. Огни были пригашены, лишь световое пятно выделяло ведущего программу.

– Ну что ж, ну что ж!

Мой непрошеный гость, порывшись в кармане, вытащил бумажник.

– Но Толливер должен умереть в воскресенье в полдень, иначе будем мертвы мы все!

Он щелкнул замком бумажника и показал удостоверение. На белой сорочке вдруг появилось маленькое темное пятнышко. Он, словно изумившись, мягко произнес:

– Мне очень жаль…

Подавшись вперед, как бы желая продолжить фразу, гость вдруг упал головой на скатерть. Изо рта хлынула кровь.

Я, вскочив со стула и обойдя стол, оказался справа от него. Почти одновременно со мной слева подбежал Моррис. Он, должно быть, хотел помочь гостю. А я нет, ибо было поздно: четырехмиллиметровая стрелка-дротик делает крошечное входное отверстие, не оставляя выходного. Она взрывается внутри тела и, если попадает в грудь, вызывает почти мгновенную смерть.

Единственное, что я мог сделать, – это попытаться внимательно рассмотреть публику и небольшой вокальный ансамбль.

Пока я пытался вычислить возможного убийцу, Моррис с метрдотелем и шофером автобуса управились с телом настолько быстро, что могло показаться – убийство клиента – дело для них совершенно обыденное. Эти трое убрали мертвеца с проворством и слаженностью китайских рабочих сцены, четвертый деловито собрал и унес скатерть и всю сервировку, тут же вернувшись и накрыв стол на две персоны.

Я сел на место. Мне не удалось обнаружить вероятного убийцу, я даже не заметил никого, кто бы особенно заинтересовался происшествием за моим столом. Публика, поначалу слегка удивленная, уже потеряла всякий интерес и переключилась на шоу. Ни воплей, ни вскриков. Все выглядело так, словно посетители увидели внезапно заболевшего или несколько перебравшего клиента.

Бумажник убитого теперь лежал в левом кармане моего пиджака. Когда вернулась Гвен Новак, я, вновь поднявшись, подвинул ей стул. Она благодарно улыбнулась и спросила:

– Я пропустила что-то интересное?

– Не такое уж интересное. Шутки, родившиеся раньше вас. Они устарели еще до рождения Нэйла Армстронга.

– А я люблю старые шутки, Ричард. Когда их слышишь, хоть знаешь, надо ли смеяться.

– Вы вернулись как раз вовремя.

Мне тоже нравятся старые шутки. Я вообще люблю все старое: друзей, книги, стихи, игры. И сегодня вечером нас привлекло старое доброе зрелище:

«Сон в летнюю ночь» в театре Галифакса с Луэнной Паулин в роли Титании.

Полуневесомый балет, живые актеры и волшебные голограммы воскресили мир, который, несомненно, понравился бы Вильяму Шекспиру. Новизна отнюдь еще не добродетель.

Сейчас пришла очередь еще одного старого-старого развлечения – волны музыки полились по залу и начались танцы, особенно приятные и элегантные в условиях половинного притяжения.

Принесли рагу, а вместе с ним и вино. После того как мы воздали им должное, Гвен попросила потанцевать с ней. Но у меня вместо ноги протез, и я с грехом пополам могу одолеть только старые медленные танцы – скользящий вальс-бостон, танго и им подобные. Гвен оказалась податливой, легкой, благоуханной партнершей. Танцевать с нею было истинным наслаждением.

Это стало бы радостным завершением счастливого вечера, если бы не происшествие с незнакомцем, позволившим себе безвкусную выходку: быть убитым за моим столом. Но поскольку Гвен, по-видимому, не догадывалась о неприятном инциденте, то и я загнал воспоминание поглубже, решив поразмыслить над ним позднее.

Если по правде, то я давно готов к тому, что меня могут хлопнуть в любой момент по плечу. Но сегодня вечером – вино и еда были прекрасны, спутница – прелестной: ведь жизнь полна трагедий и если позволить им завладеть тобой, то вряд ли сумеешь насладиться ее невинными удовольствиями.

Гвен знала, что моя культя не позволит нам танцевать слишком много, поэтому при первой же паузе она повлекла меня обратно за стол. Я знаком велел Моррису подать счет. Он буквально «извлек его из воздуха». Нанеся на него кредитный код, я добавил полуторные чаевые и приложил к счету большой палец.

Моррис поблагодарил и спросил:

– Стаканчик на ночь, сэр? Бренди? А может быть, леди отведает ликера?

Угощает «Рейнбоус Энд»[1].

Владелец ресторана, пожилой египтянин, придерживался этой доброй традиции – по крайней мере в отношении постоянных посетителей. Не уверен, что такая же забота окружала туристов-землян.

– Гвен? – спросил я, предполагая, что она откажется.

Обычно она пила не больше бокала вина за едой. Не больше.

– Неплохо бы «куантро», – ответила Гвен неожиданно. – Мне хотелось бы еще остаться и послушать музыку.

– «Куантро» для леди, – пометил Моррис в блокноте. – А для доктора?

– «Слезы Мэри» и стакан воды, пожалуйста!

Когда Моррис отошел, Гвен негромко произнесла:

– Мне надо поговорить с вами, Ричард… Не хотите ли переночевать у меня? Пусть вас это не пугает: вы можете спать и один.

– Я не столь деликатен, чтобы в гостях у леди спать в одиночку, – ответил я, прокручивая в голове ситуацию: не собираясь пить, она заказала ликер, чтобы сделать мне предложение, которое я не мог принять.

Гвен – особа прямолинейная: я знал, захоти она спать со мной, она бы так и сказала, не прибегая к хитрости. Приглашая меня переночевать в своей квартире, она, очевидно, считала небезопасным мое пребывание в собственной постели. Следовательно…

– Так вы видели это?

– Издали. Дождалась, пока все уляжется, и только после этого вернулась к столу. Ричард, я не знаю, что случилось, но, если вам нужно укромное местечко, будьте моим гостем!

– О, благодарю, дорогая!

Друг, предлагающий помощь и не требующий никаких объяснений, бесценное сокровище!

– Приму ли ваше предложение или нет, все равно я в долгу перед вами.

Гвен, я ведь тоже не знаю, что произошло! Абсолютно незнакомый человек, которого убивают в то время, когда он пытается что-то сообщить, – это же штамп, устаревшее литературное клише! Попытайся я рассказать эту историю, писательская гильдия сразу же разжаловала бы меня. – Я улыбнулся ей. – В классическом детективе убийцей могли оказаться и вы. При этом сюжет развивался бы замедленно, а сами вы вызвались бы помочь расследованию. Но искушенный читатель с первых же строк узнает – виноваты вы, между тем как я в роли детектива никак не догадаюсь о том, что так же явно, как носик на вашем лице. Поправка: нос на моем лице!

– О, мой носик достаточно явен, хотя люди все же запоминают не его, а мои губы. Ричард, я вовсе не хочу, чтобы вы это навесили на меня, я просто предлагаю вам убежище. Он что, и вправду был убит? Не могу в это поверить!

– Неужели? – Я воздержался от более ясного ответа, так как в эту минуту Моррис принес напитки. Дождавшись его ухода, я продолжил: – У меня нет ни малейшего представления о возможных причинах. Гвен, он даже не был ранен. Либо мгновенно умер, либо какая-то фальсификация. Можно ли подделать такое? Конечно, если применить голографическую проекцию: имитация гибели с минимумом затраченных усилий.

Я снова перебрал в уме обстоятельства убийства. Почему персонал ресторана проявил такую невозмутимость и слаженность при ликвидации последствий инцидента? И почему я не ощутил прикосновения к своему плечу?

– Гвен, я принимаю ваше предложение. Если прокторам[2] понадобится меня найти, они найдут. Но нам все же следует обсудить ситуацию подробнее и не здесь. Как бы тихо мы ни говорили за этим столиком…

– Хорошо. – Она поднялась. – Я ненадолго, милый.

Гвен направилась в туалетную комнату. Моррис подал мне мою палку, и я, опираясь на нее, вышел из зала и завернул в мужской туалет.

Мне не особенно нужна была подпорка – если вы помните, я ведь мог и танцевать. Но палка в любом случае давала возможность не слишком опираться на больную ногу.

Выйдя из туалета, в фойе я стал ждать. И еще ждать. И еще.

Когда прошло слишком уж много времени, я подозвал метрдотеля.

– Тони, не могли бы вы послать кого-нибудь из женской обслуги посмотреть в дамском туалете – не случилось ли чего с миссис Новак? Боюсь, не почувствовала ли она себя дурно, а может быть, у нее какие-нибудь затруднения?

– Вы имеете в виду вашу гостью, доктор Эймс?

– Да.

– Но она же ушла минут двадцать назад. Я лично ее проводил.

– Ах так? Значит, я ее не понял. Спасибо и доброй ночи!

– Доброй ночи, доктор. Надеемся вскоре увидеть вас снова!

Я покинул «Рейнбоус Энд», задержавшись на минутку в коридоре для публики рядом с ним, то есть в тридцатом кольце и уровне половины земного притяжения[3], находящихся, если двигаться по часовой стрелке, в непосредственной близости от радиуса два семьдесят, называемого Петтикот-Лейн[4]. Эта «улица» и в час ночи кишела людьми. Я проверил, не поджидают ли меня прокторы, готовый к тому, что и Гвен уже арестовали.

Но на выходе ничего подобного я не увидел. Обычный поток людей, умытых, отскобленных, принаряженных по поводу дня отдыха, да еще гидов, зевак, зазывал порнозаведений, карманников и священнослужителей.

Голден Рул[5] известен как место, где можно купить что угодно, а Петтикот-Лейн вовсю поддерживала репутацию самого злачного места на спутнике-поселении.

Если кто-нибудь интересовался более серьезными учреждениями, то ему следовало бы переместиться по часовой стрелке на девяносто градусов по направлению к Треднидл-стрит[6].

Никаких признаков прокторов, никаких следов Гвен! Она же обещала встретить меня у выхода. Но обещала ли? Да нет, не совсем. Она, если точно, сказала так: «Я ненадолго, милый!» А я истолковал это, как обещание дождаться меня на улице у выхода из ресторана.

Я слышал все старые побасенки о женщинах и погоде, шутки типа «сердце красавицы склонно к измене» и все такое. Но к моему случаю это никак не подходило. Гвен не из тех женщин, которые так быстро меняют свои намерения. Возможно (если только не произошло ничего плохого!), она вернулась к себе одна и ждет меня дома. Во всяком случае мне хотелось так думать.

Если она взяла скутер, то уже находится там, если пошла пешком, то скоро доберется. Тони сказал «минут двадцать назад».

На пересечении тридцатого кольца с Петтикот-Лейн была стоянка скутеров. Я нашел свободный, набрал на диске «сто пять – радиус один тридцать пять» и установил величину притяжения шесть десятых, обеспечивавшего наиболее возможное приближение к отсеку Гвен.

Гвен жила в Гретна Грин, поблизости от Аппиевой дороги, в том месте, где та пересекает Иеллоу-Брик-Роуд[7]. Впрочем, вряд ли это что-нибудь говорит тем, кто ни разу не посещал обитаемый спутник Голден Рул. Некоторые «эксперты по общественным связям» (а вернее рекламщики!) полагали, что поселенцам будет комфортнее, если окружить их названиями, повторяющими земные. Там имелся даже (удержитесь от тошноты!) «Дом на плевом углу»! Но я всего-навсего набрал координаты 105; 135 и 0, 6.

Мозг скутера, ориентированный примерно на расстояние до десятого кольца, принял мой набор и перешел в режим ожидания. Набрав информацию о своей кредитной карточке, я сел с наклоном, соответствующим ожидаемой скорости скутера.

Этот кретинский «мозг» раздражающе долго проверял состояние моих банковских счетов, затем соткал лучевую паутину-кокон вокруг меня, уплотнив его, закрыл капсулу – «вуф! бинг! бам!» – мы тронулись в путь.

Проскочив три километра от тридцатого кольца до кольца сто пять, мы «бам! бинг! вуф!» – оказались в Гретна Грин. Скутер открылся.

На мой взгляд, подобная услуга с лихвой оправдывает деньги, потраченные на оплату поездки. Но Менеджер уже два года предупреждает нас, что система себя не окупает – или пользуйтесь ею чаще, или платите больше за каждую поездку, иначе оборудование демонтируют, а освободившееся место сдадут внаем. Надеюсь, они найдут компромиссное решение – многим такая услуга очень нужна.

(О да, я знаю, теория Лаффера всегда дает два возможных решения проблем такого рода: максимальное и минимальное, за исключением тех гипотетических случаев, когда оба решения одинаковы… и мнимы! Мой случай был как раз из этого разряда – скутерный транспорт слишком дорог для космических поселений на данном этапе их технической оснащенности.) Дойти пешком от скутера до отсека Гвен было достаточно просто: спуститься по лестнице к уровню притяжения семь десятых, пройти «вперед» еще пятьдесят метров и оказаться на месте.

Ее дверь ответила: «Это записанный на пленку голос Гвен Новак. Я уже в постели и, надеюсь, сладко сплю. Если ваш визит вызван действительно важными причинами, ассигнуйте сто крон на вашей кредитной карточке. Если я решу, что проснулась не напрасно, деньги будут вам возвращены, в противном случае – о смех, о радость, о веселье! – потрачу ваши денежки на джин, а вас все равно не впущу! А если ваше посещение не очень срочно, оставьте, пожалуйста, звуковое послание после моего вскрика».

Это обращение закончилось высоким воплем, как если бы несчастную женщину постиг смертельный удар.

А что, у меня была такая уж срочная необходимость? И стоила ли она ста крон? Я посчитал, что нет, не стоила, и посему оставил следующее обращение:

«Милая Гвен, говорит искренне преданный вам обожатель Ричард. Наши дорожки где-то заплутали. Но поутру мы их снова выпрямим. Не звякнете ли вы в мою нору, когда пробудитесь от сладкого сна? Примите любовь и поцелуи Ричарда Львиное Сердце».

Я постарался придать голосу оттенок беззаботности, скрывая раздражение и беспокойство. У меня было ощущение, что меня провели, но одновременно в подсознании теплилась надежда, что Гвен не могла меня обидеть… надежда, почти близкая к уверенности, хотя смысл произошедшего оставался загадкой.

Я отправился домой: «вуф! бинг! бам!» – «бам! бинг! вуф!»

Моя квартира считается «люксом», потому что имеет отдельную спальню.

Я набрал код на двери, вошел, проверил, нет ли в памяти терминала сообщений – таковых не оказалось, – и переключил дверь и терминал на дежурный режим. Потом повесил трость и вошел в спальню.

В моей постели спала Гвен.

Она выглядела упоительно мирно. Я осторожно отступил, стараясь раздеться бесшумно, и вошел в «освежитель», плотно прикрыв звуконепроницаемую дверь. (Как я уже отметил, моя квартира считалась «роскошной».) Тем не менее я и за этой дверью старался не шуметь, поскольку «звуконепроницаемость» двери была скорее благим намерением, нежели реальностью.

Когда я стал гигиеничен и лишен любых запахов, насколько сие возможно для самца безволосой человекоподобной обезьяны, готового к хирургической операции, я тихонько проник в спальню и осторожно юркнул в собственную постель. Гвен шевельнулась, но продолжала спать.

Если я бодрствовал среди ночи, то выключал сигнал-будильник, ибо, даже нечаянно заснув, я всегда мог проснуться в нужное время, точно так, как если бы этот пустомеля молол свою побудку. Но теперь я снова встал и поставил сигнал на нужное мне дневное время. Завернувшись в покрывало, я неслышно прошел в гостиную и открыл шкафчик-холодильник, служащий кладовкой. Там обитал особый «дух», ведавший моими завтраками.

Смежную дверь между комнатами я оставил открытой, чтобы краем глаза следить за Гвен. Думаю, ее разбудил аромат кофе.

Увидев, что она открыла глаза, я сказал:

– Доброе утро, красавица! Вставайте и почистите зубки. Завтрак готов!

– Я почистила зубы полчаса назад. Так что забирайтесь обратно в постель!

– Нимфоманка! Вам апельсинового сока или черную вишню, а может и то и другое?

– О… то и другое. Не заговаривайте мне зубы. Идите сюда и встречайте судьбу, как положено мужчине!

– Вначале еда.

– Трусишка! Ричард-неженка, Ричард-девчонка!

– Исключительный трусишка. Так сколько вафель способны вы съесть?

– Ох… вот проблема. А вы бы не могли размораживать их по одной?

– Они не заморожены. Всего минуту назад были живы и чирикали. Я сам их придушил и освежевал. Говорите же, или я все съем сам!

– Стыд и жалость! Бедные вафли! Ничего не остается, как идти в монастырь… Две штуки!

– Три. Вы имели в виду «женский монастырь»?

– Я сама знаю, что имела в виду!

Она встала и, очень быстро управившись в освежителе, накинула один из моих халатов. Прелестные вещицы Гвен были разбросаны по спальне тут и там.

Я вручил ей стакан сока, она молча дважды глотнула и только после этого заговорила:

– Бульк, бульк! Это здорово! Ричард, когда мы поженимся, вы будете подавать мне завтраки каждое утро?

– В этом вопросе – прикладное условие, неприемлемое для меня…

– После того, как я доверилась и отдала вам все?

– Но безо всяких условий! Я готов допустить, что буду с таким же удовольствием, как и себе самому, подавать завтраки двоим. Но почему вы решили, что я собираюсь на вас жениться? К чему вы меня склоняете?.. Так вы готовы к приему вафель?

– Воля ваша, мистер! Не все же мужчины одержимы идеей женитьбы на бабушках… Я всего лишь предложила. Да, я готова к приему вафель!

– Так возьмите вашу тарелку, – усмехнулся я. – «Бабушка» – это моя увечная нога. Впрочем, если вы зачали своего первого ребенка, едва достигнув половой зрелости, то и ребенок мог оказаться столь же проворен и наградить вас внуками!

– Ричард, я пытаюсь прояснить две вещи. Нет, пожалуй, три. Во-первых, я всерьез хочу стать вашей женой, если вы не против. Но если вы этого не хотите, я все равно буду холить вас как любимого и готовить вам завтраки.

Во-вторых, я и вправду бабушка. В-третьих, если, несмотря на мой преклонный возраст, вы захотите иметь ребенка, то чудеса современной микробиологии сделают меня способной к деторождению, так же как избавили от морщин и других возрастных признаков. – Я мог бы себя заставить… Кленовый сироп в том бокале, голубиковый – в этом… Но, может, это наша единственная ночь?

– Неполный день, во всяком случае. Но что бы вы сказали, если бы я произнесла: предлагаю знатное вознаграждение.

– Кончайте балагурить и доедайте вафлю. Уже готова следующая.

– Вы чудовищный садист. К тому же – деформированный.

– Не деформированный! – запротестовал я. – Моя нога ампутирована, я не родился таким! Просто моя иммунная система не приемлет пересадок трансплантата. Это одна из причин, заставляющих меня жить на уровнях пониженной гравитации.

Гвен вдруг посерьезнела.

– Мой самый дорогой! Я совсем не имела в виду вашу ногу. О небо! Да нога – вовсе не та причина… Мне следовало быть поосторожнее, чтобы не обидеть вас ненароком!

– Извините и вы меня. Давайте повернем назад. Так что вы подразумевали под «деформированным»?

Она моментально обрела свою обычную жизнерадостность.

– Вы должны бы и сами это понимать! Когда вы меня отталкиваете и не желаете быть нормальным мужчиной. Да еще не хотите на мне жениться. А ну, быстро в постель!

– Давайте покончим с завтраком и внесем ясность. Имейте совесть – я же вовсе не сказал, что не хочу на вас жениться, и уж никак не отталкивал вас!

– О, вот это уж наглая ложь!.. Не передадите ли вы мне масло? Скорее всего вы деформированы в другом. Насколько велик тот отросток с «косточкой» внутри? Сантиметров двадцать пять? А в окружности? Если бы знать, то я бы никогда не рискнула.

– О, ерунда! Он не достигает и двадцати. К тому же я вовсе не отталкиваю вас. У меня самые средние габариты. Но вам бы надо поглядеть на моего дядюшку Джока… Еще кофе?

– Да, спасибо. Но вы и вправду меня оттолкнули. Ох… а у вашего дядюшки Джока еще большие габариты?

– Намного.

– О-о, а где же он живет?

– Доедайте свою вафлю. Вы и в самом деле хотели бы вернуть меня в постель? А может, вам захотелось моего дядюшку Джока?

– Но почему бы мне не иметь обоих?.. Да, немного еще бекона, спасибо.

Ричард, вы прекрасный повар. Но я вовсе не хочу замуж за дядюшку Джока, мне просто любопытно.

– Но не вздумайте просить его показать, если не имеете в виду действия, поскольку у него всегда это на уме. Он совратил жену своего вожатого в отряде скаутов, когда ему было всего двенадцать. И сбежал с нею. В Южной Айове много толковали об этом, поскольку она не желала с ним расставаться. Это произошло более ста лет назад, тогда еще такие вещи воспринимались всерьез, в Айове во всяком случае.

– Ричард, вы хотите сказать, что дядюшке Джоку больше ста лет и он все еще активен и жизнеспособен?

– Ему сто шестнадцать, и он еще кувыркается с женами своих приятелей, с их дочерьми, мамашами, с их скотиной… И три собственные его жены находятся под покровительством сожительствующих с ними знатных граждан Айовы. Одна из них – моя тетя Сисси – еще учится в школе.

– Ричард, я иногда подозреваю, что вы… не вполне правдивы. Легкая склонность к преувеличениям!

– Женщина, так не говорят со своим будущим мужем! За вами находится терминал. Наберите на нем адрес: Гриннелл, Айова. Дядюшка Джок живет немного на отшибе. Давайте-ка вызовем его. Вы поговорите с ним по-хорошему, и он покажет вам свою гордость и радость. Хорошо, дорогая?

– Вы попросту пытаетесь отвлечь меня от постели!

– Еще вафлю?

– Да еще пробуете меня подкупить! Пожалуй, половину. Поделимся?

– Нет. По целой каждому.

– Привет, Цезарь! Вы подаете мне дурной пример, к которому меня всегда влекло. Если мы поженимся, я начну толстеть.

– Я рад это слышать. Колебался, стоит ли говорить об этом, но должен признать, что вы пока что кожа да кости! Можно набить синяки, если не будет прокладки.

Я опускаю то, что изрекла в ответ Гвен: нечто колоритно-лирическое, но, с моей точки зрения, не очень женственное. И это не было ее сутью, поэтому мы и не станем приводить здесь ее слова.

Я отпарировал:

– Впрочем, это несущественно. Я восхищен вашей интеллигентностью. И вашим ангельским нравом. Вашей прекрасной душой. И давайте не входить в физические отношения! (Тут вновь требуются цензурные купюры.) – Ну что ж. В конце концов, вы сами этого добиваетесь. Вернемся в постель и будем думать о вещах физических. Я выключаю вафельницу…

Спустя некоторое время я спросил ее:

– Ты хочешь венчаться в церкви?

– Еще чего! И в белом платье? Ричард, а ты прихожанин церкви?

– Нет.

– И я нет. Да я и не думала, что ты верующий.

– Ладно, подтверждаю, что нет. Но все же как ты думаешь осуществить женитьбу? Насколько я понимаю, в Голден Руле нет другого способа сочетаться браком. И в Менеджерском центре тоже. Гражданская регистрация здесь не практикуется.

– Но, Ричард, ведь очень многие женятся здесь!

– А каким образом, милая? Я знаю, что это так, но не понимаю, как еще, если не в церкви? У меня не было случая установить это. Может, они отправляются в Луна-Сити? Или на Землю? Как?

– Они делают, как им заблагорассудится. Захотят – нанимают большой зал, рассылают приглашения нескольким важным персонам, чтобы они мелькали в толпе гостей, играет музыка, и подается угощение: или делают это дома, приглашая нескольких близких друзей. Или празднуют вдвоем. Сделаем, как тебе захочется, Ричард!

– Ох, только не как мне, а как тебе захочется! Я просто буду согласен на все. Что до меня, так я считаю – женщина лучше всего тогда, когда она не вполне уверена в собственном статусе. И поэтому стоит на цыпочках… Ты не согласна? Эй, эй! Перестань!

– Сам перестань меня дразнить! Если не хочешь запеть дискантом на собственной свадьбе!

– Если ты будешь делать так, то никакой свадьбы не будет. Ну, хватит, милая, так какую же ты хочешь свадьбу?

– Ричард, не нужна мне никакая брачная церемония, не надо никаких свидетелей. Я просто хочу дать тебе тот обет, который должна давать жена.

– Так ты уверена в этом, Гвен? А ты не поспешила ли?

(Честно говоря, я подумал, что обеты, даваемые женщиной в постели, вещь не слишком-то надежная!) – Я не поспешила. Я решила выйти за тебя больше года назад.

– Ах, ты решила? Н-да, а я… Эй, мы же познакомились меньше года назад! На балу в «День Армстронга». Двадцатого июня. Я же помню!

– Правильно.

– Ну и что?

– Что «ну и что», милый? Я решила выйти за тебя еще до нашей встречи.

Тебе это кажется невозможным? Мне – нет. И никогда не было таким.

– Ну что ж. Мне лучше кое о чем рассказать тебе. В моем прошлом были эпизоды, которыми хвастаться не приходится. Они не то чтобы бесчестны, но несколько сомнительны. И фамилия Эймс не та, что была дана мне при рождении.

– Ричард, я буду горда называться миссис Эймс или… миссис Кэмпбелл.

Колин…

Я, не комментируя, просто спросил:

– Что еще ты знаешь?

Она выдержала мой взгляд без улыбки.

– Все, что мне нужно, знаю. Полковник Колин Кэмпбелл, известный как «Ликвидатор Кэмпбелл» в своих отрядах и… в официальных посланиях. А еще – ангел-хранитель для студентов в Академии Персиваля Лоуэлла. Ричард или Колин, моя дочь была среди тех студентов. – Я был навечно проклят там.

– Сомневаюсь.

– И ты из-за этого решила выйти за меня?

– Нет, мой дорогой. Та история могла бы произвести впечатление много лет назад. Но теперь я в течение многих месяцев открываю человека, скрытого за личиной легендарного героя. И… хоть я и поторопилась с постелью, но ни один из нас не стал бы жениться из-за этого. А не хотел бы ты узнать о моем прошлом? Я расскажу тебе.

– Нет, не надо!

Я посмотрел ей в глаза, взял в руки ее ладони и спросил:

– Гвендолин, я хочу взять тебя в жены. Хочешь ли ты взять меня в мужья?

– Да, хочу!

– Я, Колин Ричард, беру тебя, Гвендолин, в жены, чтобы владеть тобой и содержать, хранить и лелеять и любить так долго, как ты будешь владеть мной.

– Я, Сэди Гвендолин, беру тебя, Колин Ричард, в мужья, чтобы хранить, любить и лелеять всю оставшуюся мне жизнь.

– Ф-фу! Полагаю, это то, что надо?

– Да, а теперь поцелуй меня.

Я поцеловал и спросил:

– Так когда же возникла «Сэди»?

– Сэди Липшиц, так меня звали с самого начала. Мне имя не нравилось, и я сменила его. Ричард, единственное, что нам осталось, это объявить о нашем браке, то есть скрепить его. И я хочу это сделать, пока ты еще покладист!

– Прекрасно. Но как ты объявишь об этом?

– Я могу воспользоваться твоим терминалом?

– Нашим терминалом. Ты не должна спрашивать разрешения.

– Нашим терминалом. Спасибо, милый!

Она вызвала справочную и попросила соединить с общественной редакцией «Голден Рул Геральд».

Когда подключили, она сказала:

– Пожалуйста, запишите: «Доктор Ричард Эймс и миссис Гвендолин Новак имеют удовольствие объявить о своем браке, состоявшемся сегодня. Никаких подарков и цветов». Пожалуйста, подтвердите получение.

Гвен вздохнула:

– Ричард, я заставила тебя поторопиться, но сделать это была должна: теперь я не смогу давать показаний против тебя ни в каком суде. Я хочу помочь тебе чем только смогу. Так почему же ты убил его, милый? И как?

Глава 2

Я задумчиво поглядел на мою новобрачную.

– Ты очень благодушна, любовь моя, и я благодарен тебе за то, что ты не будешь свидетельствовать против меня. Но побаиваюсь, что законные основания, приведенные тобой, не годятся для нашего случая.

– Но ведь это одно из основных правил юстиции, Ричард! Жену нельзя принудить показывать против мужа. Это знает каждый.

– Вопрос только в том: знает ли об этом Менеджер? Компания утверждает, что у данного поселения только один закон – закон Голден Рула и что инструкции Менеджера лишь практическое истолкование этого закона, то есть подзаконные акты, меняющиеся в строго определенных рамках, к тому же только по указанию самого Менеджера. Гвен, я не знаю! Окружение Менеджера вполне может решить, что ты главная свидетельница Компании!

– Я не желаю этого! Не желаю!

– Спасибо, любовь моя! Но давай подумаем: если потребуются показания, то каковы они должны быть? Итак, предположим: меня ошибочно обвиняют в смерти мистера… скажем, мистера Икс. Этот мистер Икс – незнакомец, подошедший к нашему столику в тот момент, когда ты вышла в дамскую комнату. Так что же ты видела?

– Ричард, я видела, как ты его убил! Я видела это!

– Но следователь будет спрашивать во всех подробностях. Видела ли ты, как он подошел к нашему столику?

– Нет. Я его не видела, пока не вышла из дамской комнаты и собралась подойти к нашему столику, но заметила, что на моем месте кто-то сидит. Я даже испугалась немного!

– Прекрасно, вернемся немного назад и снова повторим, что ты видела.

– Ну… я вышла из женского туалета и повернула налево, в сторону нашего столика. Ты сидел ко мне спиной, так? Ты же помнишь это?

– Неважно, что помню я. Говори лишь о том, что помнишь сама. На каком ты находилась расстоянии?

– Я не знаю… Возможно, в десяти метрах. Я бы могла отправиться туда и измерить. Разве это имеет значение?

– Если будет иметь, то измеришь! Итак, ты видела меня с расстояния в десять метров. Что я делал? Стоял? Сидел? Двигался?

– Ты сидел спиной ко мне.

– Ты видела спину, освещенную очень ярко. Но почему ты думаешь, что это был именно я?

– Ричард, ты что, нарочно все осложняешь?

– Да, поскольку и следователи тоже нарочно все осложняют. Так как же ты меня узнала?

– Но ведь это был ты, Ричард! Я знаю твой затылок так же, как твое лицо! К тому же, когда ты встал и подошел к нему, я увидела твое лицо!

– Ну ладно, ты вышла и увидела мою спину. Так что же я сделал потом?

Встал?

– Нет, нет. Я увидела тебя за нашим столиком и кого-то напротив, на моем стуле. Я просто остановилась и стала смотреть.

– Этот человек был тебе знаком?

– Нет, я его никогда раньше не видела.

– Опиши его.

– Но я не смогу… точно.

– Маленький? Высокий? Возраст? Борода? Раса? Одежда?

– Я же не видела его стоящим. Но он ни юноша, ни старик. По-моему, бороды не было.

– А усов?

– Не знаю.

(Я-то знал: усов не было. Возраст – около тридцати.) – Раса?

– Белая. Светлая кожа, но не блондин шведского типа. Ричард, не было времени на разглядывание всех деталей. Он угрожал тебе каким-то оружием, а ты выстрелил в него и вскочил, когда подбежал официант. Я повернула назад и дождалась, пока его унесли.

– Куда они его унесли?

– Я не знаю точно, так как была в дамской комнате и дверь за мной захлопнулась. Они могли его занести в мужской туалет на другой стороне холла. Но там есть и другая дверь с надписью: «Только для персонала».

– Ты видела, что он угрожал мне оружием?

– Да. И ты тогда выстрелил в него, вскочил, схватил его оружие и спрятал в карман как раз в тот момент, когда официант подбежал к нему с другой стороны.

(Ого!) – В какой карман я положил то, что взял?

– Дай мне подумать. Надо мысленно туда вернуться. В левый карман. В левый наружный карман пиджака.

– Как я был одет?

– В вечерний костюм, мы ведь зашли туда после театра. Белая манишка, серый пиджак, черные ботинки.

– Гвен, чтобы не будить тебя, я разделся в гостиной и повесил одежду в платяной шкаф прихожей, собираясь убрать ее в гардероб попозже. Не затруднит ли тебя открыть шкаф и извлечь из левого наружного кармана того самого пиджака, что был на мне вчера вечером, «оружие», которое я туда упрятал?

– Ну…

Она запнулась и торжественно, как ребенок, исполнила то, о чем я попросил. Вернувшись через минуту, она протянула мне бумажник незнакомца.

– Это все, что я там нашла.

Я взял бумажник.

– Вот это и есть «оружие», которым он мне «угрожал»!

Я показал ей мой правый указательный палец.

– А вот оружие, из которого я в него выстрелил, когда он направил на меня свой бумажник.

– Не понимаю!

– Поверь мне, именно поэтому криминалисты придают гораздо больше значения очевидным фактам, нежели показаниям очевидцев. Ты – идеальный «очевидец», интеллигентный, искренний, жаждущий сотрудничать и вполне честный. Ты описываешь ту визуальную смесь, которую якобы видела, или полагаешь, что видела, и, собрав все бывшее в поле твоего зрения, ты подтвердила «увиденным» свои предположения о случившемся. Смесь эта в твоем воображении стала уже как бы истинными воспоминаниями: сведениями «из первых рук непосредственной наблюдательницы». Но ведь ничего такого не было!

– Но, Ричард, я же видела…

– Ты видела, как убили того бедного шута. Ты не видела, что он мне угрожал, поскольку этого и не было. И ты не видела, что его убил именно я, ибо и этого тоже не было! Кто-то третий прикончил его с помощью разрывного жала. А так как он сидел лицом к тебе и жало попало ему в грудь, стало быть, стрелявший мог стоять непосредственно за тобой. Ты не заметила никого?

– Нет. О, там сновали официанты, метрдотель и шофер, а еще люди, встающие и садящиеся. По-моему, там не было никого особенного, а тем более стрелявшего из оружия. А какое это оружие?

– Гвен, оно может и не выглядеть оружием. Замаскированное оружие, каким обычно пользуются убийцы, и способное стрелять короткими стрелками, должно иметь в длину около пятнадцати сантиметров. Это может быть дамская сумочка, камера, театральный бинокль. Список невинных на вид предметов бесконечен. И нас он никуда не приведет, поскольку я сидел спиной к убийце, а ты не приметила ничего особенного. Жало было послано из-за твоей спины. Поэтому забудь о нем. Давай лучше узнаем, кем был потерпевший. Или за кого себя выдавал.

Я вытряхнул все из отделений бумажника, включая и «секретный» кармашек. В нем лежал золотой сертификат, выданный банком в Цюрихе (эквивалентный примерно семнадцати тысячам крон) и, по-видимому, припасенный на обратный билет.

Там же – стандартное удостоверение, выдаваемое в Голден Руле всем прибывающим. Все, что можно было из него извлечь, – это фотография, названное им имя, национальность, возраст, место рождения и так далее, а еще подтверждение того, что Компании предъявлен обратный билет или сумма, необходимая для оплаты как билета, так и пребывания на спутнике-поселении в течение девяноста дней. Эти последние два пункта – единственное, что по-настоящему заботило Компанию.

Я не знаю наверняка, как поступает Компания с теми, кто, слишком потратившись, остается без обратного билета и без денег на него. Возможно, они могли продать свои контракты. Но я не знал, сколько это стоит.

Прожиточный минимум – это нечто, чем я не стал бы рисковать…

Удостоверение, выданное Компанией на имя Энрико Шульца: тридцать два года, гражданин Белиза, уроженец Сиудад Кастро, бухгалтер. С фотокарточки глядел тот самый несчастный дурачок, который позволил себя убить, пытаясь выйти на связь в таком людном месте.

…И я уже в сотый раз подивился: почему он мне не позвонил и не пригласил поговорить в укромном месте? В качестве «доктора Эймса» я значился в справочнике, а пароль «Уокер Эванс» обеспечил бы ему конфиденциальный разговор со мной.

Я показал фотографию Гвен.

– Это тот самый парень?

– Кажется, да. Хотя не могу сказать с уверенностью.

– Я-то вполне уверен, поскольку говорил с ним лицом к лицу несколько минут.

Наиболее интересная информация содержалась для меня в том, чего же не хватает в бумажнике? Там было удостоверение Голден Рула, золотой швейцарский сертификат и еще восемьсот тридцать одна крона. И все!

Никаких кредитных карточек, ни водительских прав, ни контракта, ни членского билета гильдии или объединения, ни билета члена какого-нибудь клуба или общества – ничего!

Бумажник мужчины похож на дамскую сумочку – и там и тут всегда скапливается всякий хлам: фотографии, газетные вырезки, счета из магазинов и прочее, до бесконечности. И постоянно требуется уборка этого мусора. Но и после любой такой «чистки» кое-что, в чем обязательно нуждается современный человек, должно остаться. У моего приятеля Шульца не осталось ничего.

Вывод: его не волновала проблема истинного подтверждения собственной личности.

Следовательно, где-то в поселении Голден Рул есть набор его истинных документов: удостоверение с иным именем, паспорт, почти наверняка выданный не Белизом, другие бумаги, которые могли бы раскрыть его подноготную, мотивы поведения и, возможно, то, откуда ему известен пароль «Уокер Эванс»?

Но как же все-таки это выяснить?

Меня беспокоило еще и побочное обстоятельство – те самые семнадцать тысяч в золотых швейцарских сертификатах. Не содержалась ли в них, помимо стоимости обратного билета, еще и ничтожная сумма, предназначенная мне в уплату за убийство Толливера? Если это так, то меня оскорбили до глубины души. Я предпочел бы убийство как выполнение общественного долга.

Гвен вдруг спросила:

– Не хочешь ли ты со мной развестись?

– Что, что?

– Я втравила тебя в этот брак. У меня были самые добрые намерения, честное слово! Но все повернулось так, что я чувствую себя идиоткой.

– Ах, Гвен, жениться и развестись в один день – это не по мне. Если хочешь меня турнуть, давай проделаем это завтра. Но хотелось бы иметь испытательный срок дней в тридцать. Или хотя бы в две недели. И дать тебе такую же возможность. Вот тогда наши действия, как в горизонтали, так и в вертикали, будут оценены по достоинству. Либо не оценены. Предоставляю тебе судить об их достоинствах. Ну как, разве это не справедливо?

– Справедливо. Хотя я и могла бы забить тебя до смерти твоими же собственными хитроумными рассуждениями.

– Забить мужа до смерти – это привилегия любой замужней женщины… особенно если это сделать втихую. Пожалуйста, отвлекись от битья, ибо меня беспокоит кое-что другое. Не могла бы ты высказать свои суждения – почему понадобилось убивать Толливера?

– Рона Толливера? Нет. Хотя не могу привести доводов и в пользу того, что ему надо оставаться живым. Он ведь хам!

– Да, он хам, это верно. И не будь он одним из партнеров Компании, ему давно предложили бы использовать свой обратный билет и убраться. Но ведь я не сказал «Рон Толливер», я сказал всего лишь «Толливер»!

– А что, здесь еще один такой? Надеюсь, что нет!

– Увидим.

Я подошел к терминалу и, запросив информацию на «Т», прочитал:

– «Ронсон Эйч Толливер: Ронсон Кью – его сын; жена сына Стелла М.Толливер»… Эй! Тут есть еще: «Смотри – Талиаферо»!

– Это исходное написание, – заметила Гвен. – Но произносится почти так же, как «Толливер».

– Ты уверена?

– Абсолютно. По крайней мере, к югу от линии Диксон-Мейсон на Земле.

Написание «Толливер» подразумевает малограмотную публику, неспособную писать. Писать имя полностью, а потом читать его, произнося все буквы, так делают фиговые янки типа «Липшицев»! А вот владельцы плантаций, аристократы, презирающие негров и обожающие женщин, пишут слова полностью, а произносят их кратко.

– Жаль, что ты это говоришь.

– Но почему, милый?

– Потому что здесь еще трое мужчин и одна женщина, чьи имена пишутся полностью: «Талиаферо»! И я не знаю никого из них, а посему не представляю, кто же должен быть убит?

– А ты обязан убить кого-то из них?

– Не имею понятия. Вот что: я, кажется, слишком много тебе наговорил.

И если ты намерена оставаться моей женой хотя бы еще четырнадцать дней…

А ты намерена?

– Разумеется! Четырнадцать дней плюс всю оставшуюся жизнь. А ты просто-напросто большой поросенок-шовинист!

– И пожизненно оплаченный партнер.

– И дразнилка!

– Думаю, и ты грешишь тем же. А не желаешь ли вернуться в постельку?

– Нет, пока ты не решишь, кого именно намерен убить.

– Но это может занять много времени.

И я сделал лучшее, что мог: изложил ей во всех деталях и без прикрас мой короткий диалог с человеком, назвавшимся Шульцем. Это было все, что я знал. Он погиб слишком рано, чтобы узнать больше, и оставил бесконечно много невыясненного.

Я сел за терминал, запустил текстовый редактор и открыл новый файл, словно сочиняя очередную литературную «халтуру»:

«Приключения искаженного имени» (вопросы, требующие выяснения):

1. Толливер или Талиаферо?

2. Почему Т. нужно прикончить?

3. Почему «мы все погибнем», если Т. не будет мертв в полдень воскресенья?

4. Кто был заключен в тело, именовавшееся Шульцем?

5. Логическое обоснование моего избрания как орудия казни мистера Т.

6. Действительно ли необходимо это убийство?

7. Кто из членов «Общества памяти Уокера Эванса» натравил этого болвана на меня? И зачем?

8. Кто убил «Шульца»? И зачем?

9. Почему персонал «Рейнбоус Энд» так быстро замял факт убийства?

10. Комплекс. Почему Гвен ушла раньше меня и пришла сюда, вместо того чтобы вернуться домой? И как она вошла?

– Мы введем все эти вопросы в память машины? – спросила Гвен. – На номер десятый могу ответить только я сама.

– Этот номер я ввел смеха ради, – откликнулся я. – А что касается девяти первых пунктов, то, если найти ответ на любые три из них, я смогу дедуктивно вывести решение и всех остальных.

И я продолжил набирать на дисплее:

«Возможные действия».

– Это что, помогает? – спросила Гвен.

– Всегда! Спроси любого старого вояку. А теперь давай ставить пункты действия по очереди.

П.1 – Позвонить всем Талиаферо, работающим в управлении. Желательно вслушаться в звучание имени. Исключить каждого, кто произносит все буквы имени.

П.2 – Покопаться в досье тех, кто останется. Начать с информационной карточки «Герольда».

П.3 – Проконтролировать данные П.2, держать ушки на макушке относительно всего, что ожидается или занесено в расписание мероприятий на воскресенье.

П.4 – Если бы не опасность оказаться трупом на территории поселения Голден Рул, скрывая при этом свою личность, но обеспечив пересылку документов обратно, то где бы вы их оставили? Намек: узнать, когда этот будущий труп прибыл в Голден Рул. И тогда проверить отели, сейфы, абонентские ящики, почту «до востребования» и др.

П.5 – Откладывается.

П.6 – Откладывается.

П.7 – Позвонить как можно большему количеству членов группы «Уокер Эванс» и болтать до тех пор, пока не проскочит что-нибудь необычное.

Примечание: некоторые студенистые мозги могут выболтать многое!

П.8 – Моррис, или метрдотель, или водитель автобуса, или все вместе, или двое из них знают, кто убил Шульца. Один из них (или больше) этого ожидал. Поэтому надо изучить уязвимые точки каждого из них: выпивки, наркотики, деньги, секс (в любом варианте) и поинтересоваться: «А как тебя звали на Земле, приятель?» Узнать, не заведено ли на него какое-нибудь дело? Нажать на эту «нежную» точку. Проделать то же с каждым из трех и проанализировать их данные. «В каждом шкафу запрятан скелет»! Поскольку этот закон незыблем, то найти «скелет» в любом случае!

П.9 – Деньги. Заключительная позиция, пока не опровергнутая никем!

Вопрос: Во сколько вышеупомянутое мне обойдется? Потяну ли я? И наоборот: а если не потяну?

– Я весьма удивлена, – отметила Гвен. – Когда я сунула нос в твои дела, мне показалось, что у тебя серьезные неприятности. Но пока что ты не под стражей и явно находишься дома. Так почему мы обязаны что-то делать вообще, о мой супруг?

– Мне надо его убить.

– Что? Но ты ведь даже не знаешь, что означает «Толливер»! И почему он должен стать трупом? Или наоборот?

– Нет, нет, я имею в виду не Толливера! Хотя из случившегося и может следовать, что Толливеру предстоит умереть. Но я, милая, имею в виду того, кто прикончил Шульца.

– Да, я понимаю, он должен поплатиться за содеянное убийство. Но почему это обязан сделать ты? Они же оба тебе незнакомы: и жертва, и убийца! И ведь это вовсе не твое дело, не так ли?

– Нет, это мое дело! Шульца, или как бы там его ни звали, убили, когда он сидел за моим столиком. И я не намерен это снести. Гвен, любовь моя, если прощать дурные манеры, они станут еще хуже. И наше прелестное поселение выродится в трущобу типа Элл-Пять. Нельзя дозволить толкучку и хамство, излишний шум и грубый язык. Я должен разыскать невежу, позволившего подобное, объяснить ему его хамство, дать возможность извиниться и – убить его.

Глава 3

Моя обожаемая новобрачная вытаращила глаза.

– Ты собираешься убить человека? За плохие манеры?

– А у тебя есть более веские основания? И хотелось бы, чтобы я игнорировал хамство?

– Нет, я могу понять, если человека осудят за убийство. И не против серьезного наказания. Но не дело ли это прокторов и Управления? Зачем присваивать функции карающего закона?

– Гвен, я неясно выразился. Моя цель – не наказание, а выпалывание сорняков плюс эстетическое удовольствие от того, что грубияна удалось проучить. У него могли быть очень веские основания для уничтожения Шульца… но проделывать это на глазах людей, предающихся трапезе, так же неприлично, как устраивать публично семейный скандал. И сей кретин осмелился на эту оскорбительную акцию в момент, когда жертва была моим гостем. Это обязывает вдвойне! – Переведя дух, я продолжил: – Наказание за предполагаемое убийство не является моей задачей. А что касается прокторов и Управления – не знаю, есть ли у них законы, запрещающие убийство?

– Да ты что, Ричард, конечно, они должны быть!

– Я никогда о таких не слышал. Полагаю, что для Менеджера убийство способ давления со стороны Голден Рула.

– Ну, я думаю, что ты не прав…

– Ты думаешь? Но я-то никогда не знаю, о чем думает сам Менеджер! И к тому же, Гвен, дорогая, уничтожение – не обязательно убийство! Фактически так оно и есть. Если Менеджеру попадется на глаза этот случай, он может решить, что это проявление чьей-то мании. Преступление против хороших манер, но не против нравственности! – Я повернулся к терминалу и продолжил: – Но Менеджер, возможно, уже знаком с этим делом, а посему давай поглядим, что пишет по поводу инцидента «Геральд»?

Я нажал клавишу «газеты», по каналу передавали новости. Я выбрал из них статистику происшествий и житейских событий. В этой рубрике первым номером шло сообщение: «Бракосочетание Эймс-Новак». Я остановил кадр, увеличил его и вывел на печать, затем оторвал полоску бумаги с текстом и вручил моей новобрачной.

– Пошли внукам в подтверждение того, что бабуля больше не грешит!

– Благодарю, милый. Ты очень любезен. Я приму к сведению это твое качество.

– Я ведь умею еще и стряпать!

Перейдя к извещениям о смертях, я рассчитывал подцепить что-либо интересное и важное.

Но этого про сегодняшний набор никак нельзя было сказать. Ни одного знакомого имени. И, главное, никаких Шульцев, никаких неопознанных чужаков, никаких смертей «в популярных ресторанах»! Всего лишь скорбные извещения о смерти нескольких иноземцев по естественным причинам и одно о гибели в результате несчастного случая.

Поэтому я переключил внимание на новости поселения Голден Рул. И здесь ничего стоящего. Бесконечное нудное пережевывание ежедневной текучки: сообщения о прибытии и отбытии кораблей (в качестве «значительной информации»), а также о том, что на оси Голден Рула заканчивается монтаж колец сто тридцать – сто сорок. Если все пойдет по графику, то они состыкуются с основным цилиндром в восемь ноль-ноль шестого числа.

Естественно – здесь не было и намека на Шульца, Толливера или Талиаферо, а тем более на неопознанный труп!

Я снова прошелся по заголовкам и переключился на мероприятия, запланированные на ближайшее воскресенье, но среди них самым стоящим оказался голографический телемост с участием Гааги, Токио, Луна-Сити, Элл-Четыре, Голден Рула, Тель-Авива и Агры. Тема дискуссии: «Кризис веры.

Современный мир на перепутье». Посредниками выступают президент «Гуманистического общества» и Далай-Лама. Я пожелал им удачи.

– Итак, мы имеем «свист, ноль, орешек, немчуру» – и ничего! Гвен, как по-твоему, можно заставить иноземца произнести свое имя?

– Дай-ка я попробую, милый! «Миз Толивух, это Глойа Мид Калхун из Саванны. Нет ли у вас кузины Стейси Мэй в гойоде Чайльстон?» Когда она поправит меня, сказав, как же произносится ее имя, я извинюсь и повешу трубку. Но если она (или он) примет мою «сокращенную» форму, но не признает кузины Стейси Мэй, я скажу: «Удивительно, она же назвала фамилию Талли-ах-фарох… но я так и знала, что это неправильно!» Ну, как ты находишь, Ричард? Это даст возможность назначить свидание или нет?

– Наверное, даст.

– Тебе или мне?

– Лучше тебе. Но я отправлюсь с тобой. Или ты пригласишь собеседника к себе. Но сперва мне следует купить шляпу.

– Шляпу?

– Тот нелепый коробок, который укрепляется на макушке тех, кто прибывает с Земли.

– Господи, да знаю я, что такое шляпа! Я ведь, как и ты, родилась там. Но очень сомневаюсь, чтобы кто-нибудь за пределами Земли носил шляпы!

Да и где ты собираешься сей предмет покупать?

– Не знаю, о лучшая из девушек, но могу сказать, почему мне он понадобился. Имея шляпу, я могу вежливо прикоснуться к ней и произнести:

«Сэр (или мэм), умоляю вас, откройте, зачем кому-то понадобилось видеть вас мертвым в полдень в воскресенье?» Кроме шуток, Гвен, меня заботит, как начать разговор. Ведь почти на все случаи предусмотрены правила вежливого обращения – от предложения адюльтера чьей-нибудь целомудренной супруге до дачи взятки. Но как приступить к интересующему меня сюжету?

– А ты не можешь сказать просто: «Эй, учтите, кому-то приспичило вас убить!»

– Да нет, не годится. В мою задачу не входит предупредить малого, что его собираются кокнуть. Мне всего лишь надо установить, почему это понадобилось. И не исключено, что, узнав, я смогу это от души одобрить как наблюдатель или даже так проникнусь целесообразностью задуманного, что сумею сам претворить в жизнь намерения покойного мистера Шульца, оказав тем самым услугу роду человеческому!.. Или, наоборот, не соглашусь с этим настолько рьяно, что посвящу все свои помыслы и остаток дней предотвращению оного преступления, если, конечно, намеченным объектом не окажется Рон Толливер! Впрочем, рано еще говорить о выборе позиции. Сперва я должен понять, что происходит. Гвен, любовь моя, в профессии ликвидатора никогда не бывает так: сперва убиваешь, потом задаешь вопросы. Это же может утомить публику! – Я вновь обратился к экрану терминала, не переключая ничего. – Гвен, прежде чем мы начнем обзванивать людей, мне надо вызвать каждого из друзей Уокера Эванса. Первая задача – выяснить, как Шульц узнал пароль. Его обязательно сообщил кто-то из шести, которому известно и то, почему Шульц вляпался в дерьмо.

– А что, они находятся за пределами Голден Рула?

– Не знаю точно, все ли. Один из них, возможно, на Марсе, двое – в Поясе астероидов. Один или двое могут жить на Земле под именами, которые мне известны. Гвен, та катастрофа, которая вынудила меня оставить веселую военную профессию, заставила обратиться в бегство шесть моих товарищей, ставших моими кровными братьями… Я понимаю, широкой публике это могло показаться отвратительным… Единственное, что я могу сказать, журналисты и комментаторы, не видевшие самого события, не могли и понять, почему оно произошло… Но уверяю тебя, в основе лежали веские причины, касавшиеся времени, места, обстоятельств. Я мог бы… Нет, неважно, милая.

Давай остановимся на том, что все мои друзья находятся в укрытиях, а значит, их поиск может оказаться делом весьма утомительным.

– Но ведь тебе нужен только один из них, не так ли? Только тот, кто общался с Шульцем.

– Да, но я же не знаю, кто это!

– Ричард, а может быть, легче и проще проследить за тем, что делал Шульц, и выйти на того единственного, чем разыскивать всех шестерых, да еще пребывающих под вымышленными именами, по всей Солнечной системе? А может, и за ее пределами?

Я задумался.

– Очень возможно. Но как же я смогу проследить действия Шульца? Тебя что-нибудь озарило, любовь моя?

– Ничего. Но я помню, что, когда я прибыла в Голден Рул, меня спрашивали в приемном центре не только о том, где я жила раньше (и проверяли паспорт), но также интересовались, откуда я прибыла и где еще побывала до этого. И тоже проверяли данные мной сведения. То есть не только то, что я прибыла с Луны: ведь почти каждый стартует оттуда, но и то, как я там оказалась. А тебя разве не спрашивали о том же?

– Нет. Дело в том, что я предъявил им лунный паспорт, где указано, что я уроженец Луны и гражданин Свободного Штата Луна.

– А я-то думала, что ты родился на Земле!

– Гвен, Колин Кэмпбелл родился на Земле, но Ричард Эймс появился на свет в Гонконге Лунном, и все тут!

– Ох!

– И все же нужно попытаться проследить за Шульцем раньше, чем начинать поиск шестерки. Если бы я узнал, что Шульц не отлучался слишком далеко от Земли или Луны, то, стало быть, его связи туда и поведут, а вовсе не на Марс или Пояс астероидов. – А что если… предположить, что целью его было… нет, это глупость!

– Что именно «глупость»? Посвяти меня, родная.

– О, я подумала, а что если Рон Толливер – всего лишь прикрытие, а истинная цель – ты сам или твои шесть друзей, связанные с Уокером Эвансом?

Может, они хотят спровоцировать тебя на контакты с ними? Чтобы заграбастать всех семерых? Не является ли это попыткой вендетты? И было ли что-нибудь, побуждающее кого-то к мести всем вам одновременно?

У меня в желудке слегка похолодело от ее слов. – Пожалуй, это вполне вероятно. А впрочем, остается неясным, зачем же понадобилось укокошить Шульца.

– Но я же сказала, что мое предположение – глупость!

– Погоди, погоди-ка! А был ли в самом деле убит этот Шульц?

– Ну как же, ведь мы оба видели, Ричард!

– А мы видели? Я думаю, что видел, но ведь это вполне могло быть подделкой. То, что я видел, было похоже на смерть от разрыва жала. Но сделаем два простых предположения, Гвен. Первое – для создания такого впечатления достаточно лишь маленького темного пятнышка на рубашку. Второе – за щекой спрятана небольшая капсула с красной жидкостью. В нужный момент он на нее надавит и «кровь» хлынет изо рта Остальное – дело техники, включая странное поведение Морриса и прочего персонала. «Мертвое тело» быстренько выносится через служебное помещение, где «Шульца» переодевают и выпускают наружу из задней двери.

– Ты полагаешь, что так и было?

– Фу… да нет же, черт бы все это побрал! Я ведь видел массу смертей, а эта произошла так же близко от меня, как сейчас сидишь ты…

Все же мне кажется, он и правда умер.

Я слегка похвалил самого себя. Неужели я мог ошибиться в таком «ключевом» вопросе?.. Господи, да конечно же, мог! Я ведь не супергений, наделенный психологической энергией. И я могу ошибиться в том, что видел собственными глазами, точно так же, как ошиблась Гвен.

Я вздохнул.

– Гвен, честно говоря, я не знаю! На моих глазах Шульц умер в точности, как умирают от разрывного жала, но… если тщательно подготовить такую сцену, то правдоподобие может быть полным, но такая фальшивка требует очень быстрого прикрытия. Иначе поведение персонала «Рейнбоус Энд» выглядит просто невероятным… О лучшая из девиц! – сказал я уныло. – Я ни в чем не уверен. А может, кому-то понадобилось, чтобы у меня поехала крыша?

Она отнеслась к последнему вопросу как к чисто риторическому, каковым он и являлся. (Надеюсь.) – Так что же мы предпримем? – спросила Гвен.

– Да… попробуем все же «проконтролировать» Шульца. И не будем забивать себе голову другими шагами, не сделав этого.

– А как?

– Дадим взятки, любовь моя. Ложь и деньги. Щедрая ложь и скупые денежные вложения. Если только ты не достаточно богата, чтобы раскошелиться. Я ведь не спрашивал тебя об этом до женитьбы, правда?

– Богата? Я? – расширила свои очи Гвен. – Но, Ричард, я же сама вышла за тебя из корысти!

– Ах, ты поэтому так поступила? Леди, тебя жестоко надули. Не хочешь ли вызвать адвоката?

– Да-а, подумаю об этом. Скажи, а нельзя ли моему случаю придать статус «изнасилования»?

– Нет, словосочетание «статус изнасилования» напоминает что-то вроде плотского постижения статуи. А как на это кто-нибудь решился бы, я не представляю. Я вообще не вижу здесь правовых оснований! – Я вновь повернулся к терминалу. – Так что же, вызываем адвоката или начнем заниматься Шульцем?

– Ричард, у нас получается странноватый медовый месяц. Иди-ка сюда, в постельку!

– Подождет постелька. А ты, пока я занимаюсь Шульцем, съешь еще одну вафельку.

Я нажал клавишу справочной и запросил информацию «о Шульцах». Их оказалось девятнадцать, но среди них ни одного Энрико. Не могу сказать, что это сильно меня удивило. Там, правда, был некто «Хендрик Шульц», и я запросил его данные. Вот они:

«Преподобный доктор Хендрик Шульц (дальше шли ученые степени), в прошлом Великий Магистр Королевского астрологического общества. Научно обоснованные гороскопы за умеренную цену. Торжественные речи на свадьбах.

Семейные советы. Эклектическая и холистическая терапия. Советы по успешным вложениям и выигрышным пари. Петтикот-Лейн, на кольце девяносто пять, вблизи мадам Помпадур».

Текст сопровождался голограммой его улыбающейся физиономии и подписью под ней:

«Я – папа Шульц, ваш добрый друг. Никакая ваша проблема не покажется мне ни слишком малой, ни слишком сложной. Гарантирую любые работы!»

Гарантирует от чего? Хендрик Шульц выглядел в точности как Санта Клаус минус борода, но отнюдь не как мой любезный Энрико! Поэтому я изгнал его с экрана, правда, не вполне охотно, ибо проникся симпатией к сему преподобному доктору.

– Гвен, в справочнике такого нет. Под именем, обозначенным в удостоверении, выданном Голден Рулом. А не означает ли сие, что такой Шульц и не появлялся в поселении? Или что его имя было убрано из файлов прежде, чем его тело начало остывать?

– Ты ждешь от меня ответа или размышлений вслух?

– Ни то ни другое. Наш следующий шаг – запросить Приемный центр.

Я вызвал справочную и запросил иммиграционную службу Приемного центра.

– Говорит доктор Ричард Эймс. Мне нужно найти человека по имени Энрико Шульц. Не могли бы вы дать его адрес?

– А почему бы вам не справиться в адресной службе?

Вопрос звучал так, словно его задала моя школьная учительница, а не вежливая служащая офиса.

– Его там нет. Он турист, а не постоянный житель. Мне всего лишь надо знать, где его найти в Голден Руле. Адрес отеля, пансиона или чего-нибудь в том же духе…

– Еще чего захотели! Вы прекрасно знаете, что мы не выдаем такой персональной информации, да еще зафиксированной! Если этого нет в справочнике, значит, он хорошо заплатил. Обратитесь к кому-нибудь другому, доктор, если таких найдете.

Она дала отбой.

– Кого мы теперь начнем пытать? – спросила Гвен.

– Те же адресаты, те же задницы, но теперь уже за деньги и лично.

Терминалы – устройства удобные, Гвен, но по ним не дашь взятку меньше ста тысяч. Для объятий послабее личные контакты выгоднее… Пойдешь со мной?

– И ты допускаешь, что я позволю тебе улизнуть одному? Да еще в день нашей свадьбы? Только попробуй, гуляка!

– Но, может быть, тогда что-нибудь на себя накинешь?

– А тебе неприятно на меня смотреть?

– Не то чтобы очень. И все же давай собирайся.

– Я скоро. Полсекунды, Ричард, пока я найду свои тапочки… Ричард, а мы сможем по пути заглянуть ко мне? В этом платье в театре чувствуешь себя шикарно одетой, но для дневного делового визита оно вряд ли подойдет. Надо переодеться.

– Ваше малейшее желание, мэм!.. Но возникает еще один вопрос. Ты собираешься переселяться ко мне?

– А ты этого хочешь?

– Гвен, я по собственному опыту знаю, что брак иногда восстает против раздельного ложа, но никогда не возражает против двух адресов!

– Но ты не ответил прямо.

– Тогда слушай. У меня, Гвен, есть одна мерзкая привычка, из-за которой здесь будет не очень удобно жить вдвоем. Дело в том, что я пишу.

Моя дорогая девушка изумилась.

– Считай, что ты ответил. Но почему назвал эту привычку мерзкой?

– Гвен, любовь моя, я не собираюсь извиняться за свое писательство.

Во всяком случае, не более чем за мою отсутствующую ногу… Но, по правде, одно породило другое. Когда я не смог служить в армии, мне понадобилось чем-то зарабатывать на жизнь. И я не нашел ничего более подходящего для себя, к тому же подвернулся парень, который дал моей писанине дорогу.

Кроме того, писательство – вполне законный способ отлынивания от работы, не требующий ни особой сноровки, ни таланта, ни воровства… А по сути ведь это занятие антиобщественно. Оно предполагает такое же уединение, как мастурбация. Потревожь писателя в момент вдохновения, и он способен ударить, даже не сознавая, что делает! Это приводит в ужас жен писателей и мужей писательниц. И еще одно, Гвен (слушай внимательно!): писателя нельзя ни смирить, ни вознаградить цивилизованным образом. Или даже вылечить от устоявшихся привычек. В семье, где есть хотя бы один писатель, единственный известный науке способ совладать с ним – это предоставить изолированный кабинет, где он мог бы в уединении претерпевать свои острые творческие муки. Еду следует подавать на кончике длинной палки, поскольку, если потревожить несчастного в такие моменты, он может либо разразиться слезами, либо совершить насилие. Он может не услышать ни слова, а если его потрясти, чего доброго, еще и укусит! – Я улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок. – Не огорчайся, милая! Я сейчас ничего не пишу и не приступлю, пока мы не сумеем изолировать комнату для моей работы. И вот что я тебе скажу: прежде чем отправиться в Приемный центр, я, пожалуй, позвоню в офис Менеджера и попрошу предоставить мне более просторную квартиру. К тому же нам понадобятся два отдельных терминала.

– А зачем два, милый? Я ведь не часто пользуюсь терминалом.

– Зато, когда пользуешься, то надолго или нет, но занимаешь его. А если я сам работаю над литературным текстом, то уже ни для чего другого его не освобожу. Ни для чтения газет, ни для отправления письма, ни для хозяйственных заказов, ни для просмотра телепрограмм, ни для звонков кому-либо! Ни для чего! Поверь мне, дорогая, у меня эта болезнь уже долгие годы и я знаю, каково с ней жить. Поэтому позволь мне иметь небольшую отдельную комнату с терминалом, разреши время от времени наглухо в ней запираться, и ты получишь нормальный брак с мужем, который как бы ежедневно уходит в офис и делает там что-то. Правда, я никогда не интересовался тем, что делают люди в своих офисах!

– Ну и ладно, родной! Ричард, а ты получаешь удовольствие от писания?

– Никто не может получать от этого удовольствия.

– Удивляюсь. Но должна сообщить тебе, что покривила душой, говоря, что вышла за тебя из корысти.

– А я тебе и не поверил. Мы квиты.

– О да, милый! А вот я могу позволить себе в какой-то мере баловать тебя… Да нет, яхту я тебе не куплю. Но мы сможем жить с полным комфортом здесь, в Голден Руле, не самом дешевом местечке в Солнечной системе. И тебе можно будет не писать.

Я нежно поцеловал ее и сказал:

– Как славно, что я женился на тебе. Но учти: писать я не брошу!

– Но если это не доставляет удовольствия! У нас же не будет нужды в деньгах. Мы правда не будем нуждаться!

– Благодарю, любовь моя! Но я не объяснил тебе всех коварных особенностей писательства. Покончить с этим нельзя. Человек продолжает писать и тогда, когда отпадают соображения финансового порядка… ибо не писать становится для него еще невыносимей.

– Не понимаю.

– Я и сам не понимал, вступая на эту роковую стезю и полагая, что смогу остановиться, когда захочу! Ничего подобного, милая! В ближайшие десять лет поймешь. Но ты просто не обращай внимания, если я начну канючить. Считай это блажью и только!

– Послушай, Ричард! А не обратиться ли тебе к психиатру?

– Не хочу рисковать. Я знавал писаку, который пошел этим путем. Его напрочь вылечили от писательства. В последний раз, когда его увидел, он забился в угол и дрожал, как осиновый лист. И это была еще благоприятная фаза. Но один лишь вид компьютера-процессора вызывал у него припадки отчаяния.

– Ну да, ну да… Ты же всегда слегка преувеличиваешь.

– Да нет же, Гвен! Я могу сводить тебя к нему… Вернее, показать его надгробие. Ладно, не бери в голову, родная… Я пошел звонить Менеджеру, ведающему жильем.

Я повернулся к терминалу и…

…и эта проклятая штука замигала, как рождественская елка, зазвучал пронзительный сигнал вызова. Я включил ответное устройство.

– Эймс слушает. У нас что-нибудь неисправно?

Я еще не кончил говорить, как по экрану поползли буквы, и принтер начал печатать без моей команды (ненавижу, когда он так поступает!):

«Официальное извещение доктору Ричарду Эймсу. По решению Управления занимаемая Вами квартира должна быть срочно освобождена. Остаток внесенной Вами квартплаты будет переведен на Ваш текущий счет с добавлением неустойки в пятьдесят крон за причиненные Вам неудобства. Ордер подписан Артуром Миддлгаффом, полномочным Менеджером по квартирным вопросам. Желаем приятного дня!»

Глава 4

Мои глаза готовы были вылезти из орбит.

– О дивные, дивные ватрушки! Целых пятьдесят крон – ура! Гвен! Теперь ты смело можешь сказать, что вышла замуж за богача!

– Милый, с тобой все в порядке? Ты же заплатил больше за бутылку вина вчера вечером! Я думаю, это издевательство. Оскорбление.

– Конечно, так оно и есть, дорогая. Но это делается специально, чтобы в придачу к «неудобствам» обозлить меня и вынудить к каким-то действиям.

Не дождутся!

– Не дождутся, чтобы ты съехал?

– Нет, нет, я сейчас же освобожу квартиру. Конечно, с городским советом можно бороться, но не путем отказа освободить помещение. Тем более что этот «заместитель Менеджера» может отключить и электроэнергию, и вентиляцию, и воду, и санитарные услуги. Нет, милая моя, они хотят вывести меня из равновесия, заставить выкрикивать пустые угрозы и прочее. – Я улыбнулся своей любимой. – Итак, я решил не выходить из себя и сразу же съехать с квартиры, оставаясь кротким, как ягненок. А ярость, вызванная сообщением, пусть останется при мне столько времени, сколько я найду нужным. Кроме того, выселение ничего и не меняло, поскольку я все равно собирался просить большую квартиру: ведь мне нужна еще одна комната.

Поэтому я позвоню ему, этому драгоценному мистеру Миддлгаффу.

Я снова набрал справочную, чтобы узнать номер отдела, ведающего жильем.

И получил на дисплее сообщение: «ТЕРМИНАЛ ОТКЛЮЧЕН»!

Пялясь на экран и пытаясь не взорваться, я сосчитал до десяти, медленно, на санскрите. Дражайший мистер Миддлгафф, или сам верховный Менеджер, или кто там еще – всерьез решили меня рассердить! И поэтому самое главное для меня сейчас – сохранить невозмутимость. И мысли должны быть успокаивающими, как у факира на ложе из гвоздей. Впрочем, мне не были противопоказаны размышления о том, как поджарить яйца того затейника – как только я узнаю, кто это. Так с чем их приготовить? С соевым соусом? Или достаточно чесночного масла с щепоткой соли?

Обдумывание этих кулинарных рецептов слегка меня успокоило. И поэтому я не слишком изумился и даже не расстроился, обнаружив на дисплее новый шедевр делового общения. От любезного извещения о том, что терминал отключен, они перешли к следующему приятному известию:

«ЭЛЕКТРИЧЕСТВО И ВСЕ ЭЛЕКТРОПРИБОРЫ БУДУТ ОТКЛЮЧЕНЫ В 13:00».

После этого на экране появились цифры отсчета времени – тоже крупно:

12:31 у меня на глазах сменилось на 12:32.

– Ричард, что за ерунду они там вытворяют?

– Да все еще пытаются заставить меня свихнуться, я полагаю. Но ни черта у них не выйдет. Вместо этого мы в течение двадцати восьми… нет, двадцати семи минут вычистим отсюда весь хлам, накопившийся за пять лет.

– Слушаюсь, сэр! Я могу помочь?

– Молодчина! Вывали все из малого шкафа в передней и большого в спальне – прямо на кровать. На полке в большом гардеробе большая матерчатая сумка, вернее, чехол от парашюта. Запихивай все туда как можно плотнее. Ничего не сортируй, вали подряд. А вот в халат, что был на тебе во время завтрака, сложи то, что не влезет в чехол, и перетяни его поясом.

– А туалетные принадлежности?

– Ах да! В кладовке есть автомат, выдающий пластиковые мешки, засунь все в мешок и тоже вложи в узел. Лапушка, из тебя выйдет превосходная супруга!

– Ты абсолютно прав. Большой опыт предыдущих браков, мой родной. Ведь из вдов получаются лучшие жены! Тебе не хотелось бы послушать о моих мужьях?

– Может, и хотелось бы, но не сейчас. Припаси это для какого-нибудь скучного вечера, когда у тебя будет мигрень, а я слишком устану, чтобы работать.

Свалив девяносто процентов упаковочных забот на Гвен, остальными десятью, самыми трудными, я занялся сам – моими записями и архивом.

У писателей, как правило, полно багажа, а военные, тоже как правило, путешествуют всегда налегке. Из-за этого противоречия я давно бы угодил в сумасшедший дом, если бы не замечательное изобретение для писателей (после резинки на конце карандаша): электронный архив. Я пользуюсь дискетками «Сони Мегавэйферс» емкостью в добрых полмиллиона слов каждая. Это чудо имеет радиус в два сантиметра и толщину в три миллиметра. Информация упакована в дискетках так плотно, что и вообразить нельзя!

Я уселся рядом с терминалом, отстегнул протез («липовую ногу», если хотите!) и открыл его верхнюю часть. Запихнув свои «памятные облатки», изъятые из селектора терминала, в цилиндр, игравший роль «берцовой кости» в моем протезе, я прикрыл эту полость и водворил протез на место.

Таким образом, при мне в буквальном смысле слова находились все архивы и записи, необходимые в моем бизнесе: контракты, деловые письма, копии моих сочинений, важная корреспонденция, необходимые адреса, наметки будущих рассказов, квитки о выплаченных налогах и так далее, до отвращения… До эры электронных файлов аналогичная бумажная документация тянула бы на полторы тонны, да еще плюс полтонны стальной упаковки объемом в несколько кубических метров. Теперь же это весило всего несколько граммов и занимало места не больше, чем мой средний палец. Двадцать миллионов слов архивного хранения!

Мои «облатки» спокойно уместились в «берцовой кости», там им не грозили похищения, потеря или повреждение. И кому бы пришло в голову спереть чужой протез? И сам калека мог ли позабыть где-либо свою искусственную ногу? Он ее снимает на ночь, но первое, к чему он тянется утром, – его протез!

На протез не обратят внимание даже налетчики. Причем почти никто и не догадывался, что у меня нет ноги. И всего раз мне случилось остаться без него: коллега, отнюдь не мой приятель, вынес протез на ночь из моей комнаты. Отомстил, так сказать: мы с ним, видите ли, разошлись во взглядах на литературу! Но я выскочил утром на одной ноге, отколотил обидчика его же каминной кочергой, пристегнул протез, схватил свои бумаги и удалился.

Писательское дело, хоть и требует сидячего образа жизни, все же иногда оживляется такими «взрывными» эпизодами!

Терминал показывал 12:54, когда мы почти закончили укладываться.

Осталось увязать пачку книг – настоящих, отпечатанных на бумаге. Гвен их тоже засунула в узел, сооруженный из халата.

– Что еще? – спросила она.

– По-моему, все, – ответил я. – Быстренько осмотрюсь напоследок, выставим все в коридор и подумаем, как быть, когда они выключат свет.

– А что делать с этим бонсай-деревцем? – спросила Гвен, уставившись на карликовый клен, которому уже стукнуло около восьмидесяти лет: росточку-то всего тридцать девять сантиметров. – Его некуда засунуть, лапушка. К тому же деревце надо поливать несколько раз в день. Пусть это чувствительное созданьице достанется следующему жильцу.

– Фиг ему достанется, шеф! Ты его сам донесешь до моей квартиры, а я возьму весь багаж.

(Должен признаться, «чувствительное созданьице» мне никогда особо не нравилось.) – А мы что, отбываем на твою квартиру?

– Куда же еще, милый? Конечно, нам нужно помещение побольше, но в нашем бедственном положении сгодится любая крыша над головой. Поскольку все свалилось как снег на голову!

– Ну, свалилось так свалилось! Гвен, ты лучше напоминай мне почаще, чтобы я говорил: «Как я доволен, что надумал жениться на тебе!»

– Но ведь ты вовсе и не думал об этом? Мужчинам такое не свойственно!

– В самом деле?

– Правда, правда! Но я все же буду напоминать, чтобы ты произносил именно эти слова.

– Пожалуйста, напоминай почаще! Я рад, что и ты надумала взять меня в мужья… А ты обещаешь снять с меня заботы о «чувствительном создании»?

Она не ответила, ибо светильники два раза мигнули и мы ужасно заторопились: Гвен стала выволакивать все в коридор, а я лихорадочно обошел свою бывшую квартиру. Свет снова мигнул, я схватил палку и успел выскочить за дверь раньше, чем она захлопнулась за мной с треском. Гвен похлопала меня по спине.

– Спокойствие, босс! Вдохни поглубже. Сосчитай до десяти, пока не выдохнешь. После этого давай-ка потихоньку выбираться.

– Мы должны были бы посетить с тобой Ниагарский водопад. Я уже говорил тебе это? Говорил.

– Конечно, Ричард. Подними деревце. На этом перегоне я понесу и узел, и саквояж – в каждой руке по вещи. Держим курс на отметку нулевого притяжения?

– Да, но я возьму саквояж и дерево. А палку просуну в лямки саквояжа.

– Пожалуйста, не будь «macho»[8], Ричард! Не сейчас, когда у нас столько проблем.

– «Macho» – слово унизительное, Гвен! Если ты его еще раз произнесешь, я тебя шлепну, скажешь в третий раз – побью этой палкой. И буду «macho», когда мне вздумается!

– Да, сэр, моя – Джейн, твоя – Тарзан! Возьми же деревце, пожалуйста.

Мы нашли компромисс. Я взял саквояж и пошел, опираясь на палку. Гвен рукой подхватила узел, в другую взяла деревце; узел явно перевешивал. Ее первоначальное предложение, должен признать, было более разумным: обе ноши весили не так уж много и, по мере продвижения к нулевой отметке, их вес падал. Я чувствовал глупость своего поведения и некоторую неловкость: ведь я поддался искушению не признавать себя калекой и доказать, что способен сам справиться с ношей! И непонятно, что хуже – поддаться глупому искушению или согласиться со своей немощью?

Достигнув оси космического спутника-цилиндра, мы оказались в невесомости и полетели вперед вместе со своим скарбом, пристегнутым к поясам. Гвен держала деревце двумя руками. Когда мы добрались до ее «кольца», Гвен взяла обе ноши, и я не стал препираться. Все путешествие заняло не более получаса. Вызвать бы лифт, но придется долго ждать: пресловутое «приспособление по охране труда» частенько задерживалось.

Гвен положила груз перед дверью квартиры и произнесла команду в переговорное устройство. Дверь не открылась. Не открылась, но заговорила:

– Миссис Новак, пожалуйста, позвоните сейчас же в Управление по жилищным вопросам. Ближайший терминал находится в кольце сто пять, у радиуса один тридцать пять, уровень притяжения ноль шесть десятых, рядом со стоянкой персонального транспорта. Разговор будет оплачен властями Голден Рула.

Нельзя сказать, что это меня сильно удивило, но я вконец расстроился.

Остаться без жилья – все равно что остаться без еды. А может, и хуже.

Но Гвен повела себя так, словно и не услышала мерзкого предложения.

Она лишь скомандовала:

– Садись на саквояж, Ричард, и не волнуйся. Не думаю, чтобы это заняло много времени.

Она открыла сумочку, покопалась в ней, вытащила острую шпильку и кусочек провода, возможно, развернутую скрепку. Что-то тихонько мурлыча, она стала колдовать с дверью. Я помогал ей тем, что не лез с советами. Не сказал ни единого слова. Это было трудно, но я выдержал.

– Готово, – произнесла она.

Дверь распахнулась. Гвен подняла мое японское деревце, нет, наше японское деревце.

– Прошу, милый! Поставь пока что саквояж поперек порога, внутри еще темно!

Я последовал за ней. Единственным пятном света был экран терминала, на котором значилось: «ВСЕ СЛУЖБЫ ВРЕМЕННО ОТКЛЮЧЕНЫ».

Совершенно невозмутимо она снова зашарила в сумочке, достала маленький фонарик и, светя им, вынесла из кладовки длинную отвертку, автомобильные пассатижи, продолговатый инструмент неизвестного назначения, возможно самодельный, и пару резиновых перчаток как раз ее размера.

– Ричард, будь любезен, посвети мне, пожалуйста!

Кожух с электрическим щитком находился над микроволновой плитой, он был заперт дверкой и украшен обычными ярлыками-заклятиями для отпугивания жильцов: «Опасно! Не вскрывать! Вызвать монтера!» и прочими. Гвен вскарабкалась на плиту, уселась наверху духовки и одним махом открыла дверку щитка. Не исключено, что подобным образом замок открывался и раньше.

Она принялась орудовать совершенно спокойно, все так же монотонно мурлыча и указывая мне, куда направлять луч фонарика. Разочек там что-то ярко полыхнуло, и она неодобрительно пробормотала:

– Ты что это, озорник? Нельзя так делать с Гвен!

Потом очень медленно что-то подкрутила, и наконец в квартире вспыхнул свет, а с ним и то, что делает жилище пригодным для обитания: свежий воздух, звук микроволнового мотора и все остальное.

Гвен закрыла дверку щитка.

– Ты поможешь мне слезть, милый?

Я ссадил ее, обнял и поцеловал в награду за труды. Она просияла:

– Спасибо, сэр! А я и забыла, что ты – мой! Как славно, однако, быть замужем! Мы должны жениться почаще!

– Может, сейчас?

– Ну уж нет, сейчас время обеда. Завтрак был обильный, но ведь уже перевалило за четырнадцать. Ты созрел для еды?

– Вполне, – ответил я. – Как насчет похода к «Неряхе Джо» или в «Аппиеву дорогу» у кольца сто пять? Или ты предпочитаешь ресторан пошикарней?

– «Неряха Джо» вполне подошел бы, я ведь не обжора, миленький. Но, мне кажется, не стоит отсюда высовываться, обратно можно и не попасть!

– Почему же? Ты так ловко справилась с замком.

– Ричард, во второй раз может и не удаться. Они просто еще не поняли, что замок для меня не препятствие. Но если это откроется, они поставят стальную пластину поперек двери. И я собираюсь с ними бороться не более, чем ты. Поэтому давай попируем здесь, потом я упакую свои вещи. Чего бы тебе хотелось на обед?

И тут я обнаружил, что Гвен спасла из моей кладовки все замороженные, а также упакованные стерильно продукты. У меня всегда запас чего-нибудь экзотического. Кто может знать, не захочется ли человеку, в разгар ночи работающему над рассказом, отведать мороженых устриц, о которых он только что написал? И не проще ли на этот случай их иметь под рукой? Иначе придется встать, выйти из убежища и заняться поисками страстно желаемого блюда. Но ведь это будет крахом творческого взлета!

Гвен выложила все, что хранилось и в ее закромах тоже. Обедая, мы обсуждали, как же быть дальше. Я сказал, что собираюсь позвонить дражайшему мистеру Миддлгаффу сразу после обеда. Она озабоченно возразила:

– Все же, милый, мне лучше уложить сперва вещи.

– Как скажешь. Но почему?

– Ричард, мы с тобой как прокаженные, это же ясно. И мне кажется, это связано с убийством Шульца. Правда, полной уверенности у меня нет. Но как бы там ни было, я хочу, чтобы мои вещи были упакованы и вынесены вместе с твоими наружу сразу же, когда выйдем и мы. Иначе может оказаться, что мы обратно сюда уже не попадем.

Она мотнула головой в сторону терминала, где все еще светилось: «ВСЕ СЛУЖБЫ ВРЕМЕННО ОТКЛЮЧЕНЫ».

– Для включения этого терминала, – сказала Гвен, – хватило бы пары соленоидов, ибо сам компьютер находится не здесь. Стало быть, ты мог бы позвонить Миддлгаффу, не выходя из квартиры. И поэтому все, что нам надо сделать здесь, мы должны закончить прежде, чем окажемся по ту сторону двери.

– Но, пока ты упаковываешь вещи, я мигом обернусь!

– Только через мой труп!

– Да ты что? Гвен, будь же благоразумна!

– Из нас двоих именно я и благоразумна. Ричард Колик, ты мой только что обретенный супруг. Коль скоро так случилось, я тебя не выпущу из поля зрения. Ты ведь можешь исчезнуть так же, как и Шульц! Мой любимый, если они намерены тебя убить, им придется сперва проделать это со мной. – Я попытался ее урезонить, но она закрыла руками уши. – Не хочу ни спорить, ни слушать. Я не слышу! – и добавила, приоткрыв одно ухо: – Помоги упаковать вещи, прошу тебя.

– Ладно, дорогая.

Она управлялась гораздо проворнее меня, и единственное, чем я мог ей помочь, – это не путаться у нее под ногами.

Особого опыта совместной жизни с женщинами у меня не было; военная служба не очень-то способствует созданию домашнего очага. Поэтому я всегда избегал брака, довольствуясь лишь непродолжительными связями с коллегами-амазонками, которые сами по себе обрывались из-за служебных перемещений.

Когда я дослужился до полковника, у меня, кроме денщика, появилась и женская прислуга, но я и в мыслях не имел, что это хоть как-то может напоминать семейную жизнь.

И вот что я пытаюсь выразить: несмотря на сочиненные мной любовные истории бесчисленных вымышленных героинь, я имел все же довольно смутное представление о женщинах!

На заре моего писательства случайно нашелся издатель, покупавший мои вымученные рассказики. Его звали Ивлин Фингерхут, он был мрачным субъектом с плешью и неизменной сигарой во рту. Фингерхут всегда поучал меня:

– Не пытайтесь полностью изучить женщину, это сделает из вашей жизни скачки с препятствиями.

– Но ведь правдивость литературы подразумевает такое знание! – возражал я.

– Да ваши истории и без того правдивы, ведь каждая из них будет сопровождаться клятвенными заверениями, что данный рассказ основан на реальном факте! – Он клал большой палец на рукопись, которую только что купил. – Вы должны к ней прилепить ярлычок с надписью: «Факт». Неужели вы собираетесь уверять, что такого не было? Вы что, не желаете, чтобы вам за это платили?

Да нет, я очень даже хотел, чтобы мне платили! По мне вершина литературного стиля – простое элегантное выражение: «Платите во имя того, чтобы…», поэтому я быстро отвечал:

– Что касается фактов, положенных «в основу», никаких проблем нет.

Сам я эту женщину толком не знал, но моя мать училась с ней в одной школе.

Эта девица в самом деле обвенчалась с младшим братом своей матери. Она была уже в положении, когда все открылось, и появилась дилемма: то ли взять на душу грех аборта, то ли родить плод кровосмешения, возможно, с двумя головами, но без подбородков? Все основано на фактах, Ивлин, но мне пришлось их обработать и упорядочить. И получилось, что моя героиня Бет Лу не была истинной племянницей своему дяде, да и ребенок-то был зачат не от него! Вот эти подробности я и выкинул из рассказа!

– Ну так напишите его снова, введите именно это и выкиньте предыдущее. Вас должно заботить лишь то, чтобы были изменены имена персонажей и названия мест. Не дай бог, если поступит хоть одна жалоба от тех, кто себя узнает в ваших героях!

Попозже я принес ему исправленную версию, ни словом не обмолвясь, что эта история произошла вовсе не с соученицей матери, а с героями книги, принадлежащей моей тетке Эбби. Я попросту «слизал» ее с либретто «Цикла о кольце Нибелунгов» Рихарда Вагнера. Сам-то Вагнер был никудышным литератором, он лишь лихо сочинял музыку, а либретто ему делал некто Гилберт.

Но его дурацкие сюжеты вполне подходили для переложения в современную прозу, разумеется с изменениями в интонации, именах действующих лиц и географических названиях. Нельзя даже сказать, что я крал эти сюжеты.

Скорее всего, слегка их «заимствовал». Они теперь в широком обиходе, мои права на них закреплены, да к тому же и сам Вагнер умыкал их откуда-то из прошлого!

Я вполне мог обеспечить себе доход, используя лишь вагнеровские сюжеты, но они уже сидели у меня в печенках. Поэтому, когда Фингерхут ушел в отставку и купил себе ранчо в Турции, я бросил писать любовные истории и перешел на военную прозу. Ее продавать оказалось намного труднее, и иногда я почти голодал, поскольку, зная кое-что о войне, я, в соответствии с теорией Фингерхута, обрек себя на истинные скачки с препятствиями.

Кроме того, далеко не все из того, что я знал о войне и военной службе, можно было ввести в рассказ или роман. И все же с некоторым сожалением я вспоминал, насколько проще было иметь дело с «историями о любви», ибо ни я, ни Фингерхут, ни сам Вагнер не могли похвалиться доскональным знанием женщин…

В особенности это оказалось применимым к Гвен. Я всегда полагал, что любой женщине при переезде с квартиры требуется минимум семь мулов либо эквивалентный им огромный контейнер. И я считал, что женщины по своей природе существа неорганизованные. Я был убежден в этом.

Но Гвен собралась покинуть свою квартиру всего лишь с двумя чемоданами – одним большим для одежды (он, кстати, был меньше моего саквояжа!), в котором все было очень аккуратно уложено, и другим поменьше для прочих предметов. Вот так.

Она выстроила в ряд наши пожитки: чехол, узел, большой чемодан, маленький чемодан, свою сумку, мою палку и японское деревце. Задумчиво их оглядев, она произнесла:

– Мне кажется, я могла бы все это увязать так, чтобы самой вынести из дома.

Я запротестовал:

– Интересно, как ты это себе представляешь? У тебя же, кажется, всего две руки. Надо нанять тележку.

– Как скажешь, Ричард!

– Так и скажу. – Я двинулся к ее терминалу и застыл. – Ох, я и забыл!

– Гвен, казалось, не слышала, ибо все ее внимание поглотило японское деревце. – Я и забыл! – повторил я. – Гвен, ты становишься не очень-то разговорчивой. Я сейчас тихонько проскользну к ближайшему терминалу и сразу же вернусь.

– Нет, Ричард!

– Но ведь это всего лишь мгновение.

– Нет и нет, Ричард!

Я вздохнул:

– Как ты непреклонна!

– Ричард, я согласна на что угодно, только бы сейчас не расставаться.

Я даже не возражаю против того, чтобы все оставить здесь, рассчитывая, что мы сможем вернуться. Или, скажем, все вынести наружу и оставить перед дверью, а самим пойти на поиски тележки и еще позвонить мистеру Миддлгаффу.

– И по возвращении констатировать пропажу всего? Или тут поблизости вовсе не водятся двуногие крысы? – спросил я саркастически.

В любом космическом спутнике-поселении водились свои «темные ходоки», весьма нежелательные для властей. Они всячески избегали возвращения на Землю. Предполагалось, что власти Голден Рула успешно их вылавливают и высылают, но насчет «высылки» ходили всякие слухи, которые заставляли меня по возможности избегать встреч с такими «грызунами».

– Имеется, сэр, еще один способ, адекватный нашему продвижению к будке с терминалом, – сказала Гвен. – Если бы нам удалось добраться до жилищного Управления и получить новое обиталище, то тогда мы вызвали бы тележку и дождались ее там. Но будка имеет то преимущество, что она близко. Ты раньше сказал, что поднял бы оба груза, а трость приторочил бы к чехлу. Я, пожалуй, позволю тебе так сделать, но только ненадолго. Тогда я возьму оба чемодана, а сумку перевешу через плечо. Единственной проблемой останется японское деревце. Но, Ричард, ты же видел в «Географическом журнале» туземных девушек, несущих на голове узлы?

Не дожидаясь ответа, Гвен подняла горшок с деревцем, примостила его на макушке, расправила локти, улыбнулась мне, потом присела, согнув лишь колени, и взяла в обе руки по чемодану.

Она прошлась по квартире, поворачиваясь кругом и ожидая моей реакции.

Я зааплодировал.

– Благодарю вас, сэр! Осталось только одно. На пешеходной дороге может быть людно, и меня, чего доброго, толкнут.

Она изобразила это, выпустив из рук чемоданы и на лету подхватив падающий горшок с деревцем.

– Вот так я поступлю!

– Но тогда я брошу свои вещи, выхвачу палку и отколочу обидчика.

Болвана, который тебя толкнет. Правда, я не забью его до смерти. Просто проучу. И конечно, лишь в том случае, если обидчиком окажется самец, достигший зрелого возраста. Если же нет, я просто передам его властям.

– Не сомневаюсь, что ты так и поступишь, милый! Но я не очень-то боюсь, что меня толкнут, особенно если ты будешь идти впереди, создавая фарватер. Договорились?

– Ладно. Но при условии, что ты оголишь свою талию.

– А зачем?

– На тех снимках в «Географическом журнале» у женщин талия непременно оголена. Это единственное, из-за чего журнал их снимает.

– Ну и прекрасно, раз ты этого хочешь. Хотя не уверена, что это мой стиль.

– Напрашиваешься на комплимент, обезьянка? Ты будешь прекрасно выглядеть, но не стоит баловать этим уличный сброд. Поэтому останься с прикрытой талией.

– Мне все равно. Если хочешь, я вполне могу и оголиться!

– Чересчур ты что-то покладиста! Делаешь так, как тебе хочется, но при этом вроде бы поддакиваешь мне. Это что, обычные женские уловки?

– Конечно!

Наше собеседование прервал звонок в дверь. Гвен удивилась.

– Позволь мне, – сказал я и, шагнув к двери, нажал на кнопку переговорника. – Кто там?

– Послание от Менеджера.

Я убрал палец с кнопки и спросил Гвен:

– Открыть?

– Думаю, да.

Я нажал на другую кнопку, дверь распахнулась, и человек в прокторской форме шагнул внутрь. Дверь захлопнулась. Он ткнул мне в руки какой-то листок.

– Распишитесь здесь, сенатор, – сказал он, но тут же отдернул руку. Скажите, а вы точно сенатор от «Стандарт Ойл»?

Глава 5

– Вы почему вдруг отступили? Кто вы такой? Назовите себя!

– А что? Если вы не сенатор, то забудьте о моем приходе. Я, наверное, ошибся адресом.

Посетитель сделал шаг назад и ударился спиной о дверь, всем своим видом изображая замешательство. Он повернул голову и попытался дотянуться до кнопки, открывающей замок.

Я сбросил его руку.

– Я велел вам назвать себя! Этот шутовской наряд еще ни о чем не говорит. Я желаю видеть ваше удостоверение. Гвен, задержи его!

– Конечно, сенатор!

Он сунул руку в задний карман брюк и быстро вытянул оттуда какую-то штуковину. Гвен стукнула его по руке, и неизвестный предмет выпал. Я сбоку ребром ладони ударил посетителя по шее. Листок бумаги кружился в воздухе, пока человек медленно ничком падал на пол. Из-за низкого притяжения здесь любое падение напоминало замедленную съемку. Это зрелище показалось мне довольно зловещим предвестием.

– Не давай ему шевельнуться, Гвен.

– Одну секундочку, сенатор, последи-ка за ним, – откликнулась она, шаря в сумке. Я отошел назад и подождал. Она продолжала: – Теперь порядок.

Только не перекрывай мою линию огня, пожалуйста!

– Вас понял, прием, – отозвался я, не спуская глаз с гостя, распростертого на полу.

Его неуклюжая поза говорила о том, что он пока пребывает «в нокауте», однако не исключалось и притворство. Вряд ли я так уж сильно его стукнул!

Поэтому я сильно надавил на левую чувствительную точку шеи поверженного, стараясь заставить его вскрикнуть и дернуться, если обморок был притворным. Но он не шелохнулся.

Тогда я обследовал незваного посетителя сперва со спины, потом перевернув вверх лицом.

Его брюки не соответствовали кителю: отсутствовал галун, отличавший прокторскую форму. Да и китель, явно сшитый не на него, имел неважнецкий вид. В карманах брюк я нашел несколько крон ассигнациями, лотерейный билет и пять патронов «шкода» калибром в шесть с половиной миллиметров. Они могли подойти и к пистолету, и к автомату, и к винтовке, и их хранение почти везде считалось противозаконным. Но больше ничего – ни бумажника, ни удостоверения. Судя по исходившему от него запаху, он явно нуждался в омовении. Я отодвинулся и встал.

– Держи его на прицеле, Гвен. По-моему, он из тех «ночных ходоков».

– Мне тоже так кажется. Посмотри-ка, пожалуйста, пока он не двигается, что там за штука валяется, – махнула рукой Гвен в сторону выпавшего из руки посетителя пистолета.

Назвать этот предмет «пистолетом» значило сильно ему польстить, хотя оружием он мог быть смертоносным. В просторечии такие подарки именовались «громыхалками». Я оглядел ее не прикасаясь. Дуло было сделано из металлической трубки, настолько светлой, что я засомневался, была ли «громыхалка» хоть раз в деле. Пластмассовая рукоятка, грубо обструганная, видно, подгонялась под размер ладони владельца. Спусковой механизм, укрытый под металлический чекой, был изготовлен (поверьте мне!) из резиновой тесемки. На мой взгляд, такое оружие могло выстрелить лишь единожды. Впрочем, учитывая хрупкость дула, оно стало бы для стреляющего более опасным, нежели для мишени.

– Гнусненькая вещица, – заметил я. – Мне и притрагиваться к ней противно, она может сработать как мина-ловушка.

Но тут я разглядел наконец, что же держала в руке Гвен. Она целилась в поверженного посетителя тоже смертоносным оружием, но абсолютно отличным по качеству. Это был девятизарядный браунинг «мийако» – один из самых современных образцов оружейного искусства.

– Почему ты не выстрелила, когда он вытащил свою пушку? Если бы тебе не удалось выбить эту гадость из его руки, он сделал бы из тебя хорошенький труп!

– Не выстрелила и все!

– Что «и все»? Когда кто-то целится в тебя, надо во что бы то ни стало стрелять сразу и первой!

– Я не могла. Ты сказал «задержи его», но моя сумка была далеко, и я воспользовалась вот этим.

Что-то блеснуло, и мне показалось, что теперь у нее в каждой руке по пистолету. Потом она сунула второй «пистолет» в нагрудный карман, это была всего лишь авторучка!

– Прости меня, босс, но я использовала подручные средства.

– О, я тоже ошибся. Когда я крикнул тебе «задержи», то всего лишь хотел отвлечь его внимание. Я же не знал, что у тебя есть оружие!

– Ты уж прости меня. Будь моя сумка под рукой, я бы утихомирила его пистолетом. Но пришлось «разоружать» гостя первым попавшимся предметом.

А я подумал, как бы мне везло на поле боя, будь у меня под началом тысяча таких бойцов, как Гвен. Она весила около пятидесяти килограммов, рост у нее всего лишь метр шестьдесят. Но не позавидовал бы я любому Голиафу, повстречавшемуся с ней!

Впрочем, где разыщешь тысячу таких, как Гвен? Или хотя бы похожих на нее?

– А вчера вечером этот «мийако» тоже лежал в твоей сумке? – спросил я.

Она замялась.

– Если это так, то твои выводы были бы плачевны для меня, не так ли?

– Ладно, беру обратно свой вопрос. Смотри-ка, наш дружок приходит в себя. Не отводи пока пистолета.

Я снова нажал на его шею. На этот раз он взвизгнул.

– Ну-ка сядь! – приказал я. – И не пытайся подняться. Сиди, заложив руки за голову, и не двигайся. Как тебя звать? Своим тупым молчанием ты вынудил прибегнуть к способу давления, который мне и самому неприятен.

Давай-давай, говори, только безо всяких глупостей! Миссис Хардести[9], – обратился я к Гвен, – как насчет того, чтобы слегка пострелять в него? Несмертельно, просто ранить в мякоть. Чтобы он стал повежливей.

– Как скажете, сенатор. Прямо сейчас?

– Ну… как только он предпримет неверный ход. И чтобы никаких шансов на второй ход не было. Впрочем, убивать его не стоит – он должен заговорить. Вы бы могли прострелить ему ляжечку? Не задевая кость?

– Попробую.

– Да любой это сможет! А если задеть кость, его трудно будет отсюда транспортировать. Ну-с, начнем сначала. Так как тебя звать, приятель?

– Ох… Биллом.

– Биллом так Биллом. А остальное?

– Да просто Биллом. Меня зовут Биллом.

Гвен спросила:

– Ну что, сенатор, может, сделать в нем маленькую дырочку? Для освежения памяти.

– Не помешало бы. Ты предпочитаешь левую ляжку, Билл? Или правую?

– Ой, сенатор, не надо! Меня взаправду звать просто Биллом. Скажите ей, чтобы она отвела от меня эту штуку, ну пожалуйста!

– Держите его под прицелом, миссис Хардести! Билл, она не выстрелит, если ты не будешь врать. Так что случилось с твоей фамилией?

– У меня ее никогда не было. Я назывался «Билл-шестой» в приюте для подкидышей на Земле, в Новом Орлеане.

– Ну ладно. Предположим, я поверил. Но что же было написано в паспорте, по которому ты прибыл сюда?

– У меня не было паспорта. Только контракт о вербовке. Там значилось:

Уильям – без второго имени – Джонсон. Но это сам вербовщик так написал.

Ой, пусть она не целится в меня!

– А ты постарайся ее не злить. Ты же знаешь, что такое женщина?

– Еще бы! Им нельзя разрешать держать оружие!

– Интересная мысль. Кстати, об оружии. Том, с которым ты сюда приплелся. Я желаю, чтобы ты его разрядил сам. Боюсь, как бы оно не взорвалось у меня в руках. Ну-ка не вставая повернись спиной к миссис Хардести, а я подтолкну твою пушку поближе, чтобы до нее дотянуться. А когда прикажу – но не раньше! – ты опустишь руки с затылка, разрядишь эту пакость и снова закинешь руки на затылок. А теперь послушай, что я скажу.

Миссис Хардести! Когда Билл повернется, цельтесь ему в спину чуть ниже шеи. И если он сделает хоть одно подозрительное движение, сразу спускайте курок. Ни слова, ни одного шанса, никаких «мягких ранений»! Убивайте немедля и наповал!

– С превеликим удовольствием, сенатор!

Билл испустил протяжный стон.

– Ну-с, а теперь поворачивайся, Билл. Пока что только корпусом, не опуская рук.

Он послушно повернулся на ягодицах, помогая себе пятками. Я с одобрением отметил, что Гвен теперь крепко держала пистолет обеими руками.

Взяв палку, я концом пододвинул самодельный пистолет к Биллу.

– Слушай, Билл. Не делай ни одного внезапного движения. Теперь опусти руки. Так. Разряжай пистолет. Отложи патрон в сторону. Теперь руки снова за голову и поворачивайся обратно.

Все время, пока он в точности выполнял мои команды, я заслонял Гвен.

У меня не возникло бы ни малейших угрызений совести, если бы его пришлось убить, и я полагал, что Гвен это сделает сразу же, если он попытается направить свою пушку против нас. Но я подумал: а как же потом поступить с телом? Мне, честно говоря, не хотелось его убивать. Ведь если вы не на поле боя и не в госпитале, наличие покойника довольно трудно объяснить. И осложнения неизбежны.

Поэтому я облегченно вздохнул, когда он справился и снова закинул руки на затылок. Я дотянулся палкой до мерзкой маленькой самоделки и подтянул ее и единственный патрон, вынутый Биллом, к себе. Положив патрон в карман, я наступил ногой на дуло «пистолета» и раздавил его, заодно разрушив и «пусковой механизм».

– Вы можете слегка расслабиться, – сказал я «миссис Хардести», теперь уже можно не убивать. Просто держите на прицеле его ляжку.

– Послушайте, сенатор, а может, я все же продырявлю эту ляжку, так, на всякий случай?

– О нет, нет. Если он будет вести себя прилично, то, пожалуй, не стоит. Билл, ты ведь собираешься вести себя прилично?

– Ох, сенатор, конечно! Скажите ей, чтобы была поосторожней с этой штукой, пожалуйста!

– Ладно, ладно! Сам-то ты даже не пытался быть осторожным со своей «громыхалкой»! И ты не в том положении, чтобы на чем-то настаивать.

Скажи-ка, Билл, что ты сделал с бедным проктором, которого ограбил?

– Как? Я?

– Ну сам посуди: ты же напялил прокторскую куртку, которая не на тебя сшита. И твои штаны к ней совсем не подходят. Я попросил тебя показать удостоверение, а ты вытащил оружие, «громыхалку»! Господи помилуй, к тому же ты еще давненько не мылся, ведь так? Какой же ты тогда проктор? Вот я и спрашиваю, куда ты подевал владельца этой куртки? Он что, мертв? Или всего лишь оглушен и заперт в клозете? Отвечай побыстрее, не то я попрошу миссис Хардести снабдить тебя «освежителем памяти». Где проктор?

– Не знаю! Не делал я этого!

– Ну-ну, дорогуша, не заливай!

– Клянусь честью матери! Истинная правда!

Я несколько усомнился в «чести его матушки», но высказывать этого вслух не стал. Я посчитал бы это дурным тоном, особенно в присутствии такого жалкого образца человеческой породы.

– Билл, – сказал я мягко, – ты ведь не проктор, не так ли? Мне что, снова объяснить, почему я в этом уверен?

(Дело в том, что Главный проктор Франко был великим службистом. И если бы кто-нибудь из его команды позволил себе так выглядеть, да еще так смердеть, то путь олуху был бы один: его немедленно вышвырнули бы в открытый космос!) – Впрочем, если хочешь, я поясню, – продолжал я. – Тебе когда-нибудь вгоняли под ногти иголки с раскаленным острием? Это очень способствует улучшению памяти, знаешь ли?

Гвен охотно подключилась:

– Вполне могут подойти и булавки, сенатор! У них больше масса, и они дольше остаются раскаленными. У меня как раз есть одна. Можно, я попробую?

Можно?

– Можно, можно, милая, но лучше держите его пока под прицелом. А уж если он совсем заартачится, я попрошу вас применить этот способ воздействия.

– Ну ладно…

– Уберите от меня эту кровожадную суку! – завопил Билл в панике.

– Билл! А ну-ка сейчас же извинись перед леди! Иначе придется попросить ее приступить…

Он простонал:

– Леди, я извиняюсь! Но вы так меня напугали! Прошу вас, не надо булавки, я видел однажды парня, которому загоняли их под ногти!

– О, можно применить приемчики и похлеще, – любезно уверила его Гвен.

– Очень полезно прикладывать медные электроды к разным интересным местам мужского тела. Результаты получаются еще быстрее. Сенатор, – добавила она задумчиво, – у меня в сумочке как раз есть медная проволока. Если вы подержите этот пистолетик, я займусь электродами…

– Благодарю, дорогая, но, может, они и не понадобятся? Мне кажется, Билл собрался нам что-то поведать…

– И все же, сэр, я могла бы на всякий случай их подготовить.

– Ну что ж, посмотрим. Итак, Билл, что ты сделал с проктором?

– Ничего я не делал, не видел я никакого проктора! Ничего не делал, никого не видел! Там было всего два типа, они сказали, что я смогу подработать, но с ними не было никакого проктора! Не делал я ничего ни с какими прокторами, их там не было! Но у Фингерса всегда бывают под рукой новые типы, и он сказал, что…

– Ну-ка постой! Кто такой Фингерс?

– Ох, он в нашем закутке главный. Правда!

– Давай поподробнее. В вашем закутке?

– Люди должны где-то спать, верно? Очень важные персоны вроде вас имеют квартиры с табличками на дверях. Мне бы такое! Но дом-то все равно нужен!..

– Очевидно, ты хочешь сказать, что «закуток» – это и есть твой дом? А где он находится? Кольцо, радиус, уровень притяжения…

– Да не могу я сказать точно!

– Будь разумнее, Билл! Если это внутри основного цилиндра, а не на боковых пристройках, то координаты всегда можно указать точно.

– Может быть, но я не знаю сам и не смогу описать вам дорогу туда. Да и не хотел бы, если бы и мог, потому что… – Тут он словно постарел на десяток лет, и лицо его выразило крайнее отчаяние. – Не позволяйте, сэр, ей жечь меня и стрелять, подождите немного! Выгоните меня в космос и дело с концом! Ну пожалуйста!

– Сенатор, – подала голос Гвен.

– Да, миссис Хардести?

– Билл опасается, что, если вы сделаете ему больно, он откроет, где его убежище. Там ночуют и другие «ходоки», вот в чем дело. И по-видимому, Голден Рул не так велик, чтобы он мог спрятаться от своих дружков, если выдаст их. Они его укокошат, хотя, может, и не сразу.

– А что, Билл, ты поэтому упираешься?

– Я уже слишком много сказал. Выкиньте меня в открытый космос и все!

– Да нет, пока ты еще жив, Билл, должен мне кое-что сказать. Я выжму это из тебя, иначе миссис Хардести применит свои смешные медные проволочки. Но прежде скажи – что тебя ждет, если укажешь, где находится «закуток»?

Он ответил не сразу – я дал ему время подумать. Билл произнес хрипло и тихо:

– Легавые поймали одну шкуру шесть-семь месяцев назад. Слава богу, он был не из нашего закута. Его переулок помещался па сто десятом, у полного притяжения. Легавые раскололи его, отравили тот закут и многие козлы там загнулись. Но ту шкуру, что их выдала, наши зацапали и скормили крысам.

Очень голодным.

– Понятно.

Я глянул на Гвен. Она судорожно глотнула и прошептала:

– Сенатор, только без крыс! Мне не нравятся крысы! Пожалуйста, без них!

– Билл, я больше не хочу знать про твой закут. Про твое убежище. И не буду спрашивать ни про кого из дружков, «ночных ходоков», ни про твое удостоверение. Но мне нужно получить полный и быстрый ответ на другой вопрос. Ты согласен?

– Да, сэр!

– Тогда отмотаем назад. Расскажи о тех незнакомцах, которые предложили тебе работу.

– Они сварганили все так быстро, в несколько минут. Заставили надеть эту куртку и вести себя, вроде я легавый. Позвонить к вам в дверь, спросить вас и сказать «послание от Менеджера». А дальше вы и сами знаете.

Когда бы я сказал: «А что, вы разве не сенатор?» – они должны были ворваться и арестовать вас.

Билл виновато посмотрел на меня.

– Но вы все им поломали. Вы сами их сбили, не я! Поступили не так, как они ждали. Закрыли дверь за мной и не стали ждать ничего. Вы оказались настоящим сенатором да рядом еще эта женщина…

Он произнес последнюю фразу с особой горечью, глядя на Гвен.

Я понимал его наивное негодование. Какой «порядочный» уголовник может допустить, чтобы его посланец наткнулся на такую необычную жертву? Любое преступление нужно подготовить так, чтобы о жертве была полная информация.

Я нарушил все представления Билла о правилах игры, поэтому решил утешить его:

– Тебе просто не повезло, Билл! Давай-ка изучим это «послание от Менеджера». Миссис Хардести, держите его на мушке!

– Можно, я опущу руки? – простонал Билл.

– Нет.

Тот листок еще валялся на полу между Гвен и Биллом, но я мог его поднять, не пересекая «линию огня». Что я и сделал.

Это оказалась стандартная «сопроводиловка» к чему-то с обозначением места для расписки о получении. К ней приколот знакомый конверт Промышленного Ведомства трех планет. Я вскрыл его.

Послание, написанное пятизначным кодом, состояло из пятидесяти слов. Даже адрес на конверте написан кодом, но поверх него от руки было выведено: «Сенатору Кантору, „Стандарт Ойл“».

Я засунул письмо обратно, не сказав ни слова. Гвен спросила меня взглядом, безо всяких слов. Я сам задал вопрос:

– Так что же нам делать с Биллом, миссис Хардести?

– Отскребем его.

– Что? Вы имеете в виду выкинуть его в космос? Или отлупить по заднице?

– О Господи, да нет же! Его просто надо засунуть в освежитель и продержать там, пока он не станет гигиеничным. Отмыть с помощью горячей воды и большого количества соды с шампунем. Отчистить ногти на руках и ногах. И прочее, и прочее. Не выпускать из освежителя, пока он не прочистится полностью.

– Вы хотите позволить ему воспользоваться вашим освежителем?

– Сенатор, я устала от вони, которую он испускает. К тому же вряд ли мне придется пользоваться этим освежителем впредь!

– Вы правы, он сильно напоминает мне кучу сгнившего картофеля, плывущего в жаркий день по Гольфстриму. Билл, скидывай свои тряпки, да поживей!

Преступный мир – это наиболее консервативный из всех слоев общества.

Билл никак не желал раздеваться в присутствии леди, словно его нагота была разглашением сокровенных тайн. Глубоко шокированный моим предложением, он ужаснулся при мысли, что леди тоже за это! Еще вчера я, пожалуй, согласился бы с ним, но теперь я понимал, что Гвен будет непреклонна. Мало того, ситуация ее откровенно забавляла!

Когда он скидывал свои лохмотья, я даже проникся к нему какой-то симпатией. Билл напоминал цыпленка, удрученно ощипывающего самого себя.

Увидев его темно-серое от грязи исподнее, я скомандовал:

– Снимай все! И марш в освежитель! Приступай к мытью. Если сделаешь плохо, начнешь сначала. А если попробуешь высунуть нос раньше чем через тридцать минут, я даже не стану проверять, чист ли ты, а просто загоню обратно. И сбрось на пол эти кальсоны, быстро!

Билл, стоя спиной к Гвен, стянул наконец исподнее, бочком прошмыгнул в освежитель, прикрываясь руками в тщетной надежде спасти свое мужское достоинство, и плотно закрыл за собой дверь.

Гвен положила пистолет в сумку и стала сгибать и разгибать пальцы рук.

– Совсем онемели, пока я держала его на прицеле. Милый, можно позаимствовать эти патрончики?

– Что, что?

– Да те, которые ты отобрал у Билла. Кажется, их всего шесть, так?

Пять и еще один.

– Конечно, возьми, если хочешь!

Не стану же я говорить, что они мне самому пригодятся. Нет, в таких делах даже вопросов не задают. Я вынул патроны и вручил ей. Гвен оглядела их, кивнула, снова достала свой прелестный пистолетик, оттянула предохранитель и загнала все шесть зарядов в магазин, после чего, поставив предохранитель на место, положила пистолет в сумку.

– Поправь меня, если ошибусь, – медленно проговорил я. – Сперва ты его держала под «дулом» авторучки. Потом, когда он выронил оружие, ты стала целиться в него незаряженным пистолетом, так, что ли?

– Ричард, все вышло так неожиданно! И я сделала то, что смогла.

– Да я же не критикую тебя! Как раз наоборот!

– Но у меня не было времени поведать тебе об этом, – рассмеялась она и прибавила: – Дорогой, не мог бы ты расстаться с парой брюк и рубашкой? С теми, что как раз лежат на самом верху твоего чехла?

– Полагаю, что мог бы. В пользу этого «трудного дитяти»?

– Именно. Мне очень хочется поскорее убрать его тряпки с глаз долой.

А то воздух здесь никак не очистится.

– Ну так давай избавимся от них!

И я, спустив все шмотки Билла, кроме ботинок, в мусоропровод, тщательно вымыл руки под краном в кладовке.

– Гвен, я не думаю, что из этого дурачка можно еще что-нибудь вытянуть. Мы оставим ему кое-какую одежду и смоемся отсюда. Или смоемся, не оставляя никакой одежды…

Гвен удивленно воззрилась на меня.

– Но ведь прокторы его тут же застукают!

– Естественно! Дорогая женушка, этот парнишка рожден отщепенцем, и прокторы рано или поздно должны его схватить. А что они делают с «ночными ходоками»? Ты слышала что-нибудь об этом?

– Нет. Абсолютно ничего.

– Не думаю, что они отправляют таких типов обратно на Землю. Это слишком дорого для Компании и нарушало бы экономический баланс Голден Рула. Кроме того, здесь нет ни тюрем, ни карцеров, так что возможности ограничены. Значит…

Гвен озабоченно ответила:

– Не думаю, что приятно услышать продолжение твоей мысли!

– Да, оно не из приятных. За этой дверью, не прямо в поле зрения, но наверняка поблизости, притаилась парочка бандитов, замышляющих недоброе против нас, во всяком случае – против меня. И если Билл останется здесь – а он ведь не выполнил работенки, на которую его наняли! – как ты думаешь, не скормят ли они его крысам?

– Уф…

– Вот именно, «уф»! Мой дядюшка имел обыкновение говорить так:

«Никогда не поднимай брошенного котенка, если не задумал взять его к себе!» Так что же, Гвен?

Она вздохнула.

– По-моему, он не такой уж плохой парнишка. Вернее, может стать неплохим, если хоть кто-нибудь о нем позаботится…

Я эхом вздохнул в ответ:

– Остается только одно…

Глава 6

Трудновато дать человеку по сопатке через экран терминала. И даже если не прибегать к столь прямому методу воздействия, все же дискуссии по компьютерной сети вряд ли принесут вам удовлетворение. Тем более что ваш оппонент простым нажатием или поворотом тумблера сможет отключить или отфутболить вас к нижестоящему чиновнику.

Зато если вы физически присутствуете в его офисе, то ничего не стоит оказать сопротивление его наиболее убедительным аргументам, попросту притворившись еще более неподатливым идиотом, чем он сам. Скажем, плотно усесться на месте и твердить «нет!». А еще лучше упрямо молчать. Вы поставите его перед необходимостью либо уступить (если он окажется столь разумен), либо выбросить вас за дверь (применив силу).

Но последнее не очень вязалось с общественным имиджем того, с кем я намеревался пообщаться.

Исходя из этих соображений я решил нанести неожиданный визит мистеру Миддлгаффу или кому-нибудь на том же иерархическом уровне в его офисе. Но до этого стоило посетить лично ведомство самого Менеджера. Я не лелеял надежды воздействовать на мистера Миддлгаффа, наделенного, ясное дело, определенной властью, которую он и реализовал с бюрократическим бесстрастием («желаем вам приятного дня» – не иначе!). Не особо рассчитывал я и на помощь самого Менеджера, но, по крайней мере, если Менеджер выкинет меня, то мне уже не грозит новая трата времени на апелляцию в высшие инстанции.

Голден Рул, будучи частным владением Компании, не подлежал воздействию какого-либо внешнего кодекса законов и, реализуя собственный суверенитет, признавал лишь верховную власть Менеджера («Его Божественное Единовластие»!), который ни с кем не считался, а тем более – со своими младшими партнерами. Любые решения нижестоящих чиновников носили лишь рекомендательный, но отнюдь не окончательный, характер. Никакой возможности для многолетних тяжб, никаких апелляций или кассаций. Судебное крючкотворство и волокита, столь характерные для демократических государств на Земле, тут не проходили. В течение пяти прожитых здесь лет я мог припомнить всего несколько случаев судебного разбирательства, но в каждом из них Менеджер выступал в качестве Верховного судьи, и приговоренные в тот же день изгонялись из Голден Рула.

В системе такого рода нечего было и говорить о судебных ошибках. Если же добавить к сказанному, что профессия законоведа, так же как профессия проститутки, здесь не регистрировалась, хоть и не запрещалась, то станет ясно, что юриспруденция в такой пирамиде управления не могла иметь ничего общего с традиционной практикой на Земле. Правосудие в Голден Руле могло быть близоруким, а то и вовсе слепым, но медленным – никогда!

Мы оставили Билла в вестибюле офиса Менеджера с нашим багажом: чехлом и узлом, чемоданами Гвен и японским деревцем, предусмотрительно политым в ее квартире. Биллу было строго наказано сидеть на чехле, беречь деревце пуще жизни (так велела Гвен) и присматривать за остальными вещами.

Мы отпечатали наши имена на электронной панели, после чего уселись в кресла. Гвен достала из сумки игровую приставку «Касио» и спросила:

– Во что предпочитаешь сыграть, милый, – в шахматы, трик-трак, лото или японское «го»? А может, карты?

– Ты что, собираешься долго ждать?

– Собираюсь, сэр. Если только мы не подожжем этого мула.

– Наверное, ты права. Но вот задача: как развести огонь, не сжигая при этом весь фургон? А может, черт возьми, и фургон сжечь? Что скажешь?

– Мы можем прибегнуть к старым добрым приемам: «мой муж все знает» или «ваша жена все обнаружила!». Впрочем, в нашем случае невредно применить и нечто новенькое, ибо предыдущие варианты основательно обросли бородой. Например, я могу изобразить родовые схватки. Они всегда привлекают внимание.

– Но ты не очень-то смахиваешь на беременную!

– Давай поспорим: ведь пока что толком меня никто не разглядел. И если я проведу пять минут в дамском туалете, то и ты подумаешь, что я на девятом месяце. Я эту уловку, Ричард, освоила много лет назад, работая в страховой компании. На нее всегда клюют и впускают.

– Ты меня искушаешь, – сказал я. – Весьма забавно поглядеть на тебя в этой роли! Но наша задача – не только проникнуть внутрь, но и остаться там столько, сколько надо, чтобы тот субъект выслушал наши доводы.

– Мистер Эймс…

– Да, миссис Эймс!

– Менеджер не станет слушать наши доводы.

– Поясни, пожалуйста.

– Я восхищена твои решением проникнуть на самый верх, чтобы, сэкономив время и нервы, услышать все мерзкие новости сразу. Мы ведь прокаженные, и это нам ясно дано понять. Менеджер не собирается переселять тебя или меня, ему просто понадобилось вышвырнуть нас из Голден Рула. Я не знаю почему, но нам это и не дано узнать. Как бы там ни было, факт остается фактом. Поняв это, я смирилась. Но когда и ты это поймешь, мои дорогой супруг, тогда мы сможем что-то планировать: отправиться ли на твою родину, или на Луну, или на Землю Обетованную, на Элл-Четыре, Цереру, Марс – куда только пожелаешь, мой суженый! И куда бы ты только ни последовал…

– На Луну.

– Сэр!

– По крайней мере, на первое время. Свободный Штат Луна не так уж плох. Перепады от анархии до бюрократии не привели пока к полной агонии. И свободы для человека, который знает, как ее применить, пока достаточно. Да и места хватает как на поверхности Луны, так и под ней. Да, Гвен, мы должны уехать отсюда. Я догадывался об этом, а теперь знаю точно. И возможно, нам следовало бы прямиком отправиться в космопорт. Но мне все еще хочется повидаться с Менеджером и, черт возьми, услышать из его собственных лживых уст мотивировку такого решения. Вот тогда я смогу с чистой совестью отравить его.

– А ты намереваешься отравить его, миленький?

– В фигуральном смысле. Я хочу включить его в мой список, и тогда он получит хорошую порцию быстрой кармы!

– О, возможно, и я знаю, как этому помочь…

– Не обязательно. Стоит ему оказаться в списке, как все пойдет своим чередом.

– Как бы мне хотелось понаслаждаться этим зрелищем! «Мне отмщение…»

– говорит Господь. А у нас с тобой это будет звучать так: «Гвен отмщение и аз воздам (если Гвен оставит мне что-нибудь!)».

Я проворчал:

– А кто тебе сказал, что я не стану вершить правосудие сам?

– Да речь ведь идет именно о тебе, сэр! Я ни словечка не сказала о себе, хотя могу сделать «быструю карму» еще более быстрой, это же мое любимое хобби!

– Моя дорогая, ты скверная маленькая девчонка, и я счастлив это отметить. Ты собираешься его убить, напустив на него ос? Или путем вырывания ногтей? А может, доведя до икоты?

– Я заставлю его бодрствовать, пока он не сдохнет. Бессонница куда хуже твоих списков, если только она длится долго. Рассудок жертвы разлетается на куски задолго до того, как останавливается дыхание.

Начинаются галлюцинации, отражающие худшие страхи и фобии. Жертва попадает в свой персональный ад и не находит из него выхода!

– Гвен, это звучит так, словно ты уже испробовала свой метод на практике.

Она не ответила. Я пожал плечами.

– В любом случае сообщи, чем я могу быть тебе полезен.

– Сообщу, сэр. А вот еще: я, пожалуй, забросаю его гусеницами. Хотя не знаю, где раздобыть нужное количество гусениц, разве что привезти их с Земли? А, вот! Можно ведь внушить осужденному, что его одолевают гусеницы.

Ой, я знаю! – вскричала она, но тут же замахала руками. – Бр-рр! Нет, крыс не надо! Только не крыс, Ричард! Даже воображаемых!

– Моя несравненная и нежная возлюбленная! Как я рад слышать, что тебя хоть что-нибудь способно остановить.

– Конечно, что-то и способно! Любимый, ты изумил меня заявлением, что дурные манеры должны караться казнью. А я предпочла бы сражаться скорее со злом, чем с дурными манерами. И считаю, что зло не может оставаться безнаказанным. А Господняя кара кажется мне слишком медленной. Мне надо сейчас же. Схватить бандита и повесить его на первом же суку. Поджигателя следует зажарить на разведенном им самим костре, и уж непременно до того, как угли обратятся в пепел. А насильника надо убить посредством…

Я так и не узнал, какой изощренный род казни имелся в запасе у Гвен для насильников, так как вежливый чиновник, серый, золотушный, привычно оскаленный, вырос перед нами и вопросил:

– Доктор Эймс?

– Я доктор Эймс.

– А я – Мангерсон Фитс, помощник Управляющего Ведомством статистических опросов. Мне поручено заняться вашим делом. Вы, должно быть, понимаете, как ужасно занято ведомство Менеджера новыми добавлениями к конструкции Голден Рула? Все это создает массу технических и управленческих забот. Тем не менее, – он оскалился, – я полагаю, вы желали бы повидать самого Менеджера?

– Вот именно!

– Превосходно! Из-за нынешней чрезвычайной ситуации я уполномочен решать все проблемы, касающиеся сервиса в Голден Руле. В настоящее время мне поручено быть для вас как бы «вторым я» Менеджера. Считайте, что в моем лице вы имеете дело с ним самим. А это миниатюрная леди – она с вами?

– Да.

– Честь имею, мэм! Я в восторге. А теперь, друзья, если вам угодно, следуйте за мной.

– Нет!

– Прошу прощения, как вы сказали?

– Я желаю видеть самого Менеджера!

– Но я же объяснил вам…

– Я подожду.

– Вы, должно быть, не поняли меня. Прошу вас, пойдемте со мной!

В этот момент Фитсу надо бы схватить меня за шиворот и пинком в зад заставить последовать куда полагалось. Он просто обязан был это сделать! А впрочем, вряд ли он совладал бы со мной: у меня ведь выучка, полученная на Дорсае! И все же Фитсу надо было попытаться. Но вместо этого он проявил сдержанность, корректность и даже предусмотрительность. Он помолчал и расстроенно проговорил:

– Сэр, вы должны последовать за мной, вы ведь сами знаете!

– Ничего я не знаю!

– Но я же пытаюсь объяснить…

– Я желаю видеть Менеджера. Он говорил вам, что делать в отношении сенатора Кантора?

– Сенатора Кантора? Позвольте припомнить, он ведь сенатор от… ах… от…

– Если вы не знаете, кто это, то как вы собираетесь заняться его делами?

– Я… если вы немного подождете, я… проконсультируюсь.

– Вы бы лучше проводили нас к Менеджеру, раз вы, как оказалось, не так уж полномочны в данном критическом случае!

– Ох… ну пожалуйста, подождите здесь.

Я встал.

– Нет, я, пожалуй, уйду. Сенатор, возможно, уже разыскивает меня.

Передайте Менеджеру, что я сожалею о невозможности повидаться с ним.

Я повернулся к Гвен:

– Пойдемте, мадам. Не будем заставлять его ждать.

(Надеюсь, Менеджер сам бы сделал выводы, кого это «его» мы не хотели утруждать ожиданием!) Гвен поднялась и взяла меня под руку. Фитс поспешил сказать:

– Пожалуйста, друзья, не уходите! Ну что же, пойдемте со мной.

Он подвел нас к двери без всяких табличек и произнес:

– Подождите одну секундочку, прошу вас!

Он исчез больше чем на секундочку, но все же ненадолго, и вернулся, сияя улыбкой (если это можно так назвать).

– Проходите прямо сюда, пожалуйста!

Он ввел нас в эту необозначенную дверь, мы прошли коротким коридором и оказались во внутреннем офисе Менеджера.

У хозяина кабинета, взиравшего на нас из-за письменного стола, отнюдь не наблюдалось отеческого выражения лица, хорошо знакомого по передачам «Слово Менеджера», которыми пичкали поселенцев с каждого терминала.

Напротив, мистер Сэтос разглядывал нас с такой гадливостью, словно обнаружил нечто гнусное в своей утренней порции овсяной каши. Я проигнорировал такой ледяной прием и встал около двери, все еще держа руку Гвен на своем локте и спокойно ожидая продолжения.

Когда-то мне пришлось жить с пушистым (на мой взгляд, других и нет!) котиком, который отвергал недостаточно удовлетворяющую его вкусу пищу с негодованием и оскорбленным видом. Если, конечно, понятие «оскорбленный вид» отнести больше к пластике тела, нежели к выражению мордочки, покрытой шерстью. Вот я и демонстрировал то же самое мистеру Сэтосу, вспоминая свою киску.

Он уставился на нас, но в конце концов поднялся и, еле наклонив голову, процедил:

– Мадам… не изволите ли присесть?

На каковое предложение мы среагировали оба, заняв места и тем самым выиграв очко. Без Гвен мне бы такого не добиться. Но раз уж я опустил свой зад в кресло, Сэтосу не сдвинуть меня с места, если только я сам этого не пожелаю.

Я сидел неподвижно и спокойно, выжидая. Когда кровяное давление мистера Сэтоса достигло критической точки, он буркнул:

– Ну? Вы ворвались в мой кабинет. Так что это еще за чушь насчет сенатора Кантора?

– Я сам бы хотел это услышать от вас! Вы что, решили поместить сенатора в квартиру моей жены?

– Что, что? Не будьте смешным! У миссис Новак однокомнатная квартирка, самая небольшая из тех, что числятся в первом классе! А сенатор от «Стандарт Ойл», если он только сюда прибудет, разместится в самых роскошных апартаментах, не иначе!

– Например, в моих? И поэтому вы выкинули меня из квартиры? Чтобы поселить в ней сенатора?

– Как? Не морочьте мне голову. Сенатора на Голден Руле нет. Нам пришлось потеснить некоторых из наших постояльцев, и вас в том числе. Все дело в новых секциях. Пока они еще не состыкованы с нашим поселением, все квартиры и прочие постройки на кольце один тридцать пять подлежат эвакуации. А выселенным мы собираемся предоставить временно менее просторные помещения. Насколько я помню, в предоставленном вам помещении будут поселены три семьи. Конечно, ненадолго.

– Понимаю, понимаю! Значит, мне лишь по оплошности не сообщили, куда переселят?

– О, я был уверен, что вам это сообщили!

– Увы, нет. Так, может, вы это сделаете сами и назовете мой новый адрес?

– Доктор, неужели вы полагаете, что я держу в голове все мелкие подробности о предоставляемых жилищах? Вы подождите снаружи, и вам это сообщат мои подчиненные.

Я, оставив без внимания его предложение-приказ, отчеканил:

– Уверен, что эти сведения вы держите в голове!

Он фыркнул:

– В нашем поселении больше ста тридцати тысяч жителей. И для информации об их адресах имеются компьютеры и сотрудники.

– И все же вы знаете то, что касается нас! Вы сами убедили меня в этом: когда нужно, вы прекрасно осведомлены о всех «мелких подробностях»!

Вот вам доказательство: моя жена не была вам представлена. Мангерсон Фитс понятия не имел о ее имени и не мог его сообщить. Но вы это имя держите в голове! Мало того, вы информированы и о том, в какой квартире она живет.

Вернее, жила, пока по вашему приказу не заперли ее двери. И это составляет вашу деятельность в Голден Руле? Выкидывать людей из жилищ безо всяких церемоний и без предварительного предупреждения?

– Доктор, вы что же, пытаетесь перейти в нападение?

– Нет, я просто пытаюсь понять, почему вы объявили нам войну? Почему выпихиваете нас, почему преследуете? И вы и я, мы оба, прекрасно понимаем, что никакой связи тут нет с временным переселением из-за подстыковки новых секций, тем более что о моем выселении мне сообщили всего за тридцать минут. А с моей женой вы обошлись и того круче: попросту заперли ее двери, никак не предупредив вообще. Сэтос, вам не удастся провести нас ссылкой на новые секции, ибо в этом случае нас бы предупредили хотя бы за месяц. Нет, вам всего-навсего понадобилось выжить меня и жену с Голден Рула, и я желаю знать – почему?

– Выйдите вон из моего кабинета! Я поручу кому-нибудь взять вас за руку и довести до ваших новых – временных – квартир!

– В этом нет необходимости. Просто назовите координаты и номер помещения. Я подожду здесь, пока вы это сделаете.

– О Господи! Мне сдается, что вы сами жаждете, чтобы вас выкинули с Голден Рула?

– Ну что вы! Мне вполне здесь удобно. И я был бы рад остаться, окажи вы нам милость сообщить, где мы будем ночевать сегодня и где будет новый постоянный адрес после подстыковки новых секций. Нам нужна трехкомнатная квартира, видите ли, взамен возвращаемых двух: двухкомнатной моей и однокомнатной, принадлежавшей миссис Эймс. Да еще нужны два терминала. По одному на каждого, то есть как и было до выселения. К тому же квартира должна располагаться на уровне пониженного притяжения, желательно около четырех десятых, но не более половины…

– А луну с неба вам не надо? Зачем вдруг два терминала? Это же дополнительный монтаж!

– Ну так я и оплачу все расходы! Я же писатель, и мне необходим отдельный терминал в качестве процессора и для получения библиографических справок. А миссис Эймс нужен второй терминал для хозяйственных нужд.

– Ого! Вы собираетесь использовать свою площадь для извлечения коммерческой выгоды? Значит, она будет не просто жильем?

– И что же из этого следует?

– А то, что надо подсчитать. Для каждого вида предпринимательства существует свой тариф. Для магазинов, ресторанов, банков… И оплата кубометра помещения при этом почти в три раза превышает цену кубометра жилья. Для предпринимателей цена не так высока, как для магазинов, но там учитывается страховка от несчастных случаев и прочего. За склады требуется платить немногим больше, чем за квартиры. В целом, полагаю, вам придется платить, как за офис – в три с половиной раза дороже, но я поручу моему главному бухгалтеру подсчитать поточнее…

– Мистер Менеджер, правильно ли я вас понял? Вы, кажется, собрались навесить на нас квартплату в три с половиной раза большую, чем мы вдвоем платили за две квартиры?

– Да, примерно так. Но, может, это будет всего в три раза больше…

– Чудесно, чудесно! Я не скрывал того, что я писатель – это указано и в моем паспорте, и в анкете, которую я заполнил для вашего управления. И вы знали об этом все пять лет. Так разъясните, почему вы только сейчас вдруг усмотрели разницу между использованием терминала для писания писем и для сочинения рассказов?

Сэтос изобразил некое подобие смеха.

– Доктор, Голден Рул является деловым миром, подчиненным законам прибыли. Я это осуществляю со своими партнерами. Ни один из них не проживает здесь и не делает здесь бизнеса. Но если люди поселяются здесь или занимаются бизнесом, то это тоже должно служить на пользу мне и моим партнерам. Во всяком случае, таковы мои убеждения. А если вам они не по душе, вы вольны делать свой бизнес где-нибудь в другом месте!

Я только что собрался перевести дискуссию в другое русло (ибо понимал, чем он пытается меня разоружить), как Гвен подала голос.

– Мистер Сэтос…

– А? Да, миссис Новак… то есть миссис Эймс?

– Скажите, а не начинали вы с торговли вашими сестрами?

Лицо Сэтоса приобрело нежно-баклажановый оттенок. Некоторое время он пытался совладать с собой и наконец выдавил:

– Миссис Эймс, разве вас здесь кто-нибудь намеренно оскорбил?

– Но это же очевидно! Я не знаю, есть ли у вас сестры, но ведь и сводничество выглядело бы для вас всего лишь предпринимательством!

Неизвестно, почему вы нас оскорбляете? Мы здесь, чтобы попросить вас исправить несправедливость, а вы отвечаете нам увертками, беззастенчивой ложью, неуместными сентенциями… и откровенным вымогательством! Да еще сопровождаете свои беззакония напыщенной проповедью о свободном предпринимательстве! Так сколько же вы обычно запрашивали за своих сестричек? И каковы были при этом ваши собственные комиссионные? Половина выручки или больше?

– Мадам, я должен просить вас оставить мой офис… и это поселение.

Вы не относитесь к сорту женщин, желательных здесь.

– Я с восторгом покину вас, – ответила Гвен, не шевельнувшись, – но лишь после того, как вы закроете мой счет. А также счет моего мужа.

– Вон отсюда!

Гвен протянула к нему ладонь.

– Сначала расплатись с нами, лысый мошенник! Весь баланс наших счетов плюс неустойку за досрочное освобождение квартир. Мы не покинем эту комнату, не получив денег, а то вряд ли удастся иначе выжать из тебя то, что нам по праву причитается! Заплати все, и немедленно! Иначе, чтобы избавиться от меня, тебе придется меня укокошить, а если ты, губошлеп паршивый, вызовешь своих тупиц-молодчиков, я закричу так, что стены повалятся. Хочешь, покажу?

Гвен откинула голову и издала пронзительный крик, от которого у меня разболелись зубы.

У Сэтоса, наверняка, тоже – я увидел, как он содрогнулся. Довольно долго он тупо смотрел на Гвен, потом дотронулся до какой-то кнопки на своем столе и сказал в селектор:

– Игнациус! Закройте счета доктора Ричарда Эймса и миссис Гвендолин Новак, а также уплатите неустойку за… – после небольшого колебания он точно назвал наши адреса и добавил: – И поскорее удалите их из моего кабинета, принеся сюда наличные для полного расчета и бланки расписок в получении денег. Не чеками, а наличными. Что? Нет, вы послушайте меня: если это займет больше десяти минут, я велю произвести полнейшую ревизию вашего ведомства и выясню, кого надо сжечь, а кого просто разжаловать!

Он отключил связь, не глядя на нас.

Гвен вынула игральную доску и предложила мне сыграть партию в «крестики-нолики», по-видимому, считая, что эта игра как раз соответствует моему интеллекту. Она обыграла меня четыре раза, хотя в двух партиях мой ход был первым. Но в моей голове все еще звучал ее сверхзвуковой вопль!

Я не очень следил за временем, но, кажется, через десять минут в кабинет вошел человек с нашими счетами. Сэтос взглядом повелел ему подойти к нам. Мне показалось, что со мной расчет произведен точно, и я уже хотел подписать расходный ордер, как Гвен спросила:

– А кто оплатит мне проценты по деньгам, которые лежали на депозите?

– Как вы сказали? О чем вы?

– Деньги на обратный проезд мной положены на депозит наличными, а вовсе не отданы вам на хранение! Ваш банк обязан выплатить мне эту сумму плюс девять процентов годовых, не облагаемых налогом. Правда, срочный вклад был бы выгоднее, но что делать? Я пробыла здесь больше года, так что… дайте сообразить… – Гвен подняла карманный калькулятор, который она только что использовала для подсчета очков в игре. – Вы должны мне проценты на сумму восемьсот семьдесят крон. Желательно в швейцарских золотых, что составит…

– Мы платим в кронах, у нас нет швейцарской монеты.

– Ну и ладно, платите в кронах, как я посчитала.

– Но мы не платим процентов на деньги на обратный билет. Он же исчисляется в СКВ…

Я вдруг насторожился.

– Так вы не платите, да? Дорогая, можно мне твой компьютерчик?

Так-с… Значит, смотри-ка: сто восемьдесят тысяч поселенцев и оплата туристической поездки в Мауи на Пан-Америкэн или Кантас…

– Семьдесят две сотни в день, – быстро ответила Гвен, – не считая выходных и праздников…

– Итак, – я произвел подсчет. – Гвен, это составляет около двух миллиардов крон! Единица, девять, девять, шесть и в придачу шесть нулей!

До чего же интересно! Сэтос, старичок, вы же могли бы передавать больше ста миллионов в год для наших сирот в фонды Луна-Сити, да еще не облагаемых налогом! Но сдается мне, вы вряд ли так поступаете. По крайней мере с большей частью этих денежек. И думаю, что и с других вкладов вы также снимаете пенки в пользу своего «предпринимательства», не так ли? А вкладчики и не ведают ни о чем, правда?

Служитель (Игнациус?) прислушивался к моим словам с несомненным интересом.

Сэтос рявкнул:

– Подписывайте ордера и убирайтесь!

– О, я готов…

– Но не прежде, чем они уплатят проценты, – ввернула Гвен.

Я покачал головой.

– Нет, Гвен. Такого можно было бы уговорить где угодно, но не здесь.

Тут он сам себе и закон, и судья. Впрочем, мистер Менеджер, вы подали мне идею великолепной высокооплачиваемой статьи для «Ридерс дайджест» или «Форчун». Да еще под заголовком: «Небесный пирожок, или как разбогатеть на чужих денежках: экономика частновладельческого космического поселения». А далее такая фразочка: «Сто миллионов в год, мошеннически недоданных публике только на одном Голден Руле». Ну и еще в том же духе!

– Вы опубликуете это, а я воздам вам за все ваши художества!

– Да неужели? Увидимся в суде, старичок. Не думаю, чтобы вам сильно улыбалось полоскание вашего грязного бельишка в суде, не подвластном вам.

М-мм, у меня появилась совсем уж дикая идея! Вы сделали очень ценное добавление. И я погляжу вместе с «Уолл-стрит джорнел», как вы будете выпутываться без ваших продажных покровителей. Сколько средств в СКВ курсирует от кольца один тридцать до кольца один сорок? И сколько поселенцев, покидающих Голден Рул, может получить их обратно из ваших банков? Или ваш валютный запас – такое же пустозвонство, как и все ваши слова?

– Заявите об этом публично, и я затаскаю вас по всем судам Системы!

Подписывайте ордера и убирайтесь!

Гвен не стала подписывать, пока не пересчитала все деньги. Потом она поставила свою подпись, и я сделал то же.

Когда мы укладывали деньги, терминал на столе Менеджера засветился.

Экран был виден только Сэтосу, по голосу я понял, что это Главный проктор Франко.

– Мистер Сэтос!

– Я занят.

– Чрезвычайное сообщение! В Рона Толливера стреляли. Я…

– Вы что?

– Только что! Я был в его офисе, он тяжело ранен, возможно, стрелявший не рассчитал. Но я видел все сам. Это сделал тот фальшивый доктор, Ричард Эймс.

– Заткнись!

– Но, босс!

– Заткнись, говорю тебе! Ты глупый, все перепутавший осел! Доложишь мне сейчас же лично!

Он снова обратился к нам:

– А теперь уходите!

– А может, лучше дождаться этого «очевидца покушения»?

– Убирайтесь! И покиньте наше поселение!

Я предложил Гвен свой локоть.

Глава 7

Мы увидели Билла в вестибюле. Он так и сидел на парашютном чехле с бонсай-деревцем в руках. При виде нас он встал с каким-то растерянным видом. Но стоило Гвен улыбнуться ему, как Билл сам расплылся в улыбке.

Я спросил:

– У тебя, что, возникли проблемы, Билл?

– Нет, хозяин. Ох, да, одна шкура хотела купить деревце!

– Так что же ты не продал?

Он крайне изумился:

– Чего? Оно же принадлежит ей!

– Ты прав. Знаешь, что бы она с тобой сделала, если бы ты продал? Она бы забросала тебя гусеницами, вот что бы она сделала! Но не горюй, теперь тебе это больше не грозит. И крысы тоже. Пока ты с ней, никакие крысы тебе не страшны. Я прав, миссис Хардести?

– Абсолютно правы, сенатор. Никогда никаких крыс! Билл, я горжусь тобой, ты не поддался искушению. Но я хочу, чтобы ты избавился от сленга.

Если услышат твои словечки, подумают, что ты из «ночных ходоков». А нам бы этого не хотелось, не так ли? Поэтому никогда не говори «одна шкура хотела купить», а просто скажи: «один человек».

– Ох, но ведь по правде та шкура-то была девкой. Ох, простите, бабой.

Усекли?

– Усекла. Но давай попробуем снова. Скажи «женщина».

– Олл райт. Та шкура была женщиной. – Он радостно заулыбался и сообщил: – А вы говорите совсем как сестры, учившие нас Закону Божьему там, на Земле.

– Это комплимент, Билл… но все равно стану придираться к твоей грамматике и произношению и разным словечкам куда больше, чем они. До тех пор, пока ты не заговоришь, как сенатор. Знаешь, много лет назад один мудрый скептик доказывал, что самый важный признак любого человека – его речь. И что правильная речь может стать залогом успеха. Ты понимаешь меня?

– Уф… так, кое-что…

– Ты не сможешь научиться сразу всему, я на это и не рассчитываю. Но, Билл, если ты будешь мыться ежедневно и научишься правильно говорить, то люди решат, что ты счастливчик, и станут относиться к тебе с уважением.

Поэтому давай попытаемся, ладно?

Я сказал:

– Между прочим, важнее было бы срочно выбраться из этого притона.

– Сенатор, важно и то и другое!

– Ну да, ну да, старое правило «статуэтки для битья», я понимаю. И все же давай двигаться отсюда.

– Да, сэр! Держим путь в космопорт?

– Пока нет. Держим на Эль Камино Реал в поисках терминала, по которому можно было бы поговорить за монетку. У тебя есть мелочь?

– Несколько монеток. Достаточно для непродолжительной беседы, наверное.

– Хорошо. Но все же поглядывай, нет ли по пути разменного пункта.

Теперь, когда мы закрыли счета, придется частенько действовать с помощью мелочи.

Мы подняли вещи и двинулись в путь. Гвен тихонько произнесла:

– Мне бы не хотелось, чтобы Билл это слышал, но… не составляет особого труда «убедить» общественный терминал в том, что у тебя есть кредит в банке, даже если его и нет!

Я так же тихо ответил:

– Мы прибегнем к этому, если откажут честные приемы. Моя дорогая, сколько еще хитрых штучек у тебя про запас?

– Сэр, я даже не понимаю, о чем вы говорите! В ста метрах впереди нас… А что, на той будке светится желтый знак? Но почему столь немногочисленны будки, принимающие мелочь?

– Да потому, что Большой Брат желает знать, кто и кому звонит. А при наличии кредитной карточки мы практически делимся с ним своими тайнами.

Да, на той будке есть знак. Стало быть, можно запихивать туда наши монеты!

Преподобный Хендрик Шульц быстро ответил по своему терминалу. Его глаза на добродушном лице Санта Клауса внимательно оглядели меня, оценили и подсчитали, сколько деньжат в моем кошельке.

– Отец Шульц?

– Во плоти. Чем могу служить, сэр? – Вместо ответа я вытянул из бумажника тысячекроновую купюру и подержал ее перед экраном. Доктор Шульц поглядел на нее, поднял лохматые брови и сообщил: – Вы меня заинтересовали, сэр!

Я похлопал себя по ушам, зыркая глазами вправо и влево, потом изобразил всех троих маленьких обезьянок[10]. Он, прекрасно поняв, ответил:

– Ну что ж, мне, пожалуй, следует выпить чашечку кофе. Не хотели бы вы составить компанию? Одну минуточку…

Он проворно написал что-то на листе бумаги и показал его. Там крупными печатными буквами было выведено: «СТАРАЯ МАКДОНАЛЬДОВА ФЕРМА».

Вслух старикан произнес:

– А не встретиться ли нам в гриль-баре на Сан-Суси? Это на Петтикот-Лейн, как раз напротив моей студии. Через десять минут, пожалуй?

Говоря это, он пальцем водил по написанному.

– Нормалек! – ответил я и отключил терминал.

Я почти не практиковал походы в сторону ферм, поскольку они находились в зоне полного притяжения, не очень приятного для моей больной ноги. Впрочем, я не вполне точен: в Системе можно встретить достаточное количество поселенцев, занимающихся фермерством при любой частичной величине земного притяжения, той, какая была предпочтительнее им самим или выращиваемым растениям-мутантам. Но на Голден Руле основные свежие продукты производились под натуральным солнечным освещением и в зоне полного земного притяжения. Некоторые области поселения, освещавшиеся искусственным светом, тоже что-то производили, правда, при других величинах притяжения, но сколько места это занимало в общем балансе продовольствия, я не знаю. Мне лишь было известно, что достаточно обширная территория от кольца пятьдесят до кольца семьдесят от края до края являлась гигантской плантацией-оранжереей со столбиками-подпорками, гасителями вибрации и пешеходными тропинками по краям.

На этом участке из двадцати колец длиной в восемьсот метров радиусы 0-60, 120-180 и 240-300 пропускают внутрь солнечный свет, а сектора между радиусами 60-120, 180-240 и 300-0 являются «фермерскими угодьями». «Старая Макдональдова ферма» занимает всю поверхность секторов 180-240 между кольцами 50 и 70.

Среди обширных фермерских угодий можно было заблудиться, особенно в посадках кукурузы, которая вымахивала здесь значительно выше, чем в Айове.

Но док Шульц польстил мне, предположив, что я соображу, где именно его найти. Впрочем, он оказался прав, ибо я сразу направился к известному ресторану с баром, расположенному в середине фермы, на шестидесятом кольце и радиусе 210 в зоне (ну конечно же!) полного земного притяжения. Ресторан располагался «под открытым небом» и носил название «Сельская кухня».

Нам пришлось спуститься внутрь кольца пятьдесят, пройти до конца шестидесятого четыреста метров и подняться на поверхность в зону полного (будь оно неладно!) притяжения. Не так уж это далеко – около четырех городских блоков. Но попробуйте одолеть эту дистанцию на искусственной ноге, с культей, изрядно натертой чрезмерно долгой ходьбой, да еще с грузом!

Гвен почувствовала это по моему голосу, выражению лица, походке… А может, уже научилась читать мои мысли – я бы не мог это отрицать с полной уверенностью.

Она остановилась. Я тоже.

– Что-нибудь не так, милая?

– Да. Сенатор, отдайте этот узел. Я могу понести «дерево-сан» на голове. Поэтому отдай!

– У меня все в порядке…

– О да, сэр. Конечно же, в порядке, и я собираюсь этот порядок поддерживать. Тем более что у тебя есть привилегия изображать «macho», когда тебе вздумается, а мне разрешается быть слабой, рассуждать нелогично и устраивать истерики. Вот и теперь я почти близка к обмороку. И останусь в этом состоянии, пока ты не отдашь мне узел. Позднее тебе будет позволено меня отколотить.

– Гм-гм. Не наступила ли моя очередь выдвигать аргументы?

– Она наступит в ваш день рождения, сэр. Но пока что его не видать.

Позволь мне взять узел, ну пожалуйста!

Возразить было нечего, и я сдался, выпустив узел из рук. Билл и Гвен пошли впереди меня, причем дорогу прокладывал Билл. Деревце на голове Гвен не покачнулось, хотя дорога оказалась далеко не гладкой: ее захламили всякого рода отбросы.

Я потихоньку ковылял за ними, тяжело опираясь на палку и перенося на нее почти всю нагрузку с культи. Поэтому, когда мы дошли до ресторана-дворика, я чувствовал себя вполне сносно.

Док Шульц стоял спиной к бару, опираясь на стойку согнутой в локте рукой. Он узнал меня, но не подал виду, пока я не приблизился вплотную.

– Доктор Шульц?

– А-а, это вы! – Он не спросил, как меня зовут. – Не устроиться ли нам поуютнее? Мне приглянулся тот тихий яблоневый сад. А что если попросить хозяина отнести туда маленький столик и поставить парочку стульев под деревьями?

– Пожалуй. Но три стула, а не два…

Гвен подошла ближе.

– А не четыре?

– Нет. Я хочу, чтобы Билл сторожил наши вещички, как и раньше. Вон там есть свободный стол, и Билл разместит наш багаж на нем и вокруг. Вскоре мы втроем устроились за столом, вынесенным в сад.

Посовещавшись с собеседниками, я заказал пиво для преподобного и себя, кока-колу для Гвен и попросил официантку подать тому молодому человеку, что сидит с вещами, все, что он пожелает: пиво, коку, сандвичи, еще какую-нибудь еду. (Я вдруг сообразил, что Билл, скорее всего, ничего не ел за весь день, а может, и дольше.) Когда официантка отошла, я вытянул из кармана ту самую тысячную купюру и передал ее доку Шульцу.

Та мгновенно исчезла.

– Сэр, вам нужна расписка?

– Отнюдь.

– Джентльменское соглашение, так? Превосходно! А теперь поведайте, чем я могу быть полезен?

Сорок минут спустя доктор Шульц знал о наших трудностях все, ибо я ничего не утаил. Мне показалось, что помощь будет реальной лишь в том случае, если он будет знать всю подоплеку событий, разумеется в пределах моей собственной осведомленности.

– Так вы говорите, в Рона Толливера стреляли? – спросил он.

– Сам я этого не видел, но слышал, как это произнес Главный проктор.

Поправка: я слышал голос, похожий на голос Франко, да и Менеджер обращался с говорившим соответствующим образом.

– Вполне достаточно. Услышав топот копыт, знаешь, что это конь, а не зебра! Но ни о каком покушении я сегодня еще не слышал, да и в этом ресторанчике никаких признаков возбуждения, между тем как убийство или покушение на второго крупного воротилу Компании в его собственной резиденции должно было бы вызвать хоть какую-нибудь реакцию! Я в этом баре провел несколько минут до вашего прихода: ни слова о чем-либо подобном. А ведь бар – излюбленное место для обмена новостями, тем более что здесь имеется и многоканальный экран новостей. Гм, а не мог ли Менеджер попридержать это известие?

– Такая лживая змея способна на все.

– Не стану вдаваться в обсуждение его моральных качеств, к тому же мое мнение целиком совпадает с вашим. Меня интересуют лишь его физические возможности. Нельзя так просто скрыть факт покушения. Кровь, крики. Смерть или ранение жертвы. Да еще свидетели, например Франко. Конечно, судья Сэтос контролирует здесь единственную газету, терминалы, прокторов. Конечно, если он очень подсуетится, то сможет скрывать этот факт достаточно долго. Поглядим – об этом я тоже доложу, когда вы прибудете в Луна-Сити.

– Но мы можем оказаться и не в Луна-Сити. Я сам дам вам знать… позвоню.

– Полковник, а разумно ли это? Хотя наше общение в течение нескольких секунд у стойки бара зафиксировано несколькими группами людей, знающих и вас, и меня, у нас еще есть шанс сохранить наше сотрудничество в тайне. К счастью, мы ранее ничем связаны не были, и проследить путь, ведущий от вас ко мне и обратно, никому не удастся. Конечно, можно и позвонить, но вполне вероятно, что и мой терминал, и моя студия прослушиваются. Думаю, разумнее воспользоваться почтой, если только не возникнет чрезвычайных обстоятельств. – А разве почту нельзя вскрыть?.. И вот еще что: я доктор Эймс, а не полковник Кэмпбелл, не забывайте, пожалуйста! Да, чуть не упустил – тот молодой человек, что пришел с нами, знает меня как «сенатора», а миссис Эймс как «миссис Хардести» в связи с той небольшой потасовкой, о которой я вам рассказал.

– Я не забыл. В течение долгой жизни люди играют много разных ролей.

Можно ли поверить – я когда-то изображал «младшего капрала Финнегана из Королевской морской пехоты»!

– Вполне могу себе представить!

– Вам это гораздо легче вообразить, чем мне самому. Но странных случаев было множество… Конечно, почту могут вскрыть, но если передать письмо на шаттл в сторону Луна-Сити как раз перед стартом с космодрома, то оно вряд ли попадет к тем, кто, кроме адресата, интересуется его содержимым. В обратном направлении письма могут посылаться Генриэтте ван Лун для передачи мадам Помпадур 20012 Петтикот-Лейн. Они попадут ко мне почти немедленно. Одна пожилая добрейшая дама в течение многих лет имеет дело с чужими секретами. И ей можно верить, я считаю. Знать, кому верить, – великое дело!

– Док, я считаю, что и вам можно верить!

Он хохотнул:

– Мой дорогой сэр, я был бы счастлив продать вам вашу собственную шляпу, забудь вы ее на моем прилавке! Но по существу дела вы правы. Если я заполучил вас в качестве клиента, то вы можете мне полностью довериться.

Быть двойным агентом – значит накликать беду… а я ведь гурман, не позволяющий ничему омрачить собственную трапезу. – Он задумался и добавил:

– А можно взглянуть на тот бумажник еще раз? На Энрико Шульца?

Я вручил ему бумажник. Он вынул оттуда удостоверение.

– Вы утверждаете, что это именно его физиономия?

– Абсолютно точно.

– Доктор Эймс, вы понимаете, что фамилия «Шульц» особо меня заинтриговала. Вы не можете знать, что разнообразие моих занятий заставляет отмечать каждого прибывающего сюда новичка. Я ежедневно от корки до корки штудирую «Геральд», при этом тщательно вчитываясь в имена.

Поэтому я совершенно безоговорочно заявляю, что человек под именем «Энрико Шульц» на Голден Рул не прибывал. Из моей памяти могла бы изгладиться любая другая фамилия, но никак не «Шульц»! Это исключено.

– Похоже, он получил это имя уже по прибытии сюда.

– Вы сказали «похоже» как «несомненно»? – спросил Шульц, все еще разглядывая удостоверение. – В течение двадцати минут я сумею изготовить документ с такой же фотографией, но удостоверяющий, что его владелец Альберт Эйнштейн!

– Вы хотите сказать, что по этому удостоверению мы его не очень-то сумеем выследить?

– Уточним. Я так не говорил. Вы утверждаете, что сходство фотографии с оригиналом очень близкое. Но этого типа видели многие люди. Некоторые из них могут знать, кто он. Несколько меньшее число людей осведомлено о причине его убийства. Если таковое имело место. Вы этот вопрос предусмотрительно оставили открытым?

– Ну да, во-первых, из-за того невероятного «танца мексиканских сомбреро», который разыгрался сразу после выстрела. Если, конечно, выстрел имел место. Ничуть не смущаясь, те четверо действовали так, словно тщательно отрепетировали свой номер…

– Так. Я попробую этот вопрос прояснить с помощью кнута и пряника.

Если у человека не чиста совесть или он жаден – а у большинства людей наличествуют обе эти «добродетели», – то всегда можно нащупать к ним подход и выудить то, что они знают. Итак, сэр, мы, по-видимому, с этим сладим. Но следует точно разграничить наши действия, поскольку вряд ли удастся вновь лично пообщаться, как сейчас. Вы будете разрабатывать «линию Уокера Эванса», а я исследую другие проблемы из нашего списка. Каждый информирует другого о новых обстоятельствах, особенно тех, что связаны с чьим-либо приездом в Голден Рул или отбытием из него. Что еще? Ах да – то зашифрованное послание. Вы собираетесь его раскодировать?

– А у вас есть какие-нибудь соображения по этому поводу?

– Полагаю, вы должны взять его с собой и доставить в главный дешифровальный офис Маккэя в Луна-Сити. Если они найдут код, то надо заплатить, неважно, сделают они это официально или нет. Если Маккэй не сможет помочь, тогда попробуйте обратиться к доктору Джекобу Раскобу из университета Галилео. Он работает криптографом в ведомстве компьютеризации, а если и он не сможет прочесть вашу бумажку, то ничего не остается, как возносить молитвы. Можно ли мне взять с собой снимок «моего кузена» Энрико?

– Разумеется, можно, только пошлите мне по почте копию, пожалуйста.

Она пригодится позже, при разработке «линии Уокера Эванса»… Доктор, нам еще понадобится кое-что, о чем я еще не сказал.

– Что именно?

– Тот паренек, что с нами. Он ведь «призрак», преподобный отец! И ходит только по ночам. Он гол как сокол. Мы хотим взять его под свою защиту. Нельзя ли ему обрести личность – и немедленно? Хотелось бы, чтобы вы успели до того, как уйдет ближайший шаттл.

– Минуточку, сэр! Не этот ли юноша, стерегущий ваш багаж, был налетчиком, выдававшим себя за проктора?

– А разве я недостаточно ясно вам это рассказал?

– Возможно, я слишком туп, чтобы сообразить сразу. Ну что ж, я констатирую поразительный факт, заслуживающий одобрения! Вы хотите, чтобы я снабдил его документом? Таким, чтобы он смог расхаживать по Голден Рулу, не боясь прокторов?

– Не совсем так. Мне надо чуточку больше. Паспорт. Чтобы вывезти его из Голден Рула и ввезти в Свободный Штат Луна.

Доктор Шульц оттянул нижнюю губу.

– А чем он там станет заниматься? Нет, беру свой вопрос обратно – это ваше дело, не мое. Или его собственное.

Гвен произнесла:

– Я хочу привести его к человеческому облику, отец Шульц! Он должен научиться чистить ногти и правильно употреблять причастия. А еще ему нужна защита. И я собираюсь его этим снабдить!

Шульц внимательно вгляделся в Гвен.

– Да, я думаю, вы справились бы и с двумя такими. Мадам, вы позволите мне сказать, что хоть я и не жажду подражать вам, но вы вызываете искреннее восхищение!

– Просто я терпеть не могу, когда кого-то выбрасывают на свалку.

Биллу около двадцати пяти, но он говорит и ведет себя как десяти-двенадцатилетний подросток. Между тем он вовсе не глуп. – Она улыбнулась.

– Я обучу Билла или снесу его постылую башку!

– Дай вам Бог силы! – нежно произнес Шульц. – Ну а если он все же окажется неспособным? Вы потрудитесь попусту?

Гвен вздохнула.

– Тогда я немножко поплачу и пристрою его на приличное место, где он сумеет работать и быть самим собой, с честью и в достатке. Преподобный отец, я не могу отослать его обратно в грязь, голод и страх. К крысам.

Жить такой жизнью хуже, чем умереть.

– Да, вы правы. Это так. Поскольку после смерти не боишься ничего, ведь это последний покой. По крайней мере, нас всех так учат. Ну что ж, нужен чистый паспорт для Билла. Мне надо повидаться с одной леди и посмотреть, не сумеет ли она соорудить нечто подходящее? – Он нахмурился.

– Но поспеть к следующему шаттлу будет трудновато. Кроме того, ведь нужна его фотография, черт бы ее побрал! Придется сделать в моей студии, а это означает дополнительную потерю времени и добавочный риск для вас обоих.

Гвен порылась в сумке и вытащила оттуда миниатюрный аппаратик марки «мини-гельвеция», который не разрешалось провозить без лицензии. Но, наверное, таможенники Менеджера прошляпили его.

– Доктор Шульц, я не могу сделать большой снимок, но, может быть, вам удастся его увеличить в студии?

– Вполне возможно. Ого, какая изумительная камера!

– Мне она очень нравится. Я когда-то работала в одном… агентстве, где такие широко применялись. Когда же я собралась оттуда уволиться, то обнаружила, что потеряла одну камеру. Пришлось уплатить за нее, – она озорно улыбнулась, – но потом я случайно нашла эту малютку в своей сумке.

Она затерялась среди всякого хлама на дне… Ну так, пойду сфотографирую Билла!

Я посоветовал:

– Постарайся использовать нейтральный фон!

– Ты думаешь, я совсем ничего не соображаю? Извините, я мигом.

Она вернулась через пару минут. Снимок «доводился» внутри камеры еще минуту, пока изображение не стало совсем четким. Она протянула готовую фотографию доктору Шульцу.

– Годится?

– Великолепно! Но на каком фоне вы его сняли? Можно поинтересоваться?

– На фоне посудного полотенца. Фрэнки и Хуанита туго натянули его за головой Билла.

– Фрэнки и Хуанита? А кто это? – тупо спросил я.

– Старший бармен и барменша. Прелестные люди.

– Но, Гвен, я и не знал, что у тебя здесь знакомые! Это же может создать новые проблемы!

– У меня здесь нет знакомых, и я никогда раньше тут не была, милый.

Но я когда-то шефствовала над птицеводческой фермой «Цыплячий фургон» на девяностом радиусе. И там была танцевальная площадка…

Гвен посмотрела наверх, щурясь на солнце. Голден Рул повернулся настолько, что светило стояло в зените прямо над «Старой Макдональдовой фермой». Она показала рукой туда, где ста двадцатью градусами выше должен был находиться «Цыплячий фургон».

– Там бы вы увидели ферму, а дансинг был сооружен прямо на крыше, поближе к солнцу. Интересно, танцуют ли там сейчас? Нельзя ли увидеть отсюда, поднявшись на подпорку?

– Пожалуй, далековато, чтобы разглядеть, – заметил я.

– Да, там есть дансинг, – проговорил доктор Шульц. – Я даже помню его название: «Звезды Техаса». Да, есть, есть он там. Ах, юность, юность! Я давно уже не танцую, но иногда вожу гостей в «Цыплячий фургон». А не мог ли я видеть вас там, миссис Эймс? Наверное, нет…

– А я думаю, что да, – откликнулась Гвен. – Но я была в тот день в маске. И с удовольствием смотрела на вас. Вы были настоящим дедушкой Бернардом Шоу!

– Нет высшей похвалы для участника маскарада! На вас, случайно, не было накидки из лоскутков белой и зеленой ткани? И совершенно круглой юбки фасона «солнце-клеш»?

– Более чем «солнце-клеш»! Когда партнер вращал меня, она вся шла волнами и некоторые зрители жаловались, что их начинает укачивать. А у вас, сэр, однако, превосходная память!

Я несколько раздраженно прервал их воспоминания:

– А нельзя ли покончить с этими экскурсами в прошлое? У нас уйма срочных дел, и я все еще надеюсь, что мы сумеем попасть на шаттл двенадцать ноль-ноль. Ведь Франко того и гляди натравит на нас своих головорезов!

– Но вы же хотите получить паспорт для Билла? Доктор Эймс, ведь даже самая примитивная имитация потребует больше времени, чем остается до отлета этого шаттла! – Он уже выглядел не как Санта Клаус, а просто как усталый и огорченный старик. – Ведь ваша первая задача сейчас транспортировать Билла отсюда на Луну?

– Да.

– А если вы возьмете его с собой как вашего слугу?

– В Свободный Штат Луна нельзя ввозить рабов. – И да и нет. Вы можете доставить своего раба на Луну, но, едва ступив на лунный грунт, он автоматически становится свободным. Вот почему все высылаемые преступники жаждут попасть туда. Доктор Эймс, я могу изготовить документ о покупке вами Билла. У меня есть его фотография и форменные ведомственные бланки (подлинные, похищенные в полночь!), а еще есть время, чтобы изготовить и «состарить» этот документ. Поистине, это гораздо безопаснее, чем фальшивый паспорт.

– Я полагаюсь на ваше профессиональное суждение. Где и когда я смогу получить документ?

– Гм, только не в моей студии… Вы знаете крошечное бистро вблизи от космопорта, на уровне одной десятой притяжения в радиусе триста? Оно называется «Вдова космонавта».

Я уже готовился сказать «нет, но я его найду», как Гвен подала голос:

– Я знаю, где это. Надо зайти за пакгауз Мейси. Однако никаких вывесок там нет.

– Именно! Это по существу частный клуб, но я дам вам карточку-пропуск. Вы сможете там отдохнуть и перекусить. И никто вас не потревожит. Его хозяева предоставляют каждому заниматься своим делом.

(«Еще и потому, что „дело“ наверняка контрабанда или другой темный бизнес», – подумал я, но, естественно, промолчал.) – Ну что ж, меня это устраивает.

Преподобный доктор вынул карточку, начал писать, но остановился.

– Имена?

– Миссис Хардести, – поспешно отозвалась Гвен.

– Согласен, – серьезно заметил док Шульц. – Так будет надежнее. А как ваша фамилия, сенатор?

– Только не Кантор, можно наткнуться на тех, кто этого Кантора знает.

Хм… может, Хардести?

– Нет, она ведь не ваша жена, а только секретарша… Джонсон… Среди сенаторов весьма много Джонсонов. К тому же и подозрений никаких. Да еще совпадает с фамилией Билла, что тоже кстати.

Он вписал имена в карточку и вручил ее мне.

– Хозяина бистро звать Тигр Кондо. Он в свободное время изучает все виды смертельных боевых ударов. Вы можете на него положиться.

– Благодарю вас, сэр.

Я взглянул на карточку и сунул ее в карман.

– Доктор, а не увеличить ли задаток?

Он радостно улыбнулся.

– О нет, нет! Я еще не знаю, сколько смогу выжать из вас! Мой девиз:

«Любая торговля способна рождать прибыль, но никогда не следует обескровливать ее источник!»

– Вполне разумно. Итак, попрощаемся. Нам не стоит уходить вместе!

– Согласен. Я надеюсь успеть к двенадцати часам. Дорогие друзья, ваше поручение лестно и приятно. И давайте не забудем, как важен этот день!

Примите мои уверения в почтении, мэм. Всего наилучшего, сэр! Пусть ваша совместная жизнь продлится долго и будет наполнена миром и любовью!

Гвен встала на цыпочки и чмокнула его в щеку. Я заметил, что на глазах у них обоих блеснули слезинки. Впрочем, и у меня почему-то защипало под веками.

Глава 8

Гвен привела нас прямиком во «Вдову космонавта». Как она и говорила, заведение отыскалось позади складов Мейси, в одном из странных закоулков, образовавшихся из-за цилиндрической формы Голден Рула, и, если не знать точной дороги, нужное место почти наверняка не отыщешь. После сутолоки космопорта, расположенного на конце оси поселения, здесь показалось тихо и приятно.

Обычно космопорт на этом конце оси принимает только пассажирские корабли, а грузовые причаливают в порту на другом конце оси вращения. Но из-за монтажа добавочных секций поселения (а их перед стыковкой еще предстояло раскрутить) весь транспортный поток сейчас шел через порт на переднем, обращенном к Луне конце оси. «Передним» он назывался потому, что Голден Рул достаточно длинный, чтобы иметь легкий приливный эффект, а после того как приварят новые секции, эффект еще и увеличится. Я вовсе не хочу сказать, что у нас тут каждый день приливы и отливы. Суть вот в чем…

(Возможно, я слишком подробно объясняю: это зависит от того, много ли вы знаете об орбитальных поселениях. Если хотите, объяснения можете спокойно пропустить.) Так вот, наш спутник имеет приливную фиксацию на Луну: его передний конец всегда направлен точно на ее поверхность. Будь Голден Рул размером с орбитальный челнок или находись он столь же далеко, как Элл-Пять, этот эффект бы не возник. Но длина Голден Рула более пяти километров, а вращается он вокруг центра масс всего в двух тысячах километров от него.

Конечно, его длина составляет всего одну четырехсотую этого расстояния но сила притяжения зависит от квадрата расстояния, а трение отсутствует, поэтому эффект, а с ней и фиксация, становится постоянным. Приливная фиксация между Землей и Луной всего в четыре раза сильнее – то есть, по сути, ничтожна, – но не забывайте, что Луна круглая, как теннисный мячик, а Голден Рул сигарообразен.

Орбита Голден Рула имеет еще одну хитрость: он вращается вокруг полюсов Луны (ладно, извините – это всем известно), но и эта орбита, чуть эллиптическая, полностью открыта Солнцу, то есть всегда обращена к нему своей плоскостью, а внутри ее вращается Луна. Точь-в-точь как маятник Фуко или орбиты спутников-шпионов. Или, если другими словами, Голден Рул просто следует за линией терминатора на Луне, границей дня и ночи, а поскольку вращается он бесконечно, то никогда не оказывается в тени. (Ну ладно, если уж вы намерены «вылавливать блох» в моих словах, согласен – на Голден Рул падает тень во время лунных затмений. Но только тогда.) Такое взаиморасположение метастабильно и потому не фиксировано жестко. На нее влияет все, даже притяжение Сатурна и Юпитера. Но у нас, в Голден Руле, есть некий маленький компьютер, который только и следит за тем, чтобы плоскость орбиты поселения всегда была направлена на Солнце – и тем самым обеспечивает «Старой Макдональдовой ферме» обильные урожаи.

Энергии его работа почти не требует: крошечные отклонения орбиты компенсируются такими же слабенькими импульсами.

Надеюсь, вы все это не читали. Баллистика интересна лишь тем, кто ею пользуется.

Мистер Кондо был невысок ростом, предков имел явно японского происхождения и весь состоял из мускулов, гладких, как у ягуара. Да и двигался он словно ягуар. Даже без комментариев дока Шульца я бы понял, что не очень бы хотел встретить Тигра Кондо в темном переулке. За исключением того случая, если он там окажется, чтобы защитить меня!

Дверь его заведения открылась полностью лишь после того, как я предъявил карточку Шульца. Но уж открыв ее, он приветствовал нас со всем положенным радушием.

Небольшой зальчик был заполнен лишь наполовину, преимущественно мужчинами, а женщины, сопровождавшие немногих из них, по моим понятиям, отнюдь не были их супругами. Но не были и шлюхами. Мне показалось, что они – равноправные партнеры своих спутников. Окинув нашу компанию оценивающим взглядом, хозяин решил разместить нас не в основном помещении с завсегдатаями, а в боковой комнатке размером с будку, где мы втроем смогли бы все же усесться и даже втиснуть багаж.

Затем он осведомился, что бы мы желали заказать. Я спросил, можно ли здесь пообедать.

– И да и нет, – последовал ответ. – Можем подать «суши», а моя старшая дочь приготовит «сикияки». Есть еще гамбургеры и сосиски. Пицца только замороженная, надо разогреть. Сами мы ее не очень рекомендуем. У нас ведь, в основном, бар. Пищу мы можем подать, но не требуем от гостей, чтобы они, кроме выпивки, заказывали и съестное. Более того – вы можете всю ночь играть в карты, шахматы или «го» и вовсе ничего не заказывать!

Гвен положила ладонь на мой локоть.

– Можно мне вставить слово?

– Давай!

Она сказала хозяину несколько фраз на совершенно непонятном мне языке, но его лицо мгновенно просветлело. Он поклонился и вышел.

Я спросил:

– Ну?

– Я осведомилась, не может ли он подать то, что я у них ела прежде. Я не назвала какое-либо определенное блюдо, просто передала просьбу «маме-сан», чтобы она приготовила на свой лад. Заодно он понял, что я хотя здесь и бывала, но не хочу это афишировать, поскольку меня тогда сопровождал другой мужчина. Хозяин же сообщил мне, что наше обожаемое деревце – превосходнейший образец скалистого клена, какого ему не доводилось встречать даже в родной Японии… я попросила побрызгать его водой перед самым нашим уходом. Он пообещал…

– Ты не сказала ему, что мы женаты?

– Это не обязательно. Те выражения, которые я использовала, позволяют и такое истолкование.

Мне хотелось узнать, когда и где она выучила японский язык, но я промолчал: Гвен сама скажет мне все, что найдет нужным. (Сколько браков рушится из-за похожего на зуд стремления супругов «узнать все»?) Как ветеран-сочинитель «подлинных любовных историй» могу заверить: интерес к добрачным похождениям супругов (а пуще того внебрачным!) непременная основа семейных трагедий.

Вместо этого я обратился к Биллу:

– Парень, это твой последний шанс. Если хочешь оставаться в Голден Руле, то можешь уйти хоть сейчас, но, конечно, не раньше, чем пообедаешь.

После обеда мы сразу же летим на Луну, можешь лететь с нами или остаться здесь.

Билл перепугался.

– А она тоже сказала, что я могу выбирать?

Гвен сразу же откликнулась:

– Конечно, можешь! Но если захочешь поехать с нами, я потребую, чтобы ты всегда вел себя как цивилизованный человек. А не захочешь, так можешь остаться, и вернуться на свою помойку, и доложить Фингерсу, что завалил порученную тебе работенку!

– Я не завалил! Это он!

Очевидно, он имел в виду меня. Я констатировал:

– Ну что же, Гвен! Он на меня в обиде. А мне он тем более не нужен, с ним же хлопот не оберешься. Не исключено, что он когда-нибудь подсыплет яду в мой ужин…

– О, Билл не способен на такое. Правда, Билл?

– Так уж и не способен? А ты помнишь, как быстро он выхватил оружие?

Как я могу верить в невинность его намерений?

– Ричард, прошу тебя! Нельзя же ожидать, что он исправится так уж сразу.

Эта идиотская дискуссия была прервана появлением мистера Кондо, который стал сервировать стол, не забыв и подставку-зажим для нашего деревца. Одной десятой земного притяжения было достаточно, чтобы удержать еду на тарелках и кое-как удержаться на ногах, но не более того. Стулья были привинчены к полу, на них имелись пристяжные ремни, которые можно было использовать по собственному желанию. Они могли оказаться полезными, например, если бы пришлось резать жесткий бифштекс.

Бокалы и чашки оказались закрытыми плотными крышками, а пить из них следовало через узкие носики. Последнее, возможно, наиболее полезное приспособление: ведь, подняв крышку с чашки горячего кофе, вы вполне могли обжечься, поскольку, несмотря на ничтожный вес, кофе, в силу инерции, мог вылиться на вас.

Мистер Кондо, раскладывая приборы, тихо сказал мне:

– Сенатор, не участвовали ли вы в парашютных состязаниях в Солюс Лейкус?

Я воскликнул:

– Конечно, дружище! Вы тоже там были?

Он поклонился:

– Имел такую честь.

– А с чьим снаряжением?

– «Сокрушитель», Оаху.

– О, «Сокрушитель»! – почтительно откликнулся я. – Самый декоративный парашют в истории. Вы можете этим гордиться, старина!

– От имени своих коллег я благодарю вас, сэр! А вы?

– Я прыгал вместе с «Ликвидаторами Кэмпбелла».

Мистер Кондо присвистнул.

– Вот как! Вы, конечно, тоже можете гордиться!

Он вновь согнулся в поклоне и быстро вышел на кухню.

Я хмуро уставился на свою тарелку. Ясно – Кондо узнал меня! Но раз так сложилось и я отрекся от своих товарищей, то нечего щупать свой пульс и себя казнить. Просто надо выплеснуть себя на помойку!

– Ричард!

– Что?.. Ах да, слушаю, дорогая!

– Ты простишь, если я выйду ненадолго?

– Конечно! А ты нормально себя чувствуешь?

– Вполне, благодарю. Но мне следует кое о чем позаботиться.

Она встала и направилась к коридорчику, ведущему и в туалет, и к выходу, такой летящей походкой, которая больше смахивала на танец. При одной десятой притяжения нормально передвигаться можно, лишь используя магнитные подошвы и другие такие же приспособления. Либо иметь долгую практику: не прибегал же ни к каким захватам мистер Кондо: он просто скользил как кошка.

– Сенатор…

– Да, Билл?

– Она, что, свихнулась на мне?

– Не думаю.

Мне захотелось добавить, что я вряд ли буду сильно разочарован, если он упрется и не захочет лететь. Но тут же меня словно ударило: побуждать Билла остаться – все равно что выбрасывать ребенка. У него же не было никакой защиты!

– Нет, Билл, она просто хочет поставить тебя на ноги и сделать таким, чтобы тебя никто не смог порицать. Или за что-нибудь извинять.

Изрекши эту порцию махровой банальности, я вернулся в угрюмое состояние. Я сам себе приносил извинения. Нет, не вслух, а молча, в уме.

Послушай, приятель, ведь то, что ты сотворил, и то, чем ты стал, – на все сто процентов результат твоей собственной вины. Целиком.

А что касается твоего кредита… Да, он чертовски мал. Имей честность признать и это! Но погляди: с чего ты начал и как дошел до звания полковника? С наиболее ублюдочных, гнойных мародерских банд, какие только существовали со времен крестовых походов. Ну и не говори больше о своем «полке»! Да ладно. Но ведь они не были «хладнокровными гвардейцами», не так ли? Теми-то пижонами? Черт, один ведь взвод Кэмпбелла… А, дерьмо!..

Гвен вернулась отнюдь не скоро. Я не засек время, но сейчас часы показывали уже почти восемнадцать. Я попытался встать, что оказалось нелегко при привинченных к полу столе и стульях. Она спросила:

– Я задержала ужин?

– Не слишком. Мы его съели, а остатки скормили поросятам.

– И прекрасно. Мама-сан не оставит меня голодной!

– А папа-сан не пожелал подавать без тебя.

– Ричард! Я предприняла кое-что, не посоветовавшись с тобой.

– А я нигде не читал, что ты обязана со мной советоваться. Но с полицией ты хоть сумела не повздорить?

– Ничего такого. Но ты обратил внимание на вечно шныряющих по городу субъектов в фесках? Это экскурсанты туристической конторы Луна-Сити.

– Так вот кто это такие! А я-то думал, что к нам вторглись турки.

– Считай так, если тебе это больше по душе. Но мы и сегодня видели, как они шастали вверх и вниз по Лейн и Камино, покупая все, что не кусается. Мне кажется, большинство из них не остается здесь на ночь – у них основная программа рассчитана на Луна-Сити и там уже оплачены гостиницы. Вечерние шаттлы наверняка битком набиты…

– Пьяными турками, блюющими в свои фески или храпящими на подушках кресел.

– Вне всякого сомнения. И мне подумалось, что на более ранний шаттл, тот, что летит в двадцать часов, попасть легче. И я купила билеты и зарезервировала места.

– А теперь ты ждешь, чтобы я вернул тебе деньги? Подай заявку, и я пошлю ее в свое ведомство.

– Ричард, я побоялась, что мы застрянем здесь на всю ночь.

– Миссис Хардести, вы продолжаете меня изумлять. Какова потраченная сумма?

– Мы подсчитаем расходы потом. Я просто почувствовала, что пообедаю с легким сердцем, если буду уверена: после обеда мы полетим! И… ох! – она сделала паузу. – Билл!

– Да, мэм?

– Мы приступаем к обеду. Сходи помой руки.

– Чего?

– Ничего. Делай, что я сказала.

– Да, мэм!

Билл покорно встал и поплелся выполнять предписание. Гвен повернулась ко мне.

– Я ужасно волновалась и не находила себе места. Из-за лимбургера[11].

– Какого еще лимбургера?

– Твоего лимбургера, миленький. Он оказался в числе продуктов, которые я унесла из твоего холодильника. Я его в нетронутой упаковке положила на поднос с фруктами, когда мы завтракали. Там было всего около ста граммов. Но после ленча, вместо того чтобы его выбросить, я положила сыр себе в сумку, решив, что мы им чудесно закусим потом…

– Гвен!

– Ладно, ладно! Я спрятала его с целью… да потому, что я и раньше пользовалась им, как оружием! Он намного лучше того, что было в нашем списке. А что, ты разве не считаешь, что тот мерзавец…

– Гвен! Я сам составил «список». Вернемся к нашим баранам.

– Так вот. В офисе мистера Сэтоса, как ты помнишь, я сидела около переборки, закрывающей калорифер. По моим ногам бил поток горячего воздуха, и мне стало очень неуютно, а выключатель оказался совсем под рукой. Я и подумала…

– Гвен!

– Во всем поселении регуляторы тепла и потока горячего воздуха однотипны. И закрыты решеткой в виде жалюзи. А пока где-то там подсчитывали наши сбережения и Менеджер нарочито игнорировал нас, я незаметно отключила поток воздуха и уменьшила нагрев до минимума. Потом открыла решетку, разбросала крошки лимбургера по всей поверхности и лопастями калорифера, а то, что оставалось в пакете, забросала как можно глубже внутрь вентиляционной трубы. Потом перед самым нашим уходом я вовсе выключила нагрев и снова пустила поток воздуха… – Она виновато потупилась. – Но ты ведь не станешь меня укорять?

– Не стану. Но я рад, что ты играешь на моей стороне. Да… играешь.

А ты «играешь»?

– Ричард!

– Но я еще более рад, что у нас зарезервированы места на следующий шаттл. Интересно, как скоро Сэтос почувствовал озноб и вновь включил обогрев?

То, что было подано на обед, оказалось изысканной пищей, и я воздал ей должное, хотя не знал названия ни одного из блюд. Мы уже приблизились к стадии отрыжки, когда возник мистер Кондо и, наклонившись к моему уху, тихо сказал:

– Сэр, пожалуйста, выйдите со мной.

Я пошел за ним на кухню. Мама-сан, поглощенная стряпней, не уделила мне внимания. Зато стоящий с ней рядом преподобный доктор послал тревожный взгляд.

– Неприятности? – спросил я.

– Минуточку. Вот вам удостоверение Энрико. Себе я снял копию. А вот документы для Билла. Проглядите их, пожалуйста.

Они лежали в излохматившемся старом конверте и сами были мятыми и видавшими виды. Они успели «от времени» пожелтеть и набрать грязноватых пятен. В них говорилось, что компания «Геркулес Мэнпауэр Инкорпорейтэд» наняла Уильяма (второго имени нет) Джонсона из Нового Орлеана, Герцогство Миссисипи, Республика Одинокой Звезды, и продала его контракт корпорации «Бечтел Хай», действующей в космосе, которая, в свою очередь, перепродала настоящий контракт доктору Ричарду Эймсу, проживающему в поселении Голден Рул на орбите Луны, и прочее, и прочее – в бюрократически-юридических выражениях. К удостоверению о перепродаже было приложено совершенно натуральное на вид свидетельство о рождении, в котором сообщалось, что Билл – подкидыш, оставленный в приходе Метаири в возрасте примерно трех дней от роду, исходя из чего и указана дата рождения в приходской регистрационной книге.

– Большинство сведений правдиво, – отметил доктор Шульц. – Мне удалось их получить по архивным компьютерным записям.

– А важно ли, что они правдивы?

– Не очень. Лишь постольку, поскольку они помогут Биллу смыться отсюда.

В кухню вошла Гвен. Она взяла документы, прочла их.

– Они меня убедили. Отец Шульц, вы артист своего дела.

– Нет, артисткой является моя знакомая леди. Я передам ей ваш комплимент. А теперь, друзья, новости плохие. Тэтсю, не покажете ли вы их нам?

Мистер Кондо прошел в глубь кухни, мама-сан (по-видимому, миссис Кондо) посторонилась, чтобы его пропустить. Он включил терминал и отыскал канал «Геральд», кое-что прокрутил, наверное, чтобы найти рубрику новостей, – и я увидел самого себя, взирающего с экрана.

Рядом со мной на отдельной части экрана красовалась Гвен, вернее, бледное ее подобие. Я бы даже не узнал ее, если бы не голос, сопровождающий изображение:

«…Эймс. Миссис Гвендолин Новак, отъявленная мошенница, ограбившая массу людей, преимущественно мужчин, с которыми знакомилась в барах и ресторанах Петтикот-Лейн. Субъект, называющий себя „доктором Ричардом Эймсом“ и, по всей вероятности, не располагающий средствами, исчез из своей квартиры на кольце шестьдесят пять, радиус пятнадцать, уровень четыре десятых притяжения. Покушение было совершено в шестнадцать двадцать сегодня в офисе партнера Голден Рула Толливера…»

Я вскричал:

– Эй! Со временем у них неувязка. Мы были…

– Да, вы были со мной на ферме. Послушаем остальное.

«…в соответствии с показаниями очевидцев, стреляли оба убийцы. Они вооружены и опасны, будьте крайне осторожны при общении с ними. Менеджер горько скорбит о потере старого друга и предлагает награду в десять тысяч крон за поимку…»

Доктор Шульц подошел и выключил экран.

– Дальше идут повторы того же. Сообщение передается по всем каналам.

И в данный момент большинство обитателей Голден Рула это смотрят и слушают.

– Спасибо, что предупредили. Гвен, неужели ты ничего лучше не можешь придумать, чем стрелять в людей? Ах, негодница!

– Сожалею, сэр. Я попала в дурную компанию.

– Опять пошли извинения! Преподобный, но что нам, черт возьми, делать? Тот ублюдок накроет нас еще до вечера.

– Я тоже подумал об этом. Но вот примерьте-ка этот головной убор.

Откуда-то из недр своей тучной персоны он извлек феску. Я ее примерил. Как раз впору.

– А теперь вот это.

«Это» оказалось эластичной бархатной повязкой на глаз. Я приладил ее, подумав, что не очень-то приятно иметь один глаз закрытым, но вслух не высказался. Папа Шульц явно постарался мобилизовать свое воображение, чтобы уберечь меня от потери дыхания.

Гвен воскликнула:

– О радость! Это работает!

– Да, – согласился док Шульц. – Глазная повязка настолько приковывает внимание большинства наблюдателей, что на остальные приметы его уже недостает. У меня всегда есть про запас хотя бы одна такая повязка. А феска и присутствие в данный момент на Голден Руле «Досточтимых из Мистической Шрайны» оказались счастливым совпадением…

– Феску вы тоже всегда носите с собой про запас?

– Не совсем так. У фески был владелец, который… потерял ее. Но я думаю, что он скоро не проснется. О, мой друг Микки Финн о нем позаботится… Но вы должны избегать встречи со всеми шрайнерами из храма Аль Мицар! Вы их узнаете по акценту: они из Алабамы.

– Доктор, я буду избегать шрайнеров, насколько сумею. По-видимому, мне следует взойти на борт в последнюю минуту. А как же с Гвен?

Доктор произвел на свет еще одну феску.

– Примерьте ее, милая леди.

Гвен примерила. Феска сползла ей на лоб и стала похожа на свечной колпачок.

Она сняла «колпачок».

– По-моему, эта вещица не совсем на меня. Не мой размер. Как вы считаете?

– Боюсь, вы правы, – печально ответил доктор.

Я заметил:

– Доктор, шрайнеры вдвое больше Гвен во всех измерениях, и выпуклости у них находятся совсем в другом месте. Тут требуется нечто иное. Может быть, грим?

Шульц покачал головой:

– Грим всегда выглядит гримом.

– Но на снимке в терминале очень мало сходства. Никто ее не опознает по этой фотографии.

– Благодарю, любовь моя. К несчастью, на Голден Руле достаточно людей, знающих, как я выгляжу, и на борту корабля может оказаться кто-нибудь из них, только что заглотнувший сильнодействующее описание моей жизни. Б-рр. Но, приложив некоторые усилия, я могла бы и без грима выглядеть в соответствии со своим возрастом. Папа Шульц, как вы полагаете?

– А каков ваш истинный возраст, дорогая леди?

Она покосилась на меня, привстала на цыпочки и прошептала что-то на ухо Шульцу. Он изумился.

– Не верю. К тому же это не выход. Нам требуется что-нибудь получше.

Миссис Кондо что-то быстро сказала супругу, который вдруг забеспокоился. Они перекинулись еще какими-то словами, очевидно по-японски. Потом он перешел на английский.

– Можно мне, пожалуйста? Моя жена отметила, что миссис Гвен такого же роста, как наша дочь Наоми… кроме того, для кимоно размер не имеет особого значения.

Гвен радостно заулыбалась.

– Вот это идея! Спасибо вам обоим. Но ведь я не похожа на японку. Мой нос, мои глаза, моя кожа…

Снова пошло стрекотание на быстром, но многословном языке, на этот раз говорили трое. И Гвен сказала:

– Это может удлинить мне жизнь, – и добавила, обращаясь к нам: – Извините меня, пожалуйста!

Она вышла вместе с мамой-сан.

Кондо вернулся в зал, так как, судя по миганию лампочек на кухне, его там многие вызывали, но он ради нас некоторое время игнорировал клиентов. Я сказал доброму доктору:

– Вы уже удлинили наши жизни, дав убежище у Тигра Кондо. Как вы полагаете – этот маскарад поможет нам взойти на борт шаттла?

– Надеюсь. Что еще остается?

– Ничего, наверное.

Папа Шульц полез в карман.

– Мне удалось раздобыть вам туристическую карточку у джентльмена, пославшего свою феску. Я стер его имя, но какое надо сюда вписать?

Конечно, только не Эймс, но что взамен?

– Дело в том, что Гвен зарезервировала места на шаттле. Купила билеты.

– На ваши подлинные имена?

– Я не знаю точно.

– Надеюсь, что нет. Если она использовала фамилии Эймс и Новак, то лучшее, что вы можете сделать, – это попробовать пройти первыми и сесть так, чтобы никто вас не видел. Не так-то это легко. Я лучше сбегаю к билетному компьютеру и зарезервирую места на Джонсона и…

– Док…

– Да?.. Хотя бы на следующий шаттл, если этот переполнен.

– Вы не можете этого сделать. Если именно вы зарезервируете места для нас, то вас – ффютть? – выкинут в открытый космос. До завтра они еще могут не спохватиться, но потом все равно прознают, как мы удрали…

– Но…

– Давайте дождемся Гвен и узнаем, на кого зарезервированы места. Если она не появится через пять минут, мы пошлем за ней мистера Кондо.

Через несколько минут появилась девушка-японка. Отец Шульц поклонился и сказал:

– Вы – Наоми. А где ваша Юмико? Я рад видеть вас снова.

Малышка хихикнула, втянула воздух и поклонилась до пояса. Она выглядела как кукла – изысканное кимоно, маленькие шелковые туфельки, густо набеленное лицо, невероятная японская прическа. Девушка произнесла:

– Ичибан гейша ушра. Моя ангрийска сказар прохо.

– Гвен? – закричал я.

– Пожариста?

– Гвен, это чудо! Но скажи нам, под какими именами ты зарезервировала нам места?

– Эймс и Новак. В соответствии с нашими паспортами.

– Так порви заказ. Что нам делать, док?

Гвен посмотрела на каждого из нас и спросила:

– Объясните, ради бога, в чем дело?

– Представь, мы подходим к барьеру, каждый прекрасно замаскирован… и предъявляем билеты на места для Эймса и Новак. Занавес. Можно цветов не приносить.

– Ричард, я еще не сказала всего.

– Ты никогда не говоришь сразу все. Что, еще один лимбургер?

– Нет, милый. Теперь я вижу, что это имело смысл, а раньше боялась, что ты упрекнешь меня в транжирстве… Дело в том… что я… уф… купив билеты, которые нельзя использовать, направилась в Рентал Роу[12] и… сделала вклад на счет компании «Вольво Флайэбаут»[13].

Шульц поинтересовался:

– На чье имя?

А я спросил:

– Сколько?

– Я использовала свое настоящее имя…

– Господи, помоги нам, – простонал Шульц.

– Минуту, сэр. Мое настоящее имя – Сэди Липшиц, и его знает лишь Ричард. А теперь еще и вы. Но вы никому его не называйте, ибо мне оно не нравится. Как Сэди Липшиц я зарезервировала космокар «вольво» для моего работодателя сенатора Ричарда Джонсона и внесла со своего счета задаток.

Шесть тысяч крон.

Я присвистнул.

– За «вольво»? Это звучит так, как если бы ты его купила.

– А я и купила его, дорогой! Я вынуждена была это сделать. И вклад и задаток – это наличные деньги, раз у меня нет кредитной карточки. О, средств у меня хватит, как и козырей, чтобы играть наверняка! Но у Сэди Липшиц нет кредита. Поэтому я заплатила шесть тысяч просто за контракт о покупке. Дело в том, что при таком количестве шрайнеров в поселении сенатор должен иметь гарантию свободного передвижения!

– Возможно, это наиболее разумное решение, – проговорил преподобный Шульц.

– Надеюсь, – откликнулась Гвен. – Если мы возьмем эту машину, то должны будем доплатить еще девятнадцать тысяч…

– Господи Боже!

– Плюс страховка и налог. Но ведь у нас останется неиспользованная сумма, если мы расторгнем контракт в течение тридцати дней здесь, или в Луна-Сити, или в Гонконге Лунном. Мистер Доквейлер разъяснил мне все достоинства сделки. Рудокопы на астероидах или рекламные агенты берут машины напрокат, не выплачивая полной стоимости, прячут их в каких-то убежищах на Луне, а потом переделывают в горнорудные комбайны.

– Космолеты «Вольво»? Да чтобы их потом доставить на астероиды, потребуется грузовой корабль фирмы «Хэншоу», и перевозка обойдется не в девятнадцать, а в двадцать пять тысяч крон! Да плюс страховка, да взятка.

Вот уж откровенная, наглая обираловка!

Шульц довольно резко возразил мне:

– Дружище Эймс, советую вам перестать вести себя подобно шотландцу, который торгуется с душем, работающим от монет. Вы что, не согласны с идеей миссис Эймс? И предпочитаете освежающую прогулку в космос, которую взамен предложит вам Менеджер? Так сказать, на свежем, но весьма разреженном воздухе?

Я тяжело вздохнул.

– Простите меня. Вы правы. Деньгами дышать я вряд ли сумею. Но я терпеть не могу, когда меня зажимают в тиски!.. Гвен, извини меня. Так где же эта контора Гертца, если глядеть отсюда? Я что-то потерял ориентиры…

– Не Гертца, дорогой, а «Вольво», в «Баджет джетс»[14]. У Гертца никакой конторы здесь нет.

Глава 9

Чтобы добраться до офиса «Баджет джетс», нам пришлось обойти дальний конец зала ожидания космопорта, войти в ось Голден Рула, а там прямиком до входа в «Баджет джетс». Зал ожидания кишел публикой: к обычным пассажирам добавились шрайнеры с супругами. Многие из них были привязаны ремнями к стенным поручням, другие свободно плавали в невесомости.

Повсюду мелькали прокторы – не слишком ли много прокторов?

Возможно, мне следует объяснить, что зал ожидания, регистрационные стойки, шлюз в пассажирский туннель, а также службы и аппаратура Рентал Роу – все находится в зоне невесомости. Здесь, вблизи от оси спутника-поселения, не было искусственной гравитации, создаваемой вращением массы Голден Рула. Зал ожидания и его офисы расположены в малом цилиндре, помещенном коаксиально в цилиндр гораздо большего размера, то есть сам Голден Рул. У цилиндров общая ось, но вращается только внешний, а малый остается неподвижным – словно колесо, насаженное на ось-втулку.

Подобная конструкция требует вакуумного затвора в том месте, где корпуса цилиндров соприкасаются снаружи, – полагаю, ртутного, хотя сам его не видел. Суть в том, что сам космопорт не должен вращаться, несмотря на вращение Голден Рула, потому что любому челноку (или лайнеру, или грузовику, или даже «вольво») для причаливания в невесомости требуется неподвижная площадка вокруг главного причала.

Проплывая через зал ожидания, я старался ни с кем не встречаться взглядом и держал путь к выходу из переднего торца зала. Гвен и Билл следовали непосредственно за мной: Гвен, с сумкой на шее и деревцем в одной руке, другой держалась за мой локоть. Билл, ухватившись за лодыжку Гвен, буксиром плыл за ней, таща за веревку завернутый в плотную бумагу пакет с биркой упаковочного филиала Мейси. Я не знал, что содержалось в этом пакете, поскольку то были остатки нашего багажа, уложенные в меньший из чемоданов Гвен.

А наш остальной багаж? Следуя основному принципу – прежде всего подумать о спасении собственной шеи, мы от него отказались. Он бы мог привлечь к нам внимание подобно звуковому сигналу. Ведь шрайнеры, совершая однодневную экскурсию на Голден Рул, никак не могли быть обременены тяжелым багажом! А маленький чемодан Гвен, да еще упакованный у Мейси, вполне мог сойти за обычные покупки шрайнеров в местных магазинах. То же относится и к маленькому деревцу: такой диковиной вполне мог увлечься какой-нибудь чудак-турист. Но все остальное мы волей-неволей должны были бросить.

Ну конечно, когда-нибудь, при соблюдении достаточных предосторожностей, багаж мог бы быть нам переправлен. И все же я уже вычеркнул его из наших активов. Док Шульц, вправивший мне мозги насчет расходов Гвен, сумел меня переориентировать: я стал здесь человеком реального мира и заставил сделать выбор между решительными действиями и смертью.

Справедливость его урока я вновь остро осознал, пересекая зал ожидания: там совсем близко от нас находился Шеф Франко! Он, по всей видимости, не уделил нам особого внимания, а я постарался не уделить внимания ему. Франко был занят тем, чтобы подплыть поближе к группе своих прихвостней, заблокировавших вход в пассажирский туннель. Он усердно подгребал к ним, в то время как я тянул свое маленькое семейство к спасительному выходу из зала. И дотянул-таки, и вылетел в дверь, ведущую к Рентал Роу, и она захлопнулась за нами! И тогда я вздохнул и постарался возвратить на место свой подступивший к самому горлу желудок.

В офисе «Баджет джетс» мы отыскали мистера Доквейлера, сидевшего за столом и пристегнутого ремнями. Он курил сигару, погрузившись в изучение издаваемой на Луне сводки о ежедневных гонках.

Доквейлер бросил на нас взгляд и произнес:

– Сожалею, друзья, но мне нечего сдать вам в аренду или продать.

Ровным счетом ничего: даже помела ведьмы нет!

Тут я вспомнил, кто я есть – сенатор Ричард Джонсон, представляющий «Огромный развивающийся синдикат нюхальщиков сассафраса», одну из самых важных шахер-махерских корпораций Гааги! – и голос сенатора прогремел из моих уст:

– Послушай, сынок, перед тобой сенатор Джонсон! Полагаю, что кем-то из моей обслуги еще сегодня днем зарезервирован транспорт у «Хэншоу Сьюперб», не так ли?

– О! Рад встрече с вами, сенатор! – Он поспешно засунул газетенку в зажим за столом и отстегнул ремни сиденья. – Да, да, у меня есть ваша бронь. Но не у «Сьюперба», а у «Вольво»…

– Как? Я же четко велел этой девице… Ладно, не имеет значения.

Перепишите на «Сьюперб», пожалуйста!

– Если бы я мог, сэр! У меня ничего другого нет.

– Печально. Не могли бы вы тогда посовещаться со своими коллегами и найти для меня…

– Сенатор, в Голден Руле нет ни одного свободного космокара. Мы все «Моррис Гарэдж», «Локхид-Фольксваген», «Гертц», «Интерплэнет» в течение последнего часа постоянно обмениваемся информацией. Ничегошеньки нет: ни машин, ни возможности кого-то подмазать!

Настало время показать себя философом, что я и сделал, пробурчав:

– Ну, ладно, придется мне довольствоваться «вольво», не так ли, сынок?

Сенатор вновь возмутился, когда увидел полный счет за то, что оказалось изрядно потрепанным космокаром. Он резко указал на грязные зольники и потребовал очистить их, но вскоре решил больше не собачиться, ибо терминал над головой Доквейлера снова заладил про Эймса и Новак.

Я важно произнес:

– Ну-с, давайте проверим вес и возможную «дельта v». Пора садиться в машину.

Для взвешивания в Бюро использовалась не центрифуга, а инерциометр новейшего образца, более быстродействующий и значительно менее дорогой. Я засомневался, насколько точны его показания.

Доквейлер водрузил всех нас вместе с пакетом-чемоданом, но без деревца, в решетчатую кабину, повелев втроем, обняв друг друга, образовать тесный круг с пакетом внутри, и запустил вибратор под эластичной подпоркой кабины. Нас трясло так, что чуть не выбило зубы. После этого он объявил, что наш общий вес составляет 213 килограммов, включая вес деревца, который он на глаз оценил примерно в два килограмма.

Спустя несколько минут мы уже разлеглись в креслах, и Доквейлер запечатал кормовую дверцу кара и внутреннюю шлюзовой камеры. Он не спросил у нас никаких удостоверений, туристических карточек, паспортов или космоводительских прав. Зато врученные ему девятнадцать тысяч крон пересчитал дважды. Плюс страховку. Плюс чаевые…

Я ввел показание «213,6 килограмма» в бортовой компьютер, после чего осмотрел приборный щиток. Указатель количества топлива стоял на отметке «полное», и все дурацкие лампочки светились зелеными огоньками. Я нажал кнопку «готовность» и подождал. В переговорном устройстве послышался голос Доквейлера:

– Счастливой посадки!

– Благодарю вас.

Воздух со свистом вырвался из шлюзовой камеры, мы вылетели и попали под яркие лучи солнца. Впереди простирался космопорт. Я установил шкалу прецессии[15] на поворот в сто восемьдесят градусов, и мы заскользили вперед, а Голден Рул проплыл мимо и оказался слева от нас. Впереди стал заметен идущий на посадку шаттл. Пока мы отчаливали, я не видел Луны, ее закрывал шаттл. Но вот в правом иллюминаторе она стала так отчетливо видна, словно до нее можно было дотронуться. Исключительно впечатляющее зрелище. Я почувствовал величие момента.

Те лживые убийцы-прохвосты остались позади, и мы вырвались из тесных пут сэтосовской деспотии. В первые годы жизни на Голден Руле я ее не ощущал, мне казалось, что я свободен и беззаботен. Но мне был преподан хороший урок. В монархиях шея обывателя навсегда затянута ошейником – это заставляет его держаться прямо…

Я сидел в кресле первого пилота. Гвен справа от меня, в кресле второго. Я поглядел на нее и вспомнил, что на глазу у меня все еще красуется дурацкая повязка. Нет, беру обратно эпитет «дурацкая», поскольку она, возможно, спасла мне жизнь. Я снял повязку и запихнул ее в карман.

Потом сдернул феску и, не найдя, куда ее пристроить, сунул за нагрудный ремень.

– Давай-ка посмотрим, в порядке ли мы в этой посудине, – сказал я.

– Не поздновато ли смотреть, Ричард?

– Я всегда проверяю исправность пристяжных ремней после взлета, – с достоинством ответил я. – Ведь я оптимист! У тебя сумка и большой пакет от Мейси. Они надежно закреплены?

– Пока еще нет. Если ты удержишь это суденышко на плаву, то я укреплю пакет в сетке.

Она принялась за дело.

– Спокойно! Перед тем как развязывать, ты должна получить разрешение пилота.

– Мне кажется, я его получила.

– Напрасно кажется. И не повторяй больше такой ошибки. Мистер Кристиан с «Баунти», шхуны Его Королевского Величества, был крутой морячок, таким он и остался… Билл, что ты поделываешь там, на корме?

– У меня все о'кей.

– Ты надежно пришвартован? Когда я поверну хвост этой шхуны, ни один предмет не должен плавать в кабине.

– Он надежно пристегнулся, – заверила меня Гвен. – Я проверила сама.

А деревце-сан подвешено прямо напротив его живота, и я пообещала задушить Билла без предупреждения, если он его упустит.

– Не уверен, что оно выдержит перегрузку…

– Я тоже, но времени на его упаковку не было. Надеюсь, оно правильно расположено и не очень испугается? К тому же я повторяю некие заклинания, чтобы оно осталось целым и невредимым. Но вот что, мой дорогой: я понятия не имею, как быть с париком! Это один из парадных париков, в которых Наоми выступает на церемониях. Он очень ценный. Конечно, с ее стороны было весьма великодушно заставить меня его надеть, но я ума не приложу, как его сохранить? Он ведь может быть так же чувствителен к перегрузкам, как дерево-сан!

– Убей меня, не знаю. И считай это моей официальной точкой зрения. Но мне кажется, что этот клоповник вряд ли сможет развить ускорение больше двух «g». – Я немного подумал над проблемой. – А что если ты заглянешь в боковые отсеки? Вынешь все бумажные салфетки из аптечки и обмотаешь ими парик? А также затолкнешь их внутрь… Это поможет?

– Возможно. А я успею?

– Времени полно. Я быстренько прикинул в офисе мистера Доквейлера: чтобы совершить посадку в космопорту Гонконга Лунного при свете солнца, я должен начать крутиться на малой скорости около двадцати одного ноль-ноль.

Времени масса. Поэтому давай начинай делать то, что тебе нужно, пока я сообщу бортовому компьютеру, что нужно мне. Гвен, а ты могла бы считывать показания приборов на твоей стороне?

– Так точно, сэр!

– О'кей, считай это своей обязанностью. А еще тебе вменяется обзор с правого борта. Сам я буду следить за расходом топлива, положением ракеты и малышом-компьютером. Кстати, у тебя ведь есть космоводительские права, не так ли?

– Нечего меня спрашивать об этом теперь. Но не бери в голову, мой миленький. Я занималась полетами и всякой такой дребеденью еще до окончания школы.

– Вот и прекрасно!

Я, естественно, не потребовал, чтобы Гвен предъявила мне свои права.

Как было ею справедливо замечено, не поздновато ли было их требовать?

Но я все же заметил про себя, что она ловко обошла мой прямой вопрос.

(Если баллистика вам скучна, пропустите и следующий кусок.) Облететь Луну впритирочку, срезая на лету маргаритки (если предположить, что они на Луне растут, а это маловероятно), можно за один час и сорок восемь минут с секундами. Голден Рул, находясь на триста километров выше самой рослой маргаритки, вынужден преодолевать путь, гораздо более длинный, чем окружность Луны (10919 километров), а именно 12805 километров. Почти на две тысячи километров длиннее – поэтому и лететь он должен быстрее. Правильно?

Неправильно. (Я вас надул.) Самый поразительный и противоречащий здравому смыслу аспект баллистики, связанный с орбитальным движением, сводится к следующему: чтобы разогнаться, следует тормозить, и наоборот.

Прошу прощения, но это именно так.

Сейчас мы находились на орбите Голден Рула, в трехстах километрах над Луной, и имели такую же скорость, то есть полтора километра в секунду (если точно, 1,5477 км/с – такую цифру я ввел в бортовой компьютер, прочитав ее на листке с инструкциями, взятом в офисе Доквейлера). Для посадки мне следовало перейти на более низкую (и быструю) орбиту… а для этого затормозить.

Но это лишь самая легкая часть задачи. Безвоздушная посадка требует от вас нахождения на самой низкой (и самой быстрой) орбите, однако… эту скорость следует полностью погасить, потому что относительно поверхности в момент контакта она должна быть нулевой. Скорость нужно гасить потихонечку, чтобы опуститься перпендикулярно поверхности, не ударившись (или почти без удара) и без скольжения. Такая орбита, касающаяся в нижней своей точке поверхности, называется синергической (трудно выговорить, а еще труднее рассчитать).

Трудно, но можно. Армстронг и Элдрин сделали это с первой попытки.

(Второй у них просто не могло быть!) Но даже тщательнейшие расчеты не могли предугадать, что на их пути окажется солидных размеров скала. И лишь виртуозное мастерство пилота да полведра резервного топлива позволили им не только опуститься на Луну, но еще и пройтись по ней. (А не окажись этого топлива, кто знает, не задержалось ли бы развитие космонавтики лет на пятьдесят? Мало мы все-таки чтим первопроходцев.) Сесть можно и по-другому: зависнуть над тем местом, где хотите совершить посадку, и камнем свалиться вниз, тщательно тормозя падение двигателем, чтобы пушинкой коснуться грунта – так жонглер ловит яйцо тарелкой.

Закавыка тут одна – нет ничего хуже пилотажа с прямоугольными маневрами: вы просто скандально теряете «дельта v», и на такой маневр у вас, скорее всего, не хватит горючего. («Дельта v» на пилотском жаргоне означает изменение скорости, поскольку греческая буква «дельта» в уравнениях обозначает фракционное изменение некой величины, а буквой «v» обозначают скорость. Вспомните также, что «скорость» величина векторная, и именно поэтому ракетные корабли не совершают разворотов на сто восемьдесят градусов.) Я принялся вводить в маленький пилотский компьютер «вольво» программу синергической посадки типа той, что совершили Армстронг и Элдрин. Сделать это мне оказалось куда проще, чем им. Я попросил компьютер вызвать из ПЗУ усредненную программу посадки с лунной орбиты, он охотно признал, что такая у него имеется, и мне осталось лишь ввести данные конкретной посадки, пользуясь цифрами, полученными в «Баджете».

Покончив с этим, я велел ему проверить введенные данные, и он неохотно признал, что имеет всю информацию для посадки в Гонконге Лунном в двадцать два часа семнадцать минут и сорок восемь и три десятых секунды.

Таймер компьютера показывал девятнадцать часов пятьдесят семь минут.

Всего двадцать часов назад незнакомец, назвавшийся Энрико Шульцем, уселся без приглашения за мой столик в «Рейнбоус Энд», – а еще через пять минут его застрелили. С тех пор я и Гвен успели пожениться, потерять жилье, «усыновить» бесполезного нахлебника, схлопотать обвинение в убийстве и смыться. Да, хлопотливый выдался денек! – к тому же он еще не кончился.

Слишком долго я прожил в уютной безопасности. Но ничто не придает существованию такую остроту, как бегство во спасение жизни.

– Второй пилот!

– Есть второй пилот!

– А мы неплохо позабавились! Благодарю за то, что вышли за меня замуж.

– Вас поняла, дорогой капитан! Вас тоже!

Сомнений нет, сегодня мне определенно везло! Счастливое отклонение от расписания спасло нам жизнь. Шеф Франко сейчас наверняка проверяет каждого пассажира, входящего в восьмичасовой челнок, и ждет, когда у стойки зарегистрируются доктор Эймс и миссис Новак, – а мы уже захлопнули дверь снаружи. Но мало того, что нам повезло с расписанием – Госпожа Удача преподнесла нам на дорожку еще пару подарочков. Как? А вот как. С орбиты Голден Рул проще всего сесть на Луне в какой-либо точке на терминаторе – требуется минимум горючего и лишь незначительные изменения скорости. Почему? Да потому что мы уже находились на линии терминатора, проходящей от полюса к полюсу с севера на юг и с юга на север. Проще всего сесть, не меняя курса.

Если же садиться, отклонившись вправо или влево от терминатора, потребуется сперва изменить курс, затем потратить дополнительную «дельта v» на тот самый дурацкий поворот под прямым углом, – и лишь потом вводить программу посадки. Быть может, ваш банковский счет и переживет такое расточительство, но космокар об этом не подозревает, и вы, скорее всего, застрянете на орбите без капли горючего, а под вами окажется лишь вакуум да скалы. Словом, не советую.

Ради спасения наших жизней я был бы рад сесть на любом пятачке Луны… но вот вам второй подарок Госпожи Удачи: нужный мне Гонконг Лунный находился сейчас как раз на линии терминатора, и нам предстояло провести на орбите всего час, дожидаясь момента, когда можно будет дать компьютеру команду на посадку. Чего еще я мог пожелать?

В этот момент мы пролетали над обратной стороной Луны, напоминающей рельефом спину аллигатора. Пилоты-любители не садятся на обратной стороне по двум причинам. Во-первых, горы – на невидимой стороне Луны они такие, что Альпы по сравнению с ними кажутся равнинами Канзаса. Во-вторых, поселения – там нет ничего, достойного упоминания, поэтому давайте скромно промолчим, ибо неосторожно сказанное слово может весьма рассердить жителей этих «недостойных упоминания» поселений.

Через сорок минут мы окажемся над Гонконгом Лунным, как раз одновременно с рассветом. К тому времени нам предстоит запросить разрешение на посадку и получить согласие диспетчера на управление последней, самой сложной стадией, – а затем уйти на последний двухчасовой виток с плавным снижением высоты. Тогда и наступит время передать управление посадкой лунному диспетчеру, но я пообещал себе, что заупрямлюсь и стану садиться на ручном управлении, – просто чтобы вспомнить прежние навыки. Когда я в последний раз совершал безвоздушную посадку? Кажется, на Каллисто? В каком же году? Ох, и давненько это было!

В двадцать двенадцать мы прошли над северным полюсом Луны и увидели восход Земли – захватывающее зрелище, сколько его ни наблюдай. Мать-Земля находилась в половине фазы (поскольку мы летели над терминатором Луны), со светлой половинкой слева от нас. После летнего солнцестояния прошло лишь несколько дней, и северная полярная шапка подставляла солнцу ослепительно сверкающую макушку. Но и Северная Америка, почти вся, кроме кусочка западного побережья Мексики, накрытая одеялом облачности, сверкала ненамного слабее.

До меня неожиданно дошло, что я смотрю, затаив дыхание, а Гвен крепко сжимает мою руку. Я едва не забыл, что пора связаться с диспетчерской Гонконга Лунного.

– «Вольво» Би-Джей-семнадцать вызывает диспетчерскую ГКЛ. Вы меня слышите?

– Би-Джей-семнадцатый, вас слышим. Говорите.

– Прошу разрешения на посадку в двадцать два семнадцать сорок восемь.

Посадка на ручном управлении с наземной подстраховкой из ГКЛ. Я вылетел из Голден Рула и продолжаю находиться на его орбите примерно в шести километрах западнее. Прием.

– «Вольво» Би-Джей-семнадцатый. Разрешаем посадку в Гонконге Лунном в двадцать два семнадцать сорок восемь. Не позднее двадцати одного сорока пяти переключитесь на тринадцатый спутниковый канал и будьте готовы передать нам управление посадкой. Предупреждаем: на этой орбите вы должны начать стандартную программу снижения в двадцать один ноль шесть девятнадцать и точно ей следовать. Если в момент передачи управления посадкой ГКЛ ваш вектор будет отличаться от расчетного на три процента, а высота на четыре километра, возможен неуверенный прием управляющего радиолуча. Конец связи.

– Вас понял, конец связи, – отозвался я и добавил, выключив микрофон:

– Готов поспорить, вам и в голову не пришло, что вы говорили с капитаном Полночь, лучшим пилотом Солнечной системы.

Наверное, я только думал, что выключил микрофон, потому что услышал в ответ:

– А я капитан Геморройная Шишка, самый занудный диспетчер на Луне.

Придется вам поставить мне бутылку «гленливета»[16], когда я вас посажу. Если, конечно, посажу.

Я проверил выключатель микрофона – он вроде был исправен – и решил не отзываться. И так все знают, что телепатия лучше всего работает в вакууме… но должен же простой парень вроде меня как-то защищаться от суперменов. (Да, есть простой способ – знать, когда следует помалкивать.) Я поставил будильник на двадцать один час, развернул нос космокара к Луне и весь следующий час наслаждался полетом, держа Гвен за руку. Впереди (и под нами) проплывали невероятные лунные горы, выше и острее Гималаев, к тому же трагически одинокие. Тишину нарушали лишь негромкий шелест компьютера, попыхивание очистителя воздуха да равномерное и немного раздражающее сопение Билла. Ни мне, ни Гвен разговаривать не хотелось.

Судьба подарила нам сладостный перерыв, спокойный, как вода в старой мельничной запруде.

– Ричард! Проснись!

– Что? Я не спал.

– Да, дорогой. Уже больше девяти.

Черт, верно – уже минута с чем-то десятого. Почему не сработал будильник? Ладно, неважно, у меня пять минут с секундами убедиться, что мы ввели правильную программу посадки. Я включил управление прецессией, собираясь развернуть корабль кормой назад – так садиться легче всего, хотя с тем же успехом я мог спускаться «спиной» вперед. Или повернувшись к Луне боком. Корабль может лететь как угодно, но сопло двигателя должно быть направлено против направления движения, чтобы тормозить при посадке, то есть «назад» для пилота. (Мне больше всего по душе, если горизонт расположен «правильно», когда я пристегнут в кресле; вот почему я предпочел развернуть космокар кормой назад.) Ощутив, как «вольво» стал разворачиваться, я запросил компьютер, готов ли он начать выполнять программу посадки, пользуясь стандартными командами, перечисленными на прикрепленной к его корпусу табличке.

Он не ответил. Пустой экран. Ни звука.

Я в энергичных выражениях вспомнил предков этого компьютера. Гвен спросила:

– А ты нажал кнопку «исполнять»?

– Разумеется, – буркнул я и нажал ее опять.

Тут же засветился экран, а динамик гаркнул так громко, что у меня заломило зубы:

– Как вы произносите слово «комфорт»? Сегодня каждый мудрый житель Луны – слишком много работающий, перебравший стимуляторов и живущий в постоянном стрессе – произносит его К, О, М, Ф, И, С, то есть «комфис», рекомендованный терапевтами для уменьшения кислотности, против кишечных колик, язвы желудка и просто от боли в животе. «Комфис»! Он способен на большее! Смело положитесь на фирму «Тигровый бальзам», выпускающую КОМФИС!

Он способен на большее! Спросите вашего терапевта.

Затем какие-то визгливые недоумки запели о восхитительных достоинствах «комфиса».

– Этот гроб с электроникой не выключается!

– Ударь по нему.

– Чего?

– Врежь ему, Ричард.

Логики в ее совете я не увидел, но поскольку он совпал с моими эмоциональными потребностями, я отвесил компьютеру солидный шлепок. Он продолжал нести всякий бред о достоинствах питьевой соды, которую вам пытались всучить втридорога.

– Милый, его надо стукнуть посильнее. Электрончики – создания пугливые, но смышленые – нужно им показать, кто тут хозяин. Смотри, как это делается.

Гвен врезала компьютеру от души – я даже испугался, что корпус треснет.

И на экране тут же появилось:

К спуску готов. Время ноль = 21-06-17.0

Часы на дисплее показывали 21-05-42.7. У меня осталось ровно столько времени, чтобы успеть бросить взгляд на радарный альтиметр (высота двести девяносто восемь километров, постоянная) и на окошечко допплера, показавшего, что мы произвели ориентацию корабля вдоль линии нашего полета с достаточной точностью… хотя понятия не имею, что я успел бы сделать с ориентацией за оставшиеся у меня секунд десять, окажись она неверной. Наш «вольво» осуществляет прецессию, пользуясь гироскопами, а не маленькими парными ракетными двигателями ориентации. Гироскопы, конечно, дешевле, чем двенадцать двигателей плюс мешанина питающих их трубопроводов, зато работают они медленнее.

Потом все произошло одновременно: часы показали «время ноль», заработал двигатель, вдавив нас в обивку кресел, а на дисплее появилась программа включения тормозных импульсов. В верхней строке значилось:

21-06-17.0 – 19 секунд

21-06-36.0

Душка двигатель проработал ровно девятнадцать секунд и отключился, даже не поперхнувшись.

– Убедился? – спросил Гвен. – Просто с ними надо построже.

– Я не верю в одушевленность предметов. – Разве? Как же ты тогда управляешься с… Прости, милый. Не бери в голову, Гвен обо всем позаботится.

Капитан Полночь промолчал. Нельзя сказать, чтобы я надулся. Но, черт возьми, анимизм – чистой воды предрассудок. (Только не в отношении оружия.)

Я переключился на тринадцатый канал, подходило время пятого тормозного импульса. Я уже приготовился передать управление диспетчеру из ГКЛ (капитан Шишка), и тут наш ненаглядный электронный идиот очистил свою оперативную память, где сейчас хранилась программа снижения. Таблица тормозных импульсов на дисплее потускнела, задрожала, съежилась в точку и исчезла. Я отчаянно надавил кнопку перезагрузки – никакого результата.

Капитан Полночь, как всегда неустрашимый, сразу понял, что ему делать:

– Гвен! Этот поганец потерял программу!

Гвен перегнулась через меня и влепила компьютеру оплеуху. Таблица, разумеется, не восстановилась – уж если оперативная память накрывается, ее содержимое исчезает навсегда, как лопнувший мыльный пузырь, – зато пошла перезагрузка! Вскоре в левом верхнем углу экрана приглашающе замигал курсор.

– Ты не помнишь время следующего торможения, дорогой? И его длительность?

– В двадцать один сорок семь семнадцать. А длительность, э-э-э… одиннадцать секунд. Да, точно – одиннадцать.

– Сейчас проверю обе цифры. Проведи это торможение вручную, потом дай ему команду заново рассчитать потерянное. – И то верно. – Я ввел команду на торможение. – После этого я буду готов передать управление Гонконгу.

– Считай, мы уже выбрались из чащи, дорогой, – одно ручное торможение, а дальше нас посадит диспетчер. Но все же надо заново рассчитать программу посадки – для собственного спокойствия.

Ее слова показались мне оптимистичнее собственных ощущений. Я никак не мог вспомнить, какие у нас должны быть вектор и высота, чтобы передать управление ГКЛ. Но ломать голову времени уже не осталось: приближался момент торможения.

Я ввел исходные данные:

21-47-17.0 – 11 секунд

21-47-28.0

Уставившись на часы, я стал отсчитывать про себя секунды, и через семнадцать секунд после 21-47 надавил кнопку зажигания. Включился двигатель. Я так и не узнал, кто его включил – я или компьютер. Я не снимал пальца с кнопки, продолжая отсчитывать секунды, и, насчитав одиннадцать, отнял палец.

Двигатель не выключился.

(…и никто не узнает, где могилка моя!) Я поковырял кнопку зажигания. Нет, не заело. Тогда я ударил по компьютеру. Двигатель продолжал реветь, вдавливая нас в кресла.

Гвен перегнулась через меня и отключила питание компьютера. Двигатель мгновенно смолк.

Я попытался унять дрожь.

– Спасибо, второй пилот.

– Есть, сэр.

Выглянув в иллюминатор, я решил, что до поверхности гораздо ближе, чем мне бы хотелось, поэтому сразу сверился с радарным альтиметром.

Девяносто с чем-то километров – третья цифра непрерывно менялась.

– Гвен, сдается мне, сядем мы не в Гонконге Лунном.

– Мне тоже.

– Так что теперь наша задача – посадить этот металлолом, не разломав его окончательно.

– Согласна, сэр.

– Так где мы сейчас, хотя бы примерно? Вот что мне хотелось бы узнать. На чудеса я не надеюсь.

Поверхность Луны впереди – вернее, позади; мы все еще были ориентированы кормой назад для торможения – выглядела ничуть не привлекательнее обратной стороны. Не очень подходящее местечко для аварийной посадки.

– Нельзя ли развернуться в обратную сторону? – попросила Гвен. – Если увидим Голден Рул, это поможет нам сориентироваться.

– Хорошо. Посмотрим, смогу ли развернуть корабль.

Я взялся за рукоятку прецессии и начал разворачивать космокар на сто восемьдесят градусов. Когда во время разворота мы на какое-то время снова очутились вниз головой, я заметил, что поверхность ощутимо приблизилась.

Наконец корабль остановился – горизонт тянулся справа налево, а небо оказалось «внизу». Немного неудобно, но… нам так хотелось снова увидеть недавно покинутый дом, Голден Рул.

– Ты его видишь?

– Нет, Ричард.

– Он должен быть где-то над горизонтом. Не удивительно, он был весьма далеко, когда мы видели его в последний раз, а последнее торможение подбросило нам свинью. Большую и толстую. Так где мы находимся?

– Когда мы разворачивались, то пролетели над большим кратером… это Аристотель?

– А не Платон?

– Нет, сэр. Платон западнее нас и все еще в тени. Может, то была неизвестная мне кольцевая гора… но тогда гладкая равнина к югу – очень гладкая равнина – это Аристотель.

– Гвен, мне совершенно все равно, как он называется; мне придется попробовать посадить наш фургон на эту гладкую равнину. На очень гладкую равнину. У тебя нет идеи получше?

– Нет, сэр. Мы падаем. Если мы увеличим скорость и перейдем на круговую орбиту на этой высоте, у нас скорее всего не хватит горючего для посадки. Так мне кажется.

Я бросил взгляд на расходомер горючего. Проклятое долгое торможение обошлось мне в немалую долю запаса «дельта v». Выбора уже не осталось.

– Сдается мне, твоя догадка верна – так что будем садиться.

Посмотрим, сумеет ли наш дружок рассчитать орбиту параболического спуска с этой высоты – потому что я намерен полностью погасить скорость и попросту свалиться вниз, едва мы окажемся над ровным местом. Что скажешь?

– Гм, надеюсь, у нас хватит горючего.

– Я тоже. Гвен?

– Да, сэр?

– Дорогая девочка, нам было так хорошо вдвоем.

– О, Ричард! Да!

– О, сэр, кажется, я больше не могу… – послышался сдавленный голос Билла.

Я в этот момент разворачивал корабль для торможения.

– Заткнись, Билл, нам не до тебя!

Альтиметр показывал восемьдесят с чем-то. Интересно, сколько времени уйдет на свободное падение с восьмидесяти километров при одной шестой «g»?

Включить, что ли, компьютер да спросить? Или прикинуть в уме? Вдруг этот псих снова врубит двигатель, едва я его включу?

Лучше не рисковать. Не подойдет ли метод линейной аппроксимации? Так, посмотрим… Расстояние равняется ускорению, деленному пополам и умноженному на время в квадрате, все в сантиметрах и секундах. А восемьдесят километров равны восьмидесяти тысячам, нет, восьмистам… Нет, восьми миллионам сантиметров. Правильно или нет?

Одна шестая «g»… Нет, половина от ста шестидесяти двух. Меняем местами, берем квадратный корень…

Сто секунд?

– Гвен, долго мы будем падать?

– Примерно семнадцать минут. Приблизительно – я округляла, когда считала в уме.

Я быстренько заглянул себе под череп, понял, что не учел вектор движения вперед – ведь какая-то горизонтальная скорость у нас осталась, и что моя «аппроксимация» ни в какие ворота не лезет.

– Достаточно близко. Поглядывай на допплер: сейчас погашу немного орбитальной скорости. Только проследи, чтобы я не свел ее к нулю – вдруг нам придется маневрировать перед касанием.

– Есть, шкипер!

Я включил компьютер: двигатель мгновенно взревел. Я дал ему поработать пять секунд, затем обесточил компьютер. Двигатель всхлипнул и затих.

– Знаешь, – печально заметил я, – это чертовски неудобный способ давить на газ. Как наши дела, Гвен?

– Ползем с черепашьей скоростью. Нельзя ли развернуться и взглянуть, куда нас несет?

– Само собой.

– Сенатор…

– Билл, заткнись! – Я развернул космокар на сто восемьдесят градусов. – Ну как, есть впереди симпатичная ровная лужайка?

– На вид-то она ровная, Ричард, но до нее пока что семьдесят километров. Может, стоит опуститься впритирку и лишь тогда окончательно погасить орбитальную скорость? Ты сможешь увидеть скалы и увернуться.

– Разумно. До какой высоты?

– Километр подойдет?

– По-моему, достаточно близко, чтобы расслышать шелест крыльев Ангела Смерти. И сколько времени у нас останется? В смысле, на падение с километровой высоты?

– Так… квадратный корень из тысячи двухсот… Около тридцати пяти секунд.

– Годится. Продолжай наблюдать за высотой и местностью. Когда спустимся до двух километров, начну понемногу гасить орбитальную скорость.

После этого у меня должно остаться время для разворота на девяносто градусов – кормой вниз. Гвен, и зачем только мы вылезали из постельки…

– Я тщетно пыталась вам это втолковать, сэр. Но я в тебя верю.

– Чего стоит вера, не подкрепленная делом? Эх, оказаться бы сейчас в Падуке… Время?

– Около шести минут.

– Сенатор…

– Билл, заткнись. Не сбросить ли половину оставшейся скорости?

– Импульс на три секунды?

Я дал трехсекундный импульс, пользуясь все тем же дурацким способом для запуска и остановки двигателя.

– Две минуты, сэр.

– Следи за допплером. И дашь знать.

Я запустил двигатель.

– Хватит!

Я тут же его выключил и начал разворачивать космокар – кормой вниз, «ветровым стеклом» вверх.

– Показания?

– По-моему, будь внизу океан, мы бы уже утонули. Но шутки в сторону: посмотри на указатель топлива.

Я взглянул и помрачнел.

– Ладно, не буду тормозить, пока не спустимся совсем низко.

«Вольво» опускался кабиной вверх, и мы видели впереди только небо. В левый иллюминатор можно было увидеть поверхность Луны под углом примерно сорок пять градусов. В правом, если взглянуть мимо Гвен, она тоже виднелась – далекая, под дурацким углом, и потому бесполезная.

– Гвен, какова длина этого попрыгунчика?

– Никогда не видела их целиком, только в ангаре. А это имеет значение?

– Еще какое, черт побери, – когда я прикидываю расстояние до поверхности, поглядывая через плечо.

– А-а. Я думала, ты спрашиваешь точную цифру. Считай, метров тридцать. Одна минута, сэр.

Я уже собрался дать короткий тормозной импульс, но меня опередил Билл. Оказывается, бедняга весь полет мучился от морской болезни, но в тот момент я предпочел бы увидеть его не за спиной, а в гробу. Его обед, пролетев над нашими головами, врезался в передний иллюминатор и равномерно его покрыл.

– Билл! – заорал я. – Прекрати безобразие!

(Не стоит и упоминать, что требование мое оказалось чрезмерным.) Билл выдал лучшее, на что был способен. Повернув голову, он накрыл вторым залпом левый иллюминатор, предоставив мне управлять вслепую.

И я попробовал. Не отрывая глаз от радарного альтиметра, я коротко тормознул, – и остался без альтиметра. Уверен, когда-нибудь проблема точного измерения расстояния на близких дистанциях – измерительным лучом, проходящим сквозь выхлоп двигателя, и поправкой на высоту «травки» на поверхности – будет решена. Я просто родился слишком рано, вот и все.

– Гвен, я ничего не вижу!

– Зато я вижу, сэр.

Она ответила невозмутимо, спокойно и ровно – как и подобает настоящей подруге капитана Полночь. Повернув голову направо, она вглядывалась в поверхность Луны, держа палец на сетевом выключателе компьютера – нашей аварийной «педали газа».

– Пятнадцать секунд, сэр… десять… пять…

Она перебросила выключатель.

Двигатель выплюнул короткую вспышку, я ощутил нежный толчок, и мы снова обрели вес.

Гвен повернула ко мне голову и улыбнулась:

– Второй пилот докладывает…

И тут же ее улыбка сменилась испугом – наш кар принялся вращаться.

Вы когда-нибудь играли в детстве волчком? Тогда знаете, как он себя ведет, замедляя вращение – его ручка начинает описывать все более широкие и низкие окружности, все ниже и ниже, а потом волчок валится на бок и замирает. Именно это и проделал наш паршивый «вольво».

Кончилось все тем, что он улегся во всю длину и перевернулся. А мы – пристегнутые и без единой царапины – повисли в креслах вниз головой.

– …посадка совершена, сэр, – закончила Гвен.

– Благодарю вас, второй пилот.

Глава 10

Я добавил:

– Прекрасно выполненная посадка, Гвен. «Пан-Америкэн» никогда бы не сумела посадить корабль мягче!

Гвен оттянула полы своего кимоно и потупилась.

– Вовсе не такая уж прекрасная. У нас просто кончилось горючее.

– Не скромничай. Меня особенно восхитил последний маленький гавот, которым наш кар отметил соприкосновение с поверхностью. Вполне подходяще, учитывая, что у нас здесь нет трапа для спуска на поле.

– Ричард, почему же так получилось?

– Затрудняюсь ответить. Возможно, удружил гироскоп – заклинило при посадке. Нет данных, значит, нет и мнения. Дорогая, а ты очень соблазнительно выглядишь с задранным подолом. Тристам Шенди[17] был прав: женщина показывает свое самое лучшее, задирая юбку на голову.

– Сомневаюсь, что Тристам Шенди такое произносил!

– Ну, тогда ему следовало это сказать. А у тебя прелестные ножки, моя дорогая!

– Благодарю. Надеюсь, что это правда. А не мог бы ты любезно помочь мне избавиться от этого вороха тряпья? Мое кимоно запуталось в ремнях, и я не могу их отстегнуть.

– Не возражаешь, если я тебя сперва сфотографирую?

Гвен произнесла нечто, не вполне подходящее леди, что явилось наилучшим способом изменить ход моих мыслей. Отстегнув ремни, я быстро и чувствительно «приземлился» лицом на пол, бывший прежде потолком, перевернулся и начал освобождать Гвен. Пряжка ее ремня оказалась настоящей проблемой: сама она никак не смогла бы с ней совладать. Я наконец отстегнул ремни и, не дав ей упасть, поставил на ноги, завершив свои действия нежным поцелуем.

У меня было отчасти эйфорическое состояние – еще бы, всего за несколько минут до этого я ни гроша не поставил бы за благополучное прилунение! Гвен заслужила награды в полной мере.

– Ну, а теперь давай освободим Билла.

– А почему бы ему самому не…

– У него же несвободны руки, Ричард!

Когда я выпустил мою леди из объятий и поглядел на беднягу, я все понял. Билл висел вниз головой с выражением смиренного мученика. Он крепко прижимал к животу мое, простите, наше японское деревце. Оно было невредимо. Билл торжественно и с оттенком извинения доложил Гвен:

– Я не выпустил его!

Я молча дал ему отпущение грехов, простив и «извержение» во время посадки… Всякий, кто ухитряется помнить о долге, схваченный мучительными приступами рвоты, не может быть негодяем!

(Но очиститься я предоставил ему самому – отпущение грехов вовсе не включает в себя услуги по очищению от грязи. И я не позволил бы этого и Гвен, а если бы она стала настаивать, то я вновь сделался бы «macho» и деспотичным супругом, не терпящим возражений!) Гвен взяла деревце и пристроила его на «верхнюю» (бывшую нижнюю) поверхность кожуха компьютера. Пока Билл отстегивал ремни, я держал его за щиколотки и помог плавно спланировать на бывший потолок и встать на ноги.

– Гвен, можешь снова доверить Биллу заботы о горшке. Дерево мне мешает: я должен повозиться у компьютера и приборной панели.

Мог ли я вслух сказать, что меня заботит? Да нет, конечно, а то бы Билла начало снова рвать. А Гвен и сама все понимала.

Я лег на спину, полез под компьютер и постарался его включить.

Знакомый нагловатый голос прокричал:

– Семнадцатый, вы меня слышите? «Вольво» Би-Джей-семнадцать, ответьте. С вами говорит космопорт Гонконга-Лунного. Вызываю «вольво»

Би-Джей-семнадцать!..

– Би-Джей-семнадцать на связи. Говорит капитан Полночь. Гонконг, я вас слышу.

– Какого дьявола вы не оставались на канале тридцать, Би-Джей? Вы пропустили контрольную точку для маневра. Теперь отваливайте. Я не смогу вас посадить.

– Никто не сможет, капитан Шишка. Я уже сел. Аварийная посадка. Отказ компьютера, неисправность гироскопа, сломалось радио, накрылись двигатели, пропала видимость. После посадки мы свалились на брюхо. Топливо кончилось, а местность такая, что взлететь все равно невозможно. А теперь еще затих очиститель воздуха.

Наступило выразительное долгое молчание.

– Товарищ, вы уладили свои дела с Господом?

– Я был слишком занят для этого.

– Х-мм. Понятно… Каково давление в кабине?

– Эти кретинские лампочки все светят зеленым. А манометра нет.

– Где вы находитесь?

– Понятия не имею. Эта гадость скурвилась в двадцать один сорок семь, как раз перед тем, как я собрался передать управление вам, и с тех пор мы катились вниз под горку на заднице. В тот момент мы находились на орбите Голден Рула, все тормозные импульсы были тщательно сориентированы. Потом мы прошли, по-моему, над кратером Аристотеля в…

– В двадцать один пятьдесят восемь, – подсказала Гвен.

– В двадцать один пятьдесят восемь, как говорит второй пилот. Я посадил корабль в «море» южнее кратера. Кажется, в Море Грез.

– Погодите-ка. Вы все еще на терминаторе?

– Да, все еще на нем. Солнце прямо над горизонтом.

– Ну, тогда вы не слишком отклонились к востоку. Время посадки?

Я замялся, но Гвен прошептала:

– Двадцать два ноль три сорок одна.

Я повторил.

– Гм, гм. Дайте просчитать. В таком случае вы должны находиться к югу от Эвдоксуса, в северной части Моря Ясности. Видны ли горы к западу от вас?

– Очень высокие.

– Кавказская гряда. Вам повезло: может, еще доживете до повешения.

Поблизости есть два обитаемых поселения. Их жители могут заинтересоваться вами и спасти… за фунт мяса около сердца плюс десять процентов комиссионных.

– Я заплачу.

– Еще бы! Но, коли вас спасут, не забудьте уплатить по счету и нам тоже. Мы вам еще когда-нибудь пригодимся. Ладно, я замолвлю за вас словечко. Оставайтесь на связи. Но не дай бог, если это очередная шуточка капитана Полночь. Если да, то я вырежу вашу печенку и зажарю ее.

– Капитан Шишка, мне жаль, что так получилось. Извините меня. Я просто дурачился со вторым пилотом и не знал, что микрофон не отключился.

А ведь я сам повернул выключатель. Так что сами видите: целая коллекция неувязок…

– Вы не должны были «дурачиться», выполняя маневр!

– Знаю. Но… черт подери… второй пилот – это моя жена. Мы только сегодня поженились. И мне весь день хотелось смеяться и дурачиться. Такой уж день выдался!

– Ну, если это правда, то о'кей. Поздравляю вас. Но надеюсь, вы мне это потом докажете. А меня звать вовсе не Шишка, а Мэрси. Капитан Мэрси Чоу-Му. Я передам данные, и мы попытаемся найти вас с орбиты. А вам лучше перейти на одиннадцатый канал, аварийный, и напевать «Авария, авария»! А я слишком занят, так что…

Гвен, стоявшая на коленях возле меня, подала голос:

– Капитан Мэрси!

– А? Да!

– Я и вправду его жена, и мы вправду поженились только сегодня. Не будь он пилотом высшего класса, меня бы не было сейчас в живых. Никого бы не было. Все пошло наперекосяк, как он вам и сказал. Словно мы пилотировали бочку, падающую в Ниагарский водопад…

– Я никогда не видел Ниагарского водопада, но верю вам. Мои лучшие пожелания, миссис Полночь. Желаю вам долгой счастливой жизни и множество детей!

– Спасибо, сэр! Лишь бы нас нашли прежде, чем весь воздух вытечет отсюда, а там разберемся…

Мы с Гвен решили по очереди взывать «Авария, авария!» по одиннадцатому каналу. Отработав свое, я проверил запасы и оборудование старого доброго «вольво» Би-Джей-семнадцать – этой летающей жестянки.

Согласно Бразильскому Протоколу, этот космокар должен иметь запас воды, воздуха, пищи, аптечку второго класса, необходимый минимум санитарных удобств и аварийные скафандры (стандарт ООН, спецификация 10007A) с расчетом на максимальную загрузку (четверо, включая пилота).

Билл усердно чистил иллюминаторы и прочие места салфетками, извлеченными из «бардачка», – парик Наоми успешно перенес полет. Но у бедняги едва не лопнул мочевой пузырь, пока он не набрался смелости спросить меня, что ему делать. Пришлось учить его пользоваться пузырем… потому что «необходимый минимум санитарных удобств» оказался маленьким сверточком с подручными средствами и брошюркой, описывающей, как ими пользоваться, если уж вам настолько приспичило.

Прочие аварийные запасы оказались того же высокого стандарта.

Неподалеку от кресла пилота нашлась двухлитровая канистра с водой, почти полная, – и все. Впрочем, опасаться смерти от жажды не приходилось, поскольку запаса воздуха не оказалось вовсе, и смерть от удушья все равно грозила нам гораздо раньше. Очиститель воздуха не работал, зато в нем имелось гнездо для рычага, при помощи которого можно было качать воздух вручную. Да вот незадача – самого рычага почему-то не оказалось. Запас пищи? Вы что, смеетесь? Но у Гвен в сумочке отыскалась плитка шоколада, и мы разделили ее на три части. Вкуснятина!

Скафандры и шлемы занимали большую часть грузового отделения за пассажирскими креслами – по четыре, как и полагается. Они оказались военными аварийными моделями и все еще в заводской упаковке. На каждом картонном ящике красовалось название фирмы («Мишелин», S.A.) и стояла дата выпуска (двадцать девять лет назад).

Если позабыть, что за это время из пластиков и эластомеров – то бишь шлангов, прокладок и прочего – улетучились пластификаторы, а некий остряк-самоучка не удосужился снабдить их баллонами с воздухом, то вид у скафандров был просто щегольский. Для бал-маскарада.

Однако выбирать нам не приходилось, и я мысленно приготовился вверить свою жизнь одному их этих шутовских нарядов минут на пять. А то и на целых десять, если альтернативой станет необходимость подышать вакуумом.

Но если бы мне предложили или надеть скафандр, или помериться силами с медведем гризли, я, не раздумывая, завопил бы:

– Подавайте сюда вашего медведя!

Нас вызвал капитан Мэрси и сообщил, что наши координаты, судя по сделанному спутником снимку, – тридцать пять градусов и семнадцать минут северной широты и четырнадцать градусов семь минут западной долготы.

– Я уведомил о вас поселения «Иссохшие кости» и «Сломанный нос» – они к вам ближе всех. Удачи.

Я попытался выжать из компьютера телефонный справочник Луны. Он продолжал валять дурака – я не смог заставить его выдать содержимое даже собственного диска. Тогда я подбросил ему пару простеньких задачек, и он принялся настаивать, что 22=3, 99999999999999… Когда же я попытался заставить его признать, что 4=22, он очень рассердился и заявил, что 4=3, 1415925635897932384626433832795028419716939937511… И я сдался.

Я оставил одиннадцатый канал включенным на полную мощность и спустился с потолка. Гвен успела переодеться в голубое облегающее платье, дополнив его огненно-алым шарфиком. Вид у нее был весьма привлекательный.

– Милая, – заметил я, – я полагал, что все твои наряды остались в Голден Руле.

– Я успела кое-что сунуть в маленький чемодан, когда мы решили бросить багаж. Я не смогу притворяться японкой, умывшись… полагаю, ты уже заметил, что я так и поступила.

– Заметил. Только не очень старалась – особенно когда мыла уши.

– Вот привереда! Я лишь смочила платочек водой из нашего драгоценного запаса. Любимый, я не смогла прихватить для тебя костюмчик для сафари или нечто в этом роде. Но чистые шорты и пара носков найдутся.

– Гвен, ты не только полезна, ты еще и эффективна.

– Ах, «полезна»!

– Весьма, дорогая. Именно поэтому я на тебе женился.

– Вот даже как! Ну, погоди, когда я оценю степень оскорбления и предъявлю счет, ты будешь платить… и платить… и платить, платить, платить!

Конец нашей семейной сцене положил голос из динамика:

– «Вольво» Би-Джей-семнадцать, это вы передавали просьбу о помощи?

Прием.

– Да, именно мы.

– Я Джинкс Гендерсон, «Служба счастливого спасения» поселения «Иссохшие кости». В чем вы нуждаетесь?

Я описал ситуацию и сообщил наши координаты.

– Вы раздобыли этот хлам в «Баджете», верно? – спросил Гендерсон. – Тогда мне ясно, что вы его не арендовали, а фактически купили, заключив с ними контракт о выкупе после окончания срока найма – я этих ворюг знаю.

Юридически вы сейчас его владелец. Я прав?

Я признал, что по документам владелец космокара – я.

– Собираетесь взлететь и сесть в Гонконге? Если да, то что вам для этого требуется?

Я размышлял довольно долго, секунды три.

– Сомневаюсь, чтобы он смог взлететь. Требуется капитальный ремонт.

– Значит, его нужно отволочь на буксире в Конг. Это я смогу. Путь неблизкий, работа большая. А пока нужно спасти вас двоих, верно?

– Троих.

– Ладно, троих. Вы готовы записать текст контракта?

– Прикуси-ка язык, Джинкс! – вмешался в наш разговор женский голос. – Би-Джей-семнадцать, говорит Мэгги Снодграсс, главный оператор и менеджер «Красных дьяволов» – пожарной, полицейской и спасательной команды поселения «Сломанный нос». Ни на что не соглашайтесь, пока не услышите мои условия… потому что Джинкс собирается вас ограбить.

– Привет, Мэгги. Как Джоэл?

– Бодр, как огурчик, и богаче, чем когда-либо. Как Ингрид?

– Упряма, как никогда, и заложила еще один пирожок в духовку.

– Вот здорово! Поздравляю! Когда ждете?

– На Рождество, а может, на Новый год – так мы прикинули.

– Обязательно загляну к ней до родов. А теперь окажи любезность, отойди в сторонку и не мешай заключить с этим джентльменом честную сделку.

Или придется расколоть твою скорлупу и выпустить воздух. Я-то тебя вижу, ты только что перевалил через гребень. Я выехала одновременно с тобой, как только Мэрси передал координаты. Джоэл, сказала я мужу, «вольво» на нашей территории, но эта лживая бестия Джинкс наверняка попытается слямзить его у меня из-под носа. И ты меня не подвел, дружок, – легок на помине.

– И уходить не намерен, Мэгги, – даже готов подбросить тебе под гусеницу небольшое фугасное напоминание, если не угомонишься. Ты ведь знаешь правило: ничто на поверхности не принадлежит никому… если только ты не усядешься на этом месте… или же не поселишься на поверхности или под ней.

– Это ты так понимаешь правила, а не я. Их придумали крючкотворы из Луна-Сити, а я им никогда не давала полномочий говорить от моего имени.

Давай-ка перейдем на четвертый канал – разумеется, если не хочешь, чтобы все в Конге услышали твои мольбы о пощаде и последний вздох.

– Ладно, пусть будет четвертый, Мэгги, старая ты пердунья.

– Четвертый канал. Ты кого нанял, чтобы вытащить эту рухлядь, Джинкс?

Если бы ты всерьез собирался спасать, ты явился бы сюда с транспортером вроде моего, а не на грузовичке-роллигоне.

Я переключился на четвертый канал одновременно с ними и теперь молча слушал. Они показались из-за горизонта почти одновременно, Мэгги с юго-запада, Джинкс с северо-запада. Я легко видел обоих, поскольку наш главный иллюминатор после падения смотрел на запад. Роллигон (судя по разговору, то был Гендерсон) оказался чуть ближе к нам, и перед самой его кабиной торчало нечто вроде базуки. Транспортер Мэгги был длинный, гусеничный и с мощным краном на корме. Базуки я не разглядел, зато заприметил полуавтоматическую пушку Браунинга дюймового калибра.

– Мэгги, я поспешил сюда на ролли из гуманных соображений… тебе этого просто не понять. Но мой сынишка Вольф уже ведет сюда мой транспортер, а его сестричка Гретхен сидит в орудийной башенке. Скоро подъедут. Так что, вызвать их и велеть ехать домой? Или ехать поскорее, чтобы отомстить за папочку?

– Джинкс, неужели ты всерьез думаешь, будто я стану дырявить тебе кабину?

– Да, Мэгги, уверен, что станешь. И тогда у меня в аккурат хватит времени шарахнуть тебе под гусеницу – как раз туда я сейчас нацелился.

Слыхала, что такое «покойник-триггер»? Я-то помру, а ты с подбитой гусеницей останешься проверить, что мои детки сделают со злодеем, прикончившим папочку… кстати, у пушки на моем транспортере дальнобойность разика в три больше, чем у твоего горохострела. Поэтому я ее и купил… когда Хови погиб от несчастного случая.

– Джинкс, ты хочешь вывести меня из себя той старой байкой? Хови был моим партнером. Стыдись!

– Тебя никто и не обвиняет, милочка. Всего лишь подозрения. Ну так что же, дождемся моих крошек? Или разойдемся подобру-поздорову?

Я надеялся, что мои антрепренеры именно так и разойдутся, ибо лампочка воздушного давления в нашем каре стала мигать красным светом, а у меня в голове начало что-то прыгать. Не исключено, подумал я, что кувыркания кара после посадки вызвали медленную утечку воздуха. Я колебался между искушением поторопить их и осознанием того, что моя покупательная способность после такого призыва упадет до нуля или даже зашкалит на минусе.

Миссис Снодграсс задумчиво промолвила:

– Ну ладно, Джинкс, нет смысла тащить этот хлам к твоей берлоге да и к моей тоже, когда расстояние до Конга на целых тридцать километров меньше от меня, чем от тебя. Так?

– Простая арифметика, Мэгги! Но в моей телеге достаточно места для трех пассажиров, кроме меня, а у тебя они вряд ли разместятся, даже если их уложить друг на друга, как горячие блины.

– Я могла бы их взять, но, думаю, у тебя места и впрямь побольше. Ну ладно, ты забираешь этих троих и даешь им убежище, ободрав их настолько, насколько позволит твоя совесть, а я беру брошенную рухлядь и извлекаю из нее все, что смогу. Хоть что-нибудь.

– Ну уж нет, Мэгги! Не будь такой великодушной. Я не хочу тебя ущемлять. Все пополам. И по списку. Контракты.

– Но, Джинкс, неужели ты думаешь, что я тебя надую?

– Давай не будем спорить, Мэгги, к добру это не приведет. К тому же космокар вовсе не брошен – в настоящую минуту его владелец внутри. И ты, прежде чем увести машину, должна получить от него разрешение в письменном виде. Контракт. А если не проявишь благоразумия, тебе придется дождаться моего транспортера и вовсе не оставить здесь никакой чужой собственности.

Никаких трофеев, просто договор о гужевой перевозке… плюс лестная для меня транспортировка владельца и его гостей.

– Мистер-как-вас-звать, не давайте этому Джинксу себя одурачить! Он отвезет вас и ваш кар к себе в капсулу и обдерет как липку. Предлагаю вам тысячу крон наличными прямо сейчас за этот металлолом, в котором вы сидите.

Гендерсон отпарировал:

– Две тысячи – и я отвожу вас в свою капсулу. Не позволяйте сбить вас с толку! Один ваш компьютер стоит больше того, что она предлагает!

Я держался спокойно, пока эти два вурдалака примерялись, как бы разорвать нас на лакомые куски. Когда они договорились, то… согласился и я, лишь для проформы поколебавшись. Я отрицал, что цена завышена, и утверждал, что объект продажи стоит куда дороже.

Миссис Снодграсс буркнула:

– Берите деньги или бросайте свою собственность!

Джинкс Гендерсон сказал:

– Я не для того покинул теплую постель, чтобы потерять денежку…

И я взял то, что предлагали…

Мы надели дурацкие заскорузлые скафандры, непроницаемостью близкие к плетеной корзинке. Гвен опасалась, что дерево-сан не выдержит наружного вакуума. Я попросил ее не говорить глупостей: кратковременный вакуум не смертелен для дерева, а другого выхода у нас и нет. Поручив деревце Биллу, она занялась мной.

Дело в том, что я не мог влезть в скафандр вместе с протезом.

Пришлось его отстегнуть, и мне предстояло передвигаться прыжками. Ну и что? Мне уже доводилось это делать раньше, а притяжение в одну шестую облегчало задачу. Но Гвен решила меня опекать.

И мы пошли: впереди Билл с деревом, получивший от Гвен приказ дойти как можно быстрее и попросить мистера Гендерсона побрызгать на него водой.

За Биллом ковыляли мы с Гвен, подобные сиамским близнецам. Она несла в левой руке чемоданчик, правой обнимала меня. Я положил свой протез на плечо, правой рукой опирался на трость, а левой обвил плечо Гвен. Мог ли я объяснять, что без ее помощи передвигаться было бы легче? Нет, не мог, и потому держал пасть на замке и позволял «помогать» мне.

Мистер Гендерсон впустил нас в кабину, наглухо задраил переборку и щедрым жестом раскупорил баллон с воздухом. Он тоже был в скафандре, ибо собирался пробежаться по вакууму. Я оценил по достоинству его щедрость в расходовании воздушной смеси. Она состояла из кислорода, с трудом добываемого из лунных скал, и азота, завозимого с Земли. Я положительно расценивал этот жест до тех пор, пока не узрел, во что он оценен самим хозяином в представленном нам увесистом счете…

Гендерсон помог Мэгги втянуть наш Би-Джей-семнадцать на ее транспортер с помощью крана и развернуть его на гусеничном ходу. После чего повез нас в свою капсулу под названием «Иссохшие кости». Я мучительно пытался сообразить, во что это нам обойдется. Не считая расходов на космокар, которые составили около двадцати семи тысяч, я заплатил каждому из спасателей по три тысячи, доведя эту плату с чаевыми до восьми тысяч… плюс по пятьсот с каждого из нас за стол и постель… плюс еще тысячу восемьсот за нашу доставку завтра (я это узнал позднее) в капсулу «Счастливый Дракон», откуда отходили автобусы-вездеходы до Гонконга Лунного.

На Луне куда дешевле умереть. И все же я был счастлив – мы живы! У меня есть Гвен, а деньги – дело наживное!

Ингрид Гендерсон оказалась очаровательной хозяюшкой – улыбчивой, хорошенькой и пухленькой от ожидаемого младенца. Тепло поприветствовав нас, она разбудила дочь и перевела ее в другую спальню на импровизированную постель. Нас поместила в комнате Гретхен, Билла поселила с Вулфом, из чего я, естественно, заключил, что угрозы Джинкса в адрес Мэгги были липовыми… А еще понял, что это не мое дело.

Наша хозяйка, пожелав спокойной ночи и сообщив, что выключатель в освежителе слева, покинула нас. Я поглядел на часы, перед тем как погасить свет.

Двадцать четыре часа назад незнакомец, назвавшийся Шульцем, сел за мой столик…