Оккупированная Франция, провинция Лотарингия. На дворе стояла холодная весенняя ночь 1943 года.
Проливные майские дожди не прекращались, вымывая дороги и руины, принося новую грязь с полей и грядок. На горизонте еще громыхали снаряды, то ли для устрашения, то ли ради забавы захватчиков, то ли еще по какой-то причине.
Полуразрушенное здание, окруженное подобными сооружениями, внутри собрало несколько десятков человек. Тусклый свет свечей еле выбивался из окон. От порывов холодного ветра скрипели ставни бывшего здания культуры. Покрытые грязью и копотью, они еле-еле держались на разболтанных петлях. Неподалеку лежал, утопая в слякоти, пожелтевший и разбухший щит с анонсом программы. Неразборчивый текст почти скрылся в луже. Кирпичные стены, местами черные от золы, ужасали своим видом. Сквозь грязные окна с трудом можно было увидеть, что происходит внутри здания.
— Иногда нам кажется, что мир вертится вокруг нас, но это общее заблуждение, — говорил пожилой священник на французском языке. — Так нам говорят. Так нас убеждают в этом! — спокойно, вполголоса, продолжал он.
Мужчина стоял на стуле в центре плохо освещенного зала. Его окружали слушатели: одни сидели на стульях, другие на скамейках, кто-то стоял, а кто-то устроился прямо на полу. За окнами продолжал идти сильный дождь. Грязные стекла фиксировали на себе накрест пересекающиеся куски ткани. А на соседних окнах, где не было стекол, кто-то забил рамы досками и залил их смолой.
От соседних комнат почти ничего не осталось. Стены, полуразрушенные танковыми снарядами, еще как-то держали два верхних этажа с частью крыши. А полы были затоплены грязной дождевой водой. И только центральный концертный зал оставался почти нетронутым, лишь две большие трещины проходили над потолочной люстрой.
— Каждый человек — это Новый мир, — продолжал священник уже более ясным голосом. — Но и наши миры находятся где-то. А именно, в окружающей действительности, что имеет лишь одну ось, — продолжал он. — Вопрос в том, где она? Где ее начало и конец? Кто ее хозяин? — тяжело вздыхая. — Есть ли Бог? И где он?
Люди продолжали его слушать. Голос священника лишь слегка заглушал дождь. А испачканное и надорванное одеяние мало выделяло его из толпы слушателей.
— Я каждый день слышу голос. Голос Всевышнего Творца, голос Единого Бога, — продолжал он. — Идет война. Да! — священник приподнял вверх руки. — Страх завладел нами. Жизнь — это испытание. Он испытывает нас, — делая небольшую паузу. — Я, как и вы — мы все есть проявление Единого Бога. Мы не хотим войны, а, следовательно, БОГ НЕ ХОЧЕТ ВОЙНЫ! — он внезапно повысил голос. — Это испытание! Испытание! Испытание нас, наших помыслов и деяний. Испытание того, как мы поняли смысл своего существования и законы Вселенной.
Изнеможенные и напуганные войной люди в испачканных и истрепанных одеждах окружали оратора. Лишь их глаза горели надеждой. Люди нуждались в вере в лучшее. Отчаянные и встревоженные, они жадно ловили каждое слово священника, стараясь как-то отвлечься от тяжелой реальности. Неподалеку, за окнами, раздался залп. Кто-то вздрогнул, а кто-то, не отвлекаясь, продолжал слушать.
— Сегодня я познал новое откровение, дети мои. Еще одно откровение! Надеюсь, что они сохраняться, пойдут в массы и люди узнают правду. Эти писание лишь интерпретация моих снов, — приподнимая над головой черный прямоугольник. — Мой дневник, здесь я запечатлел свои мысли, — опуская бумажный переплет. — Я вложил сюда частичку души. Последние ночи были дивными и очень ясными. Я хочу поделиться с вами тем, что поведали мне сны.
Кто-то подошел и взял дневник и в тот же момент удалился.
— Храни его и мирной дороги тебе, сын мой, — сказал он в след уходящему человеку.
Люди молчаливо ждали его новых изречений. За окном ударила молния, на мгновенье осветив помещение.
— Я кое-что вам расскажу, — продолжал священник. — Сегодня я вам поведаю одно из откровений, что пришли ко мне во сне. Я узрел сие виденье так четко, как книгу, книгу из шуринатской библиотеки, — продолжал священник.
Оратор задержал дыхание и молча, пробежав взглядом по слушающим его людям, глубоко вздохнул. После небольшой паузы он продолжил.
— В далеком пространстве. Много эпох назад…
Прозвучал выстрел, оборвавший его речь. И тут же в толпе заплакал ребенок.
— Тише, тише… — прошептала женщина, укачивая сверток на своих руках.
На входе в помещение концертного зала стоял немецкий офицер с парабеллумом[1] в руке. За его спиной горели желтые автомобильные фары. Из ствола пистолета еще шел дым, а с плаща на пол капала дождевая вода.
Мужчина снял плащ и передал его одному из солдат, что стояли позади него. На петлицах военного сияла символика СС. За окном ударила молния — и на фуражке блеснула кокарда с орлом, державшим венок со свастикой, а под ним череп и кости. На лице офицера было полное безразличие.
— Was ist da los? — наконец сказал он после долгого молчания.
Позади немца появилось около десяти солдат, одетых в дождевики. Не проронив ни слова, офицер подошел к шторе и начал вытирать ею лицо. Сняв фуражку, он показал свои белокурые волосы и принялся тереть голову. Положив головной убор на стол, он еще раз взглянул на толпу, требуя ответа на свой вопрос.
В концертном зале было очень тихо. В страхе люди, казалось даже перестали дышать, замерев на месте, как статуи. И в тот же момент немецкий офицер ощутил все величие своего превосходство.
Ухмылка, оголившая часть неистового оскала, говорила о том, что он чувствует их страх. И ему это очень нравиться. Он надел фуражку и ехидно улыбнулся.
[1] Немецкий самозарядный пистолет, оружие немецких офицеров.