Мир приключений, 1929 № 01

ГОЛОСА ПРИРОДЫ

ИЗ ЖИЗНИ КАНАДЫ

Рассказ С. МАКДУГОЛЬ.

Иллюстрации МАРИИ ПАШКЕВИЧ.

Питер жил один на ферме, но бывали вечера, как сегодняшний, когда он чувствовал себя безотчетно счастливым. Знакомые звуки фермы восхищали его — сильные струи молока, падающие в толстую белую пену в его теплом ведре, спокойное дыхание жующих жвачку коров, удары копыт мулов, ожидающих, когда их напоят, вода, обильно льющаяся по желобу к корыту для водопоя в то время, как Питер водил вверх и вниз ручкой насоса, — животные, пьющие с шумным увлечением.

Он снял поперечные брусья между амбаром и хлевом, где животные будут проводить ночь, набросал вилами большие охапки сена им на ужин и задержался, чтобы послушать, с каким наслаждением они уничтожали корм.

Со свернутой проволокой в одной руке и с топором в другой Питер стоял в дверях сарая, где были сложены земледельческие орудия, и с одобрением оглянулся на изгородь из столбов и колючей проволоки, которую он поставил сегодня вокруг высокого стога сахарного тростника. Было приятно сознавать, что его стог не мог теперь подвергнуться нападению блуждавшего соседнего скота, который, в поисках пищи, мог прорваться сквозь неособенно крепкие изгороди в полях и лугах попытаться утолить голод запасом, который Питеру удалось вырвать у лета ужасающим трудом.

Инструменты издали тупой звук, когда Питер положил их на место в сарае. Шумы, притаившиеся в щеколде и дверных петлях, вырвались на свободу и прозвучали в сухом воздухе, когда он защелкнул дверь. Какая-то сокровенная струна в груди Питера отозвалась на эти знакомые звуки, пробудившие в нем ощущение близости со всем его ежедневным мирком.

С колышащейся вершины канадской сосны в тишину ворвалась песня. Это напомнило Питеру, что надо выставить чашку с водой для птиц, которые прилетят на рассвете спеть ему серенаду в благодарность за питье. Когда реки высохли, птицы нашли Питера. Их зависимость от него возвышала его в собственных глазах. Это лето было тяжелым для всех.

Он вымыл чашки у насоса, наполнил их и расставил по местам. Снова зазвучала песня, но на этот раз уже из листвы тополя.

Питер наставил трубочкой губы и засвистел в ответ птице. Начался обычный вечерний дуэт. С точки зрения Питера, это был дуэт, но поскольку это касалось птицы, песня лилась соло. Как и всегда по вечерам, иволга не обращала внимания на дружеские нелепости Питера и продолжала петь свою одинокую жалобу, прерывая и не слушая фермера и как бы подчиняясь какой-то невидимой дирижерской палочке в небесах.

Питер снова попытался подражать грустным ноткам песни. Но тоскливая нотка ускользала от него, он не мог ее уловить.

Иволга продолжала одна воспевать вечернее одиночество.

Питер задумывался над этой птичкой. Он удивлялся тому, что песня ее так грустна, оперение же так красочно. Почему красивое маленькое существо всегда в одиночестве? Может быть самка его убита? Или же она улетела от него с более счастливой и удачливой птицей? Нет сомнения, что и некоторые птицы, как и люди, умели устраиваться лучше других.

Питер снова попытался найти недававшуюся ему ноту. Но в это мгновение иволга улетела на ночь на какой-нибудь уединенный насест.

Питеру тоже пора домой. Он умоется, покурит и рано ляжет спать. Не к чему сидеть до позднего часа и думать. Довольно он уже смотрел на звезды и думал, довольно уже жил в одиночестве. Жизнь станет веселее, когда тут будет Альма. Он чувствовал, что они, наконец, могли жениться.

По какому-то капризу судьбы у него одного во всей местности был в этом году хороший урожай сахарного тростника. Продолжительная засуха, из-за которой люди, животные и поля казались такими усталыми, сморщенными и угрюмыми, выжгла жизнь из всех посевов других фермеров. Корма было мало, и Питер мог назначить любую цену за высокий стог, окруженный новой изгородью. Рейнольдс, сосед с голодным стадом, сделал ему выгодное предложение. Эти деньги вместе с его маленькими сбережениями дадут ему возможность жениться. Он поедет завтра утром к Веллерч и объяснится с Альмой. Приятно будет сообщить ей о выгодном предложении за тростник. Жадные существа эти женщины, несмотря на все их кажущееся расположение! Глаза Альмы всегда блестели при одном упоминании о деньгах.

Он сидел и курил и думал о своей женщине. Может быть ему не следовало писать ей про засуху. Но когда на него находило настроение писать, он не мог не подмечать всех черточек жизни фермера — злаков, поднимающихся влажным ковром зеленых кудрей, капризно превращающихся в ковер из коричневого пергамента под трепещущим зноем безжалостного солнца; ветра, задорно поднимающего с полей сгоревшие побеги и уносящего их в горы; темных обрывков растрескавшейся суши, улетающих куда попало. Это был конец его страшного труда, распашки, засева этих бесконечных миль.

Он описывал, как койоты (волки прерий) мародерствовали среди его дынь, откатывая их к своим логовищам, точно дрессированные цирковые животные. Эти воры были знатоками, брали самое спелое и сочное и оставляли в виде воспоминания о своем выборе растоптанные и испорченные отпечатками острых зубок отбросы. Если не видеть самому, невозможно поверить, что дикие животные могут быть так разборчивы.

Альма дала ему понять, что во всем этом для нее нет ничего забавного, как и в его рассказах о том, как он проводил целые ночи, отпугивая собак прерий, следовавших за ним по пятам вдоль рядов свеже-посаженных злаков. В своих повадках они были так же последовательны, как и койоты: они выкапывали его зерна так аккуратно, точно считали их в то время, как он сеял.

— Хоть бы… они оставили одно зернышко для придания человеку бодрости, — жаловался Питер, чересчур добродушно, по мнению Альмы.

Он чувствовал, что Альма осуждает его за то, что ему не везло, что он не мог перебороть дурную погоду и диких зверей. Ему неприятно было, что все это принижало его в ее глазах, и он жалел, что она не видит странного очарования этой неопределенности судьбы, этой зависимости от такой ненадежной причины, как погода. Настанут лучшие дни. Он был уверен в этом. У них будут хорошие посевы, прекрасный дом, стада. Из города к ним будут приезжать гости.

Теперь, когда он уверен, что получит за свой урожай хорошие деньги, Альма будет любезна. Он желал бы найти менее практичную и расчетливую подругу. Но в этих местах — она была единственной незамужней женщиной. Она приехала из Иовы к своей сестре и по субботам помогала своему деверю в его железной торговле. Во время коротких разговоров, когда она продавала Питеру инструменты, Альма произвела на него впечатление славного и ловкого помощника для любого мужчины. Как-то он застал ее одну, и Альма рассказала ему, как ей тяжело жить в зависимости от мужа сестры. Она бы хотела жить своим собственным домом, притом так, чтобы можно было иногда видеться с сестрой… Пока она говорила, Питер думал, что его маленькому дому нужна была бы такая дельная женщина. Мысль эта осталась. По временам он чувствовал, что она знает, что у него на уме, хотя они и не говорили еще о женитьбе.

Сегодня Питер чувствовал Альму очень близкой. Он встанет на заре, чтобы раньше выехать к Веллери. С новой изгородью вокруг стога он может быть совершенно спокоен за ферму и уехать на целый день.

Питер повесил грубое полотенце на гвоздь и в зеркало стал рассматривать свое лицо. На него смотрел из зеркала далеко не Адонис. Темные брови на веснущатом лице были гуще, чем следовало бы. Точно что-то в климате заставляло их торчать как сорную траву у подножия голых скал. Надо будет, чтобы цирульник привел их завтра в порядок. Что-то придется сделать и с руками. Может быть керосин смоет грязь возле ногтей и на суставах пальцев. Не может же Альма думать, что он занимается своими руками, как женщина.

Последнее, что он видел, прежде чем закрыть в эту ночь глаза, была красота знакомых ему полей. Сожженные солнцем пространства, казавшиеся днем такими безрадостными, были залиты теперь серебряным сиянием с фантастическими тенями медленно движущихся облаков. Он заснул, восхищенный панорамой, которую ночь создавала из его опустошенных полей.

Питер очень устал, но что-то тревожило его глубокий сон. Точно какой-то бессонный часовой встал у входа в сознание Питера и звал, звал усталого спящего человека, говоря ему, что не все благополучно.

Питер вдруг вскочил и сел на кровать, В воздухе были какие-то беспокоющие звуки. Он, вероятно, слышал их уже некоторое время и во сне. Ночь была необыкновенно ясная, ярко светили луна и звезды. здесь собрались все стада с полей округа. Его сознанию, так неожиданно перешедшему из глубокого и далекого царства сна в шумливую действительность, казалось, что нечто сильное и ужасное вдруг согнало всех этих животных к его ферме и держало их там в этом призрачном свете.

Когда же Питер окончательно пришел в себя, он с ужасом понял, что это стада с чужих ферм, стада, умирающие от голода. Он видел, как головы с отчаянным напряжением тянулись через его новую изгородь, чтобы захватить ртом душистый корм, такой соблазнительный и недоступный. Ему стало страшно при мысли, как быстро могли бы эти стада уничтожить сравнительно слабую изгородь, если бы они только знали, как воспользоваться своей силой.

И вдруг ему стало жалко этих изможденных животных с костями, отовсюду торчавшими на их теле. Ведь на полях не было ни одной сочной травинки, а реки на фермах высохли до пыли. Скитаясь по выжженным полям, животные обостренным нюхом почуяли и его стог, и вот они были тут.

Питер не мог себе позволить накормить эти стада, но он мог их напоить… во всяком случае, хоть некоторых их них. Он знал, что такое жажда, он видел умиравших от жажды людей. Из-за какой-то занавеси в его памяти выступили воспоминания войны. Эти полузабытые кошмары точно принадлежали памяти какого-то другого существа, не того фермера, который одевался теперь, чтобы выйти к колодцу.

Он приспособил рукав, который понес воду к большому корыту. При звуках плещущей воды четыре телки первые подбежали к корыту, сунули морды в прохладную струю и стали делать продолжительные, освежающие глотки. Их властно оттолкнули и оттеснили более сильные молодые бычки.

Измученные животные бежали гурьбой. Глоток-другой или просто смоченная в прохладной воде морда и скелетоподобные головы оттеснялись из переднего ряда. Двести голов скота дрались, чтобы поскорее воспользоваться великодушием Питера. На переднем плане толкающихся и сгрудившихся животных некоторые ухитрялись удержать свое место в продолжать важное занятие— шумное втягивание скудного запаса воды.

Победа и вода доставались сильным, а кроткие, испуганные глаза оглядывались кругом к равнодушной ко всему ночи и пересохшие горла хором издавали жалобное мычание.

Питер все качал и качал воду. Он делал что мог, но его корыто для водопоя не было достаточно велико, чтобы утолить жажду полей.

Он накачивал уже целый час, надеясь, что, утолив жажду, стада уйдут. Он был восторженно благодарен за щедрый дар из какого-то подземного резервуара. Не обращая внимания на боль в руках и спине, Питер продолжал накачивать.

Но настал момент ужаса для человека у насоса. Поток воды вдруг иссяк и она едва капала из рукава. В колодце больше не было воды. Питер со страхом подумал о своих нуждах и нуждах своего скота. Он побежал в дом и принес ведра и котелки. Он наполнял их, относил домой и ставил на скамью возле печи.

Скелет молодой телки, весь в провалах и ребрах, протянул морду к ведру, стоявшему за изгородью. В кротких глазах ее были испуг и мольба. Питер поднял ведро над изгородью и смотрел, как она осушила его. Другие животные подбежали к одинокой человеческой фигуре, стоявшей в свете луны. Питер ушел в дом и закрыл дверь.

Он лежал в кровати с широко раскрытыми глазами и спрашивал себя, что ему делать. Он слишком устал, чтобы думать. Может быть, нужная мысль сама придет ему. Со своего места ему видна была эта движущаяся, волнующаяся масса, в самом беспорядке которой, казалось, был какой-то определенный план, когда животные проходили одни среди других.

Хор мычащих голосов становился все громче. Эти звуки беспокоили Питера, лишали последних сил. В призрачном свете ему было видно, как к стадам присоединялись новые стада. Повидимому, они отзывались на какие то странные сигналы в звуках, которые, беспокоя его, в то же время были вестью для голодных, измученных жаждой животных. Новые стада приближались по залитым лунным сиянием полям, неуклюже торопясь с какой-то смутной надеждой.

Питер почувствовал, как взбунтовалась какая-то протестующая часть его я. Почему должны эти животные гибнуть и умирать с голоду? Почему высушены и бесплодны поля, это огромное пространство земли, способное на такое изобильное плодородие? Почему он и его соседи так плохо вознаграждены за свой труд, — они — такие усердные, широкоплечие люди, с руками, лицами и шеями, похожими на пергамент? Почему направил инстинкт эти стада к его урожаю? Почему не держали фермеры своих коров дома?

Целое шествие «Почему» мчалось в одинокой голове фермера, и вся жизнь его развертывалась перед ним, как свиток.

Он видел себя двадцатилетним юношей, попавшим в Нью-Йорк, видел свою бродячую жизнь, всю эту разнообразную работу, которую ему приходилось делать. Как разочаровали его города и как он мечтал о деревне, о земле, о животных и садике возле дома. Началась война, потом он поселился на этой ферме, встретил Альму. Он не слишком обольщался насчет Альмы. Вряд ли она будет идеальной спутницей жизни. Но она, все же, будет лучше, чем одиночество. Она бывала и веселой, и ласковой, хотя и оставалась всегда расчетливой. И она знала тяжести жизни, и она тоже устала от городов. Он сделает все, чтобы она была счастлива. Почему так много приходится страдать и животным и людям?

Он был рад, когда настало утро и рассеяло чары, сковывавшие и его поля, и ферму. Он смотрел, как спокойно поднималось на горизонте солнце, точно это был такой же день, как и все другие. Стада все еще топтались возле фермы. Питер спрашивал себя, не намерены ли они созвать сюда весь скот в округе.

— М-м-м! — кричали они громкоголосым хором, поднимая изголодавшиеся морды к его стогу.

Питер закрыл окна и двери, чтобы не слышать этих стонущих звуков. Сегодня утром он хотел ехать к Веллери, повидать Альму и решить о дне свадьбы. Нужно отогнать стада, прежде чем ехать. Он отправится в лавку на перекрестке и телефонирует оттуда Рейнольдсу, чтобы он пришел за своим скотом. Кто были остальные владельцы, Питер и понятия не имел.

Он прошел к насосу. Отлично! Вода есть. Может быть они уйдут, если их всех напоить. Вода потекла к корыту. Напилось с дюжину жаждущих морд. Потом поток воды снова прекратился. Колодец опять был сух.

— М-м-м! — жалобно мычала у ворот телка.

Что-то в этом звуке и в кротких, доверчивых глазах животного вдруг лишило противодействие Питера всякой опоры. Животное просило пищи. Эта пища имелась только у Питера. Он прикинул, что его запаса будет достаточно, чтобы накормить всех этих животных. До этой минуты ему и в голову не приходило, что он добровольно скормит свой годовой урожай этим нежеланным гостям. Но это совершенно неожиданно было сговорено между самим Питером и молодой делегаткой с тихим голосом и доверчивыми глазами.

Питер прошел к сараю, взял топор и щипцы для колючей проволоки и направился к житнице. Его занимала мысль, как найти отверстие, через которое он мог бы спастись, потому что у него не было никакого желания, чтобы стада убили его за доброту к ним. Он сделал обход по лугу и подошел к стогу с такой стороны, где всего несколько бычков изучали обстановку. Он благополучно прошел среди них и приблизился к изгороди. Он знал, что положение его было далеко небезопасно. Ему придется быстро работать. Человека легко могли затоптать до смерти хищнические копыта и никто даже не узнает причины его гибели.

С этими мыслями Питер стал щипцами прорезать отверстия в изгороди из колючей проволоки, работая так быстро, что гости, спешащие на его банкет, не успели заметить, что двери в столовую открыты. Он собирался перерезать другую часть проволоки между столбами, когда понял грозившую ему опасность. Три умиравших с голоду быка ворвались через отверстие и уткнули морды в его стог. Первые же звуки хрустящего на зубах сочного тростника были сигналом для стад. Изгородь была растоптана. Питер бросился в ту сторону, откуда пришел. Но путь был прегражден стеной бешено надвигавшихся животных с дикими глазами. Фермер споткнулся, увидел скопище подков, вскочил и каким-то чудом оказался вне этой лавины.

Только очутившись дома и выпив воды, Питер почувствовал, что с его правой рукой что-то случилось. Рукав его рубашки был разорван от плеча до кисти и что-то теплое стекало с его пальцев на пол. Глубокая рана тянулась от плеча к локтю. Питер промыл рану, взял чистую рубашку и крепко обернул ею руку. Бинтом послужило полотенце. Он зажег трубку, делая попытку как-нибудь облегчить просыпающуюся боль, сел на крыльцо и стал смотреть, как исчезал урожай целого гола в челюстях голодных, чужих животных, смотрел спокойно, как на нечто совершенно не касающееся его.

Где-то в мозгу его было сознание, что корм, который пожирали стада других людей, представлял сотни часов труда и пота, волнений и надежд, голода и жажды. Это была его усталость, которую он испытывал после работы во всякую погоду, это были часы невероятного труда под безжалостным солнцем, ночи одинокого сна, главной целью которых было подкрепить его измученное тело для новой работы. Но он, человек, сидящий на крыльце дома, жестоко раненый копытами или рогами. казался странно далеким этому одинокому, трудившемуся, надеявшемуся на что-то фермеру.

Он видел, как уменьшался и исчезал его стог в голодных пастях. Огромные кучи корма падали сверху на большие головы. Их растаптывали, и эти крошки поедались менее удачливыми животными, которым не удавалось пробраться вперед.

Питер не мог оторвать глаз от белой телки, которая выбралась из толкотни с удовлетворенным и сытым видом и побежала по направлению, в котором, очевидно, был ее дом. Когда она повернула к нему голову, Питер радостно вздрогнул. Это была та самая посланница, которая приходила с ходатайством к его воротам.

Питер сидел час за часом, смотря на странное зрелище и раздумывая, что ему делать с рукой, которая болела все сильнее. Он, хозяин этого дорого стоящего пиршества, еще ничего не ел. Он думал о еде, но ему казалось, что не стоит трудиться приготовлять ее. И он сидел на крыльце, под спускавшимся над ним ползучим виноградом, единственным свидетелем его драмы, а сильная боль в руке заставляла внешнюю трагедию казаться менее значительной.

Он смотрел, как исчезал его урожай, пока не было съедено все дочиста. Потом он увидел, как захватчики стали уходить, исчезая в тучах пыли. Молодые заморенные коровы, судьба которых была умереть от голода, плелись позади неровным шагом.

Питера пробудили к действительности звуки шумной тележки, подъехавшей к его дому и остановившейся у крыльца. Он был поражен, когда увидел, что из тележки быстро выскочила Альма. Он лаже прислонился к сосне, ища поддержки.

— Здравствуйте, Питер! — крикнула она, подбегая к нему вся улыбающаяся, белокурая, цветущая. — Что же, вы не рады меня видеть?

Но Питер не пошел ей навстречу и, только когда она подошла к нему, протянул ей здоровую руку.

— Что случилось, Питер? Болит рука?

Альма оглядывала его перевязку.

— Ничего серьезного, — смущенно ответил Питер. — Как странно, что вы приехали сегодня. Я хотел быть сегодня утром в городе и заглянуть к вам. Откуда у вас тележка?

— Одолжила, — объяснила Альма.

— Удобная штука, правда? — внутренно Питер стонал: — Я не хочу ее видеть. Зачем она приехала?

Когда они подошли к крыльцу, Альма с порывистой горячностью взяла его здоровую руку. Бешеная боль в раненой руке делала Питера беспокойным.

— Вы, наверно, голодны? — сказал он. — Я затоплю печь и поставлю котелок.

Он с неловкостью возился у печи, сознавая, что она видит пустое место, где стоял его стог.

— Продали ваш стог? — спросила она с радостной улыбкой ожидания в глазах.

— Стог? — О, его уж нет, — небрежно ответил Питер. — Хотите ветчины? На полке стоит банка с бобами. Вы можете ее открыть?

— Вы получили хорошую цену? — настойчиво продолжала Альма, быстро вскрывая консервную банку и опрокидывая содержимое ее в кастрюлю.　

— Не понимаю, что сегодня　случилось с печкой, жаловался Питер. — Она совсем не тянет.

— Я слышала, что вам делал предложение Рейнольдс. Это он купил у вас?

— Нет, он не покупал. А почему вы знаете о ферме Рейнольдса?

— Знакома с Рейнольдсом. Перестаньте суетиться и скажите мне ваши новости.

Питер молча продолжал возиться с ветчиной. Потом придвинул к столу два стула и поставил приборы. Еда произвела именно то впечатление, на которое он и рассчитывал. Мысли Альмы были временно заняты. Но скоро она снова принялась за расспросы.

— Вы не хотите мне рассказать, как вы повредили себе руку, — начала она, — вы не хотите сказать, сколько получили за тростник. Вы даже не поцеловали меня.

— О! — извинился Питер и без дальнейших слов встал, подошел к ее стулу, поцеловал ее круглую щеку, вернулся на свое место и налил себе чашку чаю. Он жадно пил горячую жидкость, надеясь, что она заставит его забыть боль в руке.

— Я покажу вам руку, — сказал он — Вы, ведь, сумеете ее забинтовать?

— Конечно. Найдутся у вас чистые тряпки?

Питер достал из сундука и принес ей вылинявшую рубашку.

— Она еще слишком хороша, чтобы ее рвать, — запротестовала Альма.

— Но у меня нет ничего другого.

Альма уверенно взялась за дело.

— Я не знала, что вам так плохо, — сказала она с новой, ласковой ноткой в голосе. — Есть у вас иод?

Он указал на полку и предоставил ей возиться и разговаривать.

Прикосновение ее ловких пальцев к его телу, свежесть и сила ее рук успокаивающе действовали на него. Когда же рука была удобно забинтована, натянутые нервы его сразу ослабели. Он провел рукавом здоровой руки по глазам и пробормотал сквозь подавленное рыдание:

— Какие у вас ловкие руки, Альма.

— Ну, ну, — успокаивала она, — Вы здоровый человек и кровь у вас чистая. Недели через две вы забудете про то, что у вас болела рука. Поезжайте-ка завтра к доктору.

Он чувствовал, как ее прохладные ладони ласкали его щеки, как сильные, уверенные пальцы перебирали его спутанные волосы. Потом она осторожно, чтобы не ушибить его рану, обняла его за шею.

— Вам нужно, чтобы кто-нибудь за вами ходил, — говорила она, положив ему голову на плечо. — Скажите только слово и когда захотите…

— За этим то ж и думал сегодня ехать в город.

Временное облегчение боли и это живительнoe волнение как-то привело в порядок его мысли. Ему уже не нужно было самозащиты в ее присутствии.

Он рассказал ей все с самого начала. Но прежде, чем он дошел до встречи с копытами и рогами обезумевших от голода животных, Альма вскочила и почти закричала, не давая ему кончить:

— Вы хотите сказать, что разрубили новую изгородь и отдали корм жадной кучке фермерского скота?

— Но, Альма, эти животные умирали от голода.

— Но это же не ваши стада! И при чем же теперь я? — спросила Альма.

— А я? — вопросом ответил Питер.

Они молчали, двое чужих людей, глядя друг на друга через пропасть непонимания.

— Я был так уверен, что мы женимся, — заговорил Питер, точно вспоминая что-то давно прошедшее, — теперь я не могу просить вас. У меня есть кое-какие сбережения, но этого слишком мало. Мне придется подождать еще год.

— Еще год? — голос Альмы резнул его, как острое лезвие. — Мне это надоело. Питер. К счастью, я во-время вас разглядела. Хорошая бы у меня была жизнь! Мужчина, который не может слышать, как мычат коровы, и превращается в большого теленка! Рейнольдс хотел приехать к вам сегодня и дать любую цену, только, чтобы его скот не подох.

— Я покормил его стадо, — пробормотал Питер.

— Стадо Рейнольдса? Так я должна вас поблагодарить за доброту к нашему скоту.

— Вашему скоту? — Питер не понимал.

— Во всяком случае, он скоро будет моим. Я все эти месяцы никак не могла решить, кого из вас выбрать. Я любила вас, Питер. Но женщина должна подумать и о себе. Он старый, но у него есть деньги, а у вас их никогда не будет.

Питер проводил ее до тележки. Последнее, что Питер видел, было белое колено, откровенно выставившееся между короткой юбкой и чулком, когда она садилась в тележку.

— Прощай! — сказал он.

— До свидания! — крикнула через плечо Альма.

Тележка шумно покатила по дороге.

Питер вернулся на крыльцо и долго сидел, убаюкивая жгучую рану. Весь его мир, за исключением пульсирующей больной руки, был бескрайной пустотой и молчанием. Много было дела, но казалось, ничего не стоит начинать.

Некоторое время спустя к нему донеслись знакомые звуки. Его коровы возвращались домой.

— М-м-м! — тихонько мычали они, прося, чтобы он подоил их, напоил и накормил.

Тонкая струя молока потекла в ведро, но пены не появилось. Питер с трудом работал одной рукой. Наконец, он кончил, отставил свежее молоко в блестящих ведрах, кислое молоко скормил хрюкающим свиньям.

G сеновала Питер принес на вилах корм и с трудом кинул его через изгородь. Животные с аппетитом принялись за еду и ждали следующей порции, не чувствуя мучительной трудности, с которой эти охапки сена доставались Питеру.

Он сел, наконец, на крыльцо, закурил трубку и смотрел, как заходило солнце, похожее на огромный красный шар. Коровы в загоне жевали жвачку, удовлетворив все свои потребности.

В тишине раздался знакомый звук. Это иволга прилетела сказать спокойной ночи. У Питера хватило энергии свистнуть птичке в ответ. Удача этой попытки заставила его вскочить на ноги. Он нашел ускользавшую от него ноту! Питер снова засвистел и снова нашел ноту. Птица услышала его призыв. Они перекликались и голоса их пронизывали тишину, точно таинственные руны, понятные только посвященным.

Птица улетела. Ночь окутала одинокий дом и затихшие тополя. Далекие молнии рисовали яркие узоры на небесах.