Мир приключений, 1926 № 09

МЕСТЬ

Солнце жгло немилосердно. На небе, точно обрывки белого шелка или хлопья ваты, неподвижно стояли пушистые облака и понемногу таяли и исчезали.

Голодная Степь как будто заснула тяжелым, бредовым сном. Из накаленной дали плыли какие-то сонные шорохи И мягко умирали — таяли в синем, эмалевом небе.

Глаза нестерпимо слепило от ярких, золотисто-желтых отблесков выжженной солнцем почвы, из которой там и здесь уныло выглядывали серые кустики полыни и чахлые стебельки жесткой, никому ненужной травы-горчака.

Колючие, прижатые к земле, плети диких капорцев[10], цепляясь за ноги, рвали обувь и подчас открывали притаившихся в тени сонных змей и ящериц.

Ничто не манило в этой голой пустынной степи к привалу и отдыху. Чутко насторожившееся воображение рисовало под каждой глыбой отвратительных, покрытых бурыми волосами, пауков, сольпуг, каракуртов и ядовитых скорпионов.

Зловещее молчание Голодной Степи[11] невольно говорило подавленному сознанию о смерти, и только одни стрекотавшие кузнечики показывали путнику, что степь не умерла, а тяжело спит.

Вьюжный шел, обливаясь потом и ругая самыми страшными словами и солнце, и жару, и себя, и свою несчастную судьбу, бросившую его из прохладной городской комнаты в эту накаленную, выжженную, полумертвую степь. Он, Вьюжный, определенно родился под плохой звездой, и над ним с самого детства тяготеет рок. Для этого налицо все доказательства. Почему, например, когда Вьюжный в детстве, вместе с другими мальчишками, прыгал с заборов, никто не сломал себе руки, кроме него? Почему в драках камнями у всех, кроме Вьюжного, остались целыми зубы? А у него нет четырех передних. Так всю жизнь! И вот, наконец, этот последний случай, как неоспоримое доказательство того, что Вьюжный гоним судьбой…

Чорт велел не прийти в этот вечер Димитрию, и Вьюжный от скуки отправился в чайхану[12] к Берды сыграть в «двадцать одно». Когда Вьюжный ударил «ва-банк» (в банке было 15 червонцев) и показал банкомету «очко», повернувшийся Абдуразак Назарбеков, плюгавый киргиз, вдруг закричал:

— Она карту прятал! Вот карта! Я карман его вынимал. Она — джюлик…

И ведь как заметил, юркий дьявол!.. Поднялся шум, крик! Кто-то ударил Вьюжного по лицу. Вьюжный знал, что с игроками шутки плохи и бросился к двери, но Абдуразак с ножом загородил ему дорогу. Тогда Вьюжный, не помня себя, выхватил свой «смит» и в упор два раза выстрелил в Абдуразака. Абдуразак упал, нелепо хватая руками воздух. Толпа отхлынула, потом бросилась на Вьюжного, но он, выстрелив еще раз вверх, ударил рукояткой «смита» в висок схватившего его здоровенного афганца, пнул кого-то в живот, выпрыгнул в окно и был таков.

В ту же ночь Вьюжный, забрав ружье, патронташ, деньги, табак и все припасы, ушел из города, распростившись навеки с дорогими его сердцу кокандскими курильнями и игорными притонами…

Обуреваемый такими горькими мыслями, он вздохнул. Э-э-эх! Посидеть бы сейчас в чайхане, в холодке, выкурить чилим[13] анаши[14], а потом, вечерком, в «очко»…

Он даже облизнулся, но чуть не вскрикнул от жгучей боли в губе.

— Фу ты, чорт! Опять губа от жары лопнула. Э-э-эх! Пить-то хочется. А до Дарьи[15] еще версты три…

Вьюжный прищурился и посмотрел на далекую стальную широкую полосу. Было видно, как над Дарьей зной восходит кверху муаровыми струйками и прибрежные скалы кажутся пляшущими в жарком солнечном мареве.

Над рекой встал сплошной зеленой стеной тугай[16], маня в ласковую, прохладную тень.

Вьюжный прибавил шагу, сдвинул на затылок соломенную широкополую шляпу, перевесил на другое плечо двустволку и опять зашагал по направлению к Дарье.

Подойдя к реке, он сбросил с плеч сумки и мешки, бережно положил двустволку, чтоб не засорить песком, спустился к самой воде, лег на живот и стал жадно глотать желтую, хрустящую на зубах, густую от глины, как масло, воду. Когда он почувствовал, что полон водою до самого горла, встал, и уши его вдруг явственно уловили несущийся из тугая крик.

— Вайдо-о-от![17]

Вьюжный насторожился.

— Вайдо-о-от! — еще раз услышал он.

Лихорадочно быстро схватив ружье, он перезарядил его пулями и понесся в тугай, ломая ветки, не обращая внимания, что джида[18] вдребезги разорвала его рубаху и исцарапала все лицо.

Бежать ему пришлось недолго. Скоро он увидел полянку, на которой около чахленького деревца бесился громадный кабан-секач, стараясь клыками подрыть корни дерева. Дерево уже наклонилось на один бок. Наверху, уцепившись за тоненькие веточки, сидел киргиз в рваном халате и спокойно, даже как будто с некоторым интересом, наблюдал за работой кабана и время от времени кричал:

— Вайд-о-от!

Он был уверен, что все равно его никто не услышит, и кричал так, для проформы и очистки совести.

Увидя Вьюжного, киргиз заворочался и заорал:

— Бей его, скорей! Стреляй его!.. Вайд-о-от! Вайд-о-от!

Вьюжный присел на одно колено и, неторопливо прицелившись, спустил правый курок.

Щелк!

— Осечка, чорт побери! — подумал Вьюжный и нажал левый…

Кабан грузно подпрыгнул и, взвизгнув, тяжело бухнулся на бок с раздробленной разрывной пулей головой.

Киргиз стал слезать с дерева.

— Погоди! — крикнул Вьюжный — может он только ранен.

— Нет, тюря[19], — ответил, спрыгивая, киргиз. — Прямо в голову! Хорошо твоя стреляет, — внезапно восхитился он. — Ай хорошо! Рахмат![20]— Рахмат-то, рахмат, — сурово ответил польщенный в душе Вьюжный — а ты вот зачем по тугаю шляешься? Ким сан?[21]И пока Вьюжный критическим взором осматривал рваную грязную фигуру киргиза с рыженькой жесткой бородой, тот быстро и весело рассказывал, что его зовут Сарымсак Назарбеков, что он рыбак и живет тут, недалеко, в шалаше, над Дарьей, и что он пошел нарезать в тугай прутьев для плетенья корзин, спугнул нечаянно «чушку», и эта «чушка» чуть не съела его.

Вьюжный слушал и думал: одного Назарбекова пришил, другого Назарбекова же выручил. Кажется, я в рассчете и сыграл очко на очко с банкометом…

Киргиз кончил, посмотрел на Вьюжного хитрым взором и протянул плаксиво:

— Тюря! Нон берь![22]

— Ах ты, свиное отродье, — негодуя изумился Вьюжный. — Я тебя выручил, да я же и хлеба давай.

Но киргиз так жалобно показывал на свой живот, что Вьюжный повел его к Дарьинскому берегу, где он оставил свои мешки и сумки.

На берегу, под тенью тугая, пока, киргиз, причмокивая, уплетал хлеб, Вьюжный предавался горестным мыслям о нечестности людей. Месяц тому назад он купил у одного перса коробку ружейных пистонов «Жевелло». Пистоны «Жевелло» были редкостью, но от сырости ли или от старости, они оказались никуда негодными, и патроны, снаряженные ими, упорно давали осечки. До сих пор не выстрелил ни один пистон «Жевелло». Сколько неудач было у Вьюжного из-за них! Сколько дичи ушло из-под носа! Сколько крови он перепортил!

Потом киргиз, почесав коричневое от загара и грязи тело, полез купаться, а Вьюжный, отобрав все патроны, снаряженные пистонами «Жевелло», по очереди вставлял их в ружье и щелкал курками, но кроме щелкания ничего не получалось. Сокрушенно покачав кудлатой головой, Вьюжный зарядил ружье патронами со своими пистонами и спустил курки. Горы далеко раскатили сочные выстрелы. Зарядив еще раз пистоны «Жевелло» и щелкнув курками попрежнему безуспешно, Вьюжный отложил ружье, вынул коробочку с пистонами, отобрал «Жевелло» и, озлобленно выругавшись, бросил их в Дарью.

— Иди купаться, — крикнул ему киргиз.

— Иду, — ответил Вьюжный и стал раздеваться.

Потом, поежившись, он с розмаху нырнул в мутную воду, доплыл до киргиза и, схватив его за ногу, потащил его на дно. Киргиз со смехом вырвался и ловко, как обезьяна, вскочил на плечи Вьюжного… Так долго плавали и играли, точно дети, этот громадный белый великан и длинный, юркий киргиз. Потом Вьюжный поплыл к берегу, вылез и, подостлав под собой мешок, сел одеваться. Киргиз вылез после, и Вьюжный, глядя, как разбиваются струйки о его ноги, погруженный в раздумье, не заметил, как вздрогнул и даже сквозь свою почти черную кожу побледнел киргиз, увидев на руке Вьюжного вытатуированный какой-то фантастический цветок с шестью лепестками.

Не оборачиваясь, Вьюжный сказал киргизу:

— На, вот, нож и брусок. Наточи. Я от «чушки» мяса отрежу… — И опять задумался…

Что делать теперь!.. Везде знают… Везде будут ловить… Как быть?..

…Из тяжелого раздумья Вьюжного вывел чей-то голос, тихо произнесший:

— Вьюжный!

— Что за чорт, — подумал Вьюжный — ослышался разве?

Голос повторил:

— Вьюжный!

Вьюжный быстро обернулся и обомлел.

Прямо против него, упершись спиной в срыв берега, держа ружье с взведенными курками и целясь ему прямо в голову, стоял киргиз и повторял:

— Вьюжный, Вьюжный!

Вьюжный как-то сразу погруз всем телом, а потом деланно свирепо закричал:

— Брось ружье, грязный дьявол! Что ты, мерзавец, ограбить что ли вздумал! Скот! Брось баловать!

А в голове пошел какой-то испуганный сумбур. Вьюжный рванулся было к киргизу, но киргиз внушительно дернул ружьем и не менее внушительно сказал:

— Сиди! Тихо!

Вьюжный сел, а киргиз, не спуская с прицела его головы, начал тихо и торжественно:

— Слушай! Ты — Вьюжный… Две недели назад узун-кулак[23] сказал мне, что моего брата Абдуразака убил в Коканде большой человек, у которого нет четырех зубов спереди, сломана рука и на руке нарисован цветок и что его зовут «Вьюжный». У тебя нет зубов, сломана рука… Ты — Вьюжный. Ты — убил моего брата. Слушай. Ты — спас меня. Спасибо тебе. Я в жизни не держал ружья, не убил ни одной птички и никогда бы не подумал убить человека, который меня спас. Но тебя я убью за брата. Так велит наш закон. Если я не убью тебя, я попаду в джонамхан (ад). Я не хочу быть в джонамхане. Я убью тебя. Так велел Магомет…

По мере того, как киргиз говорил, Вьюжному казалось, что его голова превращается в большой чугунный котел, а в стенки котла оглушительно и громко стучит:

— Я убью тебя… Так велел закон…

Заходило солнце, заливая красной тусклой позолотой траву, и Вьюжному невыносимо дикой казалась мысль, что его, убежавшего от толпы, ждала смерть вот тут, на этом глухом берегу.

Из далекого кишлака протянулся и серебряной ниточкой задрожал крик тонкий и тягучий:

— Ла-а-а! Иль ла-а-а!

И замирал, падая куда-то в долину.

И снова над шумливой Дарьей, над затихшим тугаем, над пыльными лентами дорог, над угрюмыми барханами дрожало и тянулось к заходящему солнцу:

— А-а-а-а-л-л-а-а!

И в третий раз прозвучал в воздухе, как далекий зов из каких-то неведомых, потонувших в нежном розовом золоте заката краев печальный напев:

— А-а-а-и-ль-ла-а-а!

Вспыхнул снег на далеких горах… зажглась первая звездочка… На небе стекляный серп месяца рос и ширился… Потянулись от Дарьи кверху белесые струйки тумана…

Вьюжному стало странно до ужаса… сейчас он умрет… Вот сейчас, когда вечер так обаятелен, когда так красиво гаснет заря! Его убьет спасенный им человек…

— Слушай… — обратился он к киргизу.

— Молчи!.. — перебил тот. — Если у тебя есть бог, попроси его, чтобы не послал твоей души в джонамхан…

И Вьюжному стала бесконечно дорога каждая минута жизни.

— У меня есть бог, — ответил он срывающимся голосом и, встав на колени, зашевелил губами…

Губы шептали, а глаза зорко следили за стволами… Но стволы следовали за каждым поворотом шеи, вверх, вниз, влево, вправо…

Мысли мчались дикой толпой. Стало жутко, потом звериный ужас ледяными тисками сжал сердце Вьюжного… И вдруг опалила мозг догадка:

— Да ведь патроны-то в ружье с пистонами «Жевелло»!..

И Вьюжный почувствовал прилив дикой радости, рвущей ему грудь. Он даже задрожал мелко и часто.

Но потом, сразу овладев собой, он скользнул взглядом по киргизу. Тот стоял голый; держа ружье попрежнему на прицеле. Сзади киргиза на выступе лежал «смит» Вьюжного… У Вьюжного даже дух перехватило. Э-э-эх, был бы «смит» в руках!.. Да он и так, голыми руками удушит этого худощавого человечка.

Вьюжный опустил глаза на лежащий перед ним патронташ и торопливо осмотрел все пистоны, бегая глазами с одного желтого пятна на другое. Вьюжный помнил, что пистоны «Жевелло» покраснее цветом. Он осмотрел патроны раза по три. Так и есть! Двух «Жевелло» нет. Неужели он спасен! Неужели раз в жизни судьба встала на его сторону!

Потихоньку поднимаясь с колен, повертываясь к киргизу, Вьюжный спружинился и сразу, зажмурив глаза, бросился на стволы…

Навстречу ему блеснуло, грохнуло, ударило в грудь, и Вьюжный, застонав, тяжело, как мешок, упал на спину…

На этот раз пистоны «Жевелло» не дали осечки.