Мир-на-Оси

Глава 2

До того как заглянуть на лекцию по космогонии, Гиньоль успел прогуляться по главному корпусу Академии и в общих чертах представлял, что и где здесь находится. Подобная тактика была хороша, когда нужно было удивить, а то и ошеломить клиента своей осведомленностью.

– Как? Вы уже бывали у нас?

– Само собой…

Красиво поигрывая тростью, Гиньоль уверенно вышагивал впереди провожатого. Что, в общем-то, было не сложно, поскольку развевающиеся полы мантии то и дело вынуждали бедолагу сбиваться с шага.

Они прошли по длинному коридору, застеленному потертой ковровой дорожкой, свернули на галерею с каменными перилами, перегнувшись через которые можно было увидеть спортивный зал, прошли вдоль стены с поясными портретами выпускников прошлых лет, добившихся особых успехов на выбранном поприще – среди них Гиньоль увидел несколько знакомых лиц, что, впрочем, не вызвало у него особого прилива энтузиазма, скорее даже наоборот, ему стало грустно при мысли, что из столь почетного заведения выходят будущие политики и государственные деятели, – миновали стену с портретами в полный рост, на которых были изображены бывшие ректоры, поднялись на этаж выше, свернули в коридор, застеленный почти что новеньким малиновым ковром, и, следуя за манящим запахом свежесваренного кофе, оказались перед двустворчатой дверью, покрытой резьбой не иначе как ручной работы, с тяжелыми медными ручками, начищенными так, что сияли, будто золотые…

И вот тут-то в отчаянном спурте посыльный обогнал Гиньоля!

Обогнал всего на полшага.

Тяжело, с надрывом дыша, он встал на пути гостя, раскинув руки в стороны. Как будто готов был принести себя в жертву. Только чего ради?

– Я должен… Извините… Я обязан… Господин Гиньоль…

Бедолага разевал рот, словно выброшенная на берег рыба.

– Тебе надо чаще посещать спортзал, – с сочувствием посмотрел на студента Гиньоль.

Старшекурсник глотнул воздуха и на одном выдохе, чтобы снова не запнуться, выпалил:

– Я должен сначала доложить о вашем прибытии, господин Гиньоль!

После этого несчастного скрутило так, что он едва не упал на ковер.

Однако ж незавидная доля у подхалимов, подумал Гиньоль.

– Давай, докладывай, – сказал он вслух.

Студент чуть приоткрыл дверь и юркнул в образовавшуюся щель, такую узкую, что в нее, казалось, и лист бумаги не пролезет.

Глядя ему вслед, Гиньоль только головой покачал. Затем он подошел к двери и постучал рукояткой трости по медной табличке, на которой красивыми буквами с завитками было выгравировано:

«Ну что ж, ректор – иногда тоже звучит гордо», – подумал Гиньоль.

Дверь широко распахнулась.

– Прошу вас, господин Гиньоль! – взмахнул широким рукавом мантии прислуживающий ректору студент.

Гиньоль даже взглядом его не удостоил. В кабинете ректора и без того было на что посмотреть.

На обстановку денег не пожалели. Но дорогое убранство не могло компенсировать абсолютное отсутствие вкуса у того, кто занимался оформлением. Интерьер кабинета ректора можно было назвать гимном вопиюще-воинствующей эклектике. Совершенно несочетающиеся между собой стили, казалось, шли войной друг на друга в стремлении уничтожить, смять, раздавить противника. Рядом с лакированным секретером начала века стояли собранные в полный рост рыцарские доспехи – с одной стороны и античная статуя богини со страдальческим выражением на лице и отколотыми по локоть руками – с другой. На открытых офисных стеллажах красовались фолианты и гримуары в кожаных переплетах, перемежающиеся всевозможными безделушками, дешевыми сувенирами, фарфоровыми статуэтками и штампованными бюстиками выдающихся личностей, как почивших в бозе, так и ныне живущих. Среди последних – Почетный Президиум Городского Совета Централя. Почти в полном составе. Не хватало только Попечителя общественных туалетов – Гиньоль слышал, что Ректор с ним не в ладах. К гобелену ручной работы с изображением мифического зверя путиведа был прилеплен большой корабельный компас, которому, вообще-то, следовало находиться в горизонтальном положении. А рядом – трехмерный постер с подмигивающей красоткой в купальнике: последний писк масскульта, производимый, как и весь китч, в провинции Су. Большое стрельчатое окно, врезанное в противоположную от двери стену, было закрыто тяжелой бархатной портьерой с золотыми кистями, похожей на опавшее полковое знамя поверженной армии. Чтобы компенсировать отсутствие дневного света, под потолком горела трехъярусная хрустальная люстра, громоздкая и нелепая.

Ректор сидел за огромным дубовым столом, отделанным красным деревом, с резными ножками в форме львиных лап. Для того чтобы сдвинуть его с места, потребовалось бы человек шесть. Речь, понятное дело, идет о столе. Для того чтобы выставить из кабинета Ректора, потребовалось бы приложить куда больше усилий. Здесь, в этом кабинете, за столом на львиных лапах Григорий Кириллович Бей-Брынчалов чувствовал себя человеком, равным Бургомистру. А может быть, и повыше. Двое сыновей нынешнего Бургомистра уже получили образование. Между прочим, оба в Центральной Академии. И оба были среди лучших учеников. Однако ж, как достоверно было известно Ректору, у обоих уже подрастали наследнички. И, надо полагать, не только счастливые родители, но и дедушка маленьких сорванцов, то бишь сам нынешний Бургомистр Централя Артур Рингольдович Макдуров, мечтал, чтобы учились отпрыски сии не где-нибудь, а в Центральной Академии. А это в свою очередь означало, что глава Городского Совета должен был сохранять с Ректором по крайней мере добрые отношения. Бургомистр – всего лишь частный случай. Дети были у всех. Не дети, так внуки. Не внуки – так племянники, крестники, невестки, дети друзей, знакомых и малознакомых людей, которые когда-то оказали тебе услугу и теперь ждали ответного знака внимания. Если как следует разобраться, то, скорее всего, окажется, что все, абсолютно все жители Централя связаны между собой теми или иными отношениями. А это означало, что все они должны были относиться с должным почтением и глубочайшим уважением к Ректору Центральной Академии. Даже те из них, кто испытывал глубочайшее и самое искреннее отвращение ко всем наукам, включая космогонию и арифметику. Разумеется, имелись и такие, перед кем сам Ректор трепетал, как листик на ветру. Но их было не так уж много. Да и не часто их жизненные маршруты пересекались с тем светлым путем, по которому шагал Ректор.

Григорий Кириллович Бей-Брынчалов был вальяжен и тучен. Вернее, тучен и вальяжен. Поскольку вальяжность его являлась следствием тучности, а не наоборот. Чрезмерная полнота делала любое движение неудобным и неловким, поэтому ректор предпочитал без нужды и вовсе не двигаться, а сохранять, как он это называл, осанку. Все необходимые движения он сводил к коротким плавным жестам. Вальяжность его была того свойства, что в другом месте ее могли бы определить как чванливость. Однако сам Ректор об этом даже и не подозревал. Сам он считал себя отличным малым, душой компании и заядлым либералом, почти демократом.

Прежде Гиньолю доводилось видеть Ректора лишь издалека. Да и не рассматривал он его особо, поскольку никаких дел у него с Бей-Брынчаловым не было и не намечалось. Теперь же, взглянув на Ректора вблизи, Гиньоль решил, что он здорово смахивает на раздувшуюся от собственной важности жабу, завернутую в пурпурную мантию с золотой каймой. Гиньоль даже решил, что для законченности образа Ректору здорово недостает белого напудренного парика с буклями.

Однако ж Гиньоль имел замечательную привычку держать собственное мнение при себе. И даже когда его мнением интересовались, он далеко не всегда высказывал его вслух. А то, что все же бывало воплощено в слова, далеко не всегда и не во всем соответствовало тому, что он думал. Оказавшись перед всемогущим Ректором, Гиньоль лишь дежурно улыбнулся. Вежливо, но без подобострастия. У него не было на примете никого, кого бы он хотел пристроить в Центральную Академию. А раз так, следовательно, это Ректор имел к нему какой-то интерес, а не наоборот.

Между тем Григорий Кириллович Бей-Брынчалов старательно делал вид, что не замечает гостя. Растянув, насколько это было возможно, складки на шее, он сосредоточенно и тупо пялился в экран стоявшего перед ним монитора. И то и дело исправно давил двумя пальцами на клавишу пробела.

Уголки губ Гиньоля едва заметно изогнулись, лишь обозначив ироническую усмешку. Не дожидаясь приглашения, он подошел к столу, сел в глубокое и крайне неудобное кресло эпохи Бронсаль, обитое бело-голубым атласом с вышитыми геральдическими ромашками, кинул ногу на ногу и положил на коленку трость. Покачивая острым, блестящим мыском кожаной туфли, Гиньоль от нечего делать считал удары пальцев Ректора по клавише пробела.

Один… Два… Три…

Человеческая натура странна, но легко предсказуема.

Четыре… Пять…

Ректор хотел дать понять Гиньолю, что он страшно занятой человек.

Шесть…

Да, конечно, он сам пригласил Гиньоля, но при этом…

Семь…

…При этом Ректор все же делал одолжение, приняв его.

Восемь… Девять…

Зачем он это делал? Вот это – вопрос.

Десять…

Причины могут быть самые разные. Начиная с ничем не замутненного тщеславия и заканчивая мелочной, но тщетной в отношении Гиньоля надеждой сбить таким образом цену.

Одиннадцать…

Гиньоль не проявлял нетерпения. Он готов был ждать, сколько потребуется. Во-первых, ему не было скучно, поскольку любимым его занятием было наблюдение за людьми.

Двенадцать…

Он их бережно собирал и тщательно сортировал, как спичечные этикетки. Ректор Центральной Академии, несомненно, претендовал на заслуженное место в его коллекции. Гиньоль уже давно к нему присматривался. Однако возможность понаблюдать за Ректором вблизи представилась ему впервые. Ну а во-вторых…

Тринадцать…

…Гиньоль точно знал цену своему времени. То время, которое он проведет в кабинете Ректора, так же, как и то, что он затратил на прослушивание лекции по космогонии, будет непременно включено в счет, который он в конце концов предъявит господину Бей-Брынчалову. Как частному лицу или как Ректору Центральной Академии – это уже не имело значения.

– Четырнадцать!

Ректор вздрогнул от неожиданности и испуганно вскинул голову. Так, что щеки колыхнулись из стороны в сторону. Как уши у старого слона.

– Что?

Гиньоль улыбнулся приветливо, открыто и в меру располагающе.

– Вы знаете, почему число четырнадцать считается несчастливым?

– Н-нет. – Ректор слегка запнулся.

На всякий случай, уже не глядя на экран, он еще раз ударил пальцем по клавише.

– Хотите, расскажу?

– П-простите?..

– Я могу рассказать вам, почему люди не любят число четырнадцать.

– Это имеет какой-то рациональный смысл?

– Абсолютно иррациональный.

Ректор немного ожил. Он понял, что имеет дело со здравомыслящим человеком. Он заерзал на стуле. Подпер щеку кулаком. В глазках его мелькнул иррациональный интерес.

– Ну-ну? – Он уже не запинался.

Гиньоль взмахнул тростью, широко расставил ноги, утопил набалдашник в густом ворсе ковра и оперся о рукоятку. Он любил эту позу и называл ее «Застывший Порыв».

– Когда-то, очень давно, я бы даже сказал, на заре истории, в календаре было четырнадцать месяцев. Вам это известно?

– Ну, это не входит напрямую в сферу моих научных интересов.

Прозвучавшая из уст Ректора сия замысловатая фраза должна была означать то же самое, что и «нет», произнесенное обычным человеком.

– У вас бэббидж «Ананас»? – неожиданно сменил тему Гиньоль.

Ректор удивленно посмотрел на монитор. Он никогда не интересовался, какой марки у него вычислитель.

– А операционная система? – продолжал наседать Гиньоль. – «Цезарь» три в одном?

Ректор недовольно засопел. Он уже прикидывал, кому сделать втык за то, что его не поставили в известность, какая операционная система установлена на его вычислителе.

– Который час? – снова невпопад спросил Гиньоль.

Ректор глянул на часы в золотом корпусе в форме надкушенного яблока.

– Пятнадцать минут четвертого.

– Вы пригласили меня к двум.

Гиньоль произнес это даже без тени укоризны, просто констатируя факт.

– Разве? – не очень-то старательно изобразил недоумение Ректор. – Должно быть, я заработался… Но все равно вас должны были встретить и предложить кофе…

– Я не пью кофе.

– Да?

– От него понижается нервный тонус.

– Я полагал, наоборот…

– Думаю, этот вопрос также не входит напрямую в сферу ваших научных интересов. Вместо того чтобы травить себя кофе, я посетил лекцию по космогонии.

– Да? – Ректор улыбнулся. – Ну и как вам?

– Замечательно. Если, конечно, называть лекцией выступление выжившего из ума старика, с неподражаемо дурацким видом изрекающего банальные истины, известные даже первокласснику, который не поленился открыть школьный учебник. Вашему лектору следовало бы выступать в кабаре «Белая Лошадь». Там бы он имел сногсшибательный успех!

Ректор покрутил головой, как будто ему вдруг стало трудно дышать из-за того, что воротник давил на шею.

– Я бы предпочел… – начал было он.

Но осекся.

Потому что и сам не знал, что хотел сказать.

– Что?

Гиньоль чуть подался вперед. Весь – ожидание.

Ректор кашлянул, чтобы прочистить горло, и предпринял вторую попытку.

– Я бы хотел…

Впрочем, также безуспешную.

– Вы бы хотели знать, кто я такой! – как всегда вовремя пришел на помощь Гиньоль.

Двумя пальцами он извлек из нагрудного кармана золотистую визитную карточку и протянул ее Ректору.

Бей-Брынчалов искоса глянул на гостя и перевернул карточку.

– Вы партнеры?

– Нет. Я един в двух лицах.

– Как это?

– Мое имя некоторым кажется необычным, странным и почему-то труднопроизносимым. Поэтому я пользуюсь двумя.

Ректор удивленно хмыкнул.

– А это не противозаконно?

– Не более чем заставлять гостя ждать.

Ректор с озадаченным видом покрутил карточку в руках.

– Какое же из этих имен настоящее?

– Первое.

Ректор еще раз перевернул карточку со стороны на сторону. Но даже не стал пытаться угадать, какая из двух сторон первая.

– И как же мне вас называть?

– А мне вас?

– У меня одно имя.

– Вас можно называть официально – господин Ректор. Или чуть менее официально – господин Бей-Брынчалов. Или уважительно – Григорий Константинович. Или по-приятельски – Гришка. Или совсем уже просто – Бей. Или насмешливо…

– Обращайтесь ко мне официально, господин Гиньоль!

– Ну вот видите, как все просто, – улыбнулся гость. – Перейдем к делу?

– Да, конечно…

Ректор вновь посмотрел на визитку Гиньоля. «Решаю любые проблемы». Не слишком ли самоуверенно? Так уж и любые?..

– Мне порекомендовали вас друзья.

– Именно так и узнают обо мне все мои будущие клиенты. – На лице Гиньоля ни тени улыбки. Он серьезен, как грозовая туча, знающая, что она несет тем, кто вышел сегодня из дома без зонта. – Я экономлю на рекламе.

– И что, вы действительно… – Ректор постучал краем золотистой карточки по яблоку-часам. – Действительно можете решить любую проблему?

Снисходительно усмехнувшись, Гиньоль откинулся назад и царственно возложил согнутый локоть на спинку кресла.

– Скорее всего, нет, – изрек он в некой задумчивости. Но тут же оживился. – Я даже уверен, что существуют проблемы, которые я не в силах решить! Наверняка существуют! Но. – Гиньоль стукнул тростью об пол. На паркетном или каменном полу это получилось бы куда более эффектно. А так звук потонул в ковровом ворсе. Однако осталось красивое, можно даже сказать, яркое движение. – Я пока с такими не сталкивался, – закончил Гиньоль.

Ректор, все еще в нерешительности, пожевал толстые, похожие на гусениц, губы.

– Вы можете привести примеры?

– Примеры? – недоумевающе вскинул брови Гиньоль. – Они повсюду!

– Например?

Гиньоль с неодобрением покачал головой. Но все же ответил.

– Прошлогодний финансовый кризис.

– При чем тут это?

– Вам не показалось, что с ним справились на удивление быстро?

– Хотите сказать, что это ваша заслуга?

Гиньоль деликатно отвел взгляд в сторону.

Из складок мантии Ректор извлек толстый, увесистый бумажник из бычьей кожи и аккуратно уложил в него золотистую визитку.

Гиньоль понял, что заполучил нового клиента.

Замечательно!

Теперь лишь оставалось сделать так, чтобы клиент остался доволен. Опыт подсказывал, что довольный клиент – это, по крайней мере, четыре новых клиента. Ну а как сделать клиента довольным, Гиньолю не нужно было объяснять. Он вовсе не ломал комедию. Он действительно решал любые проблемы.