Мир Асты

Глава первая

«…Однажды некий муж и сын его, недавно достигший совершеннолетия, беседовали у ступеней своего дома.

— Скажи, отец, — промолвил юноша, — зачем здесь этот колокол?

— Он — мой друг, — отвечал мужчина. — Трижды прошли мы с ним море Урт. Ему ведомо все.

— О! — удивился юноша. — Позволь, спрошу я: эй, скажи, бронзовобокий, кто дал нам жизнь?

— Конг! — отвечал колокол. — Конг!

— Да? Ладно. А кто даст мне то, чего я жажду?

— Конг! — отвечал колокол.

— Любовь! Он имеет в виду любовь! — вмешался старший. — Назови ему имя!

— Конг! — отвечал колокол.

— Вздор! — воскликнул юноша. — Разве это имя женщины? Отец, ты знаешь: ничего нет сильнее любви!

— За-кон! — отвечал колокол.

— Ты врешь! — вскричал юноша. — Я — воин! Я выбрал! Вот, я начинаю путь! Правый путь! Кто остановит меня?

— Конг! — отвечал колокол.

Засмеялся юноша:

— Спасибо, отец, я понял! Последний вопрос! Завтра наш корабль уходит в море Урт. Где он бросит якорь?

— Конг! — отвечал колокол.

— Прости, отец: я смеюсь! Вот славная шутка! Что ни спроси, ответ всегда один — слово без смысла. Конг! Конг!.. Но отчего ты не смеешься, отец?

— Шутка! — сказал старший. — Добрая шутка! Трижды прошли мы с ним море Урт. Но с тобой — лишь однажды, сын. Конг — твоя родина».

ПРИТЧА О КОРАБЕЛЬНОМ КОЛОКОЛЕ.

Утром десятого дня третьего месяца ира[1] 3068 от Литатэристарунры, Зари после Древней Смерти, Начальник Гавани Ангмара проснулся прежде обычного. И разбудил его шум, доносившийся со стороны порта. Не придав сему значения, Начальник Гавани встал с просторного ложа, отстранил колеблемую ветром паутинную кисею и вышел на обращенную к городу террасу.

Ангмар, Владыка Марры, распростерся по обе стороны широкой в устье, одетой в утреннюю дымку реки. Центр его, с возвышающимся надо всем Дворцом Наместника, еще спал. Но на окраинах, там, где, плавая в синеве и зелени листьев, теснились легкие домики простонародья, зоркий взгляд бывшего капитана уловил движение. Что ж, простолюдин и должен просыпаться с восходом!

Мягко ступая по синему шелку, устилающему тростниковые маты, Начальник Гавани вернулся в опочивальню. Ударив в бронзовый гонг, он прошел в соседнюю комнату, к бассейну. Погрузившись в горячую душистую воду, положил подбородок на опору лежака, вытянул испещренное шрамами, но не временем тело.

Нагая девочка-массажистка, разбуженная, может быть, минту[2] назад, заплетая на ходу отливающие медью волосы, вошла в бассейную со стороны террасы и бесшумно спустилась в воду. Тонкие пальцы ее тотчас принялись разминать онемевшую за ночь шею бывшего капитана. Начальник Гавани не обратил на нее внимания. Он размышлял.

Шорох тростникового занавеса прервал его мысли.

Начальник Гавани недовольно покосился на вошедшего, но, узнав, улыбнулся.

«Сделаю-ка я его старшим таможни вместо этой жирной хриссы[3] Тенана!» — подумал он, глядя на озабоченное лицо молодого офицера.

Девочка-массажистка, трудившаяся над поясницей хозяина, бросила работу и уставилась на красавца ситтура.

— Прошу меня извинить, торион[4]! — произнес вошедший, прикоснувшись пальцами ко лбу. — Эскадра Короната!

Начальник Гавани охнул. Рывком поднявшись из воды на бортик бассейна, он поскользнулся на мокрой эмали и едва не упал. Офицер подхватил его.

— Рога Тора! Сколько туронов?

— Двадцать шесть!

Смуглая кожа Начальника Гавани покраснела. Он опрометью выбежал на обращенную к порту террасу… и облегченно вздохнул.

Ситтур сказал правду: двадцать шесть больших туронов, военных кораблей Империи, вошли в залив. Но лишь один из них, сверкая белыми парусами, двигался по направлению к порту. Оставляя расходящийся след на зеленой спокойной воде, турон подошел на тысячу минов[5] и выбросил гостевой сигнал. Порты баллист на его выпуклых бортах были задраены. Ветер трепал морской флаг Короната — белый квадрат с голубыми волнообразными полосами и коронованным трезубцем Нетона в центре.

Начальник Гавани перевел взгляд на подвластный ему порт.

Четыре военных корабля под золотисто-коричневыми парусами Конга готовились отойти от причалов. Обслуга баллист в сторожевых башнях суетилась вокруг орудий. Цилиндрические снаряды с фламманетоном[6] штабелями громоздились рядом.

На пирсе уже собралась толпа зевак. Кто-то, обернувшись, заметил Начальника Гавани. Не желая становиться центром внимания толпы, тот отступил в глубь дома, где уже суетились взволнованные слуги. Сердито оттолкнув протянутую чашу с бодрящим напитком сетфи, Начальник Гавани прогнал всех, кроме домоправителя и молодого офицера.

— Бегуна ко мне! Кисть! Бумагу! — отрывисто бросил он.

Домоправитель исчез.

— Туронам — ждать! Башням — готовность! — приказал он офицеру.

Появился домоправитель с кистью и бумагой и заспанный бегун. Набросав послание, Начальник Гавани прижал печать перстня к мягкой смоле на краю листа, сунул свиток в руку бегуна:

— Во Дворец!

— Высадку разрешить? — спросил ситтур, когда топот посланца затих.

Начальник Гавани посмотрел на него в упор, и молодой воин смущенно отвел глаза: солдат не спрашивает. Но Начальник Гавани не рассердился.

— Нет! — сказал он и усмехнулся. — Пусть погреются на рейде, пока писаки из канцелярии подотрут обгаженные задницы!

Ситтур засмеялся. Его отец, так же как и отец Начальника Гавани, был моряком. Когда-нибудь и у него в мочке уха заблестит золотая серьга Владыки Морей Асты, такая же, как и у бывшего капитана.

Бегун неторопливо трусил по широкой улице, ведущей к Дворцу. Спустя полхоры[7] он оказался около высоких железных ворот с золотым Свернувшимся Драконом Конга на гребне арки. Стража беспрепятственно пропустила бегуна: знака профессии на лбу и печати Начальника Гавани было достаточно. Посланец вошел в правое крыло Дворца, в служебную приемную, где передал свиток недовольному чиновнику с медной змеей на рукаве.

— Жди тут! — приказал ему чиновник, прежде чем удалиться. Бегун только ухмыльнулся. Он знал здешние порядки. Когда сутулая спина в серой форменной рубашке скрылась за занавесом, бегун преспокойно отправился в харчевню для мелких служащих. На территории Дворца можно вкусно и бесплатно позавтракать. Конечно, если сумеешь миновать стражу. По пути бегун выкупался в общем бассейне.

И все же, когда, чистый и сытый, он вернулся в приемную, чиновника еще не было. Бегун задремал.

Тычок в плечо разбудил его. Потный озабоченный конгай, не тот, что взял послание, а повыше рангом, вручил ему ответ. Он даже потрудился лично проводить бегуна до ворот и дать ему пинка, чтоб посланец побежал, а не потащился вразвалочку, как всегда.

Начальник Гавани пил сетфи в своем кабинете в здании таможни. Бегун с поклоном вручил ему опечатанный свиток. Начальник, не читая, бросил его на стол.

— Вели сигнальщику: «Разрешаю!» — приказал он ситтуру.

Минту спустя шестивесельный карк отвалил от турона и, ловко сманеврировав между судами, причалил к пирсу.

Матросы быстро и аккуратно выгрузили багаж. Последний тюк лег на доски причала прежде, чем сошел последний из пассажиров. Не теряя ни мгновения, карк отошел и, так же ловко петляя между торговыми кораблями, вернулся обратно. Турон поднял его на палубу, приспустил флаг и присоединился к эскадре. Все двадцать шесть боевых кораблей одновременно произвели разворот и вскоре исчезли в просторах пенного моря Урт.

Четверо пассажиров карка, сопровождаемые носильщиками, двинулись сквозь толпу к зданию таможни.

Первым шел огромный бледнокожий детина в сером трико и короткой зеленой куртке. Боевой браслет на его руке был в два раза шире, а меч — на четыре ладони длиннее обычного оружия Короната. Они были неплохим добавлением к его росту в пять минов и могучей, как у тура, груди. Плоское бесстрастное лицо с расплющенным носом казалось маской каменного демона.

Шедший за великаном, напротив, был изысканно красив. Герб на белоснежном камзоле свидетельствовал о принадлежности к высшей родовой аристократии Империи. Широкополая шляпа с берилловой пряжкой-брошью, пышные брыжи, узкие, тисненой кожи туфли контрастировали с голыми телами конгаев. Аристократ шествовал, не обращая внимания на толпу, раздвигаемую плечами гиганта.

Третьей была женщина. Шелковое платье, серо-голубое, с закрывающими кисти рукавами, доходило ей до щиколоток. Она шла так же быстро, как и ее спутники, а движения женщины были столь грациозны, что на нее смотрели не меньше, чем на мужчин. К огорчению зевак, лицо прибывшей было скрыто вуалью.

Четвертый, маленький человечек, нес на спине мешок, из которого выглядывала любопытная мордочка хиссуна-следопыта. Коротышка был в узких штанах, коротком плаще и серой вязаной шапочке. Вооружение его составляли меч и арбалет.

Последними рысили шестеро носильщиков.

Маленькая процессия вошла в здание таможни, не замедлив шага, пересекла обширное помещение, полное ожидающих, и направилась к кабинету начальника сборов.

Тощий чиновник, сидевший подле двери за черным столом, привстал:

— Э-э-э…

Гигант походя опустил руку на неправильной формы голову чиновника и вдавил его в стул.

Гости из Короната вошли в «святая святых». Носильщики, оставив багаж, тихо выскользнули из комнаты.

За обширным шестиугольным, как и вся конгская мебель, столом расположился жизнерадостный толстяк с серебряной змеей на сбившемся в сторону медальоне.

Толстяк взирал на противоположный угол, где высилась шаткая гора из разноцветных тюков и рулонов ткани. Багровый коротконогий купец из Утурана с ужасом глядел на двух прислужников, копошившихся в его имуществе. Время от времени один из конгаев выдергивал из развороченного тюка отрез подороже и демонстрировал толстяку за столом. Благосклонный кивок — и отрез откладывался в сторону. Нет — возвращался обратно в кучу.

Старшего аргенета Империи чиновник опознал мгновенно.

С изумительной для его комплекции резвостью, конгай выскочил из-за стола и подставил аристократу собственное кресло. Гость с важностью опустился в него. Начальник таможни остался стоять — другой мебели в кабинете не было. Плосколицый великан расположился за спиной аргенета. Коротышка и женщина — у стены.

— Эак, аргенет о Ар-Нетон, Диноит, ген-та Асенар, сениорис о Марита, Нетонион![8] — провозгласил великан.

— О! — почтительно произнес чиновник.

Прислужники у кучи прекратили разбой и уставились на аристократа.

— Нил! — процедил аргенет.

Великан извлек из кармана куртки серебряный арренс с изображением дракона. Таможенник подхватил монету. Чувствовалось, этим движением он владеет в совершенстве.

— Сениор хочет получить открытую подорожную Конга! — сказал Нил. — Мы путешествуем.

Чиновник замялся. На щекастом лице его выразилась целая гамма чувств.

— Да не сочтет светлорожденный Нетона… — пробормотал он.

Золотой аорас лег на гладкую поверхность стола.

Глаза толстяка алчно сверкнули.

— Вон! — бросил он прислужникам, и те покинули кабинет, прихватив с собой и купца.

Чиновник извлек из ящика цветной бланк, быстро заполнил его, поставил печать и вопросительно взглянул на а?рмэна[9].

Еще одна золотая монета легла на стол, а документ перекочевал в куртку Нила.

Тут одна из резных панелей стены за спиной чиновника бесшумно отошла в сторону. В комнату, в сопровождении шести солдат, вступил лично Начальник Гавани.

Толстый таможенник оглянулся, и лицо его перекосилось. Начальник Гавани в упор смотрел на аргенета. Эак Нетонский взглядом его не удостоил.

— Что ты дал ему, хриссов сын? — спросил конгай чиновника.

Толстяк затрясся.

— Пропуск! Только пропуск! — пробормотал он.

— Возьми назад!

Аргенет улыбнулся. На Начальника Гавани он по-прежнему не смотрел.

Конгай положил руку на эфес меча.

— Имею приказ, — прорычал он на астроне, — доставить вас во Дворец Наместника!

— Нил, — вяло произнес аргенет.

Рев, вырвавшийся из груди гиганта, оглушил конгаев. Одним рывком великан вырвал из стола толстенную доску, расколол ее ударом о собственную башку и швырнул обломки в попятившихся солдат. Лицо коротышки не выразило ничего, но арбалет оказался в его руках и тяжелый наконечник стрелы был направлен в сторону стражников. Эак остался сидеть, но острие его серебристого клинка оказалось под нижней челюстью Начальника Гавани.

— Правильно ли я понял тебя? — осведомился он и на долю минима[10] поднял меч. Бритвенно-острое жало из драгоценного бивня саркула проткнуло кожу, и вниз по клинку сбежала капелька крови.

Начальник Гавани не шевельнулся. Не двинулись и солдаты: с трех шагов арбалетная стрела прошибает насквозь. Один лишь толстяк таможенник возился под развалинами стола.

Начальник Гавани чуть опустил голову, отчего острие еще на долю минима погрузилось в мягкую ткань под подбородком, и встретился глазами с Эаком. Какое-то время они глядели друг другу в зрачки, а потом светлорожденный убрал меч. Вынув тонкий платок, аргенет разорвал его пополам: одну половину протянул конгаю, а второй тщательно вытер клинок, прежде чем вложить в ножны. Коротышка опустил арбалет, и стражники с облегчением зашевелились.

— Прошу простить меня, сениор аргенет! — произнес Начальник Гавани, прижимая платок к ране.

Эак кивнул.

— Могу я взглянуть на бумагу, которую дал сениору этот корм саркула?

Нил протянул ему документ.

— Все в порядке, — сказал Начальник Гавани, прочитав. — Не могу понять, почему этот слизень так трясся?

— Что там? — поинтересовался аргенет.

— Обычный пропуск в город. — Таможенник под столом притих. Нил захохотал и выволок его из-под стола.

— Подорожная? — спросил он и отвесил толстяку оплеуху, едва не оторвавшую тому голову.

— Мессир не возражает? — спросил аргенет у Начальника Гавани.

— Я еще не вошел.

Стражники захихикали.

Нил вывернул карманы толстяка, отобрал деньги и швырнул таможенника в угол, на тюки с тканью.

— Он что-нибудь обещал? — спросил Начальник Гавани.

— Открытую подорожную Конга.

— Он даст вам ее, — улыбнулся Начальник Гавани. — Когда станет ситангом.

Чиновник жалобно стонал. Щека его распухала на глазах. Нил бросил на пол арренс:

— Этого довольно?

— Вполне. Я пришлю человека: он проводит вас в приличную гостиницу.

— Мы встретимся, — сказал Эак.

— Благодарю. Саннон этто э Толан-и-Тасса, туромо то-Ангмар! — и повернул согнутую руку, демонстрируя дракона на рукаве. — Приветствую тебя на земле Конга!

— Эак, аргенет о Ар-Нетон, Диноит, ген-та Асенар… Приветствую тебя, Страж Севера.

— Я пришел, кенсит!

— Тебе есть что сказать?

— Да, кенсит. Лишенные имен отправлены. Старший — на Юг, младший — как условлено.

— Надежен ли кормчий?

— Как я, кенсит.

— Плоть Безымянного! Красноглазый будет доволен!

— И ты, кенсит?

— И я! И ты, Хуран! Это — твое!

— Да не примет тебя Хаом, кенсит!

— И тебя, Хуран! Ступай.

— Прекрасная страна! — произнес Эак Нетонский, обрывая перламутровые ягоды конгского уинона. — Простолюдин улыбается здесь куда чаще, чем в Империи.

Четверо путешественников сидели на широкой террасе третьего этажа, в тени горшечных деревьев с сине-зеленой глянцевой листвой.

— Атуансинхен тоже был красив! — сказала женщина. Сейчас вуаль ее была откинута, переливчатые, как воды Срединного моря, глаза ласково смотрели на аргенета.

— О светлорожденная! — улыбнулся Эак. — Позволь знающему запах битвы судить о цене мира!

— Этайа права, сениор аргенет! — вмешался маленький бородач. — Не ты ли обнажил меч сегодня утром?

— Твоя правда, туринг! — согласился аргенет и взял еще одну гроздь уинона.

— Не дразни меня, светлорожденный! — недовольно произнес туор. — Мое имя — Биорк. Биорк Эйриксон.

— Разве не турингом звал тебя мой отец? — спросил аргенет весело. — Разве это ложь? Скажи ты, Нил.

Великан, сидевший скрестив ноги на циновке, повернул голову и посмотрел на аристократа из-под белесых бровей.

— Если ты хочешь обидеть отца, — сказал он, — обидь меня.

— Не могу! — засмеялся Эак. — Хранителей и шутов обижать не полагается!

Нил отвернулся. Конгская безрукавка на его торсе казалась кукольной.

— Не сердись! — произнес армэн примирительно. — Вот я, во власти твоего меча!

— Я не сержусь, сениор. Но мне не нравится здесь. В Коронате мало знают о Юге. Нам все кажется, что Конг — наши владения, провинция. Клянусь сердцем Тора, здесь не благополучно. Я чую страх. И отец его чует. Не забудь, он — туор.

— Я более склонен полагаться на чутье Ахмеса! — кивнул Эак в сторону свернувшегося клубком хиссуна. — Думаю, этим вечером мы узнаем больше.

— Я иду с тобой, — сказал Нил.

— Нет! — возразил аргенет. — Можно подумать, что я боюсь! Кроме того, ты не аристократ.

— Здесь не Коронат! — упрямо сказал Нил.

— Не будешь ли ты возражать, светлейший Эак, если я пойду с тобой во Дворец Наместника? — вдруг сказала женщина.

Эак подумал немного:

— Почту за честь, аргенета! — согласился он.

— Ты удовлетворен, Нил Биоркит?

— Да, — сказал великан.

Теплый воздух, густой и сладкий, обволакивал, как вода. Кроны растений смыкались над головами, полностью укрывая от палящих лучей Таира. Иногда порыв ветра приносил дыхание медлительной здесь, в устье, Марры, и запах тины примешивался к приторному запаху цветов. Разноцветные эллоры, летающие ящерицы, металлическими стрелками мелькали в листве. В белесом от зноя небе летел, держа курс на Танг, бронзовый дракон. «Откуда здесь, на севере Конга, дракон с гор Аму?» — подумал Нил. Рычание, донесшееся из касурратена, отвлекло его от этой мысли. «Добрый приют», старинная гостиница, еще помнившая времена Империи, по традиции содержала верховых урров[11] для гостей. Построенная незадолго до Морранского вторжения, трехэтажная гостиница «Трезубец Нетона» семьсот иров назад была полна чиновниками и вельможами Короната. Ныне же в чуть обветшалом «Добром приюте» было пусто. Кроме Эака и его спутников здесь поселился лишь старик купец из Ариона, взявший три комнаты на втором этаже. Рычание разодравшихся урров не ускользнуло от слуха Эака.

— Нил! — воскликнул он вскакивая. — Я желаю совершить верховую прогулку.

— Слишком жарко, сениор, — отозвался великан.

— Вздор! Я два менса[12] не был в седле! — темные глаза аргенета вспыхнули.

— Хорошо, — согласился великан.

— Мессир Биорк?

— Нет. Я не большой любитель скачки.

— Ты, аргенета?

— Пожалуй… — ответила женщина.

— Этайа, — сказал туор укоризненно.

— Биорк! — женщина встала и пристегнула вуаль. — Довольно тебе беспокойства и без меня!

Оседланные урры, удерживаемые слугами, огрызаясь и перебирая сухими ногами, ждали их внизу. Аргенет, схватившись за высокую луку, прыгнул в седло. Широкогрудый зверь мотнул головой и глухо зарычал. Аргенет швырнул ему в пасть кусочек копченого мяса.

Нил принял у слуги второго урра, подвел его к женщине и помог ей сесть в седло. Урр басовито мяукнул и прошелся языком по руке Нила. Вскочив в седло третьего животного, самого рослого и массивного, воин бросил одному из слуг монету: «На всех!» — и, сжав коленями горячие бока, послал урра за скачущим впереди Эаком. Кланги, «обувь» урра с подошвами из кожи саркула, звонко цокали по каменным плитам. Галопом промчались всадники по аристократической части Ангмара, миновали перемежающееся садами предместье и вырвались из города. Мощенная крупным булыжником дорога шла вдоль берега дышащей испарениями Марры. Справа тянулись плантации софира, кустарника сотты (лучшая мука на Асте — из его семян), а дальше, в полулонге[13] от дороги, высились синевато-багряные слоистые кроны сантан. Кое-где на плантациях можно было видеть смуглые тела конгаев. Но сейчас их было куда меньше, чем утром. Жарко!

Скакавший впереди аргенет резко остановил урра — путь им преградила высокая, в два роста, деревянная решетка. Рядом, сбросив в траву остроконечные шлемы, играли в кости три конгских солдата. Увидев подъехавших, один нехотя поднялся, не застегивая, нахлобучил на голову шлем и протянул руку:

— Подорожная!

Тяжело дышащий урр аргенета мотнул головой и цапнул зубами. Но солдат был начеку. Нил спрыгнул наземь и протянул полученный в порту пропуск.

— Только в пределах Ангмара! — сказал солдат. — Поворачивай назад, чужеземец!

Лицо Эака потемнело от гнева. Он сжал коленями бока урра. Урр прыгнул вперед. Солдаты кинулись врассыпную, но не для того, чтобы спастись бегством. Подхватив лежащие в траве луки, они обратили их к всадникам. Вряд ли трое солдат остановили бы Эака — остановил его Нил. Он бросился вперед, бесстрашно обхватил оскаленную морду урра и пригнул к земле.

— Сениор! — крикнул великан. — Во имя истинной цели!

Эак мгновенно взял себя в руки. Но луки стражников все еще были направлены на аргенета.

— Он оскорбил солдат ситанга! — сурово сказал старший. — Он ответит!

— Серебряного «дракона» будет довольно? — спросил Нил.

— Каждому!

— Ты жаден! — презрительно бросил Эак. — Не получишь ничего!

Он повернул урра и рысью поехал в сторону Ангмара. Нил и аргенет — за ним. Солдаты стрелять не стали. Один крикнул им вслед конгское ругательство, но Эак, разумеется, не обратил на это внимания.

Когда они вернулись в гостиницу, было уже три хоры пополудни. Жара начала спадать. Аргенет ушел к себе и до вечера упражнялся с мечом, а Нил потратил время на то, чтобы поболтать с управляющим. Но ничего существенного, кроме рыночных цен, не узнал.

Часть Дворца Наместника, предназначенная для вечерних приемов, была отделена от Канцелярии. Обширный парк, экзотический и ухоженный, был полон маленьких павильонов, беседок, небольших водоемов и питаемых от городского акведука фонтанов. На взгляд жителя Короната, парк был слишком избыточен в убранстве, так же как и изобилующий архитектурными изысками Дворец Наместника. Эак и аргенета провели не менее полухоры на открытом воздухе. Лишь когда начало темнеть и между деревьями зажгли светильники, двери над широкой лестницей распахнулись и гости, не менее сотни представителей высших сословий Ангмара, были допущены внутрь. Наместник, подвижный старичок в очень простой одежде, приветствовал их общим поклоном и сразу же направился к аргенету. Был он совершенно лыс (редкость для конгая), обладал сильным, проникновенным голосом и выпуклыми рыбьими глазами. Посетовав, что аристократия Короната так редко посещает Конг, он тактично осведомился о цели.

— Мы путешествуем, — коротко ответил Эак.

— Да? — удивился Наместник. — Разве Империя все еще интересуется Конгом?

— Даже если и так, — сказал Эак с достоинством. — Аргенет Старшей Ветви не может быть шпионом. Это оскорбление чести!

— О! — деланно изумился Наместник. — Разве я посмел бы назвать светлейшего даже менее грубым словом? Но ситанг… — он многозначительно замолчал. Эак тоже молчал. — Светлейший познакомит меня со своей спутницей? — спросил наместник, прервав затянувшуюся паузу.

— Прошу! — сказал аргенет.

Несмотря на вуаль, скрывающую лицо, а может и из-за нее, Этайа пользовалась успехом. Едва аргенет покинул ее для беседы с Наместником, как несколько молодых конгских офицеров окружили ее, соперничая с двумя чиновниками, чьи лица были щедро накрашены и покрыты гримом. Полностью закрытое платье Этайи так же контрастировало с полуобнаженными телами конгаек, как пышное трелио Эака с шортами конгских чиновников. Этикет не позволял Эаку сменить одежду, как это сделал Нил.

Едва аргенет и Наместник приблизились, группа, развлекающая гостью из Короната, рассеялась.

— Этайа Аренсита о Суан, аргенета о ар-Нетон.

— Алан, сын Ганау и Танны, Наместник в Ангмаре! — Он был лишь немного выше плеча аргенеты. — Могу я предложить светлейшей глоток вина из синего конгского уинона? Нет? Сетфи?

— Светлейшая предпочитает разбавленный сок лиимдрео! — сказал Эак.

— Все, что у меня есть, — к услугам аргенеты! — проворковал Наместник. Они отошли в одну из ниш, где свет масляных люстр-шаров был не столь ярок, а сквозь арку окна виден был подсвеченный парк.

Слуга принес два узких и высоких серебряных бокала и хрустальную чашу с золотистым соком — для Этайи.

— Не сочтет ли меня неучтивым светлейшая Нетона…

Изящной рукой в шелковой перчатке Этайа расстегнула брошь, удерживающую вуаль. Наместник впился взглядом в лицо аргенеты и всхлипнул от восхищения. Столь же точным и грациозным движением Этайа вернула вуаль на место.

— Светлейший понимает, что я совершила этот жест лишь в знак расположения к нему?

— Да. Да, я понимаю, — обернувшись к Эаку: — Не позволяй ей, аргенет, сделать это еще раз! У нас в Конге любовь владычествует надо всем!

— Светлорожденная Нетона вольна в своих действиях, — ответил Эак. — Я лишь могу мечом укрепить ее право.

Наместник покивал лысой головой. Даже выражение лица его изменилось: сквозь придворную маску проступили человеческие черты, не слишком благородные.

— Относительно твоей просьбы, светлорожденный… Не могли бы мы побеседовать? Позже, когда слуги мои оставят меня. В этот сезон ночь не располагает ко сну.

— Пожалуй.

— Если угодно тебе, приходи две хоры спустя. Начальник Стражи проводит тебя. Еще, твой меч… Ты заметил, светлорожденный, здесь ни у кого нет оружия?

— Сей меч — знак моего рода. Так же, как это, — аргенет указал на герб на груди — серебряную чашу под серебряными звездами на фиолетовом поле.

— Мне это известно. Не думай, что я опасаюсь предательства: мой собственный маг, Срезающий Плоды, обережет меня от злого умысла. Но у нас, в Конге, кровь людей горяча: дерзость часто опережает повиновение. — Наместник поднял желтый узловатый палец. — Мы никогда не забываем об этом. Помни и ты, принц Короната! Ты не конгай, твой меч останется при тебе. Но Таир одинаково горяч для всех. Жду тебя через две хоры.

Эак пришел. Один. Нил должен был ждать его за стенами, но аргенет понимал, что даже ему вряд ли удастся выбраться из Дворца против воли хозяина. Две сотни отборных воинов… Впрочем, он надеялся, что этой ночью его драгоценный меч не покинет ножен.

В этом Эак ошибался.

Начальник Ночной Стражи, жилистый угрюмый конгай с драконом на рукаве, проводил Эака к левому крылу Дворца и передал двум слугам. Половина ночи уже миновала. Светильники в парке погасли. Лишь звезды да серебристая Мона озаряли высокие деревья и искусно подстриженные кусты. Неслышно ступая босыми ногами, один — впереди, другой — сзади, безмолвные слуги провели Эака длинными сменяющимися анфиладами комнат в маленькую желтопанельную каморку, где аргенет увидел Наместника. Старик склонился над превосходно выполненным рельефом материка. Он сделал вид, что не заметил прихода Эака. Зато два огромных тага[14] повернули к вошедшим черные брыластые морды и предупреждающе зарычали. Сквозь окно в комнату текли одуряющие запахи цветов и тихие шорохи ночного Конга.

Наместник поднял голову.

— Клянусь Молотом Уоланта! Как мало мы знаем о нашей Асте! — он дружески улыбнулся аргенету. — Если бы не мой долг перед ситангом, я присоединился бы к тебе, светлорожденный. Покажи, куда бы ты желал направиться?

— Вверх по реке Обманов, потом пешком — до границ Тонгора и, если позволят боги, достичь его столицы, Тангра.

— Тонгор? — изумился Наместник. — Смело. Не будь ты аргенет Империи, я сказал бы: глупо! — Чуть наклонив голову, он испытующе посмотрел на Эака. — Зачем тебе Тангр?

— Моего желания довольно! — сказал армэн и гордо посмотрел на конгая. — Никто из сынов Короната не преступал границ Тонгора. Это вызов моей чести. Я сделаю это!

— Сказано хорошо, — пробормотал Наместник. — Но хорошо ли — для ситанга?

— У меня нет врагов в Конге! — сказал аргенет.

— Вот тут ты ошибаешься, светлейший Эак! — с удовольствием заметил Наместник. — Конг, конечно, давно не воюет с Коронатом. Но только глупец сказал бы, что мы — друзья. У тебя множество врагов, светлорожденный. И первый из них — отважный Саннон.

— Саннон? — искренне удивился аргенет.

Наместник кивнул.

— Ты оскорбил его. В присутствии подначальных. Если он не велел изрубить тебя, то лишь потому, что я приказал пригласить гостя из Короната ко мне. Пригласить! Без принуждения! Саннон — сильный враг. Особенно для того, у кого нет покровителей. Учти: эскадра твоего дяди (Эак поднял брови) далеко, а солдаты Начальника Гавани повинуются ему беспрекословно. Он неважный политик, но отличный командир. Кстати, о твоей прогулке мне тоже доложено. Знай, светлорожденный: в Конге ты не Эак аргенет ар-Нетон и так далее. Ты — чужеземец.

— Угроза, светлейший?

— Отнюдь. Ты же мой гость. Но милость ситанга стоит многого.

— Мне есть чем заплатить.

— Есть! — наместник хрюкнул, что должно было означать смех. — Не золото. Идем, светлорожденный!

Высоко держа лампу, слуга шагал впереди. За ним мягко ступал Наместник. Эак решил, что он далеко не так стар, как кажется на первый взгляд. Морщинистое личико, голый череп, но мускулы крепкого мужчины. И блеклые рыбьи глаза… он должен был бы производить отталкивающее впечатление, но непонятно почему вызывал симпатию. Магия? Внутреннее сродство? У него, светлорожденного Эака, и конгского старика властелинчика? Чушь!

Два тага бежали по обе стороны Эака. Второй слуга — сзади. Миновав бессчетное количество комнат, они оказались у запертой двери. Рядом с ней кто-то сидел. Таги заскулили.

— Молчать! — цыкнул на них Наместник.

Сидевший поднялся, и мышцы Эака напряглись:

«Магрут!»[15]

— Рога Тора! — прошептал аргенет, и рука его невольно потянулась к мечу.

Огромный магрут, не уступающий ростом Нилу Биоркиту. Уродливая голова с кожистым гребнем. Один глаз — карий, другой — белесый. Нос — две дыры, из-под раздвоенной верхней губы — четыре длинных резца. Шея, плечи, руки от локтей покрыты чем-то вроде тусклой чешуи. На груди — багровый нарост, а сама грудь — две плиты мышц над толстым пятнистым брюхом. Острый, как у животного, пенис и беспалые ступни с кривыми когтями.

— Прочь! — бросил Наместник, и магрут отскочил в сторону.

Когда они проходили мимо, Эак посмотрел в упор на ужасную морду монстра. Тот следил за Наместником. Кончик красного языка свешивался на подбородок.

Еще одна дверь. Слуги остались снаружи, а Наместник с Эаком и тагами вошли в ярко освещенную комнату. Резные панели теплого желтого цвета, лепной плафон, из которого выглядывал замысловатый светильник. В центре — шестиугольный бассейн с мраморными колоннами по углам.

А в нем — освещенная «шарами» на вершинах колонн спящая девушка.

Совершенно нагая, золотистокожая, с плавающими вокруг головы волосами. Сначала она показалась Эаку не старше четырнадцати иров, но потом он вспомнил, что у конгаек волосы на теле не растут.

— Подойди, светлорожденный, — сказал Наместник. — Оцени, как она прекрасна!

Эак подошел к краю бассейна и вдруг обратил внимание на руку спящей. Наклонившись, он присмотрелся… Четыре. Четыре длинных, гибких, с перламутровыми ногтями пальца. Фэйра!

Наблюдавший за ним Наместник кивнул оглянувшемуся Эаку:

— Да, фэйра! Она будет твоей, аргенет. На целый нуттай[16], с восхода до восхода Таира. И еще открытая подорожная Конга. Пожизненно.

— А взамен?

— И взамен немало. Твоя спутница, светлейший Эак! Не спеши, светлорожденный! Здесь нет оскорбления чести! Она не жена твоя, не возлюбленная. Да, я прошу ее. На один нуттай. А взамен даю фэйру! Настоящую фэйру, аргенет. Фэйру, которая спит и видит волшебные сны, даже когда глаза ее открыты. И она будет покорна тебе! Власть моего мага, Срезающего Плоды, — на ней. Твоей, аргенет! Кто из высокочтимых предков сениора мог сказать о себе подобное? Взамен же — обычная женщина. Да, прекрасная, как цветок Сан-чи, но — лишь женщина! Мой личный маг (хотя, кто знает: может, это я — его личный Наместник?) сделает так, что она ничего не будет знать, ничего не будет помнить — только то, что внушит ей маг. Она вернется к тебе без малейшего ущерба, духовного или телесного. Вернется такой, какой ушла: чистой и прекрасной. Уступи моей прихоти, аргенет, — и ты получишь то, что желаешь: подорожную, фэйру, — и еще приобретешь друга, светлорожденный.

Эак повернулся к бассейну. Маленькая фэйра плавала на своем золоченом ложе. Кончики ее острых грудей выглядывали из воды. Так же как и нежное, с перламутровым отливом, лицо спящей принцессы из древней сказки.

— Ты щедр, светлейший! — сказал Эак. — Но мы, армэннис, не торгуем своими женщинами. Попробуй взять силой!

— Скучно, светлорожденный! — Наместник вздохнул. — Силой я мог бы взять ее и раньше. Слушай же: ты пришел в мой Дворец по своему желанию. Я рад. А теперь попробуй выйти из него — по своему.

— Ха! — сказал Эак, переводя взгляд с фэйры на хозяина. — Если ты надеешься на своего магрута, пошли за мной своих тагов: им понравятся его внутренности!

— Ну что ты, светлорожденный! Я слишком ценю этого раба. Он тебя не тронет. Он не тронет! — Наместник распахнул дверь, противоположную той, откуда они вошли. Губы Эака изогнулись в свирепой улыбке. Он молча вышел из комнаты. И он был счастлив! То, что другому показалось бы ужасным, было для Эака Нетонского излюбленнейшей игрой. Лишь когда подлинная опасность угрожала ему, по-настоящему жил Эак. Да, он любил искусство, женщин, род свой и землю Короната! Но еще больше он любил, когда Смерть шла по его следам. Он был воином. В этом были альфа и омега его существования.

Стремительно и бесшумно двигался аргенет по темным покоям Дворца. Узкие ноздри его втягивали воздух, белая полоса меча светилась во тьме. Он не знал, куда идет, но знал: даже огромный Дворец имеет пределы. Достаточно одного-единственного окна — и он будет на свободе. Мрак не смущал его. Как любой воин, он довольно времени провел, тренируясь с завязанными глазами, — тело лучше глаза чувствует, куда направить меч.

Упругая петля упала на его шею. Упала, но не затянулась — круговой взмах меча отсек аркан. Эак замер прислушиваясь: ни звука не доносилось из темноты. Он двинулся дальше. Что-то маленькое и быстрое бросилось ему под ноги. Взмах, визг! Дальше. Плита пола под его ногой еле заметно подалась, щелчок — он успел упасть набок, стрела арбалета-ловушки свистнула на уровне груди. Дальше. Теперь он слышал за спиной шаги. Эак не остановился, не обернулся. Ближе. Двое. Они еще не напали, но по шороху он уже определил: сети и короткие копья. Опасное оружие. Особенно когда его использует тот, кто видит в темноте, против того, кто не видит. Даже Эак потерял бы жизнь. Если бы не меч из бивня саркула — совершенное, никогда не тупящееся лезвие. Сейчас! Обернувшись прыжком, он упал на пол. Копье — под ним, отсеченный наконечник ударился о стену. «Серебряный конус», ошметки сети, — в разные стороны. Укол — стон. Топот бегущих ног. Дальше! Тихое рычание. Гнилостный запах коснулся ноздрей. Аскис? Котоар? Уорх? Слева, впереди. Прыгнет? Эак набрал в грудь воздуха, свирепый рев греамота — Серого Убийцы, прокатился по дворцовым залам. Пульсирующая тишина. Прыгнет? Пятясь, чтобы не поворачиваться спиной, Эак отошел в следующий зал. Тишина. Дальше. Впереди — свет. Еще более осторожный, чем прежде, Эак двигался вперед. Последний зал. Большой. И окно. Сорок минов и паутинная кисея отделяют его от парка. И еще греамот. Серый Убийца, хищный ящер, будто вызванный его криком. Двадцать минов могучей плоти. Огромная круглая голова с разинутой пастью — много выше головы Эака, Греамот! Точно такой же, как те, которых видел он в лесах Имира. Выпад — снизу в горло — скачок назад, чтобы уйти от цепких лап. Иллюзия! Меч пронзил пустоту. Ну конечно! Присутствие крысоподобного магрута так поразило Эака, что он был готов встретить кого угодно. Хоть саурона, хоть воплощенного демона. Эак прыгнул сквозь пустоту и, разорвав кисею, вылетел в парк. Упав на траву, он припал к земле, быстрый, как аскис, нырнул в тень деревьев. Перебегая от тени к тени, он пересек парк и вернулся к воротам. Здесь он выпрямился. Вложив меч в ножны, неторопливым шагом вышел на освещенное пространство. Три солдата и Начальник Стражи. С ними он справится. Но Начальник коснулся рукой шлема и дал знак солдату: выпустить. Эак почувствовал разочарование. Из дымчатых сумерек (до рассвета осталось не так уж много времени) вышел Нил, ведя двух урров. Не обменявшись ни словом, они вернулись в гостиницу, передали урров слуге. Небольшой подъемник, двигателем которого были два нонтора[17], поднял их на третий этаж. Хиссун уже с радостным тявканьем скреб дверь изнутри. Первым делом аргенет сбросил с себя одежду и окунулся в подогретую воду бассейна. Нил принес ему кусок запеченной в тесте холодной говядины. Лежа в теплой воде, Эак жевал жесткое мясо и думал о фэйре. Когда вода окончательно остыла, аргенет вытерся пушистыми полотенцами и лег. Нил к этому времени уже давно спал в своей каморке около двери. Пушистый хиссун свернулся у него в ногах.

Утреннее солнце не разбудило аргенета — разбудил его Нил.

— Сениор, туромо Саннон приглашает тебя и меня на завтрак!

— Саннон? — мгновенно проснувшись, Эак скатился с ложа, встал на руки и сделал несколько шагов. Нил с удовольствием смотрел на него. Перевернувшись через голову, Эак спросил:

— Прислал бегуна?

— Да, сениор.

— Хорошо, Нил! — аргенет натянул малиновые с буфами трико и стал зашнуровывать рубашку. — Мне снился сон.

— Да, сениор, — подавая жилет.

— Я видел бога. Или демона. Без атрибутов их сам Тор не разберет. Нет, скорее это был бог, выглядел как дитя. Немного похож на ту девочку-фэйру…

— Какую девочку, сениор?

— Ты не знаешь. Расскажу. Потом. Ребенок. Мальчик. Огромный, как ураноар, и холодный, как зима Имира. Взял меня, как ты взял бы крошку тогга, и держал перед своим лицом. Долго. Потом разжал руку, я полетел вниз… Ты разбудил меня. Что скажешь, Нил? Вы, туоры, разбираетесь в снах.

— Я туор лишь наполовину, сениор, — надевая на аргенета белый камзол с гербом. — Думаю, тебе следует рассказать его госпоже.

— Этайе? Зачем?

— Слышал я, она зналась с магами Руны. Может, даже взошла на низшую ступень.

— Женщина? Наша Этайа? Не может быть!

— Говорят, сениор.

— Что ж… Может, это и правда. Игра ее чудесна. Не удивлюсь, если здесь не обошлось без чар. Бегун внизу?

— Как и урры, сениор.

— Как почивали наши друзья?

— Полагаю, хорошо. Управляющий сказал: каждый завтракал у себя. Мессира велела не беспокоить, а Биорк ушел. Передал — вернется к полудню.

— Ты распорядился по поводу обеда?

— Да, сениор. Вы не разочаруетесь. Ангмарские повара знают дело.

Дом Саннона, туромо то-Ангмар, располагался поблизости от порта. Смуглокожий посланец бежал впереди, стараясь держаться подальше от морд урров. Лопатки его ритмично двигались. Редкие прохожие, в большинстве мужчины в набедренных повязках с нарисованным знаком ремесла на лбу, уступали им дорогу. Иногда всадникам приходилось наклоняться, чтобы ветви деревьев не задели лица.

Дом Начальника Гавани был прекрасен. Особенно это было заметно потому, что стоял дом на границе «бедной» части Ангмара. Возведенный из светло-желтого песчаника, сверкающий позолотой лепных украшений под плавными линиями нежно-голубой крыши, он наполовину утопал в сине-зеленой листве. И был, безусловно, совершеннее, чем огромный Дворец Наместника, хотя и во много раз меньше. Ничего сверх необходимого для гармонии. Именно такой, каким должен быть.

Хозяин встретил гостей у входа. После обмена учтивыми приветствиями они поднялись по белоснежным ступеням и прошли на просторную террасу второго этажа. Внутреннее убранство не уступало внешнему. И роскошь его не казалась чрезмерной. Саннон, облаченный в форму офицера Конга, но без высокой шапки (дань домашней обстановке) шел впереди. Два мраморных тага, непременные спутники конгского вельможи в его доме, бежали рядом. Стол был накрыт. Высокие, дорогого дерева стулья располагались в тени цветущих крон. Трое мужчин и одна женщина уже сидели за столом. Двое были военными. Те, что поднялись, увидев Эака и Нила. Третий мужчина и красивая женщина в конгской распашонке и короткой шелковой юбке остались сидеть.

— Ганг, этто э Тан-и-Сиара, туромо то-Конг! Приветствие! — произнес старший военный, низкорослый, с коротко стриженными волосами, квадратным лицом, толстыми губами и красным рубцом на подбородке. На рукаве у него блестел золотом знак начальника тысячи.

— Конон, этто Минг-и-Пола, туромо то Ангмар, — представил Саннон молодого воина-моряка, быстрого в движениях, с мужественным, но не жестоким лицом.

Третий мужчина имел внешность скорее неприятную, чем благообразную. Мелкие черты темного лица носили отпечаток давней привычки повелевать. Высокий лоб, изборожденный линиями морщин, тонкий, немного искривленный нос. Узкие губы маленького рта дернулись, изобразив улыбку. Глаза, два серых ледяных озерца, не выразили ничего.

— Таг! — негромко произнес он, дотронувшись до шейного медальона — бронзовый дракон на голубой эмали: чином он уступал лишь Наместнику. — Моя жена, — небрежный кивок в сторону женщины.

Взгляд конгайки перепрыгивал с Нила на аргенета и обратно, пока не остановился окончательно на Ниле. Цепкий. Изучающий. Волнующий.

Как принято в Ангмаре, первая часть завтрака прошла в молчании. Лишь когда гости утолили голод и был принесен десерт, по знаку хозяина появились музыканты. Тоже традиция. Если бы это был обед, Саннон позвал бы актеров или кукольников. К ужину «подавались» певцы или, в очень богатых домах, — аэтон.

Первым нарушил молчание чиновник:

— Я слышал, светлорожденный Эак провел ночь во дворце опоры ситанга?

Аргенет кивнул.

— У лучшего из нас забавные причуды. Тебе понравилось, светлейший?

— У меня неважный вкус, почтенный Таг. Я скучал.

— Вот и мы любим ситанга — каждый на свой вкус, — заметил Таг.

— Любовь имеет много оттенков, — сказал старший военный. — Мы, например, уважаем воинов Короната.

— Даже когда видим их мечи, — добавил Саннон и усмехнулся.

Не забывший слов Наместника, аргенет сказал:

— Иногда мечи обнажаются помимо нашего желания. Это достойно сожаления.

— Храбрость не может быть причиной сожаления! — возразил Саннон.

— Доблестный Саннон готов поручиться за тебя, светлорожденный, — сказал чиновник. — Пусть нас оставят.

Саннон жестом удалил музыкантов.

— Я мог бы помочь тебе, — продолжал Таг. — В этом городе правит достойнейший из нас, но за верность Ангмара и его неприступность отвечаем мы. — Саннон и Ганг согласно кивнули. — Я поразмыслю, что можно сделать для тебя. Если сочту нужным. Одно скажу уже сейчас: ты не исчезнешь.

По лицам присутствующих Эак понял: конгай сказал нечто важное, хотя аргенет и не понял, что именно.

— Не смею оскорбить светлейшего расспросами о его достойной родине, — сказал Ганг. — Но если светлейший не возражает, все, что к западу от материка, — крайне интересно для нас.

«Часть платы за подорожную», — догадался Эак.

— Знания мои невелики, — ответил он.

И рассказал о землях Хорана все, что счел нужным.

Таг и Ганг казались удовлетворенными.

Завтрак кончился.

— Не знаю, суждено ли мне вернуться в Коронат, но если вернусь, ты, доблестный Саннон, — желанный гость в моем дворце. Да не скрестятся наши мечи в битве!

— Благодарю, светлорожденный Нетона! Да будет с нами милость богов!

Глава вторая

«В одном из селений на северном берегу Срединного моря жил старый охотник на саркулов. Женщина его умерла. Сыновья плавали на белопарусных туронах. Никто не навещал старика. Даже смерть. Впрочем, каждое мгновение жизни прекрасно. Денег у него было довольно, чтоб быть сытым. Маленькая лодочка с крепким парусом исправно носила его по синим волнам Срединного моря. И был он по-своему счастлив. Но однажды подул упрямый южный ветер и пригнал к берегу двухмачтовый ангун. Три дюжины воинов с желтыми обветренными лицами сошли с него на землю Короната. Кривые мечи держали они в жестких ладонях. Взяли они воду, пищу, женщин, вино — все, что пожелали, взяли они, и никто не смел им противиться. Сказать по правде, не были желтолицые чрезмерно жестокими — убили только троих.

Так прошло три сестаис. Каждый вечер мужчины селения сходились на тайное сборище, но договориться между собой не могли. Одни предлагали послать за помощью в ближайший город, другие — ждать: должны же пришельцы когда-нибудь уйти. Никто не предлагал самим изгнать их. Ир за иром, три сотни иров лучшие, отважнейшие уходили из селения. Кто-то обрел власть и славу, кто-то — холодные сны Нижнего Мира. Назад не пришел никто. Мужество уходило из селения.

— Мужество покинуло нас! — так сказал старик охотник. — Пришли другие оплодотворять наших женщин!

— Что предлагаешь ты, старик? — спросили одни.

— Ты сам скоро умрешь, конечно, ты не боишься! — сказали другие.

— Боюсь, как не бояться! Разве я воин, чтоб искать смерть? — отвечал старик. — Но помните, было сказано:

Встал старик и пошел к желтолицым, шутил с ними, пил их вино. И полюбили они его. Миновало еще пять сестаис, подул хороший северный ветер. Собрали пришельцы свою добычу, лучшее, что было в селении: женщин, деньги, вино. И старика. Погрузили на ангун и уплыли. Селение же осталось. И стояло еще две сотни иров. И две сотни иров уходили из него отважнейшие. А потом вновь подул влажный южный ветер…»

ИЗ «ВЕЧЕРНИХ ИСТОРИЙ ТУАНА».

— Думаю, ты напрасно сказал «нет», светлорожденный, — заметила Этайа, когда Эак рассказал им о событиях ночи и своем сне.

— Он не мог поступить иначе, — сказал туор, — хотя и не знал, что сделка была нечестной.

— О чем вы?

— Мессира полагает, что ты должен был согласиться на предложение Наместника (Эак удивленно посмотрел на женщину). Хоть он и пытался обмануть тебя: то была не фэйра, а обыкновенная девочка, над которой потрудился маг. Ты ошибся. Но поступил как должно. Теперь судьба твоя — в руках Безымянного.

— А ваша?

— О нашей твой сон не говорит. Отказавшись от покровительства Наместника, ты отдал себя и нас, разумеется, на милость того, чье имя — Таг.

— Милость — неподходящее слово, — сказала Этайа. — Но выбор не так уж важен — и тот и другой служат Пути Тьмы.

— Ты говоришь о маге?

— Нет, о людях. Знак мага скрыт от меня. Но он не слишком силен…

— Да?

— …иначе наградил бы тебя безумием, — сказал туор. — Делать иллюзии могут многие! Почти каждый туор может!

— Мне приятно это слышать. Особенно то, что ты, владея магией, скрыл это от меня!

— Не обижайся, светлорожденный Эак! Моя магия сродни твоей: я воин.

— Мне ли этого не знать!

— Отец! — вмешался Нил. — Пирог с телячьим пастетом[18] стоит целое состояние. А есть его можно только горячим. Если мудрость ваша обратилась к прошлому, ее можно совместить с обедом.

Трех перемен блюд оказалось довольно для всех, кроме Нила. Нил ел за шестерых, хотя при необходимости мог не есть несколько недель. Отдав должное унфи, аргенет откинулся на спинку стула и пропел первые строки баллады о Уэнсане Отважном:

— Это ты о своей особе, сениор? — невинно спросил Нил.

— О своем животе. Или ты забыл веру Конга: музыка полезна для брюха, — ответил Эак на матросском жаргоне.

Трапезная, в далеком прошлом вмещавшая две сотни пирующих, была убрана в обычной конгской традиции. В большом двухъярусном зале Эак и его спутники были одни, если не считать слуг и только что вошедшего мальчика-разносчика.

— Время поедает эту страну, — задумчиво пробормотал аргенет.

— Да, — согласился Нил. — Пованивает мертвечиной.

— Зато каковы эти деревянные колонны! Даже моим мечом не разрубишь с одного удара.

— Дерево иногда тверже человека, — сказал Нил. — Но кухня у них отменная.

Этайа коснулась плеча туора. Биорк повернул голову и посмотрел на мальчика-разносчика. Постелив на паркет кусок ткани, он расставлял на нем деревянные фигурки.

— Сениор, — тихо сказал туор. — Обрати свой слух к маленькому резчику.

Аргенет прислушался, и глаза его засияли.

пел мальчик, не заметивший их внимания.

— Не скажу, что очарован голосом, — задумчиво сказал аргенет, — но песня хороша. Он мастер, клянусь сердцем Харута![19]

— Как всегда, ты решителен, светлорожденный, — сказала Этайа. — Нет, он не мастер. Но станет им, если воля сильных не оборвет его путь.

— Мое слово — тень твоего, светлорожденная. Ты — владычица звуков! Нил! Позови отрока!

Нил подошел к мальчику и что-то ему сказал. Оборвав пение, мальчик робко посмотрел на аргенета. Нил слегка подтолкнул его вперед.

Тщедушный, длиннорукий, крупноголовый юнец вдруг вызвал у Эака ощущение опасности. Или мальчик сам боялся его? Впервые Эак подумал о том, что тот неосознанный страх, что испытывали многие, глядя на его отнюдь не страшное лицо, может быть, происходил не из уважения к воину-аристократу. И подумав об этом, Эак еще раз удивился тому, что беспощадно-равнодушное уродливое лицо Нила совершенно не пугает слабых: детей, женщин, животных…

Между тем мальчик приблизился к столу и поклонился.

— Моим друзьям понравилась твоя песня, — сказал аргенет, стараясь, чтобы голос его звучал мягче, чем обычно. — Я хочу наградить тебя! Нил!

Гигант осторожно взял руку мальчика, перевернул ее ладонью вверх, вложил серебряный арутен и сжал пальцы. Мальчик посмотрел на него снизу вверх. Борьба чувств отразилась на его подвижном лице.

— Нет! — сказал он наконец. — Благодарю тебя, мой господин: я не достоин. Прости. Это не моя песня, — и положил на стол нечаянное богатство.

Эак усмехнулся.

— Честность и правда, — сказал он, — опасные друзья. — Мальчик задрожал. Рука Нила ласково коснулась его головы. А Эак, удивив сам себя, снял с пальца одно из золотых колец, положил на монету и придвинул к мальчику. — Высока мера искусства. Но мера чести — выше. Клянусь Рогами Тора! Будь ты моим подданным, я возвысил бы тебя, но, — добавил он с сожалением, — кто же автор?

— Не спрашивай, господин! — прошептал мальчик, и на глазах его выступили слезы.

— Позволь мне, сениор, поговорить с ним, — вмешался Нил, заметив, что Эак начинает сердиться.

Аргенет кивнул.

— Ты голоден, брат? — спросил Нил мальчика, когда они сели за стол в одной из стенных ниш.

— Нет.

— Врешь! Когда я был таким же тощим юнцом, как ты (мальчик недоверчиво окинул его взглядом), я всегда был голоден. Эй, друг! — крикнул он слуге. — Еще две порции.

Когда мальчик съел, по его мнению, достаточно, великан сказал:

— Друзья зовут меня Нил!

— А меня — Соан.

— Мой господин, светлорожденный Эак Нетонский, очень любит музыку. Признаться, иногда мне кажется, что он немного сумасшедший. Ну, ты знаешь, все эти благородные — немного свихнувшиеся.

Мальчик кивнул.

— Но ты его не бойся. У нас в Коронате благородные не жрут людей, как у вас. Он тебя не обидит. А поможешь — отблагодарит. Очень богатый, понимаешь?

— Да, господин.

— Нил!

— Да, Нил!

— Тот, кто сочинил песню, — твой друг?

Мальчик кивнул. Он хотел что-то добавить, но прикусил губу и с опаской огляделся.

— Мой господин желает видеть его. И уж если он чего желает, будь уверен — получит. А он прямо помешан на песенках. Твой друг хорошо поет?

— Как фэйр! — воскликнул Соан и тут же съежился от испуга.

— Трезубец Нетона! Перестань трястись! Скажи, кого ты боишься, и я так его вздую… — великан сжал кулак размером с голову собеседника.

— Не кричи, — сказал Соан. — Ты же чужой здесь. На этот раз твой господин ничего не получит. Он опоздал. — Губы мальчика предательски задрожали, но он справился. — Санти исчез. Три ночи назад.

— Исчез?

— Тише! Иначе и ты исчезнешь. И твой господин. И я.

— Вот что, — сказал Нил веско. — Сейчас мы пойдем ко мне и доберемся до сердцевины этого ореха. — И, не обращая внимания на слабое сопротивление Соана, увлек его наверх.

Через полхоры он знал все.

— Так его звали Санти?

— Сантан этто э Тилон-и-Фламма. Я учился у его отца, Тилона-строителя. Видел ли ты дом Ангконэмария Саннона?

— Его построил Тилон?

— И не только его. Как мог мастер Тилон исчезнуть? Он был так осторожен в словах. А Санти? Ему было лишь семнадцать иров! Если бы ты знал его! Ангмар уже поет его песни!

— Хочешь, я приведу его девушку, ту, что видела его последней?

— Нет. Объясни-ка мне лучше, что значит — «исчез».

— Не знаю. Об этом не принято говорить, Нил. Пройдет менс — и дом продадут. Считается — исчез, значит, пропал без вести. Мой отец говорил: кого-то из таких видели на болотах Юга. Ты уверен, что нас никто не подслушивает?

— Уверен. Если то, что я слышал о Юге, — правда, им лучше было бы умереть.

— Что ты говоришь, Нил! Лучше быть живым на Юге, чем ситангом — в Нижнем Мире!

— Складно говоришь! Сам придумал? А кто твой отец?

— Моряк. Ходит помощником кормчего на кумароне.

— Что ж ты подался в строители?

— Я слабый. Больной. Зато умею резать по дереву. Видел мои фигурки? Лучше всего у меня получаются таги… и девушки!

— Да, славные.

Соан вздохнул:

— Знаешь, я отдал бы свое умение за твои плечи. Не смейся!

— Я и не смеюсь, брат. Дай-ка мне руку!

— Это зачем?

— Не трусь. Ты сказал мне то, что не сказал бы никому, верно?

— Ты чужеземец, Нил. А потом я знаю, что ты меня не выдашь. Не выдашь?

— Само собой. Открою тебе тайну: во мне есть кровь туоров. Слыхал о них?

— А то! Такие маленькие человечки с хрисса размером и такие же подлые, — он осекся, посмотрев на Нила.

— Не болтай, если не знаешь!

— Прости меня, господин!

— Нил меня зовут! Давай руку. О! Из тебя выйдет толк!

— А что войдет? — попытался пошутить Соан.

— Остроумие. Смотри — вот линия здоровья. Она идет вверх. Болезнь выйдет из тебя, уже вышла. Сколько тебе иров?

— Шестнадцать, просто я медленно расту.

— Будешь расти быстро. Грудь по утрам болит?

— Бывает. Лекарь сказал: меня не вылечить.

— Знаешь, есть такой зверь — ураноар?

— У которого рот на хвосте?

— Почти. Черепушка у него маленькая, думает слабо. Мозги — в заднице. Как у твоего лекаря.

— Хи-хи!

— Не думай — не будешь болеть.

— А что, туоры гадают по руке?

— Нет. Моя мать была прорицательницей в Аэлле. А этих, исчезнувших, их кто-нибудь ищет? Друзья, родные?

— Что ты! Кто ищет — сам исчезает. Это всем известно! Хотя, знаешь, Тилона как раз искали! Начальник Гавани, Отважный Саннон. Он-то никого не боится. Но и он не нашел. А уж у Саннона свой человек на каждой дырявой стене.

— А где жил Тилон? Была у него жена?

— Нет, они с Санти жили вдвоем. Вдвоем и исчезли. Дом его — приметный. Две милонги отсюда. Я покажу.

— Не надо. Вот бумага — рисуй.

— Все. Только ты уж, Нил, помалкивай…

— Не трусь, брат! Дать тебе еще денег?

— Хватит. Я теперь богач!

— Тогда я подарю тебе вот это.

— Что это?

— Оружие туора. Иглы с ядом червя хум. Нажмешь сюда — выскочит игла. Их здесь — 23. Число магов. Летит, учти, недалеко — шесть-семь шагов. Но если проткнет кожу…

— Убьет?

— Нет, усыпит. На полхоры. Нравится?

— А то!

— Все, брат. Спасибо тебе. Храни тебя Нетон! Пойдем вниз!

Уверившись, что никто не следит за ним, Биорк взбежал по ступеням и нырнул под тростниковый занавес. Какое-то время его темная фигурка отчетливо выделялась на фоне стены. Но лишь мгновение. К тому же соглядатай потерял его еще до темноты. В доме было пусто. И темно, конечно. Но не для туора. Его глаза отлично видели в темноте. Тише, чем дикий кот-аскис, двигался Биорк по пустому дому. Тонкий слой пыли уже успел лечь на предметы. Никаких следов борьбы или поспешных сборов. Комната за комнатой, миним за минимом беззвучно и тщательно туор обследовал все. Ничего, что дало бы знак. Только внизу, в спальне, в изголовье меньшей из кроватей, он нашел обрывок бумаги. Поднявшись на первый этаж, где мрак был не так густ, Биорк разобрал неровные строчки аматэна:

— Боги Короната! — прошептал туор.

Он бережно сложил обрывок и спрятал в сумку. Больше ему незачем было оставаться. Но прежде, чем выйти, он остановился и впитал в себя наружные запахи и звуки. Что-то настораживающее было там. Но того, что неизменно выдает туору готовящуюся на него засаду, — запаха страха, не было. И он шагнул наружу…

Мощнейший удар обрушился на его голову. Сознание потухло, и туор, скатившись по ступеням, ничком упал на камни. И пришел в себя от жестокого удара по голени. Биорк попытался встать на четвереньки, но новый удар — сапогом под ребра — свалил туора набок.

— Вот живучий мальчишка! — сказал грубый голос на конгаэне.

Сильная рука ухватила Биорка за шиворот и поставила вертикально. Он не сопротивлялся, выжидал. Тень скрывала его лицо от глаз напавших, тень и капюшон, все еще державшийся на голове. Зато сам туор видел отлично: трое солдат — справа, слева и сзади тот, что держал. А прямо напротив — начальник, чиновник, судя по одежде.

— Ты, ублюдок хриссы! Говори, что вынюхивал? — зашипел чиновник.

— Нужно обождать, начальник! — сказал тот, что держал. — Сопляк еще не очухался.

— Не учи меня, сын фрокки! — огрызнулся чиновник и пнул Биорка ногой в пах. Лучше бы он этого не делал!

Пользуясь тем, что солдат все еще держал его на весу, туор уперся спиной в его кирасу и выбросил вперед ноги. Страшный удар раздробил лицевые кости чиновника. Перевернувшись через голову, туор оказался на плечах державшего его воина. Сдернув с солдата шлем, Биорк оглушил его ударом в затылок и спрыгнул прежде, чем тот упал. Солдат справа ткнул мечом, но туор отвел удар ручным браслетом. Второй удар, слева, подсекающий колени… Туор подпрыгнул. Локоть его врезался в крепкий подбородок. Оттолкнувшись от головы мечника, он вскарабкался на террасу второго этажа, промчался на другую сторону дома, спрыгнул, мягко ударившись ногами о землю, и канул в темноте.

Эак проснулся от шума на террасе. Верней, от едва слышного шелеста, производимого рукой, осторожно отодвигающей листья. Эак нащупал меч, лежавший справа от ложа. Но едва он начал приподниматься, как широкая ладонь накрыла ему лицо. Запястье правой руки будто попало в стальной капкан.

— Ч-ш-ш! — Широкое лицо Нила белело над ним в полутьме.

Совершенно бесшумно гигант прокрался к выходу на террасу. Между серебристыми листьями горшечных растений двигалась маленькая фигурка. Биорк. Эак отложил меч и потянулся к светильнику, но туор отрицательно покачал головой и показал на каморку Нила.

Хиссун проснулся, приподнял острую мордочку, но, узнав хозяев, спрятал нос под пушистым хвостом. Тусклый свет масляной лампы отбрасывал длинные тени. Нил протянул отцу чашку с холодным кайфи и горсть сушеных плодов и спрятал в шкаф кожаный пояс с коротким мечом — суортом, снятый Биорком.

Туор ел и рассказывал.

— Я должен уйти, — сказал он в завершение. Нил и Эак согласились с ним. Мастеру скрадывания нетрудно сбить со следа охотников. Но столь же легко догадаться, кто убил чиновника. А уж тогда любой ангмарский хиссун живо опознает убийцу.

— Тебе надо изменить внешность! — сказал Нил.

Биорк потрогал бороду.

— Шестьдесят иров никто не видел моего подбородка, — пробормотал он.

— Подходящий случай показать свое настоящее лицо! — ухмыльнулся Нил, доставая бритву. — Как бы оно нас не разочаровало.

— С тех пор как тебя поцеловала корабельная мачта, ты, сынок, можешь потягаться красотой с кем угодно, даже с морранской уранфроккой[20], — парировал туор.

— Тор любит мужественные лица! — примирительно произнес Эак.

— Хочешь, сениор, я сломаю твой благородный нос? — спросил великан, отстригая очередной рыжий клок. — Пусть Тор полюбит и тебя!

— Потрясатель Тверди может обидеться! — отказался Эак. — Клянусь шевелюрой Маат, туор, у тебя — Подбородок! Скажи, где ты намерен укрыться?

— Ты удивляешь меня, светлорожденный! Там, где меня не найдут.

— Я имел в виду: ты останешься в Ангмаре?

— Да. Ты закончил, сын?

— Почти. Немного гиима. Удачно, что эти конгские парни так любят мазать физиономии. Все, отец. Теперь ты — очаровательный ангмарский мальчуган. Никто не признает в тебе туора — если будет стоять к тебе спиной.

Биорк взглянул в карманное зеркальце.

— Пойдет! — Он расшнуровал ремни браслета, отделил от каркаса внутреннее лезвие и вынул шипы.

— Когда ты уходишь? — спросил аргенет.

— Сейчас.

— И оставляешь оружие?

— Я возьму нож и «язык змеи».

— Сколько тебе дать денег?

— Нисколько.

— Что же ты будешь есть? — изумился Эак. — Хтон знает, сколько мы здесь проторчим!

— Украсть безопаснее, чем купить! — пояснил за отца Нил.

— Да хранят вас ваши боги! — произнес туор.

Маленький, тонкокостный, в коричневой набедренной повязке и конгской безрукавке-распашонке, туор и впрямь походил на ангмарского мальчика.

— Храни себя! — отозвался Нил.

И туор ушел так же бесшумно, как и появился. Нил задернул паутинную кисею и отправился спать. Эак последовал примеру Нила, но этой ночью сон его был беспокоен. Да и утро не принесло облегчения аргенету. Гнев ворочался у него в горле, как сгусток фламманетона. Власть над судьбой ускользала от него, и не на кого было выплеснуть сжигавшее его пламя.

Они завтракали втроем, в отгороженной занавесом нише. Изысканная пища и ласковое тепло, исходившее от Этайи, немного облегчили муки аргенета. Если б Эак мог, он попросил бы женщину сыграть для него. Но аргенету не подобало просить. А светлорожденная не предлагала. Тростниковый занавес отделял их от зала, и лицо Этайи было открыто. Если ночные события и взволновали ее, то это никак не отразилось на облике светлорожденной.

— Ты все еще хочешь отыскать юношу? — спросила она Эака.

— И найду, — угрюмо пообещал аргенет.

Он поковырял вилкой плавающие в соусе кусочки мяса и отхлебнул светлого вина. Эак не заметил, как обменялись взглядами его спутники.

— Пошли бегуна к Саннону, сениор, — посоветовал Нил. — Только сначала успокой свое сердце.

— Хочешь, я сыграю тебе? — предложила Этайа.

— Хочу, — голос аргенета сразу потеплел.

За занавесом послышались шаги, и женщина поспешно закрыла лицо.

— Господин? — Сильный низкий голос принадлежал явно не гостиничному служке.

Занавес разошелся, и в нишу шагнул молодой офицер, тот, с кем они вчера завтракали у начальника Гавани.

— Приветствие! — произнес он, коснувшись шлема.

— Привет тебе, Конон! — добродушно отозвался Нил. Эак и светлорожденная промолчали. — Здоровы ли твой скот, дети, жена? — Если ритуальная формула пастухов Морраны и была известна мечнику, он этого не показал. Может быть, предпочел счесть сказанное шуткой, а не насмешкой. Удивительно, но именно воинам, храбрым воителям, внушал Нил наибольшее почтение.

— Благодарю, мессир. Я не женат. — И, Эаку: — Отважный Саннон прислал меня к тебе, светлейший. Не соблаговолишь ли посетить его?

Нил ухмыльнулся.

— В час послеполуденной трапезы? — недовольно спросил Эак.

Он не любил, когда другие опережали его планы.

— Так скоро, как тебе будет угодно.

— Благодарю. Принимаю. Можешь идти.

Лицо офицера окаменело. Это была обида.

«Хорошо еще хоть монету не бросил!» — подумал Нил.

— Не хочет ли мессир позавтракать с нами? — вежливо спросила аргенета.

Черты мечника смягчились.

— Благодарю, светлейшая, нет.

— Вина? — пророкотал Нил.

— Благодарю. Я дал обет не пить кровь уинона до праздника Плодов. — Он поклонился Этайе и вышел.

Нил догнал его, положил руку на закованное в броню плечо.

— Не бери в голову, брат! — сказал он дружелюбно.

Удивленный подобным обращением не менее, чем словами, мечник зыркнул снизу вверх на безбровое лицо гиганта.

— Мой господин опечален, — сказал Нил. — Этой ночью пропал наш друг, маленький воин Биорен!

Взгляд мечника стал острее его кинжала:

— Пропал?

— Его не было утром в апартаментах. И никакого сообщения. Мы обеспокоены. Очень обеспокоены, ситтур!

— Мой начальник также обеспокоен! — произнес конгай.

— Чем же?

— Богам известно. Благодарю тебя, мессир! — офицер резко поклонился, вскочил в седло и пустил своего рослого урра рысью в сторону Гавани.

Комнаты Этайи внешне ничем, кроме размеров, не отличались от апартаментов аргенета. Но каждый раз, когда Эак входил сюда, он неизменно ощущал нечто присущее только ей, светлорожденной Этайе. Особый оттенок деревянных панелей, запах цветов, ставший уже и не запахом, а тем особенным ароматом, которым отличны составленные настоящим мастером духи. Воздух, пятна света на ткани, все отдельные цвета, запахи, звуки вдруг приобретали гармонию, гармонию ее самой, Этайи. И всякий, в ком живо было ощущение прекрасного, мгновенно и безошибочно понимал: вот Единственное! Эак знал: даже после того как светлорожденная покинет эту гостиницу, стены комнат будут помнить, будут хранить ее.

Тонкие пальцы Этайи, с жемчужными лепестками ногтей, нежные, почти светящиеся, Поплыли над серебряными струнами итарры. Тихие, осторожные, бережней первых ласк влюбленных, звуки плавали в теплом мире, смешивались, отдельные еще, но уже знающие о своем единстве.

Собственная сила гнала их, толкала, подхватывала…

Когда Эак вновь ощутил себя, последние радужные шарики флажолетов таяли на поверхности тишины. Гнев, изнурявший его, ушел и не оставил после себя опустошения — только смутную память, холодноватую, как зыбкий свет Моны.

Когда желание перестает быть прихотью, оно становится Целью. Цельным с ним, Эаком Нетонским. Этайа, положив на колени чернолаковую итарру, смотрела на аргенета искрящимися глазами, и Эак понимал ее молчание лучше, чем собственные мысли.

Дневное пламя Таира разбивалось о глянцевые листья деревьев. Два урра, низко опустив головы, отчего шерсть на их загривках вздыбилась пыльной щеткой, неторопливо бежали по шероховатым плитам. Всадники мерно покачивались на их спинах под монотонный скрип седельных пружин. Зной опустошил улицы Ангмара. Рубашка Эака намокла от пота. Он с завистью поглядывал на Нила, на котором не было ничего, кроме набедренной повязки и коротких сапог для верховой езды. Ни одной капли пота не выступило на коже гиганта, бледной, несмотря на свирепость прямых лучей Таира. Удивительная особенность! И никаких ожогов. Эак посмотрел на собственную смуглую кисть, полуприкрытую белыми кружевами. Потом на широкую, как три руки аргенета, лапу Нила. Причудлива воля богов: удивительней магрута был верный его страж. И страшнее — если стоять против него с обнаженным мечом.

Всадники миновали арку, за которой начинались владения Саннона, и прохлада парка укрыла их.

Три молодых тага выскочили на аллею и, вихляя костлявыми задами, запрыгали впереди. Недовольные урры зарычали.

На этот раз Саннон не встретил их лично, а прислал домоправителя, долговязого тонколицего конгая с морщинами на лбу и разводами смытого потом грима на осунувшемся лице. «Должно быть, в это утро ты побегал немало!» — подумал аргенет.

Учтиво поклонившись, конгай проводил их на террасу второго этажа. Поздоровавшись с хозяином, гости расположились в просторных креслах, обитых черным холодным шелком. Две молоденькие девушки-прислужницы подали гостям фрукты: уинон, маленькие сладкие Хетаананы, темно-синие плоды кенау.

— Рад вновь встретиться с тобой, светлорожденный Нетона! — жизнерадостно произнес Саннон.

— Как и я, Страж Севера!

— Слышал, ты потерял слугу?

— Друга.

— Пусть так! — согласился Начальник Гавани.

Он взял круглую чашу с двухцветным лаковым рисунком, налил в нее кайфи, добавил подслащенного лиимдрео и сделал глоток.

— Я мог бы помочь тебе.

— Был бы признателен, — спокойно ответил аргенет.

— Он — в храме Тора! — И откинулся на спинку кресла, наслаждаясь произведенным эффектом.

— Да? — вежливо удивился аргенет. — И что же он делает там?

— Полагаю, подметает полы. Или задает корм быкам.

— Не думаю, что это так, — столь же вежливо возразил Эак. — Это работа мелкого служки, а не воина.

— Напротив, это очень разумно с его стороны! — сказал Саннон, продолжая наслаждаться ситуацией. — Прошлой ночью у дома одного из достойных граждан Ангмара был убит человек.

— Рад, что такое событие — редкость в Конге! — отреагировал аристократ.

— Не просто человек, — продолжал конгай, не обратив внимания на реплику, — а доверенный чиновник, носитель «бронзовой змеи». И мне известно, кто убил его.

— Кто же? — поинтересовался Эак.

— Прости, светлейший, мою прямоту — тебе это известно не хуже, чем мне.

— Мессир полагает?

Саннон поднялся. Вежливая улыбка на загорелом лице, серые, немного шалые глаза сощурены:

— Аргенет, мои люди следили за домом!

— Сожалею, что погиб твой человек, — серьезно проговорил Эак.

— Я не держу дураков! — Саннон наклонился над сидящим аргенетом. — Им приказано было следить, а не хватать! И они следили. И узнали твоего друга. И были достаточно умны, чтобы не бегать за ним по Ангмару, как полоумные хриссы. Нет! Они отправились прямо к «Доброму приюту» и нашли то, что требовалось. Ты хочешь что-то сказать, светлорожденный?

— Нет. Я внимательно слушаю тебя, отважный Саннон!

Начальник Гавани придвинул свое кресло вплотную к аргенету.

— Так, светлейший! Тебе наверняка уже сказали, что зодчий Тилон — мой друг. И сказали, что я ищу его. Мне плевать, для чего ищешь его ты…

— Я ищу его сына, — сказал аргенет.

— Это одно и то же! Ты можешь отправить в Нижний Мир столько чиновников, сколько тебе заблагорассудится. Для меня они не дороже хриссова дерьма! И я хочу, чтобы ты нашел Тилона! Да, я сам ищу его. И у меня лучшие сыщики в Ангмаре — кое-кому совсем не по нраву платить пошлины. Но меч мой — в ножнах закона. Я не желаю из носителя дракона превратиться в корчевщика на южных болотах. Я знаю, кто в Ангмаре занимается чистотой помыслов. И ты знаешь…

— Я? — искренне удивился Эак.

— Разве Таг сам не сказал тебе об этом? — в свою очередь удивился Саннон.

— А-а! — Эаку стала понятна реплика «бронзового дракона».

— Таг здесь ни при чем! — сказал Начальник Гавани. Он сам вынюхивает. Это его прихвостня прикончил вчера ночью твой друг. Отличный удар! Я рад: Хунхон был редким ублюдком. Таг, безусловно, огорчен. … с ним! Найди мне их, светлорожденный! Все, что могу сделать для тебя, — сделаю!

Появился домоправитель.

— Таг, господин! — сказал он.

— Сын хриссы!

— Сказать: тебя нет, господин?

— Кто с ним?

— Телохранитель.

— Хаом! — Саннон задумался. — Ладно, веди!

— Я сказал, аргенет, — ты слышал! — прошептал он.

Эак кивнул.

Нил, все это время безмолвно сидевший в своем кресле, вдруг ударил себя по ляжке и захохотал. Как раз тогда, когда на террасу вышел Таг в сопровождении громадного бритоголового конгая с расплющенными ушами.

Сановник уставился на веселящегося Нила, потом — на аргенета. Дождавшись, когда Нил перестанет смеяться, Таг велел телохранителю подать кресло и уселся.

— Приветствую тебя, Саннон! — сказал он сердито.

— Приветствую тебя, Таг!

— Хочу поговорить с тобой, Саннон!

— Что ж, говори! — радушно отозвался Начальник Гавани. — Слушаю.

Чиновник бросил косой взгляд в сторону аристократа.

— Не тревожься, светлейший! — сказал Саннон. — Вряд ли аргенета Нетона интересуют наши сплетни. К тому же я не окончил своей беседы с ним — прости, ты пришел нежданно. Если благородный Эак позволит просить его подождать, пока ты изложишь свое, безусловно, неотложное дело? — он повернулся к аргенету.

— Разумеется, отважный Саннон, я подожду!

Почуяв в голосе Начальника Гавани ту твердость, против которой идти не стоило, сановник смирился. И настроение его от этого не улучшилось.

— Может, и хорошо, что ты здесь, Эак Нетонский! — проворчал он. — У меня есть к тебе вопросы. Неприятные вопросы.

Аргенет вежливо улыбнулся чиновнику.

— Ты слышал, Саннон, — ночью убили моего доверенного? — Таг выругался. — Ты не знаешь, кто в этом замешан?

— Нет, светлейший Таг!

— Мои люди… вернее, солдаты, переданные мне Гангом, упустили убийцу.

— Удивительно! — пособолезновал Саннон. — Такие опытные воины!

— Они наказаны. И преступник тоже будет наказан. Торон, — Таг ткнул пальцем за спину, в сторону бычьешеего телохранителя, — кое-что подсказал мне!

— Что же? — с интересом спросил Начальник Гавани.

— Говори! — велел сановник.

Детина кашлянул.

— Минмэнтен Турарса! — сказал он сипло. — Я боролся с торионом[21] из Нетона. На больших Играх три ира назад. Он хвастал, что знает тайное искусство туоров. Он ударил ногой кривого Хета из Утурана и убил его. Точно так, как убили хриссова дрочилу Хунхона. Минмэнтен Турарса! Этот парень из Нетона напился и орал на весь кабак. Хо! На следующий день я с ним боролся. И свернул ему шею! Вот так схапал его за патлы, — мощные руки Торона сжались в кулаки, — и свернул ему шею! Насрать мне на всех туоров! — Он вызывающе оглядел развалившегося в кресле Нила. — И на всех беложопых из Короната тоже насрать!

— Заткнись, — деловито сказал Таг. — Скажи мне, благородный Эак, кого ты привез в Конг? Ты привез туора? Твой приятель — туор?

— Он стоял за моей спиной в битве, — спокойно ответил аргенет. — И видишь: я жив. Я не спрашиваю своих побратимов, кем они рождены.

— Ты лжешь мне, армэн!

Нил неспешно поднялся на ноги.

— Так ты назвал сениора лжецом? — проговорил он с ленцой.

— Говори, армэн! — крикнул чиновник, не обращая внимания на Нила. — Где он?

Гигант сложил на груди могучие руки.

— Ты сказал: сениор лжет? — повторил он громче. — Это очень невежливо.

Бритоголовый Торон вышел из-за кресла.

— Заткни пасть, плоскомордый! — рявкнул он.

— Всыпь ему, Торон! — велел Таг. — Он такой же недоносок, как и его хозяин!

Прежде чем он успел закрыть рот, Нил прыгнул вперед, смахнул в сторону бритоголового, как деревянную куклу, и сгреб чиновника за отвороты куртки. Вздернув вверх, гигант тряхнул его так, что челюсти сановника громко лязгнули. Подскочивший Торон ударил Нила кулаком в висок, но великан обратил на него не больше внимания, чем на летучую ящерицу.

— Я вырву тебе язык, паскудник! — проникновенно говорил он Тагу, тряся его при этом, как пойманного хрисса. Торон зарычал и ударил Нила сдвоенными руками по затылку. Тут наконец гигант соизволил обратить на него внимание. Продолжая одной рукой держать обмякшего чиновника, он повернулся и коротким ударом в челюсть отбросил конгайского силача.

Переломив спиной резные перила террасы, Торон рухнул вниз, на вымощенную розовыми плитами дорожку.

— Прошу меня извинить за причиненный ущерб! — церемонно произнес Эак, обращаясь к Саннону.

— Пустяки! — отозвался Начальник Гавани. — Ради такого зрелища я готов пожертвовать любым предметом в этом доме! Но попроси воина положить достойного Тага обратно: я не хотел бы, чтобы пол был загажен, — это очень дорогая ткань.

— Оставь его, Нил. Он сожалеет, — сказал аргенет.

Гигант неохотно отпустил чиновника.

— Запомни! — прорычал он в красное, с выпученными глазами лицо. — Если ты еще раз оскорбишь сениора, я откручу твой мерзкий член!

Таг с натугой дышал, вцепившись рукой в левую сторону груди. Вряд ли он сейчас что-либо слышал.

— Пожалуй, я позову лекаря, — сказал Саннон.

Аргенет встал, подступил к краю террасы и взглянул вниз.

— И трупоноса, — сказал он. — Похоже, день так же неудачен для людей уважаемого Тага, как и ночь.

— Похоже. Кстати, о себе ты можешь не беспокоиться: храбрый Таг ничего никому не расскажет. Позор у нас в Конге стоит крыльев дракона. Но, — Начальник Гавани усмехнулся, — подорожной он тебе тоже не даст.

Большелапый таг-однолеток подбежал к лежащему лицом вниз Торону и обнюхал его. Потом лизнул алую лужицу, натекшую из-под головы борца.

Саннон перевел взгляд на хрипящего человека.

— Лекаря! — приказал он возникшему домоправителю. — И поживей! Я не хочу, чтоб он умер в моем доме!

Таг смотрел на Саннона налившимися кровью глазами. Он силился что-то сказать, но ничего, кроме невнятного клекота, не вырывалось из его горла. Саннон достал из кармана куртки плоскую шкатулку и вытряхнул на ладонь коричневый шарик. Таг не сводил с него выпученных глаз. Эак заметил, что первый зрачок сановника косит.

Оттянув чиновнику нижнюю челюсть, Саннон бросил ему в рот коричневую пилюлю.

— Хорошо, что я не женат! — сказал он.

Глава третья

«Эй-арк разгреб светящийся песок и выдернул сочное тело гриба.

— Видишь? — указал Ман-Таут ученику. — Жизнь поддерживает жизнь даже там, где стоит печать Древних.

— Ты полагаешь это жизнью, владыка? — ученик смотрел на жрущего магрута.

— Не будь тебя, он занял бы твое место. Не будь также и меня, мое место — его!

Эй-арк запихнул в лягушачий рот последний комочек гриба и облизнул мохнатые пальцы.

— Он отвратителен! — сказал ученик. — Позволь, я убью его.

— Убей, — согласился Ман-Таут. — Зачем копить желания?

Ученик приблизился к магруту и плеснул фламмой на скошенный затылок. Белая фламма вспыхнула, магрут подскочил, дико завизжал, заплясал по песку, распространяя запах горелой шерсти. Ученик брезгливо отвернулся.

Но Ман-Таут продолжал смотреть. И вот охваченная огнем чернеющая оболочка надорвалась, как ящеричье яйцо, а из пульсирующего багровым пламенем разрыва поднялась в флюоресцирующий воздух огненная тень развоплощенного Демона. Миг-другой очертания ее метались, как чудовищный факел в бурю. Затем Демон обрел подобающую форму. Горящие глаза его описали круп огненная плеть упала на ученика и всосала его, как хобот иллансана всасывает ил. Ман-Таут предусмотрительно заслонился щитом заклинаний, но в этом не было необходимости: Демон узнал его.

— Владыка, — шепнул Ман-Таут. — Так ли содеяно?

Щель на лике Демона разошлась, и желтый дым на миг заслонил хищное светило Магра, выпрыгнувшее из-за кромки гор.

— Сделано, раб! — прогремело в мозгу Ман-Таута.

Демон развернул угловатые, цвета тлеющих ушей крылья и полетел в сторону развалин Суреха. Ман-Таут последовал за ним».

САНТАЙ ТЕМНЫЙ. «ПРАЗДНЫЕ МАГИ АСТЫ».

ГЛАВА «ЦЕПЬ ПОСЛУШАНИЯ».

Биорк солгал Эаку, сказав, что не знает, куда пойдет. Он не был бы туором-воином, если бы еще вчера не отыскал место, где найти его будет так же трудно, как упущенную рыбу — в океане. А найдя — еще труднее схватить. Храм бога Тора!

Тор, бог Силы, которого считал своим покровителем его сын, Нил, был весьма почитаем здесь, в Конге, так же как и в других странах Асты. Многолюдный, общедоступный, где никто не смотрит на соседа (каждый пришел к богу), храм, в котором всегда полно чужеземцев и который постоянно испытывает нужду в руках для черной работы. Тор по существующей традиции не любил рабов, их в храме-монастыре было совсем мало. Что же до жрецов, то им совсем не хотелось пачкать руки в навозе священных быков. Храм Тора примет любого, кто пожелает скромно служить ему. И на территории его ангмарские стражники — всего лишь почитатели бога, уважаемого как земледельцами, так и носителями мечей. В особенности — носителями мечей. Первым он давал обильный урожай и супружеское благополучие. А воину — жизнь! Тор не был богом чиновников, но зато во всем Ангмаре не нашлось бы солдата, что рискнул бы оскорбить Могучего.

Когда Биорк подошел к храму, огненное колесо Таира еще не выглянуло из-за горизонта. Но толпы людей уже стекались сюда, к святилищу, чья пятидесятиминная центральная башня издали казалась огромной головой Быка с высунутым красным языком. Вычурная ограда опоясывала обширное подворье. Прутья ее, загнутые наружу и заостренные, поднимались на добрых два человеческих роста. Со столбов распахнутых ворот взирали на входящих черные бычьи головы с огромными рубинами вместо глаз. От ворот к храму вела просторная аллея длиной в восемь раз по восемьдесят шагов. Центральная часть, восьмигранная башня, каменные выступы на вершине которой загибались наподобие рогов, покоилась на нижней, более широкой, трехъярусной части внушительного здания. Утренние паломники, ручейками стекавшиеся к воротам, пройдя между бычьих голов, двигались под сенью тенистых деревьев Священной Аллеи к восьмиступенчатой лестнице, поднимающейся к вратам святилища.

Смешавшись с толпой, Биорк поднялся по желтым, стертым до кривизны ступеням. Входя, он незаметно подмигнул красной бычьей голове над вратами. Той, что издали казалась высунутым языком. Внешние стены храма были сплошь покрыты священными письменами. Письмена были на Рунис-Аррон: построен храм был задолго до отделения Конга от Империи.

Пройдя по мозаичному полу, Биорк свернул влево и поднялся на третий ярус хоров, опоясывающих внутреннюю часть центральной башни. Перила из темного полированного дерева оберегали неосторожных от падения с высоты двадцати минов.

Биорк повернул голову и увидел прямо перед собой свирепо-тупую бычью морду. Черные тяжелые рога загибались вперед, и расстояние между их черными, выкрашенными охрой остриями было почти шесть минов. А сама громадная статуя — голова зверя на покатых мощных плечах мужчины — была никак не меньше двадцати пяти минов высотой. Она занимала центр святилища. Алтарь был у ее ног и выглядел совсем маленьким сверху.

заревели густые басы величальных жрецов. Наклонясь мускулистым телом, вытянув вверх-вперед руки, бог Силы угрюмо и угрожающе внимал. Клубы цветного дыма поднимались от его ног к непропорционально большим гениталиям и, расплываясь, облекали черный торс подобием светлой ауры. Рогатая голова глядела вниз пылающими рубиновыми глазами, возвышаясь над текучим облаком курений.

— Прими, прими, Всепобедный, угодную жертву! — возгласил Верховный Жрец, задирая голову. Сверху и он сам, и алтарный стол с дарами казались игрушечными.

— Прими, прими, прими! — отозвались басы. — Мощный, мощный…

Дым загустел, накрыв рыжим облаком и жреца, и алтарь. Хрипло загудели рога. Им вторили визгливые флейты со второго яруса. Дым рассеялся. Даров не было.

— Принял!!! — завопил жрец.

— О-о! У-ум-м! — вступили басы.

— Мм-о-о! У-ум-му-у! — заревела толпа, подражая бычьему реву.

— Мо! — свирепо зарычал туор, чтоб не выделяться. Голос его был тонковат для подобных упражнений, но то была не его вина.

Как и все туоры, Биорк считал религию забавой. Сомневаться в существовании Высшего было нелепо для одаренных внечувственным восприятием, но напяливать бычью голову на человеческое тело! Любой магрут выглядел естественней, чем этот урод с копытами вместо ступней и свисающей до колен мошонкой.

Толпа потекла из храма. Сейчас они омоются в двух священных водоемах и разойдутся по своим и чужим пажитям. Хвала Тору оплодотворяющему!

Туор спустился вниз.

— Хвала Быку! — обратился он к первому попавшемуся жрецу.

— Хвала, — рассеянно отозвался жрец. — Что тебе, парень?

— Хочу служить Тору, — сказал Биорк, предусмотрительно опустив голову.

Жрец, тучный рослый мужчина в голубой хламиде, скользнул по нему взглядом:

— Похвальное желание! Видишь того длинного юнца, слева от малого жертвенника? Ступай к нему, он определит тебя.

— Хвала Тору! — поблагодарил Биорк.

— Истинно так! — тяжело ступая жирными ногами, жрец направился к выходу.

— Как, как тебя зовут? — спросил старший служка, костлявый юноша на голову выше Биорка.

— Тумес.

— Так ты чужак! — воскликнул старший служка. — То-то, гляжу, у тебя такая странная физия! — голос его ломался, и потому в шаткий баритон врывались звуки визгливого дисканта.

— Да, — согласился Биорк-Тумес. — Я из Утурана. Ходил юнгой на уасурском кумароне.

— Ну и как там, в Утуране? Ты, пацан, не дурак, что пришел к Тору. Он своих жалует. Работы, коэшно, хватает, но всяко лучше, чем день и ночь лазать по реям и глотать тухлую воду. Нет, ты точно угадал. С пустым брюхом не останешься! — Он похлопал себя по тощему животу. — А станешь «синим», служителем, о! Винище — рекой, девки, все! Смотри на меня, пацан: два ира — и я — «синий»! Уразумел, кто я? То-то!

Биорк-Тумес кивнул.

— Имя мне — Скон. Но ты зови меня… — он хлопнул туора по плечу, — Старшой! О! А ты — здоровяк! — закричал он. — О! Молодец! Тор любит сильных! — Его некрасивое лицо растянула улыбка. — Ставлю тебя кормить быков. Не обоссышься?

— Нет.

— Правильно. Храмовые быки — что нонторы. Зелье им дают. Чтоб не баловали — Тору зряшней крови не надо. А уж если мощь показать — есть у нас один. Во зверюга! Яйца — с твою голову. Уж его не замай — злой, как саурон! Только верховный с ним и вошкается. А и то — без магии он бы и Верховного убодил! Истинный Хаом!

Они вышли из святилища через дверь за спиной статуи Тора и оказались на служебном дворе. Скон привел туора к маленькому домику в самом углу двора, рядом с чугунной оградой.

— Тут будешь проживать, — сказал старший служка и втолкнул Биорка внутрь.

Туор оказался в большой комнате без окон, но с несколькими проемами в крыше. Тонкие стенки были сделаны из неплотно подогнанных досок, в щели между которыми просачивался свет. Мебели почти не было. Узкие лежанки вдоль стен, тумбы для одежды, длинный стол с изрезанной ножами крышкой. Пятеро подростков — старшему на вид семнадцать, младшему — около четырнадцати иров — уставились на вошедших.

— Твое место! — Скон ткнул пальцем в сторону одной из лежанок.

— О! — сказал старший подросток. — Новичок!

— Ха! Новичок! — Они обступили Туора, бесцеремонно разглядывая его.

— Ну, вы, парни, не очень! — сказал Скон, выходя. — Полегоньку.

— Не! — засмеялся юнец со щербатым ртом. — Мы — не очень!

— Как заведено! — подхватил другой, толкая туора в спину.

— Погоняем маленько!

— Трахнем по разику!

— Не, мы не очень! — самый высокий схватил Биорка-Тумеса за руку и потащил за собой. — Не бойся, чай, не до смерти!

Туор стряхнул потную руку и легонько толкнул юнца в грудь. Легонько — для воина. Ошарашенный юнец отлетел к противоположной стене и сел на пол, жадно глотая воздух. Туор шагнул к одной из опорных стоек и приемом «косая клешня» вырвал из нее изрядный кусок дерева. Уронил щепу на пол. Затем подошел к лежанке, скинул обувь, лег и закрыл глаза. Никто из подростков не посмел проронить и звука. Тихо, один за другим, они выскользнули из комнаты и снаружи раздались их высокие резкие голоса. Потом звуки смешались, и Биорк уснул.

— Дай мне свои губы, Черенок! Свершилось!

— Ты торжествуешь, сирхар? Он — сделал?

— Да, Черенок, он сделал, и он — мой!

— Теперь ты убьешь его, сирхар?

— Да, теперь я убью его.

Звук гонга за дверью вынудил Этайю закрыть лицо.

— Входи, — сказала она, и дверь отворилась.

Молоденькая девушка нерешительно шагнула на покрывающую маты шелковую ткань. Ткань была расписана под лесной луг. Небольшие цветы утопали в голубой траве. Художник изобразил даже пару серебряных аллор, пьющих нектар. Девушка потерла маленькие босые ступни, очищая их от уличной пыли. Серебряные браслеты на щиколотках тихо звенели. Чуткий твердый пальчик с перламутровым ногтем потрогал шелковый цветок…

— Госпожа! — в голосе девушки, звучном, полном обертонов, слышались одновременно и смущение, и вызов. — Можно мне говорить с тобой?

— Войди и сядь, — предложила Этайа.

— Благодарю! — двигаясь плавно, чуть покачиваясь, девушка пересекла гостиную и осторожно присела на край стула, плотно соединив круглые загорелые колени, но расставив узкие ступни на мин одна от другой. У нее было типичное конгайское личико, нежное, приятное, с мелкими правильными чертами. Умело подведенные большие карие глаза казались влажными. Тяжелый узел волос оттягивал затылок. Ожерелье из небесных камней спускалось с длинной сильной шеи до линии ключиц. Голубая безрукавка была расстегнута на груди.

По ножным браслетам и нарисованному на лбу знаку Этайа поняла, что конгаэла[22] — танцовщица.

— Хочешь пить? — спросила аргенета, кивнув на кувшин с соком.

— Если госпожа позволит — чашку вина! — лицо девушки было спокойно, но пальцы рук, лежащих на коленях, безостановочно двигались.

Этайа потянула шнурок под светильником. Появился служка. При виде девушки на лице его выразилось слабое удивление.

— Сениора?

— Чашку вина светлого уинона! — велела Этайа и, обращаясь к конгаэле. — Слушаю тебя, девушка!

Гостья облизнула карминно-красные губы. Запах юного тела, смешанный с ароматом благовоний, коснулся ноздрей аргенеты, и Этайа подумала, что танцовщица наверняка не испытывает недостатка в мужском внимании.

— Мальчик, — сказала девушка, — его зовут Соан, говорил с большим воином. Большой воин сказал ему: он будет искать Санти… Сантана этто э Тилон-и-Фламма…

— А не сказал ли он также, что большой воин велел ему не болтать? — спросила Этайа.

— Он не виноват, госпожа! — Девушка еще раз облизнула губы розовым язычком. — Ему трудно скрыть от меня то, что для меня важно. Он еще молод.

— А ты — нет?

Девушка улыбнулась, но улыбка не украсила ее. Было в этой улыбке что-то непристойное.

— Я — не он, — сказала конгаэла. — Прошел слух, что ночью у дома Тилона, отца Санти, что-то произошло. Скажите мне, — мольба слышалась в ее голосе, — вы ищете Санти? Да, госпожа? Позвольте мне помочь вам! Я… — Девушка осеклась, потому что в комнату вошел слуга, принесший вино. Выхватив у него чашку, она залпом осушила ее и вытерла рот тыльной стороной ладони. На руке остался розовый след. Слуга взял чашку и вопросительно посмотрел на Этайю. Женщина отпустила его взмахом руки.

— Я не верю тебе, девушка, — сказала она.

На глазах у ее гостьи выступили слезы.

— Но почему?

— А даже если бы и верила — не думаю, что это твое дело.

Слезы на глазах девушки мгновенно высохли.

— Это мое дело! — заявила она гневно. — Мое, а не твое! — Конгаэла вскочила на ноги.

Девушка оборвала песню так же резко, как и начала:

— Это он мне написал! Мне!

Она топнула ногой. Глаза ее разгорелись. Круглые груди подпрыгивали в такт быстрым взмахам руки.

— Сядь! — повелительно произнесла Этайа. И сила, которая была в голосе аргенеты, заставила конгаэлу угаснуть. Обмякнув, она безвольно опустилась на стул.

— Оставь свою магию для мужчин! — сказала Этайа. — Мне оскорбителен твой крик. Ты поняла?

Девушка кивнула. Потухший взгляд ее блуждал по стенам комнаты. Этайа взяла кувшин с соком и выплеснула его в лицо гостьи. От неожиданности девушка вскрикнула, вскочила. Густой сок, холодный, желто-зеленый, тек по ее груди и животу, по складкам красной повязки, туго охватившей бедра, по стройным ногам. Он лужицей скапливался у ее ноги, на голубом паутинном шелке, не пропускающем влагу.

— Полегчало? — спросила Этайа.

— Да, госпожа.

— Я скажу тебе. Да, мы ищем Санти. Я знаю, что он, может быть, еще жив. Если так, мы найдем его. — Лицо девушки посветлело. — Но не для тебя. — Ровные белые зубки впились в губу. До крови. — Согласна ли ты и теперь помогать нам?

Девушка кивнула, не поднимая глаз.

— Молодец! — похвалила Этайа. И отстегнула вуаль.

Щелчок застежки заставил конгаэлу посмотреть на нее.

— Боги! — прошептала она. — Как ты прекрасна!

Этайа ласково улыбнулась:

— У меня есть то, чего нет у тебя, но ведь и у тебя есть то, чего у меня нет, девочка.

— Это слишком сложно для меня, — тихо сказала конгаэла.

— Ты — танцовщица… И не только танцовщица, верно?

— Да, госпожа. — Девушка смутилась.

— И у тебя есть друзья… Важные друзья.

— Да, госпожа.

— Они многое рассказывают тебе…

— Да, госпожа.

— Я хочу услышать о Наместнике!

Конгаэла смотрела на точеный подбородок Этайи.

— Наместник… не в числе моих друзей.

— Знаю. Но у него есть доверенные. Я думаю, он причастен… Понимаешь?

— Да, госпожа.

— Ты узнаешь?

— Попробую, госпожа.

— Я дам тебе денег?

— Не нужно. Денег у меня хватает.

— Не для себя. Для тех, кому есть что сказать.

— Нет, госпожа. Платить опасней.

Этайа с новым интересом посмотрела на девушку:

— А ты права. Не зови меня госпожой. Когда мы вдвоем, мое имя — Тай. А твое?

— Мара.

— Храни себя, Мара! Нет, постой! — Женщина протянула ей полотенце. — Вытрись. И будь осторожна, девочка!

— Храни себя, Тай!

Лекарь воткнул золотую иглу в колено спящего Тага. Две такие же иглы уже подрагивали в правой кисти сановника. Лекарь был сухой крепкий старик невысокого роста с непроницаемым темным лицом. Вращая иглу между большим и указательным пальцами, он ввел ее на необходимую глубину и оглянулся.

Нил вошел в гостиную, неся на руках Торона. Походка его потеряла кошачью мягкость, но все же могучее тело борца не слишком обременяло гиганта. Воин опустил свою ношу на тростниковый мат. Лекарь мельком взглянул на превратившееся в кровавую кашу лицо Торона.

— Нет, это не мое, — сказал он и вновь повернулся к чиновнику.

Подошедший Саннон коснулся плеча лекаря.

— Ты должен сделать все, что возможно, — сказал Начальник Гавани. — Я не хочу, чтоб болтали о том, что я не проявил милосердия в собственном доме!

Лекарь пожал плечами (ты — господин) и присел около тела борца. Достав маленькое круглое зеркальце, он поднес его к окровавленной щели в сплошной ране, которой стало лицо Торона. Серебряная поверхность осталась незамутненной. Взяв руку более толстую, чем бедро самого лекаря, старый конгай пощупал пульс.

— Мертв, — сказал он уверенно. И вновь занялся сановником.

Нил, расставив ноги, стоял над телом Торона. Лицо его ничего не выражало, но аргенет, хорошо знавший его, по неуловимым признакам понял: великан думает, и думает напряженно. Вот он опустился на колени рядом с борцом, провел рукой по круглой, как днище лодки, покрытой шрамами груди… И вдруг резко ударил по грудине основанием ладони. Звук был такой, как если бы он ударил в дно пустой деревянной бочки.

Лекарь с любопытством посмотрел на воина. Нил положил ладонь левой руки на левую сторону груди борца и нанес еще три быстрых удара, не таких сильных, как первый, но достаточных, чтобы угомонить среднего мужчину. Какое-то время Нил держал обе руки на груди борца, потом переместился поближе к голове и погрузил пальцы в месиво, которое прежде было лицом. Лекарь оставил своего пациента и, присев на корточки рядом с воином, с крайним интересом наблюдал за его действиями.

Нил закончил свои манипуляции и вытер окровавленные пальцы о набедренную повязку борца. Положив ладони на ребра Торона, он с силой нажал.

Пузырящаяся пена выплеснулась изо рта борца. Еще толчок — еще один алый фонтанчик. После пятого раза в бронхах лежащего раздался хрип и судорога прошла по телу Торона. Трижды повторив ту же операцию, Нил отодвинулся от тела.

— Твоя очередь, — сказал он лекарю.

Тот с уважением посмотрел на воина.

— Слышал я, что врачеватели Тиниана делают подобное, — сказал он. — Но сам не видел никогда. Не сочтешь ли за труд показать мне…

— Прости, целитель. Это скрытое знание. И не врачевателей Тиниана, а воинов Севера. Клятва связывает меня.

— Понимаю, — согласился лекарь. — А что можешь ты поведать, не нарушив обета?

— То, что ты плохо ценишь настоящих бойцов, целитель. Этого парня мало треснуть головой о камни. Он живуч, как котоар, иначе давно бы уж развлекал своей глупостью Нижний Мир. Да, он никогда не будет дышать носом. Но он и так им не дышал. Челюсть сломана в двух местах, но этот череп прочней скорлупы ореха тикки. Корми его кашей, не давай болтать — и через три месяца он опять будет безобразничать с портовыми девками.

— Мудрость твоя покорила меня, — улыбнулся лекарь. — Прими мое уважение.

— И мое, Нил, сын Биорена, — сказал Начальник Гавани. — Не будь ты так вспыльчив, я уступил бы тебе свой чин.

— Я верен своему сениору.

— Скажу тебе, Саннон, — вмешался аргенет, — что прежде чем стать моим хранителем, Нил был Хранителем Границы Магра в Норне. Раздери меня магрут, если я понимаю, зачем он сделал то, что сделал!

Начальник Гавани удивленно взглянул на воина.

— Мессир, — сказал он, поклонившись, — я думал, ты простой ситтур.

— Думай так и сейчас, ошибки не будет! — сказал гигант. — А тебе, сениор, я отвечу: мой путь — твой путь. В Тангр. Прошу тебя, отважный Саннон, забыть то, что ты слышал. Ты и лекарь узнали то, что надо бы оставить в тайне! — Он укоризненно посмотрел на Эака. — Надеюсь, ты не откажешь мне. А лекаря и просить не нужно: тайна — его профессия.

Врачеватель кивнул.

— Настало время нам вернуться в гостиницу, — сказал Эак. — Благодарим тебя, отважный Саннон!

— Предлагаю вам переселиться в мой дом, — сказал Начальник Гавани. — Он не менее удобен, чем «Добрый приют», и более… безопасен.

— Благодарю тебя. Мы останемся в гостинице.

— Как угодно светлорожденному. Хранят вас боги.

— Хранят и тебя! — ответили Эак и Нил.

Жара, столь обычная в Ангмаре в этот сезон, начала спадать. Мощенные камнем улицы и улочки заполнились людьми. Смуглые мужчины и женщины в разноцветных косынках и набедренных повязках спешили сохранить время между окончанием полдневной жары и короткими южными сумерками — сохранить для своего нелегкого труда.

Глядевший на конгаев со спины урра аргенет ни разу не заметил недоброго взгляда. Напротив, люди улыбались друг другу. И ему, чужаку, тоже улыбались. Даже хищные конгские урры, не упускавшие возможности ляскнуть зубами на наездника, кротко протискивались сквозь толпу там, где улица становилась тесной. Казалось, благодушие овладевало Ангмаром, когда лучи Таира переставали сжигать голые спины.

Как обычно, когда аргенет ехал вместе с Нилом, взгляды, сперва обращенные к непривычно одетому красавцу армэну, потом будто притягивались могучей фигурой Нила. Эак много раз замечал, что и его собственное внимание точно так же неизменно оказывалось сосредоточенным на собственном слуге. Привыкший полагать себя выше и значительней других, Эак не испытывал ревности. Как бы ни оценивали люди Нила, он, аргенет Старшей Ветви, наследник Правящих Короната, сам один из высших мощнейшей державы Асты, не сравним ни с кем, кроме родичей и коронноса. Более того, привыкнув относиться к слугам как к собственности, он даже испытывал определенное удовлетворение от того, что столь незаурядный человек, как Нил Биоркит, — его преданный слуга. Да, Нил привлек людей. «И этим мой урод похож на прекрасную Этайю», — вдруг подумал аргенет. И мысли его обратились к аргенете.

Сам великий короннос даровал Этайе титул светлорожденной Нетона. И никто из гордых аристократов не злословил. Чудесна была игра ее. Чудесна была и сама Этайа. Любой из светлорожденных с готовностью выполнил бы ее просьбу, любой ее каприз. Но у Этайи было так мало просьб. И совсем не было капризов. В Нетон она приехала из Тиниана и была столь непохожа на других женщин, что никто не рискнул бы сказать, что знает ее мысли. Тем не менее, когда прекрасная аргенета попросила у Эака позволения сопровождать его в странствии, тот не задумался ни на долю мгновения. Так лестно и радостно было ему услышать просьбу светлорожденной, что он совсем не подумал о том, как труден и опасен для женщины выбранный им путь. Лишь много позже, оставшись наедине с собой, вспомнил Эак, что путь в Тонгор не путешествие по Тианне. Но отогнал тревожные мысли.

Биорк проснулся, когда дневная жара начала спадать. Пройдет хора — и вечерние паломники потянутся в храм, чтобы принести бескровные дары Великому Быку. Комната, в которой он спал, была пуста. Зато служебный двор храма-монастыря был полон народа. Служки, «синие» служители, рабы (в Ангмаре их было немного, но они были). По вымощенному камнем подворью бродили оисы[23], оставляя после себя кучки помета. Два старых нонтора вращали деревянный маховик над колодцем, и струйка воды непрерывно текла по узкому акведуку в священные водоемы слева и справа от Аллеи Паломников. Был на подворье и собственный водоем под двускатной тростниковой крышей. Омовение — вещь крайне необходимая в здешнем климате. «Слава» о Тумесе уже разнеслась по служебному двору, но туор надеялся, что его известность не выходит за пределы касты храмовых служек. Он ополоснулся в бассейне (двое голых мальчиков-служек, увидев Биорка, поспешно полезли из воды) и отправился искать Скона.

Старшего служку он застал за благородным занятием — поркой. Заметив Тумеса, будущий «синий» оставил в покое разрисованные тростью ягодицы наказываемого (тот тут же улизнул) и обернулся к туору.

— Не знал, что ты такой крутой! — сказал он. — Думаю, тебе больше пристало бы служить отважному Саннону, чем Быку.

— Я думаю, сила угодна Тору.

Скон уставился на недетское лицо туора.

— Сила угодна всем, — сказал он не спеша. — Но многие принимают за силу жестокость. Здесь, в нашем храме, жестокость не должна быть чрезмерной! — выговорил он явно услышанную фразу. — Смотри у меня! Тор не любит зряшней крови: если покалечишь кого — отдам страже Наместника.

— Меня не обидят — я не обижу! — сказал Биорк-Тумес.

— Тебя не обидят. Видели, каков ты. Дураков нет.

Туор по собственному опыту знал обратное, но промолчал.

— Все! — оборвал разговор Скон. — Быкам надо жрать. И тебе надо жрать. Набей брюхо и принимайся за работу. Живо, живо!

— Господин! Господин! — Босоногий бегун в оранжевой головной повязке догонял их, расталкивая прохожих.

Эак придержал урра, подождал, пока бегун проберется к нему.

— Начальник Саннон просит тебя вернуться! — задыхаясь прокричал бегун. Струйки пота текли по худому лицу.

— Что он еще сказал? — осведомился Эак.

— Сказал, что зовет тебя по интересующему тебя делу, господин. Больше ничего.

— Ты хочешь вернуться? — спросил Нил.

Аргенет задумался.

— Меня беспокоит светлорожденная, — сказал он. — Чем дальше, тем больше я опасаюсь этой страны.

— Думаю, светлейшая сама позаботится о себе, — сказал Нил. — Кто станет обижать женщину?

— Как знать. Полагаю, тебе нужно ехать в гостиницу. Я вернусь к Саннону один.

Эак чувствовал желание пообщаться с конгаем с глазу на глаз. Нил будет ему мешать.

— Мне это не нравится! — сказал гигант.

— Не бойся за меня, — заметил Эак. — Саннон силен в Ангмаре. И расположен ко мне. Ты видел: он не вступился за Тага. Саннон — воин. Я ему доверяю. Он обеспечит мою безопасность не хуже, чем это сделаешь ты.

— Сениор, — осторожно сказал Нил, заметив, что Эак начинает сердиться. — Я не стал бы слепо вверяться никому в этой стране. — Он погладил пятнистую шею урра.

— Ты считаешь меня юношей, впервые увидевшим кровь? — спросил Эак, с трудом сдерживая себя. — Ты думаешь, мой меч недостаточно остр для шей моих врагов?

— Воля твоя, сениор, — сказал Нил. — Поступай как знаешь. — И, не сказав больше ни слова, поехал в сторону гостиницы.

Эак, оскорбленный его поведением, обещал себе впредь поменьше обращаться за советами к слугам.

— У меня есть к тебе предложение, благородный Эак, — сказал Начальник Гавани, когда аргенет вновь оказался в его доме. — Но позволь сначала предложить тебе отобедать со мной.

На этот раз обед был подан не на террасе, а внутри дома, в высоком, на два этажа, пиршественном зале. Потолка не было — вероятно, крыша была раздвижной. Сквозь шелковую сетку синело безоблачное небо. Высокие стены были расписаны сценами из «Кимиона». Деревянные раскрашенные фигуры стояли по углам зала и рядом с большими окнами-арками. Посреди же зала находился небольшой помост, крытый алым бархатом. Полукругом, рядом с помостом, располагался пиршественный стол, за которым могло поместиться человек сорок. Но Саннон и Эак обедали вдвоем. Прислуживали им те же девушки, что и утром. И обед был хорош.

После третьей перемены в зал вошли четверо актеров в живописных одеждах и столько же музыкантов. Актеры поднялись на помост и без энтузиазма принялись разыгрывать бытовые коротенькие сценки. Судя по уровню игры, это была импровизация. Две итарры, энона[24] и барабан сопровождали их движения.

— Тебе не нравятся актеры? — спросил Саннон, поймав брезгливый взгляд Эака, который тот бросил на сцену.

— Они двигаются как больные водянкой нонторы, — сказал аргенет. — И пыла в них столько же.

— Да, они не слишком стараются, — сказал Саннон. — Обычно их зовут, чтобы соблюсти приличия. К чему стараться, если плата останется прежней.

— Пожалуй, я мог бы подарить им пару серебряных монет, — произнес Эак, глядя на трех мужчин и одну женщину. Закончив одну импровизацию, они еще не начали другой и просто толклись на помосте, пока музыканты наигрывали одни и те же пять тактов.

— Я видел ваших кукольников. Их куклы недурны, — сказал Эак. — И люди Конга музыкальны. Жаль, что у вас нет настоящего театра.

— Говорят, театр есть в Тинаанге. Но я пока не удостоился, — отозвался Саннон. — Скажу тебе, светлорожденный: искусство Конга умирает. Наши аэтоны стары, певцы поют одни и те же баллады. Это огорчительно для понимающего человека.

— Однако, я слышал, не так давно в твоем Ангмаре жил юноша, что мог бы потягаться с певцами Тианы, — заметил Эак.

— Вряд ли, светлейший. Уж я бы знал.

— Думаю, ты знал, — предположил Эак. Он не мог понять, действительно ли Саннон в неведении о пропавшем юноше или хочет скрыть это от него. — Его зовут Санти.

— Санти? — Начальник Гавани задумался. — Нет! — покачал он головой. — Это не конгайское имя.

— Он — сын Тилона, — честно сказал аргенет, — и он — тот, кого я ищу.

— Ой-май! — воскликнул Саннон. — Зеленоглазый Сантан! Ты удивил меня, светлорожденный! Тилон никогда не говорил, что сын его — поэт. И что, ты полагаешь, у него было будущее?

Эак кивнул.

— Трижды прискорбно! — проговорил конгай. Потом повернулся к актерам: — Эй, бездельники! Вы слышали о Санти?

Те переглянулись. Было заметно, что они испуганы.

— Не трусить! — велел Начальник Гавани. — Все знают, что Тилон был моим другом. А Тилон — его отец. Так говорит этот господин, и, значит, так оно и есть, потому что он — аргенет Империи. Стыдно мне, что я узнаю об этом от того, кто лишь два дня назад ступил на землю Конга. Ну, знаете песни Санти?

Актеры молчали.

— Так, — тихо сказал Саннон. — Или вы развяжете сумы своего красноречия, или вас будут сечь плетьми, пока кожа ваша не раскиснет, как земля в сезон дождей!

Актеры переглянулись.

— Хорошо! — вдруг сказал один из них, худой черноволосый мужчина с горбатым носом и длинными беспокойными руками. — Я спою тебе его песню. Санти подарил мне ее две сестаис[25] назад. Слушай! Слушай и ты, воин Империи, и знай: пусть у нас нет таких театров, как на Севере, но сердца наши не оскудели, как убеждал тебя этот моряк!

Саннон захохотал.

— Мне нравится твой язык, длинноволосый! Но если песня будет плоха, ты уйдешь немым!

— Если она будет хороша, — вмешался Эак. — Награда будет достойной.

Актер внимательно посмотрел на аристократа.

— Жизнь — за жизнь! — неожиданно сказал он. Ни Эак, ни Начальник Гавани его не поняли.

— Начинай же! — приказал Саннон.

Актер стал на середину помоста, а его сотоварищи отступили в стороны. Сбросив с плеч алый плащ, он вывернул его наизнанку и вновь накинул на костлявые плечи. Теперь плащ был черным, как ночное небо. Запахнувшись в него так, что осталось на виду только узкое лицо, конгай медленно произнес:

Глухо заурчал барабан. Ему отозвались струнные. Словно зашумел длинный морской накат.

Черный плащ упал. Он сделал несколько шагов — до самого края помоста. И так стоял, раскачиваясь, запрокинув вверх голову. И крылья волос падали на его худые плечи и тоже раскачивались в такт его движениям.

Он еще какое-то время стоял не шевелясь. Как воин, получивший смертный удар и осознающий это. Потом как-то съежился, опал, неловким движением подхватил с помоста плащ, волоча его за собой, пошатываясь, сошел со сцены и, не обернувшись, покинул зал.

— Не гневайся на него, отважный Саннон, — сказал пожилой актер. — Он стал тем, кого играл.

Саннон согласно склонил голову:

— Я понимаю. Передай ему мое восхищение. Да простит он меня за злые слова. Как имя его?

— Харм, светлейший.

— Он тронул мое сердце. Отныне оно открыто для него. Не смею оскорбить мастера деньгами. — Саннон хлопнул в ладоши — появился домоправитель. — Мой браслет из черного металла. — Домоправитель вышел, но тотчас появился, так быстро, будто браслет уже был в его кармане:

— Вот, мой господин.

Саннон показал браслет заинтересованному Эаку.

— Я взял его на пиратском ангуне. Бывший хозяин уверял, что он волшебный. Хотел, должно быть, купить себе жизнь, болван! — Саннон усмехнулся. — Волшебный или нет, но красив!

Широкий, в три пальца, браслет из абсолютно черного блестящего металла, в который были впаяны крохотные драгоценные камешки, сверкающие, точно звезды в ночном небе.

— Возьми его для ортономо Харма! — Саннон протянул браслет пожилому актеру и остановил Эака, который тоже хотел отблагодарить артиста.

— Мой дом — моя плата! — произнес он. — Благодарю тебя, светлорожденный! Ты подарил мне звезду, что лежала перед глазами слепца. — Он проводил взглядом выходящих актеров. — Теперь, если ты все еще не оставил своего замысла, я хочу предложить тебе способ получения подорожной Конга.

— Я был бы признателен! — сказал аргенет.

— Полагаю, тебе ясно, что ни уважаемый Наместник, живи он столько иров, сколько желают ему благодарные жители Ангмара, ни достойный Таг (даже если он оправится от сегодняшних переживаний) вряд ли помогут тебе?

— Я мог бы отправиться вовсе без подорожной, — сказал Эак. — Металл иногда оказывается надежней бумаги.

— Допустим. А слышал ли ты о сонангаях, сениор?

— Немного.

— Это почти хороший ответ для Конга.

— Почти?

— Хороший ответ был бы: нет. Только высшим офицерам и сановникам дозволено, в силу необходимости, говорить о них. Так же, впрочем, как и о том, что кто-то может «исчезнуть», если его мысли или речи, по мнению Тага, неугодны ситангу. Только — высшим. Мне, например, — нельзя.

— И ты говоришь?

— Аргенет! — улыбнулся Саннон. — Ты не побежишь на меня доносить. А слуги меня не предадут: знают, что, оберегай их тогда хоть сам Наместник, все равно их кожу натянут на седла моих урров. И наконец, третья причина — я люблю делать то, что опасно. Быть может, только я один во всем Конге знаю, почему ты идешь в Тонгор. Я понимаю тебя, как брата, светлейший, да не сочти это оскорбительным для себя!

— Так что же сонангаи, Саннон?

— Сонангаи? Чиновника ты купишь, солдата убьешь. С сонангаем не пройдет ни то ни другое.

— Я встречал неподкупных, — заметил Эак. — Бессмертных не встречал.

Начальник Гавани позволил себе засмеяться:

— Да, они не бессмертны. И каждый замок не более неприступен, чем мои форты. Причина в том, что для слуг Владетель выше ситанга. А слуг они покупают лучших в Конге. Ты намерен плыть вверх по реке?

Эак насторожился: никому, кроме Наместника, он не говорил об этом.

— Отчего ты так решил? — спросил он.

— Самый простой путь.

— Да, я собирался, но переменил решение.

— И что же?

— Куплю урров, по паре на всадника. Поедем верхом. Это быстрей, а чем скорей мы покинем Конг, тем лучше.

— Пожалуй, ты прав, хотя если вы доберетесь до Тонгора, боюсь, что сложностей будет не меньше, чем у нас. Только скажи, к чему тебе запасные урры? Мы, конечно, не Империя, но подстав на дорогах довольно. Может быть, ты захочешь взять упряжку тагтинов[26]?

— Зачем? Светлорожденная держится в седле не хуже начальника сенты[27], а мы — воины. Ты говорил о сонангаях.

— Поплывешь ли ты по Марре, или поедешь по дороге — их владений тебе не избежать. Властители не обращают внимания на наши пропуска. Если ты попадешь в замок — лучше бы тебе умереть от жажды посреди пресного озера.

— Не понял тебя, светлейший!

— Ой-май! У достойнейшего Наместника есть палач. Зовут его Ихм (он не конгай). У достойного Тага тоже есть палач. И у меня есть мастер тайных бесед, я привез его из Онгара. Но все трое — сущие дети в сравнении с антассио сонанг.

— Да, я об этом слышал.

— Пусть твои знания о них и впредь питаются только слухами!

— Но если пропуска для них не имеют силы, стоит ли беспокоиться о подорожной?

— О нет! Я сказал «наши пропуска». Открытая подорожная Конга — дело другое. На ней — печать ситанга.

— И что же?

— Для сонангая любой из нас — ниххан, ничтожный. Но не ситанг, ибо ситанг — сонангай. Хотя, если ты спросишь, правит ли он страной, я тебе отвечу: это тайна. Для тебя, впрочем, важно лишь то, что, имея печать ситанга, ты — «собственность» ситанга и табу для любого антассио сонанг.

— Ты полагаешь, высший аргенет Империи ниже конгского людоеда? — процедил Эак.

— Нет, я так не полагаю. Но какая разница для тебя, что полагаю я, если ты сам будешь сидеть в замковой тюрьме? Не забывай, ты идешь один, а не во главе своих торионов. Впрочем, тогда и я говорил бы с тобой мечом. Чту твою честь, светлорожденный Нетона, но без подорожной путь твой будет непрост.

— Понимаю. Ты хочешь мне что-то предложить?

— Иначе не затевал бы этот разговор. Знай, должность, которую я занимаю, можно получить только из рук ситанга. Лично.

— Хочешь сказать, что у тебя есть заслуги перед вашим правителем?

— Не перед ним самим, но перед лицом, очень значительным, одним из трех Исполняющих Волю. И я готов дать тебе эскорт из двух десятков всадников и письмо. Если ты сумеешь убедить Исполняющего Волю, что ты не враг Конга, он даст тебе подорожную.

— А я сумею его убедить?

— Убедил же ты меня. А Исполняющий Волю не всегда был одним из трех правителей. Когда-то он был капитаном флагманского турона, где я служил младшим кормчим. И он доверяет мне. От Ангмара до Тинаанга — десять хор, если не жалеть себя и урров. Завтра утром ты отправишься в Тинаанг, а через день вернешься с подорожной для себя и своих спутников. Особый гонец ситанга и эскорт неприкосновенны. Кстати, этой же дорогой ты отправишься потом к границам Тонгора. Жду твоего решения, светлорожденный!

— Я еду.

— Не сомневался. Окажешь ли ты мне честь переночевать в моем доме? Ужин, аэтона и умелую девушку, чтоб скрасить тебе ночь, я обещаю. Или ты предпочтешь юношу?

— Благодарю тебя, Саннон. Я предпочту девушку.

— Превосходно! Управитель покажет тебе покои. Там будут кисть и бумага: вероятно, ты захочешь предупредить спутников? Бегуна даст домоправитель, его имя — Морон, если ты пожелаешь звать его по имени. А сейчас я должен покинуть тебя, светлейший, прости! Меня ждут в Гавани.

— Он потерял чутье, Этайа! — воскликнул Нил, прочитав письмо.

— Ему грозит опасность?

— Уверен. Не следовало оставлять его одного: он стал слишком доверчив.

— Не веришь Саннону?

— Верю девушке, что была подругой певца. Она обманет, но не предаст. Но я не верю ни одной твари в этой стране, что носит значок Свернувшегося Дракона. Голова этой ящерицы пропитана ядом!

— Может быть. Не вижу опасности, с которой не мог бы справиться Эак.

— Да? Ну, будь по-твоему, Тай!

— Тебе самому надо быть осторожнее, Нил! — сказала женщина, кладя маленькую руку на веслоподобную кисть гиганта.

С нежностью, которую трудно ожидать от человека подобной наружности, Нил коснулся ее щеки.

— Знаю! — сказал он. — Хвала Тору, мне удалось исправить последствия своей ошибки. Прости, я хочу есть.

— Я распоряжусь, чтобы тебе принесли ужин. Ты не переселишься в апартаменты отца?

— Нет, я останусь здесь. Биорк дал о себе знать? Его убежище раскрыто!

— Может быть, он сам раскрыл его? Его планы… Ты знаешь, твой отец непредсказуем. Это — часть его силы. Иди, смой с себя ангмарскую пыль. Ты не слишком изнурил себя упражнениями?

— Спрашиваешь ты! — засмеялся гигант, сбрасывая с себя набедренную повязку. — Я изнурил трех урров — им нелегко было под моей тушей!

Он хлопнул себя кулаком по животу, четко разделенному на выпуклые прямоугольники мышц. Затем медленно втянул воздух, согнул ноги и сильным толчком бросил свое тело сквозь тростниковый полог. Выплеснувшаяся из бассейна вода хлынула в гостиную и лужицей заплескалась на паутинном шелке.

Крохотная эллора, впорхнувшая в комнату с террасы, опустилась в шаге от лужицы и, шурша цепкими лапками, подбежала к воде.

Этайа присела рядом и погладила отливающую золотом спинку. Ящерица сердито дернула маленькой заостренной головкой: не мешай! Этайа тихонько засмеялась и оставила малышку в покое.

— Что ты хочешь съесть? — крикнула она Нилу. — Будешь копченую говядину с ломтиками кассаты под ореховым соусом?

— Добрый кусок плоти иллансана, посыпанный софиром, — я голоден, Этайа! Голоден, а не «хотел бы что-нибудь покушать», — последние слова Нил произнес тонким, жалобным голоском, передразнивая аэльских обольстительниц.

— Мясо тебе дать сырым? — Этайа потянула за шнур, вызывая слугу.

— Нет, зажарь! — Нил ухмыльнулся шутке и бросил в воду горсть ароматической смолы. — Но непременно — на открытом огне!

— Он попался, кенсит! Наживка пришлась по вкусу!

— Ты так уверен в успехе?

— Совершенно, кенсит! Я возьму его двойной петлей.

— Мне приятна твоя твердость. Клянусь молотом Уоланта, я оценю твой пыл.

— Милость твоя выше моей доблести, кенсит!

— Сказано хорошо. Но детали, мой друг…

Теплые сумерки стерли краски с ангмарских предместий. Зато четче, рельефнее обозначились границы вещей, отчеркнутые легшими тенями. Звуки, чье место в нашем сознании обычно сужено зрением, тотчас утратили свою суматошность, наполнились смыслом: тут рокот прибоя, переставший быть шумом, и шум листьев, обретший тысячу голосов, тут потрескивание камней, остывающих, просыпающихся, и тонкий свист ящерицы. Шепоты и шепоты. Скоро вязкая южная тьма освободит и остальное: водопад запахов ударит в ноздри, осязаемым станет ветер, и влажный пар, исходящий от поверхности вод, станет теплым и соленым, какой он и есть на самом деле.

Мужчина смотрел на обнаженную девушку. На темный, нет — черный, потерявший выпуклость силуэт — тень на светлой стене воздушного пространства, поднявшейся над восходящей плоскостью залива. Сильная рука мужчины черпала мелкий песок, приятный сохранившейся в нем теплотой, и, медленно разжимаясь, отдавала его назад, туда, где он переставал быть песком в руке, а становился частью сущности, называемой «берег».

Девушка двигалась. Из-под босых ног вспархивали маленькие песчаные вихри. Она танцевала. Музыкой ей были мерное дыхание волн и собственное пение и еще шорох, с которым ноги ее разбрасывали песок:

Песня кончилась, и девушка, оборвав движение, подошла к мужчине. Она опустилась рядом с ним на песок. От мокрых ее волос пахло водорослями и женственностью. Мужчина положил руку на прохладное бедро. Девушка вздрогнула, но не отодвинулась. Рот ее приоткрылся. Ровные зубки блеснули отсветом взошедшей Моны.

— Мой господин, — проговорила она голосом, в котором перекатывались морские волны, — ты знаешь…

— Молчи, Нини! — мужчина провел ладонью по ее ноге, и мозоли, натертые на ладони рукоятью меча, царапнули нежную кожу. — Я знаю, что ты хочешь сказать. И знаю, зачем ты пела эту песню. Не спрашивай, не разрушай чар. Довольно мне дня, чтоб носить одежду охотника.

Девушка отвернулась и надула губки. Теперь взгляд ее был обращен в сторону красных огней, обозначивших ангмарскую гавань. Мужчина нахмурился, но лишь на мгновение. Рука его легла на затылок девушки и повернула ее головку к себе лицом.

— Не нужно играть со мной, Нини! — сказал он мягко. И девушка, многое знавшая о нем, ощутила холодок, стекший по позвоночнику. — Я никогда не обижал тебя, — продолжал мужчина. — И не обижу сейчас. Но плата, которую ты получишь, будет такой, какой ее определю я, а не той, которую захочешь ты, Нини! — Теперь обе его руки держали голову девушки так крепко, что Нини не смогла бы пошевельнуть ею, даже если б захотела. — Скажи мне, моя фэйра, я когда-нибудь обижал тебя?

— Нет! — шепнула девушка.

— Я когда-нибудь обещал тебе что-то?

Нини попыталась вспомнить, но не смогла:

— Нет, господин.

— Может быть, я оставлял тебя огорченной? Была ли моя признательность за то, что ты даешь моим чувствам и моему телу, скудной?

— Нет! — сказала девушка и улыбнулась.

Этот мужчина, несмотря на свои пятьдесят шесть иров и сотни сражений, был лучшим из тех, кто звал ее, чтобы украсить свой отдых. И самым щедрым.

— Не пытайся опутать меня, Нини! Столько женщин делили со мной и жесткую палубу турона, и воздушные ложа дворцов, что на … моем наросла скорлупа крепче ореха тикки. Да и чутье мое лишь немногим уступает чутью белого хиссуна. Иначе я не был бы тем, кто я есть, Нини! — Мужчина потер ладонью грубый рубец на подбородке, а потом улыбнулся и тряхнул головой, будто сбрасывая что-то. — Пойдем! Я пригласил сегодня мимов из Дворца Наместника. Хотел аэтона, но Отважный, — мужчина хмыкнул, — Саннон меня опередил. Не огорчайся, мимы хороши!

Мужчина поднялся и стряхнул с себя песок. Девушка тоже встала и, неся в руке набедренную повязку, пошла вслед за ним туда, где дожидались, угрюмые и внимательные, воины охраны. Сдвоенные мечи десятников тускло поблескивали на рукавах их курток. Девушка шла прямо на них, и воины расступились, проводив хищными взглядами ее подрагивающие ягодицы, с которых осыпался налипший песок.

Мужчина помог девушке сесть в экипаж, запряженный пятеркой тагтинов. Воины-охранники вскочили в седла урров, мужчина свистнул и погнал тагтинов вверх по крутому склону в сторону Ангмара.

— Скажу вам, парни, я его видел! — сказал Биорк-Тумес, закатив глаза.

Он сидел на лежаке, опершись спиной в дощатую стену, а кучка мальчишек сгрудилась перед ним на полу. В жадных, расширенных зрачках отражался свет масляной лампы. Уши ловили каждое слово туора.

— Мы шли с грузом тианской шерсти в Атур. С нами были еще три кумарона и большой военный турон Короната — на случай пиратов. На четвертый день пути мы попали в штиль. Паруса висели, как желтые тряпки. Металл раскалился так, что впору было жарить на нем мясо. А палубу все время обливали водой, чтоб не вспыхнула.

Один из мальчиков хмыкнул. Туор строго взглянул на него:

— Ты не веришь мне?

Остальные тут же стали пихать скептика локтями:

— Дальше, дальше, Тумес!

— Мы поливали палубу из кожаных ведер каждые полхоры. Это работа, я вам скажу! Таир палит так, что волосы на голове начинают дымиться. Воздух — хоть ножом режь. Над водой стоит марево, будто ты сам — в воде!

Вдруг море, ровное, как лысина, закипело, вздулось бугром, огромным, как кумарон, лопнуло — и будто лес вырос: она! Щупальца — в шесть мин толщиной, не менее, а два длинных — храм обхватить могли бы — и еще осталось. Сама, как гора, а в горе — два глаза. Огромные! Ка-ак выбросит щупальце — да на наш кумарон!

Рассказчик сделал паузу и посмотрел на слушателей: у всех ли открыты рты? У всех.

— Но капитан у нас, как она к нам потянулась, он горшок с фламманетоном схватил — и прям на коготь, что у щупальца на конце. Огонь вспыхнул — зверюга щупальце и отдернула. А вторым — хвать за грот турона. И на борт его! Матросы так в воду и посыпались. А тварь корабль к себе подтянула, а людей малыми щупальцами подбирает. Это я говорю — малые, а так они — минов сорок. А мы стоим, смотрим — ветра нет, штиль. Один кумарон спустил карку, так тварь ее сцапала. А в карке шестеро гребцов было да младший кормчий. Хвала Уте, ветерок подул, тут мы по-тихому, по-тихому — и ушли. Капитан потом Уте весь барыш отдал. Так-то, парни. Море — это вам не яйца чесать!

— Слышь, Тумес, а правду говорят: тианские маги могут человека в быка превратить? — спросил один из мальчиков.

— Не видал, — сказал туор. — С магами не знался. А вот быков видел — не вашим чета.

— Это где ж? — спросил старший из подростков.

— Туран! — сказал Биорк. — Тур, по-ихнему, — бык, ваш торо. Народ диковатый. Лица — будто сплющенные, кожа желтая, как мокрый песок. А поклоняются богу-быку, как вы.

— Тор не бог-бык! — возразил один из ребят. Остальные поддержали его.

— Ну, будь по-вашему, — согласился Биорк. — И то: поглядишь на этих туранну — бог у них точно другой. Да не о нем речь. Земля там не как у вас: сады да поля — степь! Трава голубая, в человечий рост, а то и в два, верхушки белые, пушистые, как хиссунов хвост. Ветер подует — заволнуется, будто не трава, а вода морская, и барашки пенные поверху бегут.

— А что быки? — спросил кто-то.

— Не торопи. Траву эту джианхар зовут. Да. Представь: поднимаешься на холм и видишь — в голубой траве — темный поток. Туры. Быки, телята, коровы — огромное стадо. Тоже, как волны, колышутся. А за ними, в кругловерхих низких фургонах, — туранну. А уж быки! В холке — минов шесть!

— Брешешь! То есть не может быть! — воскликнул старший, и сам же испугался собственного возгласа.

— Клянусь рогами Тора! — серьезно сказал туор. — Шести минов.

— Да-а! — восхитился кто-то. — Нам бы такого!

— А что эти туранну, как они живут? — спросил щуплый подросток с торчащими ушами и добрым взглядом.

— Туранну? Живут. Быков пасут.

— А скажи, — осторожно поинтересовался лохматый толстогубый подросток. — Где ты так драться выучился?

— Отец научил, — сказал Тумес-Биорк после паузы.

— А отец твой кто? Воин?

— Умер, — буркнул Тумес-Биорк. И лег лицом вниз на жесткую постель.

Старший подросток отвесил лохматому затрещину.

— Огузок хриссы! — прошипел он.

Однако делать было нечего. Мальчики перебрались на другой конец комнаты и шушукались там еще с полхоры. Потом расползлись по своим ложам, и старший задул лампу.

— Войди! — произнес Нил, услышав звук гонга.

Дверь распахнулась, и аромат благовоний коснулся ноздрей воина. Он узнал вошедшую: жена Тага, та, что была на вчерашнем завтраке у Саннона.

«Как ее зовут?» — подумал Нил. Но вспомнил, что Таг сказал только: моя жена.

— Приветствую, торион! — сказала женщина. На ней была вишневая юбка с золотым узором. Косой край ее оставлял открытым левое бедро. Черная шелковая блузка закрывала левое плечо, а на правое была наброшена кружевная накидка из белой паутинной ткани. Длинный край юбки опускался ниже правого колена, а верхний исчезал под краем блузки, идущим наискось вниз от пояса с правой стороны до середины левого бедра женщины. Волосы конгаэсы были уложены в замысловатую прическу, походившую на крепостную башню. Овальные золотые головки булавок еще более подчеркивали это сходство. Маленькие уши и стройная шея женщины были открыты. Так же как и высокий гладкий лоб. Тяжелые золотые серьги почти касались плеч. Зеленые глаза, обрамленные длинными черными ресницами, казались еще огромней из-за умело положенного грима. Красная помада на пухлых губках блестела, как полированный металл.

Конгаэса улыбнулась Нилу.

— Приветствую тебя, прекрасная Конга! — вежливо сказал воин. — Господина моего нет. Не знаю, смогу ли я, его скромный слуга…

— Сможешь! — перебила женщина. Голос ее, низкий бархатистый, был как мурлыканье кошки. Большой и опасной кошки.

Женщина сбросила с плеча накидку и опустилась в кресло справа от Нила.

— Меня не интересует твой господин! — сказала она надменно. — Я знаю, что он сейчас цедит розовое хорское в доме Саннона и слушает его байки. И оба делают вид, что любят друг друга, как братья. А наш Начальник Гавани, он, конечно, смел, но… — женщина поглядела на Нила, — при этом хитер, как котоар, и вкрадчив, как…

— …ты! — сказал Нил, осклабясь и бесцеремонно разглядывая конгаэсу. И, поймав этот жадный тяжелый взгляд, женщина раздвинула алые губы и облизнула их быстрым язычком. Ее лицо, точеное, без малейшего изъяна, плавно сужалось к подбородку. Миндалевидные зеленые глаза ответили Нилу столь же откровенным взглядом.

— Мессира, — проворчал Нил, кладя руку на подлокотник ее кресла, — назови свое имя, чтобы мне не пришлось звать тебя госпожой!

— Я — такая же госпожа, как ты — слуга, торион! — Женщина коснулась руки воина. Камни драгоценных колец, унизывающие длинные тонкие пальцы, переливались в свете алебастрового светильника.

Нил резко придвинул кресло так, что оно оказалось напротив его собственного.

— А не боишься ты, женщина, что муж твой узнает? — спросил воин насмешливо.

— Этот фрокк? — воскликнула женщина. — Да он валяется, как дохлый слизень после того, как ты его отделал! Его и эту злобную тварь — Торона. — Глаза ее сузились. — Пусть узнает! — Женщина широко расставила колени и взялась руками за подлокотники: — Пусть посмеет вякнуть! Это со своими мудолизами он — торо! Я-то знаю, каков он! Сухтыр! Хриссова отрыжка! — Она вскочила с кресла и схватила Нила за уши. — Ты долго будешь болтать, торион?

Нил положил ладони на бедра конгаэсы, сжал их и поднял женщину в воздух. Та инстинктивно вцепилась ему в предплечья.

— Мне… больно! — выдохнула она.

— Потерпишь! — властно сказал воин, поднимаясь. Теперь подошвы кожаных плетеных сандалий женщины оказались в двух минах от пола.

Бицепсы Нила вздулись огромными буграми, но на лице не было ни малейшего следа напряжения — та же неподвижная маска и насмешливый взгляд из-под массивных надбровий.

— Так как же звать тебя?

— Тэлла… Отпусти!

— Хой! — крикнул Нил, подбрасывая ее в воздух и ловя на подставленную ладонь. — Я рад, Тэлла, что ты пришла! — Он покачал ее, сидящую на толстой руке, как на ветке дерева. — Я рад, но будешь ли ты рада — не знаю! — И он захохотал.

— Долго ты будешь так держать меня? — конгаэса одной рукой цеплялась за предплечье Нила, другой развязывала блузку.

— Ир! — воскликнул воин, подбрасывая ее (она вскрикнула испуганно и восторженно) и снова ловя. — У тебя такая крепкая попка!

— Не только попка! — Тэлла наконец освободилась от блузки и приподняла руками груди. Рискованная операция, если учесть, что она все еще балансировала на ладони Нила.

— Хой! — выкрикнул гигант и швырнул ее сквозь тростниковый занавес в соседнюю комнату.

Тэлла завизжала, охнула, упав на мягкое широкое ложе, служившее постелью Эака. Нил прыгнул вслед за ней, повалил на живот, задирая юбку, с треском разрывая ткань набедренной повязки.

— Нет! Нет! Не надо! Не спеши! — вопила женщина.

Но гигант не обращал на ее крики ровно никакого внимания. Триста мегов мускулистой плоти вдавили ее в ложе. Не в силах ни вскрикнуть, ни вздохнуть, она только полузадушенно всхлипывала. Когда он поднялся с нее, женщина со стоном перекатилась на спину и минту лежала так, раскинув руки и ноги и жадно ловя ртом воздух, пропитанный запахом ее собственного пота и влаги.

— Ты — сам Тор! — прошептала она, когда ей в конце концов удалось отдышаться.

Нил нависал над женщиной: огромное изваяние, белеющее в полумраке. Маска-лицо приблизилось к ней, и широкий рот накрыл перемазанные красной сладкой помадой губы. Жесткие ладони опустились на мягкие горячие груди, стиснули их. У Тэллы перехватило дыхание. Она извивалась и дрыгала ногами. Но гигант выпил весь воздух из ее легких и целую минту не позволял вдохнуть. А когда она, почти в беспамятстве, потеряв ощущение времени, тела, всего — только дышать, дышать! — поняла, что рот ее свободен, то даже не сразу ощутила, что Нил вновь овладел ею, и ее ноги уже обвили его, а сознание тонет в теплой волне, идущей от низа живота.

И снова она глотает ночной воздух, обессиленная, но не опустошенная, наоборот, чувствующая в себе силу. Будто семя, которое она приняла, жжет ее изнутри.

А Нил уже держит ее в объятиях, несет куда-то — и они вместе погружаются в теплую, смывающую пот воду. И Тэлла лежит на груди воина, а лицо Нила улыбается ей под пленкой воды. «Как долго он лежит там и не задыхается!» — думает она.

А вот Тэлла плавает над ним, а его губы касаются гладкого живота — ниже, ниже… Нил снова улыбается под водой — у женщин Конга на теле совсем нет волос — это ново для него. Так же как для Тэллы — его заросшая светлой шерстью грудь, жесткая поросль над чугунными мышцами брюшного пресса. И ее губы скользят по животу Нила, а он держит женщину за бедра, не пуская. Но она тянется, тянется… И вот то, к чему она стремится, само поднимается к ней.

Шумные волны с плеском ударяются о стенки ванной, когда Нил, огромный, могучий зверь, выбрасывается из воды, падает на нее, Тэллу, ускользающую… Разве от него ускользнешь?

Вот они, сухие, с чистой хрустящей кожей, лежат на мягкой прохладной ткани, а рассвет уже пробивается сквозь паутинную кисею оконных арок.

Рука Тэллы гладит выпуклую грудь воина.

— Еще, моя смуглая асунра? — спрашивает Нил.

— Довольно, мой Тор! — говорит она. — Я устала.

— Врешь! — смеется воин, ловит ее руку и прижимает к своим чреслам.

И Тэлла понимает: прав он. Нисколько она не устала, а втрое сильней, чем была до этой ночи. И знает Тэлла: это его сила. И знает, что родит сына, который никогда не увидит отца.

Разве такого удержишь рядом? Счастье — он сейчас здесь. Горе — ей так скоро надо уходить. Но у них еще две хоры…

— У нас еще море времени! — говорит она. — Целых две хоры!

А он снова смеется.

— Две хоры? Две хоры — всего один шаг! — И снова берет ее в себя. Нет, это она берет его. И две хоры, верно, только один шаг. Кто бы мог поверить?

А жадный Таир уже пьет ночную влагу. И Тэлла поднимается… И падает, потому что ноги ее — как та вода, что сейчас паром поднимается с глянцевых листьев. А Нил смеется, и относит ее в бассейн, и опускает в прохладную воду. А потом вынимает, раскладывает на мохнатых полотенцах, мнет, щиплет, гладит — и силы возвращаются.

Нил, уже одетый, помогает ей надеть праздничную одежду, подносит круглое зеркало. И Тэлла радостно улыбается, видя, что ночь, против обыкновения, не выпила краски ее лица. Что довольно лишь тронуть тушью ресницы — и ничто не сделает ее красивей. А справа она видит Нила и понимает — только слепой мог считать его уродом.

— Ты прекрасен, мой Тор! — шепчет Тэлла, притягивает голову воина к себе, целует глаза, губы, нос, щеку… — Ты прекрасен! Ты знаешь это?

— Знаю! — говорит Нил.

И Тэлла оказывается высоко над его головой, под самым потолком. «Я счастлива!» — думает она. А стены комнаты вращаются, бегут вокруг. Только запрокинутое лицо Нила неподвижно. И Тэлла смотрит на него сверху. Сверху! Нил опускает ее в кресло, обувает сандалии, ласково прикасаясь к маленьким ступням.

Они спускаются вниз, к ее носилкам. А ленивые носильщики дрыхнут в тени сантаны, забыв, кто они. И на их спящих физиономиях — довольные улыбки: прошлым вечером им принесли ужин, какого они не ели ни разу за всю свою короткую жизнь, и вдоволь темного вина. Тэлла не сердится на них, когда они встают, разбуженные Нилом. Почему раньше они казались ей такими сильными? Просто карлики рядом с ее возлюбленным! Носильщики трут опухшие веки.

— Хранят тебя боги, мой Тор! — говорит Тэлла. И, не стесняясь, тянется к его губам. И ей, конечно, не дотянуться, но Нил поднимает ее, прижимает к твердой, как мрамор, груди:

— Хранят тебя боги, моя Ута!

Тэлла покачивается на мягких подушках, а мысли ее блуждают, как накурившиеся веселого дыма морранские матросы. Никак не согнать ей с лица блаженную улыбку. Тэлла берет острую шпильку, смачивает ее духами и глубоко вгоняет в бедро. Больно, но улыбка упорно сидит на ее лице. Даже становится шире. «Неужели ты думаешь, что справишься со мной?» И тогда Тэлла вспоминает того, кто вчера послал ее к Нилу, жестокого, ненасытного в зле, как уранмарра, мужа своего, Тага. И улыбка сходит с ее лица, прячется внутрь. И она может спокойно войти в его спальню, пропитавшуюся запахом болезни.

Таг впивается в нее взглядом, обшаривает всю, до кожи, до того, что под кожей, щупает ее своими ледяными глазками, еще более липкими, чем потные руки.

— Ну? — хрипло говорит он.

Тэлла улыбается. Не так, как минту назад, а так, как должна улыбаться самка аскиса, прокусывая горло жертвы и всасывая свежую кровь.

— Он чист, — говорит конгаэса. — Он ненормальный, но он чист. И точно собирается в этот страшный Тонгор (верю, милый, что он не страшен для тебя). Сумасшедший, но не шпион. Я… — внезапно придумав — …обещала ему пропуск. Сказала, что добьюсь этого от тебя.

Таг недовольно морщится (кривись, кривись!).

— Должна же я была заставить его поверить! — говорит Тэлла. И, с гордостью: — И я добилась своего!

И муж, с кислой миной, но соглашается: да, ты умеешь добиваться своего. И внезапно спрашивает:

— Ну, ты хоть получила удовольствие?

Ледяные глазки-иголки шарят по лицу Тэллы. Тэлла растягивает губы:

— Он слишком велик для меня, — погладив впалую щеку мужа. — Слишком тяжел и груб. Но ты должен дать ему пропуск, будь он сам Хаом. Я обещала, и этот мужлан не должен считать меня лгуньей… Или что-нибудь заподозрить… (Вот довод специально для тебя, сухтыр!) Радуйся, что он вчера не убил тебя, поблагодари его хозяина, этот магрут — настоящий зверь! Тебе придется вознаградить меня.

— Вознагражу, — соглашается Таг. Скупость ему не свойственна. — И ты права, пропуск ему придется дать — сама отнесешь.

Тэлла делает гигантское усилие, чтобы не выказать радости, но безразличного выражения ей не сохранить, и она делает недовольную гримаску.

— Пошли слугу! — говорит она. — Это животное будет опять трахать меня. Я не смогу ему сопротивляться: ты знаешь, какие у него лапы?

Таг морщится: он знает.

— Нам придется немного потерпеть! — говорит он. (Мне, а не нам! Если бы дело касалось твоей дряблой задницы, ты не подошел бы и на арбалетный выстрел!) — Я подарю тебе ожерелье из больших изумрудов. Оно пойдет тебе, твоим очаровательным глазкам!

Тэлла молчит. Она знает: если она согласится только на ожерелье, хитрый Таг может подумать, что она запросила слишком мало.

— И карету из скорлупы тикки с упряжкой тагтинов!

Вот теперь довольно. Тэлла улыбается:

— Хорошо, милый, я сделаю. Но почему бы тебе не отправить меня к хозяину? Неужели ты думаешь, что я справилась бы с ним хуже, чем этот наглый Саннон?

Таг усмехается.

— Аристократ слишком красив! — говорит он. — Боюсь, ты потеряла бы голову прежде, чем доискалась бы истины. К тому же Саннон уже подсунул ему какую-то девку. Да и гостиница — более подходящее место для нас, чем дом Саннона. Хотел бы я знать, где строитель этого дома? И кто его сцапал?

— Разве ты не догадываешься? — лукаво спрашивает Тэлла. — Ты, такой проницательный…

— Догадываюсь, — сухо говорит Таг. — Но твой язычок слишком близко от твоих ушек!

Тэлла смеется:

— Ты шутишь дорогой! Тебе лучше?

Эак сжал коленями бока урра, и тот пошел плавной рысью вслед за урром начальника сенты. Два десятника скакали слева и справа от аргенета. Сдвоенные золотые мечи на рукавах их курток, наброшенных поверх тонких кольчуг, сверкали в лучах Таира. Позади, по трое, ехали солдаты эскорта, тридцать воинов.

Отряд выехал из Ангмара, миновал заставу, где Эаку отказали в проезде, и урры прибавили шаг. Волнистая равнина лежала по обе стороны неторопливо текущей Марры. Вдоль берега, на высоком берегу, росли деревья. Иногда дорога отступала от реки на полмилонги и больше, и тогда вокруг нее лежали возделанные земли. Иногда в отдалении можно было заметить двух-трехэтажные виллы, а однажды они целую лонгу ехали вдоль высоченного каменного забора.

— Что это? — спросил Эак десятника. Но тот сделал вид, что не услышал. Неожиданно забор прервался распахнутыми воротами, за которыми Эак увидел широкую белую дорогу, а дальше — огромный Дворец, куда больше, чем тот, что принадлежал ангмарскому Наместнику. Аргенет придержал урра, чтобы рассмотреть подробнее, но десятник хлопнул животное по крупу, урр прыгнул, и перед Эаком опять был сплошной каменный забор едва не в пятнадцать минов высотой. Сзади послышался топот клангов. Отряд всадников выехал из ворот. Воины на отличных тонконогих уррах обогнали их, преградили путь, Сотник взмахнул желтым флажком с гербом Конга: особый гонец ситанга. И всадники тотчас освободили дорогу и умчались обратно. Стена, обозначавшая владения сонангая, кончилась, и снова потянулись плантации сотты, софира, уинона, что рос на склонах пологих холмов. Сады низкорослых лиимдрео, плодовые рощи саисы, илоны, чьи колючие плоды в три четверти мина полны ароматной мякоти. Оросительные каналы уходили в глубь долины.

Когда Таир прошел треть своего дневного пути, начальник сенты дал знак: спешиться! Тень четырех росших рядом сантан была достаточной, чтобы укрыть их всех от полдневного жара.

Урров расседлали и отпустили пастись, а воины достали еду и вино. Сотник предложил Эаку разделить их трапезу, и аргенет охотно согласился — он успел проголодаться. Когда с завтраком было покончено, солдаты, сняв доспехи и сапоги, расположились в тени. Одни из них предались игре в кости и еще одной неизвестной Эаку игре. Остальные же просто уснули. Сотник поставил часового наблюдать за дорогой. Эаку эта мера показалась излишней: что могло угрожать тридцати воинам в хорошо обжитой части их собственной страны?

Начальник сенты подошел к аргенету.

— Господин, — сказал он. — Ты можешь отдохнуть. Две хоры мы будем здесь. Только прошу тебя, не удаляйся от деревьев.

Эак кивнул. Он лег на теплую землю. Синяя листва, пестрая от солнечных бликов, колебалась под дуновениями легкого ветерка. В узких просветах Эак видел высокое белесое небо. Веки его слипались. Ветер, дувший со стороны реки, приятно освежал кожу. Эак задремал…

Прошло не более хоры с тех пор, как взошел Таир. Мара шла по пустынной тенистой аллее и тихонько напевала. День был прекрасен. Ночь была хороша. Она покосилась на новый браслет из черного серебра, инкрустированный крохотными гранатами. Но не он был причиной ее отличного настроения: она узнала, что Санти жив и увезен на кумароне вверх по Марре (значит, не на юг!). Может быть, слава его дошла до дворца ситанга? И северная женщина, прекрасная, как боги на старинных фресках, похвалит ее? Вдруг Мара почувствовала нечто странное. Сначала она не поняла, а потом догадалась и так удивилась, что даже замедлила шаг. Аллея была пустынна. А ведь в такое время даже здесь, в богатой части города, обычно довольно много людей. Мара даже слегка испугалась. Но оглянулась назад и успокоилась: в полумилонге она увидела нескольких человек. Аллея повернула направо, и до дома девушки оставалось не больше трех минт ходьбы. Навстречу ей двигались закрытые носилки, сопровождаемые двумя бегунами. «Интересно, кто это?» — подумала девушка, уступая им дорогу. Коричневая штора открылась, но Мара ничего не успела увидеть: к лицу ее прижали платок и она вдохнула пыль толченого дурманного гриба.

Глава четвертая

«Некогда на юге Хорана, в хорсутском племени, что кочевало вдоль побережья моря Восхода, родился мальчик.

Отец его, Сайт-абен-Джат, вождь, умелый во владении широкой хорсутской саблей и боевым топором, был человек не искушенный в науках, но достойный правитель для маленького племени в тридцать пять семей. И боги благоволили ему: ни разу за все время его власти над людьми и скотом великая сушь не выжигала племенных пастбищ. Сын его и первенец к тому времени, когда минуло ему полных двенадцать иров, стал искусен в стрельбе из лука, ловок и легок в движениях. Лицом он был приятен, телом худощав, с друзьями ласков, а врагов еще не приобрел.

Более всего любил юноша носиться на стремительном урре по холмистым пастбищам Хора. И еще слушать истории Бина, чужака, беглого раба из великой Хорсы. Рожденный далеко на севере, Бин прижился в племени за шесть иров до рождения мальчика. Цепок был умом сын вождя. И к языкам способен: выучился астрону у старого Бина, чужака, и диалекту туранну выучился. У пленника, захваченного в стычке на южном берегу Тура, выучился языку туранну сын вождя. Пленник, впрочем, скоро сбежал к своим.

В утро, о котором пойдет речь, ничто не предвещало беды. Напротив, стойбищный знахарь, взглянув на расположение легких перистых облаков, сообщил: удачным будет день для людей и стад. Должно быть, он имел в виду погоду.

Подкрепившись куском сыра и лепешкой из грубой муки, вскочил сын вождя на крепконогого урра и умчался к северным холмам, туда, где граничили они с песчаными дюнами побережья.

Сын вождя и будущий вождь свободен от ухода за скотом. Поиск добрых пастбищ — вот достойное занятие для того, кому водить племя после ухода отца.

Не более двух лонг проскакал отрок, когда урр вынес его на холм близ одной из маленьких бухточек, что языками врезаются в линию побережья. Выехал сын вождя на вершину — и тотчас повернул урра назад. Увидел он, что на спокойной глубокой воде бухты стоит двухмачтовая катурха под коричневыми спущенными парусами. Сошедшие на берег не оставляли сомнения в своей профессии. Остры глаза хорсутского мальчика. Но глаза моряков, высадившихся на чужой земле для набега, не менее остры. Арбалетная стрела свистнула над вершиной холма. Спущенные с поводков, застоявшиеся за время плавания боевые таги бросились в сторону отрока. А за ними — шестеро пиратов на рыкающих уррах.

Ветром взлетел сын вождя на холм. Приложил к губам раковину. Хриплый рев разнесся над побережьем моря Восхода. На пять лонг слышен тревожный крик морской раковины при тихой погоде.

Посмотрел мальчик на свирепых тагов, поднимающих пыль в милонге от него: пускай! Никогда пиратские таги не догонят хорсутского урра! И помчался на запад, туда, где синели вдали драконьи гребни Умхорского хребта. Завыли пираты, подгоняя тагов. Короткими прыжками карабкался урр на склон холма. Обернулся сын вождя к преследователям. „Никогда!“ — закричал он, срывая кожаный шлем и размахивая им над черноволосой головой.

Не любят боги слова „никогда“. Оскользнулась нога урра на гладком камне, угодила в нору шипоглавой змеи-хусры. Метнулось серо-желтое тело… Закричал урр, когда впилась ядовитая стрела в его легкую ногу. Закричал, прыгнул высоко, стряхивая с себя хусру… И повалился набок. Быстро действует яд шипоглавой змеи.

Слетел сын вождя со спины урра, упал на землю спиной, покатился вниз по травянистому склону — навстречу преследователям. Быстрее помчались таги. Только и успел отрок, что вскочить на ноги, выхватить короткую саблю: лук его остался притороченным к седлу. Подскочили таги, окружили кольцом клыкастых слюнявых морд… Не набросились. Им — держать, не пускать добычу до прихода хозяев. Махнул сын вождя сабелькой — отпрянул таг, но плотней обступили другие. Что может сделать маленький хорсут со своей маленькой сабелькой против пяти натасканных на человека гигантских псов?

Подскакали всадники, закружились пятнистым смерчем. Упало широкое лезвие меча на мальчишескую макушку. Плашмя упало: кто убивает раба?

Очнулся мальчик вечером. Деревянная палуба была под ним. Соленый запах моря освежал ноздри. Коричневые паруса, наполненные ветром, заслоняли небо. С трудом поднялся на ноги сын вождя. И увидел далекий-далекий берег. И черный форштевень, прыгающий на короткой волне.

— Эй ты, детеныш хриссы, иди сюда, — раздалось за спиной.

Гневно обернулся сын вождя — и грубая кожа бича рассекла ему щеку.

— Не скаль зубы на хозяина, сопляк, если хочешь сохранить кожу! — широкогрудый бородач в красной головной повязке лениво взмахнул бичом. Ни слова не говоря, бросился сын вождя на обидчика. Удар кулака швырнул мальчика на палубу.

— Вот дикий хриссеныш! — донесся сквозь хул в голове удивленный голос пирата. И вновь бич ожег кожу.

Так сын вождя Турах-абен-Сайт вступил на путь славы».

САНТАЙ ТЕМНЫЙ. «ИСТОРИЯ ВЕЛИКИХ».

ГЛАВА «КРАСНАЯ ЗЕМЛЯ».

— Господин! — услышал Эак голос сотника. — Пора ехать.

Аргенет легко поднялся на ноги. Солдаты уже седлали урров, застегивали ремни амуниции. «Их стальные кирасы, должно быть, сильно раскаляются на солнце?» — подумал Эак.

Прошло не более трех минт, и отряд, поднимая мелкую серую пыль, поскакал по нагретой лучами Таира дороге. Вокруг были те же плантации, сады, поля. Казалось, они уже ехали здесь утром. В просветах между деревьями блестела желто-зеленая вода Марры. Дневное светило Асты посылало вниз потоки жара. Рубашка Эака липла к телу, и он порадовался, что не надел кольчуги. Даже грязноватая вода Марры показалась ему привлекательной. Он почти ощутил, как толкают его прохладные струи, несущие крохотные комочки желтого ила. Эак глотнул из фляги теплой подсоленной воды. «Не надо было пить вина», — подумал он.

Дорога спустилась в некое подобие оврага. По обе стороны поднимались заросшие жесткой бурой травой склоны. Снизу траву обильно покрывала дорожная пыль.

Слух Эака уловил топот скачущих урров. Впереди. Тело его слегка напряглось — дань инстинктивной для воина осторожности. Он понимал, что с таким эскортом вряд ли ему угрожает опасность.

Начальник сенты обернулся и посмотрел на аргенета. Губы конгая шевельнулись. Эаку показалось: сотник сказал что-то. Но сквозь шум тридцати четырех бегущих урров он не расслышал слова.

Из-за поворота показался отряд из двух дюжин всадников. Короткие пики и отсутствие опознавательных знаков показывали, что это не солдаты ситанга. «Воины какого-нибудь сонангая?» — предположил Эак. Оба отряда сближались со стремительностью пятнадцати лонг в хору. Командир чужого отряда, в стальной кольчуге, с тяжелым мечом у пояса, коснулся пальцем сверкающего шлема. Начальник сенты ответил тем же. И осадил урра. Одновременно с этим один из десятников хлестнул плетью урра Эака. Зверь обиженно мяукнул и одним прыжком вынес Эака на двадцать минов вперед. Всадники встречного отряда начали перестраиваться. Почуяв недоброе, Эак оглянулся на свой эскорт. И ему все стало ясно. Отъехав назад и поставив урров бок о бок, сопровождавшие аргенета заперли ему выход из ущелья. Начальник сенты и оба десятника не спускали с него глаз. И лица их были достаточно выразительны.

Эак посмотрел на отвесные склоны ущелья, заросшие пучками бурой травы и ползучим кустарником. «Пожалуй, хороший урр смог бы подняться! — подумал он. — Но даже плохой арбалетчик…»

Встречный отряд перестроился. Начальник его опустил забрало и выдернул из ножен меч. Всадники опустили копья, и урры рванулись вперед. В передней шеренге было пятеро всадников, скачущих плечо в плечо. Начальник отряда опередил их на один длинный прыжок. Урр Эака испустил рык, от которого кровь аргенета вскипела. Начальник отряда, размахивая мечом, налетел на Эака. Обученный урр аргенета шарахнулся в сторону, и меч врага, прочертив широкую дугу, прошел в мине от головы армэна. Собственный же клинок Эака вошел в разорванный криком рот конгая.

Аргенет выдернул меч, и враг его выпал из седла и повис на ремне, касаясь мертвыми руками пыльной дороги.

Не больше мгновения заняла схватка. Два прыжка скачущего урра. Два прыжка, на которые опередил начальник свой отряд. Первая шеренга, пять опущенных копий, острия которых были уже в десяти минах от аргенета, вторая шеренга — в восьми минах от первой, третья…

Взбешенный урр начальника отряда прянул назад и сшибся с первой пятеркой. Три пики одновременно пронзили его, и урр повалился под ноги мчащихся животных. Только один зверь сумел перепрыгнуть через образовавшуюся свалку. Этот единственный всадник оказался лицом к лицу с аргенетом, когда вторая шеренга врезалась в первую. И ущелье наполнилось воплями людей, ревом и визгом грызущихся урров.

Эак отсек наконечник пики своего противника и, без сомнения, прикончил бы его следующим ударом, но сквозь рычанье и крики впереди сумел уловить шум наверху. Он посмотрел туда, где над крутыми склонами ущелья синело небо… и мгновенно нырнул под брюхо своего пляшущего урра.

С обеих сторон, перевалив через гребни, катились на него на приседающих, визжащих, ревущих уррах размахивающие мечами всадники. Миг — и они уже на дороге. Все мастерство Эака оказалось бы бесполезно перед столь сокрушительным ударом. Но налетевшие сверху не сумели справиться со своими уррами, взбешенными ревом сородичей из первого отряда, рвущими друг друга. Боевой урр очень легко впадает в неистовство в бою. Один из зверей рванул клыками урра Эака. Тот завизжал, лязгнул челюстями, завертелся на месте, но его обидчик был уже в пяти минах, и клыки укушенного впились в ближайшее — плечо одного из всадников.

Вряд ли кто из нападавших сверху понял, куда пропал Эак. А если и понял — было не до Эака.

Волна, хлынувшая с левого склона, опередила правую. Поэтому урр аргенета оказался оттесненным влево. Это было очень сильное животное, ему удалось устоять на ногах. Вися под горячим пятнистым брюхом, Эак видел множество лап, взметающих дорожную пыль. На расстоянии вытянутой руки от него висел мертвый воин с начисто оторванной рукой, дальше бился, пытаясь встать, упавший урр, но лапы других прижимали его к земле, оставляя на пыльной шкуре кровавые следы когтей. Урр, лежа, рвал их клыками.

Место под брюхом было самым безопасным в этом побоище, но аргенет понимал: если он хочет спастись, сейчас самое время.

На расстоянии шести минов от него начинался правый склон ущелья. Шесть минов — восемь пар когтистых лап. Но Эак рискнул. Обрезав седельный ремень, он упал наземь, проскользнул под брюхом ближайшего урра и вынырнул сзади от второго. Едва его голова и плечи протиснулись между крупом животного и стеной, урр, извернувшись, попытался схватить человека. Но, сжатый со всех сторон, не смог дотянуться. Собственный его всадник был мертв: истек кровью из разорванного клыками бедра. Эак взобрался на широкий зад урра, оттуда — на спину распростертого на спине урра человека и, оттолкнувшись, прыгнул на склон ущелья.

Стелющийся кустарник и жесткие пучки травы мгновенно изрезали его руки. Сапоги для верховой езды скользили по ним. Но, помогая себе мечом, Эак упорно карабкался вверх. И, пока аргенет не одолел половину склона, никто не обращал на него внимания. Воин надеялся, что ему удастся уйти незамеченным. Но он забыл о собственном эскорте.

Начальник сенты сразу сообразил, чем закончится дело. Сразу, как только пронзенный копьями урр упал под ноги скачущих животных. А сообразив, приказал своим солдатам держаться подальше от свалки. Он видел, как Эак спрятался под брюхо урра. Но ожидал, что аргенет останется там, пока все не успокоится. В любом случае у него не было возможности вмешаться. И приказа вмешаться тоже не было. Сотнику было велено довести Эака до ущелья, отрезать ему путь назад и все.

Следуя приказу, сотник должен был позволить аргенету уйти, когда увидел его взбирающимся наверх. Но начальником сенты овладел гнев. И он не мог позволить хитрому северянину удрать, когда из-за него погибло столько конгаев.

Эак уже почти достиг верха стены, когда сквозь вопли и рычание услышал пронзительный крик начальника сенты. Эак оглянулся. Его эскорт, понукая урров, пытался взобраться наверх, но животные, подпрыгнув на шесть-семь мин, съезжали вниз. Никто из конгаев не догадался спешиться. Эак достиг края оврага и приготовился к схватке, но, к его удивлению, наверху никого не было. Эак бросился к зарослям сотты. «Если все начальники Конга так же умелы, — подумал он, — непонятно, почему мы потеряли эту провинцию?» До ровных рядов сотты ему оставалось не более двухсот минов. «Два умело укрытых арбалетчика… Ну четыре, учитывая, что охотиться придется на меня…» — подумал Эак. Нет, это была весьма странная история! И почему его не прикончили, пока он спал под сантаной? Куда как проще!

Эак достиг кустарника, когда позади раздался топот клангов. Он оглянулся и едва не вскрикнул от радости — его догонял одинокий всадник. Начальник сенты.

Эак остановился и повернулся к преследователю: ничто так не привлекательно для всадника, как затылок убегающего врага. То, что аргенет не попытался спрятаться в кустарнике, настолько удивило сотника, что он придержал животное и потерял единственное преимущество — скорость. Попытайся он грудью урра сбить Эака, тот вынужден был бы отскочить в сторону и попасть под удар меча. Аргенет шагнул вперед и издал крик, которому его выучил Биорк: тонкий ужасающий вой, от которого любой урр теряет самообладание.

Животное сотника было отлично вышколено. Урр не встал на дыбы, не ускакал прочь, а лишь зарычал и попятился, понукаемый всадником, но не в силах совладать с собственным ужасом. Эак бросился к нему. Сотник взмахнул мечом, и белый клинок встретился с дымчатым конгским лезвием. Одновременно с этим тонкий кинжал Эака, проткнув бедро сотника, разрезал артерию. В пылу схватки конгай даже не заметил раны. Он рубанул Эака еще раз, промахнулся, завертелся вокруг на рычащем урре, пытавшемся сначала схватить Эака, но получивши от него по носу, оставившего эти попытки. Эак уворачивался от меча сотника и выжидал. Он видел, что пятнистая шерсть на боку и светлый мех на брюхе урра уже пропитались кровью наездника. Эак не слишком торопился, но и особенно медлить ему не стоило: несколько солдат выбрались из оврага и бежали к нему. Эаку нужен был урр. И он получил его! Сотник покачнулся в седле, его рука с мечом повисла, меч вывалился из нее, и аргенет схватил конгая за поясной ремень, одновременно двинув кулаком по морде зверя, снова попытавшегося укусить. Сотник вывалился из седла. Прежде чем испуганный урр успел отпрянуть, Эак взлетел на его спину. Взмах — поясной ремень лопнул, и сотник тяжело упал на траву. Эак сжал колени, и урр быстрей стрелы помчался вперед. Раненый командир — вот все, что досталось подбежавшим солдатам. Десятник злобно выругался: урр сотника был одним из лучших в Ангмаре. Попробуй догони его!

— Это ты, Хуран?

— Я, кенсит.

— Что девушка?

— В грезах, кенсит. Она приняла слишком много.

— Брюхо Хаома! Когда, ты говоришь, Имх сможет заняться ею?

— Я этого не говорил, кенсит, но думаю, за хору-другую до захода Таира она перестанет путать сон с реальностью. Но еще долго не будет чувствовать боли.

— Я недоволен, Хуран!

— Твой слуга сожалеет об этом. Но позволь напомнить: не мне ты доверил эту службу.

— Мой воин — опытный человек. И он нужен мне: не сей между нами вражды!

— Я — твой слуга, кенсит! Но позволь мне напомнить также, что есть еще один воин, которому может не понравиться, если с девушкой будет поступлено неаккуратно.

— Я еще не потерял памяти, Хуран. Надеюсь, ты позаботишься о том, чтобы возможные ошибки наших храбрых и, без сомнения, верных ситангу друзей не огорчили слуха никого из Исполняющих Волю?

— Господин может быть уверенным. Значит ли это, что я могу передавать свои пожелания другу господина, как пожелания самого кенсита?

— Хм… Пока нет. Но если ты будешь предан мне, Хуран, ты не будешь обойден.

— Кенсит более добр ко мне, чем я сам.

— Да, это так. Полагаюсь на тебя, Хуран. Ступай.

Этайа коснулась струи итарры, и инструмент отозвался ласковым переливом.

«Почему ты никогда не поешь, светлейшая?» — вспомнила она вопрос, задаваемый многими.

«Разве моя игра несовершенна? — спрашивала она тогда. — Разве ее недостаточно для гармонии? Пение не сделает ее лучше».

«Пение сделает ее другой, не менее прекрасной», — говорили наиболее искушенные в убеждении.

«Да, другой, — соглашалась Этайа. — А мне дорого то, что есть».

Это было неправдой. Вернее, той правдой, что скрывает истину. Но что еще она могла сказать? Будь Эак сейчас рядом с ней, он узнал бы, почему она не поет. Но Эак был далеко. И Нил, знавший о ней намного больше, чем его сениор, тоже был далеко. И Биорк. Если не считать слуг, один лишь старик купец из Ариона был сейчас в гостинице. Нет, и купца тоже не было. Но они уже идут. Этайа еще раз тронула струны. Шаги слышались в коридоре: даже мягкие маты не в состоянии заглушить топот солдатских сандалий. Вот они уже сопят у двери. Сейчас один из них ударит в гонг. Или просто распахнет непрочную дверь. Этайа взяла следующий аккорд и запела…

Покрытый пылью и пеной, падающей из пасти, обагренный кровью скакун Эака вылетел на отрезок дороги, ведущий к заставе. Стражники прервали игру, вскочили, увидели желтый флажок гонца, все еще привязанный к голове урра, и поспешно бросились отодвигать решетку. Когда один из них признал Эака, было уже поздно. Урр вихрем промчался мимо. Воины растерянно смотрели, как садится облако пыли, поднятое всадником.

Старший опомнился первым. Выкрикивая проклятия, он устремился к высокому дереву. По деревянной лестнице конгай вскарабкался на верхушку, где был установлен сигнальный аппарат. Серия вспышек, отраженных зеркалом лучей Таира, полетела в сторону Ангмара.

Всадник на хрипящем урре вынесся на раскаленную ангмарскую площадь, едва не опередив лучи гелиографа. Сопровождаемый криками шарахающихся ангмарцев, понукая зверя, всадник поскакал в сторону Гавани.

Гавань Севера, цепь высоких причалов, скопище судов и суденышек, заполнивших устье Марры, была грязной, шумной и веселой.

Нил уже почти две хоры шатался по пирсам вдоль высоких берегов Марры. Он успел поболтать с сотней человек: матросов, носильщиков, шлюх, портовых пьяниц. Распил кувшин скверного морранского вина с портовыми стражниками (самые осведомленные люди в порту: брать мзду — большое искусство) и узнал имена всех капитанов и кормчих, что покинули Гавань в начале сестаис. Узнал он также и имя капитана большого кумарона, что должен был отплыть вверх по реке будущей ночью. Перебрасываясь шутками, добродушно переругиваясь с теми, кто мешал ему пройти, Нил отыскал нужное судно.

Кумарон стоял под погрузкой. Уровень воды в Марре уже упал, и край палубы кумарона был почти вровень с настилом пирса. Два десятка носильщиков, сгибаясь под тяжестью кулей, сновали туда-сюда. Узкие сходни качались и жалобно скрипели под босыми грязными ногами. Коренастый кормчий, приземистый, багроволицый, с внушительным носом и могучим брюхом, суетился тут же. Сортировал груз, орал, раздавал тумаки. Здоровенная фляжка на его поясе была наполовину пуста. Толстые короткие ноги, до колен заляпанные грязью, легко носили могучий торс с места на место. Нил остановился поодаль, наблюдая.

«Светоч Марры», новое двухмачтовое судно, пригодное не только к каботажу, но и к морскому дальнему плаванию, было пришвартовано к одному из самых чистых причалов. И носильщики, набивающие сейчас его трюм, были одними из самых крепких в порту. Двое из них как раз в этот момент волокли, сопя и переругиваясь, огромный тюк. Кормчий подбадривал их восклицаниями. Груз был тяжел. Едва грузчики вступили на сходни, один из них потерял равновесие… Кормчий с воплем вцепился в тюк… Все трое вместе с ношей наверняка оказались бы в грязной воде, если бы Нил не подскочил к ним и мощным рывком не забросил тюк на палубу кумарона.

Кормчий вытер короткопалой рукой заливший глаза пот, уставился на грудь Нила, что была как раз на уровне его глаз.

— Хо! — воскликнул конгай в восхищении. — Однако ты — силач, кусай меня в задницу!

Нил хмыкнул. Кормчий отошел на шаг и воззрился на сплющенный нос гиганта.

— Торион! — вскричал он. — Люблю торионов! Эй вы, ленивые слизни, бычий член вам в желудки! Шевелись! Шевелись! На, торион! Выпей, торион! Ты сейчас спас мне три ару, торион! Нет, не три — пять, кусай меня в задницу! На, пей, торион! Это не какая там хриссова блевотина из Морраны! Хлебни, хлебни! — и втиснул флягу в руку Нила. Великан по обыкновению ухмыльнулся, в два глотка опорожнил фляжку и вернул хозяину. Тот присосался к горлышку… И крайнее изумление отразилось на одутловатом лице.

— Пуста, кусай меня в задницу! — сказал он почти тихо. — Нет! Пуста! — заорал он. — Эй, торион! Ты все вылакал, кусай меня в задницу! Ты вылакал полфляги крепкого вина старого Гана-Асихарры, кусай меня в задницу! На! — Он ткнул короткую толстую руку. — Старый Асихарра твой друг отныне! Клянусь титьками Тауры, ты пьешь лучше старого кормчего! Выпить бы нам прямо сейчас. — В хриплом басе кормчего появились нежные нотки. — Нет, не могу. Эти блудливые пожиратели травы разворуют груз!

Асихарра задумался.

— Нет! — Он дернул себя за золотую серьгу. — Слово моряка, мы выпьем с тобой, торион! Вон идет мой сынок! Мой Филон! Выпьем крепкого винца за здоровье ситанга. И за наше с тобой, торион! — Он ткнул кулаком в живот Нила.

— Эй, старик, — насмешливо сказал Нил. — А кто тебе сказал, что я пойду пить с тобой?

— Ты отказываешься? — возмутился кормчий.

— Конечно! Я уже выпил твоего винца. И довольно! Нет, я не пойду с тобой, старик. Это ты пойдешь со мной. И выпьешь моего винца!

Толстые губы кормчего растянулись в улыбке.

— Шутник? — сказал он. — Шутник, кусай меня в задницу! Согласен! Но если ты еще раз назовешь меня стариком, попробуешь вот этого! — Кормчий показал кулак. — Будь ты хоть сам Тур, торион, кусай меня в задницу!

— Согласен, Асихарра! — сказал Нил и побренчал монетами в кармане.

— Эй, фрокки! Шевелись! Шевелись! Уснете, яйца отвалятся! — закричал кормчий носильщикам, которые, заметив, что он отвлекся, заметно сбавили пыл.

Невысокий плотный конгай в синей куртке, с крайтом[28] на кожаном поясе, подошел к ним. Он был похож на кормчего, но, разумеется, у него не было ни бочкообразного брюха, ни столь заметных следов возлияний на лице.

— Приветствие! Филон! — представился конгай, протягивая короткую, ластоподобную, как у отца, руку.

— Нил! Приветствие! — Филону было иров, пожалуй, около тридцати пяти. В отличие от отца, он выглядел спокойным, немногословным. Но Нил заметил, как оживились и шибче засновали носильщики при его появлении.

Конгай внимательно оглядел Нила с ног до головы. И остался доволен осмотром.

— Я взял бы тебя младшим кормчим! — произнес Филон. В его устах это было высшей похвалой. — Иди, отец, отдохни! — ласково сказал он. — Я найду тебя в «Дохлой рыбине», верно?

— А где же еще? — удивился Асихарра. — Ты пригласил меня, торион?

— А то! — Нил еще раз звякнул монетами.

«Дохлая рыбина» оказалась чистым приземистым домиком с крепкой мебелью и огромным чучелом саркула над очагом. Пахло пряным мясом иллансана, вином, моряцким потом, к которому примешивался легкий запах травки. Несмотря на ранний час, таверна была полна. Здесь были представители большинства народов Асты, у многих в ухе блестела сережка Владыки морей. Судя по виду: осанке, одежде, оружию — большинство из присутствующих были не простыми матросами, а старшими и младшими кормчими с туронов, кумаронов, ангун и иных судов, нашедших приют в ангмарской гавани.

Раскланиваясь едва ли не с каждым из сидящих за столиками, кормчий проследовал в угол зала, к черному резному изображению Уты на стенной панели. Там стоял стол, с которого слуга уже смахивал пыль и крошки.

Асихарра уселся на прочный шестиногий табурет и ткнул коротким пальцем в винное пятно на несвежей скатерти. Слуга тотчас убрал скатерть, а второй служка уже бежал за новой. Кормчего знали в «Дохлой рыбине».

— Крепкого морского! — велел Нил.

Глиняный кувшин с вином и пара маленьких деревянных плошек тут же появились на столе. Гигант плеснул в чашки вина, и новые приятели опорожнили их с подобающим уханьем.

— Недурно! — произнес кормчий, причмокнув толстыми губами.

Слуга поставил перед ними горшочки с дымящимся рагу.

— Откуда ты взялся, торион? — спросил кормчий, отправляя в рот порцию смешанного с овощами мяса. Нил решил, что обычай молчания во время еды свойствен только здешней верхушке общества. — Да ты можешь не отвечать, коли не хочешь, — невнятно произнес кормчий. Он хлебнул вина и закусил лепешкой из сотовой муки.

— Да нет, — сказал Нил. — Что мне от тебя таиться? Только ты не поверишь.

— Я?! — Асихарра поперхнулся рагу. — Да я столько видел в этом сраном мире, что поверю даже в лысину Хаома, кусай меня в задницу! Валяй говори!

— Тонгор! — сказал Нил. — То, что со мной было, — чухня в сравнении с тем, что со мной будет: я иду в Тонгор!

Кормчий перестал есть и очень серьезно посмотрел на Нила.

— Ты — здоровенный бугай! — сказал он. — Пожалуй, здоровше тебя я в жизни никого не видел. Но в Тонгоре с тобой точно — будет! И потом будет! Но без тебя!

— А почем ты знаешь? Ты был там, что ли?

— В Тонгоре не был. Был в Туге. Ходил с товаром. Видел этих… — Нил весь обратился в слух, — …тонгорцев. С виду-то они люди как люди. Тощие, не очень чтобы сильные. Шкура темная, потемней моей. Веет от них нехорошим. — Кормчего передернуло. — Гордые, скрытные. В Туге болтали, кто в их страну войдет, сразу отправляется к их богу, Хаору. И путешествие это… кха-кха… неприятно. Что еще скажу: был у нас случай. Купец из Морраны, тоже тварь паскудная, недомерял торговцу ткани. Может, обманул, может, просто ошибся, дело людское. Так тонгорец этот схватил меч и разрезал бедняге брюхо до самого позвоночника. Так-то! — Кормчий покачал головой. — Нет, торион, в Тонгор я тебе не советую. Хочешь сдохнуть — иди на юг, и все тут!

— Однако ж ты плавал в Туг-на-Излучине, — сказал гигант. — И живой.

— То — Туг! — сказал моряк. — Да, ходил! Больше не пойду, кусай меня в задницу! Хоть и навар получил неплохой — не пойду. Скверная там торговля, торион.

— Ну, мне и здесь жизни не будет, — беспечно сказал Нил.

— А что так, торион?

— Поломал я тут одного борца… Торон ему имя… Знаешь?

— Ой-хой! — воскликнул кормчий. — Конечно, Асихарра знает Торона! Весь Ангмар знает Торона! Поломал? — Кормчий нежно и восхищенно таращился на Нила. — Ха! Чуял я, что здоров ты, торион, но ты и меня удивил! Удивил! Но тут ты прав, торион, — жизни тебе в Ангмаре не будет, кусай меня в задницу! Он же хранитель тела самого душителя Тага, перец ему в мошонку! Уж Таг тебя не оставит, торион!

— А то! Я и этого самого Тага немножко… помял, — сказал Нил скромно.

— Герой! — сказал кормчий тише. — Жаль, шкуру твою натянут на столб. Сильно помял?

— Вроде нет, но он же хлипкий. Разок встряхнул — глазки и закатились.

— Да, торион! — сказал кормчий. — Пожалуй в Тонгоре тебе самое место. Сматываться тебе отсюда надо так быстро, чтоб тебя еще вчера здесь не было. Как же тебя еще не сцапали, торион? Ты ж прогуливаешься, почитай, на самом виду?

Нил потупился.

— О! — радостно вскричал Асихарра. — Пойдешь со мной. Ночью. Ночью мой «Светоч» отходит. Точно, в самый раз. Со мной пойдешь, торион! Все! Теперь только спрятать тебя до ночи.

— Я не один, — сказал Нил.

— Да? — огорчился моряк.

— Со мной мой господин, мой отец и женщина.

— Ой-хой! — с чувством произнес кормчий, и рука его потянулась к кувшину. — Тебя одного я еще мог бы вывезти без пропуска. Но четверых… Тем более женщину. А кто твой господин?

— Моряк. Его дядя — командующий Южной эскадрой Короната.

— Что?!

— Эак Нетонский. Аргенет Старшей Ветви.

— Ага… — сказал кормчий растерянно. — Понял… — Хотя было очевидно, что он совершенно ничего не понимает. — Я-то думал: с чего это простой торион схлестнулся с Тагом? Но ты, парень, все же молодец, что прибил эту тварь, Торона. Подлый был человек!

— Он жив, — сказал Нил.

— Зря. Уж этот бы тебя не пожалел. Сколько народу перебил. И на арене, и так, походя. Чего ему было бояться — за ним Душитель! Нет, ты его зря не задавил… А эти, сдается мне, — за тобой, кусай меня в задницу!

В таверну вошли человек шесть солдат во главе с десятником. Десятник поманил к себе хозяина:

— Эй, мясо! Иди сюда! Мы тут кой-кого ищем.

Хозяин, пожилой, толстый, со щекастой угодливой физиономией, поспешил к воину, но один из гостей схватил его за руку:

— Не торопись, Момон! — и десятнику: — Ты что здесь распоряжаешься, железнобрюхий, хуруг тебя дери?

Десятник уставился на говорившего, здоровенного моряка со здоровенным мечом и здоровенным шрамом через все лицо. Десятник заколебался — трое сотрапезников меченого глядели на него в упор. Плечи у них были пошире, чем у самого десятника, а глаза… Ему расхотелось с ними ссориться. Пожалуй, он так и ушел бы вместе со своими вояками, но тут в таверну ввалились еще два десятка солдат и стражник осмелел.

— Копченый огузок! — бросил он презрительно. — Не мешай слугам ситанга!

— Все! — сказал моряк, поднимаясь. — Или ты унесешь отсюда свои вонючие потроха, или я помогу им проветриться.

Десятник вновь заколебался: не менее тридцати моряков, полностью разделяющих взгляды обладателя шрама, вооруженных и не слишком почитающих ситанга…

Но тут один из солдат заметил Нила: трудно было его не заметить!

— Там, там! — заорал солдат, тыча пальцем.

Нил хотел встать, но Асихарра удержал его:

— Сиди, торион. Без тебя обойдется. Дай и другим побыть героями! — И Нил остался сидеть.

Десятник тоже увидел Нила, и радость сделала его лицо еще менее симпатичным.

— Слово ситанга! — заорал он и выхватил меч.

Одновременно десятки прямых лезвий и мечей и волнистых лезвий крайтов покинули ножны.

Свистнула арбалетная стрела и впилась в ягодицу десятника. Он вскрикнул.

— Я сказал тебе, что проветрю твои кишки! — сказал человек со шрамом на лице. И точным ударом ниже кирасы рассек стражнику мышцы живота. Десятник схватился за живот. Кровь струилась между пальцев и капала на пол. Лицо его приобрело серый оттенок. Солдаты сгрудились вокруг начальника, выставив вперед мечи. Атаковать они не решались — на каждого приходилось по меньшей мере по одному опытному бойцу. Десятника подхватили, чтоб он не упал.

Еще одна арбалетная стрела оцарапала ухо солдату, стоявшему впереди. Это решило дело: стражники ретировались.

Взгляды обратились к Нилу.

— Он немного повздорил с Душителем! — сказал Асихарра.

— Да, — ухмыльнулся гигант. — Я немного… придушил его. И он обиделся.

— Не врешь, белолицый? — спросил один из моряков. — Душитель никогда не ходит без мордоворота Торона!

— Торона он тоже немного… Как ты сказал? — Асихарра обернулся к Нилу: — Помял?

— Хочу выпить с тобой! — сказал моряк со шрамом, протискиваясь сквозь обступившую Нила толпу. — Выпить с тобой — честь. Мой кумарон уходит в море Урт завтра. Утром. Платы я с тебя, ясное дело, не возьму.

— А почему ты, Рубец? — возмутился худой длинный моряк с кривым носом и блестящими навыкате глазами. — Мой кумарон тоже уходит завтра утром. И Тиан лучше Атума!

— А потому я, — отозвался кормчий, — что я уже поил своего весельчака, — он похлопал по рукояти меча, — когда ты еще выцеживал свою тридцатую кружку.

— Тихо! — рявкнул Асихарра так, что зазвенели кувшины над головой трактирщика. — Я его привел сюда — со мной он и уйдет, кусай меня в задницу!

— Если б я мог, — сказал Нил, — я пошел бы с каждым, торионы. Нигде я не видел столько достойных мореплавателей, храни вас Ута! Хозяин! — Он повернулся к трактирщику, голова его на полмина возвышалась над макушкой самого рослого из моряков. — Хозяин, чашу! Хочу, чтоб вы все стали моими кровниками!

Чаша появилась на столе. Нил опрокинул в нее кувшин с вином, медленно-медленно провел кинжалом по предплечью. Кровь из ранки капнула в чашу. Асихарра чиркнул крайтом по руке — и его кровь смешалась с кровью Нила. Кормчий со шрамом стал третьим. Через десять минут вино пополам с кровью тридцати семи моряков разошлось по их желудкам. Нил разбил чашу о стену, и дружный рев вырвался из трех дюжин глоток.

— Ты не только силен, торион, но и неглуп! — шепнул Ган-Асихарра. — Только что ты был здоровенным аппетитным куском человечины для хриссов Тага, а сейчас за тобой — два десятка кораблей. Еще малость — и я поверю, что ты не только побываешь в Тонгоре, но и сумеешь рассказать о нем старому Асихарре!

Когда Начальнику Гавани, Стражу Севера, Отважному Саннону доложили, что аргенет в городе, он пил сетфи и читал балладу о Прекрасной из Тианы.

— Вызвать стражу из порта? — спросил домоправитель.

— К чему? — удивился Саннон. — Он — один. И я — один. Все в порядке.

— Но… — домоправитель замялся, — он очень опасен.

— Я тоже очень опасен. Не докучай! — И углубился в чтение.

Но едва домоправитель вышел, Саннон тотчас отбросил свиток. Подойдя к оконной арке, воин внимательно оглядел собственный парк с высоты третьего этажа. Потом проверил исправность арбалета-ловушки, нацеленного на дверной проем. Сняв мундир, Саннон натянул толстую фуфайку из белой шерсти, подкольчужную куртку из шести слоев паутинной ткани, а поверх — легкую, но очень прочную кольчугу из особого сплава. Затем опять надел мундир. Огромный коричневоглазый таг поднял голову и посмотрел на хозяина.

— Нет, Хаом! — сказал Саннон. — Я слишком люблю тебя. Пойдем. — Он увел тага в дальнюю комнату, снабженную дверью с запором и оставил животное там. Вернувшись, Саннон застегнул на руке боевой браслет и положил на стол три метательных ножа, сбалансированных, с тяжелыми широкими лезвиями. Вынув из ножен меч, Саннон осмотрел его и остался доволен. Конечно, это не бивень саркула, но дымчатое лезвие из лучшего конгайского сплава вполне могло устоять против белого клинка. Пусть Эак — один из лучших мечей Короната, но Саннон — из лучших мечей Конга. А измученный схваткой на дороге и бешеной скачкой аргенет будет не в лучшей форме. Да, он, без сомнения, справится с его личной охраной, но не с Санноном. А уж если Саннон один на один победит упрямого аристократа, обставившего сотню воинов, авторитет Начальника Гавани, пошатнувшийся после стычки в таможне, будет вполне восстановлен. Конгай улыбнулся: подсказав совершенно нелепый план засады командиру армейцев, Саннон поступил мудро. Опозорить сухопутных хриссов и «подготовить» Эака к поединку — одним махом. Пусть смерть Эака от руки конгского военачальника осложнит отношения с Империей больше, чем смерть его от руки разбойника, — ему-то что? Он — не Исполняющий Волю. Пока. Кто осудит Саннона за то, что тот защищался от убийцы?

Но где-то в глубине души Саннон чувствовал сожаление. Да, он убьет Эака. Но сложись дело иначе, Саннон охотно оставил бы аргенета в живых. Славный парень, немного чванливый, но доверчивый и отважный, как он сам. Пожалуй, проживи он еще десяток иров, — и из него получился бы добрый мореход, не хуже самого Саннона. Даром что аристократ! Саннон вспомнил о сонангаях, и губы его искривились: вот кого он пощупал бы своим мечом!

Крики, лязг металла, рычание урров донеслись снизу. Эак прибыл!

Рука Конона, протянутая к билу, так и не коснулась бронзы.

Сколько сам он и его солдаты простояли около резной двери, никто из них не смог бы сказать. Вечность! Все они успели прожить жизнь. Счастливейшую из жизней! И умереть. Так, как умирают лучшие. И воскреснуть. И стать несчастными, чтобы обрести покой. И еще тысячу жизней сменили они, как меняет листву дерево. И росли, как растет дерево. И выросли. И поднялись туда, куда только сильные крылья дракона могут поднять человека.

Кончилось волшебство. Опустил Конон руку, так и не коснувшись била. И стал легким Конон, как будто единственно из света состоял он. И те, кто были с ним, стали такими же. Нет, никто из них не забыл, для чего пришел он к розовой двери с алой ящерицей наверху. Но какое это имело значение? Какое значение имеет детская обида для превзошедшего ступень мага?

Добрые улыбки согревали мужественные лица, когда шли они по устланному шелком коридору. Казалось им, что ноги их едва касаются розовой ткани. И спустились они вниз, в просторный холл, а потом — по белым ступеням — на белую дорожку, что вела к высоким воротам. И дальше… чтобы много лет никто из ангмарцев не увидел ни офицера-мечника Конона, ни десятника Аша, ни тех трех солдат, что пришли в этот день в «Добрый приют».

— Тумес!

Биорк оглянулся: к воротам загона быстрым шагом, почти бегом, направлялся Скон. Туор похлопал быка по широкой слюнявой морде, поставил на землю ведро и двинулся навстречу старшему служке.

— Пойдем! — сказал Скон, крепко взяв Биорка за грязную руку. Ничего не объясняя, он повел его за собой. Они пересекли служебный двор и оказались перед маленькой дверью в стене храма. Скон отпер ее ключом и втолкнул туора внутрь. Биорк догадался, что они — в келье старшего служки.

— Два мордоворота были у Верховного! — сказал он без предисловий. — Ищут тебя!

— Ну и…?

— Я сказал: нет такого! Но мне, ясное дело, не поверили! А ты, значит, туор?

— Туор! — признался Биорк.

— Во! — Лицо Скона растянулось в улыбке. — Я уж и сам почти допер! Короче, надо тебе сматываться. Тумес, или как там тебя!

— Биорк! — сказал Биорк.

— Биорк! О, хуруг! И не выговорить! Пусть останется — Тумес! Я б оставил тебя здесь, но раз кто-то настучал — тебя все равно достанут!

— А тебе не влетит от Верховного? — спросил Биорк. — За вранье?

— Хой! Верховному-то что за дело до Наместника? Он сонангаям яйца не лижет! Его хозяин — Тор! Как и мне! — гордо сказал Скон.

— Тора я уважаю! — заметил Биорк. — Он моего сына покровитель!

— Сына? — вытаращил глаза служка. — А! Хуруг! Ты ж туор! Жаль, что надо тебе валить! Парни тебя прям полюбили! Да и я… — Скон смущенно хмыкнул. — А может, вправду…

— Нет! — твердо сказал Биорк. — Я уйду! Пора уж!

— Ну гляди! — На некрасивом лице служки были и огорчение и облегчение одновременно. — Знаешь, ежели как-нибудь… Ну, помочь тебе надо будет или что — ты приходи, не стесняйся! И сына своего веди! Он тоже туор?

— Да поболе меня будет! — улыбнулся Биорк. — Так раза в три-четыре поболе меня!

— Хой! — изумился старший служка. — Так он взрослый, что ли?

— Он — вождь! — сказал Биорк. — Воин!

— Ну? Слушай, Тумес! — глаза Скона загорелись. — Возьми меня с собой! А что? Я парень ловкий! Порядки знаю! Возьми! А то вот ты, к примеру, везде был, а я всю жизнь в Ангмаре, как амбарная хрисса! Ну возьми, а?

Биорк покачал головой.

— Извини, друг! Не могу! — И, увидев, как огорчил парня: — Но — слово! Если вернусь в Ангмар, тебя найду непременно! А там уж — как бог твой положит! Может, и поплывем с тобой по пенному морю!

— Да ладно! — махнул рукой старший служка. Хотя слова Биорка явно ему понравились. — Сам знаю, каков из меня спутник воину! — И, серьезным тоном: — Ща посидишь у меня! А уж как Таир вниз покатится, тогда и уйдешь!

И, вскочив со скамьи, на которую уселся было:

— Жди меня тут, Тумес! Ща я пожрать принесу и, — он подмигнул, — винца фляжку сворую! Посидим напоследок! Жди, Тумес! Я тя снаружи запру, чтоб никто не сунулся! Да я быстро!

Он сорвался с места и убежал.

Туор опустился на скамью. Улыбка оставалась на его лице еще целую минту.

Биорк покинул храм Тора во время полуденного отдыха. Он как раз добрался до гостиницы, когда посланные за Этайей воины вышли за высокие ворота.

По просветленным их лицам догадался Биорк, что произошло. Это и обрадовало, и огорчило туора. Обрадовало потому, что нашелся среди них, суровых солдат, человек с неопороченным сердцем. А огорчило потому, что, если Этайа использовала последнее средство, значит, ни аргенета, ни Нила рядом не оказалось. И более того, враги не опасаются мести. А это означало, что оба воина либо погибли, либо схвачены. Туор знал, что только безумец мог посягнуть на аргенету, зная, что на него падет месть этих двоих, уже доказавших свою силу.

«Однако я жив! — подумал туор. — А в этой стране довольно дураков, поэтому нет нужды думать, что мои друзья мертвы». Не желая обращать на себя внимание слуг (Биорк полагал, и справедливо, что они шпионят для своих правителей), туор вскарабкался на дерево и, раскачавшись, прыгнул на террасу третьего этажа.

— Вовремя, Биорк Эйриксон! — сказала Этайа, когда туор появился перед ней. — У меня есть достойное тебя дело.

— Слушаю, госпожа! — Туор потер испачканные пыльцой руки. — Но прежде скажи, что с Нилом?

— Отправился готовить наше отплытие, не тревожься. А вот нашему вождю угрожает опасность. И ни ты, ни я не успеем ему помочь. Он расплачивается за вчерашнее. — И аргенета рассказала туору о недавних событиях.

— Ты уверена, что я ничем не могу ему помочь? — спросил Биорк, когда она закончила.

— Да. Но слушай меня, воин, если не хочешь опять прийти слишком поздно…

Биорк торопливо шел по дороге в сторону Дворца Наместника. Таир висел двумя ладонями выше линии горизонта. Проходя мимо ворот храма Тора, который туор покинул полторы хоры назад, Биор увидел, что около входа топчутся угрюмые солдаты в стальных кирасах, с арбалетами наизготовку. Аллея Паломников и храмовый парк были полны солдат. Биорк увидел Верховного Жреца, разъяренных «синих», даже размахивающего руками Скона.

Солдаты перекрыли ворота, никого не впуская и не выпуская с территории храма. Паломники, уже начавшие собираться к вечернему приношению, бесцельно топтались у входа.

Биорк задержался, чтобы посмотреть, как будут развиваться события. Толпа росла. Настроение конгаев становилось все более агрессивным. С десяток «синих» по ту сторону решетки подзуживали толпу. Но жители Ангмара были слишком добродушны, чтобы броситься на солдат. Будь это храм Тура, все было бы по-иному, но здесь обе стороны пока ограничивались руганью. Биорк поспешил дальше. Мимо него промчался большой отряд всадников, не менее сенты, и, к его удивлению, не в сторону храма Тора, а по направлению к южной стороне порта. Туор достиг площади Умиротворения, на которую выходили армейские казармы. Еще один отряд промчался мимо него. Туор отпрыгнул в сторону, чтобы пятнистые тела прыгающих урров не сшибли его. Третий отряд поскакал к мосту через Марру. Биорк обратил внимание на воина, сидящего на мощном, почти черном урре, к которому то и дело подбегали офицеры. Значок начальника тысячи, строенные мечи под свернувшимся конгским драконом, блестел у него на рукаве. Лицо командира было сосредоточенным, но он не выглядел взволнованным или огорченным. Скорее, наоборот. «Любит подраться!» — подумал Биорк, разглядывая начальника тысячи.

Четвертый отряд вооруженных пиками всадников умчался в сторону Гавани.

— Похоже на Нила, — пробормотал туор и двинулся дальше.

У входа в дворцовый парк, как обычно, стояла стража. Но сегодня у солдат был не столь ленивый и самодовольный вид, как обычно. Оживление, царившее у казарм, не обошло стороной и Дворец. Только численность отрядов, время от времени вылетающих из ворот, была поменьше. Зато за те пару минт, что Биорк следил за воротами, не менее десятка бегунов покинули Дворец, и столько же вошли внутрь. Туор отступил к деревьям, окружающим стену парка снаружи. Для него не составило труда преодолеть ее. Поэтому через минту он уже бежал по ухоженной аллее дворцового парка.

Описание, данное ему Этайей, было предельно точным. Биорк сразу нашел маленькую стальную дверь — вход в подземелье. Дверь была заперта, но вряд ли был в Конге замок, способный остановить туора. Несколько движений бронзового крючка — и дверь, отчаянно заскрипев, отворилась.

Два стражника, улегшись на каменном полу, играли в кости. Мечи были небрежно брошены в пяти шагах от хозяев. Они подняли головы. Маленький воин был явно не тем, кого они ожидали увидеть.

— О! — сказал один из стражников.

Второй ничего не успел сказать: кулак туора вошел ему под ребра с правой стороны. Зато первый успел за это время вскочить и даже наполовину вытащить из ножен крайт.

— Молодец! — похвалил его туор, ударяя сначала ногой в голень, а когда стражник с воплем присел — головой в подбородок. Впрочем, лежавшие теперь без чувств стражники выполнили свой долг: шум у двери привлек внимание двух десятков солдат, бывших в соседнем помещении. Когда они, бряцая оружием и свирепо сопя, ввалились в комнату, туору пришлось отступить.

Часть воинов тут же отрезала Биорка от открытой двери, остальные обступили его полукругом, угрожая остриями мечей. Они были осторожны, помня предупреждение, полученное ими утром. Кроме того, лежащие тела товарищей говорили сами за себя.

Однако, когда двадцать здоровенных вооруженных вояк стоят против одного безоружного человечка, чей рост не выше, чем у их сыновей, они чувствуют себя глуповато. Тонкие руки туора не казались страшными. Правда, на поясе его висел нож…

— Брось нож! — гаркнул начальник стражников, рыжий конгай с покатыми плечами борца и гибкой талией танцора. Кольчужная рубашка из плоских чешуй закрывала его почти до колен. На голове красовался гребенчатый шлем, сдвинутый на затылок. Он даже не потрудился застегнуть подбородочный ремень.

Туор снял с пояса нож и бросил его на каменный пол.

— Дурачок! — сказал начальник и ударил его по голове плоской стороной меча.

Биорк упал на колено. «Язык змеи», выхваченный им из набедренной повязки, прыгнул к лицу начальника стражи и пробил череп на полпальца выше переносицы.

Никто из солдат ничего не понял. Только что они видели широченную спину своего командира, а теперь он валяется на полу, а на лбу его вспучивается кровавый пузырь.

«Язык змеи» покачивался в правой руке туора. Пальцы левой руки перебирали тонкую цепь. Те, кто никогда не сталкивался с этим оружием, с трудом могут представить, что это такое. Маленькая заостренная гирька из упругой стали на прочной и тонкой металлической цепочке в восемь минов длиной в руках тренированного бойца опасней, чем меч. Соперничая в точности и скорости с арбалетной стрелой, она способна поразить цель и вернуться в руку мастера быстрей, чем противник успеет мигнуть. Сила же удара такова, что «язык» пробивает не слишком толстую кирасу. Конечно, морранскую, а не конгскую. Особенно же опасен «язык змеи», когда нападающих много и атакуют они с разных сторон. То есть именно в той ситуации, в которой оказался Биорк.

Чем-чем, а трусостью конгаи никогда не отличались. Едва они оправились от удивления, вызванного видом поверженного начальника, как двадцать обнаженных клинков взлетели над головой туора. Если бы стражники не были охвачены гневом, если бы они питали большее почтение к маленькому воину, туору пришлось бы несладко. В соседней комнате было довольно арбалетов, чтобы нашпиговать стрелами полдюжины туоров. Но воин с мечом, особенно если он умеет им пользоваться, не побежит за арбалетом для того, чтобы подстрелить одного-единственного противника с маленькой железкой, к тому же ростом едва доходящего до плеча. Когда же двадцать солдат без всякого плана бросаются на одного-единственного бывшего туринга…

Первым пострадал солдат с самой лучшей реакцией. Когда он, опередив остальных, напал на туора, меч соседа проткнул ему бедро. Вместо того чтобы отступить к стене и этим прикрыть спину, туор прыгнул вперед. «Язык змеи» вылетел трижды, и три стражника рухнули под ноги товарищей. Еще один меч воткнулся не туда — гневный вопль пострадавшего смешался с хрипом другого солдата, которому гирька раздробила грудную кость над самым краем кирасы. Биорк нырнул прямо в образовавшуюся свалку и без ущерба вынырнул с другой стороны. Прежде чем кто-либо из стражников сообразил, что дичь ускользнула, маленький воин захлопнул стальную дверь и задвинул широкий засов. Учитывая, что еще раньше кто-то из стражников из осторожности захлопнул наружную дверь, а замок ее защелкивался при закрытии и отпирался только снаружи… Лязг рукояток, которыми стражники забарабанили в дверь, был оглушительным, но малоэффективным.

Руководствуясь собственным чутьем, Биорк углубился в подземелье и двинулся к намеченной цели. Любой лабиринт может быть пройден, если у идущего есть интуиция. А у любого туора, родившегося во тьме каменных пещер-лабиринтов чувство направления безукоризненно. Десять минт спустя Биорк увидел широкое низкое помещение, более напоминающее пещеру, с закопченным потолком и без единого светильника. Лишь свет пламени, горящего в открытом очаге, озарял грубую кирпичную кладку ее стен. Три человека находились в этом жутком помещении. Одной из них была девушка. Руки ее были прикованы к загнанным между кирпичами стальным костылям. Волосы распущены. Никакой одежды не было на ней. Блаженная улыбка ее подсказала туору, что она одурманена и не сознает реальности. Но двое мужчин, составивших ей компанию, были более чем реальны.

Один из них, угрюмый чиновник с отекшим бледным лицом, сидел за грязным столом и сосредоточенно грыз деревянный стержень кисти. Второй, более похожий на магрута, чем на человека, раскладывал на плоском камне у очага металлические предметы, назначение которых могло привести в трепет самого стойкого воина.

Тот, что стоял у очага, повернулся, и туор смог рассмотреть его подробнее. Толстогубый, с коротким, свернутым в сторону носом и темно-коричневой нездоровой кожей, человек был просто уродлив. Туловище его походило на раздувшийся мешок, поставленный на тонкие ноги. В довершение всего волосы урода были выкрашены в ярко-красный цвет.

— Умх! — сказал чиновник за столом. — Как думаешь, сколько нам еще ждать?

— Ждать? — тонким голосом переспросил палач. — Зачем ждать?

— Ну, пока дурь из девки выйдет?

— Выйдет! — сказал палач, перебирая свои инструменты.

Туор разглядел на его лице реденькую бородку.

«Он не конгай», — решил Биорк.

Палач взял тонкую длинную иглу на деревянной ручке и сунул острие в огонь. Когда, по его мнению, игла достаточно раскалилась, он подошел к девушке, смотревшей на него с бессмысленной улыбкой, схватил ее за руку и принялся медленно ввинчивать раскаленную иглу ей в локоть.

Девушка перестала улыбаться. Какое-то время лицо ее было неподвижно. Потом огромные глаза наполнились слезами.

— Не надо, — проговорила она. — Мне больно.

— Брось ты ее! — сказал чиновник. — Не видишь, она еще не очухалась.

Палач подошел к очагу и плюнул в огонь.

— Я не буду ждать! — сказал он. — Опять до утра провозимся!

Девушка с ужасом смотрела на свой локоть, из которого торчала игла. Туор скрипнул зубами: он ничего не мог сделать — между ним и комнатой была стальная решетка. Толстые прутья, заделанные в камень.

Палач подошел к девушке и пошевелил иглу. Она вскрикнула.

— Слышишь? — спросил палач. — Погоди немного — и она так завизжит, что ты оглохнешь.

— А она — ничего, — сказал чиновник и сглотнул слюну.

— Не люблю баб! — сказал палач и снова сплюнул. — Любуйся пока. Тем, что останется, даже магрут побрезгует.

— Ну ты говоришь! — сказал чиновник. — Вдруг она сразу все выболтает?

— Ну и что? — возразил палач. — Откуда мне знать, что она не врет? Нет! Моя работа мне известна. А твоя работа — кистью мазать. Кончим — пойдешь купишь бабу и трахнешь.

— После твоей работы только блевать хочется, — вздохнул чиновник. — Какие там бабы!

— Привыкай, привыкай! — покровительственно сказал палач. — В помощники возьму. Видал, как кенсит меня жалует?

— Лучше сдохнуть! — сказал чиновник.

На парковой лужайке, размахивая мечами, вертелись четверо всадников. Трое были личными стражниками Саннона. Четвертый — Эак, аргенет ар-Нетон, Диноит, ген-та Асенар и так далее. Прекрасный урр под светлорожденным был весь покрыт бурой засохшей кровью.

«Ранен? — предположил Саннон. — Нет, вряд ли. Слишком много крови, чтобы остаться в седле». Тут Саннон узнал урра начальника сенты и огорчился: добрый был солдат. Преданный.

Эак вышиб из седла последнего из противников и погнал урра прямо к дому. Саннону показалось, что взгляд аргенета все же зацепил его сквозь завесу листвы. Он поспешил в комнату и услышал на лестнице грохот.

Заляпанная кровью и грязью широкая грудь урра отбросила тростниковый занавес. Пригнувшись, чтобы не задеть верх дверной арки, сжимая в руке окровавленный меч, в комнату ворвался Эак.

С глухим чмоканьем стрела арбалета-ловушки воткнулась в горло урра. Саннон метнул нож. Урр, поднявшись на дыбы и попятившись, уперся задом в стену и тяжело рухнул на пол. Лапы и хвост его судорожно дергались. Эак успел соскочить — его поясной ремень не был пристегнут к седлу. Брошенный Санноном нож не поразил его в грудь, но все же разрезал плечо, и рукав изорванного камзола сразу набух от крови.

Второй нож, брошенный конгаем, Эак легко отбил взмахом меча.

Перепрыгнув через стол, Саннон рубанул мечом. Эак уклонился и попытался достать шею Саннона. Тот отвел меч браслетом. Противники обменивались редкими ударами, уважая друг друга и выжидая. Тактика эта была выгодна Саннону: аргенет истекал кровью. Долго ему не продержаться. Эак тоже понимал это. Он вынужден был атаковать всерьез. И нанес удар «пирующий клинок» — подсекающее движение с резким рывком вверх. Саннон подпрыгнул, чтобы уберечь колени, и едва избежал лезвия — клинок аргенета прошел в доле минима от его паха. Зато Саннон успел поймать белое лезвие собственным мечом, ринулся вперед и ударил Эака в лицо шипами браслета. Эак уклонился недостаточно быстро: шип рассек ему лоб, и струйка крови протекла вниз, заливая глаза.

Ни один из противников не сказал ни слова: открой рот — потеряешь дыхание — и жизнь.

Аргенет наискось ударил мечом. Простой удар. Такого Саннон не ожидал и не успел парировать. Меч Эака прошел вскользь по кольчуге, конгай пошатнулся и не успел нанести ответный удар. Эак получил преимущество и тут же воспользовался им, выполнил «падение дракона», серию из трех поворотов. Белый меч проткнул ногу Саннона пониже колена. Конгай упал.

Но аргенет не смог воспользоваться преимуществом — силы оставили его. Чтобы устоять, Эак тяжело оперся на меч. Сознание его туманилось, стены комнаты качались, он потерял слишком много крови, слишком много сил…

Саннон следил с напряженным вниманием. Боли он не чувствовал. Конгай знал: если Эаку удастся справиться со слабостью, Саннон умрет.

Эак справился. Взгляд его вновь стал осмысленным, и он сделал осторожный шаг к Начальнику Гавани, что стоял у стола, опершись на него левой рукой. Кончик белого меча описывал завораживающие кривые. Но Начальник Гавани был слишком опытен, чтобы смотреть на меч. Взгляд его был сосредоточен на бледных губах аргенета.

Эак сделал выпад… И метательный нож Саннона, все это время лежавший на столе, воткнулся в грудь аргенета чуть пониже сердца.

Саннон радостно вскрикнул.

И тут меч Эака, разорвав кольчугу, пронзил живот конгая и вошел в позвоночник.

— Жаль, что ты… шпион! — выдохнул конгский воин и умер. Последняя вспышка ярости Эака была действительно последней. Меч выпал из его руки, и аргенет безжизненным кулем повалился рядом с мертвым Санноном.

— Я могу положиться на тебя, Самит? — спросила Этайа стоящего перед ней пожилого мужчину, одетого в традиционный костюм имперского купца.

— Без сомнения, сениора! — Самит коснулся седой бороды и с достоинством поклонился женщине.

— Ее будут искать, мессир!

— Пусть. На моих кумаронах, сениора, я могу вывезти все, что ты пожелаешь. Здешние чиновники слепнут при виде золота.

— Благодарю тебя, мессир! Приди ко мне через две хоры.

— Та, за кого ты просишь, будет здесь?

— Надеюсь на это. Храни тебя Нетон, Самит из Ариона!

— Храни тебя Ута, светлорожденная!

Туор взялся руками за ржавые прутья и, упершись ногой, изо всех сил потянул. С тем же успехом он мог надеяться вырвать грот-мачту турона.

Палач тем временем раскалял на огне металлический прут со сплющенным концом. Он вынул его из очага, осмотрел, плюнул, остался недоволен и снова сунул прут в огонь.

— Рыбьи мозги! — выругал себя туор. Со всех ног он бросился назад, к выходу из подземелья.

— Может, спросить у нее что-нибудь? — предложил чиновник, которому было скучно сидеть без дела.

— Не время! — отозвался палач. — Сиди. Девка еще не готова.

Он вынул из пламени прут и тронул им деревянную скамью. От затлевшей древесины поднялся дымок.

— Годится, — пробормотал палач с удовлетворением и с прутом в руке приблизился к девушке. Прищуренные глазки с красными белками прошлись по ее телу. Палач кивнул сам себе и схватил ее за грудь выпачканной в саже рукой.

Глаза девушки выкатились от ужаса. Она закричала и забилась на цепях. Палач приблизил к ее соску раскаленный прут…

— Имх! — раздался за его спиной повелительный голос.

Палач недовольно оглянулся, не выпуская грудь девушки. Он услышал резкий металлический щелчок, выронил прут и повалился на камни. Черенок стрелы торчал у него из горла. Испуганный чиновник выскочил из-за стола и уставился на туора, поднявшего второй арбалет.

— Ты! — сказал Биорк. — Ключи от цепей!

Чиновник быстро-быстро закивал головой. Он, как завороженный, глядел на черный наконечник стрелы.

— Освободи ее!

Чиновник поспешно бросился к пленнице, вытащил из кармана тяжелую связку ключей и отпер замки. Девушка повалилась на каменный пол.

— Как мне попасть к вам? — спросил туор.

Чиновник задумался. Потом довольная улыбка появилась на его испуганном лице:

— Да, да, к нам! Ты пойдешь по коридору направо, господин, затем свернешь еще раз направо…

— Лжет, — раздался голос с другой стороны комнаты. Биорк резко обернулся. Рука его при этом задела стену, палец на спусковом крючке арбалета дрогнул, и мощные тяжи, освободившись, послали стрелу в цель, в сторону говорившего. Стрела вошла ему в грудь… И вылетела из его спины, расплющив наконечник о стену.

— Верю, что ты не хотел меня убить! — сказал незнакомец, опережая слова Биорка. На его длинной серой одежде не осталось даже прорехи в том месте, где сквозь нее прошла стрела.

Незнакомец пересек комнату и маленьким серебряным жезлом коснулся девушки. Глаза ее открылись.

— Кто ты? — спросила она, глядя на него снизу.

— Встань! — сказал незнакомец. И девушка встала.

Еще раз прикоснулся к ней серебряный жезл — и синяя безрукавка появилась на ней, а бедра обернула повязка цвета сока лиимдрео.

— Как твое имя, маг? — спросил маленький воин.

— Срезающий Плоды! — ответил чародей, оставляя девушку и приблизившись к решетке, что отделяла ее от Биорка.

— Как так? — удивился воин. — Ты же служишь Наместнику?

— Ты слишком долго прожил среди людей, туор, — сказал маг. — И почти забыл, кто ты. Но где ты слышал о маге, который служил бы человеку?

— Прости, — сказал Биорк. — То не мои слова. Если ты хочешь помочь нам…

— Не хочу, — ответил Срезающий Плоды, прикасаясь к решетке концом жезла. — Отойди!

Сталь быстро начала разогреваться. Туор ощутил исходящий от нее жар и отступил. Толстые прутья приобрели темно-красный цвет.

— Чиновник, — сказал маг, не оборачиваясь, — воды.

Тот поспешно зачерпнул ведром из кадки и подбежал к магу.

— Плесни сюда.

Холодная вода зашипела на каменной кладке.

— Еще!

Когда облако белого пара рассеялось, сеть трещин пересекла схваченные связующим раствором камни.

— Тяни! — сказал маг туору.

Биорк дотронулся до решетки: прутья были горячими, но не настолько, чтобы обжечь руку. Биорк потянул решетку на себя, и она выпала из развалившейся кладки. Туор отпрыгнул назад, и решетка, зазвенев, упала на гладкие камни коридора.

Биорк протиснулся в отверстие и оказался рядом с магом.

— Благодарю тебя, мастер Тайны! — сказал он.

— Не за что! Старший Брат, Двурогий Севера, велел мне помочь. Я — исполняю. Забудь! — Он коснулся жезлом головы чиновника. И туору: — Оставь свой арбалет здесь и идем!

Втроем, впереди — маг, за ним — девушка, последним — Биорк, они покинули страшное место и оказались в коридоре, ярко освещенном масляными лампами.

Маг уверенно вел их по подземелью. Биорк заметил, что, когда Срезающий Плоды идет, ноги его не касаются пола и движения их никак не связаны с перемещением мага.

Спустя короткое время они вышли из подземелья и оказались на первом этаже Дворца, в одном из залов.

Здесь было довольно много людей, но никто из них не видел ни мага, ни его спутников. Маг двигался прямо сквозь тела, но когда туор случайно задел одного из придворных, тот отшатнулся с возгласом удивления. Маг оглянулся, но ничего не сказал. Сам же Биорк стал осторожнее.

Не встретив никаких препятствий, они покинули Дворец и вышли в парк, которого уже коснулись вечерние сумерки.

Маг проводил их за ворота и, не прощаясь, покинул.

— Ты — Мара? — спросил Биорк.

— Да, мессир.

— Светлейшая Этайа послала меня за тобой. Боюсь, что я оказался не лучшим посланцем. Если бы не этот чародей, вряд ли я сумел бы тебя вытащить. Но сейчас, если ты не против, я отведу тебя к ней, девушка.

— Да, мессир! Благодарю! — ответила Мара и оперлась на плечо туора, потому что силенок после пережитого у нее оставалось немного. Если бы не маг, она вообще вряд ли была бы способна идти.

На площади Умиротворения солдат стало поменьше. И начальника тысячи уже не было. Зато у храма Тора кипела возбужденная толпа. Вдоль ворот цепью стояли копейщики, за ними — шеренгой, мечники с клинками наголо, а за мечниками — всадники на уррах, с арбалетами в руках. Между толпой и солдатами был просвет в пять мин шириной. Каменные плиты перед строем воинов были забрызганы кровью.

— Сейчас здешним правителям не до тебя, — сказал Биорк Маре. — Но потом я посоветовал бы тебе укрыться. У тебя есть покровитель?

— Да, — ответила девушка. — Но я не знаю, согласится ли он помочь мне.

Два человека встретились в пустом пиршественном зале гостиницы «Добрый приют».

— Приветствие, почтенный Самит!

— Рад видеть тебя, Асихарра!

Оба купца соединили ладони.

— Как идут дела, брат?

— Привез груз из Утурана. Думал, распродам в Ангмаре, да не вышло. Придется подняться до Кунга, иначе по хорошей цене не сбыть.

— Что нового в Утуране?

— Землетрясение, почтенный Самит! Уже второе в нынешнем ире! И убытки велики!

— Дела! И у нас в Арианне трясло! Прогневался Великий Нетон! Однако ж ты говорил о своем товаре! Думаешь, в Садах Тиниана заплатят больше?

— Уверен. Кораблям Уасура запрещено подниматься вверх по реке. Это они сбили здесь цены на утуранский товар.

— Да, люди уасуроми — добрые мореходы!

— Не лучше тебя, почтенный Самит! Как идет твоя торговля? Велик ли барыш? Слыхал я: уже четыре кумарона привел ты в ангмарскую Гавань.

Арионский купец провел ладонью по бороде.

— Хвала Нетону! В убытке не остаюсь. Но трудно стало торговать в благословенном Конге. Мало товара.

— Ой-мей! — удивился Асихарра. — Три урожая в ир дают наши поля!

— Однако цены на пряности высоки, пошлины еще выше. Хоранская лоти сейчас намного дешевле, чем сотта.

— О! — лукаво улыбнулся Асихарра. — Не верю, что столь опытный купец, как Самит, не нашел, чем загрузить трюмы!

— Смейся, Асихарра! Ремесленники Конга еще не забыли свое мастерство. Ваши мечи — по-прежнему лучшие в Асте.

— Если не считать тех, что куют туоры на западе.

— Но ты удивишься, если я скажу, какой товар я повезу в Коронат!

— Трудно удивить Гана-Асихарру! Попробуй!

— Люди! Я повезу людей!

— Удивил! — сказал конгай. — Но зачем? Разве они не станут свободными, едва ступят на землю Империи?

— Они и сейчас свободны! — засмеялся Самит. — И хорошо платят за места на моих палубах!

— Скверные времена! — Асихарра помрачнел. — Если народ Конга уходит из своей страны!

— Прости мне мой смех, Асихарра! — извинился армэн. — Я не подумал, что могу огорчить тебя!

— Пустое! Но скажи, разве отважный Саннон не препятствует тебе? Уж он-то…

— О, у него столько шпионов, что они сами забыли, кому служат! — перебил Самит. — А начальник таможни, сам знаешь…

— Знаю, — кивнул Асихарра. — Что ж, удачи тебе, Самит! Но позволь задать тебе вопрос?

Купец из Короната кивнул.

— Кто таков Эак Нетонский?

— А зачем тебе? — насторожился Самит.

— Он и слуги его этой ночью будут гостями на моем судне, — честно признался конгай.

Самит задумался. Потом спросил:

— А зачем светлейшему Эаку идти вверх по Марре, он не сказал тебе?

— Хтон знает! Его белолицый слуга говорит: им нужен Тангр. И сам слуга таков, что я могу поверить: он таки доберется до столицы Тонгора, кусай меня в задницу! Так что Эак? Он, верно, таков, чтоб идти в Тонгор, или это — предлог, чтобы скрыть настоящую цель? Не хотел бы я везти к истокам Марры врага Конга!

— Ты спросил! — произнес Самит задумчиво. — И ты знаешь, что я — слуга Империи. А Эак? Он высший слуга Империи! И ты поверишь моим словам, конгай?

— Ты — кормчий. И я — кормчий! — с усмешкой сказал Асихарра. — Ты не станешь мне врать. Если Эак — враг Конга, шпион, ты просто сказал бы: не знаю. Я прав?

— О, ты хитер, Асихарра! Ты — Торговец! — восхитился арионец. — Да, ты прав. И будь спокоен. Эак Нетонский может захотеть достичь даже Моны.

— Он что, сумасшедший?

— Нет. Хотя — да. По-своему. Он пойдет, если решит, что это — честь для него. Слышал: в бою он ведет себя так, будто ищет смерти. Уверен, если он ее найдет, смерти не поздоровится! И у него меч из бивня саркула. Таким мечом, если он заговорен, можно сразить даже демона.

— Белый меч? И он решился взять с собой такую ценную вещь? Разорви меня таг! Верно — сумасшедший, кусай меня в задницу!

— Не забывай! — захихикал Самит. — Меч Эака — в руке Эака!

Домоправитель вошел в комнату сразу же, как только услышал вой запертого тага. Он не посмел бы войти, если бы не был уверен, что хозяин не сможет возразить. Эака он опасался значительно меньше. Однако был приятно удивлен, обнаружив его лежащим без чувств около тела конгая.

Перешагнув через голову мертвого урра, домоправитель подошел к трупу Саннона и взялся за рукоятку меча Эака, инкрустированную драгоценными камнями. Только встав обеими ногами на труп, домоправитель сумел выдернуть меч.

В комнату неслышно вошла девушка.

— Морон! — сказала девушка.

Домоправитель вздрогнул и обернулся. Лицо его было искажено страхом.

— Ты зачем здесь, Дайна? — прошипел он.

— А ты зачем? — с вызовом ответила девушка.

Домоправитель пронзил ее взглядом, но ничего не сказал. Меч все еще был в его руках.

Девушка подошла к распростертому на полу телу аргенета и склонилась над ним.

— Красивый! — прошептала она, разглядывая окровавленное лицо Эака. Девушка наклонилась еще ниже. Домоправитель посмотрел на ее тонкую смуглую шею, и губы его искривила недобрая усмешка.

— Да он жив! — вдруг вскрикнула девушка.

И в этот момент конгай нанес удар. Белый меч прошел через шею девушки так легко, будто это была соломинка. Круглая головка отскочила, покатилась по полу и остановилась возле оскаленной морды урра, удивленно глядя синими глазами. Обезглавленное тело девушки упало на Эака. Кровь толчками выплескивалась из перерубленной шеи.

— Великий Тур! — прошептал домоправитель, глядя на белое лезвие, воткнувшееся в мат в миниме от его ступни. — Я мог повредить ногу!

Потом его глаза обратились к лежащему без сознания аргенету.

— Значит, живой? — произнес конгай.

Он выдернул из пола меч и потрогал рукой лезвие у рукояти, там, где оно не было запятнано кровью.

— Значит живой! — повторил он, занося меч…

Маленький туор вошел в гостиницу, ведя за собой Мару.

— Подними нас на третий! — крикнул он сонному слуге и втолкнул девушку в лифт.

— А нас здесь не поймают? — настороженно спросила Мара. Ей совсем не хотелось вновь очутиться в подземелье.

— Здесь — в последнюю очередь! — отозвался туор. — Когда тебя ищут, лучше всего быть там, где тебя уже искали. Или там, где ты жил бы, не будь за тобой охоты. Самое подходящее место для нас — Дворец Наместника. Но там слишком много людей и слишком много стражи. Этайа! — произнес он, останавливаясь у входа в апартаменты Эака.

— Входите! — раздалось из-за дверей.

Биорк протолкнул Мару вперед.

— Тебя надо одеть, — сказала Этайа, поглядев на девушку.

— Разве этого не достаточно? — удивилась конгаэла, прикоснувшись к безрукавке из синего шелка с черным кантом по краям.

— Хорошая магия! — засмеялась Этайа, и вуаль вскипела и опала над ее лицом. — Но тебе нужно что-нибудь более вещественное. Биорк! Спустись вниз, позови арионена.

Когда они вернулись, на Маре было серое длинное платье из прочной тианской ткани. Взято оно было явно из гардероба аргенеты, но пришлось впору девушке, хотя Мара и была немного ниже ростом и пошире в плечах и бедрах. Подобная одежда обычно подходит всем. Гибкую талию девушки обвивал плетеный кожаный пояс, черный, глянцевый, с тисненым тианским же орнаментом. На серебряной пряжке был вычеканен герб, которым удостоил Этайю великий короннос Империи: фигурка танцующей богини радости Уны. Герб, как нельзя более подходивший и самой Маре.

— Сениора! — произнес Самит с легким поклоном.

— Твой помощник? — спросила аргенета, разглядывая лоснящуюся, хитрую физиономию Гана-Асихарры.

— Не удостоен чести, госпожа! — пророкотал толстый кормчий. — Я, скорее, твой помощник, если мой кровник Нил, говоря «та женщина», имел в виду тебя?

— Меня. Благодарю! — ответила Этайа. — Не будешь ли ты столь добр, чтобы подождать, пока я устрою девушку?

Асихарра взглянул на Мару, и челюсть его отвисла.

— Нини! — воскликнул он. — Что ты здесь делаешь, дочка?

Мара ничего не ответила, лишь улыбнулась кормчему бледными губами.

— Ее ты вручаешь моему попечению? — спросил Самит.

— Да!

— Хлопотное дело, сениора! — сказал купец. — Она красива.

— Что с тобой за беда? — вмешался Асихарра. — Могу я помочь?

— Если у тебя есть ключи от подвалов Наместника и сказка для его палача.

— Жребий Хтона! — в ужасе воскликнул кормчий. — Ты можешь попасть в лапы Имха?

— Попала, — сказала девушка. — Он,— она указала на туора, — вытащил меня.

Асихарра обернулся к Биорку.

— Твой должник! — сказал он торжественно.

— Оставь! — отмахнулся туор. — Ты же кровник моего сына.

— Ты? Сы-сына? — Асихарра выпучил глаза. — Ты? Боги! Кто же была его мать? Великанша с южных земель?

Неожиданно дверь в покои распахнулась, и внутрь уверенно вошла женщина. Однако, увидев совсем не то, что ожидала, она замерла на месте, а затем попыталась улизнуть. Туор поймал ее за руку и втащил обратно.

— Ты кто? — спросил маленький воин, стальными пальцами сжимая ее запястье.

— Быстро пусти меня, недомерок! — сердито крикнула женщина, тщетно пытаясь освободиться. — Да ты знаешь, кто я?

— Хочу знать, — отозвался туор, еще крепче стискивая руку.

— Жена почтенного Тага! — сказала Мара.

— Ты… — крикнула женщина. — Я…

— Зачем ты здесь? — спросила Этайна. — Ты ищешь Нила? Отпусти ее, Биорк: она не враг.

— Пусть докажет! — возразил туор.

— Докажу, если отцепишься от меня! — огрызнулась Тэлла.

Туор выпустил ее, и она принялась растирать запястье.

— Поспеши! — угрожающе произнес маленький воин.

— Кто этот человек? — спросила Тэлла, показав на Самита.

— Армэн, — ответила Этайа. — Не тревожься, никто из нас тебя не выдаст!

Тэлла вынула из кармана маленький свиток.

— Вот пропуск на выход из Ангмара. Он составлен на имя Нила Биорена. И я отдам его только Нилу Биорену!

— Отдашь тому, кому я прикажу! — сердито сказал Биорк.

— Тебе он ни к чему! — презрительно отозвалась конгаэса. — В нем — описание владельца. Любому видно, что ты не его родственник! — К ее удивлению, все рассмеялись.

— Пусть так, женщина, — согласился туор. — Комната Нила! — Он показал на тростниковую завесу слева от двери. — Иди и жди его!

Тэлла сердито фыркнула и удалилась за занавес.

— Нужны тебе деньги? — спросила Этайа арионского купца.

— От светлорожденной Этайи мне довольно слова благодарности. — Купец погладил бороду. — Его я уже получил.

— Ты не передумала, девочка? — спросила Этайа. — У тебя теперь ничего нет, кроме жизни. И завтра я уже не смогу позаботиться о тебе!

— Она не будет испытывать нужды! — сказал Самит. — Не беспокойся, сениора!

— Благодарю тебя… госпожа! — поклонилась Мара.

Аргенета обняла ее:

— Храни тебя Ута!

— И тебя… Тай! — сказала Мара совсем тихо.

— Встретимся дома, сениора! — поклонился Самит. — Храни тебя Нетон! И тебя тоже, воин Севера! — Он сжал руку туора.

— А мне ты ничего не скажешь? — осведомился Асихарра.

— Береги своих гостей, ты, винный бочонок! Доброго ветра!

— Доброго ветра, старый пират!

— Самое время вернуться Нилу, — сказал Биорк, когда они остались втроем. — И хотел бы я знать, где наш гордый Эак?

— Повремени немного! — сказал Нил домоправителю, перешагивая через голову урра. — И дай его сюда! — Гигант протянул руку за мечом.

Морон отпрянул, попытался ткнуть Нила острием. Нил поймал конгая за руку, отобрал меч и щелкнул домоправителя по макушке.

— Разве я похож на девушку? — спросил он вкрадчиво.

Домоправитель посерел и попятился от него.

— Я тебя не убью, — сказал Нил. — Но наказать — накажу. — И взмахнул клинком.

Домоправитель дико закричал. В ответ в дальней комнате снова завыл таг.

— Лучше перевяжи! — бросил Нил корчащемуся конгаю. — А то и впрямь сдохнешь!

Наклонившись над Эаком, гигант выдернул из его груди метательный нож. Темная струйка крови вытекла из раны.

— Пустячок! — пробормотал Нил. Он пропел несколько слов, и кровь остановилась. Гигант подобрал меч, вскинул аргенета на левое плечо и вышел из комнаты.

Никто из слуг не посмел его задержать, и, провожаемый испуганными взглядами, Нил покинул дом.

Урр конгского сотника лежал мертвым, потому Нил подозвал одного из оседланных урров стражи. Почуяв запах свежей крови, урр нервно рыкнул, но Нил успокаивающе погладил его по голове и положил аргенета поперек седла.

— Пожалуй, нас двоих ты не унесешь! — сказал гигант урру и щелкнул языком. Два других урра тотчас подбежали к нему и потерлись мохнатыми мордами о его плечи. Нил сел на одного из них и бок о бок с животным, на котором лежал Эак, выехал на темную улицу.

Теплый ночной воздух овеял его лицо. Редкие прохожие со светильниками в руках косились на огромного всадника. Один раз мимо промчался десяток стражников, но гигант вовремя отъехал в тень старого орехового дерева. Южная тьма была хорошим укрытием, но сейчас обе луны катились по бархатному небу. Нил предпочел бы, чтобы они уже зашли. Ему и уррам света было бы довольно, а любому из конгаев — ничего не разглядеть дальше вытянутой руки.

У входа в гостиницу горели открытые светильники в виде трезубцев Нетона. (Гостиница была очень старой!) Шесть коротких оранжевых языков трепетали под порывами соленого ветра. Черные хвостики копоти вились над ними.

— Славная ночь, торион! — сказал Асихарра, встречая Нила у входа в «Добрый приют».

— Клянусь Рогами, кормчий, славы нам сегодня довольно! — отозвался Нил. С Эаком на руках он вошел и стал подниматься по лестнице.

— А я тут сторожу! — крикнул ему вдогонку Асихарра.

Ночь была тихой и сладострастной. Но Ангмар, растревоженный днем, не мог принять его очарования. Со стороны храма Тора все еще доносились крики. Отсветы пламени, подобные вспышкам зарниц, играли над южной частью порта. Не спали и во Дворце Наместника. Но Дворец был слишком далеко от «Доброго приюта», стоявшего на окраине богатого квартала, в трех милонгах от высокого берега мелеющей Марры.

Заскрипел лифт. На лестнице появился Нил, несущий гору дорожных тюков — хватило бы на несколько носильщиков.

Эак, бледный и слабый, но уже стоящий на собственных ногах, вышел из лифта, опираясь на плечо Этайи. За ними — туор, несущий оружие, и Тэлла.

Они вышли из гостиницы. Почтительный слуга придержал занавес. Двое других подвели тагов. Даже управляющий лично вышел проводить. Он был доволен: золотая монета приятно оттягивала карман.

— Тибун! — позвала Тэлла. Из темноты (обе луны уже обежали небо и теперь не появятся до последних предутренних часов) мягко выкатилась карета, запряженная пятеркой породистых тагтинов.

— Великодушный муж сделал мне подарок! — сказала Нилу конгаэса.

— Кстати, — заметил гигант, забрасывая тюки на крышу кареты. Он не пожелал доверить их слугам.

— Твои друзья могут сесть внутрь. Карету с драконом никто не остановит. Мы поедем верхом.

Нил кивнул, поднял ее и посадил в седло. Урр лизнул его в щеку.

Слуга похлопал тростью коренника, и тагтины, рыча и повизгивая, тронули с места. Легкая карета, покачиваясь, исчезла в темноте.

— Тебе будет грустно без меня? — спросила конгаэса. Их животные бежали так близко, что нога женщины касалась ноги воина.

— Нет, — ответил Нил. — Но я тебя не забуду. И, может быть, вернусь.

— Может быть, — Тэлла улыбнулась нежно и жалобно. — Подари мне что-нибудь, мой Тор!

Нил вынул кинжал и отрезал прядь желтых волос, падающую на его лоб…

— Возьми, — сказал он, протягивая прядь женщине. — Это то, что ты хотела?

— Да, мой Тор! — Тэлла поцеловала подарок и спрятала в кожаный кошель с бисерным узором, гайтан которого обнимал ее шею.

Некоторое время они ехали молча. Слышно было, как цокают по камню кланги и ровно дышат бегущие урры.

Тэлла крепко сжимала ногами мохнатые бока и ощущала коленями, как перекатываются мощные мускулы под толстой кожей.

— Я сочинила тебе песню! — сказала она Нилу. — Хочешь услышать?

— Ты спрашиваешь!

Тэлла положила руку на твердую луку седла. Ее пальцы начали отбивать ритм:

— Тебе нравится?

— Да, моя Ута! Ты больше, чем я думал!

Тэлла тихо засмеялась, нашла в темноте его руку и прижала к губам.

— А ты — нет, мой воин! — сказала она.

Ладонь Нила легла на ее талию. Они ехали так близко друг к другу, как только позволяли урры.

— Я сразу поняла, кто ты! — прошептала Тэлла. — Но ты дал мне больше, чем я ждала!

— Ты — самая красивая из моих женщин! — шепнул воин, почти касаясь губами ее уха.

— А я знаю, что ты видишь меня даже в этой чернильной тьме! — и хихикнула, как напроказившая девочка.

— Ну, это не штука! — сказал Нил.

Урры, которым надоело бежать морда к морде, сердито шипели друг на друга.

— Пахнет водой, — сказала конгаэса. — Скоро мы расстанемся, мой Тор.

Катящаяся впереди карета остановилась. Нил соскочил на землю. Асихарра тяжело выбрался из кареты и вгляделся в темноту.

— Ни зги не видно, кусай меня в задницу! — проворчал он. — Возничий, это та самая лестница?

— Другой дороги нет! — заверил его слуга.

Над водой было светлее, чем там, где они стояли, в тени деревьев. Но испарения, поднимавшиеся над поверхностью воды, не пропускали слабого света звезд.

— Гляди туда, Асихарра! — сказал Нил, поворачивая кормчего в нужном направлении.

— А, вижу, — пробормотал Асихарра, разглядев наконец в четверти милонги темную тушу кумарона.

Кормчий дважды свистнул. В ответ на корме судна вспыхнул и погас красный огонь. Старый слуга зажег светильник и поставил его перед стволом сантаны. Вскоре они услышали, как шлепают по воде длинные весла. Потом днище карки проскрипело по мокрому песку.

— Отец? — тихо позвал из темноты Филон.

— Хой! — отозвался Асихарра. Голые мускулистые гребцы выпрыгнули на берег. Асихарра подал руку Этайе, и женщина ступила на землю. Лицо ее было открыто, но разглядеть его во тьме могли разве что Нил и туор.

Эак вышел из кареты следом за аргенетой. Силы так быстро вернулись к нему, что удивленный кормчий тихо выругался.

— Эти благородные и вправду вылеплены из другой глины, — сказал он сыну. — Только что наш кровник приволок его на плече, будто мешок с шерстью. И крови на нем было больше, чем одежды. А погляди, вот он стоит с таким видом, будто не прочь опять затеять с кем-нибудь потасовку.

Последний матрос столкнул карку с мели и запрыгнул на нос. Гребцы ударили веслами, разворачивая суденышко в сторону кумарона.

Прислонясь спиной к гладкому стволу, Тэлла смежила веки. Слабый ветерок теплой ладошкой касался ее лица и обнаженных плеч. Она услышала, как захлопали, поднимаясь, паруса. Потом противно заскрипел вал — подняли якорь. Корабль тихо-тихо сдвинулся, пошел, пошел… Мигнул на прощанье огонек, высокие мачты заслонили звезды, и тьма сомкнулась за кормой кумарона.

Старик слуга с ласковой фамильярностью коснулся руки Тэллы:

— Пора, госпожа!

Тэлла его не слышала.

Глава первая

«…Что же до земель за Срединным морем, то к Закату и Полудню лежит там Морран, Черная Твердь. Пенное море Урт отделяет Черную Твердь от Красной, Хорана. И тянется она с Полуночи на Полдень на тысячи лонг. Точная же протяженность Моррана неведома, ибо не был никто на юге его. А север его таков: Уранунг, обиталище черных магов, там, а к востоку от Уранунга — Морранна Чернолиственная, Владение братства святейшего, последователей ереси Кулдорской.

К Полудню от Морраны — Конг благословенный. От хребта Кангр до побережий двух морей — Конг. Север его — междуречье Корры и Марры, плодами изобильное. Юг же, за Коррой, Святой рекой, за горами Уранг — болота и джунгли Туонтры, Погибельного Леса. И недружествен край тот, как Закатные земли Магра.

Некогда были страны перечисленные частью Короната, и именовались Уранморраной, Великим Краем Черным. Но отпала Уранморрана, и распалась она, выйдя из-под руки коронноса. И ныне печальна участь людей ее.

Что же до четвертой страны Черной Тверди, Тонгора провознесенного, — запретна земля эта для чужеземцев. А к Закату от Тонгора и земель Уранморранны — Моррор, Черногорье. И воистину благостны горы эти для людей Моррана, ибо за ними, на берегах, обращенных к морю Заката, обитают порождения Древней Смерти, магруты и иные чудовища немыслимые…»

ИЗ ВСТУПЛЕНИЯ К «ОПИСАНИЮ ЗЕМЕЛЬ» ОНТОРА РУНСКОГО.

Небольшая урра с оранжевой, в коричневых неровных пятнах шерстью, потыкалась мордой в плечо. Санти протянул ей слипшийся комок вяленых фруктов. Шершавый язык деликатно подхватил угощение, и комок исчез в широкой пасти. Урру звали Уной. Коричневый, с кремовым брюшком детеныш подбежал и пихнул Санти головой в поясницу: тоже хочу! Санти бросил ему еще один ком, и малыш ловко поймал его на лету. Молочно-белые клычки звонко ляскнули.

Санти принялся седлать урру. Язык Уны трудился над его головой. Когда юноша застегнул последнюю пряжку, волосы его были такими, будто он недавно попал под дождь. Санти ухватился двумя руками за края седла и, подтянувшись, влез на спину Уны.

— Купаться! — крикнул он. И довольная урра легким галопом, чтобы поспел детеныш, понеслась в сторону озера.

Никогда еще у Санти не было верхового животного. Конечно, он умел держаться в седле — мальчиков его сословия с пяти лет учат этому. Став старше, он иногда ездил на отцовском урре. Но то был урр отца — не его.

Уна почуяла воду и длинными прыжками понеслась вниз по склону. Отставший детеныш жалобно завизжал. Разбрасывая во все стороны сверкающие брызги, они врезались в прохладную воду. Урра принялась лакать, а Санти с удовольствием разглядывал поросшие лесом холмы. Владения антассио сонанги заканчивались в двух лонгах к северу. Там возвышалась сплошная каменная стена. Санти был предупрежден, что верх ее покрыт ядовитой смолой, разъедающей одежду и оставляющей на коже глубокие язвы. Но даже если бы он об этом не знал, взобраться на стену высотой в пятнадцать минов он все равно не смог бы. Тем более что все деревья рядом с ней были спилены, а снаружи и внутри постоянно двигались вооруженные караулы. К чему такие предосторожности, Санти не знал, но это не слишком беспокоило юношу. По крайней мере меньше, чем тот факт, что с момента его похищения ни единой строчки не возникло в голове юноши.

пропел Санти, чтобы убедиться хотя бы, не забыл ли он того, что сочинил прежде. Нет, не забыл. Он взглянул на круглые верхушки замковых башен. Все остальное было не видно отсюда, из впадины. «Вот то место, что виделось мне в снах!» — подумал он.

Свои первые шесть иров Санти прожил в доме старшей сестры отца. Он отлично помнил эту легкую хижину с тонкими стенками и тростниковой крышей. Помнил и огромного, как ему тогда казалось, а на самом деле низенького, крепкого, похожего на дождевой гриб иллансанера[29], мужа тетки. Иллансанер не столь уж часто бывает дома, но тетка и в одиночку вполне управлялась и с маленьким хозяйством, и с пронырами сыновьями, братьями-близнецами на четыре ира старше Санти. И с ним самим, сначала — хилым, болезненным младенцем, потом таким же тощим и шустрым безобразником, как и его двоюродные братья.

Вскормленный молоком овцы-оисы, Санти до трех иров называл тетку мамой. А узнав, что не она его мать, не стал от этого любить ее меньше. Но он помнил, как удивился, когда один из братьев сказал ему, что высокий темнолицый конгай с плечами шире дверного проема, тот, что изредка навещал тетку, — его отец.

Честно говоря, он побаивался сурового, молчаливого Тилона. Этот страх остался в нем, пожалуй, и до сего времени.

Отец его не был уроженцем Ангмара. Он появился на свет в одном из крохотных селений Междуречья. Детство его было ничем не примечательно. А когда Тилону минуло четырнадцать иров, родители его заболели хисором и умерли в один сестай. Две трети поселян унесла болезнь, но не тронула отрока Тилона. И поехал он в Ангмар, где жила замужняя сестра его.

В четырнадцать иров Тилон ростом не уступил бы и взрослому. И силой тоже. Потому работу отыскал быстро. А спустя четыре ира уже заправлял артелью каменщиков. Рослый, сильный, как урр, приятной наружности, Тилон был к тому же честен и надежен, как причальный кнехт. И не дурак, хотя и казался тяжелодумом из-за медлительной речи. Тут-то и положил на него глаз Пос, зодчий: сделал своим помощником. Еще четыре ира — Пос умер, и Тилон занял его место.

Зодчий Тилон! Неплохо для парня двадцати трех иров от роду!

И стал юноша важным не по возрасту, еще более неторопливым, еще более немногословным. Быть бы ему мастером из средних, что даже в Конге отращивают могучее брюхо еще прежде, чем обзаводятся парой сыновей. Быть бы… Да боги решили иначе!

Умер ситанг. Глашатаи оповестили об этом народ Конга. Новый правитель принял кормило власти, и, как всегда бывает, зашевелилась страна, оживились чиновники, военачальники, купцы. И, как всегда в Конге, вспомнили о Юге, безжалостном Юге, дарящем богатство так же щедро, как и смерть.

«Строенный меч», сотник Бентан, прибыл в Ангмар в конце Дефитиона — месяца Увядания. Прибыл с двумястами воинов и личным повелением ситанга. Выбрав лучший из шести ангмарских больших туронов, он разместил на нем свой отряд и с полудюжиной солдат отправился глотнуть вина в самую чистую из ближайших харчевен.

Случилось так, что и Тилон, ангмарский зодчий, заглянул туда же — выпить чашку охлажденного сетфи.

— Какой тарион[30]! — Бентан толкнул плечом своего помощника.

Тот без интереса поглядел на толстощекого парня.

— Мясо! — уронил равнодушно и вернулся к тианскому.

Но глаза сотника уже загорелись.

— Эй ты! — закричал он зычным голосом военачальника. — Ты, ты!

Из немногочисленных гостей таверны Тилон последним оглянулся на окрик.

— Поди сюда! — сотник призывно замахал рукой.

— Тебе надо — ты и подходи! — отозвался юноша.

К изумлению солдат, Бентан даже не рассердился.

— Нет, ты гляди, какая у него шея! — заорал он прямо в ухо отодвинувшемуся десятнику.

— Один хороший удар. — Десятник был старым воякой и знал цену шеям.

Сотник хлопнул ладонью по столу, оглядел своих солдат.

— Парень нам нужен! — безапелляционно заявил он. — Такой богатырь!

Солдаты полностью разделяли мнение десятника, но знали: если сотнику в башку запала мысль — вышибить ее невозможно даже онгарской дубиной.

Сотник встал. Встал и сам (!) подошел к молодому зодчему. Обняв его (Тилон брезгливо отодвинулся — от сотника воняло, как от старого урра), Бентан, хитро улыбаясь, сказал:

— Два золотых «дракона» в сестай! — И подмигнул: ни один из его солдат не получал больше одного.

— Отойди! — сказал Тилон. Деньги его не заинтересовали. Как зодчий он имел втрое больше.

— Ты увидишь мир, парень! — вышел с другой стороны сотник. Теперь он был убежден — ангмарец нужен ему позарез!

Мир Тилона интересовал еще меньше. Ему вполне хватало Ангмара.

Он стряхнул с себя руку сотника и встал, намереваясь уйти. Бентан опять не рассердился. Он был в восторге от парня! Но, само собой, не собирался его отпускать.

— Карман! — бросил он одному из солдат. — Ну-ка, останови его!

Карман, коренастый, темнокожий, был ростом едва по плечо Тилону, и юноша с удивлением уставился на заступившего ему дорогу.

— Притормози, паренек! — лениво произнес солдат. — Тарион тебя не отпускал!

Юноша почувствовал раздражение.

— Что мне твой тарион! — сердито сказал он и попытался оттолкнуть солдата. Тот ловко схватил его за руку и заломил за спину Тилона. Карман был когда-то борцом, а зодчий — всего лишь деревенским парнем. Но иногда сила тоже имеет значение. Тилон распрямил завернутую за спину руку с такой легкостью, будто его держала девушка. Он стряхнул с себя Кармана, как бык стряхивает тихола, и зашагал к двери.

Все бывшие в таверне притихли, ожидая развязки.

— Ну-ка, парни! Возьмите его! — закричал Бентан. Он прямо-таки лучился от радости.

Пятеро солдат поднялись с мест. Но еще прежде отброшенный Тилоном Карман вскочил с пола и ударом под колено свалил Тилона. Вот тут зодчий по-настоящему рассвирепел. Он был увальнем, но, рассердившись, двигался достаточно быстро. Прежде чем солдаты обступили его, он снова был на ногах и разбросал их, как детенышей тага. Бентан хохотал. Он был доволен. Он ни на минту не усомнился, что его подчиненные сладят с Тилоном, но ему очень понравилось, как тот обошелся с ними, полагавшими, что скрутят его играючи.

— Ну ты! — зарычал ангмарец, делая шаг к Бентану.

И, получив удар рукоятью кинжала повыше уха, мешком повалился на грязные доски пола.

— Свяжите его, ребята, и тащите на корабль! — распорядился он. — Да поласковей, хуруги! Из этого мяса я сделаю бойца!

Наместнику доложили о случившемся лишь вечером, когда паруса турона уже скрылись вдали. Наместник подумал — и махнул рукой. Зодчим Тилон был так себе, одним из многих. Жаловаться? На военачальника с полномочиями личного порученца ситанга? Нет, он, Наместник, не вчера родился!

И Тилон был забыт. Неудивительно. Удивительно, что спустя два ира он вернулся!

Но таким, что узнать его было нелегко. То был мужчина, на пути которого становиться не хотелось. В нем не было злобы, но было нечто, отчего предшественник Тага, пожелавший узнать, где провел время бывший зодчий, поглядев Тилону в глаза, оставил это желание. Предшественник был стар, его вскоре заменили. А бывший зодчий доказал, что он вовсе не бывший. Больше того, Тилон стал мастером, не знающим равных в Ангмаре. И в тени этого превращения осталось незамеченным то, что он привез с собой крошку сына.

Тилон строил дома, виллы, военные укрепления и мост через Марру. Всем была видна его работа, но сам зодчий оставался тайной. Впрочем, тайна, убранная в Известность… Не всякий возвращается с Юга! Не всякий, возвратившись, становится лучше, чем прежде. Но никто не остается таким, каким был. «Хвала богам, — думали ангмарцы, — что у нас есть такой человек!»

Кто же не слышал о зодчем Тилоне, а? Поговаривали даже, кое-кто из сонангаев хочет пригласить его. Великая честь!

Замкнуто жил Тилон. Лишь с одним человеком водил он дружбу: с капитаном Санноном, тем, кто позднее стал Стражем Севера, Начальником ангмарской Гавани. Многим дружба эта казалась странной: презирал отважный Саннон людей гражданских сословий, тех, кто не владеет мечом. Но не забывайте, что увезен был Тилон сотником воинского отряда. И только сам зодчий знал, кем был он там, на далеких Южный Границах. Уж, наверное, не строителем! Хотя, Хтон знает, где же тогда он научился возводить хоромы, что под стать самому ситангу?

Тилон взял сына к себе, когда тому исполнилось шесть иров. Скромен был дом зодчего для человека его ранга. Но мальчику показался дворцом. Три этажа: один — под землей, два — над ней. Резьба, шелк, мозаика, драгоценная посуда. Ванна размером с маленький бассейн. И не керамическая, а из цельного камня, прозрачного, зеленоватого, как вода. На крыше — сад. Не боялся хозяин, что упадет он на голову во время землетрясения, — сам строил. Прочен дом, устойчив, как корабль. И красив, как корабль.

А слуг было совсем мало: кухарка, садовник, служанка да учителя Санти. За тангами и урром Тилон ухаживал сам.

Сложными были отношения отца и сына. Санти его побаивался, хотя поводов не было. Напротив, отец делал для него все, что бы мальчик ни попросил. Таких игрушек, как у Санти, не было даже у детей Наместника. Впрочем, у того их было полторы дюжины — все от разных женщин. Поначалу Санти опасался, что отец возьмет в дом жену, но Тилон этого не сделал. Матерью своей мальчик почитал сестру отца, а что до настоящей матери, — когда он спросил о ней, Тилон сказал только: надеюсь, ей не пришлось бы тебя стыдиться! В этом был весь зодчий: гордость и молчание.

В портовом городе все меняется быстро. И новостей хватает. Так загадочный Тилон перестал быть загадочным, а стал просто Зодчим. Без имени. Не было в нем нужды, когда говорили: Зодчий, Ангмарский Зодчий.

Ангмар, Страж Севера, одна из двух главных гаваней страны, — едва ли не самый важный город Конга. Вторая гавань — Ангкор, тот, что в устье Корры, Святой реки, — и больше и многолюднее. Но Страж Севера — средоточие военно-морских сил Конга. Сюда возвращаются патрульные суда, сторожащие побережье от пиратских набегов. Отсюда выходят в море Урт эскадры туронов под золотисто-коричневыми парусами. Сотни судов, военных и торговых, укрывает от бурь огромный порт. Здесь идет торговля с Севером и Востоком. Отсюда тянутся вверх по Марре, реке Обманов, грузовые баржи, влекомые упряжками нонторов. Вверх и вниз непрерывный и неторопливый, как сама Марра, поток. А у истоков реки, в тени Садов Тинаон, — горная твердыня ситанга, Дворец Тинаанг. Оттуда правит страной великий ситанг с тех пор, как флот Короната разгромил древнюю столицу Ангконг.

В Ангмаре нет того обилия храмов, которым отличается его южный собрат. И нет пестрых и беспечных человеческих толп, заполняющих улицы и площади Ангкора. Но вечно спешащие, вечно занятые жители Ангмара не менее жизнерадостны. А сам Ангмар, легкий и строгий, жаркий и веселый, с сине-зелеными садами и белыми домами из мягкого камня, с голубой чашей залива… Город, который стоит любить! И Санти любил сам город не меньше, чем тех, кто его населяет. Он знал каждый закуток Ангмара, каждую крохотную бухточку его побережья. Семнадцать иров его жизни, первые семнадцать иров, когда память впитывает то, что будет потом вечным и светлым чувством Дома, — это Ангмар! Санти знал его сверху донизу, до бастионов, охраняющих вход в гавань. Сколько раз он пробирался туда ведомыми лишь мальчишкам лазейками, чтобы пощупать древние толстые камни, поболтать с солдатами, поскрести ногтем деревянные опоры баллист, а то и, улучив момент, вырезать ножом первую букву своего имени. Воины не прогоняли их. Время было мирное. Многие из них сами десяток-другой иров тому назад карабкались по обветренным скалам, чтобы оказаться на рыжем от пыли гребне крепостной стены. От фортов до сторожевых застав за цветущими предместьями каждый дом, каждая решетка, каждый бортик каждого общественного бассейна — все было перетрогано, пересмотрено, накрепко осело в памяти, внутри, — Дом! А еще был Порт, Гавань. Весь мир Асты, сосредоточенный между крыльями залива. Разноликий и многоязычный. И неизменно дружественный к тому, кто приходит с приязнью и любопытством. Если мир этот жесток — справедливая жестокость. Если добр — добр по-честному. Но, главное, он бесконечно, безумно интересен, этот мир. И огромное искушение: смотреть, как уходят корабли в пенное море Урт. Смотреть… И оставаться дома. Сколько тощих мелкозубых ангмарских мальчишек не устояло! Сколько их ушло в море Урт: к Вратам Юга, к Клыкам, за которыми Великое Срединное Море, к пыльному побережью Красного Материка… Многолюден Конг. Многолюден и щедр. Улыбается лицо его. Но терпок вкус этой улыбки. Зато двери его открыты, туроны крепки, а жители надежны, как древко копья. Так думал Санти. И не ошибался. В семнадцать иров человек редко помышляет о том, что у каждого копья есть наконечник. И сделано оно человеческой рукой для того, чтобы, пропев победную песнь, разорвать острием человеческое же сердце. Но кто осудит древко за его упругую легкость? Кто осудит меч за чеканный узор на рукояти? Таков Ангмар. Таков Санти. Таков благословенный Конг.

Что же до Тилона, то нашелся человек, пожелавший узнать, каков он внутри, Ангмарский Зодчий. Человеком этим был Таг, тот, кому волей ситанга предписано было следить за чистотой мыслей жителей Ангмара. Но когда Таг занял свое место, Тилон не менее прочно расположился на своем. Прямо не подступишься. Это был уже не какой-то там строитель, за которого не посмел (не захотел) вступиться Наместник. Половина городской знати живет в его домах. А вторая половина мечтает в них жить. Попробуй задень — не миновать стычки с тем же Санноном. (Ничего не боится, подлец! Крепкая опора у него в Верхнем Дворце. А если вспомнить, сколько Исполняющих Волю были прежде Начальниками Гаваней Севера или Юга, то и вовсе расхочется ссориться с Санноном. Блюстителей-то мысли к высшей власти не допускали — знают много. Опасны.)

Ох и удивился же Таг, когда услышал об «исчезновении» Тилона! Только три человека в Ангмаре решились бы на такое. Он сам (хотя нет, как раз он — не решился), Ганг (зачем ему?) и Наместник (вот этот может, хотя бы из природной любви к гадостям). С каким бы удовольствием добыл бы Таг доказательства причастности Наместника. И подсунул бы их Саннону. И смотрел бы, как честный пес вцепится в глотку хитрому аскису. Но не было у него доказательств. Не было!

Санти рос, жил, учился, как любой из ангмарских мальчиков, чьи отцы могут избавить сыновей от каждодневного труда. Быть может, был он немного более застенчивым, немного более самоуглубленным, но с теми же желаниями и мечтами: водить турон, скакать на боевом урре, иметь собственного хиссуна, наконец!

А потом вдруг, неожиданно для самого мальчика, возникла в нем музыка. И начал он узнавать музыку вокруг: в плеске волн, в голосах людей, в мерной, чудесной речи «Кимиона». Сверстники его уже вовсю тискали отзывчивых крестьянских девушек, а Санти, сын Тилона, уединялся, чтобы читать древние свитки. Отец, заметив увлечение, потакал: покупал книги, как прежде — игрушки. Хотя стоило это в не знающем печатного дела Конге недешево. И трепет, который испытывал Санти, вынимая пожелтевшую рукопись из цилиндрического футляра-тубуса, был не меньшим, чем у его ровесника, раздевающего девушку. А потом вдруг подвернулся Билбон, добродушный хитрый толстяк, любитель хорского вина и пошловатых анекдотов. И виртуозный мастер игры на итарре. Санти догадывался, что Тилон нарочно свел их, чтобы очарованные друг другом, непохожие больше, чем хиссун и таг, но происходящие из одного корня старый Билбон и юный Санти вцепились друг в друга, как лапки эллоры вцепляются в чашку цветка.

Когда же выучился Санти настолько, что игру его начали находить приятной, стали приходить к нему слова, а когда некоторое время спустя спел он для своих друзей, в которых у него не было недостатка, несмотря на застенчивость (или благодаря ей), понравилось им. А потом он пел новые песни — и те нравились еще больше. Когда исполнилось Санти восемнадцать иров, уже растеклись его сочинения по всему Ангмару. И приходить за ними стали певцы, актеры, однажды пришел даже аэтон. И полюбили песни Санти. И его самого полюбили. А как не полюбить — добрый, не обидчивый, красив, кстати. И перестал юноша быть Сантаном, сыном Тилона и Фламмы (а кто она, кстати, эта Фламма?), и стал Санти, Певцом. Хотя и без значка на лбу. Со значком они — певцы. А он — Певец.

Тилон, Зодчий (хоть и со значком), отнесся к славе сына осторожно. Читай: никак. Да и слава эта — слава предместий, не того города, что строил Тилон. Слава хижин. Впрочем, и у такой славы острый запах. Привлекает ловцов. Привлекла.

Прямы улицы Ангмара. Главные из них сходятся к Гавани, подобно колесным спицам. Но в богатой части его, где каждый строит так, как заблагорассудится ему, лишь бы не мешал другим, улицы коротки, широки и изломаны. Зато тенистые кроны деревьев закрывают их почти до середины. И от палящих лучей Таира, и от скудного света ночных небес. Лишь там, где столбы ворот обозначают входы в маленькие усадьбы, горят светильники.

Богатого всегда сопровождает слуга — чтобы не потерялся во тьме и для уважения. Очень богатого — много слуг. Слуги несут светильники или факелы. У Тилона не было слуг. Его урр всегда находил дорогу. В любой темени. А Санти знал Ангмар так, что мог бы идти и с завязанными глазами. Так он и шел по широкой тихой улице. Шел и улыбался. Прислушивался к себе: к мыслям своим, к телу, еще помнящему, еще хранящему запах другого тела. К будущему, что непременно наступит и, слава Хтону, будет достойным его, Санти. Но, дважды слава Хтону, еще не скоро наступит. И потому пока можно петь, любить, удивляться тому, как приходят в его голову слова и мир съеживается до размеров светящегося рачка.

Так шел он, и внутри у него уже собиралось нечто. Стоящее рядом, дышащее, но не вошедшее, невидимое. Другой мир, полный, ждущий его больше, чем он сам ждет встречи с Марой. Но мир, который не схватишь, не прижмешь к себе, как девушку. Мир, который можно увидеть лишь очень осторожным, боковым, случайным взглядом. Чуть, чуть…

А проснулся он на жестких стланях корабельного трюма. Вонючая вода плескалась под ним. Ни рук, ни ног он не ощущал — они были связаны, и уже давно. Зато голова раскалывалась от боли. И рот горел: пить! пить!

Санти не был героем. Он испугался. Он пришел бы в ужас, если бы не мальчишеская уверенность в том, что именно с ним ничего плохого случиться не может. Боги! Многих обманула эта уверенность!

Сколько он так лежал? Хтон знает. Очень хотелось пить. Мутило от вонючего воздуха. Санти ничего не слышал, кроме ворчания воды под днищем и, иногда, топота над головой.

Время от времени судно начинало качаться, и тогда Санти тоже мотало на твердых досках, а запах гнили становился сильнее.

Когда открылся люк, юноша был почти в бреду. Его выволокли наружу, как куль с мукой, и бросили на палубу. Путы сняли, но Санти долго еще не чувствовал ни рук, ни ног. А когда почувствовал — было очень больно. Один из тех людей, что выволокли его наружу, зачерпнул забортной воды и вылил ее на лежащего Санти. Юноша успел поймать ртом толику и проглотил. Стало полегче, хотя жажда мучила его по-прежнему. Зато свежий ночной воздух был живителен. И пах совсем не так, как дома. Санти лежал на спине. Слева от него сиял Аномаир, справа — созвездия Арки и Паука. Звезды были тусклыми — обе луны были на небосклоне.

Судно сбавило ход. Оно сильно качнулось, борт его приблизился к причалу, и корпус встряхнуло от смягченного кранцами удара. Санти услышал крики и ругань кормчего. Край свернутого паруса с одной стороны и фальшборт — с другой не давали увидеть много.

Пожилой полуголый конгай наклонился над ним, приблизил к Санти морщинистое лицо.

— Ну как ты, паренек? — спросил он ласково.

— Дышу! — улыбнулся Санти. Голос юноши сел от сырости трюма.

— На-ка! — сказал конгай и вставил в рот Санти горлышко фляги. Кисло-сладкая струя некрепкого теплого вина потекла в горло юноши.

— Где этот? — рявкнул неподалеку густой бас.

— На баке! — ответил другой голос.

Матрос поспешно убрал флягу.

— Храни тебя Ортон, паренек! — И ушел.

Палуба заскрипела рядом с головой Санти. Сильные руки оторвали его от пола и поставили на ноги. Санти едва не упал.

— Хаом! — выругался мужчина, хватая его за руку. Он был высоченный, мощный, в кольчуге и шлеме. Но шлем был не такой, как у солдат ситанга, круглый, с толстым коротким плюмажем. И блестел при свете лун, как зеркало. Второй воин появился рядом. Такой же высокий и сильный.

— Я донесу ягненка, Сихон! — сказал он, крепко обхватив туловище Санти.

— Подколи его мечом, Беззубый! — посоветовал третий воин позади юноши. — И он поскачет, как молодой таг!

— Зачем? — захохотал Беззубый. — Я люблю молоденьких мальчиков! А ты, ягненок, любишь меня? — Он заглянул в лицо Санти.

— А любишь ли ты свою урру? — спросил юноша. — Или у тебя урр? Если так, скажи: кто из вас кого любит чаще?

— А болтливый ягненочек! — злобно сказал солдат и стиснул Санти так, что у того потемнело в глазах. — Клянусь челюстью Хаома, я пощиплю твои ребрышки!

— Клянись лучше его задницей! — посоветовал третий солдат.

— Если ты попортишь щенка, я попорчу тебя! — резко сказал Сихон. — Хлам! Найди кормчего и дай ему в рыло — почему сопляка приходится тащить?

Солдат затопал в сторону кормы.

Под ногами Беззубого закачался трап. Беззубый сдавил юношу еще сильнее.

— Давай прикончи меня, — прошептал Санти. — Вот честь для тебя!

— Для тебя это было бы подарком! — пробормотал воин, с трудом удерживая равновесие на узких сходнях. С палубы донесся звук смачной оплеухи, потом жалобное всхлипывание и причитания.

Третий солдат догнал их и хлопнул по спине того, что нес Санти.

— У тебя новый приятель, Беззубый! — крикнул он. — Такой же беззубый, как и ты! — и радостно захохотал.

— Заткни пасть, Хлам! — рявкнул Сихон. — Я не потерплю разборок! Беззубый! Щенка — в пятую нору. Щенок, жрать хочешь?

Санти не ответил.

— Ну так будешь голодным! Беззубый, бросишь ему циновку, а то околеет ненароком.

Они подошли к высоченным воротам в серой однотонной стене. Ворота были открыты. Воины в шлемах и кольчугах посторонились, пропуская их. Беззубый перехватил Санти, как мешок с мукой. Теперь юноша висел у него под мышкой. Поза настолько же неудобная, насколько унизительная.

— Эй! — прохрипел Санти. — Я пойду сам!

Беззубый несильно шлепнул его по затылку. Он нес его довольно долго, но не похоже, чтобы устал.

Наконец воин остановился и уронил Санти на землю. Потом пнул башмаком железную дверь, отозвавшуюся жалобным звоном.

Санти, цепляясь за неровности стены, встал на ноги и огляделся. Мона уже зашла, но света было достаточно, чтобы юноша понял, где он. Вот теперь Санти действительно стало нехорошо.

Истошно заскрипела дверь, из темного коридора вышел угрюмый стражник в зеленой набедренной повязке с факелом в руках. Он вручил факел Беззубому. Факел и большой черный ключ. И сразу ушел обратно в зев коридора. Они с Беззубым не обменялись ни единым словом.

— Пошли, ягненок! — Беззубый впихнул юношу в сырой коридор.

Они прошли минов сто. Беззубый одной рукой держал факел, другой поддерживал, вернее, волочил за собой пленника. Миновав несколько низких дверей с бурыми, ржавыми пятнами, он остановился у той, на которой была грубо намалевана пятерка. Беззубый вставил в скважину ключ и с натугой повернул. Маленькая дверь, не больше трех минов в высоту, открылась.

— Полезай, — велел солдат. И Санти понял, почему это место называется «нора». Минту спустя внутрь была заброшена циновка.

— Не скучай, ягненочек! — гаркнул Беззубый, дверь с лязгом затворилась, и вокруг юноши сомкнулась абсолютная тьма.

Опершись на поручни, Эак смотрел, как кипит, выплескиваясь из-под широкой кормы кумарона, желтоватая вода. Громада золотисто-коричневых парусов, натянутая горячим дыханием ветра, волокла судно вверх по течению. Многоводная, медлительная с виду Марра безостановочно скатывала его вниз, но кумарон настырно карабкался вверх, вверх, буравя упрямым килем теплую воду.

Далеко внизу остался взбудораженный Ангмар. Еще дальше — белые гребни моря Урт. И уже совершенно в невообразимой дали, за голубыми пространствами Срединного моря — лучшая из земель Асты, опаленный с запада и окрыленный с востока, великий и многообразный Таурон, северный материк.

Эак смотрел на мутную воду, на высокие уступчатые берега, на слоистые широкие кроны сантан и готов был заплакать от того, насколько чужды эти илистые воды светлым струям вспоившего его озера Нэми.

— Ненавижу тебя, благословенный Конг! — прошептал он, стискивая поручни побелевшими пальцами. — Ты жалок, жаден и зыбуч, как ласковая подлость твоих властителей! Как твоя жара! Хуже грязной Морраны! Хуже Онгара! Ты — смерть доблести, Конг! Я обещаю: когда-нибудь сюда придут сотни туронов, тысячи воинов Севера! Они выжгут твою прелесть и уподобят тебя настоящей земле! — Глаза Эака, яростные и несчастные, щурились от беспощадного света Таира. И ничего не видели, кроме желто-зеленой воды и восходящего марева над нею.

— Торион! — сказал Асихарра, почесывая толстую ляжку. — Говорят, ты был большим человеком, вождем там, у себя, на Севере, э?

Кормчий возлежал в гамаке под тенью надувшегося паруса, и мальчишка-юнга, совершенно голый, лохматый и грязный, делал вид, что обмахивает его опахалом.

— Говорят, у храмового быка два члена, — лениво отозвался лежащий в соседнем гамаке Нил.

— Это как? — поинтересовался мальчишка-юнга, совсем перестав двигать опахалом.

Кормчий приподнялся, дал ему затрещину и, совершенно обессиленный, упал в гамак.

— Жарко! — простонал он. — Жир душит меня! — И уже другим тоном: — Так как, торион, это правда?

— Хочешь поговорить о войне, — произнес Нил, не разлепляя век, — расспроси моего отца. И вели подать лиима, нет, лучше — тианского.

— Ох-хо! Где я возьму тебе тианского, торион? Я бедный, почти разорившийся кормчий…

— Болтай! — сказал Нил. — Если пошарить в твоих трюмах, пожалуй, можно найти и бочонок торского. Я возьмусь за это.

— Обижаешь меня, торион! — хрюкнул Асихарра. — Хочешь сказать: я жаден? Нет! Я щедр! Может быть, где-нибудь в моих больших пустых трюмах и завалялся ма-аленький бочонок торского, но даже я сам почти ничего о нем не знаю. Клянусь ягодицами Маат! Я не жаден, нет! Ты получишь свое тианское! Эй, бездельник! — Он попытался, не вставая, пнуть мальчишку с опахалом, но юнга увернулся с уверенностью, обретенной богатым опытом. — Поди за кухарем, вели принести мне кружку харуты, а ториону — тианского!

— От харуты тебя развезет, господин! — сказал юнга и на всякий случай отошел подальше.

— Мать твоя — хрисса! — рявкнул Асихарра.

Нил захохотал.

— Эй, не смейся! — сказал ему юнга. — От твоего смеха осыплется краска с парусов, и ты станешь таким же черным, как я. Кто тогда поверит, что ты — это ты, а не твоя набальзамированная тетка?

Нил захохотал еще пуще, а Асихарра нашарил под гамаком сандалию и запустил в юнгу. Не попал, конечно. Мальчишка отправился за кухарем, а Нил, приподнявшись на локте, окинул взглядом северный берег Марры.

— Это не та? — спросил он, имея в виду высокую серую стену, видневшуюся между купами сантан.

— Нет, — ответил кормчий, не повернув головы. — Если ветер продержится, завтра до полудня мы придем. А уж там смотри. Рад бы помочь — не по зубам.

— Ты нас приведи, — сказал Нил. — А мы достанем.

— Давай, давай! — буркнул Асихарра. — Великолепная Власть — тебе в самый раз. Владение еще почище Тонгора. О Тонгоре мы ни хрена не знаем. А о Владении знаем: ни хрена хорошего, кусай меня в задницу десять раз!

— Если бы ты не был так ядовит, из тебя вышел бы добрый кусок жаркого к столу сонангаев! — засмеялся Нил.

— Вот, вот! — Асихарра хлопнул себя по плечу. — И жира не потребуется. Только я слишком стар для них. Они любят молоденьких!

— Все любят молоденьких! — сказал Нил и повалился на спину. — А я люблю всех!

— Все шутят над старым Асихаррой, — пожаловался кормчий. — Один ты сказал, что меня любишь, но я думаю — ты врешь!

— Точно! — согласился Нил. — Всех, кроме тебя! Потому что твой кухарь ленивей, чем катти. Где мое тианское?

— Кумарон доставит нас сюда, — сказал туор, водя пальцем по карте. — Владение — здесь, чуть ниже излучины. Это удобно для нас. Выше кумарону все равно не подняться — слишком мелко. Отсюда же, если все кончится благополучно, мы сможем верхом достичь предгорий, обойти Тонгор с юга и идти на северо-восток.

— Не стоит углубляться в горы Кангр, — заметила Этайа.

— Идти напрямик, по земле Тонгора, быстрее. Но такой путь представляется мне сомнительным. И здесь трудно будет форсировать Черную.

— Нам не стоит углубляться в горы Кангр! — повторила Этайа.

Биорк свернул карту и сунул ее в футляр.

— Если ты скажешь идти через Тангр, мы пойдем через Тангр, — отвечал он.

— Будущее скрыто от меня, — медленно проговорила аргенета. — Не могу я даже сказать, кто из нас достигнет цели. Может быть, собственный мой путь кончается здесь, в Конге.

— Не хочешь ли ты сказать, что оставишь нас, светлейшая? — обеспокоился туор. — Неужели ты пришла сюда только ради мальчишки? Беда касается всех. И твоей страны тоже!

— Мальчишки? — повторила Этайа. — Он — величайшее сокровище, Биорк. И его место в будущем определено.

— В том, которое туманно? — не удержался туор.

Этайа засмеялась. Смех ее был как музыка.

— Когда оно туманно, — сказала она, — это не значит, что его нет. Если юноша не займет в нем места, то оно останется пустым. И это будет плохо. Для всех.

— Мы вытащим его! — заявил туор уверенно.

— Пожалуй. Сильные наблюдают за нами.

— Оставь в покое то, чего нет! — отмахнулся Биорк. — Ваши боги…

Аргенета снова рассмеялась.

— Наши боги? — проговорила она. — Наши боги… Что знаешь ты о наших богах, смертный?

— Довольно, чтобы усомниться!

— Будь по-твоему, — уступила Этайа с улыбкой. — Я сказала — «сильные», не «боги».

— Если так, пусть вмешаются до того, как прольется кровь! — сказал туор.

— Что им до нашей крови! Они вмешиваются, когда им заблагорассудится. Быть может, уже вмешались… — Она замолчала, прислушиваясь к себе.

— Не будь ты той, кто ты есть, — проворчал туор, — я решил бы, что ты пытаешься меня запугать. Слишком похожи твои речи на болтовню моей покойной жены, да уснет ее душа в Нижнем Мире. Она была пророчицей, как ты помнишь. И она была красивая. Красивым женщинам многое прощают, хотя, видят ваши боги, ее предсказания сбывались куда реже, чем мои!

— Мои предсказания сбываются всегда, — уронила Этайа. — Прости, меня утомил разговор. В нем нет света.

— Может, выйдешь на палубу? — предложил туор. — Здесь душно.

— Нет, — отказалась аргенета. — Слишком много глаз, а я устала. Не будешь ли ты так любезен позвать сюда Эака? Я чувствую: ему нелегко сейчас.

— Ему всегда нелегко! — проворчал туор. — Он как бык. Выставил рога — и вперед. Пока не получит дубиной по лбу.

— Биорк! — укорила Этайа. — Я не узнаю тебя!

— Позову, позову! — сказал туор. — Но вы с Нилом слишком нянчитесь с этим аристократом! Дино был не столь изнежен. Впрочем, это ваше дело! — И вышел из крохотной каюты.

Этайа легла на узкую подвесную койку и закрыла глаза. Маленький хиссун выбрался из-под кровати и лизнул ее свесившуюся руку. Этайа погладила его по голове.

Ветер спал. Кумарон еле двигался. Казалось, все силы его уходят на то, чтобы удержаться на месте.

— Отец! — сказал Асихарре Филон. — Не нанять ли упряжку? Того гляди — назад поплывем.

— Пустое, — откликнулся разморенный Асихарра. Щеки его и прежде были красными, а от выпитой харуты пламенели, как закатный Таир. — Не будет ветра — бросим якорь. Слышь, Нил? — обратился он к дремлющему великану.

— И-и-и! — отозвался тот.

— Да, знавал я одного мага, кусай меня в… Ты чего, сынок?

— Надо, говорю, упряжку нанять!

— От настырный! Вели прибавить парусов!

— Все поставлены, отец.

— Ну, так. А кто у руля?

— Пигус.

— Добро. Ну так сядь и не маячь. Слышь, Нил, знавал я одного мага, кусай меня в задницу. Вез его с севера. На Хоран мы шли. Так весь рейс ветер был — что харута. Ровный, крепкий. В самую меру. Всю дорогу. Так он, когда сходил на берег, обещал: назад пойдем — такой же будет. И надо же — не соврал. — И добавил подумав: — А плату я б с него и так не взял. Что ж я сам себе враг? У мага деньги требовать!

— Угу, — сквозь сон пробормотал Нил.

— Он те так заплатит! Обратит, скажем, во фрокка! Или еще в какую дрянь — вот и вся плата! Так я к чему: вот бы нам такого мага, а? Что скажешь, Филон, сынок?

— Упряжку надо брать, отец. Не будет ветра.

Нил проснулся, поглядел на краешек белесого неба.

— Будет ветер! — пообещал он. — Погоди чуток, парень, хороший ветер будет. — И вновь закрыл глаза, погружаясь в сон.

Филон сплюнул за борт (на море — дурная примета, здесь — добрая. Речную воду презирать — моряку заслуга) и пошел дать команду — бросить якорь.

А Нил оказался прав. Меньше чем через полхоры задул ровный крепкий ветер, и кумарон быстро пошел вперед, делая не меньше двух лонг в хору. Все оживились. Даже Асихарра соизволил подняться и самолично проверить, чем занимается команда.

Только Нил как спал, так и остался спать. Филон, чье уважение к ториону возросло почти до вершин Черных Гор, строжайше велел: не беспокоить гиганта. И Нил благополучно проспал до самого вечера. Да и вечером проснулся, должно быть, только от голода.

Быстро темнело. Асихарра велел зажечь огни: и ночью Марра несла на себе довольно судов.

Этайа, сопровождаемая Эаком, вышла на палубу. Аргенет жадно втягивала ноздрями густой теплый воздух.

— У тебя такой вид, светлорожденный, будто тебе не терпится прорубить чью-нибудь голову! — сказал Биорк.

— Огорчусь, если это будет твоя! — мгновенно отреагировал аргенет.

— Пожалуй, — произнес Биорк, отступив на шаг и кладя руку на эфес суорта, — пора про…

— Хотите устроить представление для матросов? — холодно бросила Этайа. — Светлорожденный Эак Нетонский и мастер меча Биорк…

— Хо-хо-хо! — Огромный Нил внезапно возник между отцом и Эаком. — Вы непрочь подраться? А вот и я! Отлежал себе бока в гамаке! Валяйте, сениоры, я — к вашим услугам!

Туор и аргенет, сконфуженные, одновременно убрали руки с мечей.

— Не ошибусь, сениоры, если скажу: вам надо развеяться! Немного перекусить — это в самый раз, сениоры!

— Ой-мей! — вскричал из темноты Асихарра. — Поддерживаю, торион! Кухарь все приготовил, не так уж он ленив!

— Пойдем, сениор! — позвал Нил. И Эак послушно двинулся за ним.

— Напрасно ты сердишься на него, воин, — сказала Этайа. — Он таков, каков есть. И мы приняли его таким, а твой брат Уве поручился за него. Разве это плохо для вождя людей, если он готов поменять долгую и спокойную жизнь на короткую и славную?

— Будто этого достаточно? — проворчал туор. — Он так и рвется в жертвы, этот аристократ. Не как вождь, как молодой аскис, что сдуру прыгает на вожака тура. Такая жертва — демонов кормить! Если бы мы поступили, как сказал я, — обошлось бы куда спокойней.

— Ты первым пролил кровь! — заметила аргенета.

— А по чьему желанию я сунулся прямо в глотку? Да, я убил. Но кто бы узнал, что это сделал я, если б мне не пришлось возвращаться в гостиницу?

— Мог не возвращаться.

— Мог. Но тогда бы наш сениор аргенет утром искал меня по всему Ангмару, размахивая своим мечом.

— Ты недооцениваешь, Биорк. Недооцениваешь нас. И ты сердишься.

— Да, — туор потер лоб маленькой рукой. — Я сержусь. И делаю ошибки. И принимаю решения будто по чужой воле…

— Ты слишком многого требуешь от себя.

— Еще бы! Я пошел в этот поход для того, чтобы уберечь их от ошибок, а что вышло? Я чувствую себя тем самым конгским мальчишкой, которого изображаю. Скажи, Этайа, скажи мне ты, распознающая магию за три лонги, — здесь нечисто?

— Ты хочешь сказать, не применяют ли к нам магию? Да. Ты прав. Я чувствую ее. Обе. Темную и светлую. И еще какую-то. Не всегда это плохо.

— Да, понимаю. Если б не этот маг Наместника, не знаю, как я вытащил бы девочку.

— Не уверена, что маг, которого ты видел, тот, кем назвался, — сказала Этайа.

— Какая разница? Скажи мне, зачем нам всем идти в это гнездо зла, Владение? Если я пойду один, через три дня твой певец будет с тобой. Если он жив, разумеется. И я точно знаю: отправимся туда вчетвером — будет еще похуже, чем в Ангмаре. Потому что гнездо меньше, а змеи злее…

— Нет.

— Ну тогда идем хоть без нашего аргенета. Пусть плывет до излучины!

— Нет, Биорк. Он пойдет с нами. Это необходимо, не проси меня объяснить, почему так. Он не столь сдержан, как ты, хотя, похоже, сдержанность стала тебе изменять. Но он — один из нас. И ты забыл еще одно, что важно.

— Что же, светлейшая?

— На него указал оракул.

Глава вторая

«Было это в давние времена. Даже бессмертные немногое знают о них. А рассказывают так:

Пятеро гнали одного. Гнали, как степные псы-тихолы преследуют жертву свою: неустанно, неотступно. И не исконной добычей пятерых был один: кровником им — по рождению, сотрапезником — по обычаю. Чем навлек он погоню? Сие неведомо. Но день за днем, менс за менсом топтали пятеро одинокий след. Семь рек миновали они, семижды семь холмов. Семижды семью семь раз взошел над ними Таир. Дожди ли, воды ли быстротекущие смывали след — вновь отыскивали его неистовые.

Изнемог беглец. Пал на землю. И пала в одночасье ночь на бурые холмы Юга. Воззвал гонимый: Тор! Тор Быкоглавый! Без меры мощь твоя! Отврати от меня человеческий гнев! Укрой от казни беспощадных!

Как сказано, в давние времена было это. Не отрешились еще боги в Небесных Чертогах от воплей смертных. Услышал Тор, бог Сильный. И даровал: обратил вопиющего в дерево многолиственное.

Что же до гонителей пятерых, шли они за ним поступью скорой, упорной. В час ночной, в час отдохновения не искали они покоя. Но пришли туда, где обрывался след. И сказали тогда друг другу: ляжем тут; говорит след, что изнемогла жертва; взойдет Таир — настигнем!

Разожгли костер, свершили позднюю трапезу, легли и уснули.

Гонимый же, властью бога справедливого измененный, стоял над ними и размышлял. Вспоминал тяготы свои, страх свой, отчаяние… И обуял его гнев. Мирен облик древесный, но сила ненависти — велика. Простер он ветви свои, обвил спящих и умертвил — выпил сок жизни.

Возрадовался. Воззвал: Тор Быкорогий! Верни мне прежнее! Свободен я!

Услышал его Тор, взглянул и огорчился.

— Выпил ты сок жизней их, — сказал, — и ненависть их, зло их отошли к тебе. Если бы принял ты смерть от рук их, участь такая была бы для тебя лучше нынешней. Нет тебя более прежнего! Будешь ты теперь днем стоять недвижно, древу подобный, ночью же, терзаемый жаждой, будешь, как тварь животная, искать поживы. И если найдешь — оплетешь ветвями, погубишь, как погубил ты гонителей своих — в угоду их ненависти!

Сказал — и сделал так. И поныне — так. И если застанет тебя ночь в гибельных южных краях — бойся Багряного, чьи листья — цвета крови яремной, а ветви подобны рукам человечьим, кожи лишенным. Помни — одно лишь спасет тебя: меч острый и Тора Справедливого властное имя! Забудешь сие — умрешь».

КОНГСКАЯ СКАЗКА.

Санти проснулся, взмокший от пота, на мокрых простынях и целую минту стряхивал с себя ночной кошмар. Чаша Ортона! Пять ночей он здесь — и пять ночей сны его изнурительны, как прыжки поклонников Хаома над жертвенным пламенем. Санти ничего не помнил, но каждая клеточка его тела была выгоревшей, опустошенной, как пастбище в пору засухи. И опять тот же кислый запах витал в воздухе. Может, это был запах его пота?

Санти спустил ноги с ложа, и они по щиколотку утонули в густом белом мехе катти. Как всегда по утрам, свет Таира уже ворвался в башенку, ослепительный, веселый. Он будет здесь до полудня, а потом более высокие ярусы Дворца примут башенку в свою тень, а ветер принесет с востока влажное дыхание озера. Нет, башенка была хороша! Именно о такой он мечтал когда-то (давным-давно!) в доме отца. Высоко над землей, чтобы вокруг — только воздух.

Снизу башенка казалась маленькой, но на самом деле ширина ее достигала почти десяти минов. Комната, правильный восьмиугольник, в котором задняя часть отгорожена занавесом. Там — ванна и туалет. Стены — из бледного жилковатого камня, пять узких высоких окон, куполообразный потолок из полированного серебра, в углах — высокие вазы из розового кварца. Служанка каждый день меняла в них цветы, но всегда приносила одни и те же: светло-голубые, почти не пахнущие, похожие на взлохмаченные шары.

Войти в башенку можно было лишь через люк в полу. Меховой ковер над крышкой был надрезан по кругу и выкрашен в светло-розовый цвет. Под ним была деревянная лесенка, а с площадки, на которую она вела, можно было спуститься по спирально уходящим вниз ступеням или с помощью закрепленного на толстом деревянном шесте устройства. Стоило взяться руками за перекладину и встать на доску с выемками для ног — и устройство начинало скользить вниз. При этом специальный зажим плотно схватывал шест, и спуск был плавным, хотя и достаточно быстрым. Эластичный торс поднимал устройство наверх, но уже без человека. Подняться в башенку можно было только пешком.

Если б не хриссовы сны, жизнь в замке была бы восхитительна. Никаких ужасов из тех, что рассказывали о красноглазых. Красивые девушки, вежливые слуги, быстрые урры. Не будь той первой ночи, Санти мог бы сказать, что здесь все, как в рассказах о прежних временах, когда Конг и Коронат были одной страной.

Санти отодвинул занавес и вошел в ванную, в крыше которой был круглый фонарь, затянутый кисеей. Встав на прохладный гладкий камень ванны, он нажал на золоченый (а может быть, золотой?) рычаг. Твердые струи воды ударили в спину. Он опустил два оставшихся рычага, и с трех сторон на него обрушились потоки горячей воды, смывая с кожи испарину.

Санти топтался в ванне, похрюкивая от удовольствия, подставляя под колючие струи каждый кусочек своей кожи.

Горячая вода сменилась теплой, а потом — прохладной. Санти отключил душ и растерся пушистым, пропитанным благовониями полотенцем. Ему стало значительно легче. Мышцы обрели упругость, кожа слегка горела. Санти швырнул полотенце на пол и, встав на руки, сделал несколько шагов. Но пальцы его запутались в меху, и он повалился на спину. Лучи Таира грели ему живот. Санти потянулся, выгнулся и прыжком вскочил на ноги. Худощавый, ловкий, гибкий, как девушка, он был слабее большинства своих сверстников. Среди гражданских верхов Ангмара недостаток физической силы не считался изъяном. Власть и деньги вполне заменяли умение переносить тяжести или поднимать за загривок тага. Но из-за замкнутой жизни отца друзьями Санти были дети простонародья. А у этих — другие правила. Добро бы юноша умел владеть оружием или знал технику борьбы. Тогда ловкость и быстрота восполнили бы слабость мышц. Но отец запретил. И Санти не рискнул пойти против его воли, выучиться воинскому искусству.

«Отцу хорошо! — думал Санти. — Он-то может поднять урру на плечах! Да и мечом владеет, как мастер». Раз, случайно, Санти увидел отца, фехтующего с самим Санноном. И они были достойны друг друга! Почему тогда сын должен позорить себя слабостью? Но попробуй настоять на своем, когда Тилон сказал «нет»!

Если бы мать Санти была с ними… Санти почему-то всегда знал, что она жива. Пока он был совсем маленьким, он думал, что его мать — сестра отца. А когда узнал правду, все ждал, ждал: вот она приедет, его мама… Потом вырос и перестал ждать. Будь она с ними, отец не был бы таким нелюдимым. Хотя юноша не мог сказать, что Тилон многое запрещал ему. Куда меньше, чем отцы его сверстников — своим сыновьям. Но Тилон никогда не объяснял, почему он запрещает, а это было обидно.

Санти несколько раз высоко подпрыгнул, потом ухватился за выступ над окном и подтянулся.

Скрипнул, открываясь, люк, и юноша мягко упал на ковер. В башенку поднялась девушка-служанка, маленькая, отлично сложенная, с темным личиком и черными удлиненными глазами. Она поставила в вазу новые цветы, высыпала в чашу на столе фрукты и принялась чистить ковер, изредка поглядывая на Санти.

Юноша обернул вокруг бедер белую шелковую повязку и взял из чаши гроздь розового уинона. Пожалуй, после завтрака он поедет к озеру. Старик кормчий предложил научить его управляться с парусом. Будет совсем недурно, если к моменту возвращения в Ангмар он сможет управлять сиасой. Если, конечно, он вернется туда. Нет, конечно, вернется. И отец купит ему сиасу. И он возьмет Мару и увезет ее в одну из бухт на северном побережье, о которых рассказывали друзья. Вдвоем там совсем неплохо! Он посмотрел на служанку: славная девочка. И темная кожа такая гладкая. А как стреляет глазками! Явно не прочь поиграть.

Санти уже готов был протянуть к ней руки, но вдруг понял, что не испытывает никакого желания. Ничего. Будто это не женщина, а деревянная статуэтка. «Нет, — решил он. — Эти ночные кошмары еще хуже, чем я думал». Санти распахнул люк, скатился по шесту вниз, обул сандалии и отправился в трапезную завтракать. Лишь две дороги знал он во Дворце — туда и в свою башенку. Его подмывало побродить по всем этим хаотическим коридорам и галереям, но он опасался заблудиться и забрести в какое-нибудь запретное место. Все таки это Дворец антассио сонангов! Кто знает, чего от него ждать? Хорошо, если бы у него был здесь кто-то, кому известны здешние лабиринты. Но друзей во Владении у Санти не появилось, хотя он жил здесь уже три дня. Казалось, здешние обитатели сторонятся его. Что слово Властительницы не только охраняет его, но и отделяет от других. Санти вспомнил то, первое утро, когда его, измученного почти бессонной ночью в подземелье, едва не падавшего от голода, выволокли на свет два бронзовокожих стражника и посадили на каменные плиты у входа в подземелье. Санти щурился от яркого света, перед глазами его плавали разноцветные круги. Не сразу он заметил высоченного светлобородого воина, что разглядывал его, немного наклонив голову и теребя длинный ус. Воин не был конгаем. Об этом говорил весь его облик: от цвета волос и кожи до костюма, состоявшего из желтой куртки из тонкой плиссированной ткани и коротких черных штанов с буфами. На нем не было и доспехов, ничего, кроме прямого меча в ножнах, с рукоятью, украшенной узором из драгоценных камней. Но в том, что мужчина был воином, можно было не сомневаться.

Ни румян, ни знака профессии не было на лице светлобородого. Длинные волосы, густые, немного влажные, почти достигали плеч. Широкий обруч с золотой насечкой охватывал голову. Рядом с ним рослые стражники в стальных кирасах выглядели не слишком большими. Примерно так выглядел бы Санти, поставь его рядом с одним из них.

Поднятый подбородок, немигающий взгляд и жесткая линия рта ясно давали понять: человек в желтой куртке — начальник. Вряд ли Санти в этот момент представлял из себя приятное зрелище, но воин уставился на него так, будто хотел запомнить навсегда. Юноша переместился ближе к стене и оперся спиной на холодную каменную кладку. Он находился в маленьком внутреннем дворе. Посередине дворика — бассейн. Посреди бассейна — фонтан в виде золотой рыбы с раскрытым ртом.

При виде сверкающих струй Санти ужасно захотелось пить, и он облизнул пересохшие губы. Он чувствовал лицом маленькие брызги, приносимые воздухом. Юноша поглядел на стражников: они возвышались над ним, неподвижные, как колонны, поддерживающие надворотную арку. Еще трое — пожилой мужчина в сером переднике и две девушки в цветастых юбках — терпеливо ждали, пока высокий воин налюбуется плачевным обликом Санти. Наконец он кивнул, повернулся и, упруго ступая большими ногами в мягких черных сапогах, удалился.

Только после этого слуга и девушка взялись за Санти. Они стащили с него вонючую одежду, почти на руках отнесли в бассейн и опустили в прохладную воду. Санти пил ее, пока не почувствовал: сейчас она польется обратно. Тогда он закрыл глаза и отдался рукам девушек.

Девушки вымыли Санти до идеальной чистоты, умастили благовониями, высушили полотенцами волосы и красиво расчесали. Санти блаженствовал. Если бы не голод, он чувствовал бы себя превосходно.

— Я хочу есть! — обратился он к слуге в переднике. Тот поглядел на солдат. Лица воинов остались непроницаемыми. Тогда слуга мигнул одной из девушек. Она убежала и вернулась с двумя длинными кривыми ананами. Ничего вкуснее Санти сроду не ел. Слуга что-то сказал девушке на незнакомом Санти языке. Девушка отмахнулась и покраснела. Вторая служанка фыркнула и взбила рукой длинные черные волосы.

— Что ты сказал? — спросил юноша. Но слуга не обратил на это внимания.

— Время! — вдруг произнес один из воинов.

— Закончили! — ответил слуга, на этот раз — на конгайском, и подал Санти кожаные сандалии с задником и петлей для большого пальца. Таких в Ангмаре не носили. Девушка-служанка застегнула ремешки и отошла. Санти ожидал, что ему дадут какую-нибудь одежду, но солдат взял его за плечо и повел внутрь.

Они миновали несколько длинных галерей, потом второй стражник распахнул высокую дверь, и Санти оказался в зале, значительно превосходящем размерами весь дом Тилона.

Первым, кого увидел юноша, был светлобородый. Но сейчас он был одет, как подобает воину. Кираса из полированного металла, кольчужный кильт с бахромой до колен, золоченый шлем с забралом, поднятым на лоб, и зеленым пышным плюмажем. Рядом с закованным в доспехи воином голый Санти выглядел своеобразно. Кроме них в зале было не менее десятка стражников, дюжина слуг и важный пузатый господин в красно-белом балахоне. Господин этот сделал знак, и где-то за пределами зала пять раз ударили в барабан.

Двустворчатые двери распахнулись, и восемь рабов внесли носилки, на которых стоял сверкающий золотом и каменьями трон под высоким балдахином. Больше Санти ничего не успел разглядеть — тяжелая рука в кожаной перчатке легла на его чисто вымытый затылок и пригнула его голову к груди.

— Исполнено, антассио сонанга, — раздался слева от Санти голос светлобородого. Красивый голос: мощный, густой, как звук боевой трубы.

— Посмотри на меня! — произнесла сонанга. После баса воина, ее собственный голос можно было сравнить разве что с детской свистулькой.

Санти схватили за волосы, и голова его вздернулась так резко, что заныла шея.

Зато он увидел: на высоком троне, поставив обутые в золотые сандалии ноги на черную атласную подушку, восседала маленькая бледнокожая женщина. Сетка из золотых нитей охватывала ее головку. Белые редкие волосы падали из-под нее на скрепленную пряжками накидку из пурпурного цвета парчи. Накидка тяжелыми волнами ниспадала вниз, от ее тонкой шеи до самого подножия трона. Лиф с просторными, закрывающими кисти рукавами был щедро расшит серебром и жемчугом. Маленькое зеркальце из полированного золота сверкало чуть ниже края лифа. Ноги Властительницы были укрыты чем-то вроде синего с красными узорами пледа, из-под которого выглядывали маленькие ступни.

Сказать, что женщина была некрасива, значило ей польстить. Мелкие, остренькие черты лица, бледная до голубизны кожа, брезгливо опущенные бескровные губы. Но самыми неприятными были глаза: тускло-голубые, мутные, с какими-то рыжими точками, застывшие, как у мертвой ящерицы.

— Подойди, — произнесла антассио сонанга, почти не разжав губ.

Санти медлил. Откровенно говоря, ему было просто страшно.

Сильный толчок швырнул его через семь минов — к трону.

— Я сказала тебе, ниххан? — уронила женщина. В зале стало абсолютно тихо. Будто все разом перестали дышать. Санти почувствовал вокруг страх. Страх, намного превышающий его собственный потому, что все остальные знали, чего они боятся.

Санти поднял голову, посмотрел на сонангу и с облегчением убедился: слова относятся не к нему, а к толкнувшему Санти воину. Владычица оперлась руками на подлокотники трона и медленно поднялась. Санти, все еще распростертый на полу, открыл рот от удивления.

Юбка антассио сонанги состояла из нескольких слоев шелкового газа с вплетенными в него золотыми нитями. Она доходила до щиколоток. Когда Владычица выпрямилась, Санти показалось, что нижняя часть тела сонанги — от черной кромки лифа, та, что окутана была почти не различимым прозрачным шелком, — приставлена к верхней, принадлежит другому телу. В Ангмаре нет запретов на отсутствие или наличие одежды. Санти совершенно не стеснялся собственной наготы. Но в одеянии сонанги было что-то, заставившее юношу опустить взгляд. Но он снова поднял глаза, когда услышал шаги. Сонанга спускалась по ступеням. Золотые нити пришли в движение. Казалось, воздух вокруг ее бедер пронизан искрами. Это было по-своему красиво. Но вызвало у Санти неприятное ощущение, словно бы при нем совершалось кощунство. Впрочем, словами чувство свое он не смог бы выразить.

Цок! Цок! Цок! — выбивали по мозаичному полу острые каблучки сандалий. В наполненной страхом тишине звук их был оглушительно громким.

Цок! Цок! — отражалось от стен и сводов высокого зала.

Владычица подошла к лежащему юноше и остановилась. Санти больше не смотрел на нее — он смотрел в пол. Ему было жутко. Антассио сонанга наклонилась. Край парчовой накидки лег на его голову. Пальцы коснулись предплечья юноши, сжали его. С силой, неожиданной у такой хрупкой женщины, она потянула вверх, и рука Санти инстинктивно напряглась.

— Встань! — Владычица произнесла это слово мягко. Настолько мягко, насколько позволял ее пронзительный голос. И Санти понял, что она всего лишь хочет помочь ему подняться.

Будто ветер прошелестел по залу. Это из уст бывших в нем людей одновременно вырвался воздух. Отныне никто из них не смел не то что ударить — грубо прикоснуться к юноше. Но Санти этого еще не знал. Он поспешно поднялся. Благодаря высоким каблукам глаза сонанги оказались почти на одном уровне с его глазами. Санти заглянул в них, и они уже не показались ему такими отталкивающими.

— Ортран! — громко сказала сонанга.

Высокий воин быстро приблизился.

— Позаботься! — бросила ему антассио сонанга и повернулась к Санти спиной. Рабы поспешно подхватили носилки, подбежали к ней. Владычица неторопливо поднялась по ступеням, задевая их краем пурпурного плаща, и заняла место на троне. Важный слуга подскочил к ней, потянулся, набросил на колени плед, поставил под ноги атласную подушку.

Сонанга подняла трость и ударила по плечу одного из рабов. Сильно ударила — на смуглом плече остался красный след. По раб был не слишком чувствителен. Он взялся за ручку носилок. Трон подняли. Снова пять раз ударил барабан, и антассио сонанга покинула зал.

Так Санти из пленника превратился в принца.

Его поселили в сказочной башенке, предоставили ему полную свободу, более полную, чем та, которой пользовались остальные обитатели Владения. Никто от него ничего не требовал, никто ему не приказывал. Впрочем, Санти сам старался вести себя осторожно: любая свобода имеет границы, которые лучше не переступать.

У юноши не было сомнений, по чьей воле он оказался здесь. Но ему оставалось только ломать голову над тем, для чего он понадобился Властительнице. Все, чем он отличался от других ангмарских юношей, — его песни. Но здесь ортономо Санти также никому не требовался. Может быть, спой он разок для обитателей Владения — им пришлось бы это по вкусу. Песни здесь любили. Но у юноши не было желания петь для них: слишком подчеркнутой казалась ему почтительность слуг и вежливость воинов.

Легкие белые облачка неподвижно висели в небе. Дневное пламя Таира разбрызгивалось по крышам Дворца. Там, где из цветочного горшка высыпалось немного земли, укоренился перламутровый шарик летающего гриба-эриты.

«Еще сестаис — и полетит», — подумал Санти, переступая через гриб. Когда эрита созревала, нити, удерживающие ее на земле, высыхали и обрывались. Тогда наполненный водородом шарик взмывал вверх, унося внутри горсточку спор.

«Как там отец? — подумал Санти. — Хорошо бы известить его». Юноша знал, что день-два Тилон не будет тревожиться о нем. Но потом? Какая у них связь с Ангмаром? Скорее всего — никакой. Но надо все же спросить хотя бы кормчего Хорона.

«Если отец всерьез начнет искать меня, — подумал Санти, — ему понадобится не меньше менса. Конечно, Тилон добьется своего. Особенно если отважный Саннон поможет. Все знают: у Начальника Гавани — высокий покровитель. Документ с подписью ситанга Саннон запросто добудет для отца. А здорово будет, если Начальник ангмарского Порта самолично явится за мной!» И все же Санти не хотелось бы так сразу покинуть замок. Иногда здесь страшновато, но Владение — чудесное место. А Дворец… Эх, хорошо бы найти кого-нибудь, кто побродил бы с ним по Дворцу! Может, сама антассио сонанга? Но Владычица ни разу не говорила с ним со времени их первой встречи. Нет, чем дальше Санти здесь жил, тем меньше понимал. Но ему тут нравилось. И это было — Приключение!

Вспахивая темно-голубую воду, трехмачтовый кумарон под снежно-белыми парусами вырвался из пролива в просторы Срединного Моря. Вслед за ним вышли три других корабля Самита.

Дул ровный свежий ветер. Кумароны с силой вспахивали воду, карабкались на беловерхие гребни. Борта их скрипели, палубы кренились вверх-вниз от носовой качки. Приближался шторм, но суда шли на всех парусах. Они спешили отойти подальше от скалистых берегов, подальше от изобилующих подводными скалами мелей.

Мара стояла у самого носа кумарона, держась руками за ванты. Когда корабль соскальзывал с волны, белая пена захлестывала кумарон почти до колен носовой фигуры, изображающей Тора. При этом ноги девушки едва не отрывались от палубы, а соленые брызги ливнем обрушивались на нее. Одежда ее была мокрехонька и прилипла к телу. Мара дрожала, но не от холода. От наслаждения: вот так стоять перед раскачивающимся морем, глотать его воздух — и не бояться!

Кто-то взял ее за руку.

Мара оглянулась: рядом стоял Самит. На нем был блестящий кожаный плащ с откинутым капюшоном.

— Иди вниз, девушка! — крикнул он ей в самое ухо. — Будет шторм!

Мара помотала головой.

— Я еще постою! — крикнула она в ответ.

— Минту!

Матросы уже карабкались по реям — убирали паруса.

— Смотри туда! — закричал Самит, показывая на небо справа от корабля.

Мара подняла голову и увидела двух бронзовых драконов. Медленно взмахивая крыльями, они уходили в сторону Моррана, навстречу надвигающейся буре.

— Куда они? — крикнула Мара. — Разве они не боятся шторма?

— Боятся! Но, думаю, на них всадники, которые знают, куда летят!

— Может, они возвращаются в Храм? — Мара, как любая конгская девочка, когда-то мечтала стать дракоэлой, жрицей на бронзовокрылом.

— Может!

Черная дымная туша бури навалилась на Таир и проглотила его. Тень ее упала на кумарон, и сразу стало холодно. Особенно Маре в ее промокшей тонкой одежде.

— Вниз! Вниз, девушка! — громко закричал Самит, увлекая Мару к палубному люку.

Крышка захлопнулась и отрезала грохот волн, низкий гул ветра. Остался только скрип корпуса и мерные удары в днище и борта. Полутемным узким коридорчиком, освещаемым раскачивающейся лампой, пробралась Мара к своей каюте, крохотной, шесть на пять минов каморке, зажгла масляную лампу.

Она сбросила с себя мокрую одежду и вытерлась. Подвесная койка, служившая ей постелью, поскрипывала, раскачивалась на тяжах. Мара взяла хрустальный флакончик с густым золотисто-коричневым маслом. Привычными, плавными и сильными движениями ладони она принялась втирать теплое масло в кожу груди, живота, бедер. Сладкий аромат вечерних цветов Конга наполнил крохотную каюту. Постепенно тело Мары становилось блестящим, порозовело.

Мара взяла другой флакон, поменьше, зажала между колен зеркальце и занялась своим лицом. Шторм снаружи свирепел. Кумарон болтало, и Маре пришлось одной рукой взяться за тяж койки. Когда очередная волна обрушивалась на судно, корпус его издавал жалобный, протяжный стон. Мара, первый раз оказавшаяся на морском корабле, тем не менее отлично переносила качку. Ей даже нравилось, что койка ее раскачивается, будто качели, а стены каюты меняются местами с полом и потолком. Она немного побаивалась, что может погаснуть светильник, но он не погас, только раскачивался со скрипом на короткой цепи. Волны били кумарон — звук напоминал удары по деревянной бочке огромной дубиной.

«Если волны разобьют корабль? — думала Мара. — Нет, не может быть. Кораблей так много, и они так редко тонут от штормов. А северные кумароны — самые лучшие… Нет, боги не допустят, чтоб я утонула! Они сделали меня красивой, чтоб я жила!»

Мара с удовольствием представила, как сходит с корабля в Нетоне и взгляды мужчин, всех мужчин вокруг, встречают ее…

— Нетон! — прошептала она. — Руна, Аэлла…

Названия северных городов были музыкой.

«А этот Самит тоже влюбился в меня, — подумала Мара. — Хоть он и старик. Хорошо. Он богат, этот купец. Интересно, знает ли он о маленьком отличии, что делает кое-кого из женщин Конга неприступными? Наверное, знает. Северяне — красивые! — И тут перед ней возникло лицо Нила. — Ну, многие из них красивы!» — поправила она себя.

Мара легла на спину. Низкий светло-розовый потолок раскачивался над ней. К сетке вентиляционного отверстия прилип белый пух. В каюте было жарко. Капельки пота крохотными росинками блестели на гладкой коже. Мара не стала одеваться. Если кто-нибудь войдет, пусть… посмотрит. Мара представила, как в каюту заглядывает Самит… Нет! Лучше кто-нибудь из матросов: «Госпожа не желает пообедать?» «Нет, госпожа не желает!» И повернуться так, чтоб спина изогнулась, как у кошки-миуры, когда та поднимает хвост. А груди чтоб касались сосками ложа и казались сочными и тяжелыми, как золотистые плоды аисдрео…

Койка мерно раскачивалась под ней, и убаюканная Мара погрузилась в сон, тем более теплый и томный оттого, что снаружи уже вовсю разыгралась буря.

Желтый корпус сиасы стремительно разрезал голубую воду.

— Держи вот здесь! — приказал кормчий. Санти изо всех сил вцепился в фал, натянувшийся, как струна, едва старик сдвинул румпель. Сиаса почти легла бортом на воду.

— Тяни же, тяни! — закричал Хорон. — Тяни, прободи тебя Тор!

Санти всем весом навалился на фал, и сиаса немного выпрямилась.

— Торион! — похвалил кормчий. — Еще немного — станешь заправским матросом!

Санти покраснел от удовольствия. Казалось бы, что ему похвала какого-то «озерного капитана»? Однако ж приятно!

— Хорон, — спросил юноша. — Говорят, ты плавал на настоящем ангуне?

— Плавал! — возмутился старик. — Я был кормчим военного судна! — Он выплюнул за борт комок хурума[31].

— И ты оставил море? — удивился Санти.

— Оставил! Нет! Оно меня оставило! Гляди! — Хорон задрал безрукавку и показал длинный красный бугор шрама, пересекающий живот наискось от левого подреберья до выпирающей тазовой кости.

— Ух-хо! — воскликнул Санти с уважением. — Чем это тебя?

— Онгарский топор! — Хорон опустил безрукавку. — Как рубанул — все кишки наружу.

— Как ты жив остался? — удивился юноша.

— Хтон знает. Самому невдомек. В себя пришел — вижу, что живот зашит. И боли нет. Через три дня, правда, прихватило — не дай тебе испытать!

— И кто твой лекарь?

— Лекарь? — кормчий хихикнул. — Не поверишь! Кормчий мой младший. Его работа. Слушай вот!

Шли мы тогда вдоль побережья. Обычный рейд. Видим — на горизонте судно. Онгарский трехмачтовик. Далеко. Ветер не наш. Думали — уйдет. Однако ж глядим — они к нам курсом фордевинд, на всех парусах. Должно быть, ум у них отшибло — напасть на сторожевое судно. Эти тыры, как травы своей напыхаются, уж ничего не соображают. Но дерутся, как демоны. Да. Подошли они, крючья закинули и полезли. Нам же проще: пока они нас на абордаж брали, половины недосчитались. Арбалет, знаешь, с тридцати минов лупит ого-го! Да. Полезли. Мы их встретили что надо! Мыто — в доспехах, а тыры — кто в чем. Но рубили знатно. На себе попробовал. Пока я одному тыру полбашки сносил, другой меня топором и достал. Во здоровый жлоб! Кольчугу прорубил, брюхо мне распорол — только и увидел, как кишки наружу вываливаются. А тут еще по голове кто-то меня долбанул, прободи его Тор! А все же час мой еще не настал. Очнулся — брюхо зашито, как старые штаны. Кормчий мой младший постарался. И внутрь мне смолы чудодейственной засыпал. Не пожалел, таг черномордый, дай ему Хтон удачи! Смола та — из Тонгора. Дороже золота! Эй, потрави шкот — ветер ослаб! Да. Ни горячки, ничего. Иному ножом ткнут — и нету. А я, вишь, еще плюхаюсь.

— А во Владение как попал? — спросил Санти.

— То — своя история. Взяла блажь сынка красноглазой, Муггана, Хаом его пожри, корабль свой завести. И чтоб кормчий у него настоящий был. Ортран тогда послан был. Знаешь его?

Санти кивнул.

— Приехал он в Ангмар. Начал искать. Да какой же кормчий по собственной воле море на эту яму променяет?

Поболтался он по тавернам — никто не желает. А тут подсказал ему один из добрых людей, что все знают: есть, мол, человек. Кормчий не кормчий, а тебе подойдет.

Я в ту пору совсем духом пал. Живой-то живой, да кто меня с таким брюхом в море пустит? А тут подходит ко мне здоровяк. Поначалу я его за северянина принял. Хочет, думаю, кружку калеке налить. Он и впрямь — налил. Поговорили о том о сем. Он и верно с севера. Из самого Нора. Вот какой ветер его сюда занес? Да. Я-то сразу догадался, что он северянин. По оружию. У нас маир-унратен не в ходу.

— Маир-унратен? — переспросил Санти.

— Не видел, что ли? — удивился старик. — Шест такой, железом обитый, да шар стальной, шипастый, на цепи. Видел ты! Слуга его за Ортраном завсегда носит. Да. Поговорили. А тут он мне и предложил.

— А ты что ж, не испугался? — спросил Санти. Он хорошо знал, что говорят о сонагаях в Ангмаре.

— Чего уж мне было бояться! — отозвался старик. — Мне тогда на все… было! Да и деньги посулил немалые — командующему эскадрой впору. И какой-никакой — кораблик! — Хорон похлопал жилистой рукой по тонкому борту. — Красноглазому быстро надоело, да меня не гонят. Десятый ир тут обретаюсь. Вроде сам по себе. Сам для себя.

— Не страшно? — спросил еще раз Санти.

— Нет. Сейчас, парень, — нет. Вот при прежнем-то Владетеле — бывало. Я его не застал, но говорили такое, что и не повторишь. Народу извел — страсть. А как помер — сонанга все переиначила. Теперь почти как у людей. Если и замучают кого — за провинность. Этим уж сынок занимается — не госпожа. Сынок бы с папашей поладили. Но госпожа ему воли — хрен! Да я и ей не верю. Красноглазая есть красноглазая. Что у нее на уме? Хтон знает. Себя вот возьми. Ты кто есть? Схваченный. Хуже раба. А она тебя держит — никто тронуть не смеет. Зачем?

— Как — хуже раба? — удивился Санти.

— Ну, раб — он свой. Деньги за него плачены. А схваченный вроде преступника. Хотя кто их разберет, красноглазых? Один у них порядок: ты — ниххан! Но платят хорошо. И нанятых не обижают. Кто б у них иначе служил? Убирай парус, парень! Ты вот во Дворце живешь, может, поболе моего знаешь.

— А скажи, как отсюда в Ангмар весть подать? — осторожно поинтересовался Санти.

— Эко ты! Никак! Разве что Ортран или Сихон, Начальники Страж, помогут. Но от них не жди. Они хозяйке пятки лизать готовы. Иной раз стыдно смотреть. Что золото с людьми сотворяет! Кранцы-то, кранцы вывешивай!

Сиаса подошла к причалу, и Санти ловко набросил огон швартова на деревянный кнехт.

— Спасибо, мастер! — поблагодарил он, вылезши на пирс.

— Приходи, сынок! — отозвался Хорон. — Хоть кому я нужен в этом мире!

— Воины готовы, сирхар! Королева ждет!

— Много ли воинов, Клет?

— Три большие хогры, сирхар. Пешие.

— Невелика разница. Что донес беззаконник?

— Идут, сирхар. Все.

— Другим цены нет. Этого — боюсь.

— О сирхар! Ты — боишься?

— Мой страх — от бога, Клет.

— А не обойдут, сирхар?

— Нет. Пошевелю Лихо. Не сплоховали бы тонконогие!

— Три большие хогры, сирхар! Почти войско!

— На этого войско — в самый раз. Подай огненный прут, Клет. Плащ подай. Королеве скажи: иду! Пусть не ропщет. Три хогры! Одарю блаженством. Достойна. Жертва готова?

— Как повелел.

— Пусть ведут. Хаор Хаором, но и других умилостивить надо. Что за шум?

— Воины радуются, сирхар!

Почти две сенты воинов, каждый рядом со своим урром, выстроились на площади. Все солдаты Владения, кроме тех, кто занят был в караулах. Таир садился. Полхоры назад прошел дождь, и воздух пах цветами и мокрой травой.

«Две сенты — немного, — думала Нассини, пока рабы несли неторопливой рысцой ее паланкин вдоль замершего строя. — Но каковы! Каждый стоит двадцатерых!»

Сонанга вглядывалась в лица и с удовольствием наблюдала, как смущенные воины опускают взгляд.

«Каждого, каждого! — думала она. — Чтоб были верными. Чтоб были преданными! Золото — лишь золото. Золота мало. Помнить должны. Каждую минту вспоминать. С благоговением. Любить должны. Бояться и надеяться…»

Толпившиеся за воинами слуги вытягивали шеи, но мало что могли разглядеть за спинами солдат и широкими крупами урров.

Мугган, ехавший чуть позади матери, насупясь, глядел в ее обтянутый золотой сеткой затылок.

«Все — ее! — думал он. — Хоть бы один — мой! Хоть бы один паршивец! Сука! Вертишь мною, будто я тупоумный ниххан! Сука! Сука! Сука! Когда-нибудь я вспорю твое чрево! Бездонное подлое чрево! И затолкаю туда всю твою коллекцию!» Он представил, как будет выть антассио сонанга, как будет кататься по заблеванному ковру, а он будет стоять и… А потом… Мугган не представлял, что будет, когда он сам станет Владетелем, — все застилала пелена. Он вытер вспотевший лоб… И вдруг ему представилось: вот он — есть, а ее — нет! И сердце его захолонуло!

«Сука! Сука! Сука! — зашипел Мугган. Впрочем, губы его не произнесли ни звука. — Даже выпустить кишки тебе не могу! А эти твои!..» — Он с такой злобой уставился на ближнего воина, что того передернуло.

«Мясо! Мясо! Любуйся! Все твои! Зато я любого могу взять на клинок! Любого! Все знают! И ты знаешь, сука! Я — самый лучший!» — и утешенный этой мыслью, погладил урра между ушами. Зверь обрадовался нежданной ласке и довольно заворчал.

Носилки миновали последнего, и из глоток воинов разом вырвался рев. Владычица благосклонно кивнула. Воины, слуги, рабы — все облегченно вздохнули. Добра сонанга — никого не накажут. Третий день никого не наказывают. С тех пор как появился новый схваченный, юноша с зелеными глазами. Тиха сонанга — недаром злобится красноглазый. Тиха. Задумала что-то. Ну, подай боги милость — не меня коснется. Так думал каждый. День миновал. У ночи — свои заботы. Много еды, много веселья. Кто ценит каждый живой день — тот веселится вволю. Завтра, быть может, некому будет.

Мугган поднял урра на дыбы и погнал напрямик: через клумбы, через цветущие, искусно подстриженные кусты. Порыв ветра овеял Санти, когда всадник промчался в трех минах от него. Его собственная урра сердито рявкнула.

Юноша ощутил, что на него смотрят, и поймал взгляд Нассини. Ласковый-ласковый. И вдруг, без всякой причины, пробрал его озноб. И покрылся он холодной испариной. А сонанга все смотрела на него, смотрела… Санти уж совсем было решился подойти к ней, но тут Владычица тронула палочкой спину носильщика, и паланкин двинулся.

Санти потер ладонью шею. Вечер был теплый, а ему зябко.

— Гляди, вон стоит хозяйкин милостивец! — сказала подруге девушка-прислужница. — Что это с ним? Бледный, будто кровь выпустили?

— Не знаю, Алори! Слушай, а он, по-моему, на Рэти глаз положил, не заметила?

— Благодари богов, что не на тебя!

— Ну! Мальчик красивый!

— То-то твой бычок ему отсчитает!

— Уже! Побоится госпожи!

— Сказала! Ежели его сама привечает, быть тебе подружкой красноглазого!

— Хи-хи! Ничего он без моего хотения не сделает! Я обученная!

— Ножик возьмет — сделает!

— Что ты такое страшное говоришь!

— А что? Первый день ты тут, что ли? Про отца его, хозяйкиного мужа, еще и не то говорили. Кабы нас с тобой при нем купили, ты б поскромнее была!

— То тебя купили! Меня жрецы отдали. На семь лет.

— Вот и сиди тихо! А то возьмет тебя красноглазый и…

— О! Алора, не надо! Итак ночи от страха не сплю!

— От страха ли? — засмеялась девушка. — Поспешим! К ужину опоздаем — до темноты ничего не получим! — И обе побежали к роще сантан, где стояли домики дворни.

Подступивший вечер высветил искры созвездий, потускневшие, когда две луны выкатились из-за края неба и поплыли по самоцветному Пути Мертвых. Свет их не проникал через плотные кроны Веселой Рощи. Он не смешивался с оранжевым пламенем костров, не отступал перед ним, как перед сиянием множества масляных ламп внутри и снаружи дворца. Непроницаемы слоистые кроны даже для лучей Таира. Зато под ними там и сям плясали длинные веселые языки, уходил к черным листьям копотный дым. Веселая Роща! Крики и смех смешивались здесь с насмешливым бульканьем розового вина.

Санти бродил от одного костра к другому, от компании к компании, везде приветствуемый и нигде не замечаемый.

Отблески красного пламени прыгали на обнаженных телах. Сочилось над огнем, на черных жаровнях, пряное мясо. Запах вина, земли и женщин смешивался с дымом костров.

Одинокий и печальный бродил Санти по Веселой Роще. Смотрел вверх, на освещенный снизу полог листвы, трогал живые колонны стволов. И показалось ему, что он спит и вот-вот проснется в комнате своей, услышит ровное дыхание отца, посвистывание ящериц, дальний, дальний шум моря…

«Неужели этого никогда не будет? — подумал он и тоска сдавила горло юноши. — Ни чудесного дома, ни ощущения свободы. Не будет предвкушения вечера среди друзей, не будет Мары, ее волшебно пахнущей кожи, ее рук, ее быстрого-быстрого шепота? Ничего не будет?»

— Пожалей меня, Ортон! — взмолился Санти. — Не оставь одного!

И, словно отозвавшись на эту просьбу, чья-то рука опустилась на плечо юноши. Санти оглянулся с надеждой… и отпрянул. То была рука воина, приведшего его в замковую тюрьму.

«Беззубый!» — вспомнил он, увидев щербатый рот солдата.

Воин был пьян, но рука его крепко держала Санти.

— Не бо-ойся, ягненочек! — пробормотал он, глупо ухмыляясь. — Я ж не злюсь на тебя. Пойдем, поболтаем немножко! — И он потащил Санти в тень деревьев. Юноша рванулся и ударил солдата кулаком в лыбящееся лицо.

Воин еще шире растянул рот — удар Санти его позабавил.

— Пойдем, пойдем, — невнятно бормотал он. — Ты славный, ягненочек! Ты понравился Беззубому. Понравился…

Санти размахнулся, но воин поймал его руку, потянул к себе…

— Шалунчик! — прошепелявил он нежно. — Ублажи…

Темная фигура возникла у него за спиной. Быстрый удар — и плечо Санти освободилось.

— Не тревожься! — сказал тот, кто ударил. Санти не видел лица говорившего — только силуэт: ближайший костер был за его спиной.

— Тебе не нужно даже подавать голос. Подожди немного — и все успокоится.

Два человека подхватили обмякшее тело Беззубого.

— Что с ним будет? — спросил Санти. — Он невежлив, но я не хотел бы, чтоб из-за меня кто-то пострадал.

Воин ничего не ответил. Он лишь приложил руку к груди и исчез в темноте.

Оглушительный взрыв хохота донесся откуда-то слева. Веселая Роща привыкла к тому, что ее обитатели иногда исчезали.

— Значит, за мной наблюдают, — подумал Санти. И, как ни странно, мысль эта не была неприятна ему. Больше того, он перестал чувствовать себя одиноким.

Юноша подошел к ближнему костру. Сидящие вокруг подвинулись, освобождая место. В руку ему вложили кружку, наполненную теплым вином, на колени — завернутый в лепешку, остро пахнущий кусок жареного мяса. И больше не обращали на юношу внимания. Но Санти было довольно того, что есть. Он глядел на пляшущее пламя, и слова шевелились у него внутри, как новорожденные щенки.

Заканчивался его четвертый день во Владении антассио сонанги Нассини.

Глава третья

ВОТ ПЕСНЬ ОБ ИСКУПАЮЩЕМ, ЧТО НАПЕТА НИКОМ ДЕМЕТРИ ГРИКОРУ РУСУ. ИМЕЮЩИЙ СЕРДЦЕ ДА ОТДЕЛИТ ПРАВДУ ОТ ЛЖИ.

Дворец антассио сонангов возвышался над Санти, отбрасывая на площадь огромную, иссеченную пятнами света тень. Главные врата его были обращены на запад, в сторону Черных Гор, а два неровных крыла изогнулись на пол-лонги к Полдню и Полночи.

Дворец был творением Тысячи Безумцев. Арки, башни, галереи, балконы. Переходы и наружные лестницы, соединяющие этажи хаотическими переплетениями. Колоннады под самой крышей и башенки, как фаллические символы, вознесшиеся на каменных столбах в десятки мин высотой. Лепка, мозаика, полотнища флагов, барельефы и острые шпили. Пятна ярчайших цветов были разбросаны по громадному строению, как в сне сумасшедшего. Фонтаны и водопады, перетекающие с этажа на этаж… Он походил на храм, этот Дворец. Но невозможно было представить бога, которому был бы возведен такой храм. Бог Хаоса, безумный, отталкивающий и прекрасный одновременно, бог, который был выше понимания Санти, но не выше его чувства. Дворец был воплощением полной свободы, настолько полной, что и от самой свободы он был освобожден. Воздушный и тяжеловесный. Яркий и угнетающий, он правил Владением больше, чем любой из антассио сонангов.

И даже нынешняя Владычица не могла с ним совладать. От старого кормчего Санти знал, что Нассини изменила все, оставленное ей мужем. Окрестности Дворца разделили правильные линии аллей, площадь перед ним была освобождена от бесформенных обелисков, уничтожен был Сад Любви и Сад Пыток — детища мужа ее, Сурруха, возлюбленные детища. Нассини посадила свои сады. Но неизменными остались десятки квадратных лонг заросших лесом холмов и этот Дворец, который один возвышался над серой стеной, опоясывающей Владение. И он был по-своему не менее прекрасен, чем голубое озеро и зеленые холмы, открывавшиеся Санти из окон сказочной башенки. Вблизи юноша видел парк, Веселую Рощу, поселок, за ним — поля и луга, на которых паслись стада торо и оис, видел фруктовые сады и плантации уинона. Земля Владения кормила и поила полторы тысячи его обитателей. Но возделанная его часть была совсем маленькой в сравнении со всей его огромной территорией. Три хоры нужно было всадникам, чтобы, измотав урров, объехать снаружи серую стену и вновь возвратиться к центральным воротам, единственной бреши в этой стене. А ведь говорят: никакой ветер не поспеет за мчащимся урром!

Санти услыхал за спиной тихий плеск и причмокиванье. Он обернулся, и глаза его расширились от изумления. На низеньком столике у восточной стены стоял совершенно необычный зверь. Ростом он был немного крупнее хиссуна, но выглядел в точности как настоящий урр, только совсем маленький. Взрослый урр, а не какой-нибудь детеныш! Полосатая голова зверя была опущена в чашку с недопитым кайфи. И — боги! — он преспокойно лакал его, подергивая коротким, будто обрубленным хвостом.

Санти сделал шаг, и зверь, подняв морду, уставился на него. Ну нет, это точно был не детеныш! Морда была самая разбойная! Поперек шла длинная узкая плешь, половины уха недоставало — настоящая морда старого боевого урра. Только не больше ладони!

— Ну? — спросил зверь. — Что уставился?

Рот Санти открылся. Не потому, что он хотел что-то сказать.

— Дрянной кайфи! — заметил зверь. — Надеюсь, в следующий раз будет получше?

— Ты? — наконец выдавил из себя Санти.

Зверь сел, вытянул заднюю ногу и несколько раз провел по ней черным языком. Потом перемахнул на окно, задрал обрубок хвоста и пшикнул наружу желтой струйкой.

— Ну и влип ты, паренек! — сказал он, скребнув раз-другой по дереву когтистыми лапами. — Ну, до скорого!

И пропал.

Обалдевший Санти потер глаза. Зачем-то подошел к столу и заглянул в чашку. Кайфи оставалось совсем немножко. Впрочем, Санти не помнил, сколько его было.

«Пригрезилось!» — подумал юноша и отправился завтракать.

Тренировочное поле было посыпано белым мелким песком, который рабы раз в хору обрызгивали водой. Частично оно было укрыто тенью старой одинокой сантаны, простершей мощные ветви на десятки минов. Но воины упражнялись в основном на открытой части — солдату нужна выносливость. Впрочем, выносливость выносливостью, но большинство предпочитало для тренировок утренние хоры, когда Таир еще не жжет в полную силу.

Санти нравилось приходить сюда после завтрака. Ему нравилось наблюдать за точными и быстрыми движениями, за игрой мускулов, напряженных, перекатывающихся при каждом взмахе меча. Нравилось глядеть, как взлетают и падают ловкие тела всех оттенков кожи, когда воины тренируют мышцы и глаз на вертикальных и горизонтальных брусах. Снарядов же для упражнений здесь было великое множество. И они постоянно пополнялись. Каждый новый воин, а в страже Владения были лишь лучшие из лучших, прибавлял что-нибудь свое.

Но самым красивым зрелищем были поединки. Причем лишь изредка воины сражались палками или другим сравнительно безопасным оружием. Меч для воина — дороже возлюбленной. И потому он всегда предпочитает именно боевое оружие. И ни разу Санти не видел, чтобы кто-то получил увечье. Бойцы слишком хорошо знали свое дело, чтобы нанести случайную рану.

Настоящий воин владеет любым оружием: будь то волнистый крайт, онгарский топор, арбалет или шипастый шар «смертоносной звезды». Но у каждого есть излюбленное. Чаще всего это были прямые обоюдоострые конгские мечи из дорогой дымчатой стали. Но ценились и кривые легкие мечи Хора и тяжелые широкие мечи Севера.

Каждый воин был хорош, но Санти сразу приметил того, кто не имел себе равных. Санти видел его прежде и знал, что воин — десятник Внешней Стражи. Помнится, юноша удивился: десятник был на голову ниже своих подчиненных. Но, увидев его в поединке, Санти перестал удивляться. Два хорских меча в его длинных руках порхали, как крылья ящерицы-аллоры.

Сейчас десятник сражался одновременно с тремя воинами. Он был босиком, в коротких черных штанах. На смуглой груди — бляха-амулет. Иссиня-черные волосы собраны в пучок на затылке. Руки, перевитые жгутами мускулов, были на пядь длиннее, чем руки его рослых противников. Подвижный, как капля «живого серебра», неутомимый, как дикий туранский пес-тихол, десятник метался между тремя противниками. На каждом из них была легкая кольчуга и боевой браслет на левой руке. Вооружены они были прямыми конскими мечами. На головах — легкие шлемы без забрал. Все трое были опытными мечниками, но обоерукий играл с ними, как змея с фроккой. Он двигался вдвое быстрее, и его соперники постоянно оказывались друг у друга за спиной. Они сталкивались, мешали один другому, а десятник прыгал, нырял, уворачивался и все время дразнил противников, комментировал каждое неловкое движение, каждый промах… Для опытного воина обидно, когда его поучают, как юнца. Еще обиднее, если поучения справедливы. Десятник хотел рассердить их — и у него получалось. Воины свирепели. Их движения становились менее точными. Вот один из них едва увернулся от колющего удара товарища — и осыпал его ругательствами. Десятник издевательски захохотал. На его гладком, блестящем от пота теле не было ни единой царапины. Зато сам он при случае не упускал возможности оставить красную черточку на незащищенной щеке или ноге. Конгские мечи с шумом рассекали воздух. Пожалуй, теперь удары наносились всерьез. Лица солдат покраснели, груди вздымались под кольчугами. Широкие сабли в руках десятника тихонько пели, то сливаясь в два сплошных веера, то застывая и горя отраженным пламенем Таира. Поединок затягивался, и с десяток солдат уже глазели на сражающихся, подзуживали, бились об заклад… Дело становилось нешуточным. Три воина, забыв об осторожности, рубили, как мясники. Десятник вертелся, как волчок, на кривоватых ногах. Вот его сабля скользнула под подбородок широкогрудого мечника и разрезала кожаный ремешок. Шлем упал с головы и покатился по песку. Зрители завопили и затопали ногами. Тем временем второй воин едва не отсек руку самому десятнику, но тот успел уклониться и даже чиркнуть острием по предплечью нападавшего.

— Я напишу на тебе твое имя, красавчик! — завопил десятник радостно. — Как тебя зовут, а? Хриссолюб тебя зовут? Длинно! Слишком длинно — у тебя не хватит крови. Давай напишем — Хрисс! А?

Обиженный набросился на десятника, но с тем же успехом он мог атаковать железный столб.

На площадке появился Начальник Внешней Стражи Сихон. Зрители опасливо покосились на командира: вдруг ему не понравится, что они бездельничают. Но Сихон был поглощен схваткой. Постепенно лицо его приняло озабоченное выражение. Он опасался за десятника. Случайный или неслучайный удар по незащищенному телу — и воин получит травму. Сихон видел, что трое атакующих именно этого и хотят. А ловкий воин сам подставляет себя под удары, чтобы в последний момент уклониться. Этим он еще больше распалял противников.

Сихон не хотел останавливать схватку, но соперникам не надоедала их игра, а зрители вовсю подзуживали их.

Наконец Сихон не выдержал.

— Довольно! — крикнул он зычным голосом.

Сражающиеся не отреагировали. Трое не услышали, а четвертый подмигнул ему, продолжая играть мечами.

— Хаом! — взревел Сихон. — Сурт! Довольно!

Десятник тут же воткнул мечи в песок и выскользнул из-под носа очередного противника. Он отбежал на несколько шагов и остановился. Его соперники бросились на него: они решили, что это очередной трюк Сурта.

— Плети! — зарычал Сихон, как разъяренный урр.

Солдаты тут же пришли в себя.

— Пять плетей каждому — за скверный слух! — приказал Сихон понурившимся воинам. — И по две — за нерасторопность!

Зрители заржали. Сихон мгновенно обернулся к ним:

— Вы, ленивые катти!..

Солдаты тут же разбежались по снарядам.

Десятник подхватил мечи и уже снова вращал их в воздухе.

— Не устал, Сурт? — спросил его Сихон.

— Нет, командир! — весело отозвался десятник.

— Позвеним?

— Не стоит, командир. — Сурт многозначительно посмотрел на бредущих в сторону Дворца трех воинов.

Сихон тоже посмотрел на них и погладил рукоять меча.

— Пожалуй, ты прав! — сказал он. — А вечерком, без лишних глаз?

— Всегда рад, командир! Люблю сражаться! Все равно с кем: хоть с этим сосунком. — Он кивнул в сторону Санти. Юноша покраснел. Мечи в руках Сурта без устали выписывали замысловатые кривые.

— Но с сильными — люблю больше. Например, с тобой, командир.

— Ты льстишь, Сурт! — сказал Сихон. — Я слишком много командую. Слишком мало — служу стали.

— Старое дерево крепче! — засмеялся десятник.

Санти пригляделся к нему и понял, что ошибся, решив, что Сурт молод. Сухощавое телосложение обмануло юношу.

Сихон пошел дальше, на другой конец поля, а длиннорукий десятник продолжал размахивать мечами. Он вертелся, прыгал, кувыркался через голову, падал, вставал. И все это время клинки в его руках сверкали, как спинка аллоры в лучах Таира.

Санти решился. Он перемахнул через перильца, окружавшие поле, и окликнул десятника:

— Сурт!

Воин мгновенно остановился. Мечи замерли в воздухе: левый — в прямой руке, острием вперед, правый — за спиной. Сурт походил на статуэтку. Кривой хорсутский меч был неподвижен в вытянутой руке, будто сама рука была высечена из камня.

— Что, малышок?

— Ты сказал: готов сражаться даже со мной. Давай! — твердо выговорил юноша, хотя желудок его провалился на самое донышко туловища.

— Хой! — Сурт хлопнул себя саблей по плоскому животу. — Отлично, малышок! Лови!

И бросил клинок острием вперед. Санти еле успел увернуться. Меч воткнулся в песок в трех шагах от юноши. Рукоятка мелко подрагивала.

— Боишься железа, малышок? — крикнул Сурт.

Санти молча выдернул саблю из песка. У нее была удобная костяная рукоять и расширяющийся к острию клинок из сероватой узорчатой стали. Санти взмахнул оружием… И едва не выронил его. Казавшаяся с виду такой легкой, сабля была весьма увесиста. Санти еще несколько раз взмахнул ею, уже осторожнее. Он старался подражать движениям воинов, но у него получалось не слишком ловко.

— В стойку, в стойку, малышок! — Сурт танцующей походкой двигался к нему. Санти сделал шаг навстречу и рубанул воздух.

Сурт едва коснулся клинка клинком — и сабля вырвалась из руки Санти. Юноша отпрянул, поднял оружие. И снова воин вышиб у него саблю. Раз за разом Сурт повторял одно и то же движение, и каждый раз Санти оказывался обезоружен.

— Кланяйся, малышок! Кланяйся! — смеялся Сурт.

Вокруг опять собрались солдаты. Все, что угодно, только бы не оплывать потом под жгучим Таиром.

Каждое падение сабли сопровождалось унизительными комментариями. Санти терпел. Ладонь его горела, пот тек ручьем, но он чувствовал, что вот-вот распознает прием, которым пользовался десятник. И распознал! В следующей атаке чуть повернул лезвие, и клинок Сурта не зацепил его клинка. А Санти уколол десятника в грудь. То есть хотел уколоть, потому что Сурт снова выбил саблю из его руки. Но зато на этот раз ничего не сказал. Санти вспомнил, как он описывал клинком восходящий полукруг, и попытался повторить движение. Сурт отбил удар еле заметным взмахом. На этот раз сабля осталась в руке Санти. Зато на животе его появилась кровоточащая царапина.

— Знак доблести! — рассмеялся Сурт. — Теперь каждый твой удар будет отмечаться так.

Санти рассердился. Больше того, он перестал бояться стали, перестал бояться десятника.

«В конце концов, он слишком хороший воин, чтобы меня убить!» — подумал юноша. И прыгнул вперед…

Очнулся Санти лежащим на мокром песке, лицом к белесому небу. Он был мокр: кто-то облил юношу водой. Громоподобный хохот зрителей сотрясал воздух. Голова гудела. Санти потрогал рукой макушку и обнаружил там быстро растущую шишку. Собрав все силы, юноша встал, но, чтобы не упасть снова, ему пришлось опереться на саблю. Новый взрыв хохота потряс воздух.

Сурт исподлобья поглядел на окруживших их солдат. Глаза десятника наливались кровью. Он и Санти были окружены гыгыкающими, хлопающими себя и соседей здоровенными парнями, которым сам Хаом за приятеля. Низкорослый десятник переводил взгляд с одной гогочущей ряшки на другую, и Санти увидел, как набухают жилы на его коричневой шее.

— Ублюдки! — вдруг заревел Сурт. Да так, что Санти вздрогнул: не ожидал, что у десятника такой мощный голос. — Паскудные выблядки морранских нонторов! Ну, что стонете, как беременные фрокки? (Тут он был неправ: солдаты перестали ржать и даже подались немного назад.) Ну, кто из вас молодец? Ну, выйди! Если я не вышибу тебе меч первым ударом, можешь отрезать мне яйцо! А вышибу — отрежу оба! Ну, выйди кто не трусит? Ну, что ж вы не гогочете, помет облысевшей овцы!

Он упирался взглядом то в одного, то в другого, но воины прятали глаза, смущенно переминались с ноги на ногу. Да, они были бойцы. Да, они не знали страха. Но, великий Тор, они знали Сурта! Тихо-тихо разбрелись они, кто куда, и Санти с десятником остались вдвоем. В глазах у юноши уже не двоилось. Шишка на голове болела, но не больше, чем кисть правой руки. Он был готов продолжать, но Сурту надоело возиться с ним. Он взмахнул клинком — и сабля Санти взлетела в воздух. Сурт поймал ее левой рукой, прямо за лезвие, перехватил.

— Все, малышок! — сказал он. — Иди поиграй.

— Можно мне еще как-нибудь… — нерешительно попросил Санти.

— Поглядим.

— А можно я немного посмотрю?..

Воин пожал плечами:

— Смотри. Ты человек… вольный! — и ухмыльнулся.

Санти перелез через оградку и уселся в тени. Послюнив палец, он стер кровь с живота.

Сурт, подвижный, как капелька ртути на гладком столе, снова вращал мечами. Какими легкими казались они в его руках!

Урра закончила пить и одним прыжком вымахнула на заросший жесткой травой берег. Обрадованный детеныш запрыгал вокруг. Санти направил урру вдоль озера. Они обогнули его с левой стороны, двинулись напрямик, через голубой луг, усыпанный маленькими цветами в основном желтых оттенков. Урра бежала ровной рысью, иногда наклоняя голову, чтобы подхватить пучок травы. Круглые уши ее все время двигались. Детеныш бежал следом, высоко подпрыгивая. Они пересекли луг и стали подниматься по пологому склону вверх, туда, где начинался лес. Урра ломилась широкой грудью прямо сквозь молодую поросль. Детеныш приотстал: он обкусывал темно-синие ягоды с куста сондрео.

Урра достигла вершины холма, и они оказались под сводами старого леса. Лапы Уны, обутые в новые кланги, похрустывали опавшей листвой. Уна не слишком любила этот лес, где почти нечем было поживиться. Но Санти нравилось ехать между редкими толстенными стволами. Деревья были стары и огромны, лишенные ветвей колонны уходили на десятки минов вверх — ни одного листочка, если не считать карабкающихся по некоторым из деревьев лиан. Зато наверху — сплошной потолок. Санти мог поклясться, что, когда идет дождь, ни одна капля не достигает земли. Из здешних деревьев только сантаны да южные моодрео с гладкими черными стволами были знакомы юноше.

Урра наклонила морду, чтобы откусить белый толстый гриб. Детеныш тотчас подскочил к ней и выхватил кусок прямо из пасти. Он был очень обаятелен, пушистый темно-коричневый, с белыми лапками и мордочкой. Когда он вырастет, окрас поменяется, станет таким же, как у матери.

Уши Уны шевельнулись, она немного ускорила шаг. Несколько минт спустя Санти услышал журчание ручья. Уна припустила галопом — и вот они оказались на краю глубокого оврага. Санти посмотрел вниз: прозрачный ручей бежал посередине широкого плоского русла. По берегам ручья правильными кругами росли крупные розовые грибы. Урра тихонько рыкнула и, притормаживая задними ногами, спустилась по крутому склону. Детеныш устремился за ней, поскользнулся, кубарем скатился вниз, завизжал и плюхнулся в холодную воду. Уна ухватила его за загривок, выволокла из ручья. Детеныш мяукнул и отряхнулся, разбросав вокруг снопы брызг. Урра жадно глотала грибы. Детеныш тоже попробовал, но он был не голоден и потому, сжевав парочку, принялся носиться кругами около матери, визжа и тряся круглой головой.

Санти спрыгнул на землю и сел на круглый, заросший синим мохом валун. На дне оврага было прохладно и спокойно. Детеныш потыкался мокрым носом в руку, но, поняв, что у юноши нет настроения играть, умчался вниз по ручью.

Посвистывали ящерицы, журчал ручей, чавкала грибами урра. Пахло в овраге землей, водой и грибами. А воздух был прохладен и неподвижен. Наверху тихо разговаривал лес. Санти, жителю города, казалось странным, что можно проехать целую лонгу и никого не встретить. Людей в поместье было довольно, но никто из них не удалялся от Дворца дальше, чем требовали обязанности. Впрочем, если и существовал какой-то запрет, на Санти он не распространялся. И он был совсем один в этом лесу. Сколько иров его деревьям — три сентана, пять? Тысяча иров? Когда смотришь снизу на ровные древесные колонны, кажется, что они вечны. Санти вздохнул. Он не привык к одиночеству. Хотя и в нем была своя прелесть.

Издали донесся азартный визг детеныша. Урра перестала есть, подняла голову. Санти встал, подошел к ней, почесал под нижней челюстью. Урра довольно заурчала.

Детеныш мчался к ним. Маленький пушистый шар, неуклюжий и стремительный одновременно. Подскочив, он заметался от Санти к матери, прихватывая их острыми клычками.

— Ну! — прикрикнул Санти, отпихивая его. — Нашел, да? Что-то нашел? Хочешь показать?

Он поднялся на валун и с него — на спину урры. Детеныш умчался вперед. Мать потрусила за ним. Живот ее заметно раздулся.

Ехать пришлось недалеко. В двухстах минах ниже по ручью Санти увидел оползень. Совсем свежий. Над ним образовался земляной карниз, из которого торчали узловатые корни. Под ним, в рыхлой черной земле, юноша заметил отверстие.

Когда он подъехал, детеныш тут же протиснулся в дыру и пропал. Санти спрыгнул с урры и заглянул внутрь — темно. Изнутри доносился громкий топот детеныша, его повизгивание. Уна оттолкнула юношу плечом, несколькими ударами передних лап расширила отверстие. Детеныш вернулся. Он выскочил наружу, ткнулся выпачканной в земле головой в живот Санти. Нет, не в земле — в ржавчине. Санти еще раз заглянул в пещеру. Когда глаза его привыкли к темноте, он разглядел уходящий в глубь склона тоннель. Санти влез внутрь и оказался под круглым сводом высотой почти в семь минов. Пол был гладкий, твердый, с небольшим уклоном в сторону оврага. Начало его было присыпано землей, но дальше он был ровный, чистый, как вымытый. Лишь в одном месте поперек лежала куча какой-то трухи. Санти зачерпнул горсть и повернулся к свету. Это была ржавчина.

«Вот где ты перепачкался, малыш!» — подумал он. Санти достал нож и поскреб стенку тоннеля. Материал не поддавался, зато затупился кончик ножа. Поверхность была ровной, скользкой на ощупь. Ему, сыну зодчего, этот материал знаком не был.

«Надо вернуться сюда со светом!» — подумал Санти, глядя в темную пасть тоннеля.

Юноша вылез наружу. Урра лизнула его присыпанную землей голову и шумно вздохнула.

Санти взобрался в седло и погнал ее вверх по склону. Урра сделала несколько шагов и остановилась. С полным брюхом, да еще с Санти на спине… Нет уж!

— Лентяйка! — сказал юноша и спрыгнул наземь.

— Давай! — он пихнул Уну в широкий зад. Урра в отместку стукнула его толстым твердым хвостом. Санти ухватил за шиворот детеныша и стал карабкаться вверх, цепляясь за выпирающие корни.

Когда все трое оказались наверху, Санти вскочил на Уну и сдавил коленями ее бока. Его охватил азарт: съездить в замок, взять светильник, вернуться!..

Но урра не настроена была спешить. Все, на что мог рассчитывать Санти, — неторопливая рысь. Не нравится? Можешь идти сам.

Юноша смирился: кто может переупрямить урру, которая только что хорошо поела?

Сгорая от нетерпения, Санти подпрыгивал в высоком седле. Впору, действительно, спрыгнуть и пуститься бегом. Но и неторопливая рысь урры все же быстрее человеческого бега.

Им понадобилось не меньше полухоры, чтобы добраться только до озера.

Сиасса стояла у берега, и старик кормчий помахал ему рукой. Но Санти слишком спешил, чтобы останавливаться, потому лишь махнул в ответ и попытался заставить урру двигаться быстрее. Бесполезно.

Встречавшиеся слуги кланялись ему, а воины прикасались пальцами к шлемам. Санти догадывался, что приветствуют не его, сына Тилона, а покровительство сонанги. Санти понимал, что солдаты абсолютно преданы Владычице. Их плата была высока. Очень высока! Да, за малейшую провинность тоже взымали высокую плату, но то была честная сделка. Те, кто десять иров защищал покой антассио сонангов, становился хозяином небольшого поместья и немалого количества золота. Подходящие условия!

Санти выехал на аллею, ведущую к площади перед Дворцом, и все мысли о пещере тотчас вылетели у него из головы.

Построившись четырехугольником, к Дворцу подъезжал отряд Внешней Стражи во главе с самим Сихоном. Внутри четырехугольника шли четверо пеших, странно одетых людей.

Первым, гордо откинув голову в широкополой шляпе с драгоценной пряжкой из берилла, ступал высокий светловолосый воин с длинным мечом на поясе. Шляпа его, камзол, панталоны, туфли с серебряными пряжками — все было ослепительно белого цвета. Прикрытая пышными кружевами рука лежала на рукояти меча. Ножны меча также были белыми. Лишь герб на груди — серебряная чаша под серебряными звездами на фиолетовом фоне — нарушал однообразие цвета. Черты лица его, узкого, надменного, были безукоризненны. Длинные светлые усы спускались ниже линии выбритого подбородка.

Внешность воина настолько поразила Санти, что он лишь мельком взглянул на остальных: здоровенного беловолосого детину в короткой безрукавке, женщину, с ног до головы закутанную в голубовато-серый шелк, и мальчика.

Санти подъехал к дворцовой лестнице и смотрел, как приближаются солдаты. Воины Стражи не выглядели конвоем — скорее, эскортом: настолько уверенно держалась четверка.

Сверху послышался шум, звяканье металла. Санти оглянулся: оттуда, где парадная лестница завершалась вычурной, украшенной золочеными горельефами аркой, выступили воины. За ними, чуть покачиваясь, двигался паланкин с высоким троном, покоящийся на плечах рабов. Антассио сонанга, неподвижная, величественная, в затканном яркими узорами платье, переливающемся огнями самоцветов, в высокой драгоценной тиаре, восседала на троне, положив на колени отяжелевшие от перстней пальцы. Рядом с ней шел слуга, державший большой зонт на длинной тростниковой ручке. Зонт защищал Владычицу от лучей дневного Таира. Рабы-носильщики ступили на лестницу. Идущие сзади присели, а передние подняли руки, чтобы паланкин оставался в горизонтальном положении.

Воин в белом замедлил шаг. Поступь его стала не просто уверенной — величественной. Он смотрел на сонангу. Сонанга смотрела на него.

В арке дворцовых ворот возник Мугган. Он недовольно посмотрел на приближавшийся отряд, потом, перепрыгивая через две ступеньки, сбежал вниз, обогнав паланкин. Вдруг Мугган остановился как вкопанный, и злобная гримаса исказила его лицо. Сонангай выбросил вперед руку.

— У них оружие, ниххан! — закричал он на Сихона. — Отнять!

Начальник Внешней Стражи немного помедлил, потом дал знак двум солдатам: спешиться и забрать оружие. Но едва солдаты соскочили с урров, те, кого они собирались разоружить, уже стояли треугольником (женщина посередине), и арбалет в руках мальчика направлял стрелу точно в лоб сонангая.

Но Мугган не видел стрелы. Глаза его были устремлены на меч в руках воина в белом. Странное лезвие с неметаллическим блеском, длинное и узкое. Санти не сразу догадался, в чем дело. Потом понял: меч из бивня саркула! О таких ему рассказывал отец и показывал кусочки бивня. Сверхтвердое вещество, поддающееся только алмазу. Такие мечи делают по нескольку иров. И они никогда не тупятся.

Мугган не видел стрелы, зато ее заметил Сихон. Он прыжком послал урра влево и заслонил сына Владычицы.

— Не трогать! — раздался со ступеней пронзительный голос сонанги. — Оставь им оружие, Сихон!

Мугган сердито обернулся, но Нассини даже не посмотрела на него. Носильщики уже достигли конца лестницы. Они перенесли паланкин в тень сантаны. Владычица оторвала руку от колена и сделала приглашающий жест.

Воин в белом, спрятав меч, приблизился.

— Кто это? — спросил Санти одного из солдат Внешней Стражи.

— Почем я знаю! — бросил через плечо солдат. — Высадились на берег. Прямо перед воротами. Этот, с усами, объявил: я — аргенет из Короната. Желаю, мол, говорить с Хозяйкой. Ну, к Хозяйке мы бы его, всяко, привели! Но Сихон сказал: не трогать! И оружие оставить! — Солдат повернул к юноше широкоскулое бронзовое лицо, сунул руку под шлем, почесал голову:

— Бонг-Толстяк ему говорит: «Не дури, командир!» А Сихон послал его к Хаому. И прав оказался, хрисс его печень!

— Что тут удивительного? — сказал Санти. — Тот — аристократ, и Владычица — тоже. Ровня!

— Ровня? — воин хохотнул, прикрыв рот кулаком. — Ну ты ляпнул, парень! Ровня! Красноглазым! Да им плевать, кто ты! Ниххан — и все тут! Ровня! А… — Тут он поймал взгляд Сихона и прикусил язык.

Обладатель драгоценного меча рывком поклонился.

— Эак, аргенет о Ар-Нетон, Диноит, ген-та Асенар, сениорис о Марита, Нетонион! — раздельно и четко проговорил он.

— Антассио сонанга Нассини! — произнесла Владычица.

Сын ее плюнул на белоснежные ступени и скрылся во Дворце.

— Ты видела его, Этайа? — спросил туор.

— Да, Биорк! — произнесла аргенета.

Она стояла рядом с маленьким воином, и издали они могли показаться матерью и сыном. Хотя «сыну» перевалило за восемьдесят иров, а сколько иров «матери», ведомо было только Хтону да ей самой.

После того как Биорку пришлось сбрить бороду, он каждое утро соскабливал со щек рыжую поросль, и они уже покрылись загаром настолько, что их можно было не гримировать. В совершенстве копируя мимику и пластику мальчика тринадцати-четырнадцати иров, Биорк стал неузнаваем. Никто из ветеранов Последнего Нашествия в жизни не признал бы в неловком худеньком отроке бывшего туринга и военного вождя.

Нил, щурясь от яркого света, разглядывал Прекрасный Хаос. Дворец антассио сонангов. Непокрытая голова его была вровень с рукоятями мечей окружавших их всадников.

Эак, прямой, надменный, с вздувшимися желваками на скулах, вперил немигающий взгляд в затворенные ажурные двери над белой широкой лестницей. Верхняя часть лица его была затенена полями шляпы, бледные губы плотно сжаты. Утратив за последние дни ту выхоленность, что была присуща ему прежде, лицо аргенета стало еще более красивым, аскетически красивым.

— Совсем еще ребенок, — сказал Биорк.

— Ты поговоришь с ним? — спросила Этайа.

— Если нас примут.

— Примут. Будь помягче с Эаком, прошу тебя! — добавила она тихо. — Он так уязвим!

Из бокового притвора вышел Сихон. Давя сапогами мокрый песок, он прошел между расступившимися всадниками.

Остановившись в трех минах от Нила, он протянул руку:

— Твой меч!

— А я? — спросил Биорк тонким голосом.

Сихон глянул на него:

— Подождешь, — и Нилу: — Меч! Давай меч, толстошеий! Живо!

Нил посмотрел на Начальника Внешней Стражи так, как таг глядит на хиссуна. Он был выше на полголовы и в полтора раза тяжелее.

— Возьми, — сказал он, вытягивая меч из ножен и передавая Сихону. — Если мне понадобится тебя вздуть, я сделаю это палкой.

— Поговори еще — отведаешь плетей, — буркнул Сихон, передав оружие одному из всадников. — А ты, сосунок, давай сюда арбалет. Меч можешь оставить — колоть орехи.

Туор неохотно отдал арбалет.

— Ого! — удивился Сихон, поглядев на него. — Отличная работа!

— Не поломай — будешь платить! — заметил Нил. — Он стоит два золотых!

— Верю, — согласился Начальник Стражи. — Вряд ли ты увидишь его еще раз.

— Сопрешь — пожалеешь! — пообещал Нил. Причем таким тоном, что удивил даже аргенета. Солдаты зашевелились. Сихон удивленно приподнял бровь.

— У тебя зудит спина? — спросил он.

— А ты трусоват, парень! — весело сказал Нил. — И спесив! Интересно, зачем ты взял у меня меч?

— С мечом или без — я нашинковал бы тебя за полминты, окорок! — презрительно отозвался Сихон. — Заткни свою пасть — или я рассержусь! И тогда…

— Пукнешь? — подсказал Нил. — Прости, аргенета! — он слегка поклонился Этайе.

— Я сдеру шкуру с твоей задницы и велю сделать ремешки для своих сандалий! — оскалился Начальник Стражи.

— У тебя такой острый язык? — удивился Нил.

Сихон побагровел.

— Хлыст! — велел он, протягивая назад руку. Ближайший всадник подал ему хлыст, которым направляют урра.

Нил, скрестив руки на груди, насмешливо глядел на воина. Тот медленно отвел руку…

— А ты вспотел, — сочувственно произнес Нил. — Интересно, твоя мать тоже сильно потела?

Хлыст со свистом рассек воздух… и оказался в руке Нила.

— Так и знал, что ты никудышный боец! — с удовлетворением констатировал великан. Сунув хлыст под воротник куртки, он почесал спину. — Тебе нужна другая профессия. Как насчет погонщика нонторов? — И резко взмахнул хлыстом.

Сихон вскрикнул и схватился за шею.

— Нет, — с сожалением произнес Нил. — Ты неуклюж даже для погонщика. Мой хиссун успеет трижды пописать, пока ты повернешь голову.

Сихон оскалился. Глаза его сузились, а ноздри широко раздувались. Пальцы сжали длинную рукоять меча.

Нил насмешливо улыбался. Он почесал живот, потом принял карикатурную стойку, держа хлыст, как держит меч неопытный рекрут. Он был очень забавен.

«Шут!» — подумал Сихон, мельком взглянув на солдат. Всадники, расширив круг, с нетерпением глазели на них.

«Еще немного — и они начнут биться об заклад!» — недовольно подумал Сихон, снова поглядев на Нила.

Великан наклонил голову, поскреб ногой землю, как делает это бык, когда он сердится. Солдаты заржали.

Сихон убрал руку с меча: «Хорош я буду, набросившись на него с мечом! — подумал он. — А он достаточно ловок, чтобы увернуться! Разруби его теперь хоть на сто частей — а хлыстом по шее я уже получил!»

Сихон не был бы Сихоном, если бы не выкрутился. Он поплевал на ладонь, смочил слюной горящий рубец.

— Болит! — заметил он весело. — Ты ловок, паренек! Хлестнул так быстро, что я даже удивился!

— А как я удивился, когда услышал твой бас, Начальник! — сказал Нил. — Никак не думал, что ты так огорчишься из-за какого-то хлопка! На! — он протянул Сихону хлыст. — Можешь дать мне по загривку, если тебе приятно!

— Пошел ты к Хаому! — сказал Сихон, забирая хлыст и передавая хозяину. — Еще испорчу ценную вещь о твою блинную рожу!

Лица солдат разочарованно вытянулись. Они надеялись на развлечение!

— Здесь жарко, — заметил Начальник Внешней Стражи. — Перейдем в тень.

Круг распался. «Гости» и солдаты перебрались в тень сантаны. При этом Этайа и Биорк оказались в стороне от основной группы. На них никто не обращал внимания: женщина и мальчишка!

Эак тоже держался особняком. Зато вокруг Нила собрались все стражники. Великан, размахивая руками и гримасничая, без устали работал языком. Шуточки так и сыпались из его широкого рта. Лица солдат покраснели от непрерывного хохота. Нельзя сказать, что у воинов были плохо подвешены языки, но Нил был куда проворней. И вот она, его жизнь, как на ладони! Был торионом в Нетоне. Надоело мять чужие бока, захотелось поболтаться по свету. Да так, чтоб брюхо было набито. Вот он и пошел в телохранители к светлорожденному (тут великан понизил голос и оглянулся). Конг ему по душе. Особенно бабы. Он пространно и с чувством принялся дегустировать воспоминания. Солдаты вставляли реплики, говорящие о том, что они хорошо знакомы с предметом. Ясно, что Нил врет. Но как врет! Заслушаешься! Раздери его Хаом!

— Эй! — сказал один из солдат, здоровенный, как вставший на дыбы урр. — А осталась в Ангмаре хоть одна телка, которую ты не затрахал до смерти? А то я как раз собираюсь туда. Осталось кое-что для меня?

— А как же! — отозвался Нил и хлопнул его по спине. — Одна осталась. Специально для тебя! Только она без головы. Зато все остальное на месте! Два дня назад туда упала кровать Наместника. Целый десяток искал — не нашли. Еле сами выбрались!

Большая часть воинов сонанги была неконгайской крови. Когда тебя так «любят» в твоей стране, лучше иметь наемников откуда-нибудь подальше. А желающие всегда есть — были бы деньги.

Нил поинтересовался, сколько зашибает здесь стражник. Судя по Дворцу (покруче, чем у коронноса), неплохо.

Ему сказали сколько. Сихон сказал. Нил свистнул.

— Это ты — командир? — спросил он.

— Нет, это он, — показал Сихон на первого попавшегося воина.

— Хо-хо! — почти шепотом сказал Нил. — Хочу!

Он схватил за руку Начальника Внешней Стражи, да так, что тот поморщился и попытался отнять руку. Не тут-то было!

— Начальник! О! Замолви за меня словечко! А, начальник! Не пожалеешь, клянусь брюхом Нетона!

— А что умеешь? — в свою очередь спросил Сихон, выдрав наконец руку из Ниловых лап.

— Сила есть! — гордо сказал Нил.

— Это-то я вижу! — улыбнулся Сихон. — Умеешь что?

— Мечом работаю! Дай — покажу!

— Успеешь. Стреляешь как?

— Так себе! — огорченно признался великан. Но лицо его враз посветлело.

— Ножи метаю! — вскричал он. — Давай, давай — сделаю!

Прежде чем Сихон успел вмешаться, кто-то из солдат уже протягивал великану тяжелый метательный нож.

Нил плюнул на ладонь, примерился — и вогнал нож за тридцать шагов в ствол сантаны. Почти на четверть мина. Конечно, древесина у сантаны мягкая, но бросок был отличный. Воины зацокали языками.

— А поборю любого! — гордо сказал Нил. — Кто желает?

Никто не желал. Воины были не малыши, но Нил производил впечатление.

Не найдя соперника, Нил на спор согнул и разогнул серебряный ару[32]. Потом поднял на плечах здоровенного урра. Урр был страшно недоволен и едва не тяпнул его за руку. Шутки ради Нил предложил желающим стукнуть его по животу. Никто не отказался. Потом все сыграли «в анут» — кто больше раз подбросит орех лезвием меча. Нил проиграл почти всем, и от этого отношения его со стражниками стали еще теплее.

Прибежал посланник из замка и сообщил, что Владычица велит вести схваченных в тронный зал.

Солдаты были огорчены. Они, честно признаться, забыли о том, откуда взялся Нил. А уж об остальных трех — и подавно.

Сихон тихо спросил Нила, как отнесется его хозяин, если великан решит его покинуть.

— Чихать! — сказал Нил. — Они что — в Империи? Разве светлорожденный тут главнее тебя? Пусть возражает — кто его спросит?

— Решает Владычица, — сказал Сихон. — Но… и от меня кое-что зависит.

— Это я сразу понял, командир! — воскликнул Нил. — Ты не думай, что я бросаю светлорожденного потому, что вы нас сцапали. Но прикинь, командир, — вы ж имеете в пять раз больше!

— Точно так, парень, — согласился Сихон, у которого две ночи назад «освободилось» место стражника. — Я поговорю.

И скомандовал своим, чтобы построились как положено и вели четверку во Дворец.

Привалившись к теплому боку урры, Санти наблюдал за вновь прибывшими. Урра дремала, свесив голову и закрыв коричневые глаза. Детеныш болтался где-то поблизости.

Из всех четверых больше всего Санти понравился Эак. Как красив, как держится! Не то что его плосколицый слуга. Санти не видел эпизода с хлыстом, потому что в тот момент воины заслонили от него участников. Зато он очень хорошо разглядел, как великан развлекает стражников.

«Будь я таким здоровым, — подумал Санти, — никогда бы не унижался перед теми, кто сильнее».

Ненадолго его взгляд задержался на Этайе. Что-то смутное шевельнулось у юноши внутри, но фигура закутанной в шелк женщины была не слишком занимательной. Еще меньше заинтересовал его Биорк.

А вот гордый воин, не выказавший страха, не отдавший оружия… Пока плосколицый лебезил и выдрючивался, аргенет спокойно стоял, опершись спиной на ствол сантаны, и глядел вперед, прямо перед собой, надменный и неуязвимый.

«Вот — вождь!» — восхищенно подумал Санти.

Тронный зал Дворца антассио сонанги Нассини подавлял величием. Высота его свода была почти семьдесят минов. Никаких фресок-сюжетов, ничего от привычной стенной росписи. Линии, пятна, многоугольники. Чудовищная игра цветных теней. Лабиринт для глаза. Искусство, которое ум не в состоянии понять, а чувство не в силах принять. Черные, залитые блестящим лаком, зеркально гладкие створки высоких дверей затворились за вошедшими. Высокими они казались лишь снаружи, из галереи. Изнутри же двери эти выглядели совсем небольшими.

Огромный, как горная пещера, зал был пуст. Ни мебели, ни статуй, ни цветочных растений в вазах. Лишь могучие, сужающиеся наверху четырехугольные колонны. А посреди зала — огромная, как он сам, четырехугольная пирамида с маленькой срезанной вершиной. Там, наверху, крохотный в сравнении с чудовищным постаментом, сиял в узком столбе направленного света трон антассио сонангов.

Властительница была там, вознесенная под самый потолок, на высоту нескольких десятков минов. Сам трон ее, пылающий златом и самоцветами, подобен был храму на вершине горы.

Еще один поток света, косо направленный системой зеркал, обливал вишневого цвета самосветящийся ковер, которым были устланы ступени подножья.

С такого расстояния сидящая фигура Властительницы казалась крохотной, но, будто звезда, сияла на ее голове драгоценная тиара.

Туфли аргенета гулко ударяли в зеркально полированный камень, пока шел он между белых и розовых, расширяющихся книзу колонн, увитых цепкими змеями лиан, вырезанных из зеленого, как норнские леса, переливчатого камня. Звук этот уходил ввысь, дробился и умножался в расписанных цветными кривыми огромных сводах. Оттуда, с поднебесной высоты постамента, Эак Нетонский был всего лишь крохотной белой фигуркой, медленно ползущей по гладкой поверхности мозаичного пола. Спутники же его были крохотными куколками, обведенными металлической стеночкой стражи.

Густо набеленное лицо антассио сонанги, с нарисованными глазами, с алой полоской рта, хранило каменную неподвижность Власти. Но внутренне она смеялась. Сотни иров эти «светлорожденные» дети Маггараххи противились естественной власти ее предков. Противились, пока не были выброшены прочь. А теперь один из них, один из порожденных Врагом сам пришел к ней, сам отдал себя в руки дочери Муггаиссы. Вот он, представший: податливый, как тело речного моллюска, лишенное скорлупы. Пришел, чтобы она подцепила его двузубой вилкой, окунула в красный соус из только что сцеженной крови и раздавила языком, прижав к горящему нёбу.

Она не сделает так! Волна гордости будто подняла ее над троном. Она, сонанга Нассини, не поступит так, как поступил бы отошедший супруг ее, Мугган. Она, искуснейшая из детей Муггаиссы, сотворит воистину прекрасное!

Эак пересек зал и вступил на черный пятиугольник в десяти минах от первой ступени подножья.

— Остановись, нетонианин! — грянул над ним голос Нассини.

Эак замер, глядя вверх и пытаясь сообразить, какой магией достигнуто такое усилие звука.

— Приветствие тебе, антассио сонанга! — рявкнул он в полный голос. А мощь голоса его была такова, что перекрывала звук боевой флейты.

Когда утихло эхо под высокими сводами, рядом с Эаком возник Мугган.

— Не ори, ниххан! — бросил он презрительно. — Тебя услышат, даже если ты не будешь драть глотку! — Расставив тощие ноги, сонангай с вызовом глядел на светлорожденного.

Эак выразительно посмотрел на Муггана и ничего не сказал. Лишь погладил рукоять меча. Лицо Муггана исказила злоба. Он открыл рот, но раздавшийся сверху голос матери заглушил его:

— Приветствие и тебе, нетонианин! Ты пришел в мой замок без должного приношения? Что привело тебя в мою власть?

— Власть, власть, власть… — отразили своды.

— Не трусь, ниххан, говори! — засмеялся Мугган. — Язык у тебя пока есть!

Эак сошел с пятиугольника. Медленно, медленно, почти осязая спиной острия следящих за ним стрел, он начал подниматься по вырезанным в постаменте ступеням.

Владычица хранила молчание, и стражники не решались остановить аргенета. Эак благополучно достиг вершины — площадки, на которой стоял трон антассио сонанги. Он остановился, и глаза его встретились с глазами Нассини.

— Ты гордец, нетонианин! — прошептала она.

— Как и ты! — ответил Эак.

— Я могу убить тебя, нетонианин! — заметила сонанга. Трон ее стоял на возвышении в центре площадки, и ее голова была на три мина выше головы Эака.

— Я тоже могу убить тебя, сонанга! — ответил он. — Но в этом нет чести.

— Ты предлагаешь что-то, чтобы убить скуку? — неожиданно для себя антассио сонанга применила «формулу равных».

— Может быть.

— Ты не выказываешь страха, нетонианин.

— Лишь то, что делаю я сам, может испугать меня.

— И часто ты делаешь это, нетонианин? — заинтересовалась Нассини.

— Не называй меня «нетонианин». Мой титул — аргенет, светлорожденный.

Нассини кивнула.

— Тебе не мешают волосы вокруг рта? — спросила она.

Эак невольно потрогал усы:

— Нет.

— Ты мне по нраву! — напрямик заявила Нассини. — Но мой сын Мугган, он захочет тебя убить. Я не могу ему помешать.

— Не верю, — сказал Эак. — Ты — госпожа.

— Для слуг. Если он захочет убить тебя собственноручно, я… не в силах ему помешать. Он… своеволен. И он — великий боец.

— Я тоже, — заметил Эак. — Ты хочешь, чтобы я убил его?

— Опасаюсь, что ты умрешь прежде, чем твое общество мне наскучит. Зачем ты носишь этот меч?

— Знак рода! — сказал аргенет. — У меня нет наследника. Если я умру, меч достанется убийце, — Эак пожал широкими плечами. — Но меня нелегко убить. Предостереги своего сына.

— Сделай это сам!

Эак подошел к ничем не огражденному краю помоста.

— Если я сейчас прыгну вниз? — спросил он.

— Это не доставит мне радости! — отрезала Нассини.

— Хочу больше узнать о тебе, сонанга! — сказал Эак, возвращаясь на прежнее место. — Ты не похожа на тех, о ком я слышал.

— Муггаисса привел тебя ко мне! — проговорила Нассини, не сводя с него крапчатых глаз. — Мы порадуем друг друга!

— Думаю, что так.

— Скажи мне о своих спутниках.

— Тебе они понравятся! — уверил Эак.

— Вас примут достойно. Но не забудь о моем сыне!

— Не забуду.

— Иди!

Эак помедлил, потом подошел к ней ближе, поднялся к трону, взял вялую руку в белой перчатке и поднес к губам.

Сонанга не препятствовала ему, но и не выказывала одобрения. Эак ненадолго задержал в руке ее кисть, разглядывая перстни.

— Хороши, — наконец сказал он, опустил ее руку на подлокотник и спустился вниз так же неторопливо, как и поднялся.

Муггана в зале уже не было. Не было стражи и вокруг троих спутников аргенета. Каждое слово Эака и Нассини было слышно тем, кто находился в зале, а слуги привыкли понимать желания своей госпожи.

Лишь один воин стоял около трех спутников Эака. Огромный, ростом почти не уступающий Нилу, в отороченной бахромой кольчуге и высоком шлеме с пышным зеленым султаном. Забрало шлема было опущено. Из прорезей внимательно глядели синие глаза. Подбородок воина более всего напоминал носок сапога.

— Мое имя Ортран, аргенет! — произнес он, обращаясь к Эаку. На астроне он говорил с северным акцентом.

Эак качнул головой в знак приветствия.

— У тебя норский выговор, — сказал он. — Кто ты?

— Слуга Владычицы.

— Но ты северянин?

— Здесь это не имеет значения, аргенет, — ответил воин вежливо, но без тени почтения. — Тебе дарована милость. Радуйся. Я укажу вам ваши жилища. И укажу, что надлежит делать, а чего делать не следует.

— Я привык сам это решать! — произнес Эак твердо, но без вызова.

— Твоя свобода не будет ущемлена, светлорожденный, — терпеливо сказал воин. — Тебе даровали милость. Не злоупотребляй.

— Подними забрало, парень, когда говоришь с моим господином! — вдруг вмешался Нил.

Ортран с удивлением посмотрел на гиганта. Потом рассмеялся и открыл лицо.

— Ты прав, торион! — сказал он Нилу. — Это невежливо.

— Каков твой ранг, мессир? — спросил Эак. Воин ему понравился, но ему было неприятно, что рожденный в Коронате служит антассио сонангам.

— Начальник Внутренней Стражи, — ответил Ортран. — Я подчиняюсь Владычице. Больше — никому.

— А каков все же был твой титул в Империи? — снова спросил Эак.

— Скажу, чтобы ты не подумал: я скрываю! — ответил воин. — В Тауране меня звали мессир аргенет ар-Нетон.

Глава четвертая

«Светлорожденный Дино Ар-Нетон стоял у походного шатра и с высоты двухсот минов озирал поросшую рыжей травой сухую и бесплодную долину, с трех сторон сдавленную каменными осыпями.

Четыре сотни гвардейцев коронноса: золоченые шлемы с султанами, овальные щиты, тяжелые унрасы на плечах, расширенных крыльями кирас, — окружали шатер Дино, поднятый над ними легким деревянным помостом.

Сотней минов ниже каре гвардейцев располагалась собственно армия коронноса: всадники на мощных уррах, чьи груди были защищены кольчугами так же, как тела их наездников. Эти пойдут последними, когда разорвется цепь рослых светлокожих суртеров[33] Норна.

По краям боковых осыпей, сдавивших узкую долину, то тут то там серели плащи туоров-арбалетчиков, а над ними, на высоте, почти равной той, на которой находился Дино, — легкие горные баллисты. Светлорожденный не возлагал на них особой надежды, но десяток-другой начиненных фламманетоном снарядов они выпустят.

Справа от Дино, на высокой, совершенно отвесной черной скале с раздвоенной вершиной серым неподвижным изваянием застыл Повелитель Камней, рунский маг. Трое учеников его, скрестив ноги, сидели подле учителя. Издали казалось, что они прилипли к скале, но на самом деле опорой им служили небольшие выступы над пустотой в сотню минов.

Слева от аргенета, на каменном холме, напоминающем стенную башню, стоял шатер военного вождя туоров. Как и сам Дино, туринг был снаружи и глядел вниз на пустынное каменистое пространство узкой долины.

Туор-сигнальщик рядом с ним был на полголовы ниже своего вождя. Для жителя пещер туринг был очень высок. Поговаривали даже, что он женат на обычной женщине, так как счел своих соплеменниц слишком крохотными. Впрочем, даже великан среди туоров не доходил макушкой до груди норнского лучника. Не в росте была сила туринга. Дино Нетонский был предводителем объединенной армии. Туринг был ее мозгом, лучшим из стратегов Севера, чье слово было непререкаемо во времена прежнего коронноса. Нынешний, менее склонный к битвам, ценил туора не столь высоко. Но зато его почитал сам Дино, знавший, что ум туринга даст им победу верней, чем его собственный. В этом нет ущемления чести. Наоборот, признающий чужой талант — возвышается. Он, Дино, может в любую минту взять командование на себя. Но в этом не будет нужды, он уверен.

Зато маг, Повелитель Камней, здесь не для битвы. Он — лишь наблюдатель. И вмешается, лишь ощутив руку Черного Круга.

Туор-сигнальщик замигал зеркалами в двух направлениях: к Дино и к вождю норнцев.

Светлорожденный перевел взгляд на дальний конец долины: на осыпи было пусто. Враг еще не достиг гребня. Дино тем не менее велел поднять зеленый вымпел: одобрено. Впрочем, норнский вождь не стал дожидаться подтверждения — его лучники уже бежали к боевым точкам, спотыкаясь на сыпучих камнях. Норнский вождь, родственник Дино по материнской линии, поднял сжатый кулак. Дино не мог разглядеть его лица, но мог поклясться, что тот смеется. Его троюродный брат любил битву. Вот он перешел во второй ряд, и шеренга закованных в черную сталь великанов со свисающими с длинных шестов колючими шарами маир-унратенов, сомкнулась за его спиной.

Время туринг определил точно: столб белого дыма уже поднялся на юге, там, где дожидалась укрытая за скалистыми стенами фиорда эскадра. Ее разведчики заметили врага и подали сигнал: идут. Гвардейцы задвигались, заговорили, показывая друг другу на дым. Им, скорее всего, не придется принимать участия в битве. Дино очень надеялся, что не придется. Хотя, если бы не долг вождя, он с удовольствием поработал бы мечом.

Повелитель Камней тоже поднял правую руку: идут.

На западной осыпи, куда были прикованы взгляды всех, было пусто. Но вот на гребне ее что-то зашевелилось, застучали, скатываясь вниз, камни. Враг перевалил через гребень.

Сначала первые отдельные маленькие фигурки запрыгали по ней вниз. А потом и вся шевелящаяся, гудящая, как морской прибой, масса магрутов серой лавой поползла вниз. Передовые уже достигли середины долины, а последние все еще перетекали через гребень. Только тогда, когда первые, быстрые, хищные, оказались в двух милонгах от прятавшихся за камнями стрелков, поток начал редеть.

Туор-сигнальщик подал знак, и скрытые до времени воины отрезали отставших, перекрыв западный гребень. Ловушка захлопнулась. И сразу же с визгом вступили баллисты, выбросив начиненные фламманетоном снаряды. Упав в самую середину скопища магрутов, они взорвались, взметнув волны пламени. Долина огласилась пронзительными воплями. Битва началась.»

АНН ЛЕТОПИСЕЦ. «ИСТОРИЯ РОДА АСЕНАРОВ».

Нассини с наслаждением погрузилась в розовую от благовонных масел, прохладную воду купальни. Морщинки на ее высоком бледном лбу разгладились. Удобное плавучее ложе ритмично покачивалось на волне, которую гнали три толстые конгайки, раз за разом приседающие и поднимающиеся у дальнего бортика купальни. Лепестки цветов плавали у губ сонанги. Нассини тихонько запела колыбельную, ту, что запомнила, услышав еще в детстве от кормилицы.

Свет Таира лился через фонарь наверху, собранный из прозрачных плоских кристаллов, обрамленных в серебро. Кристаллы эти отлично пропускали свет — воздух купальни был пронизан золотистыми лучами. Но при этом они обладали особым свойством: если смотреть через такой кристалл, ясные очертания вещей дробятся, множатся, явное делается таинственным тем больше, чем дальше от кристалла находится предмет. Потому сейчас Нассини были совершенно отчетливо видны лица тех, кому было дозволено на сей раз наблюдать за ее омовением. Лица, изнуренные неутоленным сладострастием.

«Что они видят?» — подумала Нассини и поскребла острыми ногтями заросший толстым волосом низ живота. От запаха благовоний немного кружилась голова. Нассини почему-то вспомнила свою первую близость с покойным мужем, Суррухом хи Миххазусса йе Хаттаси хи Муггазусса йе Тарахха, Сурруххом из Малой Ветви Гордых, Большой Ветви Дракона. Вульгарным громогласным вислобрюхим Суррухом. И в тот раз он был вульгарен: каждый раз, когда доверенный слуга по дыханию господина угадывал приближение оргазма, то подавал знак мечнику, и густой фонтан горячей крови обдавал новобрачных.

Вульгарен был Суррух, но не слаб: пять юных девственниц ушли в Великое Ничто. Тела их стали украшением свадебного пира, а головы, высушенные надлежащим образом, чтоб уменьшиться в размерах до величины ореха кернут, были подарены Суррухом жене. Ожерелье из них до сих пор валяется где-то в покоях Нассини: крохотные головки с длиннющими хвостами темных и светлых волос.

Пятеро девственниц — нелегкое испытание для невинности. Если бы она у Нассини была. Сонанга вытянула ногу и пошевелила пальцами: как красива ее бледная холодная кожа! Особенно если знаешь, что под ней — алая горячая плоть.

Вульгарен был Суррух. И однообразен. Вспарывать животы рабыням и удовлетворять в дымящихся ранах скотскую похоть. Или оскопить раба и, заляпавшись с ног до головы кровью и испражнениями, под омерзительный вой жрать его гениталии. Естественно. И отвратительно. Не такова Нассини. Благосклонный к ней Муггаисса, Великий Нечто, дал ей талант и власть над желаниями. И вот теперь Благосклонный вновь выразил себя: вместо одного необычайного прислал ей пятерых. Подобное — к подобному. Может, это еще не все? Сердце сонанги сжалось: кого еще приведет к ней Великий Нечто? О! Он знает, что в ее руках даже ниххан перестает быть нихханом, а если… Ей уже подарена была жизнь сонангая. Может статься, и высшее будет даровано ей? Нассини подумала о покоях, что есть в замке каждого из Владык, покоях, что предназначены для Величайшего… и тихонько застонала от предвкушения…

Появление Муггана прервало нежное течение мыслей сонанги. Стремительным шагом сын пересек купальню и остановился у бортика прямо над Нассини.

— Я не звала тебя! — недовольно проговорила она. — Удались!

Мугган ничего не ответил. Расставив длинные ноги в шелковых алых шароварах («самое дурное перенимает быстрее всего», — подумала она), Мугган глядел на нее. Нассини вытянулась в прохладной воде, развела и свела ноги так, чтобы вода приятно шевелила волоски.

— Ты обеспокоен? — спросила она, закрывая глаза.

Молчание. А потом она услышала треск рвущейся ткани. Сонанга открыла глаза: Мугган срывал с себя шаровары. Он торопился, будто кто-то мог ему помешать.

Нассини вздохнула и вновь закрыла глаза, а Мугган неуклюже плюхнулся в бассейн.

— Дурак! — сказала ему Нассини. — Ты не получишь ничего.

— Все, все получу! — зарычал сын, хватая ее за маленькие груди. Тощие ноги его вспенивали ароматную воду. Нассини снова вздохнула: ей было скучно. Она расслабила тело. Давно, очень давно ее научили делать боль приятной. Свою и чужую. Так воспитывали антассио сонанг. Но есть боль — и боль. Скучно!

Тело Муггана дергалось на ней. Крючья пальцев впились в нежные, мягкие бедра. Розовая вода бурлила между животами. Как он не понимает: Нассини всегда будет сильнее.

— Ты не устал? — спросила она заботливо. Мугган только засопел в ответ. Несомненно, услышал. «Скоро ему надоест», — решила сонанга.

— Ты не мог бы подождать хору-другую? — вновь спросила она спустя некоторое время. — Я недавно поела, а ты беспокоишь мой желудок своей… возней.

Движения Муггана замедлились. «Интересно, что видят эти?» — Подумала Нассини, глядя на лица за фонарем. Но сын обладал способностью обескровить даже малое удовольствие. «Скучно. Когда же он уберется?»

— Ты похож на годовалого тага, что пихает всюду, куда может дотянуться, — проговорила она. — Они со временем умнеют…

Мугган зашипел… И оставил ее в покое.

Нассини посмотрела, как он, ругаясь, выбирается из бассейна, стаскивает мокрую рубаху. Сочувственно посмотрела. Все же она была привязана к нему. И этим отличалась от других антассио сонанг.

Толстые конгайки продолжали приседать и вставать. Ложе Нассини приятно покачивалось.

Нассини вспомнила о наглом ниххане из Империи. Чем-то он напоминал ей сына. «Тоже, наверное, пытается схватить все, чего хочет. Или — что его дразнит. Забавно, что было время, когда мы, дети Муггаиссы, были вынуждены прятать что-то от этих червячков. Впрямь забавно!..» Нассини задремала, и служанка, заметившая это, велела рабу прибавить в бассейн горячей воды.

Мугган, бледный от ярости, с налившимися кровью глазами, не разбирая дороги, мчался по дворцовым галереям. Встречные поспешно убирались с его пути. Пробежав добрую половину Дворца, Мугган отшвырнул в сторону недостаточно расторопного стражника и с налета распахнул дверь, едва не сорвав ее с петель.

Здесь, в маленькой, скудно освещенной комнате жила его собственная рабыня, неряшливая коротконогая онгарка, похотливое глупое животное с плоским толстогубым лицом. Жрать, спать и неумело совокупляться — вот все, что она желала. То, что надо!

Когда Мугган ворвался к ней, рабыня отпрянула в испуге, но узнав, растянула в улыбке широкий рот и повалилась на спину. Ей было отлично известно, зачем приходит Мугган. Сын антассио сонанги рывком перевернул рабыню на живот, схватил за спутанные волосы, оттянул голову назад. Онгарка приподняла ягодицы, чтобы хозяину было удобней, и Мугган втолкнул в нее распаленную плоть. Вскоре ему полегчало.

Онгарка тоже была довольна. Жалела лишь, что повелитель так быстро уходит.

— Пусть ее лучше кормят! — приказал он, выйдя, слуге, что был приставлен присматривать за рабыней. — Хочу, чтоб она была толстой, как бочонок тианского! Ты понял, ниххан?

Слуга закивал, часто и поспешно: у сонангая была тяжелая рука.

«К суке больше не пойду! — решил Мугган. — И страже велю — не пускать!» — И ему стало легче, хотя он прекрасно знал: ни один из воинов не осмелится препятствовать его матери.

Вдруг он стукнулся подбородком о чью-то широкую грудь. Мугган настолько привык к тому, что все стражники убираются с его пути, что не рассердился, а удивился. Он поднял глаза: Начальник Внутренней Стражи Ортран возвышался над ним.

— Ты спятил? — глядя на воина снизу вверх, воскликнул Мугган, отступая и ища рукоять меча. К его огорчению, оружия при нем не было.

— Прости меня, антассио сонанг! — сказал Ортран и не думая посторониться. — Хочу сообщить тебе нечто важное!

Сонангай уставился на Ортрана, как бык на красную тряпку. Но постепенно взгляд его смягчился. Интересная мысль пришла ему в голову.

«Если я переманю вернейшего из слуг суки, а?» — подумал он.

— Говори, ниххан! — сказал он с наибольшим дружелюбием, на которое был способен.

— Ты видел меч, господин?

— Еще бы! — Мугган сразу понял, о чем речь.

— Я знаю того, кто его носит!

— Это все, что ты желаешь мне сказать? — процедил сонангай.

— Пока все, господин. Если тебе угодно…

— Кто он такой, я сам знаю! — перебил его Мугган. — Он — ниххан! Прочь! — И, оттолкнув воина в сторону, быстро пошел по коридору. Мугган был разочарован.

Ортран тоже был разочарован.

«Зря я обратился к этому придурку, — подумал он. — У моего урра и то больше мозгов!»

Злая судьба забросила аргенета Ортрана, сына Пола из Кора, на Черную Твердь. Начал он неплохо, отлично показав себя во время воинской службы на северных рубежах. В положенный срок младший аргенет Ортран был послан в Лагерь Военного Совершенства под Арионом. Там готовили высших офицеров армии.

Ортран и там достойно проявил себя, блестяще сдал экзамены, был готов занять подобающую должность.

Но, когда до назначения оставалось лишь два дня, он по совершенно пустяковой причине ухитрился повздорить с сыном Начальника Гвардии, старшего аргенета Джосана Нетонского. Причина была пустяковой, но оба нашли в ней ущемление чести. Клинки были обнажены, и Ортран убил сына Начальника Гвардии.

Дуэли в Коронате не запрещены. И эта смерть даже не испортила бы молодому офицеру карьеры: у Джосана было довольно недругов, чтобы он поостерегся мстить за смерть одного из своих сыновей. Но была одна маленькая деталь, которая сразу поставила Ортрана в положение преступника. У него не было свидетелей. Собственно, ни он, ни его противник не собирались убивать друг друга. Больше того, каждый считал себя столь умелым фехтовальщиком, чтобы проучить обидчика и не пострадать самому. Оба оказались слишком умелыми. Никто из тех, кто знал Ортрана, не усомнился бы в том, что это была дуэль. Но по закону он был убийцей и должен был умереть.

Первый отплывающий корабль оказался конгским кумароном. У Ортрана не осталось времени даже на то, чтобы попрощаться с родными. Он оставил им письмо и без особенных трудностей пробрался на палубу судна. Здесь он был в безопасности: территория Конга. Если только сам капитан не захочет его выдать. Капитан не захотел. У него были виды на молодого воина.

Подготовленный офицер на Асте не останется без работы. На ней довольно правителей, опасающихся своих подданных. Но кое-кто платил значительно больше остальных. Умник капитан тотчас смекнул, что за Ортрана можно получить приличные комиссионные. Когда кумарон пришел в Ангмар, капитан через своего приятеля-чиновника отыскал вербовщика, и Ортрану была предложена должность с оплатой, намного превосходившей его претензии. «И это еще не предел, — намекнул вербовщик. — Для подготовленного в Коронате офицера Владение — лучшее из мест. Там ценят хороших профессионалов».

Капитан получил свои комиссионные, а Ортран стал воином антассио сонанга Сурруха. Но вечером того же дня, когда Ортран прибыл во Владение, Владыка Суррух загадочным образом скончался. Впрочем, тех часов, что он пробыл во Владении, вполне хватило Ортрану, чтобы понять — здесь ему не место.

Он знал, что расторгнуть договор будет нелегко. И знал, что может поплатиться жизнью за это желание. Но он предстал перед Нассини и сообщил вдове, что отказывается от службы.

Нассини не рассердилась.

— Понимаю тебя, воин! — сказала женщина мягко. — Мой муж был кровожадным и вульгарным человеком. Я его не выбирала (это была правда — она выбирала Владение). Но он был моим мужем, хозяином — и я смирялась. Теперь, слава Муггаиссе, он принял Вечность, и я, сонанга Нассини, стала Владычицей Имения.

Если найдется кому защитить ее от посягательств брата Сурруха, такого же грубого мерзавца, она ею и останется. Пока не вырастет сын. Если ей помогут, она сделает Владение таким же, как имения Короната. Только богаче. Если он, Ортран, поможет ей, с этой минты он — Начальник Внутренней Стражи и жалованье его увеличивается в пять раз.

— Я помогу, — сказал Ортран.

Когда он объявил волю сонанги воинам, возразил лишь прежний Начальник Внутренней Стражи. Но его никто не поддержал, а когда тот схватился за меч, Сихон, Начальник Внешней Стражи, дал знак арбалетчику — и с оппозицией было покончено. А потом Сихон, хитроумный Сихон, отвел северянина в сторону.

— Я — твой друг, — сказал он, — если ты не будешь лезть в мои дела!

— Если они не окажутся моими! — ответил Ортран осторожно.

— Мы договоримся! — сказал Начальник Внешней Стражи, и два воина соединили мечи.

Когда, через четыре дня, весть о смерти Сурруха достигла ушей младшего брата, тот немедля примчался вступать в наследные права. К немалому удивлению сонангая, вместо подобострастных поклонов его встретили железные щиты.

Выехавший вперед воин в шлеме с опущенным забралом в двух словах объяснил ему его положение и посоветовал убираться прочь.

Шокированный подобным обращением со стороны ниххана, сонангай взялся за меч. Удар маир-унратена вышиб меч из его руки. Сонангай посмотрел на воинов, десяток за десятком выезжающих из ворот Владения, потом на кучку своих телохранителей и с проклятьями уехал восвояси.

Младший сын и младший наследник, он имел в сорок раз меньший доход, чем его покойный брат. Довольно, чтобы жить, но недостаточно, чтобы воевать с хозяйкой большого Владения.

Обойденный наследник обратился к ситангу. Ситанг его не поддержал; к слову сказать, жалоба его до ситанга и не дошла. Он пожаловался родичам: те сочли ситуацию интересной, вполне достойной деяний детей великого Муггаиссы. Может быть, они просто не хотели начинать склоку между Властителями? Ситуация в Конге и без того была щекотливой.

Так антассио сонанга Нассини, жена Сурруха из Малой Ветви Гордых, Большой Ветви Дракона стала Владычицей.

И когда сын ее, Мугган, достиг совершеннолетия, он так и остался ее сыном. Не более. Что же касается Ортрана, то несколько ночей спустя после визита отвергнутого наследника, с ним произошло некое событие, сделавшее его верным и преданным. А следующей ночью то же произошло и с хитроумным Сихоном. На сей раз Начальник Внешней Стражи перехитрил сам себя. Правда, жалованье было увеличено и ему, но теперь это было уже не так важно для обоих.

Ортран, сын Пола, не мог знать Эака. Тот был еще слишком молод, когда Ортран вынужден был покинуть Коронат. Но зато Ортран знал Дино. И знал, что наследник Дино унаследует и родовой Меч Асенаров. А кто же в армии коронноса не знал о Белом Мече?

И если для Нассини имперские титулы ровно ничего не значили, то для Ортрана появление старшего аргенета, да еще из рода Асенаров, да еще с Белым Мечом — это был шок!

Несколько хор понадобилось воину, чтобы догадаться, для чего появился Эак во Владении. А тут еще подоспел гонец из Ангмара. Не был глуп Ортран, прикинул так и эдак и решил: провокация. Убийство столь важного аристократа — отличный повод к войне. Да, когда Ортран покидал Коронат, там не слишком стремились к войне с Конгом. Хотя военные были совсем не прочь вернуть Империи утраченные земли, а купцы нажимали изо всех сил, чтобы натравить Коронат на Конг. Но то были лишь два голоса из семи. Большинство в Совете было против войны. Но за столько иров многое могло перемениться. И Ортран, немало поездивший по Конгу, отлично знал: времена Империи — чудесная сказка для большинства конгаев. Стоит флоту Короната появиться на рейде Ангмара — и две трети народа Конга встанут на его сторону. Пожалуй, и часть армии взбунтуется. Не против властей — против сонангаев.

А уж тогда Владения начнут падать, как спелые фрукты. Блестящие гвардии слишком малы, а замки не приспособлены к войне. То, что годится, чтобы удерживать от побега рабов, через полхоры развалится под ударами таранов. Как грамотный военачальник, Ортран прекрасно это понимал.

«Конец Владения — мой конец!» — подумал Ортран. Денег у него было больше, чем нужно, но что ему деньги. С той давней ночи одна лишь Нассини что-то значила для северянина. Он должен ее спасти! Ортран, неплохо знавший свою Владычицу, понимал, что не стоит делиться с ней своими мыслями. Мугган — дурак. Сихон — хитер, как котоар, мог бы помочь, но скорее подставит самого Ортрана. Помощи ждать неоткуда. А положение аргенета не блестящее. Телохранитель готов продать, женщина и мальчишка немного стоят, а Нассини вот-вот подцепит его на крючок, а там, глядишь, — сделает из него еще один экспонат в своей коллекции. От этой мысли у Ортрана в животе стало холодно: никто из них не гарантирован от того, что Нассини может счесть его бесполезным или неинтересным. «Нет, пока я ей нужен!» — успокоил себя Ортран. А тут еще этот тонконогий ублюдок Мугган! Мнит себя крутым фехтовальщиком и явно зарится на Белый Меч, дурак! Весь род Асенаров придет сюда только за этим Мечом. Да, это не шутка! Род Асенаров: Северная и Южная эскадры, четверть армии — все под их началом. Да за таким призом придет вся армия! Белый Меч! Нет, не глупая голова послала сюда Эака Нетонского. И понятно, почему он так ведет себя, этот аристократ: принес себя в жертву. Он пришел сюда, чтобы его убили. Удивительно, как эта простая истина не дошла до сознания чинуш. А может, как раз и дошла? Он же разворошил полгорода, прикончил Саннона Отважного (славный был человек, порядочный, жаль его!) и попросту удрал. А как удержишь человека, который сам нарывается на меч? В клетку посадишь? А ведь не просто удрал — явился во Владение самой сумасшедшей из антассио сонанг (по крайней мере такой считают ее родичи) и ведет себя здесь, как хозяин. Любой из красноглазых, будь он не совсем идиот, живо сообразил бы: что-то не так. Любой, кроме Нассини.

«Помоги мне Хтон вывести аскиса из касурратена!» — взмолился Ортран.

Со времени той, первой, встречи Санти лишь однажды видел Эака. Весь в белом, словно окруженный сиянием, аргенет величественно пересекал площадь. Одна рука его лежала на эфесе меча, другая лишь немного покачивалась, хотя двигался Эак быстрым шагом. Рядом с ним, вернее немного позади, спешила сама Владычица. Она оставила носилки — их несли следом. Владычица заглядывала сбоку в лицо Эака, а чугунномордые телохранители, потея, топали позади. Они тоже смотрели на Эака. Эак же смотрел вперед. У лестницы он остановился, подал руку сонанге. Бок о бок они поднялись наверх и вошли во Дворец. Воины повернулись и побрели обратно: они были солдатами Внешней Стражи.

Санти готов был расплакаться оттого, что не смеет пойти за аргенетом. Да, ему можно ходить куда вздумается. Но Санти не смел. Эак казался ему прекрасным, как сам бог Ортон, прекрасным, как статуи в доме Саннона. Но Эак был живым.

«Может, он — воплощение бога? — подумал Санти, и сердце его забилось сильнее. — Если так, понятно, почему все преклоняются перед ним. Даже Владычица».

Тут Санти принял решение: он должен познакомиться с парнишкой, который приехал вместе с аргенетом. Пусть тот еще совсем сосунок, но он, как слуга воина в белом, имеет к нему доступ. Может, малыш поможет Санти познакомиться с Эаком? Жаль, у юноши нет итарры: он бы спел для Эака. И тут Санти испугался: а кто он, собственно, такой, ортономо Санти? Что, если его песни никуда не годятся в сравнении с песнями Короната? Толстый Билбон, что учил его нотному письму, говорил: лишь в Империи настоящее Искусство. Может, и к лучшему, что нет итарры?

Санти прислушался к себе: «Нет, здесь я определенно стал другим. В Ангмаре, стоило мне не петь всего лишь день, — и грудь моя переполнялась. Да я просто не мог не петь! А тут я совсем ничего не чувствую!»

Он вспомнил, что по утрам у него побаливает горло. Так бывало прежде, если он пел целую ночь напролет. «Должно быть, от ночных кошмаров», — подумал Санти. Почему-то он вспомнил десятника Сурта. Тот лишь дважды поучил его, а потом сказал, чтоб юноша больше не приставал к нему: воина из Санти не выйдет — слишком много мыслей, железо такого не терпит.

К немалому удивлению Санти, мальчик, о котором он думал накануне, сам подошел к нему. Интересный мальчик! Внимательные глаза юноши тотчас заметили сухую крепость мускулов, что бывает лишь у взрослых мужчин. Грим и гладкая кожа тоже не могли обмануть его. А уж выражение глаз — точно такое же, как у Тилона: воин, скрывающий, что он — воин.

Поддавшись тщеславному импульсу, Санти и обратился к нему как к воину:

— Приветствие тебе, торион!

Но «мальчик», если и удивился тому, что тайна его раскрыта, виду не подал, обрадовался. По-мальчишески обрадовался:

— И тебе приветствие… торион!

А глазами — в сторону тощего слуги, что топтался рядом, упорно глядя в сторону.

— Будь мне другом! — сказал маленький воин, протягивая открытую ладонь. — Я лишь вчера приехал. Буду счастлив, если ты не прогонишь меня! — По-конгски он говорил без акцента, но слишком правильно — дети так не говорят.

— Я сам здесь… гость, — сказал Санти, принимая его руку. — Сантан, сын Тилона и Фламмы.

— Биорен, сын Норена.

— Друзья зовут меня Санти.

— Друзья зовут меня Биорк.

Тут в мозгу юноши что-то перевернулось и он вспомнил: Биорком звали героя одного из северных сказаний. И герой этот был…

Санти обнял нового друга, притянул к себе и шепнул ему на ухо:

— Какой ветер принес сына подгорного народа в благословенный Конг?

— Злой! — прошептал Биорк, отталкивая его ладонью, как сделал бы это младший при излишней фамильярности старшего.

Санти отпустил его, и оба рассмеялись. Соглядатай искоса глядел на них.

— Завтракал? — спросил Санти.

— Нет. Еще нет. Но я хотел бы искупаться. Где бассейн?

— Там! — показал юноша. — Но я сам купаюсь в озере.

— Далеко?

— Добежим за десять минт. Или возьмем урров?

— Нет! Я их побаиваюсь!

— О! — удивился Санти. — Урров? Ну, бежим!

И они помчались по аллее, причем туор сразу же опередил Санти шагов на десять, и как тот ни старался, догнать Биорка он не мог. А ведь юноша был отличным бегуном. Соглядатай за ними не побежал: он слышал разговор и решил, что они никуда не денутся.

Они сбежали по склону к озеру и почти одновременно прыгнули в прохладную воду. Санти, выросший у моря, плавал как рыба. Он ушел в глубину и вынырнул почти в ста минах от берега. Туор отстал от него минов на десять. Они плескались в озере, пока зубы Санти не застучали от холода. Тогда юноша выбрался на берег и повалился на песок, уже согретый Таиром.

Сиаса со спущенным парусом стояла посреди озера. Старик кормчий удил рыбу, намотав на палец шелковую лесу. Когда Санти помахал ему, он отклонился назад и подергал тросик у руля. Вымпел на мачте прыгнул вверх-вниз. Биорк, пошатываясь, вышел на берег и зарылся в песок рядом с Санти.

— Ты знаешь его? — спросил маленький воин, мотнув головой в направлении сиасы.

— Единственный, кого я здесь знаю! — с сожалением ответил Санти. — Славный старик. Бывший кормчий военного флота. Учит меня парусу! — добавил он не без гордости. — Ты мог бы править сиасой, Биорк?

— Никогда не пробовал, — сказал туор. — Думаю, что смогу.

— Это не просто! — отметил Санти несколько свысока. — Так сразу этому не научишься!

— Может быть. Я плавал на боте. И на дракене, разумеется. Вооружение у них другое.

— Тогда ты наверняка справишься! — произнес Санти.

Ему стало немного стыдно за свой покровительственный тон. Но трудно все время помнить, что ты говоришь со взрослым воином, когда его голова не достает тебе до плеча. Чтобы скрыть смущение, юноша встал и начал обертывать набедренную повязку. Биорк тоже поднялся на ноги. Одевшись, они направились к замку, перебрасываясь короткими репликами. Соглядатая они встретили на полдороге от Дворца и снова обогнали, потому что шли очень быстро. К удивлению Санти, Биорк ни словом не обмолвился о своих спутниках. Он вообще вел себя так, будто кроме Санти в мире никого не существует. Юноше это нравилось. Они плотно позавтракали, а потом Санти предложил отправиться в лес.

— Покажу тебе нечто! — сказал он загадочно.

— Давай завтра, а? — отказался Биорк. — Хочу пошататься по округе, поглядеть на замок. Не огорчил тебя, нет?

— Нет! — покривил душой Санти. — Завтра так завтра!

— Когда здесь обед?

— Как проголодаешься. Слушай, приходи ко мне в башню! За хору до захода. Придешь? Дорогу тебе покажет любой из стражей.

— Приду! — охотно согласился Биорк. — Дорогу я знаю, не беспокойся!

«Интересно, когда ты успел ее узнать?» — подумал Санти. Но вслух не спросил.

Маленький воин ушел, а Санти отправился в касурратен.

Уна встретила его радостным ворчанием. Детеныш прыгал вокруг и восторженно взвизгивал, предвкушая прогулку.

Урры-самцы с интересом поглядывали на юношу, но подойти не решались: побаивались урры.

Санти оседлал ее с помощью слуги и выехал из касурратена. Только тут он вспомнил, что не захватил с собой светильника.

«Что ж, — подумал юноша, — завтра так завтра».

Начальник Внутренней Стражи Ортран в сопровождении слуги обходил замок. Дворец был столь огромен, что большая часть покоев пустовала. Обжитым было левое крыло, которое предпочитала антассио сонанга, и часть первого этажа и подземелий западной пристройки, где обитал Мугган.

Для того чтобы обеспечить караулом все здание, понадобилось бы не меньше пяти сент, потому Ортран держал стражу лишь у запретных покоев Владычицы, в церемониальных залах и там, где содержались пленники. Посты сменялись каждые шесть хор. Кроме того, шесть стражников неотступно сопровождали антассио сонангу. Днем. И двух человек он приставил к Муггану. От телохранителей сонангай отказался наотрез.

— Я сам смогу тебя защитить, ниххан! — заявил он. Но избавиться от этих двух стражников он не мог. Правда, им приходилось держаться на почтительном расстоянии, и назначение в сопровождающие Муггана считалось наказанием. Нестрогим.

Как всегда, Ортран шел очень быстро. Слуга, несший его маир-унратен, еле поспевал за воином. Обутые в кожаные туфли ноги Ортрана производили меньше шума, чем босые ноги слуги.

Каждый день Начальник Внутренней Стражи обходил несколько десятков комнат. Двери он опечатывал собственным перстнем. Ни разу никто не нарушил печати. И ни разу он не заметил, чтоб пропала хотя бы одна из драгоценных вещей, которыми был полон Дворец. Лишь подземные толчки иногда нарушали порядок, установленный еще дедом Сурруха.

Однако, при всей огромности и хаотичности, охранять Дворец было не так уж сложно. Проникнуть внутрь можно было лишь через несколько входов, контролируемых воинами Ортрана. А внутри замка мог ориентироваться лишь тот, кто хорошо знал его план. Замок был огромным лабиринтом. Стоя на открытом балконе, человек мог видеть десятью минами ниже другой балкон или террасу. Но попасть туда он не смог бы, блуждай он по замку хоть целый ир. Дважды Ортрану приходилось вызволять заблудившихся слуг. Наказание было не слишком суровым, но достаточным, чтобы отбить охоту к праздному шатанию по Дворцу.

Ортран миновал подъемник, который обслуживал покои Нассини. Слуга, приставленный к барабану, задумчиво ковырял в ухе. Завидев Ортрана, он поспешно вскочил. Подъемников в замке было несколько, но пользовались лишь этим. Стражей наверху можно было не проверять: у апартаментов Нассини никто не решился бы играть в кости или спать. Ир тому назад один из новых стражей по глупости заглянул внутрь комнаты и был замечен Владычицей. Что бы он там ни увидел — рассказать он уже не успел. Зато Мугган собственноручно содрал с него кожу и набил чучело, два менса простоявшее в казармах. Урок был нагляден и хорошо запоминался.

Воины Внутренней Стражи, а также слуги, что принадлежали к дворцовой команде, жили в одноэтажном флигеле за левым крылом замка. Ортрану были отведены покои внутри. А казармы Внешней Стражи, рабов и остальных слуг Владения располагались рядом с Веселой Рощей, той, где проходили ночные пиршества. Все остальное: рощи, лесистые холмы за озером, молодой парк, разбитый на месте Сада Развлечений — были запретны. Исключение составляла южная часть Владения, где были пастбища и небольшие сельскохозяйственные плантации. Этим занимался Сихон.

Ортран вспомнил, как его воины уничтожали любимое детище Сурруха — Сады Развлечений. Растения-убийцы, растения-людоеды, одурманивающие, разрывающие на куски, пожирающие живьем — их привозили со всего мира, но в основном из Гибельных Южных Лесов. Растительные монстры сражались за жизнь, как сражаются животные. Но не устояли перед огнем.

Ортран вышел на обзорную площадку, что была обращена на юго-восток. Отсюда хорошо видна была Марра до самой излучины, там, где река резко сужалась и уходила вверх. Если подниматься по ней выше, можно достичь резиденции ситанга, но на больших судах выше не пройти. Слишком быстрое течение, слишком порожистое русло. Зато в милонге от реки шла очень хорошая Дорога. Говорят, ее проложили еще Древние. Ортрану это казалось сомнительным, но дорога была отличная.

С другой стороны Марры было Владение антассио сонанга Гаккакха. Нассини его презирала. А вот сынок ее частенько заглядывал к соседу. Гаккакх принадлежал к младшим отпрыскам, но по характеру и склонностям был точь-в-точь ее покойный муж. Жил весело. По-сонангайски весело. Ни один правитель на Асте не решился бы взять его даже в палачи.

Мугган, который не смел преступать материнские запреты, у соседа отводил душу. Сихоновы парни не спускали глаз с обитателей другого берега. И Ортран, и Сихон знали: зазевайся — и братец Сурруха тотчас пролезет в замок. Гаккакх, а пожалуй, и Мугган, с удовольствием ему помогут. Но прямое нападение им не по зубам.

Мысли воина обратились к недавнему разговору с красноглазым. Обеспокоил Ортрана светлорожденный Эак. Если Нассини займется тем прежде, чем Ортран успеет выдворить аргенета из Владения, потом изгнать Эака можно будет только силой. Ортран представил, что его самого кто-то пытается увезти от Нассини, и подумал, что и силой удалять его из Владения — бесполезно. Он вернется даже под угрозой неминуемой смерти. Крепки путы антассио сонанги. Крепче тех, что под силу разорвать мужчине.

Слева от Ортрана на невысоком постаменте стоял деревянный уродец — бессмысленная скульптура: лысая помятая голова с зубастым раскрытым ртом, венчающая тоненькое, изломанное тельце.

Эта идиотская улыбка вдруг привела воина в такую ярость, что он, не раздумывая, обрушил на уродца кулак в железной перчатке. Уродец с треском обратился в кучку обломков, а слуга с недоумением взглянул на Ортрана.

— Ты! — рявкнул Начальник Внутренней Стражи, подняв кулак.

Слуга поспешно отпрянул и демонстративно стал смотреть в сторону. Гнев Ортрана прошел, и он с сожалением посмотрел на разбитую статую.

«Верно, дорогая», — подумал он и, подтянув перчатку, продолжил обход.

Не больше хоры провел Санти на борту сиасы, когда на восточном берегу озера появился туор. Хорон как раз показывал ему, что делать с парусом, чтобы идти против ветра. Обрадованный тем, что Биорк его ищет, Санти отвлекся, и сиаса потеряла ветер при смене галса. Парус обвис и заполоскался, а судно получило задний ход.

— Сын безрукого и безголового! — закричал Хорон, вынося стаксель, чтобы сиаса увалилась на новый галс. Сконфуженный Санти переложил руль.

Когда сиаса набрала ход, он вновь посмотрел на берег. Туор поднял руку.

— Мастер! — крикнул Санти кормчему.

— Вижу! — отозвался Хорон. — Иди к причалу.

Сиаса шла под прямым углом к ветру. Хорон потравил шкоты и вывесил на борт кранцы. Гордый Санти подвел судно к причалу. Биорк ловко поймал носовой швартов. Санти передал румпель кормчему и спрыгнул на доски. Он отдал конец, и сиаса отошла.

— Благодарю, мастер! — крикнул Санти.

Хорон улыбнулся в ответ.

— Прости, что помешал твоим занятиям! — извинился Биорк.

Урра, бесцельно бродившая рядом, подошла и понюхала голову туора. Тот отпихнул ее.

— Пойдем, — сказал он. — Обещаю, ты не будешь разочарован, друг Санти!

Маленький ловкий туор вприпрыжку бежал впереди. Его повязка была темно-коричневого цвета и почти не отличалась от кожи. На голове — полосатая косынка. Он выглядел в точности как мальчишка. Санти едва поспевал за ним, но сесть в седло не решался: вдруг туор сочтет это невежливым?

Обиженная пренебрежением урра брела следом. Детеныш то и дело забегал сбоку и тыкался мордой то в бок Санти, то в живот матери. Ветер и дневной Таир быстро высушили кожу Санти, но пока голова была мокрой, ему не было жарко. Каменные плиты нагрелись так, что жар ощущался даже сквозь кожу сандалий. Санти по детской привычке старался наступать только на центр каждой плиты. Он вспомнил ангмарские площади: там каждый каменный четырехугольник был обрамлен синей полоской пробивающейся травы. Здесь же полированные белые шестиугольники были так плотно пригнаны друг к другу, что между ними не было ни единого стебелька. Зато с двух сторон цветущей стеной поднимался кустарник в пять минов высотой, а через каждые двадцать шагов дорогу затеняли кроны сантан. Запах белых и красных соцветий был совсем слабым: днем они почти не пахли. Зато изрядно воняло из пасти урры, чья морда время от времени касалась головы Санти. В милонге от дворцовой площади начиналась сантановая аллея, и сплошная тень заслонила от них Таир.

Две длинноногие девушки прошли мимо с пустыми корзинами в руках. Кончики грудей их были выкрашены в алый цвет, а на лицах почти не было грима: жарко!

— Хочу познакомить тебя с моим другом! — произнес Биорк, оборачиваясь.

— О! — глаза юноши вспыхнули. — С воином Белого Меча?

— Нет! — сказал туор и почему-то засмеялся. — В свое время. Отведи урру. Я подожду тебя здесь.

Прожив в замке целую сестаис, Санти так и не научился ориентироваться в этом хаосе, хотя ни умом, ни памятью, ни наблюдательностью боги его не обошли. Туор же, проживший здесь куда меньше, к восхищению юноши, так уверенно выбирал нужные лестницы и коридоры, что казалось: невидимый проводник указывает ему путь. Они проходили зал за залом, поднимаясь выше и выше. Санти с удовольствием задержался бы в некоторых из них: убранство Дворца было великолепно. Но туору было, похоже, наплевать на чудесные витражи, фрески, скульптуры. Дважды они проходили по висячим мостикам, столь воздушным и ажурным, что у Санти замирало сердце. Несколько раз воины замковой стражи смыкали перед ними лезвия мечей. Что-то вроде салюта, потому что после стражи расступались и туор с юношей двигались дальше. Наконец они подошли к арке, что вела в каменный колодец с лестницей-спиралью, вроде той, что поднималась к башенке Санти. Только здесь не было шеста и сама лестница была много короче, хотя и завершалась абсолютно такой же площадочкой с люком, что была под полом обиталища Санти.

Поднявшись по деревянной лестнице, они через люк вошли в башенку. В отличие от жилища Санти, башня ориентирована была иначе и находилась по другую сторону Дворца. Поэтому жалюзи на окнах были опущены, смиряя пламя дневного светила.

Поначалу Санти показалось, что внутри никого нет. Потом он заметил женщину, стоявшую спиной к ним у северного окна.

Серо-голубая легчайшая ткань скрывала ее от макушки до пят, ниспадая волнами с головы на плечи, а с плеч — на золотистый мех ковра. Женщина не двигалась, и шелк полностью скрывал очертания фигуры. Но, едва взглянув, Санти больше не мог отвести от нее глаз. Что-то очень знакомое и вместе с тем совершенно неуловимое было в ней. Нет, он, естественно, сразу узнал ту, что пришла вчера в замок вместе с белым воином. Загадка была в самой женщине, внутри ее. Нечто удивительное было в ней, Санти чувствовал это так же ясно, как слабый запах незнакомых духов.

— Этайа, — тихо произнес Биорк. — Мы здесь.

Женщина обернулась к ним. Качнулась и опала шелковая ткань вуали, скрывающей ее лицо. Она сделала шаг, и само движение это заставило сердце Санти забиться сильнее. Руки его задрожали, и он инстинктивно сжал кулаки. Он ничего не понимал, ничего не желал понимать: все его существо вдруг потянулось ей навстречу, как тянется цветок к утреннему Таиру.

— Привет тебе, Санти! — произнесла женщина.

И он едва не упал к ее ногам. Но не мог сдвинуться с места. Не мог произнести ни звука. Краем разума он понимал, что должен ответить на приветствие хотя бы из вежливости. Но ком, подступивший к его горлу, мешал ему. Слезы застлали глаза. Он, Сантан, чей голос пленил стольких девушек, стоял как каменный, не в силах произнести даже слова. И при этом он не чувствовал неловкости. Нет, он ощутил себя настолько счастливым, что это вызывало боль…

Вот юноша судорожно вдохнул, качнулся вперед…

Женщина откинула вуаль, за спиной Санти туор тихо охнул, но юноша не услышал. Глаза, подобные двум осколкам Таира, ожгли его сердце. Больше Санти не видел и не слышал ничего, он утратил прежнюю реальность: только это лицо, эта кожа цвета живого жемчуга, эти перламутровые волосы, эти черты, более прекрасные, чем он, певец, был в состоянии представить. Санти казалось: сейчас он умрет. И юноша был счастлив умереть.

Этайа коснулась пальцами его плеча, и чувства потеряли непереносимую остроту.

— Свет тебе, фэйра! — прошептал он.

«Фэйра? Фэйра — значит, это магия?» — шевельнулось у него в мозгу. Нет! Он знал — то, что владеет им, пришло изнутри. Так же, как приходят стихи. Может, их посылают боги, но рождаются они в нем самом. Он уже чувствовал подобное прежде. Чувствовал, но во много раз слабее. Нет, не магия. Наоборот, магия фэйры утишила шторм, несший ему гибель.

Сейчас Санти был совсем спокоен. Он смотрел на божественное лицо Этайи, на ее узкую руку, еще более изящную оттого, что на ней были лишь четыре пальца, на сияющие огромные глаза…

«Я знаю, знаю, — подумал он. — Лишь твоя магия удерживает меня, не дает потоку захлестнуть мою душу!»

— Нужно учиться, Санти! — произнесла она ласково. — Ты станешь пловцом, но пока ты — детеныш, брошенный в прибой. Я буду хранить тебя! Хранить тебя! Сядь!

Юноша послушно опустился на пушистый ковер. Этайа — рядом с ним, плавно, как опускается пух. Голубой шелк растекся по золотистому меху катти.

— Ты привыкнешь, певец. Ты уже привыкаешь, ведь это — твоя стезя, твой дар. Знай: мы пришли сюда за тобой. И мы уйдем отсюда только с тобой. Но ты должен найти себя, Санти!

Прошлого больше не было. Жизнь Санти до этого мига стала пылью под ногами путника. Не важно было, что говорит Этайа, важно — как. Настоящее было, как эта сказочная башенка в чудовищном замке.

— Этайа! Этайа! — прошептал он, и звук имени был подобен чарам.

— Не думай, не думай… — шептала Этайа.

И Санти перестал думать, перестал осознавать себя… Он словно бы умер…

Крепкая, как челюсти тага, маленькая рука встряхнула его, взяв за плечо. Юноша оглянулся и непонимающе уставился на туора: откуда он взялся, человек из прошлого?

Фэйра отвела от юноши глаза и посмотрела на маленького воина.

— Три хоры! — сказал Биорк. — Прости, светлейшая, мы в чужой стране!

— Да, Биорк, — согласилась Этайа. — Ты прав. Я слишком долго была одна.

— Не знаю, что ты имеешь в виду, — проворчал туор. — Но не поспешна ли ты? Он еще слаб.

— Нет!

— Не смею усомниться, госпожа! (Этайа не убедила его.) — И за нами наблюдают!

— Им не увидеть лишнего! — уверенно ответила фэйра. — Санти! — ее голос стал еще нежней, еще ласковей. — Сейчас ты должен уйти. Но я останусь с тобой. И ты придешь, когда я позову тебя.

— Позовешь? — Санти все время улыбался. Он был переполнен настолько, что в его душе не было места печали.

— Да. Ты придешь, когда услышишь мой зов.

Одновременно они встали. Этайа не поцеловала юношу — только прикоснулась пальцами к щеке:

— Иди!

Глава пятая

ТИАНСКАЯ БАЛЛАДА.

Носильщики плавно и быстро несли паланкин. Эак шел рядом, держась за его посеребренный бортик. Прямая галерея тянулась уже полмилонги, и конца ее не было видно впереди. Свет из круглых, высоко расположенных окон падал на светло-коричневый паркет. Мягко ступали босые ноги носильщиков. Беззвучен был шаг воинов-телохранителей, обутых в матерчатые туфли. Только туфли Эака с подошвами из кожи саркула стучали, соприкасаясь с покрытой лаком древесиной.

Через неравные интервалы в галерее стояли низкие тумбы с диковатыми на взгляд аргенета скульптурами. То они походили на развалины Древних, то это были проволочные конструкции, причудливо раскрашенные, или вообще нечто невообразимое. «Вряд ли искусство, — подумал аргенет. — Но — своеобразно, весьма своеобразно!»

— Знаешь, куда мы идем? — спросила Нассини хриплым контральто.

— Надеюсь, коридор когда-нибудь кончится, — заметил Эак.

Рука Нассини легла на бархатную шапочку, что украшала макушку аргенета.

— Ха-ха! — засмеялась она, и тонкие пальчики с острыми ногтями зарылись в светлый затылок Эака.

Аргенет усмехнулся, но ничего не сказал.

— Мой сын хочет устроить небольшой спектакль. Для нас. Представление из тех, что он любит.

— Судя по его виду, — не обижайся, Великолепная, я помню, что он твой сын, — у него сомнительный вкус.

— Ты не прав, светлорожденный! — Пальчики сонанги безостановочно ворошили его волосы. — По-своему Мугган изыскан. Тебе понравится, я уверена!

— Возможно. Ого!

— Что? — удивилась Нассини.

— Коридор. Он кончился, — пояснил Эак.

Они миновали входную арку с оскалившимися звериными мордами наверху и оказались в помещении, похожем на разрезанный пополам цирк. Рабы поставили паланкин, и сонанга, опершись на плечо Эака, сошла с носилок.

Высокая металлическая решетка с заостренными, загнутыми вовнутрь верхушками отделяла полукруглую площадку, посыпанную смешанными с песком опилками, от кресел, что пятью полукруглыми рядами поднимались к завешанным портьерами стенам.

Сонанга проследовала к креслу во втором ряду, села и предложила аргенету занять место рядом. Телохранители встали сзади и по бокам от них.

Из двери, что была сбоку от ограждения, выбежал Мугган. Он хлопнул в ладоши, привлекая внимание. Приветственно махнул матери, презрительно взглянул на аргенета.

Эак ответил ему насмешливой улыбкой. Мугган поглядел на него и зевнул, щелкнув зубами, как таг, ловящий ящерицу. Эак надменно отвернулся.

Сонангай еще раз хлопнул в ладоши, и в стене, примыкающей к огороженной площадке, открылась дверь. Сильный толчок выбросил из нее человека в набедренной повязке. Человек упал лицом вниз, но тут же вскочил на ноги. Это был Беззубый. Воин был совершенно невредим, если не считать ссадины на подбородке. Он заметил Владычицу и упал на колени, протянув к ней соединенные руки.

— Я виноват! — завопил он. — Позволь мне жить, госпожа! Я буду верен и предан, как никто! Я не хочу-у!.. — Он вдруг ткнулся лицом в песок и завыл.

— Нарушил повеление! — тихо сказала Нассини, кладя ладонь на затянутую в белое трико ногу Эака. — Повинен смерти! — Тускловатые глаза ее блеснули.

— Молчать, ниххан! — рявкнул Мугган, ударив кулаком по стене.

Провинившийся воин поднял голову. Желтые стружки запутались в его волосах. Он стоял на четвереньках, переводя затравленный взгляд с Нассини на сонангая. Глаза его постепенно наливались кровью.

Вдруг он вскочил на ноги и обрушил на них поток проклятий на языке утуроме, понятных, впрочем, одному лишь Эаку.

Тяжелый предмет упал на песок рядом с ним. Это был меч. Утуроме посмотрел на него непонимающим взглядом. Потом нагнулся и поднял. Меч был конгской работы, не из лучших, но достаточно острый и, на первый взгляд, без подвоха.

Пальцы Беззубого привычно обхватили рукоять. Он как-то сразу пришел в себя. Почти спокойно глядел на сонангу.

— Если ты желаешь, чтоб я сам зарезал себя, — не выйдет! Пусть кто-нибудь придет и убьет меня! Если сможет! — И вызывающе захохотал.

Словно отвечая на вызов, раскрылась еще одна дверь.

Услышав скрип, утуроме резко обернулся и уставился на черную дыру. Стало так тихо, что можно было услышать, как пересвистываются под потолком аллоры.

Утуроме сделал пару шагов по направлению к открывшейся двери и немного наклонился, заглядывая внутрь.

Неожиданно быстрое тело вымахнуло из темноты. Утуроме отшатнулся и, споткнувшись, упал на спину.

Крупный, шесть с половиной минов длиной, черный, как конгская ночь, котоар, щурясь от света, хрипло зарычал. Его длинный хвост с силой разбрасывал песок. Беззубый лежал в трех минах от него, но зверь не торопился нападать. Он медленно поворачивал голову, растягивал губы, распахивал пасть, демонстрируя белые острые клыки и красную жаркую глотку. Низкий рев волнами прокатывался над сидящими.

Утуроме поспешно вскочил, и котоар наконец соизволил обратить на него внимание. Медленным скользящим шагом он двинулся к человеку. Время от времени губы его приподнимались и из глотки вырывался глухой рев.

Воин отступал, пока спина его не уперлась в решетку. Тогда он с криком прыгнул вперед, размахивая мечом. Котоар отпрянул. На морде его появилось выражение, которое человек по другую сторону прутьев мог бы счесть забавным.

Утуроме настороженно следил за хищником, выставив вперед меч.

Нервы его не выдержали, и он снова бросился на зверя. Котоар опять отскочил. Воодушевленный успехом, воин напал в третий раз — и алая кровь выступила на черной шкуре чуть ниже правого уха.

— А-а-а! — заревел утуроме, поднимая меч.

Оглушительный рев зверя перекрыл его крик, прокатился под сводами зала и заставил даже Эака содрогнуться.

Удар могучей лапы вышиб меч из руки воина. Встав на дыбы, котоар навис над ним. Второй удар сорвал половину скальпа утуроме и переломил ему шею.

Тело воина еще содрогалось, когда зверь взмахом когтистой лапы вспорол ему живот и погрузил морду в горячие внутренности.

— Фуй! — брезгливо произнесла антассио сонанга. — Никудышный солдат! Я слишком доверяю Сихону!

Мугган вскочил на ноги. Он осыпал ругательствами утуроме, который уже не мог его услышать. Сонангай был взбешен. Паршивый ниххан! Позволил взять себя, как глупую овцу!

Вне себя Мугган перепрыгнул через два ряда кресел и стал карабкаться на железное ограждение. Достигнув вершины, он встал на изогнутые прутья и с высоты семи минов спрыгнул на арену.

Котоар оторвался от трапезы и повернул к нему окровавленную морду.

Мугган топнул ногой:

— Ну, иди, иди сюда!

Хищник какое-то время разглядывал его узкими желтыми глазами, потом кашлянул и вернулся к прерванной еде. Он не счел Муггана достойным внимания. Неудивительно: его не кормили три дня.

Мугган плясал по арене, стучал мечом по железным прутьям. Он даже помочился на опилки в пяти шагах от котоара. Зверь удостоил его лишь парой мимолетных взглядов. Помогая себе лапой, он отрывал и заглатывал куски мяса и довольно рычал.

Разъяренный Мугган схватил труп за ногу и потянул к себе. Котоар покосился на него, придавил тело Беззубого передними лапами к арене и продолжал жрать.

Мугган чуть не заплакал:

— Подлая тварь! Презренный! Ты будешь драться!

Котоар жрал.

Обезумевший антассио сонанг схватился двумя руками за ногу Беззубого и укусил.

Котоар оторвался от трапезы. Желтые раскосые глаза хищника смотрели в желтые хищные глаза человека.

— Не веришь, что я сожру его, ниххан? — зарычал сонангай. — Вот! Вот! — Он вцепился зубами в ногу мертвеца и вырвал из нее кусок кожи с маленьким клочком красного мяса. Он принялся ожесточенно жевать. Котоар внимательно следил за человеком. Длинным языком он облизнул слипшуюся от крови шерсть на морде. Мугган, продолжая жевать, потянул труп за ногу. Из ранки на ноге мертвеца вяло сочилась кровь.

— Ар-р-рх! — сказал котоар и угрожающе поднял лапу.

Мугган дернул изо всех сил… и вырвал тело из-под хищника.

Котоар изумленно посмотрел на окровавленный песок: только что тут была еда. А, вот она! И протянул лапу: схватить. Но Мугган отбежал, волоча за собой выпотрошенный труп.

И котоар действительно рассердился.

Он взревел. Он опустил морду к самой поверхности арены. Он ударил себя хвостом сначала по правому боку, потом по левому.

— Давай, ниххан, давай! — подбадривал его Мугган, вытаскивая меч.

Котоар скреб задними лапами песок. Усы его встопорщились, уши — прижаты к голове.

И он прыгнул! Мощные задние лапы выбросили в воздух длинное черное тело. Растопыренные передние с крючьями выпущенных когтей вытянулись далеко вперед. Сонангай отскочил, ткнул мечом — и огромная кошка пала у его ног. Судорожно дернулись ее члены. Яростные глаза помутнели и остановились.

Мугган с изумлением глядел на меч, глубоко вошедший в широкую черную грудь. Он не понимал: он кольнул совсем легонько, только лишь чтобы удержать расстояние. Но собственная масса котоара бросила зверя на острейшее конгское лезвие, клинок коснулся сердца, пронзил его, и жизнь покинула зверя.

Мугган выдернул меч и в бешенстве швырнул его наземь.

— О Муггарахха! — закричал он, упал ничком и завыл. Очень похоже на то, как выл недавно утуроме.

— Мой сын огорчен, — прошептала Нассини в самое ухо Эака.

— Это заметно, — согласился Эак.

Стражники вкладывали мечи в ножны. Котоар был мертв.

Мугган оторвал лицо от арены, приподнялся на руках и поглядел на людей. Желтые глаза его остановились на Эаке.

— Ниххан! — сказал он отчетливо. — Я тебя убью!

— Он сам хочет! — сказала Нассини и поцеловала аргенета в мочку уха. — Иди же!

— Не хочу! — воскликнул Эак. — Он не в себе! И это не вызов!

— Какого вызова ты ждешь? — удивилась Нассини. — Это я считаю тебя равным себе (Эак поморщился, но сонанга этого не заметила). Я, но не он! Укажи ему его место, если ты — воин!

— Он — твой сын, — предупредил Эак. — Я могу убить его?

Нассини помолчала немного, потом кивнула головой:

— Убей, если он не успокоится. Да, убей!

Эак поднялся.

— Ко мне, ниххан! — закричал сонангай. — Или я выковыряю тебя, как слизня из навозной кучи! — Он прыгал и бесновался, брызгая слюной. Меч в его руке со свистом рассекал воздух.

Эак подошел к решетке. Прутья ее не показались аргенету слишком толстыми.

Мугган делал рукой призывные движения: такими моряки зовут шлюх.

«Кто его научил?» — удивился Эак.

— Прыгай, прыгай сюда, ниххан! — вопил сонангай. — Я убью тебя немедленно! Сначала я отрежу…

Эак широко размахнулся. Конец его меча описал дугу и со звоном перерубил прут решетки. Это был хрупкий чугун, но все равно удар был хорош. Он ударил еще раз — и в заграждении образовалась щель, достаточная для него. Миг — и Эак на арене.

Мугган жадно глядел на меч аргенета. Губы его беззвучно шевелились.

— Я, — с нажимом произнес Эак, — убью тебя быстро!

— И не думай, ниххан! — уверенно сказал Мугган, отводя взгляд от меча. — Мой клинок прочнее этой проволоки. Ты храбро расправился с ней. И она не дала тебе сдачи, а, ниххан?

— Много говоришь, желтоглазый! — заметил Эак.

— Ты не передумала, светлейшая? — обернулся он к Нассини.

В это время Мугган нанес удар. Так себе удар. Мугган не уважал противника и просто ткнул мечом в колено. Достаточно быстро, впрочем. Эак убрал ногу, не потрудившись отбить клинок.

— Не слышу твоего ответа, госпожа! — крикнул Эак, все еще не глядя на Муггана.

Сонангай взмахнул мечом. Раз, два… И нанес удар в прыжке с поворотом, сверху вниз. Очень красиво, но не слишком опасно даже для того, кто хочет уклониться от боя.

— Ответ, госпожа! — Его клинок парировал новый удар. Мугган понял, с кем имеет дело, и сражался всерьез. Но ему было далеко до аргенета, которого обучал туор. К тому же он был слишком возбужден.

— Ответ, госпожа! — крикнул Эак. Даже более слабый противник опасен, если не опасается встречного удара. — Ответ!

Мугган поменял тактику. Теперь он кружил около Эака, выжидая удобного момента. Аргенет нанес короткий рубящий удар в бедро, но Мугган отскочил в сторону и едва не отрубил Эаку ухо.

— Ответ!

Нассини едва заметно кивнула беловолосой головкой.

Эак сделал шаг назад, закинул меч за спину и перехватил его левой рукой. Мугган ударил его, целя в живот. Клинок оставил на одежде прореху в миним длиной. Отличный клинок: разрезал белый паутинный шелк, будто только что выправленная бритва.

Эак взмахнул левой рукой. Меч выпрыгнул из-за его спины, как серебристая молния. И острие его нарисовало улыбку на горле сонангая прежде, чем Мугган успел его увидеть. Эак быстро отскочил, чтобы кровь не обрызгала белый камзол.

Мугган постоял несколько мгновений и рухнул лицом вниз, орошая кровью песок. Как и обещал аргенет, он умер быстро.

Эак посмотрел на клинок: лезвие было абсолютно чистым. Потом — на прореху в камзоле. С огорчением.

— Я велю его зашить! — проговорила Нассини, подходя к решетке. Она посмотрела на труп сына, и выражение, появившееся на лице сонанги, не было похоже на вызванное болью. Но и радости в нем Эак не нашел. Скорее это было вожделение.

«Их обычаи еще более странные, чем то, о чем мне рассказывали», — подумал аргенет.

— Хомхуна сюда! — бросила сонанга, не отводя взгляда от тела.

— Здесь! Здесь! О! Антассио сонанга! — Тучный высокий человек уже бежал к ней, приподняв длинные полы гиматия, чтобы не спотыкаться. Был он по-конгайски безбородым, но лицом более походил на хорсута или даже на туронну. А голос имел тонкий, неприятный. Но ростом был выше Эака и в плечах пошире.

— Бабье лицо, — подумал Эак. — И голос бабий. Кастрат, что ли?

— Приготовишь, как обычно! — сонанга указала толстяку на труп Муггана.

— П-правильно ли я понял Владычицу? — озадаченно проговорил Хомхун.

Сонанга резко обернулась, и жирные щеки Хомхуна затряслись.

Он быстро протиснулся в сделанную Эаком щель: слуги еще не успели снять решетку.

Хомхун легко поднял мертвое тело.

— Не знаю, можно ли назвать то, что ты сделал, услугой, — сказала Нассини Эаку. — Но ты сделал это по моей просьбе, и я отблагодарю тебя.

Эак склонил голову. То был всего лишь знак вежливости.

— Следуй за мной, светлорожденный! — И Нассини в сопровождении телохранителей направилась к выходу. На этот раз она обошлась без носилок.

Эак пошел за ними. Он обратил внимание на то, что у стражников отличные мечи конгской работы. Как-то ему рассказывали: куют такой меч из проволочного пука, где каждая проволока — из своего тщательно подобранного сплава. Кольчуги на воинах тоже были конгские, легкие, без рукавов, а шлемы украшены меховым гребнем.

На сей раз переход был коротким. Сонанга взошла на просторную платформу, мужчины стали рядом, заспанный слуга поспешно схватился за ручку барабана — и платформа поползла вверх. Пять нитей, не толще мизинца, были привязаны к ее углам. Эак сообразил, что эта паутина уранхайрута[34], самый прочный канат на Асте. Каждая такая нить способна была выдержать вес десяти урров.

Подъем был долгим — лифт двигался медленно, а когда он закончился, Эак увидел короткую, по масштабам Дворца, галерею, ведущую к черной двери с красным пятиугольником на высоте глаз. Нассини и ее спутники сошли с платформы, и в этот момент пол под ними содрогнулся. Эак поддержал сонангу, и вовремя: следующий толчок был сильнее. Несколько мозаичин отскочили от стены и ударились о мраморный пол.

— Не тревожься, аргенет, — сказала сонанга. — Это всего лишь землетрясение.

Эак бросил взгляд на телохранителей: они были абсолютно спокойны.

Еще несколько слабых толчков: будто мелкая дрожь сотрясала огромный замок.

— Нам стоит выйти наружу! — сухо сказал Эак. — Если мы успеем.

— Ты боишься? — удивилась Нассини. — Иди!

— Только дурак будет ждать, пока вот это, — он топнул ногой, — провалится вниз! На какой мы высоте, солдат?

— Пятьдесят минов! — сказал стражник. — Ты будешь лететь, как дракон, северный вождь!

Кулак аргенета разбил ему рот.

Стражник прижал руку к губам и вопросительно посмотрел на Владычицу.

— Иди, если ты испугался! — повторила Нассини. Следующий толчок заставил ее схватиться за стену.

Эак был слишком высокого мнения о себе, чтобы обращать внимание на обвинения в трусости, когда это делает женщина.

— Если ты сошла с ума — я выведу тебя силой! — сердито сказал Эак.

Нассини рассмеялась.

— Дай меч! — велела она одному из телохранителей.

— Ты будешь со мной драться? — изумился Эак. — Ты определенно сошла с ума!

Нассини взяла меч, размахнулась и вогнала его в пол.

— Хой! — воскликнул аргенет, забыв о землетрясении. — Что это за сталь?

Меч на полмина вошел в мраморный пол.

Стражники загоготали.

— Наклонись и посмотри! — предложила сонанга.

Эак выдернул меч. Лезвие было самое обыкновенное. Зато мраморный пол — не более чем тоненькое покрытие, разбившееся при ударе. Под ним — прочная древесина боукдрео.

— Дворцу не один сентан, — сказала антассио сонанга. — Благодарю за заботу… северный вождь!

Эак пожал плечами:

— Скажи ты мне сразу — и твой раб не стал бы болтать. Я думал, это камень. Эй, солдат, ты не в обиде на меня? Если — да, меч это исправит!

— В моем Владении не сражаются без моего приказа, — заметила Нассини. Она сделала знак стражнику, и тот распахнул дверь. В комнате за ней Эак увидел двух воинов, отдавших салют сонанге. Стражник распахнул дверь, которую они охраняли.

— Входи, светлорожденный! — предложила Нассини.

Эак вошел и оказался в комнате, достаточно скромной, опять-таки, по масштабам Дворца. Нассини вошла следом и затворила за собой дверь.

— Мои покои, — произнесла она особенным тоном. — Здесь мы одни. Здесь ты можешь меня убить — никто не помешает! — Она заглянула в светлые глаза Эака.

— Прости, антассио сонанга, ты говоришь глупости! — сказал аргенет.

— Если ты не хочешь меня убивать, пойдем дальше! — сказала Нассини.

Следующая комната была совершенно не похожа на то, что видел Эак прежде. Никакой мебели не было в ней. Световые блики бежали по цветным кривым, пересекающим стены. Эак взглянул вверх и увидел вращающийся диск с прорезями. Роспись и освещение вызвали у аргенета странное чувство: будто стены комнаты сейчас рассыплются. Мускулы воина напряглись, словно ощущая опасность, которую Эак еще не сознавал.

— Сними обувь! — велела Нассини.

Сама она уже шла босиком по ковру, который странно прогибался под ее ногами, а потом вновь становился ровным. Эак ступил на него и понял, что под ним — вода. Нассини потянула за черный шнурок — и Эак услышал странную тягучую музыку: низкие трубные звуки, смешанные с позвякиванием колокольчиков и ударами гонга. Время от времени к ним добавлялся звук барабана — глухой протяжный удар. По углам комнаты стояли бронзовые драконы-курительницы. Нассини зажгла их, и из распахнутых пастей потянулись дымные язычки: два белых, желтый, розовый и лиловый. Запах, наполнивший комнату, трудно было назвать приятным, но и неприятным он тоже не был. И не был похож на запах известных Эаку наркотиков. От звуков у Эака застыли зубы, но едва дым достиг его ноздрей, это ощущение прошло.

Эаку стало легко. Он посмотрел на Владычицу, и Нассини показалась ему очень красивой. И очень желанной. Ему стало жарко. Эак расстегнул камзол, потом снял его и положил на пол. Дернул завязки рубашки. Нассини неотрывно глядела на него. Аргенет аккуратно, чтобы не порвать кружева, снял с себя белоснежную рубаху. Нассини была в десяти шагах от него, но воину показалось, что он чувствует на своей груди ее горячее дыхание.

Сонанга шагнула вперед. Все ее замысловатое одеяние распалось на части, и она перешагнула через него, стройная, узкобедрая, как девочка. Она застыла, опустив глаза, уронив вдоль тела тонкие белые руки. Светлые пушистые волосы упали на ее грудь. Вся она была невинность. Прекрасная, как дева из мечты. Эак не смел приблизиться к ней, но руки его, огромные, жадные, потянулись к Нассини, смяли ее хрупкие плечи, прижали к горячей груди. И ее грудь была еще горячей. Эак не помнил, как избавился от трико, как повалил ее, все такую же неподвижную, вялую, как кукла или мертвец. Блаженство! Блаженство! Блаженство! Оргазм его длился так долго, так бесконечно долго! Он истекал, истекал, истекал! От него почти ничего не осталось — все перешло к ней, к Нассини. Он стал крохотным, как детеныш тогга. Меньше пальца. А Нассини стала огромной-огромной. Сказочной прекрасной великаншей. И она взяла его на ладонь, крошку Эака. И она гладила его огромным-огромным пальцем. И Эак стонал от наслаждения. О! Она играла с ним долго-долго. А потом сам он вырос, а Нассини стала крохотной, как ящерица-эллора. И вновь — огромной. И опять играла с Эаком. И то, что она делала, никто не посмел бы описать. Да это и невозможно.

Глава шестая

«…Что же до минмэннис, маленьких людей, называемых еще туорами, то достоинства их многочисленны, а таланты обильны. Особенно же известны у нас оружие их и украшения, что выкованы мастерами минмэннис в глубинах их подземных убежищ. Тем же, кому сие неведомо, скажу: трон, скипетр и сама корона Нетона, знаки власти величайшего над нами, коронноса, сделаны ими.

Обиталище народа сего — Север, льдистые горы Урс да северный отрог Лисских гор. Говорили мне, что в недрах тех выстроили минмэннис множество городов подземных, Норну и Руне не уступающих. А сами горы Урс уподобились арианскому сыру от обилия тоннелей, коими источили их трудолюбивые и искусные маленькие люди. Слышал это и верю — правда. И еще: все мы знаем, каковы полночные люди в труде мирном и ратном. Хвала им! Но туоры — лучше. И еще слышал от жителей Иса холоднокаменного: превосходны минмэннис и на море. Чтоб не сочли меня лжецом, скажу: всякий может достичь верховьев быстрого Ира. Всякий может уйти в море льда. Не всякий может вернуться. А минмэннис возвращаются. И привозят с собой бивни драгоценные, что у гигантских саркулов взяты ими в ледовитых водах. Такова их доблесть!

Думаю так: будь минмэннис воинственней — страшный был бы враг. Но, слава богам-хранителям, мирны они. К нам, людям большим, зла не питают. Весьма мудр был встарь короннос Дион, что нарек их отныне и навеки друзьями и союзниками Короната Светлого Нетона, со всеми правами и привилегиями.

Многое говорили мне также о Минмэнтен Турарса, тайном их боевом искусстве. Думаю, большее из сказанного — ложь. Невозможно такое ни для туора, ни для человека, а лишь для мага великого или бога.

Но кое-что уважения многого достойно, ибо всем нам известно, сколь сильно желают знатные наши обрести учителя из туоров для детей своих в деле ратном. Но лишь два рода наших удостоены этим: дом Асенаров и дом Роанов. И причина тут иная, не человеческая, неведомая внутри, а снаружи такая: оба рода эти имеют оружие старинное, туорами же сотворенное и, по слухам, многой магией обладающее. То Мечи Белые, драгоценные, из бивня саркулового выточенные, что рубят дерево, как тростник, а железо — как дерево.

И еще: с людьми минмэннис дружбу водить не любят. К добру это, ко злу ли — то я не ведаю.

Слышал я также, что в горах Морраны есть…»

ИЗ «ОПИСАНИЯ ЗЕМЕЛЬ» ОНТОРА РУНСКОГО.

Начальник Внешней Стражи Сихон подошел к Владычице после вечернего смотра. Он снял с головы шлем, погладил потную голову и поклонился.

Сонанга двинула плечом: подойди! У нее было отличное настроение. Новая мазь, что прислана была ей из Кора, оказалась действительно хороша. Кожа после нее становилась чистой и нежной, как у ребенка. И вдобавок прикасаться к ней было очень приятно. Последнее свойство, разумеется, — магия. Иллюзия в иллюзии. Но доставляет наслаждение. Нассини милостиво приподняла ножку, и Сихон, опустившись на колени, поцеловал носок позолоченной сандалии. Дрожь, охватившая его, вынудила воина простоять перед ней так, не вставая, закрыв глаза. Но вскоре он смог не только подняться, но и начать говорить. Крепка была воля Сихона.

— Владычица! — сказал он. — Мне нужен мечник вместо Беззубого.

— Сейчас я не могу тебя отпустить, — отвечала сонанга. — Обойдись теми, что есть.

— Мне нет нужды искать, антассио сонанга. Я уже нашел. Большой воин, что пришел с вождем из Короната. Он изъявил желание.

Нассини задумалась.

— Тебе он подходит? — спросила она.

— Немного увалень, госпожа. Но силен, как урр, и довольно ловок для своего веса. Кроме того, ест за троих и спит за двоих.

— Ты считаешь это достоинством?

— Для солдата хорошо, госпожа. Он совсем не жирный, значит, умеет шевелиться, когда надо. Когда солдат свободен, он должен есть, спать и возиться с бабами, чтоб не загустела кровь. Этот северянин именно таков. Он мне подходит. Еще как подходит!

Нассини внимательно посмотрела на Начальника Стражи:

— Ты еще никого не расхваливал так.

— Этот великан мне по душе! — честно сказал Сихон. — Прост, как таг, и, похоже, довольно жаден. Он настоящий солдат, госпожа, клянусь нюхом Тура!

— Я дам тебе ответ завтра, — сказала антассио сонанга. — Он спит в башне?

— Не уверен, госпожа. Думаю, нет. Прошлой ночью я видел его в Веселой Роще с девушками! — Сихон беспокойно пошевелился. — Я полагал, госпожа, что внутри Владения он так же свободен, как и остальные? Мой человек не спускает с него глаз!

— Вели ему спать у себя! — приказала Нассини. — Что до остальных схваченных — пусть ходят, где хотят. Пока. Впрочем, этой ночью твой здоровяк пусть будет где пожелает. Но следующей — только в своей башне! — Она стукнула палочкой по спине раба, и ее подняли и унесли.

Сихон поманил одного из болтавшихся поблизости слуг:

— Сбегай принеси мне вина, тонконогий!

Слуга вприпрыжку умчался на кухню.

Сихон вынул меч и погладил узорчатое лезвие.

Слуга вернулся бегом, неся на плече медный кувшин с пузатыми боками. Меньше трех минт понадобилось ему, чтоб выполнить поручение. Сихон взял кувшин, заглянул в горлышко.

— Приложился, мерзавец! — буркнул он и сделал добрый глоток. Слуга испуганно посмотрел на Начальника Стражи, но Сихон не рассердился.

— На, глотни еще! — он протянул кувшин. — Ты расторопен! Как зовут?

— Дагон, господин.

— Запомню! — Он отобрал у паренька кувшин и двинулся к воротам.

Таир уже коснулся горизонта. Ветер стих. Душный и теплый вечер навалился на землю. В траве под деревьями, в клумбах над раскрывающимися цветами свистели ящерицы. В Веселой Роще уже разводили костры, выносили нарезанное мясо. Оттуда слышался смех девушек и звонкие удары топоров. Через хору стемнеет и начнется вечернее пиршество. Темная клочковатая пелена висела над вершинами Черных Гор. Не так далеко было от Владения до поросших лесом подножий. Отсюда деревья, покрывающие склоны, казались курчавой овечьей шерстью. Выше, за дымкой, — перевал, а за ним — Тонгор. А еще дальше на запад, за следующим хребтом, чьи оснеженные вершины видны в хорошую погоду, — неведомый и страшный край. Земля магрутов, где светятся по ночам обглоданные Древней Смертью скалы и обитает вековечное Зло. Так говорят. Слава богам, высоки Черные Горы, не перехлестнет через них алчное Лихо Западных Земель. Довольно Конгу и своих бед!

В широкие ворота Владения въехал десяток стражников на пыльных уррах. Десятник приветствовал Сихона, прижав палец к стрелке шлема. Это был Сурт. Сменный отряд нестройной группой выехал из Владения, а пришедшие, усталые, но веселые от предвкушения отдыха, переговариваясь зычными голосами, поехали к речушке, что вытекала из озера и в четверти лонги от ворот, пойманная у стены подземной трубой, пенилась у решетки, ныряла вниз и стекала в Марру.

Десятник Сурт спрыгнул наземь рядом с Сихоном. Урр его потянулся за остальными и недовольно заворчал. Сурт свирепо дернул за ремень упряжи и прикрикнул на животное.

— Скажи, командир, — произнес он, размазав по лицу грязь тыльной стороной ладони. — Эти северяне, которых мы взяли вчера, они не показались тебе чудны?ми?

— Я плохо знаю северян, — сказал Сихон. И, понимая, что Сурт спросил неспроста: — Что-то заметил?

— Еще не уверен. Но держи руку на мече, командир!

— Два воина против всей стражи, — рассудительно заметил Сихон, — не слишком опасно. Даже если они лучшие бойцы, чем ты.

— Два воина? — переспросил Сурт. — Ах да! Ну ладно. Я сказал тебе, командир. Извини! Мой Ветеран, — он хлопнул урра по шее, — хочет пить! — Прыгнул в седло и ускакал, оставив Сихона недоумевать в одиночестве.

— Нахальный коротышка! — Десятник, тот, что командовал привратной охраной, стоял за спиной Сихона. — Пора бы его проучить!

— Вот и проучи! — рявкнул Начальник Стражи, не любивший, когда подходят к нему со спины.

— Проучу, подскажи — как! — ответил обиженный десятник.

Этот высокий некрасивый конгай был больше по душе Сихону, чем фехтовальщик Сурт. Просто попался под горячую руку.

— Вот вызову я его, даже если Владычица позволит, так он сделает из меня рагу! — продолжал между тем воин. — Ежели кто и сладит с ним, так это ты или мордоворот Ортран.

— Меня вычеркни! — отрезал Сихон. — Я слишком стар для этого демона. А Ортран… Сумеешь натравить его на коротышку — три дня отдыха. А если коротышка прикончит Большого — сестай в Ангмаре и тройной приз из моих собственных денег.

— Он не дурак, Большой Ортран! — вздохнул десятник. — И Владычица не позволит драться.

— Ты почем знаешь? Попробуй!

Десятник безнадежно махнул рукой. Но вдруг лицо его оживилось.

— Слышь, Сихон! А если натравить на него этого, ну, новенького, того, что привели? Он чуть побольше Ортрана, а? — десятник хохотнул.

— Пустое! — сказал Начальник Стражи. — Я пробовал его на мечах. Против Сурта он — мешок!

— Жаль! — огорченно сказал десятник. Тут его окликнул один из солдат. — Разреши, я пойду?

— Я что, держу тебя? — проворчал Сихон. — Иди, работай!

Мимо проехал совершенно голый стражник на мокром урре. Вооружение и одежда его, связанные в узел, были приторочены к седлу.

«Пойти и мне окунуться?» — подумал Сихон. Он почесал голову под шлемом и свистнул. Никто не отозвался. Сихон вложил пальцы в рот и засвистел так, что у самого заложило уши, а стайка ящериц на ближайшей клумбе разом вспорхнула в воздух. На сей раз зов достиг цели. Его урр, проломившись через кусты, примчался к хозяину и, затормозив сразу всеми четырьмя лапами, застыл, высунув длинный красный язык. Сихон поскреб черное пятно на лбу урра и положил в открытую пасть кусочек копченого мяса. Зверь проглотил и весело толкнул хозяина большой головой. Сихон влез в седло и поехал к озеру. Ему, Начальнику Стражи, это было разрешено.

Красный Таир совсем скрылся из виду, лишь розоватый отсвет обозначал место, куда ушло дневное светило. В нескольких милонгах заревел бык. Мощно, протяжно. Стадо возвращалось с выгона.

«Как в деревне! — подумал Сихон. — Покойник Суррух небось глядит из Нижнего Мира и язык грызет от злости! Простой был человек. Простой красноглазый людоед. То ли дело — Нассини!»

Как всегда, он лишь подумал о сонанге, а сердце уже запрыгало в груди, а рот наполнился слюной.

— Хой! Хой! — крикнул он, чтоб избавиться от наваждения, и обрадованный урр припустил большими прыжками. Сихон выхватил меч и вертел его над головой, пока кисть не устала.

Старик кормчий удивленно уставился на него с борта сиасы.

«Самый свободный человек во Владении!» — подумал о нем Сихон и шагом спустился к воде.

— Это — он, сирхар?

— Да, Черенок, это он.

— Как велик! У нас нет подобного ему, сирхар!

— На всей Асте нет подобного ему. Но моя власть — выше!

— Тогда… Дай его мне, сирхар! Подари его мне! Клянусь сердцем Хаора, уж я не отпущу его!

— Я уже наскучил тебе, Черенок?

— Ты?.. О нет! Я пошутила! Прости, сирхар! Прости мне! Лик его обольстителен! Не гневайся! Вспомни, я покинула своих мужчин ради тебя! О сирхар!.. Пусть он умрет!

— Вот так лучше, Черенок! Да, я возьму его. А Дитя поиграет с ним, прежде чем Хаор выпьет его душу. И ты… бойся ослушаться меня, Черенок! Или мне придется отказаться от тебя… к скорби моей!

— О сирхар…

…

— Господин мой, ты не мог бы изгнать его тень? Она мешает мне любить тебя!

— Нет! Я должен видеть его! Должен помнить: он силен, хоть и утратил, слава Хаору, свой Дар! Надеюсь, что утратил! Но он силен! И он идет! Терпи, Черенок! То воля Хаора!

— Сирхар, отчего твое «волшебное око» потемнело?

— Там тоже ночь, Черенок…

Ночь была теплой и тихой. Согретые вином, отяжелевшие от еды воины перебрасывались ленивыми, медленными словами. Девушки, тоже сытые, теплые и мягкие, как ночной воздух, щурили на огонь блестящие глаза и потягивались, как миуры. Их время еще не пришло. Оно наступит, когда взойдет над темными кронами невидимая отсюда златоликая Уна. Подвижное пламя костра пожирало дрова и обглоданные кости.

Нил, благодушный, как напившийся крови котоар, сидел, опираясь широкой спиной на ствол сантаны. Слева от него, поглаживая могучее белое плечо, сидела на корточках нарумяненная девушка. Справа подруга ее, грудастая и игривая, покусывала мятое большое торионово ухо. Третья девушка, положив светловолосую головку на волосатую ногу Нила, гладила его опытной ручкой по сытому животу. Солдаты, принявшие великана в свой круг, как родного, то и дело отпускали в адрес его грубоватые шуточки. Нил был приятен еще и тем, что не обижался по пустякам. А уж минувшей ночью он показал себя молодцом! «Не попал бы к вам — совсем бы ошалел! — признался он новым приятелям. — Где ж это видано, такого здоровяка, как я, — без баб? Не понимают солдата благородные! Говорю ему: возьмем девку в Ангмаре! Пусть с нами плывет! Так нет же!»

Воины цокали сочувственно: «О! Нил — человек! Свой в доску!»

О женщинах солдату приятно поговорить. Но лучше — без женщин. Оно так: с бабами — о службе, на службе — о бабах! Нынче же говорили о мечах. Вспомнили все: от хорских сабель до имперских унрасов. Даже пертид, мифическое оружие русов, о котором и не знали ничего, вспомнили. А уж какой меч лучше — это спор давнишний. Большинство стояло за прямые, конгские, но немало нашлось сторонников и у кривых, хорских, клинков.

— По мне, — сказал Нил, поглаживая одну из девиц по бархатистой спинке, — что прямой, что кривой — чем больше, тем лучше! Помню, ехали мы как-то…

Но его перебили. Серьезный разговор, нечего байки травить.

— Сурта надо позвать! — предложил кто-то. — Сурт верно скажет!

— А ну его! — отмахнулись сторонники прямых лезвий. — Известное дело, сам хорскими машет! А мужик дерьмовый, без уважения! Известно!

— А я позову! — сказал чернобородый воин родом из Хорана. — Вот пусть и скажет, чем хорская сабля лучше конгского клинка. Язык-то у него — будь здоров!

— Что — да, то — да! — подтвердило несколько голосов.

Подбросили в костер, и пламя вспыхнуло, выбросив сноп искр. Хорошо горит смолистое дерево, ярко! Девушек послали за вином. Сразу трех послали, а то еще перехватит кто по дороге! Для верности надо было б и кому из мужчин пойти, но лень. Впрочем, вернулись все три. Принесли бурдюк хорского и кувшин харуты — тем, у кого брюхо озябло. Кто-то воткнул в дерево кинжал — повесить бурдюк. Зашипело вино, расплескиваясь по кружкам. Одна из девиц Нила наполнила огромный рог и принялась поить великана под хихиканье и болтовню. Вино текло по широкой груди Нила. Но вытекало немного. Основной поток с клекотом вливался в просторную глотку.

— А вот и Сурт! — закричал кто-то.

Явился. Навеселе, ловкий, длиннорукий. Сабельные ножны — врастопыр. Дракон! Только маленький — с ящерицу. Сграбастал одну из девушек, смочил горло харутой и пожелал узнать, кто тот идиот, кто сравнивает конгскую железяку с его умницами. Ежели есть такой, пусть встанет, и он, Сурт, выпустит ему жирок раньше, чем тот скажет: О!

Солдаты переглянулись. Нет, от пьяного Сурта толку не будет! Зря звали. Только настроение поломает.

— Я! — сказал десятник, заглотив еще харуты и так стиснув девчушку, что та жалобно пискнула. — Я любого вздрючу. Любого здоровенного беловолосого барана. Хоть с мечом, хоть с колючей шишкой на веревке! — Сурт имел в виду Начальника Внешней Стражи. Но Нил, краем уха поймавший обрывок насчет здоровенных беловолосых баранов, заинтересовался.

— Что там вякает этот грабастый? — осведомился он негромко у девушки, что лежала на его коленях.

— Да не слушай его, миленький! — обеспокоенно принялась уговаривать девушка. — Так, болтает спьяну. Тебе-то что?

— А то пойдем? Ночь — в самую пору! — предложила ее подруга, поглаживая Нила по животу.

— Поспеем! — Великан смахнул ее и приподнялся, оторвав торс от древесного ствола.

Сурт тем временем, при полном молчании слушателей, вовсю распинался о трусливых северянах и собственной храбрости. В одной руке десятник держал кружку с харутой, в другой — девушку. Он ощущал себя подлинным героем: ну, кто посмеет бросить ему вызов?

Вдруг десятник с беспокойством ощутил, что ноги его потеряли опору, хотя не так уж он был и пьян. Он даже выпустил девушку, тут же отбежавшую в сторону. Но чашку, как истый солдат, держал в кулаке. Харута, впрочем, вся вылилась.

— Что ж это ты болтал, козявчик, насчет беловолосых северян? — нежно спросил Нил. — Продолжай, я послушаю.

Трудно выглядеть грозным, когда тебя подняли за шиворот.

Но лицо Сурта действительно стало грозным. Для тех, кто видел. Нил же наблюдал лишь стриженый затылок.

— Молчишь? — так же ласково спросил великан.

И прежде, чем рука десятника нашла эфес, он вдруг ощутил резкую боль пониже спины и еще то, что быстро летит по воздуху. Куст, в который он приземлился, смягчил падение, но оказался довольно колючим.

Пока Сурт ворочался там, проклиная всех богов и северян разом и по частям, Нил невозмутимо вернулся на свое место и притянул к себе девушек.

— Погорячился я, — добродушно сказал он выпучившим глаза воинам. — Ну болтает спьяну человек, и пусть ему! Дай-ка мне, мурочка, винца! И сама, сама хлебни! И ты, киска, на, на!

Его спокойствие и воркующий басок заставили девушек забыть, кто именно сейчас задом вылезает из кустов, бормоча страшные угрозы.

Наконец Сурт выбрался. Колючки торчали у него из одежды. Три воткнулись прямо в лицо, но мечник не замечал их. Жалобно всхлипнули сабли, покидая ножны.

— Сурт, о! Сурт! — несмело произнес кто-то из воинов.

Десятник бросил на говорившего такой взгляд, что тот прикусил язык, облившись потом.

Шагом твердым и неспешным подошел Сурт к балагурящему Нилу. Так мясник подходит к быку.

Он остановился перед сидящим воином.

— Ты! — выплюнул он. — Паскудный жирный белобрысый протухший слизень!

Нил поднял голову.

— А, это ты, малыш! — сказал он рассеянно и вновь переключил внимание на девушек.

— Мать твоя, — раздельно говорил Сурт, — болтливая грязная шлюха! Отец твой — черный дрянной подземный паук с откушенным членом! Сестры твои…

Нил перестал тискать девушек. Он слушал Сурта так, как слушают актера. Цокал языком, когда сравнение казалось ему особенно удачным. Когда же десятник уподобил его семя слизи, что выделяет страдающий поносом на шестнадцатый день болезни, Нил дважды хлопнул толстыми ладонями.

Тут наконец Сурт понял, что выглядит комедиантом. И замолчал. Глазки его метнули молнии. Он готов был тотчас зарубить Нила: плевать ему на наказание! Но опасался, что из-за застилающей глаза ярости случайно заденет одну из девушек, лианами обвившихся вокруг великана. Они-то понимали, что ему угрожает, и хотели по-своему защитить. Это было трогательно. Но не для Сурта.

Десятник бросил в ножны один из клинков, схватил за плечо ближайшую из трех и дернул к себе. Девушка завизжала.

Добродушное лицо Нила вмиг стало безумной маской. Его длинная рука сцапала лодыжку Сурта, и десятник снова оказался в воздухе. Взмахнув им, как палицей, гигант зашвырнул мечника в злополучный куст.

Но на сей раз северянин к девушкам не вернулся. Похлопав себя по бедру и обнаружив, что меча при нем нет, Нил, на глазах у изумленных солдат, выворотил из земли небольшое деревце, обломил тонкую верхушку, и в руках его оказалась дубина в десять минов длиной, с тяжелым, облепленным землей комлем, из которого, как клыки, торчали белые обломки корней. Уперши ее в землю, наклонив голову, он ждал, пока десятник выдерется из куста и, окровавленный, ослепший от ярости, бросится к нему с мечом в руке…

Тяжелый ствол в два с лишком роста длиной смел Сурта вместе с его гневом и саблей, как палка мальчишки сшибает дрянной гриб. Десятник перелетел через поляну (третий его полет всего лишь за четверть хоры) и покатился по траве. Сабли он не выпустил и почти не пострадал. Палица скорее толкнула его, чем ударила. И не усмирила. Он бросился снова, увернулся от комля, нырнул вперед… Он уже чувствовал своим клинком живот великана, когда второй конец дубины, которую Нил держал посередине и перевернул в руке, подсек ноги Сурта. Мечник извернулся в воздухе, как дикая кошка, и упал на четвереньки. Сабля по-прежнему была в его правой руке. Но Нил свалил его толчком на спину и придавил толстым концом ствола к земле.

Мечник барахтался, как перевернутая на спину черепаха. Он сек мечом основание ствола, но ему было не замахнуться как следует, и из-под клинка летели в основном ошметки коры.

Но постепенно удары его стали слабеть, Сурт не мог даже крикнуть: попробуй крикни, когда в живот тебе упирается целое дерево, на которое к тому навалился сверху мужик в триста мегов весом?

Нил мог бы раздавить десятника так просто, как посох давит змею. Но зачем ему? Когда конечности Сурта перестали трепыхаться, великан снял с него комель, аккуратно прислонил палицу к дереву, взял бурдюк и стал пить прямо из горлышка.

За сим его и застал Сихон, приведенный встревоженным соглядатаем.

Углядев распластанного на земле Сурта, Начальник Внешней Стражи подошел к десятнику и тронул его ногой.

Сурт застонал, глаза его открылись, и он что-то прошептал. Сихон еще раз тронул десятника ногой, и тот жалобно скривился: должно быть, Нил все же сломал ему пару ребер.

— Твоя работа? — сурово спросил Сихон великана, утирающего подбородок краем куртки.

— Моя, — признался Нил. — Не ругайся, командир. Мозгляк сам налетел на меня. Если б я его не вздул, он, пожалуй, попортил бы мою шкуру, хоть она у меня и крепкая!

Тут все воины разом закричали, и Сихону с трудом удалось их унять.

— С тобой все в порядке, парень! — успокоил он Нила, оценив ситуацию. — Я не сержусь! (Еще как не сержусь, парень! Ты лихо стряхнул с него спесь!)

— Ну, так я… пошел? — спросил Нил, поглядывая на девушек.

Сихон кивнул.

— Эй, ты и ты! Несите его к лекарю! Да поаккуратней! — добавил Начальник Стражи, заметив, как грубо схватили воины бедного Сурта.

Но лекарь уже пришел сам. Большой, толстый, с писклявым голосом и жирными щеками. Мягкими умелыми ладонями он ощупал десятника и похлопал его по исцарапанной щеке, вытащив предварительно из нее иглы.

— Мог бы и сам прийти! — сказал ему лекарь. — Косточки целы. — И Сихону: — Пусть поваляется денек в тени, а потом — за работу! Знаю вас, мудаков (это — солдатам). Как в седло — так задница болит. А как девок щупать…

— Завидуешь, слизень? — прошипел, морщась от боли, Сурт.

Лекарь взял его за подбородок.

— Утром, — сказал он своим тонким, противным голоском, — ты, ублюдок, придешь ко мне. Припарки сделаю.

Нил посадил на шею одну из девушек, подхватил двух других под мышки и трусцой покинул поляну. Девушки радостно повизгивали. Воины с уважением поглядели вслед.

— Крутой парнишка! — сказал рослый рыжий солдат с поломанным носом.

— Ты тоже красивый! — прижалась к воину его подружка. Она не преувеличивала, если за эталон брала Нила.

Воины разбредались по роще. Кто — с подружкой. Кто — с дружком. Кто — просто поспать на теплой, мягкой от опавших листьев земле.

Владение погружалось в сон. Но хозяйка его не спала. С масляной лампой в одной руке и небольшим ящичком — в другой тихо поднималась Нассини по спиральной лестнице.

Вот она достигла верхней площадки и бесшумно приподняла входной люк…

Снаружи желтая Уна уже обежала небо и скрылась за его краем. Бледная, печальная Мона сменила ее. Иглы созвездий горели в глубокой небесной черноте, как загадочные письмена. Но с запада навстречу им уже двигалась тьма. Тучи, пожиратели звезд, наплывали на высокое небо Конга.

«Должно быть, пойдет дождь!» — подумал Сихон, плотнее заворачиваясь в плащ. Листья сантаны шуршали над ним вечную колыбельную песню.

Синеватый серебряный свет падал на неподвижное лицо Этайи, пульсировал, оживал в нем, как оживает луч в драгоценном камне, гладил смеженные перламутровые веки, шевелил пушистые волосы, смешивался с бледным сиянием, исходящим от дивного тела фэйры, плавал и волновался над ней, будто был он дымом, а не лунным светом.

Чудесны грезы фэйры. Не сон — танец напоминают они. Удивительный и прекрасный полет живого в мертвом лунном сиянии над спящим грузным, усталым телом Тверди.

Воздуху и свету принадлежат фэйры. Так говорят они сами: воздуху и свету. Но боль земли — их боль. Вот странность для существ, безразличных к любой боли, своей ли, человеческой ли, — если то не боль души.

Ласкает серебряный свет Моны спящее тело Этайи. Нежит его в подобной нераскрывшемуся цветку, потерявшейся между кровлями Дворца башенке. А бесплотная и невесомая душа ее кружит над поющими вершинами Золотого Леса.

Не смешивается голос фэйры с чистыми голосами Сиансур-Эроа. Одинока душа Этайи. Одинока стеной Отражающего Заклятья, что одно лишь дает ей силу странствовать вдали от Фэйрских Гор. Но сами Горы Фэйр открыты для Этайи. Медленные вздохи их слышит она. Ловит их мощное движение: можно его удержать ненадолго, как умеют маги. Удержать — не остановить. Так можно удержать Время, которое сами боги людей не властны повернуть к истоку.

Этайа слышит небо. Слышит она и тех, кого люди зовут богами. Слышит и Того, Кто Выше Богов. Так мы, люди, слышим дыхание ветра: не видя, не понимая слов его песни… Обычно не понимая…

А для фэйры горы едины. Молодыми и старыми видит она их. В тверди, в камне прошлое и будущее живут рядом, как в образах полированной яшмы. Вот огненная река между утесов. И крылатые чудесные существа над ней. А разрежь правее — только источник маленький между розовых теснин. И крылатых еще нет — лишь точки загадочные. А левее возьми — иссохла река. А крылатых поглотил Паук, черный, страшный. Все это вместе, в одном камне, что умещается на ладони ребенка. А в каждой картине — век. И век веков — на одной ширине пальца. Каменная река. Так фэйры видят Будущее. И Прошлое видят они так. Каменная река.

Но сами они — всегда в Настоящем. И потому так жестока печаль Этайи. Потому сродни лунному свету Моны песня ее над Сиансур-Эроа.

Слышит ее Лес Фэйров — не поможет. Такова воля самой Этайи. Такова воля народа Фэйр. Недолго осталось.

И, невидимый, следит за ней некто, чей голос известен в Сиансур-Эроа. Следит и сострадает. Ибо сам одинок. Еще более одинок, чем прекрасная Этайа.

Глава седьмая

«История эта волей богов началась с кощунства великого: украдена была пророчица Хрона. Прямо со ступеней Храма была украдена та, прикосновение к коей сулит великие бедствия. А сотворили злое дело сие три брата, три воина, что родились у края Имирских лесов. Дело нехитрое — трем мужчинам, каждый из которых повыше четырех с половиной минов ростом, — украсть маленькую женщину. Трудно уберечь украденное. К чести братьев сказать: не для потехи блудной украли они священную женщину. Некто высший обременил их невеликий ум мыслью столь же пустой, сколь и чудовищной: как прославится селение их родное, ежели заимеет собственную пророчицу от самого всевластного Хрона! Ого!

Сдобрили они идею кувшином харуты, взяли мешок поплотней и, подгадав момент, свершили надуманное безобразие. А там мешок с добычей через седло и — айда, легконогие урры!

Прознали о содеянном жители Нетона — а воров уж и след ветром замело. Мало ли северян, могучих да светлобородых, шатается по земле Таурана?

А братья сели на корабль и отплыли в Норн. А из Норна — на северо-запад. И канули.

Кто они, откуда — велено было прознать то блюстителям Короната. И прознали бы. И наказали бы святотатцев, хотя бы и двадцать иров искать пришлось. Но свершалась тут не воля людей — Высших начертание. Что думают боги об отдельной судьбе каждого? Что думаем мы о золотистой аллоре, севшей на чашку цветка?

Ушли братья с добычей своей бесценной в северные горы. Ушли, чтоб встретился им там некто из народа минмэннис. И свершилось задуманное Повелителем Судеб».

САНТАЙ ТЕМНЫЙ. «ИСТОРИЯ СЛАВНЫХ».

ЛЕТОПИСЬ ДЕВЯТАЯ. «НЕУЯЗВИМЫЙ».

Санти валялся на берегу речки и сквозь высокую траву подглядывал за девушками, что стирали белье. Девушки знали, что он за ними наблюдает, а Санти знал, что они знают, а они знали, что Санти знает, что они знают… и так далее. Каждый получал свое, пусть и малое, удовольствие.

«Пожалуй, у той, высокой, фигурка не хуже, чем у Мары», — подумал Санти, переворачиваясь на живот и кладя подбородок на соединенные руки.

«Вот странное место! — пришла к нему уже не раз обдумываемая мысль. — Девушки — чудо! Земля — ласковая! Трава — как шелк! Речка — светлая, как глаза Уны! Таир — ярок! А выдерись из соседней рощи кто-нибудь страшный, хоть саурон, — не удивлюсь! Что здесь такого, что все время ожидаешь чего-то ужасного? Расслабился вроде, а нет, вот она, внутри, бьется напряженная жилка: сейчас…»

Что-то твердое и острое коснулось обнаженного плеча. Санти взлетел, как ужаленный… Но это был всего лишь Биорк, потрогавший его кончиком прутика.

— Ты что вскочил? — удивился маленький воин. — Лежи! — И сам плюхнулся на землю.

— Слышал о тебе в Ангмаре, — произнес туор, глядя на обтянутые яркими повязками ягодицы девушек. — Ты, говорят, поэт?

— Немного, — ответил Санти. — Как тебе эти малышки?

— Да, — безразлично отозвался туор. — Сказал бы что из виршей своих. Я стихи люблю. Хоть у самого дара нет.

Санти медленно перевалился на спину и посмотрел на сине-зеленые листья наверху.

— Скажу, отчего же нет, — ответил он. — Иттара была б — спел. Но могу и так.

Он сосредоточился, и вдруг прежнее зашевелилось внутри. Этой ночью кошмары не мучили его, вспомнил юноша. Фэйра снилась ему. И встал он радостным и сильным, как в лучшие свои пробуждения в доме отца.

«О! — подумал юноша. — Я еще могу!» Слова уже стучались в него, просились наружу.

Скрестив ноги, опершись на сантанный ствол, Биорк смотрел на юношу.

«Совсем дитя!» — думал он.

Санти облизнул губы, и глаза его из зеленых вдруг стали синими, как Срединное море.

«Бред? — удивился воин. — Или магия? Вздор! Откуда у малыша магия, что может обмануть меня?»

Глаза юноши вновь обрели прежнюю зелень, и загадка осталась неразрешенной.

— Слушай меня, Биорен! — проговорил Санти, садясь. — У меня нет иттары, но я спою так. Это твоя песня, Биорен! Слушай!

Руки юноши ударили о землю, отбивая такт. Он запел:

Санти в последний раз ударил ладонями и повалился на траву.

— Песня хороша, — сказал туор, покачав головой, — но, друг Санти, отчего ты решил, что она — моя?

— Хтон знает! — засмеялся юноша. — Мое дело — петь!

Биорк кивнул. Он напряженно думал, но никак не мог «ухватить тага за хвост».

Девушки кончили стирать, выкупались и отжимали сейчас длинные мокрые волосы.

— Она зовет меня! — вдруг проговорил Санти.

— Этайа?

— Да.

— Мне проводить тебя?

— Нет. Благодарю, теперь я сам найду дорогу!

Когда юноша ушел, Биорк поднялся и не спеша двинулся в другую сторону. Девушки обогнали его, засмеялись и, раскачивая корзины с отжатым бельем, поспешили к Веселой Роще.

Биорк миновал большое дерево, под которым, положив голову на подушку с яркой вышивкой, спал Нил. Великан любил свежий воздух. И комфорт тоже любил. Приставленный к Нилу шпион перемигнулся с туоровым соглядатаем.

«Быть тебе без обеда!» — подумал Биорк, знавший, что проспать десять хор кряду его сыну ничего не стоит.

Кое-кто из встречных с удивлением поглядывал на туора. Не все видели его прежде, а во Владении детей не было. Сонанга их не любила, а пристрастий своего покойного мужа не разделяла.

Туор внимательно рассмотрел стену и решил, что преодолеть ее можно, но перетащить урров вряд ли удастся. А пешком они уйдут не слишком далеко. Оставались ворота. Если не считать времени, когда один дозор сменяет другой, там было только пять стражников. Не слишком много для них. Но потом по следу беглецов устремится не меньше сотни воинов. Будь это обычные солдаты, это бы его не встревожило. Но стражи антассио сонангов были отнюдь не обычными солдатами. Пожалуй, столкнись он сам хотя бы с тремя, вряд ли у него было бы больше половины шансов. Туор видел их на тренировках: настоящие бойцы! Каждый из них.

«Но, — подумал маленький воин, — нет тюрьмы, из которой нельзя сбежать. А если тюрьма размером в десятки квадратных лонг…» Но он понимал: времени у них немного — два-три дня. Интуиция говорила бывшему турингу: чем скорее они уедут, тем лучше.

Биорк дошел до игровой площадки и перепрыгнул через низкое ограждение. Сегодня было не слишком жарко: облачка то и дело заслоняли око Таира. Биор отошел в дальний угол и занялся гимнастикой. То, что он делал, не превышало возможностей плохонького акробата — большего он позволить себе не мог.

Шпион, которому надоело смотреть на прыжки и приседания, отправился туда, где играли в мяч. Полезная игра: без правил, без ограничений, каждый — за себя и против всех.

Мысли туора сосредоточились на антассио сонанге, но у него было слишком мало информации. Тренированный мозг Биорка питался только фактами. А тут необходимо было или предвиденье Этайи, или… «Если бы Нил поменьше дрых!» — подумал он. И сразу понял, что несправедлив к сыну. У того — свои цели. И у фэйры — свои цели. И у Эака. Но если он, Биорк, не найдет выхода, их истории окажутся незаконченными. И его собственная тоже. Как это часто бывало с ним, если ум его не мог найти что-то в настоящем, он обращался к прошлому, туда, где был завязан первый узел судьбы его сына.

Было самое начало месяца Дефитиона — месяца Увядания. В эту пору в лесах к северо-западу от озера Эланор земля по утрам уже покрывается серебряным инеем.

Биорк возвращался домой. Он шел напрямик: в Голубом Лесу нет нужды в тропах — нет подлеска, а стволы гигантов лаудрео достаточно далеко друг от друга. У туоров превосходный слух, потому он издалека услышал топот скачущих урров. И они явно настигали Биорка.

Люди редко вмешиваются в дела туоров. Еще реже туоры вмешиваются в дела людей. Когда урры скачут по твоему следу, это еще не значит, что они скачут за тобой. Биорк не боялся, но никогда не вступал в бой, не узнав все, что можно узнать. Спрятаться в лесу лаудрео непросто, но туор может найти укрытие даже на голом льду. Когда всадники приблизились, он распластался у подножия толстенного ствола и спустя минту увидел их: четыре усталых урра, несущие четырех человек. Два — по одному мужчине, третий — туго набитый вьюк, четвертый — мужчину и женщину.

Биорк сразу понял, что он их не интересует: глаза мужчины были обращены назад, а не вперед. По тому, как устали урры, можно было предположить, что путь они прошли немалый, и прошли быстро. Мужчины были воинами, светловолосыми, с толстыми руками и шеями, с широкими норскими мечами у бедра. И с очень похожими лицами, хотя старшему было не менее сорока иров, а младшему — не более двадцати пяти. Что же до женщины, то о ней трудно было что-то сказать: вся она была укутана в синий шерстяной плащ, явно мужской, теплый, с меховой оторочкой.

Туоры редко вмешиваются в дела людей. По настороженной повадке мужчин, по женщине, которую везли, как груз (в северных краях женщины держатся в седле не хуже мужчин), Биорк почуял недоброе. И встревожился настолько, что, когда всадники миновали его, пустился по их следу. Тогда он был еще достаточно молод, чтобы полагать: все происходящее в мире касается и его.

Человеку обычно не догнать урра, но если преследователь неутомим, а урр измотан, у него есть шанс. Еще не стемнело, когда Биорк увидел впереди лагерь, а еще прежде почуял запах дыма. Неслышно подобрался Биорк к месту стоянки и затаился. Больше хоры он слушал и смотрел: сумерки — не помеха его глазам, а звуки далеко летят в пустоте под кронами лаудрео. Огонь, защитник человека, дает ощущение безопасности — и молчаливые развязывают языки. Понемногу Биорк узнал все, что требовалось: женщина — пленница, а мужчины — три брата-воина, родившиеся недалеко от здешних мест. И они опасаются погони. Если так, им не следовало столько есть и пить, но вино и тяжесть в желудке успокаивают.

Пока мужчины двигались и говорили, женщина молча сидела на сложенных тюках. Она съела поданную ей пищу и выпила немного разбавленного теплого вина. Туор ощущал: она боится. Боится всех троих, но особенно молодого, время от времени бросавшего на нее алчные взгляды. Он хочет ее, понял туор, но тоже боится — братьев. А братья боятся погони. Когда четверых, собравшихся вместе, мучает страх, добра не будет. Но он, Биорк, должен убедиться…

Тихо-тихо подполз он к женщине.

— Не оборачивайся! — шепнул он. И сразу добавил: — Я — друг!

— Кто ты? — так же тихо спросила женщина, и по тому, как дрожал ее голос, Биорк понял: нервы ее — на пределе.

— Друг! — сказал он как можно убедительней. — Тебя лишили свободы?

— Да, да! — горячо зашептала женщина. — Помоги мне, друг, и благословение Хрона будет с тобой! Я — его служанка!

— Помогу! — обещал Биорк.

— Но будь осторожней! — прошептала она обеспокоенно. — Эти мужчины сильны. Довольно ли вас, чтоб справиться с ними?

— Вполне! — заверил туор. — Обернись, теперь можно! — И встал на ноги.

Женщина повернула голову. Лицо ее, закутанное в шарф, обратилось к Биорку, и она тихо вскрикнула: вид его оказался для нее неожиданностью.

Братья у костра мгновенно оборвали разговор, и взгляды их устремились на пленницу.

— О! — удивленно выговорил младший. — Ты откуда взялся, малец?

Биорк сделал несколько шагов вперед, и свет костра озарил его бороду и кольчугу под плащом.

— Туор! — изумленно произнес старший.

— Туор! Туор! — эхом отозвались его братья.

— Что надо тебе, маленький воин? — осторожно спросил старший из братьев. Жители Холодного Края относятся к маленькому народу с большим уважением. — Подойди раздели с нами пищу!

Биорк отрицательно покачал головой.

— Думаю я, — сказал он на языке норманс, — женщина эта лишена свободы!

— А тебе что за дело? — агрессивно воскликнул младший.

— На земле Короната нет рабов! — твердо сказал туор. — Она вольна идти куда захочет!

— А иди ты сам!.. — закричал младший, хватаясь за меч.

— Дурак! — зашипели на него с двух сторон братья. — Это же туор! Туор! Ты, идиот!

Биорк спокойно ждал, чем кончится перепалка. Северяне упрямы, но почитают старших. Младший заткнулся и лишь свирепо зыркал на маленького воина.

— Закон не всегда справедлив! — примирительно сказал старший брат. — Будь нашим гостем у очага! — произнес он условную формулу. — Даже если она вольна — куда она пойдет ночью?

— Будет так, — согласился Биорк. — Принимаю.

Два брата облегченно вздохнули: сумасшедший ссорится с минмэннис, если можно этого избежать.

Биорк подошел к женщине.

— Я не оставлю тебя! — обещал он.

Ее синие глаза сверкнули из-под края капюшона.

— Не слишком доверяй им, маленький воин! — сказала она. — Они уже призвали на себя гнев богов!

Биорк кивнул и вернулся к костру. Старший подал ему чашу и миску с едой. Кстати, Биорк ничего не ел с самого утра. Пока он утолял голод, братья вежливо молчали.

Когда он насытился, старший из них честно поведал ему всю историю похищения. Неторопливо, без лишних эмоций, — как принято у жителей севера. Туор выслушал его столь же невозмутимо. А потом сказал:

— Верю тебе, воин. Но не могу понять: зачем вы это сделали?

— Слава и доблесть! — выкрикнул младший.

— Справедливо ли: в Нетоне сотни пророчиц, а в Холодном Краю — ни одной! — задумчиво сказал старший.

Средний промолчал. Здесь, в Голубом Лесу, идея уже не казалась ему удачной.

— А зачем вам пророчица? — удивился туор, для которого все нетонские боги — пустой звук. — Мало вам собственных колдунов, которых вы кормите? Эти-то хоть вас лечат! — И младшему: — Велика доблесть: воину справиться с женщиной! Честь ее — честь воина! — добавил он, глядя на смутившегося юношу. — Скажу прямо: на мой взгляд, в вашем поступке разума — как раз на кувшин харуты! Стыдитесь!

Теперь уже два старших брата смущенно опустили глаза: вспомнили, что кувшин харуты был. Но, схватив котоара за хвост, — попробуй отпусти!

— Благодарю за тепло и ужин! — вежливо поблагодарил туор. — Я иду спать. Надеюсь, хоть закон крова для вас священен!

— Да! Да! — рьяно заговорили все трое. — Не тревожься, гость!

Биорк кивнул и, отойдя к пленнице, завернулся в плащ, лег и задремал.

Братья же полночи провели в разговорах, а утром тихо оседлали урров и, не попрощавшись, уехали.

Туор так устал, преследуя их вчера, что проснулся лишь с лучом Таира. Женщина еще спала. Спал привязанный к дереву урр. И тюки с поклажей тоже были здесь. Не было лишь трех норманов.

Биорк с хрустом потянулся. Женщина еще спала. У нее оказалось бледное приятное лицо и очень светлые волосы.

Туор сполоснул лицо в маленьком ручье, протекавшем поблизости, и занялся завтраком. Он слышал, как встала женщина, как она умывалась и причесывалась, но не обернулся. Наконец она сама подошла к костру. Биорк встал, повернулся — глаза у нее были цвета северного моря, а ростом она лишь немного превосходила маленького воина.

— Мое имя Биорк! — сказал туор. — А твое?

— Виарта!

Так он впервые посмотрел в глаза матери Нила.

Сихон отыскал Нила там, где и ожидал: под большой сантаной в полумилонге от реки. Гигант лежал на спине, сложив на животе большие руки. Рот его был полуоткрыт, широкая белокожая физиономия и во сне сохраняла благодушное выражение. Из горла вырывался храп. На холмике груди, сложив крылышки, сидела голубая аллора. Когда тень Сихона упала на нее, ящерица перепорхнула на молодой побег сантаны и уселась между двумя листочками на его макушке. Побег наклонился, и ящерица затрепетала прозрачными крылышками.

Тут Сихон обнаружил, что глаза Нила открыты. Начальник Стражи, скрывая смущение, кашлянул:

— Велено тебе, северянин, спать ночью в отведенном тебе месте.

— Угу, — сказал Нил и закрыл глаза.

Сихон перенес тяжесть тела с левой ноги на правую.

— Ты понял меня? — спросил он настойчиво.

Нил приоткрыл один глаз.

— Я не глухой! — буркнул он и снова захрапел.

Сихон пожал плечами и оставил его в покое.

Теперь, когда смотрел Санти в сияющие глаза, бурные волны мятущихся чувств больше не захлестывали его. Но не разумом сдерживал он себя, а чем-то подобным мускулу, открывшимся внутри. Стоило «напрячь» его — и будто челн в воле кормчего становилась душа его над пенными гребнями чувств.

— Ты быстр в учении! — промолвила фэйра.

— Ты — мой учитель! — ответил юноша. — Могу ли я медлить?

— Санти, Санти! — голос Этайи был нежен, как первый луч Таира. Кисть руки ее спадала с изголовья продолжением струящегося шелкового рукава. Радужный поток волос тек до самого пола, смешиваясь с золотистой шерстью ковра.

— Хочешь, покажу тебе Лес? — спросила она. — Тот, что лежит за Горами Фэйр? Хочешь?

— Как может быть это? — спросил юноша. — Лонги и лонги отсюда до Фэйрских Гор…

Улыбнулась Этайа. Так, как улыбаются фэйры: одним лишь маленьким ртом. Кожа ее жила, как живут речные струи под лучами Таира. Холодными казались черты Этайи, но в холоде этом было больше тепла, чем в самой жаркой из песен Санти.

— Золотой Лес! — прошептала она. — Он близко, близко… Ближе, чем этот дневной луч… Тысяча лонг… Стань легче легкого, Санти… Легче легкого… Замри — и я понесу тебя…

Руки Этайи обняли юношу, нет, не прикоснулись, обняли так, как ветер обнимает встречающего утро. И дымка заволокла его взор. А потом вспыхнул яркий свет, и увидел он синее-синее море. И понял, что летят они над Срединными Водами, так высоко, словно нес их дракон. Но не было дракона под ними — лишь воздух, упругий и твердый, как спина урра. И летели они дальше долго, пока не показались под ними берега Тианны, а выше — чудесные Горы Фэйр. К ним несла Санти Этайа. Несла, как несет ветер легчайший шар эриты.

Видел он внизу голубые заросли «поющего» тростника, видел оранжевые, алые, фиолетовые, пурпурные цвета Тианны. Видел и реки, обильные чистой водой. Но прекраснейшими из прекрасных были аордрео, Золотые Деревья. На краю плоскогорья опустились они, чтоб увидел внизу Санти Сиансур-Эроа, Лес Фейров.

И запела ему Этайа. Не как смертному человеку — как фэйру. Вечной была ее песня. Вечной, как Жизнь. И вновь родился от нее Санти. И нарекла его фэйра: Туон, Темный, ибо во тьме и сквозь тьму лежал его путь. А имя это было — тайным.

И вновь взлетели они над Чудесными Горами, и летели над морем Срединным, о котором говорят: нет голубее вод, чем воды Срединного моря. Когда же легла под ними Черная Твердь, опустились туда, где была их судьба. И узнал Санти боль фэйры, и заплакал в сердце своем.

Обняли его сияющие руки Этайи:

— Прогони боль — и она уйдет!

И так сильна была вера фэйры, что успокоился Санти, уронил черноволосую голову на хрупкое плечо и уснул, как спит на глади морской покинутый ветром корабль.

Так утешила его та, кому не было утешения. И смешались сны их в этот полуденный час, как смешались радужные волосы Этайи с темными кудрями юноши. Сама Судьба отступила от них, стала на страже: никому не позволено тревожить спящих. Только ветру, что сам сродни снам волшебным: никто не знает, откуда пришел он, куда уйдет. Но приход его — благо.

Так прошел день.

— Скажи мне, Тай, куда вы идете? И зачем? — спросил Санти. Он сидел на ковре недалеко от Этайи, полулежавшей на вытканных серебром подушках. Лицо фэйры было открыто, и свет играл на перламутровой коже.

— Ты спрашивал Биорка, — ответила фэйра.

— Да. Но он сказал только, что где-то на западе, за Черными Хребтами, есть что-то, ожидающее вашего действия. Но он не знает что. Я подумал: он слишком молод, чтобы знать. И спросил тебя.

Когда Санти говорил об отвлеченных вещах, ему становилось легче. Казалось, что огонь, сжигающий его внутри, притихает. Огонь этот вспыхнул совсем недавно, но даже новая власть Санти над чувствами оказалась бесполезна. Горела сама душа.

— Напрасно ты думаешь, что он молод, — промолвила Этайа. — Он мал ростом, но он — туор. Кстати, очень высокий туор. И Биорк много старше, чем ты. Но почему ты хочешь знать этот путь?

— Хотелось бы! — Санти немного смутился. — Это важная цель, да? Очень важная? Мне говорили, что фэйры никогда не покидают своей страны. Но ты… — Он посмотрел на Этайю, лицо ее утонуло в свете, подобном свету Таира восходящего, чудесном золотом пламени. Но любому свету Санти предпочел бы собственное лицо Этайи. — Никогда не покидают. Это так?

— Да, ортономо.

— Но ты — покинула.

— Я — покинула.

— Значит, цель ваша — сильнее обычая. Черные Горы — опасные горы. Я не воин. Но не буду обузой. Сердце мое говорит: я не буду обузой. Даже — вам. Я прав, Тай?

— Сверху, ортономо. Правдой, что лежит сверху. Есть и другая.

— Какая же?

— Это мне надо спросить у тебя, имеющий тайное имя. Но отвечу: да, мы не покидаем лесов нашей страны. Мир за Горами Фэйр закрыт для нас. Это не обычай. Мы не уходим потому, что не можем жить без своих братьев и сестер. Неужели ты не понял?

— Я… Я забыл.

— Фэйр, далеко ушедший от Золотого Леса, сойдет с ума. Или перестанет быть фэйром. И зачем? Мы и без телесных путешествий можем видеть всю Асту. Ты знаешь. А многие из нас — даже прошлую и будущую.

— Но ты — здесь! — воскликнул Санти.

— Да. Меня растили для этого. Но и мне тяжело. Я не сошла с ума, осталась фэйрой. Но никогда уже не буду той, что прежде.

Санти молчал. Он знал ее два дня. И не мог представить, что они разлучатся.

«А ведь я человек, — подумал он. — Что же чувствует фэйр».

— Мне очень плохо, — проговорила Этайа, почувствовав его мысли. — Но я выбрала сама.

— Я прав, — сказал Санти. — Ваша цель — очень важна.

Этайа встала, накинула вуаль и подошла к окну. Оттуда, стоя спиной к юноше, она сказала:

— Очень важно то, за чем идут воины. Но я пришла за другим.

Она повернулась. Золотистое пламя просвечивало сквозь шелковую вуаль:

— Я пришла за тобой…

«Нет! — должен был закричать Санти. — Зачем ты это сделала! Я не хочу быть ценой твоих страданий!» Огромное горе должен был испытать он. И огромную радость. Но не ощутил ничего. Будто его завернули в ватный кокон.

«Магия! — догадался он. — Она следит, чтоб мои чувства не взорвали мой ум». Юноша не вскочил. Не шевельнулся. Он был прав. Наполовину. Его удерживала собственная магия, та, что разбужена была песней фэйры. Санти еще плохо знал себя.

— …пришла за тобой, но мы пойдем с воинами, если ты пожелаешь. Хотя это не обязательно. Мы, фэйры, не вмешиваемся… стараемся не вмешиваться в дела людей.

— Времена меняются! — произнес кто-то внутри Санти.

— О да! Потому создан ты. Чтобы отвратить злое. Туор Биорк и аргенет Эак могут стать спутниками ради человеческой цели. Но ты — наш, Туон!

— Моя мать — фэйра? — спросил юноша.

— Нет. Но фэйры пели, когда твой отец зачинал тебя. Пели для тебя. Твоя душа — наша душа, Сантан, сын Тилона и Фламмы.

— А моя мать?.. Кто она? Она жива?

— Жива. Ты узнаешь, когда придет время. Узнаешь, не задавая вопросов. Но если ты пойдешь в Черные Горы, оно может и не прийти. Никогда. Ты — наш. Ты — волен. Прислушайся к своему сердцу — и сделай выбор.

Санти прислушался…

Этайа видела свет, исходивший от лица его. Душа ее, чистая, как свет звезд, душа фэйры, не знавшая пут, не знающая розни желаний, плакала от невозможности несбыточного.

— Жаль, что я не фэйр! — произнес наконец юноша. — Жаль!

Он поднял блестящие, зеленые, как море Урт перед бурей, отчаянные глаза:

— Фэйры — не люди… Люди — не фэйры… — Прислушался к тому, что сказал. А потом коснулся чуткой рукой певца кисти женщины: — Я люблю тебя, Тай!

Нассини возлежала на расшитых в три цвета пуховиках и глядела, как преломляется пламя Таира в драгоценных камнях плафона, оправленных в черное серебро. Камни были подобраны так, чтоб свет, идущий сквозь них, не смешивался, а оставался отдельными лучами красных, голубых и зеленых тонов.

Четыре стены пятиугольной комнаты были отделаны деревом близких оттенков: от темно-багрового до алого. Пятая стена была скрыта портьерой из угольно-черной парчи.

По своему обыкновению Нассини была нага. Белые тусклые волосы длинными прядями осыпались на худые плечи. Правая рука круговыми движениями втирала в кожу живота ароматическое масло. В левой был крохотный, чуть больше ногтя, золотой кинжальчик. Острым его кончиком Нассини прокалывала кожу на животе. Но крови не было — притирание сразу залепляло ранки.

На расстоянии вытянутой руки от антассио сонанги подсыхал небольшой, размером с две ее ладони, портретик Муггана.

Вопреки канону антассио сонангов, он был написан в реалистической манере. Написан превосходно: лицо мертвеца, запечатленное мастером, казалось Нассини сверхмертвым. Сколько бы она ни восхищалась изяществом абстрактного, но нарисованное таким, каким было в Мире Иллюзий, казалось куда сильнее.

Глядя на равноконечный серебряный крест с ликом великомученика Пэты Морранского, сонанга познавала то же жгучее наслаждение, что и муж ее, Суррух, испытывал, вырвав из груди раба бьющееся сердце. Трижды запретным было поклоняться Иллюзии. И многажды сладостным. Маленький Суррух, любопытства ради, спиливал черепную кость скованному ниххану. Маленькая Нассини рисовала жженой костью на мраморе профили своих родителей. Суррух был нормален. Он был истинным сонангаем, не хуже и не лучше других. Нассини была гением. О! Она знала это доподлинно! И, как настоящий гений, не спешила делиться с другими. Сотворивший Иллюзию сумел спрятать ее! Иллюзию — в истинном. Истинное — в иллюзии. А истина в том, что пока из всех детей Муггаиссы одна лишь Нассини знает, где настоящее, — истина остается истиной. И радует!

В комнате, предшествующей покоям с красными панелями, глухо стукнул барабанчик. Лишь два человека имели право тревожить антассио сонангу: Начальник Внутренней Стражи Ортран и Мастер Бессмертия Хумхон. Обоих узнавала она по тому, как ударяли они в тугую кожу барабанчика. На сей раз это был Хумхон. И пришел с приятным: об этом тоже поведал сонанге барабанчик.

Нассини знала, что ждет ее, но не торопилась, делала вид, что не знает.

— Жди! — произнесла она в разговорную трубку у ложа. Вытянулась, отбросила в угол флакон с маслом. Путь Мутгана завершен. Завершен по закону искусства, что ведомо лишь ей одной. Ее сын достоин того, чтобы стать бессмертным. Но кто займет его место? Нассини вспомнила о северном вожде. Не будь она антассио сонангой, мысль о том, что наследник одного из высочайших имперских родов находится в ее власти, наполнила бы женщину сладким трепетом. Но она — сонанга. Ниххан есть ниххан, кем бы он себя ни мнил. Иное дело — кровь Муггана на его мече. Вот что придает ему прелесть. И сам он неплох. Красив естественным обликом, честен, бесстрашен — вот истинно ядовитые качества! И безумие в нем есть. Та толика, что делает пищу пряной. Он удостоится бессмертия, но не сможет стать тем, чем был Мугган.

Но есть и тот, кто может. Нассини мысленно спустилась в подземную часть Дворца, отыскала большую, богато убранную комнату. Там обитала ее надежда. Он ни в чем не знает отказа. Кроме свободы, которая ему не нужна. Раз в две сестаис Нассини приходит к нему. Днем. Тому, кто не видит света Таира, все равно. Но сегодня она велит вывести его из благой тьмы. А завтра он осуществит ее волю, подобную воле Муггаиссы Великого. И снова подумала об Эаке. И еще о его телохранителе. «Его волосы так же чисты цветом, как и мои. Жаль, если он таков, каким его представил Сихон». Этой ночью она узнает, годен ли он для искусства или только для Сихона. О Ниле сонанга думала без воодушевления. Как о необходимом, обыденном. И вспомнила о Хумхоне: ждет!

— Войди! — произнесла она в трубку.

Хумхон низко поклонился. В руках у него была шкатулка из черного металла в локоть длиной, с маленьким портретом Муггана, выложенным из цветных мозаичин на черной крышке шкатулки.

Мелкими шажками, униженно улыбаясь, Хумхон приблизился к столу, поставил шкатулку и открыл ее.

Внутри, в продолговатом углублении, выкрашенном в алый цвет, на белой атласной подушечке лежал мумифицированный фаллос.

Оттолкнув слугу, Нассини схватила его. Фаллос был прохладный и твердый, но цвет его, желто-коричневый, создавал ощущение тепла. Поверхность была гладкой, как будто покрытой лаком. Нассини провела острым ногтем. От ногтя остался след.

— Осторожней, госпожа! — обеспокоенно пробормотал Хумхон. — Прошло лишь восемь хор. Состав еще не окреп!

— Хочешь сказать, ты принес несовершенную вещь? — вкрадчиво спросила сонанга.

— О нет! Нет! — испугался ниххан. — Вполне готовую! Но для настоящей крепости нужно два дня, а ты велела…

— Не бойся, ниххан! — перебила она его. — Я довольна!

Она потрогала крохотную мошонку. Ничего не поделаешь, если сам орган Хумхону удавалось увеличить почти на треть, то мошонка ссыхалась до размера орешка.

Нассини не смогла отказать себе в удовольствии. Она положила фаллос в шкатулку, вышла и вернулась, неся с собой точно такую же, но без портрета на крышке. Хумхон затрясся. Сонанга искоса глядела на слугу, когда открывала вторую шкатулку. Там лежал еще один фаллос. Немного побольше и потемнее, чем тот, что принес сейчас Хумхон.

— Твое искусство растет! — произнесла она, делая вид, что сравнивает.

Хумхон всхлипнул.

«Он определенно становится похож на бабу», — подумала Нассини.

Двадцать иров назад Хумхон, десятник Внешней Стражи, посмел оттолкнуть госпожу. Может быть, он был пьян и хотел показать себя перед девушкой, с которой лежал, когда пришла Нассини. Может, это была первая глупость, которую совершил этот сильный, жадный и далеко не глупый воин.

Когда его взяли, чтоб предать долгой смерти, он вдруг закричал, что искупит вину. О! Сонанга не пожалеет, если даст ему время.

Муж ее, Суррух, недовольно заворчал: ниххан хочет убить себя и лишить его удовольствия. Нассини, может быть, в пику мужу, потребовала, чтоб ниххан получил желаемую отсрочку.

Когда в длинном перечне, что передали ей от Хумхона, оказалась бритва, Нассини подумала, что ниххан все же их провел. Но сказала, чтоб тот получил желаемое: если Суррух лишится развлечения, что за дело — ей?

Спустя два дня Хумхон, бледный, как она сама, преподнес ей шкатулку без портрета, что стояла сейчас на столе. Так было положено начало коллекции Бессмертных.

Сурруху «искупление» понравилось. Он жалел только, что все происходило без него.

Отец Хумхона был бальзамировщиком, а он сам — учеником лекаря, которого учитель выгнал за некоторые особенности характера. Знания ниххана сулили хозяину новые удовольствия. Но прошло совсем немного времени — и на полку за шелковой шторой была поставлена шкатулка с портретом Сурруха.

Чувство, которое Нассини испытывала к скопцу, можно было бы назвать благодарностью антассио сонанги — источником новых ощущений для нее. Лицо его, когда Нассини развлекалась с отторгнутой частью ниххана, было восхитительно. Вот и сейчас он смотрит на нее и думает лишь об этом. В другой раз Нассини не отказала бы себе в удовольствии посмотреть, как он будет грызть толстые губы и пускать слюну, но сейчас ей не терпелось остаться одной.

— Иди, ниххан! — отправила его она. — Но будь готов: завтра у тебя будет работа.

И Хумхон ушел, мягкий, огромный, с телом, подобным телу слизня. Но руки его, сильные большие руки воина, были умны и искусны.

«Кроме того, я могу не покупать настоящего лекаря», — подумала сонанга.

Она вернула шкатулку без портрета на место, в начало длинного ряда одинаковых черных кубиков. Каждый Бессмертный должен быть в такой же шкатулке, как и остальные. Это — правило искусства.

Нассини приготовила ложе, смочила руки остро пахнущим маслом и принялась растирать светло-коричневый фаллос, пока он не нагрелся до температуры тела. Тогда сонанга сунула его под мышку, зажгла бронзовую курительницу и уронила в нее несколько фиолетовых кристалликов магического зелья, из тех, что делают время бесконечным.

Когда дымок над курительницей окрасился, Нассини легла на подушки, положила под ягодицы скользкий от масла фаллос и, глядя на цветные столбы света, стала ждать, пока зелье начнет действовать.

Когда Биорк вернулся из вояжа по окрестностям замка и отправился в пиршественную, чтобы поесть, он застал там Эака.

Аргенет вяло ковырял двузубой вилкой кушанье и не выказал никаких чувств при появлении Биорка. Лишь ответил на приветствие. Биорк сел за тот же стол, велел служанке принести то же, что было у Эака, и обеспокоенно посмотрел на молчаливого аргенета. Выглядел тот неважно.

— Это Владение — крепкий орех! — сказал туор, прихлебывая из фарфоровой чашки слабое вино. — Голыми руками не раздавить!

— Да? — Эак безучастно посмотрел на него, взял нож и попытался разрезать мясо тупой его стороной.

Биорк совсем встревожился.

— Нам нужно убираться отсюда! — тихо сказал он. — Или ты хочешь остаться?

— Может быть, — сказал Эак, не глядя в глаза туору. Голос аргенета был таким же бесцветным, как выражение его лица.

— Сениор! — мягко произнес Биорк. — Что с тобой, сениор? Ты выглядишь так, будто из тебя выпили жизнь!

— Я немного устал, — ответил Эак. — И, знаешь, я не хотел бы уехать отсюда… слишком поспешно.

Биорк тихо свистнул.

— Вот интересная мысль! — произнес он. — Боюсь, если мы уедем отсюда, то именно поспешно. Или наша смерть будет проворней нашей жизни. Мне давно не попадались столь надежные ловушки.

— Извини, мессир! — Эак оставил почти не тронутый обед и встал. — Я хочу отдохнуть.

Биорк посмотрел на широкую, затянутую в белое спину и почесал бритый подбородок. Эак ему очень не понравился.

«Надо сказать Этайе!» — подумал он.

Начальник Внутренней Стражи Ортран размышлял. Он полулежал в глубоком, обтянутом зеленым шелком кресле. Ткань приятно холодила кожу спины. Ноги Ортрана в тонких черных панталонах покоились на низком круглом столе, изготовленном из основания деревянного ствола с множеством ножек-корней. Дерево было покрыто толстым слоем лака: желтого — на столешнице и темно-коричневого — на боковых поверхностях и корнях-опорах. На столе находился кувшин из оправленного в бронзу агата, до половины наполненный розовым вином, и маленькая, агатовая же, чашечка с резной, похожей на округлый древесный побег ручкой. Слуга, стоящий на коленях справа от стола, подливал в чашечку вино, когда она пустела. Сейчас чашка была полна, и сквозь тонкие стенки просвечивала розовая влага.

Другой слуга полировал шерстяной тряпочкой тяжелый шар маир-унратена. Это была непростая работа.

Ортран время от времени поглядывал на этого слугу и улыбался. Оружие он любил больше, чем вино.

Он улыбался, но мысли его были нерадостны. Сколько он ни ломал себе голову, ничего, достойного действия, не приходило ему на ум. Ортран шумно выдохнул воздух и, сняв со стола ноги, поставил их на пушистый ковер. Потом взял чашечку — она целиком уместилась в широкой ладони — и выцедил вино. Слуга потянулся к кувшину, но воин остановил его:

— Принеси кости!

В шкатулке, имеющей форму головы воина в шлеме, хранился мешочек с гадательными костями, овальными пластинами с вырезанным на каждой изречением.

Ортран произнес краткую молитву Хтону и наугад подхватил три кости. Когда они легли на стол одна под другой, Ортран прочитал:

«Дракон из меди овладевает вершиной».

«Время обращаться к мудрым».

«Бойся вора в доме!»

Ортран так и этак передвигал их по поверхности стола, но смысл гадания оставался темным.

«Должно быть, у вестника Хтона нынче игривое настроение», — подумал воин. Он велел подать себе третий свиток из «Жизнеописания Кристофа Победоносного» и погрузился в чтение. Слуги незаметно удалились. Один остался снаружи, чтоб никто не потревожил господина зря. Начальник Внутренней Стражи терпеть не мог, когда его беспокоили во время отдыха.

Однако на сей раз ему пришлось отложить свиток. Явился один из телохранителей Нассини. Записка гласила:

«За две хоры до захода доставь мне узника, чье имя — Желтый Цветок. Дай ему наркотик, но немного. Завтра он будет работать».

В подписи необходимости не было. Ортран посмотрел на водяные часы: у него было сорок минт.

— Старшего из подземельных — ко мне! — распорядился он.

С помощью слуги Ортран облачился в доспехи. Впрочем, на этот раз он ограничился кольчугой, мечом и боевым браслетом.

Прибежал десятник, командовавший тюремной стражей.

— Цветок получил порцию? — спросил его Ортран.

— Да, командир! Обычную, как ты распорядился. Что-то не так, командир? — скороговоркой выдохнул десятник.

— Все так, молодец! Дай мне трех солдат. Владычица требует Цветка к себе.

В сопровождении воинов и двух слуг Ортран спустился в подземелье и вошел в помещение, где содержался узник.

Комната эта полностью отличалась от норы, в которую запихнули Санти семь дней назад. Обставлена она была, как покои вельможи, недоставало лишь окон.

Ортран вошел внутрь в сопровождении трех воинов. Хотя узник и был одурманен, но Ортран осторожен. Он уже видел, на что способен Желтый Цветок.

Привилегированный узник валялся на неубранном ложе, закатив глаза, так что остались одни белки. Он слушал девушку, игравшую на итарре и певшую ему:

Песня была мужской, но слушателя это не смущало. Был он сухощавый, гибкий, с темно-желтыми волосами, схваченными на затылке брошью в виде паука. Высокий чистый лоб открыт, кошачьей грации тело затянуто в желтое трико.

Узник улыбнулся Ортрану, показав ряд ровных мелких зубов. Жилистой длинной рукой он потрепал девушку по щеке. Лицо его, треугольное, сужающееся книзу, приятное, типично конгайское, если не считать желтой пигментации кожи, было из тех, что называют неопределенными. Ни возраст, ни темперамент, ни ум по нему узнать было нельзя.

— Владычица призывает тебя! — сказал Ортран. — Идем!

Одним непрерывным плавным движением узник поднялся со своего ложа и оказался рядом с Ортраном. Цветок взял воина за рукав и потянул, показывая, что готов идти. Узник был немым, хотя слышал превосходно и язык его был на месте. Один из солдат разомкнул замок длинной платиновой цепи, что приковывала узника к кольцу в стене. Вынув из кармана короткую стальную цепь, солдат приковал запястье Желтого Цветка к собственному.

Ортран пропустил их вперед, и они направились к выходу из подземелья.

Темнело.

Наступившая ночь отличалась особенной чернотой. Ни одной из лун не было на небе. Больше того, пришедшие с востока облака затянули свод. Даже свет Анормаир не мог пробиться сквозь них.

Так же темно было и в галереях Дворца. Но никакая темнота не могла помешать Нассини. С завязанными глазами могла она пройти в любой из уголков замка. Множество ночей одна странствовала антассио сонанга под высокими сводами по длинным тихим коридорам — бесшумный блуждающий призрак в ночи. Но тусклый свет масляной лампы показывал, что она человеческое существо. И малая толика света необходима ей, чтобы идти по этим анфиладам безмолвствующих залов.

Тихо-тихо ступали ее босые ноги по мраморным, спиралью уходящим вверх ступеням. Медная курительница с алебастровой лампой сверху, которую Нассини держала в тонкой руке, казалась человеческой головой, увенчанной огненной тиарой.

Люк неслышно опустился за ней. Запах курений сразу наполнил ограниченное пространство башенки. Тем более что воздух внутри был неподвижен: ветра не было в эту ночь.

Нил лежал на спине, закинув назад тяжелую голову, отчего белая кожа на горле его натянулась. Тихий храп вырывался из полуоткрытого рта. Нижняя часть его тела была укрыта одеялом из тонкой шерсти с шелковой подкладкой. Толстые, увитые выпуклыми жилами тяжеленные руки ровно лежали вдоль туловища, глаза, утонувшие между широкими скулами и тяжелыми надбровными дугами, прятались в провалах глазниц. Нассини поставила курительницу рядом с изголовьем. Сквозь прорези в медном сосуде видно было, как мерцает внутри жар. Дым, поднимаясь вверх, облачком собирался над лицом Нила, шевелился от дыхания спящего. Нассини ждала. Но она знала, что долго ждать ей не придется. Когда ей показалось, что дыхание лежащего воина участилось, она провела рукой по его просторной груди. Нил не шевельнулся.

Нассини подергала светлую шерсть, покрывающую пласты мышц. Гигант спал. Нассини удивилась. Она подождала еще немного, а потом сильно ущипнула его за щеку. Нил не проснулся. Легкие его гнали воздух по-прежнему ровно и мощно. Как кузнечные меха.

Нассини облизнула губы. Она не понимала.

Антассио сонанга прижала ладонь ко рту гиганта и пресекла ему дыхание. Лишь тогда глаза Нила медленно открылись. Он не сделал ни единого движения, только глядел на антассио сонангу.

Нассини улыбнулась ему и убрала руку.

Великан тоже улыбнулся ей. А потом, к несказанному удивлению, сгреб сонангу своими ручищами и прижал к себе. Нассини слабо пискнула. Нил запрокинул ее голову, заглядывал в глаза, и при этом месил ее, как пекарь — тесто. Нассини не могла сопротивляться, даже если бы и захотела. Он подмял ее под себя, гиганту даже не понадобилось раздевать сонангу — она уже приготовила себя к действу. Но не к этому! Отрешившись от ощущений тела, сонанга пыталась сообразить, что же произошло. Почему приготовленный тщательно состав не произвел впечатления на этого северного мужика-ниххан? Может быть, она ошиблась? Да, ошиблась! Что же еще могло произойти? Кристаллы потеряли силу?

Нил развлекался с ней, как с дворцовой служанкой. Но, похоже, был разочарован ее холодностью. Такого с ним не бывало давно. Но Нассини его мысли беспокоили не больше, чем старая листва. Она терпела, пока Нил удовлетворял свою страсть, ждала, пока ублаготворенный великан засыпал, а когда он наконец захрапел, поднялась бесшумно и прошла к тому месту, где сложена была ее одежда. Под ней лежал длинный стилет с остро отточенным лезвием.

Нассини подошла к ложу, взяла стилет двумя руками, наметила место между ребрами — напротив сердца и с размаху вонзила оружие в грудь Нила.

То есть хотела вонзить. Что-то с силой ударило ее по рукам. Было такое ощущение, что стилет наткнулся на твердую, упругую поверхность и отскочил. Сонанга вскрикнула. Не веря себе, она уставилась на открытую грудь великана. Муггаисса! Ни кровинки! Нассини потрогала кончик лезвия — острый! Оглянулась — пусто! Да и кто посмеет подшутить над ней?

Сонанга стала на колени у изголовья. Несколько раз примерилась… И сильным точным ударом, отработанным на многих, опустила стилет, направив его в опущенное веко Нила.

Но лезвие не сокрушило костей, не вошло в мозг, даже не повредило века, даже не коснулось глаза спящего. Та же сила вновь ударила Нассини по рукам.

Нассини овладела собой.

«Я одурманена! — подумала она. — Курение подействовало на меня, а не на него!»

Придя к такому выводу, антассио сонанга отложила стилет, оделась и беззвучно, так же как и вошла, покинула башенку Нила.

Великан спокойно проспал до самого рассвета. Проснувшись же, вполне мог счесть все происшедшее ночью сном.

Глава восьмая

«А было так.

На земле Атуи, что ныне в границах Красного и Черного зовут Проклятой, явился Тата-Харири, пророк. Шесть сестаис, от Севера до Юга, шел он по земле Атуи, пока не достиг холма, именуемого Бис-Шеба, Кувшин Жажды. И взошел Тата-Харири на вершину холма. И пророчествовал. Там же сказал: „Сильные Ланти! Грядет!“

Время же того: за восьмую часть сентана до Рождения Моны.

И взят был Тата-Харири воином Шеном и привезен в Прохладный Дворец. С Шеном же было полумножество всадников, поскольку крепок был в ту пору щит Тата-Харири в Атуи.

И вопросил Великий и Сильный, Опоясанный Огненным Бичом:

— Почто пророчествуешь во зло мне?

Отвечал Тата-Харири:

— Слава моя — за мной! — к небесам обратив лик: — А сила моя — земля есть!

С тем и умолк.

Рассудил Великий и Сильный, Державший Место Свое в Прохладном Дворце посреди Доброго моря: о земле Атуи говорит пророк.

И послал он три множества воинов на окрыленных колесницах, и обратились они к земле Атуи, и вскричала Атуи великим криком. И губили беспощадно воители Ланти. Которых же оставляли живыми, тем продевали вервие сквозь нижнюю челюсть и так влекли к берегу Доброго моря. А крови было столько, что земля превратилась в грязь.

Позвал тогда Великий и Сильный, Опоясанный Огненным Бичом, позвал Тата-Харири:

— Ты! — сказал. — Нет твоей силы! — И поведал о содеянном. И поразил Тата-Харири Огненным Бичом.

Пал наземь пророк Тата-Харири, возопил гласом неистовым:

— Грядет! — И умер.

И не стало Ланти.

Такова сила истинной веры».

ИЗ «ПОУЧЕНИЙ СВЯТОГО ПЭТА МОРРАНСКОГО».

Редкость для Конга в этот сезон, но утро нового дня не принесло с собой радующих сердце золотистых лучей. Небо заплыло ватной серой мутью. Лишь изредка проглядывал сквозь нее более бледный, чем Мона, задымленный кружок дневного светила. Липким туманом завалило низменности, и над поверхностью Марры шевелился он, доползая почти до самых ворот Владения. Грязно-белые клочья плавали над Дворцовой площадью, а синяя вода озера стала серой там, где она была видна сквозь туман.

Веселая Роща опустела. Тонкая пленка сырости осела на лицах стражей утреннего караула.

Впрочем, дневная жизнь Владения началась в обычное время. Погнали на пастбище животных, вспыхнул огонь в печах и жаровнях; запах жареного мяса, пряностей, подогретого вина, достигая ноздрей, заставлял двигаться живее сгущенную сном и туманом кровь.

А потом вдруг серое одеяло, растянутое над миром, лопнуло, и вниз ударил желтый горячий луч. И сразу истаяли ватные клочья, вспыхнули краски, развернулись и посветлели округлые листья нэмитер. Вызревший еще вчера перламутровый шар летающего гриба-лауриты, четырех минов в поперечнике, оборвал соединительные нити и взмыл над сантановой рощей. Четыре девушки, идущие с южных холмов с тяжелыми корзинами, полными гроздьев уинона, поставили корзины на землю и, показывая друг другу на шар, захлопали в ладоши.

Проснулся Нил в желтой своей башенке.

Остановил урру Санти.

Задрал голову Биорк, плещущийся в холодной воде речушки.

Очнулась Нассини. Ударила в гонг, чтоб служанки отнесли ее в бассейн, где уже пузырилась теплая вода с целебными отварами.

Сел на постели Эак, сжал голову влажными руками, поплелся под горячий душ.

Проснулся Ортран. Поглядел на рыжеволосую головку, лежащую на его плече, попытался вспомнить имя девушки — не смог. Из новеньких. Освободил плечо, встал, потянулся, выгнув спину, с наслаждением напрягая мускулы…

Вымотанный ночным дежурством Сихон с удовольствием завернулся в одеяло и закрыл глаза.

Этайа подняла жалюзи, впустила свет внутрь башенки.

Бронзовый дракон, один из тех, кого видела Мара несколько дней назад, кругами набрал высоту и полетел к северному побережью.

После завтрака сонанга вызвала Эака к себе.

Разительная перемена произошла с гордым аргенетом. Голова его была опущена, взгляд блуждал, пальцы беспокойно шевелились. Темные круги легли под глазами. На Нассини он не смотрел.

Сонанга с удовольствием разглядывала его светлую макушку. Так глядят на тага, собираясь бросить ему кость.

— Окажи мне услугу, вождь! — произнесла она.

Эак вскинул согретый надеждой взгляд:

— С радостью, светлейшая!

— Говорят, ты — мастер меча?

— Ты видела, светлейшая.

— Есть у меня нерадивый… слуга. Когда-то ему была обещана смерть от клинка. В поединке. Почти ир провел он у меня в подземелье, потому что не было равных ему воинов. Хотя мои солдаты хороши, но… Теперь пришел ты. Окажи мне услугу: помоги сдержать обещание. Я отблагодарю.

Эак выпрямился. Расправил плечи, задрал подбородок, стал почти прежним Эаком:

— Я послужу твоей чести, Владычица!

— Благодарю, вождь! — Сонанга сошла с возвышения, положила узкие ладони в шелковых перчатках на плечи воина. Эак опустился на колено, прижал лицо к серебряной ткани, покрывающей ее грудь.

— Не ждала другого! — прошептала Нассини. — Иди. И будь готов.

Аргенет тотчас отпустил ее, встал и вышел. Сонанга проводила его равнодушным взглядом и велела вызвать Начальника Внутренней Стражи.

— Опять ты? — удивился Санти.

Маленький урр с откушенным ухом стоял посреди комнаты и глядел на него желтыми хитрыми глазами, вывесив розовый язык.

Санти отбросил в сторону мокрое полотенце и, подойдя к невиданному зверю, опустился на корточки.

— Больше не будешь исчезать? — спросил он.

Урр выгнул спину, вытянул переднюю лапу, выпустил острые когти и мяукнул.

— Не дури! — сказал ему Санти. — В прошлый раз ты неплохо разговаривал!

Урр дернул коротким хвостом и резко захлопнул пасть.

— Налей-ка мне кайфи! — произнес он, не открывая рта, неприятным, тонким голосом. Это был собственный голос Санти, но юноша, никогда не слышавший самого себя со стороны, конечно, себя не узнал.

— А ты не церемонься! — с иронией отозвался юноша. — Пей прямо из кувшина!

— Ты что, дурак? — Урр прищурил один глаз, и морда его стала ужасно комичной. — У меня ж голова не пролезет!

— Правда? — Санти протянул к нему руку.

Урр отпрянул.

— А ну без фамильярностей! — прикрикнул он. — Тебе, парень, до меня еще расти и расти!

— Хочешь поглядеть на себя в зеркало? — предложил Санти.

И вдруг-крошка урр начал стремительно увеличиваться. Спустя мгновение голова его уже была на два мина выше головы вскочившего Санти.

— Я мог бы и еще! — пророкотал он сверху.

— Довольно уж! — с беспокойством проговорил юноша, на всякий случай делая пару шагов назад.

— То-то, парнишка! — И урр стремительно уменьшился до прежних размеров.

«Ну и бандитская у него рожа!» — подумал Санти. Впрочем, он нисколько не боялся. И воспринимал «гостя» совсем не так, как несколько дней назад.

Налив в хрустальную чашу кайфи, он поставил ее на ковер. Урр-малыш одним прыжком оказался рядом. Лакал он жадно, шумно, фыркая так, что капельки кайфи разлетались в стороны, пачкая мех.

— Еще? — спросил юноша, заметив, что чаша опустела.

— Хорош! — и, облизываясь: — Как твои дела с фэйрой, парнишка?

— Не твое дело! — сказал Санти.

— Совет! — Урр перестал облизываться и поднял правую переднюю лапу. — Обо мне — никому! Сболтнешь — больше меня не увидишь!

— Больно ты нужен! — поддел его Санти. «На кого он похож?» — попытался он вспомнить.

— Думаешь, если у тебя есть фэйра, так ты уже герой? — ехидно поинтересовался «гость». — Так фэйры приходят и уходят! А я, знаешь ли, не фэйра! — Он вдруг поднялся на задние лапы и, повиливая задом, прошелся по комнате. Но быстро опустился и, как человек, потер передней лапой бок.

— До сих пор болит! — пожаловался он. — А уж три дня минуло! Возраст!

— Переел? — с мнимой заботой осведомился Санти.

— Если б? Сапогом поддали! Ублюдок хриссов! Это в моем-то возрасте!

— Сколько ж тебе иров?

— Ой много, паренек, не спрашивай! Все! — вдруг встрепенулся он. — За тобой идут! — И вспрыгнул на окно. — Так не проболтайся, парень! — напомнил он на прощанье и растворился в воздухе.

— Ладно! — крикнул ему вслед Санти и засмеялся.

Внутри возка Ортран разомкнул браслет вокруг запястья Желтого Цветка. Тот не обратил на это внимания, любуясь блеском оружия, которое нацепил на свободную левую руку.

Ортрану стало не по себе. «Хорошо, ехать недалеко!» — подумал он. Возок катился по ровным плитам, и грохот колес заглушал цоканье клангов окружившей его стражи. Вряд ли даже все воины Владения смогли бы помешать Желтому Цветку удрать, но Ортрану почему-то было спокойней оттого, что рядом было тридцать всадников. «А ведь я сам учил его бою!» — подумал Начальник Стражи.

— Когда я поеду в Ангмар, привезу тебе новые свитки! — сказал он. — Тианские летописи. Ты ведь уже читаешь на тианни?

Желтолицый кивнул и улыбнулся, отчего лицо его сразу стало открытым и доверчивым, как у ребенка, и Ортран сразу вспомнил, каким был Цветок три ира назад. Но стальные крючья на левой руке Цветка напомнили ему о настоящем.

Возок остановился.

«Хорошо бы предупредить аргенета! — подумал Начальник Стражи. — Наверно, он уже здесь! Впрочем, разве Эак Нетонский откажется от боя? Смешно!»

— Цветок! — тихо сказал он, наклонясь к желтолицему. — Не убивай его!

Маленький рот растянулся в улыбке. Цветок качнул головой, то ли соглашаясь, то ли отказываясь, и, толкнув дверцу возка, выпрыгнул наружу. Ортран выбрался следом и смотрел, как желтокожий, пританцовывая, направился к проходу, ведущему внутрь огражденного белой стеной открытого цирка. Золотой Таир неподвижно висел в раскаленном белесом небе. Только слабый ветер с запада, со стороны гор, немного смягчал жару.

Биорк, Санти и Этайа добирались до места поединка пешком. Эак приехал на урре и, войдя внутрь, безучастный, прислонился к каменному столбу.

Турнирная арена находилась в милонге от замка. Это была почти круглая просторная площадка, окруженная тремя ярусами каменных сидений, с двумя широкими проходами, один напротив другого. Сейчас в одном из проходов толпились замковые слуги, второй был открыт. Мраморные скамьи одной половины цирка были заполнены воинами и старшими из числа дворцовых слуг. Вторая половина была свободна, если не считать четырех мест в первом ряду, занятых Нилом, Санти, Биорком и Этайей. Выше, в особой ложе, на одном из двух тронов восседала антассио сонанга. Второй трон был свободен.

Ортран подошел к Эаку и предложил ему следовать за собой к месту, где аргенет мог бы подготовиться к поединку.

— Скажи, мессир, здесь бывают турниры? — спросил Эак, пока слуга помогал ему облачаться в доспехи. В собственном поместье аргенета был точно такой же цирк.

— Нет! Теперь — нет! — кратко ответил Ортран.

Эак с помощью слуги одел и завязал подкольчужную куртку из пяти слоев паутинной ткани, а сверху — легкую и очень прочную кольчугу с родовым гербом на груди. Кольчуга была с рукавами и опускалась на три ладони ниже пояса. На голову Эак надел круглый шлем со стрелкой и высоким золоченым гребнем. Крылья шлема широко расходились в стороны и назад, защищая шею. Как обычно, аргенет не надел ни кирасы, ни кильта, ни налокотников. Только поножи и боевой браслет вместо щита. Вооружен он был своим мечом и длинным кинжалом с закрытой гардой.

Время шло. Жаркие лучи Таира жгли всех, кроме Нассини, над которой слуга держал зонт. Пламя дневного светила отражалось на полированном металле.

Этайа встала, сделала знак, и все четверо направились к аргенету.

— Приветствие тебе, сениор! — радостно сказал Нил, который уже два дня не встречался с аргенетом.

— Рад видеть тебя! — Эак коснулся рукой в перчатке из толстой кожи обнаженного плеча гиганта.

— Кто твой противник? — спросил Биорк.

Эак покачал головой:

— Не знаю. Надеюсь, что достойный. Так сказала светлейшая. — Взгляд его обратился на антассио сонангу, а потом снова вернулся к друзьям.

— Ты справишься с любым! — подбодрил его Биорк.

— Не сомневаюсь, — ответил аргенет. — Но хороший бой будет только с хорошим бойцом.

Ортран, державшийся в пяти шагах от Эака, хотел что-то сказать, но заметил, что Нассини смотрит в их сторону, и промолчал.

Замковые стражники на первом ряду громко переговаривались. Они прикидывали боевые качества Эака и гадали, кто будет его соперником. Отдельно, особняком от других, сидел Сурт. Он затаил обиду. Не на Нила. Чужаку совсем не обязательно знать, кто он, и с ним Сурт разберется потом, когда громилу примут в замковую стражу. Если десятник будет трезв, Нилу несдобровать. Нет, обижен он был на своих сотоварищей, которые не только не вступились за него, а явно стали на сторону чужака. Сурт не забудет. Пусть только подвернется повод — он с ними сочтется! Пьян не пьян, а запомнил он всех, кто был тогда на поляне. Если б не запрет, он уже сегодня рассчитался бы с ними: порознь или разом — ему все равно. Чувствовал он себя нормально. Кастратовы припарки помогли. Ничего! Сурт подождет!

— Здоров ли ты, светлорожденный? — вдруг спросила Этайа.

Эак впился в нее взглядом, словно пытаясь проникнуть под вуаль и увидеть лицо.

— Почему ты спрашиваешь, аргенета?

— Ты изменился!

— Может быть. Но я здоров! — Он улыбнулся.

Этайа кивнула и подтолкнула вперед Санти:

— Взгляни, светлейший, вот тот самый юноша!

— А! Ортономо! Приветствую тебя! Рад! — сказал Эак.

Он уже почти забыл, с какой целью они оказались во Владении. Но обрадовался смене темы разговора.

Тут Нассини сделала знак Ортрану, и тот подошел к друзьям:

— Прошу простить, аргенет! Время!

Эак кивнул. Остальные отошли от него.

— Когда Владычица поднимет шарф, — сказал Начальник Стражи, — ты можешь начинать! — и добавил, понизив голос: — Будь начеку! — Последние слова он произнес на языке норманс.

Эак удивленно посмотрел на него и ответил тоже на норманс:

— Я всегда начеку. Благодарю.

И тут он увидел своего противника. И зрители увидели его. Негромкий гул прокатился над трибунами.

Воин был небольшого роста, худощавый, в короткой кольчуге и шишаке без стрелки и забрала. Эак был удивлен. Не ростом или телосложением — Биорк, например, был куда меньше. И не странным оружием, стальной когтистой лапой, которую воин надел на правую руку. Изумило Эака то, что в левой руке противник его держал рапиру. Выйти с ней против меча было самоубийством. Или знаком полного пренебрежения к мастерству соперника.

Воин двигался к центру арены легкой походкой танцора. У него был узкий подбородок и широко расставленные глаза, которые ничего не выражали. Обычное лицо, если не считать желтизны. Но Эак видел столько оттенков кожи, что желтый цвет не показался ему странным.

«Хорошо двигается, — подумал аргенет. — И взгляд сильный. Но рапира!»

Желтокожий улыбнулся ему. Одними губами.

Этайа окликнула его по имени:

— Эак! Берегись! Это магрут!

Аргенет услышал ее, когда уже сделал первый шаг навстречу противнику. Он остановился и еще раз пристально оглядел его. Нет, тот ничем не был похож на магрута. Но Этайа никогда не ошибалась. Прежде…

Пронзительно закричали флейты. Нассини подняла шарф. Поединок начался.

Эак совершил несколько веерообразных движений клинком, разогревая кисть. Противник покачал рапирой. Аргенет сделал пробный выпад — желтокожий уклонился. Достаточно быстро, но медленнее, чем это сделал бы Эак. Еще выпад — воин отпрянул. Отпрянул чуть дальше, чем этого требовала необходимость. Эак насторожился и сделал шаг назад. Этот шаг спас ему жизнь. Атака была столь стремительна, что Эак не успел бы защититься. Желтолицый мгновенно оказался перед ним, а клинок рапиры на полпальца не достал до его горла. Аргенет взмахнул мечом и, как того и следовало ожидать, — тонкая рапира переломилась в мине от эфеса. Эак опустил меч, но его соперник улыбнулся и покачал головой: продолжаем. И тут же исчез, а стальные когти ударили в шею Эака — в промежуток между шлемом и кольчугой.

Если бы учителем Эака был не туор, удар был бы смертельным. Но тело аргенета ощутило приближение стали за мгновение до того, как сталь разорвала кожу. Эак упал вперед, и, хотя кровь обильно текла по его спине, отделался он только глубокими царапинами.

Желтокожий ждал, пока аргенет поднимется, и снова атаковал: обломок рапиры пронзил предплечье Эака выше браслета. На этот раз аргенет не успел даже среагировать: сталь вдруг вошла в его тело, а противник уже в четырех шагах, недосягаемый для ответного удара.

Когда магрут совершил первый выпад, пальцы Этайи сжались на бицепсе Нила. А Эак уже покатился по траве с окровавленной шеей.

— Он не справится! — печально проговорил Биорк.

Нил не отрываясь следил за бойцами. Вот магрут исчез и возник из воздуха с погруженным в руку Эака обломком клинка.

— Неистовый Тор! — взревел Нил. Возглас его смешался с ревом зрителей.

Легко переступая с ноги на ногу, противник Эака покачивал-поигрывал окровавленным обломком рапиры. Он улыбался аргенету, на чьем напряженном лице застыло страстное, хищное выражение.

— Убей! — прошептал он. И магрут услышал. Он поднял стальную лапу, готовясь ударить в переносицу Эака…

Но Эака не было! Он исчез. Желтый Цветок только что видел его перед собой — и вдруг он словно растворился в воздухе! И в следующее мгновение дюжина эаков окружила магрута. Некоторые были окровавлены. Некоторые — невредимы. У одного была такая же желтая кожа, как у самого Цветка. И у каждого в руке сверкал меч. И у каждого на губах играла улыбка.

Желтый Цветок метнулся на другой конец арены, но по-прежнему остался в кольце: эаки были столь же быстрыми, как и он. Еще один бросок — опять вокруг кольцо. Он был в центре хоровода. И враги его сближались, а клинки их были все ближе от него.

Желтый Цветок кидался на одного — тот отступал. А другие оказывались еще ближе. Силы Цветка иссякали. Он затравленно озирался. И вдруг увидел проход, брешь — слева, за спиной. И он устремился в нее со скоростью, превосходящей все, что он делал прежде…

Эак приготовился к смертельному удару. Но внезапно по лицу соперника понял: что-то изменилось. Желтолицый больше не смотрел на него. Вдруг он исчез. И появился в сорока минах от прежнего места. Снова исчез. Появился. Исчез. Появился. Исчез. Появился. У Эака зарябило в глазах. Он все еще держал перед собой меч. Желтолицый возник в шести шагах от него. Он стоял спиной к Эаку и с умопомрачительной скоростью вертел головой. Длилось это чуть больше мгновения. А потом сильнейший удар сбил аргенета с ног. Эак упал на спину и увидел над собой улыбающееся лицо Желтого Цветка. Губы Цветка шевельнулись, лицо напряглось, и в следующее мгновение изо рта его полилась кровь, горячей струей обагряя грудь Эака. Глаза желтокожего остекленели, и тут только аргенет понял, что противник пронзен его мечом. Насквозь. По самую гарду.

Эак столкнул его с себя и с трудом встал. Голова его кружилась, но он нашел в себе силы выдернуть клинок и салютовать им антассио сонанге. В следующее мгновение руки Нила подхватили его, и аргенет с благодарностью посмотрел на склонившееся к нему широкое лицо.

— Это не моя победа, — прошептал он.

— Молчи! — ласково приказал ему Нил. — Слава Тору — ты жив!

Мара стояла у левого борта кумарона и смотрела, как скользит внизу голубая вода Срединного моря.

«Какой нежный цвет! — подумала она. — Так и хочется прыгнуть!» Но, конечно, не прыгнула. Кумарон шел ходко. Имя его было — «Крепкобокий».

Три других судна, почти не отличавшихся от «Крепкобокого», следовали сзади, каждое — левее предыдущего. Ветер дул прямо в корму, и корабли оставляли за собой длинный пенный след.

Младший кормчий кумарона подошел к Маре и стал рядом. Он с самого начала рейса пытался ухаживать за ней, но так робко, что Мара внутренне улыбалась. Вот он положил руку на перила, рядом с рукой девушки, будто невзначай коснулся ее.

— Скоро острова Ат! — сказал он.

— Где? — заинтересовалась Мара. — Покажи, где?

— Слева по курсу, там! — Моряк вытянул руку.

— Где дым? — спросила девушка. У нее было очень острое зрение. Когда солнце светило ярко, она видела не хуже, чем капитан кумарона — в свою волшебную трубу.

— Дым? — изумился моряк. — Где?

— Там, куда ты показываешь!

Моряк прищурился и с трудом сумел разглядеть желтоватую струйку.

— На мачте ты была бы бесценна!

— На мачте? — удивилась Мара.

Кормчий показал на вершину грот-мачты, где в круглом деревянном ящике сидел наблюдатель.

— Неужели только там? — кокетливо спросила девушка. — Я боюсь высоты! — Высоты она не боялась, но хотела польстить моряку, опечаленному ее превосходством в зоркости. Она не ошиблась: он сразу оживился и принялся рассказывать, как он сам не боится высоты.

Кумарон между тем подходил все ближе к источнику дыма. Теперь его мог увидеть каждый. Корабль поворачивал влево и брал курс прямо на остров Ат, ближайший и самый большой из четырех островов архипелага.

Раздался глухой удар, будто чем-то мягким и тяжелым ударили в днище. Кумарон подпрыгнул, рисунок волн вокруг изменился. Еще один удар. И сильный порыв ветра сбоку накренил судно на правый борт.

Раздался крик капитана. Несколько матросов уже карабкались по вантам. Кумарон выправился. Мара, вцепившаяся в перила, оглянулась и вместо младшего кормчего увидела рядом Самита. Лицо купца отражало его беспокойство. Он вглядывался в темное облачко впереди.

— Странный шквал! — произнес он задумчиво. — Ни одной тучки…

— Вон! — Мара показала на облачко впереди.

— Это Ат, остров, — объяснил Самит. — Мы идем к нему, возьмем пресной воды.

— А что это горит? — спросила Мара.

Купец уставился на столбик желто-серого дыма.

— Не знаю, девочка. Это над островом Ан, последним из Аттидов. Странно: на нем почти нет леса.

Подгоняемый свежим ветром кумарон вспахивал голубую воду. Облачко впереди выросло и превратилось в темно-синюю гору с круглой вершиной.

— Большой порт, — сказал Самит. — И хороший маяк. Последняя удобная гавань на нашем пути.

Они уже подошли так близко, что девушка смогла разглядеть белый ободок прибоя вокруг острова и острый палец маяка у входа в гавань.

— Поднять флаг! — проревел с мостика усиленный рупором голос капитана. — Сигнальщик, подай: «Лоцман не нужен!»

Три других кумарона подтягивались ближе к лидеру.

Новый толчок в днище подбросил судно. Закричали люди. Мара услышала крики, донесшиеся с других кораблей. И с ужасом увидела, как медленно-медленно приподнимается вверх круглая вершина царящей над островом горы.

— …паруса! — закричал капитан.

Крик его потонул в громовом раскате. Грохот взрыва обрушился на кумарон одновременно с воздушной волной, отшвырнувшей кумарон назад ударом чудовищного кулака. С ужасающим треском над головой Мары надломилась мачта. Мара, как зачарованная, смотрела на отделяющуюся от тела горы вершину. В разрыве закипело пламя, а потом оторвавшаяся часть стала медленно распадаться на куски, багровый столб вырвался снизу, поглотил ее, черный дым клубами поднимался в небо, а внизу кипел, расплескиваясь, подземный огонь.

Огромная волна подхватила все четыре кумарона, понесла их прочь от гибнущего острова. Но Мара успела увидеть, как гора рассыпается, проваливается внутрь себя и весь остров проваливается в океан. Она услышала отдаленный грохот, а потом рев и вой. Белая струя пара поднялась вверх, закрыв красные языки и часть черного цветка, распускающегося в потемневшем небе. Вулканический пепел посыпался сверху, но, к счастью, кумарон был уже далеко от места катастрофы. Новый удар в днище. Рядом возник Самит, схватил за руку. Она не слышала его голоса. И совсем не понимала слов. Купец потащил ее внутрь, в трюм накренившегося от тяжести сломанной мачты кумарона. Самит буквально втолкнул ее в люк, привел в собственную каюту. Судно качнулось, и пол выпрямился — это сброшена была упавшая фок-мачта.

Самит усадил девушку в низкое, привинченное к полу кресло, плеснул в два великолепных бокала вина. Один протянул Маре, другой проглотил и сразу же налил еще. Руки его ходили ходуном, и девушка подумала, что он боится за корабль, но она ошиблась.

— Великий Нетон! — с болью проговорил Самит. — Чем они разгневали тебя, несчастные?

— О ком ты, мессир? — спросила девушка.

Купец посмотрел на Мару, будто не понимая, откуда она взялась, поставил бокал, прижал пальцы к вискам:

— Две тысячи человек живет на островах Ат… Жило… — Он проглотил третий бокал.

Мара пригубила вино. Превосходное. Тианское, кажется?

В каюту без стука ввалился капитан. Он был хмур, очень грязен и еще более краснолиц, чем обычно.

— Велел лечь в дрейф, хозяин! — хрипло проговорил он.

Самит подал ему целую бутылку. Капитан, свернув грязной лапищей печать на горлышке, высосал ее до дна и, швырнув на пол, обтер рот.

— Опасности нет. Пока, — сказал он. — Не тревожься.

— А хоть бы и была! — равнодушно произнес купец. — Будем ждать, пока не прекратится извержение. И пока не убедимся, что в море нет ни одного несчастного, кому мы смогли бы помочь.

— Не очень-то надейся, хозяин, — сказал капитан. — Остров утонул как продырявленная карка!

Самит подошел к нему и обнял, пачкая камзол из дорогой ткани о грязную куртку кормчего.

— Люди крепче богов, моряк! — сказал он.

И Мара увидела, как по щекам капитана, оставляя за собой светлые дорожки, ползут слезы.

Три дня кумароны бороздили мутные воды на месте затонувшего архипелага. Ничего, кроме пемзы, пепла и жалких обломков, они не нашли. После, придя в арионскую гавань, над башнями которой уже развевались черные флаги скорби, они узнали, что нетонский турон снял со скалы троих крестьян. Они были единственными, кто уцелел.

Мучимый горячкой, Эак лежал без чувств в своей башенке. Раны его воспалились. Даже искусство Нила и Этайи не помогло ему. Печальные, стояли они у ложа раненого. Санти, наблюдавший за ними издали, не сразу понял, чем они так огорчены. Потом вспомнил: магия фэйры. Сила, которая излечивает любые раны.

Санти подошел к Биорку, что сидел скрестив ноги на крышке люка. Его короткий меч-суорт лежал рядом.

— Скажи, Биорен, что происходит? — тихо спросил юноша. — Или это — тайна?

— Для тебя — нет, — отозвался туор. — Жизненная сила Эака, та, которую пробуждает магия, отравлена. Ни сыну моему, ни светлорожденной не удается ее пробудить. Без нее человек умрет и от царапины. Эак умирает.

Санти растерянно смотрел на туора. Он вспомнил, как аргенет, быстрый, изящный, идет по ярко освещенной площади. Вспомнил, как твердо и гордо смотрит он в глаза Владычицы. И как стоит, вскинув запятнанный меч, и кровь струится из его руки.

«Он не умрет!» — пришла откуда-то мысль.

— Он не умрет! — громко сказала Санти. Нил обернулся.

Санти отчетливо увидел стоящего Эака.

— Смотри, светлейший, тот самый Санти!

— Приветствую тебя, ортономо! — И протягивает юноше смуглую сильную руку. — Люблю твои песни, ортономо! И ты мне люб!

Санти сжимает твердую, как дерево, руку. Аргенет, опустив глаза, восклицает:

— Хой-мей! Наши руки — руки братьев!

Он отпускает ладонь Санти, и юноша видит, как они схожи: формой, размером. Эак переворачивает ладонью вверх руку Санти, подносит к ней свою…

— О! — говорит Этайа. — Вы — одной судьбы! — И оба они видят, что узоры на ладонях тоже почти не отличаются…

Санти вздыхает… И новое видение:

Эак в разорванном камзоле, прижавшись к стене из грубого камня, покрытого зелеными пятнами плесени. Лицо воина искажено яростью, а перед грудью — клинок Белого Меча. И на его серебристой поверхности — черное с рыжими краями пятно, словно след ожога.

Видение исчезает. Санти снова видит внутренность башенки. Теперь он уверен, что Эак будет жить. Юноша видел будущее.

— Да! — говорит фэйра. И Санти понимает, что и она видела то же. И от сознания этого единства слезы брызжут у него из глаз.

«Успокойся! — слышит он мысленную речь Этайи. — Ты видел! Теперь — уходи».

И вслух, для всех:

— Уходите! Все уходите!

Нил глядит на нее, удивленный повелительной интонацией, но Биорк уже открыл люк и спускается по лестнице.

Через две минты они стоят внизу, в скупо освещенном зале. Снаружи — вечер. Темнеет.

Нил покидает их.

— Пойду к себе, — говорит он вместо прощания.

А Биорк с юношей остаются и тихо разговаривают.

По звуку голосов и находит их Ортран.

— Вам не разрешено здесь оставаться, — говорит он вежливо. Биорк и Санти не спорят, они хотят уйти, но воин окликает их.

— Скажите мне, — спрашивает он, — как чувствует себя вождь?

— Плохо, — отвечает Биорк. — Жизнь в нем угасает.

Больше Ортран ни о чем не спрашивает, и друзья уходят, не заметив из-за темноты, как изменилось лицо Начальника Стражи.

— Не скажу, что он — наш друг, — говорит Санти, когда они выходят на площадь и небо распахивает над ними свою сверкающую бездну. — Но мне показалось, он готов нам помочь.

— Мы сами себе поможем! — говорит Биорк. — Скажи еще о своей пещере!

— Да. Когда я нашел ее, думал: просто нора в земле или старый водосток. Но сейчас я думаю иначе.

— И что же? — спрашивает туор.

— Хранилище Древних!

— О! — восклицает маленький воин. — Вот отличная новость! Пойдем взглянем!

— Ночью? — удивляется Санти.

— Ну и что? — в свою очередь удивляется туор. — Масло ночью горит не хуже! Идем, я кое-что понимаю в древних постройках!

— Откуда?

— Не забывай, я — туор! — тихо смеется Биорк. — Наша земля — совсем близко от Магра! Иногда я думаю — чересчур близко!

Идем же! Времени у нас немного!

Башенка Эака погружена в темноту. Аргенет спит, но сон его беспокоен. Поодаль, на полу — Этайа. Может показаться, что спит и она. Фигура фэйры почти сливается со стеной. Проходит хора. Еще одна. Крышка круглого люка в полу начинает медленно приподниматься. Этайа неподвижна. Эак тихо бормочет: он бредит. Горько-сладкий аромат распространяется в воздухе. Когда запах достигает раненого, ноздри его беспокойно вздрагивают. Вдруг глаза Эака широко раскрываются. Но он ничего не видит.

Из отверстия люка показывается голова Нассини. Сонанга поднимается по лесенке. В руке ее — светильник. Фитиль укорочен, и лампа едва теплится. Верхняя часть фонаря — красного цвета. Сонанга ставит его на пол. Ее глаза встречаются с глазами Эака, и оба испускают вздох, похожий на стон. Из курительницы, которую принесла с собой Нассини, расползается дым. Сонанга приближается к изголовью. Эак следит за ней расширившимися зрачками. Нассини сбрасывает плащ. На ней — только ожерелье из крупных камней и браслеты на запястьях. Соски маленьких грудей выкрашены серебром и в красном свете кажутся охваченными пламенем. Белая кожа ее тоже приобретает красный оттенок. Она наклоняется к Эаку, кладет рядом с ним длинный предмет. Этайа не видит его, но знает, что это.

Сонанга разматывает повязку на плече раненого. Эак глядит блестящими горячечными глазами и улыбается. Нассини шепчет, наклонясь к его лицу, касается пальцами раны. Крови не видно при таком освещении, но она есть. Нассини слизывает ее с острых ногтей. Она начинает раздевать Эака, на котором не так уж много одежды. По тому, как она делает это, можно догадаться, что работа ей привычна. Эак лежит неподвижно, не мешая и не помогая. Вот он уже полностью обнажен. Как и Нассини. Сонанга бросает взгляд на его чресла.

— Ты устал, мой милый! — шепчет она. — Трудный день у тебя. Трудный. Больше у тебя не будет трудных дней. Не будет. Не будет… — Она берет в руки длинный предмет. Это нож. Острый, тяжелый. Нассини дотрагивается жалом лезвия до груди аргенета. Нож прорезает кожу и капелька крови выступает из ранки. Она белая на красноватой коже. Держа нож двумя пальцами, Нассини ведет его вниз, по груди, по животу Эака. След от него кажется серым. Эак все так же неподвижен, но страсть пробуждается в нем. Нассини видит его возбужденную плоть, и на лице ее появляется задумчивая улыбка.

Она наклоняется над Эаком, опускается к нему. Язык ее медленно движется по оставленной ножом дорожке, слизывая кровь. Нассини выгибает спину, прижимается грудями к его чреслам, медленно, медленно скользит вверх по его телу, отрывается от него, стоит над ним на коленях, взявшись руками за края ложа. Ее красные волосы падают вниз, закрывая лицо. Она дрожит. Слюна капает из открытого рта, и запах тела становится таким сильным, что перебивает аромат курений. Вдруг сонанга резко откидывается назад, садится на колени Эака. Раненый тоже сотрясается от дрожи, но по-прежнему недвижим, будто связан заклятьем. Нассини поднимает нож. Она держит его острием против своих глаз, касается языком отточенного лезвия, и крохотная капелька появляется там, где сталь надрезала язычок. Бедра сонанги вздрагивают. Она осторожно, бережно касается пальчиками возбужденной плоти Эака. Тонкий, протяжный стон вырывается из ее горла. Глаза полузакрыты. Маленькие зубки прикусывают нижнюю губу. Нассини отводит назад руку с ножом. Тело ее сотрясается, и колени Эака дрожат под ее ягодицами. Нассини делает судорожный вдох. Рука, держащая нож, напрягается…

— Не смей! — твердо произносит Этайа.

Нассини вскрикивает, оборачивается, ловко, как аскис, спрыгивает с ложа. Искаженное лицо сонанги и закрытое вуалью лицо фэйры обращены друг к другу, как лица влюбленных.

Нассини замирает, расставив ноги, немного согнув колени. Рука с ножом выставлена вперед, тело откинуто назад. Этайа остается сидеть. Нассини узнает ее. Из горла сонанги вырывается смех, похожий на кашель.

— Ты помешала мне, ниххана! Заслуживаешь до-олгой смерти. Но я спешу! — На лезвии ножа играют красные блики. Эак глядит на сонангу. Он все еще дрожит. Ветерок, проходящий сквозь опущенные жалюзи, колышет вуаль на лице Этайи.

— В твоей руки — слизень! — говорит фэйра.

Нассини вскрикивает, роняет нож. Он вонзается в дерево под пушистым ковром. Рукоять вибрирует.

— Ты сделала, что хотела! — говорит фэйра.

Нассини испускает длинный стон, прижимает руки к паху, падает на колени, всхлипывает. Глаза ее зажмурены, тело сотрясается, и свет блестит на прыгающих сосках. Эак тоже стонет, лицо его искажено, пальцы впились в края ложа.

Нассини постепенно успокаивается, ослабевает, ложится на ковер, затихает.

Этайа встает. Она подходит к постели Эака, что-то шепчет. Аргенет успокаивается, перестает дрожать, закрывает глаза.

Фэйра наклоняется ниже.

— Забудь, забудь… — шепчет она. — Не было…

Перед мысленным взором ее проходят картины: Нассини и Эак, Эак и Нассини… Нассини и Санти. Плечи фэйры опускаются. Она замолкает. Смотрит. Ей больно, но она смотрит, пока не убеждается, что Санти чист. Жар Эака спадает. Он заснул, и раны его больше не кровоточат. Длинный разрез, оставленный ножом Нассини, уже затянулся. Этайа прикасается пальцами к его руке, шее. Через несколько минт затягиваются и эти раны.

Этайа подходит по очереди к каждому окну, поднимает жалюзи. Она знает: сейчас за башенкой никто не следит. Ветер выдувает остатки наркотического дыма. Курительница погасла. Этайа улыбается катящейся по небу Уне. Она чувствует, как высока ее башенка. Она чувствует каждого из людей там, внизу. Всех. Злых. Добрых. Счастливых. Несчастных. Она плывет над ними, как золотистая Уна, и те, кто не спит, поднимают головы, ощутив ее прикосновение. Она не находит внизу Санти и Биорка, но не тревожится: сердце ее знает, что с ними не случилось беды.

Фэйра поворачивается.

— Встань! — говорит она Нассини.

Сонанга поднимается, стоит не шевелясь.

— Возьми свое и иди. Ты уснешь в своей постели и утром забудешь всю эту ночь. Иди!

Нассини берет плащ, кинжал, светильник с курительницей. Она идет деревянной походкой, глядя прямо перед собой, спускается в открытый люк. Шаги ее затихают внизу.

Этайа закрывает люк, укрывает одеялом спящего Эака, опускается рядом. Тело ее расслабляется, сознание блуждает над землей, как ночной ветер. Это — волшебная дрема. Сон фэйров.

Глава девятая

«…Стало так, что неверие росло и ширилось, как моровая язва. И в гордыне своей обратились иные к Запретному знанию Старого мира. Прочли они черные книги предков и возжелали овладеть Силой Сердцевины Вещей, дабы сделать ее оружием друг против друга, ибо настали черные времена.

Читай: Восстал брат на брата, сын на отца. Угнетали сильные слабых, а злые — добрых. Воистину стал человек человеку — как хуруг кровожадный, а жизнь человеческая и пустой скорлупы от анута уже не стоила.

Читай: И, видя это, отвратил свой лик от Асты Тот, Чье Имя Непознаваемо.

Пришло время Суда и Казни. Великая Сила Сердцевины Вещей разорвала оковы, наложенные Творцом. Многие тысячи испепелила она огнем своим, тысячи тысяч погубила ядом убивающим. Уцелели лишь те, кто жил на Востоке. Жившие ближе к Закату болели и рождали уродов. Обитавшие на Закате погибли все…»

«АСТАКАРТАОН».

Туор и Санти вошли внутрь касурратена.

— Уна! Уна! — позвал юноша. Проснувшиеся животные подняли головы. Туор, видевший в темноте, похлопал ближнего по шее:

— Поднимайся!

Сняв со стены два комплекта упряжи, он положил один к ногам Санти. Урра его уже была рядом. Оставленный детеныш подобрался под брюхо одного из самцов и продолжал спать.

Животные шли совершенно бесшумно — на них не было клангов. Санти объяснил туору, куда им нужно ехать, и теперь ему оставалось лишь следовать за ним. Верней, урра сама двигалась на полкорпуса позади первого всадника.

Когда они въехали в лес, туор дал животному свободу и урры помчались. Санти прыгал, как мячик, в высоком седле. Темные стволы деревьев призраками проносились мимо. Он пригнулся, чтобы уменьшить напор встречного ветра. Урры огромными черными тенями взлетали на вершины пологих холмов и еще стремительней неслись вниз, со свистом рассекая воздух. Темнота не была помехой гигантским кошкам. Самец, на котором скакал Биорк, испустил низкий устрашающий рев. Урра ответила ему коротким хриплым рыком. Санти двумя руками вцепился в луку седла — урра неслась длинными прыжками, занося далеко вперед задние лапы, а потом швыряя в воздух сильное тело с маленьким всадником на спине. Ни один зверь на Асте не мог соперничать в скорости с уррами.

Зверь, несший туора, поздно заметил овраг и едва не свалился вниз. Он затормозил так резко, что не будь туор туором, он вылетел бы из седла и упал в черную пасть оврага. Санти сам едва удержался, хотя Уна остановилась куда менее резко. Юноша спрыгнул на ковер из опавших листьев, размял затекшие ноги. Биорк подошел и отдал ему светильник. Огонек погас, но не составило труда зажечь его вновь.

Они спустились в овраг.

— Куда? — спросил туор.

Санти огляделся и легко определил место. Через пару минт они были у входа в пещеру. Биорк полез первым. Санти хотел отдать ему светильник, но туор отказался:

— Если ты пойдешь позади, света мне хватит!

Они перешагнули через кучку ржавчины и углубились в тоннель. Ход был идеально прямым, с гладкими стенами и потолком. Разводы грязи на полу говорили о том, что время от времени сюда проникала вода. Они прошли не меньше милонги, когда Биорк вдруг остановился.

— Что случилось? — спросил Санти, который видел впереди все тот же идеально ровный коридор с полукруглым сводом.

— Придется вернуться, — сказал Биорк.

— Зачем? — удивился Санти.

— За уррами. Пешком мы можем идти всю ночь.

Они возвратились и позвали урров. Животные без всякого страха вошли в подземелье. Светильник плавно покачивался в руке Санти. Урра шла рысью. Через четверть хоры они достигли конца тоннеля и спешились. Туор принялся изучать преградившую им путь стену.

— Прикрой светильник! — велел он Санти. И, когда юноша уменьшил язычок, туор нашел то, что искал: тускло светящийся зеленый клин-треугольник. Биорк приложил к нему ладонь, и Санти едва не подпрыгнул — прямо над их головами раздался голос.

Слова были непонятны не только юноше, но и туору. Маленький воин потер лоб, Санти чувствовал: он колебался. Потом туор отошел на шаг и произнес невнятное междометие. Стена перед ними сдвинулась, стала опускаться вниз, пока верхний край ее не сравнялся с полом. Биорк облегченно вздохнул.

Едва они перешагнули через то место, где была стена, вспыхнул свет и Санти увидел впереди обширный зал со странными растениями, чья кора была усыпана драгоценными камнями. Юноша с некоторой опаской подошел ближе и понял, что это не камни, а светящиеся огоньки, наподобие тех, что бывают у морских рачков. Он прикоснулся к одному из них и ощутил твердую холодную поверхность, словно это действительно был отшлифованный драгоценный камень. Тут, к его удивлению, прямо из пола вырос белый, как молоко, гриб с вогнутой посередине овальной шляпкой.

— Однако! — проговорил Биорк.

Урра просунула между ними голову и лизнула «гриб» розовым языком. Лизнула и недовольно фыркнула. Санти, повинуясь внутреннему импульсу, потрогал «шляпку» рукой. Белая поверхность была гладкой и теплой. И сразу же «растения» вокруг пришли в движение. Их переплетающиеся ветви зашевелились, огоньки замерцали, а потом ближайший «ствол» в три мина толщиной дал расходящуюся трещину, и Санти увидел жгуты переплетенных жил, по которым струился жидкий огонь.

— Клянусь льдами моего моря! — негромко сказал туор. — Тут не обошлось без колдовства!

Санти, оторвавшись от созерцания светящегося нутра «дерева», вопросительно посмотрел на него.

— Я видел кое-какие поделки Древних! — Биорк привычным движением попытался взять себя за бороду, но его пальцы сжали лишь воздух. — Хм! — Он потер подбородок. — Пожалуй, я хотел бы пройти дальше!

— Ты не против, если я пока побуду здесь? — спросил Санти.

— О! — Биорк посмотрел на него с уважением. — Ты смелей, чем я думал!

— Вряд ли! — Юноша смущенно улыбнулся. — Понимаешь, мне… Ну, мне… нравится здесь! Может быть, я слишком… глуп, чтобы бояться?

Биорк хлопнул его по плечу:

— Это я слишком много думаю о войне, брат Санти! Такие мысли делают трусливым даже туора! Ты прав: здесь не Магр! И вряд ли опаснее, чем там. — Он показал пальцем на потолок.

— Я буду здесь! — сказал Санти. — Если что — я закричу!

— Ага! — Туор сделал шаг и хотел наклониться, чтобы пройти под «ветвью» с бахромой голубых тонких усиков. Но ветвь сама приподнялась, образовав арку.

— Однако! — второй раз произнес Биорк и заставил себя шагнуть под нее. Ничего не произошло, если не считать того, что спустя несколько мгновений ветвь снова опустилась. Туор двинулся дальше по переливающемуся огнями «лесу», а Санти обернулся к раскрывшемуся «стволу». И не удивился, обнаружив, что тот «замкнулся».

Кто-то толкнул его в спину. Санти, не глядя, шлепнул по мохнатой шкуре. Он решил, что это его урра. Но острые клыки тотчас сомкнулись на его руке, и юноша, вскрикнув, обернулся.

— Невежливо, очень невежливо, красавчик! — процедил маленький урр, сжимая острыми зубами его ладонь.

Санти, помимо собственной воли, широко улыбнулся:

— Привет! Я думал — это кто-то из урров!

— Руку тебе откусить за такие слова! — фыркнул маленький урр. Но ладонь отпустил. — Так, по-твоему, — я не урр?

Он вспрыгнул на «шляпку» гриба, и его хитрая морда оказалась на одном уровне с лицом Санти.

— Как тебе здесь нравится, паренек?

— Угу! — сказал Санти. — Послушай, что это такое?

— Сядь сюда! — Урр похлопал лапой по «шляпке» и бесшумно спрыгнул на пол. — И поторопись, пока твой воинственный дружок не заявился!

— Биорк — хороший человек! — серьезно сказал Санти.

— Мне говоришь! — фыркнул урр-малыш. — Кстати, что у тебя во фляжке?

— Вино. Хочешь?

— Нет. Садись, не тяни время!

Санти хотел потрепать его по холке, но вовремя одумался и просто сел на указанное место.

Тотчас «ствол дерева» вновь разошелся, светящиеся жилы вспыхнули и померкли, и прямо перед Санти заклубился черный туман. Юноша не успел отшатнуться, а туман уже накрыл его и погрузил в темноту.

— Не дрейфь! — раздался совсем рядом насмешливый голос урра.

Но Санти не испугался. Туман был лишен вкуса или запаха. И глаза ангмарца не видели ровно ничего. Хотя он достаточно хорошо ощущал под собой «шляпку», на которой сидел.

А потом появился Шар. Голубой шар, похожий на Мону, в обрамлении звезд. Знакомых звезд. Хотя контуры созвездий и были несколько искажены. Санти невольно потянулся вперед, чтобы рассмотреть шар поближе… И «упал» на него! Точнее, он так и остался сидеть, но у него было полное ощущение того, что Шар стремительно надвинулся на него, увеличиваясь до огромных размеров. Санти будто «падал» с огромной высоты вниз. Это было похоже на то, что он испытывал в снах фэйры, но сейчас он только «видел», а не ощущал происходящее.

«Падение» длилось лишь несколько мгновений — и перед его взором появилась «картинка». Такая, будто он смотрел на землю сверху, с высоты нескольких сотен минов. Цвета ее были странные, но юноше совсем не трудно было узнать ее. То была часть Владения. Он видел Марру, широкую, изогнутую ленту, только не зеленую, а желтую, как глаз миуры. Он видел стену и дорогу, ведущую к замку. И сам замок, более светлый на темном фоне земли. Еще он увидел алые точки там, где должна была быть Веселая Роща. И удивился, что свет костров проникает сквозь непроницаемую крышу листвы. Озеро тоже было желтым, и Санти даже различил темный силуэт сиасы у одного из берегов.

«Картинка» расширилась, будто Санти поднялся выше.

«Словно летишь на драконе!» — восхищенно подумал юноша, никогда на драконе не летавший.

Санти отыскал даже тоненькую ниточку ручья в овраге, из которого они вошли в подземелье.

«А само подземелье?» — подумал он. И ответ не заставил себя ждать. Красная линия пересекла темное пространство погруженных во тьму холмов и разошлась широким овалом. От красного овала потянулись еще две линии. Одна заканчивалась посередине Марры, а вторая, пройдя под «дикой» частью Владения к западу, пересекла стену и оборвалась, прочертив почти такой же отрезок за пределами земель Нассини.

— Пока, паренек! — услышал Санти голос маленького урра. И сразу же: — Оу! Санти! — голос туора.

— Эй, что с тобой! — воскликнул Биорк, увидев застывшего юношу.

Он коснулся руки сидящего, и черный туман окутал маленького воина.

И вид Владения исчез, сменившись изображением города.

— Рон! — удивленно воскликнул туор.

Они плыли на высоте примерно двух тысяч минов над ним. Санти отчетливо видел голубой край озера Эланор, знакомого ему по рисункам.

— Не могу понять, что там происходит! — пробормотал Биорк. И они сразу же опустились ниже. Теперь можно было разглядеть даже редкие фигурки людей. А цвета были самыми обычными, совсем не такими, как в первом «ви?дении» Санти.

— Не может быть, чтобы набег! — продолжал бормотать туор. — Видишь, они идут как ни в чем не бывало. Да и какой набег в Роне, мнимые боги!

— О чем ты? — спросил Санти.

— Посмотри на дома!

Тут только юноша обратил внимание, что часть зданий разрушена.

— Может, землетрясение? — спросил он, не думая, потому что мысли его были заняты другим.

— В Роне?! — воскликнул туор. — Да там никогда!..

Туман неожиданно рассеялся, вернее, исчез, и Санти увидел нахмуренное лицо маленького воина.

— Ну да! Конечно, ты прав! — И лицо Биорка стало мрачным.

— Кажется, я нашел выход из Владения! — сказал Санти, чтобы порадовать его.

— Выход?.. А! Да! Где? — Биорк снова был бесстрастен и сосредоточен.

Санти в двух словах рассказал ему об увиденном.

Туор тут же засвистел, призывая урров.

Санти хотел пойти пешком, но туор уверенно вскочил в седло.

— Огибай стволы! — крикнул он Санти. — На «ветки» не обращай внимания.

Урры, ворча и фыркая, двинулись вперед. Им явно не нравились шевелящиеся «деревья». Но страха они не испытывали.

— Ты точно знаешь, куда нам ехать? — крикнул Санти после десяти минт движения по этому странному «лесу».

— Ты же мне рассказал! — удивился Биорк.

— Да? — Сам Санти сильно сомневался даже в том, что отыщет дорогу обратно. «Деревья» были разными, но все они сливались в памяти юноши в некое мерцающее переплетение.

Ортономо решил положиться на чутье туора и не ошибся. Спустя четверть хоры они оказались у серой стены.

— Промахнулся! — огорченно сказал Биорк. И повернул урра налево. Еще через две минты перед ними открылся проход в уходящий вверх коридор.

Урры тут же перешли с осторожного шага на быструю рысь. Еще полхоры езды между серыми, тускло светящимися стенами — и они оказались перед стеной. Внизу горел уже знакомый Санти зеленый клин.

Туор спрыгнул вниз и приложил к нему ладонь.

Стена осталась неподвижной. Но через несколько мгновений раздался глухой удар, треск, скрип и приглушенный скрежет камня по камню.

А потом стена бесшумно ушла вниз, и Санти увидел уходящую вверх лестницу. Оставив урров внизу, они поднялись по ней и оказались под каменной крышей, опирающейся на шесть мощных колонн.

Выйдя из-под нее, друзья очутились на вершине холма под высоким звездным небом. Ниже по склону тянулись темные ряды возделанного уинона.

Что было у подножия холма, Санти не мог разглядеть, но знал, что они на свободе. Он оглянулся и ахнул. «Крышей» беседки была огромная скала, этакий каменный зуб высотой в семьдесят минов, поднятый шестью столбами на пять минов над поверхностью земли.

— Впечатляет, да? — произнес стоящий рядом Биорк.

— Нам пора возвращаться.

Когда они вошли в тоннель, стена опустилась, а потом раздался тяжелый удар, от которого пол под ними слегка содрогнулся. Урры занервничали.

— Что это? — спросил Санти.

— Люк задраен! — усмехнулся туор. — Вперед.

Без приключений они миновали тоннель, зал и коридор, выходящий в овраг. Когда урры вынесли их на поверхность, небо уже начало светлеть.

Спустя полхоры друзья выехали из леса, а к восходу Таира — каждый был в своей башенке.

Начался их последний день во Владении антассио сонанги Нассини.

И день этот обещал быть спокойным. Владычица затворилась у себя и отказалась говорить даже с Начальником Внутренней Стражи. Хотя все Владение гудело от обилия слухов и предположений, жизнь его текла по привычному руслу. И воины, и слуги вольны думать о чем угодно, но при этом неукоснительно выполнять свою работу. Разумеется, и Сихон, и Ортран были весьма обеспокоены тем, как поступит Нассини с Эаком (остальные, естественно, разделят его судьбу). А решить она могла что угодно. Эак мог быть предан позорной смерти, а мог стать и новым Властителем. Последнее предположение имело своих сторонников лишь среди самых молодых слуг, и, как ни странно, в лице Сихона. Ортран не предполагал ничего. Единственным его желанием было: выставить аргенета за пределы Владения. Пусть его приканчивают где-нибудь в другом месте, если уж это так ему по душе. Ортран был готов прямо пойти к Эаку и предложить ему покинуть территорию антассио сонанги, но не знал, как аргенет отреагирует. Кроме того, он после разговора с Биорком и Санти был весьма обеспокоен его здоровьем. Кто станет разбираться: умер Эак от ран, полученных в честном поединке, или зарезан во сне? Да и был ли поединок честным? Ортран знал, что представлял из себя Желтый Цветок. Кстати, не понятно, что случилось с беднягой. Должно быть, ошалел от наркотиков. Жизнь Эака висела перед магрутом, как спелый плод. Начальник Стражи и мысли не допускал о том, что тут замешана магия. Откровенно говоря, он и не воспринимал магию как действующую силу: никогда не сталкивался с волшебством сильней приворотного заговора.

Как только Ортран убедился, что во Дворце все в порядке, он отправился на поиски наиболее доступного из «гостей», Нила.

Великана он застал за утренней трапезой. Тот сидел за уставленным яствами столом, перед дюжиной тарелок и тарелочек, большая часть из которых уже опустела. По правую руку от Нила стоял кувшин в виде человеческой головы, наполненный вином. Время от времени он подносил его ко рту, и вино с бульканьем переливалось из одной головы в другую. Более он ничем себя не утруждал: две смазливые служаночки наперебой закладывали ему еду прямо в рот, стоило великану чуть повести глазами. Его голая грудь была сплошь перемазана цветными соусами. Когда вошел Ортран, одна из девчушек как раз слизывала подливку с его живота. Глазки при этом у нее так и сияли. Ортран безжалостно выгнал всех троих, уселся напротив и подвинул к себе тарелку с тушеной говядиной.

— Не возражаешь? — спросил он, поливая ее острым соусом.

— О чем речь! — невнятно проговорил гигант. — Чем скорее мы съедим, тем скорей принесут что-нибудь новенькое. На-ка, хлебни! — И он протянул Начальнику Стражи кувшин.

Ортран сделал глоток и едва не поперхнулся: это было не вино, а харута!

Он поманил пальцем одну из служанок, чья кудрявая головка показалась из-за занавеса.

— Хорского! — приказал он.

Девушка принесла серебряный кувшин и хрустальный бокал на тонкой ножке. И опять пристроилась около Нила. Ортран не стал ее гнать.

Скоро стол опустел, и великан, задумчиво поковырявшись в зубах, изрек, обращаясь, видимо, к девушке:

— Пожалуй я съем еще пирожок с пастетом. И полей его сладким соусом. И фруктов принеси. Молока тоже. И тех желтых грибков… — Великан почесал грудь. — И копченых колбасок, а к ним этот, кисленький, красный… И сюда налей! — Он показал на кувшин. — Ну, овощей, понятное дело, но не тех, что были в той миске, а тех, что вот в этой. Ты желаешь, торион?

— Сыт, — отрезал Ортран. — Кайфи мне. И кувшин с водой для омовения.

Через минту все сказанное появилось на столе. И три девушки тоже заняли свои места. Нил набросился на еду так, будто три дня ничего не ел. Зато, когда через четверть хоры кушанья исчезли, живот его несколько округлился.

Ортран сидел напротив, потягивая кайфи, и наблюдал за актом обжорства почти с благоговением.

— Ты чем-то озабочен? — вдруг спросил великан.

Ортран вздрогнул от неожиданности. От человека с аппетитом урра он почему-то ожидал и урровой проницательности.

— Ты прав, — сказал он. — Я обеспокоен здоровьем твоего господина.

— Не тревожься! — ответил Нил, отхватив изрядный кусок колбасы. — Он поправится!

Начальник Стражи посмотрел, как мощно перекатываются жевательные мышцы Нила.

— Надеюсь! — произнес он, поднимаясь.

— Приятно провести время! — бросил Нил ему вслед.

Ортран еще раз обошел замок и попытался добраться до Нассини. Сонанга опять не ответила на гонг, и Начальник Стражи позволил себе неслыханную дерзость: приоткрыл дверь и заглянул в щелку.

Увидел он достаточно, чтобы успокоиться. Нассини сидела на полу рядом с курительницей. Тело ее монотонно раскачивалось.

Ортран притворил дверь, велел стражнику занять свое место и отправился проведать Эака. Но в отведенной аргенету башенке было пусто. Ортран спустился вниз, взял в касурратене собственного урра, черного и огромного — под стать хозяину. По дороге он заехал к себе и взял маир-унратен. С ним он чувствовал себя уверенней.

Когда Начальник Внутренней Стражи верхом на своем черном Демоне объезжал Владение, слуги кланялись ему как можно ниже, а солдаты салютовали с максимальной поспешностью. Ортран не был жесток, но был скор на расправу, если считал, что приказы его выполняются недостаточно быстро, а подчиненные недостаточно почтительны.

Сейчас он поймал за чуб одного из сихоновых соглядатаев и велел ему отыскать Эака. Соглядатай умчался, а через пять минт прислал парнишку-бегуна.

— У озера! — закричал бегун еще издали.

Ортран нашел всю компанию около причала. С ними был еще Хорон, кормчий. Ортран остановил урра и понаблюдал за ними сверху. Голосов он не слышал, но удивился, заметив, что мальчишка держится со взрослыми как ровня, а старик немного робеет. Нил по обыкновению валялся на песке, не принимая активного участия в беседе. Он ограничивался отдельными восклицаниями. Их-то как раз Ортран слышал: голос у великана был как у боевой раковины. Светлорожденный Эак, скрестив ноги, сидел поодаль. Он ковырял песок ножнами меча и выглядел нерадостно. Зато ангмарский юноша так и сиял. И смотрел только на женщину.

«Что он там видел, за этими тряпками?» — подумал Ортран.

Как ни странно, первым воина заметил именно мальчишка. Видимо, он сказал об этом остальным, но лишь Санти и Эак подняли головы, чтобы взглянуть на Начальника Стражи.

Ортран спрыгнул с урра и спустился вниз.

— Приветствие! — произнес он, ни к кому конкретно не обращаясь. И сделал знак кормчему: уйди. Подумал, не прогнать ли Санти, но решил, что юноша почти такой же «гость», как и остальные.

— А! — сказал Нил. — Земляк! Садись, еще настоишься!

Ортран опустился на песок. У него не было привычки сидеть на земле, и он чувствовал себя не слишком уверенно.

Пять пар глаз были обращены на него.

— Мы тут поспорили, — сказал Нил. — Что лучше в море — сиаса или бот?

— Сиаса, — не раздумывая ответил Ортран.

— Ты не патриот, — огорчился великан.

— Хочешь нам помочь? — спросила женщина.

Ортран быстро обернулся к ней. Сквозь вуаль лица было не видно, только общие очертания, но голос поразил воина.

— Да, — сказал он после небольшого колебания. — Я хочу, чтобы вы покинули Владение.

— Это желание твоей госпожи? — спросил мальчик.

Ортран посмотрел на него и понял, что никакой он не мальчик, а самый что ни на есть туор. Только на голову выше своих собратьев.

— Тебе стоило бы побриться, — заметил Ортран.

Биорк смущенно потрогал подбородок. Сегодня утром он действительно забыл побриться.

— Нет, — продолжал Ортран, — госпожа ни при чем. Это мое желание. Не хочу, чтоб ваши жизни оборвались.

— Благодарим! — сказала Этайа.

— Там видно будет! — отозвался Нил.

— Ты говоришь не все, воин! — заявил Биорк.

— Я говорю довольно! Что нужно вам, чтобы покинуть Владение? Сегодня вечером я выведу вас наружу.

— А что скажет госпожа? — поинтересовался Нил.

— Ничего. Она вдыхает дым и не покинет своих покоев. Сейчас здесь командую я!

— Вот разговор! — Нил причмокнул губами. — Жратвы! Выпивки, конечно. И побольше! — И посмотрел на отца.

— Нам нужны урры, оружие, наше оружие, и вещи. Хиссун. Два урра для груза и пять верховых.

— Почему пять? — удивился Ортран. — Вас же четверо!

— Пятый — для него! — указал Биорк на Санти.

— Но он не ваш! — с сомнением произнес Начальник Стражи. — Его привезли по личному желанию Владычицы…

— Наш! — сказала Этайа. — Без него мы не уйдем!

— Что еще? — спросил Ортран.

— Пища, оружие, урры, снаряжение, наш хиссун! Если ты нам поможешь, мы у тебя в долгу! — сказал Биорк.

— Если когда-нибудь вернешься в Коронат, требуй, чтоб долг вернули! — произнес Эак. И это была его единственная реплика.

Ортран встал:

— Я делаю это для себя, мессиры! И мне приятно, что вы поверили мне.

— Ты не предашь, — сказала Этайа. — Но если захочешь освободиться сам, скажи!

— О чем ты? — И понял, о чем она. Внутри у него что-то оборвалось. — Нет! Пока — нет! — с трудом выговорил он. И пошел прочь.

— Что ты ему сказала? — удивился Биорк. — Его будто ошарашило…

— Он знает, — отвечала фэйра. Эак поднял голову и взглянул на нее с нежностью. Он тоже знал, о чем она. И он любил ее, хотя не признался бы в этом даже самому себе.

Шпион донес Сихону: Ортран говорил со схваченными. О чем — неизвестно. Что-то им пообещал.

— Ой-хой! — пробормотал Начальник Внешней Стражи, выпроводив соглядатая. — Этот громила — тоже северянин. Как бы они не снюхались!

«Нет, вряд ли!» — сказал он сам себе. Кому, как не Сихону, знать, что за веревочка привязывает Ортрана к сонанге.

А вот подставить под гнев Нассини ее любимчика? Ох-хо! Сколько ждал Сихон подходящего момента! Дождался, слава богам!

Начальник Внешней Стражи вскочил на ноги, забегал по комнате.

«Вот тут бы не ошибиться! — думал он. А мысли разбегались, как стая голодных хриссов. — Так, Владычице намекнуть: радует, что доблестный Ортран так заботится о ее гостях, особенно, хм, о женщине… Хотя нет! Она не ревнива к ниххан. А… Если… О! Ортран прежде служил под началом Эака. Под началом. От воинов слышал. Нет, мало! Плевать ей, у кого он служил».

Сихон бегал по комнате, слишком тесной для его длинных ног. «О! Есть! Желтый Цветок! Огорчилась, огорчилась Владычица наша! Даже насчет обычного забыла вовремя распорядиться. И у Хумхона в первый раз не вышло, ха-ха! Да. Цветок. Все видели: Ортран говорил с ними перед поединком. И готовил обоих. Вполне мог подсыпать магруту зелья. Ну, ясно! Отчего бы ему иначе взбеситься? Наверняка и подсыпал. Э, пошевелил бы раньше мозгами — сегодня Ортран был бы у меня под коленом! Хумхону она его, конечно, не отдаст — полезный человек. Но первым ему не быть!» — Сихон покосился на водяные часы: до вечернего парада — около хоры.

— Нынче вечером я тебя уложу, Ортран! — сказал он вслух и засмеялся. «Но, — подумал он тут же. — Зачем ждать? Разве я не могу сейчас пойти к Владычице? С такой вестью?»

Сихон поспешно нацепил меч и выбежал наружу.

Однако у покоев Нассини его остановили.

Стражник решительно заступил ему путь к гонгу:

— Нельзя, начальник!

Сихон хотел отодвинуть дурака: вот еще! Если он, Сихон, полагает, что можно беспокоить Владычицу, то не этому решать: пускать, не пускать!

Но стражник считал иначе.

Он отбросил руку Сихона и со скрежетом выволок из ножен широкий меч, и второй уже тут как тут!

— Извини, начальник! — стражник, здоровый туповатый малый, судя по желтой роже — откуда-то из Хорана. — Не велено! — И легонько толкнул Сихона в грудь острием меча.

Сихон выругался. В другом месте он тут же проучил бы нахала! Обоих ублюдков тут же проучил бы! Но у покоев Владычицы! Да после этого она его и слушать не станет! И вся Внутренняя Стража сбежится. Объясняй тогда Ортрану, для чего к сонанге собрался через его голову! Нет, надо уступить!

— Понимаю! — сказал он, отступая на шаг. — Делай свое дело. Я не в обиде! — А сам постарался хорошенько запомнить солдата.

«Уж я с тобой сочтусь, урод!» — подумал Начальник Внешней Стражи, повернулся и пошел по галерее. До вечернего парада осталось всего ничего.

— Вот засранец! — сказал стражник напарнику. — Проверять меня вздумал! Небось сговорились с нашим. Отступи я — и плетей!

— Ну ты не сплоховал! — сказал второй. — Отбрил ловко! Как положено!

Стражники ударили ладонью о ладонь и засмеялись. Потом подмигнули друг другу, и тот, кто стоял у двери, сдвинул висевшую на стене, на высоте глаз, маску быка и заглянул в щель, известную уже не одному поколению стражников.

Сквозь розоватую дымку курений он увидел сонангу, лежащую на черном толстом ковре. Лица ее не было видно оттого, что голова была запрокинута назад, — только подбородок и молочно-белое горло. Голые груди испачканы чем-то желто-розовым, похожим на цветочную пыльцу. Втянутый живот вздрагивал, пальцы зарылись в мех ковра. Согнутые ноги Нассини, с широко разведенными коленями, подтянуты к животу, приподняты над полом. Маленькие розовые ступни прижимались одна к другой, двигались, терлись, как отдельные живые существа.

Запах курений коснулся обоняния стражника, и он судорожно вздохнул. Второй похлопал его по плечу, стражник отодвинулся, уступая место, и вытер с подбородка слюну. Галерея качнулась перед ним. Это была не галлюцинация — просто подземный толчок.

«Часто трясет нынче», — подумал солдат и поправил набедренную повязку под кольчужным кильтом.

К несказанному огорчению Сихона антассио сонанга на вечернем параде отсутствовала. Рабы несли пустые носилки, а заправлял смотром Ортран. Солдаты были огорчены. Теперь, после смерти Муггана, как им казалось, порядки станут помягче. И антассио сонанга больше будет с ними. Но кто займет место сонангая? Ни для кого из солдат Нассини не делала исключения. Каждый думал: а вдруг — я? Но те, кто служил здесь еще при Суррухе, побаивались: вдруг она позовет кого-то из сородичей — ниххан есть ниххан!

Начальник Ортран верхом на злобно скалящемся Демоне медленно ехал вдоль строя. Солдаты не смотрели на него, центром внимания были пустые носилки. Ортран понимал их: немного воображения — и видишь сидящую на троне Нассини, ее бесстрастное маленькое лицо под широким обручем диадемы.

Зато все дворцовые служанки глазели на Ортрана. Он был хорош: высокий, светловолосый, в длинном голубом плаще, накинутом поверх золоченой кольчуги, на черном, как смола морранских деревьев, урре.

Ортран поискал взглядом северян, но не нашел. Пусть. Хорошо. К чему мозолить глаза?

Начальник Внешней Стражи, хитроумный Сихон, смотрел на гордеца и беззвучно смеялся: «Пыжься, пыжься! Недолго уже. Не сегодня — так завтра…» Но все же он был сильно огорчен отсутствием сонанги. Неприятно откладывать торжество. Да и видеть ее — немалое счастье.

«Пускай! — думал он. — Когда я спихну этого, Владычица будет удостаивать меня почаще!»

— Тай, — спросил Санти, — светлорожденный Эак знает, что ты фэйра?

— Нет. Ему и так нелегко со мной.

— А Нил?

— Да.

— Но почему? — удивился юноша. — Слуга знает, а господин…

Этайа нежно коснулась его щеки:

— Пора тебе стать лучше чувствующим!

Санти потерся лицом о ладонь фэйры.

— Я чувствую тебя очень хорошо! — прошептал он. Потом повторил фразу мысленно и радостно засмеялся.

Этайа бережно отняла руку.

— Не обо мне, — сказала она. — Нил прошел обучение и посвящение в Руне.

— Он — маг? — изумился юноша.

— По-своему. А до того он был вождем тысячи на Севере. А до того овладел искусством туоров.

— Борьбой?

— Борьба — снаружи! — засмеялась фэйра. — Он может казаться тем, кем захочет. Но тебя внешнее обманывать не должно!

— Разве он выглядит не так, как я вижу? Как ты?

— Нет, Санти, конечно, нет! Я — фэйра. Он — человек. Почти человек. Ему нет нужды менять облик. Но одно и то же может казаться и страшным, и добрым.

— Как так?

— Ты видел аскиса?

— Да, в зверинце.

— Он страшно ревет?

— Внушительно! — улыбнулся юноша. — Представляю, каково услышать его ночью в лесу.

— У меня дома живет аскис. Он — мой друг. Любой аскис — мой друг, я знаю их язык.

Вдруг из нежного горла фэйры вырвался мощный рык, злобный, вибрирующий на нижних нотах.

— О! — вскричал Санти.

— Как думаешь, что это значит?

Санти попытался подсмотреть ответ в мыслях фэйры, но она показала ему его собственное ухмыляющееся лицо.

— Не знаю, Тай. Может, он голоден?

— Вовсе нет! Он сыт. Хочет поиграть! — Она показала Санти щенка тага с набитым брюшком, валяющегося на траве, задрав все четыре лапы.

— Это я понял, — сказал юноша. — Но чувствую, ты подразумеваешь что-то еще.

— Да. Сегодня мы уходим. И ты идешь с нами. Верней, мы с тобой идем с ними. Любой из нас должен уметь защищаться сам и беречь других, иначе кто-то из нас погибнет.

— Понимаю, — грустно сказал юноша. — Не хочу быть обузой. Мне никогда не стать таким воином, как Эак или Нил. Я остаюсь, вы идите! (Уна знает, чего ему стоили эти слова!)

— Таимилэо[35]! — ласково произнесла Этайа. — Разве у меня есть меч? Слышал ли ты аэтона?

— Конечно!

— Разве он не мастер иллюзий?

— Я не аэтон!

— Ты — лучше. Ты создатель! — Фэйра наклонилась, взяла футляр с итаррой и вынула инструмент.

— Спой мне! — она протянула итарру Санти.

— Тебе будет неприятно слушать, — отказался Санти. — В сравнении с тобой…

— Пой! Я так хочу!

Санти пожал плечами:

— Хорошо. Я спою новую. Ту, что пришла этой ночью. — Он взял пару аккордов. — Хороший инструмент! Лучше того, что был у меня в Ангмаре.

— Пой же! — приказала фэйра.

Санти прикрыл глаза, выпрямился, откинул голову:

— Так! — говорит фэйра.

Санти наливает себе чашку лиимного сока и пьет маленькими глотками.

— То, что ты пел, — говорит фэйра, — то и не то. В песне ты только веришь — не видишь. Если ж ты и веришь, и видишь, и хочешь, чтоб другой уверился и увидел, — сделай. И будет так! Смотри!

Стены башенки закачались и растаяли, а сам Санти оказался висящим в воздухе на высоте двадцати минов от земли. От неожиданности он уронил чашку, она полетела вниз и разбилась, ударившись о каменные плиты. Санти провел под собой рукой — и не обнаружил опоры. Зато увидел Этайю, плававшую в воздухе.

— Вот то, о чем я говорю! — промолвила она.

Санти закрыл глаза и провел рукой, пытаясь нащупать кресло, но под ним по-прежнему был только воздух.

Он услышал смех фэйры:

— Закрой внутренние глаза!

Санти понял, попытался сделать, как она велит, и у него получилось, хоть и не сразу. Зато он вновь оказался сидящим в кресле, а у ног его — опрокинутая чашка. Целая. И желтое пятно растекшегося сока.

— Можешь сделать то же, — продолжала Этайа. — Научись открывать другим внутренний взгляд и рисуй перед ним, как это делает аэтон.

— Это моя магия? — спросил Санти.

— Нет! Это часть твоей магии. Моя — иная. — Фэйра провела рукой над желтым пятном, и желтизна исчезла, будто пролита была простая вода.

Санти заслонился от внушения, но пятно так и осталось бесцветным. Он потрогал пятно, понюхал пальцы: вода! И вопросительно посмотрел на Этайю.

— Узнаешь. Со временем. Сейчас я не могу показать, как я это делаю. Хочу только научить тебя защищаться! — Волна ласковой нежности охватила юношу. — Но это не так уж важно для тебя, Туон, не так уж важно! Потому что я буду с тобой!

Ее руки обняли Санти, подняли ввысь, и он увидел впереди, в синем небе, белое пятнышко, подобное облаку. Он сделал движение — и они мгновенно пролетели десяток лонг, а прямо перед ними вырос корабль. Огромный летящий корабль с облачными парусами, золотисто-коричневым узким корпусом… И Санти узнал его…

Когда вечерние сумерки поглотили зелено-голубые кроны, Ортран с помощью бегунов собрал всех пятерых в тени одного из хозяйственных флигелей. Урры, оседланные, навьюченные, переминались с ноги на ногу и косились на новых хозяев. Когда все собрались, Ортран отправил слуг и вручил туору и Нилу взятое у них оружие!

— Езжайте за мной! — велел он, вскочил на Демона и поехал в сторону ворот.

Но ворота, вопреки обыкновению, оказались заперты.

Пеший воинский отряд преградил им путь. Сорок воинов, весь ночной разъезд во главе с Сихоном.

— Хаом! — выругался Ортран. Он спрыгнул с урра и подошел вплотную к Начальнику Внешней Стражи.

— Почему твои люди здесь, а не в карауле? — прорычал он, окидывая Сихона тяжелым взглядом.

— А почему ты — предатель, Ортран? — поинтересовался тот.

Воины Внешней Стражи образовали стену в шести шагах позади своего командира.

Ортран свистнул. Демон с рычанием подбежал к нему.

Не спуская глаз с насмешливого лица Сихона, Начальник Внутренней Стражи отцепил от седла маир-унратен. Улыбка сбежала с физиономии Сихона. Ортран левой рукой опустил забрало, и оно, щелкнув, закрыло верхнюю часть его лица. Сквозь четырехугольную прорезь он увидел, как Сихон вынул меч и отпрыгнул назад. Воины за его спиной зашевелились, лязгнуло железо. Позади Ортрана зацокали кланги — подъехали северяне.

— Сдохни, дурак! — прошипел Сихон и метнул левой рукой нож. Нож ударился о кирасу и отскочил, не причинив вреда. Шипастый шар маир-унратена с шумом рассек воздух. Ортран еще не бил, только разминал руку. Вдруг сбоку от Сихона появилась низкорослая фигура.

— Не спеши, командир! — раздался тонкий голос Сурта. — Пусти меня позабавиться!

Сихон с облегчением отступил. Он боялся Ортрана, и справедливо.

Сурт встал на освещенное место. Мона только что взошла, и стена, окружающая имение сонанги, отбрасывала длинную широкую тень. С другой стороны лежала тень от крайних деревьев аллеи. В ней скрывались урры и сидящие на них всадники.

Ортран ударил первым: «смертоносная звезда» описала широкий полукруг. Сурт пригнулся и прыгнул вперед. Ортрану пришлось отступить. Сурт позволил ему это. Оба понимали, что маир-унратен не слишком выгодное оружие против двух хорских сабель. Правда, Ортран был в тяжелых доспехах, но они же делали его неповоротливым.

— Хо! — прогремел сзади бас Нила. — Коротышка пришел за новой взбучкой! Не марай стали, норман! С него довольно палки!

— А, плоскомордый! — крикнул Сурт. Мечи в его руках слились в сплошную завесу стали. — Потерпи! Я наделаю дырок в твоем брюхе!

Он сделал полный оборот, стремительно вошел в нижнюю позицию, нырнул под шест, которым Ортран попытался его оттолкнуть, и уколол одной из сабель в щель между кирасой и нижним краем шлема, а второй подсек ногу воина ниже наколенника. Ортран успел убрать ногу и прижать подбородок к груди: клинок Сурта лишь скользнул по шлему. Стальным налокотником Ортран ткнул десятника в лицо, но тот отпрыгнул назад и засмеялся:

— Ты — мой, Ортран! Я обрублю тебе ноги! Я выколю твои глаза! Я выскребу твое мясо из скорлупы! Ты слышишь меня, Ортран? — Он взлетел вверх, будто подброшенный, перевернулся в воздухе и нанес двойной удар по шлему Ортрана, срезав половину плюмажа. Солдаты восторженно взревели и затопали ногами.

Тут что-то мелькнуло над головой Ортрана, упало на освещенный Моной кусок площадки: Биорк, прыгнувший со спины урра.

Раздался хохот. Солдаты узнали прыгуна. Как комично выглядел Биорк, защищающий огромного Ортрана. На голову ниже даже маленького Сурта. А меч в руке туора казался просто игрушечным. Но Сурт, к общему удивлению, отнесся к противнику-ребенку совершенно серьезно. И, едва ноги Биорка коснулись площадки, бросился в атаку. И, к еще большему изумлению, мальчишка не удрал, не упал, обливаясь кровью, а твердо стоял на месте и работал мечом так искусно, что Сурт сам вынужден был отступить. Вновь замелькали клинки. И вновь Сурт отступил.

Несколько мгновений они стояли не шевелясь, делая осторожные, почти незаметные движения, потом Сурт снова прыгнул. Биорк присел, и меч его плашмя ударил десятника под колени.

Воин упал на спину, тут же вскочил, будто оттолкнувшись лопатками. Туор шевельнул мечом — и Сурт отпрянул. Стало ясно, что десятник боится.

— Сурт твое имя? — тонким голосом спросил туор. — Меч, да?

Десятник не ответил, но отступил еще на шаг. За его спиной было открытое пространство, и он это знал.

— Меч? — повторил Биорк, не двигаясь с места. — Или демон?[36] — И, на языке туоров: — Кто учил тебя светлому искусству, Демон? Назови имя.

Тут нервы десятника сдали. Он швырнул мечи, повернулся и бросился к деревьям. Туор взмахнул левой рукой…

Нечто подобное тонкой серебряной ленте тускло сверкнуло в лунном свете. Не успев сделать и двадцати шагов, Сурт вскрикнул и опрокинулся навзничь.

Твердо упершись ногами в землю, Биорк поволок его к себе. То, что издали казалось лентой, было тонкой плоской цепью с тройным крюком на конце. Таким ловят большую рыбу. Один из когтей крюка глубоко вонзился в плечо Сурта.

Туор подтянул десятника себе под ноги и выдернул крюк вместе с клочком плоти. Меч его коснулся горла Сурта, который не издал ни звука, даже когда туор освобождал оружие. Но, может быть, то было оцепенение животного, схваченного хищником.

Арбалетная стрела ударила в грудь туора. Она не пробила кольчуги, но отшвырнула малыша на пару шагов.

Ортран тут же оказался рядом с ним, а Биорк, вскинув свой арбалет, направил его на Начальника Внешней Стражи. Сихон попятился и уперся спиной в грудь стоящего сзади воина.

— Не стрелять! — приказал он.

— Что нужно, чтоб они оставили нас в покое? — спросил Биорк.

— Отойти от ворот, — ответил Ортран. — Но мы должны прорваться. Это наш единственный шанс.

— Мы отойдем! — сказал туор. Ортран посмотрел на него как на помешанного. — Скажи, что мы обещаем не штурмовать ворот.

— Тогда, — возразил воин, — завтра мы все умрем!

— Скажи им. И поклянись!

Позади слышали их спор. Эак выехал вперед. Он подогнал урра вплотную к Сихону.

— Ты! — властно произнес он. — Раб своей госпожи! Может, слишком верный! — И засмеялся. — Тебя стоит похвалить! Аргенет! — обратился он к Ортрану. — Этот человек обязан тебе подчиниться?

— Нет, — нехотя признал Ортран. — Но он не имеет права приказывать мне. Он охраняет границу. Это все.

— Тогда он в своем праве! Завтра он будет стоять перед хозяйкой. А сейчас мы уезжаем. От этих ворот. Можешь распустить людей — я через них не пойду. Слово сениора! — Он повернул урра и поехал в глубь Владения. Туор повесил за спину арбалет и последовал за ним.

— Не сердись, светлейший! — крикнул вслед Сихон. — Я выполняю то, что приказано!

Огорченный Ортран повернул урра. Он догнал Эака:

— Ты твердо решил умереть, светлорожденный?

Изумленный Эак уставился на него:

— С чего ты взял… аргенет?

Ортран смутился:

— Мне показалось, ты решил принести свою жизнь, чтобы дать Империи повод начать войну против Конга?

Какое-то время путешественники переваривали его слова, потом все рассмеялись.

— Польщен! — проговорил Эак сквозь смех. — Нет, ты ошибся.

— Тем печальней! — пробормотал Начальник Внутренней Стражи. — Моя жизнь стоит немного, но она мне приятна. А ваши… Мне не хотелось бы, чтобы они прервались. Единственный выход — покинуть Владение. Благодаря твоему слову Сихон, может быть, отправил солдат в дозор. Тогда мы выйдем. Но тебе, аргенет, придется остаться. Ради чести.

— Есть другой путь, — заметил Биорк.

— Стены неприступны! — возразил Ортран. — Во всяком случае, для урров. А без них нас догонят за день.

— Потерпи, — ответил Биорк. — И увидишь.

Они замолчали. Мона зашла, но ее сменила Уна и окрасила дорогу в золотистый цвет. Когда они миновали Дворец, Санти, обернувшись в седле, мысленно попрощался с ним. Какие бы страшные дела здесь ни происходили, ему дом антассио соннангов не принес зла. Напротив, подарил счастье. Юноша взглянул на Этайю, ловко сидящую в седле. Одетая в трико, куртку и сапоги, она казалась маленькой и уязвимой. Почувствовав мысли Санти, фэйра обернулась и одарила его своей странной улыбкой. Света Уны было недостаточно, чтоб выдать оттенок ее кожи и волос, потому в вуали не было нужды. Этайа была без головного убора, только серебряный обруч удерживал пушистые волосы. Санти послал урра вперед, и они поехали рядом, беззвучно переговариваясь.

— Нас преследуют! — заметил Биорк.

— Соглядатаи! — пренебрежительно отозвался Ортран.

— В трехстах минах — отряд из двадцати всадников!

— Откуда ты знаешь? — удивился Ортран. — Я ничего не слышу!

— С урров сняты кланги, — пояснил Биорк. — Но я вижу их.

— В такой темноте?

— Уна отлично светит. К тому же я — туор.

— Прости, забыл. Кстати, еще не поблагодарил тебя за помощь. Полагаю, ты спас мою жизнь. Пусть и ненадолго.

— «Хтон знает», так, кажется, вы говорите? Ты отлично владеешь «звездой», но против хорских клинков она не годится. Мой закон требовал, чтоб я вмешался: предатель обучил негодяя светлому искусству. Жаль, я не успел узнать, кто это сделал!

— Еще узнаешь, отец! — вмешался Нил. — Коротышка живехонек, клянусь прыщами Кулдора! Зря ты его не прикончил!

— Сам он — ничто! — сказал Биорк.

Хассун в седельной сумке тявкнул.

— Почуял свиту! — засмеялся Нил. — Прибавим?

— Ни к чему! — сказал туор. — У нас ночная прогулка!

Они уже миновали озеро.

— Надо бы накормить урров! — заметил Нил.

— В овраге много грибов! — сказал туор. — У нас будет минт двадцать, если эти ребята, — он кивнул назад, — не будут слишком назойливы!

— Тогда мы их слегка проучим! — засмеялся Нил. — Их только три десятка! Да, отец?

— Два, — уточнил Биорк.

— Они хорошие бойцы! — предупредил Ортран. — Я сам не берусь управиться больше, чем с тремя.

— Здесь-то? — откликнулся Нил. Они как раз въехали в лес, и их окутала темнота.

— Спорю, что управлюсь один!

— Принимаю! — сказал Ортран.

— Не советую! — вмешался Биорк. — Нил видит в темноте не хуже меня. Ты проиграешь!

— То-то! — великан захохотал.

Биорк, знавший дорогу, выехал вперед. Остальные держались в нескольких минах от него. Всадники отпустили урров, и животные не могли потерять друг друга. Погоня держалась в двухстах минах позади.

Они подъехали к оврагу. Демон одним мощным прыжком оказался внизу, подняв тучу брызг. Остальные урры спускались более осторожно. Пока они неторопливо ехали вниз по ручью, урры жадно глотали грибы, время от времени рявкая друг на друга.

Их преследователи ехали поверху. Слышно было, как шуршат листья под ногами их урров. Оба отряда делали вид, что не замечают друг друга.

— Здесь! — тихо сказал Биорк, указывая на вход в подземелье.

— Что это? — так же тихо спросил Ортран.

— Жилище Древних. Наш путь к свободе.

— Вы отважные люди! — сказал воин. — Жаль расставаться с вами!

— Так составь нам компанию! — предложил Нил. — Как бы тебе не влетело от хозяйки. Поедем! Не хочу, чтобы ты умер из-за нас!

— Нет, нет! — нервно проговорил Ортран. — Я… должен остаться!

— Ты умрешь, — бесстрастно сказал Эак. — Нас это огорчит, хотя я тебя понимаю.

— Я не могу, не могу! — твердил Ортран, отъезжая от него и Биорка.

Удар кулака Нила можно было сравнить с ударом маир-унратена. Хотя нанесен он был по затылочной части стального шлема, но Ортран без чувств повалился на шею урра. Глаза Демона вспыхнули. Он молниеносно развернулся. Клыки щелкнули в опасной близости от лица Нила. Но великан тут же поймал его за шерсть под нижней челюстью и хлопнул ладонью между глаз.

— Тихо, дур-рак! — рявкнул он. Удивительно, но урр тут же успокоился. — Нет времени на болтовню, отец! — сказал он. — Того и гляди орехи посыплются нам на головы! Вперед!

И всадники один за другим нырнули в черную пасть пещеры. На сей раз у них не было светильника, но зато туор знал дорогу. Задержался он лишь однажды: чтоб, дотронувшись до зеленого знака, затворить ход. Он еще в прошлый раз заметил светящийся клин и лишь опасался, что ржавчина — это все, что осталось от наружных «дверей». Но опасения оказались напрасными: поднявшаяся снизу стена перекрыла тоннель в двух минах от входа. Друзья быстро преодолели темный тоннель, и туор «открыл» ход в зал. Здесь все осталось неизменным. Сияние «ветвей» и «стволов» диковинного леса показались Санти ослепительным после темноты коридора. Всадники невольно придержали урров. Только фэйра спокойно поехала вперед, и «деревья», к которым она приближалась, вспыхивали еще ярче. «Стволы» некоторых раскрывались, обнажая мерцающую сердцевину. В воздухе запахло грозой. Голубоватая дымка окружила фэйру и пространство вокруг нее. Из дымки, вернее, ею самой, творились смутные пятна, формы, колеблющиеся очертания возникающих и распадающихся фигур. Но сама дымка и то, что создавалось ею, было достаточно прозрачным, чтобы видеть медленно ступающего урра и стройный силуэт женщины, покачивающейся в высоком седле.

Биорк опомнился первым. Его урр с коротким рыком прянул вперед, настиг Этайю, обогнал и пошел впереди.

Тогда и остальные двинулись: первым — Санти, за ним — Эак и последним — Нил, ведущий за собой Демона с бесчувственным Ортраном на спине.

Всадники двигались беззвучно в полной тишине. Тишине, которая, казалось, поглощала все звуки. Даже цоканья клангов не было слышно. «Лес» вокруг сиял. Но люди перестали обращать внимание на переливы драгоценных камней. Потому что образы, рождаемые призрачной дымкой, становились все более реальными.

Теперь в них угадывались лица людей, пейзажи, прекрасные или мрачные, удивительные строения… Все это смешивалось в хаотических соотношениях, лишенное пропорций и естественных цветов… Видения были похожи на музыку, которую воспринимаешь глазами. И самым прекрасным, равно и самым устрашающим, было то, чему невозможно было найти определения. А сила воздействия этой фантасмагории была такова, что через минту Санти ощутил, как его переполненный мозг содрогается изнутри. Юноша был на грани потери рассудка. И не он один: все, кроме фэйры и потерявшего сознание Ортрана, испытывали то же, что и ортономо.

Санти хотел закрыть глаза, но забыл, как это делается. Окружающая его тишина вдруг обрела тысячи голосов, и юноша почувствовал, как тело его распадается, растворяется во множествах окружающих его форм…

Узкая теплая ладонь легла на его веки, опустила их, и спасительная тьма окутала Санти. Потускнели и угасли призрачные голоса. Покой понемногу исцелял его лихорадящий разум. Санти вновь ощутил себя на спине урра, услышал негромкое «кланг-кланг» ступающих лап.

— Можно открыть глаза! — раздался мелодичный голос фэйры.

Санти поднял веки. Волшебное подземелье осталось позади. Урры несли всадников по серому коридору. Санти был последним. Его урр отстал от черного Ортранова Демона на три десятка минов. Санти сжал коленями его горячие бока и вдруг явственно ощутил затылком чей-то взгляд. Урр уже прыгнул, когда юноша быстро обернулся, едва не потеряв равновесия.

Он удержался на спине урра, только вернувшись в обычное положение. Но и одного мгновения было достаточно. Он совершенно ясно увидел у входа в подземный зал человеческую фигуру. За ее спиной сиял и переливался «лес», и света было довольно, чтобы Санти разглядел лицо мужчины, на голову которого был наброшен капюшон серого плаща. Как раз в тот миг, когда юноша обернулся, стоявший у входа сдвинул рукой капюшон, и Санти увидел серебряный обруч над его глазами. Обруч с черным, отливающим багровым огнем камнем точно посередине высокого лба.

В следующее мгновение урр уже унес юношу прочь, и вход в подземный зал скрылся за плавным изгибом коридора.

Санти, все еще не освободившийся до конца от видений «леса» Древних, решил, что человек в сером плаще — последняя из иллюзий.

Урр ортономо догнал Этайю и, повинуясь руке юноши, пошел рядом с ней. Спустя три четверти хоры они выбрались на вершину холма, под усыпанное белыми звездами небо Конга. Их урры еще не достигли подножия, когда позади раздался мощный удар и почва слегка вздрогнула под лапами урров. Огромная скала, поднятая механизмами Древних, вновь опустилась, надежно запечатав вход в подземелье.

— Держись от него подальше, короткохвостый, если не хочешь потерять последнее ухо!

— Ур-р-р! А я-то думал, ты мне друг, Одиночка!

— Правильно думал! Совет друга!

— Как же! Вы, двуногие, слишком высокого мнения о своей магии! Если вы два века…

— Три!

— Все равно! Три века лепили его, значит, никто другой и не подходи! Да я, может быть, вытащил его…

— Чушь! Сам знаешь, что чушь!

— Ур-р-р! Ну и что с того? Мне он нравится! И клянусь собственной драной шкурой, он еще покажет вам всем!

— А я тебе советую, пестроголовый, не вертеться у нас под ногами! Я-то тебя не обижу, но есть кое-кто, кому ты не больше, чем земляная ящерица!

— Мог бы сказать и — червяк! Я не обидчив! Ну, слушай, а когда вы завяжете надувать щеки и плевать друг в друга дымом, я могу пристроиться к парню? Клянусь твоим третьим глазом — мы уже приятели!

— Можешь! Будь готов получить хорошего пинка! А сейчас: марш в свой трактир, дуй кайфи и сиди тихо!

— Надеюсь, ты не думаешь, Одиночка, что я сдрейфил?

— Не думаю! Проваливай, ради Безымянного!

— Пока, Одиночка! Поддай им огоньку!

— Пинка тебе, маленький разбойник!

— Ур-р-р!

Когда Санти, завернувшись в одеяло, лег в нескольких шагах от крохотного костра, ему показалось, что между Владением и настоящим мигом лежит несколько иров. Ангмар же вообще затерялся в глубинах времени.

Юноша видел спящих Нила и Эака, бодрствующего туора, Этайю, в нескольких минах от Санти, рядом с лежащим на спине Ортраном. Он видел серебряную Мону и бархатное небо, и, сам не заметив как, — уплыл в сны. Удивительные сны, страшные и прекрасные одновременно. Он видел города, возводимые на берегах древних морей, видел горы и лесные долины. Видел быстрые синие реки, выгрызающие ущелья в Черных Горах. Он видел яркие до нестерпимого краски джунглей и зарево над стенами павшего города. И пылающее лицо демона. И чешуйчатую бронзово-блестящую спину дракона. И себя — на этой спине. А внизу — острые гребни и багровое пламя заходящего Таира.

Еще он видел отца: яростное лицо в маске из пота и пыли и широкое лезвие меча над его головой. И снова пламя, пламя, пламя и черные клубы, поднимающиеся к тусклому небу…

А потом, ниоткуда, из желтого облака, подсвеченного небесным огнем, из пепла, кружащегося над огнедышащей вершиной, из грохота тарана, ударяющего в запертые, почерневшие от времени врата цитадели, — пришло к нему имя: «Сегейр»!

Глава первая

«Ар-Тохар умирал медленно. Грузное тело его уже начало остывать, а мысли еще шевелились под чудовищным, покрытым язвами теменем.

Ар-Тохар, Страж Беды, жил так долго, что стал серым и древним, как сами скалы Тесных Врат. Он никогда не спал и теперь, погружаясь в покой, у которого нет имени, испытывал чувство, неведомое ему прежде.

Кожа Ар-Тохара, толстая бугристая шкура, крепкая, как моченое дерево Хма, покрылась сетью мокрых трещин, и, привлеченные запахом слизи, уже сползлись к нему белые медлительные черви, уже вбуравились внутрь расплющенного собственной тяжестью брюха и принялись выедать почерневшие от яда внутренности.

Пепел прогоревшего костра припорошил остатки недоеденного мяса. Рядом лежала окованная красной медью палица. Поднять ее не под силу и трем мужчинам. Словно пламя горела она в лучах заходящего Таира.

В пяти шагах остановил колесницу Ангтэй, с удовлетворением посмотрел на поверженного. Верховые же за его спиной бросали на умирающего колосса опасливые взгляды. Страшен Ар-Тохар, Страж Беды: восемь минов от толстого черепа до черных беспалых стоп. Вечность назад сотворил его маг — сторожить Тесные Врата. Вечность сидел здесь, твердый и тяжелый, как базальтовый валун, Ар-Тохар. Еще дрожит толстое веко, но мертвей мертвого Страж Беды. Открыта хитроумному Ангтэю долина Аит. Скоро наполнятся мясом тучных быков животы воинов. Скоро напьются теплой крови их мечи. Все богатства Аит, все женщины Аит, вся сила Аит будут его, Ангтэя!

Хороша Дорога Древних! Быстро покатится по ней колесница. Трепещи, долина Аит!

— Рагха, Ангтэй! — Горы шатаются от боевого клича воинов.

Услышал умирающий. И услышал ушами Стража создатель его, одинокий маг. Откинулось веко Ар-Тохара, чтобы увидел маг Ангтэя. И ужаснулся.

Набрал в грудь горный, холодный воздух крепкорукий Ангтэй…

Далеко одинокий маг. Но стремительна мысль его:

— Тур! Тур! Бог-Герой! — воззвал. — Есть дело для тебя! Окажи любезность!

— Рад! Рад! — откликнулся воинственный бог. — Слышу тебя, старый бродяга!

— Па-ашел!!! — выдохнул колесничему Ангтей. Двинулась колесница. Двинулись за ней меднолицые всадники…

И остановились. Потому что зашевелился вдруг Ар-Тохар. Поднял черное лицо. Оперся на толстые, как туловище урра, руки. Ужас сковал войско. Одни лишь Ангтэй не видел колосса. Весело катится колесница по гладкой дороге!

А Страж Беды уже сидел поперек пути, и уже потянулась к палице рука его…

Замерли всадники.

Встал Ар-Тохар, мертвый, страшный, с проеденным червями брюхом, с сукровичными трещинами на раздувшемся лице.

Сотни стрел упали на него, но отскочили от твердой кожи, а те, что вонзились в широкие язвы, задрожали, как вздыбленная щетина.

Пошел Ар-Тохар. Упала косо окованная медью булава на передовых. И восемь трупов легли на серые скалы. Еще раз упала булава — и стало их двадцать шесть, потому что тесен проход.

Как бежали герои, спасаясь от Вечного Стража! Как благословляли они богов! Те, что уцелели.

Мчался Ангтэй по Дороге Древних и не смотрел назад, потому что радовалось сердце го…

Глянул на него сверху Ар-Тохар, отложил в сторону грозную палицу, взял камень весом в два крепких урра и метнул.

И упал камень точно в центр колесницы…»

ЛЕГЕНДА О ДОЛИНЕ АИТ

Тракт был запущен, но три урра вполне могли проехать по нему рядом. Между деревьями иногда проглядывали возделанные участки, далеко не такие пышные, как в Междуречье.

Эак, Нил и Ортран ехали впереди, и черный урр Ортрана постоянно пытался обогнать других. Следом двигались Этайа с Санти, за ними — Биорк, а последними — два вьючных урра. Один из них время от времени глухо рычал: ему не нравилась ноша — туша синей ящерицы, которую утром подстрелил туор.

Небо было мглистое, забитое серой ватой. И от этого обступивший дорогу лес казался мрачнее, чем он был на самом деле. Смешанный лес: оэки, дрионы, тисы, кернуты, колючие низкорослые нгату, из которых режут отличные посохи. Одичавшие плодовые деревья рядом с широколапыми гигантами экдрео, распушившими мягкие голубые иглы.

Полхоры назад путешественники обогнали караван из шестнадцати повозок. Караванщики, на подбор — крепкие молодцы с широкими поясами из бычьей кожи. Хищные цепкие зырки из-под пестрых головных повязок, длинные конгские мечи. Так не похоже на добродушных купцов Низовья! Только слепой мог бы назвать их дружелюбными. Впрочем, благодаря Нилу, Ортрану и Эаку, маленький отряд выглядел достаточно внушительно.

Общительный Нил тут же по обыкновению завязал разговор с предводителем, разделил с ним хурум и узнал, что в двадцати лонгах выше по дороге — большая деревня с постоялым двором.

— Можем там заночевать, — сказал он друзьям.

— Что за люди? — поинтересовался Эак.

— Контрабандисты, — ответил за Нила Ортран. — Торгуют с Тонгором. Серьезные мужи. Если у тебя больше денег, чем силы, от них лучше держаться подальше.

— Это не о нас! — засмеялся Нил. — Хотя кое-кто не прочь размяться, а, сениор аргенет?

— Может, стоит расспросить их о пути в обход Тонгора? — проигнорировал замечание Эак.

— Они не скажут, — ответил Ортран. — Я знаю эту породу: двое таких были под моим началом во Владении. Отличные бойцы. Но скрытные: свой язык, свои законы. Говорят, они воруют женщин и продают их в Тонгор.

— А что еще?

— Еще: оружие, пряности, ткани. А оттуда — камни, металл, чудодейственную смолу. Впрочем, в точности я не знаю.

— Эти горы не похожи на Горы Фэйр! — заметил Санти, когда в одном из просветов они увидели краснокоричневые склоны Кангрского хребта.

— На всей Асте нет гор, подобных нашим. Так же, как и золотых лесов. Увы! Когда-то они росли по всему югу Таурана. Впрочем, и этот лес хороший. Не злой.

Распластавшаяся в воздухе летающая змея-флаисса спланировала через дорогу над их головами. Санти проводил ее взглядом.

— Кажется, я мог бы посадить ее себе на плечо, — сказал он.

— Зачем? — удивилась фэйра. — У нее собственный путь. Пусть летит.

«Тай! — произнес юноша мысленно. — Тебе никогда не хотелось сделать так, чтобы люди следовали за тобой?»

«Так?» — Этайа показала Санти картинку: она, летящая на драконе, а внизу — огромная толпа людей. Это означало: могу, но — зачем?

«Ну, все-таки приятно чувствовать себя сильным?» — Дуновение ветра растрепало волосы ортономо.

«Видел ли ты когда-нибудь дракона, собирающего стаю унратенр?»

«Но магия фэйров может сделать людей подобными фэйрам! Разве это не благо?»

«Подобными, Санти. Только — подобными. Зачем нам подобные? Гончар лепит маску, похожую на лицо. И всегда найдется кто-то, кому маска — милей лица. Когда ты поймешь магию фэйров, то перестанешь спрашивать. А если бы ты пожелал, то узнал бы ответ и без меня: мы не гончары».

— Просто я хотел поговорить с тобой! — улыбнулся юноша. И мысленно: «Скажи, если нам будет грозить опасность, ты вмешаешься?»

«Да. И не только я».

«Кто же еще?»

Он увидел сначала смеющийся рот Этайи, а потом лицо мужчины с залысым лбом, большим ртом и глубоко запавшими глазами. Серебряный обруч охватывал его голову выше линии глаз, и над густыми бровями блестел черный камень. По этому камню Санти тотчас вспомнил.

— Я видел! Видел его! — воскликнул он так громко, что ехавшие впереди оглянулись. — Я видел его! — повторил юноша тише. — Там, в подземелье Древних!

«Я рада! Это — друг! Но не надейся, что он сделает за тебя твое дело!»

«Не надеюсь». — И негромко пропел:

— Так, — сказал он, — поют у нас в Конге.

«А как поешь ты?»

Санти задумался…

— Я пою нынче. Но не хотел бы, чтоб со мной поступали так, как я пою!

— Эй, отец! — пробасил Нил. — Говорят, мясо синей ящерицы вкусней телятины?

— Какая разница твоему брюху? Торф, навоз, уголь — пожару все равно! — откликнулся туор.

Впрочем, Таир уже перевалил через зенит, и пора было останавливаться для обеда. Всадники въехали в лес, отыскали подходящую поляну и расседлали урров, чтоб те могли свободно пастись.

Маленький хиссун поймал ящерицу и принялся уплетать ее с забавным урчанием. Костер весело трещал, пожирая сухие сучья. Вскоре поджаренные на палочках грибы отправились в котел с мясной похлебкой.

Вернулся Нил с полным мешком спелых мелких фруктов для Этайи, которая не ела мяса. Ортран через всю поляну бросил ему наполненный вином мех. Гигант поймал его, присосался к горлышку.

— Уф! — сказал он, оторвавшись. — Славный денек! — И заткнул мех деревянной пробкой.

Земля слегка вздрогнула.

— Клянусь рогами Тора! — озабоченно сказал великан. — Твердь стала беспокойной, как шкура тага! Отец! Ты не мог бы взглянуть, как там дальше с дорогой?

Биорк кивнул и подошел к своей суме. Там лежали приспособления, которые используют туоры для лазания по скалам и деревьям. Маленький воин привязал к ногам «когти», одел на руки толстые перчатки с шипами на ладонях. Выбрал дерево — старый экдрео.

— О! — воскликнул Ортран, увидев, как Биорк карабкается вверх по стволу со скоростью бегущей ящерицы. Воин никогда прежде не видел мастера Минмэнтен Турарса в действии.

Взобравшись почти на самую вершину, Биорк встал на толстую ветвь, горизонтально отходящую от ствола, и пошел по ней туда, где крона была реже. Снизу его видеть не могли, но сам он в одном из просветов увидел человеческие фигурки, совсем крошечные: как-никак высота была не маленькая — минов шестьдесят. Туор шел до тех пор, пока ветка не стала ощутимо покачиваться. Чувство равновесия у Биорка было идеальное — упасть он не мог, но конец ветви был намного тоньше, чем ее основание. Она могла попросту сломаться — насколько прочна древесина экдрео, туор не знал. Впрочем, там, где он стоял, обзору уже ничего не мешало. Биорк видел тракт, караван внизу, а выше — ровные зеленые полосы возделанных полей, озеро и домики селения. «Лонг десять», — прикинул он. Еще он увидел гору. Высоченный конус, поднимающийся к небу над рыжей цепью Кангрских гор. Вершина конуса была увенчана снежной короной. «Столп Небес!» — догадался Биорк. У него были глаза туора: человек не смог бы различить силуэт потухшего вулкана на таком расстоянии.

Спустился он так же проворно, как и поднялся.

Эак расстелил карту, и четверо воинов склонились над ней. Санти из любопытства тоже присоединился к ним.

— Думаю, это последнее большое селение, которое мы встретим, — сказал Ортран, имевший кое-какие сведения о западной части Конга. — Леса тянутся еще на тридцать-сорок лонг. Потом — пустыня.

— Она проходима? — спросил Эак.

— Вот здесь обозначена дорога! — вмешался Биорк. — Она намного хуже этого тракта?

— Думаю, намного лучше. Это дорога Древних.

— Приятная новость! — заметил Нил. — А как там насчет еды?

— Кактусы. Они — и еда, и вода. Надеюсь, они придутся тебе по вкусу?

— Думаю — нет. В свое время я поел их довольно! — усмехнулся гигант. — Надеюсь, отец подстрелит что-нибудь посущественней!

— Кстати, какое там зверье? Есть опасные твари? — спросил Биорк.

— Я слышал только о хуругах. А выше, в горах… Не знаю. Хребты высоки. Вряд ли кто забредет с юга или с запада.

— Я никогда не видел саурона! — вдруг сказал Эак. — С удовольствием поглядел бы на него!

— О да! — улыбнулся Ортран. — И он — на тебя. Мы все, и урры в придачу, сошли бы ему в качестве легкого завтрака. К счастью, здесь их нет. Но поезжай на юг, аргенет, — и найдешь. И саурона, и еще кое-кого!

Эак подозрительно посмотрел на нормана: не издевается ли? Ортран был серьезен, как сам Нетон.

— Пойду займусь мясом, — сказал Нил. — Мы можем до вечера разглядывать карту, но только Хтон знает, где мы будем вечером!

— Биорк, ты не видел караванщиков оттуда, сверху?

— Они далеко. Нонторы идут медленно.

— Уж не опасаешься ли ты купчишек? — удивился Эак.

— Каждый из «купчишек» стоит двух-трех солдат! — возразил Ортран.

— Да? А сколько стоишь ты?

— Полагаю, хорошего выстрела будет довольно любому из нас! — вмешался Биорк. — Уж не забыл ли ты уроки моего брата, аргенет?

— На что ты намекаешь? Как я мог забыть уроки собственного наставника? То, что я не смог прикончить магрута сонанги, еще не значит, что я разучился владеть мечом! Я сражаюсь клинком, а не магией! — запальчиво закончил Эак.

Биорк тихо засмеялся и повалился на спину. Глядя в сплетение ветвей над головой, он начал размеренно произносить:

— Воин не должен говорить о своих силах. Воин не должен презирать других. Воин должен быть осторожным в…

— Воин не должен вслух произносить сто шестнадцать правил, если шесть минов камня не отделяют его от мира! — крикнул возившийся у костра Нил.

— Истинно так, сын! Я забылся. Этот край расслабляет. Здесь так тепло и безопасно! — туор потянулся, выгнувшись, как аскис.

— Тур-Победитель! — воскликнул Ортран. — Здесь безопасно?

— А был ли ты в Магре, аргенет? — поинтересовался туор. — Кстати, место, куда мы идем, может оказаться еще похлеще Магра!

— Я не трус! — с достоинством произнес северянин. — Раз я связал свою жизнь с вами — она ваша. Кроме того, никто, кроме вас, не сможет восстановить мою честь.

— Слово Асенара! — очень серьезно сказал Эак. — Если мы вернемся, ты будешь обелен!

В молчании прошло несколько минт, а потом Санти спросил:

— Биорен! Ты сказал: маг не был магрутом. Как же тогда он мог исчезать и появляться?

— Бывает, — отозвался туор. И вдруг оказался стоящим на ногах. Хотя только что лежал на спине. — Примерно так, друг Санти.

— Что ты сделал? — спросил Эак. — Я видел такое прежде, но думал, что это магия.

— Помнишь девятнадцатое правило?

— Рука опережает глаз?

— Да. Это — следующий шаг. Магрут умел делать это куда лучше меня. Никакой магии!

— А как научиться? — спросил Санти.

— Тебе? — глаза туора излучили веселье. — Никак! Я не понимаю, что за нужда в этом тебе, друг Санти? Спроси у нее, — он кивнул в сторону Этайи. — Она скажет.

— Туринг! — перебил его Эак, обиженный тем, что от него отвернулись. — Но я убил его? Как? Каким образом?

— Мечом! Довольствуйся тем, что знаешь, сын Дино! — отрезал туор. Он терпеть не мог, когда его называли турингом.

— Мессиры! К столу! — позвал Нил.

— Это ты называешь столом! — проворчал туор, усаживаясь на землю и принимая миску с похлебкой. — А пахнет недурно!

Санти вдруг обнаружил, что Этайи на поляне уже нет.

«Тай! Тай!» — встревожившись, мысленно позвал он.

«Я приду! — пришел ответ. — Ешь, не беспокойся!»

Хиссун подкрался к юноше и стащил у него кусок мяса. Прямо из миски.

— Ах ты разбойник! — закричал туор. — Я тебя!

Хиссун удрал под куст. Но украденный кусок уволок с собой.

Нил отнес ему пустой котел, и хиссун, справившись с мясом, принялся вылизывать внутренние стенки котла.

— Удивительно! — восхитился гигант. — Сколько может сожрать этот малыш!

— У вас много общего, сынок! — заметил Биорк. — Поспать он тоже не против. Кстати, сочувствую тебе, но через полхоры мы должны быть в седлах. Надеюсь, во Владении ты отоспался впрок?

— Не только отоспался! — гигант подмигнул Эаку, но тот не обратил внимания. В последнее время он стал куда менее обидчивым.

Этайи все еще не было.

Селение вынырнуло из-за поворота так неожиданно, что северяне придержали урров. Только что вокруг была сплошная стена леса, а тут лонги и лонги — возделанные поля, сады. И синяя гладь горного озера. Несколько десятков ухоженных домиков — между берегом и дорогой. Два — побольше. Один — наверняка постоялый двор, о котором говорили караванщики.

Встречные, в основном крестьяне, без смущения разглядывали путешественников. Чужие не в новинку, но таким удивились бы даже ангкорцы[37].

Постоялый двор оказался невелик. Двухэтажное здание с обширным двором, стойлами, касурратеном. Ворота распахнуты. Заслышав цокот клангов, из дома вышел хозяин. Сам. И тотчас забыл о собственной важности, рысью побежал навстречу. Одежда Эака и доспехи Ортрана производили впечатление.

На зов вмиг сбежались слуги, приняли урров, подхватили вещи. Забегая вперед и беспрестанно кланяясь, хозяин повел гостей в дом, грубо отталкивая загораживающих дорогу. Обитатели постоялого двора смотрели на прибывших без враждебности. Но и без симпатии. У большинства были такие лица, что Санти на всякий случай проверил, на месте ли кошелек, врученный ему Этайей.

Хозяин отвел путешественников на самый верх, показал комнаты, вероятно, самые лучшие в доме. Здесь уже лежали чьи-то вещи, но по его распоряжению слуги вынесли все лишнее и мгновенно навели порядок.

Комнаты, все три, были так себе. Но, безусловно, ничего более приличного не было и в ста лонгах отсюда. Лебезящий хозяин заверил, что обед будет достоин самого ситанга. И цену запросил, смущаясь и пошмыгивая носом, тоже достойную ситанга. Но Эак не привык торговаться.

Пока остальные устраивались, Санти выскользнул во двор. Как раз вовремя, чтобы услышать любопытный разговор, который вели хозяин постоялого двора и приземистый широкогрудый конгай с лицом, перекошенным из-за скверно сросшегося рубца от удара мечом.

— Ты обещал эти покои мне! — угрожающе говорил перекошенный, тиская рукоять длинного меча.

— А сколько ты мне заплатишь, Хуруг? — хозяин совершенно не боялся, но вся любезность его осталась наверху.

— Мы договорились, Жлоб! Ты обещал. И деньги взял!

— Я учту их в наших будущих расчетах! — быстро ответил хозяин.

— Ну, Жлоб, пеняй на себя! — злобно пообещал перекошенный.

— Ты меня попугай! — повысил голос хозяин. — У тебя с собой кто? Пятеро да трое. Да ты сам. А у меня одних слуг — две дюжины!

— Полсенты удальцов! — рявкнул Хуруг. Санти показалось: он вот-вот бросится на хозяина постоялого двора. — Завтра они будут здесь! Попоешь!

— А кто купит у тебя товар, Хуруг? — ехидно спросил его партнер. — В Ангмар поедешь? Или к ситангу? Не одиноко будет твоей голове, когда ее оденут на шест, Хуруг?

— Хор-рошо же, Жлоб! — зарычал перекошенный, буравя собеседника красными от хурума глазками. — Сам выкину! И золотишко перетрясу! Кто в вашей дыре мне указ? А тебе — шиш! — Он сделал неприличный жест и пошел прочь.

Хозяин захохотал:

— Попробуй, попробуй! Вот тебе башку и проломят. Видал герб у здоровяка со «Звездой»? Страж красноглазого! А другие еще покруче. Это тебе, Хуруг, не купцов трясти!

— Много ты о купцах знаешь! — проворчал Хуруг, проходя мимо затаившегося Санти.

— Хуруг, говоришь? — проговорил Биорк, когда Санти передал ему подслушанный разговор. — Тварь сильная. И подлая. Будем держать руки на мечах. Хотя не думаю, что вдевятером они нападут. Поостерегутся.

— Ты воин, — сказал юноша. — Тебе решать.

— Не волнуйся! — туор приподнялся на носки и ободряюще похлопал Санти по плечу. — Мы — звери зубастые. Пойдем пообедаем.

— Поужинаем! — улыбнулся юноша.

В трапезной, тускло освещенной и не очень опрятной, было человек пятьдесят. Стол, который хозяин предложил шестерым путешественникам, стоял особняком на небольшом возвышении. И блюда им подавали не те, что другим. Санти показал Биорку Хуруга. Бандит сидел в дальнем углу и пил вино в компании восьми таких же, свирепого вида, парней. Нетрудно было заметить, что другие посетители относятся к ним с опаской.

Друзья ели в молчании. Что касается ортономо, то он так устал, что мечтал лишь о том, чтобы лечь в постель. Хозяин то и дело подходил, справлялся, не нужно ли что-нибудь. Он даже принес вазу со свежими цветами и поставил, поклонившись Этайе, на середину стола. Санти с трудом мог представить, что этот вежливый, внимательный человек — тот самый, кто днем разговаривал с Хуругом. Внимание хозяина оберегало их и от желающих познакомиться.

Утолив голод, путешественники сразу поднялись к себе. В их распоряжении были три комнаты: две большие и одна поменьше, которую взяла себе Этайа. Санти провалился в сон, едва голова его коснулась подушки. Но успел заметить, что постельное белье чистое и отменного качества.

Проснулся он задолго до рассвета и не по своей воле. Его разбудило негромкое тявканье хиссуна в соседней комнате. Встревожившись, он сел на постели, но тут же успокоился. Этайа не спала. К своему удивлению, он обнаружил, что Нил и Биорк тоже проснулись, причем оба одеты и вооружены. Слух у Санти был хороший, и потому он услышал тихий-тихий скрежет. Кто-то ковырялся в замке. Но не их, а соседней с ними комнаты, той, где спали Эак с Ортраном. Лучшее, что юноша мог сделать, — это не шевелиться. Биорк, двигаясь тише, чем миура, приблизился к двери, осторожно приоткрыл ее и сделал знак Нилу.

Великан встал посреди комнаты и медленно-медленно втянул в себя воздух. Заинтересованный Санти не сводил с него глаз. Он понял, что Нил концентрирует энергию, но не знал для чего.

Раздался щелчок отпертого замка, потом сильнейший удар и звон сорванной задвижки. Колени Нила согнулись, а потом тело его взлетело в воздух, горизонтально, как живой снаряд. Ноги одновременно распрямились и ударили в перегородку между комнатами.

И стена взорвалась.

Когда пыль рассеялась, Санти увидел в огромном проломе всех четверых: Биорка, Нила и Эака с Ортраном. Оба аргенета были голые, но с мечами в руках. Пятеро «гостей» валялись на засыпанном обломками кирпичном ковре, а шестого Нил держал за шиворот. «Гость» слабо трепыхался.

Санти быстро оделся и пролез в пролом.

— Может, стоит догнать его, отец? — спросил Нил, указывая на разорванную оконную сетку.

— Хаом его…! — выругался Ортран. — Кто такие?

Нил взял за подбородок пойманного бандита и задрал его голову вверх.

— Кто таков? — рявкнул он.

Пойманный так перетрусил, что не мог вымолвить ни слова. Только нечленораздельно мычал.

В комнату ворвался хозяин постоялого двора со слугами и светильниками.

— Что!.. — закричал он с порога. И тут увидел пролом. Челюсть его отвалилась.

— Моя… Мои… — лепетал он.

Меч Ортрана коснулся его носа.

— Твои, говоришь? — осведомился он. — Сейчас ты пойдешь к ним! — и отвел оружие для удара.

Хозяин отскочил с необычайным проворством.

— Нет, господин! Нет! — завопил он. — Я ни при чем!

Слуги бросились ему на помощь, но довольно было одного вида Эака и Нила, чтобы они замерли.

— Что «нет»? — спросил Ортран, смягчаясь.

— Не мои люди! Не я! Хуруг! Я ни при чем! Моя стена! Мои лучшие комнаты! О боги! — запричитал он, поняв, что еще поживет немного.

— Не врет, — подтвердил Биорк. — Я запомнил этих еще с ужина.

— Ты был обязан нас предупредить! — строго сказал он хозяину. — И стена бы осталась целой.

— Может, приколоть его, Биорен? — предложил Ортран. — Думаю, без него не обошлось. А пользы от него…

— Нет! Нет! Не убивай! — завопил хозяин, прижимаясь к стене. — Я полезный! Я очень полезный! Все расскажу! Все, что пожелаете! Только не надо убивать!

— Умолкни! — Ортран ударил его плашмя мечом, и хозяин повалился на ковер.

Нил все еще держал за шиворот сомлевшего бандита.

— Взбодри-ка его! — сказал Биорк.

Нил сжал пальцами ухо грабителя. Тот мигом пришел в себя и завопил. Нил отпустил ухо.

— Хуруг? — спросил Биорк.

Глаза бандита обшарили комнату, остановились на разорванной сетке.

— Сбежал! — прошептал он.

— Вижу! Куда сбежал?

— Не знаю! Меня убьют!..

— К шайке своей сбежал! — подал голос хозяин. — Где-то поблизости. Он должен знать!

— Ты!.. — зарычал на него бандит. Пальцы Нила впились ему в затылок.

— И-и-и! — заверещал бандит. — Пусти! Пусти!

— Хорошо кричит! — удовлетворенно заметил гигант. — Давай я сломаю ему спину?

— Валяй, — согласился Биорк. — Пусть у чернокрылых будет праздник. Не все же им дохлятину жрать! — Он толкнул ногой одного из лежавших на ковре.

Нил ослабил хватку, и бандит быстро сказал:

— Я знаю, начальник! Я знаю, где они! Я приведу вас! Только сохраните мне жизнь! — Глазки его забегали.

— Как в этой местности не любят умирать, — заметил Нил. — Что этот, что тот! — Он сплюнул в сторону хозяина гостиницы.

— Я — сам по себе! — сказал хозяин, обращаясь к Ортрану. — Учтите, у Хуруга полсотни парней! Если вы дадите мне немного денег, я найду вам помощников!

Ортран бросил меч в ножны.

— Нужна нам помощь? — спросил он Биорка.

— Да! — заявил Нил. — Я голоден. Пусть принесут пожрать!

— Ты слышал? — спросил Биорк хозяина. — Буди своих поваров, и пусть пошевеливаются: мы выезжаем через хору.

— Не надо меня убивать! — завопил бандит.

— Отдохни пока! — кулак Нила спустился ему на макушку.

— Предупреди Этайю, Санти, — сказал туор.

— Она знает! — ответил юноша.

— Чего ты ждешь? — спросил Нил хозяина. — Этого? — И сжал огромный кулак.

Хозяин опрометью бросился вон.

— Пойду вздремну, пока нет еды, — зевнув, сказал Нил. — Кто-нибудь покараулит?

— Иди, конечно! — отозвался Ортран. — Спасибо! Вы нас выручили!

— Не думаю! — сердито заявил Эак. — Я прикончил троих! И остальных прикончил бы, если бы вы все не испортили!

— Ну извини, сениор! — усмехнулся великан. — Я думал, ты спишь!

— Сплю? Когда вышибают дверь моей комнаты?

Нил второй раз зевнул:

— У тебя будет возможность развлечься. Полсотни безобразников, ты слышал? Половина — твои!

Таир еще не взошел, но они уже выступили в путь. Было достаточно светло. За спиной остались последние возделанные поля. И деревья вокруг стали намного ниже. Еще двадцать-тридцать лонг — и они исчезнут совсем: в горах другая растительность. Тракт был достаточно широк, чтобы две повозки разъехались, не сцепившись. Кланги урров взбивали рыжую мелкую пыль. Справа поднимался некрутой склон. Слева земля полого уходила вниз. Ехали прежним порядком. Нил — впереди, он развязал куртку и с удовольствием вдыхал прохладный воздух.

— Эй, Ортран! — он обернулся к норману. — Скоро станет холодно! Совсем как дома! Может быть, и снег выпадет?

— Надеюсь, так высоко карабкаться нам не придется, — отозвался бывший Начальник Стражи.

— А я люблю снег! — признался великан. — Готов отдать за него все конгские плантации анан! — И Эаку: — Что-то ты печален, мой сениор! Взбодрись! Чую своим сломанным носом: нам предстоит драка! Ого!

И затянул песню, которой научился во Владении:

Ортран подтянул ему таким же мощным басом:

Их громкие голоса будто разбудили Таир. Он вынырнул из дымки слева от дороги, и урры по собственной инициативе прибавили шаг.

— Старая конгская песня! — сказал Санти Этайе. — Хотел бы я, чтоб мои песни жили вполовину от того, сколько живет она!

Дорога между тем перестала подниматься вверх, зато теперь с левой стороны тоже был уходящий вверх склон. Через пол-лонги они оказались в настоящем ущелье. Эак вспомнил о том, как его чуть не прикончили конгайские всадники, и с опаской разглядывал поросшие кустарником склоны.

Биорк свистнул.

— Ну-ка, замолчите, парни! — крикнул он, догнав передних и осадив урра.

Нил и Ортран оборвали пение.

— Что, отец? — спросил великан.

— Тихо! — Биорк спрыгнул на землю и прижал ухо к каменистой почве. Потом вытащил из сумки хиссуна. Ветер дул навстречу, и хиссун сразу учуял чужих. Он сипло тявкнул. Биорк вернул его обратно в седельную суму.

— Наверху — чисто! — сказал Нил, осмотрев склоны.

— Впереди — дюжины четыре верховых, — сказал туор. — Едут быстро.

Ортран взялся за маир-унратен.

— Не спеши! — сказал ему Нил. — Они еще далеко!

Всадники двинулись дальше. Нил, Ортран и Эак — впереди. Затем — Биорк. Санти с Этайей — последними. Юноша хотел было присоединиться к воинам, но, уловив мысль Этайи, остался с ней.

Ехали молча. Урры, ощутив напряженность хозяев, тоже старались бежать мягче. Через треть лонги перед ними открылся сравнительно прямой участок дороги, а впереди — облако рыжей пыли.

Облако приближалось. Уже можно было разглядеть всадников. Дорога шла под уклон, и урры мчались, покрывая не меньше сорока лонг за хору. Биорк не ошибся: пять-шесть десятков.

Демон Ортрана оглушительно заревел. Остальные шестеро подхватили. В ответ раздался еще более мощный рык: урры радовались предстоящей битве. Три воина разъехались в стороны, давая друг другу простор. Биорк остался позади.

Ортран медленно поехал вперед. Враги были уже совсем близко. Их разгоряченные скачкой лица были под стать оскаленным мордам урров. Демон присел на задние ноги, приготовившись к прыжку. Тяжелый шар маир-унратена мерно раскачивался на цепи. В одинокой закованной в сталь фигуре Ортрана была такая уверенность, что скакавшие впереди невольно придержали урров. Но человек, в котором северяне узнали Хуруга, вынесся из рядов навстречу Ортрану и сдержал зверя, только когда между ним и норманом осталось не больше пяти минов.

— Что нужно, ублюдок? — рявкнул Ортран.

Всадники Хуруга перегородили тракт. Их оружие было наготове, но напасть они не спешили.

— Твои деньги! — нагло заявил бандит. — Отдай золото — и ступай куда пожелаешь!

— Возьми! — насмешливо ответил Ортран и послал Демона немного вперед. Хуруг попятился.

— Хон! — закричал он.

Воин на огненно-рыжем урре выехал вперед и загородил своего начальника. Статью он не уступал Нилу, и нос его был так же расплющен. Шлем, кираса и огромный меч в три мина длиной и в полмина шириной — этакий здоровенный обоюдоострый кусище железа — составляли его вооружение.

— Жирный бычок! Иди ко мне! — крикнул Нил, посылая вперед своего урра.

Зверь Хона прижал уши, зашипел и уронил изо рта струйку слюны. Урр Нила прыгнул, и противники сшиблись. Лязгнули мечи, завизжали урры, завертелись, поднимая пыль. Воин Хуруга, держа меч двумя руками, хекнув, обрушил его на голову врага. Нил отбил его меч и так двинул Хона по голове, что тот едва не вылетел из седла. Шлем бандита перекосился, урр осел на задние ноги, шарахнулся в сторону.

— Ты огорчаешь меня, торион! — закричал Нил. — Дерись же!

И Хон дрался. Хотя всем уже было ясно, что шансов у него нет. Нил осыпал его градом ударов. Несильных ударов, но достаточных, чтобы кираса покрылась вмятинами. По бедру бандита струилась кровь: урр Нила ухитрился цапнуть Хона за ногу. Темнокожее лицо посерело, от прежней уверенности не осталось и следа. Он с удовольствием удрал бы, но северянин все время наседал, не давая бандиту развернуть урра. Нил наслаждался игрой и не собирался кончать прежде, чем она ему надоест.

— Довольно, Нил! — крикнул ему Эак. — Мы устали ждать!

— Как скажешь, сениор! — весело отозвался великан.

И быстрым рубящим ударом «вскрыл» кирасу противника. Сам Хон почти не пострадал. Удар был идеально точен, и меч Нила едва коснулся кожи. Но когда Хон увидел окровавленные клочки ватной куртки, торчащие из-под разорванного металла, он решил, что ранен смертельно. Повалившись на шею урра, бандит пронесся мимо уступившего дорогу Нила и поскакал вниз, в сторону селения. Никто его не остановил. Хуруг, проявляя осмотрительность, достойную предводителя, уже укрылся за спинами своих парней. Туор послал ему вслед арбалетную стрелу. Но стрелять со спины пляшущего урра нелегко, и он промахнулся. Стрела просвистела в миниме от головы Хуруга и сшибла шлем со стоявшего рядом всадника. В ответ две арбалетные стрелы ударили в шлем Ортрана, не причинив вреда. Демон в один прыжок покрыл расстояние, отделявшее Ортрана от врагов. Эак с мечом в одной руке и маленьким круглым щитом в другой поспешил за норманом, чтобы прикрыть тому спину. Но в этом не было нужды. Наоборот, от Ортрана лучше было держаться подальше. Маир-унратен почти полностью перекрыл девятиминной ширины дорогу. Вот Ортран рванулся вперед и врезался в ряды своих отшатнувшихся врагов. Маир-унратен описал волнистую кривую — три всадника с разбитыми головами повисли на поясных ремнях. Три зверя с опустевшими седлами послужили барьером, не дававшим другим приблизиться к норману на расстояние, достаточное для удара мечом. Зато шипастый шар опрокинул еще двоих. Когда Демон прыгнул вперед, три бандита оказались за спиной Ортрана. Пока они пытались подступить к норману сзади, меч Эака опрокинул двоих, разрубив одному затылок, а второму — спину повыше поясницы. Третий успел развернуться, но только для того, чтобы быть убитым ударом в лицо. Больше Эаку делать было нечего, и он уже подумывал о том, чтобы проскочить под кружащимся шаром. Но тут бандиты по сигналу дружно набросились на Ортрана. Нескольких он поверг, двоим удалось проскочить мимо разящей «звезды». Ортран получил несколько скользящих ударов. Не пытаясь даже отбивать их, полагаясь лишь на прочность доспехов, он уворачивался и следил, чтобы остальные держались на расстоянии. Один из его врагов подобрался совсем близко и едва не вонзил клинок в щель забрала. Норман оказался проворнее — заостренный конец шеста ударил в рот напавшего, превратив зубы в крошево и продырявив глотку. Второй враг решил, что проще будет разрубить голову урра. Он не знал Демона. Мощные челюсти перехватили предплечье, с хрустом переломив кость. Воин закричал. Его собственный урр полоснул Демона клыками. Тот выпустил измочаленную руку и набросился на зверя за мгновение до того, как шипастый шар оборвал жизнь всадника. Урр обратился в бегство, черный зверь устремился за ним, насколько это было возможно в образовавшейся давке. Наконец и Эак смог вступить в бой. Демон рвался вперед. Маир-унратен работал как цеп на молотьбе. Урры, визжа, рвали соседей и всадников. Демон то и дело вставал на дыбы, обрушивая на врагов удары когтистых лап. Позади неистовствовал Эак, опрокидывая, разя тех, кому удавалось проскочить мимо Ортрана. Бандитов охватила паника. Хуруг с четырьмя приспешниками успел удрать, и теперь остальных ничто не удерживало. Пожалуй, вверх по дороге они помчались еще быстрее, чем недавно — вниз. Северяне не стали их преследовать: осталась лишь поднятая пыль да два десятка урров с искусанными боками и изувеченными всадниками, повисшими на поясных ремнях. Нил издал протяжный вой, и звери унеслись прочь, волоча за собой мертвецов. Теперь осталась только окровавленная земля, дюжина оброненных мечей и пара помятых шлемов. Биорк подобрал мечи и увязал их в один из вьюков.

Ортран обтер морду Демона и смазал укус на шее животного целебной мазью. На самом воине не было и царапины.

Эак подошел к Норману.

— Вряд ли в этом краю тебе найдется достойный противник, аргенет! — заметил он.

— Прости, лишил тебя удовольствия! — ответил норман. — Но эти хриссы дерутся как крестьяне. Убивать их — небольшая честь!

У тебя хороший урр!

— Сам учил! — произнес норман не без гордости. — И в нем добрая кровь.

— Попроси Нила или аргенету заговорить рану! — предложил Эак.

— Это не рана — царапина! — отказался Ортран, пряча флакон с мазью.

— Как знаешь! Приятно было посмотреть на тебя в бою! — сказал Эак. Ортран вежливо наклонил голову. Эак ответил тем же и отъехал в сторону.

Больше путешественников никто не тревожил. Двумя днями позже они выехали на дорогу Древних. Лес давно кончился. Бурные склоны с желваками скал и рыжими каменными осыпями кое-где поросли травой и жестким стелющимся кустарником. В изобилии росли всевозможные кактусы: высокие стройные таоры, темно-зеленые, с желтыми толстыми иглами; синие, причудливо ветвящиеся крантаоры; пурпурные, утолщающиеся кверху эсатэры; лиловые сфериты с длиннющими голубыми шипами.

Иногда встречались и деревья уатари-водосборы, в чьих полых стволах скапливались немалые запасы воды, собранной огромными листьями, что раскрывались только во время редких дождей. С водой здесь было туго, потому любое растение хранило ее в количестве, достаточном, чтобы пережить засуху. Если бы не это, путешественникам пришлось бы страдать от жажды. Правда, сок некоторых кактусов был ядовит, а у других — вызывал галлюцинации, но, благодаря чутью фэйры, безошибочно распознававшей, что можно употреблять в пищу, а что — нельзя, у них всегда было довольно и еды, и отменной на вкус влаги. Кроме того, меню путешественников было расширено подстреленной Биорком змеей-флаиссой и здоровенным скальным крабом, пойманным Нилом. Великан запек краба в углях, и мясо оказалось таким вкусным, что не было нужды приправлять его специями — достаточно было просто посолить.

Дорога, по которой ехали всадники, представляла собой сплошное покрытие грязно-белого цвета, почти не пострадавшее от времени, но кое-где полузасыпанное обвалами или наполовину висящее над обрывом. Даже повозке, запряженной нонторами, ничего не стоило делать по ней четыре-пять лонг в день.

На одном из таких участков, повисших над тысячеминной пропастью, Ортран задержался, чтобы показать внизу тоненькую синюю ниточку — Марру.

— Там, — он указал на ее исток, — Тинаанг и сады Тинаон. Если бы не дымка, увидели бы золотые башни Дворца ситанга.

— Ты был там? — полюбопытствовал Эак.

— Нет. Но слышал много. Тинаанг — ум Конга.

— Скорее, жало!

— Ты не прав! — возразил норман. — Сам ситанг, верно, из Великолепных, но заправляет не он. Это не Владение. И пусть конгские чиновники похуже нетонских, но ведь и получше братьев-морраннитов.

— Почему тогда они не раздавят красноглазых? — сердито спросил Эак. — Будь у меня хоть тысяча лучников, я выпотрошил бы все владения за менс!

— И конгайская армия стерла бы тебя в труху! — вмешался Биорк. — Сонангаи — это ситанг. А ситанг — символ, высшее. Зато в сравнении с антассио сонанг любой хрисс чиновник — добряк и человеколюбец! Армию не обижают, у флота особые привилегии. Кому не нравится? Крестьянам? Купцам? Так, Ортран?

— Чиновники — нормальные люди! — сказал норман. — Жадные, конечно, но дело с ними иметь можно. Кстати, тот, кого ты убил, Саннон, был и вовсе отличным парнем. Зря ты его, он бы тебе понравился!

— Он мне и понравился! — хмуро ответил аргенет. — Я ему — нет. Не по вкусу пришелся. И не по зубам! — Эак сжал колени, и его урр обогнал других.

— Он ему поверил, Саннону, — пояснил Нил, — а тот его чуть не прикончил. Обидно, верно?

Ортран покачал головой:

— Саннон был честным солдатом. Я его хорошо знал, сколько раз жил в его доме. Не понимаю. Жаль!

Санти слушал, не упуская ни единого слова. Сколько раз он готов был вмешаться: как смеют чужестранцы хулить его Дом! Но сумел сдержаться: они старше, опытней, они воины и политики. Да, он — конгай, но и только. Певец. А потом Ортран сказал о смерти Саннона, и юноша опечалился. Начальника Гавани он знал и привык уважать. Возненавидел бы убийцу, если бы это был не Эак. Ненавидеть Эака Санти не мог.

Этайа чувствовала его состояние, но не вмешивалась. Он должен справиться сам.

— Через два дня будем у подножия Столпа! — сказал Ортран.

— Если ничто не помешает, — уточнил осторожный Биорк.

Конус потухшего вулкана, величественный и прекрасный, уходил белоснежной вершиной в прозрачное небо. Ни одно облачко не заслоняло его склонов от взгляда путешественников.

— Кто нам может помешать? — удивился Ортран. — В горах вряд ли отыщется войско, с которым любой из нас не справился бы и в одиночку!

Биорк не стал возражать. Он не предсказывал будущее, а прогнозировал его. Зная, какие силы втянуты в игру, он, по немалому своему опыту, полагал: если враг молчит, значит, что-то готовит.

Он, естественно, уступил первенство Ортрану, лучше знавшему Конг. Но сам предпочел бы менее очевидный путь. Чем неожиданней собственный выбор воина, тем меньше неожиданного остается у врага.

— Светлейшая! — туор подъехал к Этайе. — Может, нам избрать другую дорогу?

Этайа сосредоточилась.

— Другого пути пока нет, — наконец сказала она. — И этот — не путь.

— Нам нужно вернуться?

— Нет. Мы пойдем вперед. Пусть качнутся весы.

По мере того как Таир поднимался выше, воздух теплел. Тени, отбрасываемые растущими на западном склоне кактусами, укорачивались. Над ними метались разноцветные стайки эллор. Стелющийся кустарник расцвел крошечными белыми цветками. Внизу, в Междуречье, уже собрали урожай, а в горах весна еще только начиналась. Цепочка желто-зеленых скальных крабов прошествовала через дорогу. Урры осторожно переступали через них. Не потому, что боялись цепких клешней, а из свойственной им деликатности по отношению к живому. Кроме того, они были сыты: далеко не все кактусы защищали свою съедобную мякоть колючками. Всадники следили, чтобы животные наедались впрок, запасали жир. Неизвестно, что ждет впереди. Откормленный урр бегает помедленнее, но зато и живет подольше, если приходится попоститься.

— У нас в Ангмаре о горах рассказывают разное, — сказал Санти туору.

— Что именно?

— Всякое. Плохое, хорошее…

— Плохое я уже слышал. А хорошее?

— Говорят, там, наверху, есть волшебные долины, укрытые от злых сил. А живут там…

— А! Это говорят обо всех горах! Поверь мне, друг Санти, все, что нас ждет, — это холод, безводье и всякая ползучая дрянь!

— Как знать! — Санти не мог забыть о Горах Фэйр.

— Светлорожденный Ортран! — Эак прежде не мог расспрашивать, но теперь, после того как они сражались бок о бок в ущелье, он, по собственному кодексу чести, мог спрашивать воина о чем угодно. — Светлорожденный, позволь спросить тебя?

— Да, светлорожденный Эак, спрашивай. И если ты будешь звать меня только по имени, я сочту это за честь.

— Расскажи мне о Желтом Цветке!

Улыбка сошла с лица нормана.

— Что же ты хочешь знать? — неохотно проговорил он.

— Все, что знаешь ты: кто он, откуда? — Эак понимал, что Ортран не хочет говорить на эту тему, но он желал знать!

— Я сам привез его в имение сонанги три ира назад, — хмуро сказал бывший Начальник Стражи. — Это был чудесный мальчуган!

— Мальчуган? — удивился аргенет. — Я дал бы ему никак не меньше двадцати пяти иров!

— Выслушай все, — произнес Ортран холодно. — И постарайся больше не называть меня лжецом!

— Прости меня, аргенет! — сказал Эак с искренним сожалением. — Я не мыслил оскорбить тебя!

Норман кивнул, принимая извинение.

— Антассио сонанга любила диковины, — продолжал он. — Живые и неживые.

— Любила?

— Любит. Я оговорился. Каждый раз, когда я приезжал в Ангмар по делам Владения, капитаны кораблей, у которых было что-нибудь любопытное, давали мне знать. Мне — в первую очередь: я больше платил. В тот раз я приехал за шелком. Капитан конгского кумарона известил меня, что у него товар, который мне подойдет. Я приехал. Думал, он предложит мне шелк, а моряк показал мальчишку. Желтого, как золотой песок. Капитан снял мальчика с пиратского корабля. Тот имел глупость напасть на кумарон, когда судно перевозило команду солдат на южное побережье.

Это был необычайный мальчик, аргенет! Ласковый, как миура, такой же грациозный и очень красивый. А пахло от него так, словно малыша умастили благовониями. Не дешевыми! И еще: мальчик был немой! Не говорил ни слова, хотя слышал хорошо! Впрочем, немота не снижала его цены. Скорее — наоборот. Ты знаешь, светлорожденный, сколько болтают мальчишки двенадцати иров отроду?

Капитан назвал мальчика Желтый Цветок. Он был из крестьянского рода, этот капитан: у крестьян в ходу такие имена. И, клянусь Рогами, имя было удачным!

Норман какое-то время ехал молча. Он вспомнил тот день: чисто вымытую палубу кумарона, блестевшую в лучах Таира, маленькую каюту на корме, устланную пестрыми коврами, и безмятежное лицо спящего мальчика.

Капитан немного приоткрыл дверь, чтобы Ортран мог взглянуть на него.

— Не хочу будить! — проговорил он смущенно. И нежные нотки в хриплом голосе моряка, то, что он понизил до шепота свой зычный бас, так не вязалось с тем, что прежде знал об этом человеке норман, что Ортрану пришлось отвернуться, чтобы не оскорбить конгая удивлением.

Но позже, когда норман увидел Цветка, проснувшегося, веселого, похожего на сына золотоликого Таира, он больше не удивлялся.

— Ты был бы поражен, аргенет, — продолжил норман, отрывая взгляд от дороги, — узнав, сколько предложили за мальчика ангмарские любители! Но капитан не продал его! Даже за такие деньги! И не потому, что испытывал к Цветку страсть, нет, моряк по-прежнему предпочитал женщин! Он просто привязался к малышу и позвал меня не для торговли. Вернее, он все-таки предложил мне шелк. Тианский. И я купил ткань. И еще выкупил кумарон у владельцев, чтобы подарить судно капитану! И Владыка морей понял, для чего я сделал это! И ему пришлось отдать мне мальчика! Чтобы не потерять лицо! Цветок был единственным, чем моряк мог отдарить меня!

— Очень неглупо, аргенет! — сказал Эак.

— Да. Но лучше бы мальчик остался у капитана! — норман вдруг помрачнел, и несколько минт они ехали молча.

— Твоя… госпожа была недовольна? — наконец спросил Эак.

— Нет! Напротив! Она была в восторге! — Ортран усмехнулся и дернул себя за длинный ус. — Она была в восторге. И я получил награду. И воспитывать мальчика поручено было мне. Приятное поручение! Я нанял лучших ангмарских учителей. А воинскому искусству учил сам. Он так быстро все схватывал, светлорожденный! Через пол-ира Цветок уже читал и писал, как каллиграф, и манеры его стали очень хорошими. А ведь когда я привез мальчика во Владение, он ел руками, как онгарец!

— Что же Нассини? — спросил Эак.

— Она иногда приглашала его к себе ненадолго. Поговорить, полюбоваться — не больше. Выжидала, пока берилл будет огранен. Она умеет ждать, светлорожденный!

Но, даже после этих коротких встреч Цветок возвращался ко мне (я поселил его в своих покоях, аргенет!) грустным. И печаль его была тем заметнее, что обычно глаза мальчика сияли, как два Таира. Я плохо говорю, светлорожденный! Надо быть аэтоном, чтобы рассказать о том, каким был Цветок три ира назад!

— Мне довольно твоей речи! — учтиво сказал Эак. — Продолжай, прошу!

— Малыш не умел говорить! Но он умел смеяться. И умел слушать! Он привязался ко мне не меньше, чем я к нему! Он стал бы для меня жизнью, если бы не Нассини! Ты понимаешь, о чем я?

Эак кивнул.

— Прошло шесть сезонов, целых полтора ира. А потом сонанга взяла его. Но не так, как прежде. Целую ночь пробыл у нее Цветок. А потом еще день. И еще одну ночь. И все это время ни сонанга, ни он не покидали покоев госпожи. Пищу приносили и оставляли в передней комнате: Нассини не позволяла тревожить себя без зова.

На третье утро госпожа послала за мной и велела мне забрать мальчика. Цветок был без чувств и похож на мертвого. Но, к счастью (или к несчастью), он был жив, сениор аргенет. Но больше не улыбался. Сидел, забившись в угол, угрюмый, испуганный, как брошеный детеныш.

А день спустя сонанга вновь потребовала мальчика. Я не мог сказать ей: нет! Ты поймешь меня, светлорожденный! Поверь, любому другому я не позволил бы и посмотреть на малыша!

— Я верю тебе! — сказал Эак. — Говори, аргенет!

— Я отвел его! — сказал Ортран. — А через хору Нассини опять послала за мной: Цветок сбежал!

Гонец с трудом отыскал меня во Дворце. Прошло почти полхоры. Я допросил стражников — те ничего не видели. Тогда я велел обыскать Владение, а сам отправился к себе. И, придя, послал отменить поиски: Цветок был дома.

Я не стал допрашивать мальчика, сениор аргенет, хотя он мог бы написать о том, что произошло. Не стал! И не подумал о магии. Или о том, что мальчик может оказаться магрутом! Он был слишком красив для магрута, аргенет! И я предпочел забыть. Тем более что сонанга не спрашивала меня и почти на три менса оставила Желтого Цветка в покое.

Малыш немного отошел. Снова стал читать. И я решил возобновить занятия с ним. И, представь, едва мы взяли мечи, он так изумил меня, как никому прежде не удавалось!

Цветок не стал владеть клинком лучше, но зато он стал так стремителен, что я понял: умение фехтовать ему не потребуется. И без того Цветок смог бы проткнуть меня трижды быстрее, чем я сказал бы «хой!» Он был как язык хиссы, светлорожденный!

— Я помню! — сказал Эак.

— Да, — Ортран посмотрел вокруг, покачал головой. — Я увлекся рассказом, сениор аргенет! — заметил он. — А надо бы смотреть за тем, что происходит вокруг!

— Глаз Нила и Биорка достаточно! — нетерпеливо проговорил Эак. — Не изволишь ли ты продолжить?

— Как тебе угодно! Один из моих парней сказал:

«Начальник! Сдается, желтокожий растет слишком быстро, а?»

Я отчитал солдата: подчиненный не поучает командира. Но, приглядевшись, понял, что солдат прав. Паренек рос как гриб в сезон дождей.

Бывает, подумал я. В этом возрасте мальчишки вымахивают на полмина за менс.

Прошло три менса, и сонанга потребовала привести мальчика к ней. И на сей раз — приковать к стене, чтобы не сбежал.

Я выполнил приказ.

И не успел отойти от ее покоев и на тридцать шагов, как услышал крик.

Кричала Нассини. И кричала так, что я, не раздумывая, в первый и последний раз, незваный, вбежал в ее комнаты.

И вовремя, сениор аргенет! Еще минта — и парнишка свернул бы сонанге шею. Он действительно здорово вырос за эти три менса! Когда я вышиб дверь, Желтый Цветок стоял на спине у госпожи и тащил ее голову за волосы вверх. Не будь эти сонангаи такими крепкими, тонкая шейка хрустнула бы, как речной тростник!

Норман в волнении ударил кулаком по луке седла с такой силой, что бегущий Демон изогнул шею, чтобы посмотреть на хозяина. Ортран похлопал его между ушами и, протянув руку к привязанной к седлу фляге, отпил немного вина. Он подал флягу Эаку. Сын Дино из вежливости сделал пару глотков.

А норман продолжил рассказ, время от времени вплетая в «благородный астрон» простонародные словечки.

«Да, он, действительно, взволнован, — решил Эак, — вначале его речь была чище!»

— Как речной тростник!

Увидев меня, парнишка отскочил к стене! Удрать он не мог — мешала цепочка, приковывавшая его ногу к стене. Рубашка на Цветке была разорвана и вся в крови. Но то была кровь сонанги. Лицо ее было здорово разбито.

Поглядев на Нассини, я так рассвирепел, что чуть не убил мальчишку! Что было бы со мной, если бы Цветок прикончил мою госпожу?

Нассини (она уже была на ногах) приказала мне спрятать меч! А желтокожего моего воспитанника забрать. Но не наказывать. Напротив, обращаться бережно. Я не удивился, сениор аргенет. Я ведь знал Нассини!

С этого, второго, раза мой Цветок стал совсем тихим. И не доставлял хлопот, если не считать того, что много, очень много ел. Учителей я отослал, и сам перестал с ним заниматься. Но Цветок продолжал читать. Читал много и очень быстро. И мускулы тренировать не забывал. А уж бездельничающим я его никогда не видел. И парень все время рос. На вид ему было никак не меньше шестнадцати иров, хотя фактически не было и четырнадцати! Он становился мужчиной, светлорожденный! И это обещал быть замечательный мужчина: образованный, красивый, прекрасно сложенный и, как никто, владеющий своим телом! Великолепный мужчина, синиор аргенет! Но — магрут!

Когда сонанга опять велела доставить Цветка к ней, парень каким-то образом догадался об этом. Богам ведомо, что было у него внутри! Богам да, может быть, Нассини. Только для госпожи он был лишь лучшей из игрушек.

Цветок отказался идти к ней, светлорожденный! Я пробовал применить силу: физически-то я был намного сильнее. Но он не давал себя поймать! И двигался так быстро, что глазу не уследить. Появится — исчезнет! Ты помнишь, сениор аргенет? Я ничего не мог сделать и позвал солдат. Моя ошибка!

Меня парень щадил. А уж с ними не стал церемониться. Трое были мертвы прежде, чем успели поднять мечи. Четвертый, как щенок, забился под стол. Я его не осуждаю. Хотя Цветку ничего не стоило достать беднягу и там, парень оставил солдата в покое. Все, чего желал Цветок, — чтобы его не трогали! Ума не приложу, почему мой магрут тогда не сбежал? Вся стража Владения была перед ним как катти перед аскисом!

Но Цветок не сбежал. Я собственноручно выволок трупы и выпроводил оставшегося в живых. Потом запер дверь и отправился докладывать госпоже.

А Нассини слушала так, будто все знала заранее. И, выслушав, только кивнула. А потом дала мне розовый порошок и велела подмешивать Цветку в пишу. Понемногу.

И Цветок потерял волю. Делал что скажут. Ел, спал, безропотно шел к госпоже, когда звала.

Сонанга сказала: дай ему женщину.

Я дал Цветку женщину. С хорошим голосом. Я еще раньше заметил: ему нравилось пение. Может, оттого, что сам мой магрут был немым?

Цветок продолжал взрослеть. И понемногу стал снова читать. Сонанга велела поселить его внизу, в подземелье, но устроить очень хорошо. Теперь Желтый Цветок все время был в цепях, но я постарался, чтобы цепи были необременительны. Пусть малый был магрутом, но мне он по-прежнему был по душе. Наверняка, Цветок мог бы освободиться от цепей, но Нассини, видно, растолковала ему, что будет, если он останется без наркотика. Я даже представляю ее удовольствие от такого рассказа! Привычка крепче цепи! Лишенный наркотика на один день, Цветок становился нормальным. Нормальным магрутом, конечно! И быстрота его была с ним. Сонанга стравливала Цветка с провинившимися воинами, со зверьми. Нассини нравилось смотреть, как мой воспитанник расправляется с ними. А уж сынок ее, тот просто визжал от восторга! Хотя зрелище поначалу было не очень-то: на любого Цветок тратил лишь пару мгновений. Но потом и сам желтокожий научился находить вкус в поединке. Стал выбирать оружие. Во Дворце отличная коллекция оружия, сениор аргенет! Но с оружием или без — победитель был предопределен! Цветок убивал котоара голыми руками! И один стоил целой армии! Да никакая армия не смогла бы с ним справиться! Каким мой магрут мог бы стать воином, не окажись он во Владении!

Ортран сжал коленями бока урра, и Демон, рыкнув, рванулся вперед, на десяток шагов обогнав Эака. Св порожденный не поторопил своего урра, зная, что Ортран сейчас вернется. И не ошибся.

— Прости, светлорожденный Эак! — извинился норман, придерживая Демона. — Мне нелегко говорить!

— Ему нравилось убивать? — спросил Эак.

— Нет! — сказал норман. — Не убивать. Цветку нравилось побеждать! Он не мог понять, мой мальчик, что там, где исход известен заранее, — победы нет! Но помнил: побеждать! Ведь я сам учил парня этому. Воин в начале пути должен любить победу. Он мог пойти далеко. Но не пошел. Хотя сонанга готовила ему какую-то особенную роль. Как-то даже сказала, что собирается родить от него. Я не очень-то поверил: сонанги рожают только от сонангаев. Хотела она или нет, но у нее ничего не вышло. Ни у нее, ни у других. Парень, похоже, был стерилен. А рос так же быстро, как и прежде. За три ира он стал взрослым мужчиной. А потом ты его убил. Не спрашивай, как это произошло. Я понимаю не больше, чем ты, аргенет. — Ортран, немного помолчав, добавил: — Ты узнал все, аргенет. Прошу, больше не спрашивай меня — о Цветке я дважды говорить с тобой не буду! — И отъехал в сторону прежде, чем Эак успел что-то сказать.

Сын Дино не обиделся. Наоборот, после этого рассказа Ортран словно бы стал ему ближе.

Глава вторая

«КИМИОН»

Войдя в опочивальню, Верховный Жрец и сирхар Тонгора Ди Гон по привычке бросил взгляд на мерцающее рядом с альковом «волшебное око». То, что он там увидел, застало сирхара врасплох. Рука мага инстинктивно вцепилась в Хлыст, а квадратная челюсть отвалилась, продемонстрировав редкие зубы. Средних лет мужчина с нескрываемой иронией глядел на Ди Гона из дымчатой глубины «ока».

— Не ожидал, а? — спросил мужчина. Черный камень на его высоком лбу полыхнул рубиновым отсветом.

Сирхар Тонгора попятился. «Око» было только оком, а не ухом. Никогда прежде оно не передавало звука.

— Я не боюсь тебя, Одиночка! — вызывающе заявил Ди Гон, хотя вид его свидетельствовал об обратном.

— Это дело твое! — отозвался человек с камнем. — А с подглядыванием — все!

— Машина Древних служит мне! — запальчиво воскликнул Ди Гон. — Я укротил ее! Что смыслишь в ней ты, Одиночка?

— Уж если ты смыслишь, Катышок, — заметил тот, кого назвали Одиночкой, — я точно управлюсь!

Сирхар кусал губы. Глаза метали молнии. Маг уже успел забыть, как его дразнили в ученичестве.

— Ты посмел!..

— Ага! — весело сказал собеседник. — И учти: я разбираюсь в любых игрушках. А вот ты, Катышок, похоже, так и не понял, во что влез, а?

— За мной — сила самого Хаора! — угрожающе прошипел Верховный Жрец. — Ты готов сразиться с богом, Одиночка?

Губы человека с камнем растянулись еще шире. Только губы. Глубоко посаженные глаза были холодны, как осколки льда.

— Хочешь взглянуть на того, кто за мной, Катышок? — И резко бросил: — Смотри!

Тотчас лицо человека исчезло из светящегося «ока», а взамен в нем возник образ, от которого ноги Ди Гона превратились в студень.

— Н-не может б-быть! — пролепетал он, пятясь.

«Око» ослепительно вспыхнуло, из создающего образы жезла повалил желтый вонючий дым, и «око» угасло навсегда.

— Не может быть! — повторил Ди Гон немного тверже. — Одиночка солгал! Иначе… иначе… О Хаор! Помоги мне! Клет! Клет! — закричал он, распахивая дверь.

Слуга тотчас примчался на зов и застыл, тяжело дыша.

— Нужно девять жертв, Клет, — сказал Ди Гон.

Он уже успокоился. Если слуга заметил исчезновение «ока», то спросить об этом не посмел.

— Девять жертв, — повторил сирхар. — Все — мужчины-воины.

— Но, — нерешительно возразил доверенный, — час неурочный…

Ди Гон задумался. Но мгновенно нашел выход.

— Иди прямо к начальникам хогр. Скажи: добровольцы. И каждый получит вечную жизнь. И народ их увидит. Все понял?

Слуга кивнул.

— Шевелись!

Клет бросился вон, а Ди Гон с удовольствием потер бритый подбородок.

— А ты дурак, Одиночка! — пробормотал он. — Дурак, что показался! Поглупел от времени! Теперь я знаю, с кем имею дело!

Тень скользнула по лицу Ди Гона: он вспомнил о последней «картине», показанной «оком». Но колдун сумел отогнать пугающую мысль.

— Ты еще попробуешь моей магии, Одиночка!

Ди Гон подошел к окну и с высоты ста минов посмотрел на озаренные лучами Таира крыши Среднего и Нижнего городов, спускающиеся с вершины холма к реке. У врат, отделяющих Средний город от Верхнего, королевского, топтались четверо стражей в остроконечных шлемах и рыжих плащах. Желая испытать свою силу, Ди Гон сосредоточил взгляд на одном из них, пробормотал заклинание.

Маленькая фигурка качнулась и повалилась навзничь. Три других стражника бросились к упавшему. Сирхар Тонгора, усмехнувшись, отошел от окна: сила была при нем.

Вернулся Клет. Погруженный в собственные мысли, Ди Гон не сразу заметил его.

Слуга кашлянул.

— Сделано, сирхар! — доложил он. — Через хору начальники хогр дадут людей. Но ты… Тебе придется выполнить обещанное: воины желают увидеть обретших вечную жизнь!

— Увидят! Приготовь все для приношения. Позови старших жрецов: Тунга, Пуона и Беда. Троих довольно. Если все пройдет как подобает, получишь девушку. Сам выберешь из тех, что привезли в прошлом менсе.

— Благодарю, сирхар! — Клет отвесил низкий поклон и вышел.

Ди Гон направился в соседнюю комнату, чтобы переодеться: он делал это сам, потому что не доверял слугам. Он помнил, как ушел в Нижний Мир его учитель и предшественник.

В предалтарной Храма Хаора было холодно. Воинов бил озноб, но не потому, что они мерзли. От страха.

Ди Гон лично осмотрел каждого и нашел, что все подходят как нельзя лучше.

— Воины! — произнес он с пафосом. — Ныне — ваш день! Ныне идете вы в лоно могучего и доброго Хаора, чтобы он очистил ваши души и даровал им ваши тела навеки. Если сочтет вас достойными дара, воины. Если же — нет, то участь ваша будет другой.

Великое перерождение ожидает вас, воины. Страшное произойдет с вами. Не осрамитесь! Не осрамите меня, вашего ходатая перед Великим!

Тонгорцы с трепетом глядели на коротышку колдуна. Впрочем, в этот момент он казался им огромным, как сам Хаор. Не без помощи иллюзии, конечно.

Из открытых ртов солдат шел пар, а кожа покрылась пупырышками: подземелье есть подземелье. Голому тут неуютно, даже если его не пугают Хаором.

— Вот дверь, через которую вы войдете в бессмертие, — вещал маг. — По одному! Каждый из вас пойдет таким, каким пришел в мир — нагим и одиноким! Первый — ты! — Ди Гон ткнул пальцем в грудь широкоплечего поджарого мужчины иров сорока. — Остальные — по жребию! — Маг бросил на каменный пол костяной волчок с красной стрелкой. И покинул их.

Алтарная комната, длинное помещение с низким потолком, вырубленное в скале, а вернее, расширенная подземная артерия, по которой когда-то вытекла на поверхность выталкиваемая подземным давлением лава, тускло освещалась коптящими факелами, укрепленными на стенах. Полый алтарный камень располагался в дальнем конце зала, неподалеку от противоположного отверстия, которое было замуровано, чтобы подземные духи не поднимались из недр за душами живых.

Первый из Приносимых, опасливо озираясь, вошел в Алтарную. Один из жрецов, Тунг, тотчас плотно запер за ним дверь, а потом, подхватив под руки, Тунг и Пуон поволокли его к алтарю между массивных грубо вытесанных колонн. Воин не сопротивлялся, лишь затравленно взглядывал то на одного, то на другого. Худые лица жрецов ничего не выражали: они выполняли рутинную работу.

— Хаор-р! — басом взревел третий жрец, огневолосый и длинный, как жердь, Бед. — Хаор-р!

Пуон и Тунг, хакнув, забросили воина, как огромную куклу, в длинную выемку алтарного камня.

— Се человек приносит себя! — вновь взревел Бед. Голос его глох, придавленный низким потолком пещерного Храма. — Возьми его!

— Возьми! Возьми! — подхватили Тунг и Пуон.

— Возьми! — негромко произнес Ди Гон.

И по слову мага длинная зеленая молния ударила из отверстия над алтарем. Ударила прямо в распростертое тело и объяла его зеленым пульсирующим пламенем. Неестественно выгнувшись, тонгорец забился на камне, замычал, замолотил спиной по твердому ложу. Пламя постепенно угасло. И вместе с ним, содрогнувшись последний раз, угас человек.

Бед схватил умершего за волосы и стащил с алтаря.

Ди Гон прикрыл глаза, а Тунг с Пуоном уже отправились за следующим.

Когда все девять были аккуратно уложены один возле другого, Верховный Жрец выставил помощников вон. Больше они не нужны. Жрецы — только руки: не станет сирхар Ди Гон сам перетаскивать мертвецов!

Колдун распечатал привязанный к поясу хрустальный флакон и отпил глоток зелья: церемония пьет силу, как песок — воду. Но лишь он один может совершить Преображение: дать мертвым телам мертвую силу. Путь Могущественного открыт ему одному. И никто не должен видеть его сейчас. Ди Гон облизнул губы и потер замерзшие ладони: ничего, сейчас он согреется!

Колдун выпрямился, закрыл глаза, медленно выпустил воздух через сжатые зубы.

— Хаор! — позвал он. — Твой раб здесь! — И пропел первое из тринадцати заклинаний. Превращение началось.

Мощенная мраморными плитами площадь Трех Святынь между Домом Сирхара и Королевским Дворцом была до отказа наполнена народом: слугами, жрецами, воинами королевских хогр. Вокруг Лобного Камня, плоской глыбы в шесть минов высотой, башенками высились крытые носилки Женщин Селений: каждая — в окружении мужей и телохранителей.

Густая толпа разошлась: к площади подъехала колесница сирхара. Три огромных, алых, как кровь, котоара, легко влекли ее к Лобному Камню. Сирхар правил ими сам. Только сила заклятия удерживала зверей в повиновении. Размеры, неестественный окрас, ужас, мерцающий в глубине желто-зеленых глаз хищников, вызывали священный трепет. Оставленный толпой проход был намного шире, чем это требовалось для небольшой колесницы.

Следом за сирхаром катилась открытая повозка, запряженная тагтинами. Девятеро Преображенных ехали на ней. Громкие возгласы раздались в толпе: воины узнали своих товарищей.

Колесница и возок остановились. Сирхар прямо из колесницы шагнул на лестницу и поднялся на плоскую вершину Лобного Камня. Девятеро последовали за ним. Толпа сомкнулась, и проход исчез.

Сирхар откинул плащ, поднял над головой руку, сжимающую рукоятку Хлыста.

— Королева! — воскликнул он. — Женщины! Люди! Да не угаснет Великий Огонь! — Он повернулся в сторону величественного конуса Священной Горы и поклонился.

— Вот избранные волей Хаора. Бессмертие даровано им. Кто желает испытать одаренных?

Толпа безмолвствовала. Ди Гон бросил взгляд в сторону Дворца Королевы. Властительница Тангра в окружении Приближенных и избранных мужей стояла на балконе как раз напротив Лобного Камня.

— Ты! — указал Ди Гон на одного из телохранителей. — Поднимись сюда!

Воин оглянулся на свою госпожу. Женщина кивнула, и он поднялся наверх.

— Покажи свой меч! — велел ему сирхар.

Солдат вынул оружие: обычный клинок.

— Выбери любого из них! — Ди Гон указал на Преображенных.

Воин нерешительно потоптался на месте, а потом кивнул на ближайшего.

— Подойди! — приказал тому сирхар. — А ты воткни ему меч в живот! Быстро!

Воин заколебался.

— Дай сюда, трус! — Ди Гон выхватил у солдата оружие и с силой вонзил меч в живот Преображенного. Разорвав куртку, клинок на ладонь вышел из спины. Толпа ахнула и загудела.

— Вынь меч! — приказал пронзенному сирхар.

Преображенный взялся двумя руками за эфес и медленно вытащил лезвие. Лицо его при этом осталось совершенно спокойным. Взяв у него оружие, Ди Гон поднял меч над головой. Клинок был чист. Крови не было. Сирхар вернул меч телохранителю.

— Иди! — И тот с облегчением покинул Камень. Преображенный тоже присоединился к восьми другим.

Сирхар развязал черный шелковый пояс, охватывающий талию мага. По его приказу двое из Преображенных, сделав из пояса петлю, накинули ее на шею третьего и изо всех сил потянули в разные стороны. Через несколько минт Ди Гон велел им прекратить: никаких признаков удушья на лице удавливаемого не появилось. На сей раз толпа безмолвствовала: ждали продолжения.

— Факел! — отрывисто бросил Ди Гон. И вытянул руку с Хлыстом.

Ослепительная полоса пламени вырвалась из рукоятки. Толпа зашевелилась, загудела. Так было всегда. Ди Гон никогда не упускал возможности продемонстрировать Хлыст в действии. Факел вспыхнул, едва огненный язык прикоснулся к пропитанной маслом ветоши.

Ди Гон взял руку Преображенного и вложил ее в пламя. Лицо Преображенного осталось таким же бесстрастным, как если бы он окунул руку в воду.

— Раз, два… — медленно считал сирхар. При счете «семь» он вынул руку из огня и, подняв, показал толпе. Ладонь была слегка закопченной. И только.

— Он бессмертен! — закричал сирхар, продолжая держать руку Преображенного над его головой. Это было не просто — Преображенный был много выше ростом.

— Сирхар! Сирхар! — вопила толпа.

Колдун бросил взгляд на балкон. Мужья Королевы оживленно переговаривались, но сама она молчала. На ее широкоскулом лице не было восторга. Но и недовольства тоже не было.

Преображенные неторопливо спускались с камня и садились в повозку. Представление закончилось.

Ди Гон спустился вслед за ними. Клет (тут как тут!) помог ему подняться на колесницу.

— Думаю, с другими добровольцами сложностей не будет, — тихо сказал он. И добавил еще тише: — Но я не советовал бы тебе показывать их вблизи!

— Почему?

— Вблизи они слишком похожи на мертвецов! Я получу свою женщину, сирхар?

— Да!

Котоары сорвались с места и с грозным рычанием ринулись вперед. Люди поспешно уступали им дорогу. Позади трясся возок с Преображенными.

Спустя три хоры, когда огненный шар Таира упал за зубцы Черных Гор, семеро из Преображенных стояли перед Ди Гоном.

— Запоминайте! — раздельно говорил им сирхар. — Высокий, очень высокий, очень сильный, светловолосый! Вы должны его убить! — Он с досадой вспомнил о потере «волшебного ока». — Вы должны его убить! И убедиться, что он мертв. Вот что: принесите мне его голову! Может статься, что сталь будет отскакивать от него. Тогда вы его задушите. Ясно?

— Да! — произнесли семеро одновременно.

— Вы поняли, где будете его ждать?

Вновь дружное «да».

— Лучше всего дождитесь, когда он отделится от других. Другие меня не интересуют — только этот. Идите!

Семеро разом повернулись и покинули комнату.

Ди Гон обхватил руками большую голову.

— О-о! — застонал он. — Оставь меня, боль! Уйди! Уйди!

Семеро, в длинных плащах, под которыми позвякивало оружие, пробирались по узкой улочке Нижнего города. Они достигли ворот, и стражники, узнав, с почтением выпустили их наружу. Створки ворот замкнулись за ними, и семеро быстрым шагом двинулись вверх по освещенной лунами дороге.

В тот день северяне обогнали еще один караван, точную копию встреченного внизу. На сей раз они не стали вступать в разговоры, а просто объехали повозки и, провожаемые взглядами, двинулись дальше. Конус потухшего вулкана впереди закрывал часть неба.

— Мы обогнем его с юга! — сказал Ортран. — Там очень удобное место, Легкий Перевал. Может быть, мы столкнемся с тонгорскими контрабандистами, но не думаю, что они опасны для нас. Оттуда до истоков Морры совсем близко.

— Сейчас будет толчок! — вмешался Нил. — И сильный!

Спутники посмотрели на него: земля вздрагивала едва ли не по три раза за день.

— Тогда переждем здесь, — сказал Ортран. — Дальше — крутой склон. Если толчок будет действительно сильным, могут обрушиться скалы.

Они спешились. Теперь и урры почувствовали опасность, забеспокоились. Фэйра ласково заговорила с ними, и животные легли наземь. Они негромко рычали.

— Сядем! — предложил Нил. Они устроились на пологом склоне. Над ними, как гигантские свечи, торчали кактусы-таоры.

Толчок, действительно, был силен. Земля провалилась под ними, потом ударила снизу. Урры, повизгивая, вскочили на ноги. Второй толчок был слабее первого, но несколькими мгновениями позже друзья услышали отдаленный взрыв. Черное облако дыма повисло над вершиной Столпа Небес. Снежная шапка исчезла, и сквозь черный султан огоньком поблескивало красное пламя. Очередной толчок подбросил людей вверх.

— Извержение, — констатировал Биорк.

— Но вулкан спит уже тысячу иров! — воскликнул Ортран.

— Думаешь, галлюцинация? — Туор показал на узкую ниточку лавы, медленно ползущую по склону горы. Облако над кратером все увеличивалось. Грохот, напоминающий раскаты дальнего грома, не стихал. Еще один красный червячок пополз по горе.

— Есть ли другой путь? — спросил практичный туор. — Этот, похоже, заперт.

— Мы можем попробовать.

— Попробовать пройтись по вулкану во время извержения? Мне это нравится! — засмеялся Нил.

— Легкий Перевал достаточно далек от вершины! — возразил норман. — Кроме того, с юга лавовых потоков может и не быть!

— Я только спросил: есть ли другой путь? — уступил Биорк.

— Я не знаю, — ответил Ортран.

— Тогда у нас нет выбора! — констатировал Нил. — Вперед!

— Подождите меня здесь! — сказал Ортран.

Он вскочил на Демона и во весь опор поскакал по дороге в сторону горы.

Однако через полхоры он вернулся. Запыхавшийся Демон лег на землю, вывалив розовый язык.

— Возвращаемся! — невесело сказал норман. — Дорогу завалило камнями.

— Расчистить можно? — на всякий случай спросил Нил.

Ортран покачал головой.

— Тогда поедем! Толчков больше не будет.

— Может, парни из каравана знают другой путь? — предположил Биорк.

— Даже если и знают — не скажут! — без энтузиазма отозвался норман. — Но мы можем спросить.

Они двинулись обратно и вскоре увидели караван, ползущий вверх в полулонге от них. Когда расстояние сократилось, стало заметно, что купцы обеспокоены, хотя повозки продолжали так же неторопливо катиться им навстречу. Два всадника помчались вперед и вскоре оказались рядом с ними.

Ортран поднял правую руку:

— Приветствие!

Один из контрабандистов, ехавший на желто-коричневом коренастом урре, тоже поднял руку.

— И тебе приветствие, торион! — И покосился на знак Стража антассио сонангов на кирасе Ортрана.

— Успехов твоей торговле! — сказал норман, проигнорировав красноречивый взгляд. — Недобрые вести!

— Догадываюсь! — буркнул контрабандист. — Дорогу завалило?

— Ты прав. Большие камни. Даже нам не проехать.

— Знал, что это когда-нибудь случится! — бросил купец своему напарнику. — Ты видел сам? — спросил он Ортрана.

— Да!

— Придется тебе повернуть волов, браток! — пророкотал Нил, объезжая Демона, чтобы приблизиться к купцу. Великан широко улыбался. Куртка его была расстегнута, несмотря на довольно холодный воздух. — Пирон — твое имя? Я не забыл?

— Р-раздери меня магрут! — Обветренное лицо старшины каравана расплылось в неуместной улыбке. — Брат Нилон! Рад!

Не слезая с седел, мужчины обнялись. Урры недоверчиво обнюхали друг друга. Караванщик оказался одним из ангмарских кровников Нила.

— Маленькая радость в лавине бед — встретить тебя! — сказал Пирон.

— О! Боги создали горы, чтобы люди не разжирели! Позволь, я представлю тебе моих друзей!

— А я — моих! — оба рассмеялись. Они и впрямь были рады встрече.

Караван остановился. Спустя некоторое время Нил, Ортран, Биорк и Эак пили вино вместе с Пироном и двумя его помощниками: Сузом и Каланом, заедая хорское мясом иллансана, поджаренным в пламени костра. Этайа и Санти устроились отдельно. Так же, как и две дюжины контрабандистов, составлявших команду Пирона. Четвертая группа, три миловидные молоденькие девушки, расположились рядом с одним из возов. Оттуда они бросали на северян любопытные взгляды.

— Не может быть, чтобы путь через горы был единственным! — убежденно заявил Нил. — Просто мы обленились из-за дороги Древних: знай подгоняй нонторов!

— Нам хватает хлопот и без лазанья по скалам! — отрезал Пирон. — Не забывай: мы торгуем без пошлин, но и без разрешения!

— Тем выше ваша прибыль! — заметил Ортран. — Или ваши тонгорские собратья вас обжуливают?

— Нет, они честные ребята!

— Клянусь шкурой хуруга, подохшего менс назад, их доходы пополняют казну кого-нибудь из тонгорских владык. Иначе вместо «честных ребят» вас встретил бы десяток-другой парней с такими железными штуками в руках!

— У тебя… гм… своеобразная речь, брат Нилон. Но, думаю, ты прав. Со стороны Тонгора дорога такая же удобная. Хотя Легкий Перевал — не земли Тонгора.

— А чьи же?

— Хтон знает! Ничьи, я полагаю.

— Так почему же тонгорцы не сделают их своими? — спросил Биорк. — Или этого не допустит Конг?

Контрабандисты засмеялись.

— Уж сонангу они точно ни к чему. Чтобы эти хриссы чиновники полезли в горы? — сказал Калан.

— У тонгорцев табу на чужие земли! — вмешался Суз. — Их бог не велит им покидать собственную землю. А границы ее определены. Я точно знаю, говорил с одним из этих тонгриа.

— Вся земля вокруг Столпа Небес принадлежит богам! — безапелляционно заявил Пирон. — Или вы забыли? — Он насмешливо оглядел своих помощников.

— Похоже, они решили это доказать! — заметил Ортран.

— Что плохого, если несколько золотых монет звякнет о стол в ангмарской таверне?

— А куда ты везешь девушек? — поинтересовался норман.

Пирон смутился.

— Скажешь, они сами решили прокатиться?

— Им будет неплохо в Тонгоре! — горячо воскликнул старшина каравана. — Там ценят женщин. И я хорошо заплатил их родителям, клянусь головой Тора!

— Ну-ну! А того оружия, что ты везешь, хватит, чтоб вооружить сенту всадников! А если эта сента станет шарить по конгским селениям?

— Тому не бывать! — в один голос закричали трое конгаев. — Тонгор не чета Конгу!

— И у них табу! — еще раз напомнил Суз.

— Нет такого табу, которое никто не нарушал, — сказал Ортран.

— Довольно спорить! — вмешался Нил. — Ваше дело — ваш ответ! Так, аргенет? — он повернулся к Ортрану.

Тот пожал широкими плечами:

— Кто спорит? Мы говорили о перевале.

— Я знаю один путь! — вдруг сказал Калан. — Не для нонторов, ясное дело, но на уррах пройти можно.

Взгляды всех обратились к нему. А конгай неторопливо продолжил:

— Когда-то, иров десять назад, я проходил там. И рискнул бы, пожалуй…

— Не тяни паутину, парень! — велел Пирон. — Шевели языком!

— Там есть несколько скверных мест, да и выходит он прямо на земли Тонгора… Думаю, тонгриа знают о нем. Если Легкий Перевал закрыт, они встретят нас там. Я бы рискнул, старшой! Чем тащиться назад со всем товаром…

— Ты лечишь мое сердце! — Маленькие глазки Пирона загорелись. — Мы можем взять с собой легкий груз, девушек можем взять. У нас две дюжины урров…

— Так я и думал! — сказал Нил Биорку. — Раз есть Легкий Перевал, найдется и тяжелый!

— Суз! — обратился Пирон к помощнику. — Поведешь назад людей и конторов.

— Почему я? — недовольно отозвался конгай. — Я пойду с вами. Вести караван назад — невелика трудность!

— А бандиты? А продать товар? А новости продать другим парням? Нет уж, тут нужен ты, Суз!

— Драный ты хрисс, Пирон! — пробормотал конгай.

— Вот и отлично! — старшина повеселел. — И внизу всех оповестите, что путь закрыт. Это сразу поднимет цены. Когда мы вернемся.

— Мы едем с вами, брат? — полувопросительно произнес Нил.

— О чем говоришь, брат! — Пирон хлопнул гиганта по плечу. — Мой путь — твой путь!

Тропка, по которой вел их Каган, петляла и осыпалась, но все же была достаточно удобна, чтобы путешественники двигались вверх, не покидая седел. Когти урров делали животных неплохими скалолазами. К тому же звери не боялись высоты и уверенно ступали по самому краю обрывов, там, где у людей захватывало дух от зияющей под ними бездны. А конгским девушкам велено было глядеть только вверх. Пирон опасался, что какая-нибудь из них, перепугавшись, вывалится из седла, несущий ее урр потеряет равновесие, и они свалятся вниз.

За день они поднялись на приличную высоту. Кустарник начисто исчез. Изредка можно было увидеть кактус, чахлый и низкорослый в сравнении с теми, что росли двумя тысячами минов ниже. Кое-где бурые склоны покрывал скользкий серебристый мох.

Второй день обошелся с путниками суровей первого. Склон стал круче. Кое-где людям приходилось спешиваться и помогать уррам. Но и этот переход был легким в сравнении с тем, какой уготовил третий день. На сей раз горы показали свои клыки. Всякая растительность исчезла, и голодные урры стали беспокойными и злобными. У людей пищи было вдоволь, но ветер, резкий, холодный, заставлял ежиться даже закутанных в меха контрабандистов. У Санти зуб на зуб не попадал. Чтобы хоть как-то согреться, юноша завернулся в шерстяное одеяло. Ему стало теплей, но теперь он страдал оттого, что выглядит смешным. Нелегко приходилось и Ортрану, отвыкшему от холодов. Эак отдал ему свой запасной плащ.

Удивительно, но ни фэйра, ни Биорк, ни Нил, казалось, не замечали стужи. Нил все так же ехал в расстегнутой куртке. Только кожа гиганта из белой стала розовой.

— Тай! — жалобно спросил Санти. — Почему мне холодно, а тебе нет?

— Потому что ты не любишь холода! — ответила ехавшая впереди фэйра. — Выпрямись, подними лицо, подставь его ветру — и ты согреешься!

Юноша попытался последовать совету. На какое-то время ему верно стало теплей. Но ненадолго.

Закутанные по самые покрасневшие носики девушки с почтением глядели на Этайю. Даже смотреть на нее им было холодно.

Третий день приготовил неприятный сюрприз: длинный и крутой язык осыпи, зажатый отвесными скалами, слизнул тропу. Урры наотрез отказались идти вверх по хаотическому нагромождению каменных глыб. Инстинкт говорил им, что любое неосторожное движение вызовет обвал.

Отряд остановился. Биорк развязал свою сумку и достал снаряжение.

— О! — только и сказал Пирон, глядя, как маленький воин ловко карабкается по отвесной скале. — Откуда он взялся, этот малыш?

За несколько минут туор взобрался на стоминную высоту, вбил костыль и, закрепив веревку, бегом, отталкиваясь от стены ногами, спустился вниз.

— Там, наверху, хорошая тропа, — сообщил он. — Можно ехать дальше.

— Ехать? — воскликнул Калан. — А как ты забросишь туда урров?

— А как ты поднимался раньше? — задал встречный вопрос Пирон.

— Раньше здесь была тропа! — объяснил конгай. — Не то что теперь!

— У тебя есть предложения? — осведомился Нил.

— Ну, я… Или мы оставим урров здесь, или поедем обратно. Что скажешь, старшой?

Пирон покачал головой в меховом подшлемнике:

— Без урров — нет смысла. Много ли мы унесем? И девушек придется отправить. Но, — он повернулся к Нилу, — я чую — ты что-то задумал, брат Нилон?

— Можно поднять одного-двух зверей, — произнес великан. — Но, боюсь, при подъеме они так обдерутся о камни, что их самих придется нести.

— Если аргенет даст мне на время маир-унратен, — сказал Биорк, — я берусь сделать блок.

— Ты шутишь? — недоверчиво сказал Калан. — Как ты его сделаешь?

— Это уж не наша забота, парень! — Нил повернулся к Пирону: — Вели своим ребятам расседлать урров, брат. Нам не придется брести пешком!

К тому времени, когда урры были освобождены от вьюков и упряжи, туор закончил свое приспособление. На него пошли три седла и крепкий, окованный железом шест маир-унратена, вставленный в трещину. Четвертое седло привязали к паутинному тросу, и Нил, играючи, поднял на нем фэйру и трех девушек.

А вот с уррами пришлось повозиться. Животным завязали глаза, но все равно они брыкались и отчаянно ревели, когда их поднимали наверх. Мужчины, кроме Биорка и Калана, оставшихся внизу, взялись за канат. Но, если бы не Нил, намного превосходивший силой даже могучего нормана, вряд ли удалось бы закончить подъем так быстро.

Когда весь груз был поднят, решили устроить привал. Урры разбрелись по пологому склону и принялись слизывать росший в трещинах сырой мох. Люди подкрепились более основательно.

Поев и передохнув, путники двинулись дальше. Тропа поднималась по некрутому склону почти прямо. И чем дальше, тем ровнее становилась поверхность горы. Но то была лишь сравнительно узкая полоса. Рядом, слева и справа, горы круто уходили вверх, образуя нечто вроде седловины, по «дну» которой двигались всадники.

Над почерневшим конусом вулкана курился дымок. Но извержение прекратилось.

— Дальше дорога пойдет вниз! — бодро пообещал Калан.

Но он ошибся. Преодолев очередной подъем, они увидели сплошную каменную стену, еще более высокую, чем предыдущая. Видно было, что часть горы просто осела вниз. Острые, как клыки саурона, зубцы, венчали скалистый гребень. Но туор, взобравшись наверх, ухитрился найти ровную и достаточно широкую площадку. Если бы с другой стороны была каменная осыпь или глубокая пропасть, путешественникам пришлось бы туго. Но там был точно такой же обрыв, как и с восточной стороны. И высота его была не больше ста сорока минов.

Пришлось воспользоваться уже испытанным способом. Но на сей раз им было немного легче. Пока один груз поднимался вверх, второй, используемый как противовес, опускался вниз с западного края. И все же преодоление каменного хребта потребовало нескольких хор. Когда Биорк спустил на веревке маир-унратен, до темноты оставалось совсем немного.

Им повезло: Биорк отыскал пещеру, достаточно вместительную, чтобы укрыться всему отряду. Очень кстати: здесь, в седловине, ледяной ветер дул с неистовой силой. Не будь сейчас Флорион — теплый месяц Цветов, перевал был бы неприступен. В холодное время скалы покрывала толстая корка льда. А пологие склоны — глубокий покров снега.

В угловатых стенах пещеры гнездилась тьма. Топлива у путников не было. Слабый свет единственного светильника скорее сгущал, чем разгонял мрак. Снаружи уныло завывал ветер. Девушки, забившиеся под нависающий карниз в трех минах от Санти, тихонько перешептывались. Санти чувствовал, как им страшно. Спутники его, завернувшись в одеяла и плащи, уже уснули. У входа, косой тенью пересекая освещенное слабым лунным светом отверстие, дремал часовой из контрабандистов.

Санти было тревожно. Это был не беспредметный страх, тот, что мучил девушек. Он ощущал конкретную опасность. И не снаружи, а изнутри, из темного узкого горла, уводящего в глубь каменной толщи. Санти хотел было разбудить кого-нибудь из своих, но не решился. При всех своих талантах он оставался ангмарским юношей, боявшимся выказать недостаток мужества.

Санти откинул одеяло и сел. Он находился всего в трех шагах от черного зева, образованного сужающимися стенами пещеры. Тьма в нем была абсолютной. Очень осторожно Санти попытался освободить внутреннее зрение. Это ему удалось, но результат был неожиданным: он почувствовал запах. Тошнотворный запах вроде того, что издают испорченные грибы. Он мог бы поклясться, что еще минту назад никакого запаха не было. Санти сосредоточился еще больше и наконец уловил свет. Тусклое зеленоватое мерцание внутри подземного хода. Еще одно усилие и… он выскользнул из собственного тела, медленно опустившегося на одеяло. Сначала юноша даже не сообразил, что произошло. Прежде он освобождался только с помощью Этайи. Но сейчас выход произошел так естественно, что Санти возликовал. Его беспокойство отступило. Юноша приблизился к каменному горлу и окунулся в него. Запах резко усилился. Это было странно: обоняние Санти осталось там, где было физическое тело. Свечение тоже усилилось. Оно исходило из самих стен. И запах шел от них же. Юноше показалось, что он находится не в каменном тоннеле, а внутри живого существа, внутри гигантского пищевода, стенки которого выделяли липкую горячую слизь. Слой слизи покрыл Санти, обволок его, остановил. Юноша, еще не растерявший радости новой свободы, ликования оттого, что больше не связан собственным телом, почувствовал, что обманут, пойман, гибнет… Санти не дышал, но задыхался от тошнотворной вони, перестал видеть, перестал чувствовать… Он испытал ужас! И рванулся так, как рвется запутавшийся в паутине.

И преобразился еще раз! Это было похоже на еще один выход из тела. Ощущение слизи исчезло. Санти был свободен. И вонь тоже пропала. Зато свет усилился, стал много ярче и привлекательней. Он, как струя воздуха, поднимался из середины горы, и Санти метнулся к нему. Движение было таким стремительным, что миг спустя он врезался в упругую пленку, прошел сквозь нее и вырвался из тесного тоннеля в огромную пещеру.

Открывшийся вид был умопомрачительно, завораживающе прекрасен. Своды, стены, колонны играли всеми оттенками чистого зеленого сияния. А внизу, на дне, мерцало и переливалось живое озеро. Санти повис над ним, упиваясь текучими волнами света, такого нежного и ослепительного, что в сравнении с ним блеклыми казались даже сияющие своды пещеры. Озеро это двигалось, дышало, притягивало. Оно манило к себе Санти, окутывало его, обнимало… так же как зеленая слизь на стенках прохода!

Сколь ни мимолетным было воспоминание, но его оказалось достаточно. Санти вновь сделал инстинктивное движение, теперь оно почти не потребовало усилия, — и освободился…

Свирепый холод охватил его. Вид вокруг переменился. Осталось зеленое свечение, уже не казавшееся приятным, остались уходящие ввысь колонны, но сама суть всего стала другой. И озеро под ним вовсе не было озером. Теперь сущность была обнажена: то был Ужас. Нечто чудовищное, превращающее Жизнь в Мысль и питающееся этим. Не зло, не добро — Ничто! Но Ничто, обладающее силой связывать и отнимать. Ужас. Сейчас Оно было погружено в сон. Внешне Санти видел Его, как слизня чудовищных размеров, но понимал, что слизень — только образ. Оно спало, но вместе с тем — пробуждалось. Там, в пещере, Санти ощутил именно Пробуждение. И понимал, что пробуждается Ужас не по собственной воле — воли у Него не было, а по велению злой силы. Чудовище не хотело и не желало ничего, но Санти знал, что произойдет, когда Оно проснется. Он понял это, едва увидел истинный облик слизня. И понял, что до Пробуждения осталось совсем немного времени. Миг — и юноша снова оказался в собственном теле, слегка закоченевшем от холода.

Не колеблясь более, он разбудил Этайю.

Совсем немного понадобилось фэйре, чтобы, освободившись от грез, осознать то, что видел Санти. Впервые юноша увидел, как потемнели ее сияющие глаза.

— Нил! — тихо позвала она.

И великан бесшумно поднялся, подошел к ней, словно только этого и ждал. Санти в очередной раз восхитился тем, как легко и стремительно движется этот огромный человек.

— Мы уходим! — сказала фэйра, ничего не объясняя. — Уходим быстро и тихо. Разбудим остальных!

Нил не стал задавать вопросов. Он только кивнул и принялся обходить спящих, шепча каждому на ухо. Прежде, чем он разбудил последнего конгая, Биорк уже начал увязывать вещи. Великан вышел из пещеры и посвистел, призывая спящих снаружи урров. Никто, даже перепуганные девушки, не проронил ни слова.

Спустя десять минт отряд уже был в седлах. Только что взошла Мона и немного разогнала тьму. Пусть даже в ее бледном свете, ночной спуск по каменистому, осыпающемуся склону был очень опасен. Но Нил умел внушать доверие к себе. Никто не сомневался — еще большая, неотвратимая опасность выгнала их из укрытия под звездное небо.

Биорк с Каланом ехали впереди. Для урров света было довольно, и животные двигались быстро. Воля людей и собственное чутье подгоняли их.

Только когда между всадниками и пещерой легло несколько милонг, Нил, уже узнавший от Этайи, что произошло, позволил себе расслабиться.

— Не уверен, что мы справились бы с ним! — тихо сказал он, обращаясь к фэйре и Санти. — Против подобной твари сила бесполезна!

Мелкие камешки скатывались вниз из-под осторожных лап урров. Взошла Уна, и стало намного светлее. Путники повеселели. Туор покинул свое место впереди колонны, придержал урра, пропуская остальных. Теперь первыми ехали контрабандисты, за ними — девушки и вьючные урры, а за девушками — Эак с Ортраном. Оба аргенета держались рядом. Здесь, в горах, между ними возникла связь, которая вырастает в настоящую дружбу.

За те две сестаис, что Эак Нетонский провел на земле Конга, воин очень изменился. Испытаний, которые выпали на его долю за это сравнительно короткое время, с лихвой хватило бы на целую жизнь. И Эак прожил эту жизнь. Больше, чем жизнь, потому что, если бы не его друзья, он был бы более чем мертв. Что-то похожее чувствовал и Ортран, у которого вновь появилось будущее. И у них было еще то общее, чье имя: антассио сонанга Нассини. То, что более слабые предпочли бы забыть.

Эак, прежде смотревший на людей из башни собственной гордости и вдруг оказавшийся на земле; Ортран, отказавшийся от прошлого и плативший за это одиночеством… Сейчас им обоим нужен был друг, и судьба подарила их друг другу.

Биорк, выслушав объяснение сына, только покачал головой:

— Такое — вне моего понимания. Считаешь, мы ушли?

— Надеюсь, — не слишком уверенно ответил Нил.

Санти ощутил холодное дуновение в затылок. При том, что пронизывающий ветер, не переставая, дул ему в лицо. Доли секунды хватило ему, чтобы, ощутив, отреагировать — «выпрыгнуть» из физического тела. Так оказалось, что он ехал замыкающим и на него обрушился первый удар, замораживающий мысли и желания, сковывающий физические тела. Но жизнь Санти, душа его ускользнули. И фэйра, вторая жертва, тоже успела приготовиться. Благодаря Санти. А у нее было чем встретить врага!

Урров холод коснулся немного позднее, чем людей, а когда они почувствовали Ужас и готовы были броситься вниз, волоча за собой бесчувственные тела, Нил успел ухватить их, придержать. А мгновением позже и животные потеряли способность двигаться. То же самое произошло и с Биорком. Остальные же понеслись вниз, не разбирая дороги, ничего не видя перед собой, потому что спасались от того, что хуже смерти и страшней всякой жизни.

Только Нил не поддался чудовищу. Но и сразиться с ним он был не в состоянии.

А воплощенное Ничто уже стекало к ним, содрогаясь и пульсируя. То, что поймано, принадлежало ему и будет поглощено: будь то почти лишенные разума урры или мастер воин Биорк.

Во второй раз услышал Санти, как поет фэйра.

Душа его затрепетала и замерла. Мысли, те, что еще касались ее, растворились в пении, как крупинки соли в теплой воде.

И пение остановило Ужас. Можно сказать — оно убило его, если бы в Ничто была жизнь. Но жизни не было, и слово «смерть» здесь не уместно. Пустотный разум рассеялся, растворился в мире. Не осталось даже праха, останков того слизня, что привиделся Санти, потому что и слизня тоже не было. Не существовало. Такова сила фэйры: живое она освобождает от оков, а если живого нет, а есть только форма — лишает формы. И не остается ничего. Даже праха.

Потому так редко поют фэйры.

Глава третья

КОНГСКАЯ ПЕСНЯ

Перепуганные всадники на обезумевших от ужаса уррах мчались по каменистому склону горы. Уже не менее лонги покрыли они с начала бешеной скачки. И еще не менее лонги скакали бы урры, но каменный завал преградил им путь. И животные остановились, роняя желтую пену, со свистом и шумом втягивая воздух распаренными глотками. И, остановившись, почувствовали, что гнавший их ужас пропал. Конгаи спешились, сбились в кучу, тоже переводя дух. Во время стремительного спуска никто не пострадал, не потерялся ни один вьюк. Животные успокоились, но люди были возбуждены. Девушки тихо молились. Пирон распоряжался преувеличенно громким голосом.

Эак и Ортран были смущены: они не смогли удержать урров, бросили своих друзей в явной опасности. Как только их животные остановились перед преградой, они, не раздумывая, повернули их и поехали наверх. Не слишком быстро, потому что урры здорово устали. Они поднялись по меньшей мере на милонгу, когда ветер донес до них испуганный крик одной из девушек. К ней присоединилась другая. Оба воина остановились. Сверху, оттуда, где остались их друзья, не доносилось ни звука. Эак первым принял решение. Он развернулся и погнал урра вниз. Ортран понесся следом, и Демон, как всегда, вырвался вперед.

Теперь они увидели зловещую фигуру с обнаженным мечом в руке. Человек стоял на вершине одного из каменных обломков, и ветер свирепо трепал полы его длинного плаща. Прежде чем северяне достигли завала, еще несколько таких же фигур появилось из нагромождения камней. Все они бросились к конгаям, и мечи в их руках говорили сами за себя. Контрабандисты образовали круг, девушки в середине, и встретили врага жалами клинков. Северяне были уже в тридцати шагах. Эак ощутил радостное возбуждение, всегда охватывающее его перед битвой.

Но, к удивлению аргенетов, урры их остановились за два десятка минов от обороняющихся конгаев. Даже неустрашимый Демон отказался повиноваться: он рычал, хрипел, мотал здоровенной башкой. И отступал. Урр Эака вел себя еще хуже. В конце концов воин не выдержал и спрыгнул на землю. Ортран тотчас оказался рядом с ним.

Едва нападавшие заметили северян, конгаи перестали их интересовать. Аргенеты не поняли, что их привлекло, но все семеро напавших бросились к ним. И воинам сразу стало тесно. Лиц противников они в темноте не могли разглядеть. Но кольчуги, шлемы, владение оружием ясно показывали: это профессиональные бойцы. И двигались враги так быстро, что Эак еле успевал отражать мелькающие перед ним мечи. И он сразу почувствовал странность движений: быстрых, резких, но каких-то угловатых. Так двигается паук. И то была не единственная странность. Эак скоро убедился в этом. Три противника атаковали его. Они ловко орудовали длинными мечами, очень похожими на конгские. Эак защищался собственным мечом и длинным кинжалом. Как ни опытен он был, но дважды только кольчуга спасала ему жизнь. А потом он, улучив момент, оказался один на один с правым нападающим и, нырнув под меч, ударил сбоку, наискось. Белый клинок разрубил кольчугу и на ладонь погрузился в тело врага. Эак был уверен, что теперь против него только двое врагов. Но ошибся. Третий боец по-прежнему ловко махал мечом, будто не он получил только что тяжелейшую рану. Может быть, это обескуражило бы другого воина, но Эаку только прибавило сил. В бою он любил неизвестность: щекочет нервы! Прыжком уйдя от подсекающего удара, Эак плечом отбросил одного из противников на другого, молниеносно развернулся к третьему, гардой кинжала блокировал меч, вонзил клинок в правое подреберье врага, повернул и рывком выдернул обратно. А тот — будто и не заметил раны. Эак едва не погиб, успев в самый последний момент поймать меч противника крестовиной кинжала. И опять завертелась вокруг него стальная карусель.

Если Эаку приходилось нелегко, то Ортрану было еще тяжелее. Маир-унратен обрушивался на головы и плечи врагов, сбивал их с ног, сминал шлемы, разрывал кольчуги, но упавшие поднимались, отброшенные назад возвращались. Ортран, в отличие от Эака, не находил удовольствия в битве с неуязвимым противником. Он забеспокоился. Пока сын Дино защищал его спину, он мог удерживать врагов на расстоянии и пользоваться преимуществом в оружии. Но маир-унратен не меч. Норман стал уставать.

Эак, сделав ложный выпад кинжалом, напрочь отсек руку одному из противников. Все же Белый Меч есть Белый Меч! Враг отпрыгнул назад, преспокойно вынул оружие из отрубленной руки другой и снова напал на аргенета.

Эак совершенно потерял ощущение времени. Он атаковал, уклонялся, снова атаковал, отскакивал, наносил удары, прыгал, приседал, вертелся, парировал, рубил… Его враги были неуязвимы. Один дрался без руки, второй лишился шлема, части головы, половины лица. У третьего в животе зияла дыра. Из ран не текла кровь, а воины продолжали сражаться. Но Эак уже сообразил, что ему нужно делать. Отрубленные конечности не прирастали, и тот из врагов, которому аргенет колющим ударом повредил позвоночник, двигался заметно медленнее других. Его и выбрал Эак, чтобы, уйдя от рубящего удара в шею, широко размахнуться и опустить меч на голову врага, с которой аргенет мгновением раньше сшиб шлем.

Меч Асенаров рассек врага надвое. Обе половинки упали на землю и продолжали дергаться в чудовищной агонии. Но опасности они уже не представляли.

Теперь Эак совершенно отказался от колющих и коротких ударов. Он уклонялся, выжидал. И случай представился. Один из двух оставшихся противников поскользнулся, и белый клинок молнией упал на плечо врага на миним левее шеи. Этот удар не разрубил его пополам, но, пройдя наискось до тазовой кости, сделал свое дело. Противник упал, забился, пытаясь подняться, но туловище его разваливалось надвое. И хотя встать воин не мог, он все равно пытался достать Эака мечом. Следующий удар развалил третьего. Эак стремительно обернулся, желая удостовериться, что с Ортраном все в порядке. Но не увидел его — только мелькнувшие силуэты убегающих врагов. Поле боя осталось за аргенетом. Только непонятно было, куда делся Ортран. Небо затянули тучи, и стало довольно темно. Эак сделал несколько шагов, споткнулся, и увидел Ортрана. Прямо у своих ног. Мечи людей-чудовищ превратили тело воина в кровавый студень. Ортран был мертв. Наклонившись над ним, Эак понял, что Ортран обезглавлен. Аргенет посмотрел вокруг, заметил что-то круглое. Но то была не голова, а всего лишь шар маир-унратена с обрывком цепи. Рядом лежали отрубленные голова и правая рука одного из врагов. В просвет между тучами проглянула Уна, и аргенет увидел, что обрубок живет, глаза его следят за Эаком, а губы шевелятся, словно пытаясь что-то сказать. В другое время аргенет был бы потрясен подобным зрелищем, сейчас же ему было все равно. Он вернулся к обезглавленному телу Ортрана, опустился рядом на землю.

Пирон приблизился к нему.

— Господин! — тихо сказал конгай.

Эак поднял голову, но посмотрел как сквозь пустое место.

— Господин! — умоляющим голосом позвал Пирон. — Прости нас! Мы не умеем сражаться с демонами!

Эак ничего не ответил. Его невидящий взгляд был устремлен в сторону Черных Гор.

Таким его и застали Нил, Биорк, Санти и Этайа. По другую сторону мертвого аргенета, опустив большую черную голову на мощные лапы, лежал Демон. Такой же неподвижный и безмолвный.

Ортран был единственным погибшим в ночной схватке. Один из конгаев получил рану на голени. Даже не рану — царапину. Похоже было, что именно норман был целью нападающих. Но никто не мог понять — почему. И никому не пришло в голову допрашивать изрубленные тела, ползающие по земле. Их природа была ясна Этайе и Нилу.

— Утунры, «лишенные покоя»! — тихо сказала фэйра Санти.

Пока мужчины рыли могилы в каменистой почве, она обошла останки, останавливаясь над каждым, нашептывая что-то, словно уговаривая. Когда фэйра закончила, останки утунров стали просто мастями мертвых тел. Их сложили в одну могилу и забросали камнями.

Ортрана похоронили отдельно, в покореженных доспехах, с мечом по правую руку, как подобает хоронить воина. Нил прочел молитву-обращение к богам-покровителям, на маленький холмик вместо надгробия положили колючий шар маир-унратена, на котором тускло заблестел первый луч взошедшего Таира.

Гибель Ортрана опечалила каждого, но Эака она просто поразила. Эак не мог забыть, что именно он первым повернул урра, чтобы помочь контрабандистам. И именно он защищал спину Ортрана. Если бы не Эак, Ортран был бы жив. Это было действительно так, и потому легший на плечи Эака груз оказался для него непосильным. Аргенет утратил веру воина: в себя, в свою цель, в свой меч, в свою удачу. Он понимал это и понимал также, что воин, утративший веру, теряет и силу. Такой воин не живет долго. Дни Эака были сочтены.

Утомленные, хмурые, путники оседлали урров. Кроме Демона. Черный урр Ортрана лег рядом с могилой хозяина и так рявкнул на подступившего было к нему Калана, что конгай в ужасе отшатнулся.

— Не трогай его! — негромко сказала Этайа. — Он останется с господином.

Нил подошел к черному урру. Демон прижал изорванные в боях уши и оскалился. Великан отпихнул его морду и распустил ремни упряжи. Демон перестал рычать, только следил за Нилом умными желтыми глазами.

Нил положил седло на могилу рядом с маир-унратеном и вспрыгнул на спину своего урра. Цепочка всадников тронулась. Демон не смотрел в их сторону. Но еще с полхоры, оглядываясь, люди могли видеть черное пятнышко рядом с кучкой бурых камней. Потом скалы заслонили и это.

Трое уцелевших утунров стояли перед Ди Гоном.

Вид их был ужасен. У одного не было лица, у другого — руки, у третьего — вспорот живот и внутренности синели в черной смрадной дыре.

Сирхар держал в руках то, что когда-то было головой Ортрана. Маг пытался разобрать черты лица, но это было невозможно из-за нескольких рубленых ран, раздробивших лицевые кости, зубы, подбородок. Волосы превратились в грязную паклю, слипшуюся от крови. Рыжая пыль густо покрывала их, но все же можно было определить, что прежде они были светлыми.

Ди Гон поглядел на утунров:

— Уверены, что это он?

— Да! — без выражения ответил тот, что без руки. — Он таков, как ты описал.

— Кто отрубил голову?

— Согн. Он остался там.

— Хорошо! — сказал маг, уронив голову на пол. Она откатилась на несколько шагов и остановилась. — Хорошо! — Ди Гон мог бы определить, кому принадлежит голова, с помощью магии. Но ему жаль было тратить на это силы. Так или иначе, скоро он все узнает. — Хорошо!

Колдун поднял Хлыст. Белое пламя коснулось головы утунра без руки и обратило ее в пепел. Обезглавленное тело осталось стоять. Но недолго. Хлыст опустился вниз — и от тела остался только серый мелкий прах и облачко желтого дыма. Минту спустя четыре такие горсточки, три — побольше, одна — поменьше, легли на каменный пол Храма.

— Тебе, Хаор! — процедил колдун, убирая Хлыст.

Наступив на одну из горок пепла и оставив на ней четкий след сапога, Ди Гон вышел из Храма.

Часовые при входе отдали ему салют. Такой же, как отдавали Королеве. Час был поздний, и площадь перед подземным Храмом была пуста. Ди Гон испытующе поглядел на стражников. Некоторое время он решал: стоит ли оставлять их в живых? Решил: оставить. Колдун впился взглядом сначала в одного, потом в другого. Он погрузился в их умы, простые и доступные, как сорванные плоды.

«Забыть! — велел он. — Забыть! Никто не входил!»

Оставил их и пошел через площадь. Ди Гон всегда ходил один. У него было много врагов, многие ненавидели его, но с ним была магия и милость Хаора. Он — сирхар! Страх — лучшая охрана.

«Все-таки он убил! — думал маг. — Иначе никакие утунры, да вообще никто не справился бы с ним. Убил. Не сдержался!»

Мысль была приятна Ди Гону. Хотя ему очень хотелось бы взять врага живым. Такой раб — великая сила. Хаор позволил бы ему! Нет, об этом можно лишь мечтать. Мертв — и слава Хаору! С остальными разберутся королевские хогры. Может быть, уже разобрались. Хороший день! Ди Гон засмеялся коротким дребезжащим смешком.

«Неповадно вам трогать моего Демона!»

Глава четвертая

Рассвет, серый и влажный, тяжело пробивался сквозь бледно-розовые жгуты лиан над Окраинной Топью. Несмех, не вставая, потянулся рукой, зачерпнул теплую, пахнущую тиной воду, сполоснул потное лицо. Плавучий островок под ним качнулся, скверно запахло газом. Несмех сел. Движение его испугало крупного фрокка на соседнем островке. Сильно толкнувшись ногами, фрокк плюхнулся в воду. Несмех вынул меч. За ночь лезвие тронуло ржавчиной, и он провел по клинку пучком мха. В животе было пусто. Несмех с сожалением вспомнил о только что сбежавшем фрокке. «Нужно трогаться», — решил Несмех и встал на колено. Островок заплясал на гладкой воде. Кожа разбухла от сырости. «Ничего, — подумал Несмех. — Попадется прогалина — погреюсь на солнышке!» Он взял шест, легкий тростниковый ствол, и погнал островок в сторону восхода. Голод куснул желудок, напоминая о себе. Севернее, там, где Окраинная Топь переходила в липкую грязь между корнями деревьев, Несмеху не пришлось бы страдать от голода. Но здесь безопасней. Жаль, что у него нет лука! Жаль, что здешняя древесина не годится даже для дротика!

Островок медленно скользил между мшистыми корявыми стволами, голыми и изломанными, как паучьи ноги. Наверху они прочно вцеплялись один в другой, срастались, свешивали вниз белые липкие корни. Гиблое место! Но, волей богов, здесь нет ни хищных южных растений, ни смертельно опасных тварей Гибельного Леса. Никого, крупней огненных слизней, а от них не так уж сложно держаться подальше. Еще день-два — и он доберется до истоков Зеленой Реки. А там Город-на-Берегу. Если богам угодно было его хранить все это время. Кое-кто наверняка помнил Несмеха. А раз так — он получит все, что могут дать Черные Охотники Вечного Лона. Все необходимое. «Должно быть, я первый из ссыльных, который сумел удрать!» — с удовольствием подумал Несмех. — Солдаты боятся Леса, как прачка — котоара. И у них есть все основания, да лишатся потомства те, кто привез меня сюда! — Правильно! Несмех сам боится. Одиночке не дожить до утра в Гибельном Лесу. Иное дело — Окраинная Топь. «Если ты ее знаешь»! — напомнил сам себе Несмех и оттолкнулся шестом.

Прямо перед островком высунулась из воды белесая голова фрокка. Присоски на растопыренных лапах прилипли к перекрученному стволу Хмельного Дерева. Несмеха фрокк не видел, и человек застыл, только рука шарила меч. Тоже дар богов! Найти меч в Южных Болотах!

Фрокк резко вращал головой с широко расставленными выпученными глазами. Островок подплывал все ближе и ближе…

Несмех напрягся… Но удача изменила ему: фрокк оттолкнулся от ствола и рывками поплыл под самой поверхностью. Нечего и думать о том, чтобы преследовать его.

— Хаом! — тихо выругался Несмех. И тут же пожалел: здесь, на Юге, — звать свирепого бога! Это голод вывел беглеца из себя.

Здесь, на Юге, не просят — берут, кто может. А кто не может — у того Юг берет сам. Или дает. Ему вот дал. Ир счастья дал и — сына. Правда, потом отнял. Юг есть Юг. А сын? Вряд ли парня тронули. И его-то, Несмехову, вину не смогли толком назвать. Боги позаботятся о сыне, пока отца не будет с ним. Не скоро вернется Несмех. Южные пути — долгие пути. Вечные — для многих. Но не для него.

Там, наверху, за сросшимся лиственным пологом, Таир уже палил во всю мочь. Вокруг стало жарче, и воздух — еще влажнее. Хотя еще совсем недавно казалось: влажнее некуда.

Несмех взял выдолбленный орех с водой, отпил немного. Вкус у жидкости был неприятный из-за горького корня, Жгучего Корня, который, если укусишь — подпрыгнешь выше головы. Зато настоянную на нем болотную воду можно пить, не рискуя через пару дней стать раздувшимся трупом в мокрых космах синего моха.

На сей раз фрокк вынырнул в двух минах от островка. Несмех еще в воде заметил белесое тело и рубанул мечом прежде, чем голова фрокка показалась на поверхности. Чуть было не упустил! Но успел-таки вцепиться левой рукой в скользкую заднюю ногу. Фрокк издал трубный вопль, забился… Несмех поспешно рубанул мечом и отсек схваченную ногу — кости у фрокка хрупкие, как сухой тростник. Истекая голубоватой жидкостью, фрокк ушел под воду. Если рана на голове невелика, он отрастит себе новую конечность и еще долго будет бороздить теплые болотные воды.

Несмех сдернул сошедшую чулком кожу с отрубленной лапы и отпилил мечом кус белого волокнистого мяса. Рот его наполнился слюной.

«Предложили бы мне такое в Ангмаре!» — усмехнувшись, подумал он и впился зубами в солоноватое мясо…

САНТАЙ ТЕМНЫЙ. «ИСТОРИЯ СЛАВНЫХ» ГЛАВА VII. «НЕСМЕХ»

Они спускались все ниже и ниже. Бесплодная зона кончилась, появились первые кактусы. Обрадованные урры набивали отощавшие животы, и люди тоже повеселели. Было время цветения. Великолепные соцветия всех возможных окрасок украшали мясистые стволы, лопасти и отростки. Режущий лицо холодный ветер вершин наконец-то сменился теплым дуновением. Мертвые горы остались позади.

Через два дня после гибели Ортрана всадники спустились на каменное плато. С западной стороны хребта осыпей и каменных нагромождений было намного меньше. Путешественникам ни разу не пришлось воспользоваться канатами. Не было сложностей и со свежей едой. Сочная мякоть кактусов, тушенное с пряностями нежное мясо ящериц, в изобилии шнырявших между камнями. Калан показал известное ему растение, маленький серо-голубой кактус, полый изнутри и полный терпкого сока, похожего на молодое вино. Люди пили его трижды в день и чувствовали себя превосходно. Каждому казалось: впереди ожидает что-то очень хорошее. Каждому, кроме Эака. И, пожалуй, туора, который не любил, когда все идет слишком гладко.

Отряд, уже вразброд, а не цепью, потому что места было довольно, бодрой рысью пересекал плоскогорье, объезжая часто растущие темно-зеленые столбы таор. Над ними пламенел Таир, куда более приятный здесь, в горах, чем в жарких низовьях Конга.

Биорк ехал во главе отряда, внимательно оглядывая местность. Кто поручится, что впереди не поджидает враг? Утунры не нападают по собственной воле. Ее у них нет. Недавно он поделился своими сомнениями с Нилом, но сын отреагировал легкомысленно:

— Не ломай голову, отец! Должно быть, кто-то из магов поставил их стеречь перевал. Место подходящее. Ортрана жаль! Остальное — ерунда. Не тревожься!

«Нил стал совсем беспечным, с тех пор как вышел из Руны», — решил туор. Но после отповеди сына обращаться к фэйре не стал. Если бы она хотела предупредить, Нил узнал бы первым. Нет так нет. Биорк был даже рад, что не надо спрашивать Этайю: старый воин робел перед фэйрой, как мальчишка.

Впрочем, туор, как всегда, был настороже. Хотя на сей раз глаза, слух, обоняние — все, кроме интуиции, — подвели бывшего туринга.

Ни он, ни кто другой из отряда не заметил никаких признаков опасности, пока тройная цепь солдат не преградила всадникам путь.

Даже для туора было полной неожиданностью, когда они поднялись в двухстах минах впереди — нестрашные с виду, маленькие фигурки в бурых, под цвет почвы, плащах. Но арбалеты, направленные на всадников, не оставляли сомнений в их намерениях.

Одного поворота головы хватало, чтобы убедиться — бежать не удастся: такие же шеренги поднялись слева и справа, а четвертая — позади, отрезая путь к бегству.

Конгаи заняли круговую оборону, но северяне не присоединились к ним — бессмысленно. Врагов слишком много. Целая армия.

— Спрячь меч, брат Пирон! — сказал Нил старшине контрабандистов. — Мы сможем справиться с сотней, если повезет. Но не с тысячей!

Солдаты приблизились. Санти не без любопытства глядел на них. Тонгриа. Узкие лица с кожей цвета старого пергамента, горбатые хищные носы, глаза, полуприкрытые тяжелыми веками. Худые, высокие, с непропорционально длинными торсами, они настолько же не походили на конгаев, насколько толстогубые онгарцы были непохожи на них самих. А ведь поговаривали, что когда-то Конг и Тонгор были одной страной!

Но сейчас это были враги!

«Тай! — мысленно позвал Санти. — Сделай что-нибудь!»

«Не могу, — получил он ответ. — Они укрыты от моей магии, Санти! Но ты не бойся. Нас не оставят!»

«Нас! А других?»

«Кому ведомы желания богов?»

— Эй! — сказал Нил дружелюбно. — Опустите ваши игрушки! Мы не враги! — И поднял обе руки в знак мира. Великан говорил на конгаэне, надеясь, что его поймут.

Поняли его или нет, но обращение осталось без ответа. Между всадниками и плотно сомкнутыми шеренгами тонгорских солдат оставалось пустое пространство в десять шагов.

Время шло. С тех пор как отряду преградили путь, миновало почти полхоры. Солдаты безмолвствовали, но арбалеты были наготове. Всадники спешились, урры легли. Если их захотят убить, то сделают это, будут они в седлах или нет.

Миновало еще полхоры, и вдали раздался топот урров. Отряд из двух дюжин всадников появился из-за кактусов, и шеренги расступились, давая им проехать. На прибывших, всех, кроме одного, были те же бурые плащи с капюшонами, то же конгское вооружение, только лучшей работы. Внешне они были очень похожи на солдат, но лица были более живыми. Всадник, одетый особо, был облачен в желто-коричневый полосатый хитон. Тощие ноги в красных сандалиях сжимали бока упитанного урра. Он был без оружия, но держался так, будто был главным. Его длинные, не слишком чистые волосы удерживал обруч с медным подобием горящего факела надо лбом. Он бесцеремонно разглядывал путешественников. Нил не менее бесцеремонно разглядывал его самого.

При виде девушек лицо тонгорца оживилось. Он что-то сказал своим спутникам. И один из них тут же возразил «полосатому». И достаточно грубо. Они заспорили, закричали друг на друга пронзительными гортанными голосами. Судя по всему, возразивший выиграл спор. По его знаку солдаты зашевелились и принялись отделять конгаев от северян. Один из солдат попытался присоединить к девушкам и Этайю, но едва коснувшись ее, с криком отдернул руку. На его ладони, буквально на глазах вздулся пузырь, как от ожога. Желто-коричневый велел ему подойти, долго разглядывал руку. Потом слегка поклонился Этайе, и ее оставили в покое. То есть — с северянами. Зато Санти попал в одну компанию с контрабандистами и девушками. Возразивший тонгорец сразу же, как только произошло размежевание, взял десяток солдат и уехал, забрав с собой конгаев. Причем у людей Пирона даже не отняли оружие. Остальные солдаты таким же плотным кольцом окружали четверых оставшихся. И у тех уже не оставалось сомнений, кому приготовлена столь «торжественная» встреча.

— Оружие — дать! — на скверном астроне скомандовал желто-коричневый. Три воина повиновались. Даже аргенет безропотно отдал меч, но с принявшим его солдатом случился конфуз. Он завопил, уронил меч и затряс рукой. Порезаться он не мог, так как Эак отдал меч вместе с ножнами. Всадники тонгриа воззрились на него, и солдат быстро-быстро заговорил, видимо объясняя.

Желто-коричневый с помощью одного из солдат спешился и с опаской поднял меч с земли. Он не обжегся, и на его узком длинном лице появилась довольная улыбка. Но улыбка сразу пропала, когда ему не удалось вынуть меч из ножен. Он тянул изо всех сил, но безрезультатно. Тогда желто-коричневый предложил попробовать одному из военных. Но тот отказался, красноречиво кивнув на пострадавшего солдата. Жрец, пожав плечами, протянул меч Эаку.

— Что это есть оружие? — спросил он.

— Не оружие! — опередив Эака, быстро ответил Нил. — Жезл. Дал отец.

Жрец кивнул, видимо, удовлетворенный. И посмотрел на Эака с уважением.

Разоружили и туора. Маленький воин пожалел о том, что перестал брить лицо. С четырехдневной щетиной на щеках он уже не мог выдавать себя за ребенка.

Колонна двинулась. Только Этайе разрешено было остаться в седле. С ней вообще обращались подчеркнуто вежливо. У мужчин же отобрали урров и заставили идти пешком. После нескольких дней верховой езды им это было даже приятно. Пленников окружали всадники, всадников, перестроившись в каре, — солдаты. Меньше чем за хору они прошли оставшуюся часть плато и оказались на пологом склоне, по которому проходила грунтовая дорога. Отсюда взгляду открывалось длинное озеро, дальний конец которого обступали отвесные скалы, а на ближнем располагалось большое селение, к которому и вели пленников.

Архитектура тонгорских домов отличалась от конгской. Здания были приземистые, массивные, с плоскими красными крышами. Построенные из бурого камня, они плотно примыкали одно к другому и были достаточно большими, чтобы вместить несколько семей. Здания уступами располагались на склоне, а прямые улицы, ведущие к озеру, разделяли селение на «полосы» в три-четыре дома шириной. Сначала северянам было непонятно, как тонгорцы попадают в собственные дома, но загадка разрешилась, когда они подошли к селению. Плоские крыши домов прекрасно заменяли переулки.

Пленники и их многочисленный конвой спустились по широкой, вымощенной плитами дороге почти к самому озеру. Мужчинам велено было войти в большой одноэтажный дом с толстыми стенами и крохотными оконцами под самой крышей. Здесь их и заперли. Изнутри здание напоминало склад. Толстые стены и прочные двери были очень кстати для тех, кто решил использовать дом как тюрьму. Брошенные на пол старые и не очень чистые шкуры, как предполагалось, должны были служить мебелью.

— Надеюсь, нам дадут пожрать! — сказал Нил, растянувшись на полу. — Аргенет, сениор! Может, ты проковыряешь своим мечом дырку в стене? Хочу поглядеть, не несут ли нам чего?

Эак хмуро посмотрел на великана и отвернулся. Раньше его раздражало, когда Нил пользовался простонародным жаргоном. Сейчас ему было наплевать.

— Э, нет! — проговорил Нил, поднимаясь. — Так, мой сениор, не пойдет. Я не Этайа, на итарре тебе сыграть не могу, но угробить тебя не дам. Даже тебе самому!

Он подсел к неподвижному Эаку, обнял его ручищей за плечи:

— Я ведь твой слуга, не забыл?

Эак не сделал попытки сбросить руку, но и не проронил ни слова — просто сидел, уставясь в пространство, опершись спиной на каменную стену.

— Он умер, аргенет! Умер! — настойчиво сказал Нил. — Он теперь в Нижнем Мире. Если ты хочешь уйти за ним — сделай это, как подобает Асенару! Ты дрался с ним рядом. Только Хтон решает, чей узел жизни будет развязан. Его, мой, твой? Мы не выбираем, сениор! Мы только сражаемся — и боги решают за нас все: за что мы будем биться, кого погубим, кто погубит нас. Все, кроме одного: будем ли мы сражаться достойно? Вот это решаем мы сами. Ты сражался достойно, мой сениор! Не срами себя унынием, ну же!

Эак обратил на сына туора потускневшие глаза.

— Я мог бы его спасти, — сказал он безразличным тоном. Слова эти вырвались помимо воли Эака. Просто они всегда были с ним.

— Ты так думаешь? — с участием откликнулся Нил. — Но, скажи, почему?

И Эак начал говорить. Внутри у него что-то лопнуло, что-то, запрещавшее говорить о слабости, об унижении его, Эака Нетонского. Словно лопнула пряжка пояса «Честь и превосходство», и аргенет, освободившись, наконец вздохнул свободно. Он говорил не о себе, об Ортране. Нет, и о себе тоже, но об Ортране. Как он чувствовал его, как разделял каждую мысль. О том, что норман напомнил Эаку Дино, отца. О том, как Эак намеревался, возвратившись, восстановить честь нормана. И он сделал бы это, потому что слово Асенара многого стоит в Коронате.

А теперь — все. И виноват он, Эак. Потому что забыл, что не Ортран защищает его спину, а он — спину Ортрана. Потому что, окруженный живыми мертвецами, он сам почувствовал себя мертвецом, забыл обо всем и обо всех. Потому что он, Эак, бросился защищать трусов, которые стояли и глазели, как убивают Ортрана, спасавшего их, но которые ничем не хуже, чем он, Эак, потому что, если бы Эак берег спину Ортрана, как тогда, в ущелье, норман был бы жив…

— И что дальше? — перебил Нил. — Ты знаешь, что нас ждет? Ты уверен, что мы будем живы через две хоры? Вдруг ты пожалеешь, что утунры не прикончили и тебя?

Эак с удивлением посмотрел на Нила.

— Об этом я не думал! — признался он.

— И не смей осуждать конгаев! Они не воины! Они только суеверные купцы. Их не учили выбирать смерть в бою. Кстати, именно ту, что досталась Ортрану. А как умрешь ты, аргенет?

— Ты полагаешь, нас убьют? — спросил Эак.

— Это будет непросто! — пообещал Нил. — Но если мы умрем, то умрем как воины. Или ты стал бояться смерти, Эак Диноит?

— Нет. Хотя… — Губы аргенета дрогнули, как будто он пытался улыбнуться. — Смерть перестала меня волновать! — решительно сказал он. И сам удивился этому открытию. — Понимаешь, Нил, раньше я ждал ее, как новую возлюбленную, лучшую из всех! Я хотел ее, искал! Ты понимаешь меня?

— Конечно, сениор! Отлично понимаю!

— А теперь я ее не хочу. Не боюсь — просто не хочу.

— Наше время еще длится, аргенет! — улыбнулся ему Нил. — И наш долг… Потрясатель жив, сениор Эак! Мы не сделали своего дела — боги не позволят нам умереть!

— Да. Да. Да! — голос Эака постепенно обретал прежнюю твердость. — Клянусь тебе Чашей и Звездами, я не забуду о Долге! Благодарю тебя, Нил! — Эак нашел руку великана и сжал ее.

— Пока мой меч со мной, я — Асенар!

— Вот теперь я вижу! — подтвердил Нил. — Нас трое, мой аргенет! И мы заставим их уважать нас!

— Они нас уважают, — заметил туор. — Нас оценили в тысячу воинов. Тебе мало?

— Это не воины! — отмахнулся великан. — Это корм для падальщиков!

Этайа в сопровождении двух всадников подъехала к берегу озера. Тонгорцы спешились и помогли ей сойти с седла. Пришвартованная к деревянным сходням лодка с четырьмя гребцами стояла у берега. Один из воинов осторожно поднял фэйру. Этайа не мешала ему, чувствовала, что он относится к ней с почтением. Тонгорец вошел в воду и перенес фэйру в лодку. Потом вышел на берег, спустился по сходням и прыгнул на корму. Гребцы тотчас налегли на весла, и лодка двинулась. Весла энергично вспенивали воду. Этайа смотрела на изрезанный берег озера и пыталась угадать, куда они плывут. Она чувствовала, что впереди у нее нет опасности. Но есть тревога, а это тоже не слишком хорошо. Гребцы дружно ударяли веслами, лодка плавными стежками вспенивала поверхность озера. Они обогнули скалистый мыс, и взгляду Эайи открылась небольшая бухточка. С трех сторон ее окружали скалы. В самой бухточке, группами по два, по три, поднимались из воды верхушки камней, а посредине на каменных опорах стоял чудесный трехэтажный домик с пирамидальной крышей и желтыми, как песок Тианны, стенами. Последний, третий, этаж был меньше других и окружен террасой, под нависающей крышей. Края крыши, серебристо-серой, с маленьким бронзовым драконом на вершине, загибались вверх, как поля четырехугольной шляпы.

Светлый, воздушно-легкий дом, казалось, парил над гладкой блестящей водой бухточки.

Лодка подошла к крытому причалу, двускатный навес которого опирался на темно-коричневые резные колонны. Двое слуг-мужчин в белой, отороченной розовым мехом одежде уже протягивали Этайе руки. Опершись на них, аргенета вышла из лодки.

Едва она ступила на первую ступень лестницы, как высокие двустворчатые двери перед ней распахнулись и фэйра впервые увидела тонгрийку.

Этайа продолжала подниматься по короткой лестнице, и женщина, стоявшая в дверях, отступила на несколько шагов. На тонгрийке было длинное платье, плотно облегающее талию, но свободными складками ниспадающее до самого пола. Узкий черный пояс, украшенный золотыми фигурками, вольно располагался на широких бедрах. Длинные концы его завершались кистями из желтого меха. Длинный плащ-мантия, ярко-голубой, с желтой меховой подкладкой и подложенными плечами, был стянут впереди черным шнурком. Заплетенные в две толстые, с вплетенными золотыми нитями косы волосы женщины были каштанового цвета, а голова украшена обручем из светлого серебра с искусной гравировкой и множеством крохотных переливающихся самоцветов. Подобно короне, лежал он на гордо поднятой голове.

Что же до лица, то оно было обычным, не слишком красивым, но достаточно привлекательным лицом зрелой женщины, избегающей грима. Женщины, привыкшей повелевать, о чем ясно говорили сжатый рот с выступающей нижней губой и немигающий взгляд больших синих глаз, внутренние уголки которых были выше наружных, чем напомнили Этайе глаза тианцев.

— Сестра? — слово было сказано на конгаэне, с полувопросительной, полуприветственной интонацией.

Этайа ощутила ум, жизнелюбивый, склонный к быстрым решениям, властный, но вместе с тем открытый, как у ребенка.

— Пусть эти уйдут! — сказала Этайа, кивнув на мужчин, стоявших за спиной тонгрийки.

— Вон! — велела женщина слугам и, много мягче, тем, что были у нее за спиной: — Покиньте нас!

— Благодарю, сестра! — сказала фэйра, когда мужчины удалились, и откинула покрывало. — В моей стране не принято показывать лицо чужим мужчинам! — Она слегка наклонила голову: — Этайа, светлорожденная, из Короната.

— Ронзангтондамени, Женщина селения Гнон. Войди в мой дом! — повернулась и пошла к лестнице, ведущей на второй этаж.

Пол комнаты был застлан толстым, очень мягким ковром, на котором лежало несколько подушек. Мебель отсутствовала. Деревянные панели были отполированы и покрыты светлым лаком, чтобы лучше выявить естественный узор дорогого дерева. Из двух овальных окон открывался вид на бухточку и синюю гладь озера за скалами.

Ронзангтондамени села на вышитую подушку и подобрала под себя ноги, расправив длинные складки белого платья. На ногах у тонгрийки были мягкие туфли с подошвами из алой шерсти, узорчатые черным бисером.

Этайа тоже опустилась на подушку напротив, скрестив ноги, затянутые в дорожное трико. Хозяйка внимательно оглядела ее и улыбнулась. Лицо гостьи понравилось ей. Властью Этайи оно стало похоже на собственное лицо тонгрийки, только немного моложе.

— У тебя трудное имя! — сказала хозяйка. — Но я постараюсь запомнить его. Этайа! — повторила она. — Слава Матери Хаора, этот хрисс Кунг догадался отправить тебя ко мне, когда понял, что ты не из тех женщин, что привозят к нам безбородые. Те, кто были с тобой, — твои мужья?

— Нет. Родственники и спутники. — Каждая реплика тонгрийки помогала Этайе сориентироваться. — Они прибыли со мной, и я не хочу, чтобы им было причинено зло!

Ронзангтондамени покачала головой:

— Кунгу — повеление сирхара. Они больше не принадлежат тебе. Они принадлежат Хаору. Но на женщин его власть не распространяется. И на моих мужчин тоже. У себя в Тангре он может делать что пожелает — то в воле Королевы. Но Гнон — мое селение. И три сотни мужчин, из тех хогр, что встретили вас в горах, — тоже мои! — И, решив, что дала понять гостье размеры своей власти: — А теперь скажи: что ищешь ты на нашей земле, Этайа, сестра?

— Ничего, Ронзангтондамени, сестра!

— Зови меня Генани! Тогда зачем ты здесь?

— Ты видела извержение Киантуана?

— Киантуана? А! Хаорхура! Да, видела.

— Дорога к старому перевалу закрыта. Мы выбрали этот путь не по своей воле.

Лицо Женщины Гнона помрачнело.

— Плохо! — сказала она. — Теперь не будет торговли с Конгом. Мои мужчины, возможно, будут голодать. Плохие вести, Этайа, сестра! Верно, Хаор разгневан и не хочет, чтобы мы торговали с безбожниками! Прости, я не хочу оскорбить твою веру!

— Я поняла, — мягко ответила Этайа. — Но разве вам так нужны их товары и их девушки?

— Девушки? Вот уж кто нам не нужен! Конгаек покупает сирхар. Хотя и делает вид перед Королевой, что не знает, откуда они взялись. Нам они безразличны. В них нет силы Дочерей Тонгора!

— Дочерей Тонгора?

— Ну да! — Ронзангтондамени удивленно взглянула на собеседницу. — Ты спрашиваешь? У тебя-то она есть, сестра, раз ты не позволила Кунгу распоряжаться собой.

— Да… — Этайа поняла, о чем идет речь, и стала куда внимательней относиться к тонгрийке. — Но ты зря огорчаешься из-за вашей торговли. Новый перевал более труден, но зато путь лежит через твое селение, Генани!

Женщина Гнона задумалась.

— Пожалуй, ты права, Этайа, сестра, — признала она наконец. — Но это обидит моих сестер в соседних селениях. А самой мне нелегко будет отстоять нарушение запрета.

— Кто-то хочет прекратить твою торговлю? Кто? Сирхар? Королева?

— Нет. Сирхар получает девушек. Королева — оружие для своих хогр… Но Женщины северных селений… У них нет своей доли в Туге-на-Излучине. Туг — принадлежность Королевы. Я сказала, что сама распоряжаюсь на своих землях, но если другие селения откажутся торговать с нами, нам придется туго. Еще хуже, чем без торговли с Конгом. И тогда я вынуждена буду отдать часть своих мужчин Королеве или сирхару. Прости, сестра! — вдруг встревожилась тонгрийка. — Я не предложила тебе поесть!

— Не беспокойся, Генани, сестра! Я могу долго обходиться без пищи!

— Это ясно. Но зачем, если ты — моя гостья? Мой дом еще не обеднел. Я содержу шестерых мужей, а могла бы и больше. Но нет достойных! — женщина засмеялась. И хлопнула в ладоши.

В комнату тотчас вошли двое слуг.

— Приготовьте нам трапезу наверху! — велела Ронзангтондамени на языке Тонгора.

— Приятно поговорить с равной! — сказала она Этайе, когда слуги удалились. — Я лишена этого удовольствия уже два менса.

— Неужели ты единственная женщина в селении?

— Нет, конечно нет! Гнон — большое селение. У нас двадцать шесть женщин! Но я — Женщина Гнона и должна держать их в подобающем удалении. Кроме моей дочери! — добавила она не без гордости. — Но малышке всего шесть иров.

— А мужчины? Сколько у вас мужчин? — спросила Этайа.

— Мужчины? Сотен шесть, я полагаю. Поля у меня невелики, но не меньше двух сотен надо, чтобы искать в горах испражнения Хаора.

— Что?

— Смола. Бальзам, который залечивает раны. Нам с тобой он ни к чему, но конгаи ценят его высоко. И морранниты. Да и наши мужчины им пользуются.

— Я поняла. Скажи, сестра, сколько у тебя детей?

— Я же сказала: одна дочь. Разве это мало? — она улыбнулась.

— А сыновья?

— Сыновья? Странно, что ты спросила, Этайа, сестра. Я же не Королева. Рожала я раз двенадцать. По двое-трое. Только девочка выходит одна. Думаю, их десятка три. Конечно, не все выжили. Теперь, когда у меня есть дочь, я могу больше не рожать. По обычаю.

— Я хотела бы взглянуть на нее!

— Спасибо, сестра! Конечно, я покажу тебе ее! Но сейчас давай поднимемся наверх и поедим!

Нил, Эак и Биорк тоже получили свой обед. Мякоть кактусов, грибы, пяток небольших озерных рыбок, сваренных в воде. И кувшин с кисленьким напитком.

— Мои слуги не стали бы это есть! — сказал Эак, попробовав из каждого блюда.

— Благодари богов, что нас кормят! — отозвался Нил, зачерпывая рукой содержимое миски и отправляя в рот: столовых приборов им тоже не дали. — Ешь, сениор! Нам понадобятся силы! Ты заметил, отец?

— Что?

— В селении я не видел ни одной бабы!

— Женщины, сын. Нас никто не подслушивает, ты мог бы говорить по-человечески.

— Неважно! Ни одной, отец! А мужчин — пруд пруди!

— Может, они работают в полях? — предположил Биорк.

— Или их держат взаперти. Кое-где в Утуране это принято, — вставил Эак.

— Взаперти? Ха! Кстати, отец, как думаешь, сколько продержат взаперти нас?

— Хтон знает! Чем дольше, тем лучше. Больше шансов, что солдат поубавится. Здесь горы — им не прокормить такую прорву народа.

— Тут ты прав. Уверен, они полагают, что, посадив под замок, упаковали нас надежно!

— А разве не так? — спросил Эак.

Нил захохотал, роняя изо рта кусочки грибов.

— Не совсем, — невозмутимо ответил туор. — Не думаю, чтобы здесь не нашлось лазейки.

— Ты радуешь меня! — пылко воскликнул Эак. — Так выведи нас! Мой меч со мной! Мы прорубим себе путь — или умрем!

— Мой аргенет! — сказал Нил, отсмеявшись. — То же мы могли сделать и утром.

— Утром я был не в себе, — огорченно сказал Эак.

— Я догадался, когда увидел, что ты безропотно отдал Белый Меч. Кстати, почему этот парень с обручем не смог его вынуть?

— Меч Асенара может вынуть из ножен только рука Асенара! Таково родовое предание. Но, клянусь Рогами Тора, я сам вынул бы его!

— Я рад, что ты был… в печали! — заметил Нил. — Мне больше по душе славная жизнь, чем славная смерть!

— Но славная смерть и есть самое важное дело в жизни воина! — воскликнул аргенет. — Скажи, туринг, разве я не прав? Так учил меня твой брат!

— Не славная, а достойная! — проворчал туор. — И не называй меня турингом! Я уже просил тебя об этом!

— Прости, мессир! Никак не могу понять, почему ты так не любишь собственную славу. Вот мой дядя, он адмирал. И останется адмиралом, даже если умрет от старости в своей постели. Не дай ему боги такого несчастья!

— У туоров свои обычаи. Уважай их, аргенет, и мы останемся друзьями!

Эак кивнул, но продолжил:

— Но разве смерть в бою не есть достойная смерть? Умри я — передо мной в Нижний Мир бежала бы целая свора врагов!

— Потрясателя не было бы среди них, — сказал Нил.

И Эак умолк.

— Я посплю, — сказал великан, ни к кому не обращаясь. И, завернувшись в шкуры, улегся в углу.

Эак вынул меч и принялся выполнять один за другим все двадцать четыре малых танца Минмэнтен Турарса. Биорк наблюдал за ним с удовольствием. Для не-туора воин двигался недурно.

— У меня есть просьба к тебе, Генани, сестра! — сказала Этайа. — Но сначала ответь, конгайские купцы, те, что привезли девушек, что будет с ними?

— Да ничего! Хрор, старший над моими из королевских хогр, он потребовал, чтобы их отделили от принадлежащих Хаору. Мы возьмем их товары, дадим свои и отправим обратно. Если им причинят вред, кто привезет нам конгайские мечи и шелка? И девушек для сирхара! Даже хрисс Кунг это понимает.

— С ними был юноша. Он не контрабандист, хотя и конгай. Он приглянулся мне. Можешь взять его для меня?

— Конечно, могу! Скажи, как его зовут, и через две хоры он будет с тобой! — Ронзангтондамени понимающе улыбнулась. — Он красив, да?

— И у него чудесный голос! Тебе понравится!.. Надеюсь, не настолько, чтобы ты захотела оставить его себе, сестра?

— Этайа, сестра! Разве у меня мало мужей? Разве я могу огорчить тебя из-за мужчины?

— Благодарю, Генани, сестра!

— Не за что! Кстати, ты не хочешь переодеться?

— Мои вещи остались вместе с уррами.

— Я пошлю слуг за ними!

— Но как они узнают, где мое? Я не хочу, чтобы мужчины рылись в моих вещах!

— Разумеется! Велю принести все тюки. И ты сама найдешь свои. Как зовут твоего юношу?

— Санти!

С противным скрипом тяжелые двери растворились.

— Выходить! — велел на конгаэне гнусавый голос.

Северяне вышли из импровизированной тюрьмы, в которой провели ночь. Их надежды, что число охранников сократилось, не оправдались. Все пространство было запружено солдатами в рыжих плащах. К ним прибавились еще и другие, в желто-коричневых хитонах, как у того всадника, что распоряжался вчера. На сей раз северян не заставили идти пешком, а посадили в возок, запряженный низкорослыми тагтинами. Возок закрыли, и он тронулся. Сквозь крупные щели в досках воины могли видеть размеренно бегущих рядом солдат и приземистые дома тонгорского селения. Возок немилосердно трясло. Они выехали из селения и покатились по тропе, которую язык не поворачивался назвать дорогой. Железные колеса возка подпрыгивали, оглушительно дребезжа.

К счастью, путешествие было недолгим. Возок въехал в какие-то ворота, прокатился по относительно ровному двору и остановился.

Дверца открылась, и северяне выбрались наружу.

Они оказались на обширной площади, огражденной высокой стеной с трех сторон. С четвертой поднимался склон горы. Поднимался почти отвесно, а из него выступал прямоугольный фасад мрачного здания, поддерживаемый несколькими толстыми колоннами. Между колоннами, как огромные зловещие рты, чернели проходы, уводящие внутрь горы.

Огороженная площадь была полна солдат и желто-коричневых. Причем последних было даже больше, чем солдат.

— Если это храм, — Нил глядел на сросшееся с горой строение, — не завидую его жрецам! Радостью здесь не пахнет!

— Зато здесь пахнет Черным Кругом! — пробормотал себе под нос Биорк, рассматривая голые, цвета запекшейся крови скалы, нависающие над людьми.

Солдаты в бурых плащах задвигались, обступили воинов с трех сторон. С четвертой же к ним двигался вчерашний знакомец с медным факелом на обруче. Но когда желто-коричневый подошел поближе, то оказалось, что обруч не медный, а из настоящего червонного золота. Красные сандалии с толстыми деревянными подошвами громко ударяли о камень.

— Подлежащим власти Хаора Могучего, Доброго и Великого над богами возвещаю о счастье! Я, недостойный хвалы жрец Хаора Могучего, Доброго и Великого, говорю о счастье: скоро Владыка примет вас!

— Пожалуй, я откажусь! — негромко сказал Нил.

Но жрец уже повернулся к ним спиной:

— О, Колесница Дарования!

Из темного зева Храма раздался грохот, и полминты спустя оттуда выкатилось громоздкое сооружение на шести деревянных колесах, своеобразный помост с железными столбами. Волокли его жрецы. Шум от колесницы был невообразимый. Объехав кругом немаленький двор, колесница остановилась в центре.

Кунг указал на Эака. Несколько солдат крепко взяли его за руки и плечи, и потащили на помост. Аргенет оглянулся на Нила, но тот качнул головой: не сопротивляйся.

К железным столбам были прикреплены цепи, в которые и заковали Эака. Теперь он стоял на платформе, разведя в стороны руки. Цепи не давали ему опустить их.

Настала очередь туора. Тут возникла трудность: руки маленького воина были слишком коротки — длины цепей не хватало. В конце концов вторую руку привязали простой веревкой.

Пока жрецы возились с Биорком, Нилу пришла в голову идея. Он стряхнул с себя солдат и поднялся на помост сам.

— Хаор! — заревел он так, что у стоявших вблизи заложило уши. — Хаор! — И сам защелкнул браслеты на ногах и на левой руке. Четвертый пришлось застегнуть одному из жрецов. Сделав это, жрец спрыгнул с колесницы, которую уже покинули другие. Поведение Нила, похоже, не удивило никого.

Колесница тронулась. Когда она проехала около входа в Храм, Нил увидел, что между колоннами из земли торчат вкопанные в землю черепа в остроконечных ржавых шлемах точно такой же формы, что были на тонгорских солдатах. Грохоча и лязгая, колесница завершила круг и остановилась.

На помост взобрался Кунг. В руке у него был здоровенный нож из черного обсидиана.

— Иди ко мне, червь! — гаркнул Нил на астроне. Да так, что жрец вздрогнул. Но к Нилу не подошел, а остановился перед Эаком. Аргенет с вызовом глядел на жреца. Но Кунг смотрел на склон горы над головой аргенета.

— Тебе, Хаор! — вскричал он и взмахнул ножом. Толпа завыла. Алая полоса пересекла лоб Эака. Кровь залила лицо. Но аргенет был жив. Каменное лезвие всего лишь рассекло кожу.

А жрец уже стоял перед Биорком.

— Тебе, Хаор! — и черный нож рассек ему лоб.

Третьим был Нил. Кунг поднял нож, но третий возглас утонул в раскате хохота. И тем не менее жрец нанес удар.

Толпа, уже дважды разражавшаяся воплями, на сей раз безмолвствовала. Кунг опустил глаза и с удивлением уставился на неповрежденный лоб Нила. Великан глядел на него сверху вниз, сощурив насмешливые глаза. Жрец облизнул пересохшие губы. Сотни раз он помечал жертву. И давно уже не промахивался. Что ж, бывает!

— Тебе, Хаор! — возгласил он на этот раз в полной тишине.

Черное лезвие рассекло воздух… И только воздух! На белой коже Нилова лба не было ничего, кроме упавшей пряди волос.

Жрец, посерев, замахнулся в третий раз… И в четвертый…

Нил напряг плечи, и удерживающие его цепи лопнули с оглушительным звоном. Жрец тупо смотрел на великана.

Нил отобрал у него нож и переломил широкое лезвие об колено, как деревянную палочку.

— Хаор-р! — зарычал он так, что Кунг попятился. Огромный кулак с обрывком цепи ударил в широкую грудь.

— Хаор-р! — И Нил выбросил вверх руки с обломками ножа.

— Калу[38]! — завопил Кунг, указывая пальцем на Нила.

Лишь трое солдат из стоявших впереди подчинились и метнули тяжелые копья. Нил не уклонялся. Он так и остался стоять с поднятыми над головой руками, а копья, ударив великана в грудь и живот, упали на помост, не причинив вреда. Наконечник одного из копий сломался.

Нил схватил жреца за длинные волосы, и ноги Кунга оторвались от помоста. Жрец истошно завопил.

Нил швырнул его вниз, и Кунг врезался в строй, опрокинув нескольких солдат. Никто не посмел вмешаться: происходило нечто сверхъестественное. Нил подошел к краю помоста, сцапал за шиворот одного из полосатых и вздернул на колесницу.

— Ну-ка освободи моих слуг! — зарычал он по-тонгорски.

Глаза жреца полезли на лоб, и он со всех ног кинулся выполнять приказ.

— Я — Хаор! — закричал Нил, и голос его эхом отразился от склона горы. — Я — Хаор! — Свирепыми глазами он озирал стоявших внизу. Вдруг взгляд его остановился.

— Ты! — указал он пальцем на одного из жрецов, совсем молоденького, с перепуганным лицом. — Ты! Ты узнал меня!

Юноша едва не сомлел. Он повалился на колени. У бедняги отнялся язык от страха. А следом за ним повалилась на колени вся масса людей, бывших во дворе Храма.

— Я наказываю праведных! Я дарую неправедных! — вещал между тем Нил, справедливо полагая, что его никто не поймет, хотя говорил он на языке Тонгора. — Я люблю преданных мне, а те, кто сойдет с моего пути, пожалеют, что не умерли от огня. Узнаете ли вы меня?

— Да! Да! Узнаем! — ревела коленопреклоненная толпа. Еще бы им не узнать!

— Я сотрясаю землю, и только я сотрясаю ее! — ревел Нил.

— Только ты, о Великий! — вторила ему толпа.

— Мне стыдно за них, — сказал Биорку освобожденный от цепей Эак.

— Радуйся, что ты жив и не с ними! — сказал туор, вытирая кровь с лица. — Надеюсь, обратно нас не повезут как овец?

Обратно они возвращались верхом на уррах. Как победители. Но вдвоем. Нил решил остаться в Храме. «Я должен изучить свое имущество», — сказал он.

Биорку вернули оружие. Их поселили в лучшем из домов, том, где жили приезжавшие в Гнон Облеченные Властью из Тангра. Сейчас тут расположились три брата, хограны, начальники королевских хогр. Они не то чтобы заискивали перед Эаком и Биорком, но вели себя несколько подобострастно. Их очень интересовало: действительно ли Нил — воплощенный Хаор, или же он просто могущественный маг-самозванец. И еще их интересовали сами северяне. Но это Эак с туором заметили не сразу. Биорк догадался об этом, как только узнал, почему за столом им прислуживают мужчины. И не замедлил сказать Эаку, чтобы тот был настороже. Впрочем, жизни их пока ничто не угрожало.

Было съедено немало вкусной и дорогой еды, выпито изрядное количество хорошего вина, и беседа за столом, вернее над ковром, стала совершенно непринужденной. Отмалчивался только Эак. Биорк же говорил не умолкая. У хогранов тоже развязались языки. И друзья кое-что узнали о таинственном государстве Тонгор. Правила Королева. Ей повиновались (относительно) Женщины селений, армия, жрецы. Впрочем, среди Женщин она была первой из равных. Единовластным и неумолимым богом Тонгора был Хаор Добрый. Он же дал Тонгору законы, по которым им следовало жить. Кстати, то, что они не должны покидать пределов отведенной им Хаором земли, — было правдой. И именно он, Хаор Добрый, решил, что тонгриа — лучший из народов Асты. Почему? Пусть спросят у Хаора, раз они его слуги. Первый военный советник, Верховный Жрец, великий маг, брат богов, повелитель демонов и так далее — сирхар. Но Королева — выше. Она — как женщина мужу для сирхара. Эак удивился, но тут же сообразил, что семейные отношения в Тонгоре своеобразные. Женщины селений сирхара недолюбливали, доходами с ним не делились. У них были свои, домашние, отношения с Хаором. Бог, по преданию, создал сначала их, а уж потом — мужчин, через посредство своих Дочерей. А самого Хаора создала Мать. Но ей не поклонялись — она слишком велика и могущественна. Ей не до людей. Для людей — Хаор. Однако, недолюбливая сирхара, Женщины селений охотно передавали ему лишних мальчиков. Клан жрецов имел свои земли, своих рабов и даже своих женщин. Не настоящих, а привозных. Это было нарушением традиции, но Королева не запрещала, а Женщинам селений было все равно. Для них чужеземки были хуже мужчин. Зато Этайа, как они узнали, была как равная принята Женщиной Гнона. И Санти был с ней. Говоря о юноше, тонгорцы отпустили ему несколько комплиментов эротического толка. Первый хогран даже выразил сожаление, что столь привлекательный юноша достался женщине. И тут же сообщил, что не хотел обидеть двух гостей: они не менее привлекательны, но раз уж они слуги (понимай — соложники) Хаора, они, хограны, не решаются предложить им свою любовь. Хаор ревнив, не так ли? Друзья не стали их разубеждать. Еще бы ему не быть ревнивым? Свой собственный народ, тонгриа, он отделил от других, поселив в суровых горах, а не в изобильном Конге исключительно из-за своей ревности. Зато потом он уничтожит другие племена и подарит Асту своим возлюбленным. И может быть, это случится скоро, так как по его, Хаора, Высшей Воле нынешний сирхар одарил бессмертием девять избранных, сделав неуязвимыми для вещества и пламени.

— Так их можно жечь огнем и пронзать сталью, а им — ничего, — спросил Биорк, незаметно подмигнув аргенету.

Три военачальника наперебой стали рассказывать о «бессмертных», и, под влиянием выпитого, те стали могучими великанами, отращивающими новые головы и извергающими пламя. А сам Друг Богов сирхар — подобным горе чудовищем, сотрясающим землю и повелевающим народами. То есть ему приписали все, чем был славен его Повелитель, Хаор.

— Это не те! — шепнул Биорку Эак. — Те голов не отращивали.

— Как бы не так! — возразил Биорк. — Раздели рассказ на восемь кувшинов — и ты получишь то, что надо!

Однако вскоре после захода Таира, северяне покинули разговорчивых тонгриа. К облегчению последних, природная скромность не позволила им предаться обычным развлечениям в присутствии чужих.

Нил, ведомый выбранным еще утром юношей-жрецом, шел по подземному коридору «собственного» Храма. Юноша нес зажженную лампу и принимал как должное то, что Нил не испытывает нужды в освещении. Пещера была естественного происхождения, но в некоторых местах расширена и украшена надписями и барельефами, в которых неизменно присутствовала мужская фигура с множеством рук, превосходящая размерами всех остальных. И по искаженному гневом лику, по вздыбленным змееподобным волосам можно было точно сказать, какие чувства обуревают вырезанного в камне гиганта. Непонятно было только одно: почему в Тонгоре Хаора называют Добрым?

Гнетущая атмосфера подземелья скверно действовала на идущего впереди юношу. Хотя с ним был сам Хаор, парнишка буквально трясся от страха. Нил не разделял его ужаса. Сознание собственной неуязвимости оберегало его от страха неведомого.

Подземелье ветвилось на множество уходящих в стороны, вверх, вниз коридоров. Но проводник Нила хорошо разбирался в этом лабиринте. Опасность заблудиться им не угрожала. Зато атмосфера страха все сгущалась и достигла апогея, когда они вышли в широкую пещеру с низким потолком, похожую на вмятину от круглой лепешки. Здесь даже Нил потерял часть своей уверенности. Будто некие токи, витавшие в этом сдавленном горой пространстве, поколебали его дух. Юноша-жрец буквально обливался потом, хотя в подземелье было довольно холодно. Лампа в его руке ходила ходуном, и тени от нее прыгали, как безумные магруты.

— Поставь на пол и жди меня здесь! — велел Нил.

Бас великана заполнил подземную полость и немного успокоил юношу. Сам Нил тоже успокоился. Сила собственного голоса всегда ободряла его. Даже если он просто говорил, а не произносил Слова Власти.

Великан двинулся к центру круглой пещеры. Грубый потолок ее был так низок, что Нил мог бы дотянуться до него рукой. И на нем совершенно явно были видны следы инструмента: пещера была искусственной. Это открытие не привело сына туора в восторг. Сотворенное по злой воле человека — опаснее природного. Левую щеку Нила холодил ветерок — воздух в пещере был достаточно свеж и не отдавал сырой затхлостью, как в коридорах. Полая «лепешка» на самом деле была не так велика, как показалось Нилу сначала. Низкий потолок и темнота увеличивали ее. По всему периметру, примерно через равные интервалы, чернели круглые дыры сходящихся к центру коридоров. В центре же самой пещеры громоздился широкий камень в три мина высотой. Нил приблизился к нему и обнаружил, что камень круглый и полый внутри. На его верхней поверхности Нил нащупал углубление примерно в пять минов длиной и два — шириной. А в самом глубоком месте — сквозное отверстие размером с кулак. С боков камня тоже имелись отверстия, причем одно — достаточно большое, чтобы пропустить внутрь человека.

Корка темного вещества покрывала камень снаружи и изнутри. А прямо над ним, в потолке пещеры, была дыра, в которую выходил воздух. Тяга здесь была настолько сильной, что ветер шевелил волосы Нила.

Пока великан стоял около камня, гнетущее чувство настолько усилилось, что Нил трижды повторил тайное имя Тора-Победителя. Место Смерти! Нил был тут так же неуместен, как свет Таира. Он сделал ошибку, когда пришел сюда. Хотя врага не было здесь, но Нил ощутил его след, как, несомненно, и враг ощутит, вернувшись, след Нила. И чей-то осторожный щупик уже торкался в сознание, пытался проникнуть в мысли великана.

И вдруг пропал. Властный голос возник в мозгу сына Биорка и велел ему убираться прочь. И это был не голос врага. Отдавший приказ частично завладел волей Нила, подтолкнул его, повел. Великан окликнул юношу-жреца, уверенно вошел в коридор, не тот, через который они вошли в пещеру. Теперь Нил знал: отсюда не уходят тем же путем, что и пришли.

«Втроем» они пересекли лабиринт. Только когда Нил увидел желтый круг Уны в квадратном проеме портала, его проводник ушел.

Нил едва не споткнулся о вкопанный в землю череп.

— Зачем это? — спросил он юного жреца Хаора.

— Сторож! — ответил юноша, счастливый оттого, что снова видит звезды.

А в это время, в одной из роскошных комнат Королевского Дворца в Тангре маленький человечек с торчащим вперед подбородком выл и брызгал слюной от злости, как пойманный хрисс.

— Ушел! Ушел! — вопил он, позабыв о собственном достоинстве и шокируя Королеву своим неподобающим сану видом.

— Если я правильно поняла тебя, сирхар, — холодно произнесла Первая из Женщин, — твой враг улизнул, и больше ничего важного ты сказать мне не можешь?

— Уы-ырх! — взвыл колдун, потрясая кулаками. — Я!.. Я!..

Королева поднялась и с высоты своего роста посмотрела на низенького сирхара.

— Ты мерзок, как паук! — уронила она надменно.

Глаза мага уставились на нее.

— Ты!.. Ты… — Он подступил к ней, но Королева спокойно отодвинула его рукой.

— Сейчас не Время Слияния! — резко сказала она. — Не забывайся! Впредь! — И, отстранив мага, вышла из комнаты.

Ди Гон, озлобленный еще более, пробормотал заклятие, достаточно сильное, чтобы наказать гордячку. Но только впустую щелкал пальцами. Приступы бешенства были его слабостью, ценой за поражение. И расплачивался он своей силой. Даже Хлыст становился бесполезной игрушкой. Даже не будь Королева Королевой, он и тогда ничего не смог бы ей сделать, маленький человечек в диадеме сирхара, до той поры, пока не иссякнет его гнев.

Большая лодка с высокой прямоугольной палубой неторопливо скользила по спокойной черной воде озера. Была середина ночи. Обе луны зашли, но светильники хорошо освещали палубу. Так хорошо, что плывущие на лодке почти не различали звезд. Скрестив ноги, они сидели на прекрасном ковре, над которым трудился не один десяток ткачей. Ронзангтондамени с тремя из своих мужей, а напротив — Этайа с Санти. Фэйра вновь была в обычном своем серо-голубом шелковом платье, с неизменной вуалью, скрывающей лицо.

— Ты сказала, Этайа, сестра, что юноша твой — певец? — сказала Женщина Гнона. — Попроси его спеть. Я никогда не слышала конгских певцов. Вы не против, мои милые? — она посмотрела на мужей.

Трое мужчин одновременно кивнули ей, нежно улыбнувшись.

— Он здесь, — ответила Этайа. — Попроси его сама.

Глаза Ронзангтондамени расширились. Она была удивлена и обрадована:

— Ты разрешаешь мне? Благодарю!

Она посмотрела на Санти столь откровенно, что юноше стало неуютно.

— Ты споешь? — спросила она ласково.

«Что мне делать?» — воззвал Санти к фэйре.

«Она кажется тебе некрасивой?» — фэйра отлично поняла заданный вопрос.

«Нет, но я не хочу!»

«Разве тебя принуждают?»

В мысленном общении не бывает недомолвок. Что не сказано, то увидено. Если не желаешь что-то скрыть. Санти немного обиделся, но тут же улыбнулся. То, что в ответ показала ему фэйра, действительно, было забавно.

Ронзангтондамени отнесла улыбку на свой счет. И обрадовалась ей.

— Да. Я спою, — вежливо сказал Санти, перестав улыбаться. — Что ты желаешь услышать, госпожа?

— Все, что ты захочешь спеть, ортономо! — ответила Женщина Гнона. — Все, что пожелаешь! Я никогда не слышала конгских… песен!

Мощные бронзовые крылья были почти неподвижны. Ветер и восходящий ток теплого воздуха несли дракона над синими водами Срединного моря. Длинная шея, туловище, рогатая голова дракона тоже почти не шевелились. Двигался только хвост с широкой горизонтальной лопастью на конце. Гестион ощущал мысли дракона, медленные, окрашенные довольством. Мальчик держался руками за выступающий шип с темной верхушкой. Цвет кожи на позвоночном выступе менялся от основания к концу так же, как цвет загибающегося вперед рога на голове. Ногами Гестион чувствовал тепло, исходящее от несущего его живого тела, а спиной — тепло тела Учителя, сидевшего сзади.

— Тебе нравится управляться с драконом? — раздался голос за спиной.

— О да! Никогда не думал, что это так приятно! И совсем не страшно!

— Верно! Ты понравился бронзовобрюхому! — засмеялся маг. — Теперь, даже если ты и захочешь упасть, он тебе не позволит. Это хорошо! Тебе придется летать одному!

— Одному? — Гестиону стало немного не по себе. — А когда?

— Не сегодня. И не завтра. Не робей! — Учитель похлопал его по плечу и засмеялся. — Тебе будет о чем рассказать в Руне, мальчик!

Дракон слегка опустил левое крыло, и Гестион увидел внизу маленький островок.

— Спой мне еще! — попросила Ронзангтондамени.

Они сидели на третьем этаже ее дома. Глядя вниз, Санти видел матовую поверхность воды с синей лунной дорожкой. Он спел почти все свои песни. Он пел ей в лодке, он пел ей внизу, когда они вернулись. Он пел и здесь, в маленькой комнате, с окном от самого пола и стенами круглыми, как походный шатер. Она была очень уютна, комнатка на третьем этаже озерного дома. Санти было спокойно в ней. Она принадлежала Ронзангтондамени, была пропитана ее запахом, похожим на запах смешанного с вином свежего молока. И ее уверенностью.

— Я устал, госпожа моя! Горло мое пересохло! — сказал Санти.

— Не зови меня «госпожой»! — голос женщины был мягок и наполнен силой. Он был знаком Санти, этот тембр, этот тон. — Зови меня Ангнани! — И хлопнула в ладоши, призывая слугу.

— Как скажешь! — улыбнулся Санти. — А что это означает?

Женщина смутилась.

— Это не перевести на конгаен, — ответила она. И Санти догадался, что она говорит неправду.

Вошел слуга, гибкий, как речной тростник, юноша в белой одежде, перехваченной на талии голубым кушаком.

Ронзангтондамени произнесла несколько слов по-тонгорски, а когда слуга поклонился, погладила его мимоходом по щеке, и юноша улыбнулся смущенно и заискивающе. И тут Санти вспомнил, почему ему кажется знакомой интонация женщины. Именно таким тоном, нежным и вкрадчиво-уверенным, он сам разговаривал с девушками там, в Ангмаре, когда чувствовал их готовность прийти к нему, когда тонкая ниточка близости начинала сплетаться в кокон, что отделит двоих от всего остального мира.

И ортономо по-новому посмотрел на Ронзангтондамени, на женщину, привыкшую повелевать мужчинами, женщину, у которой была сила, заставляющая повиноваться. Он увидел женщину надменную и привлекательную, женщину, которая не слышала слова «нет» не потому, что была желанной, но потому, что желала сама. Он словно впервые увидел это смуглое лицо с высокими скулами и большим ртом, синие ясные глаза, тонкий нос с высокой горбинкой, толстые косы, длинную, сильную по-мужски шею, охваченную несколькими нитками грубо отшлифованной бирюзы, высокую грудь, поднятую лифом платья…

— Ты красива! — сказал юноша голосом, заставившим Генани задрожать. Много раз она слышала эти слова. Но никогда они не звучали так.

Вошедший слуга помог ей скрыть смущение. Женщина Гнона велела ему поставить поднос и удалиться. Она хотела своими руками налить Санти вина, нарезать редкие здесь, в этой части Тонгора, фрукты.

Санти отпил немного из прозрачного бокала. Сладкое и крепкое вино. Он пил медленными глотками, глядя на женщину сквозь выточенную из розового кварца стенку бокала. Ронзангтондамени тотчас налила ему еще, и Санти выпил второй бокал, а потом и третий. Теперь он мог пить много вина. Почти столько же, сколько и Нил. Оно почти не действовало на Санти. Но Ронзангтондамени не знала об этом. Она посмотрела в окно: скоро рассвет. «У нас совсем мало времени», — подумала она, развязывая золоченый пояс, обегающий широкие бедра. Санти выпил четвертый бокал. «Этак он совсем опьянеет», — подумала женщина и протянула руки, чтобы обнять юношу… Но наткнулась на взгляд его удивительных глаз, и руки ее упали…

— Ты хочешь, чтобы я спел для тебя… Ангнани? — голос Санти был таким же трезвым и чистым, как и прежде.

— Спел? Да, хочу! — И она кивнула обреченно, подчиняясь воле этого юноши. Воле мужчины! О боги!

А Санти вновь взял итарру. Он пел о синей реке забвения. И о моряке, смытом штормовой волной. И «Солдат, солдат…» — ту песню, последнюю песню Ортрана. И Санти сказал ей об этом. И больше уже не пел ничего. Юноша положил руку на плечо Ангнани. Они сидели и молчали, масло в светильниках иссякло, и огни погасли.

— Утро! — сказал Санти. — Пора спать! — И улыбнулся ласково.

Сердце Ронзангтондамени затрепетало.

— Скажи, твоя госпожа, она позволит… — по лицу Санти поняла, что говорит не то, смутилась, взяла юношу за руки и спрятала лицо в его ладонях, как девочкой прятала в руках матери. Санти легко коснулся губами ее головы, Ангнани подняла на него глаза, огромные, доверчивые… Санти взял ее руку, большую, чем его собственная рука, сильную, длиннопалую, поцеловал нежную кожу в центре ладони.

— Да! — сказал он. — А сейчас вели кому-нибудь отвести меня в мою комнату. Я устал. Сегодня был длинный день.

Три всадника подъехали изнутри к Южным воротам Тангра.

— Открывай, не медли! — приказал один из них сонному стражнику.

— Это еще зачем? — проворчал стражник. — До утра не подождать? Меньше хоры осталось!

Подошел второй стражник, с масляной лампой в руке.

— Кто такие? — гаркнул он, поднимая светильник повыше.

Всадник наклонился в седле, откинул полу плаща:

— Воля сирхара! — И, теряя терпение, ткнул большим пальцем в приколотый к куртке значок. — А теперь, если ты не отопрешь, я снесу тебе голову!

— Ишь, хогран нашелся! — буркнул стражник, но поплелся к вороту, поднимающему засов.

Минуту спустя всадники уже мчались по гладкой дороге. Когда из-за гор выплеснулись первые лучи Таира, они уже сменили урров на первой королевской подставе. Вскоре они миновали вторую подставу и третью, за которой начинались земли селения Гнон. Не умеряя прыти животных, они пронеслись через селение прямо к Королевскому Дворцу.

Осадив урра перед крыльцом, первый из всадников вынул маленький рог и дважды протрубил.

Тотчас в одном из окон второго этажа появилось распухшее после вчерашней попойки лицо Начальника Королевской хогры. Минту спустя он появился внизу в накинутом на голое тело красном плаще.

Первый из всадников посмотрел на хограна с брезгливостью человека, проведшего ночь в седле, и, наклонившись, вложил в дрожащие руки запечатанный свиток. После чего развернул рыкнувшего урра, и все трое помчались обратно по дороге, над которой еще курилась поднятая ими пыль.

Начальник хогры сломал печать и тупо уставился на строки послания покрасневшими глазами. Знаки ползали по свитку и никак не хотели собираться в слова. Начальник хогры потряс головой и поморщился от боли. Подбежавший солдат протянул ему большую кружку, полную горячего подкисленного кайфи. Хогран, все еще морщась, проглотил напиток, сунул свиток в карман плаща, так и не прочитав, и поплелся наверх.

Два его брата проснулись и чувствовали себя не лучше, чем он. Первый хогран бросил послание на стол, поискал глазами, недопитую вчера кружку, с отвращением отхлебнул. Только после этого он нашел в себе силы развернуть свиток снова. Поминутно облизываясь, он прочел вслух:

«Повеление. Назвавшегося Воплощенным и спутников его не медля доставить в столицу для опознания и наказания, ежели потребуется таковое. До той поры в почестях не отказывать, но буде не пожелает следовать — принудить силой без снисхождения.

Королева. Сирхар».

— Хорошенькое дело! — воскликнул второй хогран, вскакивая на постели. — Силой! Хаора! Пусть-ка сам придет и принудит!

— Замолчи! — одернул третий брат. — Услышат! Думать надо!

— Что думать? — отрезал первый. — Уговорим! Ежели он — Хаор, место ему где ж, как не в Тангре? А ежели маг, так слуги его — в нашей руке. И еще женщина. От них копья не отскакивают! Не захочет — заставим! Так, братья?

— Женщину лучше не трогать! — рассудительно сказал третий. — Она у Ронзангтондамени. Лучше уж с самим Хаором повздорить, чем с ней. Уж я-то знаю, в моей хогре половина — ее люди!

— Нет так нет, — согласился первый. — Двоих будет довольно. Сейчас поедим, — он побулькал содержимым кувшина, — и пошлем за этим самым. Да надо б велеть, чтоб поласковей!

— Вот уж ни к чему! — сказал второй. — Твои солдаты вчера чуть штаны не обгадили от страха!

— Ты, брат, это, молчи! — обиделся первый. — Сам на коленях стоял!

— Довольно вам! — вмешался третий. — И так мозги киснут! Я сам поеду!

— Почему ты? — возмутился первый. — Вместе поедем!

— И еще этих, слуг его, возьмем! — добавил второй. — С ними он посговорчивей будет!

На том и порешили.

Хору спустя три хограна, не слишком торопя урров, выехали на дорогу, ведущую к Храму. Сопровождало их человек сорок всадников. Не для охраны — для важности.

По пути им попался бегун из жрецов.

Радуясь передышке, бегун поведал им, что Воплощенный назначил нового главного, этого сопляка Бунга. Дескать, вот первый, неусомнившийся!

А от себя бегун добавил, что лично стоял рядом с Бунгом и особой веры в нем не заметил. Богу, конечно, виднее.

— А жертвоприношения, посвящения — все отменены! — тут же сказал он не без радости.

— Логично! — заметил первый хогран. — Что ж ему приносить жертвы тут, если сам он отправится в Тангр?

— В Тангр? — оживился бегун.

— А куда же еще? — вмешался второй, спасая брата от преступного разглашения тайны. — Главное святилище там! Или нет?

— Ага! — согласился жрец. — Ну, я побежал?

— Валяй! — отпустил его второй хогран. И урры затрусили дальше.

А бегун помчался в селение и прибежал туда раньше, чем воины достигли ворот Храма. Хотя его участок дороги был почти в два раза длиннее.

Глава пятая

«Некогда в стране, исчезнувшей так давно, что и имени ее не осталось, жил охотник Уру Дат. И была у него девушка. Семт-Хе звали ее. И был маг из носящих черное ожерелье, маг — Тысяча Обличий. Захотел маг девушку. И взял ее. Обратясь в дракона, унес он Семт-Хе в дом свой, в горы, что зовут ныне горами Аму.

Узнал о случившемся юноша охотник, почернело лицо его. Пошел он в горы, подумав: „Верну Семт-Хе или умру“.

Долог путь. Ослабел Уру Дат, сильно страдая от жажды на бесплодном горном плато. И встретился ему старик в серой одежде. Не спрашивая ни о чем, повел его старик к горной реке, что текла лишь в четверти дня пути от места, где встретил он Уру Дата. И утолил охотник жажду свою.

Спросил его старик: „Можешь остановить?“

О реке говорил он, но помнил Уру Дат, кому обязан жизнью, стерпел насмешку.

„Нет, не могу“, — сказал.

И повел тогда его старик к истоку реки, к месту, где рождалась она из-под ледника.

— Смотри! — сказал. И дохнул.

Холод объял юношу. Холод объял и ледниковый язык. Сковал его. И иссякла река у истока своего.

— Что сделал я? — спросил.

— Убил реку! — отвечал Уру Дат.

Тогда кликнул старик бронзового дракона, и понес он юношу вниз, вдоль горного ущелья, по коему некогда мчалась река. И прилетели они в долину, где обильна была земля. А не стало реки — иссохла. Осыпались цветы, увяли юные побеги, пропал урожай, не родившись.

— Что сделал я? — вновь спросил старик.

— Убил долину! — сказал охотник.

И понес его дальше дракон, к городу, что стоял на холме.

— Вот, — сказал, — город, что кормит долина. Что сделал я?

— Убил город! — сказал Уру Дат.

Тогда повернул старик дракона, и вновь полетели они в горы, что ныне зовутся горами Аму. И увидел юноша: возродилась, снова течет река.

— Что сделал я? — спросил старик.

— Ничего! — сказал юноша.

— Твоя жизнь! — сказал старик, сел на дракона и улетел.

А юноша пришел к замку, где держал маг похищенную девушку, и выследил мага, как выслеживал быстрых горных ящериц у их нор. Выследил и пронзил длинной стрелой с черным наконечником из обсидиана. А потом забрал Семт-Хе.

Не стал Уру Дат ни вождем, ни героем. Никому не сказал, что убил мага — Тысяча Обличий. До самой старости был он охотником и сам забыл, что убил мага.

Но помнила Семт-Хе».

ХОРАНСКАЯ ЛЕГЕНДА

Дорога Богов, ровная, прямая, как полет стрелы, полого текла между желтых тонгорских лугов. Иногда она возвышалась над ними на десяток минов, иногда погружалась в неглубокие ущелья, вырубленные в незапамятные времена в каменистой бурой земле. Никогда в жизни Санти не видел ничего подобного этой дороге. Путь Древних, по которому шли они с другой стороны хребта, был в сравнении с ней извилистой горной тропкой. На сером гладком покрытии дороги не было ни трещин, ни сколов, хотя многие столетия прошли над ней. По краям покрытие приподнималось на полмина, и невысокие сплошные бортики словно ограждали серую реку, текущую по желтым покатым полям.

Там, в желтой траве, густой и сочной, поднимавшейся кое-где по пояс человеку, паслись отары овец, розовых, серых, белых, оберегаемые лохматыми черномордыми тагами. И стада коров, мелких короткорогих, непохожих на медлительных тучных торо Междуречья.

— Земли селения Гнон! — с гордостью сказала Ронзангтондамени юноше. — Стада моих мужчин!

Они втроем ехали в тикке[39] Женщины Гнона, легкой, удобной, выкрашенной в снежно-белый цвет и запряженной шестеркой таких же снежно-белых, рослых тагтинов с маленькими острыми ушами. Ронзангтондамени время от времени улыбалась Санти. И улыбка эта казалась странной на ее волевом лице.

Ронзангтондамени лично решила сопровождать Санти и Этайю в столицу, раз уж они не пожелали остаться у нее. В то, что Нил — воплощенный Хаор, она не верила ни единого мига, но какое это имеет значение, если он друг Санти? Пусть зовется кем хочет! Она даже отдала ему, Нилу, собственную колесницу и собственного возничего. Пусть потешится: возил самого Хаора! Возничий был одним из ее мужей, а Ронзангтондамени чувствовала себя немного виноватой по отношению к ним: совсем перестала их любить со времени появления Санти. А ведь они были мужьями, закон требовал, чтобы Женщина Гнона заботилась о них. Это справедливо!

Торжественная процессия растянулась больше, чем на милонгу. Первыми, в сопровождении верхового эскорта, ехали Начальники Королевских хогр. В полном вооружении, с развевающимися на ветру султанами из горных трав над островерхими шлемами. Три брата были так похожи, что казались одним человеком, утроенным прихотью какого-нибудь бога. При виде их, гордо восседающих на откормленных уррах, встречные поспешно уступали дорогу.

За исполненными важности хогранами белая с золотыми навершиями колесница везла самого Хаора Доброго и Грозного, восседавшего на дорогих мехах с каменно-неподвижным лицом и идеально прямой спиной. Ширина этой спины лишь немного уступала ширине задней стенки колесницы. Зато лицо возничего то и дело расплывалось в улыбке. Без всякой нужды он щелкал бичом над головами тагтинов, давно уже не обращавших на это внимания. Колесница ехала медленно. Так же медленно, как и всадники впереди, как и белая изящная тикка Женщины Гнона, окруженная мужьями и телохранителями Ронзангтондамени в конгских кольчугах, конгских шлемах и с прямыми конгскими мечами у бедер. Богато селение Гнон!

А за тиккой, за широкими задами выхоленных урров, тянулось пешее войско: королевские солдаты в бурых плащах, пыльные, невзрачные, одинаковые до безликости. Таков обычай Женщин селений: лучших мужчин они оставляли себе. Королеве — то, что лишнее.

Эак и Биорк были в свите начальников хогр, среди отборных воинов, в большинстве — сыновей приближенных Королевы. В отличие от селений, в Тангре высшие знали своих детей и приглядывали за их воспитанием: закон этого не запрещал. Три начальника хогр, братья-близнецы, были сыновьями самой правящей Королевы от вторых родов. И гордились этим. Их сызмала готовили к воинскому труду, и они были бойцами, настоящими солдатами, в отличие от сброда, который составлял королевские хогры. Преданные Королеве, они были преданны и друг другу — преданностью кровной и кровосмесительной. Что, впрочем, не мешало им заглядываться на красавца-аргенета. Да и Биорк казался им если не привлекательным, то заманчивым: еще бы! — мальчик-мужчина, такого не было в их краях! И оба — истинные воины: по всему видно! Нет, три брата непременно заполучили бы их, если б не грозная громадина там, позади. Хаор не Хаор, а, пожалуй, захочет — и расшвыряет не только сотню пехотинцев, но и весь эскорт хогранов из сорока семи бойцов-командиров.

Оба северянина постоянно ощущали на себе эти оценивающие взгляды. Эак морщился брезгливо, задирал подбородок, как в прежние времена. Биорк же, более снисходительный к чужим обычаям, только посмеивался и скреб заросшие щетиной щеки. И радовался задранному подбородку Эака, хотя прежде порицал его надменную гордость.

Серая Дорога Богов широким выпуклым мостом соединяла острые края ущелья, где внизу, между черных скал, метался и рычал мутный желтый поток. Серые, казавшиеся несоразмерно тонкими колонны поднимались со дна и поддерживали пологую арку. Снизу, там, где основание было «объедено» водой, виден был фундамент колонн — шестиугольные «быки», зарывшиеся в белую пену и глубже — в базальтовое дно ущелья.

— За мостом — земли селения Румтгон, — сказала Ронзангтондамени. — Сестра примет нас! — и, недовольно: — Если мы не оставим наш «хвост», доберемся до Тангра не раньше чем через три дня!

— Мы не спешим, Генани, сестра! — сказала Этайа. И в тикке снова воцарилось молчание. Но только для тонгрийки. Санти и Этайа с самого утра вели мысленную беседу. Юноша уже научился «держать» лицо, глаза его были прикрыты, казалось, он дремлет. Лицо же фэйры, то, которое видела Генани, с самого начала было иллюзией. Но женщина не была огорчена мнимой молчаливостью спутников: ей было довольно собственных чувств и того, что Санти рядом.

«…истина в том, Туон, что боги Асты — не боги, а демоны ее — не демоны».

«Но они существуют?»

«Да. Хотя все меньше вмешиваются в дела людей. По мере того как забывают, что сами были людьми».

«Людьми? Боги? Как это было?»

«Не могу показать тебе. Не знаю, что показать. Удовлетворись мыслью. Не это главное».

«Что же?»

«Не Аста породила людей и богов».

«Да. Я знаю. Читал „Астакартаон“. Думаешь, в нем правда?»

«Насколько может быть правдой записанное слово. Тот, кто выше богов, богов Асты, мы называем его Создатель. Безымянный…»

«Сказано — „Чье Имя Непознаваемо?“»

«У него бесконечное число имен, больше, чем песчинок на всех берегах Асты. Бесконечность — ничто. Мы, фэйры, говорим — у него нет имени. Безымянный».

«Вы поклоняетесь ему?»

«Мы его любим. Он создал нас. Задолго до того, как на Асте появились люди и Мертвое Знание сделало из некоторых демонов и богов».

«Вы древнее Древних?»

«Мы — да. Не народ фэйров. Мы, которые стали фэйрами по воле Безымянного».

«А люди?»

«Где-то далеко, в месте, известном лишь Ему, — прародина людей. Оттуда они пришли в наш мир. Там, волей Создателя, Добро и Зло были разделены и Зло торжествовало над многими, потому что и люди, готовя пашню, выжигают лес. Пламя Зла выжгло тот мир и приготовило пашню к приходу Добра. Но часть его, изгнанная огнем, перетекла сюда, на Асту, недавно рожденную. И не волей Безымянного, как сказано в Книге, а лишь попустительством его, давшего собственную волю и вам, и нам, и другим, чьей великой магией созданы Врата. И смешались народы, а малое породило разделение времен, и вспыхнул огонь, но не тот, что для сеятеля. Из него, магией Других, вышли и боги ваши, и демоны. И обуздали боги демонов и людей, от них самих же. Но мертва их воля, пока не познают они Создателя. И кто обуздает богов?»

«Обуздает богов?»

«Боги не таковы, какими их ваяют. Но это не для человеческого разумения. И так многое выдумали о них люди по подобию собственных злых мыслей. Но скоро познают все волю Создателя».

«Скоро?»

«Через век. А может — через миллан милланов».

«Это скоро?»

«Не для человека, Туон. Но ты — увидишь».

«Но… разве я не человек?»

«Человек. Тоже».

«А вы?»

«Мы — нет! Когда-нибудь станем людьми. Мы рождаемся, зная».

«Я не понимаю».

«Поймешь. Когда воочию увидишь богов Асты».

«Воочию? Тай! А кто же тогда ты?»

«Я — фэйра, Туон. Твоя фэйра».

Тремя днями позже Санти увидел таинственный Тангр.

За это время они пересекли земли нескольких селений, всю восточную часть Тонгора. Горые луга сменились возделанными полями, чередующимися с полосами низкорослого леса.

Они пили холодную, пузырчатую воду целебных источников и умывались в синих, как небо, озерах. Вдыхали аромат только что распустившихся цветов — здесь, в горах, еще была весна. И в каждом селении их встречали с радостью. Вряд ли гости были обязаны этим Нилу, скорее Ронзангтондамени.

Женщина Гнона ни на шаг не отпускала от себя Санти.

Нил, как и подобает богу, непременно направлялся в Храм и учинял там переворот. Биорк с Эаком проводили время в обществе начальников хогр. За эти несколько дней воины притерпелись друг к другу. Эак перестал обращать внимание на ласки, которыми обменивались трое мужчин, а те, в свою очередь, перестали обольщать северян, приняли их обычаи как нечто непонятное, но исходящее от людей, заслуживающих уважения.

Вопрос об истинности Нила-Хаора был временно оставлен, зато рассказы пришельцев звучали как сказка для тонгриа, никогда не покидавших собственной страны. Впрочем, и то, что сами тонгриа рассказывали северянам, было удивительно. К сожалению, коронуоно немногое смогли узнать о своем недруге, сирхаре. А то, что они узнали, было изрядно приправлено иллюзией.

Имя сирхара было Ди Гон. Он был магом, но не тонгорцем.

Обращаться к нему подобало «сирхар, Господин Сильных». Говорили, что Ди Гона призвал прежний сирхар и Великий Жрец. И передал ему собственную магию и ужасное оружие — Хлыст. Еще говорили, что никогда прежде не было в Тонгоре подобного Ди Гону. Чудеса, творимые им, потрясали разум и привлекли к нему многих. Особенно в Тангре. Это Ди Гон завел обычай покупать девушек в Конге и Морранне. Маг дарил девушек верным, и верность тех увеличивалась. Такое было великим нарушением законов, но Хаор не разгневался и не сокрушил Ди Гона. И это тоже прибавило сирхару славы.

Эаку великий колдун Тонгора представлялся великаном, мечущим молнии. Биорк только улыбался. Магов он видел немало. Великанов среди них не было, хотя молнии были. Лично он предпочел бы великанов. Впрочем, туор полагал, что спутники его справятся с магом, если за тем не стоит нечто большее, чем колдовство.

Дорога Богов оборвалась внезапно. Ушла, будто ее и не было. Дальше к столице Тонгора вел обычный путь: каменные плиты, не слишком аккуратно уложенные. И прямотой он не отличался: петлял, как всякая дорога, спускающаяся с предгорий в речную долину. Отсюда, с места, где колеса повозок принимались отсчитывать стыки плит, до Тангра по прямой было не больше двух лонг.

Воздух был прозрачен, Таир стоял высоко, и зоркие глаза Санти видели столицу Тонгора отчетливо, так, как если бы она была нарисована черным, желтым и красным на прозрачном полотне воздушного шелка.

Город стоял на холме, но все же намного ниже того места, откуда смотрел сейчас юноша. Голубая, сверкающая, как металл, лента Анг-Жун, или Морры, Черной, как звали ее в низовьях, огибала город с запада. А еще дальше земля вновь загибалась к небу и обращалась в оснеженные зубцы Черногорского Хребта. Сам Тангр, оберегаемый тремя кольцами стен, поднимался от подножия холма к его вершине, увенчанной, коронованной золотисто-желтым Дворцом Королевы Тонгора. Левее и вполовину ниже желто-черным, расширявшимся кверху грибом вздымался Дом Сирхара. Архитектуру остальных зданий на вершине холма разглядеть было трудно — далеко. Но солнечные краски, чистые и яркие, отличали их от остального массива города.

Там, ниже внутренней стены, начинались сплошные ряды кровель. Дома так плотно прижимались друг к другу, что казалось, между ними нет улиц. Только крыши, крыши и крыши, бурая волнистая поверхность — до самой второй стены. Ниже этой стены было свободное пространство — и достаточно большое, а потом опять начинались кровли, в этой части города уже разделенные на сегменты прямыми линиями улиц, спускающихся к воротам. Их в третьей, наружной стене оказалось несколько. Сама же стена построена из серого материала, того же, что покрывал вечную Дорогу Богов. Только — оборонительные башни, зубцы, стыки между серыми плитами были того же бурого цвета, что и окрестные скалы.

Увидев столицу Тонгора, Эак остановил урра. Он был восхищен.

— Если у них есть своя вода, — сказал он туору, — я не взялся бы его штурмовать!

— Вода у них есть, раз река рядом, — сказал Биорк. — Но взять город можно. Будь у меня тысячи три норманов и сотня моих скалолазов, я взял бы его за менс. Ценой потерь (здешние деревья не годятся для осадных машин), может быть, и быстрее. Но, аргенет, нам не придется штурмовать этот город. Он сам берет нас.

И они поехали вниз, сдерживая урров, потому что дорога шла под уклон.

Санти, которому надоело трястись в тикке, пересел в седло. К большому огорчению Ронзангтондамени. Ей приличия не позволяли ехать верхом. Впрочем, пользуясь отсутствием юноши, она попыталась выведать у Этайи, каковы ее отношения с Санти. Но фэйра умела вести беседу. Очень скоро разговор перешел на Женщину селения Гнон. Впрочем, Генани любила говорить о себе, а к Этайе, никак не заявлявшей свои права на юношу, тонгрийка прониклась искренним доверием.

В этот день процессия одолела почти весь оставшийся путь. Когда Таир коснулся края Западных гор, до Тангра осталось не больше полутора лонг. Но людям и животным нужен был отдых. Да и сами хограны не слишком спешили закончить путь. Они привыкли к путешествию, и оно им нравилось.

Последняя ночь, и всем было немного грустно, как всегда бывает, когда известное и приятное настоящее должно смениться неизвестным будущим.

— Они остановились на ночлег в селении Сунг, сирхар!

— Нехорошо!

— Послать гонца, сирхар?

— Нет! Плохо, что они войдут в Тангр днем, но хуже, если они узнают, что их торопят.

— Сирхар!

— Да?

— А вдруг… он — истинный Хаор?

— Кунг! Ты дурак, если говоришь это мне!

— Но осведомители, сирхар…

— Кунг! Я очень ценю тебя! Но сделай зарубку на своем кривом носу: если я еще раз услышу от тебя подобное, ты очень скоро увидишь настоящего Хаора!

— Я виноват, сирхар!

— Пустое! Ты трусишь! Зря! Я знаю, кто он, Кунг! Он силен, но я сильнее! Он враг, но не мой. Не ко мне он идет. Но я его остановлю, Кунг! Будь уверен!

— Сирхар! Скажи, если не сочтешь меня дерзким, кто нужен ему, Неуязвимому?

— Скажу. Но если твой язык…

— Нет, сирхар! Никогда!

— Ты любопытен, как… как… Ладно! Ему нужно Дитя!

Внешние ворота, обшитые железом, в тридцать минов высотой, открывались с помощью ворота. В одной из створок была прорезана маленькая дверь, достаточная, чтобы войти пешему. Дверца была открыта, но для такой процессии следовало открыть обе створки ворот. Пока тяжелые ворота медленно отворялись, растянувшиеся на две милонги солдаты собрались вместе, сбились в кучу, в огромную рыжую толпу, из которой едва видна была снежная карета Ронзангтондамени.

Наконец створки достаточно разошлись, и взглядам северян предстала прямая грязная улица, поднимающаяся вверх между слипшимися фасадами двух-трехэтажных безликих домов.

Улица была достаточно широка, чтобы две повозки могли проехать, не сцепившись осями и не размазав по стенам из серого пористого туфа снующих прохожих.

Половина всадников эскорта осталась позади: им предстояло разобрать на отряды смешавшиеся хогры и разместить их в казармах Нижнего Города, На-Тангра.

Когда процессия достигла второй стены, она состояла уже лишь из трех хогранов, десятка всадников, северян и свиты Ронзангтондамени.

Вторые ворота были не столь внушительны, как первые. А улица за ними больше напоминала не улицу, а щель между домами, менее грязными, но более высокими и так же плотно прижавшимися друг к другу.

Здесь царил полумрак: нависающие крыши почти смыкались вверху, на высоте двадцати — двадцати пяти минов.

Если в Нижнем Городе между домами кое-где все же были узенькие просветы, то здесь фасады были единой сплошной стеной с редкими окнами на высоте третьего этажа. Кто мог бы обитать в подобных казематах, северяне представить себе не могли.

— Кто тут живет? — спросил Санти Ронзангтондамени, пока карета медленно катилась по мрачному коридору.

— Никто! — ответила женщина. — Только на самом верху. Это склады.

— И они полны? — спросила Этайа.

— Конечно! — Женщина Гнона удивленно посмотрела на фэйру. — Конечно, полны. Кому нужны пустые склады?

Третьи ворота, отделявшие верхний, Королевский, Тангр от Среднего, не уступали внешним. Стены домов обрывались в шести минах от внутренней крепостной стены, покрытой черным глянцевым, похожим на смолу материалом. Зато за стеной облик Тангра разительно менялся. Их сразу озарили яркие лучи Таира, а лица овеяло ветром, свободно гулявшим по площадям и несущим запахи цветения. Домов здесь было немного. Каждый был красив по-своему и окружен маленьким садиком. За приворотной площадью, в просвете между домами и над ними, круглым цилиндром с раздувшейся верхней частью поднималось здание цитадели сирхара.

— Вот мой дом! — сказала Женщина Гнона, указывая на трехэтажное строение на правой стороне площади. Здание немного напоминало озерный дом, но было более массивно и окружено не водой, а голубыми кронами деревьев. Санти удивился, узнав в деревьях сантаны. Только здесь они были совсем маленькие. Прямо за домом Женщины Гнона возвышался Дворец Королевы.

Прибывших никто не встречал. Это не удивило ни Ронзангтондамени, ни хогранов, имевших подробные инструкции, присланные гонцом. Карета Женщины Гнона в сопровождении всадников повернула к трехэтажному дому. Остальные по широкой, вымощенной розовым мрамором улице двинулись к Дворцу Королевы.

Дворец, круглое здание с золотисто-желтыми стенами, занимал площадь почти в четыре квадратные милонги. Высокая арка позволяла увидеть внутренний двор с парком. Высота здания равнялась восьмидесяти минам. Золоченые, а может быть, и золотые человеческие фигуры украшали круглые выступы колонн, поддерживающих крышу. Но огромный Дворец не подавлял, напротив — казался легким, почти парящим над вершиной холма. Глядя на него, легко можно было забыть все мрачные легенды, рассказывающие о Тангре. Зато похожий на исполинский гриб Дом Сирхара посреди голой, без единого деревца, площади, воплощал именно то мрачное величие, с которым вещали о Тангре астианские мифы.

Начальник первой хогры подъехал к белой колеснице.

— Там уготовано тебе подобающее жилище, Великий и Добрый! — поклонившись, произнес он и указал на ядовитый каменный гриб Дома Сирхара.

Нил, до этого сидевший на меховом ковре, медленно встал. Тонгорцу пришлось задрать голову, хотя он и сидел верхом на урре.

— Этот?! — и Нил разразился хохотом. По спине хограна пробежал холодок. Хотя трусом он не был. — Нет! Место мое — в моем доме! — Он указал на низкое здание Храма с другой стороны площади. — Но дом этот ничтожен! Позор моему народу! Я буду жить здесь! — И обернулся к Дворцу Королевы Тонгора.

— Но… — замялся начальник хогры.

— Ты споришь? — удивился Нил-Хаор. — Со мной?

Возница, открыв рот, глазел на великана. Нил сделал ему знак, и возница направил тагтинов в арку Дворца. Биорк и Эак поехали вслед за ней и тонгорцы — тоже. Они побоялись вступать в пререкания.

Колесница въехала внутрь, в просторный парк с широкими аллеями, белыми беседками и павильонами, с цветочными клумбами и статуями танцовщиц из белого просвечивающего в солнечном свете мрамора. Современный Тонгор не мог бы создать ничего подобного. Наверняка Дворец был наследием тех, кто возводил город на холме. Но тонгриа умели хранить наследие. Мраморные плиты были стерты так же, как и каменные скамейки, но парк был чист и ухожен. Он не выглядел древним.

В центре множеством искрящихся струй рассыпался большой фонтан. Нил спрыгнул с колесницы, подошел к нему и, окунув руки в бассейн, зачерпнул воду, чтобы ополоснуть лицо.

Его спутники молчали. Никто, даже северяне, не смог бы сказать, что сделает великан в следующее мгновение.

Раздался чистый и высокий звук трубы. Хограны мгновенно соскочили с урров. Парк, до этого момента совершенно пустой, вдруг заполнился людьми. Сопровождаемая телохранителями и свитой, появилась Королева Тонгора.

Она шла к Нилу, и гигант ждал, поставив колено на бортик фонтана. Капли воды текли с подбородка на его грудь.

Позвякивая оружием, воины выстроились двумя шеренгами.

Приближенные тихо переговаривались.

Нил провел широкой ладонью по лицу, смахивая воду.

— Ты — Королева моей страны? — проговорил он густым басом. — Ты нравишься мне! — несколько быстрых шагов, и он оказался рядом с ней, взял за подбородок, повернул к себе и глянул своими серыми глазами в ее голубые.

Придворные ахнули. Телохранители зашевелились, но не вмешались: Королева молчала. Властительница Тангра не шевельнула ни единым мускулом. Лицо ее оставалось таким же спокойным и величественным, как и минтой раньше, до того, как бесцеремонная рука самозванного бога вздернула его вверх. Королева была высока ростом, пожалуй, не ниже Эака, но на Нила ей все равно пришлось смотреть снизу. Почти минту длилась немая сцена. Потом Нил отпустил ее подбородок, шумно вздохнул и сказал:

— Жаль, ты не слишком красива! — На сей раз губы Королевы слегка шевельнулись. — Но, — продолжал Нил, — ты — настоящая женщина! Я тебя беру!

Потрясенное молчание было ему ответом. Каждый знал, что означают эти слова в устах Хаора (а теперь, после его бесцеремонного поведения, никто не сомневался, что он — Хаор).

Телохранители взялись за мечи. Их долг — защищать Королеву! Пусть даже от самого бога.

Властительница Тангра побледнела и отступила назад.

Мечи в руках воинов засверкали в лучах Таира.

— Ты… не хочешь? — такое изумление слышалось в голосе великана, что тонгорцы опешили.

— Не хочу! — голос женщины был достаточно тверд.

— Ты — Королева! — с удовольствием заключил назвавшийся богом и будто только сейчас заметил обнаженное оружие. — О! — произнес он. — Салют! — И шагнул вперед.

Тотчас три воина заступили ему дорогу. Острия мечей уперлись в широкую, ничем не защищенную грудь.

— О! — только и произнес великан. А потом захохотал. — Ну же, ударь меня, храбрец! — приказал он одному из воинов.

Смуглое лицо тонгорца стало серым.

— Бей! — раздался окрик Королевы за его спиной. Чисто рефлекторно воин нанес удар.

Нил осклабился.

— Ну, сынок, попробуй еще раз!

Меч выпал из ослабевшей руки воина.

— Я — Хаор! — вдруг взревел Нил с такой силой, что тонгорцы затрепетали.

— Хаор!!! — Он смахнул со своего пути телохранителей, как котоар смахивает ящерицу, навис над Королевой, подобно башне.

— Я — Хаор! — проревел он прямо в ее побледневшее лицо.

— А я — Королева Тонгора! — храбро отвечала женщина.

Она поверила, что великан, стоящий перед ней, — тот, кем назвался. Не потому, что мечи отскакивали от него, — потому, что вся ее магия, вся ее личная сила отражалась от его сознания, как поток воды разбивается о скалу, как тростниковый дротик отскакивает от крепостной стены. Поверила потому, что сама ощутила — неуязвим.

Даже у ее сирхара, Ди Гона, были слабые места, множество слабых мест — плата за силу. Но этот гигант сам был силой. Таким может быть только бог. Что с того, что она не узнала его сразу? Воплощенный в тело, он мог и изменить свой облик. Должен был изменить! Но они, Королевы Тонгора, уважая бога, соединяясь с ним, никогда не становились его рабынями. Они, Женщины Тонгора, не склоняются перед мужчиной. Даже если он — бог.

— Убей меня, если можешь! — сказала она.

— Зачем? — возразил Нил. — Пока я таков, каков я есть, — он взял ее руку и положил на свою грудь, — тело твое и душа да будут едины. Я получу все!

— Нет! — сказала Королева.

— Да! — настаивал Нил.

— Нет! — в голосе тонгрийки была непоколебимая решимость.

И Нил вынужден был отступить. Перед женщиной. Впервые в жизни. Правда, то была Королева.

— Мои слуги! — произнес он, оборачиваясь к Биорку и Эаку.

— Их примут как подобает! — произнесла в ответ Властительница Тангра. — Как и тебя!

Нил кивнул.

— Ты — Королева! — сказал он.

Свита и телохранители облегченно вздохнули: двое столкнулись… и поладили.

Но был еще и третий. И он не заставил себя ждать.

— Где тот, кто именует себя богом? — раздался голос, усиленный стенами входной арки. — Тот, кто называет себя моим богом?

Нил медленно повернулся. В двадцати минах от него стоял Ди Гон, сирхар и Верховный Жрец того, чье имя он принял.

Две воли столкнулись и отразились.

Эак был удивлен: сирхар, Друг Богов, повелитель демонов, оказался низкорослым и некрасивым пожилым мужчиной явно армэнского происхождения, с туфлеподобным подбородком, длинными руками и горящими, как угольки, злобными глазками.

Сирхар быстро приблизился к Нилу. Как всегда, он был один.

— Ты? Ты — мой бог? — еще раз повторил он. И выхватил Хлыст. Он сделал это стремительно, но, прежде чем вспыхнуло голубое, всесжигающее пламя, прежде чем тонгриа смогли убедиться, что великану ничто не может причинить вред, или прежде чем тело Нила обратилось бы в пепел, локоть Биорка ткнул в позвоночник Ди Гона и сирхар, выронив Хлыст, рухнул ничком на отполированные камни.

Кроме Эака, никто не заметил движения туора.

— Раб! — презрительно бросил Нил. — Тебе испытывать меня?

Ди Гон пошевельнулся. Биорк не убил его: убить мага не так-то легко.

Колдун пришел в себя, но не поднялся, остался лежать лицом вниз у ног Нила.

— Прости меня, повелитель! — простонал он. — Прости!

— Встань! — велел Нил. И, когда Ди Гон поднялся, приказал Биорку: — Подай ему его жезл!

Неуловимая тень мелькнула на лице сирхара, когда в его руках снова оказалось могучее оружие. Но он только отпустил Хлыст в чехол на поясе.

— Возвращайся в свой дом! — приказал ему великан. — Я пришлю за тобой, когда ты мне потребуешься!

Ди Гон поклонился низко, повернулся и, пошатываясь, ушел.

Сцена эта подняла Нила в глазах тонгриа на поднебесную высоту. У тонгриа, но не у Королевы. Ей-то хорошо были известны сила и слабость Ди Гона. И цена его смирения — тоже. Обойдись так с ее сирхаром обычный человек, ему не прожить и хоры. Но Нила она полагала богом и с иронией подумала о том, как колдун будет грызть пальцы и шипеть от злобы. Ди Гон — превосходный сирхар. И он дает снадобье, утишающее ее прискорбный недуг. А доселе был прекрасным посредником в ее соитии с богом. Теперь в этом нет нужды, раз Хаор здесь. (Хаор ли? Что-то внутри Королевы никак не могло объединить беловолосого великана с огненноруким Хаором!) Защищенная силой собственных чар, Королева видела Ди Гона таким, какой он есть: мелкий, злобный человечишка, снедаемый честолюбием и страстями. Ему было далеко до магов, о которых говорили легенды. Дух Ди Гона был духом деревенского знахаря, обладающего силой Чародея. И не будь маг таким, он не был бы тем сирхаром, который нужен Королеве. Покорить ее Ди Гон не в силах, а убить — значит, подставить себя под удар Женщин селений, наследственно ненавидевших всех сирхаров, а этого в особенности. Только власть Королевы удерживает их. А Тонгор не та страна, с которой может справиться один человек, будь он хоть величайший маг. Жрецы Ди Гона разбегутся как хриссы, услышав рычание боевых труб.

Однако ж сейчас ей надо достойно обойтись с высоким гостем.

Несмотря на загнанную внутрь иголочку сомнения, Королева чувствовала гордость: кто из ее предшественниц удостаивался принять у себя бога?

Властительница еще раз взглянула на великана: для Воплощенного Бога он не слишком красив. Хотя к чему богу красота? И в нем есть то, что начисто отсутствует у мужчин Тонгора! В этот момент Королева пожалела, что дала отпор притязаниям Нила. Впрочем, он — бог. Боги умеют настоять на своих желаниях!

— Как мне именовать тебя? — спросила она.

— Зови меня попросту! — ответил Нил. — Мой господин!

Королева улыбнулась:

— Хорошо, мой господин! Тебе отведут лучшие покои. Велишь подать тебе пищу, или ты, как бог, в ней не нуждаешься?

— Не нуждаюсь, — важно сказал Нил. — Но хочу испытать все радости людей. Пусть мне подадут все лучшее и в количестве достаточном!

— Не сомневайся, мой господин! — диадема Королевы Тонгора слегка качнулась.

И покои, и поданная Нилу еда были выше всяких похвал. После трапезы Нил-Хаор выгнал слуг и велел позвать Эака с туором. Те явились.

Сытый, довольный, Нил пребывал в благодушном настроении. Он размышлял о том, как поступить с сирхаром: оставить в прежнем качестве, сместить, изгнать из страны или попросту убить.

Эак, сторонник активных действий, рекомендовал лично отправиться к нему и выяснить, что происходит у него в доме.

Осторожный Биорк полагал, что следует сделать наоборот. Он сильно сомневался, что маг, столько лет заправлявший в Тонгоре, сдастся после единственного тычка и громкого окрика. Нил совершенно напрасно вернул ему Хлыст. Как бы ему, Нилу, не пришлось испробовать Хлыст на себе.

— Нет! — заявил Нил безапелляционно. — Такого оружия, что может причинить мне вред, не существует. Пока я не нарушу Условие. Это — Дар богов и потому не имеет ограничений. Но ты, отец, прав: пусть колдун придет сюда. Не подобает Господину бегать за своим жрецом!

Приняв решение, Нил тут же послал за Ди Гоном.

И сирхар не заставил себя долго ждать. От дома сирхара до Королевского Дворца недалеко. Поспешность, с которой Ди Гон явился, говорила в пользу Верховного Жреца.

Нил, развалившись на горе мягчайших подушек, взирал на колдуна с высокомерием настоящего бога. Но первые же слова, которые произнес Ди Гон, заставили друзей великана подскочить.

— Я знаю, кто ты! — произнес сирхар на безукоризненном астроне.

— Не сомневаюсь, — невозмутимо произнес Нил на тонгриа. — Я понимаю язык твоего народа, но говорить буду на языке моего, раб!

Ди Гон сделал несколько шагов по блестящей поверхности розовых кварцевых пластинок, которыми был покрыт пол.

— Я знаю, что в тебе не больше тонгорского, чем во мне! Не представляю, как рунский маг второй ступени мог так быстро выучить тонгриа. Я знаю тебя, Нил Биоркит, Неуязвимый, из Вождей Норна, сын туора, — поклон в сторону Биорка, — рунский маг, избранный!

— Да? — произнес Нил так же спокойно. — И что же?

— Месть Хаора настигнет тебя!

— Посмотрим!

— Откуда ты знаешь, кто он? — воскликнул Эак.

— Я — маг! — процедил Ди Гон, не сводя глаз с великана. — И мне, Эак Нетонский, из рода Асенаров, известны имена всех вас! Всех четверых! Даже имя фэйры, что очаровала Женщину Гнона! И я знаю, что нужно вам в Западном Краю! — Маг, сделав паузу, обвел взглядом трех воинов. На лице Эака отразилась буря переполнявших его чувств. Но, глядя на Нила и Биорка, можно было подумать, что сказанное не имеет для них ни малейшего значения.

— Куда же мы идем и зачем? — мягко спросил Нил.

— Потрясатель! — выдохнул колдун.

— Ты служишь ему? — осведомился Нил. В серых глазах его вспыхнул и угас огонек.

— Я? — Ди Гон засмеялся. Это был неприятный смех. — Я говорю с ним! Когда пожелаю!

— Ты можешь сделать так, чтобы мы встретились? — спросил сын туора.

— Могу! Но захочу ли?

— Захочешь! — пообещал Нил, и глаза его снова блеснули. — Я тоже знаю кое-что о тебе, Ди Гон, Темная Ладонь, Катышок, трусливый беглец и пожиратель человеческого мяса!

Злобная гримаса исказила лицо Ди Гона.

— Ты!.. — Он схватился за Хлыст.

— Валяй! — поощрил его Нил. — Ты знаешь, кто я! Валяй!

Но Ди Гон уже справился с гневом.

— Не дразни меня! — сказал он спокойно. — Я устрою тебе встречу с тем, кого ты ищешь! И тебе не придется блуждать по Черным Горам: я позову его сюда, в свой дом. Но…

— Ты можешь смело говорить, что желаешь, Ди Гон! — с важностью произнес Нил. — Твоя заслуга будет велика!

— Для начала я хочу, чтобы ты извинился, Нил Биоркит!

— Любые извинения! Наедине и публично! Сразу же, как только я закончу с демоном! — быстро сказал Нил.

— Ты должен покинуть Тонгор!

— Будет так! Что еще?

— Этого довольно!

— Когда я увижу демона?

— Ты увидишь его!

— Вот и славно! — Нил отправил в рот очищенный оранжевый плод. — Нам это сохранит время, а тебе, Ди Гон, — кое-что большее. Но я спросил: когда?

— Хоть сейчас! — сирхар с вызовом посмотрел на сына туора.

— Ну зачем же сейчас? — лениво сказал Нил. — Я только что поел, а демоны не способствуют пищеварению. Вызови его завтра. Скажем, к полудню. Сумеешь?

— Я сказал.

— Вот и хорошо! И где же?

— В моей башне!

— Что ж, мне все равно! Известишь меня, когда будешь готов!

— Извещу! — Ди Гон не скрывал радости, и это очень не понравилось Биорку. — Приходи сам, бери своих друзей, кого пожелаешь, Неуязвимый!

— Разумеется. Можешь идти.

— Я ему не верю! — сказал Биорк, когда Ди Гон покинул комнату.

— И я, — согласился Нил. — Но допускаю, что он знает заклятие, властное над Потрясателем. Мы им воспользуемся. И лучше будет, если я пойду один. Пока я не нарушил условия, ни демон, ни человек, ни сам его владыка Хаор, если он существует, в чем я сомневаюсь, не смогут причинить мне вреда!

— Я пойду с тобой! — решил Биорк. — Даже Неуязвимого можно уязвить, в этом я уверен!

— Ты — отец! — сказал Нил. — Как я могу тебе запретить?

Изумленный Эак переводил взгляд с одного на другого.

— О чем вы говорите? — воскликнул он.

— Я расскажу! — сказал туор.

— Почему нет? — отозвался Нил. — Давно следовало ему рассказать! Это и его дело!

Нил налил вина себе и друзьям. Биорк отпил и начал говорить.

— Два ира назад нас постиг гнев Нетона. Верней, мы полагали, что это гнев Нетона, потому что земля Таурана стала содрогаться там, где прежде не знали, что такое землетрясение. Толчки были не слишком сильными, но владыки обратились к провидцу Потрясателя Тверди, Нетона, и тот дал ответ: «Я не гневаюсь!»

— На редкость четкий ответ для Оракула! — заметил Нил.

— Владыки успокоились! — продолжил туор. — Владыки, но не земля. Толчки продолжались и стали сильнее. Выяснилось также, что не один северный материк, но и Хоран подвержен им.

Тогда, дождавшись положенного срока, вновь спросили провидца. Ответ был: «Ищи на западе Черных Гор!»

Мудрые думали и решили: сие — дело Черного Круга Унгола. Но и лучшим из магов не удалось отыскать след, а сила толчков нарастала.

Подошел положенный срок, и спросили: «Не Черный ли Круг Унгола беспокоит твердь?»

Ответ был: «Нет!» И еще сказал от себя Провидец, что разгневан бог.

А потом пришел в Руну Сегейр, Одинокий Маг, и привел воина. «Вот, — сказал, — один из тех, кто исполнит!» Нил был этим воином.

— Одинокий пришел ко мне, — сказал великан. — И убеждал меня, что Священный Поиск важнее границ. Ему не пришлось убеждать долго.

— Почему? — спросил Эак.

— Три ночи подряд мне снился странный сон: Некто, облеченный Силой, приходил ко мне и говорил: «Иди в Руну, Неуязвимый!»

И Сегейр объяснил мне, что это значит.

— Что же?

— Раз в миллан или еще реже силы Асты приходят в движение. И властные боги не могут вмешаться в него до тех пор, пока не иссякнет поток и не восстановится распределение сил. До тех пор только равный может выступить против равного: человек против человека, маг — против демона, Великий Маг — против Великого Мага. Боги же — только против богов. Так более слабый обретает над сильным власть. Но боги ревнивы. Они не ждут, пока иссякнет поток. Они борются, и это — благо для людей. Раз в миллан выбирают одного из смертных для особого Дара. Дар этот в том, что ничто в мире: ни меч, ни металл, ни огонь, ни камень — не могут принести вреда одаренному. А когда он сделает то, для чего избран, то сам становится богом. Так сказал мне Сегейр. Но условие нарушишь — Дар исчезнет. На ир, на десять иров или навсегда уйдет к другому. Так сказал Сегейр.

— Что же за условие? — спросил Эак.

— Не убивай! — сказал Биорк.

— О! — только и смог вымолвить аргенет.

— Да уж! — согласился Биорк. — Непростое условие для воина. Тем более я не учил его верить в богов! Или в туманные легенды!

— Но я проверил! — сказал Нил. — И убедился, что меч от меня отскакивает! Мой отец может сколько угодно утверждать, что боги — лишь человеческий символ. Но меч, он реален. И Одинокий — величайший из магов. Если он говорит, что боги существуют и властвуют, он прав!

— Ну, — заметил туор, — из магов он единственный, кто их признает!

— Я поверил! — повторил Нил. — И пошел с ним в Руну, учился там, пока не настал срок.

— Нелегко тебе, вождь, было сидеть бок о бок с юнцами! — заметил Эак.

— Он не учился с юнцами, — сказал Биорк. — Его учил сам Одинокий. Отдельно. Когда пришел срок, пошли к Провидцу и спросили: кто пойдет с Неуязвимым? И Провидец назвал имя.

— Кого же? — поинтересовался Эак.

— Тебя!

— Меня? — воскликнул Эак. — Но!..

— Твое имя было названо! — Нил похлопал аргенета по спине. — Твое, и больше ничье. Когда богов цепляют за живое, они сразу перестают темнить!

— Что да, то да! — согласился Биорк. — Ты бы послушал, аргенет, что плела его мать, — он кивнул на Нила, — когда ее спрашивали…

— Постойте! — перебил Эак. — Меня? А как же ты, как же Этайа?

Нил захохотал.

— Нас Провидец не назвал. Мы присоединились сами! — ответил Биорк.

— Видишь, какая ты важная персона! — Нил надул щеки и похлопал себя по животу.

— Вы могли бы мне сказать! — Эак немного обиделся.

— Мы сказали тебе то, что посоветовал Сегейр. И он ясно сказал: ты должен считать, что ты главный. Иначе ты не пойдешь! — пояснил Биорк.

— И он был прав, клянусь мошонкой Хаора! — заявил Нил. — Ты вспомни, мой аргенет, каким ты был там, в Коронате? Я не прав?

— Прав, — согласился Эак.

— Зато теперь ты знаешь! — заключил Биорк. — Вернее, знаешь столько же, сколько и мы. И боюсь, что этого недостаточно!

— Ты поешь, мой аргенет, поешь! — проговорил Нил, отправляя себе в рот огромную порцию фруктового салата с орехами. — Поешь! Это успокаивает!

— Позволь, мой Санти, подарить тебе одну вещь? — сказала Ронзангтондамени.

Они сидели вдвоем на толстых подушках, брошенных на пол беседки в саду, что рос во внутреннем дворике Тангрского дома Генани. Прозрачный ручеек струился по мраморному желобу, разделяя беседку пополам. Запах воды смешивался с запахом тонгорских цветов, не таким сильным, приторно-сладким, как в Конге, а тонким и свежим, приносимым теплым ветерком с овальных клумб, поднятых над нежно-зелеными мраморными плитами, которыми был выложен дворик.

Ронзангтондамени вынула крохотную шкатулку из черного морранского дерева и открыла ее. Внутри Санти увидел перстень. Обрамленный филигранью из светлого металла, похожего на серебро, в центре его пламенел огненный яхонт в окружении шести небольших звездчатых сапфиров. Ронзангтондамени одела его на средний палец правой руки Санти. Перстень пришелся впору, и женщина счастливо улыбнулась.

— Он очень старый! — сказала она. — По преданию, носить этот перстень должен мужчина, потому ни я, ни мать моя, ни мать моей матери никогда не надевали его. Но мужчине он хорош! Мать говорила: он избавляет сердце от лжи, а тело от болезней.

— Что это за металл? — спросил Санти, разглядывая перстень.

— Не знаю. Но он тверже серебра и совсем не потемнел. Хотя кольцу не меньше пятисот иров!

— Такой древний? Благодарю тебя! — Санти не смотрел на перстень, но чувствовал его на пальце.

Глаза Ангнани засияли ярче сапфиров.

— Я рада, Санти! Пусть он поможет тебе! Хочешь еще уинона?

Ронзангтондамени хлопнула в ладоши, появился слуга. Но, прежде чем она отдала ему распоряжение, слуга поклонился и произнес:

— Посланец от Королевы, госпожа!

Ронзангтондамени нахмурилась.

— Что ей надо? — сказала она Санти на конгаэне. И слуге на тонгриа: — Пусть войдет! Но прежде принеси мне еще уинона! — И указала на опустевшую вазу.

Приказание было выполнено в точности. Сначала была принесена ваза с синими тяжелыми гроздьями, а посланец был впущен лишь пять минт спустя.

Он вошел и уставился на Санти. Щедростью Ронзангтондамени юноша больше походил на принца, чем на сына ангмарского зодчего. В белой с голубым рубахе из плотного шелка, в свободных панталонах и черных, с бисерной вышивкой сапожках из тонкой кожи катти, с драгоценным перстнем на пальце, алмазной булавкой, скалывающей ворот рубахи, с волнистыми мягкими волосами, удерживаемыми дорогим обручем с затейливой инкрустацией… Санти не мог отказаться от подарков, потому что его собственная одежда превратилась в лохмотья. Но предпочел бы более скромный наряд: неудобно пользоваться щедростью, ничего не давая взамен. Но отказываться от подарков Ронзангтондамени было бы жестоко.

Женщина Гнона с неудовольствием поглядела на засмотревшегося посланца.

— Говори, скороход! — резко бросила она. — Или ты уснул?

Посланец моргнул, повернулся к ней:

— Госпожа и Женщина Тонгора, Повелительница Тангра, Ее Величие Королева приглашает тебя, Ронзангтондамени, Женщина Гнона, госпожа и сестра, присутствовать на пиру, что дает Ее Величие сегодня, после захода солнца, в честь величайшего над великими, Бога, Владыки и Судии, Могучего, Доброго, Восставшего над богами и светилами, Хаора Всесокрушающего!

Посланец отбарабанил все единым духом и замолк.

— Приду! — Ронзангтондамени вынула из кошелька серебряную монету и бросила скороходу. Тот поймал ее с привычной ловкостью, поклонился и вышел.

— Пир? — спросил Санти. — Это интересно?

— Много еды, немного музыки и совсем мало удовольствия! — ответила Женщина Гнона. — Но Королевский Дворец стоит посмотреть! Если ты хочешь, я возьму тебя с собой?

Ронзангтондамени и хотелось, чтобы юноша сказал «да», и не хотелось этого. Зная Королеву, Приближенных ее, да и прочих Женщин, она справедливо опасалась, что Санти покажется привлекательным не только ей одной. Кроме того, он был чужеземцем, а закон запрещал Женщинам Тонгора приближать к себе чужеземцев. Но ведь покупает же сирхар девушек! Почему тогда ей нельзя? Разве это не одно и то же?

Ронзангтондамени отлично понимала: да, не одно и то же. Но в конце концов, законы даны Хаором. И Хаором назвала Королева великана-пришельца. Хаор он или нет, но он — приятель ее Санти. Пусть-ка Королева распутает этот узелок!

— Да! — сказал Санти. Он хотел посоветоваться с фэйрой, прежде чем ответить, но сознание Этайи было в этот момент далеко от Тонгора. — Да! — Санти хотелось не столько взглянуть на Дворец Королевы, сколько увидеть друзей.

Два бронзовых дракона, набив животы белой плотью иллансана, дремали, разбросав по теплым камням обвисшие крылья. В лучах полуденного Таира их чешуя отливала золотом. Вытянутые головы с загибающимися вперед рогами и мощными челюстями покоились на отполированном водой и ветрами камне. Перламутровые веки закрывали выпуклые глаза, а в приоткрытых пастях, между колоссальными клыками, способными перекусить пополам урра, копошились, выискивая остатки пищи, шустрые пятнистые крабики. На крыле одного из драконов, положив руки под голову и прикрыв лицо от солнца краем плаща, спал маг. Устрашающая голова дракона покоилась в мине от мага и длиной превосходила человеческий торс. На мгновение Гестиону стало страшно: шевельнется дракон во сне, щелкнет пастью — и конец! Но то были детские страхи. Мальчик отлично знал: драконы не нападают на людей. Даже во сне. А даже если бы и нападали — нет такого зверя, что осмелился бы причинить вред Учителю!

«Один из этих двух — для меня! — с восторгом вспомнил Гестион. — Завтра я полечу на нем, один! Завтра утром, когда взойдет Таир, я поведу дракона! Интересно, какой из них мой?» Но оба зверя были совершенно одинаковы. Даже мысли у них были неотличимы.

Волны Срединного моря с ворчанием взбегали на галечный пляж. В милонге от берега цепь острых, как клыки, скал перегораживала вход в бухту. Идущие с моря валы разбивались о них, взметывая вверх белые искристые фонтаны. В самой бухте вода была спокойна. Гестион вздохнул. Спина затекла. Таир жег непокрытую голову. Очень хотелось встать, сделать девять шагов и, оттолкнувшись, прыгнуть в прохладную воду.

Но тень от воткнутой в гальку палочки еще не достигла отметки, сделанной магом. По меньшей мере еще полхоры сидеть Гестиону под палящим солнцем и следить за тем, как приходят и уходят мысли из его раскаленной головы.

«Когда мысли уйдут все, — сказал маг, — твой урок выполнен. Если же у тебя не получится, жди, пока тень достигнет отметки».

Вдалеке, у самого горизонта, белел парус попавшего в штиль нетонского корабля. Гестион затосковал по прохладной келье, что была у него в Руне. «Эта тень почти не движется», — подумал он и провел языком по шершавым губам. Гестион следил за мыслями, смотрел на набегающие волны, которые заворачивались белыми кружевными воротничками, а потом сползали, шипя и пузырясь, по темным круглым камням. Он пропустил момент, когда вода стала подниматься, достигла его ног, поднялась еще выше, зеленая, прохладная… Гестион перестал чувствовать жару, окунулся с головой, приподнялся и повис, как поплавок. Вода, сомкнувшись над макушкой, затопила небо с редкими пушинками облаков, затопила Таир, затопила каменные острые пики за спиной…

Когда Гестион очнулся, была ночь. Мальчик лежал на шерстяном, пахнущем дымом одеяле. Рядом горел костер.

У костра, на корточках, сидел маг и подбрасывал в огонь куски плавника. Поставленный на камни котелок бормотал сердито, с шипением, окутывался паром, когда бурлящая жидкость переплескивалась через край. Ветер принес аппетитный запах похлебки, и живот Гестиона напомнил о себе. Мальчик приподнялся, и Учитель, услышав, спросил:

— Есть хочешь? — Черный камень у него на лбу отражал красные языки пламени. — Сейчас будет готово. Беги за ложкой!

Гестион встал, чувствуя легкость в теле и некую отстраненность, какая бывает, если видишь картины, навеянные пением аэтона.

Строго по очереди Гестион и маг погружали ложки в котелок, причем каждый старался оставить другому лучшие куски. Когда с похлебкой было покончено, маг, облизнув свою круглую серебряную ложку, опустил ее в карман куртки. В этот момент он меньше всего походил на мага, скорее на крестьянина или рыбака, которому пришлось заночевать вне дома. Но он был маг. И дом его был здесь.

Учитель повернулся и обратил на Гестиона сосредоточенный взгляд зеленоватых глаз, глубоко упрятанных в темные впадины глазниц.

— Я доволен тобой! — сказал он. — Сегодня ты расковал первое звено своей цепи.

— А… — смущенно пробормотал Гестион. — Но я ничего не помню, Учитель!

— Вспомнишь! — уверенно сказал маг. — Это совсем маленькое звено, мальчик. Но очень важное!

— А что дальше? — внутри у Гестиона все ликовало от похвалы.

— Дальше не спеши! — отрезал маг. И замолк.

Пахло морем и сладким дымом догорающего костра.

И травяным ти, который они прихлебывали маленькими глотками из деревянных чаш. Над спокойным морем полыхали зарницы. Иногда тишину нарушал протяжный свист: вздыхал дракон. Звери все еще спали на камнях наверху. Они будут спать до восхода Таира. Ветер усилился. Он был теплым и соленым и сдул пепел с потускневших углей. Костер вспыхнул и озарил худое загорелое лицо мага.

— Учитель! — решился спросить Гестион. — Это твой остров?

— Мой.

— И у тебя есть здесь дом?

— Есть.

— Отчего же мы здесь, Учитель?

— Ты хочешь под крышу?

— Нет, нет!

— Ты станешь магом, Гестион. А дом мага — он сам. Привыкай. Ночь длинна.

— Так что же, мы совсем не будем спать, Учитель?

— Нет.

— Но ты сказал: завтра мы летим к Черным Горам. И будем сражаться!

— Я не сказал «сражаться». Разве ты хочешь спать? Сиди и слушай, как светят звезды. Ты и так много спишь, мальчик. Магу некогда спать, если он учится.

— Ты учишься, Учитель? — удивился Гестион.

— Всегда. Молчи. Время уходит, а у тебя всего одна жизнь.

— A у тебя, Учитель?

— У меня нет. А теперь закрой свой рот, мальчик, или я отвезу тебя в Руну и возьму другого несмышленыша.

Гестион испуганно замолчал, а волны продолжали катиться и катиться, как делали это века и века. И они были древней, много древней Сегейра, Одинокого Мага, старейшего из носящих на груди серебряно-черный круг Равновесия.

Глава шестая

«Некий молодой маг полюбил женщину из племени туоров. И сказал ей об этом.

Женщина же не любила его и ответила так:

— Боюсь тебя! Ты слишком велик! Уходи!

А подумала: „Я искусная в колдовстве, а он, из последних магов, и вполовину так не силен, как я! На что он мне?“

Опечалился молодой маг, пошел к Учителю своему и просил:

— Помоги!

Учитель же так сказал:

— Не пристало мне, мастеру, тягаться с женщиной. И не пристало мне иметь ученика, пусть и недавно взятого, что не может справиться с женщиной! Вот тебе урок: в три дня покори ее. Нет — лишу тебя жизни!

Еще более опечалился молодой маг. Никогда он не искал власти над людьми, только — Знание. Женщина же и вправду была сильна в волшбе — нелегко ее очаровать!

Три дня прошло. Женщина была неприступна. Не знал молодой маг, как ему сблизиться с ней. Зато знал (подслушал) заклинание демона Плешивой Горы, той, что на восточном берегу Моря Льда.

И сказал он той, кого желал:

— Приди в мой дом! Покажу тебе нечто дивное. — А что — не сказал. Она же была хоть и колдунья, но женщина и сказала:

— Приду!

Обратился он тогда к Учителю:

— Царствующий надо мной, посети мою обитель, чтобы увидеть: женщина — моя!

Сказал Учитель:

— Приду!

Маг же возвел в своем жилище круг Силы и запер его своим собственным именем. А потом призвал Демона. Страшен был Демон, а обликом воистину неописуем. И готов был поглотить все сущее.

Пришла женщина из туоров. Встретил ее молодой маг, ввел в дом и показал ей Демона.

Ужаснулась женщина, а маг сказал:

— Стань моей, иначе освобожу его!

— Как скажешь ты! — ответила женщина.

И отдалась ему. И были они вместе.

Пришел Учитель мага. И увидел их вдвоем. А Демона не увидел, потому что не ждал и не искал: слабым считал ученика, ибо никогда не искал тот Власти, одно лишь Знание. Для тех же, кто не ищет и не ждет, демоны невидимы.

— Что теперь? — спросил ученик.

— Теперь будешь жить! — сказал Учитель.

И молодой маг поднялся с ложа, подошел к Учителю и толкнул мастера в круг Силы. И поглотил его Демон.

И сказала магу женщина:

— Вот, ты не таков, каким казался! Силой взял меня, а теперь возьми по собственной моей воле! Ты люб мне, Орт Крантор!

И освободился Демон…»

ЛИССКАЯ СКАЗКА

От дома Ронзангтондамени до Дворца — три минты пешком. Но этикет требовал, чтобы подъехала Женщина Гнона на тикке или колеснице в сопровождении свиты и протрубил ее глашатай, возвестив:

— Женщина Гнона приехала!

И хотя открыта была арка, ждала Ронзангтондамени, пока не подойдет привратница, пока не скажет:

— Королева ждет тебя, Женщина Гнона!

Только тогда возничий свистнул, тагтины натянули постромки и тикка, въехав в арку, покатилась по парковой аллее. Выйдя из кареты, Ронзангтондамени отпустила всех, кроме трех избранных мужей. Если бы не этикет, она отослала бы и мужей, взяв одного Санти.

Впятером они проследовали к входу во Дворец.

Санти впервые увидел Королеву Тонгора. И удивился, как она похожа, и внешностью, и одеянием, на Ронзангтондамени.

«Может быть, все Женщины Тонгора похожи?» — подумал юноша. Скоро у него появилась возможность убедиться в правильности своего предположения.

Королева обняла Ронзангтондамени.

— Здравствуй, Гилли, сестра! — сказала Женщина Гнона.

— Здравствуй, Генани, сестра! — ответила Королева.

На мужчин она не обратила внимания.

Генани вошла во Дворец. Слуга в цветах Королевы, желтое и золотое с коричневым, часто кланяясь, провел гостей в пиршественную залу. После Дворца сонанги пиршественная не показалась Санти очень большой. Но была светла и роскошно убрана. Столы, пересекавшие ее длинными рядами, были застелены скатертями, вытканными так, что не уступили бы гобелену. Еду еще не подали, но большая часть гостей уже появилась. На возвышении у дальнего конца самого длинного из столов Санти увидел трон из темно-коричневого дерева с золотыми украшениями. На троне же — знакомую фигуру. Впрочем, знакомой она показалась ему не сразу. Санти привык видеть Нила в трико и распахнутой на груди кожаной куртке, с непокрытой головой. Теперь же платье великана было совершенно другим. Могучую грудь плотно облегала кольчуга, золоченая, отличной работы, с вычерненным в центре силуэтом горы. Плащ-мантия из коричневой парчи с золотой каймой тяжелыми складками спускался к подножию трона. Волосы, тщательно завитые, были заправлены за уши, на мочках которых висели тяжелые, рубиновые в золоте серьги. Открытый шлем, легкий, церемониальный, венчал крупную голову Нила и сам венчался золотым драконом, раскинувшим треугольные крылья над плечами великана. Мраморно-белое лицо Нила было неподвижно. Брови вычернены. Отросшая светлая борода делала его лицо еще больше. Вид у гиганта был потрясающий. Если бы Санти пожелал представить себе грозного бога, он представил бы его именно таким. Эак и Биорк занимали места на ступенях подножия трона. Аргенет был по-прежнему великолепен, но красота его казалась красотой эллоры рядом с парящим драконом Нилом.

Биорк сделал Санти предупредительный жест. Но юноша и сам догадался, что знакомство с ними демонстрировать не следует. Он гость Ронзангтондамени.

— Трон королевы ему маловат! — тихо сказала Генани.

— Королевы?

— Да! — Она взглянула на Санти: что удивительного? Но юноша, спохватившись, вспомнил, кто правит Тонгором.

— Интересно, куда сядет она сама? — продолжала женщина. — Если на место своих мужей, я улыбнусь!

Санти увидел других Женщин Селений. Величественные и самоуверенные, они расхаживали между столами в сопровождении мужей. Наряд их отличался от одежды Ронзангтондамени только расцветкой и украшениями. Кое с кем Женщина Гнона обнималась, с другими — ограничивалась приветствиями, а третьих — не замечала.

Кроме Женщин Селений в зале были и другие, без мужской свиты и с несколько менее надменными лицами. На них были цвета Королевы.

— Они Приближенные! — ответила Ронзангтондамени на вопрос Санти.

Вошел Ди Гон. Как всегда, один. Но одна из Приближенных тотчас подошла к сирхару. Маленькая, много меньше ростом, чем другие женщины. Хотя лицо ее и фигура, пожалуй, были привлекательней, чем у большинства других. На взгляд Санти.

Ди Гон небрежно коснулся ее щеки и двинулся к Нилу.

— Приветствую тебя, Повелитель! — произнес он, преклонив колено. Царственный облик Нила не произвел на Ди Гона впечатления: мага не волнует то, что снаружи.

Веки Нила опустились и вновь поднялись: бог заметил жреца.

Сирхар встал и неторопливо двинулся к своему месту, во главе одного из столов. Когда он сел, Санти обратил внимание, что большинство из присутствующих уже заняли места. Пришла и их очередь. К огорчению Санти, ему было указано сесть отдельно от Ангнани, вместе с ее мужьями, старавшимися не смотреть на юношу. Женщины селений разместились за королевским столом, который на этот раз возглавил Нил.

К противоположному его концу поставили еще один трон. Когда последняя из Женщин заняла свое место, вошла Королева и опустилась на этот трон, высотой не уступающий тому, на котором восседал Нил. Вокруг Королевы расположились ее мужья. Присутствующие в зале вели себя совершенно свободно. Переговаривались, вставали. Относительный порядок был лишь за королевским столом. Шум постепенно затихал.

Дюжина слуг внесла на гигантском блюде настоящего быка. Мохнатый тонгорский бугай, с грозно наклоненной головой, широко расставленными передними ногами и задранным хвостом, выглядел как живой. Санти даже решил поначалу, что бык действительно живой. Его пронесли между столами и после одобрительного кивка Королевы мгновенно разделали на части. Запеченный целиком бык был нафарширован фруктами, жаренными с пряностями в бараньем сале. Нилу на серебряном блюде поднесли мозг. Санти получил солидный кусок грудинки, спрыснутый огненным соусом. Кубок его наполнили вином. Никто не говорил, слышалось лишь лязганье ножей и звук работающих челюстей. Санти с трудом расправился с грудинкой, и ему тотчас было предложено еще с десяток блюд. Юноша выбрал овощной салат с ломтиками крабьего мяса, слоеные пирожки с языком, суп, напоминающий суп из морской черепахи, потом филе незнакомой ему розовой змеи. Он был осторожен в выборе после грудинки под соусом. Большинство блюд были чересчур «горячими» даже для жителя Ангмара. Но ни пирог с речными грибами, ни огромного моллюска, сваренного в вине, ни множества других блюд ему попробовать не удалось. Не поместилось. Не без зависти смотрел юноша на Нила, при общем восхищении поглощавшего неимоверное количество пищи. И он заметил, что многие, в том числе и Королева, перестали есть и с восторгом наблюдают, как кушанья одно за другим исчезают в утробе великана. Биорк с Эаком еле успевали подавать их ему и наполнять вином огромный хрустальный кубок.

Появились музыканты. Жиденький оркестрик из пяти инструментов, игравший так, что любой ангмарский уличный лабух обставил бы всех пятерых даже с похмелья. Но когда они, спотыкаясь и сбиваясь с шага, добрались до конца пьески, присутствующие одобрительно зашумели. Санти наклонил голову, чтобы скрыть улыбку. Когда шум стих, юноша поднял голову и поймал на себе взгляд девушки, подошедшей к Ди Гону до начала пира. Девушка тут же сделала вид, что смотрит на кого-то за спиной юноши, но Санти не обманулся. И сразу ощутил, что девушка не так проста, как пытается изобразить ее милое личико. Мысль пришла и ушла, потому что Санти увидел идущую к нему Ангнани.

Женщина Гнона испытывала тревогу. Повод был смешон, но справиться с собой она не могла. Она ревновала Санти к Королеве, она боялась, что его могут отнять. Женщины селений могли брать любого мужчину, который им приглянется, если тот не возражал. А возражали очень немногие. Но лишь тонгорцев. Одно дело, когда сирхар покупает девушек: у них не должно быть детей. Совершенно иное дело, когда Женщина берет себе чужеземца. Если она родит от него, кровь Тонгора будет осквернена. Скрывать бесполезно. Она потому и решилась выставить Санти на всеобщее обозрение, чтобы длинные языки слуг и чуткие уши соглядатаев не опередили ее. Раз показывает — значит, чиста. Гилли уже спросила ее глазами, и Генани ответила «нет». Но Королева чутка. Могла догадаться, что «нет» не по ее воле. Что будь ее воля — и она, Женщина Гнона, охотно родила бы от Санти. И не раз. И плевать ей на чистоту крови! Санти ее не испортит!

И тут ее собственное чутье подсказало ей, что не только Королева интересуется юношей. Кто-то еще… Ронзангтондамени поискала и нашла. И кровь вскипела у нее в жилах: Силгангмакузани, маленькая дрянь! Как смеет она, ничтожная, любовница и наушница сирхара, чужеземца… О Хаор! Чужеземца! И Королева позволяет ей! Своей Приближенной! Как ни странно, Генани успокоилась. Нет худа без добра. Однако ж вдруг эта девка приглянется Санти? «Тогда я ее задушу!» — мстительно подумала Ронзангтондамени. А если сирхару не понравится, что его наперсница строит глазки Санти? При мысли о том, что может сделать маг с «теплом ее сердца», кровь прилила к лицу Женщины. Ронзангтондамени встала со своего места.

— Мы уходим! — сказала она, подойдя к юноше.

— Что-то случилось? — спросил Санти.

Во взглядах мужей тоже был вопрос.

«Бедные вы мои! — подумала Генани с нежностью. — Совсем я о вас забыла!» Но тревога за Санти была сильнее.

— Так надо! — ответила она.

Санти кивнул и поднялся. Встали и мужья. Вместе с ними Женщина Гнона двинулась к выходу.

— Генани! — раздался голос Королевы. — Ты уходишь, Генани? Подойди ко мне!

— Да, Гилли, сестра! — Она согнала с лица тревогу и, успокоив мысли, твердым шагом подошла к Королеве.

Повелительница Тангра наклонилась к ее уху.

— Не тревожься о мальчике! — шепнула она, и Ронзангтондамени вздрогнула от неожиданности. — Я надеюсь, ты будешь разумна. Скажи мне, Генани, сестра моя, правда ли, что перевал закрыт?

— Да, сестра!

— Что ты скажешь?

— Есть другой перевал, Гилли, сестра!

— Ты знаешь?

— Выходит на мою землю. Тяжел, но проходим. Так сказали конгаи.

— А этот, Хаор, он пришел с ними?

— Да, сестра! Но они не сказали, где он присоединился к ним.

— Должны сказать!

— Они ушли. Знай, что Кунг пытался его принести. И их тоже, но мой человек отстоял конгаев. Думаю, у Кунга не было приказа, а сам приказать воинам он не решился.

— Мои хогры не подчиняются Кунгу!

— Ты знаешь, кому они подчиняются, Гилли, сестра! Позволь мне идти?

— Нет! Товары, которые привезли конгаи… Не продавай их!

— Девушки уже у сирхара, Гилли, сестра!

— А остальное?

— У меня. Но я…

— Я понимаю, Генани, что цены возросли. Ты назовешь их. Но продашь только мне, поняла?

— Да, сестра. Я продам их тебе! — И, улыбнувшись: — Лучших условий мне никто не предложит! Я могу идти?

— Да, сестра! Благодарю! Я призову тебя. На днях.

— Буду рада! — Ронзангтондамени поклонилась и, испытывая немалое облегчение, отошла.

Королева интересуется не Санти!

Но если бы она заметила взгляд, которым проводил ее сирхар, беспокойство Генани утроилось бы. Королеву связывает Закон. И то, что она сестра каждой из Женщин селений. Первая, но не высшая. А Верховного Жреца связывает только Королева. Если захочет. Женщинам Тонгора он ничего не может сделать, но любого мужчину уничтожит одним взглядом. Он сирхар! «Но нет! — вдруг вспомнила Генани. — Есть еще Хаор!»

— Что скажешь, Черенок?

— Он не слишком похож на конгая, но он конгай, не северянин. И пахнет совсем не так, как они!

— Ты уверена, Черенок?

— Да! Не дави мне грудь! Больно!

— Так лучше?

— О да! Нет, не спеши, я еще не все сказала!

— Говори же, девчонка!

— О! Как ты!.. Я не могу! Я…

— Терпи! Говори! Мне!

— Она!.. Нет! Что ты делаешь! О-ох! Ты же сказал…

— Говори!

— Эта ведьма… Что-то скрывает!

— Королева?

— О! Сирхар! Нет! Женщина Гнона! Я боюсь ее!

— А ты бойся меня! Так!

— О нет! Ты знаешь! Знаешь! Я не могу! Нет, сирхар! А-а!

— Не кричи!

— А-а-а!

— Не кричи, или я замкну твой рот!

— Да! А-а-а! Все, что хочешь! Лю…

— Не люблю, когда ты кричишь, Черенок! Уходит сила. Твоя сила, которая станет моей! А теперь не двигайся! НЕ ДВИГАЙСЯ! Во-о-от!

— Ты довольна?

— …

— Ах да! Ты довольна?

— Да!..

— Хорошо. Пока ты моя, можешь не думать о врагах. Мои рабы присматривают за этой бабой. За любой из баб в этой стране. Кроме тебя, Черенок! Тебе приятно?

— Да, мой господин!

— Зови меня «сирхар»! А знаешь, почему около тебя нет шпионов?

— Ты любишь меня, сирхар?

— Нет. За тобой слежу я сам.

Два усталых бронзовых дракона один за другим опустились на скальный карниз. Под ними, тридцатью минами ниже, громоздились черные скользкие каменные глыбы в бурой бахроме водорослей. Между ними вяло плескалось море.

— Мы отстаем, — сказал маг, соскальзывая на землю.

— Я совсем не устал! — заверил его Гестион. — Я мог бы лететь хоть всю ночь!

— Драконы устали! Или ты не чувствуешь? — укорил маг.

Мальчик смущенно отвел взгляд.

— Огня разводить не будем! — сказал Учитель. — Не хочу тратить силу, отводя чужие глаза. Ты удовольствуешься холодными лепешками?

— Конечно! Зачем ты спрашиваешь?

— Чтобы ты успокоился! На! Ешь! И запей вином, чтоб лучше спалось!

— Спалось? Разве мы сегодня не будем?..

— Нет. А теперь помолчи! Завтра тебе понадобится сила. Не трать ее на болтовню.

Гестион впился зубами в вязкую лепешку, запил ее вином. Звезды Юга горели над ним, как раздуваемые ветром угли. К запахам земли и травы примешивался запах моря и спящих драконов. «Они так устали, что даже не выкупались! — подумал мальчик. — А я… готов лететь хоть всю ночь!» Гестиону снова стало стыдно, и он оглянулся на Учителя, но того уже не было. Мальчика на мгновение охватил страх: он остался один! Но потом Гестион вспомнил, кто его Учитель. И успокоился. «Надо спать! — подумал он, заворачиваясь в одеяло. — Но как уснешь после такого дня? А завтра?»

Внизу мерно плескалось море Урт. Через минту Гестион уже спал, свернувшись клубком и тихо посвистывая курносым носом.

Снилась ему бронзовая шкура дракона, ритмичные движения мышц под ней и синяя вода далеко внизу.

Разбудили Гестиона солнечные лучи, бьющие прямо в лицо. Он тут же вскочил, отбросив одеяло, и поежился от утренней свежести. Драконов не было. Они улетели в море. Кормиться. Зато маг был здесь. Он протянул мальчику такую же лепешку, что и вчера, и тот же бурдючок с кисленьким вином.

— Завтрак не аргенетский, — сказал маг, — но с голоду не умрешь. Может, завтра тебе предложат кое-что получше!

Вернулись драконы. Гестион поймал их мысли: звери были довольны и склонны поспать. Пожалуй, он и сам бы поспал еще хору-другую, но к его ногам упала толстая меховая куртка.

— Это зачем? — спросил Гестион.

— В горах снег лежит даже летом.

— Мы полетим в горы?

— Через горы. В Тонгор!

— О! — пораженно воскликнул Гестион.

— Не робей! Не так страшен демон, каким его рисуют у вас в Руне! Одевайся!

Когда Нил, Биорк и Эак подошли к Дому Сирхара, был ровно полдень. Полосатая башня-гриб нависала над стоящими у дверей, как готовая рухнуть скала.

Ни стражи, ни привратника. Дверь распахнулась сама, прежде, чем рука Биорка коснулась черного металла. Внутри никого: тускло освещенный коридор с лестницей в конце.

Едва они переступили порог, железная дверь с лязгом захлопнулась. Так похоже на захлопнувшуюся ловушку, что Биорк с Эаком инстинктивно схватились за оружие. Но Нил неторопливо двинулся вперед, и воины пошли за ним.

Лестница с железными ступенями и перилами привела их наверх, в большую комнату с круглым зарешеченным окном, совершенно пустую. В ней была еще одна дверь, которая распахнулась так же, как и входная. За дверью была еще одна лестница. И новая, такая же пустая комната наверху. На сей раз окно было овальным и без решетки. И еще лестница. По ощущению туора, они были уже минах в сорока над землей. Эта лестница была последней. На сей раз их ждал не каменный ящик, а нормальная, хорошо освещенная комната с обстановкой, напоминающей дом обеспеченного жителя Империи. С явно арианской мебелью. Открылась дверь, и из соседнего помещения вышел Ди Гон.

— Ты готов? — спросил его Нил, обойдясь без приветствия.

— Да! — сирхар улыбнулся, показав мелкие зубы. — А ты?

— Я спрашиваю! — прорычал Нил, взял колдуна за плечи и легонько встряхнул.

Ди Гон не сделал попытки освободиться. И выражение лица его не изменилось, он только спросил:

— Ты в кольчуге? Боишься?

Нил был одет так же, как на пиру у Королевы. Только без тяжелой мантии и в сапогах с отворотами вместо туфель. Кстати сказать, другой, подобающей, одежды у него не было.

— Я не боюсь! — раздельно произнес великан. Но колдуна выпустил.

— Тогда пойдем! — как ни в чем не бывало произнес Ди Гон, подняв руку, дверь за его спиной отворилась, и вошли четверо воинов.

Эак сразу узнал их: не по лицам, по тому, как они двигались — быстрыми рывками.

— Утунры! — шепнул он Биорку.

— Знаю! — ответил туор.

— Чего ты ждешь? — сказал Нил сирхару. — Идем!

Сирхар вышел, за ним — трое северян, последними — утунры. Хотя аргенет предпочел бы видеть «живых мертвецов» впереди.

Сирхар привел всех к подъемнику, закрытой с пяти сторон коробке минов десять в длину, восемь — в ширину и шесть — в высоту. Едва они вошли внутрь, подъемник заскользил вниз. Двигался он бесшумно, словно волшебная сила приводила его в движение. Но натянутые канаты, закрепленные наверху, которые успел заметить Биорк, говорили об обратном.

Спускаясь, они миновали не менее десятка дверей, и, когда подъемник остановился, по гнетущему ощущению и холодной сырости воздуха Эак уверился, что они под землей.

Зал, круглая пещера со стенами из туфа, производил мрачное впечатление. Стены местами были обожжены и выщерблены. Дверь, в которую они вошли, четырехугольник из железа в два минима толщиной, была единственной.

— Ты все еще хочешь встретить Потрясателя? — спросил Ди Гон.

Нил, расставив ноги, уперев в бока сжатые кулаки, из-под насупленных бровей озирал почерневшие стены.

— Да! — коротко сказал он.

Колдун отбросил за спину плащ, чтобы освободить руки, отошел от северян, приосанился и вдруг запел:

У Эака отвисла челюсть. Он знал эту песенку. Любой из живших в Норне или Арианне знал ее. Какому ребенку не пела ее мать? Но здесь, в опаленной пламенем подземной пещере, было чудовищно дико слышать, как выводит знакомые слова хриплый голос Ди Гона. «Дом, доу, вау!..» — и не с ласковой нежностью матери, а с властной силой, как боевую песнь.

Эак увидел вздувшиеся желваки на щеках Нила, его сощуренные глаза. Великан был предельно осторожен. И ни одна черточка не шевельнулась на гипсовой маске его лица, когда Ди Гон одним движением выхватил Хлыст и зажег огненный длинный язык.

«Дом, доу вау!» — пылающий Хлыст описывал кривые в сумраке, распространяя вокруг запах приближающейся грозы.

Слабое сначала, но быстро разгорающееся свечение возникло в противоположном конце зала.

Ди Гон отшатнулся назад, оборвал песню на полуслове, ощетинился, как котоар, пригнулся к земле…

Сияющий голубой овоид, покачиваясь, висел в мине от пола. Ди Гон выбросил руку с Хлыстом: пламя мгновенно удлинилось, как язык фрокка, тронуло голубое свечение и отпрянуло назад.

Раздался оглушительный треск, длинная темная полоса пересекла наискось поверхность овоида, и он распался, угас, освободив существо тем более странное, что никто не смог бы предположить у демона подобного обличия.

То был ребенок. Голый розовокожий пухленький малыш. Очаровательный мальчик с рыжими кудряшками и испуганным личиком, лет трех-четырех от роду. Он стоял, не касаясь пола, и глядел на северян круглыми голубыми глазами. Очень славный мальчуган, совсем как настоящий. Только ростом в десять минов, под самый потолок.

— Ой! — воскликнул мальчик нежным голоском. И попытался схватить Ди Гона, который был к нему ближе всех.

— Нельзя! — взвизгнул колдун и ударил Хлыстом по протянутой «ручке».

«Малыш» насупился.

— Больно! — обиженно сказал он и сунул в рот палец, которого коснулся Хлыст.

— Это — Потрясатель? — с сомнением проговорил Нил.

— Не сомневайся! — отрезал колдун. — Сынок, сынок!

— У? — отозвался «малыш», все еще продолжая дуться.

— Поиграем?

Детское личико мгновенно оживилось:

— Да-да-да! Давай в мячики играть! В мячики!

— Давай, сынок! — поддержал Ди Гон.

В «ручке» демона возник огненный шарик, похожий на шаровую молнию.

— Бросай! — закричал Ди Гон. — Туда бросай! — И указал на Нила.

«Малыш» взмахнул рукой, и «мячик», пролетев рядом с головой великана, врезался в стену и рассыпался дождем огненных искр.

— Молодец, сынок! — похвалил Ди Гон. — Поиграй с ним еще!

И прежде чем кто-либо успел что-то сообразить, маг метнулся к двери, выскочил наружу и запер трех северян в пещере вместе с разыгравшимся демоном. Утунры покинули подземный зал еще раньше.

Биорк прыгнул за магом, но опоздал. Дверь, толстая железная плита, отрезала туору путь.

— Нет! — капризно закричал «ребенок». — Не уходи! Играй! — И запустил в маленького воина огненным шаром. Биорк успел увернуться, огненный шар взорвался слева от него.

— А теперь — тебе! — Еще один шар полетел к Эаку.

— И тебе! — Огненное ядро ударило в грудь Нила, но, к счастью, великану действительно трудно было причинить вред: взрыв лишь окутал его пламенем, даже не опалившим волос.

Но Биорк и аргенет были беззащитны. Особенно Эак. Туор успевал уворачиваться, хотя расшалившийся демон швырял «мячи» один за другим.

— Тебе! И тебе! А вот тебе! — вопил он звонким голоском, посылая им смерть. Лицо «малыша» раскраснелось, он подпрыгивал и хлопал в ладоши, заливисто хохотал. «Ребенок» был счастлив. Эак и туор метались по пещере, как пойманные хриссы.

Воздух в подземелье уже не был холодным. Он нагрелся от взрывов, и пот струился по лицам людей. Только Нил стоял неподвижно, скрестив на груди могучие руки, время от времени вспыхивая огненным облаком, когда в него попадал очередной «мяч».

Выбившийся из сил аргенет не успел увернуться от очередной шаровой молнии и отбил ее мечом. Шар взорвался, прикоснувшись к клинку Белого Меча, оставив на нем черное с рыжими краями пятно. Рука аргенета онемела. Он больше не чувствовал ни ее, ни рукояти меча, которую сжимал. Прижавшись к стене, с лицом, мокрым от пота, с черными отметинами там, куда попали огненные искры, он ждал следующего, последнего, шара. И шар прилетел. Он ударился в стену в полумине от головы аргенета: Эак отпрянул, но слишком устал, чтобы уклониться достаточно быстро. Огонь охватил его щеку, волосы на голове вспыхнули, Эак закричал от боли…

— Попал! Попал! — обрадованно закричал «малыш» и захлопал в ладоши, разбрасывая снопы красных искр. — Лови! Лови!

Боковым зрением Нил увидел, как загорелись волосы и одежда Эака. «Все-таки достали тебя, бедолага!» — И прыгнул вперед, заслоняя Эака от демона. Биорк, пользуясь прикрытием Нила, набросил на аргенета свою кожаную куртку, погасив пламя, и положил потерявшего сознание Эака вплотную к стене. Все это время Нил, как игрок в мяч, отражал огненные шары. Демон был в восторге. Он метался по залу с огромной быстротой. «Мячи» летели с убийственной точностью, и он с каждым разом наращивал скорость.

Нил был неуязвим. Биорк пока двигался достаточно быстро, чтобы избегать соприкосновения с огнем. Но «малыш» был неутомим. По самой своей природе. А играть он был готов хоть вечность. Температура в пещере все повышалась. Даже Нилу стало трудно дышать, хотя он мог не уворачиваться, а просто стоять на месте.

— Дверь! — крикнул Биорк. — Пусть он прожжет дверь!

Великан мгновенно сообразил, что от него требуется, и встал рядом с единственным выходом. Но огненный шар, попавший в стальную плиту, даже не взорвался: просто истаял, не оставив на металлической поверхности никакого следа.

Биорк пригибался к самому полу: здесь воздух еще не обжигал губы.

«Малыш» хохотал, танцевал, болтал не переставая. Он был бы очень забавен, если бы не шаровые молнии, слетающие с его рук.

Прикрыв ладонью лицо, Нил осторожно втягивал раскаленный воздух. Он понимал, что сможет продержаться еще несколько минут, не больше. А Биорк?..

— Этайа! — позвал он. А потом: — Тор! Помоги мне!

Биорк споткнулся и упал на пол. Нил едва успел упасть на отца сверху, прикрыв его от очередного «мяча». Жить им оставалось считанные минты.

— Играй! Играй! — обиженно закричал демон, продолжая метать в него огненные шары. — Сейчас же встань и играй!

Вдруг мелкая дрожь прошла по полу и взрывы прекратились.

— А ты будешь играть? — спросил детский голосок.

— Буду, сынок! Но только не здесь! — ответил мужской баритон. — Пойдем со мной, сынок…

Санти, откинувшись на изголовник, полулежал в маленьком бассейне, в котором пузырилась горячая, пахнущая сероводородом вода целебного источника. Лопающиеся шарики приятно покалывали кожу. Рядом плавал поднос-плотик с кувшином охлажденного сетфи. Юноша поднес ко рту гибкую тростинку и сделал глоток. Прошлым вечером он слишком много съел и выпил тоже немало. Организму нужно было время, чтобы справиться с подобным насилием.

Ронзангтондамени, пришедшая утром в его комнату пожелать счастливого дня, сразу установила причину «недомогания» Санти. Это она буквально заставила юношу принять целебную ванну.

— Я всегда так делаю! — заявила она. — Кроме того, это приятно!

Санти предпочел бы провести лишнюю хору в постели, но Ангнани так уговаривала! Зато теперь он не жалел: вода действительно выпила немощь из тела. И, Ангнани права, это очень приятно, хотя и клонит в сон. Прошлой ночью они долго «разговаривали» с Этайей. Фэйра наконец посвятила его в цель путешествия. Правда, по обыкновению уточнила, что касается она только Нила и его спутников. И еще рассказала кое-что о каждом из воинов, и теперь Санти намного лучше понимал Нила. Великан был магом. И не магом одновременно. Полученный дар защищал его от опасности, но магических талантов, как, например, у Санти, у Нила не было. И он был воином, привыкшим отвечать на удар еще более сильным ударом. Потому те, кто обучал его в Руне, постарались развить у него силу, которую можно было бы назвать умением располагать к себе. Когда к немалому личному обаянию норнского вождя прибавилось немного магической власти, возможность получить удар значительно уменьшилась.

«Но мне он не понравился!» — запротестовал Санти.

«Ты его и не интересовал. Нельзя нравиться всем одновременно. Разве, когда он заговорил с тобой, неприязнь твоя не прошла?»

«Она прошла раньше, Тай! Когда я узнал, что Нил — твой друг».

«Друг — не совсем точное слово. Туон, у тебя собственная магия. Потому ты устойчив к чужой. Но, право, разве наш великан не симпатичен?»

Перед мысленным взором Санти промелькнули картинки: Нил ест, Нил шутит, Нил смеется, Нил дразнит урра…

«Ужасно симпатичен! — согласился юноша. И, с другой краской: — Я уважаю его, Тай!»

«Он того стоит. Но, Туон, будущее его печально».

«Почему?»

«Я чувствую, жизнь его скоро оборвется».

«Ты знаешь?»

«Почти наверняка. Пряжа ее истончилась».

«Я не хочу!»

«Я тоже!»

«Что же мы можем сделать, Тай?»

«Линия Судьбы как река. Если она подходит к морю, человеку ее не повернуть».

«Страшно, Тай! Скажи, почему Нил? Боги одарили его. Неужели лишь для того, чтобы погубить?»

«Боги? Они могут многое, но далеко не все. Нил получил Дар. Подарок. То, за что не платят. Если бы он был магом и сам обрел свою силу, то никогда бы не лишился ее. Но мощные крылья дракона лучше крыльев флаиссы, только когда они у дракона. Нил должен стать драконом, иначе новые крылья его погубят. Это так трудно, Туон! Так трудно! А Нил так беспечен: он разбрасывает свои зерна, которых у него лишь горстка. Зерна падают и приносят спасение. Другим. И с каждым упавшим зернышком пряжа его жизни становится тоньше».

«Я не понимаю, Тай».

«Эак, наш Эак, ты помнишь, что говорил о нем Ортран?»

«О том, что он хочет принести себя в жертву ради Короната?»

«Да. Ортран сказал правду. Он не знал настоящей причины, да и кто ее знает из людей? Оракул указал на Эака Нетонианина: вот тот, чья жизнь уйдет, чтобы облегчить путь Непобедимому. Нить жизни Эака, она была так тонка, что должна была оборваться. И оборвалась бы ради того, кого оракул назвал Непобедимым. Но Нил укрепил ее своей жизнью, а одна нить — это слишком мало для двоих. Кто-то должен уйти, пока она не оборвалась и не погубила обоих. Нил принял судьбу Эака и перестал быть Непобедимым, тем, за кого расплачиваются другие. Он потеряет Дар и умрет, если…»

«Если что?»

«Если не отдаст Судьбе то, что ей причитается!»

«Я сделаю все, чтобы он не умер!» — решил Санти. И смутился: он, ортономо, и Нил? Даже сравнивать их смешно!

«Даже краб может поддержать пошатнувшуюся гору! Так говорят в Конге, да? Ты веришь в это, Туон?»

Санти видел, что фэйра, понимая его чувства, не разделяет их. Она — фэйра.

«Скажи, Тай, а каков он, Потрясатель?»

«Не представляю. Но, думаю, не таков, каким его ждут. Демон редко принимает облик, которого от него ожидают люди. Хотя в Руне думают иначе».

«А тот… человек, которого я видел во сне, с обручем, он мог бы помочь…»

«Он может многое, Туон. То величайший из магов. Он так знает нас, что сам стал наполовину фэйром. Но я не стану говорить о нем: о магах лучше молчать».

«Но, Тай, ты знаешь хотя бы его имя?»

«Имя мага тоже лучше не называть, но тебе я скажу. В землях Короната зовут его Одинокий Маг, потому что не принадлежит он ни к одному из Кругов. Но истинное имя его — Сегейр».

Появление Ронзангтондамени прервало воспоминания Санти. Женщина Гнона подошла к самому краю бассейна и остановилась. На ней была голубая короткая туника до колен, перехваченная узким серебряным поясом. Гладкая матовая кожа плеч ее была того же бронзового оттенка, что и лицо. Это был не загар, а врожденный цвет кожи. Многочисленные роды не обезобразили ее фигуры. Она была Женщиной, и Санти ощущал это за десять шагов. Предпочел бы не ощущать.

— Тебе легче? — спросила Ронзангтондамени, наклонясь к нему, отчего ее тяжелая грудь оттянула тонкий шелк туники.

— О да! Спасибо, Ангнани!

Он старался не смотреть на ее тело: на округлые широкие бедра, на большие груди, обрисованные тонким синим шелком. От нее исходил такой призыв, такое желание, что, если бы вода нагрелась от него еще на несколько градусов, Санти не удивился бы.

— Не будешь возражать, если я присоединюсь к тебе? — ее гортанный акцент только прибавлял очарования голосу.

— Это твой дом! — ответил юноша. Но, увидев, как помрачнело лицо женщины: — Зачем ты спрашиваешь? Да, я буду рад!

Ангнани вспыхнула улыбкой, как девочка, и принялась быстро расстегивать ремни сандалий. Прежде чем Санти успел бы досчитать до шести, тонгрийка уже разделась и погрузилась в горячую воду. Ее толстые косы с вплетенными золотыми нитями поплыли по поверхности воды.

Бассейн был невелик и неглубок (у бортика не глубже мина), с губчатым валиком по краю, чтобы удобней было класть голову. Нога Генани коснулась бедра Санти. Юноша удивился тому, что кожа ее была прохладной, много холодней воды.

Некоторое время они молча нежились в пузырящейся воде. Не слишком долго.

— Санти! — позвала женщина. Он не откликнулся. Сделал вид, что уснул. Никудышная тактика! Ангнани тут же перебралась на его сторону. Ее руки коснулись волос Санти, шеи, груди…

Притворяться больше не имело смысла. Но Санти продолжал лежать с закрытыми глазами. Он мог бы покинуть тело, но это было бы уж совсем нечестно.

Ангнани провела пальцами по его позвоночнику сверху вниз, потом — вверх до лопаток. Она не прикасалась к нему телом, только пальцами и кистями рук, даже не руками, а водой, которую эти руки тревожили.

Санти чувствовал, что ее лицо совсем близко от его глаз, и он не открывал их: боялся увидеть ее. Но не ощущать ее, не вдыхать ее запах он не мог. Ноздри юноши раздувались против его воли, дыхание участилось, а рот приоткрылся. Санти ждал, что Ангнани сейчас прижмется ртом к его губам: кожу его лица овевало сладкое дыхание женщины. Но она не поцеловала Санти. Чуткие руки припали к животу юноши, лаская его. Санти судорожно втянул воздух, тело его напряглось…

Вода толчками двигалась вниз. Ласковые кисти тоже поплыли вниз, качнули воду над его чреслами. И ушли к коленям. Санти шевельнул ногой и дотронулся до мягкой груди, тут же отстранившейся. Руки Ангнани массировали его икры. Он чувствовал их силу. От каждого сжатия по телу взбегала горячая волна…

«Она меня очаровывает! — подумал Санти. Ум его был в панике, хотя тело таяло от наслаждения. — Она меня очаровывает! Этайа! Тай!»

«Ты встревожен?» — пришел отклик. И, уловив иронию, Санти в отчаянии взмолился (только умом): «Она околдовывает меня! Тай, помоги!»

«Ты — и боишься?» — теперь фэйра просто смеялась. Неужели она его бросит?

«Тай!»

«Чего же ты испугался?»

«Она лишит меня воли!»

«Тело! Только тело!»

Вновь Санти понял, что фэйра дразнит его: «Оставь тело — и ты свободен, не так?»

Какое предательство!

«Тай!»

«Я с тобой, мой Санти!»

«Я люблю тебя, Тай! Помоги мне!»

И вдруг мысль, острая, ясная, страшная, как удар из тьмы, пронзила все его существо.

Он выпрыгнул из воды единым стремительным броском.

Изумленная Генани тоже поднялась на ноги. По ее большому телу стекала вода. Она, ничего не понимая, смотрела на напрягшегося, как струна, юношу.

Глаза Санти расширились и наполнились ужасом. Генани поняла, что ее он не видит.

«Бог мой! Что же он увидел?» — подумала женщина, и ее пробрала дрожь.

Санти запрокинул голову, руки его сжались в кулаки.

— Нил! — закричал он. — Нил!!!

Нил, очнувшись, поднял голову.

Демона не было.

Воздух остыл: можно спокойно дышать. Он приложил ухо к груди отца: сердце билось! «Жив!» Но билось редко и неровно.

Нил поднялся, оглядел себя: одежда кое-где прожжена, кольчуга покрылась пятнами копоти, но сам он остался невредим. Хотелось пить. Нил подошел к аргенету. Эаку досталось! Лицо, грудь, руки — обожжены. Волосы на левой стороне головы обгорели. Нил разжал сведенные судорогой пальцы и вынул меч. Серебристую поверхность клинка теперь оскверняло безобразное черное пятно. Нил вздохнул.

Подойдя к двери, он постучал по ней мечом. Не меньше четверти мина. Даже бивень саркула не пробьет железную плиту.

И тут он услышал шаги. Множество шагов. А затем и лязг отодвигаемого засова. Нил поблагодарил судьбу, пробудившую его на минту раньше. Жизни Эака и Биорка зависели теперь от него. Великан отошел в сторону, так, чтобы оказаться под прикрытием двери, когда она откроется.

Тяжелая дверь бесшумно повернулась на хорошо смазанных петлях. Три утунра вошли внутрь.

Гибелен для утурнов меч Асенаров. Или, наоборот, целителен. С какой стороны посмотреть! Вряд ли они даже успели заметить Нила. Рука великана немногим уступала лапе дракона. Трое вошедших были изрублены на куски быстрей, чем длится рык урра. Двое других, не вошедших в пещеру, отпрянули в коридор. Один замешкался, и стосковавшаяся по настоящим ударам рука великана взмахнула серебристым клинком и перерубила туловище утунра от ключицы до паха.

…И фонтан крови брызнул во все стороны: на стены, на пол, на отшатнувшегося Нила. Это был не утунр. Это был человек! Нил тупо глядел на изуродованный труп у своих ног. Мозг его отказывался понять, что произошло.

Пока он в растерянности, опустив меч, смотрел на убитого, четвертый утунр прыгнул вперед, целя в открытую шею великана.

Но Судьба решила ненадолго оставить Нила в живых: нога утунра поскользнулась, попав в лужу свежей крови, и острие лишь царапнуло горло гиганта.

Нил опомнился и парировал второй удар. Третьего не было. «Лишенный покоя» обрел его.

Великан потрогал порез, посмотрел на кровь, испачкавшую ладонь: пустяковая царапина. Но и ее было довольно. Неуязвимый утратил Дар. Утратил его, не выполнив предназначенного.

Ощущая непривычную тяжесть и пустоту в груди, Нил пошел к подъемнику. Управиться с ним будет несложно: великан помнил, как Ди Гон нажимал на рычаг.

Вернувшись обратно, гигант поднял на руки отца, перенес его на платформу, вернулся за аргенетом. Аргенет показался Нилу очень тяжелым, он вновь ощутил, что лишился Дара, и почувствовал почти физическую боль. Если бы не отец, не Эак, он остался бы в подземелье, дождался Ди Гона и убил бы его. Или погиб сам. Но двое были живы, и он, Нил, должен их спасти! Пусть он лишился Дара, но он все еще лучший воин Норна. Пусть-ка попробуют с ним совладать!

И резким движением Нил поднял рычаг.

Платформа вздрогнула и поползла вверх. Когда они спускались, Нил считал уровни. Теперь он дождался, когда платформа окажется на этаж выше дверей, через которые они вошли в здание. Когда платформа поравнялась с нужным отверстием, Нил перевел рычаг в среднее положение и подъемник остановился.

Отстегнув ножны меча Эака от перевязи, он пристегнул их к собственному поясу и, прежде чем вложить меч, протер клинок краем плаща. Затем подхватил Биорка и Эака и, стараясь ступать тише, двинулся по коридору. Нил очень надеялся, что колдун не почувствует его присутствия здесь. Насколько раньше он был уверен в абсолютном своем превосходстве, настолько сейчас предпочитал соблюдать осторожность. Не будь с ним двоих потерявших сознание, гигант вел бы себя гораздо смелее. Нил благополучно миновал коридор и очутился на железной лестнице. Круглое оконце позволило убедиться: он действительно на втором этаже. Спускаться по узкой винтовой лестнице с двумя телами на руках было невозможно, потому он сначала снес Эака, а потом — Биорка.

Впереди был длинный, поворачивающий влево коридор, скудно освещенный системой зеркал. Светильники, закрепленные на стенах, были погашены. Через каждые несколько шагов Нил останавливался и прислушивался.

Он преодолел уже три четверти кольцевого коридора, когда увидел вдали солнечный свет. Там была дверь с квадратным окошком. Окошко было затворено, но неплотно. И сквозь щель пробивался яркий луч Таира. Выход.

Нил положил Биорка и Эака на каменный пол и сел, привалившись спиной к прохладной стене. Оба воина были по-прежнему без чувств. Ничего, Этайа поможет! Собственная сила сына Биорка была сейчас на исходе, он ничего не мог сделать, чтобы вернуть их в сознание.

— Тор Благородный! — прошептал он сквозь стиснутые зубы, вспомнив о своей ошибке.

— Надо идти! — сказал Нил сам себе и поднялся. Он чувствовал, что там, за дверью, — люди, но надеялся: они не станут мешать «Хаору». Пусть ему только позволят добраться до Этайи! Фэйра вызволит! Он надеялся на это, потому что больше надеяться было не на что. Он был воином и не привык сдаваться. Выход всегда есть. Пока ты жив. Так учил отец. Сейчас выход — дверь впереди. Главное — выбраться из логова колдуна. Любое другое место будет заведомо безопасней. Лишенный своего Дара, он все еще воин и маг, хотя вторая ступень не больше, чем вторая ступень. Королева не выдаст «Хаора» просто так! Он восстановит силы! Отец что-нибудь придумает. Боги помогут им! Нужно только покинуть цитадель Ди Гона. Нил сумеет поладить с кем угодно. Кроме сирхара.

Великан наклонился, чтобы поднять Эака, когда наружная дверь распахнулась и толпа вооруженных людей хлынула в коридор. Нил реагировал медленно. Ему понадобилось целое мгновение, чтобы взяться за меч Эака. Меч не вынимался из ножен. Меч Асенаров!

Нил остро пожалел, что не взял собственного меча. Тонгорцы преодолели уже половину коридора. Топот, возгласы, лязг железа… Рука Асенара! Нил присел, схватил вялую руку Эака, положил на эфес, накрыл своей… И выдернул меч из ножен! Поздно! Волна нападавших уже накатилась, накрыла его!

Нилу опять помогла случайность. Первый из бегущих занес оружие. Но бежавший сзади, подталкиваемый другими, налетел на первого, и тот, споткнувшись, ударить не сумел, а, перелетев через стоявшего на коленях Нила, грохнулся на пол. Кто-то ухитрился рубануть великана по спине, но кольчуга выдержала удар. А потом сразу несколько человек повалились на Нила, закрыв его собственными телами. Образовавшаяся свалка на какое-то время удержала остальных.

Нужно было быть Нилом Биоркитом, чтобы встать, придавленному тяжестью восьми упавших воинов в полном вооружении. Нил встал. Встал, стряхнул с себя тонгорцев… Для того, чтобы попасть под удары других. Но теперь он был вооружен. И как вооружен!

Коридор узок: лишь четыре человека могли одновременно пройти по нему. И не более трех могли сражаться плечом к плечу. Первую тройку Нил срезал одним ударом. Несмотря на кольчуги и латы. Вскочив на груду тел, великан положил еще троих и отскочил назад. Когда новые воины перебрались через гору живых и мертвых, их ждал клинок Нила. И следующих. Потом напирающие сзади швырнули на него еще троих. На его меч. И эти трое были уже не солдаты, а жрецы в полосатых балахонах. На них не было ни кольчуг, ни шлемов. И вооружены они были как попало. И дальше была такая же обезумевшая толпа жрецов, размахивающая ножами, мечами, копьями. И они все лезли и лезли, будто подгоняемые чьей-то волей, лезли, как хриссы, и падали под ударами Нила, как спелые колосья во время жатвы.

Нил берег силы. Напор стал немного слабее, потому что новым жрецам приходилось карабкаться по скользким от крови телам павших. Но это не останавливало их. Нил рубил и колол. Колол и рубил. Он отсекал руки, раскраивал головы, вспарывал не защищенные сталью животы, пронзал разодранные в безумном вопле рты. Нил потерял шлем с парящим драконом. Кольчуга защищала туловище, но по ногам струилась кровь от множества мелких порезов. Где-то впереди остались Эак и Биорк. Они были завалены телами врагов. Нил надеялся, что эта масса не задушит их. Он мог на это надеяться, так как уложил их у самой стены. Но он не был уверен, имеет ли это значение. Он рубил и колол. Колол и рубил. Сто минов коридора были завалены телами. Некоторые еще шевелились, кричали, когда живые наступали на них. Рубил и колол. Колол и рубил. Он взял меч в левую руку, потому что правая больше не поднималась. Впрочем, левой рукой он владел даже лучше. Вверх, прямо, наискось, вверх. Руки Нила были по плечи в крови. Прямо, вниз, наискось, вверх. В чужой крови. Наискось вниз. Стены коридора были забрызганы кровью на высоту человеческого роста. На длину тела мертвеца! Вниз, прямо, вверх. Кровь брызгала на грудь Нила, на живот, в лицо. Он не вытирал ее, только смаргивал, когда капля попадала в глаз.

«Вот я и посвящен Хаору! — подумал он, вспомнив рассказ мальчишки-жреца там, у подземного Храма. — Ты рад, кровожадный бог Тонгора?» Нил улыбался, а рука продолжала двигаться: вверх, вниз, наискось… Никаких приемов. Лучший воин Севера против тысячи безумцев! Как их много! Очень простые движения. Так, наверно, косят траву. Наискось, вверх. Двести минов коридора. Сколько их? Сто, тысяча, десять тысяч? Все жрецы Тонгора? А сколько в Тонгоре жрецов?

Нога споткнулась о ступеньку лестницы. Нил потерял равновесие. Будь у него противники, умеющие держать меч, он был бы мертв. Или лишился ноги, что одно и то же. Но те, что лезли на него, были неповоротливей галерных рабов. И прошли двести минов по телам товарищей. Такое охлаждает пыл, но жрецы обезумели! Нил поднялся на пару ступенек и увидел дверь в наружной стене. Закрытую дверь. Он порадовался — сомнительная радость! Каким бы искусным магом ни был Ди Гон, воин он никудышный. Если бы на Нила напали с двух сторон, ему не устоять!

Поднявшись на десять ступеней, Нил понял, что поток иссяк. Верней, запружен. Дюжины мертвецов хватило, чтобы забить лестницу. Нил перевел дух и опустился на ступеньку. Там, с другой стороны «пробки», копошились и кричали. Воин не беспокоился об этом. Просто сидел, свесив тяжелые руки, полузакрыв глаза. Не думал, не строил планов спасения. Просто сидел. Полхоры. Хору. Вечность. А потом услышал наверху негромкие (куда тише, чем вопли жрецов) шаги. И узнал их, встал, разогнул ноющую спину и начал подниматься по лестнице. Ди Гон шел навстречу сыну Биорка. Шел неторопливо. Улыбался. Довольный, как котоар, выследивший добычу и знающий, что она от него не уйдет. Шел по темному коридору, и по его походке, по точной постановке ноги, обутой в удобный кожаный сапожок, Нил понимал, что сирхар видит в темноте так же хорошо, как и он сам.

Нил стоял перед ним с мечом в руке, но Ди Гон не касался Хлыста. Он шел так беспечно, будто не вождь Норна перед ним, а ребенок.

Нил не чувствовал страха. Только оцепенение. Он видел, как приближается Ди Гон, понимал, что нужно сделать бросок, пока еще возможно… Но стоял. И лишь когда колдун оказался в трех шагах от него, собрав всю свою волю, великан рванулся… И Ди Гон заглянул ему в глаза, сказал несколько слов… И воля черного мага отняла у Нила тело. Сознание осталось свободным. Он мог видеть свои обагренные кровью руки, но рук не чувствовал. Их не было.

— Вот так! — удовлетворенно проговорил маленький человек на своем отличном астроне. — Маг второй ступени? Для мага второй ступени ты даже хорош! — И коснулся его Хлыстом. Не огнем — палочкой. — Вложи меч в ножны и ступай за мной.

И Нил покорно вложил меч в ножны и пошел за ним. А сирхар шагал впереди, и на губах его играла довольная улыбка.

Глава седьмая

«Две пары крепких ног торопливо пылили по Соленому Тракту. По обе стороны высились пахнущие свежестью бархатно-черные стены леса. Желтая круглая луна висела прямо над дорогой и нахально светила в вспотевшие лица.

— Топ-топ, топ-топ! — дробили тишину сапоги, подбитые шершавой кожей саркула.

— Разорви магрут этих сансунов! — выдохнул один из шагавших и сплюнул в дорожную пыль жеваный комок.

— Не ворошись, Хен! — сказал второй, ширококостный, поджарый, с коротко остриженной светлой бородкой и смуглым лицом армэна.

Второго звали Хромой Бык. Когда-то он был лучшим десятником во всей Тианне. А может, и во всем Коронате. Когда-то. А теперь он был немолод, хром и спокойно доживал свою богатую событиями жизнь в собственном доме на собственной доброй тианской земле, с собственной женой и еще кое с кем.

Что же до первого, то он был не столь славным, но тоже десятником. И тоже — в прошлом. А хромой был его другом, больше, чем другом, — побратимом. И, конечно, был рядом с ним в эту ночь, на этой самой дороге. А где ж им еще быть, если за хору до захода у старого Хена украли дочь.

— Точно знаешь, что старый сансун в Атуане? — спросил Бык.

— Уна не Мона! Где ж ему быть, если сансуныш девок среди бела дня ворует?

— Вот те и доброе вино! Вот те и осадок! — захихикал Хромой Бык, вспомнив поговорку. — А уж каков хриссеныш! Спер девку прямо от отцовых ворот, собачий потрох! — и захохотал еще пуще, но вдруг осекся: — Извини, братец!

— Пустое! Сам бы смеялся, кабы девка не моя! Ты уж помоги мне ее вызволить, Бык?

— Не робей! Разделаем щенков, как… щенков! Га-га-га!

— Уж да! Щенков! Не менее десятка! Хорошо, старик дружину с собой забрал!

— Ой, напугал! Ху-ху-ху! Га-га-га! Десятка! Да я, брат, да мы их… Десятка! И колдун-недоучка, балабол атуанский! Ты, старый, вспомни, как мы на юге!.. Га-га!

— Не люблю колдунов! — заявил Хеи и прибавил шаг. — Как завижу — рука враз к мечу!

— Уж ты всех в один мешок! — вступился за колдунов Бык. — Кабы не Киун-маг, быть бы мне без ноги! Ты прыть-то убавь, к свадьбе поспеем!

— Так то маг, а то — колдун! Сравнил бабу с девкой! Все! Не болтай! Устанешь!

До поворота топали молча, а потом хромой спросил:

— Слышь, брат, небось девка твоя сансунову щенку глазками играла?

— А хоть бы и так? Что ж, коли тебе девка подмигнет, так хватай ее и насильничай? Я ему… охоту отобью!

— Вот! Слышу доброе слово! А то: десяток мечников, десяток мечников! А ну как они тебе отобьют? Что ж старуха твоя скажет? Ну ладно те! Не хмурься! Сказал: одолеем, значит, так тому быть! Десяток сопляков! Невелика сила!

Замок вырос неожиданно. То лес да лес, и вдруг — луг, а за ним — башня в сорокаминный рост!

— Не спят! — удовлетворенно заметил Бык. — Огни теплятся!

— По мне, так лучше б спали! — проворчал Хен.

Старики прибавили шагу.

— Крепость! — пренебрежительно бросил Бык. — Ни те рва, ни те стен пристойных! Времена!

Хен промолчал.

Через десять минт они подошли к черным, окованным железом дверям. Бык пихнул их рукой, и, к его удивлению, они, скрипнув, приоткрылись.

— Времена! — только и сказал Бык. — Ты, братец, вперед давай, а я — в окошко. Они тут низенькие! Как у моей соседушки! — и хихикнул.

Хен кивнул, и старики разошлись.

Отец украденной вошел в замок.

„Сопляки!“ — подумал он с пренебрежением. И, вынув меч, вошел в темную парадную.

В замке было темно, пыльно и пусто. Хен опасливо крался по темным комнатам, пока не заслышал впереди громкие голоса и пьяный гогот.

Что-то большое и теплое ткнулось в шею Хена. От неожиданности старый солдат чуть не завопил. Пахнуло гнилым жарким духом: огромный старый таг пялился на него из темноты.

— Пшел! — зашипел на него Хен. И таг отошел.

Вот она, комната, из которой голоса! Хен почувствовал, как гнев упирается в горло. Крепким еще плечом он врезал по двери, и она распахнулась, ослепив его сиянием светильников.

Восемь парней обалдело уставились на него.

Оброненные кости со стуком упали на пол.

— Я вас! — грозно закричал Хен и, воздев меч, ринулся на них.

Верно, что парни были не ахти какими вояками. Иначе пристукнули бы Хена, когда он, как ослепленный фрокк, пялился на фонари. Но все ж они были не такими увальнями, чтоб дать угробить себя какому-то старику.

Хен секанул мечом ближнего парня. Еще двадцать иров назад он зарубил бы его, как овцу. Но то — двадцать иров назад. Парень увернулся, а его сосед, схватив тяжеленный стул, треснул Хена по руке.

Это самому себе старый Хен казался грозным. Для этих ребят он был старый баран, кому лишь нонторов погонять. Впрочем, им повезло, что они так быстро его обезоружили. Не повезло Хену.

Кулак врезался ему в скулу и отшвырнул к стене.

— Ты кто таков, старик? — один из парней навис над ним.

Хен молчал, и острый носок модного сапога врезался ему в ребра.

— Эй, погоди! Я его знаю! — сверху спускался Унсен, молодой сансун. — Ты зачем сюда приперся, дед?

— Отдай девку! — крикнул ему с пола Хен. — Пожалеешь, если не отдашь!

Все компания разразилась хохотом.

— Ну ты уморил, дед! — проговорил Унсен, вытирая выступившие на глазах слезы. — Девку! А я про нее и забыл! Хорошо, что напомнил! Славная девчушка у тебя, дед! Не робей, я тебе ее отдам! Попользуюсь немного — и отдам! Без убыли отдам! А то и с прибылью!

Парни заржали еще пуще.

Хен вскочил с пола, но, получив по затылку, повалился навзничь. Перед глазами его плыли огненные круги, откуда-то издалека доносился голос, но слов было не разобрать. А потом струя холодной воды окатила Хена и привела в чувство.

— Тебе лучше, старик? — спросил Унсен. — Лучше? Так девку я тебе, может, прямо сейчас отдам! Вот прямо сейчас попробую — и отдам, ежели не понравится. Ни мне не понравится, ни ребятам! Так, парни, справедливо будет? Если нам не понравится, отдадим девку деду? Ай, Ряха! Сбегай наверх за девчонкой. Не гонять же папашу? Уважим старость?

— Не ходи! — попросил Хен. — Не ходи, отцом твоим, матерью, — не ходи!

— А Ряха у нас сирота! — засмеялся Унсен. — Да, Ряха? Мы ему вместо родни!

Парень обернулся к Хену и постучал себя согнутым пальцем по лбу:

— Ты че-т не то болтаешь, дед! — И побежал вверх по лестнице.

Парни снова заржали. А потом раздался глухой, чмокающий удар, стук… и грузное тело Ряхи съехало вниз. Лоб его, горло и грудь пересекал прямой кровавый рубец.

А Бык, прихрамывая, уже спускался следом, и в одной руке у него был меч, а в другой — круглый страшный предмет, с которого капала кровь.

— Прости, брат! — крикнул он Хену. — Подзадержался я! Сам знаешь, сначала — колдун, а потом уж — шушера! Что приуныли, мальчуганы! — бросил он онемевшим парням. — Драться будем или как? Лови, косоглазый! — И швырнул Унсену отрубленную голову, которую держал за волосы.

Унсен с отвращением отбил ее рукой и закричал:

— Что надо тебе? Что тебе надо в моем замке, хромой? Пошел прочь, или мой отец…

Бык сделал стремительный выпад, и Унсен с воплем повалился на стол. Меч Быка рассек ему панталоны. И поджилки на обеих ногах.

— Я — хромой! И ты — хромой! — засмеялся Бык. — Эу, малыши-глупыши, берите мечи! Бери меч, старина Хен! Хо! Будем веселиться!

Но парни приуныли. По их лицам видно было, что им не до веселья.

— Убейте их! Убейте! — выл искалеченный сансун.

Но без толку.

— Марш за девкой! — рявкнул Бык на одного из парней. И другому: — Живо во двор да запряги возок! И не вздумай удрать, хриссеныш! Найду — кишки вон! А я на-айду! Вы, трусы, перевяжите сопляка! Пока не сдох! Отбегался! Довольно с него, Хен? Или…

— Довольно! — сказал Хен, отжимая воду из волос. — Спасибо, побратим!

Через полхоры они уже катили по дороге в повозке, запряженной четверкой ухоженных тагтинов.

— Совсем сгнила молодежь! — рассуждал Бык. — Совсем сгнила!

— Время такое! — отвечал Хен, поглаживая спящую дочь по теплой спине.

— И то! — Бык подхлестнул тагтинов. — Тяжковато им, молодым! Как людьми стать? Войны-то нет!»

СУНСИ ТИНИАНСКИЙ. «СМЕШНЫЕ ИСТОРИИ»

— Вечно нам достается самая грязная работа! — процедил Начальник Королевской хогры, обращаясь к брату-близнецу.

— Да уж! — согласился тот. — Королева, похоже, подарила нас этому мяснику!

Два тонгорца, сидя в высоких седлах, наблюдали, как солдаты выволакивают наружу трупы и укладывают их на возы. Урры, чуя запах человеческой крови, беспокойно ворчали. Зато нонторы, попарно запряженные в возы, флегматично перетирали жвачку, лишь время от времени взмахивая хвостами и задирая головы, чтобы посмотреть на тучи унратенр, черных пожирателей падали, кружащихся в вечернем небе. Цепочки солдат непрерывно, как мигрирующие крабы, двигались от двух открытых дверей к возам и обратно. С нагруженных повозок доносились стоны. Там были не только мертвые. Но приказ сирхара был однозначен: всех.

Около каждой из дверей грудами лежало оружие.

— Я-то надеялся, что этот новоявленный Хаор придержит мясника! — сказал один из братьев другому. — Помнишь, он запрещал Приношения?

— Надейся! — сказал второй хогран. — Бьюсь об заклад: полосатые сами порезали друг друга!

— Принято! — обрадовался первый хогран. — С тебя — выпивка!

— Это почему же?

— А погляди сюда! — Он ткнул пальцем в кожаной перчатке в сторону трупа, который сейчас несли мимо.

— Ну что? Дохляк как дохляк! — отозвался второй.

— Нет, ты посмотри! — Он заставил брата подъехать ближе. — Посмотри на раны! Ну? Ты же воин? Разве это удар полосатого? Разве полосатый может ударить так?

— С меня! — согласился проигравший. — Эй, гляди, совсем пацан! — желая отвлечь внимание от собственного проигрыша, закричал хогран.

— А? Где? — И, приглядевшись, солдату: — Ты, черноногий, неси этого сюда, да поаккуратней, хрисс тебя! Пацан, говоришь? — когда солдат положил тело у ног урра. — А борода у «пацана» тебе не знакома?

— Хаор! — восхитился второй хогран.

Перед ними лежал Биорк.

Начальник Первой Королевской хогры спрыгнул на землю и пощупал пульс на шее туора.

— Живой! — изрек он удовлетворенно.

— Один здесь, значит, и второй?.. — подумав, предположил его брат.

— Не иначе! Иди-ка, брат, погляди, что выносят, а я поищу на возах. Зачем им умирать? Такие славные парни!

— А сирхар? — сомневался второй хогран.

— А что сирхар? Они же не полосатые! — И, хитро посмотрев на брата: — Не так?

— Годится! — кивнул второй.

Минту-другую спустя первый хогран углядел на одном из возов ногу в испачканном кровью, когда-то белом трико. Он пощупал ее: нога была теплая.

Хогран кликнул солдат, и те быстро извлекли из окровавленной груды тело аргенета.

— Этот-то вряд ли жив будет! — сказал, подъехав, второй. — А красавцем ему и тогда не быть! — с брезгливой гримасой глядя на обгоревшее лицо.

— Ты что, лекарь? — недовольно поинтересовался первый. — Это же наш брат, боец! А ты его — в падаль! Что ж, если не красавчик, так скормить его унратенрам?

— Да я не против, — смутился второй. — Возьмем и его. Конечно, возьмем, что говорить. Ты, трупонос! — гаркнул он одному из солдат. — Дом наш знаешь?

— А то! — солдат тут же отпустил ноги жреца, которого нес, и его напарник, едва не упав, разразился потоком ругательств.

— Заткни пасть, хрисса! — беззлобно бросил ему солдат. И, радуясь поводу увильнуть от неприятной работы, рысцой подбежал к начальникам.

— Возьми пустой воз, положи на него этих двоих и вези к нам! Скажешь брату… Ничего не говори, сам сообразит! Пшел!

Солдат со всех ног бросился к ближайшей упряжке.

— Где ж их господин? — задумчиво проговорил первый хогран. — Мясник-то мог и собственного бога выпотрошить!

— Ты все же не болтай! — урезонил его второй. — Как-никак он сирхар и Верховный Жрец. Все слышит и видит, говорят! Бессмертие дарует опять-таки. Сам же видел!

— Видел-то видел, да где они теперь, бессмертные? С тех самых пор и пропали? Может, давно уж померли: шутка! — мечом насквозь пропороть! Нету — и весь разговор!

— А ты все же не болтай, брат! — обеспокоенно проговорил второй хогран.

Наполненные возы один за другим отъезжали от дома сирхара. Хозяин не показывался. Братьям надоело смотреть на изрубленные тела жрецов. Они вынули мечи и затеяли шутливый поединок. Таир коснулся вершин Черных Гор. В небе глубокого синего цвета, намного выше привлеченных запахом смерти унратенр, парил бронзовый дракон.

— Вот теперь ты мне больше по душе, Неуязвимый! — издевательски сказал Ди Гон, озирая скованного Нила. Великан не ответил. Ди Гон вернул ему ощущение тела, но ничего, кроме боли, это сыну Биорка не принесло.

— Скоро ты станешь моим! — Колдун похлопал Нила по втянутому животу. — Но сейчас я хочу кое-что узнать! — Ди Гон отошел на пару шагов, чтобы посмотреть великану в глаза. — Ты понимаешь меня, мой друг?

Серые глаза Нила не выражали ничего.

— Я видел, — продолжал Ди Гон, буравя сына Биорка маленькими глазками, — как Дитя покинуло вас. Кто был с ним? Кто велел ему уйти?

Нил молчал. Он чувствовал, как маг пытается проникнуть в его мысли, но хоть это было Ди Гону не по силам.

— Не хочешь сказать мне такую малость? — притворно удивился колдун. — Не хочешь? Ну, ничего! Я сумею тебя разговорить, Неуязвимый!

Нил молчал. Взгляд великана скользил по гобеленам, висящим на стенах комнаты. Скользил, ни на чем не останавливаясь, но все замечая.

Это были собственные покои Ди Гона. Альков, маленький бассейн с фонтаном, мозаичный пол, два каплеобразных окна.

Над головой Нила нависала исполинская мраморная голова. Котоар. В каменные челюсти вмуровано кольцо, к которому цепями были прикованы руки северянина. А ноги Нила — к кольцам в огромных передних лапах. Издали могло показаться, что выглядывающая из стены каменная кошка держит его. Короткие цепи были достаточно прочны, чтобы удержать греамота. Будь у сына Биорка прежняя сила, можно было бы попытаться, но теперь…

Ди Гон взял Хлыст. Он отступил еще на пару шагов, и огненная лента вырвалась из короткого жезла. Длинный колеблющийся язык пламени, меняющий цвет от голубовато-белого до ярко-красного, с узким, будто взлохмаченным кончиком. Хлыст то замирал, то начинал извиваться, как живое существо. Он плясал, удлинялся, укорачивался. Не рука — мысль колдуна управляла им. Когда огненный язык завис в полумине от лица Нила, обдавая его жаром и запахом грозы, Нил почувствовал уважение к создателям такого оружия.

Колдун уловил эмоцию пленника, но принял ее на свой счет.

— Я слушаю тебя, друг мой! — произнес он голосом, в котором великан узнал собственные интонации.

Нил молчал.

— Кто это был?

Нил молчал.

— Не хочешь, — покачал головой Ди Гон. И кончик Хлыста коснулся груди великана. Как раз напротив сердца.

Кожа в месте прикосновения мгновенно почернела, зашипев, как жир на жаровне. Вокруг вздулся пузырь, и запах горелого мяса и волос тошнотворной вонью наполнил комнату.

Впервые с того момента, как Нил лишился Дара, знакомая ухмылка растянула губы великана. В сузившихся глазах вспыхнул насмешливый огонек.

— А ты дурак, Катышок! — проговорил он. — Как тебе только пришло в голову пытать меня?

— Поговори еще! — Колдун убрал Хлыст, но не выглядел обескураженным. — Я рад, что ты не откусил себе язык! Что же до Катышка, Неуязвимый, то он умер и не обидится. А хочешь ты знать, что ждет тебя? — Лицо колдуна перекосилось от злобы.

— Не откажусь.

— Ты не умрешь!

— Не могу в это поверить! — насмешливо отозвался Нил.

— Поверишь! Душу твою… я отдам тому, чье имя ты присвоил, Неуязвимый! Душу! А тело, тело я оставлю себе! Ты понял меня? Ты станешь утунром! Утунром, Нил Биоркит! Будешь служить мне, подавать мне вино, убивать моих врагов! И твоих друзей, кстати! Нравится? Зато ты снова станешь Неуязвимым, мой друг! Правда, от тебя будет немного вонять! Но я потерплю. А первое, что ты сделаешь, Нил-утунр, ты знаешь? Первое: я пошлю тебя к твоей фэйре! Я, знаешь ли, не люблю фэйров, противны они мне! А ты любишь, Неуязвимый! Потому пойдешь отрежешь ее перламутровую головку и принесешь мне! А лучше принеси мне ее живой, Нил Биоркит! Хочу позабавиться с ней! Никогда не держал в руках настоящей живой фэйры! А ты хочешь позабавиться с ней, Нил Биоркит? По глазам вижу: хочешь! А? Боишься? Ссышь, плосколицый? Правильно! Но, когда я сделаю тебя утунром, ты не будешь бояться! Ничего не будешь бояться! Чего бояться утунру, если он уже утунр!

Нил с каменным лицом прослушал весь монолог, а когда черный маг оборвал речь дребезжащим смешком, покачал большой, покрытой запекшейся кровью головой:

— Ты больше чем дурак, Катышок, Темная Лапка. И мне жаль тебя, а потому я скажу, кто увел твоего демона.

— Кто? — спросил весь напрягшийся Ди Гон.

— Тор!

— Ты врешь! Ты видел его?!

— Я его звал. Можешь мне не верить! — Нил ухмыльнулся. — Лучше бы тебе не верить, а то скверно будешь спать!

— Не верю! Я сам знаю, кто это был! Одиночка! Он увел Дитя, но побоялся остаться, чтобы попробовать вот это! — Колдун потряс Хлыстом. — Но он еще попробует, если не угомонится! И демон жив, я чувствую!

— Это был не Сегейр, — спокойно сказал Нил. — Сегейра я знаю. И ты его знаешь. И знаешь, что это был не он, иначе не паясничал бы передо мной. А насчет утунра… Что ж, попробуй, Катышок! Маг ты серьезный. Но со мной тебе не совладать. И все же попробуй!

— Попробую, не сомневайся! — пообещал Ди Гон. — Сегодня не тот день, а завтра, клянусь головой Хаора, ты станешь моим! А до завтра будешь висеть здесь. А чтобы ты не донимал меня болтовней, молчи!

И Нил онемел.

— Уж с тобой я как-нибудь справлюсь! — сказал колдун и вышел.

Этой ночью Санти приснился странный сон.

Он увидел себя на вершине поросшего голубой травой холма. Внизу, слева от него, текла река. Справа он видел уходящие вверх холмы, а за ними — горы, вершины которых тонули в плотных облаках.

Слева от Санти стоял воин, державший сиреневый стяг с гербом. Герба было не разглядеть, потому что ветра не было и шелковое полотнище обвисло на коричневом полированном древке.

На Санти были полные доспехи воина, но привычное тело, казалось, не замечало тяжести.

Не оглядываясь, Санти знал, что позади, за спиной, в двадцати длинных шагах сомкнутыми рядами стоят воины. Его воины. Лучшие. Ветераны. А впереди, минах в ста, — другое войско. Он видел только первую шеренгу, потому что дальше начинался склон.

Войско. Серые плащи и поблескивающие острия копий.

От шеренги отделился человек и двинулся к Санти. Капюшон серого плаща был откинут, и на стальном полушарии шлема идущего блестели лучи Таира. Был день.

В вытянутых руках человек торжественно нес длинный предмет. Было очень тихо. Человек подошел ближе. Санти слышал, как поскрипывает свежая трава под его сапогами. Бородатое лицо человека было ниже значка на нагруднике Санти. Туор. В трех шагах он остановился:

— Туринг Сванте Улайвсон приветствует Адальга, сына Родрика, внука Асенны!

Каждое слово, казалось, повисало в неподвижном воздухе.

— Адальг, сын Родрика, приветствует Сванте Улайвсона, туринга!

Санти не узнал собственного голоса, низкого и мощного, как боевая труба.

Воины за спиной ударили в щиты рукоятями мечей, и воздух над холмом вздрогнул, как от удара грома.

— Я, туринг Сванте Улайвсон, вручаю тебе, Адальг, сын Родрика, в знак великой благодарности и уважения, которое народ мой заявляет твоему народу, сей дар!

Длинный предмет, который туринг держал в руках, был завернут в плотную алого цвета ткань. Туор медленно развернул ее, и Санти увидел меч в белых, как молоко, ножнах. Без единого узора или украшения. Такой же простой была и рукоять.

— Прими! — сказал туринг и протянул меч Санти.

Юноша увидел свои руки, в толстых кожаных рукавицах, с нашитыми сверху полосками металла. На левой руке у него был боевой браслет с четырьмя шипами. Руки эти приняли меч, и Санти поклонился.

Туор ответил ему таким же медленным поклоном, и за спиной Санти рукояти мечей второй раз ударили в стальные щиты.

— Принимаю и благодарю! — произнес губами юноши тот же мощный голос.

— Сними рукавицу, Адальг, сын Родрика!

Санти стянул латную рукавицу с правой руки и положил ладонь на белую шершавую рукоять.

Посмотрев на эту руку, Санти удивился — то была его собственная рука. Немного более жилистая и смуглая, но его, Санти.

— Пусть меч увидит свет! — воскликнул туор. — Луч Таира еще не касался его. Пусть клинок увидит свет в твоей руке, Адальг!

Движением, привычным, как вздох, Санти-Адальг выхватил меч, и гул за спиной показал, что не только Таир, но и воины увидели и узнали клинок. Светлое, с серебристым отблеском, лезвие из бивня саркула. Оно было белее, чем те два клинка, которые он, Адальг-Санти, видел прежде. Но то был, без сомнения, он, бивень саркула. Драгоценный дар! Понятно, почему на ножнах и рукояти нет отделки.

— Ты взял меч, сделанный отцами наших отцов! — провозгласил туринг. — Ты удостоен! Бессмертен меч сей. И сила богов, заключенная в нем, бессмертна. Твой род, Адальг, сын Родрика, внук Асенны, да хранит его вечно! Нет магии, что сможет опутать сыновей рода твоего, когда они сжимают сей меч. Сила богов, живущая в нем, охранит твою волю и твою руку, а рука да совершит остальное! Я, туринг Сванте Улайвсон, говорю: ты, сыновья твои, сыновья сыновей твоих — друзья наши по крову и крови! Будет так!

— Я, Адальг, сын Родрика, говорю: будет так!

Адальг-Санти вскинул меч над головой, и в третий раз грянул гром.

Туор повернулся и пошел к своим, а затем все серое войско минмэннис начало спускаться с холма к реке, где удерживаемые якорями, подняв прямоугольные серые паруса, стояли туорские дракены.

Адальг ждал, пока дракены подняли паруса и, подгоняемые дружными ударами весел, двинулись вверх по реке. Только тогда он вложил меч в ножны и повернулся к застывшему войску…

Санти лежал на животе, подперев ладонями подбородок, и задумчиво глядел на Ронзангтондамени потемневшими изумрудными глазами. Он только что закончил говорить и теперь просто смотрел на озабоченное лицо Женщины Гнона.

— Это все? — спросила она.

— Ты теперь знаешь столько же, сколько и я, — сказал юноша. — Ты все еще хочешь помочь?

Лицо Ронзангтондамени окаменело.

«Ты ее оскорбил!» — пришла мысль Этайи.

— Я не уверен, что ты сможешь помочь, и я совсем не хочу принести тебе беду, Ангнани! — быстро сказал юноша. — Мне ведь не безразлично, что с тобой будет! Позволь мне не жалеть о том, что я тебе все это рассказал!

— Он прав, Генани, сестра! — подтвердила Этайа. И, мысленно, Санти: «Молодец!»

Ронзангтондамени посмотрела на нее, потом снова на Санти. Она думала. Но недолго. Тонгрийка подняла руку и выпятила нижнюю губу.

— Я — Женщина Гнона! — надменно сказала она. — Через три хоры здесь будет триста всадников! А через десять хор — тысяча. А если этого мало — десять тысяч! У меня достаточно сестер в Тонгоре!

— Но в твоем селении меньше мужчин… — начала Этайа.

— Я отозву их из Королевских хогр! То же сделают и другие! — Она хлопнула в ладоши. Появился слуга.

Ронзангтондамени бросила ему несколько слов на тонгриа. Брови слуги полезли на лоб, но он кивнул и вышел.

«Она сделала это», — сообщила Санти Этайа.

— Через три хоры у тебя будет триста солдат! — заявила тонгрийка. — Что еще?

Свист рассекаемого крыльями воздуха заставил их посмотреть вверх.

Над домом кружил бронзовый дракон. Он опускался. Широкие треугольные крылья гнали ветер, от которого заговорила листва на фруктовых деревьях. Вытянув когтистые лапы, дракон искал место, чтобы сесть. Крыша дома не казалась ему достаточно прочной. Глаза Санти вспыхнули: он никогда не видел дракона вблизи.

Наконец бронзовый решился, замахал крыльями и вцепился когтями в загнутый край крыши. Край выдержал. Дракон, наклонив голову, оглядел сидевших внизу людей, потом опустил одно крыло, свесив его почти до самой земли, и по нему скатился мальчишка. Он упал на спину в мягкую поросль клумбы. Дракон толкнулся вверх и, часто ударяя крыльями воздух, стал подниматься в небо.

Мальчишка вскочил, отряхнулся и отвесил поклон:

— Я — Гестион! Приветствие! — воскликнул он. — Учитель послал меня!

— Приветствие и тебе, летающий на драконах! — быстро оправившись от удивления, сказала Ронзангтондамени. — Ты — маг?

— Ученик мага! — вмешался Этайа. — Иди к нам, дружок! Что сказал тебе Учитель?

— Он сказал… Можно я сяду?

— Садись.

— Он сказал: Прекрасная из таироволосых! Помоги!

— Больше ничего?

— Только это.

— Где он сам?

— В западных горах. Так он сказал.

— О чем он? — спросил Санти.

— Он — ученик Одинокого. Просит помочь Нилу. И прислал дракона.

— Дракона? Почему же ты тогда отпустил его? — обратился Санти к мальчику.

— Я его не отпускал! Он сам улетел! — недовольно ответил Гестион.

— Не тревожься! — сказала фэйра. — О драконе сказал сам дракон. Это я отпустила его. Если я позову, он придет. Но я не позову.

— Почему, Этайа?

— Я не могу вмешиваться, — Санти показалось, что он уловил в голосе фэйры сожаление. — Чтобы не пробудились другие.

— А я? — спросил Санти. — Я — могу?

— Ты можешь. Но это не твое. То, что ждет побежденного, — хуже смерти! — И мысленно: «Это не шутка, Туон! Твое будущее сейчас — как круги на воде. Я боюсь за тебя, Туон!»

Санти заколебался. Обе женщины смотрели так, словно от его решения зависела их жизнь. Но ни одна не взялась бы ответить за него.

— Этайа, ты знаешь, где Нил?

— Да. На одном из верхних уровней Дома Сирхара! — мысленно она показала ему место.

— Дракон! — сказал юноша. — Позови дракона! Я смогу управлять им?

— Я смогу! — торопливо проговорил Гестион. Он один не сомневался в выборе Санти. Потому что был всего лишь на полдесятка иров младше юноши.

— Позови дракона, Этайа!

— Санти! — с мольбой в голосе сказала Ронзангтондамени. — У меня только восемь телохранителей! Подожди три хоры!

«Этайа, покажи мне Нила!»

«Только его глазами».

«Как можешь!»

«Смотри!»

— Я не буду ждать!

— Поднимайтесь на крышу! — сказал Этайа. — Я позвала дракона!

— Сирхар!

Ди Гон обернулся так резко, что отшатнувшийся жрец едва не упал.

— Я приказал не беспокоить меня в Храме! — рявкнул колдун.

— Но, сирхар, ваша… Приближенная Королевы! Она настаивала! Она велела передать: к дому Женщины Гнона уже дважды прилетал бронзовый дракон!

— Тысяча демонов! Почему не доложили сразу?

— Я… Мы… Мы боялись, сирхар!

— Дурак! Впрочем, нет, все правильно. Я доволен! — Он похлопал по щеке окончательно растерявшегося жреца. — Проследи, чтобы все было готово к Приношению! — И поспешил к выходу из подземелья.

Дракон мягко опустился на плоскую крышу дома сирхара, спугнув обосновавшихся здесь унратенр. Падальщики с недовольным шипением снялись и закружились над драконом и теми, кого он принес.

Гестион спрыгнул на обшитую железом крышу.

— Как мы попадем внутрь? — спросил он.

— Я, а не мы! Ты останешься здесь! — Санти внимательно разглядывал поверхность крыши, ища люк.

Лицо мальчика приняло обиженное выражение.

— Почему? — спросил он.

— Потому что, если мы оба уйдем, дракон улетит! Ты, кстати, сумеешь удержать его?

— Конечно!

Санти попытался сам настроиться на дракона, но его теперешние мысли были слишком тревожны, и дракон занервничал, почувствовав их.

Гестион велел зверю наклонить голову и положил ладонь на мигательную перепонку, затянувшую глаз. Дракон успокоился.

Круглая крыша, огражденная парапетом в три мина высотой, понижалась к центру. Там было отверстие для стока дождевой воды, затянутое сеткой. Санти оно не подходило.

«Здесь должны быть люки!» — думал он, обходя крышу по спирали.

И он нашел люк, не один — целых шесть. Но открыть их было непросто. Люки были сделаны так, чтобы быть вровень с поверхностью крыши и герметично закрывать отверстия. Щели были настолько тоненькими, что зацепиться было невозможно. Санти попытался поддеть их ножом, но только обломил кончик лезвия.

Юноша задумался. Возвратиться ни с чем он не мог. И времени у него тоже было немного: летящий дракон — слишком заметная штука. Наверняка сирхар уже идет сюда, даже если Этайа не ошиблась, сказав, что в башне его нет. Что за чушь лезет в голову? Фэйра не могла ошибиться! Дракон… Дракон…

Взгляд Санти упал на огромные лапы, заканчивающиеся острыми изогнутыми когтями.

— Гестион! — позвал юноша. — Ты можешь попросить его сковырнуть вот это? — Он тронул ногой крышку люка.

— Попробую, — сказал мальчик не слишком уверенно. И позвал дракона, который неловкими прыжками приблизился к нему.

Некоторое время они «беседовали», потом, наклонив треугольную голову, дракон принялся изучать поверхность крыши.

— Он понял! — обрадовался Гестион.

Дракон поскреб лапой люк. На ржавой крышке остались глубокие царапины. Бронзовый перенес тяжесть тела на основание хвоста, поднял лапу и обрушил ее на крышку.

Крышка со звоном вылетела из гнезда и, упав, откатилась к ограждению. Дракон, переваливаясь, отошел на несколько шагов.

Санти заглянул в дыру: железная лестница спиралью уходила во тьму. Четыре сломанных запора болтались по краям отверстия.

— Я пошел! — сказал юноша.

Гестион показал сжатый кулак. Санти ответил тем же и нырнул в люк.

Лестницей не пользовались давно. Ступени покрылись толстым слоем мягкой пыли. Санти старался двигаться тихо и осторожно, но вряд ли у него это получалось. В отличие от Нила и туора, он не видел в темноте, а то внутреннее зрение, которым он недавно научился пользоваться, здесь почему-то не открывалось.

Он смутно ощущал каменное тело башни, наполненное чем-то вязким, пористым… Не на физическом уровне, конечно. И здесь, внутри, Санти был полностью отрезан от остального мира. Магия Дома Сирхара как бы запечатывала тех, кто оказывался внутри.

Мелкая пыль щекотала ноздри. Подошвы негромко звякали о ступени. Санти держался рукой за шест, вокруг которого «вилась» лестница. Он пытался считать ступеньки, но сбился. Сверху, с крыши, через открытый люк, до него доносились звуки: шаги Гестиона, скрежет драконовых когтей, хриплые крики унратенр. Внизу, там, куда спускался Санти, было тихо.

Лестница кончилась, и Санти едва не стукнулся лбом о дверь. Ощупав ее руками, он убедился, что дверь заперта. Санти обследовал тесное помещение, в котором оказался, и нашел решетку. За ней было пустое пространство.

Когда, взявшись за прутья, Санти как следует потянул, решетка подалась и образовалась щель, достаточная, чтобы юноша смог в нее протиснуться.

Он оказался в тоннеле квадратного сечения, уходящем влево и вниз под углом градусов двадцать. Выбора не было, и Санти начал осторожно спускаться. Слабый ветер все время дул ему в лицо. Тоннель был достаточно просторен, чтобы идти, не задевая стен и только чуть-чуть наклонившись.

Юноше показалось, что спуск длится целую вечность, но вряд ли он занял больше нескольких минут. Просто в темноте, не зная, куда идешь, трудно сохранить чувство времени.

Но вот тоннель кончился, и Санти оказался у такой же железной решетки, что и наверху. Ему не составило труда вынуть ее. Юноша выбрался из вентиляционного канала и пошел по полутемному кольцевому коридору.

Прошел он не больше сорока минов, когда впереди послышались шаги, сопровождаемые позвякиванием металла.

Санти замер. Он упустил момент, когда можно было удрать в противоположную сторону. Упустил, потому что буквально окаменел от страха. Он прислонился к стене коридора, вжался в нее так, будто она могла его спрятать. Теперь он увидел свет: блики на стенах. У идущего был фонарь. Ноги юноши подкашивались. Оружия у него не было, кроме маленького ножа с обломанным концом. Но и будь у него меч, Санти все равно не смог бы им воспользоваться: руки стали ватными. По спине потек холодный пот. Теперь он увидел идущего. Тонгорец, в доспехах, с коротким копьем в одной руке и светильником в другой. Воин двигался размеренным шагом: ни быстро, ни медленно. Фонарь освещал пространство в десять минов, и Санти воин пока не видел. Но непременно увидит, когда подойдет ближе.

Санти понимал, что надо действовать, но… не мог. Как он жалел в этот миг, что не обучился воинскому искусству! Тогда у него был бы шанс…

Солдату оставалось пройти каких-нибудь десять-двенадцать шагов — и он увидит Санти. Юноша распластался на стене. Лицо его, вероятно, было таким же серым, как сама стена. Он перестал чувствовать свое тело, он уже улавливал мысли солдата, однообразные, как стены коридора, по которому шел тонгорец.

Свет фонаря упал на лицо Санти. Юноша перестал дышать. Солдат заметил его. Юноша почувствовал удивление тонгорца. Нарастающее удивление с примесью страха. Солдат стоял рядом, держа фонарь в вытянутой руке. Их глаза встретились и… Санти мысленно чуть-чуть подтолкнул его. Это получилось непроизвольно, но солдат вздрогнул, моргнул, поставил на пол фонарь, потер глаза рукой, еще раз посмотрел…

— Померещится же! — пробормотал он по-тонгорски. Поднял фонарь и так же неторопливо двинулся дальше.

Ноги Санти подкосились, и он опустился на пол. Сердце прыгало, как бешеное. Он даже не в состоянии был испытать радость, просто сидел и переводил дух.

Но особенно рассиживаться у Санти не было времени, и не было никакого желания вновь встречаться со стражником. Потому отдых его длился не больше минты.

Санти миновал несколько запертых дверей и наконец нашел открытую, с непонятным значком наверху. За дверью была лестница, и юноша спустился по ней на один этаж; знак на двери обозначал уровень, где находился Нил. Дальше — короткий коридор. Санти миновал его без приключений. Коридор вел к покоям Ди Гона. К некоторому удивлению юноши, дверь была не заперта. Но, перешагивая через порог, Санти испытал странное сопротивление, словно разрывал тонкую пленку.

Юноша был готов к чему угодно, но ничего не произошло. Комната была просторна и уставлена дорогой мебелью, завезенной, видимо, из Короната. Вдоль стен висели старинные шпалеры тианской работы, неярко освещенные пробивавшимся через жалюзи светом. Санти, озираясь, пересек комнату и сквозь шелковый занавес вышел в соседнюю, немного побольше. Здесь света было довольно, но он был окрашен в красный цвет вставленным в большое овальное окно витражом. Витраж изображал летящее чудовище — пылающего чернокрылого демона с оскаленной пастью над полыхающими руинами. Работа была великолепная. И жуткая. Очарованный Санти несколько минт не мог отвести глаз от витража. Наконец, стряхнув оцепенение, поспешил дальше, и в третьей комнате, первым, что бросилось в глаза юноше, была огромная каменная голова котоара, а под ней — повисший на цепях Нил. В сравнении с каменным котоаром даже такой гигант, как сын Биорка, казался маленьким. Нил был без сознания.

Санти внимательно оглядел комнату. Полог алькова откинут, но широкое ложе пустовало. На низеньком столе, на агатовой поверхности, похожей на окаменевший срез древесного пня, Санти увидел нечто знакомое: меч Эака в забрызганных запекшейся кровью ножнах. Повинуясь внутреннему импульсу, юноша взял его. Удобная шершавая рукоять была покрыта легкой затейливой резьбой. И она пришлась точно по ладони Санти. И юноша испытал странный подъем: у него появилось ощущение, что это его меч. Совсем не так было, когда он держал в руках хорскую саблю Сурта. Санти разжал пальцы и, держа ножны левой рукой, посмотрел на эфес. И вдруг на какое-то время зрение его потеряло остроту, узоры расплылись, и Санти узнал меч. Он действительно держал его в руках. Прошлой ночью. Во сне. Тот самый меч, только в других ножнах. Нет, в тех же. Только они потемнели, и их, так же как и рукоять, украсила резьба. Как сказал когда-то Биорк? Меч Асенаров? Он сомкнул пальцы на эфесе и попытался вынуть меч из ножен. Клинок не поддавался. Он рванул посильнее. «Кровь, — подумал он, — кровь запеклась на клинке!» Санти покрепче сжал эфес и ощутил силу, таящуюся в мече. И он готов был поклясться, что за столетия, прошедшие со времен Адальга, сына Родрика, сила эта возросла. Санти сосредоточился, собрался, как это делал Нил (он вспомнил!), перед тем как проломить стену в гостинице…

Меч выскочил из ножен неожиданно легко. Лезвие было в разводах черной крови, а у самого острия темнело неправильной формы пятно с рыжими краями.

«След демона!» — услышал Санти голос Нила. Он мгновенно обернулся. Великан смотрел на него. «Ты отважный парень, малыш! Я рад, что ты пришел!» — Губы его не шевелились.

— Я слышу твои мысли, Нил! — воскликнул юноша. — Но почему ты молчишь? Тебя изуродовали?!

«Нет! Этот ублюдок околдовал меня. А теперь уходи! И быстро, пока эта черная тварь не застала тебя! Уверен, он уже мчится сюда! — и, сообразив, что Санти уходить не намерен: — Как ты проник в башню?»

— Через крышу. У нас еще будет время поговорить, Нил! — Санти посмотрел на меч, а потом на сковывающие великана цепи. — Как ты думаешь, я смогу разрубить их?

«Нет! Попробуй разбить камень. Камень, там, где крепятся кольца!»

Санти подошел и неловко ударил мечом по одной из лап, отколов маленький кусочек.

«Нет! Так не пойдет! Ты должен ударить, а не постучать!»

Санти задрал голову, чтобы посмотреть на великана и впервые заметил ожог.

«Не беспокойся, мне не больно!»

Но юноша почувствовал ярость. Он взмахнул мечом… и вышиб кольцо из камня! О! Теперь он понял, как это делается! Второе кольцо — и ноги Нила свободны! С верхним кольцом было сложнее: Санти было до него не дотянуться. Агатовый столик решил дело. Юноша подтащил его поближе, взобрался и одним ударом развалил пасть котоара. Один из осколков камня сильно ударил Нила по макушке, но великан даже не поморщился. Его собственная кровь была чуть светлее чужой, запятнавшей волосы.

Хуже было с руками. Мышцы их окаменели. Нил не смог даже опустить их вниз. Санти пришлось всей тяжестью повиснуть у него на запястьях. Если бы великан не умел справляться с болью, он неминуемо потерял бы сознание. Но он умел. Запястья его были скованы длинной цепью, на которой болталось толстое чугунное кольцо. Но ходить Нил мог. Санти вдруг сообразил, что выйти тем путем, по которому пришел он сам, им не удастся: великану не пролезть в щель, тесную даже для ортономо.

«Должен быть другой путь! — подсказал Нил. Санти чувствовал поддержку, и ему стало легче. — Там была лестница!»

— Да! — сказал Санти, пропуская Нила вперед. Даже безоружный, не чувствующий рук Нил был куда более опасным бойцом, чем вооруженный мечом из бивня саркула Санти.

Великан сумел вернуть себе часть сил, и его походка стала вновь плавной и упругой. Глаза внимательно глядели по сторонам. Они миновали три комнаты. Санти больше не чувствовал сопротивления, когда проходил через двери. Последний зал. За ним — коридор и лестница. Два больших окна пропускали довольно света. Паутинные кисеи на них слабо колебались от движения воздуха. На гладком мозаичном полу лежала узкая ковровая дорожка. Нил ступал по ней. Санти двигался за гигантом, сжимая эфес меча.

Нил прошел половину комнаты и резко остановился.

Санти замер, почти уткнувшись ему в спину. Великан судорожно вздохнул: в дверях стоял Ди Гон.

Колдун поначалу не заметил Санти. Только Нила.

— Стоять! — властно произнес он. И Нил застыл, не в состоянии пошевельнуться. — Как ты сумел удрать? Говори! — Он подошел вплотную и коснулся пальцем горла Нила, освобождая его язык.

«Беги!» — мысленно приказал Нил Санти. И вслух:

— Я?

— Ты сильней, чем я думал! — проговорил колдун. Он все еще не чувствовал Санти.

«Беги!»

Санти выскочил из-за спины Нила и что было сил помчался к выходу. В руке у него был меч. Только потому, что юноша не хотел (не мог!) его оставить: любой меч — ничто против Хлыста.

Ди Гон не сделал попытки его остановить. Он спокойно позволил Санти добежать до двери, а потом приказал:

— Замри! — И начертал в воздухе знак.

Но, к его изумлению, Санти не застыл в неподвижности, а, напротив, выскочил из комнаты и припустил еще быстрей. И это настолько поразило Ди Гона, что маг замешкался и дал беглецу еще два десятка шагов. Когда же колдун, взвыв от ярости, устремился за ним, Санти уже взбегал по лестнице. Он промчался по длинному коридору, к счастью не встретив никого, и нырнул в отверстие наклонного тоннеля за четверть минты до того, как к дыре подбежал Ди Гон. Если бы колдун немного подумал, он по лестнице поднялся бы наверх и встретил Санти у выхода из шахты. Но сирхару некогда было думать. Он сунул Хлыст в отверстие — и жар лизнул пятки Санти. Но юноша уже вскарабкался на добрых двадцать минов. Подгоняемый страхом, он лез, лез, отталкиваясь рукой, ножнами меча. Хлыст удлинился, но тоннель не был прямым — огненный язык задел стену. Санти услышал треск лопающегося камня и приглушенные проклятия колдуна.

Ди Гон наконец сообразил, что ему следует делать, но когда он выжег замок и помчался вверх по лестнице, Санти был уже под самой крышей. Мгновение — и он вынырнул из люка. Гестион протянул руку, и Санти вскарабкался на отливающую бронзой шею.

Когда сирхар выскочил на крышу, дракон был уже слишком далеко, чтоб заставить его вернуться. Позвать дракона Ди Гон мог, но дракон идет на зов далеко не всякого мага.

Санти был спасен. Но Нил…

— Не огорчайся! — утешала его Ронзангтондамени. — Никто из мужчин не может устоять перед сирхаром. — Сердце ее сжималось от мысли о том, что могло случиться с ее Санти, но как она гордилась им! — Никто! И так было всегда. Мать моя говорила, что прежний сирхар был не слабее. Если бы Ди Гон не был так силен, разве твой Нил не одолел бы его? Но ты, ты устоял!

— Ты удивил даже меня, Санти, — сказала Этайа. — Ди Гон — могучий маг, а ты еще недостаточно чист, чтобы противиться ему самостоятельно.

— Это не я! — сказал Санти. — Это он! — И указал на меч Эака.

Фэйре было достаточно взглянуть на меч, чтобы понять, в чем дело, но Женщина Гнона потребовала объяснений, и Санти пришлось рассказать ей о своем сне.

— Теперь я понимаю еще меньше! — Ронзангтондамени покачала головой. — Ты же не Асенар!

— Вот этого и я не понимаю! — признался Санти. — Тай, что ты скажешь?

— Ничего.

Появился слуга:

— Госпожа! У ворот очень маленький человек с очень густой бородой!

Ронзангтондамени вопросительно посмотрела на Санти.

— Это Биорк! — обрадовался юноша. — Пойдем! — сказал он слуге. — Я сам его встречу!

Биорку и Эаку повезло. Особенно Эаку, которому иначе не дожить бы до следующего дня. Но он встретил утро, с ног до головы покрытый целебным бальзамом, лежа на мягчайшем пуховике, овеваемый опахалами двух слуг. Так велел лекарь. Каждые три хоры в рот ему вливали укрепляющий отвар с успокоительным. Воин был без сознания.

Биорку не потребовалось такой основательной помощи. Еще вечером он пришел в себя, поел и поговорил со своими спасителями.

О судьбе его сына тонгорцы ничего не знали, но зато во всех подробностях описали массовое «жертвоприношение». Биорк мог надеяться, что Нил жив.

Братья были ласковы с ним, но не навязчивы. «Платы» за избавление с него не потребовали даже намеком. Впрочем, туор полагал, что участие в их «личной» жизни было бы не слишком высокой платой за спасение его и аргенета. Если бы он лучше знал тонгорскую нравственность, то понял бы, что ни о каком «вознаграждении» не может быть и речи.

Так или иначе, Биорк был предоставлен самому себе, и утром, вернее, полднем, воспользовавшись тем, что никто не обращает на него внимания, туор улизнул.

Дом братьев находился в средней части Тангра, и Биорку не сразу удалось проникнуть в Королевский Город.

Ворота охранялись четырьмя стражниками, и туору совсем не хотелось попадаться им на глаза. В конце концов он ухитрился прицепиться к днищу воза с продовольствием и, миновав ворота, оказался на площади перед Дворцом. Здесь он спрыгнул, увернулся от колес и побежал под защиту деревьев. Его никто не заметил: воз был последним в цепи.

Стараясь не выходить на открытое место, Биорк пробрался к дому Ронзангтондамени, который запомнил в день их приезда в Тонгор.

Санти выбежал ему навстречу через пять минт после того, как маленький воин обратился к привратнику. Друзья обнялись, и Биорк через плечо юноши, верней, из-под его руки… увидел скачущих к дому всадников. Реакция у туора была отменной. Он мигом втолкнул Санти в дом, стал в дверях и приготовился к бою. Биорк был уверен, что воины посланы за ним. Подскакав, всадники спешатся. А уж тогда он справится с ними и без оружия.

Но когда тонгорцы, осаживая урров, подъехали к дому, туор увидел толстый слой рыжей пыли, покрывающий шерсть животных и плащи людей. А поймав удивленный взгляд привратника, окончательно убедился в своей ошибке.

Маленький воин расслабился и отодвинулся в сторону, чтобы трое из прибывших вошли в дом.

— Не волнуйся! — сказал ему Санти. — Думаю, у нас теперь есть триста воинов!

— Я вижу только дюжину! — возразил туор.

— Ангнани сказала, что их будет триста. Я ей верю. И они нам понадобятся не меньше, чем твой ум.

Санти коротко рассказал туору о положении, стараясь быть самокритичным. И сказанного было достаточно, чтобы маленький воин навсегда перестал относиться к нему как к юному ортономо. Санти еще раньше завоевал его симпатию, теперь же к ней прибавилось уважение.

— Приветствие, воин! — Ронзангтондамени указала туору на одну из подушек. — Садись! Санти говорил о тебе. Никогда не видела настоящего туора! Ты не так уж мал ростом, как о вас говорят!

— Я слишком много прожил с людьми! — улыбнулся Биорк и сел.

— Как ты кстати! — сказала Этайа. — Нам нужен твой талант!

— Мой талант — ничто в сравнении с твоим! — поклонился маленький воин.

Ронзангтондамени с удивлением посмотрела на Этайю. Но ничего не сказала.

— Мы думаем о том, как спасти твоего сына! — сказала фэйра.

— Сына? — Биорк покосился на Женщину Гнона.

— Она все знает! — сказал ему Санти. — И предложила свою помощь, как ты видел.

— Ты — воин? — спросил Генани туор.

— В Тонгоре женщины не воюют! — с некоторым высокомерием сказала Ронзангтондамени. — У нас довольно мужчин!

— Это я заметил!

— Триста солдат. Командиры здесь, остальные в Нижнем Тангре, если мало, скажи.

— Где Нил?

— В доме сирхара, — ответила фэйра. — Если он захочет принести его своему богу, то сделает это сегодня. В Храме.

— Где дракон, о котором говорил Санти?

— Далеко. Но он вернется. Учти: драконы не нападают на людей!

— Мы нападем на них, когда они поведут Нила в Храм! — предложил Санти.

— Этайа! Насколько я понимаю, опасен именно колдун?

— Не называй его колдуном. Он маг. Черный маг. Сильный. Не называй его колдуном. Это расслабляет тебя.

— Госпожа! — обратился Биорк к Женщине Гнона. — Твои воины справятся со жрецами?

— Да. Но не с сирхаром! С ним не справится и тысяча воинов. Он — сирхар! Его невозможно убить!

— Не думаю. Моего сына тоже звали Неуязвимым. До вчерашнего дня.

— Ди Гон силен, Биорк! — напомнила Этайа.

— Это я понял. Когда они начнут?

— Не знаю. Но скажу, когда за Нилом придут.

— Этайа, дракон должен быть здесь.

— Госпожа, как только они начнут, твои воины должны быть на площади перед Храмом. Они не вызовут подозрений?

— Нет. На площади будет много людей. В Тонгоре любят зрелища.

— Этайа, дракон сможет меня нести?

— С ним будет Гестион.

— Кто это?

— Мальчик. Его прислал Одинокий.

— А сам он?

— Не знаю. Ты придумал?

— Да.

Процессия медленно двигалась через площадь от дома сирхара к Храму. Первыми, приплясывая, шли жрецы в желтых набедренных повязках. Длинные, тощие туловища раскачивались под звуки идущего за жрецами оркестра. Музыка, которую играли, была скорее устрашающей, нежели приятной, но той, что заставляет тело двигаться.

За музыкантами в подаренной Ронзангтондамени белой колеснице плыл над желто-коричневым потоком жрецов Нил.

Он был вновь облачен в подобающие Хаору царственные одежды и был непоколебимо величественен. Никто из зрителей не догадывался, что телом его управляет не он сам, а воля сирхара, его жреца, чья запряженная красными громадными котоарами колесница следовала позади процессии.

Площадь была заполнена возбужденной толпой. Полны были и балконы Дворца Королевы. Разумеется, и сама она, Королева Тонгора, смотрела сейчас вниз, на торжественное шествие. Никто из тех, кому дозволено было присутствовать сейчас в Верхнем Тангре, не упустил возможности. Хаор уходит! Уходит, удовлетворенный своим народом. И своим слугой, Верховным Жрецом и сирхаром Ди Гоном. Церемония в Храме открыта только для посвященных, высших жрецов, но шествие могут увидеть многие. И должны увидеть! Потому так медленно движется оно, потому так пляшут коричневокожие коротконогие жрецы.

Радуйся, народ Тонгора! Хаор уходит!

Багровые в лучах садящегося Таира котоары, скованные волей сирхара, так же как и Нил, плавно катили колесницу мага. Ди Гон ни на мгновение не ослаблял внимания. Если враги готовят удар, он будет нанесен сейчас. Глаза сирхара, его чутье, его внутреннее зрение — все было предельно обострено. Появись на королевской площади кто-нибудь враждебный его замыслам — тотчас упадет, связанный заклятием силы. Велика мощь Ди Гона. И с каждым побежденным врагом она растет! Мягко ступают котоары. Беснуется толпа вокруг. Неподвижно лицо Нила. И уже совсем близко ворота Храма. Там, в подземелье, уже никто не посмеет и не сможет помешать Ди Гону. Хорошо, что площадь заполнена людьми: сильному нужен простор. Тому, кто захочет напасть, нужно добраться до сирхара прежде, чем маг увидит врага. Даже для выстрела из арбалета нужно приблизиться. А кто устоит перед волей Ди Гона? Сегодня таких нет! Сегодня его день, день черного мага Ди Гона! Сегодня даже Одиночка не посмеет бросить вызов Ди Гону!

Старшие жрецы уже вошли в низкие храмовые ворота. Осторожно ступают ноги входящего: не наступи на Оберегающего Вход! Наступишь — умрешь. Медленно и осторожно должен входить человек в жилище бога. С радостью и с почтением. Со страхом и трепетом.

Громче заиграла музыка, оркестр прошел между колоннами и канул во тьме. Этим не будет позволено присутствовать в нижних залах, но под своды Храма войти разрешено и им. За музыкантами втягиваемая черными пастями тяжелых арок потекла желто-коричневая волнующаяся масса жрецов. Въехала в тень портала белая колесница, увозя Нила. За ней — снова жрецы.

Наконец и голова переднего котоара исчезла в тени. Широкая лапа опустилась совсем рядом с позеленевшим островерхим шлемом.

И Ди Гон расслабился: никто не посмел бросить ему вызов. Силен маг! С шумом выпустил он из груди накопившийся воздух, а потом зевнул, как зевает урр или котоар, сбрасывая напряжение…

И краем затуманенного на миг сознания уловил длинную темную тень, скользящую над площадью. Колесница его уже въехала в арку, когда огромный и стремительный бронзовый дракон пронесся над головами людей, как живая молния. Беззвучно пронесся над самым входом в Храм и взмыл в небеса. Толпа ахнула. Колесница исчезла во мраке Храма, и никто, ни один человек из тех, что стояли на площади или вошли в подземное святилище свирепого бога, не увидел, как короткая арбалетная стрела, пробив затылок сирхара, вышла у него изо рта.

Ни один человек на Асте не был способен на такой выстрел. Только туор, мастер Минмэнтен Турарса, или магрут вроде Желтого Цветка, растягивающий время, как кружевную пряжу. Но нет такой стрелы, которой можно убить настоящего мага. Хотя, как говорят в Конге, и краб может поддержать падающую гору. Или подтолкнуть. Звезда Ди Гона упала.

Даже магу нужна вся его сила, чтобы удержать жизнь в теле, чей мозг пронзен арбалетной стрелой. Вся сила! И Ди Гон направил ее внутрь, всю силу! И потому воля его, идущая вовне, ослабела.

Освободившийся Нил вскочил на ноги, увидел мага со стрелой, на пол-ладони торчащей изо рта, понял: надо спешить.

Великан огляделся вокруг: на сей раз ни у кого из жрецов не было оружия. Но он и голыми руками разорвал бы Ди Гона за те несколько мгновений, что были у него. Но Нил не успел.

Не он один освободился. Три котоара, три громадные, свирепые, быстрые, как пожар, кошки тоже освободились.

Огромная, шире лица Нила, красная лапа с растопыренными острыми когтями смяла переднюю стенку колесницы сирхара. Вторая лапа поймала извивающегося мага, сбросила вниз, как куклу, и над телом мага заплясал живой костер. В минту Ди Гон был разорван на куски и проглочен огромными зверьми. Ничего не осталось — несколько капель крови на ноздреватых камнях, и все. Даже одежда его, даже украшения, даже всесжигающий Хлыст исчезли в желудках истомившихся хищников. А наверху, по запруженной тонгорцами площади, двигался к воротам, щетинясь копьями, рыжий клин, острием которого были пятеро всадников на низкорослых тонгорских уррах.

А из горла Храма уже бежали охваченные паникой жрецы. И впереди их — облаченный в королевские одежды гигант. Он увидел всадников и рванулся к ним, расшвыривая встречных: урр — это свобода! Нил рвался к уррам, всадники — к Нилу. Но между ними была толпа людей, уже начинающая понимать, что происходит нечто ужасное. И тут Нил увидел, что один из всадников, машущий руками над головой, — Санти.

Воины Гнона рвались к Нилу, Нил прокладывал дорогу в толпе, как гребец — в штормовом море. Ужасные крики в подземелье превратились в один несмолкающий вопль, жрецы, топча друг друга, рвались наружу. Ноги их сшибали шлемы Священных Стражей, деревянные башмаки крушили хрупкие от времени черепа. Кто будет смотреть под ноги, когда за спиной — три взбесившихся демона?

Над королевской площадью все еще кружил бронзовый дракон.

Нил наконец соединился с воинским отрядом. По слову Санти один из командиров уступил ему своего урра. И свой меч. Не прекословя, даже улыбаясь: еще бы — Хаор!

Толпа на площади в конце концов поняла, что происходит внизу: трудно не узнать рев котоара! Поняла и отхлынула от Храма, из которого все еще изливался желто-коричневый поток вопящих жрецов. Толпа подалась назад, но ее дальняя от Храма часть осталась неподвижной: там, наоборот, хотели быть поближе к центру событий, чтобы узнать, что происходит. К воплям жрецов прибавились крики задавленных. Встревоженная Королева пыталась что-то сделать, но ее, стоявшую на балконе Дворца, мало кто видел и слышал.

Последняя кучка жрецов выбежала наружу. А вслед за ними — три вырвавшихся на свободу языка пламени, Опрокидывая ударами лап, хватая зубами и подбрасывая вверх вопящих людей.

При виде плотно сбившейся толпы котоары на мгновение остановились, а потом бросились вперед, прямо в гущу тонгорцев.

Несколько Женщин селений попытались направить против зверей своих телохранителей, но тех было слишком мало. Им едва удалось уберечь своих повелительниц от напора толпы. При виде хищников, которые, вдобавок к обычному страху, вызывали ужас мистический (звери сирхара!), тонгорцы потеряли свое врожденное почтение к противоположному полу.

Котоары, чья шерсть слиплась от человеческой крови, терзали тех, кто оказался с самого края толпы. И люди почти не сопротивлялись. Даже те, у кого было с собой оружие. А потом один из котоаров взметнулся над головами людей и упал сверху прямо на толпу. Рядом с Женщиной одного из селений, соседних с Гноном.

Из-за тесноты ее телохранители не могли даже вынуть мечи из ножен. Зверь плясал на человеческих головах, и кровавые ошметки летели из-под его лап.

— Стреляйте же! — закричал Санти.

И воины Гнона, которые благодаря организованности сохраняли относительную свободу, вскинули арбалеты. Десятки стрел взвились в воздух. Многие попали в людей, но большая часть поразила цель. Котоар стал похож на подушечку для иголок. Как ни живучи эти огромные кошки, но не бессмертны. Истекая кровью, котоар в агонии замолотил лапами, а потом растянулся на головах тонгорцев. Впрочем, среди тех, на ком покоилось огромное тело, живых почти не было. Хотя мертвые не падали — напор толпы поддерживал их.

Один хищник был мертв, но два других чудовища продолжали убивать. И здесь ни Нил, ни солдаты Гнона не могли ничего предпринять: между ними и убийцами было почти пятьдесят минов орущей, плотно спресованной толпы.

Великан повернул голову к двум командирам, сидевшим в седлах позади него:

— Ну-ка, парни, нажмите на меня!

Нил говорил на тонгриа, но тем не менее Санти первым догадался, чего он хочет. И заставил своего урра навалиться грудью на круп животного Нила. Другой всадник тотчас последовал примеру юноши, а двое других надавили на урров Санти и тонгорца. Теперь и солдаты поняли идею, нажали — и храпящий урр Нила раздвинул грудью толпу, как нос корабля раздвигает воду.

Три минты спустя отряд «прорезал» толпу, и урр Нила вылетел из гущи людей на открытое пространство, как камень из пращи.

За ним вырвались солдаты, и сразу же ближайший из котоаров повалился наземь, пронзенный тучей стрел.

— Мой! Мой! Не стрелять! — закричал Нил, гоня урра к последнему оставшемуся в живых котоару.

Нилу уже приходилось охотиться на котоара, но он забыл, что под ним — необученный урр.

При виде своего дальнего родственника, урр зарычал и попятился назад. Котоар отреагировал мгновенно. Красное тело взметнулось вверх и обрушилось на урра сверху. Нил вылетел из седла (к счастью, он не пристегнул пояса), а две огромные кошки сцепились, ревя и кромсая друг друга клыками и когтями. Но исход этой борьбы был предрешен: урр с распоротым брюхом и прокушенным горлом остался лежать на камнях, а красный зверь, облизнув окровавленную пасть длинным языком, уставился неподвижными глазами на сбившуюся толпу. Люди боялись пошевельнуться, чтобы не привлечь его внимания именно к себе.

Из горла Нила вырвался рев: он в точности имитировал рычание урра. Котоар уставился на него, а Нил зарычал еще громче, поднимая меч.

Зверь прыгнул без всякой подготовки. Только что он стоял неподвижно и сверлил Нила желтыми бешеными глазами — и вот он уже в воздухе. Но реакция Нила была не хуже. Человек и громадная кошка завертелись живым смерчем. Меч Нила сверкал, клыки котоара лязгали громче, чем ударяющиеся щиты. Огромная лапа сбила золотой шлем с головы великана. Клочья королевской мантии кружились в воздухе. На выкрашенной в красное шерсти кровь была незаметна. Тем более, что кровь котоара того же цвета, что и кровь человека. Сверкала золотая кольчуга, плясал красный огонь, рычание зверя смешивалось с боевым кличем Норна.

А потом вдруг оказалось, что котоар лежит бездыханный, а Нил вытирает клинок о его густую шерсть.

Ликующий крик вырвался из тысяч глоток. Нила подхватили на руки и понесли. Королева, улыбаясь, подняла руки в приветствии. Да, Ди Гон успел ей сообщить, что Нил — никакой не Хаор, а всего лишь слабенький маг, которого он, сирхар, лишил силы. Правда, он оказался не таким уж слабым. Надо думать, сирхара Ди Гона уже нет в живых. И этот самозванец защитил ее мужчин, а Ди Гон их только убивал. Разумеется, численность мужчин надо сдерживать, но Ди Гон делал это уж слишком усердно. Зачем убивать без нужды? Маг был хорош во время Божественного Слияния, но только во время него.

Нет Ди Гона — и слава Хаору!

Все боялись Ди Гона. И весь Дворец радовался его смерти. Весь, кроме одной маленькой женщины. Спрятавшись в дальней комнате, Силгангмакузани, прозванная магом Черенок, наверное, единственная во всем Тангре, оплакивала сирхара.

Но и она вскоре вытерла слезы. Пусть она на полголовы ниже любой из Женщин, но она настоящая тонгрийка. И сумеет отомстить!

Второй королевский пир, на который был приглашен Санти, был не столь многолюден, как первый, но зато проходил много веселее. Хотя формальная причина его считалась печальной — смерть сирхара, но Ди Гон не был тем, о ком хотелось скорбеть. Тела его так и не нашли. А что касается жертв, то Нил заявил, что за последние два дня их более чем достаточно. Что ж, предшественник Ди Гона, сирхар, тоже не умер своей смертью.

И этот пир был даже не пир, а, скорее, государственный совет.

На сей раз Королева заняла свое собственное место, а самозваный Хаор сидел отдельно вместе с Санти и Биорком. Эак был еще слишком слаб, чтобы пировать.

Самое почетное место отдали Ронзангтондамени. Именно ее мужчины уничтожили взбесившихся зверей. Никто не стал выяснять, почему полухогра воинов в полном вооружении вдруг оказалась на площади во время праздника. Победитель прав! И многие из Женщин селений были на площади и понимали, что воины Женщины Гнона, может быть, спасли их от страшной смерти.

Почти все Женщины селений были сейчас в пиршественном зале. Без мужей. А из Приближенных Королевы за столом сидели лишь двое. Зато были все двенадцать старших хогранов.

Поданные кушанья были не столь обильны, как в предыдущее пиршество, но еще более изысканны. А присутствующие были несколько умереннее в еде и питье.

Королева подняла руку. Стало тихо. Санти почувствовал, как взгляды присутствующих сошлись на Властительнице Тонгора, и это вдохнуло в нее дополнительную силу.

Королева начала говорить. Нил переводил друзьям ее речь с тонгриа на астрон.

Королева сказала о том, как погиб растерзанный зверьми Ди Гон. О короткой арбалетной стреле не знал никто, кроме северян и Ронзангтондамени. Упомянула Королева и дракона, назвав его Божественным Вестником. Вспомнила и о погибших в подземелье и на площади, об искалеченных и задавленных. Точное число пострадавших неизвестно, но их очень много, а было бы еще больше, и, может быть, погибли бы не только мужчины, если б не присутствующие здесь (кивок в сторону Нила и Ронзангтондамени). Королева описала гибель зверей, одного из которых Нил убил собственноручно. Это никого не удивило — Хаор есть Хаор. То, что он не вмешался сразу, а позволил хищникам погубить столько народу, тоже было воспринято как должное: Добрый Бог любит кровь!

Детальный рассказ Королевы был данью завоевавшим славу и необходимостью потому, что многие из присутствовавших на пиру не были на площади. Часть Женщин селений приехали только что, вызванные вестниками.

— Погиб наш сирхар и Верховный Жрец! — громко возвестила Королева. — Погиб по воле своего господина, я полагаю?

Нил величественно кивнул.

— Тогда я, Королева Тонгора, Власть его Земли и Сила его Женщин (тут она поднялась, а с ней и все присутствующие, кроме Нила), прошу тебя, Великий и Добрый Хаор, тебя, воплощенный собственной волей, чтобы мы, народ твой, увидели тебя воочью — займи место раба! Мы понимаем — ничтожно оно для тебя, Великого и Могущественного, но высшего нет у нас. Займи его сам к нашей великой радости или укажи достойного! Просим тебя!

— Просим тебя! — эхом откликнулись тонгорцы.

Нил встал. Его беловолосая голова медленно повернулась, пока он с высоты своего роста оглядывал присутствующих. Потом взгляд его остановился на Королеве.

— Люблю мой народ! — прогремел его мощный голос. — Люблю соблюдающих мой закон! Но не один лишь Тонгор в руке моей! И есть земли, где закон мой нарушен! Я восстановлю его! И все вы будете жить в спокойствии. Я сотворю необходимое и приду к вам, а пока, вместо ничтожного и неблагодарного раба моего, Ди Гона, о котором забудьте, я оставляю вам моего собственного слугу! Он не от мира сего, но он — великий воин и великий мудрец! Вот он! — И, подхватив Биорка, поднял его над головой.

Для туора это было полной неожиданностью. Но пришлось смириться. Что ему еще оставалось?

— Тебе зачтется! — процедил он на языке Малого Народа.

Но Нил только крепче сжал лапами его сапоги.

— Приветствуйте своего сирхара! — закричал он так громко, что дрогнуло пламя светильников.

И зал взорвался криками.

Великан опустил туора наземь, и тот, скрепя сердце, проследовал к трону сирхара.

«Это необходимо?» — спросил Санти мысленно. Теперь он вполне прилично слышал мысли Нила.

— Вероятно, — тихо сказал великан на астроне. «Это было не мое решение. Уж отца-то я предупредил бы заранее!»

Королева сделала знак, и в зал вошли музыканты.

Официальная часть «программы» завершилась.

Этайа очнулась от того, что рядом с ее изголовьем кто-то стоял. Фэйра не удивилась. Она ждала этого стройного, хорошо сложенного мужчину в черном колете и коротком плаще.

— Благодарю тебя, Тай! — маг поклонился. — Ты спасла его!

— Не я, — ответила фэйра.

— Не важно! — вправленный в серебряный обруч камень вспыхнул сиреневым светом. — Я знаю, кто поет гимн, а кто стучит в барабан, Тай!

— Где ты был?

— В горах.

— Сегейр?

— Да, Хранящая Жизнь!

— Уговори его. Пусть подождет, пока Дар вернется к нему!

— Ты говоришь? Нет! Он — Неуязвимый! Есть у него Дар или его нет! Он пойдет, Тай! Даже боги не заставят его ждать!

— Я прошу за него, Сегейр! Не дай ему погибнуть!

— Ты говоришь как человек, Тай!

— Многое связано с его жизнью. Для меня она важнее, чем поверженный демон.

— Потрясатель не угрожает твоей стране!

— Да. Магия, даже магия Других, бессильна на земле фэйров.

— Но ты не вступилась за Биоркита сама?

— Я могу действовать только из тени, Сегейр! Тебе ли не знать?

— Тебе ли не знать, фэйра, что и я связан тем же?

— Ты можешь.

— Да. Потому я здесь! — маг улыбнулся, и его хмурое лицо чудесно преобразилось: стало молодым и светлым, как у юноши.

— Я пришел, чтобы сделать, Тай! Я оставляю дракона и мальчика. Ты направишь дракона?

— Да, Сегейр.

— И еще я оставляю вот это! — Маг положил рядом с изголовьем Этайи обернутый в кожу предмет.

— Что это?

— Можешь взглянуть. Пусть Нил отдаст его демону. Вот и все. Ради Жизни, Тай!

— Ради Жизни, Сегейр!

Глава восьмая. Ортономо

ПЕСНЯ ТЭЛЛЫ

— Что это? — Нил вертел в руках цилиндрик в мин длиной, выточенный из светло-желтого камня и испещренный загадочной резьбой.

— Не знаю, — ответила Этайа. — Там, внутри, что-то движется.

— Это я и сам чувствую! — Великан положил цилиндрик на стол и потрогал фибулу с голубым бериллом, стягивающую края его пурпурного плаща.

Эак, дождавшийся своей очереди, взял цилиндрик и принялся его разглядывать. Санти посмотрел на его обезображенное ожогом лицо.

«Теперь он пострашней Нила!» — подумал юноша.

Этайа помогла Эаку, но помощь пришла слишком поздно: рубцы уже образовались, и сейчас на левую сторону лица и шеи аргенета невозможно было смотреть без содрогания.

«Может быть, ему еще можно будет помочь, — подумал Санти. — Надо спросить у Тай. Какие-то жалкие рубцы! Не может быть, чтобы магия фэйров…»

— Может быть, это печать? — предположил Эак. — Можно попробовать сделать оттиск?

— Ни к чему! — сказал Нил. — Что бы это ни было, я возьму его с собой!

«Он должен умереть, — подумал Санти. — Но ведь сейчас он жив!»

— Тебе не нужно спешить! — настойчиво произнесла Этайа. — Подожди — и Дар вернется к тебе! Я уверена!

— Даже если и так, — возразил Нил. — Стала бы ты ждать, если бы Горы Фэйр могли обрушиться на Золотой Лес?

— Этого не будет! — спокойно ответила Этайа.

— Но завтра и этот дом может кануть в Пылающую Твердь! Разве нет?

— Не думаю.

— Послезавтра. Я лечу послезавтра, будет благоприятный день.

— Я полечу с тобой! — вдруг сказал Санти.

— В этом нет нужды! — Нил быстро обернулся к юноше. — Но я признателен тебе! Понимаю: ты знаешь, на что идешь!

— Я полечу!

— Санти! — умоляюще сказала Ронзангтондамени. — Этайа, сестра, отговори его!

— Я решил! — твердо сказал юноша. — И попробуй не взять меня, Нил Биоркит!

— А верно, сын! — вступил Биорк. — Пусть летит с тобой! Этот парень способен на многое! Ты позволишь, Этайа?

— Он свободен. И сила его мала — весы не дрогнут. Но, Санти, ты рожден для другого!

«Для чего же, Тай?»

«Этого я тебе пока не вправе сказать».

«Тогда я иду с Нилом».

— Возьми мой меч, Сантан! — предложил Эак. — Теперь он даже больше твой, чем мой!

«Если ты останешься, я смогу сказать тебе, кто твоя мать».

«Я решил, Тай!»

— Спасибо, Эак! Ну так как, Нил? — И протянул ему руку.

— Ты загнал меня в угол! — улыбнулся тот, и рука юноши утонула в огромной ладони северянина.

— Гестион!

— Что? — Мальчик созерцал падающие и взлетающие струи фонтана, и голос Нила вывел его из оцепенения.

— Мы летим втроем. Санти полетит с нами.

— Здорово!

— Санти! — Ронзангтондамени с болью смотрела на юношу. Ее лицо сразу как-то осунулось, постарело. Санти встал, подошел к ней, опустился рядом, прижал ее голову к груди.

— Я вернусь, Ангнани! — тихо сказал он. — Вернусь! Ты веришь мне?

Женщина печально качнула головой.

— А ты верь! — сказал он настойчиво. — Верь! Ты же Женщина Тонгора!

— Генани, сестра! — промолвила Этайа. — Я не вижу его смерти! Он должен вернуться!

Но Ронзангтондамени отрицательно покачала головой, мягко оттолкнула юношу, встала и быстро ушла в дом.

«Иди за ней!» — велела Этайа.

Санти улыбнулся Нилу и покинул двор.

Юноша вошел в дом и бегом поднялся на третий этаж. Генани лежала лицом вниз на ковре. Санти наклонился к ней, взял за плечи, попробовал перевернуть, но женщина сопротивлялась. Тогда юноша просунул ладонь под ее прижатые к лицу руки и понял, что она плачет.

— Ангнани! — пробормотал он, не зная, что сказать. — Ангнани, милая моя!

Она повернулась к нему так резко, что Санти даже не уловил движения. Он сразу оказался в ее объятиях, окунулся в ее запах и тепло. Генани осыпала поцелуями его лицо, и юноша обнял ее, прижал к себе, стер губами слезы с ее трепещущих век. Они не успели даже сбросить с себя одежду, а тела их уже смешались. Тела не хотели ждать, и руки сбросили только самое необходимое. Никогда ни у одного из них близость не была так стремительна. И так полна!

Меньше минты прошло с тех пор, как Санти произнес последние слова, а они уже лежали, расслабившись, обнимая друг друга.

Меньше минты — и целая вечность!

— Ты, наверное, бог, мой Санти! — тихо сказала Ангнани. — Или сын бога. Мне никогда не было так хорошо!

Санти ничего не сказал. Только коснулся губами ее руки.

— Может быть, мы разденемся? — предложил он через некоторое время.

— Нет! Я не хочу! — и засмеялась. — Прости! Такого со мной, действительно, никогда не было! Санти, мой Санти! — Она спрятала лицо в шелковую ткань его рубашки. — Теперь мне не страшно умереть! — вдруг сказала женщина.

— Я понимаю тебя! — прошептал юноша. Ему не нужно было читать ее мысли, чтобы знать, что она думает и чувствует.

Маленький караван двигался к западу. По широкому мосту, «быки» которого, говорят, были построены еще Древними, они пересекли Морру. Впереди виднелись серые склоны гор с рыжими и фиолетовыми островками растительности. Дорога поднималась вверх, и, чем выше они взбирались, тем лучше видна была горная долина Тонгора, по которой текла Морра. И все меньше становился Город на Холме, Тангр.

— Тонгор — красивая страна! — сказал Санти, глядя на спускающиеся к реке сады.

— А бывают некрасивые страны? — удивилась Ронзангтондамени.

— Бывают. Морранна, например. Правда, сам я не видел…

— Там, где живут люди, должно быть красиво!

— Наверно. Зависит от людей. Говорят, когда-то и Морранна была чудесна. Кстати, где твои мужья?

— Я их отправила! — Ронзангтондамени немного смутилась, будто сказала что-то неприличное. Но Санти не разбирался в тонгорских нюансах семейной жизни.

— Когда мы вернемся, — сказал он, — я прилечу прямо в Гнон. Меня очаровал твой озерный домик!

— Дом, а не домик! — Ангнани засмеялась и поцеловала его. Санти поддержал ее, потому что возок подпрыгнул на ухабе. — Я больше не боюсь, что ты не вернешься. Пусть мне скажут — почему?

— Потому что я вернусь. А ты колдунья и заглядываешь в будущее. Вы же все колдуньи, Женщины Тонгора, разве нет?

— Колдуньи. Но мое колдовство не слишком помогло мне с тобой, а?

— Я был на волосок. Ты и без колдовства…

— Льстец! Как ты непохож на мужчину!

— ?

— Ах, я забыла, у вас же все наоборот!

— Дракон! — сказал Санти. — Летит дракон!

Он мазнул губами по щеке женщины, прыгнул из возка прямо в седло бегущего рядом урра и, обогнав телохранителей, подскакал к Этайе.

«Да, я позвала его! — подтвердила фэйра. — Дальше ехать незачем».

«Ты права, Тай! Ты не сердишься на меня из-за… Ангнани?»

«Таимилэо! Она дала тебе то, него у меня нет, мой Санти!»

«Ты знаешь?»

«Да. Потому что я — фэйра. И я была с вами».

«Ты?!»

«Таимилэо! Я же твоя фэйра! Я всегда с тобой! Дракон садится, поспеши!»

Их обдало ветром, поднятым огромными крыльями: дракон пролетел над головами людей, приветствуя их, а потом взмыл вверх и уселся на широкий каменный карниз. Телохранители Женщины Гнона закрыли лица руками в знак почтения.

Ронзангтондамени покинула возок. Остальные тоже спешились, собрались вокруг Нила. Эак торжественно расстегнул пряжки ремней и препоясал Санти собственным мечом.

— Да хранит тебя Судьба Арсенаров! — он сжал руку юноши.

— Путь подходит к концу, сын! — сказал Биорк.

— Воля Хтона! — отозвался Нил с беспечной улыбкой. Великан вновь сменил королевское облачение. Сейчас на нем был открытый стальной шлем, простая, но надежная стальная кольчуга и серые штаны из мягкой кожи, заправленные в высокие сапоги с бронзовыми пряжками. Поверх кольчуги он натянул толстую меховую куртку. Не потому, что боялся замерзнуть, а потому, что хотел, чтоб такую же куртку надел Санти: юноша был всего лишь чувствительным к холоду южанином. Вид у великана был грозный, но там, куда он летел, пугаться было некому.

Санти, в такой же темно-серой куртке с нашитыми сверху стальными полосками, опоясанный мечом, выглядел настоящим воином. Ронзангтондамени, глядя на него, восхищенно улыбалась. Санти поцеловал ее, потом, приподняв вуаль, поцеловал фэйру.

— Будьте вместе! — шепнул он Этайе. — Я люблю вас!

Когда юноша сжал твердую, как сухое дерево, ладошку туора, тот серьезно посмотрел на Санти и тихо сказал:

— Оберегай его!

Санти подумал, что туор шутит, но нет, тот не шутил.

Нил вскинул на спину мешок со снаряжением.

— Эй! — крикнул им со спины дракона Гестион. — Я проголодался!

— Я тоже! — закричал в ответ Нил, хлопнул Санти по плечу, и они полезли наверх.

Спустя несколько минт дракон уже парил над кучкой людей, глядевших снизу, запрокинув головы. Потом он поймал восходящее течение и стал подниматься вверх. Когда фигурки внизу превратились в крохотные точки, бронзовый зверь взмахнул треугольными крыльями и полетел в сторону Черных Гор.

Полет дракона не сравнить со скачкой на урре. Там — мелькание проносящихся деревьев, вверх-вниз длинных прыжков, удары лап, удары седла, свист воздуха, выталкиваемого из мощных легких. Скорость! Полет дракона — полет. Медленно-медленно плывет внизу земля. Далеко внизу. И даже воздух толкает в лицо слабее, потому что раздвигает его треугольная, отливающая металлом голова. И никакого видимого, ощутимого движения, только тело становится немного тяжелее, когда дракон набирает высоту, и немного легче, когда он ее теряет. И все же дракон обгоняет урра, легко обгоняет. И там, где урр через четверть хоры упадет, задыхаясь и закатывая желто-коричневые влажные глаза, дракон будет лететь. Хору, две, три. Словно и никаких усилий ему не требуется, чтобы парить над измельчавшим миром. Но и дракону нужны силы. Потому ест дракон хоть и нечасто, но много, и только одну пищу: белое мясо живых островов-иллансанов, полурастений-полуживотных, неторопливо плавающих по астианским морям и длинным хоботом-трубой втягивающих планктон. До милонги в поперечнике бывают иллансаны. И пока цела центральная часть с хоботом и желудком, с нервным узлом, сколько от него ни отрежь-отъешь — снова обрастет. Только их и едят драконы. И по собственной воле не отлучаются от моря больше, чем на хору полета. И спят драконы тоже много. Но никто на Асте не может сравниться с ними в скорости. И уж если понравится человек дракону, а дракон — человеку, любое место, любой самый затерянный уголок становится им доступен. Но ненадолго. Дракону нужно есть.

Санти глядел сверху на остроконечные черные вершины. Он сидел в удобной впадине, держась за плечи Гестиона и упираясь спиной в роговой выступ спинного гребня.

Позади устроился Нил. Юноша слышал, как великан напевает себе под нос: «Солдат, солдат, глотни вина…»

Теперь уж Санти мог сполна насладиться полетом. В тот, первый, раз он был слишком взволнован и летели-то они всего ничего. Бесшумно и быстро. Холодный, бьющий в лицо ветер. Горячая, упругая спина. Блестящая, как полированный металл, шкура. Говорят, арбалетная стрела не пробьет ее и с двадцати шагов. Уж Санти никогда не стал бы пробовать! Никакой упряжи, никакого седла. Всадник упадет, только если захочет дракон. Санти с Гестионом сидели во впадине между двумя позвонками. Первый, тот, что ближе к голове, был просто бугром мина в два. А вот второй, за спиной у Санти, вдвое выше и в четыре раза шире. Как спинка кресла. Еще один такой же — за спиной у Нила. Впереди юноша видел длинную толстую шею и загнутый вперед рог, конец которого был почти медного цвета. Треугольная голова с длинными челюстями и широкими ноздрями, круглые глаза под выступами надбровий — их он со спины видеть не мог, зато широченные крылья, несущие длинное тело, расстилались справа и слева, как огромные паруса из полированной бронзы. Когтистые пальцы, растущие из третьего сустава крыла, когда дракон летел, были сжаты в подобие кулака.

Когда дракон делал круг, Санти мог видеть сзади и горизонтальную ромбовидную лопасть, которой завершался длинный и гибкий драконий хвост.

Полет дракона, пожалуй, даже приятней тех, которые Санти совершал в волшебных снах. В нем — волнующая осязаемость, уверенность от медленных мыслей дракона, которые без всякого усилия улавливал Санти, от тепла и твердой упругости сильного тела под ним.

— Сколько нам еще лететь? — спросил он Гестиона.

— Не знаю. Не знаю, куда мы летим.

— Так спроси его! — предложил юноша.

— Что ты! Драконы не знают времени. У тебя нет какой-нибудь еды? Я не ел со вчерашнего дня!

Санти вынул из сумки кусок пирога и протянул мальчику.

— Спасибо! — поблагодарил он и впился зубами в уже начавший черстветь кусок сдобного теста.

— Вы же были на побережье! — удивился Санти. — Там полно плодов, сейчас самый сезон!

— Когда он летал есть, я летел вместе с ним, а когда он спал, я тоже боялся отходить далеко!

— Но почему?

— Почему, почему! А вдруг он улетит без меня!

— Я послала за тобой, сирхар! — Королева Тонгора окинула Биорка неприязненным взглядом. — Мне не следовало этого делать, а тебе — заставлять меня ждать!

Туор посмотрел в ее недовольное лицо: «Пусть я никогда не увижу Моря Льда, если я ее понимаю! Хотя на астроне она говорит неплохо. Кстати, откуда она знает астрон?»

— Что тебя не устраивает? — спросил он.

Королева посмотрела на него так, будто он выдал нечто постыдное.

«Ну, сынок, удружил! — подумал он. — Впрочем, баба есть баба, даже если она Королева: было бы желание, а повод для недовольства всегда найдется!»

— Если я нарушил ваши законы, — он старался говорить как можно мягче, — то я приношу извинения! Я их не знаю, и никто не потрудился мне их объяснить. Что же до твоей армии, которой я сейчас занимаюсь, — солдаты ее таковы, что благодари ваших богов за горы, отделившие вас от мира. Эти вояки не выстоят и против Морранны, а хуже солдат, чем в Морранне, я не видел ни в одном государстве!

«Я немного сгущаю краски, — сказал он себе, — но это действительно не войско, а сброд. Придется гонять их не меньше двух сезонов, прежде чем из них выйдет что-то путное».

Взгляд Королевы выразил крайнее изумление. Но она молчала.

«Крылья дракона! Чего она хочет? Почему она молчит и смотрит? Так смотрит!»

А Королева просто потеряла дар речи.

«Он что, хочет унизить меня, этот чужак? — думала она. — Вероятно! Все они таковы, чужестранцы! И Ди Гон тоже пытался заставить меня забыть о том, что я — Королева! Но этот попросту прикидывается дураком. И я до сих пор не могу понять, маг он или нет!»

— Может, тебе не нравится то, что я живу не в этой запущенной башне, а в доме Женщины Гнона? Так я готов переселиться в твой Дворец, если ты хочешь. Но можешь мне поверить: свое дело я знаю. И, клянусь собственной рукой, у тебя еще не было лучшего сирхара, чем я, если судить по твоей армии!

«Он сошел с ума!» — мелькнуло в голове Королевы.

— При чем тут армия или место, где ты живешь? — с досадой сказала она. — Ты — сирхар, живи где хочешь и, если тебе нравится, можешь возиться со своими солдатами. Но, во имя Хаора, не забывай о своем долге, сирхар!

— Разве не мой долг сделать твоих солдат хоть немного похожими на солдат? — недовольно произнес Биорк. — Я не виноват, что твои хограны больше думают о собственном фехтовальном мастерстве, чем о подопечных! Я бы немедленно сместил их, но мне неоткуда взять замену. Все остальные еще хуже!

«Что он говорит?» — Королева совсем растерялась. А с ней это случалось не часто.

— Но у тебя только один долг передо мной, сирхар! Только один! При чем здесь мои хограны?

Теперь растерялся Биорк. И с ним это тоже было не часто.

— Долг? — сказал он. — Я исполню свой долг, только…

— Вот теперь я слышу слова сирхара! — перебила его Королева. — Идем! — И встала.

Биорк, совершенно не представляя, что она собирается делать, пошел за ней.

Королева быстро поднималась по широкой мраморной лестнице с черными гладкими перилами, и шлейф длинной мантии подметал бело-розовый камень ступеней. Они были заметно изношены теми, кто ир за иром поднимался по ним.

«Как давно строили этот Дворец? — подумал Биорк. — И кто его строил?»

Ему приходилось спешить, чтобы не отстать от Правительницы Тонгора.

«Несомненно, эти строители были непохожи на нынешних тонгриа, — размышлял он. — Впрочем, и они неплохие люди. Но пусть дрогнет в бою моя рука, если это не самый странный народ на Асте!»

Наедине с собой Биорк всегда был склонен к преувеличениям.

Королева, покачивая бедрами, уже шла по широкой галерее третьего этажа.

«А в ней есть величие! — с одобрением подумал Биорк, глядя на нее сзади. — Хорошо бы еще понять, чего она добивается! — Ему приходилось почти бежать, чтобы не отстать от женщины. — Надо будет сказать ей, чтобы на лестницу постелили ковер, — подумал он. — Тогда ступени будут меньше стираться!»

Двое слуг распахнули перед Королевой зеркальные двери. И затворили их за Биорком. Следующие двери Правительница Тангра открыла сама. Они прошли три зала, три светлых прекрасных зала, расписанных изображениями растений и животных, с великолепными плафонами и цветными витражами. Краски фресок были такими яркими, что казались нарисованными совсем недавно. В третьем зале, высоком и немного мрачноватом оттого, что здесь было лишь одно окно, Королева остановилась. И выжидающе посмотрела на туора.

Биорк прошелся по залу, выстланному толстым ковром, пружинящим под ногами, сполоснул руки в маленьком фонтанчике с бассейном не больше десяти минов в поперечнике. Вода была теплой.

Королева нетерпеливо похлопывала себя рукой по бедру. Она ждала, но ждать ей уже надоело. Биорк определенно должен был что-то предпринять. Но что?

— Сирхар! — повелительно произнесла первая из Женщин Тонгора.

— Да, Королева? — Биорк тянул время.

— Здесь зови меня Анг-ли! — Она нетерпеливо притопнула ногой. — Долго мне еще ждать, сирхар? — произнесла она со значением.

— Может, ты начнешь сама? — схитрил Биорк.

— Это против традиции. Но тебе решать! — Королева отошла на шаг и выдернула фибулу, скреплявшую ворот мантии.

Голубая парча упала на ковер. Когда женщина расстегнула пояс и принялась расшнуровывать лиф платья, туор забеспокоился всерьез. Когда же и платье оказалось на полу, а Королева взялась за застежки нижней юбки, Биорк задал вопрос:

— Ты уверена, что это необходимо?

— А ты — нет? — удивленно спросила Королева, продолжая раздеваться. Она делала это медленно. И не потому, что тоже тянула время, просто ей было непривычно раздеваться самой. Когда же на женщине осталась только диадема на голове и цепь с драгоценным кулоном между грудями, Биорк понял, что от судьбы не уйти. Да он и раньше «сопротивлялся» только из стратегических соображений.

«А она хороша! — подумал он. — Восхитительна с головы до пят! Нилу понравилась бы! Да что лукавить: мне она тоже нравится! Раз надо, то почему бы и нет?»

Биорк разделся много быстрее, чем Королева. У него была большая практика и меньше одежды. Да, она возбуждала его! Биорк не собирался этого стыдиться. А сложен он был так, что любой мужчина ему позавидовал бы. Все, кроме роста. И он, Биорк, достаточно опытен в любовных играх. Не мудрено за такую жизнь! И с женщинами людей приключений у него было достаточно. Это ничего, что ее грудь выше макушки головы Биорка. Главное, чтоб грудь была хороша!

Взбодренный собственными мыслями и предвкушениями, туор приблизился к тонгрийке.

— Может, ты ляжешь? — предложил он, глядя на нее снизу вверх.

— Ты уверен, что это необходимо? — с сомнением спросила Королева.

— А как же иначе? — удивился туор. «У нее своеобразный вкус! Но здесь ведь даже встать не на что!»

Если в голову Биорка и закралась мысль о том, что он делает что-то не так, то уж теперь он отогнал ее без жалости.

Королева покорно опустилась на упругий ковер, и Биорк принялся за дело. А дело он знал!

«Будь я проклят, — подумал он, глядя на ее раскрасневшееся влажное лицо, — если ей это не по вкусу!»

Тайное искусство учит воина контролю и безукоризненному владению телом. И своим, и чужим. Во всех случаях.

Когда Биорк позволил Королеве немного отдохнуть, за окном уже садилось дневное светило.

— Ну как, Анг-ли? Тебе хорошо? — спросил маленький воин.

— Да! — Королева улыбнулась и облизнула пересохшие губы. — Это было неплохое начало.

— Продолжение будет еще лучше! — пообещал Биорк, но женщина отодвинула его руку.

— Довольно! — сказала она мягко. — Давай перейдем к главному, мой сирхар!

— Главному? — Биорк прикусил губу. — Что ты имеешь в виду?

И Королева объяснила. Да так, что Биорку осталось только встать и уйти. Но он был воин. И умел проигрывать. Хотя и не любил.

— Прости, Анг-ли! Я ничего не знал!

— Ты?.. — Королева не могла прийти в себя от изумления. — Он же сам назначил тебя, Хаор, то есть тот, кто убил сирхара, я не знаю его настоящего имени. Сам назначил! Ты должен!

Биорк немного растерялся. Такое с ним случалось не часто.

— Тот, кто убил сирхара, сам становится сирхаром! — продолжала Королева. — Если он поставил тебя на свое место, ты обязан знать все!

— А ты уверена, что приходил действительно бог? — как туор, Биорк относился к богам скептически.

— Я уверена!

— Может быть, подождать, пока вернется настоящий победитель? — маленький воин решил, что время полной откровенности еще не наступило.

— Я не могу ждать! — нетерпеливо сказала Королева.

— Это настолько лучше, чем то, что было только что? — усомнился маленький воин.

— Несравненно лучше! — у нее даже голос изменился.

— Я не маг, — задумчиво проговорил туор. — Я не могу вызвать у тебя иллюзии или вызвать тебе Хаора (было бы кого вызывать!). Впрочем, кое-какая сила у меня есть, но…

— Что? — быстро спросила женщина.

«Нехорошо лишать ее надежды! Вдруг ее собственного воображения окажется достаточно?»

— Я не знаю заклинаний, например…

— Я помню их все! — Королева живо вскочила на ноги. — Тебе останется только повторять за мной. И все! Раз ты сирхар, у тебя получится!

Биорк тоже поднялся и отошел подальше, чтобы видеть ее лицо.

«Нет, она превосходная женщина! — подумал он. — Я просто обязан сделать то, что она хочет! А вдруг этот Хаор существует и явится сюда?» — пришла откуда-то мысль. Но Биорк отогнал ее прочь. Нет, не отогнал — сама ушла. В его твердом убеждении не было никаких лазеек.

— Что ж, начинай! — сказал он.

Дракон плавно кружил над базальтовыми вершинами.

— Он ищет! — сказал Гестион Санти. — Но не может найти!

— Я попробую ему помочь! — отозвался юноша.

Он уже воспринял картину, данную Этайей дракону.

Конечно, глаза дракона видят много лучше глаз человека, но глаз человека уловит то, на что дракон не обратит внимания. Санти наклонился вправо, свесился со своего «седла» и принялся искать знакомые очертания каменных изломов.

Дракон описывал огромные круги.

Вдруг внизу мелькнуло зеленое пятно. Санти пригляделся внимательнее, но они были слишком высоко.

— Попроси его спуститься пониже! Вон туда! — сказал он Гестиону.

Но дракон уже сам воспринял его желание и скользнул вниз.

Между серыми горами был совершенно отчетливо виден овальной формы кратер, а внутри — зеленое пятно воды.

— Посмотри вниз, Нил! — крикнул Санти. — Там озеро!

— Не вижу!

Крыло дракона закрывало великану обзор.

— Гестион! Дракон нашел место?

— Нет, Санти, он ищет! Где-то близко! Но он обеспокоен, потому что голоден!

«Опустись здесь!» — напрямую сказал Санти дракону.

Зверь изогнул шею и камнем рухнул вниз. Ветер свистел в ушах Санти. Серые скалы стремительно росли. Но над самой землей дракон вдруг расправил крылья и одним плавным движением выровнялся, почти застыл в нескольких минах от земли. Плавно, но людей буквально вжало в его спину.

Дракон мягко упал на лапы в центре скальной площадки. В мозгу Санти еще раз возникли образы: высокий, почти отвесный обрыв с острыми скалами внизу, потом серая стена, испещренная выходами подземных тоннелей, а потом серая стена и коническая вершина с длинной трещиной вдоль склона.

«Я хорошо увидел. Спасибо!» — передал Санти дракону.

Зверь опустил крыло, и юноша съехал по нему вниз. Нил спрыгнул следом, и дракон тотчас заковылял к краю площадки и, бросившись в пропасть, сразу же взмыл вверх.

«Я вернусь за тобой!» — уловил Санти его мысль. Обрадованный, он послал дракону свою благодарность, но тот уже был слишком высоко, чтобы неопытный Санти мог быть уверен, что услышан.

— Что ты говорил об озере, брат? — Нил уже укрепил на спине тюк со снаряжением и притоптывал, разминая затекшие во время полета ноги.

— Оно там, за гребнем!

— И имеет отношение к нашему… делу?

— Возможно!

Санти покривил душой: ему хотелось взглянуть на озеро поближе. Еще оттуда, с неба, оно буквально притянуло его взгляд. Откровенно говоря, именно из-за него Санти велел дракону сесть здесь.

— Там, за гребнем!

— Так идем! — И великан уверенно двинулся вверх по склону.

Подъем не представлял труда даже для Санти. Каменная стена была наклонена градусов на сорок пять, и впадин и выступов на ней было более чем достаточно. Спустя двадцать минт они уже взобрались на самый верх.

И оказались на краю огромной серой воронки, гигантского цирка. А внизу, на глубине около трехсот мин, полуприкрытое дымкой, лежало нежно-зеленое озеро.

— Смотри, там, у берега, что-то желтеет! — возбужденно проговорил Санти. — Может, это золото, Нил?

— Вряд ли, — великан чувствовал себя неспокойно. — Ты не чувствуешь? Здесь как-то странно пахнет?

Санти втянул воздух расширенными ноздрями. Его так и тянуло вниз, к озеру.

— Да, — сказал он. — Запах, как от целебных источников.

— Думаешь? Хочешь спуститься?

— Да, да!

— Хорошо. Видишь террасу? — Нил показал рукой. — Она спускается как раз к тому месту, откуда прямо можно сойти к берегу. — Вперед, брат Санти!

Нил двинулся вниз, но не слишком быстро, чтобы юноша поспевал за ним.

Они преодолели почти половину пути, когда воздух в кратере шевельнулся и в ноздри им ударил резкий, удушливый запах. Санти закашлялся.

— Не дышать! — приказал Нил.

Он оторвал лоскут от своей рубахи, плеснул на него вина из фляги и зажал им рот и нос юноши.

— Держи! — И сам закашлялся, потому что запах стал намного сильней. Оторвав еще один лоскут — для себя, — он опустился на камни и потянул за собой Санти.

— Это не вода! — из-за платка голос Нила звучал глухо. — Надо выбираться отсюда, но мы немного подождем. Я чую опасность!

— Что это? — спросил Санти.

— Пока не знаю. Поглядим.

Санти прислушался к себе, постарался замедлить дыхание и ощутил, что со стороны озера определенно идет «зов». И теперь, когда ядовитые испарения обожгли ему глотку, он уже не обманывался по поводу «озера». Тот, кто звал, был смертельно опасен. Санти постарался «укрыть» свои мысли, и, словно в ответ на это, зеленая поверхность забурлила, ядовитый туман стал гуще. Санти полностью отключил сознание, только смотрел.

На зеленой поверхности вскипел бугор, а потом из него медленно поднялась голова. Чем-то она напоминала голову дракона, но лоб был намного выше, а челюсти — короче. Голова была абсолютно черная, глянцевая, с тусклыми зелеными глазищами, с голову юноши — каждый. С головы чудовища стекала ядовитая зеленая жидкость озера, а сама голова поднималась все выше, выше на длиннющей, такой же глянцево-черной шее. Поднималась и поворачивалась, обшаривая склоны кратера выкаченными мутными глазами. А на затылке монстра было еще одно «око», черное, матовое — на глянцевой коже, ищущее, ощупывающее невидимым лучом серые скалы, отыскивая потерявшуюся жертву. И оно подбиралось ближе, ближе…

«Я — камень!» — сказал себе Санти. И превратился в камень, серый и теплый, гладкий мертвый камень. И Нил стал таким же камнем, немного побольше и потемнее. Оба они были неподвижны. Неподвижны очень давно, с тех пор как застыла выплеснувшаяся из недр вязкая кровь Асты. Невидимое щупальце скользнуло по двум камням, скользнуло, не задержалось, поползло дальше, раскачиваясь вверх-вниз, не пропуская ни одной ложбинки.

Рука Нила коснулась Санти. Они очень осторожно двинулись вверх, припали к скале, когда морда чудовища вновь повернулась к ним, сделав полный оборот. Голова продолжала медленно вращаться, мутные глаза ушли, и они продолжили подъем. Когда черное «око» стало приближаться к ним, Нил и Санти уже бежали по террасе и, прежде чем оно коснулось их, перевалили за гребень.

— Кто это был? — спросил Санти, когда они, спустившись со склона, сели передохнуть.

— Думаю, демон! — сказал Нил. — Никакая живая тварь не сможет жить в этой гадости!

— Да? — Санти никогда не сталкивался с демоном, но все же склонен был думать, что черное чудище — именно живое существо. С демоном у него скорее ассоциировался тот «слизень» на перевале.

— Но это не демон, к которому мы идем! Потому забудем о нем и отправимся искать нашего!

— Хорошо, — согласился Санти. — Я думаю, нам нужно идти туда! — Он показал на уходящий вниз склон, образованный застывшим лавовым языком.

— Ты ведешь! — сказал Нил. Но пошел первым.

Поначалу спуск показался Санти делом совсем нетрудным. Тем более что Нил безошибочно находил самый удобный маршрут. Но не прошли они и лонги, и юноша запросил пощады. Ноги его совершенно отказывались работать. Нил же, казалось, совсем не устал, хотя, в отличие от шедшего налегке Санти, тащил огромный тюк. Великан сжалился над ним:

— Отдых! — сказал он. И юноша без сил повалился на камни.

Нил развязал мешок, вынул из него одеяла, легкий шатер из паутинного шелка, еду. Через двадцать минт Санти, сбросив куртку, уже сидел внутри обогреваемого масляной лампой шатра и уплетал мясо, запивая его сладким подогретым вином.

К его изумлению, Нил съел едва ли не втрое меньше, чем он сам.

— Я как таг: наедаюсь впрок! — засмеялся он в ответ на вопрос юноши.

Когда Санти поел, его неудержимо потянуло в сон. Все плыло перед его глазами. Он хотел сказать Нилу, чтоб тот разбудил его, когда придет время Санти караулить, но не успел. Уснул. Великан завернул его в одно из одеял, и Санти спокойно проспал до самого следующего дня.

Нил разбудил его, когда лик Таира выглянул из-за восточного хребта. Юноша с трудом разлепил веки. Он увидел свет, пробивающийся сквозь шелк шатра, и со стоном сел. Все мышцы его болели, а о ногах — и говорить нечего.

— Сколько я спал? — спросил он Нила.

— Хор десять, думаю, проспал, — усмехнулся великан.

Санти, охая, как старик, подполз к выходу и откинул клапан шатра.

— Уже день! — воскликнул он. — Почему ты не разбудил меня?

— Разбудил, как видишь. На, пей! — великан протянул ему чашку с подогретым вином.

— Нам давно пора быть в пути! — возмущенно заявил юноша.

— Угу! Сейчас пойдем! — Нил насмешливо разглядывал его недовольное лицо. А потом отобрал у него чашку: — Ну-ка раздевайся! Выжмем из тебя лишний сок.

Санти заартачился, но великан сделал свирепое лицо и, пошевелив толстыми пальцами, заявил:

— Сейчас я тебя взбодрю!

И Санти, кряхтя, снял с себя одежду. Спать на камнях он тоже не привык.

— Взбодрю! Ох, взбодрю! — приговаривал Нил, разминая его икры.

Санти закусил губу: ему было очень больно.

— Ты покричи, покричи! — посоветовал Нил. — Полегче будет. Воин не охает, как ты. — Он очень похоже передразнил юношу. — Воин испускает боевой клич. Вот так! — и взревел взбесившимся греамотом, совершенно оглушив юношу.

— Ну-ка попробуй, брат Санти!

Санти попробовал.

— Для пробы сойдет! — одобрил Нил. — Ну-ка; еще раз! А теперь — зашипи! Сквозь зубы! Очень помогает, когда тебя бьют дубинкой по животу.

Санти рычал, шипел, вопил. Руки великана месили его так, будто действительно выдавливали сок.

— Арр! Ух! У-у! У тебя… о!.. ловко получается! — сообщил ему Санти.

— Что могу — то могу! — согласился великан. — И, заметь, мне наплевать, что ты — весь деревянный! — Его ладони выбили барабанную дробь на спине Санти, а заодно и весь воздух — из его легких.

— Хей-мей! Брат! Иногда я думаю, что и мертвого смог бы заставить плясать!

Он ухватил Санти за плечи и, придавив коленом, выгнул ему спину так, что юноша едва не потерял сознание.

— А ты — молодец! — сказал он Санти, у которого перед глазами плыли черные круги. — Терпеливый! Ну, еще немного — и ты запрыгаешь по скалам, как влюбленный магри!

— Это еще кто?

— Дрянная тварь. Но сигает отменно! Все! Поднимайся! Хватит изображать из себя дохлого тага!

Санти очень осторожно сел. Каждая клеточка его тела горела, но это было не больно, а даже приятно. И он мог двигаться, не сжимая зубов.

— Ты — маг! — восхитился юноша.

— Что правда, то не ложь. Садись, поешь и отправимся!

Пока Санти, сидя на свернутом одеяле, поглощал завтрак, Нил упаковывал вещи. Таир стоял высоко, и воздух потеплел.

Когда юноша покончил с едой, Нил запихнул одеяло в тюк и вскинул его на спину.

— Куда, проводник? — весело осведомился он.

Одно за другим повторял Биорк непонятные слова. Ничего не происходило. Да он и был абсолютно уверен, что не произойдет.

— Может, я слишком тихо говорю? — спросил он Королеву, чтобы показать свою заинтересованность.

— Это не имеет значения, сирхар! — Королева была растеряна.

«Пожалуй, не будь на ней этой маски Правительницы, ее можно было бы назвать красивой, — подумал туор. — Желанной, во всяком случае!»

Королева стояла перед ним, совершенно не стесняясь своей наготы, и Биорку это было приятно. Он уже знал, что в Тонгоре иначе относятся к обнаженному телу, чем в Конге.

— Все! — сказала упавшим голосом Правительница Тонгора. — Он не пришел!

— Я думаю, все эти маги тебя просто дурачили, — попытался утешить ее туор.

— Уверена, что нет! Если бы ты видел, как Хаор обращался с ними…

— Как?

— Даже глядеть на это было… неприятно!

— Я знаю многих магов, — Биорк старался быть убедительным. — Я видел, как они создают иллюзии и играют ими. Если маг дарит тебе женщину, она желанней всех женщин мира. Если он дарит тебе сотворенный им перстень, перстень может «пережить» даже твоих внуков. Если он ударяет тебя мечом… Я видел, как умер человек, когда его проткнули таким «мечом». А в руке мага ничего не было! Мага я убил, кстати. Тот человек был моим другом. Но я говорю: настоящий маг может почти все. А блаженство? Есть тысячи способов достичь блаженства. Например, я знаю один кактус, он растет у вас, в Тонгоре…

— Довольно! — перебила его Королева. — Ты забываешь: я — Женщина Тонгора! У нас тоже есть магия! И не слабее, чем у сирхара! Ни одной из нас Ди Гон не мог ничего сделать, потому что мы — дочери Хаора! Он же был лишь его рабом! Как и ты! А вот есть ли у тебя магия, я сейчас узнаю. Боги! — в голосе ее звучало неподдельное горе. — Я проверяю, есть ли магия у моего сирхара!

Туор выслушал ее совершенно спокойно. Он не верил в богов. В магию он верил, но боялся ее не больше, чем рубящего меча. А уж что касается женской магии…

Взгляд Королевы затуманился. Биорк ждал. Он ничего не чувствовал. И ничего не происходило. По его мнению.

— Довольно? — предложил он через несколько минт.

— А?

Вид у Королевы был совершенно ошеломленный. Каким бы ни был результат ее «проверки», это было явно не то, что она ожидала.

«Может, все же сказать ей, кто убил Ди Гона? — подумал туор. — Вдруг это избавит ее от иллюзий?» Но, оценив выражение лица королевы, решил воздержаться от откровенности. «Я опростоволосился, — подумал он. — Пусть хоть звезда Нила не потускнеет. Нил все-таки маг, вот он и разберется с этим мифическим Хаором! Или создаст ей подходящую замену!»

Он приблизился к женщине и провел ладонями по ее гладким бедрам. Кожа Анг-ли была цвета темного янтаря.

— Может быть, нам продолжить то, что мы начали? — предложил он ласково.

— Нет! Ты не муж мой! И не сирхар! К сожалению. Я — Королева Тонгора и должна чтить обычаи. У тебя нет Силы! — И довольно грубо оттолкнула туора от себя.

В следующее мгновение она уже лежала на полу. Королева потеряла дар речи. Откуда ей знать, что Биорк с легкостью уложил бы трех ее самых сильных воинов.

— Анг-ли! — прошептал он ей в самое ухо. — Я — сирхар! Потому что так сказал тот, кого мы оба уважаем! — Королева, прижатая к ковру так, что не смогла бы и шевельнуться, молчала. — Ты хорошо понимаешь мой астрон?

Женщина машинально кивнула.

— Если я неприятен тебе, скажи! Может, тебя смущает мой рост?

Королева не делала попыток освободиться, но и не проявляла никаких чувств.

— Может, тебе не нравится, что у меня нет магии?

— Она у тебя есть! — живо сказала Королева. — То есть не магия, а наоборот. Ты знаешь это?

Но у Биорка сейчас не было желания обсуждать собственные возможности или слабости.

— Если ты все еще против, только скажи? — И нежно куснул ее за ухо.

— Нет, — нерешительно проговорила женщина. — Нет, я не против, но…

— Вот и хорошо! — Биорк тут же отпустил ее руки.

Королева вздохнула… и покорилась.

— Очень похоже на то самое место! — Санти внимательно разглядывал скалы внизу. — Если нам удастся спуститься…

Нил посмотрел на крутой склон под ними, не склон — обрыв. И черные каменные зубцы, казавшиеся клыками ожидающей их чудовищной пасти.

— Если это то самое место, брат, — сказал он. — Мы спустимся.

Он распаковал вещи и достал снаряжение.

— У нас только тысяча минов троса! — сказал он.

— Больше и не потребуется, — отозвался Санти. Он был почти убежден, что место — то самое. Уверенность пришла извне, и юноша перестал сомневаться.

Нил забил в расщелину костыль и закрепил трос.

— Одень рукавицы! — сказал он юноше.

Нил ухватился за тонкий паутинный канат с редкими узлами и, отталкиваясь ногами от стенки, «полетел» вниз.

Санти последовал его примеру. Держаться за тонкий трос было довольно сложно. Ноги его не всегда находили опору. Хорошо, что великан отобрал у него весь груз.

«Ты — в горах. И ты — новичок, — заявил он. — Если ты сыграешь вниз, кто будет меня спасать, а?»

Нил быстро достиг широкого плоского выступа и остановился, чтобы дождаться Санти, который, тяжело дыша, присоединился к нему через несколько минт.

— Отдохни! — предложил великан. — Ты совсем запыхался!

— Зря ты согласился меня взять! — проговорил Санти, жадно втягивая воздух. В последнее время он почему-то все время страдал одышкой.

— А ты не забыл, брат, что без тебя я блуждал бы, как новорожденный урр? Отдыхай! Десяток минт ничего не значит!

Однако этих десяти минт у них не оказалось.

Каменный балкон, карниз шириной не больше четырех минов, вдруг слегка тряхнуло. Санти не придал этому значения, но Нил встрепенулся.

— Ты слышал? — спросил он.

Санти помотал головой. Но он знал, что слух у сына туора намного лучше, чем у него.

— А что слышал ты?

— Похоже на хлопок, — Нил встал, но тут же вынужден был присесть — еще один толчок едва не сбросил его с карниза.

— Похоже, Потрясатель хочет с нами разделаться! — пошутил Санти.

И словно в ответ его словам оглушительный взрыв потряс горы. Санти инстинктивно пригнул голову, а потом посмотрел вверх и увидел, что из ближайшей к ним конической вершины бьет вверх узкая прозрачная струя раскаленного газа. Поднявшись на высоту в тысячу минов, струя расширилась, превратилась в колонну, почти сразу же почерневшую от миллионов кусков породы, вырванных струей пара.

Взлетев на огромную высоту, они посыпались вниз.

— Лезь! — закричал Нил, всовывая в руки Санти трос.

Пока юноша соображал, великан толчком сбросил его с карниза. Санти повис на канате, а сверху уже сыпались раскаленные камни. Санти взглянул себе под ноги и вдруг увидел там то, что было им больше всего необходимо сейчас: неровное широкое отверстие в скале. Прямо под балконом.

— Нил! — громко закричал он, чтобы перекрыть грохот извержения. — Пещера! Сразу под карнизом!

Он скользнул вниз на десять минов и оказался прямо напротив черного широкого входа внутрь горы. Шесть минов отделяло его от края пещеры. Шесть минов — и пятисотминная пропасть. Камень ударил его в плечо, и левая рука тут же онемела. Хорошо еще обломок был совсем маленький. Иначе Санти полетел бы следом за ним. Он с трудом удерживался на тросе, а тут еще Нил сверху стал раскачивать его.

— Прекрати! — в отчаянии завопил юноша.

Но Нил не обратил внимания на его вопль. Канат раскачивался все сильнее. Санти изо всех сил вцепился в него правой рукой, ногами… И вдруг понял замысел Нила. Понял, когда ударился о склон в двух минах от края пещеры. Второй раз он уже ухитрился оттолкнуться так, чтобы изменить траекторию. Моля богов о том, чтобы не сорваться, оттолкнулся еще раз, посильнее, и следующим махом угодил прямо в отверстие. У него хватило сообразительности не отпустить трос. Неровный пол пещеры служил удобной опорой. Он натянул канат — и Нил тут же оказался рядом с ним. Шлем Нила был немного помят, и на ногах великан стоял не вполне твердо. Но доспехи и теплая куртка сослужили свою службу. Теперь оставалось только ждать, глядя, как проносится мимо каменный дождь. Гора еще несколько раз вздрогнула, и Санти поглядел на своды над ними — выдержали ли они толчки? И тут в голове его что-то произошло, и он узнал.

— Нил, — он коснулся руки великана. — Это — то место!

— Да? — Нил совсем не удивился.

— Я уверен! — Санти с опаской посмотрел в черную глубину пещеры.

— Я тоже так думаю! Поспорим, что через десять минов пол станет гладким, как кожа девушки?

Санти не стал спорить, он просто шагнул в темноту.

— Нет уж! — великан схватил его за руку. — Вперед пойду я! И изволь не отставать! На-ка! — Он вложил в ладонь Санти конец кожаного ремня. — Вперед!

Они прошли десять минов и сто, но основание пещеры осталось таким же, как и прежде. Никаких следов того, что это место Древних. А ведь, насколько Санти понял из намеков Нила, демон обитал именно в таком месте. Санти не хотелось идти дальше. Он буквально чувствовал, как сам воздух толкает его назад. Если бы не ремень в руке, он, пожалуй, остановился бы. И скорее всего, двинулся бы обратно. Он и остановился. Ремень в его руке дернулся, а потом он услышал шаги возвращающегося к нему Нила.

— Сейчас, — пробормотал великан. — Сейчас!

Санти услышал, как он положил тюк, развязал его.

Вдруг во мраке пещеры вспыхнул свет: Нил зажег светильник.

— Возьми! — сказал он, вручая его Санти. — С ним тебе будет веселее!

И они двинулись дальше. Глядя на потрескавшиеся неровные стены, Санти еще раз убедился, что пещера — естественного происхождения. И все же в ней было что-то необычное.

Нил словно бы угадал его мысли.

— Какой-то странный звук! — проговорил он. — Идешь по твердому камню, а звук такой, будто по чему-то мягкому. Вроде травы.

Санти ощущал то же самое.

— Что будем делать? — спросил он.

— Да ничего! Идти вперед!

Санти взглянул на светильник. Масла оставалось еще на полхоры.

— Нил, — спросил он, — у нас есть еще масло?

— Сколько угодно! Не беспокойся! — и вдруг остановился.

— Что случилось? — почему-то шепотом спросил юноша.

Великан ничего не сказал. А потом вдруг хлопнул в ладоши. И еще раз.

— Что ты делаешь? — удивился Санти.

— Здесь нет эха! — сказал Нил.

Точно! Эха не было.

— Сдается, мы на верном пути! — удовлетворенно изрек он и двинулся дальше.

Санти старался от него не отставать. Он почувствовал покалывание. Множество маленьких иголочек притрагивались к его спине, затылку, ногам. Он не стал говорить об этом своему спутнику, но попытался «увидеть» пещеру внутренним зрением. То же, что и в башне сирхара: его внутреннее «око» ослепло. Санти встревожился всерьез. Особенно когда ощутил еще кое-что: он «потерял» Этайю. Все время пути, до самого входа в пещеру, он чувствовал: фэйра рядом. Сейчас ее не было. Она «ушла», и он, возбужденный падением вулканических «бомб», не заметил вовремя ее «отсутствия».

Какое-то время он машинально двигался за Нилом, но, наконец осознав важность собственных наблюдений, решил, что должен поделиться ими со своим спутником.

— Нил! — Он догнал великана. — Стой!

Сын туора остановился как вкопанный.

— Что? — негромко спросил он, и юноша лишь сейчас заметил, насколько Нил напряжен.

Как мог внятно, Санти передал ему собственные ощущения.

Нил внимательно слушал его, а потом спросил:

— Что ты предлагаешь?

— Не знаю… — растерянно отвечал Санти.

— Тогда идем! — резко произнес Нил, повернулся и зашагал по странному полу тоннеля.

Санти ничего не оставалось, как последовать за ним. Свет масляной лампы по-прежнему озарял стены. Значит, шли они не так уж долго. Отчего же Санти кажется, что прошло так много времени?

Но он продолжал идти потому, что остановиться — значит, оставить Нила одного.

— Ти-ихо! — прошипел великан, резко останавливаясь.

Санти на миг застыл с поднятой ногой, потом осторожно поставил ее. Он тоже услышал звук. Пение. Негромкое пение. Слов не разобрать, но голос похож на женский.

— Стой здесь! — приказал Нил.

Он сбросил со спины тюк. Вернее, аккуратно положил его. Санти видел, как великан начал было вытаскивать меч, но потом все же оставил его в ножнах. Медленно, очень медленно и осторожно Нил двинулся вперед. Тоннель изгибался вправо и вниз, и через двадцать шагов Санти перестал видеть спину великана, а Нил уловил брезживший впереди свет. Сын туора сделал еще несколько шагов, и вдруг «пол» ушел у него из-под ног и он упал вниз, на спружинившие ноги, так и не поняв, что произошло.

Нил оказался в огромной пещере, громадном каменном зале, украшенном белыми сходящимися колоннами сталактитов и сталагмитов, похожих на пальцы гигантских рук, вмурованных в камень. Зал был потрясающе огромен. Рука человека никогда не касалась его стен, но непонятно откуда идущий тусклый серый свет озарял его бугристые своды.

И Нил увидел того, кто пел. И тот, кто пел, увидел Нила. И оба одновременно узнали друг друга. И Нил невольно попятился, а тот, кто пел (если это он пел), прыгнул вперед.

— A-а! — обрадованно пискнуло Дитя — Ты! Ты! Ты! Поиграем? Да? — В пухлой «ручке» моментально возник огненный шар.

— Нет! Не спеши! — закричал великан. Впрочем, рядом с этим «ребенком» он вовсе не казался великаном.

— Почему? — «малыш» надул губки. Каждая — в мин толщиной.

Нил силился что-то вспомнить, но не мог.

— Это твой дом, сынок? — спросил он первое, что пришло в голову.

— Не-е-е… Не мой! Поиграем, а?

Демон подпрыгнул на одной ноге и приблизился к Нилу сразу на десяток минов. Сын Биорка заметил, что босая «ножка» твердо стоит на полу, а не висит над ним, как тогда, в подземелье Ди Гона.

— Не твой? — удивился Нил. — А где же твой дом, сынок?

«Личико» демона перекосилось.

— Ты плохой! Плохой! — закричал он. — Уходи вон!

Сноп огня едва не испепелил Нила. Тот едва успел отпрыгнуть в сторону.

— Сынок! Постой! — закричал он. — Игрушки! Игрушки у тебя есть?

— А? — «Малыш» остановился, поглядел на сына туора, склонив голову к плечу. — Игрушки есть.

— А покажи! — попросил Нил, не зная еще, нашел он верный тон или короткую дорогу в Нижний Мир.

— Сынок! Сынок! Дон! Дон! Дон! — «Малыш», напевая, поскакал на одной ноге к центру пещеры. — Дон! Дон! Дон! Я хороший! — сообщил он, поворачиваясь к Нилу.

— Хороший, сынок! Хороший!

— Гляди, какая у меня игрушка! — игриво проговорил «малыш». Из его ладони выплеснулся сноп искр, взорвавшийся в воздухе и очертивший в нем нечто вроде шара.

— Красота! — важно сказал демон и еще раз полыхнул огнем. — А теперь ты! А теперь ты!

Санти, потеряв Нила из виду, не рискнул сразу пойти за ним. Он ждал несколько минт. А потом светильник в его руке стал быстро угасать, и через мгновение юноша оказался в полной темноте. Нет, не в полной! Там, куда ушел великан, брезжил слабенький, почти призрачный свет.

Санти не оставалось ничего другого, как нарушить приказ старшего друга. Ждать в темноте ему было физически невтерпеж.

Санти шел вперед, и свет постепенно разгорался. А потом нога юноши зацепилась за что-то твердое, он едва не упал, но уперся коленом в невидимую ступеньку, встал на нее, затем на следующую — и вдруг оказался под высокими сводами каменной полости. И увидел Нила.

— Теперь ты! — требовательно сказал «малыш», маня сына туора ручкой.

— Я не могу! — сказал Нил.

Лицо «ребенка» вновь искривилось:

— Ты не хочешь! — убежденно сказал он. — Ты плохой! Не хочешь со мной играть! — И двинулся к Нилу.

Меньше всего тому хотелось играть в пятнашки с огненным демоном. Он попытался укрыться за одним из сросшихся с полом сталактитов. Но демон двигался прямо к нему. И прошел при этом через точно такую же белую колонну, словно ее и не было.

— Сынок! Сынок! — закричал Нил. — Погоди!

Санти оценил положение.

— Эй! — крикнул он.

Демон мгновенно обернулся.

— Привет! — сказал Санти. — Как дела?

— У! — застенчиво сказало Дитя.

— Поиграем? — сказал Санти.

«Детское личико» расцвело улыбкой:

— Ага!

— А ты можешь бросить мяч, а потом поймать?

В руке демона тотчас появился огненный шар. Он швырнул его вверх, и шар взорвался, ударившись о потолок.

— Не так высоко! — крикнул Санти.

Демон бросил еще один шар и на сей раз поймал его. Шар будто сам притянулся к его «ладошке».

— А теперь ты! — крикнул он Санти, и огненный мяч полетел к нему.

Санти присел, шар пролетел над его головой и взорвался в глубине каменного тоннеля. Рука юноши невольно коснулась эфеса меча. Бессознательный жест. С той же вероятностью он мог бы взяться за застежку куртки. Но эффект был поразительный. Исчезли базальтовые стены пещеры, исчезли сталактиты. Юноша стоял на пороге громадных размеров Сферы. Нил и Дитя были внутри ее.

Сын туора стоял на прозрачной светящейся пленке, разделяющей сферу надвое. На этой же «пленке» стоял и Санти. А посредине, там, где взорвались выпущенные демоном искры, очень медленно поворачивался огромный голубой шар. Санти узнал его: этот шар плыл ему навстречу, увеличиваясь, там, в подземелье Древних. Завороженный его красотой, Санти забыл обо всем.

Крик «малыша» вывел его из оцепенения:

— Перестань! Перестань! Немедленно перестань!

Санти посмотрел на демона: «малыш» исчез. Остался сгусток красного свечения, выбрасывающий огненные протуберанцы. Это было ужасно!

Нил не видел того, что видел Санти. Зато он увидел, как поплыли, потекли черты «детского» лица, превращаясь в красную маску-череп. Рот стал огненной щелью, разделяющей голову пополам, а тело по-прежнему оставалось телом громадного ребенка. И руки его начали расти, удлиняться, потянулись к стоящему на пороге Санти извивающимися, как щупальца, пальцами.

— Сегейр, Нил! Сегейр! — закричал юноша, отшатываясь от тянувшихся к нему языков огня.

Невидимая преграда в мозгу сына Биорка рухнула. Он вспомнил!

— Сынок! — закричал он. — Сынок! Лови! — Выхватил из-за пазухи цилиндрик и бросил его демону.

Рука Санти в этот момент соскользнула с рукояти меча. Он увидел на миг нависшую над ним маску Смерти, а потом — вновь профиль счастливого детского лица.

Точным движением демон поймал цилиндрик:

— И-и-и! — в восторге заверещал он и прижал крохотный предмет к своей груди. Черты лица его разгладились, успокоились, блаженная улыбка раздвинула пухлые губки.

Он медленно опустился на пол пещеры, поджал ноги и закрыл глаза. Нил сделал шаг, и глаза демона открылись.

— Спасибо! — отчетливо произнес «малыш» и опустил веки.

Санти прикоснулся к мечу и вновь увидел волшебную Сферу. И голубой, медленно вращающийся шар. Он посмотрел на демона. И вместо красного пламени увидел голубые, сплетенные в кокон светящиеся нити. Санти сделал мысленное движение и «заглянул» внутрь.

…И увидел себя, только себя очень маленького, не больше четырех иров. Он сидел на ступенях дома перед небольшой зеленой лужайкой. Сидел и гладил большущего хиссуна, очень похожего на тага. А за лужайкой была невысокая оградка из витых стальных прутьев. Он сидел и ждал. А потом увидел фигуру женщины, идущей через лужайку.

— Дом, доу, вау! — напевала она и улыбалась Санти.

И была она очень-очень большая и очень-очень любимая. Санти вскочил со ступенек и бросился к ней, протягивая руки:

— Мама! — закричал он изо всех сил. — Мамочка!

Санти открыл глаза. Сначала он не понимал, что происходит. Кто-то нес его. Вокруг было темно.

— Очнулся? — раздался рядом, прямо над ним, ласковый бас Нила.

— Да-а! — пробормотал Санти. — Можешь поставить меня на ноги.

— Как хочешь! Но смотри: я могу еще долго тебя нести, ты не слишком тяжел! — Санти услышал смешок.

— Поставь, поставь! — сказал юноша. И Нил опустил его на пол.

— Зажечь светильник? — спросил великан.

— Погоди! — Санти прикоснулся к рукояти меча. И тьма исчезла. Он был в залитом зеленым светом коридоре, за стенами которого пульсировало и переливалось нечто, не имеющее имени в человеческой речи. И еще он услышал музыку. Санти не сразу понял, на что она похожа. Но когда понял, то стал еще счастливей: то была музыка фэйров.

— Нил! — сказал он. — Мне не нужен свет. И мне не хочется отсюда уходить!

— Если так, побудем немного здесь, — согласился великан. Но Санти слишком хорошо ощущал его тревогу.

— Идем! — сказал он. — Идем!

И они двинулись к выходу.

Снаружи была тишина и синее прозрачное небо, полное света. Вулканическая бомбардировка кончилась. Земля больше не содрогалась, даже воздух, казалось, стал чище и свежее.

Нил взглянул на Санти и улыбнулся:

— Мы сделали! — сказал он. — Сделали! Остается только вернуться назад!

Внутри у сына Биорка было легко и пусто. То, ради чего он переплыл два моря и прошел половину Мира Асты, осталось в прошлом. А будущее не предложило ему пока ничего взамен.

— Вернуться назад! — повторил он.

— Пустяки! — Санти тряхнул головой с отросшими волосами. — Как только мы выберемся на подходящее место, я позову дракона.

— Замечательно! — обрадовался Нил. — Слушай, брат Санти, я очень рад, что ты пошел со мной! И не только потому, что в одиночку мне было бы не совладать… Я никогда не встречал более надежного парня, чем ты!

— Шутишь, да? — улыбнулся юноша. — Я всего только ортономо, певец. И никогда не скрещивал меча с врагом.

— Меч не главное! Я хочу, чтобы ты поехал со мной, в Тауран, в Норн! Тебе понравится в Коронате, Санти! Ты — наш! Я, Эак, Биорк — мы все сделаем, чтобы тебе было хорошо на нашей земле! Ты увидишь Асту, Санти! Увидишь Горы Фэйр, Арианну, Тианну, Север…

— Спасибо, Нил! Мне бы очень этого хотелось! Но… Все же Конг — моя страна. И я не знаю, что с моим отцом…

— Мы поможем тебе его найти! — пообещал Нил. — Биорк отыщет все, что угодно. И кого угодно! Мы найдем твоего отца, и вы поедете вместе!

— Еще — Этайа! — сказал юноша. — Что скажет она? Ей известен мой путь лучше, чем мне! Правда, я все время сползаю на обочину! — засмеялся он. — Но думаю, что не зря!

— Свидетельствую! — подтвердил Нил и важно поднял руку.

Оба засмеялись. Им было очень славно сейчас, Нилу и Санти. Они были просто готовы танцевать от радости.

— Давай отложим это дело до возвращения! — предложил Нил. — Если мы все разом навалимся на тебя, тебе придется уступить!

— А Генани? — улыбнувшись, спросил юноша. — Думаешь, она тебя поддержит?

— Мы и ее возьмем с собой! — щедро заявил Нил. — Женщина Тонгора — в Коронате! Да ее выйдет встречать пол-Нетона!

— Ладно! — согласился Санти. — Поговорим, когда вернемся в Тонгор! В таинственный Тонгор! О! — закончил он, понизив голос и округлив глаза.

— Добро! Полезай наверх! — Нил взялся за конец веревки. — Полезай! Я подержу!

Когда они оба взобрались на карниз, Нил сбросил мешок и достал флягу с вином:

— Сполоснем горло! — сказал он, протягивая флягу Санти. — Немного передохнем и поднимемся на плато.

— Я не устал! — ответил юноша.

И это было правдой. Он чувствовал, что жизнь так и бурлит в нем. Санти было весело. И Нилу было весело, тем более что гнетущее чувство, мучившее сына туора с тех пор, как он утратил Дар, ушло. Да и зачем теперь ему Дар? Теперь он вернется домой, на Север, станет тем, кем был до Руны. И у него отличные друзья! Жаль вот, что Ортран…

— Пусть тому, кто шел вместе с нами и ушел, не простившись, будет хорошо там, в Нижнем Мире! — сказал великан, сделал глоток и отдал флягу ортономо.

— Будет так! — отозвался юноша.

Нил встал, подергал паутинный трос. Крепко! Ох, как ему хочется домой!

Держась за канат, Нил полез вверх. Ноги, привычные к горным кручам, сами находили опору. И все же подъем не был легким. Мешок за спиной тяжело давил на плечи, руки, перебирающие канат, дрожали. Нелегко далась победа. А когда победа дается легко?

Нил преодолел последние десять минов и перебросил тело на край обрыва. Еще усилие — и он отполз на пару шагов.

«Надо помочь мальчику!» — подумал он.

И тут камень, на котором он лежал, слегка вздрогнул.

«Тысяча демонов! — удивился сын туора. — Опять! Мы же его…»

Камень еще раз вздрогнул, и на Нила упала тень.

Он поднял голову и увидел огромную массу камня прямо над собой. Оцепенев, Нил смотрел, как масса опускается вниз, опускается на него… нет, рядом с ним, ударяется о скалу в трех минах от головы Нила. Огромная каменная глыба, нет, колонна! И земля снова легонько вздрагивает, но грохот от удара камня о камень, нет, не грохот, скорее треск, он очень тих для падения такого огромного…

Нил поднял лицо и увидел, что заслонившая небо скала имеет очертания человеческой фигуры, фигуры в сто минов высотой!

Сердце его остановилось. Невидимая сила прижала Нила к земле. Он не мог ни пошевельнуться, ни закричать, чтобы предупредить Санти. А громадная фигура наклонялась ниже, ниже. Чудовищная ладонь, бугристая ладонь из бурого вулканического камня опускалась сверху. Четыре пальца, каждый — в пять минов длиной, сомкнулись вокруг Нила, сдавили его, вознесли на стоминную высоту, к огромному, невообразимо огромному и страшному подобию лица. И щель, нет — пещера рта распахнулась, обдала Нила ядовитым серным дыханием бездны, выдохнула:

— Ты!

И эхо грома сорвало лавину с окрестных склонов.

Нил дернулся, но горячие, раскаленные пальцы сдавили еще сильней, смяли грудь до реберного хруста, задушили, как соединившиеся кольца огромной змеи, лишили всякой надежды.

Нил видел гороподобное, безносое, невообразимое лицо бога в десяти минах от себя. Ему захотелось закрыть глаза, закрыть их и никогда больше не открывать, чтобы не видеть этого ужаса. Он уже понял, кто перед ним, и дрожал, как от озноба, хотя жар дыхания бога опалял его лицо.

А каменные пальцы сжимались, сжимались медленно, неотвратимо, неспешно, давили его, как давят созревший плод, отжимая сок. Неотвратимо. Неизбежно.

Не только плоть, саму душу выжимала из Нила огромная раскаленная ладонь. Именно ее, бессмертную часть его существа, выдавливали чудовищные тиски. Чтобы, выдавив, втянуть, всосать в раскаленную бездну. Навеки.

А рука поднималась выше, выше, над исполинской, ноздреватой, бугристой головой — выдавить, раздавить и шваркнуть алый комок в черную стену горы!

И Нил, потерявший все, что имел, потерявший жизнь, разум, любовь, надежду, абсолютно все, что было у него, выплеснул из горла последние крохи воздуха, последние остатки веры в иступленном шепоте-всхлипе:

— Тор…

И успел увидеть мутнеющими глазами, как зашевелился огромный склон горы там, за пятисотминным провалом. Черный, уходящий отвесно вверх склон зашевелился — и развалился пополам, треснул, разошелся во всю длину, выбросив красную жидкую лаву. И оттуда, из живой раны горы, выдвинулось нечто невообразимое, нечто, ни на что не похожее, отекающее тяжкими лавовыми реками, столь огромное, что не могло, не имело права двигаться. Но оно двигалось, двигалось, отделялось от жаркого лона горы, истекало алым каменным расплавом, исходило дымом, желтым и черным, в синее нежное небо. И что-то длинное вытянулось на невообразимой высоте, потянулось к Нилу, нет, не к Нилу — к тому, кто губил его. И с этого длинного наконец стек магматический, вязкий раствор, и узнал сын туора ТРЕЗУБЕЦ.

Уши Нила не услышали грома и грохота, но он еще ощутил, как ослабели сжавшие его тиски, как пошла вниз рука жестокого бога, уже забывшего о крохотном червячке-человеке.

Вниз, вниз — до середины каменного необъятного бедра.

И разжалась.

Нил выпал из нее и, не издав ни звука, упал с двадцатиминной высоты на черные камни плато.

А свирепый бог шагнул через пропасть, шагнул навстречу врагу, навстречу величайшему из богов, шагнул, опаляя скалы огненным кольцом Силы.

И столкнулись.

Санти услыхал грохот над головой. Потом — оглушительный взрыв и волну горячего, ядовитого воздуха, прижавшую юношу к скале, заставившую его закашляться, задохнувшись. Красный отблеск подземного огня упал на него. А потом — огромная тень, закрывшая свет Таира, накрыла его. И ушла. И новый взрыв швырнул его, ударил плечом о камень, закружил, пытаясь оторвать от тонкого каната.

Санти кричал, но крик его тонул в громе и стонах сотрясающейся тверди, в разрядах скрещивающихся молний.

— Нил! Нил! — срывая голос, закричал Санти и стал карабкаться наверх, исступленно, не щадя ни сил, ни ладоней.

Он выдрался из ущелья, вцепившись в вбитый костыль, вскочил, упал, потому что голова его кружилась, а гора содрогалась под ногами.

— Нил! — закричал он.

И увидел Нила.

Распластанный, как растоптанная ногой ящерица, человек лежал в тридцати шагах от края обрыва. Лежал, неестественно раскинув руки и ноги, на обсыпанных пеплом камнях.

Санти, восклицая что-то невнятное, бросился к нему и увидел кровь, собравшуюся под затылком, вытекшую изо рта, из носа, из ушей. Санти схватил Нила за руку, почувствовал что-то твердое и острое под курткой. Но, только заметив окровавленный рукав, понял, что это разорвавший мышцы обломок кости. Понял и, ужаснувшись, отпустил, и рука упала, стукнувшись о камень.

Веки Нила вздрогнули, глаза приоткрылись.

— А… Ты пришел… — прошептал сын туора, разлепив губы. — Ты пришел… — Санти слышал его так отчетливо, будто не было грома и грохота, будто вокруг была мертвая безнадежная тишина.

— Вот и уходит Нил Биоркит! — шептал между тем Нил. Почти не двигая губами, не открывая рта, из которого тонкой струйкой стекала алая пузырящаяся кровь. — Вот я и ухожу, Санти. Не будет больше Нила. Плохой маг… Я плохой маг, Санти… Потому что люблю, люблю эту жизнь… Именно эту, эту самую жизнь… Очень люблю… потому что плохой маг. Все… Все кончается счастливо… Но… как жаль, Санти…

Нил больше не говорил, но юноша слышал его слова, слышал еще более отчетливо, чем раньше:

«Кончилась, Санти! Не будет ничего. Ни света, ни вина, ни снега, скрипящего под ногой. Не будет моря. И губ, нежных и теплых, мягких и чудесных губ, не будет их прикосновений, и шепота их тоже не будет. Как жаль, Санти! Как жаль, что не будет Нила. Никогда. Друзья. Вы скажете: „Трудное дело! Был бы с нами Нил, было бы легче“. А Нила нет. Как жаль, Санти! Как жаль!..»

И правая, не сломанная рука шевельнулась, поползла по камню, ткнулась в колено Санти. И он схватил ее, нет, взял бережно и, наклонясь над лицом, широким и добрым, выдохнул во вздрагивающие, пытающиеся улыбнуться губы:

— Нил! Нил!

Пожалуйста!

Не умирай!

КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЛЕТОПИСИ