Мигранты

Обо всем этом я мрачно размышляю нынче в пасмурное осеннее утро, когда свежая после сна румянощекая бандитка в короне и в красном нейлоновом трико (на этот раз) энергично вращает своим торсом посреди площадки, тогда как ее спутник в экзотическом ошейнике сосредоточенно и угрюмо гадит в углу.

ПРОГНОЗ ЭКОЛОГОВ (ЛИСТОВКА)

...В результате непредвиденных мутаций, а также ускоренного (черезфазного) эволюционного развития, чем погибающая биомасса пытается хоть как-то противостоять индустриальной агрессии, мы вскоре (на памяти одного-двух поколений) увидим зачатки совершенно иной живой природы. Это будут деревья с металлизированной корой, стойкой не только лишь к ножам хулиганов, но и к скребкам бульдозеров. Это будут рыбы, утилизующие мазут, пресноводные скаты, оводы и осы с цианидами в жалящих органах, это будут травы с режущей, словно бритва, кромкой и парализующим соком. Полчища бездомных собак и кошек не уменьшатся, напротив, благодаря эволюционному уплощению (подобно камбале), эти животные станут практически неуязвимыми для колес автомобилей и смогут успешно блокировать автотрассы.

Предвидится возникновение живых (и неживых) форм, использующих электромагнитный, высокочастотный и радиационный фон. Совершенно особым и ускоренным путем идет эволюция микроорганизмов, результаты которой мы можем лишь смутно представлять. Однако биологическая эволюция человека выглядит даже в этом ряду достаточно радикально. Предвидится разделение человечества на ряд специализированных подвидов, из которых "человек хищный" и "человек исполнительный" могут иметь тенденцию к доминированию, тогда как "человек разумный", возможно, будет окончательно вытеснен. Постинтеллектуальное общество, если можно будет употребить это понятие, станет существовать на принципах, нам пока неясных.

ЕЩЕ ЛИСТОВКА

Серые люди произвели цветных людей.

Серые люди до этого были дальтониками, они вкалывали, трудились, пахали, рожали, любились, раскулачивались, воевали, отсиживали, выпивали и веселились - в сером.

Цветные люди открыли им глаза, они показали озадаченным серьмягам, как танцевать на ушах, как любить в разные места, как штамповать розовые червонцы из воздуха, как подкрашивать жизнь коноплей, как разъезжать на двух колесах, как разгораживать мозг на два отделения - одно для цветных, второе - для серых.

Серые люди так ничего и не поняли и теперь медленно вымирают. Цветным окружающее все еще видится пестрым.

ПУНКТ СТЕКЛОТАРЫ

Исполнитель желаний - самая расхожая придумка любой сказки, взятая без особых переделок в фантастику (разве что ассортимент поболе), - в действительности существует. Ибо ничем иным, кроме исполнения желания, волею жить объясняется существование человека, дерева, травинки, ужа, плесени, спирохеты и т.д. Но, и это ясно даже дебилу, функционирует исполнитель желаний на удивление избирательно. Любая живая особь потенциально может наплодить себе подобных чуть ли не миллиарды - но вот поди ж ты, исполнитель желаний реализует куда как малую часть. Избирательность - это его основная функция. Можно предположить, что, когда живое существо уже, так сказать, укоренилось более-менее в реальности, стало так-сяк самостоятельным, исполнитель желаний теряет к нему интерес, как бы выводит из-под своей опеки. Но это не так. Каждому из нас случалось в трудных обстоятельствах взмолиться - о, чтоб мне сию минуту было то-то! И тут же вожделенное то-то появляется. Это чаще всего любимая женщина - по моему опыту, у других, может, иначе. Куда чаще то-то вообще не возникает, но эти случаи не запоминаются. Они, так сказать, в порядке вещей.

Безотказная работа исполнителя желаний впечатляет даже в таком вот, неупорядоченном виде. А случаи фокусировки исполнителя становятся источником сенсаций, красочных чудес. Но вот примеры действия исполнителя - вполне целенаправленного и длительного - могут, при всем том, остаться совершенно незамеченными и необъясненными.

Была одна женщина. Если бы ее кратко охарактеризовать, включая и внешний, и внутренний аспект, то наименование ее занятия - "сборщица посуды" - при всей своей примитивности вполне исчерпывало бы нашу потребность в образе. Именно - сборщица посуды. У каждого на памяти такая безликая потертая женщина, интересующая окружающих лишь по роду деятельности, самой этой утилитарной. Та, о которой пойдет рассказ, полностью укладывалось в схему - сухопарое быстрое существо с хватательными руками, с приплюснутым личиком, с неизменной грязной торбой на плече, в которой всегда позвякивает стеклотара - не та добропорядочная чистенькая посуда, что скапливается на полке у домохозяйки для сдачи в свой срок, а грязные пьяные бутыли из подворотен и мусорных ящиков, из-под кустов и лавочек, иногда с дождевой водой или с недопитой дрянью, словом, гадость, за которой мы с вами и не нагнемся; а ведь это единственное, что обеспечивает бедной тетке прожиточный минимум! Парадоксы бытия, одним словом...

Именно эта сборщица посуды волею судеб наткнулась на редкостное место, на фокусировку исполнителя желаний - в довольно глухом углу парка, под одичалым разросшимся кустом сирени. Подобно Кювье, мы можем воссоздать канву событий, пользуясь сущими пустяками - ибо сборщицы уже нет, волшебное место недоступно (об этом ниже), - и домыслами, каковые иногда бывают весомее улик. Словом, сборщица давно отметила этот угрюмый уголок, как особо удачный, где всегда, в любую пору года, в любой день найдутся три-четыре бутылки. Надо думать, она ревниво охраняла эту свою тайну от конкурентов, подобно заядлому грибнику, держащему грибное место в секрете ото всех и подсознательно жаждущему затереть все тропинки, ведущие туда. Можно предположить также, что долгое время, скажем, несколько лет, исключительные свойства сиреневого куста только и проявлялись, что в производстве пустых бутылок разной емкости; думаю, целевая установка сборщиков посуды довольно узка. Можно предположить, что время от времени сборщице случалось поднимать с утоптанного пятачка возле куста помимо бутылок еще и смятые купюры (до десятки, выше ее устремления не поднимались), а то и тощенькие портмоне с мелочью. Так или иначе, симпатия и признательность сборщицы к заветному месту росли, а это, как мы теперь понимаем, способствовало установлению обратной связи (проще всего назвать это так), то-есть, исполнитель желаний вошел в резонанс со сборщицей. То, для чего Фаусту пришлось заложить душу и разум, теперь давалось убогой женщине "на дурняк", а она этого все еще не понимала. Хотя к тому времени она уже не обшаривала все зловонные закутки, а прямиком шла со своей тележкой (мечтой сборщицы была тележка из старой детской коляски, какую она и получила от исполнителя в один прекрасный день) к своей куче бутылок под кустом. По-видимому, исполнитель желаний, руководствуясь подсознанием сборщицы, отпугивал других собирателей тары: все прочие - дети, пенсионеры, пьяницы и проститутки - беспрепятственно обретались возле благословенного места и, возможно, получили свою дозу утоления желаний, не связывая это никоим образом с кустом.

Так вот - на самом пике продуктивности исполнителя, сборщица пропала.

Можно предположить всякое. Наиболее реально - мужчина, не принц, разумеется, но зрелый осанистый дядька, малопьющий, с халупой в пригороде, "можно с небольшим физическим недостатком", как это пишут в объявлениях отчаявшиеся вдовы, - вот такой мужчина возник перед нею однажды под кустом, и - о диво, - он отвечал всем ее скромным требованиям. Возможно, после первого знакомства он попросил ее бросить это малопочтенное занятие? Кто знает... Тайна ее исчезновения, быть может, вообще не связана с исполнителем желаний; скажем, следуя к пункту сдачи посуды, сборщица переходила со своей коляской (наобум Лазаря, как у нас принято) проспект Пятидесятилетия, в результате чего попала под автобус. Горка битого стекла на асфальте да ворох окровавленного тряпья - вот и все, что осталось в результате редкостного взаимодействия.

Но - и не следует это сбрасывать со счетов - итог может быть совсем другим. Откуда нам знать, что скрывалось за плоским лобиком сборщицы. Что мы вообще знаем о внутреннем мире сборщиков посуды, этих санитаров леса? Почему предполагаем высокие устремления свойственными лишь себе, а за малыми сими числим лишь поползновения (не желания даже). Во всяком случае, у новоявленного пункта стеклотары (некто предприимчивый соорудил уже возле куста ларек, ибо стеклянная гора росла день ото дня), так вот, возле этого ларька время от времени появляется этакая парковая пичуга, девушка лет пятнадцати, веселое нескладное созданье, она стрекочет с подружками, взглядывая иногда на ободранную будку, словно пытаясь вспомнить что-то. Она? Кто знает, кто знает...

ПЕВЕЦ ИЗ ГОМЕЛЯ

Теперь, наверное, уже мало кто помнит оперного певца Петра Дунаева (сценический псевдоним, настоящая фамилия Скиба), и не только потому, что любители оперы того времени, да и вообще любители оперы, изрядно повымерли с тех пор, а и по той еще причине, что в пору повального интереса к уходящему жанру Дунаев-Скиба вовсе не был фаворитом. Звезда его блуждала по периферийным, губернским и уездным городкам и ни разу не озарила столичные подмостки - разве что где-нибудь в окраинном театрике, да об этом никаких упоминаний в тогдашней прессе... Фотография поры бенефиса дает представление о певце Дунаеве: это рослый стареющий дурак в костюме Пьеро, который подчеркивает начинающиеся изменения в фигуре; пышное жабо оттеняет мятую алкогольную физиономию с мало подходящим ей выражением аристократической спеси. Несмотря на всю эту напыщенность и декоративное величие, снимок оставляет печальный осадок.

Как уже говорилось, не будучи ни Карузо, ни Шаляпиным, ни Собиновым, Дунаев-Скиба по всему должен был безымянно унавозить тощую почву отечественной культуры, как на это до него, да и во все времена обречены сотни посредственных дарований, фон для настоящих светил. Не тут-то было! Один биограф, весьма крупный музыкальный критик, ни с того, ни с сего заинтересовался давно почившим певцом. Что его толкнуло - неизвестно: возможно, он вырос как раз в том периферийном поясе, что попал в сферу культурного обслуживания труппы Дунаева, возможно, первые детские музыкальные впечатления сформировались у критика именно под его блеющий тенор, так или иначе, этот критик с чудовищной дотошностью и трудолюбием воссоздал жизненный путь певца. Была издана толстая монография с приложением - гибкой пластинкой с перезаписью не то трех, не то пяти Дунаевских партий в разных операх. Я их не слышал, да и сенсации эта перезапись, судя по всему, не произвела.

Но вот что прошло мимо внимания критика, увлеченного лишь вокалом личная жизнь Дунаева-Скибы. Перечень корреспонденции в конце книги дает слабое представление об интенсивности и обширности связей певца. Переписка почти не затрагивает сценическую жизнь маэстро, это исключительно любовные письма и записочки. Именно поэтому автор монографии с некоторым раздражением объединяет письма в пачки, например: "1911, август, Полтава, 1 - 2718, письма личного характера", и больше к ним не возвращается. А зря.

В основном это любовные признания, почти в каждом - предложение следовать за кумиром хоть на край света. Пылкие короткие записочки: "Завтра там же - Н.", "Видела вас сегодня во сне. Приходите, я сегодня одна. - Цецилия Фохт", "После этого ты мой навсегда. Соня", и т.п. Повторные послания от тех же корреспонденток настигают любвеобильного Скибу, как правило, в другом городе; обычно это смятенное, короткое, а то и на нескольких страницах сообщение о том, что роман их не остался без последствий.

Неизвестно, что отвечал Скиба, но огромный его архив (труппа в конце концов ради смеха отвела здоровенный сундук под корреспонденцию Скибы, этот сундук возили с декорациями и прочим реквизитом и он чудом уцелел во время всех пожаров и социальных переворотов), архив его дает такие вот ориентировочные цифры за тот же 1911 год:

Январь, Ревель - 1673.

Февраль, половина марта, Брест-Литовск - 1027.

Март - апрель, Могилев - 2114.

Май, упомянутая уже Полтава - 754.

Итого за половину сезона 4568 внебрачных детей Дунаева-Скибы. Сразу отметим - 1911 не был особо продуктивным для него годом. Предположим, что всю вторую половину сезона Дунаев вел абсолютно целомудренный образ жизни, отдаваясь лишь "божественному искусству" (тогда в ходу были такие выспренности, теперь-то мы знаем, что все это работа как работа). Более того, примем явно заниженную цифру в 6000 наследников Дунаева за любой год его, так сказать, сценической деятельности (а таких годов набралось без малого сорок). Отбросим случаи двойни и повторных набегов певца на уже опустошенные (вернее, заполненные) ареалы, а также последствия его контактов, не подтвержденных письменно - а ведь большая часть населения была неграмотна, - и все-равно цифра потрясает воображение - свыше двухсот тысяч прямого потомства!

В начале этой подборки сюжетов рассматривался похожий случай; возможно, что предания о немыслимой плодовитости библейских пращуров таки имеют под собой почву. А потому не станем особенно зацикливаться на результате, зададимся лишь извечным вопросом - как? Как удавалось ему управиться с таким объемом чисто технически, как он умудрялся избежать контактов и столкновений соперниц (по письмам, их набирались толпы, колонны, а ведь ни одна из них не упоминает о сопернице, нет даже обычных женских подозрений, каждая записка так и пышет уверенностью - мой, только мой! И почему нет неизбежных в таких случаях (уже постфактум) горьких упреков, или требований? Нет, и все тут. "Петичка здоров, уже есть зубки". "Серж наконец признал Машеньку. Она так похожа на тебя!", и т.д.

Даже при нынешней беглости связей и ничтожности общественного мнения, обработать (результативно!) в течение месяца 200, да что там - 50 претенденток, - при всей с их стороны благосклонности - не представляется возможным. То есть принимать прямое объяснение чрезвычайной мужской продуктивности Дунаева-Скибы нельзя без огромных натяжек. Таким образом, возникновение в начале века на просторах империи целого племени, народности Дунаевых-Скиба остается необъясненным феноменом, тайну которого унес с собой этот весьма средний певец, скончавшийся от голода в Самаре в 1921 году. Хотя накопившиеся с тех пор материалы касательно массовых внушений позволяют предположить, что Скиба, сам о том не подозревая, был одним из величайших медиумов своего времени, реализовавшим свои внушения (опять же ненамеренно) посредством любовных арий, которые воспринимались большинством женщин бессознательно, в виде полнокровного романа с вполне реальным зачатием. Большинство корреспонденток Дунаева - это замужние женщины, но из писем известны факты беременности и родов у многих вдов и гимназисток. Ссылаться тут на одну лишь силу внушения трудно, остается предположить, что за каждые гастроли Дунаев-Скиба осуществлял 2-3 убогих интрижки, где-нибудь в задрипанных меблированных комнатах, с вечной оглядкой, с громким скандалом и мордобоем накануне отъезда.

Убеждает в этом еще и тот факт, что пока не обнаружено ни одного письма самого Дунаева к какой-либо его обожательнице.

ПОСЛАННИЦА

Веткин получил задание - взять интервью у женщины из упрятанного в лесной глуши городка, с некоторых пор объявившей себя "посланницей" неизвестно кого и неизвестно откуда. Веткин слетал в эту тмутаракань, и вот что он писал по горячим следам, уже возвращаясь, в кресле самолета:

"Она живет в темном бревенчатом домишке, который зато расположен почти в центре городка. Домик ничем не примечателен, однако соседи (за стеной живут совладельцы домика, семья Н.) говорят, что иногда им невозможно выйти на улицу - не потому, что дверь заклинило, заперта снаружи, или что-то подобное - а просто невозможно. Они не могли толком (малоразвитые простолюдины) описать это состояние. Получалось так, что жизнь их внешне шла совершенно нормально, они спали, завтракали и обедали, занимались по дому, беседовали - однако что-то как будто не давало им не то что выйти из домика, но даже помыслить об этом, хотя снаружи их ждала куча неотложных дел. Через сутки-двое наваждение проходило, и семья Н. обретала свободу. По сравнению с этим такое небольшое затруднение, как разная высота крыльца - крыльцо то парило над дорожкой сантиметрах в двадцати, то снижалось до последней верхней ступеньки, - их уже не особенно смущало. Однажды, внимательно вглядевшись, глава семейства обнаружил, что крыльцо парит не само по себе, а вместе со всем домом; вследствие полного отсутствия любознательности, он оставил этот примечательный факт без внимания".

Репортер отвлекся и глянул в окошко, за которым простиралась облачная равнина, освещенная луной - совершенная картина небытия. Он вспомнил, что главный редактор, настаивая на этой поездке, очевидно, предвидел, что публикация будет сомнительной и вызовет скандал. Веткин состоял во фракции, враждебной редактору, и активно выживался. "Не привыкать", подумал он и продолжал:

"Жители городка вообще мало чем интересуются, кроме спирта и картошки. Лицо Ангелины - так назвалась ему женщина - в этой сумрачной, всегда загазованной округе отлично ото всех, оно как-бы слегка освещено изнутри, это нездешнее восковое свеченье. "Ангина" - упрощенный местный вариант имени, под которым ее знают жители, ибо им трудно выговорить слово, содержащее больше трех слогов. Ангелина внешне очень миловидна и приветлива, потому, наверное, ей пришлось на первых порах очень несладко от молодцов, намеревавшихся урвать свое от возникшей ниоткуда тронутой крали - а что она тронутая, в этом мало кто сомневается. Ангелина всем сразу заявляла о своей сути".

Веткин откинулся на спинку и закрыл глаза. Еще вчера Ангелина, источая все то же легкое свечение, объясняла ему себя:

- Я на самом деле не являюсь своей собственностью, я себе не принадлежу, - она легким, очень домашним движением взяла у него пустую чашку и наполнила ее из электрического чайника. - Есть, знаете, автоматы с дистанционным управлением - знаете, да? - так вот, если б они могли себя ощущать, они бы чувствовали подобное... Вы понимаете, что я говорю?

- Пытаюсь.

Веткин сменил кассету в диктофоне, который нисколько не смущал Ангелину; вообще, ее, очевидно, мало что смущало. Она расхаживала по комнате в легком халатике, под которым явно ничего не было. Немудрено при таких повадках, что окрестная шоферня на первых порах так и прыгала на нее.

- Они ведь не понимали, что имеют дело с автоматом, - смеялась Ангелина. - В это мало кто верит. Иногда я сама сомневаюсь.

Да и Веткин, глядя на Ангелину, был вовсе не уверен в ее нездешней сущности, тем более, что катившееся как по маслу интервью все больше отдавало бредом, но бредом в очень приятном исполнении. Вот что было на пленке:

"Я плохо представляю себе, как я устроена и откуда взялась здесь. Хотя, думаю, не очень отличаюсь от прочих. Что смущает, по правде, так это полная неуязвимость. И еще - никогда не хочу есть, хотя могу есть и все прочее, если придется. И никогда не устаю. Не сплю вообще."

Репортер вспомнил, как Ангелина пыталась заставить его, хотя он и противился, ударить ее - пускай вполсилы - разливальной ложкой. Всякий раз в самый последний момент его будто что-то дергало изнутри, и ложка отлетала со звоном.

- Как вы это делаете?

- Не знаю, - искренне созналась женщина. - Это делается само, без меня. Я думаю, что создана как связное устройство, но вот с кем связаться и зачем - не имею понятия. А такая защита - это примерно то же, что изоляция у кабеля.

- Ну, это грубое сравнение.

- Да уж куда грубее. И вот еще что - иногда я получаю приказ.

- То есть?

- Не послание, а приказ действовать. Выйти наружу, кого-то встретить. Мощный такой, короткий импульс.

- Импульс, занятно... И что же вы?

- А ничего как раз... - Ангелина улыбнулась - Пока ничего больше. Вели ОНИ мне что-то конкретно, я бы... я бы здесь камня на камне не оставила!

Она все так же улыбалась, но Веткин поверил на миг, что красотка в халатике могла одним махом снести весь этот невзрачный городок на сопках.

- За что вы их так не любите?

Ангелина помедлила с ответом.

- Ну, уж сразу - люблю, не люблю. Вообще, я сюда направлена не затем, чтобы любить, такое у меня есть ощущение.

- А зачем же? И почему тогда вы такая - привлекательная?

- Зачем - понятия не имею, это, видать, не в моей компетенции. А хорошенькая - просто качество инструмента. Для большей контактности, скорей всего...

И такого вздора накрутило четыре кассеты. "Может, она просто шизофреничка, - размышлял Веткин, задремывая. - С мощным телекинетическим полем, такое сочетается, я слышал... Сама не понимает, чего хочет, мается в этой глухомани от избытка сил - а какой нормальный человек здесь не взвоет?"

Уже в полусне он прикинул, что в таком ключе, пожалуй, будет уместнее всего подать этот сомнительный материал, - и вражеская фракция с редактором во главе будет посрамлена.

...Веткин резко вздрогнул и очнулся. Что-то произошло. Облачное поле за окном проносилось с жуткой скоростью в обратном направлении, самолет несся вперед хвостом! Веткин все понял и заскрежетал зубами от бессильной злости - ведь тогда еще, сразу по приезде в городишко он смутно ужаснулся - а что, если отсюда ему уже не выбраться...

Столик под абажуром был все так же накрыт, и вся нехитрая сервировка - от сахарницы с отбитой ручкой до плетеного из соломки овального блюда с пирогом - узоры, подробности, которым, без сомненья, надлежало уже сейчас начать постепенный, но быстрый процесс выветривания из памяти гостя, до абсолютного исчезновения через неделю-две - торчали перед ним во всей своей жуткой вещественности.

- Импульс? Они приказали кого-то встретить?

Ангелина улыбнулась его враждебности.

- Вас, именно вас. Вы понадобились.

- Чтобы... уничтожить?

- Вряд ли, - тряхнула волосами посланница. - Не совсем, если уж на то... Скорей всего - переделать, так я их поняла.

Веткин теперь лишь ощутил, прямо-таки телесно, всю неотвратимость своего преображения, и понял - в те мгновения, пока еще мог понимать - что он в стане врага, по сравнению с которым все его прежние враги, от редактора до уличного налетчика - всего лишь елочные паяцы. Он поднял взгляд. Некоторое время человек и автомат смотрели друг на друга, как бы прикидывая, кто на что способен.

ИЗ УЧЕБНИКА ЛОГИКИ

Каков логический выбор выпускника учебного заведения, готовящего дипломатов в тиранической стране с господствующим представлением о зарубежье, как о безусловно злокачественной среде, даже помыслив о коей человек подписывает себе смертный приговор:

а) немедленно по получении диплома явиться с повинной, или тут же принять яд;

б) получив назначение, прибыть в страну Т. и подорваться вместе со всем посольством;

в) прибыв в страну Т., затеряться в аэропорту, сменить внешность и до конца своих дней сапожничать в захолустье:

Правильный ответ: Исходные данные противоречат курсу т.н. прямой логики. Задача имеет простое и изящное решение в категориях логики фетишей (см. данный курс, часть II).

ВЫВОДЫ ОБЩЕСТВА "САНАЦИЯ"

...Движение в поддержку перехода к инстинктивному поведению определилось как реакция на провал т.н. рациональных мотиваций человеческой деятельности, в результате которых возникали многочисленные эксцессы в виде войн, погромов, загрязнения среды, разрушения семейных основ и т.п. Внедрители инстинктивных типов социального реагирования исходили из того, что в ряде случаев таковые радикально предотвращают саморазрушение социума. С тех пор, как был найден биологический агент, способный воспроизводить (точнее, пересаживать) некоторые виды инстинктов, наблюдаемых у животных, на человека, определились такие результаты:

- инстинкт, называемый условно "трудолюбие", хотя лучше подошел бы термин "постоянная занятость". Носитель взят у подвида тропических муравьев. Подопытная группа населения, неявно подвергнутая действию биоагента, в настоящее время образовала ядро нового экономического района. Промышленный бум, тем не менее, сопровождался рядом накладок и затруднений, вызванных спонтанным и логически необъяснимым массовым рытьем траншей, хроническим перетаскиванием различных тяжестей и общей хаотической беготней, что поначалу воспринималось, как трудовой энтузиазм. К побочным эффектам следует отнести также и частые случаи инфарктов прямое следствие такого образа жизни;

- инстинкт "единобрачие", носитель заимствован у галок, отличающихся исключительной в животном мире верностью партнеру. Городок, в котором был проведен тест, ныне является центром баптистской общины. Недочетом в эксперименте явилось то, что инстинкт "единобрачие" оказался совершенно не сопряженным с инстинктом продолжения рода, что привело к постепенному омертвлению эмоциональной жизни городка и неуклонному постарению его средневозрастного показателя. Тем не менее, следует отметить дальнейший приток фанатиков в общину - помимо всякого воздействия биологического агента;

- инстинкт "не убий". Агент изымался как у волков, так и у змей. Известно, что эти образцовые хищники ни при каких обстоятельствах не убивают себе подобных. Таким образом, были вакцинированы целые районы, издавна подверженные этническим конфликтам. Во время массовых беспорядков боевики разных группировок лишь рычали друг на друга, или же подставляли шеи (в знак подчинения), но не пускали в ход камни и палки, как было принято до сих пор. Осложнения: в случае применения "волчьего" биоагента, у мужчин (самцов) возникает неукротимое желание метить контролируемую территорию по собачьему способу; при этом хозяин территории то и дело выясняет отношения с "нарушителем", каковых, при городском многолюдье, всегда предостаточно. В районе вакцинации типичны сцены, когда двое претендентов на одну и ту же территорию часами рычат друг на друга возле условной границы, тогда как подошедший пришелец неподалеку уже метит (орошает) спорный кордон.

Сходные, либо нейтральные результаты получены при испытаниях биоагентов "информбалет" (имитировались танцы пчел), "навигация" (ряду пилотов вводится биоагент перелетных птиц), "интерстар" (телекоммуникация по принципу паутины)

Обобщая данные этого широкоохватного эксперимента, общество "Санация" пришло к выводу о нецелесообразности прямого заимствования биологических агентов животных и концентрации усилий в дальнейших разработках на синтезировании универсального биоагента с наперед заданными социальными реакциями.

ТЕЛЕРЕПОРТЕР

...Вот так и двигаться вместе с ними в сомнамбулическом трансе, двигаться с ними в сомнамбулическом трансе, в сомнамбулическом трансе. Оттого, что смотришь лишь под ноги, в зрении, вроде бы, и надобности особой нет, да и в прочих органах чувств; есть лишь странная воля откуда-то извне, воля к неспешному непрерывному движению тысячных толп. Вот так, наверное, идет половодье леммингов по тундре к студеному побережью. Да, надо этим проникнуться, но работа остается работой, и пора "мотать ленту", как говорят, гнать запись.

Комбинезон застегнут наглухо, шлем задраен, телекамера на плече привычной ношей - и теперь можно панорамировать всю долину - от взявшегося коркой сухого дна до дальних пологих склонов, уходящих к горизонту, усеянных вереницами идущих. Прекрасное освещение от низкого солнца, яркая цветная одежда, длинные тени поперек холмов - все это будет неплохо выглядеть на экранах, в миллионах зашторенных гостиных, далеко отсюда. Но главное - это интервью.

- Ощущаете радиацию?

- Не-а! - засмеялся добродушный пузан. - Жир защищает... Да вы ведь в костюме, чего вам бояться.

- Я телерепортер.

- Вижу, вижу... Вы не с нами, значит.

И отходит немного в сторону, впрочем, без враждебности. А рядом молодожены, сухощавый брюнет и плотная белокурая девушка, тугая, словно пружинка - от них так и веет счастьем, будто каким живым излучением, наперекор радиации.

- А вы-то почему здесь?

Так спрашивать запрещено, есть на этот счет особая инструкция; юноша нахмурился, но девушка тут же выпалила, сияя:

- А когда же еще? Лучше, чем теперь, нам уже не будет, так ведь? А вечного ничего нет...

Это уже к спутнику. Он приобнял ее за плечи, парочка не спеша двинулась дальше. Затем привратница, старая, изможденная, неизлечимо больная (ну тут уж все ясно), дальше семейка, у которой небольшая неприятность - малыша лет пяти стало вдруг тошнить (излучение чем дальше, тем яростней), отец озабоченно смотрел, как жена, присев у обочины, тщательно вытирает личико сына, приговаривая: ничего, ничего, теперь уже недолго. И следом - желчный лысоватый тип лет пятидесяти с полным рюкзаком за спиной, как у обычного пешего туриста. Все прочие идут налегке.

- Почему рюкзак? - этот вопрос, похоже, его окончательно разозлил. А как с ними иначе? Что я, не знаю эту контору?

- Да здесь-то разве могут надуть?

- Не валяй дурня - могут! Когда что у них было в срок? Нескладуха, обычное дело... Прошлая партия, знаешь, сколько стояла на этой корке?

Почва в самом деле напоминает спеченную шлаковую кору.

- ...сутки с лишним! Нескладуха. Когда пыхнуло, половина уже разошлась.

- Отчего, как вы думаете?

- Расхотелось! - прошипел "турист" в микрофон. - Перебудь в давке, в голом поле, под радиацией целую ночь - тут и загнуться раздумаешь. Хотя... они пока стояли, столько нахватались, что долго не протянут теперь...

И двинул дальше, работая посохом. Его спина, как он уходит, как оборачивается, что-то ворча, и вот в кадре миловидная женщина лет тридцати пяти, с ней говорить - одно удовольствие.

- Это, мне кажется, своего рода слабость. Такой - веселый Апокалипсис. Свободный выбор, знаете, имеет свои крайности... Все сразу, мгновенно - в пар.

Видно, что для нее затруднительно разговаривать, не видя лица собеседника за толстенным светофильтром шлема.

- ...не наедине с собой, не под операционной лампой, не в маразме старческом - а вот так, чуть ли не в гуще карнавала...

Действительно, кое-где бряцали гитары; бородатые угрюмые барды, да и молодые компании.

- ...а сказать так, что здесь личная драма, отчаяние - нет. Просто, такое чувство, что все необходимое мною выполнено, теперь можно спокойно удалиться. Думаю, это лучший способ...

Она улыбнулась наугад в стекло шлема. Ее лицо, волосы, бежевый спортивный костюм - все теперь на ленте, три-четыре витка. Теперь - надо показать это - появились вешки с черно-желтыми нумерованными флажками, это рубеж зоны, за которой гарантировано полное исчезновение - вот оно, вот чего ждут эти толпы - исчезновения без остатка. Где-то здесь располагался вход в укрытие для наблюдателей. Спрошенный об этом паренек на костылях охотно указал место и заковылял дальше. Затылок его между плеч, задранных костылями, спины, лица, толпы плывут в кадре, словно рыбы в аквариуме.

- Сколько там? - буднично спросил мужик бывалого вида с обшарпанной пропитой мордой.

- Еще восемнадцать минут, если все точно по распорядку.

- Ладно, я пошел за флажками. Меня там приятель ждет - не разлей вода, дружба на всю жизнь!

- Где ждет - за флажками?

- Иди ты - за флажками! - внезапно обиделся мужик. - Где надо, там и ждет. Прыгай лучше в свою кастрюлю, живой труп. Тебе еще долго гнить!

Может ли оскорбить человек, который вскоре станет дымком? Толпа все гуще, сплошной гул от шагов по раскрошенной пемзе, и вот - нашелся, какое облегчение - колпак входа, весь будто окаменелый бугристый волдырь. Люк, покрытый чудовищной окалиной, термоокно и спасительный узкий тоннель вниз, в прохладный лабиринт ходов под испытательным полем. Можно считать, что нелегкий репортаж на пленэре завершен. Пальцы на кнопки радиоключа - и будто открылся пуп земли за бугристой толщей люка - стерильная чистенькая ячейка-вход. Кое-кто из пришедших сюда глянул в эту сторону с недоумением, но большинство уже находилось далеко... Где-то затянули песню. И тут словно общий вздох прошел долиной - в вечернем зените, в густеющей голубизне обозначилась яркая точка.

- Везут! Пунктуальные на этот раз...

Это давешний бродяга-турист, он устало сбросил поклажу наземь и, сощурясь, уставился в небо. Можно взять еще несколько сцен - вот так, по пояс в укрытии, словно танкист из башни, можно всосать через объектив эти обреченные толпы, опустевшие, сразу будто ставшие одинаковыми лица, можно еще остановить кадр на подростке, глядящем в небо с истинно детским любопытством, но непобедимая жуть ерошит волосы и нужно успеть задраиться и сбежать вниз, на приличную глубину, хотя...

- К-р-р-рак!

Как? Уже? Раньше, чем намечалось? Звон в ушах, болит плечо, где камера, и что же это было? Что? Но кому интересен рухнувший внезапно на землю человек с телекамерой; все глаза - в небесах, на желтом, канареечного оттенка парашюте.

- Ах, негодяй!

Да, это он, тот самый мерзавец с рюкзаком, именно от него следовало ожидать такой гнусности - выдернуть ничего не подозревающего репортера из укрытия и спрятаться туда самому. Его рожа смутно белеет за полуметровой толщей термостекла, не поймешь, что на ней - издевка, или боль. И незачем теперь ломать ногти об шершавую корку намертво захлопнутого люка, не надо вопить, не стоит барабанить кулаками в окошко со смутно маячащим там ублюдком, хватит тщетно нажимать радиоключ... Нужно в эти две минуты, пока будет еще опускаться парашютик, успеть пройти все то, что согнало сюда это людское море, - и смириться.

А потому - полная воля на эти две минуты! Шлем в сторону, перчатки долой. Телекамеру за ремень - и вдрызг об валун (жаль, правда, запись, хороший мог получиться репортаж). Комбинезон - вжик вдоль живота - упал за спиною тяжкими складками, в светлом бельишке, легкий, выбрасываешься на осенний ветерок, как в детстве - кожа в пупырышках, зябко, и будто перед прыжком с обрыва в реку, куда подбегаешь как бы помимо своей воли, с предвкушением ледяного ожога...

Он расставил руки, будто собираясь взлететь.

МЕНЮ СТОЛОВОЙ ЭВАКОПУНКТА

Аспарагус железистый - 3.70

Икра многоразового употребления - 0.16

Эмбрионы заливные сх - 4.18

Хлопья кактусовые в соусе "индиго" - 0.93

Седло гамадрила - 5.60

Отбивная из вырезки (самонарастающей) - 9.04

Салат-каналья - 1.12

Пиво "Цусима", 0,33 л - 2.45

ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ

Мне думается, все знают этот тип деятеля, начальничка средней руки, что с первыми лучами солнца уже вовсю озабоченно снуют из кабинета в кабинет, с завода в райком, а то и вовсе из города в село, на задрипанном брезентовом вездеходе по буеракам нашей действительности - с неизменной папочкой в руках, такие вот безликие (они и в самом деле лишены физиономии), - агенты державы, ее, так сказать, датчики. И где они берут эти макинтоши, чуть ли не хрущевского кроя, откуда эти шляпы ведром, как у бюрократа из "Волги-Волги" - неразгаданная тайна. Будто орден меченосцев поклялся в веках выдерживать бессмертный закон, срисованный с верховного узурпатора! Так что, когда в селе появляется такой вот представитель, его уже ни с кем не спутать.

Этот, надо сказать, повел себя необычно. Вместо того, чтобы прямиком из газика, минуя омытые дождем фанерные стенды (шел тогда дождь) зайти степенно в правление и скрыться там как бы навечно, он заспешил по слякоти к фермам - к дальнему второму участку, где с утра давно уже поревывали телки в загонах. Бдительная секретарша усекла через окно этот необычный маневр и доложила председателю - тот оторвался от бумаг и обозрел мельком удаляющуюся нелепую фигуру.

- Хто такой - ума не приложу... Може, мелиоратор с Орджоникидзовки? Так он бы сюда шел... Чи шабашник якой?.. А, нехай блукает, меня ему все одно не миновать.

Но человека в макинтоше будто вело какое-то чутье: скользя по размокшей глине, придерживаясь за колья и столбы, он перебирался через навозную жижу загона, к длиннющему унылому бараку телятника. Встретившийся ему заика Стасик отвернул круто свою тачку с бидонами - так одержимо шагал городской визитер.

Будь Стасик хоть на пятак умнее, он бы обратил внимание на поразительное отсутствие мимики (это при бегающих - неподвижных! глазах), на невнятное бормотанье и возгласы, но он лишь отметил с тупым изумлением, что следы пришедшего дымились.

- Где, где это? - спросил он, ни к кому особенно не обращаясь, у скотниц, занятых уборкой, и тут же двинулся вдоль стены, изукрашенной потеками.

- Кирилыч, вон пришел какой-то, - позвали женщины зоотехника. Тот обернулся на гостя и посуровел: зоотехник опасался санитарной инспекции. Ощупывая стены, стойла, поилки, районный человек сновал по ферме.

- Вам кого? - спросил Кирилыч, подойдя.

- Все сущее подлежит уничтожению, - непонятно ответил посетитель и зыркнул из-под шляпы. От этого взгляда зоотехник на миг оледенел.

- Здесь! Это здесь, знаю! - неопределенно махнул макинтош по сумрачной ферме. - Основной закон мира - уничтожение, друг скотник... ("Я вам не скотник, я..." - успел рявкнуть Кирилыч), но гость вдруг поднял руку - блеклую руку бухгалтера, можно бы так сказать, если бы не ноготь на мизинце, неуместный у бухгалтера длиннющий ноготь блатного фата - и звякнул им по ободку поилки. И поилка исчезла - осыпалась, что ли - по самую подводящую трубу, оттуда полилась жиденькая струйка. Тут, как потом объяснял зоотехник, он сразу понял, с кем имеет дело. Не санинспектор, ясно.

- Это! Не порть инвентарь! - крикнул. Но тот, с когтем, ухмыльнулся и царапнул по бетонному столбику стойла. И снова - лишь квадратная дыра в грязном полу, ни пыли, ни копоти...

Подошли женщины и два бича, что подрядились выгребать навоз за харчи, все зачарованно смотрели на приезжего. А тот продолжал свое представление:

- Ничего - это космический принцип, вот как... - он тыркал мизинцем то в гвоздь, то в бидон, то в ватник, и все пропадало на глазах, окончательно пропадало - это как-то сразу все поняли. - По одному протону в год - как вам понравится? (кирпич в столбе, по которому он цокнул, испарился с легким пшиком) - Все, все - на кончик пальца! Чтоб - один огромный ноль... Из ноля уже ничего не получится, а, работники? Учили, небось?

Взгляд маньяка безостановочно шарил вокруг.

- Ноль - абсолют, с ним ничего не поделаешь... Но что-то мешает! Здесь это, здесь!

- Шальной, не трожь контейнер! Ты ж все перепалишь!

- Нинка! Звони в контору!

- Рано или поздно, вам не все ли равно? - он полоснул взглядом и снова взвыл. - Но где? Где?

Кирилыч - так уж получилось - оказался здесь старшим и туго соображал, что бы такого предпринять, но - будто застила мгла сознание. Слонявшийся по ферме пятнистый кобель, любимец бичей, обнюхал полы макинтоша и заворчал.

- Абсолют - ничто... Хватит делать, хватит! Надо - наоборот.

- Как это - наоборот? - Кирилыч спросил лишь затем, чтоб отвлечь аспида от этой непрестанной порчи, он кожей чуял - над всеми нависла жуть. "Вилами его, что ли - а что ему вилы, когда он мизинцем ферму завалит..."

- Наоборот? Вот так, это просто, - тут маньяк почесал собаку за ухом, и пес исчез - ни звука, ни паленого душка, ничего. - Просто! Уничтожать по сути своей проще, чем создавать, против этого не попрешь, так ведь, скотоводы? Лишь это - помеха, стопор... Это здесь, рядом, я сейчас найду!

Блеснула улыбка. Лучше б он не улыбался - так, наверное, открывается печь крематория. И тут вперед вышел бич.

- Ты, гнида, куда собаку подевал?

Странно - всех оплели страх и безволие, один этот бич растолкал баб и вышел перед "санинспектором". Он стоял немного враскачку, видно, перебрал накануне. А визитер прямо-таки расцвел - (если можно так выразиться применительно к нему) - при виде бича.

- Вот оно, нашлось... Я представлял предмет, что-то более долговечное... Контрагент, а? Ну, что ж...

Он весь подался к бичу, взгляд свой, неуловимый и неотвратимый, как бормашина, совсем воткнул в серые гляделки бича, но бич не дрогнул, только качаться перестал.

- Ты мне ответишь за собаку, паскуда!

Кирилыч утверждал потом, что пришелец мгновенно чиркнул ногтем. Скотницы, наоборот, что поднес палец к бичу медленно, не торопясь, как бы по ритуалу какому. Он ткнул бича в широченную прореху на груди, и того в мгновение ока охватило зеленоватое неживое свечение. И тут же сошло. Бич стоял как стоял, только голый, в чем мать родила (все обноски его сожрал зеленый огонек), и недоуменно озирался. А этот, весь белый, опять прижег его ногтем. И снова вокруг бича заструилось зеленое и сбежало.

- И знаете, - рассказывал потом Кирилыч, - он вроде стал, как бы сказать, кремезнее, налился, - а бичи, они ж, известно, дохлые, - а этот хмырь его опять - тырк под ребро. Тот снова же - глазом не моргнул, но, вроде как штангист, раздался, и, понимаете, металл! Такой отлив, вроде серебряный на коже появился. А тот бандит кинулся бежать...

Кинулся бежать - слабо сказано. Он вылетел из ворот и мчал по полю, петляя, словно заяц, перепрыгивая через скирды, огромными прыжками, поднимая фонтаны грязи. В мгновение ока он скрылся за горизонтом. Тогда все уставились на бича. Но бич - или кем он теперь стал, - не обращая ни на кого особого внимания, вышел наружу, оглянулся вокруг и уверенно, тяжко зашагал в ту сторону, где за дальней посадкой скрылся гость. Дождик, орошая его массивный торс, тут же испарялся с шипеньем, поэтому он двигался как бы в туманном облачке.

- Не догонит, - усомнилась какая-то женщина. - Тот вон какой прыгучий, верткий.

- Ну и сдохнет на пятом километре. Язык высунет. Тут и бери его голыми руками.

Бич, словно движущаяся хромированная статуя, спустился в долинку и скрылся из виду. Дождь наподдал. Они еще немного постояли у входа, затем по одному вернулись к прерванной работе.

ИЗ ВВОДНОЙ ГЛАВЫ УЧЕБНИКА "ТЕХНИКА ЖИЗНИ"

Эта книга создавалась как практическое руководство для любого живого существа - от капустной тли до слона с острова Борнео, от восточного деспота до инфузории, обитающей в коровьем дерьме, при условии, конечно же, что тля, инфузория и деспот смогли бы воспринять данный текст. Если на то пошло, коллегия авторов не так уж категорична в распространенном уничижительном мнении насчет простейших, но этот коллективный труд преследует иную задачу - сформулировать единые принципы выживания в среде, где основной модус вивенди - это потребление в том или ином виде других существ. (...) Любопытно, что завершающая глава обращает внимание читателя на эстетическую сторону жизненного процесса.

Учебник рассчитан на широкий круг существ, практикующих жизнь в той или иной форме.

НА ЗАДАННОЙ КЛЕТКЕ

Один налетчик, известный в своей среде как Эдик (настоящее свое имя он уже и сам стал забывать), был задержан оперативниками в областном центре П. при рейдовой облаве на рынке, где Эдик, как и полагалось чужаку, вовсе не пытался работать по специальности, а, подобно обычным клиентам, гулял, развлекался, наблюдая со стороны работу коллег в гуще клокочущей купли-продажи. Эдик недавно вышел и пока что был совершенно безупречен, перебиваясь достаточно безбедно на свой страховой фонд, сохраненный верной подружкой. Нормально его должны были сразу отпустить, или, на худой конец, отправить в родной город под надзор. Но этого не произошло. Эдика интенсивно допрашивали, совали в камеру подсадок, устраивали какие-то абсурдные опознания, словом, к концу второй недели он уже не сомневался на него вешали (грубо, неряшливо, в явной спешке) дело по нескольким ограблениям с убийствами. Прошлой ночью Эдика уведомили, что слушанье его дела назначено на пятницу. В исходе суда он не имел сомнений.

В четверг Эдика неожиданно повели к следователю. Здание следственного изолятора в П., как это нередко случается, включало в себя старую, еще прошлого века, постройку и новый корпус, связанные переходом. В месте сопряжения корпусов коридор делал коленце, угол, в виде обрешеченного окна, выходил на внутренний двор тюрьмы. Эдик, погруженный в свои страхи, не сразу заметил, что створки решеток сняты с окна и прислонены к стене рядом. Он подходил все ближе и с изумлением убеждался - да, не только решетки, но и сама оконная рама приоткрыта вовнутрь. - Эй, вахта! - не отводя глаз от вожделенной полоски вольного воздуха окликнул Эдик. Непорядок! - Но сзади не было отклика. Эдик обернулся (что запрещено), и обнаружил, что конвоир как сквозь землю провалился. И немедленно внутри Эдика вспыхнул холодный белый огонек действия.

Он отвел створку окна и осторожно выглянул на улицу: двор был пуст, под окном двумя этажами ниже на крыше пищеблока лежала стопа прессованного утеплителя из стекловаты. Эдик выпрыгнул, стараясь попасть в середину матов утеплителя, и зарылся, исчез в колкой куче. Сразу руки зазудели, зачесались от мельчайшей стеклянной пыли; стараясь уберечь глаза, он отодвинул кромку трухлявого пласта и глянул вверх, на окно. Створки уже были задраены, окно будто и не отпиралось десятки лет (а, наверное, так оно и было). Эдик отшвырнул мат, и, не особо скрываясь, перебежал по крыше к брандмауэру, за которым - он видел это сверху - была уже улица. Так и есть - за кирпичным выступом, умело закрепленная в кладке, покачивалась на ветерке капроновая тесьма. Каждый миг ожидая сирены, Эдик перекинул тесьму через парапет, подтянулся на руках, и, обжигая пальцы о тесьму, соскользнул на асфальт. В узком переулочке никого не было; у противоположного тротуара стоял заляпанный грязью белый "Москвич". Эдик обошел машину, распахнул дверцу и плюхнулся за руль; он весь трясся и еле сдерживался, чтобы тут же не дать газ и не рвануть куда глаза глядят. Баранка была еще теплой от чьих-то рук, ключ торчал в замке.

Эдик уже понял: этот побег, "стелька" - так именуют хорошо подготовленную и очень дорогую процедуру - не для него. У Эдика не имелось ни таких связей, ни таких денег. Чья бы то ни была оплошность, но рефлекторно он воспользовался чужой "стелькой", и теперь оставалось лишь продолжать. Наблюдая за улицей - спереди и в зеркало, - он полез в "бардачок", нашарил там пистолет (он не стал его даже вынимать), термос, пакет с чем-то съестным и плотный листок бумаги с набросанным от руки маршрутом. Рассматривая грубый чертеж, Эдик включил двигатель, развернулся и быстро выкатил из проулка. Эдик доверял своему огоньку, сиявшему белым жестоким светом, он еще никогда не подводил налетчика в самых крайних обстоятельствах. Огонек твердил: Эдик не должен следовать маршруту, город П. смертельно опасен, нужно убираться отсюда поживей. Безошибочный инстинкт и мгновенная реакция - вот что до сих пор всегда выручало Эдика; навык был лишь приложением. Он мчал по широченному проспекту в районе новостроек, он был сейчас само зрение и слух, и все же верил лишь этому внутреннему чутью. Подъезжая на красный к перекрестку, он ощутил что-то вроде излучения от голубого микроавтобуса впереди и, не раздумывая, свернул направо. За спиной, чуял он, уменьшалась, исчезала враждебная эманация. Пару кварталов он проехал спокойно, зато дальше его кошачье зрение уловило блеск патрульной мигалки, и снова пришлось вильнуть в переулок. Единственное, что утешало - он все дальше уходил от центра. Еще раз издали Эдик засек мигалку и снова вовремя сделал скидку вбок, все дальше внедряясь в паутину пригородных улочек. Он чувствовал границы своей безопасности почти физически, огонек уверенно вел его вглубь спокойной зоны, хотя этого района он совсем не знал. Пока не было смысла бросать машину (тем более наступала темнота), прежде хотелось бы убраться достаточно далеко, пока не опомнились и те, и другие. Эдик больше страшился других и надеялся, что достаточно далеко отошел от предложенного маршрута.

Вот так, петляя в уже совсем дачных переулках в поисках радиальной трассы, он снова наткнулся на голубой микроавтобус, припаркованный возле особнячка с мансардой - и в тот же момент сзади, вполне отчетливо в осенних сумерках заискрилась мигалка, донеслось взлаивание сирены. Эдик ткнул машину в придорожные заросли, схватил пистолет и выскочил наружу. Ему показалось, что он уже бывал в этом месте. В свете наплывающих фар он различил полуоткрытые ворота усадьбы и бросился туда, пригибаясь за стриженым кустарником. Он бежал по подъездной аллее, на ходу соображая, как быть: наверняка они уже дали команду оцепить квартал, и теперь его шанс лишь в том, чтобы захватить заложника и выторговать себе отход. Огонек в его груди все так же полыхал, чуть не выхлестываясь наружу с жарким дыханием.

Эдик взбежал на ярко освещенную веранду и сразу увидел хозяина худощавого старичка в домашней фланелевой одежде, который вдруг сразу обнаружил поразительную прыткость и самообладание - он тут же отпрыгнул в боковую дверь и затопотал вверх по лестнице. "Игорь, Игорь!" - вопил он. Игорь? Это усложняло дело. В минутной нерешимости Эдик застыл в дверях, и тут кухонная портьера слегка качнулась. "Стреляй!" - взвизгнул огонек, и Эдик выпалил трижды в дюжего парня с обрезом - тот принял заряды с каким-то нечеловеческим бесчувствием и уверенно заправил Эдику "под вздох" свой отдарок, который вмиг погасил белый пылающий язычок его воли. Уже засыпая навек в растекшейся луже возле другого трупа, Эдик успел смекнуть коснеющим разумом - огонек зажгла чужая рука, и она же твердо вела его к этой усадьбе - крестик на карте, - где сейчас свелись чьи-то счеты. "Стелька" на побег была именно ему, и тот, кто ее готовил, прекрасно знал взрывчатую рефлексию налетчика и на нее безошибочно рассчитывал.

Переступив через тела в проходе, старичок - хозяин усадьбы - вышел на крыльцо и махнул преследователям, мол, все в порядке. Было уже совсем темно.

РАПОРТ

Начальнику гарнизона г.Антрацит

генерал-майору Алычко С.М.

командира 60 ОМСБ м-ра Пухова К.Р.

В связи с имевшим место в части смертным случаем имею сообщить нижеследующее:

Двухгодичник ст. лейтенант Петличко Г.Ф. был призван в армию по окончании Одесского университета, ист.фак., отделение восточных культур. Еще в процессе образования Петличко вошел в группу студентов и аспирантов, практиковавших медитацию в русле прямого приложения идей дзен-буддизма. В разговорах со мной Петличко утверждал, что в совершенстве освоил технику отделения сознательной субстанции (души) от телесной и обратного их слияния еще в то время. Именно эта его способность, как он говорил, не позволила ему впасть в отчаяние при распределении в такую дыру, как Антрацит, и в дальнейшем позволяла безболезненно переносить все тяготы и лишения гарнизонной службы. То есть, при очередном разносе после смотра и, наоборот, перед каким-либо праздничным загулом, Петличко (по его утверждению) с помощью определенной процедуры и соответствующего психического усилия расставался со своим телом, покидал его, устремляясь в виде бесплотного сгустка сознания туда, куда его издавна влек научный интерес - в Шумерскую эпоху, или же к околицам Солнечной системы, где он ощущал наибольшую степень гармонии мира. Тем временем тело его в лейтенантском мундире вышагивало по плацу или же безобразно напивалось в ресторане Дома офицеров. Мало кто из сослуживцев замечал, что в таких случаях имеет дело с бездушным чурбаном, фактически с зомби, живым трупом.

Жизнь в Антраците ведет к деградации, армейская - тем более. Возвращаясь из неописуемых далей, Петличко с омерзением заставал свою телесную оболочку во все более скверном состоянии. Он признавался мне, что сливаться с ней ему удавалось теперь не сразу, тем более, что после отождествления с телом его тут же начинали одолевать муки похмелья, либо совести - за все, содеянное им в виде зомби. Очевидно, что и в последний раз, когда тело Петличко безуспешно пытались откачать в реанимации, еще был шанс возвращения лейтенанта к жизни, были даже проблески сознания, однако, на мой взгляд, Петличко-духовный, витавший незримо под потолком реанимационной, в конце концов махнул рукой на всю эту возню и со вздохом облегчения воспарил в свои дали.

Полагаю, что в ближайшие дни подлинный (бессмертный) Петличко найдет способ как-нибудь материально подтвердить мою догадку (что-то вроде записки, магнитной записи, т.п.). Должен прибавить к этому, что ст. лейтенант Петличко успел научить своей методике еще троих офицеров батальона, в том числе и меня. Так что во вторник на разборе Вы будете иметь дело не вполне со мною, а всего лишь с бесчувственным зомби в мундире.

М-р Пухов К.Р. (подпись)

ОРЕСТ И ФОРНАРИНА (ОТРЫВОК ИЗ СКАЗКИ)

...Таким образом, будучи оставлен пиратами на берегу, Орест не имел иного занятия, кроме как горестно оплакивать свою долю и участь Форнарины, захваченной злыми разбойниками. Между тем, на вопли его и стенания из-за прибрежной скалы появилась...

Что может быть прекраснее такого вот эпизода, равно простертого в неизвестность прошлого и полную неопределенность будущего, да еще в толще чьего-то вымысла. Отчего же нас так интересует развязка, хотя и без того ясно, что все кончится хорошо?

НОЧНАЯ СМЕНА

Заполночь возникает особый род тишины, тишины многотысячного успокоения. Зато некоторые звуки, днем неразличимые в городском фоне, к примеру, тишайший стрекот вентилятора из-за вытяжной решетки - царят в безмолвии надо всей округой и получают, благодаря этому, утонченный ночной колорит.

- Животных много, - сказал газовщик. - Животных, прямо скажем, даже слишком много...

Его кисти сложились, словно клешни омара - из-за костяшек домино, зажатых в мясистых ладонях. Он выставил одну, деликатно прислонив ее к хвосту расхристанной композиции. И тут же сосед-электрик пришлепнул свою рядом.

- Смотря каких. Крыс в самом деле многовато.

Слесарь поднял глаза к лампе, возле которой металась крупная моль. Он считался неважным партнером - пропускал ходы, придерживал не те кости. Виртуозом игры слыл смотритель теплопункта, завсегдатай дежурки, молчаливый потертый кудряш.

- Я б их стрелял, - в контрасте со сказанным, он мирно пристроил свою пятерку-дубль поперек. - Когда слышу, как их нужно беречь-размножать, так бы схватил автомат...

- ...и по телевизору! - завершил электрик. Самый молодой в четверке, он и выглядел соответственно; синий, в обтяжку комбинезон щеголевато посвечивал заклепками.

- Чего там, правильно. Много они видели в своих заповедниках. Мне тоже, к примеру, белочки нравятся...

Газовщик откинулся на спинку стула и пыхнул зажигалкой.

- Им бы плоского скорпиона показать...

Электрика передернуло.

- Не говори об этом, - буркнул он и смешал костяшки. Ему не везло сегодня. В зарешеченное окно полуподвала бил сноп света от уличного фонаря. Окрестные дома стояли черные, потухшие.

- Мне попался вчера, - вдруг подключился слесарь. - Шел в тоннеле на Садовой, смотрю - на стенке будто краска отстала. А потом вижу - он хвост уже выгнул. Сантиметров тридцать. Тонкий, как бумажка, сволочь.

- Мало им животных, - повторил газовщик. - Меня такой полоснул раз, по ботинку пришлось, чуток до кожи не хватило. Я его сваркой припалил скрючился, гад, и, знаете, окалиной такой пошел. А мелочь разбежалась.

- Мелочь неопасная, пока мелочь, - сказал смотритель теплопункта и выложил пустышку. - А я вот не могу с этими белыми ужами.

- С ужами? Они ж, вроде, безвредные.

- Оно понятно, безвредные, но - не привыкну и все тут. Приду к себе, они с труб свешиваются, под котлом ползают - тьфу! Шуровкой гонять станешь, так шипят, бросаются... Причем года три назад не водились.

- Тогда у тебя крыса жила, - сказал электрик, и все засмеялись. Еще помнили, как бедствовал смотритель с гигантской крысой.

- Не знаю, как кому, - поднял очки слесарь, - а мне хуже всего, когда трупный скворец.

- Точно. Они ведь когда появились - когда теплотрассу проложили через пятое кладбище. До того не было. Выбросы были, но это ж совсем другое дело.

- Что за выбросы? - спросил электрик. Его недавно стали назначать в ночные дежурства, он многого не знал.

- Ну, это бывает, - охотно объяснил слесарь, - это если разрыв подающей, например, возле коллектора в том году. Идешь по каналу, вода парит, ну и всякое... возникает.

- Возникает?

- Ну да. К примеру, в тот раз возле меня собралось душ восемь.

- Душ? Как это?

- Ну, такие... туманные личности. Подходят и смотрят, что ты там делаешь. А фонариком посветишь вдоль - их там тысячи!

- Это пар, - сказал электрик убежденно.

- Может быть, может быть... - равнодушно согласился слесарь. - Но тоже неприятно. Ты себе работаешь, а они все подходят и подходят. Нервирует.

Зазвонил телефон - как всегда в ночи неожиданно, пронзительно. Газовщик взял трубку и принял вызов. Потом вернулся к столику.

- По твоей части. Выбило предохранители на эскалаторе в подземке. Кто-то хотел запустить, самовольно.

- Ладно.

Электрик отодвинул домино и легко поднялся. Должно быть, ему уже надоело здесь. Он натянул куртку, подмигнул оставшимся. В свете фонаря они еще видели, как снаружи уменьшается, уходя, его силуэт с чемоданчиком.

- Смотри-ка! - воскликнул слесарь.

Все трое уставились в угол, где дотоле спокойно спала на коврике птичка - странным образом для птички, свернувшись, словно котенок, упрятавши голову чуть ли не под хвост. Как только электрик ушел, существо забеспокоилось, вспрыгнуло - резко, но беззвучно - и быстро забегало вокруг стола. Мгновение спустя темное пятнышко пробежало снаружи в полосе света.

- Видали? - сказал газовщик. - Скворушка...

- За ним. Тут уж ничего не поделаешь.

- Мне так лучше уж скорпион.

- Не говори. Этот вроде и старается на глаза не попадаться, бегает себе сзади, но все равно тревожит. Особенно, когда передразнивает...

- Это хуже нет, что и говорить.

- Мысли повторяет, ну и там всякое... Нервирует, словом. Можно пораниться в таком состоянии, когда под руку...

Моль, наконец, влетела под колпак лампы, послышался треск сгорающих крыльев и отдаленный, как бы уменьшенный истерический взвизг. Слесарь прислушался к нему, покачал головой; затем достал свой термос, снял очки и неторопливо принялся за еду.

ЛУНА-ПАРК (ПРОСПЕКТ)

Заходите к нам в Луна-парк; вы приятно и поучительно проведете время.

Для удобства посетителей наш Луна-парк открыт круглосуточно. Он раскинут на пустыре, где раньше и бродячие собаки не рисковали бегать; а теперь вся округа кишит народом.

Издали он похож на кучу цветного тряпья, раздуваемого ветром: кружат карусели, вертятся колеса, мечутся крохотные электромобили, время от времени из недр Луна-парка всплывает огромный шар и тут же скрывается вместе с пассажирами в низких тучах.

Не думайте, что сюда просто попасть: вход в Луна-парк - это тоже аттракцион, входной турникет действует по принципу рулетки, и если выпало красное, то скорей проходи дальше, а если черное - хлопот не оберешься, посадят в Черный ящик - так называется устройство, куда входит один человек, а выходит совсем другой, и что с ним там было - не может рассказать, а только неловко улыбается; оно и понятно - какой спрос с постороннего человека?

Первым делом вы проходите улицу Стрелков. По обе стороны улицы стоят тиры, там непрерывно трещат выстрелы и вопят раненые. Можете подойти к барьеру и взять винтовку с оптическим прицелом (на той стороне в зеркале ваш двойник сделает то же самое), затем как следует прицельтесь и стреляйте в него. Изюминка аттракциона в том, что совершенно неизвестно, кто из вас отражение! Интересно отметить, что зеркало еще ни разу не разбилось.

Дальше идет район Лабиринтов, но люди робкого десятка обходят их стороной, тем более, что в их глухие стены часто стучат изнутри - это заблудившиеся. Есть мнение, что оттуда еще никто не появился, но это не так, хотя бы в отношении пяти-шести личностей. Удивительно, но они как две капли воды похожи на людей, в свое время попавших в Черный ящик, однако тоже ничего не помнят. Думаете, в Лабиринт идут редкие смельчаки - как бы не так! Дети, старики с чемоданами, веселые туристы с разноцветными палатками, влюбленные, спелеологи, ученые, отшельники, беглые преступники, да мало ли кто... Посетите наш Лабиринт.

Неплохо также поставлено дело с автоматами, предсказывающими будущее. Если вам выпала карточка с язвой двенадцатиперстной кишки - не расстраивайтесь, бросьте еще монетку, и вам выпадет совсем другая болезнь, скажем эпилепсия, а предыдущее пророчество аннулируется. Наши автоматы гарантируют исполнение прогноза.

В комнатах смеха лучше смеяться как следует, иначе придется худо. Людям без чувства юмора там делать нечего, однако их почему-то так и тянет туда, хотя на табличке черным по белому написано предупреждение. Смотрите, как ходуном ходит комната смеха - будто там носится табун взбесившихся жеребцов!

А вот наш андрарий, где в двенадцати клетках представлена эволюция человека от обезьяны к нему самому. Экспонаты все время меняются, содержание самое лучшее, однако за барьер заходить не стоит - всякое бывает. Место Хомо Сапиенс все еще вакантно.

Постоянно открыт конкурс на его замещение, это веселая, молодецкая забава. Претендент должен в нескольких словах раскрыть сущность теории относительности, спеть популярный сонг и толкнуть ядро на определенное расстояние (для женщин - упражнение с мячом). Еще никому не удалось сделать все это безукоризненно, так что участвуйте в конкурсе, вы можете оказаться Человеком Разумным.

Дальше Чертово колесо. Надо сказать, оно также не вполне обычно. Вращается оно под землей, и, судя по выходящей на поверхность части, диаметр его огромен. Это самое большое Чертово колесо в мире. Садитесь в кабину, и плавное вращение тут же понесет вас в раскаленные земные недра. Острому ощущению невыносимого жара сопутствует чувство многократного увеличения веса - следствие приближения к земному ядру, а в самой нижней точке колеса все это усугубляется оглушительным ревом, будто продуваются колосники всемирной топки; впрочем, так оно и есть. Тут же включается остроумное устройство, имитирующее адские крики грешников, а кабинка вдруг начинает сжиматься, словно испанский сапог... Жаль тех, кто еще не прокатился на Чертовом колесе.

Наше знаменитое кабаре со стриптизом не нуждается в зазывале. Красивейшая девушка мира Эвелина Пэ, ежедневно с десяти до часа ночи. Любопытно, пока она снимает чулки, бюстгальтер и трусики - все в восторге, а лишь начнет вылезать из кожи и все остальное - непривычные посетители воротят нос. Это тот самый снобизм, бич нашего общества; чтобы поддразнить таких, Эвелина бросает в зал свои внутренности, которые расхватываются клиентами как сувениры (серия последовательных снимков).

Новинка - игра "Детектив". По вашим отпечаткам пальцев и вашему словесному портрету вас неопровержимо уличат в любом преступлении. Наказание - в строгом соответствии с законом.

А на этом снимке вы видите то, что может произойти с каждым, кто вздумает пройти через воротца с надписью "выход". Надпись "выход" сделана в шутку. Как уже говорилось, людям без чувства юмора здесь приходится туго. Веселье и смех - вот чего добиваются от посетителей во всех аттракционах; вон какой гогот стоит - вороны не могут усесться на гнезда с самого дня открытия Луна-парка!

В этом перечне нет, казалось бы, главных достопримечательностей парка - зала Ужасов, зверинца, океанария и прочих объектов, посетить которые стремятся иной раз ценою жизни - и поверьте, оно того стоит, - но есть мера любой рекламе. Почему наши аутодафе - иллюзорные, разумеется, привлекают орды фанатиков? Почему сафари на людоедов так популярно среди молодежи? Как это зал самурайской рубки на мечах, с чудовищной пропускной способностью - и не справляется с наплывом? Почему контрольная полоса - а Луна-парк окружен со всех сторон настоящей границей - каждодневно подвергается нарушениям с той и другой стороны, со всеми вытекающими последствиями?

Одни говорят, что ответы следует искать в национальной психологии, в трудной истории края. Другие - в изнанке быта, невыгодно контрастирующей с карнавальной суетой. Третьи вообще ничего не говорят, лишь улыбаются со стиснутыми зубами, беря винтовку в зеркальном тире... Но мы-то не теоретики, вопросы не по нашей части. Давайте, наконец, веселиться! Мы заработали свое веселье такими годами, по сравнению с которыми любой Луна-парк - детская забава. Добро пожаловать в наш Луна-парк!

Директор Луна-парка - (подпись, улыбающееся фото)

ДВОРЕЦ ОЖИДАНИЯ

Мой спутник, благообразный мужчина в просторном светлом плаще, указал вдаль со словами - а вот и он!

Действительно, под темно-синим небосклоном, глубоким и недвижным в этот предвечерний час, лучился массивный купол, который я уже знал по открыткам. К самому дворцу надо было идти еще квартала три-четыре. Это был район развалюх и серых, источенных непогодой заборов. Я удивился тому, что дворец упрятан в таком захолустье; по открыткам этого было не понять. На глянцевых цветных отпечатках набережная чернела гранитом, а по виадуку, огибавшему дворец, катился пестрый поток машин.

Когда мы подошли ближе, стала видна фигурка на куполе. Бронзовый бегун лишь кончиками пальцев касался пьедестала, весь он был как порыв ветра, как простая летящая радость стремительного движения. Ахиллес... На фронтоне главного входа виднелась и черепаха, ее медный панцирь позеленел от времени, короткие ноги, казалось, бессильно скребли мрамор...

- Ахиллес никогда не догонит черепаху, - сказал мой спутник убежденно. - Ну вот, мы и пришли.

Гигантский портал отбрасывал длинную косую тень на ступени входа, на них у подножья огромных колонн, тронутых цвелью, кучками сидели посетители. Ласточки с визгом метались под мощными лепными карнизами. Войдем? - предложил спутник.

Я оглянулся вокруг. С высоты двадцати ступеней предместье, окружавшее дворец, выглядело, как нагромождение ржавых крыш среди темной густой листвы. Над сонной рекой торчали вдали две заводских трубы и отсвечивало разбитыми стеклами приземистое здание складского вида. Пожалуй, я был немного разочарован.

Разочарование мое усилилось еще больше, когда мы вошли.

Дворец, такой роскошный, хотя и несколько обветшалый снаружи, внутри состоял из череды сравнительно небольших помещений, связанных извилистым запутанным коридором; грубая коричневая панель масляной краски шла по стенам коридора, тяжелый вокзальный дух стоял там - запах черствой пищи и окурков. Молчаливые люди слонялись вдоль коридора, украдкой поглядывая друг на друга. В приемной у входа сидел человек с портфелем, нервно постукивая ногтями по защелке; возле окна что-то торопливо жевал офицер, то и дело поглядывающий на часы. Тут я вспомнил, что на фронтоне дворца имелись еще и куранты, квадратный циферблат в лепном орнаменте, с вяло повисшими стрелками: часы стояли.

Под колючей пальмой веером были расставлены скамьи, там сидели люди с пожитками, возились дети, спал солдат, задравший огромные сапоги прямо на поручень.

- Непорядок, - заметил я. - Солдат спит, а служба идет.

Мой спутник растолкал солдата и заставил сесть.

- Что и говорить, народ здесь самый разный.

- И все ждут?

Пока мы поднимались на второй этаж по широкой замусоренной лестнице, сопровождающий с энтузиазмом рассказал мне об этой, новой для меня, области:

- Ожидание - это своего рода статус, фундаментальное состояние. У нас не смотрят на ожидание как на временную, преходящую фазу бытия. Оно постоянно, так гласит постулат нашего теоретика Стефана Куки. Мы исследовали этот вопрос всесторонне, в основном психологически и социологически. Цифры оказались потрясающими: на двадцать ожидающих лишь два и восемь сотых результативных.

Видимо, специальная терминология. Я переспросил.

- Результативный - это тот, кто дождался желаемого. Чего - неважно: поезда, квартиры, любви, прибавки к жалованью, телефонного звонка... А что прикажете делать с остальными ждущими?

Преувеличение, подумал я. Не может быть, что столько ожидания идет впустую. Тем временем мы достигли лестничной площадки, где в ободранном кресле дремал, свесив голову, седовласый старичок. Скорее всего, он ожидал естественного конца.

- Все остальные, - вел дальше мой спутник, - продолжают ожидание под нашей эгидой. Они делятся друг с другом своими чаяниями, надеются и грустят вместе. Мы помогаем им, устанавливаем тип ожидания и его порядок. Занимаемся прогнозированием надежд, их вероятностью. В случае обращения к нам результативность становится больше на восемьдесят четыре сотых процента - в среднем. Поэтому у нас так много клиентов.

Коридор второго этажа также кишел людьми, однако здесь чувствовался больший порядок, а вдоль правой стены стояла длинная спокойная очередь, уходящая за поворот. Тут я заметил, что масляная панель на стене во многих местах протерта до штукатурки, а подоконники и скамьи исписаны всякой ерундой, какую пишут люди лишь от смертельной скуки.

- Дело новое, знаете, не все это понимают. Вот, с трудом отвоевали старое здание под дворец. Все пришлось реконструировать, зато теперь есть что показать.

Он с нескрываемым удовольствием обозрел замызганный коридор. В хвосте очереди происходила какая-то возня. Мы подошли ближе.

- Чего ждете?

Никто не ответил, будто не слышали. Миловидная женщина рядом с нами потупилась, улыбаясь. Разбитной парень подмигнул нам:

- Так они и скажут! Те, - он показал вперед, - знают точно, мы только догадываемся. Ничего вы от них не добьетесь.

Мы отошли. Тут же возня возобновилась, мелькал лист-список с фамилиями. Мой сопровождающий пояснил.

- Очередь - это вопреки правилам, это уже некоторый хаос. Они ждут чего попало, что бы ни подвернулось, лишь бы дождаться. Будь по-ихнему, какая-нибудь старушка, скажем, могла получить юного жениха, вполне здоровый футболист - протез. Однако мы на то и поставлены здесь, чтобы нейтрализовать хаос.

Хитроватая улыбка показала стальные зубы.

- Эта очередь идет по всем этажам, по всему зданию. В нее записываются и с того конца...

Тут я заметил, что стемнело, во всяком случае под потолком зажглись длинные ребристые плафоны, излучая неяркий дрожащий свет. Мне стало неуютно и как-то по-особому несвободно. Следовало также как-то распроститься с провожатым - мелким служащим дворца, - не обидев его невниманием. Он показал себя как рьяный гид.

- Без сомнения, это очень интересно, - начал я издалека. - Объединить ждущих, жаждущих, надеющихся, придать смысл их бесцельному ожиданию, скрасить эти пустые часы хотя бы общением с товарищами по судьбе...

Тут я заметил, что спутник мой скрылся за какой-то дверью, дав мне знак немного повременить. Здесь коридор образовывал расширение, в углу под тусклой лампой двое шахматистов передвигали на маленькой доске крохотные дорожные шахматы, молодая женщина восточного вида, с ребенком на руках расхаживала туда-сюда, негромко баюкая малыша. Я отметил, что в местах ожидания непременно бывает женщина с младенцем; я все еще смотрел на ожидающих со стороны, будто забыв известное изречение Стефана Куки: нет людей, которые ничего не ждут.

Я подошел к окну. За ним светлела широкая полоса виадука, там катили вереницы машин, огни подфарников и стоп-сигналов двоились сквозь неровное стекло. Оперся на высокий подоконник, размышляя о дворце ожидания. Была какая-то нелепая, вздорная даже дерзость в самой мысли - сконцентрировать бесплодные устремления и надежды, свести воедино гигантскую массу времени, растрачиваемого впустую, локализовать само ожидание, сотворить из него священный процесс, ритуал, мировоззрение. Основатели учения полагали даже, что ожидание в ряде случаев может выступать полноценным заменителем жизни. Великая бесцельность гуляла по бесконечным коридорам, от подвала до чердака дворца, под вздохи ожидающих и стрекот пишущих машинок, в дуновениях промозглого, пахнущего пылью сквозняка.

Мой спутник все не появлялся. Машинально я стал разбирать имена, в изобилии покрывавшие мраморный подоконник. Меня почему-то неприятно поразило мое имя, выцарапанное чем-то острым, скорее всего шилом, и уже почти затертое. Мало ли однофамильцев, да и дата... Я наклонился поближе и всмотрелся в черные угловатые цифры - сегодняшний день! Шлепнул ладонью по мраморной доске и решительно подошел к двери. За ней открылся такой же длинный многолюдный коридор. Я стремительно прошел его и спустился вниз. В полутемной прихожей сидел человек с портфелем, нервно барабаня ногтями по защелке, и офицер метался по комнате, время от времени взглядывая на часы. Ждали служителя с ключами от входа.

Сколько еще предстоит мне пробыть в ожидании, в облезлых коридорах, под засохшими пальмами, на скамейках, исчерканных множеством имен, в хвосте бесконечной очереди под высокими плафонами, источающими дрожащий мертвенный свет?

ИЗ ХАРАКТЕРИСТИКИ

Вьюнов Б.В., из детоприемника им. А.Коллонтай, пол скорее всего мужской, возраст 12 лет, конечности в зачаточном состоянии, образование никакое, других особых примет нет. За время пребывания в специальном детском доме N_18 проявил себя как с хорошей, так и с плохой стороны. При похвальной обычной малоподвижности, послушании и умеренности в удовлетворении жизненных потребностей, неоднократно обнаруживал такие качества, как злоязычие (будучи по медицинскому заключению немым), недопустимую эрудицию и противоправную вездесущность. Последнее качество проявлялось в нежелательном присутствии Вьюнова Б.В. на различных мероприятиях, а также событиях личной жизни сотрудников спецдетдома N_18, как в служебных помещениях, так и по месту жительства сотрудников. При этих своих появлениях Вьюнов Б.В. демонстрировал ложный феномен так называемого "чтения мыслей" сотрудников, из-за чего в коллективе возникали склоки и неоднократные ревизии хозяйственных органов. Повторные и настойчивые внушения педколлектива о недопустимости такого поведения воспитанника не дали ожидаемых результатов.

Вывод: Необходима немедленная изоляция Вьюнова Б.В. от других воспитанников спецдетдома, т.к. он распространяет свое влияние (и умение) на других детей, что может иметь необратимые последствия.

Приписка от руки: Насчет того, что воспитатель Труцкий вроде избивал ребенка-калеку с целью предотвращения подобных выходок - все обвинения ложные, т.к. Труцкий сам болезненный и нервный человек, а Вьюнов к боли совершенно нечувствителен, в чем персонал неоднократно убеждался. Свидетельства Вьюнова о хищениях неправомочны, т.к., согласно справке, он слепой, немой, лишен подвижности, вообще ненормальный. Заберите его от нас, ради Бога! (подписи)

КАМЕР-ТАЙМЕР

Спелеолог Клембикп, по дальнему происхождению своему из немцев-колонистов, что, правда, не имеет прямого отношения к описываемому эпизоду, интеллигент во втором поколении, аспирант, заядлый турист и фанатик казачьего хорового пения, - так вот, этот самый Клембикп в одно ненастное июньское утро спустился, ассистируемый двумя помощниками, в воронку карстовой полости на краю безлюдного плоскогорья в окрестностях крохотного селения Амбы-таш. Здесь он бывал раньше - в юности, когда только-только открыл в себе жутковатую, неодолимую, подобную некрофилии тягу к склизким беспросветным, бесконечным полостям в земной тверди, и еще раз, совсем недавно, когда подыскивал подходящее место для установки темпорального датчика. Датчик этот - металлический увесистый ящичек некий институт намеревался с помощью Клембикпа поместить в наиболее глубоком кармане пещеры, с тем, чтобы примерно раз в три месяца снимать с его помощью (через геодезический спутник) величину временной составляющей, чтобы, сопоставив ее с нормалью, действующей на поверхности, судить об общем изменении временного поля. Такая вот задача, кажущаяся непосвященному сплошным вздором.

Клембикпу отводилась в этом деле всего лишь роль доставщика, которую он, тем не менее, выполнял с высоким тщанием. Срок установки приурочен был к ближайшему прохождению спутника.

Спустившись на глубину 280 метров на дно воронки, он первым делом установил компактный антенный отражатель, с которого в дальнейшем сигнал должен был идти на спутник и обратно, и, потихоньку разматывая антенный кабель, двинулся вниз по тоннелю к облюбованной им в прошлый раз нише. Пещера была уникальна по красоте и нетронутости. Клембикп оценил в который раз такое качество, как малодоступность; мало кому из любителей экзотики по душе спуск на сотни метров вниз, в полной темноте, на раскачивающемся канате. Для этого нужно иметь весьма редкий строй натуры.

Ниша идеально подходила для установки - сухая, укромная, окруженная рядом тонких сталагмитов. Клембикп поставил ящичек на специальный пружинный поддон и включил его, как ему показали в институте.

Тут же он оказался в полной темноте, хотя, как потом вспоминал, фонарик погас не обычно, а как бы с паузами, как бы стробоскопически. Человек опытный и вовсе не слабонервный, спелеолог не видел в этом ничего такого; сперва он лишь легонько встряхнул фонарик, на случай плохого контакта, затем уже полез в карман за спичками. И тут - рассказывал Клембикп - он ощутил как бы движение воздуха, и кто-то мягким, но неодолимым движением закрыл ему сзади глаза. Клембикп, забыв о спичках, стоял потрясенный, ощущая лишь прикосновение холодных ладоней. Затем низкий женский голос произнес: наконец-то!

Некстати, пожалуй, в этой кульминации отвлекаться на поверхностные умствования, к примеру, о природе восприятия. Мы все негласно условились: происходящее проверяется нормой, то-есть массовым опытом.

Но какой массовый опыт может учитываться в лишенной звуков подземной глубине, в такой тьме, будто человека запрессовали в пласте угля, и к тому же - вот ведь особенность момента - еще и мазнули по темени мощным лучом со спутника, прошедшего как раз над карстовым провалом в своей космической выси? И запустившего тем самым темпоральный датчик, от которого, думается, и сами его создатели не знают, чего ожидать?..

Когда Клембикпа, спустя восемь дней, обнаружили чабаны за двадцать верст от селения, и несколько подлечили в скверной районной больнице, он смог кое-как изложить происшедшее. Любопытно, что версии случившегося варьировались аспирантом до неузнаваемости; людей, знавших его как человека вполне правдивого, это ставило в тупик. Он рассказывал, что "неизвестная" (он выговаривал это слово с ужасом и одновременно со странной нежностью) повернула к себе лицом ошеломленного Клембикпа, и он вдруг ощутил, что его целуют! В сухом лексиконе спелеолога не нашлось соответствующих слов, чтобы описать этот поцелуй, что ощутил он - жуть, или сверхъестественное блаженство - не удалось никому понять. Так или иначе, он отключился, ушел в глубокий обморок, и, когда очнулся, не вполне хорошо соображал. По одной версии, он и его новая знакомая - это была странная девушка монголоидного типа, почти голая, если не считать замшевой юбчонки и многочисленных ожерелий, - долго бродили по ночной ветреной степи и беспрерывно разговаривали, прямо таки взахлеб, за исключением тех моментов, когда обнимались. Тут Клембикп терялся, заводил глаза к потолку и мучительно вспоминал, о чем же шла речь, но ни единого слова беседы вспомнить не мог.

В другом варианте он блуждал по пещере, вовсе не видя спутницы (та все время была рядом, молчаливая, надежная, будто альпинист в связке), она помогала Клембикпу в кромешной тьме преодолевать подземные провалы и щели, пока не вывела его к узенькой отдушине на склоне глинистого откоса, где они и расстались (здесь Клембикп утверждал, что так и не видел ее лица). По его словам из темной расселины донеслось лишь - значит, ты не вспомнил?

В дальнейшем, по мере выздоровления Клембикп предпочитал рассказывать о том, как он заблудился под землей и почти неделю в полном одиночестве искал выход. Видно было, правда, что ему теперь больше хочется отвести подозрения в сдвинутой психике. Но желание выговориться однажды возобладало. Однажды ночью он подозвал добродушную няньку и рассказал ей красочно, с подробностями, - все, что с ним приключилось, на своем родном языке. Йа, йа, - поддакнула нянька в конце рассказа. Она оказалась соплеменницей Клембикпа.

Зародышем этого инцидента можно считать мимолетный эпизод, случившийся с юношей-Клембикпом еще в первый его спуск в воронку Амбы-таш, когда он, в восторге от подземных красот, заметил на ближайшей стенке наплыв, удивительно подобный девичьей фигурке - обобщенной, почти без деталей, как бы изваянной каким-то отечественным эпигоном Родена. Клембикп не имел о Родене никакого понятия, он просто любовно погладил барельеф и сказал что-то вроде (за давностью он не помнил точно), что-то такое:

- Девочка, подрасти немножко и станешь моей невестой!

Или похоже, в таком тяжеловато-юмористическом ключе. Драма в том, что именно эти слова он должен был вспомнить, блуждая по ночной степи с той девушкой, так было необходимо, но вот же - это выплыло слишком поздно, уже в разговоре с нянькой. Тем не менее, случай со Клембикпом имеет на диво благополучную концовку, отнесенную от спуска в пещеру на целых четыре года. Как раз тогда спелеолог отбывал что-то вроде образовательной повинности: он проводил какую-то лекцию с показом слайдов в клубе часового завода, где, как водится, персонал почти полностью женский. Вдруг его проектор погас - примерно так же, как фонарик, - и аспирант даже зажмурился, ожидая, когда прохладные пальцы... но свет опять появился. Однако справа от него, на пустом до сих пор месте, теперь сидела раскосая девушка, пристально глядя на экран...

Теперь они вместе. Жена Клембикпа, родом из волжских татар, никогда не бывала в Амбы-таше, а уж затащить ее в пещеру - и вовсе немыслимо. Но Клембикп уверен, что это она.

РЕФЕРАТ ПО СВОДНОЙ ИСТОРИИ (ОТРЫВОК ИЗ ВСТУПЛЕНИЯ)

...Основная же трудность сведения даже нескольких взаимоисключающих исторических курсов состоит в том, что письменные или фактографические свидетельства вероятности того или иного события больше не могут служить критерием его достоверности. Хрестоматийные примеры: египетские пирамиды, в соответствии с авторитетным историческим курсом, являются лишь граничным, так сказать, пунктирным завершением китайской стены; по другой, не менее авторитетной и распространенной версии, они - часть огромного культового комплекса, охватывающего почти весь материковый массив под тропиком Козерога, от храмов Борободура до пирамид в Паленке.

В каждом случае мы имеем вполне достоверный исторический материал. Парадокс: в свете альтернативного метода такие сомнительные в прошлом свидетельства, как эпизод с Атлантидой (на грани мифа), становятся наиболее достоверными, т.к. практически не влияют ни на какое историческое изложение.

Альтернативная история, вообще говоря, имеет вполне определенные слои потребителей, сторонников внутри вполне образованных кругов. С принятием такого (множественного) исторического видения исчезает антагонизм между группами, исповедующими противоположные версии одного и того же события. Начало второй мировой войны для советских - это известный эпизод у местечка Глейвиц. Для поляков - это нападение Гитлера и Сталина на Польшу. В Сводной истории обе эти версии содержатся в виде двух смежных глав, обильно подтвержденных документами.

Отдельно в приложениях помещены крайние, экстремистские интерпретации событий, в частности отрицательного, аннигилянского толка. Как правомочная приведена событийная цепь из истории Франции, начисто исключающая Революцию и последующую деятельность императора. Следует отметить, что нынешняя историческая наука все чаще и активнее выражает сомнения в самом историческом факте существования таких фигур, как Эхнатон, Перикл, Кай Юлий Цезарь, Фридрих Барбаросса, Жанна д'Арк, Ян Гус и т.п., а соответствующая дисциплина - психология масс, рассматривающая свой предмет в историческом аспекте, вообще определяет их как "фантомы массовой истерии". Одно из крайних мнений, также нашедшее место в настоящем сводном курсе - это предложение вовсе аннулировать предмет истории. Согласно такому взгляду, история - это лженаука, занимающаяся прошлым, т.е. одним из видов несуществующего, и на этом основании должна влиться в куда более широкое интеллектуальное русло, базирующееся как раз на несуществующем во всех его видах, и получившего наименование "нонэкзистенционализм".

ЛЮБИМАЯ ТИТА

Человек с редким именем Тит (хотя, если разобраться, какое оно редкое, ведь еще в начале века это самое обычное имя среди простолюдья), так вот, этот самый Тит внезапно обнаружил, что его возлюбленная сумчатая. До нее у Тита долго тянулась связь с грудастой блондинкой-костюмершей, однако с ней пришлось расстаться, она оказалась на удивление тупой и неряшливой. А следующая, у которой обнаружилось такое, сперва показалась Титу воплощением всех его желаний - стройная, подвижная, с темной челкой, с раскосыми светло-карими глазами и - главное, что Тит особенно ценил, - с прекрасным низким голосом, как бы свободно проникавшим внутрь его существа, вдобавок более образованная и сведущая, чем он, словом, не удивительно, что Тит был вскоре совершенно пленен, тем более по контрасту с недавней костюмершей.

Не мешает уточнить вот что: все свои знакомства и любви Тит заводил вовсе не из-за врожденной игривости, напротив, он сложился как серьезный и основательный мужчина, главным в этих делах был для него поиск настоящей спутницы жизни, но так уж вышло, что поиск этот приобрел постельный характер. Он прямо-таки возликовал, предположив, что искания его, наконец, окончились; но тут-то и произошла осечка.

В очередную их встречу, уже поутру, когда оба торопливо одевались (будний день, работа), Тит обратил внимание на отсутствие у любимой пупка, легкую складочку на животе - и сразу все выяснилось. К ее чести, не было никаких запирательств и недомолвок - да, вот мол такой факт. Тит, вне себя от изумления, глядел на девушку во все глаза, еще не понимая, что это открытие перечеркивает все его планы; она же, свободно откинувшись в кресле, распялив колготки на ладони, вроде бы изучала их узор, время от времени взглядывая на Тита холодно-испытующе. Тит вскочил.

- Как это получилось? - задал он глупый вопрос. Но ответ получил исчерпывающий. Впервые она обнаружила эту свою особенность еще в детском приюте, куда была подкинута неизвестной матерью; еще тогда она детским инстинктом поняла, что такое лучше скрывать. Однако феномен, отличие не давало ей покоя. По мере взросления она узнавала все больше о сумчатых и пришла наконец к выводу, что все многообразие вида сумчатых, имеющих как бы дублеров чуть ли не у каждого млекопитающего, неполно без человека, более того, люди-сумчатые должны скрытно существовать в человеческой среде, она тому живой пример. Эта мысль вдохновила ее на поиски себе подобных, и она с гордостью сообщила Титу, что вскорости обнаружила таких - трех женщин и двух мужчин. Дальше - больше.

- А как ты определила мужчин?...

- По отсутствию пупка, - ответила любимая, не углубляясь, и продолжала рассказ. В скором времени ей удалось выйти на общество, чуть ли не союз сумчатых, в котором, как и в любом другом союзе, были свои группировки, теоретики, программы, экстремисты, "ну, словом, все как у вас" здесь Тит впервые понял, что она понимает его, Тита, как существо другой породы, и только теперь почувствовал отчуждение. По ее словам, экстремисты-сумчатые предрекли скорый конец эре плацентарных - тому множество причин, все их знают, - и в конце концов воцарялись в мире, как подвид, созданный природой именно для кризисной поры. Сущность преимуществ - в процессе вынашивания детеныша...

И она принялась обстоятельно растолковывать Титу особенности существования своего вида в обычной человеческой диаспоре. Тит уже не старался вдумываться - он просто внимал ее изумительному голосу, идущему непосредственно в душу, впивал глазами округлую смуглоту, дремучесть распущенных волос, в общем - прощался навсегда. Никогда прежде не было так тяжко.

- Ну, а зачем ты связалась со мной?

- Зачем, - она задумалась, морщинка взбежала на лоб. - Ну, опять же, искала себе подобных...

- А дальше? Ведь это стало ясно в первый же вечер!

Любимая нахмурилась и закрутила на палец длинную прядь. Тит обожал ее в этот момент. Боже, если б не это!

- Ну... ты мне понравился.

- А теперь? - вопросил Тит потерянно.

- Теперь - еще больше... А, не обращай внимания. Я хочу жить с тобой.

Улыбка, прыжок, и вот она уже у него на коленях, и лицо Тита в джунглях тугих каштановых волос - но теперь, вместо чувства безбрежной отрады, как раньше, вдруг с острым холодком втекла в душу странная тревога и ощущение животной чуждости этого ладного, всегда желанного тела. Даже запах волос будто отдавал слегка зверинцем... Тит отстранился и встал. Она смотрела на него снизу из кресла. "Кенгуру", - подумалось с острой тоской.

В то утро они еще не расстались и даже назначили новую встречу, но Тит - да и его любимая - ясно понимали, что произошло. Он смотрел вслед стройной фигурке в долгополом пальто, бегущей по заснеженной набережной (Тит жил тогда возле канала), и сотрясался от внутренней муки. Когда же девушка скрылась за углом, его вдруг вырвало прямо в канал, еле успел добежать до парапета. На миг Тит уподобился какой-то мифологической бестии, коих не счесть у Петергофских фонтанов; затем медленно выпрямился, отер лицо снежком с чугунной ограды и поплелся в сторону метро.

ИЗ ДНЕВНИКА ПЕНСИОНЕРА

...У нас во дворе обосновалась стая человекообразных макак. Слухи о них ходили и раньше; кто говорил, что они опасны, кто - забавны, но главное, никто не видел их в глаза. И вот они здесь - пестрая группа на детской площадке, на окрестных деревьях, а мы незаметно, из-за гардин наблюдаем за ними. Интересно - для них, вроде бы, не существует ничего, кроме стаи. Все их время проходит либо в сосредоточенном пожирании какой-нибудь ерунды, вроде конских каштанов, в повальной спячке на солнцепеке, либо в хронических визгливых сварах, драках и погонях, которые обращают наш мирный двор в орущий содом. Но ко всему привыкаешь.

Когда они в очередной раз затеяли скандал, и цветные тела макак помчались по деревьям, по балконам и антеннам, я вышел в лоджию покурить перед сном. И тут макака в голубой нейлоновой безрукавке вскочила на ограждение. Я рассмотрел ее подробно, между двумя затяжками: это был молодой самец с довольно приятной, если можно так сказать, мордочкой, хотя мгновенные изменения мимики и характерная неспособность глядеть человеку в глаза сразу говорят о бестии. Руки, худые и мускулистые, покрыты мелкими шрамами - свидетельство непрекращающейся вражды и соперничества в стае. Запястье животного украшали новехонькие электронные часы, вообще оно выглядело полным сил, отнюдь не несчастным - взрослеющий юниор, исполненный хищного любопытства и взрывчатой агрессивности, нервозный до истерии, этакий рядовой, шестерка стаи.

Я смотрел и курил; не спуская глаз с моей руки, макака схватила банку маринованных овощей (места мало, кое-какие припасы хранятся в лоджии), и мгновенно скрылась. Спустя секунду я мог видеть, как вся стая с визгом устремилась за голубой безрукавкой, пытаясь отнять добычу.

Подумать только, и с этим зверьем мы состоим почти что в кровном родстве! - вот какая мысль пришла мне в голову, когда я щелчком сбросил окурок вниз и смотрел, как он, тлея, угасает на захламленном газоне...

СИДЕЛКА

В. страдает редким заболеванием, - оно как-то связано то ли с земным магнетизмом, то ли с ориентацией неких статических полей местной локализации, - но в результате недуга он вынужден всегда держать голову в одном положении, строго вертикально, причем ни на дециметр выше или ниже некоего незримого уровня, диктуемого этими злосчастными полями. В., который сперва, естественно, очень страдал и отчаивался, теперь, спустя два года, немного пообвык и даже нашел в своем состоянии известные плюсы.

В. живет в крохотной квартире на первом этаже, где его трижды в неделю навещает престарелая тетка, снабжающая его всем необходимым. Больной вынужден был отказаться от пешего передвижения, потому что нормальная ходьба связана с малозаметными приседаниями на каждом шаге (понаблюдайте со стороны), а это вызывало у В. нестерпимые боли. Для перемещений по комнате и прогулок в окрестностях дома В. приобрел кресло на колесах; снабженное нехитрой автоматикой - поддержание определенной высоты сиденья и сигнализация на случай внезапного обморока - кресло это почти освободило В. от обычной неволи инвалида.

Но вот случилось так, что миниатюрный моторчик, приводивший кресло в движение, вышел из строя; какой-то приятель В., принимавший в нем большое участие, взялся его починить, да так и сгинул вместе с моторчиком, а больному пришлось обратиться к наемной сиделке. В. рассказывает: это наглая, крикливая особа, привыкшая безжалостно третировать умирающих, она тут же уяснила своеобразие болезни В., и, прогуливая его в кресле обычным вечерним маршрутом, нисколько не считается с ограниченным полем зрения больного, которое не поднимается выше подвальных окон и мусорных урн. Обычно именно это сиделка и демонстрирует несчастному В., быстро минуя его любимый газон с розовым кустом; если же В. пытается возражать, она становится перед ним и костит его на всю улицу, даром, что больному видны лишь ее стройные голени да ступни в босоножках, гневно притопывающих по ходу перебранки. Интересно, что В. еще ни разу не видел свою сиделку целиком, так сказать, во весь рост, по правде говоря он даже никогда не лицезрел ее, и может лишь представить облик девушки, успешно ли, нет ли, отождествляя его с голосом, - но это занятие для утонченных натур.

Казалось бы, чего проще - отказаться от нахальной девицы, но в том-то и сложность положения В. - он чувствует себя совершенно от нее зависимым и не представляет иной своей жизни теперь. Все его дни отныне проходят в переживании прошлых стычек с сиделкой и предвкушении новых. В. мнится иногда, что его логика берет верх над вульгарным хамством красавицы (а В. уверен, что сиделка очень красива), и ему каждый раз представляется, что он может переубедить, преуспеть в единоборстве. Он даже ведет что-то вроде дневника конфликтов. Единственное, что подтачивает радость В. от полноты этих дней, это неясные слухи о том, что движок кресла потихоньку ремонтируется, и скоро больной совершенно избавится от своего временного ига.

В глубине души В. считает свой недуг лишь свидетельством того, что мощные космические силы избрали его как бы передатчиком, контактором, что ли, с какими-то им лишь ведомыми намерениями, и, когда б не противодействие сиделки, все бы уже давно прояснилось. Но вот поди ж ты прогнать сиделку В. теперь уже никак не в состоянии.

МИГРАНТЫ

Ева Чижик, моя давняя симпатия, всем сезонам предпочитает осень, и даже не просто осень, а самую позднюю, совершенно ностальгическую пору обнажения и смерти. Я не могу представить ее иначе, как в окружении ледяных ноябрьских туманов и свирепых предзимних заморозков, когда невинный парковый газон становится жухлым и жестким, как щетина покойника. Ева Чижик, на мой взгляд, даже не прочь померзнуть до известной степени, во всяком случае в дощатой мансарде, где мы иногда снимаем комнатку для встреч, она частенько выскакивает из-под одеяла - как я ее ни удерживаю и стоит у окна на фоне угрюмой сизой облачности, пока у нее от холода не окаменеют пунцовые соски.

Ева любит осенний стиль. Ей к лицу все эти балахоны, плащи, капюшоны, зонты, сапоги-мокроступы, непромокаемые пуховые куртки, стеганые шапки с козырьком. Обычно она поджидает меня, укрывшись за решетчатым витражом вокзала от резкой ледяной сечки, полосующей лужи. Ей идут холода, она по-особому свежа и упруга, словно - не подберу другого сравнения - банан из холодильника. Надо сказать, она никогда особенно и не разогревается, даже после самых жарких ласк Ева на ощупь прохладна, словно наяда.

Как всякая подлинная женщина, Ева хочет, чтобы однажды понравившееся оставалось с нею всегда. Поэтому вся жизнь Евы проходит в скитаньях, в миграциях за зоной осени, смещающейся от севера к югу и наоборот. Иной раз мне думается, что Ева Чижик избрала такую вот кочевую жизнь лишь потому, что по великой случайности ей как-то выпало одеться впору именно для осени - бывают иногда такие удачные заходы в универмаг, - а дальше она решила просто поддерживать этот стиль, не рискуя обновлять гардероб полностью для лета, или же для зимы, попросту дрейфуя вместе с сезоном по пространству нашего края. Ева - кочевник, постоянный обитатель аэропортов и гостиниц, где из-за туманов и нелетной погоды она проводит почти все время. Сумка через плечо, маленький замшевый ридикюль, чемоданчик на роликах, зонт в футляре - и в порывистых объятьях ощущение девичьего тела под напластованиями синтетических одежек.

Жаль, что мы встречаемся так редко, лишь однажды в год, но у меня свои привязанности. Каждый год с наступлением зимы я перемещаюсь в летний пояс, где с компанией себе подобных коротаю время до разгула летних дней в наших широтах.

ДОМ СВИДАНИЙ

Еще о любви, или о том, какой вид принимает порой это неистребимое чувство. Фаина, любовь Смирина - ладная шатенка с очаровательным бледным личиком. Сначала он даже не верил, что такая женщина может обратить на него, во всех отношениях заурядного мужика, какое-то внимание, и первые дни их связи были омрачены именно этим его скепсисом, подозрительностью и высматриванием скрытых целей. В дальнейшем все растворилось в чувстве. Фаина звонит Смирину:

- Привет. Ты сегодня как обычно?

- Да, белка.

- Тогда я тебя жду. Записалась заранее - восемнадцатая.

- Ого! Умница, как тебе удалось? Ведь открывают в десять.

- Была рядом, вот и заглянула по пути... Так придешь?

- Считай, что я уже там.

- Ну, пока. Целую.

Остаток дня у Смирина как в тумане - Фаина застит ему взор, он видит ее короткую прическу, ее брови, ее рот - крупноватый, пожалуй, но чудесной формы, - вырез блузки, мочку уха с сережкой, словом, все, что удается увидеть сквозь захватанное пальцами, толстенное стекло в комнате свиданий. Может показаться, что основное неудобство Дома свиданий - это присутствие множества других пар по обеим сторонам перегородки, но влюбленных тяготит другое - микрофонная связь, она сделана уж очень по-дурацки. То, что предназначается собеседнику, воспроизводится громкоговорителем по эту сторону, причем, чем тише сказанное, тем громче звук, и самые нежные перешептывания огромные динамики превращают в грохот обвала. Напротив, то, что говорит Фаина, еле доносится сюда, и Смирин, словно глухонемой, пытается разобрать слова по движениям губ.

- Соскучилась, - говорит Фаина.

- Что? - переспрашивает он (Что? Что? Что? - вопят динамики, и люди поглядывают недовольно в их сторону).

- Соскучилась по тебе! Я не могу без тебя больше, - кричит Фаина.

- Прелесть моя! Я тебя обожаю! - надсаживается Смирин, но из-за гнусной этой акустики, слова его не доходят до любимой.

- Что ты говоришь? - переспрашивает она в свою очередь.

Стоит гвалт. Вдоль строя влюбленных похаживает служащая в форме, она засекает время и урезонивает чересчур раскричавшихся - сейчас она вежливо теснит к выходу заплаканную девушку. Проходя мимо Смирина, басит:

- Закругляйтесь, мужчина.

- Ну, мне пора, любимая - (Любимая!! ...бимая! ...бимая!) - До завтра! - орет Смирин на прощанье. Фаина молча машет рукой, они оглядываются, идя к выходу, каждый на своей стороне.

Едучи к себе, Смирин в который уже раз отмечает эту невероятную удачу - ведь Дом свиданий расположен как раз на полпути по дороге домой, в точке пересечения их ежедневных маршрутов, и, значит, эти свидания, эта любовь могут продлиться вечно. Вечно, - шепчет Смирин, глядя в запыленное окно рейсового автобуса.

ШОССЕ

Неподалеку от моего жилья проложили дорогу, шоссе - удивительную дорогу. Она настолько широка, что никому и в голову не придет двигаться вдоль по ней, разве что перейти ее поперек, но это практически невозможно: во всю ширину трассы движется транспорт, и оттуда холодно поглядывают на нас - столпившихся у перехода - обитатели машин. Конечно же, здесь есть светофор с кнопкой, как и во всех подобных местах, однако он не действует - то ли неисправен, то ли никто не догадывается включить - и вот мы простаиваем здесь часами, да и на противоположной стороне, отсюда видно сквозь дымку выхлопных газов, тоже собралась толпа. Я уже давно приметил там молоденькую блондинку в темных очках и несколько раз делал ей знаки; она, вроде, мне тоже симпатизирует, но плохо то, что начинает смеркаться, а в темноте вряд ли кто рискнет форсировать этот ад. Другой бы уже давно плюнул и вернулся домой, но - странное дело - то ли блондинка, то ли азарт удерживают меня у бровки ревущей трассы - а вдруг перейду?

И так, наверное, думает каждый, пока мы стоим здесь, у мчащегося шоссе, в густеющих сумерках, под черной покосившейся крестовиной неисправного светофора...

КОРНЕТ ТРОЕКУРОВ

Как там у вашего крестьянского гения:

Друзья, друзья! Какой раскол в стране!

Какая грусть в кипении веселом!!

Да, именно так, разве что кипение не веселое, а, скорее, неизбывно мрачное, безысходное клокотание черной вселенской хляби... А потому перевернем страницу, сменим тембр. Побудем в ином звуковом ряду, нынче, пожалуй, нам уже недоступном. У другого светоча:

"В 179* году возвращался я в Лифляндию с веселою мыслию обнять мою старушку-мать после четырехлетней разлуки. Чем более приближался я к нашей мызе, тем сильнее волновало меня нетерпение. Я погонял почтаря, хладнокровного моего единоземца, и душевно жалел о русских ямщиках и об удалой русской езде. К умножению досады, бричка моя сломалась. Я принужден был остановиться".

И тут же - наждачная шершавость, обкатанная в валуны недавняя словесность наших свежезамороженных лидеров:

"Чего хотят здоровые силы Маврикия, так это насущных, глубинных перемен во всем полуколониальном укладе страны, над которой опять, в который уже раз, повисла когтистая лапа транснациональных корпораций. Но стяг Фронта освобождения, уверенно развевающийся..." И т.д.

По контрасту - арабские сладкоречивые нашептывания-сказки, где на каждом шагу из-за тугого стана одалиски, подобный змеиному язычку, может вымелькнуть кинжал! Эти плаксиво-страстные стоны, замешанные на вожделении, вероломстве и гашише: "Клянусь Аллахом, госпожа моя Мириам, записал Калам то, что судил Аллах, и люди сделали со мной хитрость, чтобы я тебя продал, и хитрость вошла ко мне, и я продал тебя".

Еще, как бы искаженная расстоянием в тысячелетие, родная речь:

"В лето 6454. Ольга с сыномъ Святославом събра вои многы и храбры, и иде на Деревьскую землю. И изыдоша Древляне противу; и снемъшемася обьма полкома на купь, суну копьемъ Святославъ на Деревляны, и копье летъ въсквози уши коневи и удари в ногы коневи: бъ бо въльми дътеск. И рече Свенгельдьи Асмудъ: "князь уже почалъ; потягнемъ, дружино по князи". И победиша Деревляны". Малолетний Святослав не смог толком бросить копье, но победил. Это как-то ободряет даже теперь. А может, именно теперь.

И вот так, по методу контрастной бани, окунаясь то в один, то в другой речевой поток, возможно, мы и сами не заметим, как окажемся вовсе не там, где есть, вовсе не с теми, кто рядом, а может и вовсе не в тех местах, где б нам хотелось быть. Ибо, ведь теперь-то, надеюсь, ясно стало, что речь, рассказ, повествование - это неуправляемая стихия, и куда стихия выносит - заранее неизвестно...

ПРОГНОЗ ПО КИЕВУ

Запад фонит 0,03-0,04, пик на вечерние часы. Видимость в тоннелях метро нулевая. Тем, кому необходимо выйти на улицу, советуем держаться теневой стороны.

Возможны налеты татаро-монголов из Керчи, которой возвращено древнее название Тмутарахань. Горение поверхностных вод Днепра, благодаря северо-западному ветру, перекинулось на левобережные районы, где, к счастью, почти не осталось жителей.

Назначенный на четверг традиционный ход мучеников по Крещатику под сомнением в связи с приближающейся пыльной бурей.

РЕМИНИСЦЕНЦИЯ

Любой мало-мальски наделенный воображением человек, полагаю, в тот или другой момент жизни своей мог представить себя этаким губителем Вселенной, на худой конец пилотом, что ли, "Энолы Гей", взявшимся за рычаг бомбосброса и глядящим с непостижимым чувством на четкие кварталы приморского города сквозь легкую августовскую дымку. Тут закрутка такая, что самому Достоевскому не снилась: нормальному человеку, не фанату, не истерику, потенциально образцовому семьянину и честному работнику вдруг дано право и подтверждено всячески разными уставами и представлениями убить одним махом, за секундную вспышку сотни тысяч таких же, как он! Ведь, небось, в машине едучи, пилот этот затормозит, юзом пойдет по дороге, спасая кошку на шоссе, ведь племянницу свою трехлетнюю с нежностью тетешкает у себя на коленях (а внизу таких племянниц - тысячи), и все же... И все же дергает рычаг!

А может, как раз загвоздка в том, что у него воображения этого самого, фантазии нет ни грамма, и лишь потом, из газет узнавши и снимков насмотревшись, он хлопает себя по лбу: да что ж это я? Да как же вышло, что именно я?!

В микроскопической степени что-то подобное я ощутил раз летом, когда по ходу жизни возникло у нас на чердаке и вскоре разрослось до фантастических размеров осиное гнездо. Обычно осиное гнездо - это окружностью с железный рубль невесомое такое упругое образование с десятком, не более, сотовых ячеек. А тут выросло разлапое, ни на что не похожее страшилище, овеваемое ежесекундно тучами ос и гудящее, как трансформатор. Женщинам стало страшно забираться на чердак, и обратились ко мне.

О насекомых хоть и знаем достаточно, но мир этот для нас изнутри абсолютно закрыт. С собакой, иной раз, контакт больше, чем с другим человеком, да что там - с курицей, с мышью ручной - но вот с элементарным сверчком запечным? С пчелой, наконец, хотя известно, что пчеловода она не жалит и вроде признает, но признание это какое-то спиритическое, потустороннее, как к мертвому непостижимому объекту. Словом, нет у нас чувства биологического родства даже к самым симпатичным насекомым. А тут осы.

И вот, закрыв лицо марлей, с баллончиком "Примы" в руке, подобный бомбардировщику "Энола Гей", я приближался к гнезду. А оно все так же ровно гудело, влетали и вылетали сотни ос, и, судя по всему, могучий этот доминион осиного мира был в самом расцвете. У нас (людей) представляется, что такие вот насекомые коллективы, вроде муравейников, роев, как бы не имеют личностного начала, в отличие, скажем, от индивидуальной мухи, живущей сама за себя. Они там всего лишь часть целого, ничтожная часть. Об этом думал я, осторожно поднимая баллончик и нацеливая его в самый эпицентр химеры.

Б-ж-ж-ж-ж! Ядовитое облако окутало Хиросиму. Я дал еще несколько залпов по окрестностям, чтобы расширить аэрозольную завесу и пресечь подлет новых полчищ. Также беспокоило - не набросятся ли на меня уцелевшие. Но где там!

Мощный гул гнезда будто схлопнулся в один миг; очумелые осы выбирались из его лабиринтов и градом сыпались вниз, влетавшие в облако также гибли. Весь этот строй сложнейших (внутри гнезда) и, наверное, еще более причудливых пространственных связей гнезда с миром вовне, простиравшихся на многие километры вдаль, в один миг был порушен, и осы, бывшие дотоле всего лишь винтиками этого государства, теперь умирали индивидуально. Если перевести эту трагедию с насекомого на человеческий, если возможен такой перевод, то, скорее всего, это выглядело так:

Оса, ошпаренная "Примой", тут же прекращает свою суету в гнезде. Этим коротким замыканием она выбита из своего рабочего цикла, выключена, словно реле огромного автомата. На пять секунд оставшейся жизни ей дано каким-то чудом (человеческое допущение) индивидуальное сознание, отъятое от сознания роя. Оса в эти пять секунд понимает себя как существо, как отдельную особь, обреченную сейчас погибнуть возле непостижимой (теперь) развалины гнезда, рядом с другими, совершенно чужими ей осами. "Что это было? Зачем это было?" - вот такие вопросы пронеслись бы в ее гаснущем сознании, в человеческой транскрипции всеобщего бедствия, наверное, как-то доступной даже осе...

Я поставил опустевший баллончик и направился к открытой двери в фронтоне, к сияющему проему, в сторону океана, слегка покачивая крыльями.

ПИСЬМО

Нина, пишу тебе наспех, выпала лишь одна (несколько слов неразборчиво). Возможно, ты не поверишь мне, но это сейчас не так уж и важно. Сразу о деле.

Помнишь, года два назад над нашей околицей появлялась в сумерки та светящаяся чечевица; поначалу все очень взволновались, а потом привыкли и не обращали внимания. С нашего балкона хорошо было видно. У нас тогда шли нелады, скандалы, словом, не до того. Однажды ночью лежал я без сна и все смотрел на эту штуку. Подумалось: ежели они такие всемогущие, чего б им стоило уладить все наши с тобой дела - и квартиру, и любовь, и заработки, словом все. А уж я б им...

(Целый абзац жирно, неприглядно замазан)... словом, когда это выяснилось, предпринять что-то было уже невозможно. Я оказался полностью в их власти, в этих подземельях, которым вроде и конца-краю нет. Это не в иных мирах, это по сути рядом с тобой, но - недостижимо, и все время страшное ощущение полной потери себя. Фатальный вздор - представлять их посланцами издалека, это обычные бесы, они просто регулярно меняют приманку и облик. Но не это главное - Ниночка, тот, кто живет с тобою теперь, это вовсе не я, знай! Это изделие, кукла, Буратино с тремя-четырьмя датчиками, он еле умеет говорить, да и на меня не очень-то смахивает, но им сходство и не важно, они заряжают внушением, и тебе, за исключением очень уж грубых несуразиц, все кажется нормальным. Нинок, я пропал окончательно, но ты еще можешь выбраться.

Эта иллюзия, нынешнее верование в "серебристых людей" из пространства оборачивается уже теперь многими жертвами; расскажи об этом, где надо, подключи контрразведку. Здесь много тех, что числятся пропавшими без вести.

Этого Буратино можно уничтожить, нужно только (несколько строк зачеркнуто) и тогда все станет на место. Тогда - но это почти несбыточно, - может быть, ты вызволишь и меня. Главное, пока не позволяй ему (зачеркнуто), не подписывай ничего в его присутствии, не смотри в глаза они читают по взгляду, не эта кукла, конечно, а те, кто пользуется им, как биноклем; на него действуют, как это ни смешно, лишь заклятья, те, что я перечислил.

Нина, про... (тут письмо обрывается на полуслове, внизу страницы длинный росчерк, будто писавшего куда-то вдруг поволокли).

ВСЕ ПРОТИВ ВСЕХ

Столетье назад - теперь это видно - тогдашний широкий всеохватный гуманизм напитан был крепчайшей убежденностью, что мировой вектор событий несомненно к лучшему, "из мрака" - так тогдашние прогрессисты обзывали свою чудесную пору. И огромный хрустальный массив той убежденности лишь нынче, похоже, осел, растрескался, обратился в стеклянный бой. Но жить без такой вот эпохальной веры в лучшее - это ведь вовсе уподобиться хряку, что сегодня повизгивает, жрет, плодится, а завтра, глядишь, его уже потрошат на заднем дворе. И все же этой славной людской традиции, блистательной перспективе вдали, по всему видать окончательно пришел конец. А потому и биологическая природа наша, чувствительная к таким вещам как сейсмограф, меняется на глазах.