Мигранты

Евгений ФИЛИМОНОВ

МИГРАНТЫ

НЕКОТОРЫЕ ПОЯСНЕНИЯ

Так уж получилось, что истоки этих сюжетов уходят в достаточно отдаленную по времени случайную встречу, вернее, импровизированную такую вылазку одной компании, образовавшейся, как потом выяснилось, непроизвольно, стихийно, как в те незрячие годы многое делалось. Несвязность этой компании, очевидная бесцельность и анархия поездки только оттенялись чудесной местностью, где решено было разбить табор, палаточную стоянку на два-три дня. Не стану описывать абсурды и нескладуху, присущие таким разнородным сходкам, не хочется также припоминать с натугой подробности затяжной и в меру пристойной пьянки - обычной, типовой, скажем так, для той поры, - отмечу лишь, что когда все разъезжались по домам, на лицах гуляк отмечалось явное облегчение. Нет нужды говорить о том, что компания эта в таком составе больше никогда не собиралась, и при редких встречах участники пикника ощущали друг к другу что-то вроде неприязни и смутного стыда...

А ведь, если разобраться, многие из них были людьми не совсем обычными: к примеру, тамада вылазки мог нагреть любой металлический предмет в своей ладони - буквально докрасна! Я сам "для интересу" отдал ему свои ключи и уже через минуту перебрасывал раскаленную связку из руки в руку под общие аплодисменты. На ключах до сих пор следы окалины.

Там же одна девушка, совсем юная с виду, специализировалась на человеческих связях - на нитевидных тяжах, которые, по ее словам, оплетают каждого человека, проникают в душу и мозг, уходят часто за горизонт, через континенты, а иногда даже туда.

- То есть? - вяло поинтересовался я (шел второй час ночи, многие уже разошлись от костра по палаткам).

- Туда, - неопределенно махнула девушка в сторону звезд.

Был еще там один необщительный спортсмен, который на спор, подобно кроту, мгновенно зарывался в землю и тут же эффектно выкарабкивался из соседнего склона. Он также практиковал кунг-фу и какое-то экзотическое восточное мировоззрение, что не мешало ему пить "как лошадь". Заинтриговала также всех длинноволосая брюнетка, внешне не особенно примечательная, которая, знакомясь с мужчиной, производила возле его плеча неуловимый пас. "Для страховки", - так объясняла она. Дело в том, что на ней тяготело проклятье неизбывной, смертоносной любви, и она, как могла, старалась уберечь людей от этого.

Еще там обретался человек, ничем особенно не примечательный, он лишь время от времени сдержанно стонал. Его непрестанно мучила совесть. Он изрядно омрачал и без того не особенно буйное веселье. Говорили, правда, что он мучился в основном за других.

Надо сказать, что почти все собравшиеся обладали даром предвидения, но пользовались им крайне неохотно и старались развивать у себя обычное, свойственное простому человеку представление о будущем, как о целом наборе возможностей.

Повторяю, погода стояла чудесная, и любитель визуальных наводок мог с блеском демонстрировать свое искусство в прозрачном воздухе; но, опять же, это не вызывало особого интереса.

Как уже говорилось, все эти необычайности могли так и сгинуть, проявившись лишь на миг, уйти в забвение, подобно другим, куда более важным вещам, если бы не моя возможность (самая, пожалуй, малозаметная на фоне красочных качеств прочих) - это способность улавливать потенциальные сообщения, воссоздавать их прямо-таки из двух-трех случайно оброненных слов и затем излагать их, по мере возможности сохраняя стиль и особенности каждого повествования. Со временем к этим сюжетам, записанным наскоро после той встречи, добавились другие, подобные, а еще и случайные тексты объявления, вырезки, записки, вырванные страницы, развеянные архивы (если приглядеться, бумажный смерч окружает нашу кренящуюся Вавилонскую башню), - которые мне показалось уместным объединить в этой подборке. Сдается порой, что эти странные и на первый взгляд абсурдные отрывки, встречающиеся на каждом шагу в море обыденной информации, помогают как-то понять собственно нашу, не такую уж реальную реальность.

Почему подборка названа "мигранты"? Никакой связи с термином, имеющим хождение в Прибалтике; просто мне все эти люди показались тогда как бы не имеющими корней палаточными кочевниками, бродягами по своей сути, несмотря на то, что большинство имело пресловутую прописку и довольно хорошее жилье. Два-три интеллигентных бомжа не в счет, тем более, что они сами избрали такой образ жизни. Но все без исключения представляли собой человеческий транзит в чистом виде; их коренные интересы находились где-то очень далеко, вне сферы обитания.

ПРОБЛЕМА НАСЛЕДОВАНИЯ

Часто думаю: в наше скверное время могли бы родиться какие-то сказки, легенды, притчи, коих множество возникало и циркулировало в эпохи куда как худшие (а ведь были худшие, чего там, возьмем хотя бы татар, или же опричнину - хоть ту, хоть недавнюю)? А вдруг нынче, в связи с деградацией и повальным избиением прессы, из слухов и сплетен опять возродится фольклор? Как бы, к примеру, выглядела общеизвестная версия о престарелой коронованной чете, озабоченной проблемой наследника?

...Жили король с королевой, и всего у них было в достатке, однако Господь не даровал им детей. Престарелые супруги, одолевая стыд, куда уж только ни ходили - и к сексопатологу, и к эндокринологу, к экстрасенсу, к знахарке - все тщетно, пока - как это водится в сказках - совершенно случайно не прознали о чудодейственном заморском средстве, гарантирующем результат. Нет нужды расписывать те мытарства и полупреступные ситуации, в каковых обставлялись их поиски, каждый из нас может легко представить себе все эти улещивания нужных лиц, звонки, очереди, подворотни, торопливые воровские переговоры с нужными людьми (по виду сущими подонками), уловки и комбинации на подступах к драгоценному препарату, который, как у нас водится, завозился тоннами и скармливался вельможным парам чуть ли не как вермишель (хотя обычно это порода плодится без затруднений, подобно кроликам, безо всяких там пилюль). И вот, наконец, долгожданный миг - в подвальном коридоре престижной клиники чернявый ординатор, опасливо зыркнув туда-сюда, сует в королевскую руку стеклянный цилиндрик, в котором, подобные крупной дроби, перекатываются зеленые глянцевые шарики пилюль... О, радость! Монархи вмиг забывают обо всем, но ординатор стоит, всем видом своим показывая, что дело еще не окончено. Король, спохватившись, сует в карман белого халата увесистую пачку, и ординатор тут же деловито удаляется - не принято у нас унижаться и благодарить за королевские подарки.

...И тогда проглотила королева горошину и враз забеременела - так, что ли, в первоисточнике? Нет нужды живописать тихую радость пожилой пары, ведь она, само собой, омрачена тревогами, подготовкой к родам, и без того непростым в наших условиях. Наконец, в срок, в нужном роддоме (гнусный советский термин), с помощью задаренной снизу доверху акушерки появляется малыш. Мальчик! Король в ожидалке родильного дома заливается слезами под недоуменными взглядами молодых отцов, для каковых рождение сына лишь еще один повод надраться в стельку. Не успевает он толком успокоиться и вникнуть в свое счастье, как санитарка возглашает еще более ошеломительную новость - двойня! Король потрясен, он понимает это как награду свыше за тусклые годы бездетности, и даже мысль об усложнении института наследования его пока не посещает. Он передает благой вестнице огромный веник из хризантем, называемый у нас "букет" и, счастливый до опустошения, падает в кресло. Молодые отцы в противоположном углу пьют водку; один провозглашает:

- За того многодетного деда!

И как в воду глядел. Санитарка с выпученными глазами сбегает с лестницы, пальцами изображая "три"! "О, Боже!" - бормочет король. Он не знает, как на это реагировать, его эмоции обесточены, ощущение чего-то не вполне благополучного возникает в его потрясенной душе, поэтому известие о том, что на свет произошли четвертый и пятый отпрыски всего лишь повергает его в ступор (а нормально последовал бы инсульт). И дальше сюжет развивается уже не по сказочной канве - до самого финала, где она неожиданным образом вновь появляется.

Итак, покуда король в прострации переваривает сообщения о все новых своих сынах и дочерях, родильный дом, это обычное предприятие по производству граждан, постепенно становится на уши. Весь персонал сгрудился возле стола королевы, которая с интервалами в полминуты производит очередного младенца. Уже не хватает каталок (на десять новорожденных каждая, заметьте!), весь коридор и столовая завалены королевичами, а горшочек продолжает варить (тут к слову подвернулась другая сказка). Прочие роженицы брошены на произвол судьбы и вопят там и сям в закутках огромной больницы, пока не разрешаются, как говорят в народе, самопалом. Наконец, и до главврача, человека тупого и корыстного одновременно, доходит, что положение в роддоме авральное, и он трезвонит городским властям о помощи. Королева-мать (да еще какая мать, куда всем прочим матерям) изнемогает от усталости, выталкивая в свет все новых и новых принцев. На третьи сутки полусвихнувшийся король уходит домой - ему сказали, что конца родов пока не предвидится.

Не стану развивать дальше эту посылку, она может вертеться в любом направлении - меня интересует в данном случае, как пошла бы судьба короля. Нет сомненья, что он вскоре постиг бы - как человек достаточно разумный, что конец его жизни скомкан этим изобильным хроническим плодоношением супруги, которое теперь он склонен рассматривать как недуг, навсегда приковавший королеву к ложу. Он не может проникнуться чувством отцовства к множеству одинаковых детишек, заполонивших городские приюты; к слову, детишек вполне здоровых и нормальных. Взять бы к себе хоть одного - но которого же? Король, как многие люди рутинного склада, не особенно стоек в потрясениях. От общей необычности положения и отсутствия женского надзора в натуре короля происходят необратимые изменения, возникают странности. Он еще навещает жену, еще общается с друзьями, привычно ходит, скажем, на футбол, но он уже не жилец.

Его разновозрастная поросль кишит вокруг, встречается ему повсеместно. Молодые люди, неотличимо похожие друг на друга и на короля в юности, приветствуют его, не прерывая разговора. Они все дружны, как бывают дружными лишь близнецы, никто им не нужен, кроме братьев и сестер, даже отец. Выживающий из ума король бродит бесцельно по улицам, ядовито упрекая себя за исконно королевскую страсть к наследнику, что обернулась таким абсурдом. И лишь у самого конца, когда сознание его на миг проясняется и он видит над собой склоненные лица медиков (конечно, это все его дети, ибо прочее население города за тридцать лет полностью вытеснено его клонами), - король понимает, что и в самом деле произвел наследника это целый народ, и, возможно, он еще будет удачлив среди прочих народов. Да и вообще, помереть среди родных - это, по нынешним временам, великая редкость и удача.

Вот так бы я завершил теперешнюю версию известной сказки. Во все времена есть нужда в утешительных концовках.

СЛУЖБА ОРДЕНА

Служба Ордена, - собственно, функционеры, - в результате долгого пристрастного отбора получают характерную внешнюю патину, ощутимый налет; человек посторонний это с ходу замечает и довольно быстро свыкается с такими особенностями служителей и даже жрецов Ордена, ну а ежели он внедряется (его внедряют) в толщу управления, - и сам, неизбежно, приобретает упомянутый колорит.

По мере прохождения иерархических ступеней функционер грандиозно растет, как бы вспучивается и одновременно подвергается выветриванию, если можно так назвать этот процесс. Еще и по сей день на равнинах Ордена встречаются огромные фигуры причудливых очертаний; подобно грозовым тучам, они медленно, ощупью (они слепнут очень быстро) бредут через бесплодные пространства, сопровождая каждое свое движение речитативом цитат и донесений. В выветренных глазницах и пустотах грудной клетки посвистывает ветерок. Но этой стадии достигают немногие.

Гораздо занятнее начальные проявления этой окаменелости (окаменелости, кстати, вовсе не порицаемой, наоборот - поощряемой Орденом.) Это и возникающая исподволь кажущаяся (а потом и действительная) ненатуральная безукоризненность костюма, будто бы сработанного первоклассным портным из нержавеющей стали, это и жесткая волевая складка у рта - именно отсюда начинается окаменение, это и своеобразный взгляд одновременно и лунатический, и прозорливый, к тому же и весьма свысока из-за непрестанного роста. Словом, есть на что посмотреть.

Новый выдвиженец Ордена как раз теперь проходит стадию интенсивного роста, он уже превысил трехметровую отметку и настолько раздался в ширину, что при входе в Управление открывают ему обе половинки высоченных дверей. Занятно смотреть, как его - новичка - подспудно тревожит увеличение собственного веса, как иногда он, подобно человеку, идущему по трясине, проверяет исподтишка ногой прочность перекрытия. Осторожность вполне понятная, но напрасная: конструкции дома Управления рассчитаны на немыслимые нагрузки.

По слухам, этот деятель раньше вовсю практиковал интерес к простому люду, что выражалось в эпизодических контактах с обслуживающим персоналом. Учитывая, что персонала этого в доме Управления немного, может показаться не столь сложным придерживаться такого амплуа, тем более, что выдвиженец обладал феноменальной памятливостью. Он и сейчас поражает лифтеров и машинисток тем, что помнит даты свадеб, имена и возраст детей их, всякого рода домашние трудности - но теперь все чаще адресует эти сведения не тому, кому следует, к примеру, справляется о здоровье парализованного дяди не у электрика, а у курьера; они, как люди деликатные, заминают такие моменты.

Возможно когда-то в далеком будущем им приведется где-нибудь на пикнике внезапно встретить своего бывшего высокопоставленного благожелателя - башнеподобную фигуру причудливых очертаний, перебредающего, содрогая всю округу, с холма на холм, вперив незрячие очи в ему лишь доступные горизонты. И вполне понятно будет желание пенсионера-буфетчика, или же швейцара гардеробной, стариканов тоже не без маразматических вывихов, пообщаться по старой памяти с монстром былых времен.

- Евграф Лукич! Евграф Луки-ич! Добрый день, это Приямков.

- К-к-кто? - шамкающий рокот сверху.

- Приямков, шофер! Возил вас...

"Пока возить можно было", - додумывает непочтительный внук, а дед, задрав трясущуюся голову, всматривается с искательной улыбкой в темный силуэт.

- Эт-то у к-которого д-двойня? - доносится наконец.

- Почти что так, - радуется старик, удостоенный беседы, - дочь у меня, Галина, помните - никак от соски отучить не мог...

Долгое молчание; во всем облике окаменелого деятеля мучительное усилие воспоминания.

- А-а, в-вот это кто... Н-ну что, отучил т-теперь?

- В тот же год, Евграф Лукич! А вы как?

Но этот вопрос, устремленный почти что в небеса, вязнет в еще большем недоумении. Покряхтев неопределенно, гигант поворачивается и с гулом продолжает путь, а счастливый ветеран все смотрит ему вслед из-под ладошки, пока видение не исчезает за дальним лесом.

РЕМИНИСЦЕНЦИЯ

Когда-то в года замшелые появился в одном журнале небольшой рассказик. В ту пору для наших фантастов зарубежье, фон зарубежья были как бы испытательным полигоном для всяких там псевдонаучных гипотез, которые нельзя было приложить прямиком к социализму без эвентуальных репрессий в дальнейшем. Рассказик был именно такой. Там выведен был один отчаявшийся безработный, он рыскал по городу - все безрезультатно, нигде не брали, - и вдруг удача, его берет в качестве подопытного кролика реакционный профессор. Этот профессор создал такой идеальный пенистый сироп, плавая в котором человек ни в чем не нуждается - ни в еде, ни в питье, ни в одежде, само собой. На безработном проверялось качество этого сиропа. Планировалось в огромных резервуарах, типа океанария, поместить целые населения, они бы там плавали беззаботно от рождения до старости, словом, предполагалась всеобщая нирвана. Автор разве что упустил из виду такую придумку, как поглощение индивидуумом из этого сиропа еще и духовных ценностей. В традициях того времени был также евнухоидный пуританизм, но читатель и с небольшим воображением легко мог представить, что в этом океанарии с женщинами тоже не возникло бы особых проблем.

Ну, в соответствии с описанными традициями, безработный в итоге с гневом отказал профессору. Он, само собой, предпочел классовую борьбу. А вообще-то задумка превосходная, кто бы отказался поплавать, ну хоть с недельку...

ИЗ ЖИЗНИ ПРЫГУНОВ В ВЫСОТУ

Д., профессиональный прыгун в высоту, обнаружил как-то случайно, что у него есть душа. Надо сказать, что Д. не был ни неврастеником, зацикленным на собственных переживаниях, ни экзальтированным жизнелюбом, каким иной раз представляет себе спортсмена широкая публика - нет, он по сути своей был обычным атлетом-трудягой и примерно лет с пятнадцати понимал себя в целом как аппарат для прыжков в высоту, ни больше, ни меньше. Д. занимался этим давно и свое место в мире определял только как результат спортивной конкуренции. Если рассматривать все человечество как совокупность аппаратов для прыжков в высоту, то Д. занимал там блистательное место, далеко опередив несколько миллиардов человек: но на самой вершине, состоявшей из двадцати-тридцати прыгунов, положение Д. выглядело заурядным, более того - сомнительным, ибо он вот уже полтора года не улучшал свои показатели.

Его квалификация, рейтинг, как у них говорят, понижалась от выступления к выступлению, хотя прыгун упорно тренировался, регулярно наращивая нагрузки. Возможно, тщета этих усилий способствовала появлению у Д. признаков "души".

Д. прыгал в распространенной технике, которая со стороны выглядит так, будто спортсмена могучая невидимая рука за ухо перетаскивает через, опять же невидимый, намыленный каток.

Лицо его мучительно искажено, тело, извиваясь, переволакивается через планку, и лишь внизу, на горе тюфяков, когда невидимая рука оставляет его, этот каторжанин спорта приходит в себя и впивается взглядом в колеблющуюся реечку, еще не веря своей удаче. Д. повторял эту процедуру сотни тысяч раз.

Однажды ему показалось, что высота 2.27 - это пик его возможностей. Пришло это ощущение внезапно, когда он завис над планкой в мертвой точке, где дальше уже полет переходит в падение. И - удивительно - Д. почувствовал остановку, полную неподвижность и отрешенность. Он, словно князь Болконский под Аустерлицем, обозревал перистую облачность, вполне безразличную к его потугам, и - странное дело - будто и сам разделял это безмерное равнодушие природы, ощущал чуть ли не отраду от такого вот мимолетного момента покоя. В следующий миг он собрался и рухнул на маты.

- Два двадцать семь, - буркнул тренер.

В самом деле, зачем спортсмену душа? Понятно, когда подлинному борцу за победу необходим адреналин, стероиды (в известных пределах), оптимальное давление крови, мышечный тонус, эластичность тканей, наконец, специальная обувь, заказанная где-нибудь в Италии. Но душа? Когда Д. рассказывал коллегам о странном ощущении - а оно изредка повторялось, они понимали это, как перетренировку. Или же советовали как-нибудь трансформировать его в боевой дух, волю к победе, второе дыхание - у спортсменов есть с десяток терминов, обозначающих не что иное, как сочетание крайней усталости и остервенения. Но Д. уже убедился: на отметке 2.27 не было ни остервененья, ни усталости. Был покой.

Интересно, что такое случалось лишь в облачные дни: под ярким солнцем у него, как и всегда до этого, душу заменяли стероиды и прыжковки, а высота 2.27 была лишь досадным препятствием, которое нужно во что бы то ни стало преодолеть, потому что за ней откроется высота 2.28. В солнечные дни шла спортивная борьба, в серые деньки - левитация.

Д. казалось, что его экстатическое зависание над планкой - это лишь субъективное ощущение, а для всех прочих он, как всегда, в одну секунду взвивается и падает на тюфяки. Но это было не так. Однажды тренер заметил хмуро:

- Вместо этих дрючек поприседал бы со штангой лишний раз. Глядишь, к концу сезона и выпрыгнул бы сантиметра два-три сверх.

А коллега-соперник по команде (тоже аппарат для прыжков в высоту, 2.29 в прошлом месяце), среагировал просто: освобождай снаряд, не тебе одному прыгать надо. И очнувшийся Д. рухнул на маты.

Зачем душа механизму? Имеет ли она какое-то раздельное от него проживание и вселяется в такие вот минуты страшного напряжения? А может, это вообще великая иллюзия? Д. был уверен, что смысл его жизни, как существа, состоит в преодолении высоты 2.27, а затем и других высот; он предпочел бы, чтоб непонятная сила, удерживающая его в невесомости над планкой, добавила ему скорость разбега или же увеличила прыгучесть - но, когда он замирал над планкой, под огромным облачным сводом, все эти соображения уходили.

Во время соревнований в горном местечке Нисе Д. окончательно утвердился во мнении, что высота 2.27 является для него абсолютным пределом. На языке механики Д., как аппарат для прыжков в высоту, был рассчитан в пределах 0 - 2.27, и бОльшая высота просто превышала его возможности. Д. решил выступить в Нисе и покинуть спорт, занявшись чем-нибудь другим. По сути он, как аппарат, был вполне исправен и еще долго мог бы показывать свое высшее достижение, но Д. понимал, что это бы уже никого не интересовало. Чем может заниматься вполне исправный аппарат помимо прямого назначения? Д. задумался, хотя не любил и не умел думать.

Наутро в ясный серый денек маленький стадион в Нисе, заполненный едва ли на четверть (не так уж любят у нас атлетику, как это представляется), наблюдал последнее выступление Д. Тот разбежался как обычно, легко набрал свои 2.27 и улегся над планкой.

На этот раз его зависание было особенно долгим, даже публика забеспокоилась; те, что сидели далеко, не могли понять, в чем дело, а находившиеся рядом подозревали какой-то трюк, словом, по трибунам прошел шумок, засвистели. Д. продолжал висеть, и лицо его (так говорят очевидцы) было спокойно-сосредоточенным. Тогда конкурент (2.29) что-то сердито крикнул со своей скамьи. И Д. очнулся, однако на этот раз не рухнул вниз, как обычно, а слегка помедлив и оглядевшись, поплыл наискось над стадионом, становясь на виду у всех прозрачным и подсиненным на фоне неба. Тренер, не отводя взгляда от исчезающего в зените. Д., махнул рукой прыгуну 2.29, чтобы тот занял исходную позицию.

ЗАМЕТКА В "ФУТБОЛЕ"

...таким образом, товарищеские матчи между командами обоих городов стали неотъемлемой традицией спортивной жизни региона. Однако участившиеся потасовки болельщиков, нападения на игроков и судей все более омрачали каждый новый праздник спорта; дошло до того, что в памятной встрече 1986 года количество избитых превысило семьсот человек, а северная трибуна стадиона была почти полностью уничтожена пожаром и хулиганами. И тогда организаторы матчей решили в корне поменять систему встреч, обратившись к практикуемой в ряде стран "закрытой" кубковой схеме. В соответствии с ней команда города-побратима в специальном автобусе с пуленепробиваемыми стеклами завозится прямиком в спортзал объединения, где ее уже ждет тщательно подобранная делегация местных болельщиков. После традиционного обмена приветствиями болельщики начинают жестокое избиение прибывших футболистов и судейской коллегии, после чего главный арбитр (если он еще в состоянии) объявляет результат матча. Как правило, это убедительная победа хозяев поля. Затем следует ответный визит.

Такая организация встреч, несмотря на огромные выплаты страховок и неизбежный тяжелый травматизм, гораздо в меньшей степени разрушительна и убыточна, чем предыдущий порядок.

ОБЪЯВЛЕНИЕ НА СТОЛБЕ

Интеллигентный бомж неопределенного возраста с вредными привычками ищет спутника жизни из среды набираемых по лимиту, можно с дефектами в психике и телосложении, который помог бы скоротать четыре-пять лет оставшейся ему жизни, в условиях полной свободы поведения. Бомж напоминает, что свобода долгое время являлась самоцелью многих исторических движений.

Жилплощадью обеспечен повсеместно. Внешность, пол и возраст значения не имеют. Лица известной национальности могут не беспокоиться. Текущий адрес: горсвалка N_12, восточный угол, участок битой тары.

ИНСТРУКЦИЯ

Кипятильник бытовой КБ-310/06 для использования в бытовых и технических целях. Оптимальное применение - кипячение водопроводной воды любого качества, вплоть до фекальных стоков. В случае контакта кипятильника с молекулами тяжелой воды имеется вероятность (1 - 21) начала неуправляемой ядерной реакции синтеза.

Запрещается использование кипятильника в качестве сварочного аппарата, микрофона, массажера кожи, миноискателя, электрогриля, противозачаточного средства и для лечения ночного недержания мочи, а также как орудия пыток, т.к. после 0,5 минут работы вне жидкой среды кипятильник взрывается, уничтожая жертву. В случае нормального обращения гарантия исправной работы - 18 мес. со дня приобретения.

МИРОВОЗЗРЕНИЕ РЕСПУБЛИКИ КОМОДО

У нас, полуинтеллигентов, всегда в ходу такая мечта или устремление, не знаю как точнее, что если б, скажем, мне, полузнайке, удалось перескочить одним махом через один-два социальных порога, все б тогда увидели, на что я способен! Представлению такому способствует, кстати, то, что на вершинах общества царят как раз полуинтеллигенты, если не хуже. Значит, это и вовсе вопрос удачи.

Вот такую удачу вроде бы однажды и схватил за хвост один мой приятель, с которым у меня поддерживались спорадические, но тесные контакты, обильно сдобренные национальным напитком и скепсисом. Вдруг приятеля, назовем его условно С., отправляют по контракту в какую-то дружественную крохотную страну, какое-то там восточное Комодо, бывшая французская колония. С., конечно же, немедленно отставил в сторону скепсис и выпивку и, словно одержимый, натаскивался в Киеве по-французски с целым общежитием подобных счастливцев. Там я однажды его и обнаружил, когда, гонимый очередными злоключениями, блуждал по древнему граду бесприютно, пока не наткнулся в записной книжке на его телефон. Должно быть, среди этих маньяков успеха я выглядел особенно невезучим, а потому и вызывал всеобщую опеку. С. в ту встречу показался мне как бы затуманенным, подернутым перспективой этой дальней страны, откуда он, без сомнения, должен был явиться совершенно в новом качестве.

Об С. долгое время не было ничего слышно, кроме того, что он поставлен во главе какой-то присланной в дар грязелечебницы (хотя, мне помнится, защищался он по трубопроводам; надо думать, в грязелечебнице тоже есть трубопроводы).

И вот, спустя два с лишним года, С. мне позвонил, и я со вздохом стал готовиться к встрече. Я прекрасно знаю свое место в жизни, но не люблю, когда мне показывают дистанцию, тем более бывшие однокорытники. Надо сказать, даже ресторан и варьете, что он предложил как подходящее место, меня пугали - я там ни разу не был, а что, если там в ходу какие-то светские вывихи, скажем, стриптизерка обнимает тебя, или же певица пригласит на вальс, а ты сидишь пень пнем в своем заурядном свитерке и неловко тычешь вилкой в салат из крабов (да еще и не той вилкой!), а твой приятель, заморский джентльмен, деликатно прячет улыбку сожаления... Словом, свои комплексы. Поэтому я несказанно удивился, обнаружив, что и С. чувствует себя не совсем по-свойски среди накладной роскоши этого злачного места. Он нервно бренчал вилкой по столу, дергался некстати, заискивал с официантом, словом, никакого лоску в нем не появилось, даже костюм был какой-то убогий, как выяснилось потом - отечественный. Тут я впервые по-настоящему обрадовался его возвращению и приналег на еду и напитки. С., между тем, я это видел, все никак не мог расслабиться и войти в прежний тонус - то его испугал ударник, внезапно грянувший в свои кастрюли, то он заметил на стене декоративный рельеф в виде огромного голого зада и зачарованно на него уставился, - в общем, далек был от образа бывалого космополита.

- Жопы не видал? - спросил я у него. - Там, на островах, такого добра, небось, навалом?

С. спохватился и выпил. Постепенно, рюмка за рюмкой, он разговорился, так что, когда на сцену выскочили полуголые девочки и пронзительно запели, мы с ним уже вполне постигли, что все это - наша обычная туфта, деньговыжималка, мешающая нормальному разговору. И мы покинули этот вертеп в разгар веселья, когда на площадке уже вовсю отплясывали лезгинку воры и таксисты. Тогда-то, блуждая по пустым темным улицам, С. и поведал мне основные пункты философии Комодо.

- С первого взгляда, - рассказывал С., - жители Комодо выглядят, как обычные туземцы, разве что без побрякушек в ушах и ноздрях. Одеты они (ежели вообще одеты) куда хуже, чем жители нашей глубинки, но не так, как они, озабочены этим фактом. И так во всем...

Поначалу С. предположил, что туземцы просто глубоко неразвиты. Он беседовал с ними, насколько позволял его скверный французский, и убедился - да, таки-так, жители Комодо чудовищно невежественны, они знают лишь Комодо, лесистую полоску в океане, да и то не всю - обычно знание ограничено деревней. Более того, они считают, что весь мир, в принципе, такой - незачем ездить и смотреть. С. рассказывал, как он был удивлен и уязвлен. Переубедить туземцев было невозможно. Особенно тяжко ему приходилось с жителями лесной глуши - мори-мори, - которые не знали французского даже на его уровне.

Представь, - говорил он мне в свете уличных фонарей, - наша агитмашина где-нибудь в джунглях, в селе. Показывают слайды про нашу жизнь. Не ахти что, но более-менее приличное, например, кухня новосела, счастливая хозяйка, и так далее... Сперва надо растолковать им, что это такое, почему такое гладкое и блестящее, зачем, скажем, краны или горелка. Удивляются вежливо, без восторга, показывают на свой костер, на ручеек рядом, на долбленые тыквы для воды - а, вот, мол, о чем речь! Или вот автомобили, во всем мире по автомобилям с ума сходят, они тоже видели автомобили, не любят их: автомобиль - значит, надо далеко ехать. Им лучше, когда все рядом.

"Не им одним", - подумал я, но промолчал, чтобы не сбить повествование. С. между тем перешел на взаимоотношения полов у этих лесных жителей. Вопреки нашим обычным представлениям, поведал он, у комодян не видно было следов особой озабоченности этим предметом.

- Что, не увлекаются? - удивился я.

- Когда как. Но главное, понимаешь, у них нет понятия "мужчина-женщина". У них "мори-мори" значит - человек, и это относится ко всем, а скажем, мори-мори-хани - значит человек, способный родить, и это у них не такое уж радикальное отличие.

С. поискал различие.

- Ну вот, у тебя глаза голубые, у меня карие. Различие на таком уровне, примерно. Считается, что груди у женщин - это всего лишь млечные железы, которые имеют многие мори-мори, а ноги вообще служат лишь для ходьбы любому человеку. Потому я так уставился на задницу в том кабаке. Здесь ведь это - культ... Отвык совсем за два года.

Заинтересованный этим странным лесным народцем, С. вконец забросил свою грязелечебницу в столице (ею, кстати, никто так и не пользовался, все топи в лесах Комодо полны были той самой грязи) и стал вплотную изучать культуру и язык. Оказалось, что фундаментальным принципом мори-мори является безусловное совершенство мира!

Тут даже я не выдержал:

- Но как же?!

- В том-то и дело. Я и сам им толковал, как мог: какое ж совершенство, вон, буйвол забодал младенца, а президент Комодо получает в миллион раз больше, чем все село, а они мне что-то вроде - вот и прекрасно, это же равновесие полярных интересов (они так, конечно, не изъясняются, это я так интерпретирую). А когда президента повесили, это также было воспринято как гармония в своем развитии. Само собой, - еще раз уточнил С., - у них нет понятий таких - гармония, диалектика, у них вообще нет многих понятий. К примеру, у них нет понятия, ну, скажем, "благосостояние".

- Нищие, - поддакнул я, как оказалось, невпопад.

- В том-то и дело, что понятия "нищий, неимущий" тоже нет.

Ежели по их, то и Форд какой-нибудь, и последний придурок в пальмовой лачуге имущественно равны, то есть, имеют то лишь, что у них в данный момент в руках, скажем, банан. Все остальное - фикция, считают те самые мори-мори.

Я никак не мог взять в толк, смеется ли С. над жителями Комодо, или что другое, одно было ясно - до Форда ему и теперь было еще куда как далеко.

- Нет понятия смерти...

Я махнул рукой - суеверные людоеды. Но снова дал промашку. Допустим, мори-мори заболел холерой. Это значит, что холерные вибрионы просто перехватывают у него эстафету жизни и несут ее дальше, скажем, трупным червям, те - землеройкам, землеройки - свиньям, свинью поедает какой-нибудь мори-мори-хани с зародышем - и вот тебе готовый круговорот жизни в жизни. Мори-мори поэтому чувствует себя в родстве со всем живым, по крайней мере в округе, а также вечным. Отсюда эта неприхотливость.

- Бедные, да счастливые, - снова угодил я пальцем в небо. Ибо, выяснилось, народность мори-мори не испытывала никакой радости, или там просветления от этакой потрясающей аскезы, самоотказа, наоборот - туземцы явно завидовали заморским жителям, подымающим такой ажиотаж вокруг жизненных благ. Но зависть была, объяснял мне С., не насчет благ, а относительно той счастливой иллюзии белого человека, называемой "количество собственности". И сожаление отравленных, так сказать, принципами мори-мори людей, что такая стадия людского наивного счастья им уже недоступна - как, скажем, разуверившийся скептик Вольтер при всем желании не смог бы проникнуться верой во Благой дух. Ко всему, мировоззрение мори-мори переходчиво и неотвязно, как любое тропическое поветрие...

Тут я начал уяснять, сквозь хмель, что с моим другом С. вовсе худо: из республики Комодо его забрали, потому что грязелечебница была запущена вконец, дома он теперь вряд ли прижился бы с таким заскоком, а разбогатеть ему явно не удалось - имеет лишь то, что сейчас в руках, потертый дипломат с барахлом.

Мы встретились еще раз, спустя полгода. С. превратился в оборванного спокойного бомжа, он собирался на товарняке - знакомый деповец устраивал куда-то за Усть-Илим, где, по слухам, влачило существование в таежной глуши какое-то племя, духовно вполне подобное мори-мори. У меня он взял спутниковую карту этой местности (есть у меня доступ к такому добру, эх, мне бы перескочить через два-три поста, и...), дедовы валенки с галошами и компас.

А вообще-то зря. Мори-мори, если разобраться, живут повсюду.

ПРОТОГЕН

Людей, которым впрыснули протоген, мало осталось. В пору нынешней бесконтрольности не то что отдельных людей - целые народы будто корова языком слизывала, хотя в случае с протогеном, как говорится, имеются темные места даже на фоне тех безобразий. Темные места! Это в самую точку.

Откуда взялся протоген - первая тяжелая загадка. Наркоманы, рыцари шприца, короли подвалов. Зашкалит его - впрыснет азотную кислоту. Возможно, кто-то из этих уродов. Либо медик-шарлатан, или ученый-маньяк, окостеневший в какой-то своей лжетеории, - все может быть. Лжетеория, если в нее как следует уверовать, становится материальной силой.

И еще - звучание. Двойной, тройной смысл. Протоген. Тут и автоген что-то сияюще-режущее, и продагент с кобурой, в кожанке, герой-каратель, и протоген в прямом смысле, т.е. предшественник гена, нечто первичное в жизненном коде. Опять тайна неизреченная. Словом, те, кто его всосал впервые в цилиндрики шприцев с тем, чтоб через секунду погрязнуть в нирване, некоторым образом получили жаждуемое.

Первые - ночные шкалики. Так назвали спеленутых мужчин ростом со средний тополь, они мирно летели цугом (за ветром, как потом установили), в окрестностях одного дачного местечка, названия которого не хочется упоминать, чтобы не бросить тень на непричастных жителей. Явление наблюдалось глубокой ночью из электрички работниками третьей смены. Шкалики проплыли, слегка флюоресцируя, возле моста через речку Мжа: они, как показалось большинству, были одеты в плотные макинтоши, не дававшие им возможности двигать руками-ногами, зато (другие показывают) эти невесомые существа переговаривались низкими негромкими голосами. Содержание разговоров в изложении свидетелей не стоит приводить, настолько это лишено смысла и логической связи, хотя отмечены и отдельные малопонятные фразы, вроде: сучий кот этот Скибин, перегадил весь кворум. Тут думайте, что хотите.

Плюс ко всему, возле подстанции один шкалик задел провода высокого напряжения, вспыхнул и сгорел, распадаясь на части, словно цеппелин. Интересно, что его спутники не обратили внимания на инцидент и вскоре скрылись из виду, увлекаемые южным ветром (это показания уже других свидетелей).

Теперь вот, недавно - явление женщины-вамп. Женщина-вамп, примерно такой же надувной конструкции, что и шкалики, однако самоуправляемая, замечена была возле озера Солитер, в разгар пикниковского заезда автомобилистов. Великанша розовой полупрозрачной консистенции внезапно взмыла из-за прибрежного сосняка и тут же принялась хватать обомлевших мужчин. При этом она вовсе не охотилась за простертыми на солнцепеке отцами семейств, нет - надувная бестия облюбовала бронзовых спортсменов-волейболистов, что прыгали, красуясь, вокруг мяча. Пойманных она совала себе за бюстгальтер и в трусы, что, само собой, определило ее уровень в глазах отдыхающих, хотя совершенно безосновательно - у нее просто не было другого места для хранения мужчин, ибо руками она все время совершала резкие гребки, как при плавании брассом. Остается только гадать, как намеревалась использовать плененных волейболистов женщина-вамп (напоминаю: рост - приблизительно 40 метров, объем груди и бедер соответственно), потому что обходивший свой участок лесник Б. послал вдогонку ей заряд дроби - чисто символически, чтобы выразить свое к этому отношение, не надеясь на успех, - однако женщина-вамп упала в камыши со страшным шипеньем, и, когда сбежались любопытные и спасатели к вылезающим из трясины спортсменам, от нее осталась на тростниковых метелках лишь тончайшая розовая пленочка. Ее сейчас исследуют, находят, что это неизвестным образом препарированная органосинтетика на биооснове - но тут всем ясно, что без протогена не обошлось. Спасенные были немногословны, как подобает спортсменам, лишь у одного вырвалось: "Ох, это было волшебно!"

Надо сказать, что в тот сезон посещение Солитера удвоилось. Такая вот нестандартная реакция населения.

Или же случай, всполошивший городок Термоядрево, что возник недавно в напрочь обезлюдевшей области. Городок обступают разрастающиеся леса и плавни, сообщение с миром исключительно по вконец разбитой шоссейке, потому возникшая под вечер быстро надвигающаяся туча встревожила горожан распутица, отрыв от центра, от снабжения. Но туча-то опять же состояла из этих эфирных персонажей, что последнее время возникают там и тут, словно грибы. Туча - она же толпа - рокоча прошла над Термоядревом, и люди с улиц и балконов могли видеть, что состоит она из великого множества этих созданий, как мужчин, так и женщин, поглощенных какой-то своей всеобъемлющей сварой. Снизу, конечно же, трудно было уловить все перипетии этой свалки гигантов, однако, время от времени наблюдалось, как отдельные неудачники выдавливались общей массой под "днище" тучи, а другие, наоборот, вероятно, выскакивали наверх, словом, вся эта сражающаяся армада прошла над городом минут за двадцать, не оказав ему никаких знаков внимания, разве что младенец, размером с кита, зацепился, позабытый, за громоотвод телевышки, да так и висел всю ночь, оглушительно ревя, а наутро его уже не было - то ли отцепила спохватившаяся мать, то ли унесло ветром, то ли лопнул от собственного вопля, кто знает...

Протоген! Протоген, бич наших дней. Впрыснувшие его проходят быстрый метаморфоз от плотных белковых образований, каковыми мы и есть, до газообразной ранней зачаточной субстанции протожизни. А что такое протожизнь? Не читайте схоласта Опарина, не верьте примитивному вздору насчет белковых колб природы возле гейзерных спринклеров, все это сталинистское волхвование у подсохшего древа материализма. Протожизнь это газовые амебоподобные существа, живущие непосредственно за счет энергии Солнца, их не коснулась эволюция, им нет необходимости жрать друг друга, чтобы как-то перебиться, им также не грозит состариться и умереть. Как у поэта - "Тучки небесные, вечные странники..."

Вот именно - вечные странники, вот кто эти легковесные ездоки, easy-riders, по-простому. Представляете контраст: наш типовой современник и это эфирное создание (пусть в тысячу раз больше, это же вследствие разуплотнения тканей, перехода в газовое состояние, в подлинную невесомость)! И интеллект, вроде, сохраняется. И некоторые одежды, если их предварительно обработать, тоже обеспечивают чудовищную растяжимость - это для особо стыдливых, что не хотят витать голышом. И - наконец - никаких забот! Вечность (ежели только об пик Тенериф не заденет, или молния не шваркнет), людские козни я не беру во внимание, люди, по всему видать, народ на земле временный и вечному существу мешать долго не будут), гарантированная вечность! Небожитель, воистину...

И вот, представляете, вбегает наш загнанный недотепа в ближайший подвал, извлекает, задыхаясь, эту коробочку, какую-то минуту медлит образы детства, лицо любимой, товарищи-друзья, то-се, - но, преодолев себя, дрожа, извлекает заветную ампулу, набирает полный шприц, делает глубокий вдох, тычет себя неумело в локтевой сгиб, наконец, после долгих мук, впрыскивает (тут специфика - немедленно после этого нужно выбежать из помещения, протоген действует очень быстро, и через минуту-две уже не выбраться ни в двери, ни в окно), вводит себе весь объем и - и неизвестность... Ведь как приобретают снадобье - с рук, у всякого жулья, оно и понятно - пусти такое в открытую продажу, полстраны, буквально, взлетело бы на воздух, в общем, разумная мера - но последствия! Ведь в ампуле, как правило, сильнейший наркотик, - и выскочившему на улицу кажется тут же, что он, так сказать, приятно раздувается, растет, лопаются на нем опостылевшие всевозможные плащи и штаны, он становится бочкообразным, тугие, словно мяч, конечности оттопыриваются в стороны, и главное, заветный миг - он подскакивает на бегу все выше, выше, взлетает веселый такой Моби Дик над спящей унылой окраиной...

А на самом деле он подыхает, бедолага, среди мусорных баков, под аркой трущобного дома, распростертый в подмерзающей луже, и здоровенные бурые крысы, снующие по двору, уже начинают алчно посматривать в его сторону.

ЗЛОКЛЮЧЕНИЕ

Делопроизводитель Чеботарь, идя куда-то по службе, попал однажды в незнакомый район города, причем как-то постепенно заблудился, следуя в густом потоке пешеходов без особой цели, как бы гуляя, хотя имел вполне определенное поручение. Чеботарь сперва просто приглядывался к незнакомым остовам обшарпанных зданий, затенявших извилистую улочку, затем уже, несколько встревоженный, стал высматривать в просветах между домами какие-либо ориентиры - телевышку, старый собор - но ничего такого не мелькнуло, а спросить, как на грех, было не у кого - толпа, окружавшая его, будто целиком состояла из иностранцев, скорее всего это были студенты-азиаты, в долгополых бурнусах, девушки-негритянки, почему-то скованные попарно, и какие-то ряженые-кирасиры с мушкетами через плечо. "Угораздило, - сообразил наконец Чеботарь, - это же какой-то костюмированный праздник, как теперь отсюда выбраться?" Участник карнавала в доспехах легонько подтолкнул его пикой, чтобы держался ближе к середине процессии; Чеботарь с натугой улыбнулся, дабы не нарушать мир и добрососедство, и тут же с облегчением вздохнул - так ведь вон она, телебашня! Он сделал ручкой карнавалу и попытался юркнуть в открывшийся переулок - не тут-то было! Конный стражник вымахнул из подворотни и напер на Чеботаря своим страшным жеребцом, а субъект в латах, ощерясь, несколько раз вытянул его плетью. Чеботарь завопил от боли и недоумения. Вокруг захохотали, с верхнего этажа плеснули в него чем-то, лишь скованные попарно девушки даже не подняли глаз. Чеботарь как-то сразу все понял и немедленно и навечно смирился. И дальше, по мере того, как процессия приближалась к просторному форуму с дощатым помостом, он постигал, он проникался тем неизбежным, что ему сейчас выпадет - то ли рабство, то ли каторга - ведь в глубине своего существа Чеботарь всегда ожидал чего-то подобного, то ли заточенья по навету, то ли расстрела из-за угла (что было в порядке вещей не так уж давно), - словом, он уже не пытался выбраться из густой колонны обреченных, больше того - он будто всегда брел в толпе каторжан, под кнутами конвоя.

В просветах меж островерхих крыш сверкнула, опять выказалась телевышка, но делопроизводитель уже был поглощен другим: если галеры, то многое зависит от напарника по веслу, а если этап вглубь страны, то нужно позаботиться насчет обуви - в этих сандалиях далеко не уйдешь...

РЕКЛАМА ЖВАЧКИ "МАЛЕНЬКИЙ ДЕЯТЕЛЬ"

В отличие от Демосфена современные дети-ораторы упражняются не с галькой во рту, а используют для этой цели специальную разновидность нашей продукции из серии "Лелик", в состав которой уже введены так называемые речевые стимуляторы и заложен экстракт из десятка хрестоматийных текстов, в частности, классическое "Доколе же ты, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением", отрывки из фултонской речи премьера Черчилля, а также наиболее труднопроизносимые пассажи в исполнении неповторимого Л.И.Брежнева. Маленький оратор, пройдя все эти сложности в порядке, так сказать, приятного с полезным, выдувая пузыри вперемежку с бессмертными цитатами, научается с раннего возраста естественному пребыванию в атмосфере активной политической дискуссии.

ДИКТАТОР

В этой подборке много случаев с исчезновением. Для каждого из нас исчезновение - событие уникальное, так сказать, был - и нет, а разобраться - что может быть банальнее? Значит, один лектор, немолодой уже, изрядно тертый пьющий мужчина, проснувшись однажды с похмелья, обнаружил (в какой-то момент бритья) небывалое свое, даже пугающее сходство с покойным фюрером. То ли мокрая челка так упала на лоб, то ли усы, которые он решил подкоротить с целью внешнего омоложения - но налицо было ужасное подобие, прямо-таки живой слепок. Можно представить себе, что это за ощущение, когда из привычного облупленного зеркала, как бы мгновенно наложившись на столь же привычную, потертую, свою физиономию, вдруг, словно тарантул, выскочил сам Шикльгрубер и уставился плоскими (с перепою) гляделками прямо в глаза марксистского лектора! Тот сначала просто оцепенел и лишь тупо следил, как в зеркале на морщинистой шее Адольфа возникает, расплывается, а затем вяло ползет книзу алая капелька (он, таки, сильно вздрогнул от внезапного потрясения и порезался). И в эти мгновения в душе лектора произошло некое преломление, толчок, который можно было расценить как намек судьбы.

Кто не знает этих лекторов, этих самовоспламеняющихся краснобаев, вскормленных в неволе орлов пожилых, этих петухов, намертво оседлавших идеологическую кучу? Была выращена целая порода лекторов, изворотливых, словно ужи, материалистических шаманов - и вот, нынче все они куда-то рассосались, расползлись, переквалифицировались, а жаль - хоть парочку не помешало бы оставить на расплод, для любопытных потомков, а может (кто знает, как оно обернется) и для прямой надобности в будущем. Хотя, следует сказать, этот лектор вовсе не был ни фанатиком, ни перерожденцем, на занятие свое взирал с легким отвращением, как, впрочем, большинство из нас относится к своей работе, словом, по этой части все как бы в норме. Но сходство с диктатором - уловленное сходство! - как оказалось, ни для кого бесследно не проходит.

Нашего человека, разуверившегося во всем, как ни странно, легко убедить в чем попало прочем, а тем паче лектора, положившего годы и годы на воспевание картонных миражей. Он-то ведь тоже человек и, стало быть, нуждается в кумире. И есть ли неотразимей кумир, чем воплотившийся в собственной личности?

Можно представить, как пошел развиваться этот феномен: лектор, сперва с опаской, с предубеждением, а затем, когда внутренние затворы упали, с увлечением углубился в материалы, имеющиеся у нас по великому вражине, залез в архивы (благо имел доступ), обзавелся ксерокопией "Моей борьбы", стал изучать немецкий с помощью очаровательной наставницы, носившей, по смешной случайности, фамилию Браун, словом - зациклился. Неясно даже, чем руководствовался лектор. Вероятно, где-то вдали вырисовывались смутные возможности пустить в ход этот политический капитал - (ведь сам же годами вкручивал насчет реваншистов, недобитых гитлеровцев) а если уж на то, обретаясь постоянно в горниле фанатизма, он-то уж знал его притягательную силу и, вполне резонно, рассчитывал там на известный спрос. Но, вживаясь в хрестоматийный образ, он все более утрачивал бдительность, к примеру, посреди лекций о трех источниках, трех составных частях вдруг непроизвольно переходил на немецкий с характерными истерическими интонациями, или же, гуляя вечерами одетым под фюрера (имели слабость великие душегубы к полувоенному одеянию), любил внезапно возникнуть перед группкой мирных пенсионеров-сталинистов, вызывая у них шок, переходящий в инфаркты... Разумеется, природнее, да и насколько удобней обернулось бы сходство с другим усатым, с нашим отечественным пугалом, и внутренне, пожалуй, не понадобилось бы никакой ломки, перестройки. Если уж на то, одетый под генералиссимуса, лектор имел бы не меньший успех (в смысле оцепенений и инфарктов) во время упомянутых прогулок. Но - об этом уже говорилось - в бесцветной, типично нечерноземной внешности его не просматривалось ни крупицы от нашего восточного махараджи. А возможно, все бы пошло по-иному. Кто знает, как реагировала бы верховная власть на появление фантома в легендарном белом кителе и пресловутых сапожках? Но, будучи материалистом, применяешься к обстоятельствам.

Уже начал он потихоньку, с помощью все той же Браун, собирать свидетельства насчет своей этнической немецкости (настолько убедительные, что дня через два и сам в них поверил), уже присматривал тару для скрытной провозки реликвий, что насобирал за последнее время - каска, железный крест, кортик со свастикой и тому подобный военный хлам, до сих пор нередкий в стране - и тут внезапно исчез. Нельзя сказать, что это прошло незамеченным, к тому времени лектор стал в районе приметной фигурой, и на его выступления сходилась тысячами бритоголовая молодежь, однако по времени пропажа его совпала с мыльным кризисом, на него устремился весь интерес общества, а уголовный розыск тогда же приступил к расследованию куда более мрачной тайны: во дворе исполкомовской канцелярии были обнаружены два полусожженных тела - мужчины и женщины, - опознать которые до сих пор не удалось. Следствие предполагает, что это - обычное сведение счетов между работниками торговли; слабую ниточку дает извлеченная у мужчины золотая пломба с крохотным клеймом латинскими буквами.

УБИЙЦА СЕДЬМОГО ОТДЕЛА

Вполне рядовая обстановка: огромная многоэтажная контора, занимающаяся черте-чем, половина ее отделов засекречена, другая в постоянной мобилизационной готовности - то ли ее сократят завтра вдрызг, то ли наоборот, на ее основе, будто саркома, вспухнет, отпочкуется еще один такой канцелярский монстр, словом - контора как контора, и в ней отдел. Отдел, клеточка этого огромного, не вполне здорового образования. Нищие духом сотрудники, вечно голодные бабы, хищные молодцы, попирающие друг друга при восхождении на эту навозную кучу... Само собой, в этих тлетворных миазмах всякое может возникнуть. А тут еще череда незапланированных смертей, таких вот странных кончин от сущего вздора, вроде капельки туши из графопостроителя, попавшей в бронхи (кто знал, что тушь на цианистой основе?), или же странная гибель на рабочем месте с калькулятором в руках и блаженной улыбкой на сером лице... Да, и еще какой-то дух убийства - не доказательства как раз, не свидетельства преступления, а именно дух убийства, сопровождающий все эти нелепые кончины - от затянутых в лифтовую шахту до отравленных в столовой, от выбросившихся из окна до найденных в туалете. И ниточки слухов, надо сказать прямо, все сбегаются в этот отдел, ведающий, опять же, какими-то неясными, но облаченными в статистическую цифирь и бумажную внушительность пустяками.

И будто отсюда и шел тот самый трупный душок. А народ, что был занят в отделе, вовсе ничем не выделялся из общей кучи, боевой, кипучей. Там не было ни мрачных маньяков, ни бледных женщин со стилетом под шалью, ни просто ублюдков с кастетами - отдел как отдел. Однако под влиянием таких вот веских подозрений сотрудники отдела все чаще присматривались друг ко другу со вполне понятной опаской. К тому же, в конце концов, контора к тому времени утвердилась во мнении, в легенде, так сказать, что именно в нем, в этом отделе и обретается гиблая персона, вурдалак, упырь, зомби назовите как хотите этот персонаж, - ответственная за все эти безвременные трагические переходы в мир иной.

Молодой и ушлый до необычайности расчетчик Белаш один не поддавался общему психозу, но когда его приятеля Каленкова обнаружили в пожарном ящике с головой, засунутой в ведро - как-то сразу уверовал в зомби и вплотную занялся этим делом. Белаш знал про себя, что он самый хваткий парень в округе, и держался твердо того мнения, что к пятидесяти годам он, как минимум, станет во главе описываемой конторы. А то и выше... То, что он страдал падучей в легкой форме, не снижало самомнения Белаша (а Достоевский?). Можно обалдеть иной раз от упований и целей многих и многих людей.

Задача Белаша облегчалась тем, что он, как и покойный Каленков, работал как раз в отделе с черной репутацией. Надо сказать, что череда кончин к тому моменту слегка поубавилась, и на таком фоне случай с Каленковым прозвучал достаточно. Прыткий Белаш решил персонально прощупать каждого сотрудника и, разоблачив, добиться, чтобы его с треском уволили с работы, или даже посадили по какой-либо статье - должна быть в Кодексе статья насчет упырей, ведь сколько можно терпеть! - а самому занять его место. Дело в том, что Белаш сначала был уверен, что зомби - это зам. начальника отдела и разоблачить его будет пара пустяков. Действительно, зам внешне выглядел именно так, будто его только что доставили сюда из морга, и теперь, потревоженный в своем вечном покое, он не остановится ни перед каким мщением. Однако близкое знакомство с замом разочаровало Белаша - тот оказался человеком, полных жизненных сил, оптимистом и спортсменом, и в молодости даже где-то отхватил приз за лучшее исполнение уан-степа. Уан-степ, думал Белаш, глядя на зама, это, скорей всего, танец упырей, иначе как он сподобился такой чести. К тому же зам имел полное алиби; он практически не покидал рабочее место, а в момент случая с Каленковым находился за рубежом, где достойно представлял нашу страну.

Вторым по очевидной принадлежности к загробному миру был ветеран отдела пенсионер Кастрига, который периоды старческого сна за рабочим столом перемежал демонстрацией жутковатой деловой активности. Кастрига был уже на грани разоблачения, когда сам пал жертвой очередного случая (а может, собственной дряхлости), что, естественно, полностью оправдало ветерана в глазах Белаша. Тогда он обратил внимание на роковую женщину (в любом отделе есть своя роковая женщина, женщина-вамп, хуже-лучше, но есть) на которую указала ему Люся, юная секретарша шефа. Вамп, разведенная брюнетка 36 лет, буквально терроризировала мужчин отдела (да и женщин), разделяя его поочередно на сторонников и ненавистников, и в обстановке беспрерывной свары подстерегала свои жертвы. Надо сказать, что роковая женщина моментально обнаружила происки Белаша и закатила ему страшный скандал, но это был незначительный эпизод в ее бурной жизни, нисколько не повлиявший на спровоцированный вскоре вампиркой перевод ее в другой отдел, куда она тут же перенесла свою разрушительную работу, но никак уже не могла повлиять на очередные потери. Тогда Белаш переключился на целую группу сослуживцев, которые отдельно - люди как люди, вместе тут же уподоблялись банде заговорщиков-кровососов, то и дело уединяющихся по углам для тайных совещаний, откуда лишь сверкали очки да слышались глухие возгласы. Удалось даже на первых порах выявить лидера, которым вроде бы выступал некто Приймак, но тут вся группа террористов-упырей попала в автокатастрофу по пути на садовый участок, где они планировали противозаконно выбить еще делянку, помимо квоты. Теперь уже Белаш мог, наконец, более-менее спокойно осмотреться вокруг. Надо сказать, в результате всех этих гекатомб состав отдела изрядно проредился, вакансии не заполнялись - волокита с секретными допусками - все стали, так сказать, на виду. Из уцелевших вряд-ли кто мог серьезно претендовать на роль зомби. К тому же Белаша сильно отвлекал развившийся в ходе совместных расследований роман с Люсей.

И вдруг Белаша осенило, прямо-таки ударило по темени, будто яблоко Ньютона: да ведь зомби, скорей всего, он сам! Иначе, откуда это чувство исключительности, откуда эта прозорливость и вообще все эти качества, не свойственные рядовому человеку? Кроме того, Белаш был как-то органически уверен в собственном бессмертии, что, согласитесь, возможно лишь для существа, которому смерть уже не угрожает. Белаш был потрясен этим открытием, мистическая сила прямо-таки переполняла его. Он обозрел коллектив конторы новыми глазами - все были в его власти!

Одно сомнение - каким образом акты ликвидации не отмечались раньше его сознанием, не оставались в памяти? В этом, видно, была такая особенность психологии зомби, такое уж ее качество. А может, виной эпилепсия - кто знает... Но это уже подробности, механика процесса, а главное - все в его руках! Белаш упивался новым чувством; он как-то очень быстро и радикально пересмотрел свое прежнее отношение к упырям и наметил вчерне список ближайших жертв - то были его старые недруги, или же потенциальные соперники на пути к вожделенному директорству. Первой в списке значилась роковая женщина. Белаш прикинул программу своей будущей деятельности и положил проводить такую вот санитарную чистку конторы регулярно, обновляя личный состав минимум на треть ежегодно. Затея требовала больших усилий и нервов, однако Белаш ею заранее увлекся.

О своем самооткрытии, а также обо всех связанных с ним возможностях Белаш рассказал (не терпелось поделиться!) своей новой возлюбленной Люсе, будучи приглашенным к ней в первый раз на чашечку кофе. Белаш был в ударе, говоря о своей потусторонней сущности, он наблюдал свое отражение в большом зеркале-трюмо в углу Люсиной комнатки и находил свой вид вполне демоническим. Девушка, видимо напуганная этой новостью, поглядывала на гостя как-то странно, но Белаш не считал, что таким образом он уронил себя в ее глазах, во всяком случае полагал, что любовь Люси к нему - могучее чувство, которое будет выше таких вот особенностей любимого. Кроме того, змеилась такая мыслишка, неплохо бы и подружку превратить в упыря, у них вроде так принято... Когда Белаш потянулся к ней, Люсенька, вся дрожа, прижалась к нему. "Моя!" - решил довольный Белаш и поволок любимую к дивану. Люся самозабвенно целовала его в шею; когда Белаш почувствовал, как острые клыки прокусили артерию, было уже поздно.

ОБЪЯВЛЕНИЕ В "ВЕЧЕРКЕ"

Ручной самец по кличке Илья потерялся в толпе на привокзальной площади 7 ноября при первых залпах фейерверка. Приметы: окрас бело-серый, подпалины на брюхе, на ягодице маленькая татуировка в виде черепа и костей, взгляд хитрый, ноги кривые, торс волосатый. Походка виляющая задом.

Нашедшему просьба не беспокоиться с возвращением, т.к. упомянутый Илья уже выработал свой ресурс и подлежит утилизации на сельхозработах, куда его как раз и везли. Патент на использование Ильи N от считать недействительным.

ЗАПИСКА ДЕВОЧКИ

Светка! Приходи! Этот маленький с крыльями шо мы с тобой подобрали помниш Возле базара видно с дома Малютки выкинули как урода такой оказался развитый мальчик как для годовалого. Скопидом фамилия он меня утром штрикнул таким острячком с футляра, говорит это стрелы любви ну паразит Я сперва обиделась но потом увидела Леню Сопело помниш домушник с нашей улицы и сразу к нему пошла Оказалось нет человека луче приходи я и тебя познакомлю с домушниками этот Скопидом оказался с Венеры представляешь черте где а он к нам в Горловку на базар умора Маленький а так складно разговаривает я свой лук говорит починю я тут всех в жопу перестреляю Приходи скорее Света посмеемся пока мать не выгнала его снова на помойку Клава.

ЗАДАЧНИК МУТАНТОВ (СТРАНИЧКА)

221. У Додика пять рук, а Зоя, Павел и Макс - тройные сиамцы. Спрашивается, сколько килокалорий потребуется на вечерний ужин, если к ним в гости придет микроцефал Артур с наружным расположением желудка? Следует учесть, что синтетические корнеплоды содержат такое количество фенольных соединений, которое лишь на 0,24 условных единиц отстоит от границы НМП (необратимых мутационных преобразований).

222. Какова должна быть скорость полета летающего человека над ночной тундрой при температуре -45С и среднем количестве мышеподобных 10,73 особи на 1 км^2, при условии, что на свечение пуповидного фонаря уходит 0,33 мышечной энергии и лишь каждая двенадцатая атака результативна?

223. Гуманоид В. и околоид Ж., считающие друг друга инопланетными жителями, объясняются знаками, а также пользуются усредненной символикой, основанной на двоичном коде. Каково общее время взаимных встреч и бесед, в результате которых они придут к выводу, что являются единоутробными братьями своей общей матери К., если учесть, что емкость взаимной информативной базы 630 единиц, а продолжительность жизни среднего мутанта не превышает 46 лет?

КОРАБЛЬ. ЧЕТА

Говоря "корабль", поневоле обращаешься к первооснове понятия, к вычурному сооружению из бревен и канатов, к дощатой скорлупе, увлекаемой вздувшимися сегментами парусины, словом, к деревянному вместилищу на воде. Этот корабль целиком растительного происхождения, он весь - волокна, ветви, стволы, и даже в момент катастрофы ведет себя по-свойски - трещат мачты, летит щепа, рвутся конопляные жилки, словом, гибнет организм, и это приемлемо (как гибель) для древесной конструкции, это, пожалуй, самая подходящая ей кончина. Кораблекрушение...

Иное дело - наш корабль, если его можно вообще назвать кораблем. Моя супруга Хана (на мой взгляд, прекрасное имя - Хана, вслушайтесь - Хана!), так вот, она до сих пор уверена, что это самый заурядный довольно старый кирпичный дом этажей так в семь (или восемь - не так-то просто определить этажность изнутри, особенно при такой, с выкрутасами и странностями, лестничной клетке). Есть, правда, лифт, но он всегда на ремонте, хотя я трижды - за время жизни в корабле - видел, как за ржавой сеткой проплывала старомодная остекленная кабина, полная каких-то суровых мужчин, по виду чернорабочих. Хана предположила, что это, скорей всего, жильцы, наши соседи даже - однако я на это резонно возразил: а видела ли она когда-нибудь хоть одного обитателя, скажем, квартиры напротив? Встретила она кого-нибудь, хоть болонку, на лестнице за все то время, что мы здесь живем (тут заковыка: ни я, ни Хана толком не можем вспомнить, когда мы здесь оказались и по какому поводу).

Меня все это начинает беспокоить, и вот почему: если нам в самом деле не суждено выбраться отсюда, хотя бы из-за того, что наружная дверь замурована, забетонирована, а другая дверь в полуподвале - это уже кочегарка, о которой я еще скажу, так вот, если мы с Ханой почему-то взяты как пассажиры, то как понимать нашу полную неосведомленность насчет целей и характера экспедиции, или там опыта, не знаю, как лучше... На свой страх и риск я однажды пробрался на чердак, чтобы определить истинное наше положение; когда я распахнул слуховое окно, сразу стало ясно - это космос, мрачная чернота, заполненная исполинскими звездными облаками, настоящее царство исчезновения. Что нужно заметить: из наших окон виден лишь участок стены противоположного дома, глухой, безоконный, да еще оголовок бетонного столба, от него к стене по изоляторам зеленого бутылочного стекла идут шины высокого напряжения. Да, еще крышка дефлектора. Из узенького проемчика в стене торчит колено трубы с дефлектором наверху.

Я и Хана часами стоим у подоконника, созерцая все это и пытаясь постичь его сокровенный смысл. Наш быт вообще монотонен, как у любой пожилой четы, но с тех пор, как мы перебрались сюда (как же это, все-таки, произошло?), он стал еще однообразнее, хотя, говоря по правде, жаловаться на плохое снабжение или там на обслугу не приходится. Каждый месяц нам приносит пенсию неразговорчивая женщина-почтальон, а купить все необходимое можно на первом этаже, где разместилась крохотная домовая кухня; там распоряжается балагур - заведующий, продавец, приемщик, повар, словом, человек за все, который ни разу не ответил еще серьезно ни на один вопрос.

- Петро, - (так он сам себя называет), - Петро, как по-вашему, что это за дом?

- Дом как дом. Образцового быта.

- Сказал тоже - образцового! Тут и быта всего лишь я да Хана. Он что, режимный?

- Почем я знаю, - ухмыльнулся Петро. - От люди! Сами тут живут и спрашуют у постороннего человека - что за дом... Берите от эти пончики, свежие, тока завезли.

- Ну хорошо, а сам ты где живешь?

- Так я вам и сказал, - и Петро орудует, накладывая пончики деревянной лопаткой, жуликовато взглядывая из-под замызганной поварской шапочки. - То в одной, то в другой... Казак, чего там.

- Понятно... Петро, а можно пройти через твою подсобку на улицу?

- Та вы шо? - делает страшные глаза. - Там же стерильно все, там пищеблок... Идите как все люди, через подъезд.

- Но дверь же - заложена кладкой?

- А-а, вот как... - и водит тряпкой по кафельной стене, улыбается. Тогда, конечно, хуже... Возьмите сметанку, не пожалеете. Сметанка сегодня, - как на выставку!

Теперь о кочегарке. Войдя туда, нужно спуститься еще на три-четыре ступеньки и пройти мимо широкого рабочего стола - середина его расчищена от железок и завернутых в бумагу остатков снеди, здесь постоянно идет игра в домино. Насколько я понял, у стола собирается смена, дежурные техники электрик, слесарь, еще какие-то - и дни напролет стучат костяшками, сосредоточенно и страстно, не реагируя на меня никак, разве лишь, когда я потяну за рычаг заслонки, чтобы взглянуть на адские ослепительные струи в топке, истопник, не отрывая взгляда от костяшек, бросит:

- Ну че? Фурычит?

- Еще как... Смотреть страшно...

- Всесоюзная кочегарка, о чем речь!

Я вижу, как исполинский столб пламени хлещет отсюда в черные глубины, гоня нас все дальше и дальше, будто проклятье.

Огромная эта печь пожирает топлива не меньше, чем средняя домна, но зачем такая мощь - непостижимо. От ее работы вибрирует и гудит все здание. Глубокой ночью иногда возникает ощущение, предчувствие, что ли, что вот сейчас, сию минуту все разлетится прямо в полете, и нас вышвырнет наружу в груде кирпичной пыли, среди погнутых балок и обломков мебели, барахтающихся в простынях... Кораблекрушение.

- Хана?

Она молчит, тяжело дышит во сне.

- Хана, ты спишь? Хана, что с нами будет?

Хана молчит, я слышу лишь, как гудит, разрывается топка в подвале и как наверху кровлю обтекает со свистом стремительный звездный поток.

ОЧКИ "НЮ"

Еще один случай, который мне чем-то напомнил визуального фокусника помните, в начале? Так вот, некто Валерий Кроль однажды имел неосторожность одолжить крупную сумму маклеру Шиманскому, человеку вполне сомнительному. И не то, чтобы Кроль был наивен до того, что сущность маклера не видна была ему с самого начала во всей своей неприглядности, не то чтобы он был так уж широк и щедр, или же действовал под настроение нет, ничего такого и близко не было, просто так получилось. Необъяснимо, но бывает. Валерий Кроль списал эту сумму по статье фатальных утрат, полагающихся, очевидно, каждому человеку по какой-то житейской статистике, смирился и даже не докучал Шиманскому напоминаниями.

Маклер, по-видимому, встревожился столь непривычной реакцией. Возможно он опасался скрытой мести, или чего еще, во всяком случае с некоторых пор Валерий Кроль стал получать переводы от Шиманского в счет погашения долга. Более того, встревоженный маклер стал время от времени делать ему подношения, этакие мужские пустячки, вроде экзотической зажигалки или несессера, сопровождаемые заверениями в скором и окончательном расчете.

Прошлым летом он одарил Кроля очками - занятным зарубежным изделием с пикантным свойством: очки позволяют видеть человека без одежды, нагишом. Любопытно, что такие вот плотоядные натуры, вроде Шиманского, как правило страдают недостатком воображения - не ситуативного воображения, где они прямо-таки чемпионы в вариациях типа продать-надуть-заработать, а в своих представлениях о ближнем, иначе с какой стати дарить такую, не весьма пристойную игрушку интеллигенту Кролю, который сперва даже не понял истинного назначения очков и видел в них лишь средство солнцезащиты.

Как раз поэтому Валерий Кроль обнаружил это качество очков лишь на пляже. Он поднял глаза от книжки и обнаружил внезапно, что за четверть часа пустой пятачок возле его топчана заполнили нудисты, где там пятачок весь пляж оказался нудистским, и Кроль в смущении тут же ретировался к выходу.

На улице его смятение усугубилось, и лишь когда он снял очки, чтобы протереть их - все вокруг приобрело благопристойность.

Кроль описывал впечатление первичного шока от зрелища голой толпы, медлительно фланирующей вдоль набережной. Он говорил, что поначалу не мог противиться импульсу, возникавшему ежесекундно - срывать очки, прятать их в футляр, - и другому непобедимому желанию снова водружать их на свой породистый нос.

Интересно, что его мало интересовала сексуальная, так сказать, сторона дела (он этим не увлекается), Кроль признавался, что грациозные нимфетки и женщины в соку оставляли след куда меньший, чем общее потрясающее впечатление нагого стада.

- Будто огромное племя людоедов! - восклицал потрясенный Кроль, будто дикари, забавы ради пародирующие цивилизацию. Скоты! Иэху! Скоты!

По его словам, он тогда хотел завопить это вслух - но, опустив взгляд, узрел собственные тощие голени, пупок среди венчика волос, гениталии, болтающиеся при каждом шаге - и, само собой, промолчал.

ГРАФИК ПИРОЖКО

Стоит художнику помереть - и широкая публика тут же обращает свой интерес к его творчеству, наследию и к малозначительным подробностям загубленной жизни. Такова уж вековая традиция, тут ничего не попишешь.

В случае с Пирожко все наоборот, вернее, не все укладывается в эту простую схему. Существование Пирожко у всех на виду, всем известны его скандальные выступления по разным поводам, а его интимная жизнь не содержит никаких тайн и проходит, как правило, прилюдно. Еще раз: никаких загадок для грядущих биографов жизнь Пирожко не представляет, им не надо выдумывать бедственного положения и нищенства процветающего (несмотря на долги) художника и прикидывать, сколько теперь дадут коллекционеры за его самый крохотный экслибрис. Большинству ясно - интерес к Пирожко немедленно угаснет, стоит лишь тому спьяну влететь в автокатастрофу, или же - более спокойный вариант - загнуться от цирроза печени.

Пресса часто нагнетает вокруг Пирожко и его творчества прямо-таки истерический гвалт, при этом, как ни странно, за пределами ее внимания остаются собственно работы графика. Больше того, если внимательно вчитаться в критические материалы насчет Пирожко, станет ясно, что под флером снисходительных похвал и подбадриваний в адрес "нашего актуальнейшего бытописателя" скрывается абсолютное неуважение и полное непонимание магической силы его творчества. Внимание публики концентрируется на в самом деле бездарных, больших (в масштабах графики) работах, тогда как подлинные шедевры игнорируются, о них пишется вскользь и неохотно. А ведь они есть - всего несколько вещей, зато каких!

Во-первых, небольшой офорт "Речная улица", казалось бы ничем особо не блещущий на выставочных стендах. Пейзаж выполнен приблизительно, неряшливо стилизован, о композиции говорить нет смысла, но - если случайно подойти к работе ближе, чем того требует простое рассматривание, - произойдут удивительные вещи. Прежде всего - низкий звук работающего буксирного двигателя, он сразу заполняет уши, но, стоит озадаченному зрителю отшатнуться - эффект тут же пропадает. Когда же заинтригованный посетитель вторично приникает к офорту, звуковой ряд не только размножен, не только насыщен галочьим граем, репликами прохожих, дальней музыкой, но и сам офорт как бы расширяется, приобретает воронкообразное обрамление и, еще секунда - затянет неосторожного в сырые вечерние просторы этого, пропахшего тиной, предместья. Самое интересное - в эффекте присутствия вовсе нет той привлекательности, очарования, которые, вроде бы, художник привносит в любой сюжет, нет - это обычный мир, враждебный человеку, в лучшем случае безразличный к нему, но подлинный до жути.

Завистники обвиняют Пирожко в склонности к банальным сюжетам и к расхожим стилевым обработкам. Действительно, художник часто выражает средний (а значит, плохой вкус) и буквально плодит штампы, с каждым оттиском из-под своего пресса. Но вот литография "Полдень". Здесь изображено на диво пустынное место, высвеченное до самой последней трещинки стоящим в зените солнцем. Это какая-то стальная равнина, и следы рубчатых колес на проржавелом металле с острыми блестками царапин выполнены превосходно. В отдалении за коричневой дымкой (ощущается немилосердная жара) видны контуры свернутых набок то ли орудийных башен, то ли выпотрошенных мусорных баков; но основное в этой вещи - это чувство непосредственной опасности, настолько острое, что нужно изрядно себя контролировать, дабы не завопить и не броситься в укрытие, куда-либо за угол. Причем эта угроза не фокусируется в чем-то отдельно взятом: ни в детской шапочке, почему-то валяющейся на этом несокрушимом металле, ни в разбросанных там и сям пожелтевших бумагах с печатями, ни в распоротой подушке, над которой еще вьется облачко пуха - но в целом гравюра прямо-таки дышит убийством.

Служители выставочных залов ведут негласную статистику. "Полдень" уже вызвал восемнадцать инсультов, из них семь - фатальных. Повешенные рядом всякие там "Букеты флоксов" и "Ранние осени" - это обычная типовая продукция, коей изобилие в любой периферийной гостинице, но, возможно, они как-то фокусируют смертоносное жало "Полдня".

Еще одна работа Пирожко - "Олимпия", сериграфия - может сперва представиться невинной попыткой не особенно умного мастера дать свою парафразу прославленной вещи. Примерно та же композиция, схожая цветовая раскладка... Большинство посетителей проходит мимо, задержавшись максимум на десять секунд.

Но того, кто вгляделся в оттиск, ждет неожиданная награда - это лицо голой путаны, которая и в первообразе, и у Пирожко полулежит на покрывале и, вроде бы, не дает никаких особых авансов для своей идеализации. Но вот поди ж ты - чем дольше всматриваешься в эту вульгарную подкрашенную морду, тем привлекательнее становится девица, и под конец неотрывное ее созерцание оказывается неодолимой потребностью: часто возле сериграфии стоят два-три человека в совершенно окостенелых позах с остановившимся, блаженным выражением, и стоит потом немалых трудов увести их отсюда к моменту закрытия экспозиции на ночь. Это та самая любовь к мертвому объекту, неотвязная, как чесотка, это - порча.

Гвоздь программы, конечно же, "Лето", и не зря экспонат забран в пуленепробиваемый колпак, а желающие посмотреть его (таковых, кстати, немного) должны для осмотра пользоваться чем-то вроде перископа, потому что (установлено) непосредственное созерцание каким-то образом скверно отражается на сетчатке. Странно, но до сих пор никто не смог дать связного описания "Лета"; те немногие, кто посмотрел "Лето", автоматически попадают под тайный надзор - и не зря. От них потом можно ожидать самых странных проявлений: попыток угона лайнеров, самоубийств, сколачивания террористических групп, в конце концов, просто импульсивной склонности к внезапному бытовому преступлению, истязанию ближних, и все это может проявиться спустя много лет; поэтому даже подвергалась сомнению прямая связь эксцессов с просмотрами "Лета", - но связь эта подтверждалась всегда.

Несколько слов о личности Пирожко: это среднего роста неряшливый мужчина, достаточно пожилой, плотный, с полными щеками, которые обрамляют широкие пряди выгоревших длинных волос; говорит он быстро и не особенно складно, что не редкость у художников. Вещи свои трактует вполне шаблонно, однако не прочь прихвастнуть, правда, кичится он вовсе не упомянутыми шедеврами (пожалуй, даже стесняется их), а именно теми, что понравились невежественной критике. Похоже, что у него нет ни своего мировоззрения, ни программы, он, скорей всего, не понимает собственных достижений. Меры предосторожности вокруг "Лета" его забавляют ("Что там особенного, картинка как картинка"), или же ("В броню запрятали, что она - Джоконда"?) - такова его реакция. Может показаться, что здесь нередкий случай, когда произведение оказывается выше создателя.

А потому истинные знатоки его творчества с нетерпением ждут, когда же проявится подлинная демоническая натура Пирожко, замаскированная так умело под личиной невинного обывателя, и которая иной раз выпархивает из его простецкой внешности резко и пугающе, подобно летучей мыши из окна дачи; это когда он внезапно и, судя по всему, невольно, парализует оппонента взглядом, когда под смех друзей выдыхает после стопки клуб черного дыма, (все считают, что это его фирменный необъяснимый фокус), причем дым не рассеивается, а повисает, словно рой, где-нибудь в углу и темнеет, колышется там во все время застолья, и, наконец, - когда кто-нибудь, обычно малознакомый случайный человек пытается подшутить над Пирожко (а тот, казалось бы, дает столько поводов для насмешек)! Бедняга обречен, тут уж ничего не поделаешь...

Право, нет более зловещей фигуры, чем график Пирожко, в современном искусстве нашем, и без того не особенно радостном. Но что особенно потрясает - наша реакция на все это - до того житейская, до того бытовая, что диву даешься этому нашему повседневному остолопству - а-а, мол, Пирожко, чего еще от него ждать! - будто речь идет о каком-то заурядном алкаше или же местном идиоте. Так хочется крикнуть иной раз - люди, проснитесь! Вы что, не понимаете, с кем имеете дело?

ПОХЛЕЩЕ ФАНТАСТИКИ

А ведь, если на то пошло, нам и самим привелось жить внутри сказки, видеть весь ее деревянный, стоеросовый механизм, больше того - быть в матрешках величайшего, на весь мир, кукольного представления. Прелесть существования в вымысле как раз в том и есть, что волк, выходящий из чащи, это не мальчик из соседнего подъезда в пластиковой раскрашенной маске, это в самом деле олицетворение ночного ужаса, и знакомые полосатые штанишки никого не должны ввести в заблуждение. Напротив, фея - это фея, независимо от ее реального обаяния, возраста, даже пола. Действо идет по отыгранному до блеска (до затертости, я имею в виду) сценарию, и слаженность игры обеспечивает общий результат - полную определенность и стабильность мира, чувство упоительное; но - не последнее в этом комплексе подпсихических установок - маячащее на дальнем горизонте сознания соображение о сказочности, невсамделишности происходящего.

Опять же, одно дело быть статистом, зрителем, или же характерным актером полюбившегося спектакля, другое совсем - попасть за кулисы, того хуже, в неразбериху скрипучих колес и шкивов, хотя, полагаю, и там не уходила, может, даже усиливалась атмосфера абсурдного вымысла. И там внутри сказки.

Колеса останавливаются, свет включен. Щурясь с непривычки, выходим наружу, смотрим на игрушечные башенки, на грубо размалеванные декорации, сваленные в углу, неловко посмеиваемся, ведь это не так уж нормально разыгрывать всерьез, десятилетиями один и тот же сюжет, у многих на это ушла вся жизнь. Резкий, безжалостный свет, пустые скамьи (зрителям уже надоело, разошлись), статисты бесцельно бродят меж деревянных остовов. И какое-то общее бормотанье, в театре называемое "говор толпы", когда все произносят вразнобой "а что говорить, если нечего говорить", но здесь кое-что прорывается внятно: а ведь могли бы! Или же: надо было верить. Все вместе, такой подъем!.. Окрыленно... И, главное: идея сказки была правильной... Нет возврата в вымысел. Вышвырнутый из мифа поневоле становится реалистом. А мы все оглядываемся на пожухлые картонные купола, дворцы из папье-маше, среди которых прошло детство.

АБЗАЦ ИЗ "ВОЕННОГО ВЕСТНИКА"

Развитые Вооруженные силы непременно должны иметь что-то вроде предохранительного клапана, ибо огромные набираемые мощности разрушения требуют хоть какой-то реализации, пускай даже символической. В малой степени этому служат испытания и маневры. Идеальным было бы для сверхкомплексов иметь приложение в каком-то отдаленном конфликте (к примеру, Вьетнам, или Афганистан). В связи с тем, что сверхкомплексы инстинктивно избегают прямого столкновения на своих плацдармах, в будущем таким отвлеченным предлогом (и полем боя) могла бы стать Антарктида.

Вполне удобным со всех точек зрения может быть использование с этой целью нашего естественного спутника: невозможно придумать лучшей тренировочной груши для любителей супервооружений.

Могут сказать, что и малочисленные, и даже вовсе зачаточные Вооруженные силы тут же ищут арену действий. На это нечего возразить. Очевидно, таково врожденное, импульсивное стремление любого водителя, что бы там ни сжимала его рука - древко топора, или пресловутую рукоятку рубильника в стратегическом центре.

ЭФФЕКТ ДОППЛЕРА

В обыденной психологии есть такой термин "предсонное состояние", это когда на внутреннем экране засыпающего в ускоренном темпе проскакивают как бы кадры, самые яркие картины прошедшего дня, которые можно еще контролировать разумом и нормально интерпретировать. Затем, в следующий миг сознание безвольно падает в руки демонов сна, влекущих его в морок абсурда, ужаса и эротики. Но речь сейчас не об этом.

Некто Збых, программист по профессии, в таком вот предсонном состоянии с детских лет видел одно и то же: участок дощатого настила с простым ограждением из рейки. Этот внутренний образ стал настолько привычным, что Збых просто отождествлял его с моментом засыпания, освобождения от дневных забот. И то правда: мелькнувший на миг помост (обычно в солнечных пятнах, в зеленоватой теплой тональности, как будто свет, освещение пропущено сквозь молодую листву), - тут же снимал любое напряжение и сигнализировал усталому программисту о наступающем долгожданном покое.

Насколько Збых помнил, в детстве этот предсонный кадр был не особенно отчетлив и почти лишен цвета. С годами он обрастал подробностями, впрочем, лишь за счет увеличения четкости внутреннего кадра, так сказать; к примеру, он теперь видел, что темное пятно на стойке перил - это большой сучок, а тень в правом углу картинки отбрасывает дощатая скамья (раньше она представлялась размытым контуром с края). Збых привык к этому слайду. Так привыкают и смиряются с укоренившимися особенностями своей натуры, скажем, с нервным тиком.

Надо сказать, что жизнь у программиста сложилась, по общим нашим канонам, вполне удачно. Он делал успешную карьеру на теперешнем информационном буме и к моменту рассказа возглавлял службу программирования в довольно большой и предприимчивой конторе, распустившей свои щупальца по всей стране. По делам службы Збых часто мотался из одного города в другой, укореняя связи настырного предприятия в косной периферийной почве. В одной из поездок Збых, обычно не спавший в поезде, на этот раз крепко заснул. Сон был, само собой, предварен описанным кадром, отличавшимся разве что лишь интенсивностью зеленого колорита, каковую программист списывал на переутомление.

Из-за каких-то дорожных неполадок поезд шел страшно медленно, с долгими остановками на каждом разъезде. Збых уже подумывал, не дать ли ему телеграмму насчет возможного опоздания. Состав подползал к перрону, предстояла остановка на узловой. Он выглянул из тамбура, чтобы определить, где вокзал и почта, и обомлел - он сразу узнал эту площадку дощатого перрона, со всеми ее подробностями и - к чести его - сразу понял, что она означает для него, воплощенная в явь. Он вернулся в купе за вещами.

Но - вот ведь таинство человеческой души - пока он собирал свой дорожный скарб и совал его в кейс, пока давал инструкции ошеломленному спутнику, его заместителю, и втолковывал ему (и самому себе) насчет необходимости сойти здесь, все время фоном шла одна мысль, словно зуммер тревоги - опомнись, что ты делаешь! Ну, пускай, судьба и в самом деле сигнализировала тебе всю жизнь об этом месте, - но это же не значит, что здесь наверняка удача и счастье, возможно, как раз наоборот (Збых был уверен в обратном, но почему-то не глушил эти соображения). Более того, вела дальше мысль, от добра добра не ищут. Чем тебе сейчас худо? Да ведь из сотен сограждан мало кто так устроен, как ты - преуспевающий, еще не старый житель столицы. А жена, а сыновья! И как он, трезвого склада человек, программист к тому же, останется сейчас на этом пустом перроне, в чужом северном городишке, не зная даже куда направиться? Необъяснимая дурь!

В глубине души Збых был уверен, что это не так, но внешняя неоспоримость мысли выпирала. Он задумался и медленно закрыл кейс. Состав дернулся и поплыл вдоль перрона. Прошла - ну точно как перед сном - та площадка со скамьей под липами, будто залитая зеленым солнечным полумраком-полусвечением. Еще вполне можно было сойти, спрыгнуть... Но ведь можно заглянуть сюда и в другой раз! - подсказало Збыху услужливо. И он - умница и реалист - вдруг ухватился за эту вздорную идею: да, можно заглянуть в это забытое Богом место в более подходящий момент, скажем, в отпуске, должным образом экипированным для странствий в захолустье, именно с целевым настроением - выяснить в конце концов, что же скрывалось всю жизнь за этим навязчивым слайдом (хотя не сомневался ни на миг, что такие вещи бывают раз в жизни)... Словом, Збых остался в поезде, выполнил все по службе и вернулся домой.

Долгое время картинка с помостом не появлялась перед глазами засыпающего программиста, когда же вновь мелькнула, она была почти такой же четкой, но в совершенно другом - оранжевом колорите. Человек, мало-мальски знакомый с физикой, может истолковать это лишь с помощью Допплеровского эффекта, когда, к примеру, сирена мчащегося нам навстречу автомобиля звучит совершенно иначе, лишь только машина нас минует. Збых понял происшедшее именно так - он миновал свой пункт. Но - в свете вышесказанного - старался не слишком горевать по этому поводу.

АВАРИЯ

В нормальном режиме авианосец использует одну из двух взлетно-посадочных полос, пересекающих по диагонали его широченную палубу - этого достаточно для старта и посадки 30-40 самолетов за минуту. Однако предусмотрен режим, по коду "альфа-пик", в котором задействованы обе полосы с минимальным интервалом, это когда кораблю необходимо почти мгновенно выметать в небеса весь свой крылатый арсенал. Понятно, режим этот обеспечивается компьютером, и немногие, кому привелось такое узреть, твердят, что нет зрелища более поразительного, чем разлет двух-трех сотен машин за полминуты практически. Очевидцы сходятся на том, что это более всего напоминает взрыв, извержение, мгновенное заполнение чистого пространства над океаном роем ревущих, увешанных ракетами, торпедами и глубинными бомбами чудищ.

Большей частью компьютер справляется со своей задачей безукоризненно, хотя и случаются сбои, да и где есть гарантия от сбоев, когда в кабине так или иначе живое существо, человек. И, пусть даже ручное управление блокировано, всегда существует возможность, что хотя бы один из трехсот окажется психопатом, неврастеником, и с криком "Нет, хватит с меня этого!!" шваркнет кулаком по блоку предохранителей, по пульту интегральной связи, и - заминка маневра, сбой. Либо вещь обычная, скажем, авария подачи топлива, отказ двигателя. На этот случай компьютер уничтожает самолет, практически аннигилирует его прямо на полосе, а летчика швыряет вверх катапультирующее устройство.

Конечно, человек - высшая ценность и все такое, но, сами понимаете, кому придет в голову искать летчика за бортом, когда того и гляди, от самого этого стального айсберга через миг останется лишь облачко металлической пудры? А потому капсула, в которую обращается кабина с летчиком после катапультирования, снабжена нехитрым ракетным двигателем с резервом хода примерно в десять минут. Предполагается, что летчик, мгновенно очухавшись после падения и выскочив, словно пробка, на поверхность, тут же припустит вслед за авиаматкой и, догнав ее (скорость капсулы позволяет), вскочит в сачок - захватное устройство, что специально выпускают с одной из нижних палуб.

Надо сказать, что лейтенант Пичуга не был психопатом (в дальнейшем это, правда, подвергалось сомнениям); во всяком случае сбой произошел без его вмешательства, об этом есть официальное заключение. Несмотря на перегрузки от выброса, Пичуга совершенно ясно увидел сверху многоэтажную громаду надстройки, увенчанную фонарем диспетчерской, клуб дыма над второй полосой - это, он тут же сообразил, были останки его перехватчика - и безостановочное вихреподобное мельтешение взлетающих машин. Возможно тогда, на пике катапультной параболы, лейтенант осознал всю свою незначительность в общей картине мира.

Затем - то ли от неудачной строповки, то ли от чего еще - капсула оторвалась от раскрывшегося парашюта и с высоты шестидесятиэтажного дома рухнула в воду. И когда Пичуга пришел в себя, его капсулу, словно люльку, ласково покачивало в широченном кильватерном следе авианосца, тянувшемся аж до горизонта, а сам корабль казался крохотным серым силуэтом, окруженным как бы роем мошек - это запустили под занавес и вертолетную группу.

Здесь придется сделать небольшое отступление и сообщить, что по внутренней своей сути случай этот того же порядка, что и предыдущий, с программистом, и приводится лишь для того, чтобы показать несущественность антуража. В этот момент, как позднее признавал Пичуга, можно было догнать авиаматку, на худой конец оказаться хотя бы в поле зрения вертолетчиков, но его охватила какая-то непостижимая апатия - не апатия отчаяния, собственно, чего отчаиваться, дадут отбой режиму, и спецслужба подберет неудачника, так уже сто раз бывало - но какое-то отстраненное спокойствие. Стоял штиль. Волны мягко плескали в стекло кабины, вода была на удивление прозрачна. Слева Пичуга заметил большую медузу...

С каждой секундой уходила возможность настичь корабль. Лейтенант откинулся на сиденье и некоторое время лежал неподвижно, глядя в вечереющее небо. Затем отключил связь и пеленг и, неожиданно для себя, уснул.

Он проснулся поздно ночью и засмотрелся на массы звезд, медленно проплывавших, круживших над ним. Вероятно, капсулу захватило и несло куда-то мощное океанское течение. Пичуга почему-то окончательно уверился в том, что с ним не произойдет ничего плохого и снова задремал.

Рассвет, холодный и пасмурный, застал капсулу с летчиком дрейфующей вдоль гряды плоских, безжизненных на вид островков. Пичугу разбудил стрекот вертолета: две машины прошли низко над морем, из-за ряби они не смогли различить капсулу. Дело в том, что капсула, при всей своей миниатюрности довольно тяжелое и глубоко сидящее в воде плавсредство (военный термин), над водой практически лишь прозрачный колпак кабины, капсула выходит на поверхность только на время своего десятиминутного глиссирования, но - Пичуга опять не усмотрел необходимости не только в глиссировании, но и в самой элементарной связи с командой поиска. Он проводил взглядом вертолеты. Начал ощущаться голод, и лейтенант спокойно употребил на завтрак почти весь аварийный запас еды. Жуя, он посматривал на проходившие мимо островки; суша не вызывала симпатии.

Наконец, когда течение, омывавшее гряду, повернуло на юг за оконечностью длинной каменистой косы, и капсулу понесло почти назад, с обратной стороны архипелага летчик обнаружил то, что бессознательно как-бы ожидал увидеть: заливчик, окруженный холмами, сплошь покрытыми высокой травой, купы корявых сосен на взгорье и под ними - длинный белый дом с террасой. Пичуга утверждал, что течение само внесло его в челноке-кабине на зеркальную гладь залива и приткнуло капсулу у берега, между черных, обросших тиной камней. Лейтенант отстегнулся, открыл колпак и выпрыгнул на валун; он почувствовал утренний холодок и услышал откуда-то издалека блеянье овец и собачий лай. И тут на прибрежной тропке возникла девушка в спортивной одежде (возможно она завершала обычную свою утреннюю пробежку. Девушка уставилась на Пичугу с веселым изумлением; затем, перепрыгивая с камня на камень добралась до него и протянула руку (чтобы помочь перейти на соседнюю глыбу), она смеялась и что-то спрашивала на чужом языке...

- Нас разделял какой-то метр, - впоследствии вспоминал Пичуга. Он колебался лишь мгновение. Столь же рефлекторно, как и все, что он делал с момента аварии, Пичуга вскочил в кабину, задраился и включил дотоле бездействовавшие двигатели. Капсула, наращивая белый бурун, вылетела в открытое море, где служба поиска довольно быстро обнаружила ее по включенному пеленгу и ракетам. Случай с Пичугой рассматривала офицерская коллегия, которая рекомендовала списать лейтенанта на берег. Здесь начался его быстрый спуск.

- Понимаешь, - говорил он очередному собутыльнику в харчевне-забегаловке, - я даже не заметил, хороша она, или нет. Я просто не сомневался, что это Она, что дом на берегу - для нас, и что здесь я буду счастлив - все вело к этому, начиная со взрыва... Дары судьбы иногда бывают чрезмерны, не по росту... Я не был, как бы это лучше сказать, натренирован на счастье, я не выдержал, я бежал...

ЗАМЕТКА В "ПРОРИЦАТЕЛЕ", ФРАГМЕНТ

...Многозначность (поливариантность) формулировок, традиционная ахиллесова пята почти каждого предсказания, в этом случае особенно наглядна. Клиент З. в тексте предсказания прочел буквально следующее: "В течение наступающей декады Вам следует опасаться высоких деревьев и всего, что с ними связано". Естественно, З. прекратил бегать трусцой по парку, где таковые деревья имелись, избегал вылазок в лес и потому счел себя более-менее гарантированным от опасности такого рода. Результат: перелом голени и двух ребер при падении с карликовой яблони на своем садовом участке (З. производил обычную подрезку кроны).

Налицо недостаточная расшифровка символов, полученных предсказателем. В данном случае показателем опасности являлась высота падения (2,5 метра), а наличие дерева просто обусловливало причинность падения.

В упомянутом примере мы имеем дело с продукцией средней руки. Предсказатель рангом ниже предложил бы З., ничтоже сумняшеся, избегать в течение декады всего, что так или иначе связано с деревом, чем полностью парализовал бы жизнь этого осторожного человека.

ВАМП

Перефразируем слегка известное изречение: человек сконструирован для благополучного существования как журавль в небе, или же синица в кулаке. Я не знаю, что такое благополучное существование. Я представляю, что мое биополе - такая, скажем, мощная оранжевая аура, облекающая меня, словно кокон, - должна быть отчетливо видна повсеместно, и своей зловещей яркостью и цветом должна сразу настораживать, отпугивать всех прочих, у которых аура голубоватая, прилегающая почти к самому телу.

Много лет назад я однажды увидел под микроскопом эритроцит в действии и еще тогда отметил сходство; да, моя аура нападает так же быстро, целенаправленно и беспощадно, совершенно независимо от моей воли. Мне не следует любить и даже привязываться, за мной будто тянется смертоносный оранжевый шлейф. Когда-то моя любимая (в ту пору я еще влюблялся), утром, перед зеркалом, смеясь, припудривала маленький пунцовый кровоподтек на шее.

- Будто спала с вампиром...

И траурные тени под глазами предсказывали близкую развязку.

Да, это так, моя аура, кокон, даже только задев другую, обрекает ее, а что уж говорить о поглощенной. Обладай все моей способностью видеть и знанием последствий знакомства со мной - большинство бы в ужасе разбежалось врассыпную, словно от радиоактивной глыбы. Но ведь они не видят, не знают, они смеются, поддерживают знакомство, соблюдают приличия...

Очевидно я - создание огромной разрушительной силы, которое природа да природа ли? - положила на ей лишь известное употребление, но я пока не нашел своего применения в этом плане. Разве для того, чтоб губить десятками таких, в целом безобидных и ординарных жителей, было индуцировано откуда-то это адово оранжевое излучение, этот потусторонний отсвет, что остается на всех лицах после моего прохождения неподалеку. Еще пример: однажды в хронике показывали, как где-то на задворках полигона уничтожали, резали газовой сваркой великолепный, вполне исправный (на мой взгляд), боевой самолет. Он так и не повоевал, не побывал в атаке, не выпустил в цель всю свою начинку, он всего лишь морально устарел и теперь попросту уничтожался, чтобы уступить дорогу еще более страшному крылатому монстру.

Может, меня готовили к схватке с кем-то, мне подобным? За свою жизнь я встречал таких: их оранжевое сиянье, неуловимое для обычных людей, было заметно иной раз аж из-за горизонта; однако при сближении и встрече мы не проявляли особого интереса или неприязни друг к другу. У меня даже возникло впечатление, что эти другие вампиры тоже как-то тяготятся своим смертоносным свойством.

Мне все равно, что журавль в небе, что синица в кулаке - любое живое существо пропадает, угодив в сферу моего действия. Изменить тут что-либо никто не в силах. Мне остается лишь обретаться в среде людей - поскольку я сам наделен их обликом - пореже, стараясь по мере сил вести жизнь отшельника, сообразовываясь с их догмами и постулатами, скажем, таким вот, запавшим мне глубже всего в душу:

"Человек создан для счастья, как птица для полета".

СОМНАМБУЛА

Вообразим себе не вполне ординарное семейство: глава, назовем его условно Панчук, угрюмый массивный человечина лет за 50, его жена (тут лучше термина "никакая" вряд ли что подойдет), и удочеренная ими после гибели сестры этого Панчука девятнадцатилетняя племянница. Семья живет в запущенном старом районе города, в бывшем доходном доме; пожилая чета работает на чулочной фабрике неподалеку, племянница закончила школу и болтается праздно уже второй год. Нужно добавить, что по мере взросления племянницы между нею и Панчуком возникло и сформировалось взаимное чувство страстной ненависти. "Никакая" жена Панчука - единственная слабая преграда между ними. Дело доходит до того, что оба врага категорически против разъезда (однажды предоставился случай), и ситуация в момент, когда мы ее рассматриваем, накануне срыва. Панчук близок к психозу, теряет сон.

И вот именно тогда он обнаруживает, что племянница подвержена снохождению. Раз или два он застает ее глубокой ночью блуждающей по коридору в типичном облике сомнамбулы: глаза закрыты, руки вытянуты вперед, как у слепой, что-то бормочет вполголоса... По какому-то еще неясному для него самого побуждению Панчук скрывает этот факт от жены, наделенной как раз абсолютно здоровым сном, и прикидывает, какие преимущества может ему дать недуг племянницы. Дело в том, что до сих пор в их единоборстве силы распределялись уж очень несправедливо. Да и вообще, трудно противостоять молодой самоуверенной и жестокой красотке любому мужчине, не говоря уже об ординарном, заезженном жизнью неудачнике. А может, из-за пустоты и бесцельности жизни Панчука ненависть к племяннице становится почти что главным ее содержанием? Возможно, это какая-то патология чувств, может та самая любовь-ненависть, неизвестно. Удивительно здесь, что племянница отвечает ему взаимностью, а ведь ей, казалось бы, проще заполнить существование хотя бы в силу возраста, но вот поди ж ты возникновение чувства необъяснимо.

Так Панчук обнаруживает уязвимое - но зато какое! - место у заклятого врага. Он начинает следить за ней. Он убеждается, что племянница не ограничивается коридором, она довольно часто вспрыгивает на балюстраду лоджии, спокойно проходит по ней (на высоте четвертого этажа) и затем, переступив на карниз, опоясывающий весь дом по периметру, идет по нему, тускло белея над провалом ночной безлюдной улицы, и затем скрывается за углом дома. Отсутствует она долго и, когда возвращается - как правило, не позднее пяти часов заполночь - ее спящее лицо сомнамбулы томно улыбается, будто за спиной осталось прямо-таки страна блаженства. Панчук пытается проследить ее путь целиком, но это невозможно снизу, хаос дворов не соответствует четкой планировке крыш и чердаков; многие ночи он проводит в тщетной гонке за лунатичкой - а к этому времени его неврастения и переутомление углубились до того, что иной раз он засыпает в своих тайниках и засадах, не дождавшись ее возвращения, а проснувшись на каком-нибудь чердаке долго не понимает, где он и как сюда попал. За время ночных бдений тайный замысел Панчука вырисовывается все четче: ему нужны свидетели недуга племянницы, скорей даже не свидетели, а врач и санитары из психушки, которым надо лишь показать эту фигурку, бредущую по свесу крыши, и они тут же ловко и умело скрутят ночную красавицу и навеки упекут ее в сумасшедший дом. Неясно, откуда у Панчука такое представление о курировании снохождения, может, это просто упоительные мечты о том, как приятно будет навещать племянницу, дичающую среди кретинов, но "скорые" и впрямь частые гостьи на улицах в позднее время. Однако незадача - когда Панчук их останавливает, девушка то уже скрылась за трубой, то спрыгнула в чье-то окно и исчезла внутри чужой квартиры, в общем, под ворчанье шофера машина уносится дальше по своим мрачным делам, а Панчук, истомившись в ожидании, снова засыпает где-нибудь возле лифтовой шахты.

И вот везенье - "скорая" подруливает к их подъезду в тот самый момент, когда племянница как раз вышла на карниз, на пятно света, и ее сейчас видно отовсюду - кажется, будто вся улица приникла к окнам, - но Панчук-то понимает, что врачи - народ странный, и кроме собственного вызова, их мало что может интересовать. А потому, бросившись чуть ли не на радиатор, он кричит, воздевши руки вверх... Он кричит - и пробуждается от собственного крика на карнизе дома в трех метрах от своего балкона. Внизу у подъезда - он еще успевает заметить - и в самом деле стоит "скорая", а племянница в пальтишке, наброшенном прямо на ночную рубашку, что-то втолковывает санитарам, пристально глядящим на него снизу вверх.

ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА

14.11. Прииск "Воля". Сметную стоимость мираж-объекта N_18.2, согласно Указу от февраля с.г., считать реальной. Деятельность в районе приисков шамана Николая Эвченге всячески поощрять, ограничивая дозу 0,75 л. за один раз, т.к. при бОльших дозах мираж-объект теряет качество. Отгрузку появляющихся ценностей осуществлять в общем порядке под усиленной охраной.

Продолжают иметь место случаи обращения песка и слитков в экскременты неизвестного животного, о чем завсклада т.Аноху серьезно предупреждаю. Нач. вооруженной охраны капитану Дедко обеспечить отстрел неизвестного животного.

ЦАРИЦА ТЕОДОРА

Из окна ванной комнаты, выходящего в глухой закуток двора, с некоторых пор можно по утрам наблюдать ее - полную даму с дымчатым цуцыком на поводке (то ли шнауцер, то ли пудель, я не разбираюсь в собаках), словом, во всех подробностях представлена эта часть ее утренней прогулки. Как правило, она совпадает по времени с моим бритьем - слегка скосив глаза, вижу в зеркале за своими плечами миниатюрную вытоптанную площадку с тремя корявыми кленами и на ней - подвижную дюймовочку. Так выглядит отсюда эта пышная женщина, сопровождаемая вроде бы букашкой. Я делю свое внимание между нею и собственной намыленной щекой, и мысли мои в этот ранний час медлительны и отвлеченны, к примеру - почему в пору великого энтузиазма так часты были несуразицы в проектировании жилья, вроде того же окна в ванной, или же, что по этой даме можно гораздо точнее, чем по метеосводкам, предсказывать погоду. Не далее как в среду она появилась в бордовых брюках и сиреневой ветровке, а шнауцер (или как там его) был облачен в оранжевый непромокаемый комбинезон. И что же - вот уже третьи сутки сеет беспрерывный дождь.

Вообще-то эта собаковладелица может возникнуть на прогулочном пятачке в чем угодно, вплоть до халата, или пеньюара. Тогда, в июле, она разминалась под окнами в шортах и майке, что было вполне по сезону, но при этом то ли забыла снять, то ли намеренно оставила короткий кухонный передничек, придававший ее крупной фигуре слегка цирковой, клоунский колорит. В ее курчавых темных волосах что-то ритмически вспыхивало, в такт упражнениям. Заинтригованный, я наспех добрился, и, прихватив цейссовский полевой бинокль (подарок дяди, военный трофей) вернулся в ванную. Украшенье в волосах оказалось небольшой златой на вид короной - да-да! размерами и формой подобною чайной чашке-пиале. Я еще раз подивился экстравагантности дамы и поспешил на службу. Удивительно, как это я не обращал до сих пор внимания на это характерное посверкивание в ее буйной прическе. Было над чем задуматься. Со стороны что особенного: ну, ядреная экстравагантная психопатка с легкой манией величия, с эксгибиционистскими наклонностями (в самом деле, я, можно сказать, уже видел ее всю нагишом, правда, по частям, этому способствует и отрицание бюстгальтера, распашонки, разрезы до пояса, да и тот случай, когда она, уподобясь своему пуделю, непринужденно присела на миг за кустиком, откинув полу халата и обнажив широченный зад - обширную двояковыпуклость сметанной белизны зад, который вполне мог бы принадлежать прародительнице всего живого на земле, так вот, что особенного, ну еще одна примета нашего шизоидного времени)... Но коронка!

Дело в том, что по роду занятий своих я как раз и специализируюсь в той области декоративного искусства, что занимается геральдикой и ее воплощениям в канонизированных формах предметов монаршего культа. С помощью телеобъектива я вскоре получил несколько отчетливых цветных слайдов короны (это из целой кипы испорченных снимков), на двух даже видно клеймо мастера, и теперь я окончательно убедился - это или сама корона легендарной властительницы германиков, или же ее факсимильная копия.

Подлинная корона была то ли похищена, то ли уничтожена в 1915 году, когда артиллерийский обстрел вызвал пожар и разграбление крыла замка, где хранилась раритеты; таким образом, корона зафиксирована лишь на трех черно-белых фотопластинках, где, кстати, нет многих деталей, обнаруженных мною на слайдах. Но - идентичные царапины, сдвижка клейма, характерная обработка зубцов и лепестков - все говорит о подлинности.

Теперь пораскинем умом. Элементарно просто - заявиться к самой даме и прямо сообщить о своих предположениях. Но одно лишь соображение о чудовищной стоимости короны (ведь даже факсимильная копия должна потянуть не меньше чем на полмиллиона) заставляет меня тут же отбросить такую мысль. Это смертельно опасно. Хотя, если в дело вовлечены мощные преступные силы, зачем такая открытая демонстрация? Или же все-таки невежество нуворишей, не соображающих толком, что завладели сказочным достоянием?

Второе - уголовное расследование. По чести, мне, как искусствоведу, претит начинать с доноса и грубого силового дознания женщины, не сделавшей мне никакого вреда и вообще-то даже чем-то симпатичной. Скорее всего, она по природному своему легкомыслию просто воспользовалась своим доступом к сокровищнице банды, чтобы пощеголять (хотя бы во дворе) в роскошном уборе. Вот так.

Но тогда почему она время от времени иронически посматривает на мое окно - именно мое, я не ошибаюсь, - демонстрируя заодно глубокое декольте? Почему я еще ни разу не видел ее где-либо помимо собачьей площадки - а ведь здесь я знаю всех соседей наперечет. И вообще, откуда она появляется в этом уединенном местечке? За все время я ни разу не видел самого процесса ее появления или ухода, всегда либо она уже здесь, либо ушла.

Недавно Теодора (с некоторых пор я называю ее так) долго и, как бы я сказал, нарочито возилась с ошейником своего шнауцера (присев возле него, с оголенным до ягодицы бедром, само собой), пока я не вооружился цейссом и не вгляделся в эту собачью сбрую. Заметив меня с биноклем, она тут же оставила это занятие и побежала трусцой вокруг двора, я же вновь был сбит с толку. Ошейник тоже оказался исторической реликвией поры галльского похода, обширная документация по нему хранится у меня, более того, он (ошейник) вовсю фигурирует в моей диссертации, как свидетельство стилевого родства двух отдаленных эпох. Насколько мне известно, никто больше этим ошейником не занимался.

Значит, ошейник мне показали, зная обо мне...

Вот он, простор предположений для аналитика: если они так явно предлагают для опознания эти экспонаты, то, видимо, уверены в какой-то единственной, так сказать, безусловной, рефлекторной реакции на эту демонстрацию. Возможно, прореагировав так, я тут же буду уничтожен, за ненадобностью в дальнейшем. А может быть, дело обстоит иначе, и я нужен им всего лишь как эксперт, чтобы удостоверить воров в подлинности приобретения? Хотя зачем, ведь продать эти вещи практически невозможно... К тому же я не думаю, что к эксперту (после выполнения его функции), они отнесутся иначе, чем к нежеланному свидетелю.

Я на острие! В один миг я из наблюдателя, из детектива-любителя, так сказать, мгновенно обратился в объект чужого действия, в марионетку, реакциями которой манипулируют, в картонную фигуру, от каковой ждут вполне определенных вещей. На что меня вызывает мафия? Где гарантия, что как бы я ни "сработал" в этой непростой игре, то останусь цел? Может ли спасти бездействие?

И еще соображение - царица Теодора подлинный персонаж, иначе зачем такая сложная и длительная интродукция, этот ритуал прогулок с собачкой, ставящий всю ситуацию с раритетами на грань нелепого. Но, предположим Теодора. Оказавшись здесь (уж не знаю, каким образом), на кого же еще ей рассчитывать, как не на знатока той эпохи, способного персонально удостовериться в ее царственной подлинности, по сравнению с которой корона и прочие атрибуты - мишура, регалии суверена, всего лишь вещественные доказательства ее властительной сути. И в награду за признание - любовь царицы, ведь не зря же она демонстрирует себя так изобильно, и, кроме того, пора варварства, надо полагать, была эпохой раскованной. Итак Теодора или мафия. Надо что-то делать, на что-то решаться.