Мифы революции 1917 года

Глава 4 РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ЭПОС

Без этого мифа трудно было бы осуществить социалистическую революцию. Маяковский писал: «Мало сказать, что "неугомонный не дремлет враг (Блок) ". Надо точно указать или хотя бы дать безошибочно представить фигуру этого врага. Мало, чтоб разворачивались в марше. Надо, чтоб разворачивались по всем правилам уличного боя, отбирая телеграф, банки, арсеналы в руки восстающих рабочих». Отсюда:

Верно сказано, по-революционному, с молодым задором. А вот что сказала умудренная опытом и знаниями зрелость словами Максимилиана Волошина (август 1919 года):

Поэзии в этом стихотворении мало, зато присутствует историческая правда. Точно сказано о потребности для революции в четко обозначенном враге (что отметил и Маяковский). Миф о буржуе как злокозненном социальном паразите или, по-русски говоря, о мирском захребетнике был создан раньше, чем появились в Гражданскую войну чрезвычайные комиссии.

В сентябре 1917 года в статье «Один из коренных вопросов революции» Ленин писал: «Власть Советов только одна может быть устойчивой, заведомо опирающейся на большинство народа, как бы ни лгали лакеи буржуазии, Потресов, Плеханов и пр., называющие "расширением базиса" власти фактическую передачу ее ничтожному меньшинству народа, буржуазии, эксплуататорам».

Ленин оказался прав, говоря о неустойчивости власти буржуазии в России. Почему же русская буржуазия оказалась такой слабой? Одни специалисты полагают, что она в нашей стране тогда еще не окрепла. Другие, напротив, считают ее перезревшей, рано постаревшей.

В начале XX века любая страна мира не имела обширного и могучего класса буржуазии. В БЭС 1951 года о ней сказано: «Господствующий класс капиталистического общества, класс собственников основных орудий труда и средств производства, живущий за счет эксплуатации наемного труда рабочих, лишенных средств производства и вынужденных продавать свою рабочую силу капиталистам».

Полезно сопоставить это высказывание с тем, которое относится к периоду «перестройки» и беспощадного очернения сталинской эпохи (Философский энциклопедический словарь. 1989): «Буржуазия… господствующий класс капиталистического общества, обладающий собственностью на средства производства и существующий за счет эксплуатации наемного труда. Источник доходов Б. — прибавочная стоимость, создаваемая неоплаченным трудом и присваиваемая капиталистами». Как видим, формулировка принципиально не изменилась.

Еще один вариант объяснения, относящийся к нынешней эпохе капиталистической РФ (БЭС. 1998): «Буржуазия… общественный класс собственников капитала, получающих доходы в результате торговой, промышленной, кредитно-финансовой и другой предпринимательской деятельности… Способствовала утверждению индустриального общества и рыночной экономики, ценностей либерализма и демократии…» Тут уже ничего не сказано об эксплуатации, увеличении капитала путем присвоения неоплаченного труда (отметим: не только физического, но и умственного).

Вообще-то индустриальное общество в СССР было создано в десятки раз быстрее, чем в капиталистических странах, без буржуазии, хотя об этом почему-то предпочитают забыть. Значит, дело не в ней, а в научно-техническом прогрессе и политике государства. Стыдливо абстрактное определение буржуа как «получателя доходов» умалчивает о главном: как распределяется доход и на какие цели он используется. Например, в нынешней РФ миллиардеры и миллионеры покупают в личное пользование самолеты и яхты, дворцы и поместья за рубежом и пр. Делается это за счет национальных богатств России, обнищания населения.скудной оплаты труда.

Может ли буржуазия приносить пользу своей стране и ее обитателям? В принципе, конечно же, может. И даже отчасти приносит там, где ее алчность ограничена жесткими государственными законами. Но все-таки буржуазия — не локомотив, который тянет за собой инертную массу остального народа. В странах капитализма и буржуазной демократии СМРАП представляют ее как движущую силу общественного прогресса. На то и пропаганда! В действительности этот класс, как никакой другой в истории человечества, стал главным фактором деградации биосферы (области жизни) и духовного мира личности (назовем его психосферой).

Осмысление мифа о буржуе (и о пролетарии) позволяет понять Октябрьскую революцию с иных позиций, чем привычные — ее превозносящие или проклинающие. Тем более что появление любого социального слоя — процесс естественный. Его надо попытаться осознать, а не осуждать или восхвалять.

В «Похвале французскому буржуа» (1924) Р. Жоанне писал: «Буржуа! Есть ли в нашем языке слово более гибкое, более подходящее для разнообразных применений, которые диктуют ему постоянно меняющиеся обстоятельства? Слово это меняет значение в зависимости от сословия, профессии, традиций или предрассудков того, кто им пользуется. Оно звучит то уважительно, то торжественно, высокопарно или гротескно… Оно бывает вежливым, а бывает презрительным. Оно означает поочередно общественное положение, состоятельность, сытую тупость и тугодумие того, кого наделяют этим эпитетом».

Многозначность данного понятия свидетельствует о том, что буржуи бывают разными, а отношение к ним зависит от принятой или навязанной точки зрения. Это не реальный четко обозначенный объект, а более или менее неопределенный образ. Есть все основания считать его мифическим, надуманным преобразованной разумом человека реальностью. К тому же понятие это существенно изменялось со временем.

В переводе с французского «буржуа» — мещанин, горожанин (то же, что по-немецки «бюргер»). В средневековой Европе так могли называть ремесленника, торговца, служащего, лакея и прочих представителей городского люда. Выше их по социальному положению находились привилегированные слои дворян, высшей знати. Настоящие зажиточные буржуи — кто не работает, а ест, живя в роскоши, — появились в связи с Великими географическими открытиями с последующим ограблением колониальных и зависимых стран, крупными торговыми операциями, изобретением машин и механизмов, резко увеличивших производительность труда, биржевыми сделками и спекуляциями.

От средневекового доблестного благородного рыцаря — к буржуа капитализма, ловкому рыцарю наживы. У польской исследовательницы Марии Оссовской есть работа «Рыцарь и буржуа», где эта тема достаточно детально разработана. Хотя она отмечала значительную неопределенность понятия «буржуа». Но мы рассмотрим некий обобщенный, схематичный, отчасти идеальный образ этой чрезвычайно распространенной — особенно в наш технический век — разновидности людей.

Революции в Европе, которые называют буржуазными, были в действительности прежде всего народными, крестьянскими, анархическими (определенное сходство с Февральской революцией в России). Их результатами воспользовалась буржуазия — наиболее влиятельный, богатый, политически зрелый класс. Она же учиняла государственный террор как средство сохранения и укрепления своей власти, избавления от социальных конкурентов.

По мнению французского историка и мыслителя Жюля Мишле (середина XIX века), «в дореволюционной Франции было три класса, в современной же Франции — только два: народ и буржуазия». Он же подчеркивал, что этот класс включает не только богатых, но и бедных буржуа. И справедливо напоминал: «Вопреки бытующей вздорной версии вожаки эпохи Террора вовсе не были людьми их народа: это были буржуа или дворяне, образованные, утонченные, своеобычные, софисты и схоластики». (То же относится к тем, кто в нашу Гражданскую войну развязал белый и красный террор.)

Важный факт отметил Мишле полтора столетия назад: «Современный буржуа мельчает у нас на глазах, вместо того чтобы расти с каждой ступенькой, на которую он поднимается… Его дом — полная чаша, сундуки его набиты, но в душе его — пустота».

Конечно, зажиточные буржуа (по экономическому критерию материального достатка — средний класс) не только в каждую эпоху, но и в каждой стране имеют свои особенности. Но есть нечто принципиально важное, позволяющее отличить «настоящего» буржуа. Относится этот критерий не к материальной, а к духовной сфере. Ибо каждый человек в отличие от животного имеет комплекс идеалов — не формальных, обычно лицемерных, а фактических, определяющих его поступки, поведение, цели. («По делам их узнаете их».)

Едва ли не первым написал об этом Николай Бердяев в статье «О духовной буржуазности» (1926). Вот основные его положения:

«Буржуазный дух освободился, развернулся, получил возможность выявить свой тип жизни. И в век торжествующего буржуазного духа явились замечательные мыслители, с особенной силой и остротой его почувствовавшие и его изобличающие. Карлейль, Ницше, Ибсен, Леон Блуа, Достоевский, К. Леонтьев — все эти люди почуяли торжество буржуазного духа, истребляющего подлинно великую культуру и устрояющего свое безобразное царство».

Он цитирует К. Леонтьева, который ужасался тому, что мировая история, великие деяния героев и достижения гениев, проповеди апостолов были вроде бы только для того, чтобы «французский, немецкий или русский буржуа… благодушествовал бы "индивидуально" и "коллективно" на развалинах всего этого прошлого величия».

Бердяев пересказал Л. Блуа: это буржуа распял Христа. Буржуа на Голгофе отрезал мир от Христа, деньги от бедняка. Буржуазный мир управляется деньгами, отделенными от духа. (Буржуазную лицемерную религиозность Блуа ненавидит больше, чем честный атеизм.) Буржуа — идолопоклонник, он живет рабством у видимого. Он раб материальных ценностей, его бог — богатство, золотой телец.

Духовный буржуа столь же разнообразен, как и материальный, и не всегда с ним совпадает. Не обязательно он ест ананасы и жует рябчиков, но непременно мечтает об этом. Он стремится добыть материальное богатство правдами и неправдами. Он может быть преступником, рабочим, художником, музыкантом, писателем, политиком, ученым, священнослужителем. Буржуа бывает и консерватором, и революционером. Чаще всего он — бизнесмен и финансист. Уже одно то, что такой человек, по верному американскому выражению, «делает деньги», определенно указывает на буржуа или, по-нашему, буржуя.

«Во всех сферах, — писал Бердяев, — буржуа хочет казаться и бессилен быть». Он чужд творчества и похотлив, занят «суетой сует».

Христос вопрошал: «Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душу свою повредит?» Буржуа — поврежденная душа — хочет всего здесь и сейчас, как можно больше богатства и власти; денег, денег и еще раз денег, чтобы все покупать, покупать и покупать.

В этом смысле буржуа — бездуховный ненасытный потребленец и угодливый приспособленец — существо, которое необходимо преодолеть, изжить в себе, смести, как нечисть, с лица Земли. Казалось бы, в этом и состоит главная цель социалистической революции. Ведь ее направленность — на искоренение эксплуататорского класса и буржуазной морали. И все плохое, что сказано выше о буржуазности, кто-то может воспринять как оправдание «пролетарской революции». Но, во-первых, исторические события не требуют оправдания, как любое проявление реальности. Во-вторых, в нашей социалистической революции значительную роль играло духовное мещанство. И это стало ясно уже через несколько лет после установления советской власти.

Это дало основание Бердяеву утверждать, что «социализм по духу своему буржуазен». Такое заключение слишком категорично. Ленин вполне откровенно заявил в 1918 году: «Дать характеристику социализма мы не можем; каким социализм будет, когда достигнет готовых форм, — мы этого не знаем, это сказать не можем». По мнению Бердяева, социализм равносилен «уравниловке» и строительству Вавилонской башни исключительно материального бытия.

Однако в начале 1934 года Сталин говорил о равенстве, но не уравниловке: «Делать… вывод, что социализм требует уравниловки, уравнивания, нивелировки потребностей членов общества, нивелировки их вкусов и личного быта, что по плану марксистов все должны ходить в одинаковых костюмах и есть одни и те же блюда, в одном и том же количестве, — значит говорить пошлости и клеветать на марксизм». Он резко и непримиримо выступал против бухаринского лозунга «Обогащайтесь!». В 1939 году Сталин имел все основания утверждать, что за последние годы советский народ пережил период «культурной революции». Он ставил цель: «Продолжать дальше улучшение материального и культурного положения рабочих, крестьян, интеллигенции».

Увы, буржуазная гниль в той или иной степени присутствует, хотя бы в зародыше, едва ли не в каждой человеческой душе. Одни ее в себе стремятся подавить или урезонить; другие холят и лелеют свои постоянно растущие материальные потребности. В одной общественной системе господствует принцип максимального обогащения, в другой — разумной ограниченности материальных и максимального удовлетворения духовных потребностей. Общество первого типа (капиталистическое) потакает буржуа, второго — трудящимся в материальной и культурной сферах.

Но почему же тогда от века в век все более распространяется и укрепляется буржуазное мировоззрение? Оно победило в нашей стране и определило свою победу над социалистической системой. (Утверждения нынешних буржуинов, будто социализм пребывал в экономическом кризисе, — ложь; чтобы опровергнуть ее, достаточно посмотреть в экономические данные ООН.)

Обоснованный ответ на этот вопрос требует глобальных масштабов осмысления развития технической цивилизации. Она превращает биосферу в техносферу, всепланетную область господства техники, на которую тратится более 90% энергии, материалов, человеческого труда. Именно материальная техносфера определяет тот человеческий тип, который ей наиболее удобен, выгоден. Она творит личность, как писал Бердяев, по своему образу и подобию. Это я называю техногенным человеком. Его главные достоинства: умение приспособляться к окружающей среде и неутолимые именно материальные потребности. Кто это? Буржуа, техногенный человек.

В поэме «Россия» (1924) Максимилиан Волошин утверждал:

Созданный «для революционного употребления» мифологический образ буржуя как врага трудящегося требовал противостоящего ему столь же мифологического героя — пролетария. Он был представлен как могучий титан, скованный цепями экономического рабства.

Вообще-то первые пролетарии были официально оформлены как социальная группа в рабовладельческом обществе. В Древнем Риме царь Сервий Туллий назвал так неимущих граждан, занимающих низшую ступень социальной иерархии. В XIX веке пролетариатом стали называть наименее квалифицированных рабочих, лишенных средств производства и вынужденных продавать свою рабочую силу за ничтожную плату.

Подобные рабочие были преимущественно сезонными и относительно малочисленны, плохо организованы. Они не имели даже начального образования, в политике плохо разбирались, признавая царскую власть безоговорочно. Существенной социальной силы они из себя не представляли.

Ленин выделял еще «широкий слой средних рабочих» и наиболее образованную и квалифицированную «рабочую интеллигенцию». Советские юмористы вдобавок упоминали «пролетариев умственного труда», и в этой шутке была немалая доля правды. Так можно величать малоимущих мелких служащих, студентов, людей свободных профессий. Они-то едва ли не активнее всех участвовали в революционных выступлениях. Владимир Маяковский, пролетарий умственного труда, воскликнул:

Поэт понимал, что совершенно недостаточно взять за горло мир, истребить буржуев («Через труп буржуазии коммунизма шаг», — писал он). Требуется нечто большее даже после того, как взята большевиками власть и началось строительство социализма. Позже, завершая поэму «Владимир Ильич Ленин», он воскликнул:

Здесь загадочно звучат слова о радостной и скорой революции, сказанные через семь лет (!) после так называемого Великого Октября. Судя по всему, поэт мечтал о мировой революции. Не исключено, что имеется в виду и культурная революция: только ее допустимо называть радостной.

Маяковский был в числе творцов мифа о титане-пролетарии. Фигура получалась грандиозная: мускулистый гигант, разорвавший свои цепи (скульптура Сергея Коненкова), и даже как-то слишком жалким выглядит его классовый враг — буржуй: рыхлый, толстопузый, трусливый… В этом отношении миф о пролетарии был не вполне отработан.

Но почему же миф?

Потому что в действительности пролетариат составлял малую часть населения России, так же как всего мира, даже если включать в него «широкий слой средних рабочих». В начале XX века даже в промышленно развитых странах он не составлял большинства. Едва ли не большинство более или менее обеспеченных материально рабочих были в значительной степени «заражены» буржуазным духом.

В России революционные массы выступали за власть Советов, а не за социализм, о котором не только они, но и сам Ленин, как мы убедились, не имел сколько-нибудь определенного представления. Победу обеспечили лозунги: «Земля — крестьянам!», «Мир — народам!», «Хлеб — голодным!». Для этого требовалось: «Вся власть — Советам!» Выходило, что пролетариям гарантировали только хлеб.

Если учесть, что совершали Октябрьский переворот преимущественно солдаты и матросы (они были главным образом из крестьян и не желали воевать), а руководителями были профессиональные революционеры (пролетарии «революционного труда») и сознательные рабочие, то в действительности подлинные пролетарии остались где-то на втором плане.

В революционной мифологии должен был присутствовать образ могучего класса, способного совершить титанический подвиг разрушения старого мира и строительства нового, еще не бывалого. Под таким лозунгом массы людей обретают единство, нечто подобное общей цели. Как писал Максимилиан Волошин, они

Реальные идеалы почти всех так называемых простых людей были просты. Подлинному, а не плакатному пролетарию виделся идеалом едва ли скромный и спокойный, в меру обеспеченный быт небедного мещанина. Какое ему дело до загадочного социализма и мировой революции? О таких предметах могут мечтать начитанные теоретики, непомерные любители славы и власти, пылкие юноши-студенты, не обремененные опытом жизни и не знающие повседневного тяжкого труда.

И все-таки в словах Волошина чувствуется тон мэтра, представителя высокой культуры, вселенского полета мысли. Таким, возможно, и должен быть подлинный поэт. В отличие от него рабочий-пролетарий, лишенный доступа к культурным ценностям высшей пробы, имеет перед собой не призрачные, а реальные цели. Сводятся ли они только к созданию мещанского «райского уголка»? Для кого-то — да. Однако у многих и многих пролетариев устремления не столь примитивны.

Ближние цели, пожалуй, могут быть и такими. Кому не хочется жить в нормальных условиях? Но человеку, в отличие от животного, требуется удовлетворять и культурные, интеллектуальные потребности: в образовании, чтении, познании, приобщении к подлинному искусству. Пролетарий, помимо материальных целей, имеет в виду и духовные, а потому он стремится к культурной революции. Для него в отличие от пресыщенного сноба она выражается не в причудах модернизма, а в освоении классического наследия.

В любом обществе всегда присутствуют не только политические, но и интеллектуальные экстремисты. Для них революция — явление не столько социально-политическое, научно-техническое или экономическое, сколько духовное. Они приветствуют крушение прежнего затхлого, застойного, по их мнению, общества и полное обновление жизни, культуры.

В чем оно выражается? В свободе от условностей и традиций в искусстве, литературе, одежде, поведении. Словно при геологическом катаклизме взламываются окаменелые пласты и выступают из недр расплавленные, вязкие, не оформленные в окончательном виде, но насыщенные энергией и пышущие жаром потоки лавы. В обществе возникает вспышка творческой энергии.

Так в умах решительно и новаторски настроенных интеллектуалов складывается миф о духовной революции. Одни ее представляют с позиций анархизма, другие — социализма, но в любом случае она антибуржуазна.

Профессиональным революционерам, ориентированным на политическую борьбу, подобные иллюзии чужды. Но при случае они готовы использовать их в собственных партийных целях.

Миф о революции духовной, интеллектуальной стал воплощаться в жизнь сразу же после падения самодержавия. А ведь время было тревожное и голодное, продолжалась мировая война и назревала Гражданская, пока еще вспыхивающая отдельными частными конфликтами. Казалось бы, когда грохочут выстрелы, музы должны молчать.

В интересной книге В.П. Лапшина «Художественная жизнь Москвы и Петрограда в 1917 году» (1983) убедительно показано, насколько активно работали в это бурное время выставочные центры, художественные салоны, поэтические кафе, театры, культурно-просветительные учреждения.

В Москве большой популярностью пользовалось «Кафе поэтов». На стенах — броские росписи Давида Бурлюка, Григория Якулова, Владислава Ходасевича, Владимира Татлина, Аристарха Лентулова. Со сцены — звучные строки стихов Василия Каменского, Владимира Маяковского, Велимира Хлебникова. Почти все поэты прямо или косвенно приветствовали революцию. Однажды вышел на сцену Каменский и, резко рубя слова, порой переходя на крик, читал свою поэму «Стенька Разин». Казалось, поэт сам готов примкнуть к разудалой вольнице:

Подчас грандиозным общественно-политическим событиям становилось «планов громадьё» деятелей искусств. Якулов предлагал воздвигнуть на Кузнецком Мосту Мировой вокзал искусства! Отсюда будут отправляться в города и страны экспрессы новых достижений художеств. Откуда? Из кафе «Питтореск», которое оформляли известные художники.

Заявление Якулова было новаторским, революционным. Хотя плакат, который он написал к открытию кафе, напоминал парижские вывески по стилю и содержанию: рыжеволосая изящная девица с алыми губами, в шляпке с вуалеткой, в длинных перчатках… То ли актриса в драматической роли, то ли вариация на тему «Незнакомки» Александра Блока…

Казалось бы, происходят события катастрофические, раздавались голоса о гибели русской культуры и крушении России. Тем не менее в крупнейших городах страны культурная жизнь продолжалась, как ни в чем не бывало. В столице и Москве действовали постоянные выставки картин самых разных направлений. В Камерном театре — премьера пьесы Р. Лотара «Король-арлекин», В.Мейерхольд собирается ставить здесь пьесу П. Клоделя «Обмен»; успешно прошла премьера пантомимы «Ящик с игрушками» на музыку К. Дебюсси. В бывшем оперном театре Зимина, переименованном в театр Совета рабочих депутатов, премьера оперы «Евгений Онегин» Чайковского, а в Большом — оперы К. Сен-Санса «Самсон и Далила». В Художественном театре репетируют пьесу Блока «Роза и Крест»…

Одни интеллигенты последними словами проклинали Октябрьский переворот и власть большевиков, другие приветствовали молодой правящий класс и мировую революцию, третьи продолжали заниматься своей профессиональной работой в твердой уверенности, что политические пертурбации изменчивы и бренны, а искусство вечно.

Напрашивается аналогия общества и живого организма. Люди рождаются и умирают, а государство, страна остается жить. В нашем теле рождаются и отмирают отдельные клетки, а оно сохраняется. Общество подобно организму порой испытывает тяжелые кризисы — духовные и материальные или те и другие вместе, что и определяет суть революции. Подобные катастрофы приходится переживать и преодолевать.

Провозглашают новое государственное устройство? После Российской империи — республика? Ну и что тут особенного? Можно сменить имя и фамилию (так же как название государства), от этого мало что меняется. Есть нечто основное, главнейшее, определяющее устойчивость индивидуального или общественного организма.

Что же это? Народ и культура. Остаются города и села, фабрики и заводы — все то, что называют страной, с ее природой, естественной и искусственной, созданной людьми. Вот что не в силах изменить (тем более сразу) никакая революция.

В России поначалу произошли политические перемены. Их результаты должны были сказаться через несколько лет или десятилетий. Лозунги, похожие на мистические заклинания, не совершают чуда. Не возникнет новый мир по одному лишь страстному желанию отдельных вождей и даже миллионов граждан. Для этого требуется серьезная, долгая, кропотливая творческая работа. Люди не могут творить из ничего, единственно словом и волей своей.

Возможно, революция изменила русский народ — пробудила в нем энтузиазм и надежду на лучшее будущее. Возможно, именно эта надежда определила победу и Февральского, и Октябрьского переворотов. Во всяком случае, так считали, об этом мечтали, на это надеялись некоторые деятели искусств, поэты. Они жаждали обновления всего и всех. Раздались призывы «сбросить Пушкина с корабля современности».

Потом Россия шагнула в Неведомое. Стало ясно, что это совсем не похоже на земной рай. Да и откуда ему вдруг взяться?

А если это — пропасть? И началось падение? Или, как при крушении «Титаника», жизнь идет своим чередом, играют оркестры, танцуют пары, работают рестораны и кафе, поэты декламируют стихи, еще работают моторы, но страна уже обречена? Пройдет еще какой-то срок, и она перестанет существовать, медленно, но неотвратимо уйдет в небытие, поглощенная бездонным океаном истории…

Вот апрельский номер популярного естественно-исторического журнала «Природа». Продолжается война, свершилась революция, в столице больше анархии, чем порядка. Бурлят революционные толпы, большая сумятица в головах. Поистине смутное время.

Открыв журнал, оказываешься в мире ином, в царстве идей, в интеллектуальном оазисе. Здесь нет политической злобы дня, иссушающей мозги и души. Одна из статей посвящена… туннелю под Ла-Маншем! Или — другая: «Древний Багдад и его ирригационная система».

Словно слышишь негромкое: господа, жизнь русской интеллигенции продолжается! Текущие события пройдут рано или поздно, как мимолетные волны. Останется культура.

Вот о чем свидетельствует этот скромный журнал, в чем убеждены его редакторы и авторы. Впрочем, есть здесь в некотором роде политическая заметка Н.К. (по-видимому, известного генетика Н. Кольцова, одного из редакторов журнала). Она посвящена генеалогии дома Романовых. Оказывается, наука о наследственности может и в революционное время сказать свое веское слово.

«Начиная с Павла I, — писал он, — все цари принадлежали юридически к дому Гольштейн-Готторп, и лишь из-за династических соображений к этому двойному имени прибавляется третье — "Романовы". Из 8 генеалогических прадедов Павла только один — Петр I — был русского происхождения, остальные германцы».

Выходит, в России пала немецкая династия? У бывшего царя Николая II всего лишь ¹/₁₂₈ доля русской крови. Автор заметки присоединяется к мнению историков, полагающих, что отцом Павла I был не законный муж императрицы Екатерины II, а русский дворянин Сергей Салтыков. Поэтому в дальнейшем цари обнаруживали физические признаки славянского типа. Хотя, конечно же, вряд ли есть сколько-нибудь существенные физические различия между германцами и славянами.

Не следует придавать серьезного значения малой доли русской крови у царей России. Не в этом дело. Человек — существо не только разумное. Оно становится полноценным только благодаря воспитанию в определенной среде. В зависимости от ее особенностей формируется личность.

По духу своему, по складу характера представители царской фамилии не могли походить на обычных, наиболее распространенных представителей русского народе вовсе не по причинам генетическим. Почти вся российская аристократия, в особенности правящая, образовала особую касту. Таким было наследие феодализма. Непроходимая пропасть отделяла аристократов от так называемого простого народа. Они существовали в разных мирах.

В России, как некогда во Франции, были порушены сословные перегородки. Не от того ли угрожающе зашатались все опоры государства? Слишком долго они стояли. Пожалуй, слишком сильно прогнили. Поэтому крушение царской власти должно было вызвать значительные, колоссальные последствия: смену традиционного общественного уклада, настоящую культурную и — шире — духовную революцию.

Творческие порывы человека не знают пределов. Даже события, происходящие в огромной стране, несоизмеримы с Солнечной системой, не говоря уже о Галактике. Но это никогда не смущало ни поэтов, ни ученых.

Показательна в этом отношении статья в упомянутом журнале «Природа» профессора Сорбонны Виктора Анри «Энергетика жизни».

«С мировой точки зрения, — писал он, — жизнь есть не что иное, как постоянное задержание и накопление химической и лучистой энергии, замедляющее превращение полезной энергии в теплоту и препятствующее рассеиванию последней в мировом пространстве».

Отсюда он делает вывод: «Присутствие живых организмов на Земле удлиняет продолжительность существования мира, так как, если бы не было живых организмов, деградация энергии происходила бы быстрее, Земля скорее бы охлаждалась и мир скорее бы приближался к состоянию окончательного равновесия».

Автор приходит, как он выражается, к универсальному оптимизму: «Существующий мир — лучший из всех возможных». Он так формулирует цель нашей жизни: «Постоянной сознательной работой создавать везде и во всем такие условия жизни, которые содействовали бы максимальной утилизации энергии».

Звучит замечательно! И все-таки возникают смутные сомнения. Так ли все замечательно просто и ясно? По таким ли законам происходят реальные общественные процессы? Или ученые живут в ином, чем простые смертные, интеллектуальном мире? Идет страшная, кровопролитная, разрушительная мировая война. Она уничтожает жизнь, губит миллионы людей, разрушает инженерные сооружения. Неужели ничего лучшего нельзя придумать?

А что происходило тогда в России? Постепенно страна погружалась в хаос. Не означает ли это, что люди идут наперекор космическому процессу, о котором так убедительно писал Анри? Вопрос чрезвычайно важный для осознания общего направления глобальной цивилизации, для нашего времени и ближайшего будущего, ибо на таком пути у человечества дальняя перспектива отсутствует.

…Странные мысли «о вечном» приходят в голову, когда из интеллектуального оазиса, который представляет собой превосходный журнал «Природа» 1917 года, обратишь внимание на реальные события того времени. Революционный переворот вскрывает глубинные пласты общественной жизни, заставляет по-новому осмыслить реальность.

С позиций академической науки можно было сопоставить природные процессы, происходящие на Земле миллиарды лет, создавшие уникальную среду жизни — биосферу, предопределившие появление человека и становление цивилизации, с тем, что создает эта самая техническая цивилизация.

Не без влияния идей В. Анри наши замечательные ученые В.И. Вернадский и А.Е. Ферсман в те же годы стали разрабатывать учение о геологической, изменяющей природу глобальной деятельности человека. Не тогда ли Вернадский проникся идеей о космической роли человечества, создающего на планете область разума, где торжествует научная мысль, переводя биосферу на более высокий уровень организации, совершенства? Через несколько лет на лекциях в Париже он, обсуждая эту проблему с французскими философами Эдуардом Леруа (Ле Руа) и Тейяром де Шарденом, решил назвать эту новую, особую оболочку планеты ноосферой.

Вернадский даже в те тяжелые годы России отрешился от жестокой реальности, отдав предпочтение умозрительной идее. В Гражданскую войну он разрабатывал учение о биосфере. А теперь предположил: техническая цивилизация призвана перестроить область жизни, подняв ее на более высокий уровень организованности, превращая в глобальную сферу господства разума.

Тогда же Ферсман назвал геологическую деятельность человека верным термином техногенез. Ведь глобальные результаты достигаются только с использованием техники. Но и в этом случае он полагал, будто таким образом на планете создается нечто более совершенное, чем биосфера.

Пожалуй, во всем этом проявилось, хотя бы отчасти, влияние революционных общественных событий. Они пробуждали столь же новаторские научные идеи. Правда, они относились в данном случае к идеальной модели общественного развития и находились в разительном противоречии с действительностью.

Через несколько десятилетий выяснилось: техногенез преимущественно разрушает и загрязняет среду жизни (это не голословное утверждение, а вывод на основе фактов, конкретных расчетов). Он создает на Земле не идеальную ноосферу, а реальную техносферу, преобразуя даже человеческую личность. К сожалению, это чрезвычайно важное обстоятельство до сих пор остается вне общественного сознания и не осмыслено как следует мировым научным сообществом.

…Мифы 1917 года наводят нас на мысли актуальные, помогают понять то, что происходит на Земле сейчас. А если вернуться в Россию, взбудораженную Октябрьской революцией, переживавшей не только смуту, но и духовное брожение, интеллектуальный подъем, то отметим еще одно характерное явление того времени: в Москве на заборах появилось поэтическое воззвание Василия Каменского:

О революционном эпосе можно (и хотелось бы) написать солидный трактат. Тема эта чрезвычайно важна для историософии и познания психологии общества. В России 1917 года произошел поистине геологический переворот социальных пластов. Спустя два года Велимир Хлебников выразил это заменой одной буквы:

Произошла смена правящего класса. Дворян сменили Творяне. Для общественной системы эта катастрофа не могла произойти без колоссальных потрясений. Хотя немало дворян признало советскую власть и даже служило в Красной армии, большинство попыталось ниспровергнуть «творян». Чем это кончилось, известно.

Победу пролетариата наиболее талантливо восславил Владимир Маяковский. К юбилею Октябрьской революции в Коммунальном театре музыкальной драмы знаменитым режиссером Всеволодом Мейерхольдом была поставлена его пьеса в стихах «Мистерия Буфф». На афише было изображено полушарие Земли с Евразией, Африкой и Австралией с перечеркнутой надписью «Старый Свет».

Представление имело глобальный охват с библейскими образами и революционным содержанием. Место действия указано просто: «Вся вселенная», с уточнением: Ковчег, Ад, Рай, Страна обломков и Земля обетованная. Среди действующих — семь пар Чистых и семь пар Нечистых, Молот, Серп, Машины, Поезда, Хлеб, Соль, Сахар… Как тут не вспомнить «Синюю птицу» Мориса Метерлинка. Но символизм Маяковского футуристический.

Один из семи пар Нечистых в прологе поясняет:

Развертывается действие в мифологическом пространстве с участием мифических персонажей. Это позволяет автору обобщенно показать социальные отношения и события, происходящие в обществе.

В ковчеге, спасаясь от потопа, «чистые» выбрали помазанником божьим Негуса, но он слопал все припасы. За это его свергли с ковчега и объявили республику. Но «нечистым» не стало от этого легче. Рудокоп недоумевает:

Ему отвечает сытый Француз, ковыряясь в зубах:

После скитаний по Аду и Раю Нечистые достигают Земли обетованной — той, где можно трудиться на себя, а не на Чистых. В завершение спектакля они поют гимн освобожденному человечеству на мотив партийного гимна «Интернационал»:

Таков революционный запев. Первый вариант пьесы был написан в 1918 году и обработан для постановки в 1920-м. После оптимистической поэмы «Хорошо!» (1927) последовала «феерическая комедия», которую точнее было бы назвать сатирической, — «Клоп» (1929) и, наконец, «Баня» — в год самоубийства автора (1930).

Причину своего преждевременного ухода из жизни поэт объяснил как будто исчерпывающе: «Любовная лодка разбилась о быт». Однако остается ощущение, что дело не только в этом: Он не был однолюбом (если не считать постоянную страсть-привязанность к Лиле Брик). В его отношении к окружающему стал намечаться душевный надлом. Это заметно по его последним пьесам.

В «Клопе» бывший пролетарий Присыпкин, став «гегемоном», превращается в пошлого хама, жадного до материальных благ мещанина. Обуржуазился! Из-за несчастного случая он оставался замороженным в погребе 50 лет и был оживлен. По мысли автора, в 1979 году два пришельца из прошлого — «Клопус нормалис» и «Обывателиус вульгарис» — видятся людям будущего доисторическими животными. Человекоподобное существо особенно страшно и опасно, ибо приспосабливается к любой обстановке, прикидываясь писателем, политиком и т.д. Оно курит, пьянствует, плюется и непристойно выражается.

…Мне довелось видеть в Театре сатиры постановку «Клопа» примерно в то, указанное автором время, когда и происходит оживление Присыпкина. В конце представления актер, игравший его, обратился в зал: «Граждане! Братцы! Свои! Родные! Откуда? Сколько вас?! Когда же вас всех разморозили? Что ж я один в клетке? Родимые, пожалте ко мне!…»

Звучало это символично. «Обывателиус вульгарис», духовный буржуа, которого Мережковский назвал Грядущим Хамом, расплодился в нашей стране. Его материальные потребности выросли непотребно. Он готов был порушить систему коллективизма ради индивидуальных благ капитализма, который представлялся этим людям (не только служащим, интеллектуалам, но и рабочим) царством «среднего класса» с коттеджами, личными автомобилями и прочими радостями не бытия, но — быта.

«Баня» Маяковского — сатирическая драма. Главный герой — товарищ Победоносиков, главный начальник по управлению согласованием, Главначпупс. Это тип номенклатурного деятеля из породы все того же «Обывателиус вульгарис». Вновь происходит фантастическое перемещение во времени. Является из коммунистического будущего — 2030 года — Фосфорическая женщина.

Приветствуя изобретение машины времени, Победоносиков восхищается ее великолепными возможностями сокращать рабочее время и растягивать отпуск, а вместо получения жалованья раз в месяц можно получать его за месяц каждый день. (Разве не такая мечта вдохновляет обывателя всех времен и народов: получать как можно больше денег за наименьший труд.)

Для подобных «деятелей», утверждает автор, путь в будущее закрыт. Фосфорическая женщина, отправляясь в XXI век, объясняет:

«Товарищи!… Будущее примет всех, у кого найдется хотя бы одна черта, роднящая с коллективом коммуны, — радость работать, жажда жертвовать, неутомимость изобретать, выгода отдавать, гордость человечностью. Удесятерим и продолжим пятилетние шаги. Держитесь массой, крепче, ближе друг к другу. Летящее время сметет и срежет балласт, отягченный хламом, балласт опустошенных неверием».

Так Маяковский в своем творчестве прошел путь от революционного эпоса к мифологии будущего. Он приветствовал 1917 год как великий духовный переворот, очищающий души от скверны, творящий новую человеческую личность. Но с годами убеждался: прежние иллюзии все более отдаляются от реальности.

Вспоминается эпизод из «Мастера и Маргариты» Михаила Булгакова. На сеансе магии Воланд, оглядывая московских социалистических горожан, задумчиво произносит: «Ну что же… они — люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… В общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»

Да, еще после 1905 года благодаря либеральным реформам, а также индустриализации в крупные города хлынули массы людей из провинции, поселков, деревень. С улучшением жизни росли и материальные потребности. Ориентиром для большинства стал средний горожанин, мещанин.

При НЭПе процесс этот расцвел пышным цветом, затем несколько подувял, но и при социалистическом строительстве не остановился. Появилась новая разновидность «Обывателиус вульгарис» — совслужащий (советский служащий). И уже примерно через 6 лет после революции Маяковский написал «О дряни»:

Поэт оговорился, что имеет в виду не просто горожанина, а тех, кто «засели во все учреждения», «свили уютные кабинеты и спаленки». На них даже портрет Маркса глядит с отвращением:

Вскоре Маяковский испытал дальнейшее разочарование:

Уже не народ — народец, и даже не дрянь — дрянцо. Миф о вселенской революции духа подобно любовной лодке разбился о риф быта.

Слишком большие надежды возлагали молодые романтические натуры на быстрое обновление внешнего и внутреннего мира людей после революционного переворота. А социальная катастрофа, как выяснилось, подобна таранной волне цунами. Она оставила после себя разрушения, разруху, измученное поредевшее население. Многое, прежде устоявшееся, пришлось отстраивать заново.

Начало 1930-х годов, как предчувствовал Маяковский, вызвало кризис не только в сельском хозяйстве, которое требовалось срочно, со все той же революционной катастрофической быстротой перестраивать на индустриальный лад. Затем над страной нависла угроза нового социального переворота: заявили о себе набравшие силу и власть «победоносиковы». Их устраивал лозунг, предложенный Н.И. Бухариным: «Обогащайтесь!»

Но через новые испытания, через две волны террора, когда вторая смела тех, кто вызвал первую, страна вновь возродилась, окрепла, превратилась в сверхдержаву. И помог в этом, как мне кажется, новый миф: о великом русском народе.

Существует политология. Как следует из названия — наука о политике, то есть сумма соответствующих знаний на основе фактов и логики.

Если исходить из такой предпосылки, политическое пространство уподобляется шахматной доске, где действуют фигуры разного достоинства. Такое понимание стало преобладающим во второй половине XX века. Недаром антисоветчик и русофоб Збигнев Бжезинский, советник правителей США, назвал одну из своих книг «Большая шахматная доска».

Странным образом популярность политологии совпала с прискорбным обмельчанием ведущих политических деятелей почти всех ведущих мировых держав. И не только нескольких конкретных личностей, но и целого сонма их помощников и советников. Почему так получилось? Выскажу несколько соображений, имеющих отношение к теме данной книги.

Напомню стихотворение Валерия Брюсова, обращенное к юному поэту:

Эти заветы в значительной степени относятся к искусству политики. Сочувствие действительно может сильно повредить политическому деятелю. Слишком часто ему приходится быть беспощадным. Правда, непомерный эгоизм характерен лишь для некоторой части политиков — почти исключительно буржуазного толка или соответствующей идеологии. Они, обуреваемые честолюбием, порой способны на грандиозные авантюры подобно Наполеону Бонапарту.

Другую часть представляют политики, беззаветно преданные идее. Это служение для них сродни религиозному подвигу. Так религиозные средневековые фанатики Западной Европы могли сжигать на кострах сотни тысяч людей да и сами готовы были отдать свои жизни во имя веры. Идейные политики обычно беспощадны и тоталитарны. Их обобщенный образ — Великий Инквизитор — раскрыт Достоевским в романе «Братья Карамазовы».

Политика, рассматриваемая как проявление научной мысли, имеет в виду только одну и, пожалуй, не главную сторону дела. Не случайно выдающиеся политики ею не занимались в таком аспекте. Для них первостепенное значение имеет не анализ предыдущих политических событий, а выработка стратегии и тактики в конкретном месте и в данный, неповторимый период времени.

Можно возразить: разве не следует тщательно анализировать уроки прошлого? Профессиональный шахматист в отличие от любителя запоминает огромное количество дебютов, миттельшпилей и эндшпилей, выбирая наилучшее продолжение той позиции, которая сложилась на доске. Во многом этим и определяется его успех. Разве не так?

Да, в игре, к тому же достаточно примитивной и в значительной степени механистичной (недаром ее быстро и успешно освоили компьютерные программы), подобный анализ может играть решающую роль. В жизни все происходит иначе.

Политическая ситуация в мире и в какой-либо стране может повторяться в отличие от шахматной партии только в самых общих чертах. Для философского осмысления исторического процесса черты сходства имеют существенное значение. Но для принятия конкретных решений такие сопоставления могут оказаться не только бесполезными, но и вредными.

Политический деятель должен оценивать ту или иную ситуацию не только в общих чертах, но и в деталях, да еще с учетом конкретных «игроков» — союзников и соперников. Это напоминает динамичные спортивные командные состязания типа футбола или более интеллектуального баскетбола, где сложные решения приходится принимать при острейшем дефиците времени.

Недостаточно искушенный или не слишком сообразительный политик склонен действовать по шаблону, полагаясь на мнения советников. При этом оцениваются только ближайшие последствия данных решений. Стремление достичь ближайших результатов — особенность политиков нашего времени и вообще стран буржуазной демократии.

Великий государственный деятель порой вынужден пренебрегать ближайшими целями, допуская тактические промахи. Он озабочен не только решением текущих проблем, но и стремится реализовать стратегические планы, рассчитанные на годы и десятилетия вперед. В этом отношении монархическое правление при феодальном или социалистическом (народно-демократическом) строе имеет явные преимущества.

Не имея твердых дальних ориентиров, политические лидеры постоянно заводят свои народы в тупик, болото или смертельно опасные провалы. И когда любители ближайших выгод восторгаются крушением «коммунистической утопии», это не только подло, но и глупо. Ведь и Полярная звезда недостижима, однако она остается надежным ориентиром.

Ну а каким образом подобные общие рассуждения соотносятся с темами данной книги?

У нас речь идет о мифологических версиях исторического процесса. А это уже само по себе связано с эстетикой, чувством прекрасного.

Что же такого эстетического, прекрасного в политике? Ее принято называть грязным ремеслом, искусством обманывать противников и даже партнеров, а также обольщать сторонников, наивных граждан.

Да, преобладают политики-демагоги. Но даже в этом нечистом деле они используют не только риторические приемы, но и художественные образы, способные поразить, привести в восторг слушателя. Едва ли не все мифы революционного времени и классовой борьбы созданы такими политиками или их популяризаторами.

Революционный порыв требует идейной «подпитки». Громкие лозунги, грандиозные мифологические образы заставляют сильнее биться сердца, воодушевляют на подвиги. Они не обращены к холодному рассудку и под его пристальным взглядом тускнеют и гаснут. Героическим периодам революций требуются эпические образы. Полвека назад раздавалось гордое: «Широка страна моя родная». Теперь скромненько выпевают: «Маленькая моя страна». Какое время — такие песни.

На примере трагичной судьбы Ленина можно видеть, как деградирует политический деятель под ударами тяжелого заболевания нервной системы. Оно сузило политический диапазон, ослабило способность оценивать текущую ситуацию в контексте не только ближайшего, но и отдаленного будущего, подвигло на простейшие решения и советы.

Исступленно, другого слова не нахожу, выступал Ильич против русского великодержавного шовинизма, обвиняя в нем двух грузин (Сталина и Орджоникидзе) и одного поляка (Дзержинского). Почему бы тогда не привести хотя бы парочку русских фамилий? Получается, что данный порок не характерен именно для русских!

Вопрос даже не в самой идее. Возможно, у Ленина сложилось такое субъективное, личное мнение. Но он даже не заметил, насколько нелогичны его доводы. Выходило, что он выступал не за равноправие наций, а за расширение прав национальных меньшинств. Но тогда о какой народной демократии может идти речь, если у представителей преобладающей нации прав и привилегий меньше, чем у нацменов?

К чему это приводит в перспективе, видно на примере хрущевской реабилитации «репрессированных народов». Казалось бы, дальновидному политику следовало подчеркнуть справедливость таких репрессий как ответ на пособничество фашистам и массовые убийства многими представителями этих народов во время Великой Отечественной войны не только коммунистов, но и вообще русских. Но ради сиюминутных политических целей Хрущев представил эту высылку чудовищной и преступной акцией Сталина (можно было бы это считать проявлением великодержавного шовинизма!).

Что вышло в результате того, что на Северном Кавказе некоторые из «обиженных» нацменьшинств получили дополнительные права? Уже при советской власти на этих территориях начался, по существу, геноцид русского народа: не караемые грабежи, изнасилования, убийства.

Сошлюсь на достаточно характерный случай. У моего знакомого, доктора геолого-минералогических наук И.В. Крутя четверть века назад пропали в горах Северного Кавказа молодые сын и сноха. Они ушли в туристический поход и не вернулись. Местная милиция безмолвствовала. На поиски отправилась мать пропавшего с московской группой. Они обнаружили в заброшенных загонах для скота двух полумертвых русских, которых использовали в качестве рабов, а потом бросили, а также несколько трупов. Тех, кого искали, найти не удалось.

Порой слышишь, будто «репрессированные народы» претерпели страшные мучения и были поставлены на грань вымирания. Однако все было наоборот. Если бы из их числа были отобраны те многие, кто активно сотрудничал с врагами и совершал преступления во время войны, то почти все мужчины оказались бы в лагерях. И тогда бы эти народы вымерли. А вышло так, что за период войны количество белорусов, которые сражались с оккупантами, уменьшилось почти втрое, а число ингушей и чеченцев увеличилось. Кто же пострадал?!

Надо ли напоминать, что результатом хрущевского поощрения нацменьшинств стали в конечном итоге и отчленение Крыма от России, и распад СССР, и чеченский кровавый конфликт?

Может показаться странным, что Ленин — гениальный политик — оказался столь недальновиден. Вновь сошлюсь на его болезнь. Он исходил, возможно, из того, что в Гражданской войне белогвардейцы и украинские националисты потерпели поражение в значительной мере потому, что их шовинистические лозунги вызывали неприязнь, а то и ненависть к ним представителей малых народов, главным образом евреев.

Но ситуация в корне изменилась в период мирного строительства великой многонациональной державы. Теперь националисты, в частности грузинские и украинские, прибалтийские и северокавказские, препятствовали укреплению страны, расшатывали ее устои. Сталин был искуснейшим политиком, а потому создавал миф о великом русском народе.

Почему миф? Хотя бы потому, что любой народ, кроме самого малочисленного и достаточно изолированного, не составляет единого целого. Он состоит не только из разнообразнейших личностей, но и делится на группы, социальные слои, классы. (Как марксист Сталин должен был это не только понимать, но и всячески подчеркивать.) В любом народе есть достойнейшие люди, а есть и подонки.

Представители русского народа внесли значительный вклад во все области культуры; среди величайших писателей мира — Толстой и Достоевский, среди величайших ученых — Ломоносов, Менделеев, Вернадский. Но если подсчитать число выдающихся деятелей на общее количество того или иного народа, то русские окажутся далеко не на первом месте. Когда-то один мой знакомый говорил, что он с товарищами провел такого рода подсчет простейшим способом: по именам, упомянутым в энциклопедии. И оказалось, что на первом месте… нет, не догадаетесь: норвежцы. На втором — армяне, а на третьем — евреи. Почему такое распределение? По критерию демографическому: преимущество получили малочисленные народы.

В принципе национальная принадлежность для выдающихся людей (и для преступников) не имеет существенного значения. Приобщение к той или иной культуре начинается с детства. При прочих равных условиях не имеет значения ни «родовитость», ни национальность. Едва ли не главное — увлеченность профессией, энтузиазм, упорство, стремление к совершенству… Все это — качества личности, а не какого-нибудь народа. Великими представителями русской культуры были француз Брюллов, армянин Айвазовский, еврей Левитан, украинцы Гоголь и Вернадский, немцы Бэр и Ферсман, грузин Джугашвили и многие другие.

Искусство политики создало миф о великом русском народе (было бы верно — о великой русской культуре). В СССР он получил широкое распространение в эпоху Сталина. До него был интернационалист Ленин, а еще раньше — представители социальных групп, которых принято противопоставлять «простому народу».

Американский политолог Р. Тагер писал, что в 1937 году в СССР был собран небывалый урожай, а в деревне установилась «атмосфера умиротворенности». «Для верхнего же и среднего слоев городского населения наступила пора страшных страданий. Аресты приняли характер эпидемии», что этот политолог расценил как «величайшее преступление XX века».

Приведя эти высказывания, В.В. Кожинов отметил: «В 1918—1922 годах в России погибло примерно в 30 раз больше людей, чем в 1936—1938-м, а в 1929—1933-м — в 10 раз больше… Так что слово "величайшее" едва ли хоть сколько-нибудь уместно… Если бы Р. Тагер придерживался "прокоммунистических" взглядов, его формулировка ("величайшее преступление!") была бы вполне понятной».

Дело вот в чем. В период, как теперь принято говорить, «большого террора» 1936—1938 годов, пострадали главным образом большевики-интернационалисты, причем в наибольшей степени — высокопоставленные, поднявшиеся на высокие посты еще во времена Ленина (Зиновьев, Бухарин, Каменев, Радек, Тухачевский, Якир, Гамарник и многие другие). Почему так произошло? По мнению Тагера, Сталин «предусматривал возникновение великого и могучего советского русского государства».

Американскому политологу это не нравится. Он переживает не за колоссальные потери народов России в Гражданской войне, а за небольшие в сравнении с ними (в масштабах страны) репрессии против убежденных революционеров, многие из которых поддерживали идею Троцкого о мировой революции, даже пытались разжигать ее, в частности, в США. Конечно, от 106 до 185 тысяч политических заключенных в эти годы и около 20 тысяч расстрелянных — цифры значительные. Но ведь в Гражданскую войну погибло около 20 миллионов мирных жителей!

Очень характерно, что представитель «демократической» державы с презрением относится к народным массам, зато переживает беды политической «элиты», даже не разделяя ее убеждений. (Как-то невольно вспоминаешь, что не только у Колчака, но и у Троцкого были в США влиятельные и богатые покровители.)

Не случайно миф о великом русском народе появился именно в то время, которое «демократы» и антисоветчики (что часто одно и то же) называют периодом «большого террора». Тогда наша страна достигла замечательных успехов не только в сельском хозяйстве, но и в промышленности, культуре (вспомним хотя бы патриотический фильм «Александр Невский»), технике, в освоении Северного морского пути, перелетах через Северный полюс в Америку. СССР в полный голос заявил о себе как о великой мировой державе.

Во время революционного брожения, когда требовалось разрушать прежнюю государственную систему и традиционную организацию общества, официально провозглашался миф об интернациональном единстве пролетариата всех стран и мировой революции. Для строительства первой и единственной в мире социалистической державы нужен был новый миф: о великом русском народе, ибо именно на его плечи легли главные тяготы восстановления и развития народного хозяйства, да еще в преддверии войны с фашистской Германией.

Характерен эпизод с постановкой глумливой комической оперы «Богатыри» осенью 1936 года. В постановлении о ней говорилось: «Спектакль… а) является попыткой возвеличивания разбойников Киевской Руси как положительный революционный элемент, что противоречит истории… б) огульно чернит богатырей русского былинного эпоса, в то время как главнейшие из богатырей являются… носителями героических черт русского народа; в) дает антиисторическое издевательское изображение Крещения Руси, являвшегося в действительности положительным этапом в истории русского народа».

Судя по стилю, писал или серьезно редактировал текст Сталин. А впервые оперу поставили в 1932 году, и рецензии на нее были хвалебные. Вряд ли за этот срок у Сталина каким-то коренным образом изменились представления о Киевской Руси и былинных богатырях. Просто прежде он опасался высказываться откровенно, возвеличивая «царское прошлое», Крещение Руси и русских былинных богатырей. Тут бы и вспомнили, пожалуй, обвинение Ленина в великодержавном русском национализме. Но в 1936 году это уже было бы слишком опасно.

Эпос о богатырях земли Русской был предтечей мифа о великом русском народе. С научной точки зрения миф подобно героическому эпосу не отражает реальности. Однако политика — больше чем наука или практическая деятельность. Она включает элементы искусства, эстетики, позволяя тем самым воздействовать не только на рассудок, но и на эмоции людей. Это чрезвычайно важно, в особенности в те времена, когда от них требуется самоотверженный труд или мужество в смертельном бою. Надо верить в собственные силы и в своего руководителя, верить в свой народ и гордиться Отечеством.

Книгу «Психология социализма» (перевод с французского, автор Густав Лебон или Ле Бон, 1908 г.) я впервые прочел полвека назад. Она произвела на меня сильное впечатление. Многие предположения автора подтвердились революциями 1917 года в России. Это был, что называется, чистый эксперимент.

В этом отношении теория марксизма-ленинизма, основанная преимущественно на законах политэкономии капитализма, выглядела менее убедительной. Мучительный переход к социализму завершился у нас только в конце 1930-х годов. А по мысли Ленина, более прогрессивная, чем капитализм, общественная система должна была бы победить быстро и сразу же показать свое превосходство.

Фундаментальная ошибка марксистско-ленинской теории в том, что она утверждает веру во всеобщий прогресс. В физике такая концепция выражается предельно просто — «стрелой времени», имеющей единственное направление. А у любого реального объекта, включая социальный, свой, собственный масштаб времени, а направление процессов (что можно толковать как направление времени) меняется порой на противоположное, когда развитие сменяется деградацией.

Всеобщего прогресса нет, если не считать развития техники, хотя и оно с экологической точки зрения приносит возрастающий вред окружающей природе, а значит, в глобальном масштабе биосферы это — регресс. И человеческая личность при этом деградирует.

Лебон попытался осмыслить идеи социализма с точки зрения психологии масс. Не со всеми его мыслями можно согласиться (его буржуазные предпочтения слишком очевидны и отчасти иллюзорны). Но все-таки учитывать их полезно для понимания законов жизни общественных организмов.

«Логика и разум никогда не были настоящими руководителями народов. Неразумное всегда составляло один из самых могучих двигателей человечества», — утверждал Лебон. И пояснял: массы людей увлекают на революционные преобразования не научные строгие теории, а надежда и вера. «Благодаря его обещаниям возрождения, благодаря надежде, зажигаемой им у всех обездоленных, социализм начинает представлять собою гораздо более религиозное верование, чем доктрину».

Тут присутствует фигура умолчания. Следовало бы признать, что таким же верованием являются утверждения о благе, пользе для общества частной собственности на средства производства, конкуренции, существования богачей. Поклонение богу-богатству — более пошлая и подлая религия, чем социалистические иллюзии о свободе, равенстве и братстве.

Про обездоленных Лебон упоминает так, словно это какая-то низшая каста, изначально обреченная на прозябание. Но разве несметные богатства миллионеров и миллиардеров заработаны непосильным трудом или великими интеллектуальными свершениями? Они обогатились именно за счет обездоленных, обманутых, эксплуатируемых. И в этом — правда и привлекательность для народных масс идей социализма.

Лебон утверждает, по сути, повторяя мысли Льва Толстого: «Силы, создаваемые нашими бессознательными стремлениями, всегда непреодолимы. Разум не знает их, а если бы и знал, то ничего не мог бы сделать против них. А между тем эти темные и верховные,силы и являются настоящими двигателями истории».

Ну, а разве стремление к справедливости не относится к таким силам? Ведь речь идет не о всеобщей «уравниловке»; достаточно ограничить чрезмерное богатство одних — причем далеко не лучших представителей человечества — ради удовлетворения хотя бы минимальных нужд обездоленных.

Интересен прогноз Лебона: «За социальным разложением, порожденным торжеством социализма, неизбежно последовала бы ужасная анархия и общее разорение. И тогда скоро появится Марий, Сулла, Наполеон… который водворит мир посредством железного режима, установленного вслед за основательным массовым истреблением людей, что не помешает ему, как не раз то было в истории, быть встреченным радостными криками в качестве избавителя. Впрочем, он и будет таким в действительности…» И, наконец, как бы его завет своему правительству: «Социализм должен быть где-нибудь испытан, ибо только такой опыт исцелит народы от их химер, и наши усилия должны быть направлены к тому, чтобы этот опыт был произведен за пределами нашего отечества».

У Лебона был достаточно серьезный изъян в знаниях экономики и социологии. К тому же он был буржуа, хотя и интеллигентным, боявшимся (и справедливо) народных масс. Но его мнение в определенной степени справедливо.

Вопрос лишь в том, каким людям при капитализме и при социализме принадлежит власть, кто и с какими целями распоряжается национальными богатствами. Тут можно вспомнить замечание крупного испанского мыслителя Хосе Ортега-и-Гассета (1930 год):

«Особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее [власть. — Р.Б.] и навязывают ее всем и всюду… Мир обычно был неоднородным единством массы и независимых меньшинств. Сегодня весь мир становится массой». По его словам, отличительные черты массового человека: «беспрепятственный рост жизненных запросов» и «неблагодарность ко всему, что сумело облегчить ему жизнь». Надо лишь уточнить: запросы эти сугубо материальные, а неблагодарность распространяется и на людей, и на прошлое своей родины.

В конце XIX века Лебон достаточно благосклонно смотрел на «массового человека». Он не без основания утверждал: «Толпа редко подчиняется эгоистическим побуждениям, а чаще всего повинуется интересам общественным и бескорыстным». Это подтверждают события революций 1917 года, когда речи ораторов пробуждали энтузиазм толпы. Но почему же стали происходить изменения в психологии масс и возобладали эгоистические побуждения?

Ортега-и-Гассет в 1939 году сделал вывод: вера в науку превратилась в догму; это тормозит ее развитие, а также делает общественное мнение однообразным. «Иметь действительно собственное, расходящееся с общепринятым мнение, — писал он, — не так легко, как может показаться на первый взгляд». Социальные догмы «являются могучей, суровой и грубой реальностью». Добавим: они научно не обоснованы, а потому имеют признаки мифологии, основанной на вере. А распространять и укоренять ее в сознании людей в техническую эпоху не представляет большого труда, если используются СМРАП и психотехнологии.

Как мудро заметил семнадцать столетий назад святой Августин, «вера в авторитет весьма сокращает дело и не требует большого труда» — она необходима «для пользы простейших… более тупоумных или занятых житейскими заботами»; «если они ленивы или привязаны к иным занятиям, пусть они верят». Все это относится не только к вере в религиозные догмы, но и к вере в науку, а также в социально-политические мифы, навязываемые существующей властью.

«Человеческое ускользает от физико-математического разума подобно воде, вытекающей из решета», — утверждал Ортега-и-Гассет. В.И. Вернадский предполагал, что во второй половине XX века восторжествует иное мировоззрение, основанное на учении о биосфере. Этого не произошло. Когда высшей ценностью признаются доход, частная собственность на средства производства, материальная выгода, конкуренция и прочие признаки капитализма, именно такую общественную систему восхваляют СМРАП на средства власть имущих и капиталы.

Недавно умерший крупный американский историк, экономист и социолог Артур М. Шлезингер (миллионер) писал: «Миф о том, что своим развитием Америка обязана неограниченной свободе частного предпринимательства, оказался на редкость живучим. Этот миф одновременно и льстит самолюбию бизнесменов, и служит их интересам. Он оставался главным символом делового мира, лейтмотивом пропаганды монополий». И еще: «Механизм саморегулирования рыночного хозяйства если и существует, обходится слишком дорого и в экономическом, и в политическом, и в социальном плане». Он привел конкретные примеры, подтверждающие данные тезисы.

Народы СССР смогли на собственном примере убедиться в том, насколько лживы мифы о благах капитализма. Даже такой «реформатор», разрушитель социалистической экономики, как Егор Гайдар, был вынужден признать: «Несомненная правда, что большинство стран с рыночной, капиталистической экономикой пребывает в жалком состоянии застойной бедности. Они куда беднее, чем Россия, вступающая на рыночный путь». Теперь на этом пути наша страна обрела состояние застойной бедности.

Но ведь и миф о благах социализма оказался несостоятельным. Он вдохновлял революционеров еще со времен социализма утопического. Правда, благодаря ему возникли могучая мировая держава — СССР и ряд стран народной демократии, включая великий Китай. Но почему же социализм в СССР потерпел сокрушительное поражение?

На этот вопрос, завершающий нашу тему мифов 1917 года, мы постараемся найти ответ в конце книги. А пока признаем, что главные события мировой истории XX века вдохновлялись мифологией не только социально-политической, имеющей псевдонаучную основу, но и более древней. Скажем, в фашистской Германии возродились мрачные и жестокие нордические легенды, а также бредовые идеи об избранной расе и сверхчеловеке.

«В сравнении с пышностью и бодрым оптимизмом коммунистического мифа, — писал этнограф и философ Мирча Элиаде в 1959 году, — мифология, проповедуемая национал-социалистами, кажется странно несостоятельной», ибо она предполагает гибель богов в последней битве и конец света. Но, несмотря на это, народные массы в Германии приняли такую идеологию и миллионы фашистских солдат погибли во имя таких иллюзий. По мнению Элиаде, «миф является неотъемлемой частью человеческого состояния и отражает беспокойство человека, живущего во времени».

Дело, пожалуй, не во времени как таковом: оно является символом любых изменений, самой жизни (смерть — переход в вечность). Человека беспокоит будущее, он ищет духовную опору для оправдания своего пребывания в этом мире и своей деятельности.

Современные исследователи предпочитают говорить о политических псевдомифах. Но это, пожалуй, излишнее усложнение. Миф сам по себе есть псевдореальность. Велимир Хлебников писал:

В зыбком зеркале нашего сознания реальность отражается более или менее искаженно, порой причудливо. Человек убежден, что видит и понимает все самостоятельно, по собственному разумению. Однако любого из нас формирует окружающая духовная среда, где мифам с древнейших времен уготовано почетное место.

Рассуждая о мифологии российских революций 1917 года, не надо воспринимать ее анализ как развенчание мнимых идей, которыми руководствовались и те, кто мечтал о социализме-коммунизме, и непримиримые их противники, убежденные в святости царской власти или величии бога — богатства.

«Борясь с псевдомифами, — пишет немецкий философ Курт Хюбнер, — не следует забывать, что существуют также подлинные мифы, которые все еще образуют одно из оснований современных национальных государств и соответствуют самым глубинным человеческим чувствам. До сих пор неясно, как можно от них полностью отказаться, не разрушая современного политического ландшафта».

Как показывает история падения Российской империи, а также ее преемника Советского Союза, крушение социально-политических мифов вызывает смуту в обществе, потерю нравственных ориентиров и разложение.

В таком случае, для современной капиталистической, буржуазно-демократической Российской Федерации следует укоренять миф о ценности современного строя, дабы внушать населению веру в будущее, оптимизм и желание активно участвовать в подъеме народного… простите, частнособственнического хозяйства.

Увы, мифология максимальной частной собственности, дарующей человеку счастье, не только пошла и недостойна полноценной личности, но и лжива. Даже если предположить, что материальными благами капитализма будут обладать все жители данной страны, этот сытный, бездумный и бескрылый земной рай сможет вдохновить лишь самые примитивные натуры духовных буржуа. Разве таким должен быть смысл человеческого бытия?!

В современной Норвегии установлена система, можно сказать, капиталистического социализма. Здесь почти все жители материально обеспечены. Стали они от этого счастливей, чем в те сравнительно недавние времена, когда у них были выдающиеся ученые, писатели, композиторы, географы-путешественники? Сомневаюсь.

Да бог с ними, не знакомыми мне норвежцами. Я вспоминаю образ русского человека Счастливцева (пьеса А.Н. Островского «Лес»). Этот бродячий, полуголодный артист как-то остался погостить у своей сестры, богатой помещицы. Полная вроде бы благодать! А тут мысль: «А не удавиться ли мне?» И вот избавляясь от этого искушения, ушел он из этого «земного рая».

Правда, мне могут сказать: этот несчастный Счастливцев, так же, как вы, — старый русский. Пришло время новых русских (к ним относятся и представители иных национальностей). Они вписались в нынешнюю реальность, умеют пользоваться радостями жизни…

Вот еще один миф, творящий техногенного человека — потребление, предельно приспособленного к техносфере. Он — поистине космический паразит, червь, разъедающий и отравляющий биосферу, область жизни на Земле. И это не миф, а реальность, подтверждаемая неопровержимыми фактами.

Начиная с древнейших времен мифология имела целью духовно возвысить человека пробуждать в нем добрые и героические чувства. Такова и революционная мифология, хотя она слишком часто оборачивалась трагедией. Однако героическая трагедия не унижает человеческого достоинства в отличие от пошлого прозябания.

Этот миф, популярный в антисоветских кругах во время Гражданской войны, вновь возродился 20 лет тому назад. В последние годы торжественно перезахоронили в Донском монастыре прах белогвардейских генералов А.И. Деникина и В.О. Каппеля.

Почему — миф? Разве не белогвардейцы сражались с красноармейцами? Вот и у М.А. Булгакова роман, изданный при советской власти, так и называется — «Белая гвардия». Уж он-то знал, о чем писал: сам некоторое время служил в этих частях.

Обратимся к Большому энциклопедическому словарю:

«Белая гвардия — неофициальное наименование русских военных формирований, боровшихся в годы Гражданской войны против советской власти. Происхождение термина связано с традиционной символикой белого цвета как цвета сторонников законного правопорядка. Основа Белой гвардии — офицерство бывшей царской армии…»

Эти формирования появились в конце 1917 года на юге Европейской России под названием Добровольческой армии (вскоре она перешла к принципу мобилизации). Но почему же все-таки офицеры и генералы, поднявшие мятеж против советской власти — на то время единственной и в определенной степени законной, — восстав против нее, назвали себя белыми?

На этот вопрос многие ответят без сомнений: они хотели восстановить монархию, единственно законную власть в Российской империи. Но это, конечно же, заблуждение. Монархисты среди белых были, но в небольшом количестве и, можно сказать, подпольно. Ибо сражаться им приходилось за буржуазную демократию западного образца, да еще при помощи и под присмотром капиталистических стран: Франции, Англии, США.

Как это ни покажется странным, но большинство офицеров и генералов, имевших монархические убеждения, оказались на стороне Красной армии!

Временное правительство произвело чистку в армии, выведя в отставку (некоторые ушли добровольно) из командного состава тех, кого считали убежденными монархистами. Некоторых из них расстреляли анархически настроенные солдаты. Остались только избранные Советами солдатских депутатов.

Например, генерал-лейтенант Генштаба М.Д. Бонч-Бруевич, близко знавший царскую семью, в Первую мировую войну занимал высокие командные посты в действующей армии. Вот как вспоминал он свои чувства в середине февраля 1918 года, после встречи с Лениным и своего согласия служить советской власти:

«А кто ты, в конце концов, уважаемый генерал, вернее, бывший генерал, Бонч-Бруевич? "Слуга двух господ", ловкий приспособленец, готовый ладить с любой властью, или человек каких-то принципов, убеждений, способный по-настоящему их отстаивать?

Тотчас же со всей внутренней честностью я признался себе, что судьба нового, Советского правительства волнует меня до глубины души, что никакого интереса давно не вызывает во мне участь Николая II и его семьи, находящихся в тобольской ссылке, что моя судьба навсегда связана с той новой жизнью, которая рождалась на моих глазах и при моем участии в таких неизбежных и жестоких муках».

В то время не было никакой гарантии, что большевики удержатся у власти. Зато стало ясно, что Ленин никакой не немецкий шпион: он собирал все имеющиеся в его распоряжении силы, чтобы остановить немецкое наступление на Петроград. Это отрезвило многих военных специалистов, которые привыкли подозревать «вождя социалистической революции» в тайном сговоре с врагами России (живуч был миф о Ленине-шпионе!).

По словам М.Д. Бонч-Бруевича, «разочарование в династии пришло не сразу. Трусливое отречение Николая II от престола было последней каплей, переполнившей чашу моего терпения. Ходынка, позорно проигранная Русско-японская война, пятый год, дворцовая камарилья и распутинщина — все это наконец избавило меня от наивной веры в царя, которую вбивали с детства.

Режим Керенского с его безудержной говорильней показался мне каким-то ненастоящим. Пойти к белым я не мог: все во мне восставало против карьеризма и беспринципности таких моих однокашников, как генералы Краснов, Корнилов, Деникин и прочие.

Остались только большевики…»

Возможно, он преувеличил степень карьеризма и беспринципности упомянутых генералов (добавить можно и адмирала Колчака). Но факт остается фактом: они поднялись черед две-три ступеньки в карьере именно благодаря буржуазно-демократическому Временному правительству, «обскакав» монархистов. Скорее всего, сначала они выступили против большевиков, считая их узурпаторами, незаконно присвоившими власть. Но вскоре убедились: без помощи Запада и США их положение безнадежно. Они вынуждены были пойти на сотрудничество с ними, сознавая, что в определенной степени предают интересы независимой России.

Михаил Бонч-Бруевич пояснял: «Огромную роль в ломке моего мировоззрения сыграла Первая мировая война с ее бестолочью, с бездарностью Верховного командования, с коварством союзников и бесцеремонным хозяйничаньем вражеской разведки в наших высших штабах и даже во дворце самого Николая II». Подобно многим другим генералам и офицерам — из наиболее образованных — он понимал, насколько опасно для России подпасть под власть западных союзников, неизменной целью которых было ослабление и ограбление нашей страны.

Среди белогвардейцев были герои, честные и мужественные люди. Но не они составляли большинство этой армии. Верность долгу? А какой был у них долг и перед кем или чем? Присяга царю отпала, новая присяга — Временному правительству также утратила силу. Надо было делать самостоятельный выбор: встать на сторону Советов, сохранять нейтралитет или воевать с большевиками за…

Тут-то и приходилось им отстаивать интересы отечественных крупных частных собственников и зарубежных капиталистов (за их финансовую помощь). Вряд ли такое служение назовешь благородным и патриотичным.

В этом отношении роман М.А. Булгакова «Белая гвардия», пьеса на его основе «Дни Турбиных» (ее действие происходит в Киеве), а также пьеса «Бег» дают реалистичные и в целом положительные образы офицеров бывшей царской армии, не по своей воле попавших в мясорубку Гражданской войны. Выбор у них невелик: или бежать за границу, или примкнуть к местным сепаратистам (например, к петлюровцам), к добровольческим частям или к Красной армии.

Один из главных героев «Дней Турбиных», полковник Алексей Турбин обращается к своим подчиненным, приказывая им снимать погоны и скрываться: подходят превосходящие силы петлюровцев, а гетман Скоропадский бежал вместе со своими союзниками — немцами. Некоторые офицеры предлагают отправиться на Дон, к Деникину. Полковник возражает:

— Я вам говорю: Белому движению на Украине пришел конец. Ему конец в Ростове-на-Дону, всюду! Народ не с нами. Он против нас. Значит, кончено. Гроб! Крышка!

Алексей Турбин погибает. А вскоре петлюровцы бегут из Киева под ударами Красной армии. И капитан Мышлаевский готов идти служить к большевикам. На вопрос товарища, почему он принял такое решение, отвечает:

— Потому что у Петлюры, вы говорили, сколько? Двести тысяч! Вот эти двести тысяч пятки салом подмазали и дуют при одном слове «большевики». Видал? Чисто! Потому что за большевиками мужички тучей… А я им всем что могу противопоставить? Рейтузы с кантом? А они этого канта видеть не могут… Сейчас же за пулеметы берутся. Не угодно ли… Спереди красногвардейцы, как стена, сзади спекулянты и всякая рвань с гетманом, а я посредине? Слуга покорный! Нет, мне надоело изображать навоз в проруби. Пусть мобилизуют! По крайней мере буду знать, что я буду служить в русской армии. Народ не с нами. Народ против нас. Алешка был прав.

Тому, кто готов драться с большевиками, Мышлаевский предсказывает, что белогвардейцев разгромят, а Деникин «даст деру за границу». А там — «в харю наплюют от Сингапура до Парижа».

Конечно, написано это уже после того, как эти якобы предсказанные события произошли. Пьеса была принята к постановке в 1926 году на сцене советского театра. Однако нет никаких оснований подозревать, будто Михаил Булгаков покривил душой, стараясь приспособиться к новой власти. Уверен: кто так думает, сам принадлежит к всепроникающей категории приспособленцев. Булгаков был честным художником. Да и как можно было написать что-то другое, если такой была правда истории? Конечно, «мужички» в большинстве своем не были за большевиков. Они старались как-нибудь прокормить семью, раздобыть побольше земли, а то и пограбить помещичью усадьбу. Но те, кто был организован в Красную армию, представляли народную власть Советов, выступали за целостность и независимость Отечества. Их противники не имели идеологии, способной противостоять этим принципам. В этом была их главная слабость. Они были более чужды русскому народу, чем большевики.

В своих воспоминаниях генерал П. Краснов приводит такой случай. Он выступил с пламенной речью перед своими казаками. Затем «все офицеры и казаки, не сговариваясь, дружно грянули:

Все сняли фуражки. Так, под могучие напевы этой песни я сел в автомобиль и с нею в сердце и душе уехал из Пулкова…»

Поневоле задумаешься: как же бравый боевой генерал при внешней торжественности момента не заметил страшной ухмылки судьбы в роковом противоречии слов и дела? О каком призыве монарха можно было говорить, когда он уже отрекся от престола, а воинская часть направляется на помощь Временному правительству, которое возглавляет эсер Керенский? Отзываются-то на призыв эсеров и кадетов, выступая против Советов рабочих и солдатских депутатов.

В этих же мемуарах Краснов признался, что верил в Учредительное собрание и провозглашение конституционной монархии. Но убедительно показал, как разлагалась армия при Временном правительстве после «Приказа № 1», как солдаты стали расстреливать не угодных им командиров. «Сколько я мог судить, — писал он, — большинство склонялось к тому, чтобы Россия была конституционной монархией или республикой, но чтобы казаки имели широкую автономию». А когда Керенский и Корнилов издали приказ о введении в армии наказаний и смертной казни, по его словам, среди солдат имя Корнилова не пользовалось почтением. Они говорили: «Корнилов хочет войны, а мы хотим мира».

Следует с полной серьезностью отнестись к признанию Краснова об «общем развале Армии и крушении всех идеалов». В конце августа 1917 года настроение у него было подавленное: «В те печальные дни, когда не проходило недели, чтобы кто-либо из начальников не был убит, то случайно, то умышленно, мы все чувствовали себя обреченными на смерть». Прибыв под командование М.Д. Бонч-Бруевича, Краснов услышал от него:

— Вот вчера на улице солдаты убили офицера за то, что он в разговоре с приятелем сказал «совет собачьих и рачьих депутатов». И ничего не скажешь. Времена теперь такие. Их власть. Я без них ничего. И потому у меня порядок и красота. И дисциплина, как нигде…

Секрет его власти был прост: революционные солдаты избрали Бонч-Бруевича членом Исполкома Псковского Совета. Получалось, что офицер, ядовито отозвавшийся о Советах, оскорбил не только солдат, но и своего генерала. Вот какие страшные парадоксы сопровождали анархию, а затем и Гражданскую войну, где М.Д. Бонч-Бруевич встал в ряды Красной армии, а его недавний подчиненный П. Краснов перешел к белогвардейцам.

Советские историки писали, что Краснова, взятого в плен красногвардейцами, отпустили под честное слово, что он не будет воевать против советской власти. Он нарушил это слово. То, что Добровольческая армия была обречена на поражение, можно заключить из его собственного признания: «Яд большевизма вошел в сердца людей моего полка, который я считал лучшим, наиболее мне верным». Казаки стремились «не к Каледину, чтобы сражаться против большевиков, отстаивать свободу Дона, а домой, в свои станицы, чтобы ничего не делать и отдыхать, не чувствуя и не понимая страшного позора нации».

Таково мнение человека, привыкшего служить, командовать, но не трудиться на производстве или в сельском хозяйстве. Как тут не усмехнуться: да разве казаки дома бездельничают? Разве из-за лени и трусости они стремились домой?

Короче говоря, в романе «Белая гвардия» и пьесе на его основе Михаил Булгаков написал правду. Об этом свидетельствует, как это ни странно, развернувшаяся кампания по его травле, предпринятая теми, кто называл себя советскими писателями. После триумфальной премьеры «Дней Турбиных» в Художественном театре 5 октября 1926 года в центральной печати появилась масса статей, где гневно клеймилась «булгаковщина» как апология белогвардейщины. Выступая в театре Мейерхольда, критик А. Орлинский назвал ее белой, кое-где подкрашенной под цвет редиски. Подобные статьи и выступления были, в сущности, доносами. Тогда же на Булгакова завели дело в ОГПУ, его допрашивали, а на квартире произвели обыск.

Пьесы Булгакова разбирались даже на Политбюро ЦК ВКП(б). О них был вынужден отозваться Сталин. В частности, он писал: «Что касается собственно пьесы "Дни Турбиных", то она не так уж плоха, ибо она дает больше пользы, чем вреда. Не забудьте, что основное впечатление, оставшееся у зрителя от этой пьесы, есть впечатление, благоприятное для большевиков: "Если даже такие люди, как Турбины, вынуждены сложить оружие и покориться воле народа, признав свое дело окончательно проигранным, — значит большевики непобедимы, с ними, с большевиками, ничего не поделаешь". "Дни Турбиных" есть демонстрация всесокрушающей силы большевизма».

В феврале 1929 года Сталину пришлось выдержать достаточно сильный напор со стороны делегации украинских писателей. Они дружно потребовали запретить «Дни Турбиных», поставив вместо нее пьесу Киршона о бакинских комиссарах. Когда Сталин возражал, его не раз прерывали выкриками с места. А. Десняк открыто заявил: «Когда я смотрел "Дни Турбиных", мне прежде всего бросилось в глаза то, что большевизм побеждает этих людей не потому, что он есть большевизм, а потому, что делает единую, великую, неделимую Россию. Это концепция, которая бросается всем в глаза, и такой победы большевизма лучше не надо».

Тонко подмечено! Не учли только делегаты, что сталинская политика была хотя и неявно, но твердо направлена на создание именно единой, неделимой, великой России — Советского Союза. Не случайно почти все недруги Михаила Булгакова были репрессированы в 1937—1938 годах.

Выходит, Сталин, смотревший пьесу «Дни Турбиных» более десяти раз, не имел желания развенчивать миф о Белой гвардии? Отчасти — да. По тем же соображениям, по которым укоренялся в сознании советского народа миф о непобедимой Красной Армии (оказавшийся, в конечном счете, совершенно верным!), а также о великом русском народе.

Многие белогвардейцы начинали воевать против большевиков из патриотических соображений. Они были идейными сторонниками Учредительного собрания, конституционной монархии или буржуазной республики. Но постепенно стало выясняться, что противостоит им большинство русского народа, не желающего возвращения старых порядков, разуверившегося сначала в царской, а затем и в буржуазной власти, а заодно и в стихийной анархии.

Приведу справедливое суждение монархиста Шульгина: «Большевики — 1) восстанавливают военное могущество России; 2) восстанавливают границы Российской державы до ее естественных пределов; 3) подготавливают пришествие самодержца всероссийского». Почему? Потому что «в русской действительности героические решения может принимать только один человек». Им, по его мнению, высказанному в 1920 году, не будет ни Ленин, ни Троцкий.

Удивительная прозорливость! Таким самодержцем стал Сталин.

А теперь вспомним, что произошло в 1991 году. В СССР окончательно победила буржуазная революция. Все великие достижения советской власти были отменены во имя капитализма (под мифы о перестройке, рыночных реформах, правах человека, священной частной собственности, благах западной цивилизации). И с Великой Россией было покончено.

Будем помнить: мифы бывают героические, призванные укрепить страну и армию, возвысить народ и личность, прославить деяния великих людей. И если такие мифы опошляют, это ослабляет страну и армию, унижает человека.