Мифы мегаполиса

Евгения Ремез
ПОСЛЕДНЯЯ ЖЕРТВА

«Там, внизу, холодно… и темно…»

Петр стоял на мосту и смотрел в воду. А может, и не Петр вовсе, а Пит или Пьер. Важно лишь то, что произошло, произошло с человеком в знакомом ему месте в самый заурядный, правда очень жаркий, яркий день одного лета. Невыносимая духота, обитающая в крупных городах, мягкой лапой закрывала рот всякому зачем-то собравшемуся вдохнуть. Ночью снова был ураган, кто-то пропал, что-то порушилось. Зубцы Кремлевской стены снова восстанавливали все утро (или это был шпиль Эмпайр Стэйт Билдинг?) — современные мегаполисы обзавелись новым хобби в летнюю пору.

«Это только сначала больно, а потом… Ничто не гнетет, ничто не болит. Все уже было. Или будет?»

Он не сомневался ни в чем, его решение не было спонтанным, хотя что-то серьезно обдумать со вчерашнего вечера вряд ли получилось. Весь день как в тумане. Он еще не осознал до конца, как, из-за чего ему пришло это в голову, но был уверен, что именно так и надо. Его взгляд, устремившийся было за линию горизонта, скрытую многоэтажками, словно отделившись от сознания, опустился на водную гладь — и не захотел возвращаться к скучному пейзажу скучного города.

Прохладная бездна завораживала и манила. Он понимал, что если испугаться, помедлить, если передумать, то станет лишь хуже. И не только ему — всем. Он осознал это во время того урагана.

«Всем… Но кто эти все? Горстка бездельников, ничего не пытающаяся добиться в жизни. Ничего не желающая. Ни к чему не стремящаяся. Почему я… я должен за них еще и думать? — Он начал захлебываться собственными мыслями. — Стоп. Начинается… Надо успокоиться. Вода освободит. Ты уже не сможешь измениться, если решишься, но ты уже решился… Ведь так? Ты останешься таким, какой ты сейчас, в эту минуту. Хорошим».

Как же ему хотелось поверить в свою доброту, в то, что он лучше, чем все они о нем думают. Но почему-то не выходило. Петр никак не мог заглянуть в себя, подозревая: то, что он там увидит, не слишком его порадует. «…Нет. Страшно».

— Да. Решено! — почти закричал он и слегка покачнулся. Вспышка.

Голова пошла кругом. Откуда-то сзади выплыло лица… Петр всмотрелся. Призрак был похож на мать. «Бред начинается… или продолжается со вчерашнего дня…» Сбоку кто-то еще. «Я его знаю? Отец?» Казалось, мимо с невероятной скоростью проносились огненные шары, замирая на секунду, будто в невесомости, у самого носа Петра. Прошлое, быть может, уже пришло забрать его с собой?

Постепенно образы начали принимать очертания совершенно незнакомых людей, движение замедлилось. Внезапно они исчезли — кругом лишь свет, жизнь. Благодать! Петр ощутил, что стоит где-то на деревянном мостике. К нему бежит маленькая девочка. Но нет. Не к нему — к мосту. На мост. Отталкивает Петра — с середины удобнее прыгать. И ласточкой — бултых!

Казалось, этот прыжок длился вечность. И страх, холодный жгучий страх захватил Петра без остатка, с головой. Он словно прирос к перилам. Но тут малышка вынырнула и приветливо помахала ему рукой.

— Какая же у нее лучезарная улыбка! Просто необыкновенная! — Он не замечал, что мыслит вслух. — О чем это я? Господи! Что я делаю?!

Он тряхнул головой — мираж рассеялся, — поднял взгляд и посмотрел на небо. Там, в полуденной бирюзе, словно чайки, сновали голуби — коренные жители города.

— Жизнь! — И ему показалось, будто мост пошевелился. Петр вздохнул, повторяя это движение.

Ольга шла по проспекту в звенящей тишине. «Как все прекрасно! Люди, я вас всех обожаю!» Она одаривала улыбкой каждого встречного и заставляла оборачиваться даже самых мрачных прохожих. Иногда с ее уст слетали обрывки мыслей. Светлых и чистых, как ключ в лесу.

«Так-с. Сейчас домой. Позвонить ему и сказать, что… Ну ведь если весь мир могу любить, значит, и ему чуть-чуть перепадет».

— Люблю! — слышали окружающие.

«А потом на работу: взять расчет — ив свой «домик в деревне». — Она усмехнулась. — Н-да… не звучит. Но ведь всю жизнь этого хотела. Как хорошо там!»

— Жизнь!.. Хорошо!.. — долетало до прохожих — и ей улыбались в ответ.

Девушка пересекла площадь, ускоряя шаг. Впереди ждала безмятежная заводь в самом центре города, всегда завораживающая красотой и спокойствием. Ольга не могла не попрощаться с родным для нее местом. Ей непременно нужно было сказать: «Мне будет тебя не хватать. Жаль, не скоро увидимся, Тихая вода».

«Эх, окунуться бы напоследок».

Воздух, будто соглашаясь, дохнул ей в лицо знойным пламенем.

«Но как? Платье испорчу, наверное, а жалко. Да нет, все нормально. Ведь не растает же! Даже не замечу, что купалась, такая жара. Как люди ее переносят? Люди! У меня к вам такие теплые чувства… хотя сегодня больше подошло бы что-нибудь попрохладнее».

— Жизнь! Самое прекрасное, что дает нам природа. А она дает многое и позволяет еще больше. Так зачем же лишать себя этого? Нет никакого повода. Да, есть работа — правда, неинтересная, но все можно исправить и начать продавать свои картины. Есть любовь, только, кажется, неразделенная, но и это можно изменить. Главное — самому не сделать непоправимого. Да, но почему, почему она не рядом? Почему ей не нужен никто? Почему у нее все так солнечно в жизни? Вот если бы она умела плакать — я бы ее утешил, когда она рыдала бы на моем плече. Вот если бы она не любила весь этот мир, если бы понимала, что никому пет дела ни до кого, она бы смогла полюбить меня одного. Она бы почувствовала, увидела бы, как вспыхнуло мое сознание, когда я… решился. — Петр, казалось, снова видел ослепительный свет, весь мир был соткан из сияния.

«Просто яркое солнце, очень яркое.» — Совершенно не было желания задумываться.

Проходя к воде сквозь кусты, стеной отделяющие ее от роя городских забот, Ольга оглянулась. Ей показалось, будто что-то сверкнуло… где-то очень далеко.

— Странно… — прошептала девушка, но тут же забыла, из-за чего ей на секунду стало неуютно.

«Люди. А кто они, все эти люди? Такие же, как я, со своими заботами и проблемами. Быть может, им совсем не интересно, что я о них думаю и кто я такая? Но как же так? Я же… А они… Так не честно. Даже плакать хочется. А я еще хотела искупаться в этой чудесной заводи. Как же хорошо мне было, а тут… — Она присела на корточки, и ее взгляд словно утонул в манящей глубине реки. — А почему, собственно, я не должна поступать так, как мне хочется, из-за того, что они… Ну и что? А какое мне дело? Хочу — и буду. Буду. И плевать мне на всех. Да-да, удивляетесь, люди? А мне на вас плевать. Мне все равно, что вы думаете. Я вот вас всех люблю. Представляете, какая я хорошая? Не то что вы. Только этот дурак и знает… и любит… Я вот сейчас искупаюсь, да еще и разденусь…»

Петр мог до бесконечности, до изнеможения представлять ее рядом с собой. Мысленно он уносился все дальше от этого раскаленного города. Но вдруг полет прервали, неумолимо приближалось настойчивое жужжание. К перилам подлетела муха и принялась назойливо кружить над ним, садясь ему то на голову, то на руку, изучая этот экземпляр человекоподобного. Петр присмотрелся, прицелился. Муха села на землю. Ботинок был уже над ее крылом.

— Конец света, — завизжала муха.

Петр не попал: муха сделала шажок в сторону.

— Ха, шажок — и вроде не конец. Вот он, свет родимый. — К цокотухе возвращался оптимизм. Она заметила, как в окнах домов дважды отразилось что-то яркое, но что — для нее не имело значения. Муха все-таки.

«Тьма. Тьма? А, это я глаза закрыл. Н-да». — Петру не хотелось их открывать. Так он сделал несколько шагов, словно преодолевая неожиданное сопротивление, остановился, взглянул на берег.

— Ах, милая, как бы мне хотелось, чтобы ты, именно ты спасла меня от этого глупого решения, а не кто-то чужой. Ты могла бы быть со мной. Я верю. Пусть я не богат и почти безработный, но я художник, я еще прославлюсь, сделаю карьеру, мои полотна будут… хотя неважно.

«Тьма. Непроглядная тьма — теперь я понимаю, как это. Тьма — лишь отсутствие света». Ольга то открывала, то закрывала глаза. С закрытыми даже как-то светлее было.

— Здесь света нет точно. Но где-то же он есть, его просто найти надо. Найти — и он будет. А чтоб искать — надо идти. Вот только куда? Знать бы… — Она сказала это громко, просто чтобы стало полегче. Но в этом чужом вязком воздухе ее голос звучал тяжело и дико.

«Вот и он. Страх своими красными, словно угли, глазами сверлит душу. Запахло серой. Так надо? Боже! Уже, верно, с ума схожу. Надо действовать хоть как-то».

Ольга сделала небольшой шаг вперед, и ей показалось, что вокруг стало чуть-чуть светлее, но все так же сумрачно. Она снова шагнула — нет, это ей не показалось. И так с каждым новым движением. Постепенно тьма стала светом, но холодным, непроглядным и неприступным до боли. Ольга не смогла этого выдержать — зажмурилась и побежала.

«Как будто легче стало, вдохнуть надо… Не бояться! А потом посмотреть. Здесь наверняка все прекрасно. Буду думать только об этом». Ее легкие наполнились воздухом. Казалось, она каждой клеточкой кожи ощутила солнечный свет и весеннюю прохладу. Глаза сами собой распахнулись.

— Луг! Солнце! Ветер!

Ноги несли ее вперед, и не было нужды останавливаться. Она не хотела возвращаться мыслями к произошедшему. Все дурное оставалось где-то за горизонтом и казалось необычно далеким и относящимся совсем не к ней. Так она летела, не задумываясь, наперегонки с ветром, покуда не увидела речку.

Такую, как в детстве, как дома. А над нею мостик — деревянный, горбатый.

«Надо же. Человек на мосту тоже хочет прыгнуть, прям как я. Как мы замечательно искупаемся!»

Ей пришло в голову непременно первой оказаться в воде. Ольга припустила с азартом маленькой девочки, решившейся на очередную шалость. Хотя… почему «как»? Она вдруг осознала: эта невесомость мыслей, это легкое дыхание, эти быстрые детские ноги… Она и есть маленькая девочка!

Мужчина на мосту непонимающе уставился на приближающуюся Ольгу.

«Странные какие эти взрослые. Ну ладно, объясню».

— Я первая! — И ласточкой — бултых!

«Мысли вылетают из головы, а все от этой жары в каменных колодцах. Справа — высотки, слева — башня. Река в граните — ей это чуждо, и только тонкая ниточка моста связывает этот город с Жизнью с большой буквы, уже, наверное, тысячу лет согревая души и сердца горожан.

Какие прекрасные слова. Да я еще и поэт! Сумасшедший поэт, беседующий со своим отражением. Опять отвлекся. Мне же совсем немного надо. Я лишь хочу, чтобы все меня знали и уважали…»

— Да? Пусть все они меня знают и уважают! — и снова слова непроизвольно слетели с губ.

Внезапно проходящая мимо женщина остановилась, будто ее окликнули, развернулась, подошла к нему, щурясь, словно только что ее ослепило палящее солнце.

— Можно автограф? Я вас не отвлекаю? Простите. Никогда не говорила с такими людьми. Вы… Я всегда восхищалась вашими работами…

Петр опешил. Кто мог его знать в этом огромном городе? Никто. Его мать всегда подчеркивала, что здесь даже соседи не здороваются. Он замешкался.

— Все-таки отвлекаю? Простите, мне жаль. Наверное, на каждом шагу пристают, да? А где охрана? Нету? Ну как же так, в наше время? Ой, снова простите, я же ручку не дала. Вот.

Трясущимися руками он взял ручку и расписался на протянутом листке бумаги, который тут же исчез в бездонной сумочке любительницы искусства. Она больше не смела задерживать мастера — застенчиво кивнула и проворно удалилась, словно ее и не было.

— Ну и дела… Сейчас ко мне подойдет собака и заведет разговор о верифицируемости вульгарного материализма.

Вдалеке показалась собака.

— Нет! — Пошатнувшись, Петр схватился за перила и спугнул муху, замечтавшуюся об островах и кокосах. Его испуганные после «автографа» глаза теперь напоминали два CD-диска. — Так, хорошо. Она не подойдет, не подойдет. Она развернется и с радостью побежит обратно… Слава богу! — вылетел вздох облегчения, когда собака исчезла из виду.

«Что происходит? — Он задумался о странностях последних часов. — Вчера, например… молния… Я же ночью видел. Куда-то сюда, в этот мост, ударила молния… Неужели такой эффект? Значит, стоя здесь, можно загадывать желания. Вот мне и пришла в голову эта идея. А вдруг это специально, чтоб я оказался на этом месте? Да, точно».

Вчера вечером, восхищаясь грозой, Петр почувствовал, как в нем неожиданно что-то перевернулось. И с непостижимой скоростью все его мысли и поступки стали приобретать новые оттенки, поворачиваться иными гранями. Он словно ощутил в своих ладонях судьбы человечества и на несколько секунд перенесся в будущее. И, надо сказать, там было неуютно, и даже страшно как-то. Казалось, что оно целиком зависит от него, от его поступков, от его желаний… Липкий страх толчками наполнял его с каждым ударом грома. Каждая вспышка молнии удивительно и неотвратимо приближала к решению. Он с поразительной ясностью осознал, что власть окажется у него в руках, что он не будет способен ей противиться, и, если никто не вмешается, маленький человек из большого города разрушит целый мир… И тогда словно раскат грома в голове: «Молния — точно в старинный мост… Вот и надо — с моста… и всем хорошо». В сознании Петра между вчерашним н сегодняшним пролегала бездна. Сейчас хотелось жить, творить, экспериментировать, править…

«Значит, загадываю желание — оно исполняется. Хорошо. Любое. Сначала поскромнее, а потом можно и… Ну, там, миром поправить. Хм… потом сформулирую. Ладно. Загадываю. Однако не сходя с места. Так… я хочу… мороженого… Не происходит ничего. Тогда вслух».

— Надо, чтобы мороженное… здесь было, мне поесть… хорошо, чтобы было… будет.

Тут же из-за поворота выехал фургончик мороженщика.

— Работает! — Петр так обрадовался, что даже в ладоши захлопал. — Но, похоже, только на этой площадке. — Он посмотрел на мост: камень казался отполированным и сиял, отражая небо.

Подоспел мороженщик.

— Эскимо, пожалуйста. Ой… еще одно.

Как бывает обидно, когда мороженое падает на землю. На жаркой плите моста оно быстро превратилось в сладкую лужицу — море с шоколадным островком, — а палочка преобразилась в миниатюрное каноэ, которым незамедлительно воспользовалась муха. Она была счастлива очутиться на сладких Багамах.

— Как же вкусно. Сразу — мысли о добром, вечном. Вот пусть всем хорошо будет! — И муха стартовала в праздничном фейерверке солнечных лучей.

«Как же хорошо, — подумала Ольга, — правильно, что полезла в платье… Правда, вода сама меня поманила — так засияла, что я не удержала равновесие. Вот и ветерок наконец-то. А мой пример заразителен». Она сидела на берегу, сушилась на солнышке и улыбалась, наблюдая за стайкой ребятишек, забирающихся в воду. «Эх, люблю я вас, люди… Да и этому оболтусу тоже перепадет, он же человек все-таки!»

«Как же хорошо, — подумал Петр, — эскимо в знойный день… А что я здесь делаю? Надо бы в мастерскую зайти, и… настоящий город написать, холодный, жесткий, раскаленный, весь в камне и железе, и только тонкая ниточка старинного моста свяжет его с настоящей Жизнью с большой буквы. Вдруг прославлюсь? Хм, где-то я это уже слышал. Дежа вю…О, ветерок наконец-то! А еще можно Ольге позвонить, она же всех любит, вдруг и мне перепадет, этакому оболтусу…»

«Как же хорошо без этого глупого родимого пятна! — подумал Мост и вздохнул — ветерок пролетел над городом. —

Долго же я этого ждал, мечтал. Всегда в грозу оно проявляется, выходит из-под контроля, призывает свою подругу — молнию, и вместе они выбирают «счастливца», а по мне, так настоящую жертву, глупейшие «желания» которой — а в реальности то, что произносится вслух, — я должен исполнять. Спасибо, что эта была последней! Никаких больше психов с суицидальными мыслями и маньяков, желающих править миром. Как свободно! А ведь просто муха. Надо же! Не предполагал. Сразу бы… тогда и проблем никаких. Позвал бы, нашептал желание: «Чтоб каждому хорошо было». Я ж не какой-то бетонный юнец, я кое-что аде умею. И никаких проблем! Все спокойно, тихо, как в Заводи, где его подруга купалась. А ведь просто-напросто забыл, что я такой же каждый в этом большом городе».