Мицелий

Глава 1

Вскипела вода, и она кинула в нее полпачки пельменей, на глаз. Сопроводила лавровым листом, солью… Даша смотрела на пельмени с любовью и нежностью, мешала их лопаткой из белого силикона. Белый силикон вверху – и гладкое, полированное дерево ручки… Она провела пальцами по нему, вспомнила его диаметр и твердость: половые губы приятно зазудили. Воспоминания об этой ручке были приятны до стыда, стыдны до блаженства…Она потерла ноги друг от друга, ловя подступавшее тепло.

– Варитесь-вари-итесь, детки мои, конфетки мои… А тебя, мистер пельмень, – она выловила один, поднесла к губам, – я люблю больше всех. Люблю твое тесто, то, что ты похож на кожу и то, что что ты так вкусно пахнешь… и то, что ты, наверное, такой теплый.

Даша взяла его в руку – обожглась, снова кинула в кастрюлю, кастрюля ответила плевком кипятка.

– Ай! – она прижала обожженную руку ко рту, провела языком, – Ну, не очень-то и хотелось, тоже мне! И вообще вы еще не сварились, вот… Тоже мне.

Даша стукнула крышка о кастрюлю, обиженно села за стол, спиной к плите.

– Ну и не надо, ну и…

Безответная любовь была характерной и, как ей казалось, неотъемлемой частью Дашиной жизни. И не важно, о чем идет речь: ибо нас творит Судьба, а Судьбе этой все едино – что одноклассник, что учитель пения, что пельмень…

Тем временем на таймере, отмерявшем готовность пельменей, оставалось еще пять минут. Она сидела и часто-часто смотрела на часы, на нарисованную стрелку, пикселями пробегавшую по нарисованному экрану. Точнее, конечно, стрелка никуда не бежала: Даша знала это. Да и стрелки, собственно говоря, никакой и не было – одна цифровая иллюзия…

Даша лишний раз вспомнила, сколь обманчиво восприятие и относительно бытие. От этого становилось душно и тоскливо, так что рука сама легла на маленький генератор счастья, конвертированного в эндорфины: продавила ткань шорт внутрь, между половых губ. Потянула вдоль – ткань смялась и промокла до пальцев. Потянула еще и еще раз, растирая возбуждение по клитору… Отняла руку. Экран – смахнуть вверх – таймер: оставалось полторы минуты до готовности. Тоска. Даша стала тереть быстрее, стараясь успеть кончить раньше таймера, раньше первых нот «Cosmo Jazz» или как там называлась та дурацкая мелодия…

Возбуждение спало, оставив мокрый холод. Даша не вставая открыла холодильник: легко жить в кухне два на два. Как назло, из пива было только экспериментальное, рукотворное: претензия на грант авторства завлаба. Дарования, нашего Солнца! «Брожение смешанных культур», чтоб его.

– За ваше здоровье, Сергей Гавриилыч! – Даша подняла бутылку без этикетки, смотря в полупустой, не радующийся здоровью Сергея Гавриилыча холодильник, и опрокинула ее к горлу.

Таймер затиликал. Даша вдохнула с шумом и удовольствием, медленно выдохнула – дно бутылки стукнулось об стол.

– Ну, хороша, чертовка, не спорю-не спорю… Конечно, «Солнце» же наше, Со-о-олнце… – не без зависти протянула Даша.

Кто знал, что стажировка в лаборатории «биотехнологий смешанных культур» так сильно, так неотвратимо бьет по самооценке? Кто знал?..

Даша встала, с болью оторвав голые бедра от стула, выловила дырявой ложкой скромную свою порцию пельменей: сорок два белых тельца. Ровно. Верно, чтобы придать ее жизни осмысленность и цель. Она бросила в тарелку и лавровый лист, поставила на стол кружку с безразличной надписью «Выпускнику!», налила туда инновационно-революционного пива – и, наконец, села есть.

Глоток – пельмень, глоток – пельмень… Глоток – положила на ложку горячий, в пару пельмень… И вдруг Даша поняла, как красив и ярок, безумен мир, и еще кое-что:

– Знаешь, а теперь-то ты никуда не уйдешь, никуда-никуда.

Даша улыбнулась ложке, коснулась губами мягко-горячего теста… И пельмень ответил на ее поцелуй: дрогнув плотью о плоть, растворился в мироздании и Дашиной тоскующей, одинокой, ни-для-кого любви, собрался обратно, по атомам.

И жидкое тепло собралось у ног Даши.

– Ты ж мой пельмешек…

Она взяла его в руку: он почти не жег. Собрала губы в трубочку, подула на него, прижала язык: тепло, только лишь тепло. И тогда Даша дрожащими от восторга и страха руками стянула трусы и шорты, кинула их под стол – они совсем не нужны, совсем-совсем…

И среди столов и стульев деревянных, в белой краске, среди «под кирпич» обоев с тонко-зелеными листьями на них, среди мягких лучей заката – Даша приложила маленький, теплый-теплый пельмень к бедру. Опустила ниже – к лобку, вдоль губ…

– Ай-й, с-с-сш-ш…

Даша поморщилась от жара, выгнула спину, и пельмень в ее руках, ее пальцы в масле и сметане вошли глубже, раздвигая алые малые губы. Она сжала мышцы бедер, задрала голову: ее пальцы двигались поступательно. И Даша положила голову на плечо, дыша глубоко и часто, со стоном, и отрешенно и безразлично стала наблюдать, как пельмени на ее тарелке размножаются почкованием. Растягивалось тесто, едва вмещая удвоившийся комок мяса – рвалось по шву – тесто достраивалось до целого…

– Ох уж эти пельмени, – заметила Даша.

Пельменная биомасса вывалилась из тарелки, скрыла ее под собой, заполнила стол, скатилась на пол и стала принимать форму человека. Пельмени выравнивались, оставаясь обособленными: руки, большие и сильные, ноги, титанически широкая грудь, нос – наконец, Пельменный Человек вдохнул полной грудью.

Дашина рука остановилась, пельмень в ее и его собственном соке остался в руке.

– Ты кажешься мне знакомым.

Пельменный Человек хитро улыбнулся: в нем явно было второе дно.

– Нужно доверять вышестоящим, Дарья Андреевна…

На секунду Дашу смутило это обращение по имени-отчеству, но она, конечно, поняла, что так и должно быть. Пельменный Человек взглядом указал вниз, на свой пах: и Даша видела, как пельмени один за одним выстраиваются в башенку, сливаются – края верхнего разбухают, загибаются вверх… Даша положила руку на его теплую и сильную ногу, аккуратно, стараясь не порвать нежное тесто, отодвинула нижнюю плоть, лизнула, боясь сорваться и откусить, пельмене-головку.

На вкус она была чересчур перченой.

Человек сохранял невозмутимость, но, в целом, выглядел добродушным. С хитринкой. Он кивнул ей, Даша поняла без слов: встала, легла локтями на стол, выгнула спину – в ее узкое, влажно-девственное влагалище с легким жжением вошел его член…

«До чего он похож на Сергея Гавриилыча,» – радостно и как-то растерянно подумала Даша. И отдалась проступавшему из-под кожи, тянущему блаженству.

Сперма Пельменного человека была похожа на вязкий, горячий бульон. Даша смыла ее в душе, едва не смыв и свое тело, и уснула. Коврик в ванной был мягок, приятен, и пах плесенью. Даше показалось, что в полудреме ее кто-то поцеловал в лоб. Кто-то, пахший вареным мясом.

Глава 2

«Да уж, вот это накрыло так накрыло… А главное, с чего бы вдруг? Впрочем, надеюсь это был сон. Молю, просто сон!» – так думала Даша, помешивая ложкой растворимый кофе. Он был противный и пах гречкой, но зато он был. Молотый кончился, как всегда, не вовремя.

Мало что в ее жизни происходило вовремя, надо сказать. Вот, скажем, сейчас, ранним утром, какая-то там «стажировка с прицелом на трудоустройство» ее интересовала меньше всего – но на нее надо было идти. Надо было поесть, одеться, сесть на трамвай, потом – автобус, а там уже и…

Главное, не опоздать.

Даша вылила остатки (три четверти) кофе в раковину, кофе закруглилось до гиперболоида и истончилось, уходя в сток.

– Ту-ту-ру-ру, ту-ту-ту…

Поставила кружку на полку, ударила себя по щекам:

– Так, все, Дарья, больше никаких пельменей на ночь глядя! Хватит-хватит-хватит об этом думать! Это все сон, да, просто сон… И сон этот, Дарья, прошел, а нас все еще ждут великие дела!.. Мытье пробирок там, все дела, – с грустью закончила она.

И боевым шагом направилась на свершения: ванная с зеркалом, отражавшем, к сожалению, только ее внешнюю красоту, – комод с еле выдвигавшимися ящиками – обувная полка…

Выходя их дома, Даша была в безупречно-обычной форме, с рюкзаком под мышкой и пучком о четырех шпильках. Словно бы не было никакого «Пельменного Человека», словно бы он не был похож на Сергея Гавриилыча… Последнее вспоминать было особенно стыдно.

– Это не любовь, не любовь, не любовь!.. Это переработки! – проговорила про себя Даша. Вслух это звучало почти убедительно. – И все, и больше никаких пельменей! Месяц. Нет, лучше год!

И она решительно топнула ногой, до щелчка сдвинула щеколду и вышла в по-весеннему теплый, но все так же враждебный внешний мир. Под ее ногами прошлогодняя трава мешалась с грязью, после – сменилась неровным, в трещинах, асфальтом.

«Может, лучше было бы все бросить, остаться дома? Но…» – Даша не хотела даже додумывать фразу, но знала ее продолжение: «но что я буду делать, оставшись совсем одна?». Это было даже смешно, так цепляться за хоть какое-то общество, даже если оно утомительно, даже если оно не по сердцу ей.

Даша мотнула головой, воткнула наушники, – они по-разному лежали в ее разной формы ушах, – и заглушила тоску декадансом: «Елы-палы, киска, все такая ерунда-а… А-а-а, а-а!»

Глава 3

Вход в лабу был со двора, рядом с табличкой «Круглосуточный нарколог». На табличке почему-то был некрасивый лев. Как львы связаны с наркологами, Даша не знала, но могла предположить.

1) Лев – он Царь Зверей, а нарколог – Царь Врачей! Или чертей. Или как посмотреть.

2) Лев не выходит на охоту. Никогда. Самки сами приносят ему свежую, готовую к употреблению добычу.

3) Лев – кот. Значит, ласковый, значит, душеспасительный…

«Какого пельменного цвета этот лев,» – подумала Даша между предположениями.

Как бы то ни было, она вынула наушники – они примагнитились, встали в пазы кейса – хлопнула крышка. Даша собралась с духом и толкнула дверь. Серые ступени одного пролета, такие же – второго, и, наконец:

– Здравствуй, Даша! – Света-с-ресепшена улыбалась лучезарно, как и всегда.

Ресепшен – нарост, необходимый, если лаборатория совмещена с офисом. Если компания коммерческая. Независимая. С такой же коммерческой лабораторией.

Даша кивнула Свете, прошла мимо, в гардероб – там ее ждали шкаф, одни-и-только-одни свободные плечики, пуфик с облезлой кожей и, само собой, гора из обуви тех, кто уже пришел, и тех, кто не вернется сюда никогда. Конечно, речь шла о предыдущих временных сотрудниках: их босоножки, шлепки и туфли на плоской подошве неизменно и беспрестанно напоминали Даше (да и кому угодно) о том, что работать здесь – не хухры-мухры, что временно работать здесь – не хухры-мухры, что не каждый справится! И что быть стажером – это достижение и честь, недоступная для мягких мозгов и кривых рук многих и многих кандидатов в Постоянные Сотрудники…

Даша, однако, долго не могла понять, почему это все не выкинут. Жалко? Экс-стажерам лень прийти? Они боятся? Их никогда и не было? Но сегодня Даша поняла и увидела: это не гора обуви. Это надгробие.

Даша бросила ветровку на плечики, сунула ноги в ортопедически-серые тапки, раскрыла шкаф, вгляделась в до боли знакомую куртку цвета хаки. На взгляд обычную, на самом деле – какого-то модного французского бренда: la kurtca, так сказать.

– Сергей Гавриилыч, ах, Сергей Гавриилыч, зачем же так радикально подходить к увольнению? Голова с плеч и – шлепки в угол…

Даша имела дурную привычку разговаривать сама с собой.

Представить это было легко. В конце концов, Сергея Гавриилыча все боялись: надо думать, не просто так. И Даша его тоже боялась.

Вдвойне забавно было, что среди лаборантов его называли «Сегой». Вдвойне жутко, что его так называли, вдвойне глупо.

– Ну, да на то воля твоя, Сергей Гавриилыч, – раболепно прошептала она.

Очистила карму.

Чистка кармы,

Очистки, картофельные очистки,

Мягко-грязная кожура Solanum tuberosum…

И вдруг Даше пришла в голову дурацкая, безумная, ни-в-какие-ворота-не-лезшая мысль: что если la kurtca Сергея Гавриилыча пахнет пельменями? Она обернулась: здесь никого, конечно, не было. Никто не увидит, никто не узнает, не услышит, не заберет и не выкинет ее тапки, не заберет, не сожжет ее халат, не сожжет ее в халате, никто-никто-никто…

Когда она сжала руками прохладную, гладко-чистую, огромных размеров куртку, она не почувствовала ничего, кроме древесных духов и сладкого аромата дрожжевого брожения. Кровь забилась в ушах, Даша прижала куртку ближе к телу, в полубезумии шагнула в шкаф.

Запаха пельменей, конечно, не было. Ни капли.

Щелкнул дверной замок.

И вдруг – ее сжало: каменно-твердые мышцы и спокойное, хищное дыхание заместили ее воздух, свет, весь мир. Дашину шею колола борода. А рука Сергея Гавриилыча подвинулась, расплющив под свитером ее грудь, пальцы легли на горло, но не сжали.

От них было тепло и приятно: его руки пахли хлебом, дрожжами. «Вот и все,» – подумала Даша.

– Что это мы тут делаем, стажер?

– Н-нюхаем к-кофту, Сергей Гавриилыч…

– Кофту?

Он говорил по-кошачьему ласково, лицо Сергея Гавриилыча озарилось улыбкой:

– Ах, кофту?

– Ку-уртку, конечно же! – радостно ответила Даша.

– И чем же она пахнет?

– Не пельменями, – разочарованно сказала она.

– Что ж.

Сергей Гавриилыч нервно и даже смущенно хмыкнул, отдернул руки от Даши, опустил голову и вышел, не закрыв за собой дверь: только надулись и опали полы его белого халата.

«Из лабы? Не сняв халата? Как же так,» – растерянно подумала Даша. И, спохватившись, с сожалением все-таки выпустила из рук куртку.

Пожалуй, Пельменный Человек пугал меньше, хотя и не так, оказывается, чудесно пах.

Сердце в Дашиной груди билось часто-часто. Вероятно, от испуга. Или?..

Глава 4

Она пихала ёршик глубже и глубже в горло пробирки, возила его по стенкам с подавляемой агрессией, но пластиковая щетина почти не гнулась, застревала, и коагулят из белков и жира никак не отходил. Иногда Даше казалось, что некоторые пробирки проще переплавить, чем отмыть, но и сегодня она не поддалась наваждению: вытащила ёршик и взялась за стеклянную палочку. Лучше уж так. Тише едешь, дальше…

– Ты сегодня какая-то странная. Что, магнитные бури? – сказал Паша.

Он тоже стажировался здесь, хотя учился на курс старше.

На курс старше, но рядом с ней. Было в этом что-то странное, было в этом что-то почти милое. Даша повернула к нему голову, улыбнулась до щербинки между зубов. Паша тоже улыбнулся: собрал в кучу пятна веснушек. Рыжий, с глазами навыкате. Как та страшненькая королева Англии, кажется, Елизабетзфзтф. Значит, по-королевски рыжий, по-королевски навыкате…

– Между прочим, вчера было северное сияние. Так что факт магнитных бурь я отрицать не могу, – серьезно ответила Даша и с силой толкнула палочку по стенке, соскабливая осадок. Почти, почти!..

– Ну и как это связано?

– Я не распознаю шутки, которые говорят серьезным голосом. Оказал бы милость перед пропастью моего сомнения…

– Не, реально, как связано-то?

– Ну, как, – Даша открыла кран, набрала в пробирку воды. Выплеснула. Почти чистая: вопрос полуминуты. – Солнечный ветер огибает магнитное поле Земли… или оно отклоняет его. Все вместе. А когда не отклоняет – рассеивание в верхних слоях атмосферы, цветные полосы… Что-то такое.

– Сама нифига не знаешь, выходит.

Даша не стала спорить. К горлу подкатила злоба и стыд, и Даша стала медленно и с наслаждением представлять, как Пашу затягивают в высокий, противоблошиный воротник, как его ведет к гильотине, зажав рыжую башку под мышкой, сам Сергей Гавриилыч. Лица его, конечно, не видно, но все-то знают, что это он. Огромный, со спокойно-львиной грацией в широких ногах, руках, груди… Идет и скучает.

Даша рассматривала его в подробностях: его бороду, его зло-усталые глаза. Понимала, что помнит его не очень-то хорошо – не разглядывала его, как-то. И тогда – попыталась восстановить в памяти тяжесть, запах сегодняшнего утра…

Не смогла. Наверное, ничего не было – конечно, не могло быть – ей привиделось. Как привиделся вчера и…

– Да черт! – и Даша взяла еще одну пробирку. Она отмывалась значительно легче. Потом – еще пара колб и….

– Что «черт», Даш?

– Да ничего, – соврала она.

Конечно, Паше лучше не рассказывать о Пельменном Человеке. И все-таки хотелось – до хулиганского зуда в груди, до иного – между бедер.

Она сжала ноги и сказала:

– Паш, а что тебе сегодня снилось?

– А, это… Да ничего не снилось.

Врет. Точно врет.А на вранье – вранье:

– Понима-аю… И мне.

Конечно, палач Сергей Гавриилыч не стал бы лишать Пашу его рыжей головы: избыточна кровь. Избыточно гниение, избыточна смерть. Избыточны в и без того избыточном мире две единицы заместо одной: голова и тело, голова отдельно от тела…

Хотя, конечно, его мышцы и жир могли бы пойти на удобрение грибниц, но зачем? Куда лучше и приятнее сменить казнь на рабство.

Рабство.

Рим.

Тоги и гладиаторы…

Гладиаторы – рабы.

В Древнем Риме патриций не мог быть палачом: лишь рабом.

И Сега, конечно, не был патрицием – рожденный в рабстве, он бы ходил в грубом холсте, рвал пасти львам и насиловал жен своего хозяина… или дочерей. И ее: как жену, или наложницу, или дочь. Или в Риме не было многоженства?..

– Фу, блин…

– Что такое? – Паша почти испуганно посмотрел на нее, в его руках замер ёршик.

– Да ничего.

– А если честно?

– Да в голову мысли лезут всякие, того, странные.

– Расскажешь? – он улыбнулся, положил на бок голову, подставив ухо солнцу.

– Тебе не понравится, – сказала, не продолжив: «ведь ты был в них рабом где-то на границе Англии шестнадцатого века и Древнего Рима».

С историей Даша, к сожалению, не дружила.

Наконец, разобралась с очередной пробиркой, зажала скобу, выпустив из десятилитровой банки струйку дистиллированной воды, сполоснула, поставила на сушку.

Лабпосуды оставалось не так много. Тем более, скоро время поливать грибницы.

Минута.

Пять.

Десять.

Сергей Гавриилыч зашел не здороваясь, поставил рядом с раковиной картонную коробку с грязным, разной формы стеклом – удар коробки о стол передался стеклу, то ответило коротким звоном – сказал:

– Это потом помоете, идите намешайте буфера и растворы для ПЦР’ки. Концентрации как обычно, буфер ноль-два-молярный, фосфатный.

И ушел, хлопнув дверью. Даша поежилась, все ждала, когда он вернется и задушит ее курткой, что она обнимала, но, кажется, все было как обычно. Даже странно.

– Сега, конечно, как всегда.

– А что, он должен говорить тебе «пожалуйста»?

Паша сморщил нос, по непередаваемому сочетанию эмоций и морщин стал похож на рыжего гуся.

– А что ты его защищаешь, он тебе че, муж, что ли? Ушел бы отсюда давно, все равно ни к чему толковому не подпускают, только «помой это», «принеси то»…

– Так уходи, – Даша и сама не знала, что ее так задело. Но задело. – Я тебя останавливать не буду.

– У-у-у, я-то думал, что ты хорошая, а ты вон какая… – Паша улыбнулся, растянув сухие губы по деснам.

– Это шутка?

– Да ну тебя, – он сполоснул дистиллятом пробирку, вытер руки о халат и пошел к столу, затянутому побелевшим от времени полиэтиленом. Взял штатив с чистыми, как слеза стажера, пробирками, полез в шкаф с сухими расходниками…

– И впрямь, да ну меня, – сама себе кивнула Даша. Тоже надела очередную пробирку на жердь сушилки и пошла к нему. К коллеге. Всего-лишь-коллеге.

Работа была простой. Работа была рутинной. Только уставала спина, только болели руки, только тошнило от сладкого запаха сусла и дрожжевых и бактериальных сред из соседних, пищевых лабораторий… Только Сега говорит мало и все – не ей. Ерунда.

Человек ко всему привыкает. И Даша почти привыкла. Она открыла створку аналитических весов, поставила лодочку из полистирола, тарировала. Эти лодочки должны быть одинаковыми и так, и все же Сергей Гавриилыч сильно злился, когда узнавал, что тарировали не каждую, а так, по одной из партии. «Сергей Гавриилыч не терпит халтуры,» – сказала ей Света-с-ресепшена, когда Даша пришла в первый раз.

Теперь Даша знала, что это было предупреждение. Хорошая девушка Света. Спасибо хорошей девушке Свете…

– Тебе правда нравится здесь?

У Паши сегодня было крайне разговорное настроение.

– Нравится, – бросила Даша. Взвесила 523 миллиграмма дигидрофосфата калия. Нет, 523,02 миллиграмма. Вот и играйся теперь: отсыпай, досыпай…

«Никогда ничего не возвращай в сток! Ни-ког-да, ни-че-го,» – это уже говорила не Света, а Лена. Тоже стажер. Бывший стажер, так и не ставший не-стажером. Даша помнила, что она куда-то ушла, может, перевелась в другую лабу. Или пропала без вести. Не одно ли и то же в этом огромном, бетонно-сером городе? Одно.

Теперь – гидрофосфата калия, дистиллят… Так, гидрофосфат – дистиллят, до литра…

– Уже сама с собой разговариваешь?

– В смысле?

– Ну, стоишь такая: «гидрофосфат, гидрофосфат»…

– Я не заметила.

– Странно-странно… Кстати, агарозу нам тоже готовить?

– Если она есть, то должна быть где-то там, – Даша неопределенно кивнула головой куда-то к шкафам. – Ну, сам же в курсе, что у меня спрашиваешь? Давай намешаем, на всякий случай. Если что, в холодильник кинем…

– А может, все-таки не надо? Травится еще всяким, бромистым итидием… Ну его, а?

– Ну и не делай, что у меня-то спрашиваешь? Блин, сбилась из-за тебя!

– Мне кажется, ты скорее из-за себя сбилась, чем из-за меня. Ты сегодня где-то не с нами, а? Даша-а, ау-у-у…

Паша снова растянул рот в улыбке, открыл холодильник со стоковыми растворами. Бесит.

Успокоиться.

Выдохнуть.

Работать.

– Слушай, Паш, а тебе правда здесь совсем не нравится?

– Ну, думаю, скорее нет, чем да…

– «Нет» в смысле «нравится» или?..

– Или.

Он взял дозатор на 10-100 мкл, откинул крышку на коробке с «носиками», надел один из них. «Носики». Неоправданно милое название для такой пластиковой ерунды, как наконечники, но Даше даже нравилось это «носики»…

– А почему?

Паша помедлил, крутя кнопку дозатора. Выставил 20 мкл. Остался доволен.

– Ну, как тебе сказать… Не то чтобы работа плохая или вроде того. Но как-то, это, хочется чего-то другого. Как-то неуютно здесь. И, чего уж там, не особо престижно. Работать бы в какой-нибудь фарме или хотя бы морозоустойчивые помидоры выводить, а это… что это такое? «Брожение смешанных культур», блин… Хрень полная.

– Ясно.

К горлу Даши подкатила тоска. И обида. Она и сама не знала, почему.

– Не-не-не, – Паша мелко замотал головой, откручивая крышку с фалькона. – Ничего еще не ясно! Я же не договорил, ну?

Даша промолчала. Значит – «говори уже».

– В общем, это… хрен с ней, с темой. Главное – какими именно смешанными культурами мы тут вроде как занимаемся, а? Вот ты знаешь?

– Сам знаешь, что не знаю.

– Вот и я не знаю. А надо бы знать! В конце концов, это же что-то невообразимое просто – не понимать, что и зачем ты делаешь. Вот замешиваем мы эти растворы, моем пробирки, выделяем какую-нибудь фигню из какого-то переданного нам «сверху» раствора… А что это такое? Чей это материал?

– Наверно, дрожжей.

– Наверно, – Паша сморщился, передразнивая ее, нажал кнопку дозатора до второго упора, выбросил раствор. – В том-то и проблема, что мы не знаем. И спрашивать бесполезно. Думаешь, я не пробовал?

Даша не успела об этом подумать. Но не стала об этом говорить.

– А я пробовал! Кстати, у Сеги лично. Он меня чуть ли не послал, в общем… А если у кого-то другого, то тебя, скорей всего, просто проигнорируют. Или скажут, что сами не знают, может, даже не соврут, может, один Сега и знает, чем на самом деле мы тут занимаемся…

От его слов было тоскливо и неуютно. Холодно. Страшно.

Но Даша не знала, что им противопоставить.

Просто старалась не думать об этом.

Не думать.

– А что, если так? – нарочито громко спросила она. – Ну, давай, допустим, что досконально все знает один только Сергей Гавриилыч, что тогда?

– Да ничего. Просто это все плохо пахнет: мы не знаем, что мы делаем, ради чего мы делаем… Да отсюда не вышло ни одного реально патента, насколько я знаю. Ни одной толковой статьи. И все-таки откуда-то у Сеги есть деньги на… на это все, в общем. Ты знаешь, сколько стоит амплификатор?

– Не знаю.

– А он дохрена стоит. Просто дохрена. А ты знаешь, что Сега заказал сюда «иллюмину»?

– Это которая… – Даша ловила слова, что беспорядочно и как-то бессмысленно всплывали в памяти: «сенквенирование», «второе поколение», «амплификация»…

– Которая да.

– Понятно.

Паша замер в растерянности: «понятно». Всего лишь «понятно». Помолчал с две минуты, наконец:

– В том-то и вопрос, что ничего не понятно.

Рука Даши дрогнула и она перелила воду: теперь не литр. Теперь литр сто. Черт!

– Слушай, достал ты уже! Сколько можно? И это «Сега»…

– Да почему что это все подозрительно, ну? А если это «что-то» не вполне законное? Что тогда? Продолжишь своего Сергея Гавриилыча, – «Сергей Гавриилыч» он произнес тонко-пискляво, издевательски, – обожать, да? Холить и хвалить, да? Будешь ему передачки в тюрьму носить, носочки-пирожочки, или, может, составишь компанию?..

Даша ударила кулаком по столу – истерично забегали цифры на табло аналитических весов:

– Да я просто устала это слушать! Сколько можно-то? Вот бывает у тебя такое, ну… Ты как… я не знаю даже как кто. Ну, уходи отсюда, уволься, наконец, и найди себе что-нибудь по душе, получше, иди ты в свою дурацкую фарму. Я не пойму, что тебя здесь держит-то? Только и может, что на мозги капать своими дурацкими предположениями, догадками. И может даже и не дурацкими, все равно. Ну, давай, что ж тебя здесь держит, ну?

Паша перестал улыбаться. Теперь он смотрел как-то грустно, даже побито. Отвернулся от нее.

– Деньги, – просто и коротко сказал он.

Может, это было правдой. Может.

Когда они, наконец, закончили, Даша минут пять писала смс-ку Сергею Гавриилычу, получив в итоге: «Здравствуйте, выполнили. Можете забрать. Что теперь?».

Через пять минут телефон прожужжал, на экране высветилось два слова: «Ок. Грибница».

Глава 5

В теплице было влажно и душно. Душно-в-двойном-объеме: приходилось дышать через респиратор. Простой, буро-зеленый, с двумя пластмассовыми бляшками по обе стороны носа. Иначе – споры грибов, может, даже микотоксины… И было жарко-в-двойном-объеме – поверх одежды, заместо халатов, были спец-костюмы из полиэтилена и хлопка. Даша провела ладонью по плечу, стараясь вытереть пот – куда там. Только размазала тонким слоем между кожей и спецовкой.

Скоро пот снова соберется в капли. И всего-то.

Паша что-то сказал, но она не поняла: понять мычание было довольно трудно. Конечно, если ты не корова. Конечно, Даша надеялась, что коровой она не была… Хотя не исключено, что все коровы живут в тотальном непонимании друг друга друг другом.

Даша развела руки, похлопала по уху: «не слышно».

Паша кивнул, указал пальцем на стенку: «сними температуру и влажность, ок?».

Даша кивнула: «ок». Показала на многоуровневые грядки грибницы, перебирая пальцами: «полей пока».

Паша снова кивнул.

Дашина рука чуть помедлила. Остановилась на пол пути – и все же изобразила щепоть, подвигала пальцами, указала на него и себя: «Потом будем споры собирать, ок? Вместе».

Паша кивнул.

И тогда Даша записала в блокнот цифру, у которой остановился окрашенный красным спирт, дальше – стрелка-давление, стрелка-влажность воздуха… Воткнула влагомер, аккуратно, стараясь не задеть белеющие в почве тонкие гифы. Даша подумала, что все же здесь было безумно красиво. И все же здесь все, в отличие от той стерильно-белой лабы, дышало жизнью. Плелся в грунте мицелий, смешивался с корнями, – корни вырастали в кусты, кусты стояли под сиреневыми лампами, – гифы и корни завязывались в узлы, и если долго смотреть на них, то, казалось, можно было видеть, как они своими белыми телами раздвигают влажно-черную, жирную землю, перегнивающие листья.

А может, Даша внушала это себе: то, что она видела. И все-таки грибницы росли. Неспешно и неумолимо. Поэтому везде, где была почва, теплица кончалась листами стали: в уровень и на десять сантиметров выше. На всякий случай. Даже учитывая, что теплица, занимавшая целый этаж, была высоко над землей – так куда гифы могли бежать? Некуда!..

Но стальные листы были. И на вентиляции стояло несколько фильтров, исправно меняемых ежемесячно. Или еженедельно?.. Даша не помнила. И все равно фильтры всегда были черные от спор.

А земля впитывала влагу, затягивая разрывы на своей высыхавшей, твердевшей коже: грибы пили много влаги. Даша подошла к стеллажу у противоположной стены, взяла пробирки типа Эппендорф и одноразовые, пластиковые пинцеты: Сергей Гавриилыч стерилизации многоразовых, металлических не доверял. По крайней мере здесь.

Пришло время собирать споры.

Даша методично шла вдоль грядки, поднимала пинцетом отдельные нити плесени, отрывала их вместе с черными точками спорангиев. И еще. И еще немного… Она любила теплицу. Ей казалось, что она здесь – ради этой теплицы. И ей радостно и приятно до вагинальной дрожи было представлять, что такие белые гифы раздвинут пучки ее мышц, ее молочные железы, ее плоть – медленно и неотвратимо прорастут в нее.

Конечно, глупо.

Конечно, в этом ничего приятного, на самом-то деле.

И все-таки Даша любила грибы. Упругие плодовые тела – и тонкие, влажно-хрупкие нити.

– Рвы-ы-ы-ыхы-хы… – засмеялась Даша через респиратор.

Паша вздрогнул и испуганно посмотрел на нее: «ты ку-ку?»

– Ы-ы-ы! – радостно ответила Даша.

Она видела, как он закатил глаза, несмотря на то что в его защитных очках отражался свет от сиреневой лампы рядом.

Даша улыбнулась и продолжила жить в рутине. Снова вспомнилось утро. Она попыталась достать из памяти запах куртки – но вновь вспомнила только то, что он ей понравился до биения крови в ушах. И тогда она стала вспоминать тяжесть, силу его рук – широких рук, теплых, черно-волосатых даже через длинные рукава лабораторного халата рук…

Повторив ощущение давления-и-тяжести двадцать три раза, до безвкусия, до онемения и механического повторения в уме фразы «его руки теплые и тяжелые», Даша стала представлять, какой у него, должно быть, горячий, широкий член. Конечно, он напоминает гриб, – должен напоминать гриб! – но совсем чуть-чуть. Даже не просто гриб – плодовое тело Phallus impudicus.

«Фал-лус импьюдикус-с…» – медленно, с придыханием повторила Даша, чувствуя и растирая беспокойное, внезапное возбуждение. Через респиратор слов было не слышно, они смешались с дыханием. Ей стало трудно стоять, она оперлась руками в латексные перчатках о бортик грибо-грядки, но продолжила собирать споры. Скоро – плодовые тела, затем – отдельная теплица вечнобольной пшеницы. Почему ее не вылечат? – наверное, так надо.

Наверное, не могут…

Было чуть больше шума, чем обычно. Даша не замечала этого. Когда замечала – игнорировала, боясь обернуться, кормя в голове, конечно, ложный, конечно, чудесный образ Сергея Гавриилыча:

Она в двадцать четвертый раз воскресила ощущение тяжести и давления и, наконец, – твердую тяжесть и давление ниже, там, где соединились бы его и ее ноги… Тяжесть члена, входящего, нет, не могущего войти в нее члена…

Члена, похожего на гриб.

Члена с белыми гифами сосудов в его теле – в ее теле…

Даша задохнулась, согнулась пополам, выронив очередной эппендорф, и через спецовку сжала ладонью полную жара крови, бьющуюся пульсом вульву. Расплющила влагу из скопившихся пота и смазки.

Ее тело ответило блаженством.

–Даша! – наконец, ясно и четко услышала она.

Это говорил Паша.

Слишком ярко и четко.

– Даша, тебе плохо? – он стоял, отодвинув ото рта и носа респиратор, и испуганно смотрел на нее.

Даша не хотела и все равно засмеялась. Дурак, дурак, дура-ак… Она смеялась и трясла головой, не в силах разогнуться, держалась рукой за край грядки. Не в силах перестать выплёвывать жирные, царапавшие горло куски смеха. На глаза навернулись слезы.

А Паша выдохнул и медленно, до глубины потянул в легкие воздух и зависшие в нем споры. Споры, споры, несчетное множество спор…

Паша не хотел и все равно с шумом упал на пол. В обморок.

– Да черт!..

Это была бы смерть храбрых.

Паша сгинул в неравной борьбе с пороком.

Вот так вот. Бесславно.

– Х-ха-ха, ха-а…

Даша набрала пин-код разблокировки телефона с тринадцатой попытки: пальцы не гнулись, экран плохо чувствовал ее пальцы через перчатки и защитный чехол, мозг отказывал, руки тряслись. И все же она написала: «Сега, в теплице упал Паша!!!».

Ответ высветился незамедлительно: «ок».

«Немногословно,» – восхищенно и растерянно подумала Даша. Подошла к еле-дыханному телу Паши и аккуратно вернула на место респиратор. Благо, отпечатков она оставить не могла: у нее ведь перчатки.