Метагалактика 1993 № 4

Глава первая

В 1986 году я приехал в Египет по туристической путевке, и в первый же день с тремя тройками советских туристов отправился на плато Гизе, чтобы осмотреть великие пирамиды, но жара настолько сильно измотала всех, что мы едва держались на ногах и больше следили друг за другом, чем глядели на пирамиды, которые были совсем не такими, какими я видел их из сибирского далека.

Вдруг я почувствовал чей-то пристальный взгляд и обернулся назад.

Метрах в двадцати от меня мелькнула толстая фигура и скрылась за восточным углом пирамиды Хеопса. Я пожал плечами и, задрав голову вверх, начал искать вход в пирамиду, где только что исчезли мои крепконогие спутники. За спиной звякнули пустые банки, я снова обернулся и увидел толстяка — он осторожно спускался по горе мусора, сжимая в руках огромный топор и безумными глазами глядел на меня.

Мне стало не по себе — я запоздало вспомнил слова инспектора ОВИРа о той опасности, что грозит советскому человеку, если он отрывается от спасительной тройки — и рванулся что было сил по песчаному бархану к пирамидному входу, однако ноги мои от страха подкосились и я скатился вниз, где меня ждал толстяк.

Он тронул меня рукой за плечо и очень вежливо спросил:

— Тебя зовут Евгений?

— Да, Евгений.

Толстяк бросил топор и присел рядом со мной.

— А меня ты помнишь?

— Нет.

Незнакомец подпрыгнул и несколько раз — весьма опасно — дрыгнул ногой.

— Мы с тобой под лавкой на вокзале в Москве прятались от милиции — помнишь?

— Извините, мистер — я не помню, потому что мне часто приходилось ночевать под лавкой.

Толстяк яростно подпрыгнул и завопил:

— А помнишь как мы ехали на крыше вагона?!

Я закивал головой и потихоньку начал выбираться из ямы.

— Да, сэр — я помню.

— А ты помнишь как меня зовут?

— Нет, — честно признался я.

И тогда незнакомец с удовольствием ответил:

— Рухолла Гасан…

У меня что-то дрогнуло в душе и я радостно крикнул:

— Гасан Абдурахман ибн Хаттаб?!

— Я!

Мы бросились друг другу в объятия, однако я был смущен тем, что так и не вспомнил кто такой Гасан Абдурахман, потому что видел его в первый раз, тем не менее, дружески хлопая приятеля по плечу, я спросил, поглядывая с надеждой на вход в пирамиду:

— А чем ты здесь занимаешься?

— Да вот пять лет назад получил от Департамента Древностей лицензию на раскопки…

— И есть успехи?

Толстяк преувеличено испуганно огляделся по сторонам, подобрал топор.

— Иди за мной — объясню потом.

Было жарко, душно — мы с трудом взобрались на кучи мусора и песка. Я хотел присесть на корточки, чтобы перевести дух и немного помечтать о морозной сибирской зиме, как вдруг в гулкой тишине услышал невдалеке щелчки, оглянулся по сторонам и увидел египетского феллаха, который целил в нас из двуствольного ружья.

Едва мы упали, как раздались выстрелы и над моей головой свистнули пули, но к нашему счастью рядом находилась грань пирамиды. Мы прыгнули за нее и я хотел сказать: «Пока, приятель — я не играю в такие приключения» — но мой приятель так рванул меня за руку, что из моей упревшей головы выскочили все благоразумные мысли, навеянные мудрыми и заботливыми инспекторами ОВИРа.

— Бежим — там стоит моя машина! — крикнул Гасан Абдурахман, указывая топором в сторону сфинкса.

И я помчался что было силы, вжимая голову в плечи, ожидая каждую секунду двойной выстрел за спиной. Мы проскочили три маленькие пирамиды, не встретив ни одного человека и я, задыхаясь от горячего воздуха, спросил Абдурахмана:

— Почему здесь никого нет?

— А какай дурак попрется в такую жару на Гизе! — ответил Абдурахман.

Он на короткое время остановился, прислушался — где-то ревел мотор.

— Туда, — сказал толстяк и махнул топором в ту сторону, где завывал автомобиль.

И мы снова побежали — мне было все равно — я знал наверняка, что меня уже хватились товарищи по тройке и по закону стукачества они обязательно доложат о моей отлучке консулу и я уже никогда не попаду за границу.

Я крепко держался за руку Абдурахмана и почти бессознательно бежал за ним.

Мы выскочили на песчаный бархан и увидели танкетку, которая медленно ползала по расплющенной голубой машине. Абдурахман в сердцах бросил топор и яростно вырвал из кармана шорт платок, утер им лицо.

— Я так и знал!

А между тем танкетка остановилась, а из открытого водительского люка вылезла девушка, она ловко прыгнула на верхнюю площадку и, разворачивая на турели крупнокалиберный пулемет, весело крикнула нам:

— Стойте на месте — я вас сфотографирую!

Абдурахман упал на песок и закрыл свою потную лысину топором а я, обалдевший от жары, обернулся назад, потому что за спиной кто-то сильно закашлялся — к нам медленно шел давешний феллах, уже без ружья, хромая и держась рукой за левую сторону груди.

Мне стало жалко старика — я вынул из кармана аптечку.

— Эй, генацвали! — крикнул я, — у меня есть валидол.

Но старик, видимо, не понимая по-русски — распахнул халат, сорвал с пояса противотанковую гранату и со стоном метнул ее в меня.

— Аллах, помоги убить гяуров.

Граната летела донышком вперед и я успел прочесть белую надпись: «сделано в СССР» и на миг мне стало гордо и приятно от сознания того, что наша техника уверенно идет по планете и вот же — находит спрос даже у полуграмотных крестьян, но тут меня сбил с ног Абдурахман, и кормилица, за которую наш народ получил полновесные гнилые бананы — со свистом пролетела в сторону танкетки. Там раздался визг, а потом тяжелый взрыв.

Тучи песка и пыли еще застилали танкетку, а мы с Абдурахманом уже были около нее.

Девушка лежала на полу, придавленная пулеметом и со страхом глядела на топор Абдурахмана.

— Вы меня зарубите?. — пролепетала она со слезами на глазах, — я ведь хотела пошутить…

Абдурахман сжал топор двумя руками и медленно поднял его над головой незнакомки — я бросился между ним и девушкой.

— Гасан, опомнись!

Но Гасан Абдурахман плечом отшвырнул меня в сторону и снова замахнулся топором. Девушка умоляюще посмотрела на меня своими чудными зелеными глазами и покорно прикрыла их длинными ресницами. У меня все перевернулось в душе — я метнулся к Гасану.

— Неужели ты убьешь человека?

— Она робот! — отрезал Абдурахман и мотнул головой в сторону бархана, где дымилась кучка тряпья в том месте, ку-да минуту назад упал феллах.

— Нет-нет, я не робот! — воскликнула девушка и, задыхаясь попросила:

— Евгений, мне очень душно — расстегните рубашку.

Я наклонился над незнакомкой, даже не подумав о том, откуда она знает мое имя, и нерешительно расстегнул верхнюю пуговицу. Девушка смущенно улыбнулась и едва слышно сказала:

— Дальше.

Я расстегнул вторую и почему-то взволнованно спросил:

— Так хорошо?

— Еще нет.

Тогда я быстро расстегнул все пуговицы на рубашке и чуть отвернулся в сторону.

— Евгений, потрогай мое сердце — я не робот.

Я опустил руку на прохладную девичью грудь и ощутил быстрые толчки сердца.

— А теперь поцелуй меня, — тихо попросила девушка и слегка приподнялась мне навстречу — она была зажата перевернутой пулеметной установкой так, что не могла освободить свои руки. Я полностью закрывал ее в узком проходе от Гасана, который то и дело кричал за моей спиной:

— Что ты делаешь с ней?!

Наконец девушка с трудом освободила свои припухшие губы и с улыбкой сказала:

— Потрогай пульс на другой груди.

Я потрогал, а Гасан желчно продолжал кричать:

— Все вы там в России голодные — как вырветесь на свободу, так сразу в публичные дома, а потом на водку, на жратву и снова на баб, а дома кричите о морали, мол, мы не такие как на Западе — оно и видно.

Я поднялся на ноги, опьяненный восхитительной девушкой, поставил пулеметную установку на место. Незнакомка вскочила, благодарно посмотрела на меня и быстро нажала на кабине танкетки красную кнопку.

Раздался ужасный вой сирены, который вскоре перешел на высокую тональность и затих, однако пол под ногами дрожал, а воздух неприятно давил на барабанные перепонки.

— Что она делает? — спросил я Гасана.

Тот плюнул за борт танкетки и прижал топор к груди.

— Она вызвала роботов.

Девушка между тем, очаровательно улыбаясь, села на кабину и весело махнула мне рукой.

— Евгений, продолжим.

— Стой, — сказал жестко Абдурахман и поднял топор, — она робот, их берет только топор.

Он кивнул головой в сторону бархана, где тлели останки феллаха.

— От пули они почему-то учетверяются.

Девушка возмущенно охнула и пристукнула кулачком по кабине.

— Я не робот, Евгений, скажи.

На ее длинных ресницах блеснули слезы, грудь взволнованно поднялась и я уже было метнулся к незнакомке, но мой приятель перекрыл мне дорогу топором, словно шлагбаумом.

— Смотри, — сказал Гасан и я увидел четырех парней, которые медленно вышли из-за пирамиды, что находилась от нас метрах в двухстах. Едва мы успели пригнуться, как в борт танкетки ударили пули, а эхо выстрелов загрохотало меж пирамидами.

— Смотри, — снова сказал Гасан, сидя на корточках.

Он указал топором в небо, где появились два истребителя-перехватчика. Они сделали боевой разворот, блеснув на солнце белоснежными крыльями с кабалистическими знаками — и помчались на нас.

Я прыгнул в кресло пулеметной установки, рывком откинул ее назад-вниз для зенитной стрельбы, заметил краем глаза, что патронный затвор стоит на предохранителе — вот почему девушка не стреляла! — и придвинул к лицу дальномер.

За моей спиной грохнул упавший на пол топор и завязалась шумная драка. Я меж тем, лежа почти горизонтально в кресле и наблюдая пикирующих истребителей, подправил маховичками прицел пулемета и на несколько секунд замер, ожидая, когда самолеты выйдут из пике и приблизятся до полукилометровой дистанции, но я упустил момент и с ужасом увидел белые вспышки и стрелы под брюхом истребителей, которые пронзили пространство, что отделяло меня от самолетов, но за долю секунды до взрывов я прижал ногой педаль спуска и почти в упор выпустил длинную очередь. Первый самолет развалился на части, второй, пролетая над нами на высоте не более ста метров, сбросил бомбы.

Вокруг меня гремели взрывы, полыхал огонь, но я успел вонзить второму истребителю пулеметную очередь и он взорвался, едва пролетев танкетку.

— Конец птичке! — крикнул я и щелкнул пальцами, — дайте сигарету.

Танкетку то и дело сотрясали разрывы, в воздухе стоял несмолкаемый грохот и вой — ко мне наклонилась моя девушка и запечатлела на моих губах долгий поцелуй, а потом протянула сигарету и щелкнула зажигалкой. И тут я заметил, что прелестница одной ногой стоит на горле Абдурахмана, который дико смотрит на меня выпученными глазами.

— Не стреляй — они учетверятся!

Я, по-прежнему лежа в кресле, быстро осмотрел горизонт и ахнул: на боевой курс ложились восемь истребителей. Мне стало не по себе, а Гасан Абдурахман с дьявольским ревом бросил девушку на пол и схватил топор, но я повис на его руке.

— Не надо — она человек!

— Пускай докажет, — яростно ответил Абдурахман и опустил топор вниз. Незнакомка быстро поджала под себя ноги и торопливо указала на свои глаза.

— У меня слезы соленые.

Абдурахман хмуро глянул на ее ресницы и аккуратно взял в пальцы девичью слезинку, лизнул языком.

— Это не доказательство — у тебя в груди аппарат по выделке слез.

Девушка жалобно посмотрела на меня и развела руками, всхлипнула.

Тогда я вынул из кармана демисезонных брюк черный сухарь, что остался у меня от последнего вчерашнего обеда и протянул ей, она с благодарной улыбкой кивнула мне головой и закусила кусок. Лицо Абдурахмана смягчилось, а девушка весело сказала:

— У меня еще молочные зубы растут.

— Покажи.

Она открыла рот, Гасан сунул в него свою грязную руку и подергал зубы.

— М-да, — раздумчиво сказал он и отбросил топор в сторону и, распахнув халат, снял с пояса блестящие наручники и в мгновенье ока приковал незнакомку к пулеметной стойке. Я рванулся к Гасану, но получил такой страшный удар по голове, что потерял сознание.

Я очнулся от сильной тряски и открыл глаза — мы с Абдурахманом неслись на верблюдах мимо пирамид, а где-то рядом грохотали взрывы. Я вспомнил о прекрасной незнакомке и хотел спрыгнуть с верблюда на песок, но заметил, что мои ноги были привязаны к стременам седла, а впереди, держа повод моего верблюда в руке, скакал Абдурахман, взмахивая над головой топором и крича:

— Цобэ, цобэ!

Наперерез, под ноги верблюдов, метнулись двое из моей тройки и, ломая руки над головой, закричали:

— Жека, с ума сошел, остановись! — нас затаскают кэгэбэшники, пожалей наших детей!

Но я ничего не ответил — мои глаза были полны слез, а душа разрывалась от горя и несчастья, и теперь я хорошо понимал, что в свои девятнадцать лет я впервые пережил счастливый миг любви, который никогда не повторится. Жизнь для меня казалась конченной; а мой верблюд, сильно вытянув вперед голову, стремительно уносил меня в неизвестность.

Глава вторая

Не менее часа мы скакали на верблюдах по каменистой пустыне, пока не выскочили на белую бетонную дорогу, вдоль которой тянулись хижины, ресторанчики, ремонтные и заправочные станции. Из крайней хижины вышел нам навстречу феллах.

Гасан спрыгнул с верблюда, вынул из кармана толстый кошелек и, плюнув на пальцы, вытянул из него бумажку в тысячу фунтов.

— Спасибо, Шамиль.

Шамиль прижал деньги к груди и с поклоном ответил:

— И тебе спасибо, эфенди.

Он посмотрел на меня из под руки и показал пальцем.

— Эфенди, твоему спутнику плохо.

Они подбежали ко мне, развязали руки и ноги, сняли с седла, но я был так измотан, что едва не упал. Гасан подхватил мня за пояс, вылил мне на голову фляжку воды и махнул рукой феллаху.

— Принеси чеснок.

Он оглянулся по сторонам и уж было повел меня через дорогу в маленький ресторанчик, как рядом взвизгнули тормоза и перед нами остановилась длинная черная машина с зеркальными стеклами. Боковое стекло опустилось — в окно выглянул чернобородый мужчина в белом сафари и улыбнулся Гасану.

— Эфенди, если у вас найдутся деньги, то я смогу вас довезти до Каира.

Гасан кивнул головой и попросил шофера открыть багажник, и когда тот вышел из машины, мой приятель затолкнул меня в салон, а сам пошел следом за шофером.

Я упал на переднее сиденье и ощутил мягкую прохладу и запахи чудных трав — это было так неожиданно после удушающей жары, что я вновь подумал, что это сон, однако за окном машины я увидел прежнее белое марево, в котором слегка подрагивали нечеткие очертания приземистых зданий. Я вытянул ноги, закинул руки за голову и уже готов был погрузиться в настоящий сон, но вспомнил Гасана и обернулся назад, заметил макушки голов над высоко поднятой крышкой багажника, и тут же над ними блеснул топор и раздался дикий душераздирающий крик.

Я подпрыгнул в кресле.

— Гасан, ты спятил!

И толкнул дверцу, но она была закрыта. Я начал нажимать кнопки, рычажки — опустилось боковое стекло — я вылез на дорогу и метнулся к Гасану, который стоял за машиной и рассматривал в руке белое сафари.

— Куда ты его дел?!

Я заглянул под багажник, ожидая увидеть мертвое тело с разрубленной головой, но там аккуратно стояли пара кроссовок.

— Это робот, — сказал Гасан Абдурахман.

— Но куда он делся?

— Понятия не имею, — ответил мой приятель и задумчиво посмотрел на мои демисезонные брюки, — снимай.

— Зачем?

— Оденешь это.

И он протянул белоснежное сафари. Я нерешительно взял в руки невесомое мягкое одеяние и оглянулся по сторонам.

— А вдруг он вернется?

— Не вернется.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

Я вновь оглянулся по сторонам, но улочка была пустынной, а лачуги, ресторанчик и станции окон не имели. Я быстро переоделся.

Длинная рубаха до пят с широкими рукавами была просторной и очень удобной; кроссовки оказались по ноге и я без всякого сожаления отбросил стоптанные ботинки в сторону, а Гасан приладил на моей голове белый платок и придавил его черным круглым валиком.

— Ну вот, — сказал он с удовольствием, — теперь ты похож на шейха.

Я посмотрел на себя в зеркальное стекло машины и щелкнул пальцами, подумав, что хорошо было бы сейчас оказаться в Сибири в Томске на шумной улице, но вдруг услышал голос Гасана:

— Домой ты никогда не вернешься. Я удивленно обернулся к Рухолле.

— Почему не вернусь?

Но мой приятель ничего не ответил, быстро пошел навстречу Шамилю, который бежал к нам со связкой чеснока, взял у него связку и одел на плечо, как одевают почетные ленты — наискось, и торопливо махнул мне рукой.

— Поехали скорей.

Едва я сел в машину, как Рухолла стремительно сорвал ее с места и мы на огромной скорости помчались по белой полосе, что ровной стрелой рассекала желтую пустыню.

Я закинул ногу на ногу, посмотрел вокруг себя в надежде найти сигареты. Гасан, не отрывая глаз от дороги, вынул из кармана пачку и зажигалку — протянул мне. Я закурил и с легкой иронией спросил:

— Скажи мне, Рухолла Гасан Абдурахман ибн Хаттаб, почему за тобой гонятся роботы?

— Не за мной.

— А за кем?

— За тобой.

Я повернулся к Гасану и внимательно оглядел его потный профиль, желтую лысину и топор, который он держал на коленях и сказал:

— Видишь ли, приятель, я не уверен, что тебя зовут Гасан Абдурахман ибн Хаттаб, а если и так, то я никогда не знал тебя раньше.

Гасан посмотрел на наручные часы и кивнул головой.

— Да, ты никогда не знал меня раньше.

— Я для чего-то нужен тебе?

Он не ответил…

Уже в сумерках мы въехали в Каир и остановились у отеля «Фарук», но едва поднялись по широкой лестнице и вступили в его прохладный зал, как перед нами появился рослый швейцар в золотистой униформе.

Он поклонился мне и холодно глянул на Гасана.

— Мистер? — спросил он удивленно.

Я хотел загородить собой Гасана и сказать, что он со мной, однако мой приятель поступил необычным образом: он вырвал из связки чеснока головку, разломил ее и сунул в лицо швейцара. У того округлились глаза, он открыл рот, зажал его руками и вдруг начал оглушительно чихать.

Гасан торжествующе крикнул, отскочил в сторону и распахнул халат, на внутренней стороне которого висел на петле топор, сорвал его и кинулся на швейцара.

Раздался громкий звук: «Пиу!»

Швейцар исчез, а его одежда с тихим шорохом упала мне под ноги. Я отступил назад и растерянно оглянулся по сторонам.

— Ну ты, Гасан, даешь…

Я в сомнении потрогал ногой одежду, потом глянул на приятеля — он в это время прятал топор под халат и выглядел довольно странно со связкой чеснока через плечо, однако я чувствовал к нему большую симпатию и благодарность за ненавязчивую охрану, которую он нес при моей особе и поэтому я решил не задавать лишних вопросов, а принимать окружающую обстановку с той иронией, что была свойственна мне от рождения.

В огромном холле отеля было несколько человек, но они не обратили на нас внимание или не захотели обратить — все-таки отель «Фарук» был отелем первой категории. Пока мой приятель диктовал декларацию портье и получал ключи, я присел в кресло рядом с очаровательной девушкой, у которой был капризно вздернутый носик и сердито сжатые губы.

Я деликатно выпустил дым в сторону от незнакомки, кашлянул туда же и с улыбкой сказал:

— Мадам…

Девушка изумленно посмотрела на меня, ее тонкие брови возмущенно изогнулись.

— Как вы смеете?

— Что смею? — спросил я немножко растерянно, потому что голос незнакомки был холодный и злой.

— Как вы смеете говорить со мной так?

Я покраснел от досады на себя и еле слышно сказал:

— Ну и что?

Девушка вскочила с кресла.

— Я позову полисмена!

Я тоже вскочил и в полной растерянности потянулся за пачкой сигарет, что лежала у меня в нагрудном кармане, однако вместо пачки мои пальцы выхватили гладкую карточку. Я машинально поднес ее к лицу и с удивлением прочел на ней следующие строки:

Ниже перечислялись известные в мире президенты и премьер-министры, а так же некоторые граждане Союза, например: Е., Л., Г.

Я протянул карточку девушке — та прочла, вспыхнула и улыбнулась мне так очаровательно, что я был потрясен до глубины души: какая лицемерка!

В первую секунду мне хотелось холодно бросить слова из Библии: «Умейте отличать зерно от плевел». Но сдержал себя и мягко сказал:

— Извините, мадам. Я забыл, что мой папочка запретил мне разговаривать с женщинами в отелях.

И неторопливо прошел в конец холла, где меня ждал Гасан, который уже переоделся в белое сафари, в руке он держал небольшой чемодан. Мы спустились в ресторан и расположились в небольшом кабинете.

Я был растерян, мне казалось, что в моей душе что-то надломилось и я уже никогда не буду относиться к девушкам с тем уважением, которое всегда испытывал к ним.

Но едва появились официанты с тележками аппетитно пахнущих блюд, как я все забыл и набросился на еду с таким азартом, что Гасан одобрительно хлопнул в ладоши и сказал: Мгму! Он достал из чемодана газету, развернул ее и углубился в чтение. Я вспомнил о карточке и, торопливо хлебая ароматный борщ, спросил:

— Твоя работа?

Гасан кивнул головой — край газеты отвернулся и я прочел ее название — «Циплятусианская правда». Это странное название меня удивило: неужели есть город Циплятус. Однако перед моими глазами появилось новое восхитительное блюдо, вид и вкус которого остерегаюсь передать, чтобы не вызвать раздражение тех товарищей, которые не предполагают о его существовании. Я снова занялся едой и напитками.

В какой-то момент перед нашим кабинетом прошла девушка, с которой я беседовал в холле отеля. Она остановилась против меня и, грациозно положив левую руку на пояс, держа правой длинный мундштук с сигаретой, бросила в мою сторону кокетливый взгляд, но я был так занят копченым поросенком, выдержанным в сухом мартини, что не обратил внимания на незнакомку.

Наконец я оторвался от стола, с удовольствием чувствуя, что поросенок и прочие милые вещи уютно лежат в моем желудке — перевел дух, закурил сигарету, поискал глазами девушку.

Она сидела метрах в десяти от нашего кабинета за стойкой бара и смотрела на ярко освещенную сцену, где шло действие из древнеегипетского эпоса. Когда она заметила, что я наблюдаю за ней, то взяла со стойки трубочку-мундштук и попыталась вставить в нее сигарету, но это ей не удалось. На помощь поспешил бармен, она остановила его едва заметным жестом руки и беспомощно улыбнулась мне трогательной улыбкой.

Я подошел.

— Вы позволите?

Она смущенно потупила глаза.

— Я надеюсь, что вам это удастся.

Я быстро вставил сигарету в мундштук, но моя незнакомка отложила его в сторону и протянула мне руку тыльной стороной вверх.

— Джес.

В это время бармен, отчаянно сбивая над головой коктейль, тихо шепнул мне:

— Леди Джес.

Девушка отрицательно покачала головой.

— Нет-нет, Али, для вас я только Джесика.

Я взял маленькую ручку и в затруднении остановился, не зная, что делать дальше, ведь я комсомолец, а долг комсомольца быть всегда угрюмым и злым в отношении загнивающего Запада.

Джесика мягко отняла свою руку и взяла со стойки два бокала — один подала мне и, лукаво глядя на меня, сказала:

— Скажите, Али, а ваш ислам по-прежнему запрещает мужчинам улыбаться даме?

Я бурно покраснел — мне хотелось закрыться платком — но тут же рванулся вперед и поцеловал свободную руку Джесики и слегка обнял ее за пояс. Джесика, удивленно улыбаясь, отступила назад и растерянно пролепетала:

— Однако, Али, какой вы дерзкий — я не встречала таких темпераментных мужчин. Вы чем-то напоминаете мне Казанову.

Я смутился и хотел уйти, но рядом в двух шагах заметил Гасана, который сидел за столиком, укрываясь чемоданом и следя за нами. Джесика внимательно посмотрела в мое лицо и чуть сжала мою руку.

— Али, вы поступили мужественно, — и мягко добавила, — я сразу почувствовала к вам большое расположение.

И она предложила мне подняться на балкон, мы пошли к лифту.

— Скажите, Али, у вас большой гарем?

— Нет, не большой…

Я с трудом перевел дух. Мне хотелось признаться, что я не Али и не сын мавританского короля, а бедный студент медицинского института, и что единственные мои родственники — дедушка и бабушка живут в деревне и ведут натуральное хозяйство, но я был влюблен и очарован Джесикой и мечтал о той секунде, когда за нами захлопнется дверь лифта. Я находился в каком-то лихорадочно-опьяненном состоянии.

У лифта нас ждал Гасан.

Едва мы подошли, как он поднес к лицу Джесики головку чеснока, девушка отстранила его руку и коротким ударом в челюсть отшвырнула Гасана в глубину ресторана. Он взмахнул руками — чемодан упал. По залу горохом рассыпался чеснок, а Джесика, смерив меня холодным взглядом, скользнула в лифт и, дойдя до противоположной стороны кабины, обернулась. И я увидел другое лицо: передо мной стояла та незнакомка, которая, как я считал, погибла на плато Гизе.

— Вы слишком влюбчивы, Евгений, — сказала она с досадой.

Дверь лифта захлопнулась, но когда я нажал на кнопку и она распахнулась, то кабина была пуста. Я в недоумении привалился плечом к стене и заметил на полу свою визитную карточку, которую час назад подал Джесике. На обратной стороне карточки что-то было написано, я подобрал ее и прочел:

Я не обратил внимания на предупреждение, я задыхался от обиды, негодования: что я такого сделал плохого для нее! Слезы наполнили мои глаза — я уже ничего не видел перед собой, однако странная тишина в зале насторожила меня. Я оглянулся.

Актеры на сцене, бизнесмены во фраках и смокингах стояли или сидели в напряженных позах, выпуча глаза и зажимая себе носы, все прочие удивленно смотрели на первых. Так продолжалось секунд двадцать, потом послышалось чихание. Взгляды людей скрестились на мне. Я попятился. Фараон на сцене выхватил из-за пояса палаш и указал им в мою сторону. — Убейте его!

Чихающая толпа кинулась ко мне, но ее опередил Гасан. Он затолкнул меня в лифт и мы начали подниматься вверх, но вскоре лифт остановился, а свет на потолке его погас. Гасан с кряканьем пробил топором дыру в кабине и рывком распахнул ее. Мы выскочили в коридор. С лестницы вырвалась чихающая толпа, и мы понеслись по коридору как две белые тени. Около одной двери Гасан остановил меня и попытался открыть ее, но роботы в мгновенье оказались рядом. Мы снова кинулись вперед и по второй лестнице припустили вверх, а за нами метрах в десяти катилась воющая толпа.

Наконец мы выскочили на последнюю площадку, над которой в потолке виднелся черный люк. К нему вела узкая металлическая лестница. Гасан толкнул меня к ней.

— Поднимайся, я задержу их.

Он спустился на несколько ступенек вниз и принял на топор яростный удар фараона. Они загородили проход и остановили роботов.

Я взбежал наверх и поднял крышку, увидел над головой крупные яркие звезды, позвал Гасана и едва он выскочил, я немедленно захлопнул люк и задвинул засов.

Гасан, тяжело дыша, отбросил топор, посмотрел на наручные часы — оставалось двадцать минут до полуночи. Он поднял голову вверх и указал пальцем на желтую звезду.

— Она должна появиться через двадцать минут.

— Что это?

— Это поток энергии — он уже более часа пронзает вашу Вселенную, но если он появится здесь через двадцать минут, то нас уже не будет в живых.

Снизу в люк начали колотить чем-то тяжелым. Я поискал глазами пожарную лестницу, но Гасан отрицательно качнул головой.

— Нет. Они расстреляют нас. Ты им нужен живой, но и мертвый хорош.

Я сжал Гасана за плечи и, спокойно глядя ему в глаза, спросил:

— Объясни, что происходит?

Гасан скривился лицом.

— Это невозможно объяснить в двух словах.

Он снова глянул вверх и облегченно вздохнул — звезда уже была похожа на маленький диск Гасан оживленно схватил меня за руку.

— Станция увеличила скорость. через несколько секунд поток энергии будет здесь.

— И что потом?

— Потом я приму душ — измотался на вашей грешной Земле.

Рядом затрещали доски люка. Мы отступили в сторону и повернулись к нему спиной. Гасан протянул мне сигарету, щелкнул зажигалкой, я чуть склонился над огоньком, и вдруг заметил, как пестрые огни рекламы, что мелькали со всех сторон на короткое время заслонил ослепительный желтый свет и тотчас погас. А через долю секунды под моими ногами блеснули строчки улиц, и тут же город превратился в яркую точку, а в стороне, как на карте я увидел знакомые очертания Средиземного моря в окружении темных материков, где сверкали белые звездочки городов.

В следующий краткий миг в лицо мне ударило ослепительное Солнце, а голубая планета как мячик улетела в черную бездну. Тут же погасло и Солнце, превратившись в маленькую тусклую звездочку.

Я почувствовал, что теряю равновесие, замахал руками и куда-то начал падать, а мне во след раздался дьявольский хохот Гасана.

— Держись!

Глава третья

Едва ли прошла секунда после того момента, как планета Земля исчезла в глубине черного космоса, а я словно подрубленный упал вниз лицом на что-то плотное и прозрачное и с ужасом посмотрел в ту сторону, где скрылась моя голубая Родина. От сознания того, что я навсегда покинул Землю мне стало плохо. Точно так бывало со мной, когда мне было три года и я видел, что моя мама, не замечая меня, уходит куда-то быстрым шагом, а я растерянно глядел ей в след, потом падал на пол и пронзительно кричал, бил руками и ногами до тех пор, пока она не возвращалась. Но сейчас я лежал на прозрачном полу и боялся расплакаться, чтобы не потерять из виду маленькую звездочку, которая там, далеко, называлась Солнцем. Я безумно завидовал тем, кто в это время на Земле нежился в постели или болтался по городу, стоял в очередях за мылом — о как бы я хотел стоять целый год или даже десять лет в очереди за мылом. Я понимал, что это счастье, это блаженство стоять в очереди…

Но из-за моей спины молниеносно вылетали все новые и новые ослепительные звезды с кровавыми протуберанцами и вскоре они закрыли мое Солнце — из глаз моих хлынули слезы.

Я медленно поднялся на ноги, смутно заметил, что рядом стоят два кресла, а между ними столик с чашками кофе и газетами, а метрах в десяти от меня ухает под холодным душем Гасан.

Я сел в кресло, посмотрел вверх — белые точки звезд стремительно падали на меня и в долю секунды, страшно увеличиваясь, пролетали мимо. Всюду, куда бы я не глядел, происходило быстрое или медленное перемещение звезд, словно миллиарды светляков резвились в черной пустоте.

В моей душе было так тяжело, что казалось, будто жизнь покидает меня.

Ко мне подошел Гасан, одергивая на теле сафари и сел напротив, взял чашку с кофе, отхлебнул.

— С какой скоростью мы летим? — спросил я. Гасан огляделся по сторонам.

— Думаю — со скоростью один парсек в секунду, но это начальная скорость — мы разгоняемся.

— А какая предельная?

— Триллион парсеков.

— В секунду?

— Да, в секунду.

— И это все?

— Нет — есть гугол, а проще говоря, Станция может пронзить Вселенную в одно мгновенье, но для этого нужно погубить тоже гугол звезд, а это нецелесообразно… Во всяком случае ты дорого обошелся нашей планете.

— Циплятус?

— Нет — Центавру.

В моей разгоряченной голове никак не укладывалось то, что мы летим с огромной скоростью без всякого корабля.

Вдруг против меня появилось кресло, а мгновенье спустя я увидел в нем молодую женщину в белом костюме для верховой езды, в черных сапогах с высокими голенищами. Она закинула ногу на ногу, подалась вперед и положила на колено правую руку, в которой она сжимала короткий стек; левая рука свободно висела вдоль тела — это положение незнакомка не меняла во время разговора. Она была блондинкой с короткой прической. Меня поразили ее огромные глаза, в которых зрачки блестели и меняли тональность каждую секунду в зависимости от того, что она говорила.

В первое мгновенье я не знал что сказать, тем более что меня смутило выражение разочарования в лице молодой женщины, которая в первые секунды очень пристально смотрела на меня.

Я подумал сколько лет ей: 16, 20 или 25?

Глаза незнакомки на короткое время потемнели, она улыбнулась.

— Не гадайте, мне 25.

— Кто вы? — спросил я.

— Шеф разведки и контрразведки — Орнелла.

Глава четвертая

Я посмотрел на Гасана — он сидел за столом, опустив голову на кисть руки и что-то рисовал пальцем на лакированной столешнице. Орнелла слегка хлопнула стеком по голенищу сапога — я обернулся, мне не понравилось как она окликнула меня, но решил пока не подавать виду.

Орнелла мягко улыбнулась.

— Я хотела увидеть вас, Евгений, и поэтому чисто по-женски не удержалась…

Ее удивительные глаза, ослепительная привлекательность и слова о том, что она шеф разведки и контрразведки — смешали все мои мысли, но тем не менее я собрался и деловито спросил:

— А как ваше отчество?

Гасан тихо ответил:

— У нас нет отчества.

В глазах Орнеллы появился зеленый огонек. Она жестом руки остановила Гасана и с легкой задумчивостью, которая мне показалась нарочитой сказала:

— Насколько я помню — мою маму звали Ольгой — так звучит ее имя на вашем языке. Стало быть вы, Евгений, можете обращаться ко мне: Орнелла Ольговна…

Я в изумлении подпрыгнул в кресле.

— Ольговна? Орнелла кивнула головой.

— Да, Ольговна, — она чуть подалась вперед ко мне и ласково спросила, — а ваше отчество?

— Сергеевич.

— Значит вашу маму звали Сергеем?

— Да нет же! — удивленно вскрикнул я, — мою маму звали Викторией.

Гасан закатил глаза вверх и потряс головой.

— Евгений, неужели ты не понимаешь, что у нас матриархат.

Я трудно кашлянул и откинулся на спинку кресла, мне было не по себе, к тому же Орнелла вела себя как-то странно: она иногда чуть трогала меня за руку, впрочем, странно по землянским меркам, но я постоянно ощущал внутренним сознанием, что эта женщина едва ли не каждую минуту по разному относится ко мне и это отношение чаще всего неприятное — ее словно что-то раздражает во мне. Тем не менее, желая поддержать разговор, я продолжал:

— Это было у вас всегда?

Орнелла дружелюбно улыбнулась, ее зеленые глаза стали небесно-голубыми.

— Нет, 150 миллиардов лет назад, до создания Станции слежения и перемещения — был патриархат. Мы тогда находились на вашем уровне развития, однако с созданием инкубаторов женщина смогла полностью раскрепоститься и заняться наравне с мужчиной наукой, культурой, политикой и управлением государством, а так как изначально женский мозг сильнее и гибче мужского, то мы — женщины — вскоре вытеснили мужчин из всех сфер политики, искусства, культуры и управления государством. Я растерянно спросил:

— А чем стали заниматься мужчины?

Орнелла с ненатуральной задумчивостью посмотрела вверх и очень просто ответила:

— Точно не знаю — ведь столько лет прошло, но по моему они работали в низших сферах.

Я ощутил в душе легкий испуг: а не готовят ли они мне тоже «низшие сферы» — перед моим внутренним взором сразу мелькнули рабы древнего Египта, которые надрываясь, со стонами тянули огромные блоки для пирамид фараонов — неужели у них рабство…

Я смахнул с лица холодный пот и, чувствуя, что мой голос почему-то стал дрожать, спросил:

— А что это такое — «низшие сферы»?

— На вашем землянском языке это означает — на подхвате.

Я осторожно перевел дух, Гасан взял со стола газеты и ушел в угол. Я посмотрел ему во след и отрицательно покачал головой.

— Извините, Орнелла, но вы сказали, что женский мозг сильнее мужского, однако на примере землян такого не скажешь.

— А вы, Евгений, посмотрите на ваших малышек— они умнее, резвее мальчишек во много раз, но потом, когда начинается биологическая подготовка к материнству наступает регресс, а если убрать биологическую подготовку, то женский интеллект к двадцати годам становится в сто раз выше мужского.

— М-да, — сказал я задумчиво, — что у вас за мир такой… и любви нет?

— Она не нужна, потому что воспроизводством детей занимается Станция слежения и перемещения.

— И любовь не может появиться?

— У нас есть дружба, условный брак, но тех страстей… — Орнелла прикрыла свои чудесные глаза с длинными ресницами и с легким румянцем на щеках добавила, — все что нужно расскажет Коло.

И она указала глазами в сторону Гасана.

— Через пятьдесят минут вы будете на Центавре, я жду вас, а пока — прощайте.

Она исчезла.

Ко мне подошел мой приятель и сел в кресло, попросил называть его Гасаном.

— Мне так нравится.

Он протянул газету «Циплятусианская правда». Я развернул ее и сразу обратил внимание на колонку с броским заголовком:

И с любопытством прочитал следующее:

Гасан отрицательно замахал рукой.

— Нет-нет, не то!

И он указал на крупную статью с заголовком:

Прочитав эту странную статью, я в полном недоумении несколько секунд скользил глазами по газете, не зная как отнестись к тому, что было написано обо мне. Но в данное время я не мог спокойно рассуждать — слишком много событий произошло за последние часы. К тому же впереди меня ждал загадочный мир с какими-то птицами и слупливателем — от всего этого кружилась голова!

Я оторвался от газеты и удивленно оглядел Гасана и указал пальцем в статью.

— А почему Станция сама не слупливала яйца птиц Гоа?

— Это было бы вмешательством в дела суверенной планеты.

— Здесь написано, что вы — центавры — погибли пять лет назад…

Гасан вздохнул.

— Все правильно…

— А кто ты и Орнелла?

— Мы центавры, но умерли очень давно — 150 миллиардов лет назад.

— Гасан, я ничего не понимаю.

Мой приятель вынул из кармана платок, отер им лысину и бросил его на стол.

— Видишь ли, Евгений, вы земляне находитесь на таком низком уровне развития — извини за откровенность — что вам трудно понять то, что легко выполнимо и естественно в далеком будущем любой цивилизации, — он задумчиво посмотрел вверх и продолжал, — когда центавры погибли пять лет назад, перед Станцией встал вопрос: самоликвидация или воссоздание людей. Она выбрала второе и взяла гены тех, кто жил 150 миллиардов лет назад…

— А почему не тех, кто погиб недавно?

Гасан удивленно глянул на меня, а потом хмыкнул.

— Они выродились.

Вдруг мой приятель торопливо указал вниз.

— Смотри!

Под ногами я увидел быстро затухающие звезды, вскоре они погасли — мы покинули Вселенную, а вверху — от нашей кабины тянулся желтый луч, который извивался и пропадал далеко в черном мраке.

В душе у меня появилось странное чувство отчаяния и сумасшествия.

Я торопливо перебегал от одной стороны кабины к другой, тер ее гладкую поверхность руками и, широко раскрыв глаза, напряженно глядел в чернильную темноту. И когда вскоре впереди заблестели скопления звезд, которые стремительно летели нам навстречу, я облегченно перевел дух и сел в кресло.

— Центавр — сказал Гасан с теплотой в голосе.

Голубая планета быстро приближалась к нам, она вскоре заполнила все перед нами; ее белесая дымка расступилась и внизу мелькнули очертания материков и морей. Я увидел города, утопающие в зеленых рощах, но тут же понял, что передо мной тянется один город, рассекаемый реками, озерами, морями.

Я ожидал увидеть циклопические постройки в виде египетских пирамид, но всюду, куда бы я ни смотрел — виднелись одно — или двухэтажные здания похожие на виллы. А прямо перед нашими глазами разматывалось белое полотно широкой улицы. Через равные промежутки мелькали поперечные бульвары — и нигде ни одного человека, только дома, деревья и больше ничего.

Мне стало не по себе.

— Гасан, а где же люди?

— Они погибли пять лет назад — это мертвый город, а новые центавры, вернее, старые центавры — живут на берегу моря в одном месте.

— Много вас?

— Нет, десять тысяч.

А между тем наше движение по воздуху резко замедлялось, но я не ощущал какого-либо неприятного действия сил тяжести.

Вдруг мы сделали плавный поворот в сторону особняка и не успел я закрыть глаза, как неожиданно оказался в небольшой комнате, ее дверь распахнулась и к нам вбежал вихрастый мальчуган с огромными голубыми глазами. Он счастливо рассмеялся и уткнулся в живот Гасана, пронзительно крикнув:

— Папа! — облысел — а это что?

И он весело похлопал отца по толстому животу и торопливо указал на меня пальчиком.

— Папа — это землянин?

— Да, Казик, землянин, — ответил отец и погладил мальчика по голове, потом вынул платок из кармана и смахнул с лица слезы и словно оправдываясь передо мной, пробормотал, — хорошо дома.

Рядом раздался женский голос, в котором звучали раздраженные нотки:

— Коло, через две минуты я делаю картину — не заставляй меня ждать. Мне стыдно перед людьми.

Коло оглядел свое сафари, потом мое и отчаянно махнул рукой.

— Придется так — бежим.

И мы втроем помчались по длинным коридорам и широким лестницами на второй этаж.

Глава пятая

Казик толкнул ручками створки высоких дверей и мы оказались в полукруглом зале, где было много людей, которые толпились вокруг белого экрана и тихо, сдержанно говорили.

Я ждал восклицаний и аплодисментов, которыми, как я считал, центавры должны были встретить меня, однако появление нашей тройки никто не заметил — все смотрели куда-то в сторону и кажется волновались. Я тоже посмотрел в ту сторону куда смотрели все и увидел небольшую дверь, вскоре она распахнулась и в зал медленно прошла высокая женщина в черном длинном платье с серебряным халатом на плечах, с напряженным лицом и сжатыми перед собой руками.

В зале раздались аплодисменты и только теперь я обратил внимание на то, что люди здесь были отнюдь не молодыми.

Мне стало скучно. Я огляделся по сторонам, заметил поблизости огромный стол, на котором стояли разнообразные закуски и напитки и шепотом попросил Казика показать мне как все это нужно есть, потому что ни одно из блюд, как ни странно, не напоминало мне землянские. Мальчик, видимо единственный в этом зале, чувствуя всю необычность моего появления в этом мире, очень серьезно взял меня за руку и подвел к столу и начал объяснять.

И так как люди стояли к нам спиной, я совершенно спокойно и вдумчиво начал поглощать удивительные кушанья, то и дело восхищенно качая головой и закатывая глаза в потолок. В моей душе звучали какие-то песни и ритмы, я взмахивал и в восторге притоптывал ногами, как вдруг, подняв глаза, я увидел впереди Орнеллу. Она со смешанным выражение удивления и отвращения смотрела на меня, впрочем она тут же отвернулась.

Я отошел от стола…

Мой приятель был около жены. Он торжественно-медленно снял с ее плеч халат — центавры восхищенно воскликнули: «О-у!» — и еще плотнее сжали круг перед Герой. Я успел заметить на бледном напряженном лице Геры тень недоумения, когда она мельком глянула не мужа — но тут же она шагнула к ящикам с красками, что находились метрах в десяти от белого экрана и расслаблено с закушенной губой опустила в них руки, а потом, с мучительным криком швырнула двумя руками комки краски на белоснежный экран. В зале раздался дикий стон сотни людей.

— О-у, о-у, Гера!

Из-за экрана выскочил маленький сухонький старичок с вытаращенными глазками и прелестным хохолком на затылке, с лопаточкой на длинной ручке — он аккуратно пришлепнул краску к экрану и, крикнув: «О-у!» молниеносно скрылся за белым полотном, на которое уже летели очередные комки краски.

У Геры сверкали глаза, ее тело часто дергалось в конвульсиях, а с губ слетали какие-то непонятные слова и просто восклицания.

Старичок вихрем вылетал из-за экрана, успевал сделать лопаточкой шлеп-шлеп по комку краски и с криком исчезал, тогда как Гера все быстрей и быстрей метала краску, и мне вдруг показалось, что она хочет поразить ею старичка и очень сердится на его ловкость и неуловимость.

Все восхищенно следили за этим странным соревнованием и словно что-то ждали. И вдруг старичок не успел укрыться за экраном — комок краски попал ему в затылок, он пискнул: «О-у», а зал дрогнул от бурных аплодисментов и пронзительных криков.

— О-у, Гера!

Гера в изнеможении упала в кресло и подняла вверх руки. И в этот момент в круг ворвался маленький Казик, лихорадочно сверкая голубыми глазами.

— Я тоже! — крикнул он и указал пальчиком на второй белый экран.

Его мама устало кивнула головой и посмотрела на старичка, который в это время торопливо чистил голову платком.

— Циркон, если ты не устал — будь ему ассистентом.

Циркон лучезарно улыбнулся и подхватил с пола длинную лопаточку.

— С удовольствием.

И он занял место за экраном, а Казик стремительно кинулся к столу, где лежали краски и, закусив пухлую губку, яростно вырвал из ящика комки и один за другим швырнул их в сторону полотна, но броски были не точными и краска улетела в высокий потолок, а Циркон, выглянув из-за экрана и осмотрев его, недоуменно пожал плечами.

Мужчины и женщины сдержанно улыбнулись.

У Казика из глаз на лицо брызнули слезы — он с криком метнулся к ящикам и, обливаясь слезами, кинул еще несколько раз, пока за окном не раздался удивленный вскрик

— Перестаньте кидаться краской!

Казик поискал глазами отца и с громким плачем кинулся к нему, отчаянно прижался и опасно дрыгнул ножкой.

Гасан растерянно гладил малыша и кажется плакал.

Гера поднялась из кресла и с грустной улыбкой предложила всем перейти в другой зал.

Передо мной остановился молодой мужчина с книгой в руках, с очень неприятным холодным лицом. Его ледяные глаза поразили меня настолько сильно, что я вздрогнул. Тонкие губы незнакомца раздвинулись в презрительной улыбке.

— Вы не понравились мне, Евгений.

В его голосе звучала угроза. Я изумленно осмотрел центавра и, чувствуя как мои щеки заливает румянец и досадуя на себя за то, что я краснею перед какой-то льдышкой, я тонким голосом крикнул:

— Будьте любезны, не мозольте мне глаза!

В лице незнакомца ничто не изменилось, только его крупные костистые пальцы еще плотнее сжали толстую книгу.

— Уверяю вас, Евгений, что однажды я преподам для вас урок вежливости и это произойдет очень скоро и будет очень больно для вас.

Тут ко мне подошел Казик, а незнакомец с гримасой холодного презрения, смеясь, еще раз пронзил меня ледяными глазами и покинул зал.

Этот человек испортил мне настроение — я был расстроен, наклонился над мальчиком и спросил:

— А где твой папа?

Малыш вздохнул и указал пальчиком на выход.

— Он с мамой.

Я взял его руку и оглянулся по сторонам в поисках Орнеллы. Она стояла у чистого экрана и разговаривала с Цирконом, который протестующе махал перед собой руками. Мы с Казиком подошли к ним ближе.

— Нет-нет, я не пущу вас на Циплятус, — говорил возмущенно Циркон и горделиво, с чувством собственного достоинства поглядывал вокруг себя. — Вы заставили меня, Орнелла согласиться, а теперь я передумал.

Орнелла хлестнула себя по сапогу стеком и едва слышно сказала:

— Вы — старый выживший из ума — робот. Вы хоть понимаете, что говорите?

— Да, понимаю. — с вызовом ответил Циркон.

— Так какого же черта вы играете здесь комедию!

Циркон дрожащими пальцами поправил на шее галстук и потряс кулачком.

— Я протестую, вы не имеете права, Орнелла так говорить с лицом, представляющим одну из древнейших цивилизаций Вселенной.

Орнелла подняла стек. Циркон икнул и торопливо отступил назад, но глянув на меня, шагнул вперед и раскшгул руки в стороны.

— Бейте, бейте — это так характерно для вас, Орнелла — в этом вся ваша сущность и ваших центавров. Вся ваша история это кровь и разбой.

— Робот, на колени! — властным стреляющим голосом сказала женщина и указала стеком на пол перед собой.

У Циркона задрожали ноги, покорно опустилась голова, он шагнул в указанную Орнеллой точку.

— Ваши побои я покажу циплятусианцам! — взвизгнул он пронзительно.

Глаза Орнеллы потемнели до черноты с красноватым оттенком — ее лицо дышало гневом и было восхитительно прекрасным в эту минуту. Но едва она заметила меня, как ее глаза быстро сменили окраску.

Казик глядел на Орнеллу восхищено и зачарованно, и очень мило повторял: «Робот, на колени».

Циркон одернул пиджак и всхлипнул.

— Я старый робот и порой забываю, что говорю.

Орнелла скользнула в мою сторону холодным взглядом и тоном приказа бросила:

— Пройдите в детскую к Казику. Я вас найду.

И отвернулась.

Казик потянул меня к двери — я медленно пошел за ним, чувствуя как в моей душе стало тяжело от холодного взгляда Орнеллы. Мы вошли в кабину.

— Это лифт, — сказал Казик и нажал кнопку на стене.

Лифт мягко скользнул вниз и вскоре я перестал ощущать вес тела и оказался на потолке кабины. Рядом пристроился на стульчике Казик и с лукавой улыбкой на лице, спросил:

— Ну как — нравится?

Я, в полной растерянности лежа на потолке, показал большой палец.

— Хорошо.

Через минуту лифт остановился — мы вышли из него и я увидел комнату с грудами игрушек. Казик задумчиво посмотрел на меня снизу вверх и указал на игрушки чудесным пальчиком.

— Возьми в руки.

Я наклонился, но игрушка отлетела в сторону, я потянулся к другой, но и та скакнула в сторону. Казик вздохнул и положил ручки на живот, как это любил делать его папа в минуту размышлений.

— За ними побегать надо.

Он потоптался на месте, напрягся телом и стремительно с криком метнулся щучкой на груду игрушек — игрушки брызнули из под него, однако мальчик уже радостно колотил ногой по полу и показывал мне схваченный трофей. Я тоже щучкой кинулся на груду, но так больно ударился, что не сразу поднялся на ноги, а Казик уже тянул меня дальше.

Мы проскочили несколько комнат и остановились в зале, где стояли пестрые самолетики длиной метра в три-четыре. У Казика заблестели глаза.

— Это банджо.

— Банджо? — удивленно спросил я, вспомнив один землянский музыкальный инструмент.

— Конечно банджо — на нем я летаю по небу, но… — мальчик грустно посмотрел на дверь — …не всегда.

— Пап не пускает?

— Папа здесь ни при чем — Станция не пускает.

— Почему?

Казик вздохнул.

— Она ставит сложные барьеры и если крылом заденешь, то сразу назад.

Он сдвинул на банджо прозрачный фонарь и пригласил меня в кабину.

Мы сели в кресла и пристегнулись ремнями. Я удивленно покачал головой.

— Ну и ну — как в настоящем самолете.

— А это и есть настоящий боевой самолет — он только раскрашен так.

— Кто же на нем летал?

— Орнелла.

— А когда она летала?

— 150 миллиардов лет назад.

— Тогда была война?

Мальчик замялся.

— Да, была война…

— А кем была Орнелла на той войне?

Казик радостно воскликнул:

— Главнокомандующим!

— Она победила?

— Да, но ее убили в конце войны выстрелом в затылок.

Тут мальчик насторожился и рассеянно посмотрел куда-то в сторону.

— Что с тобой? — спросил я его.

— Станция говорит: молчи, Казик, нехорошо тайны выдавать землянину.

Казик огорченно вздохнул и потрогал пунцовые щеки ладошками. Я спросил:

— Она выговаривает тебе?

— Да, немножко, на я ее не слушаю.

— Ты когда-нибудь видел Станцию?

— Нет — ее никто не видел.

Мне стало очень любопытно и я по приятельски обнял малыша за плечи и тихо спросил:

— А мои мысли она видит?

— Конечно.

— Она докладывает кому-нибудь?

— Нет.

— А если я задумал погубить Центавр?

— Все равно.

И тут в моей голове появился результат одной биохимической реакции и я едва не вскрикнул от удивления:

— Значит: Станция знала, что магматики готовят удар по ней?

— Знала.

— И не защитила себя?

— У нее нет защиты.

— Но мне говорили, что магматики сбежали в далекую Вселенную — они боялись мести?

Мальчик значительно поднял вверх палец.

— Они боялись Орнеллу.

— Но ведь ее не было.

— Она всегда была.

Я хотел о многом спросить Казика, но в это время на дверях загорелись слова «Путь свободен». Казик радостно взвизгнул и вцепился руками в полукруглый штурвал. Створки двери медленно разошлись в стороны и наш банджо стремительно сорвался с места и с ревом провалился куда-то в темноту, где иногда мелькали огни.

Внезапно перед нами появилась белая стена. Казик рванул на себя штурвал и самолет, дико завывая, устремился вверх — огромная тяжесть придавила меня к сиденью.

Белая стена бесконечной лентой тянулась перед нами, однако вскоре я заметил впереди вторую стену, которая под прямым углом медленно подошла к первой и перекрыла нам дорогу, но Казик не отвернул самолет. Я схватил малыша за плечо.

— Казик, ты видишь?

— Вижу, — спокойно откликнулся он и, видимо из упрямства направил самолет в угол стен.

— Казик, зачем ты это делаешь?

— Мне так нравится, — хладнокровно сказал малыш.

Я возмущенный потянулся к штурвалу, но между мной и Казиком появилась прозрачная перегородка и я вынужден был пассивно наблюдать за дальнейшим.

До угла оставалось не более сотни метров, когда стены чуть разошлись, образовав щель шириной метра в три. Мы проскочили в нее.

Но это было только начало.

Самолет вращался, падал, поднимался вверх, ориентируясь на мелькающие в темноте огни. Все крутилось перед моими глазами и я облегченно вздохнул, когда наконец мы снова оказались в детской комнате.

У Казика на глазах блестели слезы, он всхлипнул и, задыхаясь прошептал:

— Опять… опять…

Глава шестая

Спустя минут двадцать я был на берегу моря на белом пустынном пляже и, сняв кроссовки и сафари, неторопливо шагал по мелководью. За спиной остался шумный город с непонятной для меня жизнью; мне хотелось уйти подальше, чтобы досадить Орнелле — пускай поищет и позлится. И в то же время я хотел в одиночестве подумать над тем, что узнал за сегодняшний день с того момента, когда покинул плато Гизе — ведь я человек очень рассудительный, хотя многие утверждают, что это не так. Но едва в моей голове начали возникать события дня, как я услышал девичий смех и визг и увидел в море группу девушек, что плыли в мою сторону. А рядом на пляже стояли совершенно обнаженные парни и ловко перекидывали друг другу мяч. Среди них я заметил того незнакомца, которому я почему-то не понравился в доме Гасана. Он тоже заметил меня и, опустив глаза на мои плавки, с иронией сказал товарищу:

— Интересная сумка, не правда ли, Бен?

— Да, Гордон, ничего подобного не видел в жизни.

— Любопытно — что он прячет в ней?

Я покраснел от ярости и, показывая пальцем на Гордона, закричал:

— Эй ты! Да, ты, прячущийся за спинами своих товарищей, выйди сюда!

И я швырнул прямо перед собой сафари и кроссовки.

Гордон, который стоял ко мне ближе всех шагнул ко мне и с холодной улыбкой на бледном лице, влепил мне такую затрещину, что я кубарем улетел на песок. Я быстро вскочил на ноги… но снова получил затрещину и снова распластался на песке и, чувствуя, как в глазах рябит от черно-белых кругов, я поймал боковым зрением линию горизонта и начал медленно подниматься на ноги. Мимо меня как свежий порыв ветра мелькнула девушка и когда я разогнулся, то с удивлением увидел как она молниеносным ударом сбила Гордона с ног, и тот, не принимая боя и не вставая на ноги, отполз назад. Я крикнул ему:

— Ха, ха!

Он посмотрел в мою сторону и вполне по-землянски зловеще сказал:

— Ладно.

Потом поднялся на ноги, парни ушли, а девушка ковырнулась ко мне и с укоризной покачала головой.

— Землянин, ну что вы такой слабенький?

И только теперь я обратил внимание на то, что девушки были голые и кажется не замечали этого — однако отсутствие одежды на их телах меня не напугало и не смутило. Я подошел к той девушке, которая сразила Гордона и сказал: «Спасибо».

Девушка зарумянилась.

— Ну что вы, — ответила она смущенно, — на моем месте так поступила бы каждая.

— Можно я вас поцелую?

— Пожалуйста.

Но когда я обнял и поцеловал ее, она удивленно воскликнула и толкнула меня в грудь.

— Землянин, ты смеешься надо мной!

— Нет-нет, я вполне серьезно.

Девушки обступили меня со всех сторон и с любопытством начали рассматривать, трогать руками. Это не понравилось Люси — той, которую я поцеловал. Она взяла меня за руку и мы отошли от группы. И тут милая центаврийка, глянув в ту сторону, куда только что ушли парни, сказала мне любопытную новость:

— Гордон несколько раз предлагал Орнелле условный брак, но она отказалась.

Девушка выразительно посмотрела на меня, словно на что-то намекая, но я ничего не понял и спросил ее:

— А что значит условный брак?

Люси пожала плечами.

— Я сама толком не знаю, почему дружбу называют условным браком, наверное потому, что молодые живут в одном доме.

— А как вы получаете от Станции детей и где ваш инкубатор?

— Я не знаю, потому что никогда не думала об этом, но мужчины получают уже готовенького ребенка, который может ходить.

Я едва не рассмеялся от фразы «готовенького ребенка» и чтобы на лице не появилась улыбка, которая могла бы оскорбить Люси, я скривил лицо болезненной гримасой. Центаврийка озабоченно потрогала мою голову.

— Бедненький землянин, у тебя болит голова?

— Да, очень болит, но перестанет болеть, если я поцелую тебя.

— Ну хорошо, поцелуй.

Но я не успел это сделать, потому что на поляну, где я стоял с Люси выехали на конях Орнелла и Циркон. Орнелла держала в руке повод третьего коня и удивленно рассматривала нас. Люси покраснела и опустила голову. Мне тоже стало не по себе, хотя вообще-то я не чувствовал себя виноватым в чем-либо.

Орнелла прищурилась и ласково обратилась к девушке:

— Люси, если мне не изменяет память, ты смотрела картины о Земле.

— Да, смотрела, — пролепетала юная центаврийка.

Я понял, что хотела сказать Орнелла и торопливо остановил ее:

— Прошу — не надо.

Когда Люси убежала, то Орнелла с раздражением в голосе заговорила:

— Евгений, не смейте больше обольстительно смотреть на наших девушек, не смейте разговаривать с ними, потому что ваш чувствительный голос привлекает их, но если вы сделаете с ними то, что у вас в обычае на Земле, то любая наша девушка от чувства гадливости покончит самоубийством.

Она посмотрела на меня, но я не увидел ее глаз — они были прикрыты пушистыми ресницами, и я вновь отметил удивительную привлекательность Орнеллы и подумал, что резкие слова в устах этой красавицы теряют свое значение, когда смотришь в ее лицо.

Орнелла слегка улыбнулась и показала стеком на седло третьего коня.

— Возьмите одежду, переоденьтесь — мы отправляемся на Цыплятус.

Я одел комбинезон черного цвета с номером «21», который находился на груди, спине и на плечах. Цифры неестественно белые, выполненные с каким-то странным изломом, напоминающим готический, словно излучали какую-то злую волю или энергию, производили неприятное впечатление, когда я смотрел на них или трогал руками. Они жгли мое тело, давили на сознание и в то же время я чувствовал себя очень уверенно.

Потом я натянул на ноги высокие ботинки. Орнелла внимательно наблюдала за мной. Я вспомнил с каким отвращением она смотрела на меня в ту минуту, когда я в доме Гасана вдумчиво поглощал закуски и мне стало стыдно за свое обжорство.

Я опустил голову и, пиная камушки, негромко сказал:

— Поверьте, Орнелла, я неплохой, а многие почему-то говорят, что я хороший — вот честное слово.

Орнелла рассмеялась. Она ездила вокруг меня и долго хохотала, а потом протянула мне руку.

— Здравствуйте, Евгений.

И тот холод в наших отношениях, который я постоянно ощущал с момента прибытия на Центавр мгновенно исчез. Я взял руку шефа разведки и контрразведки, не твердую и жесткую, а женственную, изящной формы, с длинными красивыми ногтями, почувствовал нежное пожатие ее пальцев.

Через минуту я был в седле и, разбирая повод, с удовольствием окинул взглядом густой лес, море, золотистую бухту, к которой спускались небоскребы небольшого города, а выше за ними сверкали белоснежные вершины гор.

Когда мы ехали с Орнеллой по старому городу с его одинаковыми домами, а Циркон скакал далеко впереди, я спросил ее:

— Скажите, Орнелла, почему у вас нет охраны?

Она достала из кобуры пистолет и показала мне.

— Вот мой хранитель.

— Вы не доверяете центаврам?

— Я бы хотела доверять всем, но среди них находится убийца, который убил меня в далеком прошлом, возможно косвенный убийца.

Это звучало так странно: «…убил меня в далеком прошлом». Теперь эта женщина не казалась мне холодной. Я показал рукой вдоль пустынной улицы,

— А если он притаился впереди?

— Я почувствую угрозу — он сможет убить меня только тогда, когда я засну.

— И вы не спите?

— Нет.

— А вы предполагаете кто он? Орнелла не ответила…

Этот мир казался мне прекрасной мечтой в те минуты, когда я летел сюда, а теперь он предстал передо мной большой загадкой, но более всего меня интересовала Орнелла: почему у нее такие странные глаза, каких нет у центавров, как понять слова Казика: «ее убили» — и в то же время «она была всегда»?

Глава седьмая

Огромная тарелка-звездолет, ведомая Цирконом, опустилась на планету Цыплятус, входной люк распахнулся и мы с Орнеллой вывели коней на воздух.

Я увидел перед собой поле, на котором виднелись высокие здания с прозрачными башнями, но здания были наполовину разрушены, в разломах росли деревья и кустарник, а из огромных разбитых окон тянулись ядовито-желтые побеги.

Земля вокруг была словно выжженной: плотная без единой травинки, всюду валялись ржавые останки конструкций, разбитых машин, а вдалеке, на краю поля у самых гор стояли в один ряд черные космические корабли разных поколений.

Я не успел толком приглядеться к ним, как вдруг ощутил дуновение сильного ветра, который усиливался с каждой секундой. Где-то вверху над моей головой прозвучал странно знакомый клекот: «Коа-коа-коа!».

Я поднял голову и, прикрывая глаза рукой от вихревых потоков воздуха, всмотрелся во что-то огромное и пестрое — и растерянно ахнул: по небу медленно летела огромная курица!

Сильный ветер сбил меня с ног и я, лежа на спине, крикнул Орнелле:

— Что это такое?!

— Это птица Гоа.

Из звездолета выскочил Циркон. Его прелестный хохолок на затылке заметался от порыва ветра. Робот глянул в мою сторону, отчаянно всплеснул руками и кинулся ко мне.

— Встань, встань скорей!

Между тем птица Гоа, часто махая крыльями, зависла над нами, опустила вниз голову и огромным кровавым глазом людоедски уставилась на меня — точно так, как смотрят любопытные деревенские курицы, когда видят что-то необычное.

Курица мигнула глазом и я готов был уже рассмеяться, но тут заметил, как ее огромный клюв раскрылся. Оглушительный крик: «Коа!» — отбросил в сторону Орнеллу и Циркона, которые подбежали ко мне и пытались поднять меня на ноги.

А курица вмиг сложила крылья, вытянула голову и, целя в меня клювом, понеслась вниз.

— О господи! — вскричал я и начал торопливо отползать в сторону, но руки и ноги меня не слушались и я, пораженный безумным страхом, барахтался на одном месте.

А птица Гоа у самой земли раскинула надо мной свои огромные крылья, опустилась на лапы и хотела схватить меня поперек туловища гигантским клювом, но я отчаянно забрыкался ногами. И тогда она, сердито мотнув головой, наступила тяжелой лапой на мои ноги и снова разъяла клюв.

Я судорожно оглянулся в поисках тяжелого предмета, увидел рядом металлическую болванку, схватил и с бешеным криком ударил курицу, но та подхватила меня за бока и швырнула себе на спину и тут же взлетела в воздух.

Все произошло молниеносно.

Я с трудом выбрался из густых перьев и, видя как по обе стороны от меня ритмично двигаются широкие крылья, побежал в сторону хвоста птицы и хотел было спрыгнуть вниз, но когда я глянул на поле, то у меня закружилась голова — мы летели на высоте не менее пятидесяти метров. Я отступил назад, присел на корточки и вскоре отметил, что курица почему-то не улетает с космодрома, а делает плавные круги над ним и внимательно присматривается к зданиям, выставляя вперед то одну, то другую сторону головы.

Внизу сердито крикнула Орнелла:

— Евгений, глупый мальчишка, прыгайте немедленно!

Но я не прыгнул и виновато развел руками в стороны, тогда она выхватила из кобуры пистолет и начала целиться в голову птицы. К Орнелле метнулся робот и повис у нее на руке.

— Не надо, не надо!

Тем не менее из ствола пистолета вылетела яркая пульсирующая красно-белая стрела и мелькнула перед курицей. Та возмущенно крикнула: «Коа»! — и на короткое время зависла на одном месте, а потом втянула голову в туловище и, отчаянно махая крыльями, нырнула за высокое здание, прижимаясь к земле и стремительно полетела в даль.

Я устало сел в мягкие перья и вспомнил деревенскую тихую улицу и себя, пятилетнего малыша в майке и трусах, когда я внимательно следил за наседкой, которая, квохча и часто поглядывая на своих цыплят, разгребала землю у забора и вдруг вырвала когтями длинного червяка. Он растерянно замер, но видимо понимая, что его заметили — рванулся к спасительной ограде, а курица, торжествующе крича: «Куб-куб-куб!» — наступила на него лапой, защемила клювом, потом подняла на воздух и показала птенцам, положила им под ноги.

Два прожорливых цыпленка схватили червяка и начали тянуть в разные стороны, а он из последних сил боролся за жизнь и даже разорванный на две половинки извивался и, наверное беззвучно кричал от боли и ужаса.

Птенцы, проглотив несчастного червяка, спокойно и непринужденно занялись своими делами, а я, потрясенный этим хладнокровным убийством, со слезами на глазах, убежал домой и весь день ничего не мог есть, а вечером долго не мог уснуть.

Тут я почувствовал, как кто-то сжал мое плечо. Я поднял голову и увидел перед собой человека с интеллигентным лицом, который вежливо протягивал мне бутылку.

— На, выпей — все легче будет.

Глава восьмая

Я взял бутылку и удивленно осмотрел человека, который меж тем неторопливо скинул с себя широкий плащ — под ним висели крест-накрест через плечи два патронташа, если можно так сказать, полные бутылок, точно таких, какую я держал в руке.

Незнакомец приподнял шляпу и церемонно поклонился мне.

— Будем знакомы, Евгений — зови меня Микус.

Он поправил патронташ и мягким жестом руки показал на окрестные леса и поля, над которыми мы летели и, закинув голову назад, подперев кулаком свой бок — с чувством наслаждения продекламировал:

Я потрясенно крикнул:

— Вы знаете Байрона?!

Микус с улыбкой поднял вверх палец.

— Мой юный друг — я люблю Байрона.

Он взял меня под руку и повел в сторону головы птицы Гоа и около того места, где начиналась ее шея, Микус показал на подобие беседки, сделанной из толстых перьев, пригласил присесть рядом с собой. Он вынул из патронташа вторую бутылку и, сделав добрый глоток, отдышался и сказал:

— Ты наверное, Евгений, хочешь узнать почему птица Гоа подхватила тебя?

— Да, конечно.

Микус лукаво посмотрел на меня.

— А вот скажи: если ваша землянская милиция едет по городу и видит пьяного человека, который лежит на панели — что она сделает?

— Она заберет его.

— Вот и наши птицы Гоа подбирают всех, кто лежит за пределами города, а в городе таких товарищей обслуживает месмерическая полиция.

— Но, товарищ Микус, как же так, я вовсе не пьяный.

Микус необычайно вежливо покачал головой.

— Однако, Евгений, ты лежал на земле — я это видел.

— Но это не причина считать меня пьяным.

Микус очаровательно улыбнулся и мягким жестом руки указал на голову птицы Гоа.

— А ты попробуй доказать это ей.

Птица посмотрела на меня кровавым глазом людоедки и сердито крикнула: «Коа!» и еще быстрей замахала крыльями.

— Куда мы летим? — спросил я Микуса.

Тот лучезарно улыбнулся и обнял меня за плечи.

— Мы летим в столицу планеты Цыпа, где вероятней всего нас примет председатель парламента Христус, чтобы назначить нам наказание за перепитие водус.

И он потряс бутылкой над головой.

— И какое нам будет наказание?

— Суток пятнадцать безлюдной планеты.

Я так и подпрыгнул на беседке и возмущенно крикнул, показывая пальцем на голову птицы Гоа:

— Она ошиблась дура, я не пил никакой водус, а упал я потому, что меня сбил с ног ветер от ее крыльев. И к тому же я выполняю задание Центавра.

Хотя, честно говоря, я не знал зачем я прибыл на Циплятус, но тем не менее я сердито топнул ногой и энергично сказал:

— Она не имела права хватать меня как червяка.

Микус ослепительно улыбнулся и надолго приложился к бутылке, а потом блаженно глянул в синее небо.

— Мне не хотелось бы внушать тебе беспокойство, но к сожалению я вынужден, Евгений, немножко огорчить тебя: на Цыплятус действуют законы Циплятус и никакая Станция, никакая Орнелла не спасут тебя от решения парламента или его председателя. А если — упаси тебя Боже — ты начнешь препираться с председателем, то вместо пятнадцати суток получишь тридцать.

Я откинулся на спинку беседки, взболтнул содержимое своей бутылки, приложил ее к губам и ощутил как нечто ароматное и мягко-воздушное коснулось моего языка и гортани. В тот же миг в моей душе родилось чувство блаженства, я просветленно глянул на Микуса, который в это время стоял впереди у самой шеи птицы Гоа и, показывая рукой в даль, прочувственно говорил:

— Зачем куда-то стремиться и чего-то хотеть, рваться и постигать, и сжигать дни данные природой быстро и мимолетно… Созерцание — вот смысл жизни и величие ее, но это вы земляне постигаете только в глубокой старости, когда поздно наслаждаться жизнью и когда вы, наконец, сознаете, что все ваши терзания юности не стоят минуты блаженного наблюдения природы в старости.

Микус оживленно обернулся ко мне и положил руки на мои плечи.

— Евгений, оставайся у нас на Циплятус — ты мне понравился с первого взгляда — мы будем читать стихи, говорить об искусстве, о философии.

От чувства благодарности я едва не задохнулся и только мог отчаянно кивнуть головой. Но после принятия очередной порции водус в душе моей наступило некоторое просветление.

— Скажи, Микус, у вас коммунизм?

— Да, коммунизм.

Тут я вспомнил роман Владимира В. «Москва 2042» и спросил:

— А он построен всюду или только в отдельно взятом городе и для отдельно взятых людей?

— Он построен для всех.

Наверное благодаря водус я вспомнил еще одного маститого писателя, ныне почившего, который часто писал о счастливом будущем людей — там, вдалеке, в эре встретившихся ног или встретившихся рук — и обратился к Микусу, который в это время с любовью рассматривал на свет третью бутылку водус:

— Микус, а у вас была эра встретившихся рук?

— Была недавно — миллион лет назад.

— И долго продолжалась?

Микус с удовольствием открыл пробку и, почмокивая губами, рассеянно ответил:

— Нет, не долго — до тех пор, пока не переломали с пьяна друг другу руки-ноги.

— Но, Микус, почему вы так много пьете?

Микус укоризненно покачал головой.

— Мой юный друг, вы живете в развитом социализме, заняты работой, детьми, любовью и тем не менее успеваете по ночам создавать великолепные шедевры самодельного водус, а что остается делать нам, когда мы ничем не заняты?

Он пожал плечами и, счастливо улыбаясь, взболтнул содержимое бутылки. Я не отставал с вопросами.

— А тебе не хотелось бы побывать на Земле, увидеть другие миры?

— Если я захочу увидеть как поживает ваш инженер Миша или чем занимается ткачиха Люся, ударница… м… м… ансамбля, или как строят кинотеатр имени «Седьмого водопроводчика Сани», то мне достаточно только пожелать и посмотреть вот на это.

Микус протянул мне телеприемник величиной со спичечный коробок

Я сжал его пальцами и страстно пожелал увидеть деревенскую улицу, на которой живут мои любимые старики и радостно вскрикнул. На экране мелькнули серые пришлепнутые к земле домишки, огромные болота на проезжей части дороги и темная фигура в дождевике с капюшоном на голове, хотя дождя вроде не было. Человек осторожно оглянулся по сторонам и быстрым шагом скользнул в наш палисадник, присел за кустами смородины. Я услышал его тихий шопот:

— Митрич.

— А-у! — раздался веселый голос из домика и я счастливо рассмеялся: дедуля!

— Митрич, матерьял готов?

— А сколько хош?

— Литров десять.

— Ну давай посуду.

Под окном на уровне земли раскрылось потайное окошко, в него просунулась родная узловатая рука дедули. Я радостно всхлипнул, слезы наполнили мои глаза и я уже не мог смотреть на экран.

А между тем впереди появился город Цыпа. Над горизонтом виднелись непонятные циклопические скульптуры, но пока мы летели до них — я узнал от Микуса поразительную новость: оказывается цыплятусианцы произошли от летающих птиц и в отличии от нашей землянской трагической цивилизации — цивилизация планеты Цыплятус никогда не знала войн, потому что цыплята — так назывались первые люди планеты — были миролюбивыми, добрыми, бескорыстными. Они культурно вместе и по раздельности бродили по лесам, клевали червячков, ловили мошек и неторопливо развивались, потому что врагов у них не было, а дело в том, что 150 миллиардов лет назад за их развитием наблюдали центавры и оберегали от опасностей.

Когда птицы еще только начали переходить от летающего образа жизни к пешему — центавры предусмотрительно послали к ним роботов, которые могли бы всесторонне стимулировать их развитие, а сами, занятые космическими войнами, забыли о созданной цивилизации.

Я с восторгом наблюдал некоторые сцены их древней жизни по телеприемнику.

Вот юный цыпленок, голенастый, тощенький и еще безусый, грустно наигрывая на гитаре, бросает печальные взгляды на окно любимой. Его ломкий голос трагично звучит в ночной тишине:

Юноша закидывает гитару на плечо и прикладывает крылышки к губам и тихо шепчет:

— Джульетус, Джульетус…

Окно распахивается и в его темном проеме появляется девушка в прозрачной белой рубашке, через которую просвечивает стройное гибкое тело. Девушка счастливо улыбается юноше и протягивает ему свои нежные крылышки.

— Ромикус, иди сюда.

Юноша вскрикивает и стремглав бросается в окно. Джульетус испуганно озирается по сторонам и прикладывает крылышки к губам нетерпеливого любовника.

— Ромикус, глупенький — ну разве можно так громко.

Она втягивает юношу в окно и, смущенно краснея, нерешительно развязывает шнурки рубашки, а Ромикус, задыхаясь от волнения, стоит перед ней на коленях и торопливо помогает рубашке освободить любимую от ее объятий. Рубашка медленно скользит по белоснежным плечам Джульетус, обнажая розоватую грудь с золотистым оттенком, и на короткое время задерживается на гибкой линии бедер.

Внезапно экран приемника погас. Я взволнованно постучал по нему костяшками пальцев — он загорелся, но теперь на экране был старичок с седой бородкой, который неторопливо говорил о правильной подкормке птиц Гоа.

Я потрясенно глянул на старика и вернул приемник Микусу.

Прямо перед нами появилась гигантская каменная фигура человека — высотой не менее ста метров. Человек размашисто показывал правой рукой куда-то в сторону — я посмотрел в том направлении, куда он показывал, но ничего примечательного не заметил.

На конце поднятой руки висела — тоже гигантская — корзина, в которой поблескивала вода и виднелись бочковатые камни. Птица Гоа плавно облетела скульптуру и села на вытянутую руку, поклевала камни, запила их водой и мы помчались дальше. И вскоре увидели небоскребы города Цыпы, зеленые парки и широкие улицы полные людей, но я нигде не заметил машин, как и на Центавре. Микус объяснил, что все средства передвижения находятся под землей, а по планете можно передвигаться только пешком, а в воздухе — на птицах Гоа. Это было связано с тем, что цыплятусианцы страшно боятся причинить боль друг другу.

Между тем внизу небоскребы раздвинулись и появилась широкая зеленая поляна, где стройными рядами стояли сотни две человек и смотрели вверх на нас. Они были одеты в красные безрукавки — примерно такие я видел в Томске на женщинах, которые лопатили на улицах горячий асфальт.

Микус объяснил, что нас встречают роботы месмерической полиции, впрочем, я сам уже видел надписи на их шлемах: «Месмер».

Едва птица Гоа, тяжело вздохнув, опустилась на землю, как я приготовился прыгнуть вниз, но тут раздался предостерегающий крик, ко мне метнулся полицейский и начал делать в мою сторону пассы. Я вдруг ощутил как вокруг меня появилось что-то невидимое, но плотное, которое крепко и в то же время мягко задержало меня, а потом подняло в воздух и отнесло в беседку, где сидел Микус и блаженно потягивал водус. Он улыбнулся мне одной из своих чудесных улыбок и поднял вверх палец.

— Минутку терпения, мой друг — сейчас появится лестница.

Полицейские бегом подкатили широкую лестницу к птице Гоа, конец ее подали прямо под наши йоги. Едва мы с Микусом ступили на нее, как полицейские начали торопливо делать в нашу сторону пассы. Тотчас какая-то сила осторожно понесла меня вниз по ступеням и я потрясенно ахнул:

— Вот что значит коммунизм!

Когда мы спустились на землю, ко мне подошел офицер месмерической полиции и, заботливо чистя мой комбинезон щеточкой, участливо спросил:

— Какой вес хотите принять?

Я в недоумении пожал плечами и обернулся к Микусу, который смеясь, сказал:

— Соглашайся на ноль.

И я согласился. Меня и Микуса плотно окружили полицейские, они дружно сделали пассы в нашу сторону. Я взлетел на воздух, рядом грациозно делал воздушные петли мой приятель. Я тоже раскинул руки и, смеясь, начал выделывать круги и восьмерки, а внизу за нами бежали полицейские и отчаянно махали руками.

Неведомая сила повлекла нас с Микусом к подъезду ближайшего небоскреба. Мы влетели в двери и оказались в руках улыбчивых и необычайно прелестных девушек в белых халатах. Микус значительно поднял палец вверх.

— По землянски — это вытрезвиловка.

И добавил, что перед нами роботэссы — я был разочарован. Не успел я бросить любопытный взгляд по сторонам, как ловкие руки роботэсс быстро стянули с меня центаврийсккй комбинезон и вот уже чьи-то прохладные пальчики опустились на пояс моих плавок. Я отступил назад и протестующе взмахнул руками.

— Нет!

Ко мне подошел Микус уже совершенно без одежды и с укором в голосе сказал:

— Стыдно, Евгений, стыдно, — он покачал головой и ласково добавил, — это не скромно.

Через минуту я лежал на столе. Надо мной вверху загорелся приятный зеленый свет, мне вдруг захотелось спать, я сладко потянулся и уснул.

А когда проснулся, то обратил внимание на то, что я уже был одет и сидел в кресле рядом с Микусом в каком-то зале перед трибуной, за которой возвышался хрупкий человек в черной звездной мантии, а в левой от меня стороне, в ложе, сидели Орнелла и Циркон и внимательно смотрели на меня.

Разумеется мне, землянину, все то, что происходило у меня на глазах казалось настолько нереальным, что я принимал этот мир за милую сказку, однако я быстро заметил различие между центаврами и цыплятусианцами. Центавры более крупные, особенно их женщины, более крепкие физически и менее вежливые, чем цыплятусианцы уже не казались здесь на Циплятус верхом развития человеческого разума. И если бы я хотел выбрать место жительства в этой Вселенной, то я бы остановил свой выбор на планете Циплятус.

Так я думал, сидя в кресле в зале парламента. Человек за столом обратил ко мне свое доброе, утонченное лицо и с обаятельной улыбкой слегка кивнул головой.

— Вы, Евгений, теперь являетесь гражданином нашей планеты, — он вынул из стола толстую книгу и показал какую-то страницу. — На основании этой статьи, любой гражданин любой планеты, совершивший преступление на Цыплятус — автоматически становится гражданином Цыплятус.

— Но я не совершал преступления, — ответил я миролюбиво.

Председатель успокаивающе покачал в мою сторону рукой и обратился к Микусу.

— Вы согласны, товарищ Микус, с тем, что совершили преступление?

— Да.

— А вы согласны отбывать наказание на безлюдной планете в течении пятнадцати суток?

Микус счастливо улыбнулся и радостно вскочил с кресла.

— О, да!

Председатель смущенно пожал плечами.

— Мне так неловко наказывать, но закон есть закон.

И он с глубоким вздохом развел руками в стороны. Микус воскликнул:

— О, нет, я счастлив… Счастлив!

Председатель облегченно перевел дух и с грустью в голосе сказал:

— Микус, поверьте — мне так трудно было решиться объявить вам наказание — я в душе содрогаюсь от предчувствия того неудобства, которое вас ждет на безлюдной планете…

Он прижал пальцем кнопку на столе, и мой приятель Микус мгновенно растворился в воздухе, а председатель вынул из кармана мантии платок и, отвернувшись от зала долго сморкался, причем его худенькие плечи вздрагивали и мне показалось, что он плакал, хотя вполне возможно я ошибался, потому что мне трудно было судить о нравах незнакомой цивилизации. Но когда председатель развернулся, то я заметил, что его глаза сильно покраснели. Он глубоко вздохнул и прерывистым голосом обратился ко мне, с трудом улыбаясь тонкими губами:

— Вы, Евгений, согласны с тем, что совершили тяжкое преступление?

Я так и ахнул — тяжкое преступление?!

Удивленный я пожал плечами и указал на Орнеллу и Циркона.

— Да я не совершал преступление — они были рядом и могут вам это сказать.

Председатель открыл рот и откинулся на спинку кресла и несколько секунд смотрел на меня растерянно хлопая глазами, наконец он дрожащей рукой смахнул капли пота со лба и снова спросил:

— Вы, Евгений, согласны с тем, что совершили преступление?

Честно говоря, мне было жалко этого человека, который почему-то сильно расстроился, но вообще-то я человек принципиальный и согласиться с тем, что я не делал — я не могу, даже если от этого кому-то станет плохо, поэтому я снова пожал плечами и указал на Орнеллу и Циркона.

— Да вы спросите этих товарищей — они были рядом со мной.

Председатель кисло улыбнулся и вынул из стола бумажку.

— Птица Гоа оставила свидетельские показания, в которых утверждает, что «…пролетая над районом старого космодрома я увидела землянина, который лежал на земле и силился подняться на ноги, но его рассудок был помрачен большой дозой водус, что полностью нарушило психомоторные связи коры головного мозга…»

Я вскочил с кресла и крикнул:

— Это было не так!

В это время с правой от меня стороны распахнулась дверь и в зал стремительно вбежали два месмерических полицейских. Они остановились против меня и начали делать пассы — в моей душе мгновенно наступило спокойствие, я улыбнулся и сел в кресло.

Полицейские покинули зал. Председатель меж тем ласково продолжал:

— Евгений, вы согласны с тем, что лежали на земле?

— Да, согласен.

— А почему вы лежали на земле?

— Курица ваша сбила меня с ног.

Председатель вздохнул и отер платком потный лоб и указал на листок бумаги.

— Но, Евгений, здесь говорится, что вы уже лежали на земле, когда появилась птица Гоа.

Я возмущенно вскочил, но сказать ничего не успел, потому что вновь появились полицейские и быстрыми пассами усадили меня в кресло, и я уже спокойно ответил:

— Да как вы можете верить какой-то курице?

Председатель изумленно всплеснул руками и наверное целую минуту перекладывал с места на место книги на столе перед собой. Я заметил, что у него трясутся губы и мне стало неловко — я решил помалкивать. К тому же я сердился на Орнеллу: неужели не может сказать, что я не пил водус?

Я опустил голову и начал говорить себе: молчи, молчи, молчи.

Председатель между тем сказал:

— У меня нет прямых доказательств того, что вы, Евгений, были опьянены водус в тот момент, когда появилась птица Гоа, но вы вели себя как человек в сильнейшей степени ослабленный этим напитком: вы не могли подняться с земли, вы несколько раз ударили по голове птицу Гоа румпелем старого корабля…

Председатель остановился и с дрожью в голосе повторил:

— Добрейшую птицу Гоа румпелем по голове…

Он отвернулся и я вновь увидел как задрожали его хрупкие плечи — мне стало так плохо, что я начал расстегивать на груди комбинезон. В дверь вбежали полицейские и пассами привели меня в чувство. Я поднялся с кресла и твердо сказал:

— Товарищ Христус, дайте мне пятнадцать суток безлюдной планеты — я вас очень прошу.

Председатель обернулся и порывисто протянул мне руку.

— Я знал, что вы благородный юноша!

И он с глубочайшим сожалением на утомленном лице нажал кнопку на столе.

Я стоял на площади ночного города и видел вокруг себя ослепительное сияние мигающих, бегущих огней реклам, которые тянулись вдоль широких улиц и заливали все мертвым светом.

Было тихо.

Я устал от тишины, от безлюдия. Я один на планете — здесь выполняется любое мое желание, но я глубоко несчастлив, потому что не вижу людей, не слышу их голоса. Никогда не думал, что тишина может утомить и измучить.

Итак, я стоял в центре города и неизвестно чего боялся чего-то ожидал — наверное шум, смех и людей.

Я слышал поскрипывание кожи моих ботинок и легким шорох материи комбинезона, когда я настороженно поворачивался и смотрел вдоль улиц.

Едва я шагнул, как эхо моих шагов загрохотало в стенах небоскребов и отразилось где-то вдалеке, а через минуту вернулось грохотом сотен шагов.

Мне показалось, что кто-то глядит мне в спину и я, не меняя положение ног, стремительно обернулся, чувствуя как замирает от страха душа, но за блеском реклам я не увидел окон домов, а за прозрачными витринами магазинов, ресторанов и кафе стояли только манекены. Но вот краем глаза я заметил движение среди манекенов и прыжком повернулся в ту сторону и сразу вокруг раздался тяжелый грохот башмаков. И я помчался в ближайшее кафе, ударом плеча распахнул дверь и влетел в ярко освещенное помещение и в смятении посмотрел через витрину в сторону улицы, где гремело эхо.

Рядом на столике я увидел листок бумаги с короткой надписью

Я поднял голову и сказал:

— Поговорите со мной.

И наконец я услышал приятный женский голос.

— Я слушаю вас, Евгений.

— Я весь день хожу по городу, я устал, мне страшно.

На это женщина вежливо ответила:

— Я город и полностью к вашим услугам. Приказывайте.

Мне стало очень грустно, я медленно подошел к бару, сел за стойку, заказал водус, сигареты, кофе и когда все это появилось на маленьком подносе из ниоткуда — я отнес его на столик, что стоял в углу кафе и сел лицом к витрине, но курить почему-то не хотелось. Я опустил голову на руки и, чувствуя усталость, быстро задремал.

Кто-то коснулся моего плеча — я дико закричал и опрокинул столик.

Глава девятая

Передо мной стояла Орнелла.

Она вынула из кармана надушенный платочек в отерла мое лицо, облитое водус, поставила на место перевернутый мною столик и присела на стул, закинув ногу на ногу.

В первое мгновенье я дал себе слово не разговаривать с ней, но возмущение распирало меня и я, уперев руки в бока довольно спокойно сказал, проницательно глядя ей в лицо так, чтобы она поняла мое внутреннее состояние и восхитилась моей выдержкой?

— Почему вы на суде молчали?

Однако Орнелла никак не отреагировала на мои слова. Она вынула пистолет из кобуры, положила на столик и жестом руки попросила меня присесть рядом с ней.

— Вот пистолет, который вы не должны выпускать из рук в течении пятнадцати дней, — потом она показала узкую колбочку с таблетками. — Здесь пятнадцать таблеток, их вы будете принимать по одной в день, они заменят вам сон, еду и воду.

Я хотел спросить, а где же будет находиться она, но Орнелла остановила меня движением руки и продолжала:

— Я хочу во сне вернуться в прошлое и попытаться понять: кто из тех людей, что окружают меня сейчас — мог убить меня 150 миллиардов лет назад. Но предупреждаю вас, Евгений, убийца знает, что я усну…

Я удивленно воскликнул:

— Но как же он узнает — ведь на планете никого нет кроме нас?!

— Евгений, вспомните — ведь только сегодня вы наблюдали за своим дедулей, который находится гораздо дальше от Центавра и Цыплятус, чем мы с вами.

— Так выходит — за нами может следить любой?

— Нет — такое не придет людям в голову — у нас совсем другой мир. Но убийца…

Орнелла взволнованно вскочила с места и прошла по залу.

— Сто пятьдесят миллиардов лет я пыталась понять, что произошло в тот день и в ту минуту, когда раздался выстрел за моей спиной…

Она быстро вернулась ко мне и сжала мои руки.

— Я не робот, я человек и меня легко можно уничтожить. Он знает и сделает все, чтобы убить меня. Вы должны стрелять на любой шум, в любую тень. Эта планета — всего лишь тюрьма Цыплятус, здесь не может появиться человек до тех пор, пока вы не покинете ее.

Вдруг Орнелла с досадой отвернулась.

— Евгений, у вас такое простодушное лицо, но вы единственный человек, кому я доверяю.

— А почему Станция вас не охраняет? Орнелла отрицательно покачала головой.

— Она не имеет права вмешиваться в жизнь людей. — Орнелла показала небольшой ролик. — Здесь информация о нашей планете, о истории создания Станции, за пятнадцать дней вы узнаете многое.

Она объяснила мне как действует пистолет и еще раз попросила не выпускать его из рук Мы вышли на улицу, где вновь загрохотало эхо, но теперь я не обращал на него внимания.

Орнелла выбрала самый огромный небоскреб, входная дверь которого была плотно закрыта, но это не смутило красавицу, она быстро опустила руку в карман моего комбинезона и показала мне магнитную карточку, потом вставила ее в дверную прорезь, замок щелкнул и мы вошли в ярко освещенный холл.

Всюду было тихо.

Орнелла закрыла дверь. Я вызвал лифт и посмотрел на Орнеллу — у нее лихорадочно блестели глаза, движения ее были быстрыми и точными. Она остановила лифт на середине пути перед тем как выйти из него, ударом рукоятки пистолета разбила пульт управления, затем вызвала второй лифт и прожгла его выстрелом насквозь.

Двери всех квартир открывались только после того, как я вставлял в дверной замок свою магнитную карточку. Всюду горел свет, в квартирах было чисто, как будто люди были здесь недавно, но тишина неприятно давила на сознание.

В комнатах квартир я видел детские игрушки, книги, удобную мебель. Порой я думал, что это голограммы и трогал их руками, но мои пальцы натыкались на то, что я видел, и я самому себе казался грабителем и смущенно поглядывал на закрытые двери, ожидая, что в них вот-вот появится хозяин.

Орнелла быстро оглядывала квартиры и тянула меня дальше. Наконец остановилась в одной, где был только зал с огромным количеством картин, что стояли вдоль стен и на мольбертах. Одна сторона зала была окном, над которым висел черный занавес из пластика или металла. Орнелла опустила его на окно и разбила подъемный механизм, потом внимательно осмотрела входную дверь, неторопливо закрыла ее на замок и оторвала все ручки, со вздохом облегчения обернулась ко мне, протянула пистолет и, когда я взял его, она положила свои руки мне на плечи и заглянула в глаза, но промолчала. Отошла к телевизору, включила его, вставила в гнездо ролик и отступила в сторону круглой кровати, на которой лежали подушка и белое пушистое одеяло.

— Запомните, Евгений, это — планета-тюрьма Циплятус. Никто не смеет ступать сюда кроме вас. Любой звук, шорох — это враг — стреляйте.

Она села на кровать, закинула ногу на ногу и стянула сапог, потом искоса посмотрела на меня и с улыбкой полной очарования и нежности тихо попросила:

— Евгений, отвернитесь.

Я был поражен внезапным изменением в облике Орнеллы — передо мной сидела очаровательная женщина, ничем не напоминающая шефа разведки. Она была из тех, прикосновение к одежде которых вызывает наслаждение и помнится как милость. В эту минуту я не верил, что Орнелла может быть властной и резкой.

Наконец я опомнился и отвернулся — мне было неловко от того, что я забыл это сделать сам, без напоминаний. Я ушел в противоположную сторону зала и начал смотреть в стену. Через минуту Орнелла позвала меня, я обернулся. Она лежала на кровати, укрывшись до подбородка одеялом.

Когда я присел рядом в кресло Орнелла погладила меня по щеке.

— Евгений, если вы покинете комнату — мне смерть.

Я отчаянно замотал головой. Она обняла меня за шею и притянула к себе.

— А теперь поцелуйте меня.

Я послушно коснулся губами ее щеки.

— Нет-нет — поцелуйте так, как вы целовали Люси.

Я опустил голову и, чувствуя как мои щеки заливает румянец, тихо ответил:

— Я почему-то не могу…

Орнелла с коротким вздохом откинулась на подушку. Я не отрывал от нее глаза, я любовался ею — она была для меня сказкой — я считал себя недостойным обнять эту прелестную женщину.

— Завтра, Евгений, вернее через пятнадцать дней, когда я проснусь… В этот день я скажу вам, что вы самый дорогой… что вы явились передо мной в блеске славы и удачи, что я была очарована вами…

Она пожала мою руку и с улыбкой на лице уснула.

Я осторожно поставил телевизор и кресло к стене так, чтобы постоянно видеть дверь, окно и кровать, потом снял ботинки, обошел зал на цыпочках, вернулся в кресло и начал было смотреть телевизор, но вдруг заметил, что с Орнеллой что-то происходит: ее лицо потеряло четкое очертание. Я подошел ближе к кровати. Орнелла словно таяла и растворялась в воздухе — одеяло медленно опадало в том месте, где лежала красавица, а через минуту кровать была пустой. Я осторожно прикоснулся к подушке, которая еще хранила ее и вернулся в кресло.

Конечно, мне было жаль, что Орнелла ушла в сон и теперь я вынужден был сидеть в одиночестве пятнадцать дней, да еще охранять пустую комнату.

Я переложил из руки в руку пистолет, потрогал в нагрудном кармане комбинезона колбу с таблетками, поудобнее устроился в кресле и с интересом уставился на экран телевизора, где разворачивалась полная драматических событий история Центавра, причем снято все было так великолепно и правдиво, что я не понимал: то-ли это игровой фильм, то-ли реальные съемки.

Звука не было, но иногда внизу экрана мелькали строчки слов.

Вот над джунглями возвышается мохнатая фигура циклопа — он замахнулся рукой и что-то напряженно выглядывает внизу, его глаза широко открыты и смотрят в одну точку. Внезапно он бросает руку вниз и, разевая рот, распрямляется, прыгает на одном месте и торжествующе смотрит на ящера, что был зажат в пальцах его руки, потом сует его в свой зубатый рот.

Но вот к первому циклопу подходит второй и угрожающе размахивает дубиной, и показывает пальцем на ящера.

Первый циклоп вырывает из земли дерево и поднимает над головой. И тот и другой, стоя друг перед другом в угрожающих позах, сильно разевают рты и вращают глазами. Вокруг них появляются их собратья и тоже, разевая рты, сильно прыгают, машут кулаками и дубинами.

А между тем два первых циклопа наносят друг другу тяжелые удары по головам, дубины ломаются — циклопы хватают друг друга за руки и начинают топтаться на месте, кусают, царапают лица, покрытые мохнатой шерстью, и наконец падают на землю, а через минуту второй циклоп замирает, а первый — торжествующе разрывает ему грудь.

Внизу экрана появилась короткая надпись: «Победила женщина».

Все прочие циклопы радостно машут дубинами и кидаются на поверженного собрата и рвут его на части.

Тем временем вокруг пирующей группы медленно собирается толпа других циклопов — первые растерянно смотрят на них несколько секунд, потом стремительно убегают прочь, бросая дубинки и мясо. Их крепкие ноги вытаптывают леса и выбивают в земле глубокие ямы. Но вот навстречу бегущим идет большая орда циклопов — они соединяются и, потрясая кулаками, топают ногами и обращают друг к другу разинутые рты, а затем бегут на место драки, где в это время вторая группа доедает останки сотоварища — они видят бегущих и в полной растерянности с разъятыми ртами наблюдают их и оживленно показывают друг другу пальцами, бьют друг друга по головам, заламывают руки и смотрят в небо, а потом стремительно разбегаются в стороны и пропадают где-то за горизонтом.

Внизу экрана мелькает короткая строчка: «Победила женщина».

Но проходят миллионы лет, циклопы становятся людьми обычного роста, они строят деревни, города, сеют зерно и непрерывно воюют друг с другом — кровь заливает улицы городов, горы мертвых тел гниют на полях и на дорогах.

Вот передо мной появляется горящий город, в который врывается озверелая толпа воинов на закованных в металл конях. Они с хохотом пронзают копьями бегущих детей, ловят женщин за волосы и волокут на площадь, где уже громоздятся кучи захваченного добра и пьют вино ликующие победители.

Женщин бросают в лужи крови, срывают с них одежды — металлические перчатки разрезают им кожу, женщины кричат и сжимаются в комок, но их ноги и руки с хохотом растягивают в стороны победители, бьют в лицо окованными кулаками, потом в изодранных панцырях бросаются на бесчувственные тела залитые кровью.

Я вижу глаза женщин — они точно такие, как у Орнеллы…

А на экране сменялись эпохи, но войны становились все более жестокими, которые приводили к тому, что народ планеты почти вымирал, но проходили сотни лет, рождались новые поколения и снова начиналась война.

Меня тошнило от того, что я видел и я часто уходил в другой конец зала и внимательно слушал тишину, думал об Орнелле и жалел, что не поцеловал ее. От этих мыслей я очень волновался…

А между тем на экране телевизора войны незаметно сменились спокойной жизнью.

Планета покрылась городами и памятниками — проходили века — некоторые монументы толпы людей варварски взрывали и плевали на осколки, а затем ставили на пьедесталы еще более крупные скульптуры, чтобы через сотню лет снова все уничтожить.

Я удивленно всплеснул руками.

— Да что за глупый народ!

Вскоре я обратил внимание на то, что у скульптур была одна и та же характерная деталь: у них были просветленные лица, они близоруко щурились и размашисто показывали куда-то правой рукой. И люди охотно шли в ту сторону, куда им указывали памятники — с песнями, с плясками, но проходили новые века, и они возвращались — худые, оборванные и страшно злые, громили магазины, рвали друг у друга хлеб, а потом с криками взрывали очередные монументы и ставили другие.

Но вот наступил момент, когда глупые центавры переломали все близорукие памятники, а новые почему-то не поставили. И вот с этого времени люди стали жить хорошо.

Судя по техническому уровню — это время чем-то напоминало наш двадцатый век.

С развитием культуры, науки, техники — исчезли границы между государствами, а бурное строительство заводов, которыми управляли роботы — все более освобождало людей для занятий интеллектуальным трудом. Все больше и больше появлялось гениальных художников, музыкантов, поэтов и писателей.

Всюду шли веселые спортивные соревнования — в ночных городах сверкали иллюминации — каждый последующий день был праздником для центавров, наступил золотой век…

Но вот на экране замелькали тревожные лица: оказывается были созданы компьютеры, которые начали писать музыку, стихи, романы во много раз лучше и быстрее чем люди. Компьютеры и роботы строили города, осушали болота, были корреспондентами, астронавтами и слугами центавров.

Газеты разразились вопросами о смысле жизни — для чего живет человек?

В парламенте планеты постоянно шли дебаты о целесообразности использования роботов в жизни людей. Интеллектуалы требовали, а это почти все население планеты — уничтожить роботов, которые, дескать, привносили в искусство холодный разум, но все что создавали роботы — дышало жизнью, природой и гениальным мастерством, недоступным человеку.

Прошли сотни лет и люди привыкли к роботам-гениям, которые были послушными воле человека и равнодушными к славе.

Для людей стало нормальным делом иметь робота-гения и выдавать его творения за свои.

Но вдруг общество потрясла новая катастрофа.

Пока центавры думали о еде, жилище, семье — они шли в одну ногу с природой, однако с того момента, когда они удовлетворили свои естественные потребности и потянулись к интеллектуальному труду, а человеческий мозг, освобожденный от естественных проблем, жаждет одиночества, раздумий — все больше и больше появлялось одиноких людей, занятых наукой, культурой. Наступило резкое охлаждение чувств между полами. Семьи стали редкостью. Женщины уже не хотели рожать детей, появились инкубаторы.

Половое влечение между мужчиной и женщиной, которое всегда в живой природе являлось апофеозом воспроизводства себе подобных — вскоре погасло.

Человек полностью отошел от Природы.

Это повлекло за собой новый всплеск интеллектуального и физического развития у женщин, которые легко превзошли мужчин во всех сферах культуры, науки и встали во главе государства.

На этот период пришлось бурное развитие искусственного интеллекта, который начал соперничать с интеллектом людей. Именно в это время встал вопрос об уничтожении роботов, но это значило бы остановить развитие науки и техники и хотя споры продолжались многие годы, но они ни к чему не привели: роботы все ярче заявляли о себе и вскоре стали простой необходимостью для центавров.

В газетах начали появляться статьи о том, что дальнейшее развитие науки и техники неминуемо приведет человечество на грань биологической катастрофы, авторы призывали отказаться от достижений цивилизации и вернуться к ручному труду.

Над этим призывом центавры смеялись.-

А между тем было объявлено о строительстве необычной станции — станции слежения и перемещения.

К этому времени все десять планет Солнечной системы давно были обжиты, но основная часть женского населения — домоседки — оставалась на планете Центавр, а мужчины занимали все прочие девять и пользовались плодами научных открытий женщин. Дело в том, что среди популяции мужчин наступил интеллектуальный регресс. Их продолжительность жизни сократилась до двадцати-тридцати лет. Это объяснялось тем, что если в древние времена они жили в ладу с природой ради женщин, то с утратой половой потенции — потеряли жизненные силы. Биологический смысл человека как части природы был уничтожен, как сломанная ветка на вечно юном древе жизни.

Итак, мужчины должны были вымереть первыми, а за ними должны были последовать женщины.

Именно для того, чтобы остановить вымирание цивилизации — женщины пытались расселить человечество на других планетах, но люди несли с собой гены вырождения.

Ученые лихорадочно работали над созданием Станции слежения и перемещения — она должна была вдохнуть жизнь в цивилизацию центавров.

Но, как известно, с падением интеллекта или отсутствием его — в человеке пробуждаются звериные инстинкты: ненависть, злоба, зависть, эгоизм.

В один черный день на планету Центавр, которую в основном населяли женщины, обрушились тысячи ракет с ядерными боеголовками. В одно мгновение огненный смерч погубил миллиарды людей, разрушил все города. Земля стала плотной как камень, а солнце скрылось за тучами пыли и гари.

Мрак и смерть опустились на планету.

Все кто находился на поверхности — погибли, а оставшиеся в живых не имели оружия для сопротивления, потому что центавры тысячи лет не воевали.

Мужчины-центавры, после ядерного удара, десантировались на планету, чтобы добить всех, кто находился в подземных промышленных городах. Но входы в туннели были закрыты, а уничтожить эти города было сложно, так как они находились на большой глубине. Женщины-центавры населяли многие другие планеты галактики, а узнав о трагедии, начали готовить оружие и вскоре разразилась Первая звездная война, которая длилась десятки лет с переменным успехом. Женский разум, более гибкий и совершенный, легко создавал новые чудовищные орудия смерти. Женщины чаще побеждали в космосе, на земле и под землей в бесконечных промышленных городах.

Во время этой войны обе стороны проявили удивительную жестокость и ярость: пленных рубили на куски, впрочем, в плен добровольно никто не сдавался. Каждый центавр имел на поясе — кроме прочего оружия — длинный нож и в случае возможного пленения — закалывал себя.

Каждую секунду взрывались и гибли подземные города, мелькали и перекрещивались пулеметные трассы, но вдруг наступала тишина и с двух сторон выходили двумя цепями мужчины и женщины, в их руках блестели ножи.

Центавры медленно сближались, а потом с яростным криком бросались друг на друга и начиналась кошмарная резня, от вида которой у меня перехватывало дыхание.

В этих диких схватках чаще побеждали женщины как более сильные физически. Мужчины обращались в бегство, а те, кто попадал в плен, с трепетом ожидали мучительных пыток

Наконец женщинам удалось захватить планету Центавр и на десять лет наступил мир, во время которого обе стороны лихорадочно готовились к новой войне.

Глава десятая

Станция слежения и перемещения была вершиной труда человека — в ней воплотилось все то, о чем он мечтал на протяжении многих тысяч лет с первых построек примитивных заводов по выплавке металла.

Первоначально Станция должна была следить за воспроизводством людей, а также за здоровьем населения планеты: как бы ни был человек удален от нее в галактике, она тем не менее постоянно вела наблюдение за его физическим состоянием. И в случае отклонения от нормы — восстанавливала. Ее деятельность особенно проявилась в годы войны, когда огромное количество раненых некуда было размещать в подземных городах — Станции удавалось потоком энергии быстро заживлять раны.

Ученые постоянно работали над ее совершенством, однако не пытались сделать из нее военную станцию, которая могла бы уничтожать противника. Они уже видели будущее Станции и всемерно ограничивали возможное распространение той информации, которую получало их детище от каждого человека.

Она не имела права вмешиваться в дела людей, не имела права голоса, мнения, а также ей запрещалось в любом далеком будущем и в настоящем времени — докладывать парламенту и разведке о той информации, которую она получала о противнике и о всяком человеке, если все это шло во вред последним.

Во время войны у женщин проявилась одна любопытная особенность — все, кто был ранен, терял интерес к войне и обращался к семье, детям и с удовольствием занимался воспитанием малышей, тогда как юные девчонки наоборот — мечтали о боях и сражениях.

Матери планеты — в данном случае парламент — прекрасно понимали, что следующая затяжная война может погубить цивилизацию, если им не удастся в течении нескольких лет уничтожить противника. Для этого нужны были армии и металл.

Во время войны все возможные ресурсы были истощены.

К далеким звездам галактики отправились под конвоем грузовики за рудой, а в глубинах планеты Центавр, где первоначально находилась Станция, были заложены инкубаторы на миллионы детей.

Планета внешне казалась безжизненной, она была покрыта гигантскими воронками, в которых не было воды. Черный космос с мириадами холодных звезд, жестоким Солнцем каждый день обжигал ее поверхность. Океаны, моря — давно испарились. За сто лет войны все погибло в ядерном смерче. И только глубоко под землей шла размеренная жизнь.

Я обратил внимание на то, что на экране стала часто появляться малышка лет пяти с белыми солидными бантиками на голове — это была Орнелла!

Она очень внимательно слушала учительницу, которая объясняла детям как нужно пользоваться оружием — после пояснений малышки торопливо шли к барьеру, выбирали себе оружие по вкусу и как всегда их выбор почему-то падал на тяжелые пулеметы. Девочки с трудом и с удовольствием вставляли пулеметные ленты в приемники, щелкали затворами, а потом прижимали приклады к розовым пухлым щечкам и щурили оба глаза.

Их маленькие тела подпрыгивали и тряслись от коротких очередей, которыми они расстреливали мишени, но прошло десять лет и пятнадцатилетние девушки готовы были к новой войне.

Война пришла из глубины космоса, где бесконечные конвои сопровождали грузовики с рудой, что возвращались с далеких звезд. Ракеты-убийцы охотились за грузовиками и для защиты последних обе стороны посылали противоракеты.

Вся галактика с ее миллиардами звезд превратилась в арену битвы за источники сырья.

Но уже через пять лет парламент Центавра пришел к выводу, что война никогда не кончится. В это время парламент возглавила Орнелла. Она потребовала от ученых создать ядерные бомбы, которые могли бы уничтожить планеты врага. И такие бомбы были созданы.

Их поместили в девять космических кораблей, вывели за пределы Солнечной системы и разогнали по галактике до скорости, превышающей в несколько раз скорость света, чтобы радары противника не успели зарегистрировать их раньше времени. А потом направили на планеты, где находились мужчины-центавры.

Но еще до того, как над горизонтом вспыхнули девять ярких звезд — я увидел кабинет Орнеллы, где она лежала лицом на столе, сжимая правой рукой, опущенной вниз, рукоять пистолета.

Ее затылок был окровавлен…

Я вскочил с кресла — все было так странно! — она погибла и в то же время жива!

Я обошел круглый зал, остановился у кровати и провел рукой по подушке, и тотчас отдернул руку: подушка была теплой, как-будто на ней только что лежал человек. Я вернулся в кресло и увидел на экране тот момент, когда Орнелла уже находилась в капсуле звездолета, который уносил ее в бесконечную глубину космоса.

Станция должна была вернуть ее на Центавр и оживить, если в далеком будущем цивилизация погибнет.

Две недели сидения перед телевизором сказались на мне: я вдруг начал зевать, и чтобы прийти в себя я вскочил на ноги и пробежался вокруг зала, потом начал отжиматься от пола. Это меня очень взбодрило, но захотелось поесть, покурить и подышать свежим воздухом. Я остановился около двери, хотя знал, что она закрыта, но все-таки потянул ее за уголок— она приоткрылась…

Я захлопнул дверь, привалился спиной к ней и только сейчас заметил, что пистолета в моей руке нет, его не было в кресле и на полу. Я внимательно осмотрел комнату, заглянул под кровать и обратил внимание на то, что исчезла одежда Орнеллы. И тогда я все понял и со вздохом облегчения сел на пол: ведь я так сильно был увлечен телевизором, что не увидел как появилась Орнелла, она проснулась, оделась, забрала пистолет и вышла — возможно — в соседнюю квартиру принять ванну. К тому же — когда я несколько минут назад прикоснулся к подушке — она была теплой — это и говорило о том, что Орнелла только что покинула постель.

И тогда я, нарочито топая ногами, чтобы она слышала, если находится поблизости, и поняла, что я человек независимый и не собираюсь говорить ей, куда я пошел, неторопливо пересек зал и вышел из квартиры в коридор, довольно длинный, не менее полусотни метров, в конце которого были подъемники и лестница.

Я подумал, что догоню Орнеллу — вполне возможно она решила угостить меня чем-нибудь вкусненьким за доблестное дежурство и сейчас как и я спешит в кафе.

Я выскочил в холл и сразу отметил, что дверь на улицу открыта, но за ее прозрачным стеклом никого нет — ночная улица была пустынной и ярко освещенной. Я посмотрел через дорогу в направлении кафе и в моей душе появилась тревога, как и в первый день, когда я пугался тени своей и мучился страхом. Но почему во мне нарастает какое-то странное беспокойство. Ах да!

Дверь можно было открыть только магнитной карточкой. Я торопливо осмотрел все карманы комбинезона — ее не было. Значит две недели назад Орнелла не вернула ее мне.

Я хорошенько ругнул себя и вышел на улицу, оглянулся по сторонам и бегом направился в кафе, плечом распахнул дверь, окинул взглядом зал. Впрочем — с досадой подумал я — здесь кафе и рестораны тянутся один за другим по всей улице, Орнелла могла зайти в любой другой.

Но тут в моей душе появилась новая тревожная мысль: а если замок квартиры вообще не был закрыт и Орнелла по-прежнему в комнате. От этой мысли мне стало так тяжело, что я оперся дрожащей рукой о столик, потом упал на стул.

Вдруг я почувствовал — не услышал — а почувствовал, что по улице кто-то идет, но идет очень тихо, неторопливо и пока далеко от меня. Звук шагов становился все более четким, а я, сидя за столиком, боялся обернуться и посмотреть в сторону улицы, где с каждой секундой нарастало эхо шагов незнакомца, который шел ко мне.

Я знал, что никогда не смогу обернуться даже если этот неизвестный войдет в кафе, чтобы убить меня.

Мне было душно, я задыхался — по лицу и спине катились капли пота. Я смотрел прямо перед собой на стену и ждал сам не зная чего, а шаги приближались и я мысленно видел темную фигуру с жестоким лицом.

Я вспомнил как Орнелла заклинала меня не покидать комнату, и с досадой на себя подумал: кому она поверила!

Из глаз моих брызнули слезы.

— Господи, какой же я слюнтяй!

Шаги раздавались где-то рядом и я каждую секунду ожидал, что они вот-вот загремят у меня за спиной.

И все-таки, неимоверным усилием воли я заставил себя обернуться назад и, никого не заметив на улице, я уже готов был вскочить со стула и немедленно помчаться к Орнелле — как внезапно увидел незнакомца, который неторопливо прошел мимо витрины кафе. Его лицо было точно таким, каким я представил несколько минут назад — жестоким и непреклонным, а глаза казались неживыми от своей неподвижности.

Пройдя кафе, незнакомец чуть замедлил шаги и мне показалось, что он сейчас остановится и посмотрит в мою сторону. Я поднял руки и прикрыл ими свое лицо; и когда он глянул на меня, то я, потрясенный этим мертвым взглядом, плотно закрыл глаза и грудью упал на столик, и, судорожно глотая воздух, минуты две не шевелился.

Когда я осторожно поднял голову — улица была пустой. Только тогда я медленно встал на ватные ноги и, хватаясь руками за стены и столы, вышел на улицу и сел на дорогу, не зная что делать дальше. В душе был страх, ужас и больше ничего.

Легкий мягкий ветерок скользнул по моему потному лицу — я облегченно вздохнул и вспомнил слова Орнеллы: «Завтра я скажу тебе: мой дорогой…»

Я поднялся на ноги, разогнулся.

Все чувства мои были притуплены — в эту минуту я был слабым как никогда. Я не думал об Орнелле.

Мне было стыдно перед самим собой за то, что я испугался незнакомца, который пугнул меня как щенка. Я скрипнул зубами и, качаясь как пьяный, бросился в подъезд небоскреба.

Я все быстрее и быстрее бежал по лестнице, которая обвивалась вокруг квадратной шахты подъемников, и каждую секунду ожидал увидеть за очередным поворотом этого странного человека. Когда, наконец, я выскочил на свой этаж, то сразу заметил его в противоположной стороне коридора — он уже подходил к той квартире, в которой находилась Орнелла.

— Эй ты там! — крикнул я ему на бегу, — обернись ко мне!

Он обернулся и на короткий миг вперил в меня свой страшный взгляд, но я уже не боялся его, и тогда незнакомец торопливо шагнул к двери, распахнул ее и я увидел в его руке пистолет, который он стремительно выкинул вперед, целясь в глубину квартиры.

Тогда я пронзительно закричал в надежде на то, что Орнелла услышит меня. Вдруг что-то сильно ударило меня по щеке и я кубарем полетел на пол.

Когда я осторожно открыл глаза, то в изумлении замер: я лежал в кресле, а передо мной стояла обнаженная Орнелла и возмущенно говорила:

— Глупый мальчишка, что ты кричишь? Я так и знала — уснул!

Она прикрыла себя одеялом и указала в противоположный конец квартиры.

— В угол!

Я облегченно вздохнул и, вкладывая пистолет в кобуру, что висела у меня на бедре, с большим удовольствием ушел к дальней стене. Я вспомнил как две недели назад Орнелла обещала сказать мне замечательные слова, а также просила поцеловать себя. Но после того, как Орнелла оделась и я обернулся и увидел ее холодное выражение лица, то мое желание вмиг испарилось.

А она, неторопливо подойдя ко мне и, поигрывая стеком, с вежливой улыбкой сказала:

— Евгений, я вижу по вашим глазам, что у вас появилась любопытная мысль, но как говорит Циркон — хотелось бы задаться вопросом: была ли причина для такой мысли?

Я ничего не ответил — в эту минуту Орнелла была неприятна мне.

Она забрала пистолет из моей кобуры и коротким выстрелом разбила дверной замок, открыла дверь…

Глава одиннадцатая

На улице был прекрасный солнечный день, и теперь мне было смешно над собой за те мои страхи, которые мучили меня в первый день в этом городе.

Мы с Орнеллой вышли из подъезда небоскреба, я чуть приотстал от нее, а потом остановился и некоторое время смотрел, как она уходит от меня по улице и в душе моей росло чувство злости на эту холодную красавицу, для которой я видимо был ничто.

Я резко махнул перед собой рукой.

— Орнелла, позвольте сказать вам кое-что.

Орнелла остановилась и слегка повернула в мою сторону голову.

— Говорите.

Я прищурился и указал на нее пальцем.

— Пускай вы президент и шеф разведки, но сегодня, в эту минуту я вам заявляю…

Орнелла улыбнулась и небрежно хлопнула стеком по сапогу.

— Любопытно — что вы там придумали.

— Не смейте со мной так говорить! — крикнул я.

Эхо многократно загрохотало по улице и затихло где-то вдали. Я подошел к Орнелле и спокойно сказал:

— Я не просил Гасана забирать меня на Центавр, но вы заорали меня и не спросили — хочу ли я выполнять ваши приказы.

Орнелла перестала улыбаться, ее глаза потемнели.

— Вы обязаны делать то, что я говорю.

Я упер руки в бока и, пришлепывая отставленной в сторону правой ногой по дороге, отрезал:

— А я не хочу.

— Ну что ж, Евгений, тогда я вас отправлю на Землю и вы всю жизнь будете жалеть о своей глупой детской выходке. — Орнелла покривила губами и с глубокой иронией добавила. — Насколько я знаю — вы любите поесть, но отныне у себя на Земле в голодном Томске вы будете питаться только хлебными котлетами.

От дикого возмущения я вскрикнул и топнул ногой.

— Да неужели вы думаете, что я за вашу еду — рабом стану?!

В эту минуту я ненавидел Орнеллу и хотел ударить ее по щеке. У нее дрогнуло лицо и удивленно изогнулись брови, она угрожающе подняла стек.

— Только посмейте и я разорву вас на клочки. Я саркастически покачал головой.

— Да, Орнелла, для вас это характерно — рвать на клочки, потому что вы центавры произошли от циклопов. Я видел по телевизору вашу прамаму — как она вашего прапапу ела. И если наши ученые не ошибаются, когда говорят, что любое живое существо возрождается в своих потомках, то сейчас я вижу перед собой…

Лицо Орнеллы побледнело, она яростно швырнула под ноги стек.

— Гадкий мальчишка — я вас немедленно отправлю на Землю!

Но я не хотел возвращаться на Землю. Я поднял голову вверх и торопливо позвал:

— Будьте любезны, женщина.

И тотчас раздался приятный голос:

— Да, Евгений.

— Скажите пожалуйста, Орнелла может отправить меня на Землю?

— Нет, потому что вы гражданин Циплятус, а для Циплятус ее гражданин стоит столько же, сколько вся цивилизация.

Я облегченно перевел дух и, небрежно скрестив на груди руки, значительно посмотрел на Орнеллу, у которой от ярости дрожало и кривилось лицо.

Она шагнула ко мне и я, чувствуя как в моей душе все замирает от страха, начал пятиться назад, но к счастью в это время я услышал вежливый голос женщины:

— Евгений, приготовьтесь — ваш срок пребывания в тюрьме Циплятус — окончился.

И тотчас я оказался рядом с Микусом на площади перед зданием парламента на небольшой трибуне, а вокруг — куда бы я ни посмотрел — было море людей, которые глядели на меня и Микуса, бурно аплодируя и улыбаясь нам.

Над небоскребами, которые окружали площадь, медленно плыли птицы Гоа. Едва я заметил их, как тут же расставил ноги пошире и неестественно выпрямился.

На трибуну в сопровождении групп девушек поднялся председатель парламента Христус, неся на руках белое полотенце с огромной круглой булкой хлеба и солонкой. Он подошел ко мне и, очаровательно улыбаясь, протянул булку.

— Мы решили вас, Евгений, встретить по-землянски, чтобы вы как можно быстрее смогли адаптироваться после столь тяжелого и продолжительного пребывания в месте заключения.

Я отломил от булки кусочек и обмакнул его в солонку, но когда я положил кусочек хлеба на язык, то мне показалось, что это был мед, а не соль.

Тут ко мне подошли девушки и церемонно повесили мне на шею длинный венок из цветов.

От дивного запаха цветов у меня закружилась голова и я почему-то сильно разволновался и поцеловал в щеку Христуса, а потом, несмотря на удивленные восклицания, что неслись со всех сторон — начал целовать миленьких циплятусианок. Они смеялись и становились в очередь, а Христус за моей спиной с тревогой в голосе спросил:

— Микус, что он делает?

— Он говорит землянские комплименты.

Глава двенадцатая

Эти строчки любимой песни я вспомнил, когда председатель парламента Христус открыл передо мной дверь квартиры и, радостно улыбаясь мне своей обычной доброй улыбкой, указал внутрь помещения.

— Вот ваши апартаменты.

Я в сопровождении Орнеллы вступил в квартиру и в смятении замер, понимая, что это не для меня, что я здесь лишний человек и не имею права не только пятнать сияющий мозаичный пол тяжелыми башмаками, но и выдыхать воздух.

Мне вдруг страстно захотелось в деревню к дедуле и бабуле и я мысленно увидел, как вхожу в тесный однокомнатный домик, где вдоль стен стоят металлические кровати, заправленные серыми байковыми одеялами, которые, как говорила бабуля — она получила в приданое от своих родителей. А в углу комнаты под иконой Божьей матери — я вижу темный шкап — тоже подарок родителей бабули и гордость ее. Она любит показывать его гостям и говорит, что нонче так уже не делают — «потому-де кишка тонка».

Слева от входа белеет печка, а прямо между двух окон стоит стол, за которым сидят мои старики и занимаются делами.

Дедуля крутит в тисках нержавеющую трубку— очередной змеевик на продажу — сильно кряхтит и курит длинную козью ножку и щурится лукавым глазом. В его крепких мастеровитых пальцах стальная труба быстро принимает необходимую конфигурацию, а бабуля недовольно отмахивается рукой от столба дыма и ловко распутывает мешок на тонкие нити и наматывает их на клубки, из которых она виртуозно вяжет коврики и дорожки. Вокруг нее клубится пыль — она весело чихает и смеется, а дедуля пригибает голову к столу и из под столба дыма тычет в нее желтым пальцем и укоризненно бормочет:

— Ну вот, а говорила дым мешает…

Я тихонько выхожу в сени и закрываю дверь. Мне почему-то жалко стариков до слез и я никак не могу закурить сигарету, и хмыкаю носом, и понимаю — с глубоким вздохом понимаю, что для них эта жизнь — как мама родная — они в коммунизме жить не смогут — коммунизм их убьет.

— А это, Евгений, вы сами, надеюсь, догадываетесь для чего, — говорит председатель и указывает рукой на желтые сиденья.

Мы в это время находились в небольшой комнате, отдаленно похожей на землянский туалет. Я внимательно осмотрел сию очень важную для каждого человека комнату и удивленно глянул на сиденья.

— Товарищ Христус, почему они желтые?

— Они золотые.

Я так и подпрыгнул.

— Золотые?! — вскрикнул растерянно, а Христус с удовольствием пожимая свои хрупкие руки, очаровательно кивнул головой.

— Да, золотые.

— И в каждой квартире есть такие сиденья?

— Разумеется.

— И в каждом городе?

— Ну конечно.

Товарищ Христус удивленно посмотрел в мое лицо, быстро подхватил меня под руку и повел дальше по квартире, изредка говоря странные для меня слова:

— Это просто кабинет… а это кабинет — для размышлений — там — зал для дискуссий… библиотека с землянскими и циплятусианскими книгами… русская баня, бассейн…

Тут мне захотелось подышать свежим воздухом и мы с Христусом вышли на балкон, но едва я открыл дверь и ступил на него, как увидел за балконным ограждением метрах в пяти старика, который медленно летел по воздуху, лежа на спине и, закинув ногу на ногу, читал книгу. Под головой у него лежала толстая подушка.

В первое мгновенье я подумал, что старика направляет месмерическая полиция, но моя квартира находилась на сотом этаже, а на таком удалении от земли месмеризм не действовал.

Удивленный я обернулся к товарищу Христусу.

— Что это?

— Сегодня день птиц, а в этот праздник каждый гражданин Циплятус имеет право летать столько, сколько он хочет, но до заката солнца.

Товарищ Христус глянул на часы и, сказав, что его ожидают дела, улетел вниз.

Я нерешительно перешагнул балконное ограждение. Орнелла придержала меня за руку и голосом, в котором прозвучали приятные для меня нотки вины, сказала:

— Евгений, прошу вас — не долго.

— Я чуть-чуть, — ответил я торопливо и прыгнул вперед, зажмурив глаза, но почему-то не полетел.

И стоя на одном месте, с завистью посмотрел на парней и девушек, которые со свистом проносились вокруг меня, а потом неторопливо зашагал в сторону небольшой тучки с отчаянием повторяя слова Горького:

— Рожденный ползать — летать не сможет!

Мне было стыдно перед всеми, что я не умею летать, и мне хотелось на время скрыться от всех, чтобы перевести дух, но за тучкой сидели девушки и пили водус. Они замахали мне руками, приглашая к себе, но я еще более смутился, опустил голову и, словно пиная что-то под ногами, на глазах у всех летающих циплятусианцев — вернулся на балкон.

Орнелла, закрыв лицо руками, смеялась надо мной! А потом объяснила, что нужно подумать о полете — и я подумал, и на сумасшедшей скорости взвился к небу.

Когда я прилетел в квартиру Орнелла сказала, что нам пора ехать в музей, который находится в пригороде Цыпы и закрыт с тех пор, как из него был украден слупливатель.

— А что я должен там делать?

Орнелла пожала плечами.

— Я не имею права инструктировать вас, не имею права объяснять что-либо и даже косвенно говорить об этом.

— Но почему?

— Это будет вмешательством в дела Циплятус, — ответила она с иронией в голосе.

— А разве кто-либо узнает о нашем разговоре?

Она не ответила.

Мы спустились на скоростном лифте вниз на первый этаж, вышли на улицу, где робот месмерической полиции держал под уздцы наших коней, вскочили в седла и поехали по улице.

Орнелла была как никогда задумчивой.

Глава тринадцатая

Когда, наконец, за нашей спиной остался город, то я увидел впереди невысокую гряду скал, что уходила цепочкой к горизонту. К ближайшей от нас скале тянулась прямая дорога, ее белое полотно во многих местах растрескалось и из трещин буйно поднимался к небу ядовито-желтый кустарник — здесь за последний год не ступала ни одна нога человека.

Кони настороженно косились на заросли и фыркали, а едва тонкие и безобидные ветки начинали тянуться к нам — кони останавливались.

Я следовал за Орнеллой и глядел вперед и вверх, где на вершине скалы упирался шпилями в небо огромный, серый замок. Я уже знал от Орнеллы, что замок был построен 150 миллиардов лет назад роботами, которых направили центавры для развития циплятусианцев. Во время звездных войн здесь некоторое время прятались мужчины-центавры; отсюда они вели наблюдение за космосом и совершали пиратские рейды на планеты, захваченные противником.

Пять лет назад здесь жили роботы-магматики, роботы новейшего поколения. После того, как магматики бежали с планеты, в замке разместился музей, но в день, когда был похищен слупливатель, музей закрыли.

Месмерической полиции удалось снять — словно отпечаток пальца — голограмму — событие того дня, однако ее можно было восстановить только один раз и этот раз — оставили для меня.

Дорога узкой лентой круто поднималась вверх, легкий порыв ветра слегка трогал ветви кустарника, обдувал лицо. Шаг коней стал короче, а дыхание тяжелей.

Замок рос на глазах — он был вырублен в скале. Его стены, грубо обработанные, поднимались на высоту ста-ста пятидесяти метров над дорогой, что начиналась от его небольших ворот.

Над воротами сверкали золотые буквы: «Магмус».

А когда мы приблизились к замку и стена угрожающе нависла над нами, то я разглядел под словом «магмус» вырезанные в камне две строчки слов.

— Кто ее оставил? — спросил я Орнеллу.

— Мужчины-центавры, — ответила она и отстегнула от седла длинный нож в металлических ножнах, протянула мне.

— Возьмите.

Я принял нож и с улыбкой ответил:

— Зачем — неужели там стреляют?

— Я думаю — с ним вам будет спокойнее.

Я осторожно вынул из ножен клинок и восхищенно покачал головой: обоюдоострое лезвие было голубым с четким рисунком змеи вдоль центра клинка.

Пока я любовался ножом — мы поднялись на площадку, что находилась перед воротами замка. Ко мне подошел Циркон и указал пальцем на мой нож.

— Дайте мне это.

— И не подумаю, — ответил я спокойно, хотя поведение робота меня удивило.

Я демонстративно начал рассматривать клинок. Циркон отступил назад к воротам и скрестил на груди руки.

— Вы никогда не попадете в музей, во всяком случае — с этой штукой.

Орнелла скользнула по мне своим прежним задумчивым взглядом, словно не видя меня, и отъехала в противоположный конец площадки, и в течении всей нашей беседы с Цирконом — она ни разу не обернулась к нам.

Я мигнул роботу правым глазом и доверительно шепнул:

— Товарищ Циркон, вы же робот — стало быть вы должны пойти мне навстречу.

У робота вытянулось лицо и чрезмерно округлились глаза, он нервной рукой погладил на затылке свой прелестный детский хохолок, а потом указал скрюченным пальцем вверх и властно рявкнул:

— Клянусь Богом, Евгений — через пять секунд будет поздно. В последний раз говорю: дайте сюда эту штуку!

Я спрыгнул с седла и протянул нож старику, он сунул его себе под мышку и удовлетворенно кивнул головой.

— Вы поступили благоразумно, Евгений, но чтобы ваше самолюбие не очень страдало, — в его голосе я услышал иронию и сарказм, — …я хотел бы облегчить его следующей параллелью: вы сейчас находитесь точно в таком положении как если бы у себя в Союзе вы были бы завербованы иностранной разведкой и, являясь шпионом в собственной стране, выполняли бы приказы иностранной державы в ущерб своей родине.

Я был поражен словами Циркона, а он, с удовольствием оглядев меня, отошел к стене, в которой имелась глубокая ниша, щелкнул рычагом и вновь вперил в мои глаза свой властный и стремительный взгляд.

— Вы можете идти, — и он дернул подбородком в сторону ворот, которые представляли собой монолитную черную глыбу, что плотно закрывала квадратный проем в скальной, серой породе замка.

Я стоял у входа и слышал легкое жужжание механизма — наконец черная глыба дрогнула и начала медленно подниматься вверх, за нею в глубине был виден темный коридор, в конце которого тускло блестели переплеты толстой решетки, а дальше был мрак.

В моей душе появилось чувство тревоги, я глубоко вздохнул и хотел обернуться и посмотреть — может быть в последний раз — на Орнеллу, но усилием воли сдержал себя.

Передо мной остановился робот и сжал мое плечо, и широко открытыми глазами заглянул мне в глаза.

— Каждый циплятусианец стоит жизни целой цивилизации Циплятус, но каждый циплятусианец имеет право выбора смерти и жизни. Вы умрете в музее, вы слабый. В последний момент своей жизни вы поймете, что наивысшее блаженство и счастье — это жизнь. Вы ее потеряете.

Я судорожно глотнул воздух — этот старый хрыч действовал мне на нервы! — я отвел его руку в сторону и резко сказал:

— Прочь с дороги.

И продлен в коридор, остановился у решетки и, чувствуя как вдруг ослабели ноги, сжал ее руками.

За спиной с легким шорохом начал опускаться каменный блок — в коридоре быстро темнело, а когда последний луч света растаял в темноте, решетка пришла в движение и медленно скользнула вверх. Я осторожно шагнул вперед, внимательно слушая тишину. Мои нервы были напряжены, я ожидал неизвестно чего, не зная даже приблизительно как выглядит музей Циплятус и не зная толком — что я должен делать в музее.

Да, теперь я понял почему Орнелла выбрала меня из миллиардов жителей планеты Земля, я более чем кто-либо подходил на роль нелюбопытного и бездумного робота. От этих мыслей мне стало горько.

Вскоре я увидел впереди полоску света, она быстро увеличивалась, отражалась на гладких стенах коридора, слепила глаза.

Когда второй блок замер где-то над головой — я выскочил из коридора и едва не сбил с ног циплятусианца, который неторопливо проходил мимо. Он вежливо улыбнулся и с поклоном сказал:

— Извините меня пожалуйста — я такой неуклюжий.

Я в изумлении оглянулся по сторонам — во дворе замка было много людей. Они входили и выходили в высокие здания, бродили по улицам, сидели в уютных беседках и за столиками небольших открытых кафе, пили водус из бутылочек и очень нежно говорили друг с другом.

Я спросил у циплятусианца, которого толкнул, дорогу в музей и он с удовольствием показал на вход ближайшего ко мне задания, куда я в числе большой группы циплятусианцев немедленно вошел и, гуляя по залам, долго не мог понять на что смотрят люди и где же экспонаты музея. Стены и высокие потолки были голые, без единого пятнышка. Я даже потрогал стену руками, но и на ощупь ничего не обнаружил и обескураженно пожал плечами.

А между тем рядом проходили циплятусианцы, смотрели по сторонам и проявляли бурный восторг: левой пяткой ноги они сильно ударяли в пол и хлопали правой рукой по затылку, а иногда очень вежливо и интеллигентно смеялись. Я с удовольствием смотрел на этот народ и все более восхищался им.

Когда же я пристроился за одним пожилым циплятусианцем и начал смотреть туда, куда смотрел старик, то вскоре понял, что вокруг меня в залах музея живые экспонаты — они внезапно появлялись ниоткуда в маленьких площадках огороженных белой веревкой и разыгрывали сцены прошлой или настоящей жизни. Я подумал было, что это актеры, но заметил на ограждениях небольшие таблички с надписями «Извините, но трогать экспонаты руками нежелательно.»

Здесь я увидел ту прелестную сценку, которую смотрел на спине птицы Гоа по телеприемнику Микуса, и как в прошлый раз она окончилась в ту секунду, когда белая рубашка Джульетус на краткий миг задержалась на ее бедрах.

Я был восхищен необычным искусством древнего народа и дал себе слово, что со временем внимательно осмотрю все музеи Циплятус, а пока, узнав у старика, где находится зал со слупливателем, я уже готов был пройти в соседний зал, но тут меня кто-то грубо толкнул. Я обернулся.

Мимо прошел бородатый циплятусианец — видимо из дальней провинции, потому что у столичных, насколько я знал, бороды не росли. У странного незнакомца на плечах крест-накрест висели три пары патронташей с бутылками водус, а на поясе — два мешка с орехами — вроде наших грецких. Мужик то и дело прикладывался к бутылке и щелкал орехами, внимательно осматривая экспонаты.

Старик вновь предложил мне пройти во второй зал, где находился аппарат Коло, и мы ушли.

И вот перед нами небольшая, огороженная веревкой площадка в виде пьедестала, над которым в полуметре замер белый прозрачный шар размером не более теннисного мяча. По нему волнами то медленно, то быстро пробегали тени — цветовая гамма медленно изменялась от жемчужного цвета до черного, после чего аппарат растворялся в воздухе.

Я подошел ближе.

Вокруг стояли восхищенные циплятусианцы и с улыбками наблюдали странный аппарат.

В тот момент, когда он вновь стал невидим — на пьедестал прыгнул из ниоткуда черный кот с белым пятном на груди. Он поднял хвост и, брезгливо подергивая лапками, неторопливо обошел площадку, и как мне показалось, внимательно посмотрел на меня.

А между тем циплятусианцы, потрясенные видом кота — начали ходить вокруг пьедестала, ударяя себя правой рукой по затылку, а левой пяткой — в пол.

Однако вскоре кот исчез, а над пьедесталом вновь заблистал перламутровый шар.

Я, не зная что делать, отступил назад и заметил кряжистого мужика, который по-прежнему беспечно щелкал орехи и разбрасывал скорлупу по сторонам. Вдруг он замер с разинутым ртом, потом дико вскрикнул и закрутился на месте, сбивая с ног хрупких циплятусианцев. К нему подскочили два месмерических полицейских и пассами остановили безумство, хотя бородач еще продолжал весьма опасно дрыгать ногами.

Один из полицейских вежливо и опять же пассами — открыл у мужика рот и начал делать движения рукой как если бы что-то кидал туда, после чего крепко сомкнул челюсти циплятусианцу и удалился.

Мужик ошарашенно пощелкал зубами, ковырнул пальцем во рту и, покачивая головой, вынул из мешка орех, но тут же бросил назад.

— Поопасаюсь я до дома, а то нечай без жувонков останусь.

Тут я заметил старика среди экспонатов, которого сбил бородач и хотел поднять его, но старик безжизненно повис на моих руках. Я торопливо поискал пульс на его руке, а потом прижался ухом к груди циплятусианца — сердце молчало.

Я крикнул полицейских.

Они мгновенно появились рядом, уложили моего товарища на пол и сильными пассами начали обрабатывать тело.

По-моему это было кощунство: махать руками над человеком, который давно умер. Я все-таки медик и хорошо понимаю когда наступает клиническая смерть.

Мне было жалко старика — я ужасно расстроился — выходит: циплятусианцы не вечные. Однако в этот момент старик открыл глаза, посмотрел в мою сторону и с обаятельной улыбкой, свойственной только циплятусианцам, соединив на руке указательный и большой пальцы — тряхнул ею в воздухе.

— Евгений, нет проблем!

Я так и подпрыгнул, смахнул с лица слезы, но, вспомнив о слупливателе, стремительно обернулся назад и глянул в сторону пьедестала. Над ним ничего не было.

Я подождал несколько секунд, но аппарат не появлялся — он был похищен, а я должен был узнать кто похититель!

Я помчался по залам к подъемникам. Навстречу бежали растерянные полицейские, где-то выла сирена. Я лихорадочно пытался понять: сколько времени прошло с того момента, когда я отвернулся от слупливателя и увидел старика среди экспонатов, и смогу ли я догнать бородача хотя бы во дворе. Я не сомневался в том, что аппарат Коло похитил он.

Я выскочил во двор и быстро окинул его взглядом, но во дворе не было ни одного человека. Я хлопнул себя по голове: Господи — да бородач остался в музее, ведь он не спешил. Я метнулся назад, но едва переступил высокий порог, как чья-то сильная рука рванула меня за плечо в сторону и я услышал знакомый неприятный голос:

— Двадцать первый, где твой нож?

Передо мной стоял Гордон.

Глава четырнадцатая

Он был одет в черный комбинезон.

Точно такой же был и на мне, но у Гордона на плечах и груди ярко блистали первые номера. Однако более всего я поразился тому, что в данную минуту я находился не в зале музея, а в каком-то длинном и круглом коридоре, причем, за моей спиной, когда я в полном изумлении обернулся назад, желая немедленно уйти прочь от этого человека — была стена!

Гордон презрительно поморщился и мизинцем правой руки приподнял мою голову за подбородок.

— Ну, где твой нож?

— Я не знаю.

Гордон брезгливо тряхнул правой рукой и тщательно обтер ее платком.

— Ты странный парень — я никогда не видел тебя здесь раньше. Ты похож на слюнтяя, хотя и носишь двадцать первый номер.

Он щелкнул пальцами и в тот же миг из-за поворота коридора выскочила группа крепких парней в черных комбинезонах — примерно в двадцать, двадцать пять человек. Стройной колонной они замерли около нас. На их груди я видел четырехзначные номера.

Гордон кивнул в их сторону головой и, почти не разжимая тонких губ, с презрением сказал мне:

— Отведи их в долину — к нам идет корабль — после операции зайдешь ко мне. Выполняй.

За эти короткие секунды я понял, что нахожусь в другом мире. Орнелла и Циркон знали, что я попаду в этот мир, впрочем, это всего лишь мое предположение. Но черт побери! — как я вернусь назад.

Но пожалуй главное заключалось в том, что я не знал, где выход из замка и в какой стороне долина, однако понимая, что пауза может погубить меня, я закинул голову назад и крикнул:

— Внимание — в долину — бегом!

Я отвернулся от пронизывающего холодного взгляда Гордона и пристроился сбоку моего маленького отряда, который стремительно рванулся вперед.

Неизвестность меня не пугала — я был уверен в себе, да и кто не уверен в свои девятнадцать лет, когда представление о смерти кажется пустой и глупой шуткой.

Я не думал как я попал в новый мир.

Когда передо мной в Египте появился Гасан и мы с ним на сумасшедшей скорости умчались от безумного феллаха с его допотопным ружьем — у меня уже не было времени толком подумать над тем, что происходит вокруг. Я словно пятилетний малыш изумленно смотрел на мир и с трудом поглощал ту информацию, что огромным потоком обрушилась на мое сознание за эти две недели.

Сводчатый круглый коридор казался бесконечным. Его заполнял мертвый яркий свет, который излучали стены, потолок и ребристый пол. Нам попадались навстречу группы людей — меньше или больше чем наша, у всех у них на груди были четырехзначные номера. И, как правило, такие группы сопровождали центавры с двузначными номерами. Но за те долгие минуты пока мы бежали по коридору, я ни разу не встретил отдельно идущего человека. И обратил внимание на любопытную деталь: ножи имели только те центавры, у кого были двузначные номера, а насколько я помнил историю Звездных войн — центавры и те и другие никогда не расставались со своим личным оружием. Значит — все эти группы — роботы, и скорей всего те роботы, которые были посланы на Циплятус до начала войны, потому что во время войны обе враждующие стороны уничтожили своих послушных и безропотных помощников, боясь их предательства, и никогда впоследствии не создавали их вновь.

Наконец моя группа выскочила во двор и метнулась под навес, где быстро нацепила на плечи баллоны с длинными шлангами и стволами на их конце, а на пояс — по десятку круглых гранат, затем построилась у ворот, которые были точно такими, какими они были в далеком будущем.

Черные каменные блоки медленно поднялись вверх, открывая узкий коридор. Роботы один за другим скрылись в его глубине — я шагнул последним и когда вышел по другую сторону замковой стены, то увидел свою группу, стоящую в каре на площадке перед замком.

Лица моих роботов были напряжены, их глаза внимательно смотрели на заросли джунглей, что густым массивом обступали узкую дорогу.

Вокруг было тихо. Лес казался мертвым. Под моими тяжелыми башмаками противно хрустели камешки.

Я махнул рукой.

— Вперед!

Роботы окружили меня плотной стеной и мы начали медленно спускаться по дороге в долину. Чем дальше мы уходили от замка, тем тяжелей становился воздух. Влажный, липкий он словно паутина окутывал тело, и хотелось скинуть комбинезон, разуться и отшвырнуть от себя влажную слизь.

По моему лицу и спине катились обильные потоки пота, они быстро пропитали одежду, прикосновение которой к коже вызывало омерзение и злость.

Я задыхался и, откинув голову назад, тупо глядел в голубое небо и широко открыв рот, с хрипом втягивал влажный воздух в легкие. Сердце колотилось как сумасшедшее, в висках ломило — неумолчимый звон стоял в ушах.

Я еле передвигал ногами и шептал: «О господи, какого черта я потерял в этом мире и зачем я позволил центаврам украсть меня!» И уже не в силах был смахивать с лица пот.

Рядом хрипели роботы, они давно сбились в кучу вокруг меня, но по-прежнему смотрели на джунгли и направляли в сторону зарослей стволы огнеметов, тогда как мне было все равно — я хотел упасть на дорогу и немножко полежать, но я шел вперед в надежде на то, что впереди будет полегче, однако с каждой минутой влажный воздух сгущался.

Как во сне я спустился в долину, где не было никакого корабля, только черная выжженная площадка диаметром метров в двести появилась перед нами, вокруг которой поднимались высоко вверх заросли джунглей.

Роботы медленно разошлись по краям площадки, цепочкой замерли, глядя в неподвижный тихий лес.

У меня под ногами дрогнула земля и слегка опустилась вниз и тотчас раздался металлический размеренный голос, идущий неизвестно откуда:

— Двадцать первый, немедленно покиньте объект, немедленно покиньте объект.

Я торопливо заковылял прочь, а голос повторял одно и тоже до тех пор, пока я не вышел за пределы площадки. Когда он замолчал, я обернулся и увидел что площадка быстро опускается вниз, обнажая глубокую шахту.

В нее сверху бесшумно скользнула белоснежная капсула с зеркальным отражателем, и когда половина ее корпуса уже скрылась под землей, она замедлила движение и остановилась.

В корпусе корабля на уровне земли открылся люк, из коридора на землю упала короткая лестница, по ней спустился вниз центавр без номера на комбинезоне. Он махнул мне рукой и выдернул из ножен голубой клинок, обернулся в сторону открытого коридора. Там кто-то стоял.

Я не успел подойти ближе, как увидел, что из этого коридора одну за другой выкидывают молодых девчонок со связанными за спиной руками. Пленницы падали на черную выжженную землю и вскрикивали, а уж за ними прыгали мужчины-центавры и, счастливо улыбаясь, били тяжелыми башмаками в лицо тех, кто не успевал подняться сразу.

Я безучастно смотрел на эти сцены расправы — мои чувства давно притупились.

Один из центавров, несмотря на удушающую жару и влажность, оживленно защелкал пальцами в направлении цепочки роботов.

— Эй вы, скоты, сюда. Я хочу посмотреть как вы кинете их в лес!

Он в каком-то диком азарте оглядел окровавленных девушек и, схватив одну из них за волосы, со всей силы ударил ее лицом о свое выставленное колено.

Я медленно подошел к центавру и, со свистом втягивая открытым ртом тяжелый воздух, соединил ладони в замок и, размахнувшись, с кряканьем влепил ему в челюсть тяжелый удар. Центавр как подрубленный упал на землю.

— Отдохни, приятель, немножко — здесь я командир, — сказал я ему и заметил, что прочие центавры удивленно и настороженно уставились на меня.

Я пошире расставил ноги, завел левую руку за спину, а правую поднял вверх и начал ею жестикулировать в такт своим словам.

— Вывести всех сюда — построить в колонну по четыре — быстро!

Избитые девушки начали медленно подниматься с земли, помогая друг другу плечами. В их лицах я не заметил страха или выражения боли. Пленницам было примерно лет по пятнадцать-шестнадцать.

Но та, которую центавр ударил в лицо коленом, неподвижно лежала у меня под ногами. Только сейчас я заметил, что у пленниц руки не связаны — они были прошиты насквозь толстой проволокой.

Я наклонился над девушкой, присел рядом.

В эту минуту я не знал жалости к незнакомке — в душе была только досада.

Она лежала вниз лицом, я перевернул ее на бок, вынул платок из кармана, смахнул с лица пленницы землю и кровь, и удивленный замер.

Это была Орнелла!

Но конечна не та двадцатипятилетняя холодная красавица, которая послала меня в этот странный музей — а девчонка лет пятнадцати.

Я тихо позвал ее:

— Орнелла.

Она открыла глаза и покосилась в мою сторону, но ее лицо не отразило удивления. Я помог ей подняться на ноги. Центавры насмешливо и презрительно глядели на меня. Рядом стояла колонна девушек. Мои роботы медленно пятились в середину площадки, а за ними, угрожающе нависая над их головами, двигался лес, но это уже был не тот мирный и мертвый лес, каким я видел его полчаса назад — в нем слышался глухой вой и рык. То и дело над стволами деревьев появлялись когтистые ветви, похожие на лапы огромных чудовищ.

Центавр, которого я сбил с ног, с ненавистью глядя на меня, крикнул:

— Они почувствовали запах крови — если не дашь им десятка два девчонок — нам не уйти отсюда!

Я глубоко вдохнул воздух и хрипло ответил:

— Молчать! — и, закинув голову назад, дико закричал. — Центавры, вперед — колонна следом — роботы по бокам и сзади — пошел!

В это время космический корабль медленно скрылся шахте, а снизу поднялась крышка и с гулким щелчком за крыла вход.

От того места долины, где мы находились — до горной дороги, что круто поднималась к замку — было не менее километра. Колонна двинулась по рыхлой, вязкой земле,

Я шел в конце нашего отряда в группе роботов, держа Орнеллу за пояс комбинезона, я боялся что она убежит лес, который между тем продолжал следовать за нами.

Наверное мне было бы трудно идти, но присутствие рядом очаровательной девушки придавали мне силы и я более чем нужно прижимал ее к себе.

Она искоса наблюдала за мной и чуть-чуть иронично улыбалась.

— Ты не центавр.

Я глубоко вздохнул и на выдохе быстро ответил:

— Я землянин — пришел спасти тебя.

Орнелла отрицательно покачала головой и улыбнулась.

— Смешной — ты когда-нибудь видел себя в зеркало?

Эта фраза меня удивила и разозлила. Я остановился и приставил кулак к ее круглой прелестной щечке.

— Если не будешь меня слушать, то я поступлю с тобой как мой дедуля с бабулей.

— А что он сделал?

— Он избил ее после свадьбы так, что она пластом лежала две недели.

— А за что избил?

— Характер показала.

— А что — у вас характер женщинам показывать нельзя?

— В деревне женщины глупые — дашь слабину — на шею сядут — семью развалят.

Она положила на мое плечо голову и с простодушно улыбкой сказала:

— Ты мне понравился.

Я скромно посмотрел себе под ноги и с удовольствием ответил:

— Да, я почему-то многим нравлюсь.

Девушка отстранилась от меня и даже попыталась вырваться, но я держал ее крепко, тогда она с досадой в голосе отрезала:

— Я пошутила, а ты шуток не понимаешь — смешной!

И она отвернулась. Я вновь обратил внимание на ее стянутые проволокой руки, в кровавых струпьях.

— Орнелла, неужели тебе не больно?

У девушки на ресницах блеснули слезы.

— Очень больно, но мы центаврийки умеем подавлять боль.

И она вновь положила голову на мое плечо, но уже через несколько секунд Орнелла отодвинулась от меня: центавры, идущие впереди колонны, часто поглядывали на нас.

Мы в это время прошли вязкое болото и начали подниматься вверх по скальной дороге. За моей спиной хрипели роботы. И только сейчас я подумал о том, что веду себя совершенно легкомысленно, а ведь я должен что-то делать, но что? Неужели Гордон не догадается за время моего отсутствия в замке, что я не центавр?

Однако присутствие рядом Орнеллы путало все мои мысли и я легонько подтолкнул ее вперед.

— Орнелла, иди в колонну — мне надо подумать.

Я оглянулся назад. Джунгли плотной стеной двигались за нами. Они сократили расстояние до двух десятков метров — я видел их толстые черные корни, которые скользили по земле и впивались в рыхлую почву, когтистые ветви тянулись к нам, из зарослей доносился протяжный вой, который усиливался с каждой минутой. Я оглядел роботов и радостно воскликнул: «Хо!» Я увидел Циркона, но конечно не старика, а крепкого молодого парня. Когда я окликнул его — он подбежал ко мне и вытянулся в струнку.

— Да, сэр.

Я положил руку на его плечо и, глядя ему в глаза, строго сказал:

— Циркон, я пришел из будущего. Центавры через десять лет проиграют войну и все роботы, которые служили им — будут уничтожены.

Туповатое лицо робота дрогнуло, его плечо под моей рукой вяло опустилось, а я уверенно продолжал:

— Если ты будешь сотрудничать со мной, то после войны станешь главным роботом Циплятус и проживешь миллиарды лет.

На глазах Циркона появились слезы, он, судорожно глотнув воздух, благодарно коснулся моей руки.

— О, сэр, я готов.

Я в сомнении осмотрел робота — как не похож был этот раболепный парень на того властного старика, каким он станет через миллиарды лет. Однако нужно было спешить и я быстро спросил:

— Куда мы ведем девушек?

— В подземелье замка.

— Зачем?

— Там есть театр…

— И что в этом театре?

— Деревья-людоеды — вот такие, — и робот указал пальцем на ревущий лес, — Девушкам дают ножи и бросают в яму к деревьям и все это снимают на видеоклип, а потом видеоклип отправляют на планеты Солнечной системы.

— И это все, чем занимаются в замке центавры?

— Нет, они что-то строят, их здесь много, но центавры никогда не ходят теми коридорами, по которым ходим мы — роботы и я не знаю сколько их.

— А тебе известно, что значит мой номер?

— Да, сэр — вы руководите доставкой и уничтожением пленниц.

— Я могу командовать нижестоящими номерами. Робот кивнул головой.

— Да, сэр, но только в пределах вашего десятка.

— А много таких десятков?

— Десять.

— Что ты знаешь о Гордоне?

— Он прибыл сегодня утром из Солнечной системы сменил прежний первый номер.

Я облегченно перевел дух — кажется все что нужно я знал, и вдруг, словно издалека, я услышал негромкий голос Циркона:

— …по имени Евгений…

Я встрепенулся и схватил робота за руку.

— Что ты сказал, повтори.

— Я сказал, что Гордон назвал имя шпиона.

Глава пятнадцатая

И в этот момент я с ужасом увидел, что наша колонна вступила в узкий коридор, который образовали джунгли, что плотно нависли над дорогой.

Мы к этому времени находились на середине пути — между поляной и замком — где ощущалось слабое движение воздуха; дыхание стало свободным, хотя дорога все более круто поднималась вверх.

Когда впереди перед центаврами упали деревья, перегораживая путь колонне, я крикнул роботам: открыть огонь!

В лесу на мгновенье наступила тишина. Роботы подняли стволы огнеметов, из них с резким звуком фш-фш-фш! — вылетели ослепительно-белые струи огня. Джунгли с больным стоном отступили от дороги, но вскоре, охваченные огнем, с яростным ревом обрушились на нас.

В клубах огня и дыма я заметил их горящие лапы, которые вырывали пленниц из плотной колонны, к ним тянулись другие и вот уже завязалась дикая борьба за куски человеческого мяса над нашими головами.

По дороге плотной пеленой расползался молочно-ядовитый дым — от него сильно резало глаза и раздирало легкие.

Струи белого огня непрерывным потоком извергались на деревья, которые вспыхивали как факелы, забрасывая дорогу горящими обломками.

Я закрыл лицо воротником комбинезона и, пригибаясь к земле, бросился вперед, ничего не видя перед собой и не понимая, куда я бегу. Со всех сторон гремела канонада — сверху сыпались куски деревьев. Я запнулся о неподвижное тело и с размаху упал на дорогу, которая была скользкой от крови. Я с трудом поднялся на ноги и, балансируя руками, быстро оглянулся по сторонам — молочная пелена медленно стекала вниз в долину, а вверху метались ослепительные струи белого огня; лес горел и, дико завывая, — отступал назад. И вот уже появился легкий порыв ветра, который начал разгонять ядовитый дым, над которым проступили головы моих роботов и сильно поредевшая колонна девушек.

В это время что-то коснулось меня — я наклонился чтобы рассмотреть и увидел тонкую длинную лиану, что осторожно скользила по земле. Я отпрыгнул назад, но лиана, изогнувшись как змея, метнулась ко мне и в мгновенье опоясала меня тугими кольцами и рванула прочь с дороги.

Я отчаянно упирался ногами в трещины, хватал редкие камни и вот уже полетел куда-то вниз, где гремели разрывы гранат, горел лес — смрадный чад ударил мне в лицо, но вдруг мой комбинезон за что-то зацепился, затрещал. Я повис, растянутый с двух сторон.

Лиана еще плотнее сжала кольца, я начал задыхаться и из последних сил крикнул:

— На помощь!

Из дымной завесы появилась голова того центавра, которого я ударил в долине — центавр удивленно глянул куда-то выше меня, а потом молниеносным движением руки отрубил лиану у моего пояса и кольца на груди. Я глубоко вздохнул и перевернулся на живот, чтобы подняться на ноги, увидел рядом Орнеллу — она все еще держала зубами воротник моего комбинезона.

Центавр, неторопливо вкладывая клинок в ножны, сказал, не глядя на меня:

— Я не стукач и мне все равно кто ты и как ты попал в замок, но запомни: каждое твое движение выдает в тебе чужака.

Он указал пальцем в сторону замка, над входом которого отчетливо виднелась надпись «Забудь о жизни всяк сюда входящий».

— Это касается тебя.

Я поднялся на ноги, поднял Орнеллу и подошел к центавру.

— Да, я чужак, но скажи мне: почему корабли приземляются не в замке, а в долине?

Центавр насмешливо улыбнулся и ткнул пальцем в Орнеллу.

— Они не боятся смерти, их нужно запугать, причинить страдания: физические, душевные — поэтому пленниц гонят по этой дороге. Надпись на замке — тоже для них.

— Значит — для центавров есть другие корабли и они находятся в замке?

— Да, но только эта информация тебе ничего не даст, потому что замок— опорная база галактики и ее секретность охраняется миллионами систем, они легко тебя поймают и; ты еще сегодня пройдешь пыточный стол.

Он с глубокой иронией посмотрел на меня, скрестил на; груди руки и кивнул головой в сторону джунглей.

— Смерть от людоедов — легкая смерть в сравнении с тем, что ожидает центавриек и тебя.

В моей голове лихорадочно пронеслись дантовские круги ада и я ощутил неприятный холод в груди от того страха, который вошел в мою душу. Я вспомнил слова старика-робота о неминуемой смерти, что ждет меня в замке и, обливаясь потом, почти бессознательным движением руки потянулся к ножу центавра и схватился за рифленую рукоятку. Но центавр отшвырнул меня в сторону. Его лицо исказила гримаса удивления и страха.

— Чужак, разве ты не знаешь, что нож — третья рука и четвертая не имеет права трогать его.

Я указал на Орнеллу.

— Немедленно освободи ее руки, иначе я прикажу роботам сжечь тебя.

Центавр отрицательно покачал головой и попятился назад, прижимая нож к бедру. Он оглянулся на замок, но до него было не менее двух километров, а вход был плотно закрыт. Я угрожающе поднял руку вверх.

— Говорю в последний раз.

Центавр обмяк плечами и плюнул под ноги.

— Глупец, на что ты надеешься?

Он подошел к девушке и начал аккуратно срезать куски проволоки. Орнелла напряглась, ее глаза лихорадочно заблестели, она словно проснулась, глубоко вздохнула и едва последний кусок проволоки был срезан, как она стремительно обернулась к центавру, вырвала у него из рук нож и коротким ударом сбила с ног. Центавр упал в молочную пелену и затих в ней, а Орнелла, переложив клинок из левой руки в правую, яростно блистая глазами, уже готова была вонзить оружие в центавра, но я предвидел ее поведение и встал у девушки на пути.

— Не смей, Орнелла, — и протянул к ней руку, — дай сюда нож

Но она попыталась отшвырнуть меня в сторону, однако я увернулся, обнял ее за пояс и прижал к себе. Ее бешеные огромные глаза ненавидяще уставились в мое лицо, а с ее губ готовы были сорваться резкие слова. Я обхватил ее плотнее и поцеловал — это был единственный способ не поссориться с Орнеллой — когда я отпустил ее, она удивленно потрогала пальцами свои губы, быстро успокоилась и тихо сказала:

— Я полюбила тебя, землянин.

Она с подозрением глянула на меня и с некоторой досадой в голосе добавила:

— Только не говори, что тебя многие почему-то любят.

Я забрал у нее нож и ответил:

— Ты так прекрасна, что если бы ты появилась у нас на Земле, то люди приезжали бы издалека, чтобы полюбоваться тобой.

Я предполагал, что эти слова понравятся строптивой девушке, но вместо улыбки я увидел на ее лице возмущение.

— Ты опытный, землянин. Мне нравится то, что ты опытный.

С земли поднялся центавр, я протянул ему нож — он молча принял его и, потирая челюсть, ушел прочь.

Через минут десять наша колонна — сильно поредевшая — двинулась вверх по дороге. Роботы как прежде, цепочкой, с двух сторон окружали ее, но теперь они внимательно следили за пленницами.

Я шел в конце колонны и, в глубокой задумчивости смотрел под ноги; я не мог понять: почему двадцатипятилетняя Орнелла не предупредила меня о том, что ожидает меня в далеком прошлом, хотя предусмотрительно приготовила комбинезон. Но в эти минуты я больше всего удивлялся тому, как непохоже поведение этой, идущей рядом со мной, девушки на то, какое она уже проявила в отношении меня в качестве двадцатипятилетней женщины. Неужели это связано с тем, что годы изменяют людей настолько, что они забывают свое чувство, которое было в юности. А в более зрелые годы, когда великий случай сводит их вместе — ничто не трогает их души, а воспоминание о прошлом всего лишь как хорошая греза или короткий фильм, после которого можно спокойно заняться стиркой или мытьем полов.

Для той Орнеллы прошло десять лет и она забыла меня, при встрече смотрела спокойно и равнодушно, и как я ни старался — я не смог вспомнить ни одного любопытного взгляда, обращенного в мою сторону, или волнения. А ведь я такой наблюдательный и хорошо чувствую настроение любого человека на расстоянии.

А ее фраза в тюрьме Циплятус: «Поцелуйте меня» — прозвучала так не по человечески, как если бы она, зевая, сказала мне, указывая лениво на окно: «Евгений, переставьте горшочек с геранью в другое место — там птичка летит с какими-то чудными крылышками, впрочем, не надо — это листочек…»

Я укоризненно посмотрел на Орнеллу — она не так поняла меня, улыбнулась, подошла ближе и вскоре я обратил внимание на то, что ее рука все чаще и чаще прикасается к моей с каким-то особым значением, а потом как-то ловко и легко легла в мою ладонь. Я обнял девушку за пояс — дорога была крутой.

Когда я, замыкая колонну, вступил во двор замка, то впервые смог рассмотреть те постройки, которые мельком видел три часа назад.

Строения были похожи на огромные нефтеналивные баки — они ровными рядами тянулись через весь двор и были удалены друг от друга на одинаковое расстояние.

Я позвал Циркона и спросил, указывая глазами на танки:

— Что это?

Он отрицательно замотал головой.

— Я не знаю — мы постоянно живем в казарме в городе, а здесь появляемся редко.

— Тебе что-нибудь известно об электронных системах слежки?

— Нет.

— А что ты знаешь о том Евгении, про которого говорил первый.

— Я слышал только обрывки слов, что его ищут.

Наша колонна в это время вступила в коридор крайнего танка, но не в тот, по которому мы бежали в первый раз. Через несколько минут роботы привели пленниц в круглый зал и едва девушки заполнили помещение, как охрана немедленно отступила назад, а сверху с глухим стуком опустилась решетка, которая отделила нас от пленниц. Я схватил Циркона за плечо и притянул к себе.

— Что я должен делать дальше?

— Вы, сэр, идете вместе с центаврами, а потом — через минут двадцать возвращаетесь с номерами из своего десятка и…

Робот замялся и развел руками в стороны. Я тряхнул его за плечо.

— Ну и что «и»?

— О, сэр, я не знаю, потому что в коридоре роботам находиться нельзя без дела. За каждую лишнюю секунду, проведенную здесь — у нас урезают суточный паек.

— А если я прикажу тебе ждать меня с огнеметом?

На глазах у робота появились слезы, он умоляюще сложил руки перед собой.

— О, сэр, простите меня, но я потеряю весь суточный паек.

Я в бешенстве рванул на себя Циркона и яростно зашептал ему на ухо.

— Дубина стоеросовая — я сделаю тебя главным роботом планеты, если ты будешь стоять здесь и ждать меня.

— Но, сэр, а как же паек?

Во взгляде Циркона сквозило неподдельное изумление и непонимание; я отшвырнул робота в сторону.

— Убирайся, гад!

Роботы построились в колонну и вышли во двор замка, а через минуту — уже без огнеметов — промчались мимо меня и скрылись за поворотом коридора.

Центавры один за другим подходили к коридорной стене, на которой на уровне груди был нарисован красный круг, прикладывали к нему руку и тотчас слева от круга распахивались дверные створки. Едва центавр переступал порог — как они мгновенно смыкались за его спиной.

Рядом за решеткой стояли девушки и ожидающе, с надеждой смотрели на меня. Я подошел к ним, просунул руки через переплеты решетки и погладил Орнеллу по щеке.

— Без тебя я не уйду из замка. Если я не вернусь через двадцать минут, то значит — убит.

Орнелла перехватила мои руки и покрыла их поцелуями,

«Черт возьми, — подумал я, — теперь придется ходить грязным, чтобы не потерять эти драгоценные знаки внимания».

После того, как центавры скрылись за дверью, я выждал некоторое время и, замирая душой, опустил руку на красный круг. Где-то за дверью раздался легкий шум механизма, створки дернулись, но не распахнулись, я покрылся холодным потом: неужели я сделал что-то не так? Может я должен был идти вместе с центаврами или даже впереди них?

Я сильнее прижал к стене руку, глубоко вздохнул и ощутил, как по лицу скользнули капли пота и негромко сказал:

— Если ты не откроешь мне дверь, то я принесу огнемет и сожгу ее.

Створки медленно разошлись в стороны и я шагнул в кромешную темноту…

Глава шестнадцатая

Но едва за моей спиной хлопнула дверь, как тотчас вспыхнул яркий свет и я увидел перед собой небольшую пустынную комнату, где стояли вдоль зеркальных стен удобные кресла. Где-то у меня над головой раздался мягкий мужской голос:

— У вас не в порядке форма.

— Кто говорит?

— Я — парикмахер.

— Почему вы думаете, что не в порядке — ведь я вернулся из долины.

— У вас нет ножа, а без него вы не сможете войти в другие комнаты и не попадете в город.

— Я потерял его в долине — там была страшная свалка.

— Вот как, — иронично ответил голос и предложил мне присесть в кресло.

Едва я сел, как тотчас ощутил прикосновение к телу волнообразных потоков воздуха. Мужской голос кашлянул и спросил:

— Вас постричь?

— Не надо.

— Побрить?

— Я не бреюсь.

— Странно… центавры бреются.

Я оглянулся по сторонам, но никого не увидел — мужской голос между тем снова кашлянул.

— Так вы говорите, молодой человек, потеряли нож в долине?

— Да, потерял нож в долине.

— А по-моему — у вас его не было, когда вы покидали замок.

Я чертыхнулся и, с досадой на себя за глупую наивную ложь, ответил:

— Не было — но будьте любезны — скажите, что ожидает меня за потерю оружия?

— Не знаю-не знаю.

И тогда я решил говорить прямо, потому что не видел выхода из своего положения.

— Я здесь первый день — вы могли бы ответить на мои вопросы?

— Конечно — говорите.

— Где находится кабинет Гордона?

— Слева по лестнице вверх и там увидите на двери единицу.

Я уже готов был встать с кресла, но почти неожиданно для самого себя спросил:

— А вы не знаете, где стоят космические корабли и как туда попасть?

Мужчина вздохнул и после продолжительного молчания ответил:

— Во-первых — простой парикмахер, как бы ни был он болтлив — об этом не должен говорить, а во-вторых — если вы спрашиваете об этом — значит вы не центавр, а Евгений, которого сейчас ищут в городе.

— Город находится под замком?

— Да.

Я вскочил с кресла.

— Где выход?

— Юноша, одну минутку. Вы мне нравитесь своей необычной горячностью и я, симпатизируя вам, должен вас предупредить…

— О чем?

— О том, что здесь каждая пылинка просчитывается и поэтому наш разговор вскоре поступит в главный компьютер.

— Когда он поступит?

— Через каждые пять минут вся информация о том, что происходит в замке и городе обрабатывается в спецотделе, а потом…

— И что потом?

— Если есть что-то интересное, то об этом немедленно узнает первый.

Спустя секунд пять я стоял перед дверью, на которой была нарисована цифра 1. Я нажал кнопку на панели, дверь распахнулась, я переступил порог и увидел Гордона, который неторопливо прогуливался по комнате, что представляла собой квадратное помещение, где стоял широкий стол, а перед ним находились не менее сотни кресел. В комнате кроме Гордона и меня никого не было. Гордон раздвинул тонкие губы в обычной своей презрительной улыбке и, глядя на меня холодным, пронизывающим взглядом, ровно сказал:

— Я только что узнал, что вы, двадцать первый, побывали в страшной переделке, из которой, как правило, никто не выходит живым — вам повезло.

Он округлым движением руки взял со стола пилку и начал шлифовать ногти и, почти не разжимая губ, продолжал говорить скрипучим голосом:

— Пожалуй вы, двадцать первый, достойны внеочередного повышения, а сегодня… — он посмотрел на свои наручные часы —…я приглашаю вас к себе на обед.

Гордон подошел ко мне и, прижимая к лицу надушенный платок, брезгливо морщась, осторожно двумя пальцами приподнял мою руку за локоть и мягко улыбнулся мне бледным лицом.

— Посему же вы не благодарите меня, смелый юноша?

— Спасибо, сэр.

Сквозь материю комбинезона я почувствовал, что пальцы Гордона холодные и сильные. Как ни странно — однако в эту минуту я отметил, что этот человек очень располагает к себе.

Гордон вернулся к столу.

— У меня здесь возникла небольшая проблема, но я надеюсь, что вы, Евгений, мне поможете и мы легко вместе осилим ее.

И вдруг — о Боже! — я увидел в его пальцах мой студенческий билет. Но тут же я успокоился: в нем не было фотографии — еще в Томске одна девушка «взяла» на память разумеется без моего ведома.

А захватил я его с собой за границу не случайно, а с умыслом — хотелось прихвастнуть, если представится возможность перед заграничным людом: хоть и ношу два года одни и те же блестящие сзади демисезонные штаны и еле держусь на ногах от голода, но я студент!

У нас советских особая гордость!

Гордон неторопливо раскрыл билет и прочитал все, что там было написано, а потом медленно поднял на меня свои холодные глаза.

— Эта странная книжка была найдена утром во дворе — вы, двадцать первый, не знаете такого человека?

— Нет, сэр, не знаю.

— Да, разумеется, в противном случае вы доложили бы мне сразу.

— Так точно, сэр.

Я осторожно перевел дух, чувствуя как по спине между лопаток скользят струи пота. Гордон внимательно глянул в мои глаза и, доброжелательно улыбнувшись, опустил палец на одну из кнопок, что находились на столе.

— По-моему, двадцать первый, с вашим лицом что-то происходит. Вам нужно расслабить его перед зеркалом.

Он нажал кнопку и в тот же миг часть стены быстро опустилась вниз, а впереди я увидел небольшую комнату, в которой со стульев поднялись два центавра с пулеметами в руках. Они направили оружие на меня — я шагнул назад, а Гордон, досадливо морщась лицом, наклонился к столу и раздраженно сказал в микрофон селектора:

— Немедленно устранить неисправность.

Он подошел ко мне и, виновато улыбаясь, тронул пальцами мое плечо.

— Не обращайте внимание на эту досадную накладку. Я надеюсь, что мой прекрасный обед заставит вас забыть об этом неприятном инциденте.

Он пригласил меня мягким движением руки подойти к стене, где через секунду появилось зеркало и деликатно отступил в сторону, но едва я глянул на свое отражение, как зеркало скользнуло вниз, открыв коридор, в котором стояла Орнелла. Она растерянно и удивленно смотрела на меня, ее руки держали два центавра, а рядом с ними улыбался иуда-Циркон.

Я с трудом сдержал крик.

Мне было ужасно стыдно перед Орнеллой за то. что я обманул ее, ведь она верила мне как Богу и наверное считала секунды, ожидая моего возвращения… О господи — да как я мог забыть, что центавры и центаврийки уничтожили в начале войны своих роботов, потому что боялись их предательства.

А Гордон, меж тем, ласково улыбаясь мне тонкими губами, театрально хлопал в ладоши и говорил:

— Браво, Гордон, браво — какая милая шутка. Я давно уже не испытывал такого наслаждения и веселья как сегодня, однако большее наслаждение меня ждет впереди…

Вдруг его лицо нахмурилось, он упер руки в бока и желчно сказал:

— Евгений, я поражаюсь вашей наивности и, простите, глупости: как вы могли довериться роботу — ведь он продал вас за половину пайка.

Циркон угодливо поклонился Гордону и, прикрывая кулаками рот, визгливо рассмеялся, однако тут же замолчал, расправил плечи и солидно посмотрел вокруг себя.

Гордон неторопливо прошел передо мной, с презрительной гримасой на лице сверля меня глазами, потом остановился рядом, едва не касаясь комбинезоном моей одежды. Его нож, что висел на поясе был всего в пятнадцати-двадцати сантиметрах от моей правой руки, а когда Гордон развернулся с поднятым кулаком, чтобы ударить меня — клинок дернулся в мою сторону и я не упустил свой шанс: я выхватил его из ножен, стремительно нырнул под бьющую руку центавра и, оказавшись у Гордона за спиной, немедленно прыгнул на него и прижал клинок к горлу. Гордон, раскинув руки в стороны, захрипел, а потом дико вскрикнул, как может кричать пойманный зверь. Он было дернулся, желая стряхнуть меня со своей спины, но тут же затих и вялым голосом приказал центаврам бросить оружие.

Циркон ошалело вытаращил глаза и скрылся в коридоре.

Мы с Орнеллой подобрали пулеметы. Я вернулся к Гордону и, сильно ударив его стволом оружия в живот, крикнул:

— Говори, где находятся корабли!

Гордон скрестил на груди руки и холодно ответил:

— Щенок, ты заплевал мне лицо. От тебя дурно пахнет болотом и грязью.

Он вынул из кармана маленький пузырек, неторопливо открыл пробочку и прижал его к своему носу. Орнелла ударила центавра прикладом пулемета по спине, он упал на колени и, отбросив пузырек в сторону, поднял руку вверх.

— Хорошо. — Он свирепо глянул на меня. — Ты предатель, а я к тебе так хорошо…

Гордон не договорил — Орнелла со всего маху обрушила на него новый удар прикладом, но теперь по голове. Центавр распластался на полу.

— Ты его убила.

— Ничего, — с иронией ответила центаврийка, — у них крепкие головы.

Гордон медленно поднялся на ноги и пьяной походкой приблизился к столу, согласно кивая головой.

— Да-да, сейчас, одну минутку.

Он нажал на одну из кнопок, а потом указал на стену, где появился стилизованный разрез замка, от которого вниз, в город уходили две линии.

— Вот, — одна из них начинается в том месте, где сейчас находятся пленницы и ведет прямо в театр, а вторая для центавров — она заканчивается у стартовой шахты для космических кораблей. Кабина подъемника, спустившись в город, двигается по нему как обычный автомобиль. Корабли здесь.

И он ткнул пальцем на широкий ствол, что поднимался от города на поверхность планеты.

Я приказал Гордону вызвать сюда всех пленниц, едва они появились, как мы с Орнеллой выскочили в коридор, в котором находились кабины подъемников, в одном из них — для центавров — были те мужчины, что прибыли в замок на корабле. Они сдали оружие.

Всем захваченным центаврам бывшие пленницы связали руки, а потом затолкали их вместе с Гордоном под сиденья кресел и разместились над ними.

Я еще раз глянул в оба конца коридора и подивился тишине и безлюдности — неужели в замке и городе никто не знает о том, что происходит здесь или за нами уже ведется слежка и где-то в середине пути или в конце его нас ожидает засада, впрочем, об этом расскажет Гордон.

Я протиснулся в кабину лифта и сел в кресло проводника, перед которым находился пульт управления с коротким рычагом, под ним на панели была шкала с делениями, а по обе стороны от нее — надписи: «Вниз»-«Вверх». Я дернул рычаг — двери с коротким стуком захлопнулись и лифт с воем устремился в неизвестность.

Перед моим лицом выше пульта управления вспыхнула световая карта маршрута — по ней быстро скользила сверху вниз белая точка — это была наша кабина.

Я, не отрывая глаза от карты, поднял руку и крикнул:

— Дайте сюда Гордона!

В салоне поднялся шум, но через минуту наступила тишина и в этой тишине прозвучал удивленный голос Орнеллы:

— Его нет…

Глава семнадцатая

Я сбавил скорость кабины и выскочил в салон, начал сам внимательно осматривать центавров, но Гордона среди них не было.

Ко мне шагнул тот мой знакомец, который спас меня на дороге и с иронией на лице сказал:

— Чужак, зачем тебе нужен Гордон?

Я, в который раз оглядывая центавров, ответил:

— Он нужен мне в качестве заложника.

— А ты уверен, что Гордон и мы центавры имеем какое-то значение для службы безопасности?

— Если что-то знаешь — скажи.

Я развязал его руки. Центавр прошел к пульту управления и кивнул головой в сторону световой карты маршрута.

— Тебе нужен космический корабль, чтобы удрать с планеты?

— Да.

— Так зачем ты его покидаешь?

— Мы находимся в корабле?

Центавр указал пальцем в нижнюю часть световой карты.

— Здесь наша кабина выходит из шахты корабля и следует по улицам города как обычная машина — и я не сомневаюсь в том, что наша жизнь в этот момент измеряется временем, за которое мы пройдем расстояние до конца шахты.

— Что же делать?

— Надо вернуться в кабинет Гордона — там находится пульт управления кораблем.

Я в сомнении покачал головой.

— Если за нами следят, то едва мы начнем подниматься вверх, как об этом станет известно всем, кому это нужно.

И тогда центавр предложил мне свой маленький план: мы, то есть — я и он, на ходу выпрыгиваем из лифта на одну из площадок уровней и на аварийном подъемнике возвращаемся наверх, а лифт с группой девушек будет продолжать медленно опускаться вниз. Таким образом мы сможем ввести в заблуждение службу безопасности и Гордона, а когда попадем в рубку управления, то сразу вернем лифт назад и покинем планету.

Орнелла потянула меня за руку и мы отошли с ней в сторону.

— Я не верю ему, — сказала она и положила руки на свою грудь, — что-то мне говорит: он лжет.

Я погладил ее по круглой щечке.

— Ничего, Орнелла, все будет хорошо.

Но девушка нетерпеливо отстранила мою руку и возмущенно топнула ногой.

— Центавры никогда не говорят правду!

— Но у нас нет выхода.

— Я пойду с вами.

Я вернулся к центавру и спросил его: почему он хочет покинуть планету.

— Мне надоела война — я хочу отдохнуть, хотя бы в плену.

В отличии от Орнеллы я верил этому центавру, к тому же, так называемое «что-то» говорило мне о том, что он желает мне удачи и не помнит зла, а меня — насколько я знаю — предчувствия никогда не обманывали.

К тому же Орнелла и центавр — лютые враги — они не могут верить друг другу даже в малом и очевидном.

Я подошел к двери и кончиком ножа раздвинул ее створки. За дверью мелькали тускло освещенные коридоры уровней и круглая стена шахты. Я сильно оттолкнулся ногой и прыгнул вперед и вверх, чтобы хоть немного смягчить тяжесть падения. Едва мои ноги коснулись площадки, как я немедленно упал на бок и покатился по коридору. За мной прыгнули Центавр и Орнелла, а в шахте с лязгом захлопнулись створки дверей кабины и она исчезла в глубине темного колодца.

Центавр указал в какой стороне находится аварийный лифт, и мы помчались по коридору в том направлении, вызвали подъемник И когда, наконец, вернулись в тот уровень, где был кабинет Гордона, наш знакомец рывком распахнул дверь салона, выскочил в коридор и, махнув мне и Орнелле рукой, бросился вперед. Но едва я переступил порог, как две тени метнулись ко мне с двух сторон и в мгновенье ока сбили с ног, связали локти за спиной и только потом подняли на ноги.

Передо мной стоял мой знакомый центавр и неторопливо вынимал из карманов комбинезона клочки материи — он развернул один из них, и я увидел на нем белую единицу, Я удивленно глянул на центавра, ничего не понимая, тогда он помассировал пальцами кожу под челюстью и, морщась от боли, начал стягивать ее с лица. Когда маска была снята — мне как прежде, холодно и брезгливо улыбнулся тонкими>губами Гордон. Он бросил маску под ноги и, вынув из кармана зеркальце, внимательно осмотрел свое лицо, ровным голосом сказал:

— Я же говорил вам, Евгений, что самая прелестная шутка будет впереди.

Глава восемнадцатая

Гордон небрежным жестом кинул в карман комбинезона зеркало и с коротким зевком добавил:

— Однако все получилось так просто и скучно, что прелесть новизны уже не доставляет мне удовольствия.

Он искоса глянул на меня и Орнеллу, ловко на одних каблуках повернулся к нам спиной и ушел к столу, где нажимая на кнопки, продолжал говорить:

— Я, Евгений, являюсь главой службы безопасности, которая охраняет город и замок Сегодня утром во дворе был найден ваш билет без фотографии, но компьютер легко восстановил ее, а так же изложил некоторые любопытные детали: вы прибыли из далекого будущего. — Гордон повернулся к нам лицом и сел на край стола, слегка кивнул головой в сторону Орнеллы. — Сия дама имеет какое-то отношение к вашему билету. Я запросил звездные компьютеры и вскоре получил ответ: эта дама является нашей пленницей и находится на корабле, который в данное время держит курс на нашу планету. Меня удивила странная загадка и я уже думал о сверхъестественной силе, когда внезапно увидел вас, Евгений, в коридоре и решил лично присутствовать на вашей встрече. Но вы не обратили внимание на даму и тогда я ударил ее, зная наперед как вы должны были поступить в такой ситуации — ваш характер мне был известен. Ну, а в кабинете — надеюсь, теперь вы понимаете, что я играл вами.

Гордон с досадой плюнул и вынул из кармана платок, брызнул на него из маленького пузырька и торопливо, с облегченным вздохом прижал платок к липу.

— Вы, Евгений, заплевали меня, когда кричали.

В это время комната начала медленно изменяться — все перегородки, стены, кресла и стол опустились вниз и я увидел перед собой круглый зал, вдоль которого за пультами сидели центавры и с улыбками глядели в нашу сторону. Над их головами на экране я заметил шахту и лифт, спросил Гордона:

— Что вы сделаете с ними?

Я имел ввиду тех, кто находился в кабине подъемника.

— Когда лифт дойдет до конца шахты — он будет отстрелен.

— Но ведь там и центавры?

Гордон пожал плечами и направился к выходу.

— Я знаю об этом.

Он небрежно указал кистью руки на пульты управления.

— Корабль готовится к старту. Вы, Евгений, с вашей дамой будете доставлены на одну из планет Солнечной системы, где из вас возьмут всю информацию, которую содержит ваше тело и мозг.

Гордон остановился против меня и, мягко улыбаясь, вежливым голосом сказал:

— Я знаю — вы боитесь боли — поэтому мне приятно успокоить вас тем, что это не больно.

Он протянул руку и со словом «прощайте» — хотел потрепать меня по щеке, но я вцепился зубами в его пальцы и прокусил их до Кости. Гордон вскрикнул и отпрыгнул назад.

— Гадкий мальчишка!

Центавр перевязал руку платком и, прижимая ее к животу, удивленно посмотрел на меня.

— Однако, мальчик, так-то вы цените мою заботу о вас и особое расположение к вам, но теперь, когда вы так несчастливо нарушили некие дружеские отношения между нами — я вынужден буду сказать вам правду: вас будут пытать и это будет страшно больно и долго.

В эту минуту я ни на что не надеялся, да и не было силы, которая могла бы спасти меня и Орнеллу и тех несчастных девушек в кабине лифта.

Но тогда каким образом осталась жива та — двадцатипятилетняя Орнелла — неужели был какой-то выход, что остался незамеченным мной. И вдруг в моей душе все похолодело: я вспомнил слова Люси о том, что Гордон делал предложения Орнелле. Но если бы он отправил ее на смерть в этом мире, то разве осмелился потом, хотя и миллиарды лет спустя — делать ей настойчивые предложения?

Теперь, когда я подумал об этом, мне сразу стало понятно грозное предупреждение Циркона о неминуемой смерти в замке и то странное поведение Орнеллы в последние минуты на площадке у ворот, которое сейчас говорило мне о том, что ей было стыдно передо мной, несмотря на черствость души.

В эту минуту мне было тяжело от сознания того, что мной распоряжались как игрушкой — я едва не расплакался от досады на свое легкомыслие и, видя краем глаза Орнеллу, которая смотрела на меня, отвернулся от нее и опустил голову.

Гордон неторопливо подошел ко мне и демонстративно медленно начал поднимать руку вверх — центавры, которые стояли по обе стороны от меня, дернули мою голову за волосы назад и я увидел впереди на противоположной стороне зала под самым потолком маленький балкончик с закрытой дверью.

Вдруг она с металлическим лязгом распахнулась и на площадку выскочил бородач, которого я видел в музее. В руках у него был пулемет. Мужик бросил его стволом на балконное ограждение и, умело прижав к щеке приклад, выпустил длинную очередь.

Гордон вздрогнул с занесенной над моим лицом рукой, обернулся на выстрелы, что-то крикнул яростно и бросился вон.

Пули со свистом прошили воздух вокруг меня и я почувствовал, что мои руки уже никто не держит. Тогда я помчался к лежащему на полу центавру, припал к нему спиной, вырвал у него из ножен клинок и, стоя на коленях, осторожно перерезал путы, что стягивали мои локти.

Вокруг меня ползали, бегали и прятались за пульты управления и кресла центавры — я перехватил одного из них и швырнул на стол, над которым на экране медленно опускался вниз корабельный лифт. Приказал поднять его наверх. Лифт на короткое мгновение остановился, а потом все быстрей и быстрей начал подниматься вверх.

В это время пулемет смолк.

Последние центавры стремительно убегали в коридор, а на полу неподвижно лежали несколько человек.

Я крикнул бородачу, чтобы он бросил пулемет вниз, и когда оружие тяжело звякнуло рядом со мной — я подхватил его и, не обращая внимания на Орнеллу, выскочил в дверь, увидел группу центавров, которые бежали прочь по коридору, дал короткую очередь над их головами.

Ко мне подскочила Орнелла, я разрезал ножом путы на ее руках и посмотрел на блеснувшее лезвие клинка, оно было голубым с четким рисунком вдоль лезвия: змея в стремительном броске с разъятой пастью.

Я передал нож Орнелле и хотел шагнуть за поворот коридора, где раздавались крики команд и топот ног, но девушка задержала меня — порывисто схватила мою руку.

— Почему ты глядел на меня плохо — что я такого сделала?!

Но едва я — чувствуя вину перед ней — обнял ее, как она сердито отстранилась.

— Не прикасайся ко мне.

Тогда я, понимая, что сделал в этом мире все, что мог и должен вернуться назад в далекое будущее, где за воротами замка ожидает моего появления Орнелла, спросил юную девчонку, ответ которой значил для меня очень много:

— Орнелла, ты любишь меня?

— Нет.

— Но ведь ты сама говорила… — начал было я, но девушка возмущенно топнула ногой.

— Землянин, с чего ты взял — я не могла сказать такое!

— О, Господи, — пробормотал я, и скороговоркой ответил, что мне нужно вернуться в будущее, однако я не решился предупредить Орнеллу о том, что однажды ее убьют, да и как это скажешь пятнадцатилетней девушке, которая презирает смерть и ничего не боится.

Между тем у моей прелестницы изменилось выражение лица — оно стало удивленным и растерянным. Орнелла положила руки на мои плечи и едва слышно сказала:

— Не уходи.

Эта нежная фраза так сильно тронула мою душу, что я готов был забыть все на свете, но, мысленно увидев двадцатипятилетнюю Орнеллу, торопливо заговорил:

— Мы с тобой встретимся через десять лет…

— Десять лет… — прошептала она растерянно, — почему так долго?

Я опустил глаза вниз — у меня не хватило духа признаться Орнелле в том, что наша встреча произойдет спустя вечность, и только смог невнятно пробормотать:

— Ты станешь такой холодной.

— Хорошо, — твердо сказала она, — я пойду с тобой, чтобы не быть через десять лет холодной.

— Но это невозможно. Я прибыл из будущего, посланный тобой, чтобы спасти тебя, а если мы сейчас вдвоем вернемся в тот мир, где меня ожидаешь ты — двадцатипятилетняя — то та Орнелла немедленно погибнет.

— А какое мне дело до меня двадцатипятилетней?

Я был растерян и не знал что предпринять. Я вдруг понял, что безумно люблю Орнеллу, которая ожидает моего возвращения у ворот замка, и хочу как можно быстрее вернуться к ней. На это Орнелла крепка сжала мой локоть двумя руками и даже — какая дерзость! — повелительно посмотрела в мои глаза.

Рядом с громким щелчком распахнулся лифт и в коридоре появились центаврийки, снова затрещали выстрелы, но все заглушила пронзительная сирена, после которой металлический голос объявил трехминутную готовность перед стартом.

Я уже было хотел рвануться и помчаться вон из корабля, но тут чьи-то крепкие руки схватили меня за плечи: и знакомый голос крикнул за моей спиной:

— Я же сказал тебе, Евгений, назад дороги нет!

Глава девятнадцатая

Я обернулся и увидел перед собой Гасана, который смеясь, распахнул свои объятия. Я кинулся ему на шею; мои глаза наполнились слезами, я ощутил в душе огромный прилив счастья при виде моего старого друга, и усталость.

Впрочем я тут же сделал шаг назад, с удивлением рассматривая его наполовину оторванную бороду, мешки с орехами и черного кота, который сидел у Гасана на плече.

Я хотел расспросить приятеля о том, что все это значит, но в это время под моими ногами чуть дрогнул пол и я, понимая, что корабль покидает замок, вскрикнул и метнулся по коридору в сторону выхода.

О, как я хотел еще раз взглянуть на эту удивительную женщину!

Только в этот миг я вспомнил те мельчайшие подробности, на которые не обращал внимания в течение двух недель. Они выплывали из моего подсознания и я понимал, что она любила меня.

— Стой, Евгений! — крикнул Гасан, — я не смогу вернуть тебя назад.

— А твой слупливатель?

Я с надеждой посмотрел на чудесного кота, но Гасан отрицательно мотнул головой.

— Ты вне закона и не имеешь права появляться в том мире.

Он сильно встряхнул меня за плечи и поставил перед Орнеллой, которая удивленно и растерянно глядела в нашу сторону.

— Вот Орнелла — что ты еще хочешь?

Но я продолжал вырываться из рук Гасана и тогда он вынул из патронташа бутылочку с водус и, раскрыв мне пальцами рот, влил в него ароматную жидкость как маленькому ребенку. Я, захлебываясь и кашляя, проглотил божественный нектар и вскоре успокоился.

Мы вернулись в зал.

На огромных экранах я увидел наш корабль с разных его сторон. Он белой длинной стрелой мчал по звездному космосу, а за его зеркальным отражателем тянулся еще более длинный поток ослепительного огня.

Мы сели в кресла; я вяло спросил Гасана:

— Объясни, что произошло в этом мире — я ничего не понимаю.

— Объясню, но перед этим слушай последний приказ Орнеллы: через два дня ты будешь на Центавре в подземном городе, ты узнаешь, где находится Станция слежения и перемещения, и уничтожишь ее.

— Но зачем?

Гасан протянул мне листки бумаги.

— Это письмо от Орнеллы… Мы не знаем, что такое Станция слежения и перемещения, где она находится, что от нее можно ожидать. Магматикам удалось найти ее и на короткое время ослепить. Появилась Орнелла… Она немедленно воссоздала прошлый штат разведки из тех, кого она знала. В новую цивилизацию вошли и представители враждебной — когда-то враждебной — для нее стороны. Мы разработали план, с помощью которого я должен был попасть на Циплятус: вызвали мутацию птиц Гоа, после чего я был приглашен со своим слупливателем на эту планету и, пользуясь простодушием циплятусианцев, забрал его из музея, и на время оставил замок, чтобы отправиться на Землю и подыскать подходящего человека, исчезновение которого не вызвало бы ни у кого тревоги.

Я наблюдал за тобой, принимая разные обличил, однако за мной внимательно следили агенты Циркона, среди них была Джесика — двойной агент. Я не знал, что она выполняла параллельное со мной задание — охраняла тебя.

Станция не имеет права перемещать кого-либо во времени — это сделал мой слупливатель. Я — с того момента, как ушел в прошлое — находился вне времени, потому что я хорошо известен в этом мире: системы слежения центавров за несколько секунд расшифровали бы меня и нашли в любой точке планеты…

— Но если я уничтожу Станцию, то вся ваша цивилизация погибнет.

— Да, но это произойдет в один миг в галактиках исчезнут сотни и сотни планет, которые хранит Станция — всему должно быть начало и обязательный конец… У нас были свои бальзаки, толстые, рембрандты — прошли годы — и оказалось, что все это никому не нужно — ни в прошлом, ни в настоящем времени. Тысячи цивилизаций возрождались и гибли в космосе, не оставляя после себя даже пыли, а вы там, на Земле, с вашей убогой фантазией строите какие-то пестрые миры в далеком будущем, которые точь-в-точь похожи на ваш землянский мир только с аурой фантастики…

Гасан посмотрел на часы.

— Мне пора.

— Ты не знаешь кто убил Орнеллу?

— Нет.

— А почему Циркон хотел уничтожить меня в Египте?

— Он робот, а роботы любят жить бесконечно долго: со смертью Станции от него и пыли не останется… но все, прощай. Я не могу последовать за тобой.

Мы обнялись, а через несколько секунд Гасан вместе со своим аппаратом растворился в воздухе.

Я развернул листки бумаги и прочел:

Когда я прочитал это письмо я в изумлении вскочил на ноги: неужели я не смог выполнить задание Орнеллы?! Что же могло помешать мне — ведь я предупрежден и не отступлю, пока собственной рукой не разрушу эту загадочную Станцию!

Докладная записка.

Господин президент, в связи с тем, что в последние годы участились попытки противника, а также некоторых групп наших сограждан уничтожить Станцию слежения и перемещения — я прошу вашего разрешения на создание второй модели станции, вещество которой будет введено в мозг новорожденного человека, о чем он никогда не узнает.

Вещество будет законсервировано в голове человека до тех пор, пока не погибнет или не будет остановлена по какой-либо причине нынешняя Станция.

И только после этого компьютерная масса начнет прогрессировать и управлять всеми электронными системами нашей планеты, а в будущем — галактики и Вселенной.

В случае смерти человека-носителя Станции — его тело желательно в неприкосновенности отправить в космос.

Господин президент, если вы позволите мне сделать такую уникальную операцию, то во избежание утечки информации — после создания человека-робота — прошу вас стерилизовать вместе со мной свою память о том, что вы только что узнали.

Главный конструктор Станции слежения и перемещения Коло.