Месть ведьмы

Пролог.

Жилище лешего. Вход в него через дупло огромного старого дуба, окруженного непроходимым для человека буреломом. Внутри напоминает обычный деревенский дом, но без окон, освещается горящей лучиной. Вся мебель – кровать, стол, табуретки и прочее, необходимое в обиходе, – изготовлена из дерева без единого гвоздя, скреплена корой. По стенам развешены связки грибов и трав, своеобразные натюрморты, призванные украсить жилище. Под одним из них установлена старинная прялка, за которой сидит и сучит пряжу Ульяна в простом домотканом платье. Невидимый сверчок наигрывает незатейливую мелодию.

Ульяна. (Поет).

Дитятко мое качаю,

Колыбеленку спеваю.

Баю, баю, баю-бай,

Засыпай мое дитя,

Ноченьки не боитя.

Солнышко взойдете,

Красное взойдете,

Буде добрый день.

Баю-бай.

Входит Афанасий. Он в лаптях, длинной домотканой рубахе с вышивкой и штанах из той же ткани.

Афанасий. Здравствуй, свет мой, Ульянушка.

Ульяна. Здрав будь и ты, Афанасьюшка. (Подходит и целует мужа). Поди, устал да оголодал, по лесам-то плутая?

Афанасий. И то верно, Ульянушка. (Садится на табурет за стол). Вчерашняя буря всех зайцев разогнала. Пока вновь в стадо сведешь – ноги обобьешь. Разбежались по оврагам да буреломам, безмозглые. А там волки и лисы притаились, только и ждут поживы.

Ульяна. (Отходя). А был бы сын, помог бы…

Афанасий. О чем ты, Ульяна? Прости, не расслышал.

Ульяна. Да говорю, не пойти ли мне поутру с тобой? Вдвоем оно и веселее будет.

Афанасий. Незачем, Ульянушка. Тебе ли по лесам шастать? Сиди да пряди себе тихонько, как вам, кикиморам, на роду написано. Оно и мне спокойнее.

Ульяна. Ай не пригожусь ничем муженьку?

Афанасий. Рубаху сшей. Не то порву о сучья, что надену?

Ульяна. Рубах и порток у тебя ни на один век хватит. Иль думаешь, пока муж в заботах, жена от дела отлынивает?

Афанасий. Что-ты, Ульянушка, и в мыслях не было так тебя обидеть. Ладушка ты моя работящая!

Афанасий пытается обнять жену, но та уворачивается, грозит ему пальцем и начинает расставлять на столе изготовленную из бересты посуду.

Ульяна. Откушай на здоровьице!

Входит Никодим. Он одет так же просто, как и Афанасий, но поверх рубахи на нем еще и пиджак, а вместо лаптей – сапоги.

Никодим. Здравия вам, хозяева, и долгих веков жизни!

Афанасий. Никодим! Друг милый! (Обнимает Никодима).

Никодим. Не то не забыл еще? Почитай, полвека не видались! С тех самых пор, как ведьму да ее подручного, старого лешего Прошку, прогнали из леса…

Афанасий. (Перебивает его, незаметно от Ульяны делая предостерегающий знак). Каким ветром занесло в наши лесные края степного духа?

Никодим. Да отпусти, медведь, задушишь ненароком! (Освобождается из объятий друга). Дай с женушкой твоей поздоровкаться. Доброго здоровья, тебе, Ульяна!

Ульяна. И тебя пусть хранят в ночи духи, полевой. Поснедаешь с нами?

Никодим. А не откажусь!

Афанасий и Никодим садятся за стол. Ульяна приносит тарелку для полевого.

Афанасий. Ульянушка! Гость дорогой в нашем доме. По чарочке бы. Или ты, Никодим, откажешься от перебродившего березового сока?

Никодим. Обидеть хочешь, Афанасий? Что может быть слаще твоей браги?! Под нее и беседа развязнее, и думы веселее. Не то еще и споем.

Афанасий. Окстись, Никодим. Какой из лешего певун?

Никодим. Не ври, леший. Вот уж не поверю, что ты Ульяну своей немотой прельстил. Небось, пел, как морокуша, когда в жены из девок сманивал? Было, Ульяна?

Ульяна. Не за песни я его полюбила, гостюшка дорогой, а за доброту и ласковый нрав. Будто и не леший вовсе. (Целует мужа). Хлеб да соль! Пити во здравие!

Ульяна ставит на стол деревянный жбан с березовым соком и отходит к своей прялке. Садится и начинает прясть.

Никодим. Славная кикимора!

Афанасий. Не сглазь только. (Наливает из жбана и поднимает стакан). За встречу!

Никодим. Я не глазливый. (Три раза сплевывает через левое плечо, стучит о столешницу и тоже поднимает стакан). За нашу вечную дружбу!

Пьют и закусывают.

Никодим. Вижу, дом у тебя полная чаша, Афанасий.

Афанасий. Все есть. Только счастья нет.

Никодим. Что так?

Афанасий. Мне-то грех жалиться. За Ульяну болею.

Никодим. Отчего?

Афанасий. А вот сам погляди. (Встает). Ульянушка, иль почудилось мне – невдалеке будто заяц всплакнул? Выглянуть надо бы.

Ульяна. Сама гляну. Негоже гостя одного оставлять. (Выходит).

Афанасий подходит к прялке и показывает Никодиму, что прядет Ульяна. Это крошечная рубаха.

Никодим. Ай да Афанасий! Неужли?..

Афанасий. Окстись, Никодим. Сам ведаешь, бесплодна нежить. Нет и не может быть у нас с Ульяной лешачонка.

Никодим. Так что же Ульяна тогда… (Осекается).

Афанасий. Теперь уразумел?

Никодим. Вот беда так беда!

Афанасий. Втемяшилась в ее бабью башку блажь о ребенке. Кикимора она и есть кикимора, что с нее взять? (После паузы). За то и полюбил я мою Ульянушку.

Афанасий и Никодим возвращаются за стол. Входит Ульяна.

Ульяна. Почудилось тебе, Афанасий. Сова ухнула. (Садится за прялку и начинает прясть, тихо напевая).

Птичка на двор залетала,

Добры вести щебетала.

Баю, баю, баю-бай,

Засыпай мое дитя,

Ноченьки не боитя.

Солнышко взойдете,

Красное взойдете,

Буде добрый день.

Баю-бай.

Афанасий и Никодим пьют, не говоря ни слова. Некоторое время они сидят, задумавшись и слушая пение Ульяны.

Ульяна. (Поет).

Буде лето не пекливо,

Зимня стужа не злоблива.

Баю, баю, баю-бай,

Засыпай мое дитя,

Ноченьки не боитя.

Солнышко взойдете,

Красное взойдете,

Буде добрый день.

Баю-бай.

Афанасий вытирает рукой набежавшие на глаза слезы и снова наливает из жбана. Никодим берет стакан, но, внезапно на что-то решившись, опускает его на стол.

Никодим. Эх, Афанасий! Друг ты мне сердечный. Едино только за ради дружбы нашей и посылаю тебя на верную гибель.

Афанасий. Куда сходить-то, Никодим?

Никодим. В город тебе надо, Афанасий.

Афанасий. (От неожиданности роняет стакан на стол). Ты, Никодим, того… Пей да не заговаривайся. Или брага слишком крепка?

Никодим. Молчи и слушай, леший. (Оглядывается на Ульяну и понижает голос). Случилось это много лет тому назад. Закружил я как-то одной лютой зимой путников в степи. Весь день плутали они, выискали дорогу, а в ночь развели костер, чтобы согреться. И разговор завели. Много о чем, но одно мне запомнилось. Мол, в городе, в самой убогой из церквей, появилась икона чудотворная. На ней земная мать божественного сына – смекаешь, о ком речь, леший?! – слезами настоящими плачет. И каждая ее слезинка чудо творит. Кого от слепоты избавляет, кого – от внутренней язвы. А женок безутешных – от бесплодия. Как выпьют слезу ее святую, тут же и беременеют. Но скрывают икону эту от людей, чтобы не вводить в соблазн понапрасну. На всех слез не хватит. Не наплачется на весь род человеческий богородица.

Афанасий. А что еще поведал тот баюн?

Никодим. На том и заснул вечным сном. И путники его тоже.

Афанасий. Эх, Никодим, Никодим!

Никодим. Будто тебе не случалось в лесу человека с тропы в болото завести.

Афанасий. О том всегда сокрушаюсь.

Никодим. Теперь и я жалею, что так тогда вышло.

Некоторое время раздается только монотонный напев без слов Ульяны. Афанасий задумчиво чешет затылок, Никодим переливает брагу из стакана в жбан и обратно.

Афанасий. (Бьет кулаком по столешнице). А вот и пойду!

Никодим. Афанасий, в городах не живут даже совы…

Афанасий. Только люди живут в городах. Я знаю, Никодим. Но за ради Ульяны готов рискнуть.

Никодим. А встретишь там ведьму? Сам ведаешь, от любви до ненависти короток путь.

Афанасий. Авось сатана милует.

Никодим. Ульяне что скажешь?

Афанасий. Утаю. Ни к чему ей надежду внушать. И тревожиться ей за меня не надо. Опосля скажу, что зайцев искал, разбежались по лесу. Оно и взаправду так. (После паузы). А не вернусь…

Никодим. А не вернешься?

Афанасий. Тогда тебе заботу о ней поручаю. Обещаешь?

Никодим. Слово друга. Свято и нерушимо.

Афанасий и Никодим обнимаются и троекратно целуются.

Ульяна. (Поет).

Колыбеленку спеваю,

Снова сон я зазываю.

Баю, баю, баю-бай,

Засыпай мое дитя,

Да никого не боитя –

Буде добрым свет.

Баю-бай, баю-бай, баю-бай…