Часть вторая Иерихон

25

Слова Лукки сбылись: наш путь не оказался ни мирным, ни легким. Почти весь мир воевал. Мы медленно двигались по тем краям, которые воины-хетты называли Ассувой и Сехой. Путь наш пролегал по берегу реки, которая текла вдоль горной цепи. Здесь, похоже, к обороне были готовы не только города и селения, но и любой сельский дом. Повсюду бродили банды мародеров, некоторые из них являлись отрядами распавшегося войска хеттов, как и люди Лукки, много попадалось и обычных разбойников. Стычки случались почти каждый день. Люди гибли за пару цыплят или десяток яиц. Несколько наших воинов мы потеряли, но приняли в свой отряд кое-кого из шаек, встречавшихся на нашем пути. Я никогда не спорил с Луккой, если он отвергал кого-то, так как знал, что он брал лишь опытных воинов. В нашем отряде оставалось около тридцати воинов, это число все время колебалось.

Я постоянно в тревоге оглядывался назад, каждый день ожидая увидеть войско Менелая, наконец догнавшее свою беглянку царицу. Но если ахейцы и преследовали нас, погоня осталась далеко позади. А по ночам я спал спокойно и не видел никого из творцов. Быть может, они заняты. Или они уже уготовили мне казнь, которую я должен был принять в Египте, внутри царской гробницы.

Настало время дождей, они превратили дороги в скользкую липкую грязь. Мы замерзали. Но распутица затруднила передвижение и для большинства разбойников, на время оторвав их от жестокого промысла. Впрочем, не всех; нам пришлось драться, угодив в засаду в горах под городом, который Лукка называл Ти-Смурной.

Сам Лукка едва не погиб от рук земледельца, решившего, что мы собираемся отобрать у него жену и дочерей. Вонючий и грязный мужик спрятался в жалком амбаре – точнее, просто пещерке, к которой он приделал ворота, – и едва не ударил вилами Лукку в спину, когда хетт отправился туда за парой ягнят. Нам требовалась еда, а не женщины. Жена земледельца получила за животных какой-то пустяк из того, что мы захватили в Трое. Однако муж ее спрятался, едва завидел нас, полагая, что мы уведем его женщин и сожжем все, что не сможем унести.

Он целился в незащищенную спину Лукки, и глаза его, бегавшие и испуганные, горели ненавистью. К счастью, я оказался неподалеку и, шагнув между ними, успел отвести вилы рукой.

Земледелец ожидал, что его изрубят на куски, но мы оставили его, трепетавшего от ужаса, по колено утонувшего в навозе. Лукка как обычно промолчал, отделавшись одной фразой, впрочем стоившей многих и долгих выражений благодарности:

– Я вновь обязан тебе жизнью, мой господин Орион.

Я, не задумываясь, ответил:

– Лукка, твоя жизнь нужна не только тебе.

Я не спал с Еленой. Даже не прикасался к ней. Она путешествовала с нами, не ропща и не жалуясь на трудности, на постоянные стычки и кровопролития. На ночлег она устраивалась на конских попонах, в отдалении от мужчин. Но всегда держалась ближе ко мне, чем к остальным. И я с огромной радостью был ее стражем, а не любовником. Она ничем не выдавала своих чувств. Никаких драгоценностей она не носила, лица более не красила и всегда ходила в простой и грубой одежде, пригодной для нелегкого путешествия.

И все же она оставалась прекрасной и без притираний, роскошных одеяний и украшений. Даже когда лицо ее покрывала грязь, а волосы были подобраны и спрятаны под грязным капюшоном, ничто не могло скрыть голубизну прекрасных широко расставленных глаз, чувственность алых губ и безупречность кожи.

К Политосу возвращались силы, он обрел даже свою прежнюю язвительность. Он ехал в скрипучей повозке и требовал, чтобы возница подробно описывал ему все, что видел, будь то листок, скала или облако.

Единственный раз мы остановились на отдых в Эфесе. Целое утро мы тащились под дождем в гору, промокшие, голодные и озябшие. Почти половина наших людей передвигалась верхом. Елена ехала возле меня на смирном соловом коньке, укрывшись от дождя темно-синим плащом с капюшоном, теперь мокрым и тяжелым. Я выслал вперед на разведку троих пеших. Кроме того, я всегда отправлял несколько человек в арьергард, чтобы уберечься от вероятных нападений.

Когда мы поднялись на вершину горы, я увидел одного из своих разведчиков, ожидавшего нас на раскисшей дороге.

– Там город, – показал он.

Дождь приутих, и Эфес открылся под нами озаренный солнечным светом, пробившимся через серые облака. Белый мрамор построек искрился, дома манили теплом и уютом.

Вид города приободрил нас, и мы стали спускаться по извивавшейся между холмами дороге к гавани.

– Этот город посвящен Артемиде-целительнице, – проговорил Лукка. – Люди со всех концов света стремятся сюда, чтобы исцелиться от хворей. Из священного источника струится вода, обладающая чудодейственной силой. – Он нахмурился и, словно бы недовольный собственным легковерием, добавил: – Так мне рассказывали.

Эфес не огораживали стены. Ни одно войско не посмело бы захватить его или осадить. По общему молчаливому соглашению, к городу, в котором Артемида явила свои магические силы, не смел подступить даже самый отпетый головорез из варварских князьков… Невидимые стрелы богини сулили святотатцу болезнь и мучительный конец.

Елена, прислушавшаяся к рассказу Лукки, подъехала и остановилась между нами.

– Артемида – богиня Луны, сестра Аполлона.

Сердце мое заколотилось.

– Значит, она воевала на стороне Трои?

Елена пожала плечами под промокшим плащом:

– Наверное, да. Но она ничего не смогла добиться, так ведь?

– Тогда она будет гневаться на нас, – предположил Лукка.

«Как и ее брат!» Я не сомневался в этом, пусть на самом деле они не родственники. Я заставил себя улыбнуться и громко сказал Лукке:

– Неужели ты веришь, что боги и богини могут обижаться на людей?

Хетт не ответил, но на его недовольном лице не осталось даже тени радости.

Но какое бы божество ни властвовало в этом городе, в Эфесе чувствовалась культура… Даже улицы его покрывал мрамор. А в храмах за величественными колоннадами поклонялись богам и исцеляли больных. Город привык к паломникам, в нем было множество постоялых дворов. Мы остановились на окраине, в первом из тех, что встретился на пути. Народу попадалось немного; редкие путники осмеливались странствовать в дождливую пору, предпочитая останавливаться в центре города или в гавани, поближе к своим кораблям.

Хозяин постоялого двора обрадовался появлению тридцати гостей сразу. Он постоянно потирал руки и ухмылялся, пока мы разгружали животных и повозки.

– Можете положиться на меня, господин, ваше добро будет в целости и сохранности, – заверял он, – даже если ваши сундуки набиты чистым золотом. Постоялый двор стерегут мои сыновья, и ни один вор не сумеет добраться до ваших вещей.

Я усомнился. Едва ли наш хозяин бы сумел сохранить подобную уверенность, если бы узнал, что сундуки, которые мы внесли в дом, действительно наполнены золотом.

Мы сложили их в одной комнате, самой большой в гостинице. Я решил, что буду жить в ней вместе со слепым Политосом.

В городе хватало публичных домов, и люди Лукки исчезли, словно унесенные ветром, как только лошади оказались в конюшне, а наше добро в надежном месте.

– Они вернутся утром, – объяснил хетт.

– Ты тоже можешь идти, – разрешил я.

– Но ведь должен кто-нибудь охранять добро? – возразил он.

– Я справлюсь, а ты ступай и посмотри город.

Суровое лицо Лукки оставалось бесстрастным, – я понимал, что он борется с собой, – наконец хетт произнес:

– Я вернусь к восходу солнца.

Я расхохотался и хлопнул его по плечу:

– Не торопись возвращаться, мой верный друг. Наслаждайся всеми радостями, которые может дать этот город. Ты заслужил отдых и развлечения.

– Ты уверен, что…

Показав на сундуки, составленные возле моей кровати, я отвечал:

– Мне не трудно приглядеть за ними.

– В одиночку?

– Помогут свирепые сыновья хозяина постоялого двора.

Мы видели этих парней; двое – рослые и крепкие, другая пара – легкие и гибкие; можно было предположить, что они от разных матерей. После всех битв и опасностей они не страшны нам, но для вора представляли грозную силу.

– Я тоже останусь здесь, – промолвил Политос. – Пусть у меня нет ушей, но слух все равно лучше, чем у летучей мыши. Так что в ночной темноте, когда твои глаза бесполезны, караульщика лучше меня тебе не найти.

Лукка с видимой неохотой покинул нас.

Елена расположилась в комнате по соседству. Она велела прислуживать себе двум младшим дочерям хозяина. Я слышал, как те болтают и хихикают, поднося по скрипучей лестнице дымящиеся ведра, и наливают воду в деревянную ванну, которую хозяйка предоставила знатной гостье.

Конечно, никто из них не знал, кто мы. Можно было не сомневаться: о золотоволосой красавице и сопровождающем ее отряде хеттов немедленно заговорят в городе. Но пока никто не свяжет наше присутствие здесь с троянской войной и ахейцами, нам ничего не грозит.

– Расскажи мне о городе, – попросил Политос. – На что он похож?

Я вывел слепца на балкон и принялся описывать ему все, что видел: храмы, постоялые дворы, многолюдные улицы, гавань, паруса кораблей, стоявших на рейде, великолепные дома на склонах холма.

– В центре города должна быть рыночная площадь, – с блаженством в голосе вымолвил Политос. – Завтра один из людей отведет меня туда, и я начну рассказывать о падении Трои, о гордости Ахиллеса и жестокости Агамемнона, спою о том, как сгорел великий город, как погибли его герои. Людям это понравится.

– Нет, – негромко возразил я. – Нельзя, чтобы здесь узнали, кто мы. Это слишком опасно.

Он обратил ко мне свои пустые глазницы; шрамы, оставшиеся на месте глаз, словно осуждали меня.

– Но я же сказитель! И здесь у меня сложилось повествование, которого никто еще не слышал. – Он постучал себя по лбу. – Рассказывая свою повесть, я наживу целое состояние!

– Не здесь, – отвечал я. – И не сейчас.

– Но тогда я перестану быть для тебя обузой! Я сам смогу зарабатывать на пропитание. Я сделаюсь знаменитым!

– Нет, пока Елена остается с нами, – настаивал я.

Он гневно фыркнул:

– Эта женщина послужила причиной множества бед, ни одной из смертных не удалось вызвать столько несчастий.

– Возможно, ты прав. Но пока я не доставлю ее в Египет, пока не удостоверюсь, что она находится в безопасности, под защитой царя, ты не будешь рассказывать о Трое.

Недовольно бурча, Политос вернулся в комнату. Я провел слепца между сундуками с добычей.

Когда старый сказитель опустился на перину, я услышал, что в дверь заскреблись.

– Ты слышал?

– Кто-то просит разрешения войти. Так поступают культурные люди. Они не барабанят в дверь, словно намереваются выломать ее, как это делаешь ты, – ядовито объяснил Политос.

Я взял меч со стола, разделявшего наши постели, подошел к двери и чуть приоткрыл ее.

Там стояла одна из дочерей владельца постоялого двора, пухленькая девушка с ямочками на щеках и смеющимися темными глазами.

– Госпожа спрашивает, не посетишь ли ты ее, господин. Она ждет тебя в комнате, – проговорила она, неуклюже кланяясь.

Я поднял глаза и оглядел коридор – пусто.

– Скажи ей, что я приду немедленно.

Закрыв дверь, я подошел к постели Политоса и присел на край.

– Знаю-знаю, – сказал он. – Ты пойдешь к ней, чтобы погибнуть в паутине ее чар.

– Слова истинного поэта, – парировал я.

– Не пытайся льстить мне.

Не обращая внимания на его раздражение, я спросил:

– А ты сможешь постеречь нашу добычу во время моего отсутствия?

Он буркнул, повернувшись ко мне спиной:

– Наверно.

– Если кто-нибудь сюда войдет, кричи громче.

– Мой голос разбудит всю гостиницу.

– А ты сумеешь заложить за мной дверь на засов, а потом самостоятельно добраться до постели?

– Не все ли тебе равно, если я споткнусь и сверну шею? Ты ведь думаешь лишь о том, как разделить ложе госпожи.

Я усмехнулся:

– Не исключено, что я пробуду там всего несколько минут. Мне не хотелось бы…

– Нет, нет, конечно же нет! – воскликнул он. – Только постарайся не вопить, как бык во время случки. Я хотел бы поспать.

Ощущая себя повесой, который крадется в чужую спальню, я вышел, пожелав Политосу спокойной ночи.

– Мой сон очень чуток, – напомнил он.

Не знаю, хотел он этими словами успокоить меня, что ни один вор не сумеет нас обокрасть, или же повторить, чтобы я не шумел, когда окажусь в постели Елены… Быть может, старик имел в виду и то и другое.

Коридор по-прежнему оставался безлюдным, я не заметил ни одного темного уголка или ниши, где мог бы затаиться враг. Ничего – лишь истертые плитки пола, оштукатуренные стены и шесть деревянных дверей, которые вели в комнаты, где поселились мои люди. Но сегодня ночью все они будут пустовать. С противоположной стороны коридор ограждали поручни.

Я собирался уже постучать в дверь Елены, но, вспомнив слова Политоса, скромно поскреб гладкие деревянные доски.

– Кто там? – раздался негромкий голос царицы.

– Орион.

– Можешь войти.

Она стояла в центре жалкой комнатки и сияла красотой, как солнце. На Елене было то же самое одеяние и драгоценности, что и во время нашей первой встречи в ее покоях. Во дворце она казалась невыразимо прекрасной, здесь же, в гостинице, среди убогих голых стен, она казалась богиней, сошедшей на Землю.

Я закрыл за собой дверь и прислонился к ней спиной, ослабев от созерцания этой красоты.

– Господин мой Орион, ты не взял себе никаких сокровищ из Трои, – проговорила она.

– До сих пор я не хотел их.

Она протянула ко мне руки, я шагнул к ней, подхватил на руки и отнес на мягкое низкое ложе. Где-то в глубине моей памяти растаяла тоска по женщине, совершенно непохожей на золотоволосую Елену… Я забыл о темноволосой и сероглазой, высокой и стройной, прекрасной и искренней богине. Она умерла, а Елена пылала в моих руках огнем жизни.

Солнце спряталось в поблескивавшем море, длинные фиолетовые тени медленно заскользили по улицам Эфеса, ночь тихо набрасывала на город свой покров, сквозь разрывы в облаках проглядывали звезды, и серебряный диск луны-Артемиды поднялся на небо, а мы с Еленой все не могли оторваться друг от друга; засыпали, пробуждались и занимались любовью, снова спали и пробуждались и вновь предавались любви.

И когда, предвещая рассвет, забрезжил серый сумрак, мы наконец уснули, обнявшись, израсходовав все силы и забыв обо всем на свете в сладком любовном утомлении. И тут я вновь погрузился в золотой свет, который жег мои глаза своим сиянием.

– Итак, ты решил, что сумеешь спрятаться от меня?

Тщетно я вертел головой и щурился, разыскивая Золотого бога. На этот раз я только слышал его голос.

– Орион, ты спутал все мои планы. А потому не избежишь моей мести.

– Покажись! – вскричал я. – Явись мне, чтобы я мог лишить тебя жизни!

Я очнулся в постели. Мои руки хватали пустоту, а Елена, отодвинувшись, с испугом и удивлением смотрела на меня.

Утром я повез Елену с Политосом в центр города, а верный своему слову Лукка, появившийся на рассвете, остался охранять наше добро и завистливо поглядывал на людей, которые по одному возвращались в гостиницу.

В Эфесе действительно ценили комфорт и культуру. В городе было много мраморных храмов, а на улицах полно купцов, привезших товары с Крита, из Египта и Вавилона и даже далекой Индии.

Политоса интересовал только торг. Он уже учился ходить самостоятельно и, завязав белой тряпкой незрячие глаза, выстукивал землю перед собой.

– Сказители! – завопил он, когда мы подошли к маленьким группкам людей, окружавшим стариков, что сидели на корточках и за несколько монеток сплетали повествования.

– Не здесь, – прошептал я тихо.

– Позволь мне остаться и послушать, – умолял он. – Обещаю не говорить ни слова.

С неохотой я согласился; я знал, Политосу можно верить, – волновало меня его сердце. Старик был сказителем прирожденным… До мозга костей. Сумеет ли он смолчать, если в сердце его скрыта величайшая повесть, какой еще не знали люди, и только он может ее поведать толпе?

Я решил предоставить ему час, а мы с Еленой отправились бродить по лавкам. Она блаженствовала: ощупывала тонкие ткани, разглядывала расписные горшки, торговалась с лавочниками, а потом уходила, ничего не купив. Я пожимал плечами, но следовал за ней, раздумывая об угрозе, услышанной от Золотого бога в предрассветные часы.

«Он уничтожит меня, если сможет», – сказал я себе. Но он почему-то не осмелился показаться. Значит, другие творцы удерживают его от расправы или же я все еще нужен ему для чего-то?

«Или же, – промелькнула у меня несмелая мысль, – я обретаю силу, достаточную, чтобы защититься от него?»

Тут земля дрогнула. Собравшаяся на торговой площади толпа разразилась воплями. Горшки посыпались с полок и загремели, разбиваясь о землю. Мир словно бы покачнулся, поплыл – вызывая головокружение. А потом дрожь утихла, и наступила тишина. На какой-то миг все вокруг онемели. А потом зачирикала птица, люди снова заговорили с заметным облегчением, словно избавляясь от ужаса.

«Землетрясение… Типично для этих мест, – подумал я, – или же в этом следует видеть предупреждение, знак, поданный кем-нибудь из творцов, которых люди сего времени считают богами?»

Час почти прошел. Я заметил Политоса на другой стороне огромной рыночной площади, он стоял в толпе, собравшейся возле одного из сказителей. Худые ноги старика, казалось, были не толще палки, на которую он опирался.

– Орион.

Я взглянул на Елену. Она улыбалась мне, как понимающая мать невнимательному сыну.

– Ты не услышал ни единого слова.

– Извини, ум мой странствовал.

– Я сказала, что мы можем остаться здесь, в Эфесе. Это цивилизованное место, Орион. А на те сокровища, что мы привезли с собой, можно купить уютное поместье и великолепно жить в нем.

– А Египет?

Она вздохнула:

– Он слишком далеко. К тому же дорога оказалась куда труднее, чем я предполагала.

– Наверное, мы можем добраться до Египта на корабле, – предложил я. – Так быстрее и легче, чем по суше.

Но когда мы отправились к причалам, все мысли о морском путешествии у нас немедленно исчезли. В гавань входили шесть кораблей, и у каждого на парусе красовалась львиная голова.

– Менелай! – обомлела Елена.

– Или Агамемнон, – уточнил я. – В любом случае здесь нельзя оставаться. Они ищут тебя.

26

Той же ночью мы бежали из Эфеса, оставив хозяина постоялого двора весьма разочарованным: он рассчитывал, что мы погостим подольше.

Поднимаясь в горы и поворачивая на юг, я размышлял, не следовало ли нам обратиться к городскому совету за помощью. Но страх перед мощью войск ахейцев, только что разрушивших Трою, мог помешать эфесцам вступиться за нас. У города этого не имелось не только стен, но и настоящего войска, одна городская стража, поддерживающая порядок в районах, населенных простолюдинами. Неприкосновенностью город был обязан доброй воле соседей. Они не разрешат Елене остаться в городе, если Менелай и его брат Агамемнон потребуют выдать ее.

И мы снова отправились в путь, в дождь и холод, увозя с собой добычу из Трои. Странная компания: царица-беглянка, оставившая далекую Спарту, слепой сказитель, отряд наемных солдат, служивших погибшей империи, и отщепенец, вырванный из других времен.

Мы оказались в Милете. Здесь стены были крепкие и могучие, надежно защищавшие процветающий торговый город.

– Я бывал здесь однажды, – сказал мне Лукка, – когда великий царь Хаттусили прогневался на город и привел свое войско к его стенам; жители настолько испугались, что открыли ворота не сопротивляясь… Сдались на милость великого царя. Он проявил великодушие: казнил только городских начальников – тех, кто разгневал его, – а нам не позволил прикоснуться даже к куриному яйцу.

Мы закупили свежую провизию и коней, – большой город не скоро должен был встретиться на нашем пути. Мы намеревались углубиться в горы Тавра,[4] идти по равнинам Киликии,[5] а потом вдоль рубежей Митанни[6] вниз к сирийскому побережью.

Но звуки и запахи эгейского города слишком много значили для Политоса. Он подошел ко мне, когда мы начали разворачивать лагерь возле городских стен, и объявил, что не пойдет с нами дальше; слепец решил остаться в Милете.

– Здесь я могу рассказывать свои повести и зарабатывать тем свой хлеб, – объяснил он. – Я не хочу обременять тебя, мой господин Орион. Позволь провести мне свои последние дни, воспевая гибель Трои и доблестные деяния героев, совершенные возле ее стен.

– Но ты не можешь остаться один, – настаивал я. – У тебя нет никакого убежища. Как ты найдешь себе пропитание?

Он коснулся моего плеча – движением столь точным, как будто видел его.

– Разреши мне сесть в уголке рыночной площади и спеть им о Трое, – попросил он. – Я получу от них хлеб, вино и мягкую постель прежде, чем солнце спрячется за горизонтом.

– Ты действительно этого хочешь? – спросил я.

– Слишком долго я зависел от тебя, мой господин Орион. Пора самому заботиться о себе.

Он стоял передо мной в сером предутреннем свете, на его пустых глазницах белела чистая повязка, новая туника свисала с худых плеч. Тогда я узнал, что даже выжженные глаза умеют плакать… Как и мои.

Мы обнялись по-братски, и, не говоря более ни слова, он повернулся и медленно побрел к городским воротам, постукивая палкой перед собой.

Я отправил всех на дорогу, уходившую от берега, и сказал, что присоединюсь к ним позже. Выждав полдня, я вошел в город и отправился к рыночной площади. Скрестив ноги, Политос восседал в центре огромной толпы, к ней то и дело присоединялись новые слушатели; он жестикулировал, а скрипучий голос неторопливо произносил:

– И тогда могучий Ахиллес вознес молитву своей матери, Фетиде среброногой: «Матушка, мне отпущена столь короткая жизнь, что бессмертный Зевс-громовержец наградил меня вечной славой…»

Я не стал слушать дальше – мне все стало понятно. Мужчины и женщины, мальчишки и девчонки – все спешили примкнуть к толпе. Никто не мог отвести глаз от Политоса: он зачаровал горожан, словно змея птиц. Богатые купцы, воины в кольчугах, пышно разодетые женщины в ярких одеждах, городские чиновники с жезлами теснились, чтобы услышать Политоса. Даже остальные сказители, оставшиеся без слушателей, когда Политос завел свою песню о Трое, вставали с насиженных камней и, прихрамывая, брели по площади, чтобы послушать пришельца.

Мне пришлось признать правоту Политоса: он нашел свое место. Здесь его накормят, предоставят кров и будут ценить. Вскоре мы окажемся далеко, и пусть он поет о Трое и Елене все, что хочет.

Я вернулся к городским воротам за конем, оставшимся под присмотром стражников. Заплатив старшему несколько медяков, я направил гнедого по уходившей в глубь суши дороге. Я знал, что вижу Политоса последний раз, и новая потеря скорбью наполнила мою душу.

Впрочем, время и дорога смягчили мою печаль, подсластили горечь разлуки со своенравным другом.

Лукка вел нас по крутому, заснеженному перевалу, а потом мы спустились вниз на теплые плодородные равнины Киликии, где росли виноградная лоза, пшеница и ячмень, повсюду виднелись оливковые деревья.

Киликийские города закрывали свои ворота перед незнакомцами.

Падение империи хеттов здесь ощущалось в полную силу – городам не приходилось рассчитывать на защиту законов Хеттского царства и войска его государя. Все необходимое для путешествия мы выменивали у крестьян, которые относились к нам с нескрываемой подозрительностью. А потом повернули на восток по равнине и наконец направились к югу, все время оставляя море справа от себя.

Елена часто оборачивалась, боясь заметить признаки погони. Мы смотрели на море, когда оно оказывалось неподалеку, но паруса кораблей, которые нам попадались, не были украшены львиными головами.

В пути мы спали порознь – чтобы не дразнить людей. И делили ложе только в городах или поселках, где мои воины могли подыскать себе женщин. Это помогло мне понять, что моя страсть к Елене поддается контролю и не идет ни в какое сравнение с той любовью, которой я пылал к моей мертвой богине.

Понемногу Елена начала рассказывать мне о своей прежней жизни. Едва ей минуло двенадцать лет, ее похитил из загородного дома дяди какой-то местный князек, решив насладиться зреющей красотой девушки.

Ее отец выплатил выкуп седому разбойнику, и тот вернул ему дочь, не причинив пленнице вреда. Однако случай этот натолкнул отца на мысль выдать дочь замуж, и поскорей, пока она девственница.

– Все ахейские князья искали моей руки, – сказала Елена как-то ночью, когда мы расположились в небольшой деревеньке, обнесенной частоколом из заостренных жердей.

Старейшина решил проявить великодушие и принял наше небольшое войско. Лукка и его люди уже развлекались с несколькими женщинами, выказавшими к ним интерес. Мы с Еленой разместились в небольшой хижине из сырцовых кирпичей. Нам уже несколько недель не приходилось ночевать под крышей.

Она говорила задумчиво, почти скорбно, словно бы во всем, что с ней произошло, винила себя:

– При таком количестве женихов мой отец мог привередничать. Наконец его выбор пал на Менелая, брата великого царя. Для него это была выгодная сделка… Еще бы, породниться с самым могущественным царствующим домом!

– Ну а твое мнение его интересовало?

Она улыбнулась, точно ее позабавила явная нелепость моего вопроса:

– Я не видела Менелая до самой свадьбы. Отец надежно стерег меня.

– А затем появился Александр, – подсказал я.

– Да, Александр… Симпатичный, остроумный и очаровательный. И он обращался со мной как с человеком, как с личностью.

– Значит, ты по своей воле отправилась с ним?

Вновь улыбка осветила ее лицо.

– Не спрашивай. Ему даже в голову не пришло, что я могу отказаться. Все-таки, невзирая на блеск и обаяние, он вел себя подобно ахейцам и всегда брал то, что хотел.

Я заглянул в ее ясные голубые глаза, такие невинные и вместе с тем порочные.

– Помнится, в Трое ты мне говорила…

– Орион, – негромко перебила она, – в этом мире женщина должна смириться с тем, чего изменить не в состоянии. В Трое мне жилось лучше, чем в Спарте. Александр гораздо воспитаннее Менелая. Но никто из них не просил у меня руки: Менелаю меня отдал отец, а Александр увез меня от мужа. – И добавила застенчиво: – Единственный, кого добивалась я, – это ты. Только тебе я отдалась по своему желанию.

Я обнял ее, и больше в ту ночь мы не разговаривали. Однако я не знал, насколько можно верить словам Елены. Действительно ли она воспылала страстью ко мне или же, пользуясь своими женскими чарами, пытается сделать так, чтобы я защищал ее до самого Египта?

После Киликии наше путешествие стало протекать спокойнее. Банды грабителей и отряды дезертиров здесь попадались реже. Прекратились вечные стычки. И тем не менее каждый вечер Лукка заставлял своих подчиненных чистить оружие, словно бы наутро нам предстояло вступить в битву.

– Вот, господин, теперь мы направились в Угарит, – проговорил, обращаясь ко мне, Лукка, когда мы вновь повернули на юг. – Много лет назад мы осаждали этот город… Я был мальчишкой и бежал за колесницей отца, когда мы бросились в бой.

От могущественного некогда Угарита до сих пор оставались лишь жалкие обгоревшие руины: к почерневшим останкам стен лепились жалкие навесы и хижины, стоявшие на месте некогда прекрасных домов и могучих башен.

Я увидел свидетельство прежней мощи Хеттского царства, некогда настолько сильного, чтобы простирать руку за горы и сокрушать города, провинившиеся перед его великим царем. Но где теперь эта сила?.. Она исчезла, словно ветер унес ее, как песок с гребня оседающей дюны.

Впервые после лесистых холмов Трои я увидел лес; высокие могучие кедры раскидывали свои ветви высоко над нашими головами, и мы шли под ними, словно под сводами величественного живого храма.

Лес как-то внезапно кончился, и мы очутились в обожженной солнцем голой пустыне. Камни так раскалились, что до них нельзя было дотронуться. Ничего не росло здесь, только изредка попадались чахлые кусты. Змеи скользили по горячей земле; бегали скорпионы; над нашими головами кружили хищные птицы, высматривая добычу.

Мы стремились удалиться от берега и портовых городов. Здесь нам опять начали попадаться банды грабителей, правда, всегда на горе себе же самим. Тела их мы обычно бросали стервятникам, однако все-таки потеряли и четырех своих воинов.

Края эти казались естественным обиталищем разбойников, – среди невысоких холмов и узких долин отовсюду можно было ожидать нападения. Жарища стояла адская, казалось, сама земля плясала в дрожавших волнах горячего воздуха, который лишал сил людей и животных.

Елена ехала в повозке под навесом из самых тонких троянских шелков. Жара утомляла и ее, очаровательное лицо красавицы осунулось; так же как и нас, серая пыль покрывала ее с ног до головы. Однако Елена не жаловалась и не просила ехать медленнее.

– Мегиддо[7] уже неподалеку, – сказал Лукка. На небе не было даже облачка, пот стекал по его морщинистому лицу на бороду. – Там у хеттов и египтян произошла великая битва.

Мы обогнули большое озеро с разбросанными вокруг него селениями и сумели выменять кое-какую провизию. Вода в озере горчила, но все же утоляла жажду. Мы наполнили фляжки и бочонки.

– И кто же победил? – спросил я.

Лукка обдумал вопрос по обыкновению серьезно и ответил:

– Наш великий царь Муваталлис объявил, что мы одержали безоговорочную победу, но войска больше не вернулись на поле боя, и назад пришло куда меньше воинов.

Мы обогнули озеро и направились вниз по реке, что вытекала из него. Селений нам попадалось немного. Обрабатывать землю наверняка было сложно даже возле реки. Местные жители добывали себе пропитание, выпасая стада коз и овец, щипавших редкую траву там, где ее удавалось отыскать.

Здесь люди также вспоминали о великих битвах, что с незапамятных времен завязывались у стен города. Только город они называли по-другому – Армагеддон.

Стало настолько жарко, что мы передвигались теперь лишь по утрам и вечерами, когда солнце садилось. Самые холодные ночные часы мы проводили во сне, ежась под одеялами, и пытались отдыхать в самое жаркое полдневное время.

Однажды утром я опередил наш отряд и предпринял вылазку, желая разведать обстановку. В тот день мы отбили нападение весьма решительной группы бандитов, непохожих на обычных грабителей. Подобно нам они казались отрядом настоящего войска, хорошо вооруженным и дисциплинированным, их шайка даже отступила, не нарушая порядка, когда выяснилось, что они нарвались на профессиональных воинов.

Я поднялся повыше и, остановившись среди камней на пригорке, приставил ко лбу ладонь козырьком и принялся оглядываться по сторонам.

Меня окружали только скалы, сухие кусты, побуревшая от солнца трава… Лишь вдоль реки тоненькой полоской тянулась зелень.

Наверху, над скалистым холмом, я заметил столб серо-белого дыма. Он показался мне странным. Это был не дым костра, клубы которого уносит ветер. Передо мной действительно высился столб: плотный, вращавшийся, упиравшийся прямо в ослепительно ясное небо. Казалось, сам дым светился, словно нечто подсвечивало его изнутри. Оступаясь, я побежал по каменистой пустыне к дымной колонне. Уже у подножия холма я ощутил легкое покалывание в ногах. А когда поднялся на вершину, оно стало сильнее, почти причиняло боль.

Вершина горы оказалась голой; на ней росло лишь несколько иссохших кустов. Столб дыма вытекал прямо из скалы… Неизвестно каким образом. Ноги мои налились огнем – словно кто-то втыкал в них сразу тысячи игл.

– Сними сапоги, Орион, – раздался знакомый голос. – Гвозди в подошвах усиливают электростатические силы, я не хочу причинять тебе лишней боли.

Гнев и возмущение душили меня, но я скинул обувь и отбросил ее в сторону. Покалывание исчезло – пусть не совсем, однако теперь я мог его терпеть.

Золотой бог возник из основания дымного столба. Теперь он казался старше, чем когда-либо прежде, лицо его сделалось скорбным, а глаза горели затаенным огнем. Вместо роскошных одежд, которые я видел на нем на равнине Илиона, он был облачен теперь в простое белое одеяние из грубой шерсти. Оно слегка светилось… И столб серого дыма крутился за его спиной.

– Следовало бы уничтожить тебя за неповиновение, – проговорил он невозмутимо.

Руки мои тянулись к его горлу, но я не мог пошевелить ими. Я знал, что он во всем властен надо мной: стоит ему лишь повести бровью – биение моего сердца остановится, стоит ему пожелать – я опущусь на колени и припаду к его ногам. Ярость во мне вскипала и жгла сильнее, чем раскаленный солнцем камень, на котором я стоял босиком, сильнее, чем ослепительное небо над головой, сиявшее ярче расплавленной бронзы.

Бессильно стиснув кулаки опущенных рук, я сумел сказать:

– Ты не можешь погубить меня – не позволят другие творцы. Это они в Трое помешали тебе. Вини их в своей неудаче.

– Это так, Орион. Я отомщу им, но с твоей помощью.

– Никогда! Я и пальцем не шевельну, чтобы помочь тебе. Я буду противостоять тебе изо всех сил.

Он скорбно вздохнул и шагнул ко мне:

– Орион, мы не должны враждовать. Ты – мое создание, я – твой творец. Вместе мы сможем спасти континуум.

– Ты убил ее и сделал меня своим врагом.

Он закрыл глаза и слегка склонил голову:

– Я знаю. Помню. – Он вновь требовательно взглянул на меня и негромко произнес: – Я тоже тоскую по ней.

Я хотел расхохотаться ему в лицо, но только оскалил зубы.

– Орион, я всесторонне изучил ситуацию. Возможно, – я говорю только «возможно», учти это, – возможно, я сумею вернуть ее к жизни.

Невзирая на то, что он явно старался удержать меня на расстоянии, используя свои таинственные для меня возможности, я метнулся вперед и почти схватил его за плечи. Но руки мои замерли на полпути.

– Не спеши, – попросил Золотой бог. – Это всего лишь предположение. Риск чудовищен, а опасность…

– Мне все равно, – проговорил я, и сердце стучало у меня в ушах. – Верни мне ее! Оживи!

– Я не могу сделать этого в одиночку. А все остальные – те, кто мешал мне в Трое, – вновь воспротивятся. Еще бы – тогда в континууме произойдет огромная сознательно организованная перемена. На подобный риск даже я не шел еще никогда.

Я слушал его, не вникая в смысл слов. Все же я не был уверен в том, что он говорит мне правду.

– Я никогда не лгу, Орион, – заявил он, словно прочитав мои мысли. – Чтобы вернуть ее к жизни, нужно воздействовать на пространственно-временной континуум с огромной силой, способной разорвать его, как случилось некогда с Ариманом.

– Но ведь и ты, и остальные творцы уцелели, – отвечал я.

– Некоторые из нас уцелели. Другие погибли. Я же говорил тебе – боги не всегда бессмертны.

– И не всегда справедливы и добры, – добавил я.

Он усмехнулся:

– Именно так… Именно.

– Так ты вернешь ее к жизни? – Я почти умолял.

– Да, – сказал он и, прежде чем сердце мое забилось в порыве восторга, добавил: – Но только если ты, Орион, будешь повиноваться мне абсолютно. Ее спасение в твоих руках.

Более мне было незачем сопротивляться ему или перечить.

– И чего же ты от меня хочешь?

Какое-то мгновение он молчал, словно начал строить планы только сейчас, а потом произнес:

– Ты направляешься на юг, в Египет.

– Да.

– Скоро ты встретишься с бродягами, бежавшими оттуда. Сотни семейств, странствующих со стадами и шатрами. Они хотят занять эту землю и сделать ее своей…

– Эту землю? – Я показал на голые скалы и мертвые кусты.

– Даже эту, – ответил Золотой бог. – Но местные сельские жители и горожане будут сопротивляться им. Ты поможешь скитальцам силами своего отряда.

– Почему?

Он улыбнулся:

– Потому что они поклоняются мне, Орион. Они верят, что я не просто самый могущественный бог из всех, но единственный сущий, и если ты поможешь мне, их вера станет абсолютно твердой.

И прежде чем я смог задать новый вопрос, прежде чем я успел даже подумать, о чем его еще спросить, Золотой бог бесследно исчез вместе с дымным столбом.

27

Мы продвигались на юг вдоль реки. На ее берегах то и дело попадались деревни, окруженные стенами из сырцовых кирпичей. Среди голых низин и серых скал ярко зеленели поля, орошаемые с помощью ирригационных каналов. Здешние люди боялись чужаков: слишком много грабителей шло этим путем, чтобы захватить плодородные земли, а если не выйдет – ограбить селения и двинуться дальше.

С нами торговали, но неохотно – явно стараясь побыстрей отделаться от пришельцев. Я прятал Елену от любопытных глаз в закрытой повозке и внимательно следил, чтобы не прозевать появления ахейцев.

Наконец жарким днем, когда над сухой каменистой долиной воздух плясал от зноя, я увидел передовой отряд тех людей, о которых рассказал мне Золотой бог. Среди двадцати пеших воинов не нашлось бы даже двоих одинаково одетых и вооруженных.

На первый взгляд сброд, невысокие, прокаленные солнцем, как и мы сами.

Они остановились, перекрывая нам путь в горловине ущелья. Мы ехали на лошадях и ослах и при необходимости могли легко прорвать эту тонкую цепь.

Однако Лукка, опытным взглядом оценив ситуацию, произнес:

– Перед нами оборванцы, но не дураки.

– Ты узнал их?

Он покачал головой, – трудно было передать отрицание более скупым жестом.

– Возможно, это и есть ябиру,[8] о которых нас предупреждали селяне два дня назад.

Я повернул коня в их сторону:

– Надо переговорить с их вождем.

Он подъехал ко мне:

– Я могу переводить, если они разговаривают на каком-нибудь языке из тех, что распространены в здешних местах.

– Я пойму их и так, – отвечал я.

Лукка странно поглядел на меня.

Пришлось объяснить:

– Это божий дар; я понимаю все языки.

Проехав немного вперед, я приподнял руку в знак мира. Не выпуская копья из правой руки, один из воинов направился в мою сторону. Пока он приближался ко мне, я спешился и ступил на пыльную землю. Раскалившая небо жара отражалась от огнедышащих скал, мы словно бы очутились в печи, крохотную тень давал лишь левый склон ущелья. Но молодого воина жара не смущала.

Звали его Бенджамин; он был старшим сыном вождя племени. Как он сообщил мне, его народ называет себя детьми Израиля. Бенджамин был молод, строен и мускулист. Борода его едва начала пробиваться. Зоркий взгляд не пропустил ничего, пока он обозревал две дюжины моих людей, их коней и ослов, каждую повозку. Он держался напряженно и подозрительно и крепко сжимал копье, чтобы пустить его в ход при малейшей опасности.

Когда я сказал, что перед ним воины-хетты, он как будто слегка расслабился, чуть улыбаясь.

– Кому же ты теперь служишь? – спросил он.

– Никому. Мы явились с великой войны, что свирепствовала в северных краях, мы были среди тех, кто разрушил великий город Трою.

Его лицо не изменилось: Бенджамин никогда не слышал этого названия.

– Возможно, ты знаешь город под именем Илион или же слыхал о Геллеспонте – проливе, ведущем в море Черных вод.

Он опять не проявил интереса. Я сдался.

– Там шла война, эти люди помогли ахейцам взять город после долгой осады.

Тут глаза юноши засветились.

– Почему же тогда вы явились сюда, в землю Ханаанскую?

– Мы направляемся на юг, в Египет, хотим поступить на службу к великому царю этой страны.

Он яростно поглядел на меня, откашлялся и плюнул на иссохшую землю:

– Вот твоему фараону! На протяжении жизни четырех поколений мой народ тщетно пытался бежать из египетского рабства.

Я пожал плечами:

– Перед тобой опытные наемники, а я слышал, что египетскому царю нужны воины.

Он подозрительно посмотрел на меня:

– Так, значит, сейчас вы не служите никому?

– Нет, царство рухнуло…

– Бог Израилев сокрушил хеттов, – пробормотал он и на этот раз действительно улыбнулся.

Я взглянул на Лукку, сидевшего поодаль на коне, и ощутил радость оттого, что он, похоже, не понял язык иудея.

– А теперь он сокрушит злых поклонников Ваала, запершихся в их городе.

Бенджамин окинул оценивающим взглядом моих людей, потом снова повернулся ко мне. Глаза его засветились по-новому.

– Ты будешь служить нашему богу и нашему народу. Ты поможешь нам взять город Иерихон, как взял ты северный город, о котором рассказывал.

– Но мы не хотим здесь служить, – возразил я. – Наша цель – Египет.

– Ты будешь служить богу Израилеву, – настаивал Бенджамин. А потом, чуть смягчившись, добавил: – Во всяком случае, эту ночь ты проведешь в нашем лагере и встретишься с нашим великим предводителем Иешуа.

Я помедлил, усматривая ловушку в его словах.

Молодой человек застенчиво улыбнулся:

– Иешуа не простит мне, если я просто отпущу тебя. Он опозорит меня перед собственным отцом.

С этим было трудно спорить.

– К тому же, – добавил он, и улыбка его стала лукавой, – ты не сможешь продвинуться к югу, не столкнувшись с каким-нибудь из колен израилевых. Нас много.

Я покорился неизбежности и смирился с навязанным гостеприимством столь кротко, как только мог.

Израильтян оказалось очень много, сотни семейств заняли широкую равнину между рекой, которая называлась Иорданом, и голыми, обожженными солнцем невысокими горами. Их шатры виднелись повсюду, да еще клубы пыли, когда скот загоняли на ночь за небрежно сколоченные ограды.

Когда заходившее солнце окрасило кровью небосклон и горячий ветер подул вниз, охлаждая раскаленные горы, вонь стала нестерпимой. Но ее здесь словно никто не замечал – кроме нас, пришельцев. Перед шатрами собирались семьи, люди разводили очаги, чтобы приготовить ужин, переговаривались на своем гортанном языке… Играли дети, мальчики перекликались, вызывая друг друга на бой, вооружившись деревянными мечами и щитами. Девочки визжали тонкими голосами.

Но наши взгляды – мой и Лукки – приковал к себе город за высокими стенами, что поднимался на холме посреди равнины. Он возвышался над нею, как Троя над равниной Илиона.

– Вот и Иерихон, – сказал я Лукке.

– Говорят, что это самый старый город в мире, – проговорил он.

– Неужели? Смотри, какие высокие и толстые стены. Они прочнее, чем в Трое. Израильтяне хотят, чтобы мы помогли им взять эту твердыню.

Он недовольно хмыкнул.

– Это можно сделать?

Лукка поскреб подбородок:

– Господин мой Орион, можно взять любой город. Все решает время и число жизней, которые можно отдать ради этого.

Мы встали лагерем подальше от загонов со скотом. Пока люди разбивали шатры, я помог Елене выйти из крытой повозки. Ей теперь незачем было прятаться.

– Люди хотят подыскать себе женщин, – сказал мне Лукка.

Я кивнул, но предупредил:

– Только скажи им, чтобы держались поосторожней и не забывались. Едва ли здешние женщины обрадуются чужеземцам.

Лукка слегка улыбнулся.

– Да, мужчины надежно защищают их, – согласился он. – Но пусть завяжется их дружба, в этом не будет вреда.

– Прикажи им вести себя дружелюбно, – это будет поздно делать, когда им перережут глотки.

Бенджамин возвратился к нам на закате солнца, когда длинные фиолетовые тени поползли по равнине. Он казался взволнованным и обрадованным.

– Иешуа приглашает вас отобедать вместе с ним в его шатре.

И тогда из моего шатра вышла Елена, только что умытая водой, принесенной с далекой реки, в длинном пурпурном платье, с золотым ожерельем на шее и браслетами на руках.

Бенджамин, раскрыв рот, уставился на красавицу.

– Перед тобой Елена, царица погибшей Трои, – проговорил я, решив не упоминать о том, что прежде она царила в Спарте. – Она согласилась разделить нашу трапезу.

Молодой человек закрыл рот не сразу и еще долго не мог отвести глаз от Елены. Наконец он повернулся ко мне и сказал:

– У нас не принято, чтобы женщины трапезовали вместе с мужчинами.

– Твой вождь может сделать исключение для нее.

Онемевший Бенджамин кивнул и отправился извещать Иешуа о неожиданном повороте событий.

Елена подошла поближе:

– Я могу остаться здесь, Орион. Не стоит затевать ссору из-за меня.

– Мне нужно, чтобы ты пошла со мной. Я хочу, чтобы этот самый Иешуа – не знаю, кто он у них, – понял, что он не будет распоряжаться мной, как слугой.

– Понимаю. – Она улыбнулась. – А я-то решила, что ты не захотел ужинать без меня.

Я улыбнулся в ответ:

– Об этом я тоже подумал.

Бенджамин вернулся с почетной охраной, которую составляли шестеро мужей в чистых одеждах с короткими мечами в ножнах у поясов. Они проводили нас к широкой низкой палатке из козьих шкур. Мне пришлось нагнуться, чтобы войти внутрь.

Шатер оказался просторным, пол его покрывали потертые ковры. Низкий стол был заставлен чашами с мясом, над которым вился парок, и блюдами, полными оливок, лука и зелени, названия которой я не знал. Вокруг стола на ярко расшитых подушках сидела дюжина старцев. Трапезу возглавлял человек помоложе – его длинные волосы и бороду еще не посеребрила седина, а в глазах горел огонь.

Именно глаза Иешуа предупредили меня о том, что он опасен, как бы прикоснувшись прямо к моим нервам. В них светился фанатизм, не знавший пределов. Он не ведал сомнений в том, что их дело – правое. Этот решительный и отрешенный сорокалетний, должно быть, мужчина был прям, словно меч, и даже бремя ответственности за племя, которое ищет себе отчизну, не могло согнуть его спину.

Бенджамин представил нас. Израильтяне остались сидеть, и, услышав наши имена, Иешуа пригласил нас занять свободные места за столом. Я сел напротив Иешуа, Елена – слева, Бенджамин – справа. Мужчины подчеркнуто не замечали ее, и я всей кожей ощущал, насколько возмутило их присутствие женщины.

За столом не было вина, лишь слабое перебродившее козье молоко – настолько кислое, что я предпочел ему воду. Еды, впрочем, хватало. У этих кочевников, оказавшихся на чужбине, еды было вдоволь – во всяком случае, у вождей.

Пока мы ели, Иешуа молчал, внимательно разглядывая меня в упор. Старики засыпали меня сотней вопросов: кто я, откуда, действительно ли мои воины-хетты и в самом ли деле бог Израилев уже погубил царство хеттов? Я отвечал по возможности подробно; обед завершился финиками и дыней, и я похвалил угощение.

– Да, – согласился Иешуа. – Мы воистину вступили в землю, истекающую млеком и медом, как наш бог обещал нам.

– Расскажи о своем боге, – попросил я. – На кого он похож? Как вы зовете его?

За столом охнули. Некоторые из стариков отодвинулись – словно бы от заразы. Их примеру последовал даже Бенджамин.

– Имя его никогда не произносится, – торопливо отвечал Иешуа, чуть гнусавя в явном раздражении. – Он – бог Израилев, он – Господь и Отец наш.

– Он – самый могущественный бог из всех, – сказал один из стариков.

– Он – единственный истинный бог, – твердо поправил его Иешуа. – А все прочие боги лживы.

– Вы видите его золотым и светящимся? – спросил я.

– Его не видел никто и никогда, – сказал Иешуа. – А делать изображения его запрещено.

– А как он общается с вами?

– Он говорил с Моисеем, – ответил старик, сидевший справа от Иешуа. – Он вывел нас из пустыни и дал Моисею Скрижали Завета…

– По божьей воле мы пересекли реку Иордан – он провел Моисея и наш народ посуху через Красное море. Он обещал нам, что земля Ханаанская будет нашей. Но сперва мы должны покорить Иерихон, иначе нам придется остаться скитальцами… Бродягами, чужаками в этой стране.

– Конечно, Иерихон царит над этой равниной…

– Иерихон господствует над всем краем. Тот, кто владеет Иерихоном, владеет Ханааном, – наставительно заметил он. – Вот почему мы хотим захватить город, а ты должен помочь нам.

– Но нас всего две дюжины.

– Вас две дюжины солдат-хеттов, – отвечал Иешуа. – Тех самых хеттов, что сокрушили Угарит. Твои воины знают осадное дело.

– Но их так мало…

Глаза Иешуа вспыхнули.

– Господь послал тебя, чтобы помочь нам. Отказывая нам, ты отказываешь богу Израилеву. Глуп тот, кто отваживается на подобный поступок.

Я отвечал улыбкой:

– После оказанного нам гостеприимства будет невежливо отказать в вашей просьбе.

– Итак, ты поможешь нам? – От волнения, которое ему не удавалось скрыть, он подался вперед.

– Мои люди и я сделаем все, что возможно, – проговорил я, понимая, что передо мной фанатик, от которого просто так не избавишься.

Тут все заулыбались, принялись качать головами и забормотали о воле божьей.

Я добавил:

– Но когда Иерихон падет, мы отправимся своим путем в Египет.

– Египет! – Это крамольное слово повторили шепотом практически все сидевшие за столом.

– Нам надо в Египет, – невозмутимо продолжал я. – Я помогу вам взять Иерихон, но потом уйду в эту землю.

Иешуа слегка улыбнулся:

– Когда Иерихон падет, можешь отправляться в свой Египет или куда угодно…

Мне показалось, что даже против нашего путешествия в преисподнюю после удачного штурма Иерихона он бы не возражал.

28

– Это безумие, – проговорил Лукка.

Выйдя из лагеря израильтян, мы изучали тройные стены Иерихона. Жара становилась невыносимой. На закате мы объехали весь осажденный город, держась на расстоянии полета пущенной из лука стрелы. Стены здесь были громадными, куда выше, чем в Трое, и, вне сомнения, толще. Еще более затруднял приступ глубокий ров, выбитый в скалах перед стенами. Через него перекидывали подъемный мост, теперь поднятый и прикрывавший городские ворота. Отчасти ров заполнял всякий мусор и хлам, но стенки его были круты, и он представлял собой непреодолимое препятствие.

– Мы никогда не сумеем подвести осадные башни к этим стенам, – сказал мне Лукка.

Я согласился с ним. Иерихон стоял на невысоком холме, от вершины которого основная стена опускалась к скалистым краям долины. Там, где она выходила на равнину, ее защищал ров. На гребне перед ней соорудили дополнительные укрепления, создававшие тройной барьер. Таким образом осадные башни нельзя было придвинуть к стенам, усиленным крепкими округлыми башнями, с которых пращники и стрелки могли разить нападавших стрелами и камнями.

– Не удивительно, что Иешуа потребовалась помощь, – проворчал я.

Лукка сощурился, глядя против солнца.

– Сотни поколений жителей Иерихона усовершенствовали свою оборону, никакая банда номадов[9] не сумеет обрушить эти стены.

Я ухмыльнулся в ответ:

– Вот почему Иешуа столь рьяно проявил гостеприимство – ведь мы должны оставаться с израильтянами, пока город не падет.

– Тогда нам придется надолго застрять здесь.

Утром мы несколько раз вновь объехали Иерихон, пытаясь отыскать уязвимые места в укреплениях, но тщетно. Впрочем, некоторые участки стены оказались древнее других, и кирпичи, из которых они были сложены, посерели и расшатались.

– Нам нужно землетрясение, – сказал Лукка. – Эти стены сложены из сырцовых кирпичей. Высыхая, они твердеют, как камень. Только землетрясение может нам помочь.

– Землетрясение… – У меня забрезжила идея.

– Видишь, стена состоит из отдельных частей, между которыми проложены бревна, – показал Лукка – Вот почему, даже когда землетрясение повреждает один участок стены, другие остаются целыми.

Я кивал, блуждая мыслями далеко.

Той ночью, когда мы лежали в моем шатре, Елена спросила:

– Как долго мы будем оставаться среди этих жутких людей?

– Пока они не возьмут город, – отвечал я.

– Но они никогда…

Поцелуем я заставил ее замолчать. Мы занялись любовью… Потом она заснула. Я тоже закрыл глаза и пожелал оказаться в тех далеких пределах, где обитали так называемые боги. Сконцентрировав устремления каждой клеткой своего тела, я пересек пространство и время, разделявшее наши миры.

И вновь меня окутало золотистое сияние. Но на этот раз я хорошо видел их город за ослепительной дымкой – его башни и шпили проступили как никогда четко.

– Ариман, – я позвал его одновременно вслух и мысленно. – Ариман, мой прежний враг, где ты?

– Его нет здесь, смертный.

Я обернулся и увидел ту неприятную богиню, которую назвал Герой. Золотой плащ, открывавший одно плечо, на груди прихватывала сверкавшая драгоценностями брошь. Темные волосы кольцами ниспадали на ее плечи, карие глаза внимательно разглядывали меня. С грозной улыбкой она заметила:

– Что ж, теперь ты одет получше, чем во время нашей последней встречи.

Я слегка поклонился. Самодельная туника и кожаный жилет были все же лучше тех лохмотьев, которые мне пришлось носить в Илионе.

– Ты опять жаждешь моей крови? – спросил я.

Ее улыбка сделалась шире.

– Наоборот. Быть может, я смогу спасти тебя. Наш Золотой Аполлон обезумел, как ты знаешь.

– Он больше не называет себя так.

Она пожала плечами:

– Имена не имеют значения. Я говорю лишь то, что может понять твой прискорбно ограниченный ум.

– Спасибо за доброту, – поблагодарил я. – Он отыскал племя, которое поклоняется ему и видит в нем единственного бога.

– Да. И он хочет устранить всех нас. Но кроме того, – добавила она, подняв брови, – он хочет, чтобы ты помог ему.

Я молча обдумывал услышанные новости.

– Разве не так? – потребовала она ответа.

– Я помогаю израильтянам захватить Иерихон, – признался я. – Во всяком случае, пытаюсь…

– Это часть его замысла, не сомневаюсь.

– Но я не знал, что он стремится, – я попытался припомнить ее словцо, – устранить остальных.

– Теперь знаешь.

– Значит ли это, что он намеревается убить тебя?

Она злобно усмехнулась:

– Он охотно бы пошел на это, если б только сумел, но я не доставлю ему подобного удовольствия. Мы сокрушим его – и тебя тоже, если ты осмелишься помогать ему каким-либо способом.

– Но…

– Нейтралитета не может быть, Орион. Или ты перестанешь помогать ему, или ты – наш враг. Понятно?

– Да, – ответил я.

– Тебе придется хорошенько поразмыслить над последствиями своих поступков.

– Ты помнишь богиню, которую вы звали Афиной? Он обещал мне, что…

– Не следует верить его обещаниям. Ты и сам это знаешь.

– Я хочу, чтобы она ожила, – отвечал я.

– Значит, он предложил тебе ее жизнь в обмен на покорность. – Гера гневно тряхнула головой. – Оставь свою мертвую богиню нам, Орион: она тебе не ровня.

– Можно ее оживить?

– Это не…

– Можно ли ее оживить? – вскричал я.

Глаза ее расширились от страха, гнева или от чего-то еще.

– Я не знаю. – Гера глубоко вздохнула, а потом ответила спокойно: – Подобное возможно, но сопряжено с огромными трудностями. И не тебе мечтать об этом.

– А я мечтаю и не могу мечтать ни о чем другом.

– Орион, жалкий червяк… Даже если ее действительно можно оживить, она не захочет иметь с тобой ничего общего. Она богиня и настолько выше тебя, что…

– Я люблю ее, – отвечал я. – Другого преимущества перед тобой и подобными тебе у меня нет. Я умею любить. И она тоже умела, а вам неведомо, что это такое. И ты, и Золотой… да и любой другой бог. Она умела и потому любила меня. И умерла из-за этого.

– Ты безнадежен, – отрезала Гера. Сверкнув золотыми одеждами, она отвернулась и исчезла в светившейся дымке.

Я не сразу вспомнил, зачем явился сюда. Я должен найти Аримана. Того самого, которого ахейцы называли Посейдоном, сотрясателем Земли.

Закрыв глаза, я вызвал в памяти его громадный темный силуэт, тяжелое серое лицо, горящие красным огнем глаза. Я позвал его разумом, понимая, что, если он сам не сможет или не захочет явиться ко мне, мне придется искать его и найти.

Я смутно помнил заросли гигантских деревьев, в которых обитал Ариман со своим народом; лес этот остался в континууме, теперь не существовавшем. Как мне отыскать своего бывшего врага?

Темная тень опустилась на меня. Я ощутил ее даже с зажмуренными глазами. А когда открыл их, оказался в густом и мрачном лесу. Ни одного солнечного луча не проникало сквозь полог черных листьев. Серые стволы исполинских деревьев вздымались вокруг меня мраморными колоннами и исчезали в бесконечности над головой. Почву между стволами устилала ровная трава, короткая, как в английском саду.

– Что тебе здесь надо?

Из тьмы передо мной возник Ариман – крепкий, могучий, облаченный в цвета своего леса… Лишь глаза его светились красными угольками.

– Я искал тебя, – ответил я.

Он шагнул ко мне и отрывисто, с усилием прошептал:

– Почему же ты ищешь меня?

– Мне нужна твоя помощь.

Он, казалось, напоминал вулкан, готовый извергнуть потоки лавы.

– Я не буду сотрясать стены Иерихона ради тебя, Орион. Я не хочу помогать золотоволосому безумцу.

– Это не для него, – с трудом вымолвил я.

– Все равно. С меня довольно своих соплеменников и своего континуума. Я не хочу участвовать в сварах самонадеянных творцов. Меня-то никто из них не создавал, и моих людей тоже. Я ничего им не должен.

– Золотой бог обещал мне оживить Афину, если я помогу ему, – отвечал я, не обращая внимания на его слова. – Он ждет меня в великой пирамиде в Египте.

– Он ждет тебя там, чтобы уничтожить, как только перестанет в тебе нуждаться.

– Нет, – возразил я, – я сам уничтожу его – еще не знаю как.

– А как же твоя мертвая богиня? – спросил он.

Я не знал, что ему ответить.

Ариман неторопливо покачал головой:

– Орион, если тебе нужно землетрясение, устрой его сам.

Я начал спрашивать, что он хотел сказать, но лес и темный силуэт Аримана начали медленно таять. Наконец я обнаружил, что сижу в темном шатре на соломенном матрасе возле Елены, в глазах которой застыл ужас.

– Ты исчез… – прошептала она дрожа. – Исчез, а потом снова появился рядом со мной.

Я обнял ее и попытался успокоить:

– Это так…

– Это же колдовство! Магия! – Она была страшно напугана.

Притянув женщину к себе, я ответил:

– Елена, когда-то давно я говорил тебе, что служу богу. Я не лгал. Иногда я отправляюсь к богам, советуюсь с ними, прошу о помощи.

Она взглянула на меня. Даже предрассветные тени не могли скрыть страх и удивление, застывшее на ее лице.

– Ты действительно переносишься на Олимп?

– Не знаю, как называется это место, но… Я посещаю живущих там богов.

Елена умолкла, не находя слов, чтобы выразить потрясение, которое испытала.

– Они не боги, – сказал я ей. – Во всяком случае, не такие, какими ты их себе представляешь. И уж тем более это не бог Иешуа и его народа. Наши судьбы им безразличны, они используют нас только в собственных интересах. Они даже не бессмертны. Ту богиню, которую я некогда любил, убил бог… Ее родственник.

– Ты любил богиню?

– Я любил женщину, но подобных ей ты называешь богами и богинями. Теперь она мертва, и я хочу отомстить безумцу, убившему мою любовь.

Женщина качнула очаровательной головкой:

– Это как сон. И все же… Иногда сны посылают нам боги.

– Елена, это не сон.

– Я все же попытаюсь понять смысл его, – промолвила она, не обращая внимания на мои слова. – Боги послали нам еще неясную весть.

Она погрузилась в раздумья… Я решил не мешать ей. И, откинувшись на ложе, обнимал ее до тех пор, пока Елена не уснула. Тогда мой разум вновь обратился к Ариману и его совету.

Я как будто понял, что он хотел сказать, и, улыбнувшись, уснул.

29

– Пробить ход под стеной? – Лукка, похоже, заинтересовался моим предложением и спорить со мной не собирался.

Мы смотрели на западную стену Иерихона – там, где главная городская стена поднималась на невысокий холм. Перед ней располагались две вспомогательные стены пониже, отделенные несколькими локтями друг от друга. И перед ними не было рва.

– Сумеешь? – спросил я.

Он поскреб бороду. Холм, на котором высился Иерихон, поднялся на руинах более ранних поселений, на многочисленных стенах земляных хижин, что веками сменяли друг друга, рушась под натиском времени, зимних дождей, огня или от рук врагов. Подобно всем городам в этой части мира, Иерихон отстраивался на собственных развалинах и медленно поднимался над равниной.

– Потребуется много времени и работников, – наконец проговорил Лукка.

– У нас хватит и того и другого.

Но он все же казался недовольным:

– Подземные ходы могут оказаться ловушками. Как только в Иерихоне поймут, что мы роем подкоп, они спустятся со стены и перебьют нас или поведут контрход, чтобы захватить врасплох.

– Тогда придется проявлять особую осторожность, – пожал плечами я.

Впрочем, особого энтузиазма Лукка не выказал. Но глаза Иешуа вспыхнули, когда я объяснил ему свой план.

– Мы подведем ход под основание главной стены и разведем в нем огонь. Деревянные балки сгорят, и она рухнет.

Он расхаживал взад-вперед по своему шатру, слегка сгорбившись и сунув за спину руки. Иешуа оказался на удивление невысок ростом, но вполне возмещал этот недостаток расторопностью.

И хотя израильтянами управлял совет из двенадцати вождей, возглавлявших каждое из племен, только Иешуа единолично командовал войском.

Наконец он повернулся ко мне и столь резко закивал, что его волосы и борода затряслись.

– Вот наш бог и надоумил нас! Да обрушатся с громом стены иерихонские. Пусть все увидят, что бог Израилев может уничтожить любую стену, возведенную людьми.

Какая ирония прозвучала для меня в этой фразе. Иешуа каждой клеткой своего существа полагал, что я посланец бога. Что в общем-то соответствовало действительности. Но я знал, все мои попытки объяснить ему, что бог, которому он поклоняется, не бог, а всего лишь человек из далекого будущего, обладающий мощью, которая и отличает его от смертных, бесполезны. Иешуа немедленно возмутился бы и обвинил меня в богохульстве. А уж если я скажу, что этот бог – убийца, безумец, изгой и тот, кого я мечтаю убить… Иешуа прикажет немедленно уничтожить меня!

Поэтому я промолчал: пусть верит, как привык. Его мир куда проще моего, и ведь по-своему Иешуа прав: именно его бог послал меня помочь обрушить стены Иерихона.

Главной ценностью города считался источник с холодной пресной водой, бивший внутри стен из земли, о котором мне рассказал Бенджамин. Потому-то восточная стена города опускалась к равнине – она защищала ключ. Большая часть башен теснилась на этой стороне, тут находились и ров, и городские ворота. Словно бы сужая осадное кольцо вокруг города, мы расставили новые палатки на западной стороне горы и построили там загон для лошадей на расстоянии полета стрелы от стены. В одной из палаток – самой просторной – мы начали копать. Иешуа предоставил нам сотни своих свободных соплеменников. Среди израильтян рабов не водилось. Люди работали с охотой. Конечно, без жалоб не обошлось, они и спорили, и ворчали, но копали. А Лукка с его хеттами – хеттянами, как называли их израильтяне, – следили за работой.

Гораздо труднее оказалось избавиться от выкопанной земли. Днем мы наполняли шатер корзинами, а под покровом ночи уносили их подальше от города и опустошали. Сложно было найти достаточно бревен, которыми приходилось укреплять стенки туннеля. В этом пустынном краю деревьев росло немного. Приходилось посылать отряды на север, в землю, именуемую Галилеей, там израильтяне покупали лес у крестьян. Почва легко поддавалась бронзовым и медным мотыгам, пока мы не дошли до скал. Слоя рыхлой земли едва хватило, чтобы прорыть в нем ход. Тем, кто работал под землей, приходилось трудиться, ползая на животе. Тут я понял, что, когда подкоп достигнет оснований двух внешних стен, нас ожидают серьезные трудности.

Ночи я проводил с Еленой. Мы оба становились все раздражительнее: время тянулось так медленно. Она хотела побыстрее оставить эти края, чтобы возобновить путь в Египет.

– Ну, давай уйдем сегодня ночью, прямо сейчас, – приставала она ко мне. – Вдвоем. Тогда иудеи не станут преследовать нас. Лукка следит за подкопом, ничего другого от тебя им не требуется. Мы можем бежать!

Я погладил ее прекрасные волосы, отливавшие серебром в бледном свете луны.

– Я не могу бросить Лукку с людьми: они доверяют мне. К тому же неизвестно, что предпримет Иешуа, если мы убежим. Он – фанатик… Он может убить Лукку и его людей, когда подкоп будет завершен… Принести их в жертву своему богу.

– Ну и что? Все равно они умрут… Сегодня или завтра. Они воины и должны знать, что смерть всегда подстерегает их.

– Я не могу так поступить, – повторил я.

– Орион, я боюсь этого города: боюсь, что боги, которых ты посещаешь, навеки разлучат нас с тобой.

– Нет. Я обещал доставить тебя в Египет и не отказываюсь от своих слов, но я смогу выполнить свое обещание только после того, как рухнут стены Иерихона.

– Ну почему?! Почему?! Забудем про Лукку и всех остальных. Скажи им, что боги позвали нас в Египет. Или скажи богам, чтобы они сегодня же позвали нас туда!

– Я не могу приказывать богам, – возразил я.

– Тогда разреши мне поговорить с ними. В конце концов, я царица и дочь самого Зевса. Уж меня-то они послушают.

– Иногда, – сказал я, – ты начинаешь вести себя как девчонка – испорченная… эгоистичная. Так и хочется тебя отшлепать.

Тут она поняла, что терпение мое не беспредельно, и, обвив руками мою шею, выдохнула:

– Меня никогда не шлепали. Неужели ты будешь со мной настолько груб?

– Если ты будешь настаивать на своем.

– А нельзя ли придумать другое наказание? – Она погладила мой позвоночник – Более приятное?

Я принял игру:

– Есть предложения?

Остаток ночи Елена старательно демонстрировала мне возможные варианты.

Мы с Еленой обычно ели вместе с Луккой и его людьми у нашего очага возле шатров, но время от времени Иешуа и Бенджамин приглашали меня отобедать с ними. Правда, израильтяне ясно дали понять, что не собираются ради нас менять свои традиции. Иногда из вежливости я соглашался трапезовать с ними.

Иешуа всегда окружали священники и старики. Множество слуг ждали его указаний, вокруг стола суетились женщины. Шел вечный разговор о судьбе детей Израиля, о том, как их бог избавил свой народ от рабства в Египте и обещал им полную власть над землей Ханаанской.

Бенджамин, его отец и братья разговаривали на разные темы, когда с ними обедал я. Старик вспоминал дни, проведенные в египетском рабстве; там он делал кирпичи для царя – фараона. Однажды я намекнул, что Иешуа показался мне фанатиком.

Старик терпеливо улыбнулся:

– Он живет в тени Моисея. Нелегко носить бремя власти после величайшего предводителя мужей, что отправился к Аврааму и Исааку.

Вмешался Бенджамин:

– Иешуа пытается создать армию из бывших рабов и научить их дисциплине, отваге… И это из людей, не знавших ничего, кроме страха и голода!

Я согласился, что подобное по силам лишь неординарному человеку. А потом взглянул на израильтян другими глазами. В отличие от ахейцев и троянцев, где иерархическое общество возглавляли воины, наследные грабители, израильтяне составляли единую нацию; и весь их народ – мужчины, женщины, дети – со стадами, шатрами и всеми пожитками скитался по сожженной солнцем гористой земле, выискивая, где поселиться. У них не было воинов. Единственную выделявшуюся прослойку составляли священники, но даже они не гнушались работы. Я преисполнился уважением к этим людям и принялся гадать, исполнится ли обещание их бога.

Вскоре после полудня, на четвертый день после того, как мы начали рыть подкоп, Лукка вышел из большого шатра, болезненно сощурился, взглянув на безжалостное солнце, и направился ко мне. Как всегда, невзирая на жару, он был в кожаной куртке и при оружии. Я знал: железный шлем тоже неподалеку… Лукка всегда готов к бою.

Я стоял на невысоком пригорке, глядя на далекую стену Иерихона. Никаких признаков жизни. Город, казалось, подрагивал в жарком мареве, солнце жгло мне шею и плечи. Я обнажился до пояса.

В то утро мы забросили в город несколько горящих стрел. Каждый день мы устраивали где-нибудь около западной стены небольшую демонстрацию силы, чтобы защитники города думали, что мы ищем слабое место. Но на стенах никто даже не появился.

Когда Лукка очутился возле меня, он уже изрядно вспотел. Я велел своему организму приспособиться к жаре: открыл капилляры и отрегулировал температуру тела. Но, как и всякому человеку, для жизни мне требовалась вода. Правда, в отличие от обычных людей я мог удерживать воду в своем теле значительно дольше. И лишь небольшую долю выделял в виде пота.

– Наверно, ты сродни верблюду, – заметил Лукка, когда я предложил ему отпить из фляги, которую носил с собой. Он жадно припал к ней.

– Как идет работа? – поинтересовался я.

– Мы добрались до подножия внешней стены. Я приказал выдать работникам железные наконечники стрел, чтобы одолеть кирпичи. Они затвердели как камень.

– Сколько уйдет времени, чтобы пробить ход через них?

Он пожал плечами, слегка скрипнула кожаная куртка.

– День на слой, но мы можем работать ночами.

«Придется посмотреть самому», – решил я, направляясь к шатру.

Внутри, казалось, было прохладно, но мы задыхались от густой пыли. Лукка приказал работникам прекратить копать и выйти из хода. Я опустился в темноту, встав на колени, и червем пополз вперед. Ход получился довольно широкий, в нем бок о бок могли передвигаться двое мужчин. Лукка полз следом за мной. Мы не взяли с собой фонарей, но примерно через каждую дюжину футов или около того работники пробивали в потолке тоненькие отверстия к поверхности земли. Через них в туннель поступал воздух, и неяркий рассеянный свет разгонял тьму.

Мы достаточно быстро достигли конца хода, наткнувшись на кладку из белых твердых кирпичей.

На земле лежали две небольшие палки с железными наконечниками. Кирпичи были поцарапаны. Я взял одну из жердей и ударил острием по кирпичу. Раздался негромкий звук. Осыпалось несколько кусочков засохшей глины.

– Работа будет медленной, – не мог не признать я.

– И шумной, – добавил Лукка. – В особенности если мы будем долбить стену по ночам… Нас непременно услышат из города.

Он, как всегда, был прав.

Мы выбрались из хода – словно мыши из норы. Невзирая на жару, яркое солнце и дневной свет теперь казались чудесными.

– Никаких ночных работ, – сказал я Лукке – Быстрота не стоит риска… Хуже будет, если нас обнаружат.

– Но когда мы доберемся до главной стены, они услышат нас даже днем, – заметил он.

– Тогда придется что-то придумать.

Выход нашел Иешуа. Он долго мял свою бороду, а затем поглядел на нас со свирепой улыбкой.

– Мы устроим такой шум, что они ничего не услышат, – пообещал он. – Мы возрадуемся во имя Божье.

Его предложение не показалось мне разумным, но Иешуа настоял, чтобы всех оповестили, и велел мне продолжить работы с утра.

Когда вечером я возвращался в свой шатер, а солнце опускалось за холмы, наряжая небо в фиолетовые ризы, передо мной предстал незнакомец.

– Орион, – прошептал он, – пойдем со мной.

Длинное серое одеяние скрывало его фигуру.

Однако я узнал его и, не говоря ни слова, последовал за ним к зеленым полям у далекой реки.

– Мы отошли довольно далеко, – произнес наконец я, – и можем остановиться здесь. Даже если ты засветишься, словно звезда, никто в лагере этого не заметит.

Он раскатисто захохотал:

– Я не стану светиться, чтобы они не обнаружили меня.

«Они…» Я понял, что Золотой бог имеет в виду не израильтян.

– Итак, ты помогаешь моим людям взять Иерихон. Я доволен.

– Смогу ли я отправиться в Египет, когда Иерихон будет взят?

– Конечно. – Он явно удивился моему вопросу.

– А ты оживишь Афину?

– Попробую, Орион, попробую. Но обещать ничего не могу. Существуют невероятные сложности. Они пытаются остановить меня.

– Я знаю.

– Они вступили с тобой в контакт?

– Это я вступил с ними в контакт. Они считают, что ты обезумел.

Золотой бог снова расхохотался и с горечью проговорил:

– В одиночку я стараюсь сохранить этот континуум – их же собственный мир, чтобы они могли существовать. Лишь я защищаю их от гибели, обороняю Землю и свои создания всей моей силой и мудростью. И это они называют безумием! Глупцы.

– Гера предупредила меня: если я буду помогать тебе, они уничтожат меня.

Я не мог разглядеть выражение его лица, скрытого в тени капюшона. Впервые Золотой Аполлон явился передо мной без привычного блеска и великолепия.

Он не сумел ответить, и я добавил:

– Правда, ты тоже грозил мне расправой.

– И ты, Орион, говорил мне, что стремишься уничтожить меня. Хорошенькая ситуация.

– Сможешь ли ты оживить Афину?

– Если не смогу я, не сможет никто. И пытаться даже не будет, Орион. Только… безумец, подобный мне, может отважиться на подобный поступок.

– Тогда я помогу тебе.

– Ты расскажешь мне о ваших разговорах, когда они снова вступят в контакт с тобой?

– Как хочешь, – сказал я.

– Не «хочу», Орион, а приказываю. Твои мысли я читаю столь отчетливо, словно их огненными буквами написали на небе. Ты не можешь ничего скрыть от меня.

– Почему же ты не боишься умереть от моей руки?

Он расхохотался, на этот раз от всего сердца:

– Ах, Орион! Неужели ты действительно считаешь, что сумеешь справиться с богом?

– Ты можешь обмануть только невежественных номадов, подобных Иешуа и его народу, но я-то знаю, что вы не боги.

– Конечно, знаешь, – покровительственно сказал он. – А теперь возвращайся к своей Елене, пусть она вновь потрудится, чтобы заманить тебя в Египет.

«Все знает», – подумал я.

Золотой бог замер, его улыбка угадывалась даже под капюшоном.

– Объясни мне, – попросил я, – зачем тебе потребовался Иерихон? Почему народ Иешуа так дорог твоему сердцу? Некогда ты утверждал, что не настолько глуп, чтобы радоваться поклонению людей. Неужели это по-прежнему верно?

Он задумался и ответил не сразу, серьезно и тихо:

– Да, все по-прежнему, Орион. Хотя не скрою, в некоторой степени мне приятно поклонение моих же созданий. Но вот тебе истинная причина взятия Иерихона… Я привел этих людей править землей Ханаанской, чтобы унизить тех, кто мешал осуществлению моих планов. В Трое они остановили меня с твоей помощью. Но здесь они бессильны.

У меня не нашлось возражений.

– Итак, они считают меня безумным, верно? Посмотрим же, кто из нас действительно защищает континуум. Все равно они покорятся мне, Орион… Все до единого.

Золотой бог повернулся и направился к реке. Я смотрел, как его фигура растворялась в ночных тенях и звезды одна за другой выступали на небе. Наконец силуэт его исчез.

30

– Но этот проступок может разрушить все наши планы, погубить все надежды!

Юное лицо Бенджамина казалось очень серьезным. Он стоял в моем шатре возле Лукки. Один из хеттов, опустив голову, застыл позади него между двумя другими воинами, а снаружи в зловещем молчании замерла сердитая толпа израильтян.

Елена сидела в глубине шатра в деревянном кресле, которое подарил мне один из братьев Бенджамина. Какая-то женщина принесла ей мягкую перьевую подушку, украшенную широкими красными и голубыми полосами.

Но Бенджамин, не обращая на царицу внимания, сказал мне:

– Этот хетт позабавился с молодой женщиной нашего племени, а теперь отказывается поступить с ней подобающим образом.

Я сильно удивился. Много недель мы прожили в лагере израильтян, не зная малейших неприятностей. Их женщины не общались с иноземцами. Те же немногие, которые решились на это, молодые вдовы и некоторые незамужние женщины, не думали о невинности, даря удовольствия Лукке и его людям.

Но теперь одна из молодых женщин потребовала оплатить ее любовь замужеством.

Я взглянул на бесстрастное лицо Лукки. Я видел – он вооружен. Бенджамин, стоявший возле Лукки, напоминал ребенка и ростом, и комплекцией, и гладким, не изуродованным шрамами лицом. Тем не менее он словно олицетворял честь племени.

– Поставьте этого человека передо мной, – приказал я.

Лукка поднял руку:

– С твоего разрешения, господин, я хочу сказать несколько слов в его защиту.

Я поднял бровь.

– Таков наш обычай, – пояснил Лукка. – Я его начальник и отвечаю за его поведение.

«Так вот как мы сыграем эту партию», – сказал я себе.

Лукка стоял между мною и обвиняемым. Если бы я захотел совершить скорый суд, сначала мне пришлось бы разделаться с Луккой.

Бенджамин взглянул на бородатого воина и как будто понял, что кроется за словами Лукки.

– Скажи, – обратился я к Бенджамину, – этот воин силой принудил молодую женщину спать с ним?

Тот отрицательно качнул головой:

– Она этого не утверждает.

– Была ли она девственницей?

Глаза Бенджамина округлились.

– Конечно!

Я обернулся к Лукке. Он слегка пожал плечами:

– Все зависит от того, кому верить – ей или обвиняемому.

Бенджамин побагровел:

– По-твоему, она обманывает нас?

Я поднял вверх обе ладони, чтобы остановить раздражение, способное перерасти в схватку.

– Ни того ни другого доказать нельзя. Чего же она теперь хочет от этого человека?

– Чтобы он женился на ней.

– А отец одобряет ее намерение?

– Он требует этого!

Я посмотрел мимо них на обвиняемого, который так низко опустил голову, что лица его не было видно. Обратившись к Лукке, я поинтересовался:

– А согласен ли этот воин жениться на этой женщине?

– Да, он женится на ней.

Я увидел, что воин дернулся, словно в плоть его вонзили раскаленную иглу.

– Так в чем же дело?

– Чтобы жениться на женщине нашего племени, – пояснил Бенджамин, – необходимо принять нашу веру.

– А вот этого он не сделает, – проговорил Лукка. – Он поклоняется Тару, богу бури, а не невидимому безымянному духу.

Чувствовалось, что Бенджамин вот-вот взорвется. Он покраснел от корней волос до ногтей. Если бы при нем было оружие, он немедленно набросился бы на Лукку – в этом я не сомневался.

Взяв его за плечи, я повернул молодого человека к себе лицом.

– У каждого народа свои боги, мой друг, – вымолвил я как можно мягче. – И ты это знаешь.

Бенджамин глубоко, с присвистом вздохнул. Лицо его начало обретать нормальный цвет.

– К тому же, – добавил Лукка, – чтобы принять их веру, ему придется пройти обряд обрезания, а он не хочет.

– Это необходимо? – спросил я Бенджамина.

Тот кивнул.

Трудно винить человека в том, что он не желает следовать чужим обычаям. Однако хетт решил развлечься не там, где следовало. Женщина разделила его ложе и теперь ожидала платы.

Израильтяне требовали, чтобы женщины племени выходили замуж лишь за мужчин, исповедующих их собственную веру. Если хетт откажется принять их веру, свирепые родственники могут перебить нас, защищая семейную честь и чистоту веры. Конечно, и мы заберем многих израильтян с собой в могилу, но все закончится нашей смертью, а Иерихон останется цел.

Я почти возжелал, чтобы Золотой действительно оказался богом – мудрым и милосердным, и явился бы к нам, чтобы разрешить эту сложную проблему.

Посмотрев Бенджамину прямо в глаза, я сказал:

– Друг мой, по-моему, достаточно и того, что этот воин согласен жениться на молодой женщине. Он искал у нее любви, а не религиозного откровения. Зачем же ему менять свою веру?

Прежде чем он сумел найти ответ, я добавил:

– Как тебе известно, сам Иешуа клятвенно обещал, что после падения Иерихона разрешит нам оставить детей Израиля и отправиться своим путем в Египет. Но пожелает ли молодая женщина сопровождать своего мужа в эту страну? Захочет ли ее семья расстаться с ней?

Молодой израильтянин, хмурясь, надолго задумался. А мы стояли, ожидая его ответа. Он прекрасно понимал, о чем идет речь: можно ли пожертвовать честью одной девушки ради покорения Иерихона?

Молчание нарушила Елена. Она встала с кресла и медленно направилась ко мне, говоря:

– Вечно у вас, мужчин, всякие неурядицы. Я так хорошо понимаю эту бедную девочку.

Бенджамин окинул взглядом простое скромное платье Елены: золотые волосы и неземная красота делали любое ее одеяние царским.

Она встала возле меня и сняла кольцо с указательного пальца… Тяжелое золотое кольцо, украшенное сверкающим рубином.

– Передай его своей родственнице, – попросила царица, – и скажи, что кольцо это – подарок царицы. Пусть она забудет о том, которого любит и который не может жениться на ней.

– Но, госпожа моя…

– Тише, – перебила Елена. – Какого мужа получит бедняжка, если вы заставите его жениться на ней? Он будет злиться и обвинять ее в каждой капле дождя, которая упадет на его голову. Это же воин, который не знает ничего, кроме битв, он убежит от нее при первой возможности. Или возьмет с собой в Египет… В страну ее рабства. Передай ее отцу, что он будет счастлив, если избавится от такого зятя. Пусть ее считают вдовой после падения Иерихона, когда мы уйдем отсюда. Кольцо это поможет ей отыскать подходящего мужа среди мужчин своего народа.

– А как же ее честь… – настаивал Бенджамин.

– Эту утрату не возместить, но она отдала ее добровольно, разве не так? Она прискорбно ошиблась. Но не заставляйте ее совершить еще большую ошибку.

Бенджамин держал кольцо в руке. Он посмотрел на Елену, потом повернулся ко мне, поскреб голову и наконец предложил:

– Я отнесу кольцо ее отцу и спрошу – согласится ли он с мудростью твоих слов, госпожа.

– Согласится, – сказала Елена.

Бенджамин медленно вышел из шатра в глубокой задумчивости.

Собравшиеся снаружи мужчины тихо ворчали и переговаривались, возвращаясь к шатрам своего племени.

Я улыбнулся Елене:

– Благодарю тебя, ты сделала прекрасный жест, мудрый и благородный.

Она отвечала легкой улыбкой:

– Мне не жаль ничего, лишь бы приблизить тот день, когда мы оставим это проклятое место.

Лукка согласился. Отослав воинов, он сказал мне:

– Ну что ж, пора заняться наконец этой проклятой стеной.

31

Иешуа сказал мне, что хочет вознести богу молитвы и собрал для этого бродячий оркестр. Он призвал всех священников своего народа, разодетых в цветные одеяния и тюрбаны, и приказал им обходить городские стены следом за прекрасным золоченым сундуком, поддерживаемым длинными шестами. Семь мужчин, шедших перед ним, дули в бычьи рога, за ними следовали трубачи, барабанщики и кимвалисты.

Ящик этот служил религиозным символом, и Иешуа называл его Ковчегом Завета. Мне так и не позволили приблизиться настолько, чтобы рассмотреть его получше. Напротив, Бенджамин заверил, что одно только прикосновение к сундуку повлечет мгновенную смерть. Я подумал, не хранятся ли в нем какие-нибудь приборы, с помощью которых обеспечивается связь с миром Золотого бога и остальных небожителей. Но Бенджамин поведал мне, что внутри две каменных скрижали с законами, дарованными Моисею богом.

Я знал, что о вере не спорят, и не стал переубеждать молодого Бенджамина. Священнослужители и их оркестр производили невообразимый шум, весь день они ходили вокруг города, сменяя устававших, по мере того как солнце клонилось к закату. Под их песни и музыку мы разбивали основание преградившей нам путь стены. С помощью железных наконечников хеттских стрел мы пробили ход через внешние стены, а затем легко прокопали иерихонский холм. Теперь наши землекопы расширили ход: в нем можно было стоять в полный рост. А когда мы добрались до основания главной стены, Иешуа велел своим священникам энергичней браться за дело.

Сперва они расхаживали вдалеке от стен, а воины на парапетах подозрительно поглядывали на шествие, ожидая какого-нибудь подвоха. В течение первого дня на стенах собиралось все больше и больше женщин и детей, с любопытством наблюдавших за странной и живописной процессией.

Шесть дней иудеи вышагивали, играли на инструментах и распевали, а мы скребли, сверлили и разрушали массивный фундамент стены. Едва ли не все жители Иерихона вышли на стены, они размахивали руками и смеялись. Время от времени находился шалун, который бросал что-нибудь, но никто не стрелял. Должно быть, горожане считали глупым и опасным обращать оружие против жрецов… Рискуя тем самым навлечь на себя гнев бога. Или же они решили, что израильтяне решили свести их с ума непрестанной музыкой и песнями.

Так думала и Елена:

– Я больше не могу выносить этот кошмар! Уши болят!

Стояла ночь, и за стенами нашего шатра стрекотали насекомые, мать где-то баюкала ребенка.

– Если ты действительно общаешься с богами, – спросила она, – почему ты не можешь попросить их повалить эту стену?

Я улыбнулся:

– Я просил, но они велели это сделать мне.

Невзирая на раздражение, Елена ответила мне улыбкой:

– Выходит, боги не всегда добры к нам, не так ли?

– Завтра все закончится, – сказал я ей. – Мы вырыли подкоп.

Я вышел из шатра, чтобы проверить ход, приготовленный к завтрашнему приступу. Все израильтяне, так усердно работавшие, роя подкоп, теперь носили сухой кустарник с полей, протаскивали его через туннель и обкладывали им основание главной стены.

Как я и ожидал, сухие земляные кирпичи через каждые несколько локтей перемежались прочной древесиной. Некоторые бревна оказались весьма древними: они высохли как порох, и я надеялся, что, когда они воспламенятся, рухнет весь участок стены.

Всю долгую ночь люди трудились не покладая рук. Лукка и двое его лучших воинов следили за работой из подкопа и пробивали отверстия для воздуха возле подножия стены, чтобы огонь не угас.

Наконец работы были закончены. Лукка вышел наружу, когда вдали за Иорданом забрезжил рассвет – над горами Галаада и Моава.

Я спустился вниз, чтобы проверить все последний раз, и в полной тьме начал пробираться по ходу на животе, ощущая себя кротом.

Полз я, как мне показалось, едва ли не час, а потом почувствовал, что крыша туннеля поднимается; я смог выпрямиться и ползти уже на руках и коленях, потом – встать на ноги, как подобает человеку.

Я прихватил факел, кремень и железо, чтобы высечь искру. Но я зажгу его, только когда рассветет, а священники вместе с Иешуа вновь пойдут вокруг городских стен.

Мы хотели, чтобы защитники Иерихона подольше внимали музыке, разглядывали процессию… И дали огню как следует разгореться, чтобы его нельзя было потушить, пока не рухнет стена.

На мой взгляд, Иешуа замыслил, чтобы стены обрушились самым картинным образом – словно в результате поднятого иудеями шума.

Он явно умел манипулировать общественным мнением, частенько вспоминая, как они посуху перешли Иордан, как Моисей перевел израильтян через Красное море.

Он также утверждал, что люди Ханаана должны своими глазами увидеть, что бог Израилев могущественнее их собственных богов, которых Иешуа объявлял ложными и несуществующими.

Я прихватил небольшую свечу и с помощью кремня зажег ее, как только оказался в конце туннеля. Ветки укрывали все основание стены, сушняка должно было хватить, чтобы огонь мог воспламенить деревянные балки.

Притекал ночной воздух, легкая сырость проникала сквозь дыры, пробитые Луккой в земле. Притока воздуха достаточно, чтобы питать огонь, когда наступит время пожара. Все готово.

Я погасил свечу, но свет не исчез. Напротив, вокруг меня становилось все светлее. Наконец я понял – меня вновь увлекли в мир творцов.

Четверо богов стояли передо мной окутанные золотым свечением, за которым они скрывали свой мир от моих глаз. И все же, напрягаясь, я мог различить очертания каких-то странных предметов. Что это было? Оборудование? Приборы?

Как будто мы находились в огромном зале, а не под открытым небом. Это лаборатория… или какой-нибудь центр управления? Я узнал аккуратно подстриженную бороду Зевса. Гера стояла возле него. Остальных мужчин я уже видел. Один был худощав и жилист, почти одного роста с Зевсом. Коротко стриженные угольно-черные волосы обрамляли узкое лицо с заостренным подбородком. На губах его играла сардоническая улыбка, а в глазах искрилось плутовство. Я подумал, что передо мной Гермес, вестник богов, шутник и покровитель воров. Другой – широкоплечий крепыш с густыми рыжими кудрями и с глазами, полными львиной отваги, был, несомненно, Аресом, богом войны.

Все они носили одинаковые костюмы из ткани с металлическим блеском, которые отличались только цветом: на Зевсе – золотой, на Гере – медно-красный, серебряный – на Гермесе, а бронзовый – на Аресе.

– Ты по-прежнему помогаешь обезумевшему Аполлону, – произнес Зевс утвердительно, словно выносил мне приговор в зале суда.

– Я делаю то, что считаю нужным, потому что хочу оживить женщину, которую люблю.

– Тебя предупреждали, Орион. – Темные глаза Геры вспыхнули.

Я заставил себя улыбнуться ей:

– Ты уничтожишь меня, богиня? Отлично!

– Ты будешь умирать долго-долго, – многообещающе ответила она.

– Нет! – отрезал Зевс. – Мы здесь собрались не затем, чтобы угрожать или наказывать. Мы хотим отыскать Аполлона, чтобы пресечь его безумства, прежде чем он погубит всех нас.

– И это его создание, – вступил в разговор темноволосый Гермес, – знает, где искать его.

– Страж ли я ему? – спросил я.

– Ему, безусловно, необходим надежный страж, – сказал крепкий Арес, усмехнувшись собственному остроумию.

– Мы можем открыть твой разум, выудить все твои воспоминания, – пригрозила Гера.

– Не сомневаюсь. И многие из них окажутся весьма неприятными для вас.

Зевс нетерпеливо махнул рукой:

– Итак, ты утверждаешь, что не знаешь, где находится Золотой?

– Да.

– Можешь ли ты отыскать его по нашей просьбе?

– Чтобы вы смогли уничтожить его?

– Судьба его не должна волновать тебя, Орион, – отвечала Гера. – Я знаю, как он обращался с тобой, и не сомневаюсь, что ты будешь рад увидеть последние мгновения его жизни.

– Можешь ли ты оживить Афину? – поинтересовался я.

Она опустила глаза, отодвинулась от меня. Остальные тоже выглядели смущенными, даже Зевс.

– Мы собрались здесь не из-за нее, – отрезал рыжеволосый. – Мы разыскиваем Аполлона.

К в тот же миг мой язык опередил мой ум:

– Я отведу вас к Золотому лишь после того, как он оживит Афину.

– Никто не сумеет оживить ее, – взорвалась Гера.

Все в ярости уставились на нее.

Я ответил:

– Тогда… Я отдам его только после того, как удостоверюсь, что он не смог ее оживить.

Со зловещей улыбкой Гермес спросил:

– А как мы узнаем, что тебе можно доверять?

Я пожал плечами:

– Вы всегда можете разыскать меня. И если убедитесь, что я нарушаю условия нашей сделки, поступайте со мной, как сочтете нужным. Если Афину нельзя оживить, мне незачем жить.

В глазах Зевса мелькнуло искреннее сочувствие. Но Гера презрительно фыркнула:

– А что будет с твоей нынешней любовью, с прекрасной Еленой?!

– Она любит меня не больше, чем я ее, – отвечал я. – До тех пор, пока мы полезны друг другу.

Зевс пригладил бороду:

– Значит, ты выдашь нам Аполлона, когда убедишься в том, что он не сможет оживить Афину?

– Да.

– Мы не можем настолько доверять жалкой твари, – презрительно сказала Гера. – Это безумие! И чем больше мы ожидаем, тем сильнее опасность, которую…

– Тише, – попросил Зевс негромко, и богиня умолкла на полуслове.

Посмотрев на меня своими серыми глазами, он произнес:

– Я верю тебе, Орион. Участь континуума зависит от тебя. Если ты предашь нас, погибнем не только мы, но и вся вселенная… Все пространство и время, в котором мы существуем.

– И вы позволите Аполлону сыграть до конца свою игру в Иерихоне? – Глаза Ареса недоверчиво раскрылись. – Вы собираетесь потакать его безумию?

– Я собираюсь доверять Ориону, – ответил Зевс, – некоторое время.

Остальные трое заговорили разом, но я не расслышал о чем. Зевс улыбнулся, кивнул, а потом шевельнул пальцами. И я снова оказался в полной тьме… В конце хода, под основанием главной стены Иерихона. Я стоял там трепеща, но недолго. Конец близился. Я знал это. Быть может, творцы и не могли обнаружить Аполлона, но до меня-то им добраться легко. И едва наши дороги пересекутся, они узнают об этом и схватят Золотого… И убьют мятежного бога прежде, чем он сумеет оживить богиню, которую я любил. Они не дадут мне возможности попытаться спасти ее. Я заставил себя успокоиться. Ситуация сложилась настолько дикая, что оставалось только смеяться. Я мечтал погубить Золотого, они тоже стремились уничтожить его. Но отныне я должен защищать его, во всяком случае, до тех пор, пока он не попробует оживить Афину.

Едва ли мне удастся сделать это… И чем больше я думал, тем больше сомневался в том, что он способен вернуть мне любимую.

И все же… Золотой бог мудр и могуществен, он знал, как избежать нападения сородичей. Они не сумели отыскать его, хотя знали, что он здесь – у Иерихона. Они боялись Аполлона. Быть может, он действительно сильнее остальных? И пока боги пытались обнаружить его и уничтожить, он в свой черед прикидывал, как расправиться с ними. А я попал между двух огней!

Слабый звук привел меня в чувство – гнусавый вой коровьих рогов! Я увидел, что утренний свет уже протянул серые пальцы в подкоп. Иешуа вновь вывел свою процессию. Настало время нанести смертельный удар Иерихону. Я высек кресалом огонь, поджег факел, а потом сунул его под груду сухих веток у подножия стены. Голые сучья мгновенно вспыхнули. Я сразу понял, что медлить не следует, и нырнул под низкую кровлю туннеля. Жар обжигал мою спину, и я уже опасался, что огонь воспламенит бревна, поддерживавшие стены подкопа, и тогда кровля рухнет и погребет меня под обломками. Я полз на животе гораздо медленнее, чем мне бы хотелось, и невольно вспоминал предыдущие жизни и смерти. Где только я не погибал! И в лаве извергавшегося вулкана, и в ослепительном вихре вспышки ядерного реактора.

Дым заставил меня закашляться. Я закрыл глаза и ужом скользил вперед, подгоняемый жгучим пламенем, к свежему воздуху.

Вдруг сильные ладони схватили мои кулаки… Я ощутил, что меня волокут по каменистой почве. Открыв глаза, я увидел Лукку. Ругаясь, он вытаскивал меня к свету и спасению.

Мы встали, окруженные воинами-хеттами, готовыми к битве.

– Ну как, получается? – спросил я Лукку.

Он мрачно улыбнулся:

– Взгляни сам.

Вместе мы вышли из шатра посмотреть на город. Тонкие струйки дыма поднимались от основания стены, темнея на глазах. Дым сгущался.

– Должно быть, загорелись крепежные бревна, – предположил Лукка.

Вдали за изгибом стены израильтяне дули в рога, били в барабаны, звенели кимвалами. Они возносили хвалу своему богу, а люди Иерихона стояли на стене, которой суждено было рухнуть, и наблюдали за представлением, отпуская насмешливые замечания и хохоча.

Я взглянул на шатры израильтян. Там торопливо выстраивались воины, по-разному одетые и вооруженные. Редко на ком можно было увидеть панцирь, но каждый держал в руках нечто вроде щита и либо меч, либо копье. Они приготовились к битве.

Когда процессия обогнула стену, Иешуа приказал своим людям выступать. Я увидел, что их несколько тысяч: в бой шли все – от юных до седобородых. Они следовали за священниками, но держались от стены намного дальше – на расстоянии, превышавшем полет стрелы.

Жрецы дошли до того места, где от основания стены поднимался дым, и повернули назад в свой лагерь. Воины остались там, словно ожидая, что стена вот-вот падет к их ногам.

Так и случилось.

Когда армия израильтян приблизилась к городу, дым повалил чернее и гуще, я услышал стон, словно бы какое-то чудище заворочалось под землей и теперь пыталось вырваться наружу. Люди на стене жестикулировали. Я слышал их полные ужаса вопли. И вдруг со страшным грохотом часть стены осела и рассыпалась. Облако серо-красной пыли, поглотив дым, покатилось по равнине навстречу нам.

Одинокая труба запела ясным голосом, заглушая утихающий грохот и крики в городе. С воплем, сотрясшим землю, войско израильтян не разбирая дороги ринулось в брешь в стене Иерихона.

32

Полдня я удерживал возле себя Лукку и его отряд, не желая рисковать ими в бою. Свою работу мы сделали, а битва – дело израильтян.

Но когда солнце поднялось над головой, Иерихон уже пылал, и даже невозмутимый Лукка дрожал в предвкушении добычи.

Я стоял возле шатра, из которого велся подкоп, и следил за уродливыми клочьями белого дыма, рвавшимися в безоблачное небо.

Хетты сидели или стояли в тени шатра, то и дело бросая вопросительные взгляды в мою сторону. Наконец Лукка обернулся ко мне.

Но прежде чем он открыл рот, я сказал:

– К ночи возвращайтесь в лагерь.

Лицо его расплылось в ухмылке, Лукка приказал своим людям следовать за собой. Волчьей стаей ринулись они в город за добычей.

Я проводил их до пролома, чтобы взглянуть на дело своих рук. Стена оказалась толще девяти метров. Раскаленная груда кирпичей и обломков жгла ноги даже через подошвы. Огонь еще не погас и тлел глубоко внизу. Тонкий серый дымок вырывался из-под нижних поперечин стены на дальнем краю пролома. Пламя будет лизать их еще много часов, а может, и дней. Я понял: обрушится вся стена.

Внутри города разыгрывались знакомые мне по войне в Трое сцены, израильтяне оказались не лучше ахейцев; они убивали, насиловали, грабили и жгли – как варвары Аргоса и Итаки на равнине Илиона. Жажда крови переполняла их. И не важно, какому богу они поклонялись, каким именем называли его… Там и тут люди вели себя словно звери.

«Быть может, Елена права, – подумал я, – и только в Египте мы найдем хотя бы следы культуры, порядка и мира?»

Я отвернулся от раскаленной осыпи и направился в свое жилище. К моему удивлению, царица Елена собрала при себе целый двор. Она сидела возле шатра, окруженная двумя дюжинами израильтянок. Я приблизился, чтобы услышать, о чем она говорила.

– Вернутся они грязными, окровавленными и преисполненными похоти. Приготовьте им ванну, добавьте в воду ароматов, чтобы они омылись и успокоили бушующую кровь.

– Каких ароматов? – переспросила одна женщина.

– Как это – ванну? – удивилась другая.

Елена ответила:

– Да, и пусть ваши служанки искупают ваших мужей…

– Служанки? – Тут все расхохотались.

Елена сохраняла невозмутимость.

– Лучше расскажи нам, как ты пользуешься краской для глаз. У тебя они кажутся такими огромными. А какими амулетами можно приворожить к себе мужчину?

Я отошел, удивленно покачивая головой. Пока мужчины удовлетворяли свою жажду крови – убивали, жгли, грабили, – женщины, следуя мудрому инстинкту, выспрашивали у более мудрой милые женские секреты, чтобы приручить и покорить собственных мужей.

Какое-то время я бесцельно слонялся среди шатров – в лагере оставались только дети и старики. Женщины держались вместе, сходились небольшими группками, такими же, как та, что собралась возле Елены, перешептывались и время от времени поглядывали на горящий город.

– Орион! – окликнул меня кто-то звучным голосом.

Я обернулся и заметил Иешуа, расположившегося в тени полосатого полога, растянутого над входом в его небольшой шатер. Ветерок слегка вздымал полотнище, надувая шерстяную ткань. Я ощущал прохладу, принесенную ветром, сладкое благоухание финиковых пальм. Пожар, бушевавший в городе, уже поглощал воздух из речной долины.

Несколько жрецов постарше отдыхали возле Иешуа на скамейках или на земле. Они казались усталыми и чуть пристыженными.

– Ты получил Иерихон, – сказал я Иешуа.

– Благодаря воле нашего бога, – ответил он, а затем добавил: – Спасибо тебе.

Я слегка склонил голову.

– Ты сослужил великую службу богу Израилеву и его народу, – сказал Иешуа. – И получишь награду.

– Мне приятна благодарность твоих людей. – Язык не поворачивался сказать, что я был рад им помочь. – Через день, но не дольше, я и мои люди продолжим свой путь… На юг.

Он знал, что я говорю про Египет.

– А ты уверен, что тебе нужно идти в ту сторону?

– Вполне.

– Значит, это ее желание, не так ли?

– Да.

– Орион, зачем тебе жизнь подкаблучника? Оставайся со мной! Будь моей десницей. Есть и другие города. Филистимляне, окопавшиеся на побережье, – могущественные враги.

В его запавших сверкавших глазах пылал тот же огонь, что струился из глаз Золотого бога. Огонь безумия? Или величия? И того и другого, решил я, – они не существуют порознь.

– У меня нет вражды к филистимлянам или к кому-то еще в этих краях, – отвечал я. – Но у меня есть личная причина стремиться в Египет.

– Ты привязан к юбке женщины, – сказал он.

Я, стремясь задеть его самолюбие, заявил:

– В Египте я хочу отыскать бога.

– Лживого бога, – отрезал Иешуа. – Есть только один истинный Господь…

– Я знаю, как ты веруешь, – сказал я, прежде чем он успел продолжить. – И быть может, ты прав. Но что, если ты поклоняешься тому богу, которого я ищу в Египте?

– Зачем же тебе искать его в стране рабства и тирании?

– Египет – цивилизованная страна, – возразил я.

Иешуа плюнул на землю передо мной. Один из слушавших нашу беседу белобородых старцев священников с трудом поднялся на ноги и, опираясь на посох, ткнул в меня костлявым пальцем:

– Это Египет – цивилизованная страна? Та земля, царь которой может повелеть своим воинам поразить всех новорожденных девочек израильских, просто услышав от своих слуг, что наш народ слишком умножился! В чем здесь цивилизация? В том, что он справедливо решил, что избиением мальчиков ничего не добьется? – В старческом голосе звенел гнев. – Египет – это земля, где весь наш народ в неволе возводил истуканов для тирана, убивавшего наших детей.

Моргая я глядел на него, не зная, как ответить.

– Мы бежали из Египта, – продолжил Иешуа, – прихватив с собой лишь одежду и скромный скарб, который могли унести на плечах своих, но царь послал войско, чтобы вернуть нас назад; только чудо, которое сотворил Господь наш, спасло нас, позволило ускользнуть от преследователей. Долгие годы мы скитались по пустыне Синайской, предпочитая страдать от голода и жажды, чем возвращаться в рабство. Нет, Орион, не думай, – в Египте нет культуры.

– Но мне нужно туда, – настаивал я.

– Чтобы найти бога, на самом деле пребывающего среди нас? Оставайся с нами, и Господь благословит тебя.

– Богу, которого я ищу, поклоняются многие люди и разными способами. Некоторые считают его богом Солнца…

– Есть только один истинный бог, – вмешался старый священник. – Все прочие лживы.

– Именно он и велел мне искать себя в Египте, – с отчаянием возразил я.

Старец отшатнулся от меня. Лицо Иешуа побелело.

– Господь говорил с тобой?

– Да.

– Во сне?

Я указал на далекий берег:

– Там, возле реки, несколько дней назад.

– Богохульство! – прошипел старый священник, перебирая длинную белую бороду.

Иешуа покачал головой с гримасой презрительного понимания:

– Орион, ты видел не бога Израилева, а человека или призрак.

Он знал все заранее и ни капли не сомневался в своей правоте. Я понял, что спорить бесполезно. Если бы они только узнали, что их бог, которому они поклоняются, и есть тот самый творец, которого я поклялся убить, меня бы разорвали на куски, не дав сойти с места…

– Возможно, ты прав, – согласился я. – Однако мой путь лежит в Египет.

Иешуа не терял надежды отговорить меня:

– Напрасно, Орион. Лучше бы ты остался с нами.

– Я не могу, – сказал я.

Иешуа не смог ничего ответить и просто развел руками, отпуская меня. И я вышел, но по дороге к своему шатру меня не оставляла уверенность – так просто он нас не отпустит.

Когда ночь раскинула свой черный плащ над руинами Иерихона, израильтяне вернулись в лагерь; запятнанные кровью мужчины несли в свой стан богатства самого старого города мира. Небольшими группками возвращались они к своим шатрам и к ожидавшим их женщинам… Были они молчаливы и мрачны, ибо память о жестоких злодеяниях уже начинала жечь их совесть. Женщины тоже молчали, понимая, что вопросов лучше не задавать.

Лукка привел две дюжины своих воинов; каждый из них сгибался под грудами шелков, одеял, оружия, доспехов, украшений, драгоценной резной кости.

– В Египте мы будем богачами, – гордо заявил он, когда награбленное сложили к моим ногам возле костра.

Я негромко сказал ему:

– Если нам и суждено оказаться в Египте, то лишь вопреки желанию Иешуа и его народа.

Лукка взглянул на меня, и даже в неверном свете пляшущих отблесков костра я увидел, как изменилось его лицо.

– Пусть люди держатся вместе; будьте готовы выступить по моему приказу, – сказал я ему.

Он коротко кивнул, и немедленно воины принялись собирать добычу и укладывать ее на повозки.

Сегодня Елена еще сильнее, чем обычно, стремилась оставить израильтян, а когда я рассказал ей о своих предчувствиях, решила:

– Нужно бежать немедленно, этой же ночью, пока они опьянены победой и уснут, не выставив часовых.

– А что будет завтра утром, когда они обнаружат наше отсутствие? Разве они не сумеют догнать нас и силой вернуть обратно?

– Тогда пусть их сдерживает Лукка со своим отрядом, а мы с тобой убежим, – предложила она.

– Пусть они умрут, дав нам возможность опередить погоню на несколько часов? – Я покачал головой. – Мы уйдем отсюда, но сначала я уговорю Иешуа отпустить нас по-хорошему.

Она рассердилась, но поняла, что другого пути нет.

Той ночью я спал без сновидений и не посещал творцов. А утром меня осенило. План оказался донельзя прост, но я надеялся, что он сработает.

Целый день ушел на церемонии, на благодарение и восхваление бога… Звучали скорбные и меланхоличные мелодии. Израильтяне облачались в одеяния, недавно захваченные в Иерихоне, и, выстроившись рядами, воспевали победу.

И хотя слова гимнов посвящались невидимому богу, я видел, что глаза иудеев смотрели на Иешуа и хвалу они возносили ему. Иешуа в длинных многоцветных одеяниях молча стоял перед ними и принимал поклонение.

К закату люди разделились на семьи, собрались возле своих очагов, песни их повеселели. Повсюду начинались пляски. Хороводы женщин и мужчин кружили отдельно, и все смеялись, огибая костры и вздымая пыль.

Бенджамин прислал мальчика, чтобы пригласить меня к шатру своего семейства, но я вежливо отклонил предложение, поскольку не мог взять с собой Елену.

У израильтян мужчины и женщины не только ели порознь, но и танцевали.

Я ждал приглашения от Иешуа, и когда мы отобедали, молодой человек в новоприобретенном бронзовом панцире подошел к нашему очагу и сказал мне, что их предводитель хочет поговорить со мной. Я приказал Елене и Лукке готовиться в дорогу, а сам отправился за молодым израильтянином. Шатер Иешуа был полон трофеев, захваченных в Иерихоне: прекрасных кипарисовых ларцов, украшенных слоновой костью, до краев набитых тонкими одеяниями, тканей, вышитых покрывал, одеял… Столы прогибались под тяжестью золоченых кубков и блюд, искусно украшенных кинжалов, мечей, кувшинов с вином, россыпей драгоценных камней.

Я окинул сокровища одним быстрым взглядом, потом посмотрел на Иешуа.

Он восседал на груде подушек в дальнем конце шатра, утопая в великолепном наряде, как и подобает восточному владыке. Движением руки он отпустил служанок, которые босиком пробежали мимо меня, оставив нас в шатре с глазу на глаз.

– Бери свою долю, – предложил Иешуа, показывая на добычу. – Бери все, что хочешь, и не забудь прихватить какие-нибудь украшения для своей прекрасной спутницы.

Я прошел мимо сокровищ и опустился на ковер у его ног.

– Иешуа, я не хочу никаких трофеев. Только выполни свое обещание и с миром отпусти нас – ведь это мы отдали Иерихон в твои руки.

Вина в шатре не было, но Иешуа казался опьяненным… Наверное, победой. А может быть, предвкушением будущих завоеваний.

– Сам бог послал мне тебя, Орион, – отвечал он. – И он прогневается, если я отпущу тебя.

– Ты говоришь от лица своего бога?

Иешуа гневно прищурился, однако ответил достаточно кратко:

– Теперь мы нападем на амалекитян. Они угрожают нашему флангу, их следует полностью уничтожить.

– Нет, – отрезал я.

– Ты и твои хетты слишком большая сила, чтобы я согласился так просто отказаться от вашей помощи, – заметил Иешуа. – Тем более сейчас, когда вокруг столько врагов.

– Мы должны уйти.

Он поднял руку, останавливая меня:

– Уйдешь, когда в этих землях настанет мир и дети Израиля смогут жить здесь, не боясь нападения соседей.

– Но на это уйдет много лет, – возразил я.

Он пожал плечами:

– На все воля Божья.

Я заставил себя улыбнуться:

– Иешуа, кому, как не тебе, понять стремление человека к свободе? Я не хочу быть рабом, не хочу служить тебе и твоему богу.

– Рабом? – Он вновь указал на добычу. – Разве раба так награждают?

– Раб тот, кто не может отправиться, куда хочет, и не важно, сколько побрякушек навесил на него хозяин.

Он разгладил кудрявую бороду.

– Боюсь, что тебе придется побыть какое-то время рабом, Орион. А заодно и твоим хеттам.

– Это невозможно, – настаивал я.

– Если ты будешь возражать, – пригрозил Иешуа кротко, словно бы мы разговаривали о погоде, – за твое упрямство заплатят твои люди… И твоя красавица.

Я ожидал именно такого разговора и нисколько не удивился подобному повороту событий. Встав, я посмотрел на него.

– Бенджамин сказал мне, – ответил я, – что твой бог поразил египтян многими казнями, чтобы их царь отпустил вас в землю обетованную. Казней не обещаю, но если вы силой заставите нас остаться, то пожалеете об этом.

Лицо Иешуа побагровело… От гнева или стыда, я так и не понял. И я вышел, оставив его одного в шатре, и направился к себе.

Лукка и Елена принялись расспрашивать меня, когда мы наконец выступаем.

– Завтра, с зарей, – отвечал я. – А теперь – спать. Нас ждет трудный день.

33

Елена оказалась права: в эту ночь израильтяне забыли про бдительность. Мужчины иерихонские были убиты, женщины и дети, оставшиеся в городе, прятались в обугленных руинах ограбленных домов. Некого бояться, незачем выставлять стражу и часовых. После дневных церемоний и праздничного пиршества израильтяне спали крепко.

Безмолвно пробрался я в темноте к жилищу Иешуа. Вокруг рдели черные угли костров, а над головой во всем великолепии горело звездное небо. Млечный Путь пересекал небеса; взглянув вверх, я вновь принялся отыскивать звезды, к которым вместе с моей любимой мы направлялись перед смертью.

Впрочем, не время вспоминать и горевать. Я вошел в шатер Иешуа, переступив через уснувших возле входа слуг.

Я направился в том направлении, откуда шло улавливаемое мной тепло, которое излучало тело Иешуа…

«Как гадюка», – усмехнулся я про себя. Впрочем, моя способность чувствовать тепло уступала острому зрению гремучей змеи, способной видеть в темноте.

Иешуа лежал ко мне спиной на подушках, тех же самых подушках, на которых он восседал несколько часов назад… И в той же великолепной одежде.

Он спал один. Неплохо.

Я нагнулся и зажал левой рукой его рот. Иешуа мгновенно проснулся и принялся колотить воздух руками и ногами. Тогда я сдавил его горло и шепнул:

– Неужели ты хочешь, чтобы ангел смерти посетил твой шатер?

Глаза его расширились. Иешуа узнал меня и умолк.

Не отрывая руки от его рта, я поднял его на ноги и проговорил:

– А теперь мы с тобой совершим небольшое путешествие.

Я устремился мысленно к миру творцов, – на какой-то момент зажмурил глаза и ощутил мгновенный укол леденящего холода, а потом нас вновь охватило тепло. Иешуа находился в моих руках, левой я по-прежнему зажимал его рот, а правой держал за плечо.

Мы стояли над огромным городом. Все вокруг окутывало золотое сияние. И тут я понял, что впервые вижу здесь все достаточно отчетливо.

Под нами распростерся изумительный город. Дивные башни и шпили вздымались к прозрачному куполу.

Глаза Иешуа вылезли из орбит. Я освободил его рот, но израильтянин не мог вымолвить даже слова.

– Орион! Это уж слишком!

Передо мной стоял худощавый Гермес.

– Мало нам тебя, так ты еще вздумал таскать сюда кого попало, – усмехнулся он. – Если увидят остальные…

– Ты намекаешь, что никому не скажешь? – поддел я его.

Он ухмыльнулся:

– Сказать не скажу, но у нас нет секретов друг от друга, мы обмениваемся информацией независимо от того, нравится нам это или нет. Однако если бы я был на твоем месте, то постарался бы убраться отсюда раньше, чем остальные решат, что ты чрезмерно обнаглел.

– Спасибо, я так и поступлю.

– Ну смотри. – И он исчез.

Ноги Иешуа подкосились, и мне пришлось поддержать его. Оглядевшись вокруг, чтобы запомнить все в подробностях, я вновь закрыл глаза и вернулся усилием воли туда, откуда мы прибыли. Я открыл глаза в темном шатре. Иешуа лежал на моих руках, его тело сотрясала дрожь.

– Когда настанет рассвет, – сказал я, – мой отряд выйдет из лагеря. Мы служили тебе верно, и я надеюсь, что ты не станешь нарушать договор; но если ты любым способом посмеешь воспротивиться нам, я приду к тебе ночью и вновь перенесу тебя в ту золотую землю, но оставлю там навсегда.

Я опустил Иешуа на подушки и вышел из шатра. Больше я никогда не видел его.

Загрузка...